Глава VII

Пуатье

В Париже или даже в Руане англичан начали рассматривать как иностранцев, пришедших с той стороны Ла-Манша. На территории, где столкновения происходили каждый день, ситуация была менее ясной. В Ла-Реоле или в Эннебоне эти антагонизмы не воспринимались как национальные. Король Англии продолжал на материке феодальную авантюру анжуйского дома Плантагенетов, сумевшего использовать союзы и выгодные обстоятельства, чтобы создать свою империю. Король Франции знал, что конфликт носит феодальный характер, и еще не мог представить себе патриотизма, который бы усилил позиции французов в войне. Игра по-прежнему шла на феодальной шахматной доске. Все пока выражалось в категориях вассальной системы.

Основание рыцарского ордена в XIV в. не было ни нелепым анахронизмом, рудиментом эпохи крестовых походов, ни довольно пустой демонстрацией мелкого тщеславия. Это был в чистом виде политический акт, последняя попытка адаптировать ментальные структуры феодального прошлого к новым потребностям защиты и возвеличения короны.

Прежнее рыцарство, ряды которого раньше пополнялись путем посвящений в рыцари, в XIII в. превратилось в социальное сословие. Рыцарем становился — или был достоин им стать — только сын рыцаря или оруженосца, который мог бы быть рыцарем. Рыцарю также следовало получить должное обучение и иметь достаточно денег. Но такая система не в полной мере гарантировала воинские качества. Верность, дисциплинированность, воинственность подразумевались, но все упиралось в переплетение интересов и честолюбия, семейных связей и оплачиваемых клиентел.

Существовавшая система обеспечивала право вооруженной силы, но не единство армии. Она фиксировала в деталях правила той рыцарской литургии, какой была битва, но не совокупность ее целей. Это хорошо заметно по эпизоду, когда французы из Гина отбили у англичан из Кале добычу, захваченную последними у французов из Сент-Омера, и отказались вернуть трофеи прежним владельцам: добыча принадлежит тому, кто ее захватил, а не тому, кто ее потерял. Можно было воевать на одной стороне, но не друг за друга.

Основав орден Подвязки и орден Звезды, Эдуард III в 1348 г. и Иоанн Добрый в 1351 г. создали новое рыцарство — имевшее личные обязанности, поскольку приняло их добровольно, включенное в простую систему верности, с которой не переплетается верность члена ордена кому-либо другому.

Можно было принадлежать к двум соперничающим родам. Быть просто вассалом обоих воюющих монархов. Можно было — как аквитанские вассалы или нормандские «верные» Наваррца — быть подданным короля Франции и вассалом иностранного короля как феодального сеньора. Можно было, не поступаясь честью, получать от обеих сторон ренты, накладывающие на вас обязанности и даже делающие вас клиентом. Но принадлежать одновременно к обоим этим орденам нового рыцарства было нельзя. Клятва, которую рыцари этих орденов давали своему сеньору и господину, вносила ясность в право и мораль, потому что считалась важней всех прочих клятв.

Антагонизм между единственными узами, которых требует политическое единство, и многочисленными связями, устанавливать которые побуждают материальные интересы, в истории возникал бесконечно часто. У подмастерья VIII в. был всего один мастер, у вассала Карла Лысого или Людовика Немецкого — всего один сеньор. Но как отказаться иметь нескольких сеньоров, если каждый из них предлагает вам фьеф?

Для борьбы с этой множественностью оммажей в тысячном году придумали «оговорку верности» (reserve de fidelite) — «тесный» оммаж, имевший первенство над всеми остальными в случае противоречия между ними. Но как было не принести несколько «тесных» оммажей, когда несколько сеньоров ставят условием предоставления фьефа «тесный» характер связи?

С XII в. запутанность предпочтительных отношений верности стала тем пределом, в который уперлась политическая эффективность феодального общества. В ходе первых столкновений Капетингов и Плантагенетов, во времена Людовика VII и Филиппа Августа, Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного неопределенный характер таких отношений то и дело, порой в течение суток, круто менял соотношение сил.

Рыцарский орден в том виде, в каком его придумали монархи XIV в., снова предполагал верность безо всяких условий и соперников. Каждый из королей рассчитывал отныне прочно держать в руках «свое» рыцарство.

Однако ничего национального в истоках новых орденов не было. Связь была личной. Объявлялись цели религиозного характера, во вторую очередь военного. Провозглашался извечный рыцарский идеал: покровительство слабому, защита правого дела. Рыцари нового ордена были «героями» (preux) своего времени. Ничего странного, что сразу же возникла ассоциация с Круглым столом. Храбрость — только средство, героизм — только внешнее проявление этого идеала. Во всяком случае, так должно быть!

Из романов о рыцарях Круглого стола был взят прообраз: группа мирских рыцарей — дело ордена Храма подорвало имидж монаха-воина, — избранных королем и возглавляемых им. Они образуют братство (compagnonnage) в самом строгом смысле слова. «Роман о Персефоресте, короле Великой Британии, основателе Вольного Чертога и Храма Всевышнего Бога» — не только одно из последних сочинений в этом жанре. Автор, современник Филиппа VI, под видом истории из древних времен по образцу «Романа об Александре» и «Ланселота» предлагает настоящую модель современного рыцарства:

Там смогут узреть исток и красу всего рыцарства, культуру смелого благородства, доблестей и бесконечных завоеваний.

Первым, кто решил учредить новое рыцарство, был король Альфонс XI Кастильский, создавший в 1330 г. орден Ленты. Дофин Вьеннский Юмбер II в свою очередь к 1335 г. основал орден святой Екатерины. Через несколько лет герцог Нормандский — будущий Иоанн Добрый — и герцог Бургундский Эд IV вместе задумали «конгрегацию» из двухсот рыцарей, орден святого Георгия, который на свет не появился.

Никто не думал ни о войне, ни о национальном единстве. Просто идея витала в воздухе. Основание орденов начало входить в моду.

Папа мог только одобрить эту форму привнесения нравственности в жизнь рыцарей. 5 июня 1344 г. Климент VI одарил будущую «конгрегацию» святого Георгия удобными привилегиями. Речь шла не о турнирах, а о мессах и молебнах. Дело, задуманное во вкусе времени двумя молодыми принцами, было благочестивым. На самом деле под видом чистого благочестия, о котором только и говорил в связи с этим верховный понтифик, герцоги Нормандский и Бургундский намеревались прежде всего устраивать праздники; богослужения должны были стать для этого поводами. В замысле 1344 г. политическая идея была еще очень размытой.

В то же время Эдуард III решил восстановить Круглый стол. 19 января 1344 г. он организовал в Виндзоре «праздник Круглого стола». Такие уже век устраивали все монархи — это была модная игра. Но он воспользовался случаем, который ему только в этот момент предоставили песни и турниры, чтобы публично огласить королевский обет: будет воссоздано общество рыцарей Круглого стола. Оно будет насчитывать не менее трехсот витязей. В круглом храме диаметром в двести футов будут проходить литургии. Для завершения этого фантастического замысла не хватало только святого Грааля.

Молодые принцы, три кузена, пока были заняты только игрой. Они играли в Ланселота, в Персеваля, в Персефореста. Однако этим они занимались серьезно — с той же серьезностью, с какой относились к турнирам рыцари былых времен, когда турнир еще был игрой, где победитель получал величайшие почести, а побежденный нередко погибал на ристалище.

Шло время. У Эдуарда хватало других дел, кроме как играть в короля Артура. Фландрия, Бретань, Креси, Кале — из-за всего это он откладывал исполнение обета 1344 г. Королем Франции стал Иоанн, и Францию охватил кризис. По Европе прошла Черная чума. Мир стал серьезней, ставки в игре приобрели иной вес.

Именно Эдуард первым вернулся к идее нового рыцарства. В апреле 1348 г. он заказал первые синие подвязки с золотыми и серебряными надписями: «Honni soit qui mal у pense» («Да будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает»). 23 апреля 1349 г. избранные лица впервые собрались в капелле Сент-Джордж в Виндзоре. Это было далеко от грандиозных замыслов 1344 г. Орден составили двадцать шесть рыцарей, тринадцать каноников, тринадцать клириков. Ни одним больше.

Эпоха романтических вымыслов кончилась. Назначением этого ордена была не организация турниров, а объединение элиты рыцарства вокруг короля. Определился и религиозный аспект этой идеи. Когда Эдуард III, победив при Креси и Кале, приступил к реализации политических замыслов, он сделал из ордена новый инструмент для мистического внушения верности королю. Председательствуя на капитулах ордена и тем самым очень откровенно подчеркивая светский характер этого института, он держался не как первый среди равных. Он был сам по себе. Он был «сувереном» ордена. При составлении устава это слово выбрали не случайно.

Дисциплина, которую предписывала принадлежность к ордену, была дисциплиной службы лично королю. Рыцари Подвязки набирались среди «самых полезных для короны и королевства». От Круглого стола ушли очень далеко. Это была политическая и военная элита, преданная делу династии.

Иоанн Добрый узнал, что англичанин осуществил то, о чем недавно мечтал он сам. Орден Звезды станет французским аналогом ордена Подвязки.

Его членов назначили в конце 1351 г. Устав обнародовали в октябре 1352 г., и Жоффруа де Шарни, знаменосцу — носителю орифламмы Франции, было поручено составить «Книгу рыцарства», которая станет кодексом чести нового рыцарства.

Орден Звезды должен был способствовать «возвышению рыцарства и приумножению чести». Это был старинный девиз Персефореста. Но сплочение таких разных рыцарей — сплочение, на которое соглашались добровольно, ведь вступать в орден никто не принуждал, — гарантировало королевству мир и могущество. Король Франции хорошо знал, что его знать разобщена и назревает измена. Во всяком случае, то, что могли считать изменой люди короля, уже придерживающиеся монархического взгляда на вещи, — ведь знатные бароны, такие как Аркуры или Бриенны, рассматривали уход от сеньора и признание другого сеньора только в категориях феодального права.

Устав ордена Звезды требовал единства ордена, его единодушия. Значит, всякий подрыв этого единства в категориях феодального права — в категориях договорной верности — соответствовал бы тому представлению об измене, которое в окружении короля, несомненно, трактовали слишком жестко, а в баронствах не разделяли.

Орден Звезды гарантировал королю то, что ему обеспечил бы старинный оммаж, оммаж XI в.: неколебимую верность настоящей армии, верность пятисот рыцарей. Так же поступит Наполеон: императорская гвардия будет элитной армией внутри Великой армии, довольно разношерстной.

Как и орден Подвязки, собиравшийся раз в год в Виндзоре, орден Звезды был только «конгрегацией», какую когда-то мечтали создать скорей в духовных, чем в военных целях. Рыцари собирались на «торжественное собрание» (cour pleniere) 15 августа каждого года в «Благородном доме» в Сент-Уэне, ставшем для первых Валуа тем, чем был Руайомон для Людовика Святого и Мобюиссон для Филиппа Красивого: любимым прибежищем как для политических размышлений, так и для молитвы. Но главным для ордена были не эти собрания, а его единство на полях сражений. Кстати, на торжественном собрании молились мало: там каждый должен был рассказать, подтвердив свои слова клятвой, о своих подвигах и малодушии на войне. Короче говоря, подводили итоги. На время между замыслами 1344 г. и появлением ордена Звезды пришлись Эгийон, Креси, Кале. Филипп VI и Иоанн Добрый знали, что их армия, которая состоит из их вассалов и которую они могут себе позволить, в бою стоит недорого. Орден Звезды станет нерушимым ядром обновленной королевской армии.

О династическом — в большей степени, чем национальном — характере ордена Звезды легко догадаться. Прежде всего потому, что принадлежность к нему исключала членство в любом другом: те, кому предложил вступить в орден Звезды Иоанн Добрый, а Эдуард III к тому времени уже предоставил кресло в Виндзоре, должны были выбирать. Поскольку в ордене Подвязки было двадцать шесть рыцарей, а в ордене Звезды — пятьсот, французский король имел возможность переманивать тех, кто мог бы примкнуть к противнику.

Отказались и выбирать покровителем святого Георгия, что предполагалось в планах 1344 г., но теперь было неуместным. В благочестивые времена ничто не препятствовало тому, чтобы цвет английского и французского рыцарства почитал одного и того же святого. Во время войны один и тот же святой не мог быть патроном обеих армий.

Чтобы верней обеспечить воинские качества сформированной таким образом рыцарской элиты средствами, в которых бы не было ничего химерического, Иоанн Добрый выдвинул одну мысль. Она была глупой. Но ни у кого не хватило здравого смысла и морального авторитета, чтобы ему об этом сказать. Вступая в орден, рыцари Звезды должны были дать клятву, что никогда не отступят на поле битвы. И поэтому в 1353 г. в результате обычной засады, устроенной в Бретани англичанами из партии Монфора, многие рыцари Звезды бессмысленно позволили себя убить, потому что клятва запрещала им покинуть поле боя, чтобы затем снова собраться. Почитавший подвиги, но не самоубийства хронист Жан Ле Бель считает, что после этого первого боя Звезда перестала существовать:

Никогда более не говорилось о сем благородном обществе, и я полагаю, что оно обратилось в ничто и дом опустел.

