Глава 14

На французских армейских грузовиках нас отвезли из Марселя в лагерь, куда доставляли сотни поляков, ежедневно прибывавших во Францию. Нас разместили в переполненных сверх всякой меры казармах. Бывали случаи, когда на троих выдавалась одна походная кровать с соломенным тюфяком и одеяло. Кормили плохо и нерегулярно. Казармы кишмя кишели вшами. Предпринимались попытки сформировать из нас группы и подразделения под командованием старшего офицера. Но мы являли собой разношерстное сборище. Среди нас были представители всех воинских званий, от полковников до рядовых, и гражданские лица, которые понятия не имели, что такое построение и как следует отвечать во время переклички. Очередь, выстраивавшаяся за едой, напоминала многоножку. Все энергично двигали руками, стараясь добраться до самых недоступных частей тела, чтобы раздавить особенно наглую вошь, пристроившуюся пировать в заветном месте. По этой причине популярностью не пользовались построения, переклички и исполнение национального гимна, требовавшего стоять по команде «смирно».

В лагере мы провели две недели. Затем сержантский состав распределили по разным тренировочным центрам, разбросанным по всей Франции, а офицеров отправили в Париж в казармы Бессьера[22].

Там я впервые с сентября 1939 года увидел людей в польской военной форме. При входе в казармы стояли польские караульные, и хотя они отдали честь нашей изрядно потрепанной, непрерывно почесывающейся группе, но старались отвести взгляд от тряпья, в которое мы были одеты.

Мы построились. К нам вышел полковник в идеально сидящей форме с боевыми наградами и стал произносить речь. Чем дольше он говорил, тем больше раздражался. Наконец он не выдержал и, прервавшись на полуслове, спросил:

– Господа, не могли бы вы оказать мне любезность и стоять спокойно, пока я говорю?

– Нет, господин полковник, – раздался чей-то голос.

– Что значит «нет»?

– Нас поедом едят вши, господин полковник.

На этом построение закончилось. Нам приказали пройти санобработку. На грузовике нашу группу довезли до больницы святого Людовика. Мы разделись догола, и нашу одежду отнесли на обработку паром. Я погрузился в ванну, вода в которой отвратительно пахла химикалиями. Вокруг всплывали тела убитых врагов. Затем, сделав глубокий вдох, я с головой ушел под воду, и очередная партия вшей тонким слоем покрыла поверхность воды. Затем я вымылся в ванне с обычной водой, без всяких дезинфицирующих средств, и явился в мир без нежелательных и злобных обитателей, пировавших на моем теле.

– Ну разве это не замечательно? – заметил Сташек, когда мы после мытья встретились в раздевалке.

На обратном пути я отметил, что большинство из нас по привычке продолжали почесываться.

Теперь, когда мы стали похожи на людей, заработала армейская машина. Нас распределили по казармам в зависимости от принадлежности к определенному роду войск. Сташек и Михал получили койки в казарме, отведенной пехотинцам. Я разделил маленькую комнату с офицером связи. В ней стояли две кровати, застеленные чистым бельем. Недалеко от нашей комнаты была ванная (с чистыми полотенцами!) и читальный зал, в котором лежали свежие газеты и стоял радиоприемник. Каждый из нас получил небольшую сумму денег на покупку предметов первой необходимости.

Получив деньги, я отправился к ближайшей станции метро и, купив билет, почти час катался на поездах. Просто так, без какой-то конкретной цели. Смотрел на хорошо одетых людей, на красивых женщин. Они тоже смотрели на меня, но совсем по другой причине. Я вольготно раскинулся на мягком сиденье, и, судя по всему, их несколько шокировало не только поведение, но и мой крайне непрезентабельный внешний вид: ободранные лыжные ботинки, нижнее белье, предательски вылезшее из-под брюк. Но меня это абсолютно не волновало. Я был богат. Впервые за много месяцев в моем кармане завелись деньги. Я вернулся в цивилизованный мир.

