|
||||
|
|
Исторические источникиСтолетняя война никогда не испытывала недостатка в своих историках. Люди XIV и XV вв., очевидцы или исследователи своей эпохи, побуждаемые желанием, чтобы их прочли, или просто потребностью писать, написали много. Историк не мог бы отрицать, что эти рассказы, жизнеописания, хроники и дневники — изложение канвы событий и в то же время попытки объяснить их, чаще характерные, чем убедительные, — оказывают ему помощь. Даже если очевидец или толкователь событий, боев или трудностей, имевший к ним больше или меньше отношения, самым бесстыдным образом перевирает факты и ничего в них не понимает, он уже тем самым выдает секрет собственного представления о своей истории и о поведении других. Впрочем, за эти два века, в течение которых люди старались сохранить память о трудных временах, в которые они жили, историческая литература сделала большой шаг вперед. Пришел конец одному литературному жанру — жанру хроник, авторы которых списывали друг у друга и под видом рассказа обо всем нередко впадали в компиляцию или выдумки. Вольная или невольная переработка текста выдает пристрастного, а не объективного автора. Когда этот прием практикуется систематически и порой включает вымысел в чистом виде, он становится формой полемики. Научный текст, памфлет и даже миф — все это составные части историографии. Но историческое повествование проходит проверку, становясь аргументом в публичных дебатах историков. Критика этих трудов необходима, но использовать их можно. Современный историк может опираться на труд своего далекого собрата только при условии, что будет проверять его, однако он бы сильно ошибся, лишив себя этого труда. Официальная историография, торжественная и династическая, продолжалась в форме «Больших французских хроник». Канцлер Пьер д'Оржемон, составлявший их при Иоанне Добром и Карле V, ловко насыщал цитатами, заимствуемыми из королевских архивов, рассказ, представляющий собой откровенный панегирик династии Валуа. Историография у Оржемона входит в арсенал политической пропаганды. Это относится и к периоду, когда при Карле VII Жан Жувенель дез Юрсен, брат канцлера Гильома, доходит до включения собственных свидетельств в рассказ о недавних событиях, который он наполняет соображениями и размышлениями, имеющими глубоко личный оттенок. Рамки официальной историографии несколько раздвигаются и тогда, когда нормандский клирик, составляющий «Хронику первых четырех Валуа» из «Больших хроник» и еще нескольких более ранних рассказов, добавляет на удивление современный набор данных, полученных устным путем и часто содержащих суровые суждения о французском рыцарстве и его тактических концепциях. Не очень интересная в самом начале, это хроника становится ценным источником сведений о временах Карла V и начале царствования Карла VI: она часто оригинальна в том, то касается нормандских дел и парижских движений, причем к последним автор отнюдь не скрывает симпатии. Оставим в стороне другие «продолжения». Большая часть из них, например хроника монаха Ришара Леско из Сен-Дени, посвященная началу царствования Филиппа VI, всего лишь продолжает традицию Гильома де Нанжи и Жеро из Фраше.
Зато хроники стали вызывать самый живой интерес с тех пор, как авторы обратили внимание на то, что непосредственно окружало их самих. Квалифицировать эти тексты, авторы которых имели самые обширные замыслы, но которые свидетельствуют прежде всего о жизни города или квартала, как рассказы из локальной истории значило бы недооценить их. На самом деле такие хроники позволяют нам понять глубинные силы, действовавшие в обществе, и ясно разобраться, как современники воспринимали события, которые в краткосрочной перспективе оценивать трудно. Так, приор парижских кармелитов с площади Мобер, Жан де Венетт, с 1340 по 1368 г. — а во времена Этьена Марселя ежедневно — писал хронику, очень пристрастную, выражавшую очень враждебное отношение к принцам и знати и одно время сочувственное к купеческому прево, но в ней отражалась вся жизнь Парижа, какой ее можно было увидеть из монастыря кармелитов. Точно так же автор «Нормандской хроники XIV в.», написанной в конце царствования Карла V, но начинающейся с начала войны, включает в нее рассказы о войне — не что иное, как воспоминания латника, принявшего участие в нормандских походах. В «Зерцале знати Эсбея» ему вторит Жак де Эмрикур. Каноник из Реймса Жан Ле Бель написал «Правдивую и достойную историю» 1426–1461 гг., где пытался критически оценивать получаемую информацию и объективно судить о событиях. Но здесь чувствуется пристрастие автора к рыцарским подвигам, как и его презрение к бюргерским интересам. В этом рассказе, в целом написанном с сочувствием к англичанам, через некоторое время нашел вдохновение Иоанн Замаасский — Ян де Прейс, — чтобы написать свое «Зерцало историй», большое значение придал ему и Фруассар, взяв там прежде всего материал для своего повествования о временах Иоанна Доброго. Другую точку зрения, ограниченную, но с добавлением множества сведений личного характера и анекдотов из жизни, представляет «Книга рыцаря де ла Тур Ландри», которую в 1371 г. в назидание собственным детям составил бывший воин, рыцарь Жоффруа де ла Тур Ландри. Историк не вправе ей пренебречь.