В самом деле, Звезда больше не упоминалась. Орден Подвязки сохранился, увидят свет и другие ордены — например, орден Золотого щита, основанный в 1364 г. герцогом Людовиком де Бурбоном, шурином Карла V, орден Белой дамы с зеленым щитом, придуманный в конце века маршалом Бусико, и многие другие, которые породит воображение рыцарей, часто далекое от всякой политики. Однако идеал Звезды не будет забыт. Он определит выбор Иоанна Доброго, когда при Пуатье перед ним встанет всегдашняя альтернатива побежденных: бежать или сдаться. Побежденный вправе сдаться, это не позорно — уверяла «Книга рыцарства», исполненная почтения к герою, от которого отвернулась удача. Иоанн Добрый откажется отступать. Бежавший из боя — это трус.

В то время как рождалась и гибла Звезда, а Иоанн Добрый заказал гуманисту Пьеру Берсюиру перевод римской истории Тита Ливия «для пользы тех, кто захочет познать рыцарское искусство и проявить старинные доблести», королевская армия готовилась к долгой войне, которую отныне предвещало все. С апреля 1351 г. король ввел постоянный контроль личного состава и вооружения. Не довольствуясь более «показами» (montres) во время набора войск, люди короля отныне проводили «смотры» (revues), иначе говоря, периодические перепроверки боеготовного личного состава. Чтобы «не показывали одного воина в нескольких и разных местах, хотя согласно природе и разумению он может служить только в одном», чтобы несколько компаний не могли демонстрировать одно и то же вооружение, такие инспекции будут проходить без предупреждения.

Работа значительная: перепишут имена и прозвища, перечислят оружие и припасы, опишут конские чепраки и заклеймят коней каленым железом — своим тавром для каждой компании, — предварительно зарегистрировав каждого коня стоимостью более тридцати турских ливров; отметят масть, равно как тип удил и форму сбруи.

Каждый арбалетчик сделает несколько выстрелов — чтобы не подсовывали старые арбалеты с изношенной тетивой и не выдавали за арбалетчика кутилье, не умеющего обращаться с ценным оружием.

Такой ордонанс многого требовал от администрации, пока малочисленной. Поначалу смотры были неожиданными, как и было задумано, но редкими. По крайней мере, в ситуации, когда война неизбежна, эти процедуры позволяли обеспечить присутствие в войске всех бойцов, которых завербовали и оплатили. В 1355 и 1356 гг. маршалы и лейтенанты Иоанна Доброго увеличили количество смотров. Но теперь бывало, что предпочитали платить отрядам, не видя их, чем проводить смотр в опасном месте. Через несколько лет Филипп де Мезьер в «Видении старого пилигрима» подчеркнет, что несвоевременное обнаружение сил дает преимущества бдительному врагу. Лучше не проводить смотр всего гарнизона в один день: шпионы тоже умеют считать.

Если король Иоанн считал людей, то их жалованье он считал плохо. Еще в 1356 г. он упорно начислял оплату войскам в су и денье, то есть в счетной монете. Поскольку инфляция постоянно обесценивала су и денье, покупательная способность солдата падала, подрываемая финансовой ситуацией, в которой он разбираться, естественно, не мог. Рыцарь-баннерет неизменно получал тридцать су, рыцарь-башелье[46] — пятнадцать, оруженосец — семь су десять денье, конюх (menetrel а cheval) — три су, как в 1339, так и в 1351 г. Но су образца 1339 г. стоило в шесть раз больше чистого серебра, чем су в ноябре 1355 г. К моменту боя солдат считал, что ему недоплатили.

Королевское правительство слишком поздно поймет, во что обходится недовольство солдат. После Пуатье поддержанию покупательной способности жалованья будут уделять больше внимания. Вплоть до стабилизации монеты в 1360 г. тарифы станут выражать в экю, иначе говоря, в золоте. Но к тому моменту катастрофа уже произойдет.

20 сентября 1355 г. Черный принц занял позиции в Гиени. Прежде чем лично предпринять акцию большого масштаба на севере Франции, Эдуард III поручил старшему сыну провести операцию в тылу врага, чтобы сковать на юге часть армии Валуа. Аквитанский фронт был второстепенным, но предоставлял хорошие стратегические возможности. Там Черный принц сделает первые шаги в качестве командующего.

Эдуарду, принцу Уэльскому, герцогу Корнуэльскому и графу Честеру, было двадцать пять лет. К этому возрасту многие короли уже давно царствовали. Для него пора ответственности еще не настала. Его отец, Эдуард III, царствовал уже скоро тридцать лет — с 1327 г. — и будет носить английскую корону полвека, до 1377 г. Черному принцу не хватит года с небольшим, чтобы воцариться[47].

Его не отодвигали в сторону. Он держал роскошный двор в Беркхэмптеде, в Кеннингтоне. Отец несколько раз назначал его «хранителем» королевства: это было слишком много для ребенка — в первый раз это произошло, когда ему было восемь лет, — и ничего не значило, потому что в действительности политическая власть вместе с королем перемещалась на материк. При Креси принц Уэльский командовал войсковым корпусом — достаточно, чтобы рисковать жизнью в пятнадцать лет, но недостаточно, чтобы разделить славу отца.

Поэтому ему нужно было показать себя. Этому помогла его дерзость. 5 октября он устроил набег в совершенно неожиданном направлении — на юго-восток. Графу Жану д'Арманьяку очень дорого обошелся тыловой союз, который он сам в прежние годы обеспечил королю Франции. Черный принц вошел в Лангон, Базас, Кастельно. Он прошел графство Арманьяк насквозь.

Замки и города сдавались. Он вошел в Астарак, в Комменж. Англо-гасконский рейд разорял край, агрессоры захватывали добычу. Черный принц не скрывал и сам хвалился в письме к своему отцу-королю, что хочет посеять ужас. Или, вернее, отомстить французам: никто не опустошал Гасконь сильнее, чем наместник короля Валуа, Жан д'Арманьяк.

Так мы сделали набег на землю Жана д'Арманьяка, отягчая и разоряя оную землю, так что обиды ленников нашего весьма почитаемого государя (Эдуарда III), каковые некогда нанес им оный, были изрядно отомщены.

Подойдя к Тулузе с юга. Черный принц перешел Гаронну, не опасаясь французского гарнизона, которым командовали коннетабль Жак де Бурбон, маршал Жан де Клермон и Жан д'Арманьяк. Предместья Тулузы горели — возможно, их подожгли сами защитники, чтобы никто не подступил к городским стенам внезапно.

Англо-гасконцы безнаказанно углублялись на территорию королевского Лангедока. Почти без боя они вступили в городки Монжискар и Кастельнодари, стены которых представляли собой просто земляные валы. И вот они под Каркассоном. Улица за улицей они захватили нижний город, прорывая цепи: горожане, зная, какая участь им уготована, защищали каждый дом, каждый угол. Верхний город (сите) Каркассона, расположенный на укрепленном холме, выстоял, хоть его осаждали два дня.

Рейд продолжался. Город Капестан выиграл время, предложив выкуп, и, наконец, избежал худшего благодаря подкреплению, подоспевшему в последнюю минуту, которое привел капитан — наемник коннетабля Арно де Серволь по прозвищу Протоиерей, бывший клирик. 8 ноября Нарбонн в свою очередь повторил судьбу Каркассона: бург на берегах реки Од был разграблен, укрепленный верхний город устоял.

Один из английских рыцарей, Джон Уингфилд, восхищался тем, как далеко они продвинулись за восемь недель:

Город Нарбонн… немногим менее Лондона и расположен на Греческом море[48], и от оного города до Греческого моря во время прилива всего одиннадцать малых лье. Есть морской порт и канал (arrivail), вода коего поступает в Нарбонн.

Во время этой вылазки люди Валуа не бездействовали. Но, подавленные дерзостью предприятия, в котором не было никакой стратегии, французы не могли предвидеть, какое направление перекрывать. О том, чтобы укрепить за несколько дней весь Лангедок и обеспечить все крепости гарнизонами достаточной численности, способными выдержать осаду, не приходилось и мечтать. Черный принц благодаря быстроте набега получил такое преимущество, которое едва ли компенсировали бы десять лет приготовлений. Урок пойдет впрок: в следующий раз города будут готовы.

Коннетабль Бурбон собрал войска в сенешальстве Бокер. Вместе с солдатами графа д'Арманьяка это была значительная сила, беспокоившая англичан с тыла и не дававшая продолжать осаду городов, если их стена могла выдержать хоть несколько часов. Черному принцу удался блицкриг; он победил, потому что сумел довольствоваться этим.

Дело близилось к концу. Наступил ноябрь. Приближалась зима. В дело вмешались папские легаты, которых Черный принц заставил два дня ждать пропусков, а в конечном счете отказал им безо всяких объяснений. Чем вести переговоры без особой уверенности в успехе, он предпочел отступить. Набег 1355 г. не был завоеванием — удержание завоеванного обошлось бы очень дорого. Это была просто демонстрация силы. Англичанам был не нужен Лангедок, они хотели, чтобы следующей весной им с этой стороны ничто не угрожало.

И они повернули назад. Теперь горел Лиму, и предместья Каркассона тоже, во второй раз. Взяли Монреаль, чтобы никто не мог подумать, что этот уход — отступление. Черному принцу спешить было некуда. Он прошел горами, появился рядом с Памье, может быть, преследуя — так напишет он — несколько французских отрядов, а может быть, предпочитая ограбить еще несколько городов, чем снова пересекать уже разоренную местность.

Тем временем в Монпелье, Ниме, Безье ликовали. Добрый люд этих городов ожидал худшего. Горожане не замедлят уверовать, что Черный принц их испугался.

С того времени долго будет длиться война, бесконечно начинающаяся заново: набеги без иной задачи, кроме грабежа, и без иной конечной цели, кроме порта для отплытия обратно. Войско прошло — уцелевшие города и деревни на мгновение переводят дух в ожидании следующего налета. Что касается солдата, плохо понимающего, что он должен делать, кроме как сеять ужас, — ему будет бесполезно объяснять, что с тех пор, как он больше не служит монарху, он не имеет права на грабеж.

Войско Черного принца переправилось через Гаронну близ Мюре. Под Жимоном оно обратило в бегство французский отряд. Оно взяло Клерак и Тоннен. Арманьяку и Бурбону не удалось перекрыть путь англо-гасконцам. На Рождество Черный принц сможет написать в Бордо своему отцу Эдуарду III, что миссия выполнена. Лангедокцы потеряли всякую веру в своего суверена Валуа.

Гасконцы были счастливы. В Бордо вступила бесконечная вереница подвод. Воинство Черного принца по преимуществу состояло из бедолаг, набранных на бедных территориях ланд. То, что они увидели, их ослепило. В богатых бургах, где уже процветало сукноделие, солдаты опустошали сундуки, брали в заложники горожан, тащили все, что можно унести. Так, согласно Фруассару, в Кастельнодари

повсюду убивали и преследовали мужчин и солдат. Обошли, разграбили и разорили весь город, забрали и похитили достояние всех добрых людей.

Англичане не глядели ни на сукна, ни на бархат, лишь на серебряную посуду или добрые флорины.

А схватив мужчину, горожанина или крестьянина, они объявляли его пленным и требовали выкуп либо мучили его, ежели он не желал давать выкупа.

Черный принц сумел сыграть на изумлении своих войск. Он не мешал солдатам допьяна напиваться мускатом и набирать добычу.

Так англичане и гасконцы нашли обильный и богатый край, комнаты, изукрашенные занавесями и сукнами, ларцы и сундуки, полные прекрасных драгоценностей. Но оные грабители не оставляли ничего, прежде всего гасконцы, каковые были особо алчными.

Распуская армию, принц Уэльский не сильно рисковал. Он знал, что весной найдет себе солдат, причем повышать жалованье не понадобится.

Монетный двор в Бордо активизировался. Чеканка золотых «леопардов»[49] и новых серебряных грошей была не только реакцией на экономические нужды, но и политическим жестом. Леопард никогда не имел отношения к Аквитании: вся Европа знала, что он изображен на гербе Англии, как и на гербе Нормандии. Черный принц поставил английское клеймо на старинную Аквитанию. Пусть никто не обманывается: у последней есть повелитель. Герцогство снова чувствовало, что оно существует, пусть даже на его монетах изображен английский герб.

Наводя ужас на Лангедок, англичане не опасались реакции противника на Севере. Владея Кале, они могли устраивать рейды когда угодно, при которых агрессор был почти уверен в успехе, потому что время и место выбирал он. На сей раз Эдуард III повел войска в Артуа. Он разорил несколько деревень, дошел до Эсдена, сделал вид, что ждет врага, и удалился, едва прослышал о контрнаступлении французов. Иоанн Добрый слишком поздно достиг Амьена, куда срочно созвал армию: англичанин не пожелал сражаться. Он, мол, достаточно ждал!

В конце ноября все вернулись к себе: Эдуард III — в Кале, Черный принц — в Бордо, Иоанн Добрый — в Париж. Пришла зима, позволявшая готовиться к следующей кампании.

Увы, Иоанн Добрый думал о ней только с тревогой. Финансовое положение грозило катастрофой. Казна была пуста, выплата жалованья солдатам запаздывала, а штатским его не платили уже полгода. Поставщики двора были в отчаянии. А простой народ негодовал, видя роскошные дворцы принцев, замечая богатые одежды и пышные пиры. В это время покупали столько жемчуга, сапфиров, рубинов, серебряных и золотых цепочек, что у парижских галантерейщиков не хватало товара. И тем не менее еще никогда драгоценности, шитые пояса и драгоценная посуда не стоили так дорого. Денег достаточно, заключал сторонний наблюдатель, который вспомнит об этом, когда через год сделает горький вывод о военной несостоятельности знати.