Мы почему-то вообразили, что по прибытии во Францию нам тут же выдадут форму, распределят по польским полкам, формировавшимся во Франции, и отправят на фронт, желательно на линию Мажино. Когда немцы начнут весеннее наступление, мы уже будем на месте. Отрезвление наступило через несколько дней. Мы поняли, что потребуется несколько месяцев, а не дней, чтобы получить форму и добиться назначения. Польское правительство в изгнании не обладало достаточными финансовыми средствами, а союзники не спешили оказать содействие. Ощущалась нехватка снаряжения, боевой техники, даже винтовок. Поляки тысячами продолжали ехать во Францию, стремясь принять участие в войне, но здесь сталкивались с пассивностью руководства.

Мы жили согласно воинскому уставу, но продолжали носить гражданскую одежду. Построения, лекции и уроки французского языка устраивались в основном с целью заполнить свободное время, которого у нас было в избытке, и с тем, чтобы слегка умерить наш пыл. Каждое утро после завтрака мы просматривали список новых назначений и завидовали тем, чьи фамилии значились там. Эти счастливчики под предлогом прощания с остающимися в Париже приходили к нам, чтобы с гордостью продемонстрировать новую форму.

Началась советско-финляндская война. Финны воевали со старейшими врагами Польши, а мы вели праздную жизнь во Франции. Несколько тысяч польских добровольцев, из них примерно половина польских офицеров из Парижа, вызвались отправиться в Финляндию. Мое имя значилось в списках, и я с надеждой ждал того дня, когда мы отправимся в Финляндию. После долгих недель ожидания финское консульство в Париже известило нас, что «по политическим соображениям» Финляндия вынуждена отказаться от нашего предложения.

День следовал за днем, и таяли надежды на скорое назначение. К нам просочилась информация, что Франция сама страдает от недостатка вооружения, а потому вряд ли будет вооружать нас. Кое-кто из поляков, направленных в полки, сообщил нам, что многие подразделения до сих пор не обеспечены оружием, а в некоторых на несколько человек приходится одна винтовка старого образца.

Немцы напали на Бельгию и Голландию. Теперь все должно измениться, уверяли мы друг друга. В любой момент нас могут отправить на фронт. Это уж точно.

Но ничего не происходило. Немцы пронеслись через Бельгию и Голландию, вторглись во Францию и двинулись к Парижу. А мы по-прежнему носили гражданскую одежду, ходили на уроки французского языка, участвовали в ежедневных построениях, а все оставшееся время умоляли польских и французских высокопоставленных лиц выдать нам форму и оружие и отправить на фронт. Увы, все было тщетно.

Ради единственной цели – воевать против немцев – мы все стремились попасть во Францию. Мы верили в непобедимость Франции и, возможно, Британии. Психологически мы не были готовы к поражению этой страны, к ее разгрому. Однако все шло к тому. Близился конец, но мы отказывались верить в это, даже когда началось массовое бегство из Парижа.

Когда подразделение французских связистов исчезло из казарм, оставив только несколько ординарцев, которые занимались тем, что опустошали винные погреба, мы начали действовать. Взломав склады, мы вышли из них уже во французской форме, прикрепив на нее польских орлов и знаки различия польской армии. Разделившись на группы по десять человек, мы занялись поиском транспортных средств. Мы со Сташеком были в одной группе. Обойдя несколько улиц, мы наткнулись на припаркованную колонну армейских грузовиков; в это время водители потягивали вино в близлежащем кафе. Мы влезли в крайний грузовик, я сел за руль и спокойно вывел машину из колонны. Никто не бросился за нами в погоню. Мы немного попетляли по городу и остановились.

– Ну и что теперь? – спросил я спутников.

– Винтовки. Нам надо достать винтовки.

– Где, черт побери, мы их достанем?

– Действительно, где?

Мы были абсолютно разными людьми, и поэтому никак не могли договориться. После долгих споров мы решили покинуть Париж и отправиться в Версаль, недалеко от которого размещался один из польских полков. Мы надеялись, что они помогут нам с винтовками.