He следует довольствоваться работами только «французских» историков. Чтобы понять первые десятилетия Столетней войны, неизбежно приходится обращаться к английским авторам. «Historia sui temporis» Адама Муримута воспроизводит для нас за период до 1347 г. воспоминания клирика, активно участвовавшего в политических делах, посла Эдуарда II в Авиньоне, здравомыслящего наблюдателя событий того периода, когда оба королевства одновременно шли к конфликту. Хранитель реестров двора в Кентербери Роберт из Эйвсбери дает в труде «Об удивительных деяниях короля Эдуарда III» подробный рассказ о войне и дипломатических демаршах, которые привели к заключению договора в Бретиньи.
В этой когорте хронистов, старавшихся воспроизвести историю, при этом не лишая себя права изложить личное мнение, особое место занимают трое. Этим местом они обязаны желанию изложить собственные свидетельства, обоснованными симпатиями к своим героям и даже своему эпическому вдохновению. В исторической литературе своего времени, безусловно, задают тон Фруассар. Герольд Чандоса и Кювелье, пусть даже современный историк должен с большой осторожностью использовать их рассказы. Жан Фруассар, родившийся в Валансьене в бюргерской семье, очень скоро в качестве молодого клирика, а затем священника оказался совсем рядом с главными действующими лицами своего времени. Приближенный королевы Филиппы де Эно, спутник герцога Кларенса, позже близкий к Роберту Намюрскому, он далее стал капелланом графа Блуаского Ги де Шатийона, побывал у графа де Фуа Гастона Феба, был связан с правителем Эно графом Вильгельмом Остреванским и, наконец, закончил дни при дворе Ричарда II, где умер немногим позже 1404 г. Следовательно, Фруассар познакомился со всеми точками зрения, услышал все аргументы, со всех сторон пережил драму своего времени. Испытывая сильные симпатии к англичанам до 1370 г., он довольно скоро принял профранцузскую позицию графа Блуаского, умерил свои суждения после встреч с Гастоном Фебом, под влиянием Вильгельма Остреванского склонился на сторону Бургундца, поддержал миротворческие стремления Ричарда II. При всей вовлеченности в конфликты своего времени он тем не менее обладал скрупулезностью истинного историка. Много путешествовав — он побывал даже в Италии — и наслушавшись всего, он осознал относительность истины. Он задавал вопросы, он читал. Он искал очевидцев. Он разъезжал по архивам. По мере подбора документов и продолжения работы он обогащал текст оттенками и дополнял его. В частности, он переписывал свою первую книгу, за тридцать лет претерпевшую несколько редакций. Тем не менее Фруассар не был ни очень умен, ни очень проницателен. Пристрастный из-за ангажированности, доверчивый по наивности, он громоздит мелкие подробности и плохо улавливает главное. Он путается в географии и хронологии. Современному историку надо знать, что можно выяснить у этого колоритного рассказчика, неспособного возвыситься над событиями, но хорошего знатока людей и тонкого наблюдателя повседневных реалий войны. Его мнение — это мнение рыцарей, которые его окружают и для которых развлечением служит грабеж, а отдыхом — насилие. Впечатление на него производят удачные поступки, красивые доспехи, достопамятные подвиги. С него можно спрашивать только за то, что он видел сам. Если Фруассар был знаком с представителями всех сторон. Герольд Чандоса — преданный слуга Черного принца. «Жизнь и подвиги презнатного принца Уэльсского и Аквитанского» — длинная поэма, написанная около 1386 г., где личные воспоминания поставлены на службу умеренному поэтическому дару ради вящей славы принца. Герольд Чандоса побывал в Аквитании, а также в Испании. Его панегирик — творение соратника. О представителе другого лагеря, Жане Кювелье, того же сказать нельзя. Последний из труверов, писавших на языке «ойль», в «Жизнь Бертрана Дюгеклена» вкладывает больше чужих воспоминаний, чем собственных. Он обращается к «Большим хроникам», он использует ныне утраченные хроники, в частности, бретонские, несомненно, достойные внимания, и добавляет ко всему этому отдельные соображения, почерпнутые из опросов очевидцев событий. В потоке компиляций, чаще всего некорректных, иногда возникают интересные замечания, которые очень полезно вылавливать.