Пока что курс монеты падал, а цены росли. Никогда за всю историю турский ливр не падал так низко. Серебряная монета, блан (blanc, белый) — ее так называли, чтобы отличить от «черных» монет с низким содержанием чистого серебра, — теряла то в весе, то в пробе, и в любом случае покупательная способность снижалась.

В конце 1354 г. серебряный блан достоинством в пять денье еще весил 3,05 г серебра и имел 278-ю пробу чистого серебра. В мае 1355 г. новая эмиссия выбросила на рынок монеты в 2,04 г с 208-й пробой. В июле для отвода глаз изменили тип монеты: это это был грош достоинством в пятнадцать денье, весивший 3,39 г при 278-й пробе. Появление гроша образца июля 1355 г., прибавившего в весе по сравнению с бланом 1354 г. одну десятую при утроении номинала, означало, что курс счетного денье, в котором выражались цены, рухнул. За ливр (20 су), су (12 денье) или денье теперь можно было купить втрое меньше серебра или товаров, чем год назад.

Падение курса продолжалось. Новости, приходившие из Лангедока, доверия не повышали. В ноябре монетный двор выпустил новый грош в пятнадцать денье, уже весивший всего 2,44 г серебра при 208-й пробе.

Эта чехарда весов и номиналов не обманывала никого из современников. Королевская монета потеряла за год добрых 82 % стоимости.

Иоанн Добрый, пусть даже он заслуживает своей репутации роскошного и щедрого расточителя, хладнокровно готовился к кампании 1356 г. Для этого ему нужны были деньги. И он созвал Штаты, хотя из-за этого королевской власти придется пятнадцать лет вести переговоры ради получения средств на управление страной.

Ассамблея, разместившаяся 2 декабря 1355 г. в большом зале дворца на острове Сите, не совсем заслуживала названия Генеральных штатов. Лангедок, представленный в феврале 1351 г. на первых Штатах, созванных королем Иоанном, на этот раз отсутствовал. Что в это время происходило между Бордо и Нарбонном, известно. Самыми южными из представленных городов были Лион, Бурж и Пуатье. По сути заправлял здесь Париж. Купеческий прево Этьен Марсель, его кузен Эмбер из Лиона, его компаньон Жан из Сен-Бенуа, его предшественник Жан из Паси, его эшевены Пьер Бурдон, Бернар Кокатрикс, Шарль Туссак и Жан Бело — вот заметные фигуры Штатов 1355 г.

То, что услышали бароны, прелаты и уполномоченные городов, их не удивило. Пьер де ла Форе, канцлер Франции, описал финансовую катастрофу и попросил о «помощи» для ведения войны, обещая взамен возвращение твердой монеты. Пошел тот же торг, как при Филиппе Красивом.

Однако в диалоге возник новый элемент: разорение Артуа и Лангедока предвещало, что обличье войны меняется. Уже мало было созвать армию — еще нужно было держать в городах постоянные гарнизоны. По-прежнему говорили о смерти за короля, но уже начали всерьез задумываться о безопасности населения.

Итак, три сословия согласились помочь королю. Об этом поочередно сказали архиепископ Реймсский Жан де Краон, коннетабль Жак де Бурбон, купеческий прево Этьен Марсель. Но им понадобится месяц, чтобы договориться о форме, которую может принять эта «помощь» королю.

Это будет налог в восемь денье с ливра на все продажи, которым обложат продавца[50]. Его будут взимать комиссары — «делегаты» (elus) Штатов, то есть избранные ими люди. Штаты не возражали против помощи королю, но использование им этой помощи хотели поставить под свой контроль. Что касается твердой монеты, которой требовали крупное деловое бюргерство и земельная аристократия — партия кредиторов и партия рантье, — не задумываясь, возможна ли и даже желательна ли эта твердая монета при тогдашнем валютном рынке, то ее начнут чеканить с середины января. Это будет «блан с замком» (blanc au chatel), украшенный лилиями и весящий 4,07 г серебра при 333-й пробе. Слишком крупная монета, чтобы устоять под напором рынка, она очень быстро вздорожает в огне инфляции — за два месяца ее курс вырастет от официального в восемь турских денье до реального в шестнадцать денье, в апреле придется выпустить монету сходного типа, но легче на треть и с номиналом вчетверо меньшим.

Штаты не очень доверяли властям — они добились нового созыва в марте. Королевская власть не попала, конечно, под опеку, но уже была подконтрольна. Кстати, в ожидании следующей сессии Штаты назначили постоянную комиссию, которой было поручено следить за использованием налогов, а значит, за подготовкой к войне. В этом верховодили друзья Этьена Марселя вместе с несколькими нотаблями Дворца. Финансовых чиновников, которых обоснованно обвиняли в налоговых и монетных спекуляциях, чье богатство начало вызывать удивление общества, намеренно не подпускали к этому новому политическому механизму. Некоторых арестовали, другие держались спокойно.

Настал март, а эта система все не подтверждала свою эффективность. Налог поступал плохо. Во многих городах поставили под сомнение действительность решений, принятых в Париже. Аррас, Эврё, Кан, Байё отказались платить. Семнадцать аррасских бюргеров, которых с большей или меньшей вероятностью подозревали в сговоре с королевским фиском, погибли во время разгрома дома Гильома Ле Борня, одного из эшевенов. Погромщики выбросили их тела из окон, а потом направились искать ссоры с некоторыми другими нотаблями, прежде всего с приором тринитариев, человеком очень непопулярным. Они утихомирились только с появлением маршала Одрегема.

Сельская местность платила не лучше, чем города. Делегаты Штатов теряли там силы без особого толка. Появилось осознание, что желать подменить собой королевскую администрацию проще, чем сделать это на практике.

Штаты, собравшиеся в марте 1356 г., искали выход на ощупь и сочли, что решить проблему можно путем модификации типа налога. Перешли к прямому налогу, обложив им как оборотный капитал — задача состояла в том, чтобы охватить и торговые капиталы, не вложенные в земли, — так и земельные доходы. Но сбор такого налога предполагал точную оценку податных возможностей всех королевских подданных. Не то чтобы это было нереально, но это займет месяцы, а Штаты как будто не догадывались, что времени до войны оставалось мало.

В то время как новая финансовая политика терпела провал, началась неприятная активизация придворных заговоров. Король Наваррский подписал мир лишь неохотно, а какие планы он вынашивал во время пребывания в Авиньоне, известно. Советники, отстраненные Штатами от управления финансами, все эти Никола Браки, Ангерраны дю Пти-Селье, Роберы де Лоррисы, Жаны Пуальвилены, рассчитывали на реванш, в то время как честолюбцы всех мастей караулили удобный случай.

В первых рядах этих ловцов удачи находился епископ Ланский Робер Ле Кок. Этот бывший адвокат короля в парламенте был очень талантливым юристом и полемистом. Он весьма рассчитывал стать канцлером Франции. Девять лет назад он уже сменил Пьера де ла Форе в парламенте. Почему бы ему не стать преемником последнего и на посту канцлера? Робер Ле Кок рвался играть политическую роль, но он также знал, что Пьер де ла Форе наложил руку на прекраснейший бенефиций французской церкви — архиепископство Руанское. Должность епископа Ланского, какими бы историческими воспоминаниями она ни была овеяна, приносила втрое меньше дохода.

Ле Кок принадлежал к числу политических советников будущего Иоанна Доброго, в то время герцога Нормандского. Он заседал в Штатах 1346 г. Он участвовал во франко-английских переговорах в 1350 г. Произведенный в докладчики прошений, он сопровождал короля Иоанна в Авиньон; там он сделал полезные знакомства и набрал пребенд. Но этого ему было мало.

Увы, он столкнулся с соперниками. Он домогался сана епископа, и ему казалось: он не получает митру так быстро, как хочет, лишь потому, что его не поддерживает король. Наконец он вернулся из Авиньона епископом Ланским и в этом качестве — герцогом и пэром, но очень злым на прежнего господина. Это настроение бывшего королевского адвоката сумеет использовать Карл Злой. В 1355 г. Робер Ле Кок стал креатурой короля Наваррского. Примирение Франции и Наварры дало ему место в Совете Иоанна Доброго.

Хотя он теперь и был недоволен своим королем, Ле Кок не забывал, что — в обществе Пьера де ла Форе и вслед за ним — он в свое время поставил на герцога Нормандского, прежде чем тот стал королем, и выиграл. Вместо благодарности он извлек из этого опыта идею, что настраивать сына против отца — выгодное дело. Против Иоанна Доброго этот прирожденный заговорщик сыграет той же картой, что и прежде, — картой нового герцога Нормандского.

Казалось, история повторяется. Сформировалась группировка, стремящаяся к тому, чтобы дофин Карл — с 1349 г. он стал дофином Вьеннским — получил реальную власть над герцогством Нормандским, автономии которого ни один король Франции не хотел, настолько близким оно было к Парижу. Роберт Ле Кок уже видел себя канцлером Нормандии, которым был одно время Пьер де ла Форе, прежде чем стать канцлером Франции.

Но Иоанн Добрый умирать не собирался. Значит, надо было избавиться от него. Во что бы то ни стало… Лишь исключительно успешная династическая пропаганда Валуа, отголосок которой слышится в хрониках, могла изгладить из памяти людей колебания французов перед выбором 1328 г. Харизму, защитившую Филиппа Красивого от мятежных замыслов Бернара Сессе[51] всерьез подточили сомнения по поводу прав династии Валуа.

Если знать, как позже им манипулировать, в этом деле можно было задействовать одного человека — императора. Карл IV Люксембургский находился на вершине славы. Король Чехии, римский король — фактически король Германии, — он готовился принять в Риме императорскую корону. А ведь у этого сына Иоанна Слепого была сестра — Бона Люксембургская, родная мать дофина Карла. Бона умерла в сентябре 1349 г., слишком рано, чтобы стать королевой Франции. К тому же Карл был имперским князем как дофин Вьеннский.

Идея Робера Ле Кока была простой: вывезти дофина из Франции, поставить его в Германии под покровительство дяди и вернуть с сильной императорской армией. Король Наваррский для этого отъезда предоставит рекомендации и эскорт.

Подумать только. Епископ Ланский вершит судьбы императора, дофина, короля Наваррккого и, наконец, французской короны. Но среди придуманных им планов ни один не был чисто иллюзорным. Шурин и зять, Иоанн Добрый и Карл IV, недолюбливали друг друга. Брак Иоанна и Боны Люксембургской, хоть и не бездетный, счастливым не был: герцог Нормандский больше был привязан к друзьям, чем к жене, свои дружеские пристрастия были и у Боны. Ходил даже слух, что в лице графа д'Э, Рауля де Бриенна, она нашла более чем друга. Может быть, трагическая судьба коннетабля отчасти объяснялась неверностью королевы. Как бы то ни было, играть против короля при помощи партии, связанной с женщиной, которая не успела стать королевой Франции, было совершенно немыслимо: дофин приходился сыном Боне Люксембургской.

Уже в августе 1355 г. Карл IV начал искать ссоры с Иоанном Добрым. Спорные права на Камбре и Верден, вопросы сюзеренитета над Бургундией и Дофине дали повод для предъявления меморандума королю Франции. Последнего ободрило франко-наваррское примирение в сентябре: пока что он пренебрег угрозой.

Но это примирение, скрепленное Валонским договором, было, с другой стороны, благоприятным для замыслов епископа Ланского. Карл Злой мог теперь встречаться с дофином — первый раз в Водрёе, второй в Париже. Робер Ле Кок без труда плел нити заговора. Разработали даже детали экспедиции в Германию: кроме короля Наваррского в эскорт дофина должны были войти такие заведомо недовольные, как Гильом Намюрский — племянник Робера д'Артуа, Жан д'Аркур — племянник Жоффруа, Робер де Лоррис (и он тоже…) и еще человек пятнадцать. Выехать решили 7 декабря.

Враги Иоанна Доброго зашли очень далеко. Некоторые заговорили об аресте короля. Это было слишком. Менее рьяные испугались. Начались разговоры. Может быть, ужаснулся сам дофин. Получив предупреждение о том, что затевается против него, даже если узнав не все, Иоанн Добрый вызвал сына, осознал угрозу, в которой не было ничего невероятного (ведь тот, кто царствует в Англии, лишил престола своего отца Эдуарда II и, несомненно, велел его убить, не так ли?), и сразу уступил соображениям благоразумия. В тот день, когда дофин должен был покинуть Париж и выехать в Германию, он получил жалованные грамоты на герцогство Нормандское. Будущий Карл V выиграл. Он не уедет.

Тридцать наваррских всадников, ждавших в Сен-Клу, не встретят дофина, которого должны были сопровождать в Мант к королю Наваррскому.

Робер Ле Кок не считал себя проигравшим. Ему оставалось только настроить нового герцога Нормандского против отца. Эта задача была наполовину выполнена, когда он убедил Карла поехать в Руан. Что может быть естественней, если герцог Нормандский на несколько месяцев поселится в своей новой столице? Что удивительного, если его сопровождает знатнейший из нормандских баронов — граф д'Эврё и король Наваррский? И что необычного, если при нем находится епископ, к тому же блестящий легист?

Из того, что затевалось в Руане, где новый герцог Нормандский держал пышный двор, по-настоящему ничто не ускользало от внимания короля Иоанна. В связи с его яростной реакцией нетрудно будет иронизировать насчет бредовых фантазий суверена. Но Иоанн II отнюдь не был параноиком. От падения Эннебона до руанского дела он часто ощущал дуновение измены. А группировка, владевшая Нормандией, едва скрывала свои намерения.