В Париже уже было несколько сигналов воздушной тревоги, однако бомбардировке город не подвергался. Дороги забиты транспортом. Армейские грузовики, личные машины, фургоны и телеги, набитые людьми, чемоданами и обязательными для французов бутылями с вином, медленно выползали из города в южном направлении. Каждый раз при объявлении воздушной тревоги весь транспорт останавливался, люди ложились на землю и в придорожные канавы, прикрывая руками голову в ожидании бомб. Через какое-то время движение восстанавливалось.

Версальские казармы были пусты. Мы обнаружили только несколько поляков, подбиравших себе польскую форму на разоренном складе.

– Давайте присоединяйтесь к нам, – предложили они.

Нас не пришлось долго уговаривать, и вскоре мы сменили французскую форму, найденную на складе в Париже, на польскую. Но оружия у нас по-прежнему не было.

Наступил вечер, и мы решили переночевать в Версале. Опасаясь, как бы не нашлось охотников угнать у нас грузовик, мы провели ночь в нем, хотя в казармах в нашем распоряжении были кровати и спальные принадлежности.

Утром стало известно, что немцы прорвались с севера и широким фронтом наступают на Париж. Ходили разговоры о линии обороны на Луаре. Мы решили отправиться туда.

Мы обшарили склад в поисках съестного и нашли немного шоколада, армейских галет и вина, после чего сели в машину и влились в бесконечный транспортный поток, выливавшийся из Парижа в южном направлении. Было ощущение, что мы больше стоим, чем едем. Грузовик заглох, немного не доехав до Шартра, – кончился бензин. Несколько минут стоял страшный крик. Создалась пробка. Водители, выплеснув на нас накопившееся раздражение, объединенными усилиями оттащили наш грузовик в канаву. Движение восстановилось. Мы не могли заправиться; бензин был на весь золота. Немцы буквально наступали на пятки. При таких обстоятельствах ни один водитель не согласился бы поделиться горючим.

В Шартр мы пошли пешком вместе с тысячами людей, идущих по обеим сторонам дороги. В городе царил хаос. Жители оставляли дома, наскоро упаковывали самое необходимое, грузили на любой транспорт и вливались в поток беженцев, двигавшихся на юг. Правда, были и такие, кто спокойно воспринимал сложившуюся ситуацию и предпочитал выждать и посмотреть, что будет дальше. В Шартре мы впервые услышали, как французы говорили друг другу: «La guerre est finie»[23].

Для нас, поляков, война во Франции ни начиналась, ни заканчивалась.

Проведя несколько бесплодных часов в поисках какого-либо военного командования, готового взять нас и обеспечить оружием, мы провели ночь в пустом доме в предместьях Шартра. Утром мы проснулись от голода. На наше счастье, в огороде заблудились две бесхозные курицы, которых мы приготовили и съели. Слегка подкрепившись, мы вышли на улицу. Через открытые окна неслись патриотические призывы, чередующиеся с плохо замаскированными заявлениями о немецком наступлении. Беженцы, проходившие через город, говорили, что немцы в обход Парижа устремились на юг. Нам ничего не оставалось, как опять влиться в поток беженцев.

В полдень между Шартром и Шатоденом немецкие истребители обстреляли из пулеметов вереницу транспортных средств и людей; многие были убиты. Спустя четверть часа немецкие «штуки»[24], спикировав, забросали бомбами беспорядочно движущуюся людскую массу.

Когда самолеты улетели, мы вылезли из канавы, в которую спрятались во время налета. На дороге творился кромешный ад: изуродованные тела, искореженные машины. В воздухе стоял густой запах крови. Мы влезли в цветочный фургон (все, кто в нем ехал, были убиты). Я сел за руль, и мы поехали.