После того как Иоанн Добрый был вынужден уступить в вопросе Нормандии, и вплоть до самой драмы король вел себя гордо: 6 января 1356 г. он отверг императорский меморандум. Ну, посмотрим…

В последние дни марта Жан д'Артуа, новый граф д'Э, предупредил короля о новой угрозе: его хотят заставить отречься от королевской власти в пользу старшего сына. Сын того самого Робера д'Артуа, которого трудно было бы назвать другом рода Валуа, Жан д'Артуа не попал в опалу вместе с отцом и, по крайней мере, был не лишен чувства благодарности: Иоанн Добрый дал ему графство Э после казни коннетабля Рауля де Бриенна. Имущество покойного связало графа д'Э с королем.

И потом, дерзости Робера Ле Кока начали приобретать широкую известность. Разве тот не говорил о «дурной крови и гнилом роде» Валуа? Не уверял, намекая на слухи, ходившие после казни Бриенна, что король Иоанн просто-напросто велел убить первую жену, Бону Люксембургскую? Не твердил каждому собеседнику: мол, король Иоанн вполне достоин того, чтобы ему отрубили голову?

Наконец, и, может быть, прежде всего, граф д'Э был теперь в Нормандии главным соперником графа д'Эврё, короля Наваррского. Если бы заговор удался, на Жана д'Артуа быстро набросились бы с претензиями все, кто пострадал от короля Иоанна. Ведь Бриенны по-прежнему притязали на графство Э…

Тогда-то в Руане и появился снова старый Жоффруа д'Аркур, один из первых баронов, в свое время поставивших под сомнение легитимность династии Валуа. Ненавидя в равной мере и отца, и сына, Аркур проявил к новому герцогу Нормандскому пренебрежение, дополнительно усложнившее политическую ситуацию. 11 января, в день, когда нормандские бароны приносили оммаж своему сеньору, герцогу, Жоффруа д'Аркур явился, держа в руках заверенный печатью оригинал «Хартии нормандцам» 1315 г. — основного документа, подтверждающего нормандские вольности. И поставил условие: пусть герцог Карл поклянется соблюдать хартию, и он, Аркур, тут же принесет оммаж.

Дофин смог только попросить отсрочки для чтения. Видимо, этот инцидент был для него неожиданным. Однако Аркур отказался доверить драгоценный документ отпрыску рода Валуа, вернул его в сокровищницу собора и покинул Руан, не заводя больше речи о принесении оммажа за фьефы.

Этот своевольный поступок старого барона, пусть даже его спровоцировал и организовал его племянник Жан д'Аркур, не принес непосредственной пользы никому. Это был акт враждебности по отношению к семье Валуа, атака на короля Иоанна в лице герцога Карла. Аркур отнюдь не собирался влиять на Карла во вред Иоанну.

Если присмотреться внимательней, все выгоды достались Карлу Злому. Суровое предупреждение со стороны Аркура означало, что бароны герцогства подчиняются не без задней мысли. Кстати, февральская сессия Штатов Нормандии в Водрёе тоже показала, что нормандцы ропщут. Там речь зашла о налоге, а эта тема делала герцога Карла столь же непопулярным, как и его отца. Он смог понять: признание нормандцами его новой власти возможно лишь при благосклонности первого из баронов — графа д'Эврё, короля Наваррского. Без Карла Злого дофин в Нормандии мало что мог.

Все это через очевидцев дошло до ушей короля Франции. Его имя замазано грязью, его сюзеренитет не ставят ни во что. Его старший сын допускает это… Он дал сыну герцогство, и в герцогстве началась анархия. Он заключил мир с зятем, королем Наваррским, а тот игнорирует его власть. Более того, руанские заговорщики теперь хотят похитить короля и даже убить его. Во всяком случае, до него дошел такой слух в конце марта, в области Бове, куда король прибыл на крестины первого сына Жана д'Артуа.

Иоанн Добрый не был дураком, но он был импульсивен и подвержен внезапным и неудержимым приступам гнева. Реальной или химерической была эта опасность, но история с похищением переполнила чашу его терпения. С небольшим отрядом король выехал в Руан.

5 апреля 1356 г. Герцог Нормандский принимает друзей. Придворные вот-вот усядутся за стол. Здесь Наваррец, три брата д'Аркур, множество баронов, несколько бюргеров. Присутствует и мэр Руана. Пока что слушают сира Жана де Бивиля, в сотый раз рассказывающего о своем легендарном подвиге — как он однажды разрубил турка надвое. Обстановка очень шумная. То, что происходит за пределами зала, сейчас никого не интересует.

Жоффруа д'Аркура здесь нет. Мятежник против короля и герцога, вызванный на суд парламента, он понимает, чем рискует. Он предусмотрительно поселился вне города, на левом берегу Сены.

К середине дня он узнает о внезапном отъезде короля. Иоанн Добрый провел ночь в Менневиле и теперь галопом скачет в Руан. Это не выезд двора и не охота: короля сопровождают сто вооруженных всадников. Это полицейская операция. Жоффруа д'Аркур, видя опасность, срочно шлет в город оруженосца: пусть его племянник Жан покинет замок, пока не поздно.

Жану д'Аркуру не нужно повторять дважды. Безо всяких объяснений он велит седлать коня. Он надевает плащ. Другие садятся за стол. Аркур уже выходит, когда Робер де Лоррис окликает его:

Монсеньор герцог ждет за столом только вас.

За столом осталось одно пустое место, притом за почетным столом. Как можно скрыться в такой ситуации? Жан д'Аркур снимает плащ, отсылает оруженосца обратно и садится за стол герцога Нормандского. К пиру приступили в хорошем настроении, и, по сути, никто не считал, что они здесь плетут заговор.

Никто настолько не ожидал ничего дурного, что герцог даже не подумал выставить охрану для замка. Кто посмеет напасть прямо в городе Руане на старшего сына французского короля? На главных городских воротах есть стража. В небольшой потайной ход, ведущий прямо за город, потому что замок стоит вплотную к городской стене, даже не поставили дозорного. Чего ради?

Все эти заговорщики на отдыхе, все эти бароны, настроенные более или менее фрондерски, но пока занятые едой и питьем, внезапно столбенеют. Вслед за сержантом, потрясающим булавой, в зал входит король Франции.

Для вящей внезапности Иоанн Добрый даже не поехал через город. Он обогнул его с севера и вошел потайным ходом. Он спешно взбежал по лестнице вместе с первым сержантом. Это был не королевский выход, а захват замка.

Чтобы понять, что король одет не для дружеского визита, герцогу Нормандскому и его гостям незачем долго вглядываться. Иоанн Добрый в шлеме, лишь забрало поднято. Никто и никогда не надевал шлем в дорогу. Гости это знают слишком хорошо, чтобы сразу же не сообразить: король вооружился, чтобы войти к сыну.

Впрочем, какие тут могут быть иллюзии. Сержант громко бьет булавой о дверь, чтобы наступило молчание. Слышится крик: «Никому не двигаться, если он хочет жить». Это крикнул сержант? Или скорей маршал Одрегем, стоящий с обнаженным мечом возле короля?

Теперь рядом с Иоанном Добрым появляются его брат Филипп Орлеанский, второй сын Людовик Анжуйский — он будет править Францией в детские годы Карла VI и умрет королем Неаполя — и их кузены Артуа, Жан и Карл. Здесь же и заклятый враг Аркуров, их наследственный противник — Жан де Танкарвиль. Сцена, разыгравшаяся 5 апреля 1356 г. в Руанском замке, была в то же время одним из эпизодов истории старинного соперничества знатных нормандских баронов. Полвека спустя она стала прямым продолжением ужасного поединка, которого, как считается, не допустил Филипп Красивый[52].

За почетным столом никто не проявляет излишней гордости. Безопасность гостей должен гарантировать хозяин — Карл Нормандский. Но король Франции как будто не помнит, что он в доме у сына. Он идет прямо к зятю, королю Наваррскому, и хватает его за воротник.

Встань, предатель! Ты не достоин сидеть рядом с моим сыном!

Колен Дублель, оруженосец короля Наваррского, в то время выполнял обязанности «стольника», то есть резал мясо для своего господина. Увидев того изрядно потрясенным, он поднимает нож на французского короля. Очень некстати. Люди короля тут же хватают его.

Другие уже уводят короля Наваррского. Напрасно Карл Злой напоминает, что сейчас мир. Ведь организаторы убийства Карла Испанского получили грамоты о помиловании… Ведь Валонский договор составлен и заверен по всей форме… И напрасно дофин Карл умоляет отца:

Вы меня бесчестите. Я пригласил на обед короля Наваррского и этих баронов, а вы с ними так обходитесь. Что обо мне скажут и подумают? Скажут, что я их предал.

Это в самом деле скажут, и многие подумают, что пир герцога Нормандского был ловушкой. Даже мэра Руана обвинят, что он намеренно снял охрану с подземного хода.

Король Иоанн слишком взбешен, чтобы выслушивать жалобы сына. Они даже разжигают его ярость. Оттолкнув принца — как скажут, пнув ногой, — он хватает булаву у сержанта.

Жан д'Аркур может только пожалеть, что сел за стол вопреки совету дяди. Король Франции оскорбляет его, наносит такой удар булавой по спине, что белый корсет[53] лопается от воротника до пояса. И вот его тоже арестуют вместе с двумя-тремя другими баронами, известными преданностью партии короля Наваррского.

Король непрестанно кричит, угрожает: мол, он не сможет ни есть, ни жить до тех пор, пока виновных не покарают. Эти слова напоминают о кануне казни коннетабля Бриенна. Иоанн Добрый в гневе был скор на расправу.

Если вдуматься, поспешность, возможно, была и кстати. Король, конечно, не мог рассчитывать, что в Нормандии его любят больше, чем местных знатных нормандцев, таких, как Аркур. У него не было уверенности, что неприятие налога не выльется в ненависть к короне. Короче говоря, в интересах Иоанна II было в Руане не мешкать. Он вызвал «короля гуляк» (roi des ribauds) — чиновника, играющего при дворе трудно определимую роль исполнителя любых приказов.

О процессе не было и речи. Как и в случае с Бриенном. Король был верховным судьей королевства, и все очень хорошо знали его права: верховный суд, иначе говоря, парламент, судил только именем короля. Если король лично вершит суд вместо того, чтобы поручать это судьям, которые не более чем его представители, кто мог бы найти возражения? За нарушение ленного права, за вероломство вассала, поднявшего мятеж против сеньора, последний мог судить только в окружении двора, то есть других вассалов. Но за преступление судил король, потому что он обладал правом высокого суда[54]. Обычному суду в данном случае делать было нечего. Заговор против короны — это тебе не нарушение договорного ленного права.

Конечно, в Руанском замке право высокого суда принадлежало герцогу Нормандскому, а не его сеньору, королю Франции. В пределах юрисдикции вассала сюзерен не имел иного права, кроме как на апелляционный суд. Но кого в тот суматошный день, 5 апреля, волновала юрисдикция герцога Карла? Арестованные бароны узнают о своем приговоре, только когда их поведут на казнь. Однако с появлением короля они уже ждали худшего для себя.

Еще не наступила ночь, когда три телеги отвезли Жана д'Аркура и троих из его спутников на ярмарочное поле к северу от города, на Нефшательской дороге. За несколько минут все было кончено. Тщетно Аркур пытался оттянуть казнь, обещая сделать некие разоблачения. Прием был слишком избитым. Дофин и маршал Одрегем убеждали не спешить и выслушать его. Король Иоанн остался непоколебим.

Велите избавить этих предателей!

Он повторил эту фразу дважды, с раздражением. Избавить (delivrer) не означало освободить. Случайный палач сделал свое дело; это был убийца, приговоренный к смерти, который тем самым заработал помилование. Аркур умер первым, без исповеди. Он изменил королю; он заслуживал не только смерти, но и ада.

Чтобы поскорей покончить с делом, плаху поставили прямо перед графом, силой поставили его перед ней на колени, нагнув ему голову, обнажив шею и завязав глаза.

И палач ударил по шее топором. Понадобилось шесть ударов, чтобы голова упала на землю.

Священника предоставили Колену Дублелю. Он был виновен в том, что поднял оружие на короля, но он это сделал из верности господину, а не как сознательный изменник.

В окружении дофина воцарился страх. Четверо жертв акта насилия погибли, толком не зная, в чем их обвиняют. Короля Наваррского, сидевшего в заключении, считали невинной жертвой наветов, и простой народ сочинит песни, оплакивающие его участь. Филипп Наваррский попытается вступить в осторожные переговоры о судьбе брата, а потом, в конце мая, направит вызывающее письмо, представляющее собой верх дерзости:

Я вижу и знаю, что разум и справедливость Вам неведомы.

Многие нормандские сеньоры в то же время сообщили Иоанну Доброму, что берут назад оммаж. И, совершенно естественно, переходят к другому возможному сюзерену — Эдуарду III. Старый Жоффруа д'Аркур даже начал переговоры с Плантагенетом о передаче ему всего наследства. В представлении Наваррцев и их вассалов это была не измена королю Франции, а непризнание Валуа как узурпатора короны. Какая важность, сколько воды утекло, прежде чем они отвергли выбор, сделанный в 1328 г. баронами, несколько похожими на них…

Иоанн II совершил немало оплошностей и диких выходок. Но он очень дорого платил за вынужденное политическое решение, на которое пошли преемники Людовика X, чтобы сохранить свой свежеприобретенный трон: за лишение дома Эврё его главного наследия — Шампани. Карл Злой в тюрьме остро ощущал, что обокрали его мать, что обокрали его самого, что его сделали посмешищем — отдав Ангулем Карлу Испанскому — и что в конечном счете с ним обходятся как со злодеем.