На фургоне, который стонал под тяжестью десяти здоровых мужчин, мы добрались до Фонтана. У нас опять закончился бензин, и только мы собрались бросить фургон, как у едущего перед нами автомобиля сломалась ось, и машину столкнули в канаву. Пассажиры взяли свои вещи и присоединились к потоку беженцев, а мы вылили бензин, оставшийся в баке брошенной машины. Бензина хватило нам до Вандома. Отсюда после недолгих споров мы решили двинуться в западном направлении на Ла-Флеш, Анже и дальше на Нант. Я был уверен, что в Анже находится в изгнании польское правительство, и считал, что там мы получим необходимую помощь. Если же правительство уехало из Анже, то я слышал, что туда часто заходят польские суда, и у них мы бы могли разжиться продуктами. В то время мы еще не думали об отъезде в Англию.

Из Вандома мы доехали до Ла-Флеша. В пути мы заправились горючим. Правда, владельцы бензоколонок без особого восторга заполняли бензобак нашего фургона. На отрезке Ла-Флеш – Анже движение часто прерывалось воздушными налетами.

Именно в Анже мы впервые признали возможность полного разгрома Франции и необходимость отправиться в Англию. Польские представительства уже эвакуировались; в Анже осталось только несколько младших клерков.

– Куда все подевались? – спросили мы.

– Полагаю, находятся в порту. Они отправились в Англию, – ответил чиновник.

– В Нанте стоят какие-нибудь польские суда? – поинтересовался я.

– Стояли, но сегодня они должны были отплыть. Вам лучше попытаться доехать до Бордо. По последним сообщениям, там находятся два польских грузовых судна.

Мы поинтересовались у него, не может ли он помочь нам деньгами, оружием и продуктами, чтобы мы смогли добраться до Бордо.

– Увы, мы ничем не можем вам помочь. Используйте собственную смекалку. Французы тоже не станут вам помогать. Большинство, похоже, не слишком довольны нашим присутствием в их стране. Они почему-то считают, что немцы будут помогать нам. Мы тоже собираемся уезжать отсюда. Будем продвигаться в южном направлении.

– А какие последние новости о немецком наступлении?

– Мы не получили свежих новостей. Примерно с час назад нам позвонили из Ле-Мана и сообщили, что немецкие танки вошли в город. Это невероятно, они не могли продвинуться так далеко. Если же дело обстоит именно так, они будут здесь не позднее завтрашнего дня.

– У вас нет хоть какого-нибудь оружия?

– Увы, нет даже револьвера.

– А вы не знаете какую-нибудь военную часть, где бы мы могли получить оружие? – спросил я. – Мне бы не хотелось опять попасть в руки немцев.

– В нескольких милях южнее располагается французский полк. Попытайтесь там достать оружие.

Мы пришли в указанное место, но там не оказалось никого, кто бы взял на себя ответственность выдать нам оружие. Нам объяснили, что на это требуется разрешение. В течение часа мы пытались убедить французов, но все было напрасно. Вечером появился французский майор и приказал нас арестовать. Мы незаконно завладели французским грузовиком, у нас нет никаких документов, значит, рассудил он, мы дезертиры. Нас заперли в казарме, а снаружи приставили часового.

Мы так устали за эти дни, что сразу заснули. Утром мы стали барабанить в дверь, требуя накормить нас. Никакой реакции. Мы опять стали стучать и кричать, но снаружи никто не отзывался. Выломав дверь, мы обнаружили, что в казарме никого нет. На флагштоке развевался белый флаг.

Из ворот за нами наблюдали несколько местных жителей, и мы спросили у них, что произошло.

– Немцы уже в Анже. Вам лучше уйти отсюда. Мы не хотим, чтобы les Boches[25] расстреляли нас только за то, что в казармах находятся les Polonais[26].

За то время, что мы отсутствовали, грузовик бесследно исчез. В караульном помещении висела связка ключей, и мы начали открывать все казармы в поисках оружия. Нам повезло. В одной из казарм мы нашли несколько сотен винтовок и около дюжины легких (ручных) пулеметов. Все оружие было еще в смазке. Я выбрал пулемет. Сташек набил патронами свои и мои карманы. Остальные взяли винтовки.

– Давайте проверим оружие в действии, – предложил Сташек.

Мы зарядили пулемет, и Сташек дал пулеметную очередь. С улицы раздался топот бегущих ног и громкие крики:

– Здесь les Boches!

Мы рассмеялись, и не потому, что умудрились посеять панику среди французов, а потому, что пулемет оказался в полной исправности. Наконец-то у нас было оружие.

После короткого совещания мы решили немедленно двинуться на юг через Бресюир и Ньор на Бордо, надеясь в пути обзавестись каким-нибудь транспортом. Улицы опустели. Мы шли по городу с винтовками на плече, и люди, завидев наше приближение, в спешке разбегались.

– Они думают, что мы немцы.

– Вот и отлично. Тем дольше они не решатся стрелять в нас.

– Нам нужен грузовик. Не стоит даже пытаться пешком дойти до Бордо, – заявил Сташек.

Мы ходили по улицам до тех пор, пока не наткнулись на стоявший у магазина грузовик, доверху забитый корзинами с овощами. Сташек вошел в магазин и по-французски сказал, что нам нужен их грузовик.

При нашем появлении трое мужчин, находившихся в магазине, подняли руки. Один тут же ответил:

– Jawohl[27].

– На улице стоит ваш грузовик? – продолжал Сташек.

– Jawohl.

– Мы можем его взять?

– Jawohl.

– Но в нем корзины. Вы можете их выгрузить?

– Jawohl.

Мужчины тут же вышли на улицу и стали поспешно разгружать грузовик.

Я обратил внимание, что один из них пристально изучает нас. Неожиданно он бросил корзину на землю и закричал:

– Это не Bodies! Это Polonais!

Теперь и остальные поставили корзины и с удивлением уставились на нас. Они обрушили на нас страшный поток ругательств. Тут же откуда ни возьмись появились еще французы и тоже стали всячески оскорблять нас.

– Стефан, скорее заводи машину! – закричал Сташек. – Все в грузовик, живее. Надо быстро уезжать.

Я двинулся к водительской кабине и тут увидел, что один из французов достал нож и собирается проткнуть шины. Сташек выстрелил в воздух. Все разбежались, я вскочил в кабину, завел машину и отъехал от магазина. Нам нужно было выбраться на дорогу, ведущую на юг, и мы какое-то время блуждали по городу, наводя панику среди французов, пока не выехали в нужном направлении. У нас была с собой карта, и мы поняли, что едем в Бресюир.

Через несколько километров мы остановились, чтобы обсудить дальнейшие действия. Страшно хотелось есть, а в грузовике остались только салат и капуста. Заметив с дороги ферму, мы решили купить там какие-нибудь продукты. Я съехал с дороги и понял, что у меня не работает сцепление. В грузовике нашлись только гаечный ключ и отвертка. Пришлось разобрать коробку передач, и это заняло у нас большую часть дня. Тем временем движение на дороге возросло. Если с утра мимо проезжали отдельные машины, то теперь густым потоком ехали грузовики, легковые машины, запряженные лошадьми телеги. Днем движение постепенно стихло, и дорога опустела.

Мы отремонтировали грузовик и могли вплотную заняться поисками пищи. Мы рискнули подойти к ферме, но молодой француз громко крикнул при нашем приближении:

– Убирайтесь отсюда! Чем быстрее, тем лучше. Мне не нужно, чтобы Bodies нашли у меня Polonais. Убирайтесь, да побыстрее!

Салатом не очень-то наешься, но мы жевали его и обсуждали дальнейший план действий. Дорога опустела. За полчаса, что мы сидели на траве, поедая салат, не проехало ни одной машины.

– Не нравится мне все это, – заметил кто-то из спутников. – Слишком уж тихо.

– Что ты имеешь в виду?

– Дорога опустела. Не видно ни одного беженца. Не нравится мне это, – повторил он.