Пока Иоанн Добрый, весь двор и его пленники ехали на север по Сене, чтобы незадолго до Пасхи достичь Парижа, недовольство расползалось. По столице ходили слухи. Карла Злого поместили под стражу в Лувре, потом в Шатле и в конце концов решили, что Париж ненадежен: один из вассалов Наваррца, Жан де Фрикан, только что бежал. Поэтому пленника перевели в лучше изолированные крепости — сначала в Кревкёр и наконец в Арлё, близ Дуэ.

На что рассчитывал Иоанн Добрый, посадив его в заключение? В Руане он не решился немедленно покарать принца крови. Несомненно, когда приступ гнева у него прошел, он больше не думал о примерном наказании. Но пребывание Наваррца в плену просто-напросто означало легкий конец борьбы, в которой французский король, откровенно говоря, видел только долгую череду заговоров и измен. Иоанн Добрый не считал, что вывел противника из игры не самым честным способом, поправ законы гостеприимства и нарушив заключенный по всей форме мир. Он полагал, что обезвредил неисправимого и дурного подданного.

Если кто извлек из этого дела выгоду, так это Робер Ле Кок. Его надежно защищал епископский сан. Он им воспользуется, легко манипулируя Генеральными штатами.

В то время, как интриги и недопонимания привели к этому роковому событию в Руане, почти столь же наглядно провалилась финансовая политика. 8 мая по новой сессии Штатов стало понятно, насколько все устали. У прелатов и баронов теперь были другие дела, и одни только бюргеры взялись за новое изменение налоговой системы. Они надеялись наконец найти действенные методы. По сути они довольствовались упрощением расчета налогов.

В связи с этим против королевской власти и поднялась власть Этьена Марселя, еще не выглядевшего противником, но уже выступавшего в роли партнера. Лояльный, даже умеренный, купеческий прево Парижа полагал, что интересы короля и интересы парижских деловых кругов в конечном счете очень близки: война — это перекрытие экономических путей, это ужесточение кризиса. Процветание Парижа как центра экономики плохо сочеталось с боями на Сене. Когда в ноябре 1355 г. Этьен Марсель привел в Пикардию парижский контингент королевского оста, он использовал также возможности «речного товара» (marchandise de Геаи) — эта трудно определимая реалия означала прибыль, которую парижские бюргеры извлекали из монополии на все водные перевозки в парижском регионе и из контроля за ними.

Пусть себе англичане спокойно остаются в Кале, а суда по-прежнему спускаются по реке с грузом вина и леса, а возвращаются груженые зерном, солью, сеном и фруктами. Политическая позиция «речных купцов» (marchands de l'eau) была достаточно ясной.

В июне король Иоанн выступил в поход на наваррскую крепость Бретёй-сюр-Итон. Парижане и руанцы находились в первых рядах королевской армии. Париж интересовала судьба короля Наваррского, но со знатными баронами, такими как Аркур, деловое бюргерство не испытывало особой солидарности. Аристократия до сих пор никогда не проявляла особой заботы о Гревской площади[55].

Все бы ладно, если бы поступал налог. Этого не происходило. Пусть даже головы главных заправил событий кровавой аррасской недели были выставлены на всеобщее обозрение — насажены на колья на стене у городских ворот — и никто больше не смел противиться сбору королевского налога. Но близилось время возобновления военных действий, а казна была пуста и курс турского ливра на валютном рынке падал. В конце июля Иоанн Добрый сделал из этого два вывода.

Во-первых, он призвал в Совет тех, кого сторонники реформ считали ответственными за ситуацию, сложившуюся прежде, даже тех, чьего отстранения полгода назад добились Штаты. Никола Брак возглавил Счетную палату, Жан Пуальвилен — Монетный двор. Для Марселя и его друзей возвращение этих людей было победой спекулянтов. А ведь по личным причинам, к которым мы еще вернемся, Марсель считал себя одной из жертв спекулянтов. Он был вне себя.

Вера парижского бюргерства в короля Иоанна была серьезно подорвана.

Во-вторых, он провел девальвацию. Хоть она была бесспорно неизбежна, ее восприняли как признак политического поворота. Король прежде обещал твердую монету. Порча ливра истребляла остатки доверия к власти. Арендная плата переставала приносить доход, ренты снижались. Через несколько недель бюргеры Парижа, Амьена или Руана забудут отправить в королевскую армию свои отряды, обычно составлявшие ядро пехоты. Что касается крупных землевладельцев, прелатов и баронов, их не радовало, что их чинш снова обесценивается. Девальвация на какое-то время облегчала жизнь должникам, арендаторам и держателям. К несчастью для короля, они в конечном счете острей воспринимали рост цен на продукты питания. Короче говоря, роптали все, и не без оснований.

В то время Иоанн Добрый вел кампанию в Нормандии против англо-наваррцев. В первые дни июня Филипп Наваррский и Жоффруа д'Аркур получили первые подкрепления, присланные Эдуардом III. Это был отряд Роберта Ноллиса, который поддерживал партию Монфора в Бретани и соединился на Котантене с недавно высадившимся корпусом под командованием герцога Ланкастера. Черный принц отвечал за Гиень; война в Нормандии выпала на долю его младшего брата Ланкастера, принца, которого двор прозвал Джоном Гонтом (Гентским), потому что он родился в то нелегкое время, когда Эдуард III и королева Филиппа жили во Фландрии.

Отправив одного сына на север, а другого на юг, Эдуард III умело распределил командование. Он с безупречным искусством использовал принцев, уже взрослых, чтобы, как десять лет назад, снова не покидать Англию на произвол судьбы и шотландцев. Лично Эдуард III больше не будет руководить делами на материке.

Ланкастер разбил постоянный лагерь в Монтебуре, близ Валони. Оттуда было несколько часов хода до бухты Сен-Вааст-ла-Уг, в удобстве которой еще десять лет назад убедился Эдуард III. Прежде чем Валуа успел отреагировать, Ланкастер направился к Сене. Казалось, история повторяется.

Не заходя в Эврё — сердце домена Наваррца, — который французы заняли несколько дней назад, англичане сожгли Вернон и предместья Руана. 4 июля они остановились в Вернёе. Ланкастер не хотел терять время на взятие замка Вернон и не собирался по-настоящему угрожать такому укрепленному городу, как Руан. Он устраивал набег и не более чем набег. Услышав о приближении французов, он сразу удалился.

Французы осадили Понт-Одемер, и Робер д'Удето два месяца тратил силы в борьбе с наваррским гарнизоном, который вполне мог продержаться все лето. Потом он сразу снял осаду — это был единственный непосредственный успех Ланкастера и его союзников. Тогда же Иоанн Добрый сосредоточил силы на Нижней Сене и, наконец, двинулся по следам Ланкастера.

Англичанин не стремился к правильной битве, в которой у французской армии изначально было бы численное преимущество, а чудо Креси могло не повториться. Он отступал. Иоанн Добрый, напротив, искал сражения. Он уже дал острастку герцогу Нормандскому, своему сыну, и бросил в тюрьму короля Наваррского, своего зятя. В таких условиях поражение англичан позволило бы, наконец, сбросить бремя, тяготевшее над Нормандией как достоянием династии Валуа. Как и его отец Филипп VI в 1346 г., Иоанн Добрый пытался настичь врага, чтобы вынудить принять бой. Кстати, эта погоня 1356 г., когда тяжело нагруженная армия гналась за легким отрядом налетчиков, стала для французов сложной задачей…

Встреча произошла под Леглем 8 июля. Теперь здесь были сосредоточены все французские силы. И все командование, потому что Иоанн Добрый разделения обязанностей не практиковал. Урок Креси явно не пошел впрок. При французском короле находился его старший сын, герцог Нормандский; это наводит как минимум на мысль, что у короля Иоанна были весомые причины не терять наследника из виду. Но здесь же были его брат герцог Орлеанский, его коннетабль Готье де Бриенн, оба его маршала — Клермон и Одрегем. Не то чтобы забыли о гекатомбе Креси, просто создателю ордена Звезды ни на миг не приходило в голову, что все эти люди могут погибнуть или попасть в плен. Для вящей красоты подвига должен был собраться весь цвет французского рыцарства. А побежденным будет Ланкастер.

Иоанн Добрый послал к англичанину двух герольдов, вызывая его на битву. Обе армии готовы к бою. Необыкновенное зрелище. Никто не шелохнется, ни один конь не выходит из строя.

Французы были утомлены преследованием. И король предпочел дождаться следующего дня, чтобы напасть на них. Англичане знали, что их слишком мало: от них инициатива исходить не будет. Пока противники смотрели друг на друга, день кончился.

Ночью французские дозорные видели костры английского лагеря. Бог свидетель, они были бдительными!

Они выставили многочисленный дозор, ибо ожидали нападения, полагая, что наваррцы в этот день не тронулись с места.

Настало утро. Французы увидели над длинным частоколом силуэты вражеской кавалерии, выстроенной в ряд. И Иоанн Добрый велел трубить к бою. Забились на ветру знамена и стяги. Наконец начнется конное сражение, настоящее сражение, по рыцарским правилам. Конечно, было немного странно, что в рядах англичан нет никакого движения, предвещающего начало боя. Но конница Ланкастера укрылась за изгородями, а французский король предпочел бы, чтобы она подставила себя под удар, перейдя в атаку. Идти одновременно на частокол и копья не хотелось.

Шли часы. Во французском лагере нарастало напряжение. Чего хотят эти всадники — копий двести, замерев неподвижной цепью, в то время как главные силы армии не видны за ними?

Во второй половине дне наступила неожиданная развязка. Двести всадников внезапно пришпорили коней и исчезли в бокаже. Иоанн Добрый послал гонцов, чтобы выяснить ситуацию. За частоколом никого не было.

Что случилось, французы узнают от крестьян. Еще в полночь англо-наваррцы ушли. Они оставили двести человек на лучших скакунах, чтобы до девятого часа французы ничего не предприняли. Теперь эти двести всадников скачут галопом к месту встречи, назначенному накануне вечером. Англичане идут на Шербур, а наваррцы, делая большие переходы, возвращаются по крепостям, которые уже удерживают в Нормандии. Против такого рассредоточения вражеских сил армия французского короля предпринять ничего не сможет.

У Иоанна Доброго была сильная армия, способная выиграть битву. Но у него не было возможностей прочесывать Нормандию в поисках рассеявшихся отрядов. Кто добрался до Конша, кто до Бретёя. Ланкастер теперь возвращался в Монтебур. Ноллис собирался осадить Домфрон.

В глубине души Иоанн Добрый, должно быть, считал себя победителем. Он предложил битву. Противник уклонился от нее. И король тут же попал в ловушку, которую ему расставили Ланкастер и Филипп Наваррский: двинулся осаждать Бретёй, одну из наваррских крепостей. Там, имея ограниченные средства для обороны, капитан Санчо Лопис — нормандцы его называли Сансон Лопен — сумел сковать до середины августа армию, стоившую французским податным людям круглую сумму.

Осада Бретёя стала красивой демонстрацией военного искусства. Поскольку времени хватало — в самом деле, кто думал о Гиени и Черном принце? — вновь почтили вниманием старинную технику осады при помощи башен, благодаря которой два с половиной века назад Готфрид Бульонский смог, воздев меч, прорваться в Иерусалим. Лестница — это эскалада поодиночке, а башня — массовый приступ.

Люди из оста установили и воздвигли большие орудия, каковые днем и ночью метали снаряды на крыши башен, нанося немалый ущерб. И велел король Франции великому множеству плотников выстроить штурмовую башню в три яруса высотой, каковую бы возили на колесах туда, куда требовалось. На каждый ярус вполне могло войти две сотни человек и всем пособить. И была она снабжена бойницами и обтянута кожей, дабы выдержать сильный обстрел. Иные называли ее «котом», другие же — осадным устройством.

В то время как ее сколачивали и ладили, окрестным крестьянам было велено принести и доставить дерево в великом множестве, и свалить его во рвы, и засыпать сверху соломой и накрыть тканью, дабы подвезти оное орудие на четырех колесах к стенам ради сражения с теми, кто пребывал за оными. И так добрый месяц заполняли рвы в том месте, где желали приступить к штурму и применить «кота».

Пока под Бретеём рубили и вязали ветки на радость будущему Фруассару, в поход выступил и Черный принц. Он без труда заново набрал лангедокскую армию, готовую к новым грабежам. Через Перигор и Лимузен он в середине августа достиг Берри. Он сжег предместья Буржа, не смог взять Иссудён, разорил Вьерзон, захватил Роморантен. Ситуация прояснилась, когда стало известно, что Ланкастер покинул свое убежище на Котантене и в сопровождении того же Филиппа Наваррского пытается соединиться в Турени с гиенской армией.

В Бретёе время тянулось медленно. К пятнадцатому августа все было готово к приступу. Ров был засыпан в предусмотренном месте, «кот» крепко сколочен и надежно обшит толстой кожей.

В оную штурмовую башню вошли лучшие рыцари и оруженосцы, каковые желали сразиться первыми. И стронули башню на четырех колесах, и подвезли ее к стене.

Люди в гарнизоне хорошо видели, как строится оная башня, и отчасти поняли, как намерены штурмовать их крепость. А были у них пушки, огонь мечущие, и большие снаряды, дабы все сокрушать. И разместились они, дабы напасть на оную башню и защититься с большим успехом.