– Может, все уже прошли, – предположил другой. – Или решили остаться. Я уверен, что, если бы поблизости были немцы, дорогу бы запрудили тысячи беженцев.

– И выстрелов не слышно, – добавил Сташек. – Я не думаю, что немцы в тридцати километрах от нас. Как вы считаете?

Все согласились и продолжили набивать животы салатом, чтобы хоть немного заглушить преследующее нас чувство голода.

– А что это там? – указывая на перекресток дорог, спросил кто-то.

Мы посмотрели в указанном направлении.

– Французская разведывательная машина, – определил один из нас.

– По всей видимости, они устанавливают контрольно-пропускной пункт. Давайте поедем, пока они не перекрыли движение.

– Правильно. Надо ехать.

Я снова сел за руль. Сташек и еще один мужчина забрались в кабину, а остальные сели в кузов. Наше напряжение возрастало по мере приближения к перекрестку.

– А вдруг они попытаются арестовать нас? Что мы будем делать? – спросил Сташек.

– Они даже не смотрят в нашу сторону. Разведывательный автомобиль стоял под деревом на перекрестке. Я медленно подъехал и остановился, ожидая, что французы выйдут из машины и зададут нам вопросы. Если мы проедем мимо, рассудил я, то они заподозрят неладное и могут открыть огонь. Но из машины никто не выходил.

Тогда я завел двигатель и только собрался тронуться с места, как из машины вышел одетый в форму человек с автоматом на груди.

– Halt! Wohein gehen sie?[28] – прокричал он.

– Немцы! – заорал Сташек.

– Немцы! – увидев еще трех солдат на дороге, заорали остальные.

Мне бы, конечно, следовало прорываться вперед. Но вместо этого я развернул грузовик и погнал его обратно туда, откуда мы только что приехали.

Мы успели отъехать около сотни метров, когда раздались первые выстрелы. Сидевшие в кузове стали отстреливаться. Мы мчались в облаке пыли, и поэтому в зеркале мне не было видно, преследуют ли нас немцы. Вдавив ногу в педаль газа, я мчался не разбирая дороги, когда услышал голос Сташека: «Что-то впереди на дороге!»

«Наверно, еще одна немецкая машина», – подумал я, и свернул на дорогу, ведущую к ферме, на которой нас так неласково встретили несколько часов назад, въехал во двор и резко затормозил.

– Сарай! Я въеду в сарай, Сташек! Открывай двери!

Сташек не двигался. Тяжело навалившись на меня, он бормотал:

– Меня ранили, Стефан... Я ранен... – У него текла кровь из носа и левого уха.

Кто-то открыл дверь сарая, и я въехал внутрь. Дверь тут же закрыли.

– Немцы могли не заметить, как мы повернули к ферме, – раздался голос. – Но если они все-таки засекли нас, я не собираюсь снова попадать в тюрьму!

Сташек упал на сиденье, когда я вышел из кабины; его руки все еще сжимали пулемет. Я осторожно разжал пальцы и взял пулемет.

– Иди сюда. Отсюда отличный обзор, – услышал я, когда стал осматриваться в поисках подходящего места для пулемета.

Оставив пулемет, я вернулся к кабине, чтобы вытащить патроны из карманов Сташека. Затем мы выломали доску из двери сарая, и теперь был прекрасно виден весь двор и дорога, ведущая к ферме. В голове у меня была полная неразбериха. Только по дрожанию рук я понял, что сильно напуган, но не задумывался о том, что может с нами произойти в любой момент. Я думал только об одном. Сташек умер. Что я скажу его родителям по возвращении? Меня так волновал этот вопрос, словно я собирался увидеться с ними через несколько дней. Что я им скажу?

Шум во дворе заставил меня очнуться. Я увидел молодого француза, который утром выгнал нас с фермы. Он сердито кричал на пожилого человека, вероятно отца. Я практически не знал французского и не понимал, о чем идет спор.

– Что они говорят? – спросил я соседа. – Ты понимаешь?