И поначалу, прежде чем стрелять из своих пушек, они вступили в рукопашный бой с теми, кто вошел в башню, лицом к лицу. И много было там славных схваток. Изрядно натешившись, они начали стрелять из своих пушек и метать огонь на оную башню и внутрь нее, вместе же с огнем бросать во множестве большие и тяжелые снаряды, каковые ранили и умертвили весьма немало народу.

Оглушенные, обожженные, приведенные в расстройство, латники короля Франции почти не имели выбора. Покинув разрушенного «кота», они обратились в бегство. С высоты стен кричали «Наварра» и «Святой Георгий».

В этот момент Иоанн Добрый поступил бы очень верно, сняв осаду с Бретёя. Маленькому гарнизону Сансона Лопена было не по силам преследовать королевскую армию. Самое большее, что он мог, — это, как ни смешно, сковывать в Нормандии войска, которые были бы полезней на Луаре.

Но король знал, что обе английских армии пытаются объединиться. После этого возникнет единый фронт от Нижней Сены до Лимузена. Поэтому Иоанн Добрый форсировал осаду, мобилизовал несколько сот крестьян, чтобы заполнять рвы вокруг всего города, велел готовить лестницы. Внезапно удача как будто ему улыбнулась. Наваррец Сансон Лопен выполнил свой долг, но ничего от героя в нем не было. Видя, что не выдержит штурма, он приступил к переговорам о сдаче: он знал, что его люди не смогут защищать город сразу по всему периметру.

При условии сохранения жизни себе и своим людям Лопен сдал Бретёй. Иоанн Добрый снова считал себя победителем. После Легля был Бретёй. Разве король Франции мог не утвердиться в мысли, что пришло время прочно закрепить победу Валуа над Эврё-Наваррой и над Плантагенетами? Его упрямое желание сражаться несмотря ни на что во многом станет следствием преувеличенной оценки своих последних «побед».

Однако Черный принц достиг долины Луары. В начале сентября он вошел в Амбуаз. На другом берегу реки он уже видел армию Ланкастера. Оставалось захватить мост, и французский король попадает в «клещи».

Позиция Иоанна Доброго была тем более шаткой, что в Нормандии подняли голову Наваррцы. Бальи Котантена даже был вынужден, чтобы сохранить свободные сношения с Парижем, перебраться южней, из Кутанса в Сен-Жам-де-Беврон, центр своего бальяжа.

Иоанн Добрый собрал новые войска, навербовал лотарингцев, швейцарцев, немцев, шотландцев. Все французское рыцарство, вместе с этими наемниками, в первые дни сентября появилось в Шартре. Двинулись к Луаре. 8 сентября первые отряды перешли Мёнский мост. Король и главные силы армии форсировали реку в Блуа 10 сентября. Дофин отправился следить за переправой в Туре. Как англичанам, так и французам казалось, что Валуа контролирует Луару. Черный принц не строил никаких иллюзий: он отошел и расположился к югу от Эндра, в Монбазоне.

13 сентября французский король был в Лоше. Принц Уэльский отступил в Лаэ-сюр-Крёз — ныне Лаэ-Декарт, — который ему предстояло покинуть на следующий же день, так его теснили французы.

Тогда-то король Иоанн, до сих пор хозяин положения, и совершил две ошибки. Во-первых, отклонил мирные предложения, с которыми приехал к нему от англичан кардинал Перигорский, во-вторых, двигался слишком быстро и уже вслепую. Он хотел во что бы то ни стало вступить в сражение.

Эли Талейран, брат графа Перигорского, был видной фигурой на европейской сцене: епископ Лиможский в 1324 г., епископ Оксерский в 1328 г., титулярный кардинал[56] Сан-Пьетро-ин-Винколи в 1331 г., кардинал-епископ Альбанский в 1348 г., он за тридцать лет повидал все переломные моменты европейской истории. В курии он возглавлял «французскую партию», которая интриговала на папских выборах и договаривалась о кардинальских шапках. Не имея возможности стать папой, он принадлежал к числу людей, которые жестко ограничивали власть пап и контролировали подбор кандидатур. В 1352 г. он не допустил избрания одного святого человека[57], который бы несколько растерялся — как некогда Целестин V — в новой роли арбитра европейской политики. При Иннокентии VI, столь же слабом, как и нерешительном, у Эли Талейрана были развязаны руки.

Ведь если кардинал Перигорский трижды упустил тиару, он не упустил ни одного случая выступить в качестве посредника между монархами. Он влезал в дела Неаполя, плел заговоры в Провансе, договаривался с дофином Вьеннским. Вмешиваясь в конфликт между Валуа и Плантагенетом, сын Эли VII, графа Перигорского, ощущал в себе естественное призвание стать политиком и миротворцем. Как потому, что он был перигорцем, так и потому, что его род, восходивший к каролингским графам, не был ничем обязан обоим коронованным суверенам…

Иннокентий VI послал двух легатов, чтобы добиться мира: Эли Талейрана Перигорского и римлянина Никколо Капоччи. Первый был известен враждебностью к англичанам (скорей скажут обратное: ведь он хотел лишить победы французского короля), а второй — недоверием к Франции.

Лучше бы Иоанн Добрый прислушался к мнению кардинала Перигорского. Но он уже считал себя победителем. О мире в тот момент он не хотел и думать. Когда англичане топчут Францию, словно завоеванное королевство, не подобает ли ему проучить их, прежде чем вступать в переговоры? Упрямство Иоанна Доброго, несомненно, не казалось бы таким глупым, если бы мы не знали, что из этого дела он не выйдет победителем.

Черный принц хорошо видел, что противник ищет сражения. Он также видел, что его собственное положение невыгодно: французский король загнал его в угол между реками Эндром и Вьенной, а дорогу на Бордо англичане уже не контролировали. Принц собирался сделать набег в сердце королевства Валуа; теперь он мог бы его продолжить через земли, оставшиеся от Аквитании Алиеноры.

На самом деле Иоанн Добрый уже обходил противника с востока, причем ненамеренно. Выйдя из Лоша, он дошел до реки Крёз, а потом перешел Вьенну в Шовиньи. Полагая, что Пуатье под угрозой, он теперь двинулся на запад. Он не знал, что Черный принц еще находится северней той дороги из Шовиньи в Пуатье, по которой королевская армия идет, не опасаясь удара справа.

Тогда-то именно справа и появились всадники из маленького английского отряда. Они хотели только скрытно пересечь дорогу, чтобы достичь большой дороги на Бордо южней Пуатье. Между английским отрядом и французским арьергардом завязался импровизированный бой, который проиграли все: французы — потому что они потеряли несколько человек убитыми, а три-четыре барона попали в плен, англичане — потому что они демаскировали себя, и такая победа стеснила их в движении.

Иоанн Добрый повернул назад. Черный принц, отрезанный от своих тылов — Бордо — королевской армией, был отрезан и от Ланкастера, который мог бы поддержать его, мостами на Луаре, которые французы слишком прочно удерживали, чтобы осталась надежда на соединение армий. Пытаться ускользнуть было поздно. В то время как французский король собирался уничтожить захватчика. Черный принц готовился к обороне. Его преимущество состояло по крайней мере в том, что он пропустил французов вперед: это давало ему возможность выбрать место боя. Англичане снова хотели использовать изгороди вдоль дороги в низине.

Принц Уэльский ждал французского короля в Нуайе, в двух лье к юго-востоку от Пуатье. Там было плато с пологими холмами, задачу обороны которого облегчали ручей Миоссон и ряд крутых скатов. Атака для Иоанна Доброго должна была стать делом очень опасным. На всякий случай Черный принц даже занял соседнюю высоту, пригодную для использования в качестве наблюдательного пункта.

Обе армии теперь стояли лицом к лицу: тысяч десять англо-гасконцев и двадцать тысяч французов. Но было воскресенье. День 18 сентября ушел на смотр, военные советы, высылку разведывательных дозоров. И на бесполезные переговоры.

Старый лис кардинал Перигорский еще пытался не допустить столкновения. Курсируя между лагерями, он хотел воспользоваться воскресным перемирием — его он добился без труда, — чтобы покончить со всем этим делом. Во французском лагере поползли слухи, что легат играет на руку англичанам. Если сражение все-таки произойдет, перемирие позволяло Черному принцу укрепить свою позицию: в воскресенье 18 сентября крайне спешно готовили траншеи, заграждения из кольев, позиции для стрелков.

Главное, англичанину было выгодно, чтобы тем все и кончилось, так что он был готов на уступки, которые предлагал легат. Ведь принц Уэльский посеял достаточно паники по всему Пуату и Берри. Он соглашался отпустить пленников, взятых накануне, вернуть крепости, захваченные в последние два месяца, заключить перемирие на семь лет. Тем самым он выбрался бы из сложной ситуации, сохранив за собой Бордо. Пусть его капитаны уже сожалели, что им не посчастливится провести красивый бой, — ведь если бы их победили за счет численного превосходства, это бы не было для них позором, а как бы они гордились, победив численно превосходящего противника, — принц Уэльский соглашался на переговоры.

Иоанн Добрый об этом и слышать не хотел. На все предложения, на все стоны кардинала Перигорского он отвечал одно и то же: пусть англичане сдаются на милость победителя. Принц Уэльский был согласен не искать победы; французский король говорил так, словно уже победил. В течение всего дня Эли Талейран вовсю тратил свое терпение и талант. Напрасно.

Накануне король Иоанн показал себя рассудительным, согласившись на Божье перемирие. Фруассар скажет, что он «рассудительно допускал все разумные пути». Теперь, когда воскресенье прошло, Иоанн Добрый был непреклонен.

Потом не менее трех веков часто высмеивали этого короля, который назавтра повергнет Францию в самую беспросветную катастрофу, а за несколько часов до краха делает столь безапелляционные заявления. На самом деле в то воскресенье, 18 сентября 1356 г., Черный принц был крайне слаб, его армии не хватало провианта, его столица была незащищенной, а цель — достигнутой. Если бы Иоанн Добрый снова позволил ему уйти, европейские монархи — более того, даже французские бароны — сочли бы, что Плантагенет снова безнаказанно попрал права короля Франции. Королевство ничего бы не потеряло, но корона Людовика Святого была бы опозорена.

Если бы никто не подрывал власть короля в самом его королевстве, это еще было бы меньшим злом. Но в Нормандии по-прежнему вел войну Жоффруа д'Аркур, все еще плел заговоры Робер Ле Кок, в Париже во весь голос говорил Этьен Марсель. Податные оплатили армию и скажут, что она так ничего и не сделала. Иоанн Добрый не мог согласиться на перемирие, позволявшее англичанину уйти как ни в чем не бывало.

Пока обменивались дипломатическими предложениями, тратя время, шла подготовка к битве. Англичане собирались обороняться — они укрепляли свои окопы. Французы намеревались атаковать первыми — они использовали оставшиеся часы для изучения местности. Обе стороны под прикрытием Божьего перемирия посылали шпионов, чтобы разведать позиции противника и оценить его силы. Впрочем, перемирие избавляло разведчиков от необходимости скрываться, представители обеих армий охотно переговаривались. Для рыцарей армия, готовящаяся к бою, всегда была излюбленным зрелищем.

Это также давало повод для завтрашних подвигов. Разве англичанин Джон Чандос, будущий победитель Дюгеклена, не встретился с маршалом Франции Жаном де Клермоном? И оба барона тут же стали задирать друг друга, поскольку каждый считал, что другой его оскорбил: гарцуя по плато, они только что заметили, что у обоих на левой руке и на груди вышит один и тот же «девиз»[58], изображающий белокурую даму в лучах солнца[59]! В этом все англичане, бросил Клермон: сами они не способны ничего придумать, а как увидят что-то, что им понравится, — хватают. Спор разрешится завтра.

Отчиталась разведка, а именно Эсташ де Рибемон, который представил французскому королю оценку численности англо-гасконских сил, основанную на самых грубых подсчетах. И Рибемон посоветовал, какую тактику применить завтра: не подвергать армию опасности, направляя ее по слишком узкой дороге, идущей наверх между изгородями, за которыми будут укрываться лучники, а, напротив, атаковать непосредственно англо-гасконские рубежи, проведя конную атаку, чтобы «открыть и изрубить лучников». После этого армии будет проще взобраться по склону пешим порядком.

Напрасно Жан де Клермон возражал, что это будет побоище; у англичан кончается провизия, и их запросто можно было бы осадить на их плато. Иоанн Добрый искал победы, добытой храбростью, а не измором. Коллега Клермона маршал Одрегем заявил, что осада плато была бы «трусостью». Дело было решено. И французские рыцари принялись состязаться в смелости, демонстрируя, что они никогда и не думали ни о чем ином. Клермон так и сказал Одрегему: он не потому предложил отказаться от атаки, что будет в бою во вторых рядах.

Вы будете сегодня смелым, только если упретесь мордой вашего коня в зад моего.

Маневр, предложенный Рибемоном, был принят. Для атаки выделили триста рыцарей; командовать ими назначили коннетабля Готье де Бриенна и обоих маршалов, Клермона и Одрегема. После уничтожения лучников остальные должны были атаковать пешими — непрерывной цепью, которая растянется более чем на лье.

Воскресным вечером французы были заняты переделкой своего кавалерийского снаряжения для пешей атаки: снимали шпоры, укорачивали копья — всего до пяти футов — и обрезали удлиненные носки башмаков «а ла пулен»[60].

Ранним утром понедельника кардинал Перигорский попытался в последний раз не допустить сражения. Но было поздно. Восходящее солнце уже положило конец перемирию. Даже несколько рыцарей из эскорта легата, во главе с приором Сен-Жнля из ордена госпитальеров, Хуаном Фернандесом де Эредиа, отпросились у кардинала, чтобы рядом с французским королем выполнить свой долг с оружием в руках.