– Да. Молодой хочет, чтобы мы убрались с фермы, – ответил он. – Его отец настаивает, чтобы мы остались.

Раздавшийся стон отвлек мое внимание. Стон становился все громче и громче.

–Я... умираю... Я... умираю...

Это не мог быть Сташек, ведь он умер. Так кто же это?

Тут мы услышали шум, и на дороге, ведущей к ферме, появилась разведывательная машина, которая въехала во двор и остановилась перед спорящими мужчинами. Водитель остался в машине, а трое с автоматами выскочили наружу.

– Главное – сохранять спокойствие, – прошептал мой сосед. – Они могут уехать.

Французы подняли руки вверх.

– Wo sind soldaten?[29] – спросил немец.

– Я умираю... Я умираю, – опять раздался голос, и кто-то зажал рот умирающего рукой.

– Wo geht der soldaten?[30] – повторил свой вопрос немец.

Французы явно не знали немецкого языка, и немец повторил вопрос по-французски.

– Они поехали по той дороге, – сказал отец, указывая в направлении Пон-де-Се. – На север.

– Они поехали по той дороге! – одновременно с отцом закричал сын, указывая в сторону перекрестка.

Немец посмотрел на две руки, указывающие противоположные направления, и рассмеялся. В это время два других немца внимательно осмотрели двор и заметили следы нашего грузовика, ведущие в сарай.

– Они там! – закричал один из них, показывая в нашу сторону.

Тогда немец, стоявший рядом с французами, выпустил автоматную очередь, сразившую наповал отца с сыном.

Я нажал гашетку, и три немца замертво свалились на землю. Четвертого я застрелил, когда он попытался развернуть машину и уехать с фермы.

Мы просидели в сарае минут десять, ожидая прибытия других немцев, но все было тихо. Внезапно тишину разорвал крик выбежавшей из дома старухи. Склонившись над телом старика француза, она попыталась поднять его, но это ей было не по силам. Один из моих спутников выскочил из сарая, чтобы помочь старухе. Она набросилась на него с проклятиями. Все, что мы поняли из ее слов, так это то, что мы должны убираться отсюда.

– Он был бы жив, если бы вы не приехали! Он был бы жив! – закричала она, сидя рядом с телом мужа, и разрыдалась.

– Что будем делать? – раздался чей-то голос.

Сиденье и пол в кабине были залиты кровью Сташека. Его лицо посерело, и открытый рот, казалось, все еще произносил: «Меня ранили, Стефан... я ранен...»

Кто-то открыл противоположную дверь кабины.

– Давай похороним его, Стефан, а потом попытаемся уехать отсюда.

Увидев, что я колеблюсь, он раздраженно сказал:

– Ну же, помогай! Или ты тоже хочешь умереть? Немцы не захотят брать нас в плен, когда увидят своих во дворе. Давай, помоги мне!

Мы подняли тело Сташека и отнесли за сарай. Там уже несколько человек рыли могилу лопатами, которые нашли во дворе. Погибли еще двое наших. Одним был тот, кому, спасая собственные шкуры, зажали рот рукой, когда он бормотал предсмертные слова. Второй, как мне объяснили, был убит во время бешеной гонки по дороге, когда мы мчались к ферме.

Могила еще не была готова, когда сквозь лязг канистр, которые один из моих спутников перетаскивал из немецкой машины в наш грузовик, до нас донеслась короткая автоматная очередь. Затем другая, третья.

– Бежим, скорее!

– Мы не можем оставить их здесь! – запротестовал я. Я должен похоронить Сташека. Мы вместе сбежали из Польши и добрались до Франции. Я обязан похоронить его.

– Ты ляжешь рядом с ним, если сейчас же не уедешь отсюда.

– Не могу оставить его, – повторил я, но мой голос потонул в шуме летящих над головой самолетов. Затем опять раздались автоматные очереди.

– Стефан, живее! Мы уходим!

Не знаю, стояли у меня в этот момент в глазах слезы или я грязно ругался, поклялся ли отомстить или молчал. Помню, что засыпал Сташека, так и оставшегося с открытым ртом. Над ним уже роились мухи, и я снял с себя мундир и накрыл его тело. Подбежала собака и, почуяв покойников, убежала, тоскливо завыв и поджав хвост. На бегу она пару раз оглянулась. Я вернулся в сарай.

(Много лет спустя, после войны, я приехал во Францию и попытался найти ферму, где похоронил Сташека. По памяти нашел дорогу, по которой, как мне казалось, мы ехали на юг. Я обошел несколько ферм, задавал массу вопросов. Все было безрезультатно. Многие фермы были сожжены или разрушены, какие-то перешли другим людям. Мои двухдневные блуждания по окрестностям закончились арестом. Кто-то сообщил в полицию, что появился странный «незнакомец», который ходит и расспрашивает окрестных фермеров. Французские полицейские проявили максимум вежливости и понимания, но, к сожалению, ничем не смогли мне помочь.

После войны я написал в Польшу родителям Сташека. Письмо вернулось с пометкой, что в живых никого не осталось. Оказалось, что бабушка Сташека была еврейкой, и всю семью сожгли в печах Освенцима. Война убила шесть миллионов поляков, и семья Сташека оказалась в их числе.

Однако кто-то похоронил Сташека, причем под моим именем. В мундире, которым я укрыл друга, были мои документы. Их направили в Красный Крест, а тот, в свою очередь, сообщил моим родным, что я убит и похоронен во Франции; местоположение могилы неизвестно. Это было одно из двух сообщений о моей смерти, которые получила моя семья.)

Дверь сарая была открыта. В кузове на соломе сидели четверо наших с винтовками. Двое в водительской кабине выбивали остатки переднего стекла, чтобы было удобнее стрелять из пулемета. Я сел за руль, развернулся и выехал со двора.

На дороге по-прежнему не было никакого движения. Я надавил педаль газа.

– Ты словно сходишь с ума, когда садишься за руль. Мы можем вылететь из кабины! – заорали мои спутники.

Когда мы выехали на главную дорогу, то увидели, что в небе в северном направлении идет воздушный бой. Ветер доносил до нас глухие звуки взрывов.

Я гнал машину к перекрестку. Мы проскочили мимо злополучного места и понеслись дальше, так никого и не встретив на дороге. Наконец впереди показалась маленькая деревушка. При нашем появлении несколько местных жителей бросились врассыпную. Немцев не было, и никто в нас не стрелял.

Нам уже никогда не пришлось воспользоваться оружием во Франции. После столкновения с немцами мы ждали новой встречи с ними, предполагая, что они двинулись дальше на юг. Кроме того, мы ожидали, что натолкнемся на французскую линию обороны. Но, проехав несколько деревень и не встретив на дороге ни одного транспортного средства (не то что машины, даже телеги), въехали в Бресюир. Когда мы остановились на площади, к машине подбежало несколько человек. Они хотели знать, видели ли мы немцев и как они далеко от их города. Мы рассказали им о своих приключениях.

– Сколько же их там было?

– Четверо.

– Всего четверо? И вы сбежали?

– Сначала мы их убили.

– Bien[31]. Они убили кого-нибудь из ваших?

– Да. Троих наших и двух французов.

– C’est la guerre, mais elle est finie...[32]

День подходил к концу, и только сейчас мы почувствовали сильный голод.

– У вас есть деньги? – спросил один из французов.

В общей сложности у нас оказалось почти пятьдесят франков. Он завел нас в свой магазин и отрезал несколько кусков колбасы и хлеба.

– Estes-vous Polonais?[33]

– Да.

– Вы хотя бы понимаете, что навлекли на нас? Мы ведем войну за ваш Данциг[34] и «польский коридор»[35]. И к чему это привело? Les Boches в Париже! Никогда не надо воевать за другие народы.

Мы не стали вступать с ним в спор. Отдали деньги, взяли хлеб и колбасу и, только выехав из города, остановились, чтобы перекусить.