Капитаны французского короля развернули свои знамена над пуатевинской равниной. Развевалась и орифламма, которую гордо держал рядом с королем рыцарь Жоффруа де Шарни, теоретик и певец рыцарского боя. Все было готово для рыцарского праздника — битвы по всем правилам.

Об ордене Звезды больше почти не упоминали. Но дух, вдохновивший пять лет назад его основателя, определял как стратегию, так и риторику короля Франции. В торжественной речи воскресным утром, после мессы, король Иоанн напомнил о нем в насмешливой форме:

Все вы, находясь в Париже, Шартре, Руане или Орлеане, желали, надев бацинеты, увидеть их перед собой. И вот они перед вами!

Настало время перейти от храбрости на словах к храбрости в бою. Иоанн Добрый, не говоря об этом вслух, создал импровизированную копию ордена Звезды, для чего из разных сеньориальных «баталий» всей армии выделил тех, кого считал «цветом рыцарства», и посадил их на «цвет боевых коней». Несколько часов маршалы выбирали, переходя от компании к компании, три сотни рыцарей и оруженосцев, которые станут элитной кавалерией короля и прежде всего прорвут оборону противника.

Никто не обманывался. Этот цвет рыцарства выбором короля был обречен на смерть. Он проложит путь армии, превратившейся в пехотную, но примет на себя первый удар английских лучников. В первой конной атаке при Пуатье было нечто от «Битвы тридцати»: элитному отряду запрещено отступать. Орден Звезды представлял собой не что иное, как форму отбора самых отважных и верных.

На линии атаки находились не все. Иоанн Добрый сформировал и собственную «баталию», которая собиралась оставаться с ним до конца и, если понадобится, встать в последнее каре. Двадцать три знамени развевались вокруг французского короля, сидевшего на белом коне. Было там и трое юных принцев, которые через четверть века будут вместе держать бразды правления: герцог Людовик Анжуйский, герцог Иоанн Беррийский и ребенок Филипп — ему было четырнадцать лет, — которого потом назовут Храбрым и который станет родоначальником бургундской ветви рода Валуа. Они будут «дядьями короля», когда корона Франции перейдет к сыну того, кто пока еще был всего лишь их старшим братом, дофином Карлом, и который — несмотря на колебания Иоанна Доброго, еще помнившего Руан, — лично командовал одной из «баталий», предназначенных для общей атаки.

Старшего сына, чьи совместные авантюры с королем Наваррским наводили на подозрение, что дофин наивен и обладает темпераментом скорей книжника, чем бойца, французский король для верности окружил надежными людьми. Поэтому рядом с будущим Карлом V мы видим нескольких опытных капитанов, доверенных людей Иоанна Доброго. В том числе герцога Бурбонского, который в случае тактических сложностей мог бы стать настоящим командиром «баталии» дофина.

Едва занялась заря понедельника, 19 сентября 1356 г., армия получила приказы. Коннетабль Готье де Бриенн и маршалы Жан де Клермон и Арнуль д'Одрегем с конницей должны пробить брешь в английской обороне; большие пешие «баталии», одной из которых командовал дофин, другой — герцог Орлеанский, брат короля, разгромят армию принца Уэльского. Приказы были четкими: убить как можно больше англичан — о Креси еще помнили — и взять живым Черного принца. «Баталия короля» вступит в бой только при необходимости, чтобы спасти или завершить сражение.

Битва монархов: могло ли уложиться в голове, что это столкновение двух династий происходит в сердце бывшего домена Плантагенетов, в нескольких лье от дворца предков Алиеноры. По сути, решающую роль здесь сыграют профессионалы. В «баталии» Иоанна Доброго находился «Протоиерей» Арно де Серволь и его банда рутьеров[61]. Рядом с Черным принцем был Чандос, который, «дабы беречь его и ему советовать», не покинет своего господина во время всего сражения; было несколько наемных капитанов и прежде всего множество гасконских сеньоров, для которых война действительно была ремеслом. Кто бы мог представить себе капталя де Буша, Жана де Грайи, в иной роли, кроме воина?

Какую бы роль ни играли мастера своего дела, этика здесь была этикой орденов Подвязки и Звезды. Это станет понятно, когда Джеймс Одли, один из лучших английских стратегов, заявит Черному принцу, что дал обет быть первым в атаке и самым рьяным в бою, если доведется участвовать в сражении, где примет участие английский король или один из его сыновей. И попросит предоставить ему место в первом ряду. Одли выдержит атаку маршала Одрегема.

Теми же рыцарскими критериями руководствовался орифламмоносец Жоффруа де Шарни, предложив накануне Иоанну Доброму повторить Битву тридцати. Пусть выберут по сто бойцов с той и другой стороны, и они решат исход дела. Но предложение Шарни оставляло слишком много шансов англичанам, а Иоанн Добрый не хотел лишать себя преимущества, которое ему давала численность.

Джон Чандос, со своей стороны, был вынужден соразмерять требования чести с суровой реальностью: английская армия была голодна и уступала в численности. Благоразумные хотели разбежаться и вернуться в Бордо, отважные — сразиться с французами, но есть хотели все. Уже три дня как не хватало хлеба, в то время как со стороны противника доносился шум пиршеств, которые напоказ устраивали рыцари французского короля, пользуясь перемирием.

Поздно ночью Черный принц собрал совет. Остановились на тактике, предложенной наставником Чандосом: покинуть укрепленную позицию в лесу Нуайе, но не отходить назад, где французские рыцари легко искрошат отступающую армию, не защищенную укреплениями. Надо выдвинуться вперед, под нос к французам; на время естественным прикрытием послужит опушка леса. В случае сражения рельеф Мопертюи компенсирует недостаток численности. Короче, поскольку атаковать было невозможно и дальше ждать на голодный желудок — тоже, Чандос придумал одну провокацию. Либо англичанам удастся уйти, либо сражение произойдет в наименее неблагоприятных условиях.

Осуществление этой провокации возложили на Эсташа д'Обершикура. Как только забрезжил рассвет, он выдвинулся из леса Нуайе с несколькими рыцарями и занял позицию на низкой дороге на Мопертюи, меж двух изгородей, которые не скрывали этого маневра, но атака французской конницы, налетев на них, могла бы захлебнуться.

К несчастью для англичан, Иоанн Добрый не попался в ловушку. Вместо того чтобы дать сигнал к бою, он послал нескольких немецких наемников из компании графа Нассау. Обершикура разоружили, и в течение всего сражения ему предстояло лежать крепко связанным во французской телеге. В этот самый момент Иоанн Добрый был действительно вправе сказать себе, что правильно сделал, не послушавшись кардинала: дело начиналось хорошо. Обнадеженные легкой победой, французы ждали продолжения.

Все остальные придут после!

Означало ли это, что компромисс, найденный Чандосом, был неудачным решением? На совете Черного принца взяли верх сторонники быстрого выхода из окружения. Нет ничего постыдного в том, чтобы избежать боя, где поражение неизбежно. Точно так же под Леглем поступил и Ланкастер. На рассвете английская армия покинула лес и в правильном порядке вышла на дорогу из Мопертюи. Маршалы Уорик и Саффолк вместе с капталем де Бушем возглавляли авангард, принц Уэльский и Чандос — основную колонну, Солсбери и Оксфорд — арьергард. Валлийские и ирландские лучники шли бокажами, прикрывая фланги, Иоанн Добрый не реагировал. Он не мог быть ни в чем уверен. Маневр англичан можно было истолковать двояко: то ли отступление, то ли новая хитрость. Черный принц хотел выйти из затруднительного положения, но французскому королю были неведомы мысли принца Уэльского. Не отличаться проницательностью еще не значит быть полным идиотом. Зато Иоанн Добрый видел, что местность мало годится для атаки. Кстати, на фоне леса и при слабом пока утреннем свете было толком не разглядеть, все ли англо-гасконцы вышли или основные силы противника остаются в укрытии и готовы дать отпор.

На самом деле, как мы знаем. Черный принц и Чандос пытались посредством одного и того же маневра избежать сражения, не запятнав чести, и обеспечить себе новое поле боя, более удобное в случае, если король Иоанн решится атаковать. Разумеется, получалось, что англо-гасконцы зря сооружали все укрепления, на которые они потратили воскресенье. Но, оставаясь в лесу, они ничего бы не выиграли. Провиант сам по себе не придет.

Но Черный принц не знал, что Иоанн Добрый отверг идею просто ждать победы, для чего хватило бы самой обычной блокады.

Коннетабль и маршалы Франции стояли впереди со своей элитной «баталией». Простые «баталии», дофина и герцога Орлеанского, начали готовиться к бою, пока не вступая в него.

Жан де Клермон вел себя столь же осторожно при виде двусмысленного маневра англичан, сколь предусмотрительно — накануне при виде их укреплений. Коннетабль Бриенн был согласен с Клермоном. Но им нужно было считаться с Одрегемом, желавшим атаковать немедленно, не из тщеславного желания во что бы то ни стало подраться — маршал был не дурак, — а потому, что он видел: англичане движутся к новой сильной позиции. В воскресенье он хотел их атаковать прежде, чем лес Нуайе превратится в крепость. Утром этого понедельника он хочет занять брод на Миоссоне раньше, чем враг извлечет все преимущества из позиции, которую будут прикрывать как кусты, так и вода. Брод имеет капитальную важность для отступающих англичан — в этом маршал Одрегем сходился с Джоном Чандосом.

Чего же ждать? Через виноградник, спускавшийся по пологому склону к Миоссону, Арнуль д'Одрегем пошел в атаку, а сразу за ним — немцы графа Нассау. Бриенн и Клермон атаковали тоже, но продемонстрировали несогласие с Одрегемом, выбрав другую цель: они напали на английский арьергард, еще выходивший из леса.

Вспомним, что с фланга английскую колонну прикрывали лучники. Им было достаточно укрыться за изгородями и виноградными шпалерами, чтобы занять позицию для стрельбы. Несколько минут происходила гекатомба. Тяжело раненный Одрегем попал в плен, прежде чем достиг брода. Клермон был убит, не успев пересечь дорогу, «изрядно укрепленную изгородями и кустами», которую английские стратеги сумели превратить в импровизированную ловушку.

Шотландцы из французской армии меньше всего хотели попасть в руки англичан. На этом участке сражения они просто-напросто отступили.

Битва еще по-настоящему не началась, а Иоанн Добрый уже потерял почти всю элитную конницу. Конечно, основные силы армии не понесли урона, но о ее наступательной способности этого сказать было нельзя. Неожиданный успех вернул англо-гасконцам желание сражаться. Чандос и прочие пересмотрели свою точку зрения: может быть, больше нет необходимости отступать с боем. На восходе солнца броды на Миоссоне казались спасением для армии, отрезанной от дороги на Бордо. Через час они стали элементом оборонительной стратегии, целью которой была уже победа, а не бегство.

Французская армия наконец подготовилась к бою. По приказу короля она в свою очередь стала спускаться к Миоссону, в основном сосредотачиваясь напротив западного крыла англичан, за излукой ручья с болотистыми берегами. Выбор этого направления был глупостью: топкая почва затрудняла движение наступающих.

Несмотря на единый характер маневра, снова начался беспорядочный бой. Это была скорей не правильная битва, а ряд отдельных схваток. Слабым местом французской армии неизменно было молчаливое неприятие тактической дисциплины: Иоанн Добрый это хорошо знал, ведь ордонансом от 30 апреля 1351 г. он попытался разделить армию на компании, более сплоченные, чем множество феодальных «знамен», а над естественными начальниками — королевскими вассалами, приходящими в войско со своими отрядами, — поставить нескольких капитанов, выбранных за командирские способности. Надежда была тщетной: во время боя командиров откровенно недоставало. Король со своим резервом стоял в тылу и в движениях армии явно был неспособен видеть что-либо кроме леса знамен, толпы людей, обуреваемой жаждой подвигов. Слышались крики «Монжуа! Сен-Дени!», равно как «Святой Георгий! Гиень!», но не приказы. Герольд Чандоса напишет в рифмованной песни:

Каждый думает о своей чести.

Это относилось к Джеймсу Одли, выполнявшему свой обет. Он пошел в атаку первым, несколько раз был ранен, и наконец четыре оруженосца вынесли его из боя.

Его принесли весьма слабого и израненного из битвы и уложили возле изгороди, дабы он немного охладился и отдохнул. И столь деликатно, как могли, сняли доспехи, и сумели перевязать и обработать раны, зашив самые опасные.

На сей раз тяжелей всех в бою пришлось «баталии» дофина. Карл даже потерял своего верного Меньеле, который нес рядом с ним знамя с гербом Нормандии.

Поле битвы было усеяно трупами. Черный принц велел отправить кардиналу Перигорскому, удалившемуся в Пуатье, тело его племянника Роберта де Дураццо, положив на щит. Многие сочтут, что принц Уэльский хотел отомстить: англичан разозлило, что в рядах врагов они увидели нескольких рыцарей, которые еще накануне находились в свите легата. Будь либо папским дипломатом, либо бойцом, но не тем и другим сразу!

Теперь Иоанн Добрый отослал своих сыновей с поля боя. Всех, кроме одного, — младшего Филиппа. Сенешаль Сентонжа Гишар д'Англь обеспечит им охрану для проезда до Шовиньи, где принцы на время будут в безопасности. Так дофин Карл, Людовик Анжуйский и Иоанн Беррийский оставили будущему герцогу Бургундскому всю славу пребывания в бою рядом с отцом.

Будь это решение принято вовремя, оно было бы мудрым. Любой мог понять, что жизни королевских детей ничто не должно угрожать. Конечно, они были «весьма молоды летами и советом», как напишет Фруассар. Но к восемнадцати годам дофин уже вошел в возраст воина, даже если испытывал мало интереса к оружию.

Может быть, король вдруг задумался, во что может обойтись выкуп принца крови? Скорей Иоанн Добрый внезапно сообразил, что здесь, не защищенное от превратностей войны, находится все потомство Карла Валуа. Для главы королевской династии, еще не совсем прочно утвердившейся на троне, рисковать жизнью и свободой всей мужской линии рода было бы чрезмерно неосторожным. Если бы все попали в руки врага, единственным средством их освобождения могло бы стать только отречение от короны…

После представителей рода Валуа, находившихся 19 сентября 1356 г. на берегах Миоссона, самым прямым потомком Людовика Святого был Карл, граф д'Эврё и король Наваррский, иначе говоря, Карл Злой, сидевший в то время в заключении…

Правду сказать, Иоанн Добрый рассуждал при Пуатье точно так же, как некогда при Креси героический слепой король Иоанн Чешский. Предпочтя умереть с оружием в руках, но не сдаться, Иоанн Чешский позволил выйти из боя своему сыну Карлу, который вскоре станет императором Карлом IV. Иоанн Добрый не обратится в бегство, как его отец Филипп VI при Креси. Он выполнит свой долг до конца. Но он обезопасил будущее короны. Он сберег род Валуа.

Карл Нормандский сделает из этого вывод, что короной рисковать нельзя. Дюгеклен и некоторые другие избавят французского короля от контакта с опасностями, не касающимися лично королевской особы.

Итак, решение отослать принцев из боя было мудрым. Но в тот момент сражения оно стало катастрофическим. Конечно, рисковать всеми принцами крови Франции сразу было нельзя. Но нельзя было и показывать, что утрачена вера в победу. Нельзя было вместе с дофином и двумя его братьями выводить из боя сильный отряд, которого будет очень недоставать рядом с королем. Отправка принцев была политический ходом; многие восприняли ее как проявление трусости, что стало особо заметным при попытке преследования, предпринятой Уориком. Многие рыцари французского короля после этого сочтут себя вправе уйти. «Иные удалились из армии».

Герцог Орлеанский со всей своей «баталией» — тридцать шесть «знамен», двести стягов — двинулся, чтобы встать за «баталией» своего брата-короля. Сзади резерва! Теперь позиция короля оголилась.

Иоанн Добрый был человеком смелым и отреагировал как храбрец. Все, от врагов до самых преданных друзей, будут возносить хвалу его отваге в тот день. Этот человек, который не был ни великаном, ни атлетом и от которого Карл V унаследует любовь к текстам и книгам, спешился, взял боевую секиру — рыцарский меч был слишком длинным для пешей схватки — и принял бой с английскими маршалами Уориком и Саффолком. В рукопашную вступила и королевская «баталия».

Через несколько мгновений Чандос сказал Черному принцу: теперь все дело решится там, где находится сам король.

Повернемся к вашему противнику, королю Франции. Там и происходит все самое главное. Я точно знаю, что он слишком смел, чтобы бежать.

В самом деле, вокруг Иоанна Доброго, видного издалека благодаря высокому росту, и разыгралась драма, где-то между виноградником и карьером на склоне холма. Там присутствовал коннетабль Бриенн, как и орифламмоносец Шарни. А также Бурбон и многие другие. И юный принц Филипп, помогавший отцу, смело оберегая его: «Враги справа… слева…»

Ветер разгрома веял над французским лагерем. Иоанн Добрый погубил лучших рыцарей в начальной схватке, допустил, чтобы основные силы армии пришли в расстройство в ходе беспорядочного боя, слишком поздно двинул резерв, чтобы тот мог что-то изменить. Теперь его верные люди падали мертвыми вокруг него. Шарни погиб с орифламмой в руке. Пал Бриенн, так же как и Бурбон, как и сир де Понс. Не столь смелые бесстыдно бежали. Чтобы стать героем, мало этого хотеть, и не все сделаны из того же теста, что и участники Битвы тридцати.

Повернулись все спиной
И вскочили на коней.

Иоанна Доброго эти дезертирства не удивляли. С утра он велел увести лошадей, чтобы отбить охоту у желающих бежать. Король все еще тяжело переживал унизительное бегство отца вечером после Креси. Что выиграла или проиграла от этого бегства Франция — таким вопросом он не задавался.

Французская армия разбегалась, порой бежали целые «знамена». Об этом бегстве будут говорить еще долго, причем люди, не принадлежащие к рыцарству. Об этом заговорят на Генеральных штатах. Об этом будет известно и «жакам», они повторят этот рассказ и присочинят от себя. Скоро с удовольствием начнут противопоставлять героизм короля и трусость знати, поспешив забыть таких людей, как Бурбон и Шарни. Заговорят об измене. Как известно, это слово было модным.

Англичане взяли пленных — в частности, Хуана Фернандеса де Эредиа, которому по приказу принца Уэльского едва тут же не отрубили голову, чтоб знал, как вечером изображать посредника, а на следующее утро сражаться. Будущему великому магистру ордена госпитальеров[62] спас жизнь Чандос, убедив принца, что кардинал Перигорский заплатит хороший выкуп за своих людей.

На этом деле некоторые уже сколачивали целые состояния например Обершикур, которого мы оставили связанным во французской телеге. Друзья в конечном счете освободили случайную жертву неудачной утренней провокации, и теперь он занимался тем, что приумножал капитал.

И вот оный Эсташ вновь сел на коня. После он в тот день совершил не один подвиг, беря в плен тех, чье богатство успел оценить, и требуя с них выкуп, что позволило ему немало разбогатеть.

Удача в бою иногда очень переменчива. Один англичанин преследовал Удapa де Ранти, рыцаря, реалистично смотревшего на вещи — «он видел, что битва проиграна бесповоротно, и отнюдь не хотел ставить себя под удар англичан». Но англичанин принял беглеца за труса, окликнув его:

Рыцарь! Обернитесь, ибо так бежать — великий стыд!

Услышав его, Удар сразу развернул коня, выхватил меч и стал ждать нападения. Своим щитом он отбил клинок англичанина. На том был прочный бацинет, Удар так ударил по нему мечом плашмя, что преследователь потерял сознание. Когда тот пришел в себя, он лежал на земле, а к его груди было приставлено острие меча. Удар получил за него немалый выкуп.

Тогда же пикардийский оруженосец Жан д'Аллен аналогичным образом разбогател за счет молодого сеньора Беркли, который бросился за ним в погоню на коне, принадлежащем к «цвету боевых коней», закричав:

Обернитесь, латник! Так бежать — бесчестно и трусливо!

Но в схватке в воздух полетел добрый меч Беркли — замечательный бордоский клинок, а английский рыцарь безуспешно попытался его подобрать, соскочив с коня. Тяжело раненный мечом пикардийца, он пообещал любой выкуп, какой захочет его победитель, при условии, что его перевяжут, принесут в Шательро и две недели будут за ним ухаживать. В конце концов его доставили на носилках в Пикардию. Все за счет победителя. Доход стоил затрат: возвращение в Англию обойдется Беркли в шесть тысяч золотых ноблей. Не все французы все потеряли при Пуатье.

В то время как некоторым улыбалась удача, Иоанн Добрый собирал последних из своих приверженцев. Черный принц и Джон Чандос, в первые часы боя находившиеся в обороне, теперь перешли в решительное наступление. Как раз вовремя — ведь англо-гасконцы были не менее измотаны, чем французы. У валлийских лучников кончились стрелы, и им приходилось бродить меж трупов, чтобы подобрать уже выпущенные. Английские и гасконские рыцари устали за день, начавшийся задолго до зари и растянувшийся до вечера. Но дело нужно было заканчивать.

Совершив широкий обход, капталь де Буш зашел в тыл к тому, что оставалось от «баталии» французского короля. Теперь Чандос мог пойти в решительную атаку с фронта. Время сидеть в обороне кончилось. Сам Черный принц направился в схватку. С утра он почти не покидал своего наблюдательного поста на опушке леса Нуайе.

На сей раз была только рукопашная. Лучники прекратили стрелять — как потому, что у них кончились боеприпасы, так и потому, что они не хотели лишать себя приличного выкупа. Если бы кто-то убил короля Франции или его сына, его бы не похвалили. Теперь дело решали мечи, боевые секиры, булавы.

Тяжело вооруженные рыцари в неразберихе боя окружающее видели плохо. Но внезапно все заметили, что перед принцем Уэльским всякое сопротивление прекратилось. Над расстроенными рядами уже не развевались французские знамена. Больше не было видно стягов французов. Чандос счел нужным разобраться в ситуации и просто-напросто снова собрать войска. Прислушавшись к его мнению. Черный принц согласился на время перевести дух. Его знамя водрузили над кустами, достаточно высоко, чтобы оно могло служить ориентиром для сбора. Ему подали питье. Принц спросил у Уорика и у Саффолка: известно ли, где французский король. Никто не знал. Изгороди, трупы, неразбериха.

Двум баронам поручили выяснить обстановку. Они поднялись на холм.

И узрели большую массу пеших воинов, каковые двигались медленно. Там королю Франции грозила великая опасность, ибо он был во власти англичан и гасконцев и уже сдался мессиру Дени де Морбеку.

Морбек ненадолго сохранил пленника при себе. Едва Иоанн Добрый передал ему перчатку с правой руки — ему оставалось либо сдаться, либо позволить себя убить, — как толпа англичан и гасконцев стала оспаривать этот приз. И тогда король попросил, чтобы его отвели к его кузену, принцу Уэльскому.

Французского короля взяли в плен, — объяснили обоим наблюдателям Черного принца, увидевшим, что на них валит радостно горланящая толпа, готовая на все, лишь бы извлечь из этого дела выгоду для себя.

Хотели того добиться, и претендовало на то более десятка рыцарей и оруженосцев.

Каждый клялся, что царственный пленник принадлежит ему. Гвалт дошел до предела. Вдруг толпа расступилась. Это Уорик, маршал Англии, оттеснил претендентов на награду и склонился перед французским королем. Может быть, пленным, но королем.

Иоанну Доброму было не по себе. Появление маршала его успокоило. В конечном счете он выполнил свой долг до конца. Теперь он был уверен, что с ним обойдутся в соответствии с его саном. Правила рыцарского боя по-прежнему действовали.

Через несколько мгновений Иоанн Добрый, король Франции, и Эдуард, принц Уэльский, встретились лицом к лицу. Ни в прошлом, ни в этот день оба кузена прежде не виделись.

Примечания:

4

Во время Седьмого крестового похода в Египет французский король Людовик IX Святой попал в плен к мусульманам (6 апреля 1250 г.); его выкупили за недавно захваченный крестоносцами город Дамьетту, а его войско — за огромную сумму в 500 тысяч турских ливров (прим. ред.)

5

Эти документы жаловали некоторые вольности дворянству соответствующих провинций (прим. ред.).

6

Закон, запрещавший женщинам наследовать фьеф; восходил к Салической правде — своду франкских законов V–VI вв. (прим. ред.).

46

Простой рыцарь, не имеющий под началом других рыцарей, в отличие от баннерета (прим. ред.).

47

Он умер 8 июня 1376 г., а его отец Эдуард III — 21 июня 1377 года (прим. ред.).

48

Средиземное море (прим. ред.).

49

Золотая английская монета, на аверсе которой изображался геральдический леопард в короне, а на реверсе — крест с леопардами между перекладинами (прим. ред.).

50

В отечественной литературе этот налог принято называть «эд», от французского aide — помощь (прим. ред.).

51

Бернар Сессе (ум. 1311) — аббат южнофранцузского монастыря Сент-Антонен. Сессе вступил в конфликт с французским королем Филиппом Красивым, который пренебрег его правами на город Памье. Стремясь воспрепятствовать королю, Сассье добился, чтобы папа Римский Бонифаций VIII сделал его первым епископом Памье. Вскоре он организовал заговор против Филиппа Красивого: Сассье отрицал права Филиппа на корону и предложил графу де Фуа суверенную власть над Лангедоком. По приказу короля был изгнан из Франции и умер в Риме (прим. ред.)

52

При Филиппе IV Жан II д'Аркур (1245–1302) враждовал с Робером де Танкарвилем (прим. ред.).

53

Вид мужской и женской верхней одежды XIV–XV вв., узкий камзол (прим. ред.).

54

Haute justice, то есть правом решать важнейшие дела и выносить смертные приговоры (прим. ред.).

55

На Гревской площади находился один из крупнейшим парижских рынков; здесь, видимо, она символизирует бюргерство (прим. ред.).

56

То же, что кардинал-священник; он носил титул по названию римской церкви, при которой числился (прим. ред.).

57

Имеется в виду Жан Бирель, генерал ордена картезианцев (прим. ред.).

58

Слово «девиз» может означать также геральдический знак (прим. ред.).

59

У Фруассара — «синяя дама [Богоматерь] в окружении солнечных лучей» (прим. ред.).

60

Башмаки с длинными остроконечными носками по тогдашней моде (прим. ред.).

61

Этим словом (routier) называли профессиональных воинов, нанимавшихся в ту или иную армию либо занимавшихся разбоем в составе самостоятельной банды — руты (route) (прим. ред.).

62

Он станет великим магистром в 1377 г. (прим. ред.).