Творчество Кристины Пизанской имеет совсем иную природу. Писательница с именем, зарабатывавшая пером на жизнь, потому что ей надо было растить детей и потому что, в конце концов, она привыкла к интеллектуальной независимости, дочь врача и астролога Карла V, после 1404 г. написала «Книгу деяний и добрых нравов мудрого короля Карла V» только затем, чтобы угодить герцогу Бургундскому. Действительно, в пику тенденциям времени, когда тон задавал его племянник Людовик Орлеанский, Филипп Храбрый желал появления памятника во славу своего брата Карла V — затейливого перечня достоинств мудрого короля. Анекдоты, собранные Кристиной Пизанской, — те самые, которые ходили в Париже через двадцать лет после смерти короля. Так же, как при Карле V, они дают сведения о политическом обществе, которое их культивировало и распространяло. Но непосредственности в этом заказном произведении нет.
Поэты оставляют самые интересные свидетельства, когда они не пытаются рассказывать, а лишь напоминают. В этом отношении братоубийственные войны и бедность народа равно вдохновляли Гильома де Машо в «Суде короля Наварры», а в следующем поколении — Алена Шартье в «Лэ о мире», Эсташа Дешана в «Балладе о мире с англичанами» и Кристину Пизанскую, которая верней находит здесь свое место с «Ламентациями о бедах гражданской войны». Но надо сказать, что суждения Эсташа Дешана — это не только суждения поэта, ученика Гильома де Машо. Это суждения королевского бальи, опытного человека, чиновника, очень хорошо осведомленного о ситуациях и событиях, потому что он сам в них участвовал.
В XV в. очевидцев было в избытке. Уже в годы несовершеннолетия Карла VI канцлер Людовика I Анжуйского, епископ Жан Ле Февр, вел дневник, представляющий большой интерес как источник сведений о начале и развитии событий Великой схизмы Запада. Позже два секретаря Парижского парламента прямо в реестрах судебных заседаний, между записями о защитных речах и передачах дел, каждый день записывали мелкие и важные факты, очевидцами которых они были. Современный историк обнаружит здесь настоящий дневник. В то же время один парижанин, возможно — каноник Жан Шюффар, вел «Дневник Парижского горожанина», где тщательность наблюдений за материальной жизнью — за ценами на овощи, за уличными происшествиями, — а также методичный пересказ расхожих слухов и изложение, часто неявное, собственного мнения сообщают историку то, чего не даст больше ни один источник того времени: мысли среднего француза.
Иное дело — литература. В том, что эти компилятивные и часто заказные исторические произведения необъективны, нет никаких сомнений. Читать их надо с осторожностью. При Карле VII три главных имени в этом жанре — Жан Жувенель дез Юрсен и Жан Шартье, уже упомянутые, и Герольд Берри. «История Карла VI» Жувенеля, «Хроники Карла VII» Жана Шартье и оба труда Жиля Ле Бувье, прозванного Герольдом Берри, «Хроника короля Карла VII» и «Отвоевание Нормандии» — классические произведения, по прямой линии продолжающие традицию хроник во славу суверена. Однако каждый автор производит свой анализ, в зависимости от своих функций или социального положения, выражает тревоги и высказывает мнения, которые в конечном счете придают произведению неоспоримую оригинальность. История глазами герольда — совсем не то, что история глазами крупного бюргера, ставшего президентом парламента.
He задерживаясь на некоторых второстепенных текстах, ценных в том отношении, что они содержат подробные сведения об отдельных моментах войны, как «Хроника Девы» или труд нормандского нотария Пьера Кошона, перейдем к бургундским историкам. Певцы двора Филиппа Доброго — Ангерран де Монстреле, Матье д'Эскуши и Жорж Шателлен — ставили настоящий талант на службу династическому величию того, кому служили. Хороший поэт Шателлен, хроника которого дошла до нас лишь частично, еще пытается быть непредвзятым. Этого нельзя сказать о епископе Жане Жермене, чья «Liber virtutibus» — не более чем идеализированный портрет лучшего из государей. Наконец, современный историк предпочтет менее масштабные труды, авторы которых внимательней к жизненным реалиям и к изнанке внешней пышности: таковы рассказы дипломата Жильбера де Ланнуа или герольда Жана Ле Февра, прозванного Золотым Руном.
В то время, когда рыцарство уже не всегда совершало подвиги на полях сражений и в основном придавало больше представительности рыцарским орденам принцев, а также вдохновляло авторов популярных романов, в большей или меньшей степени воспроизводивших сюжеты романов Круглого стола, каждый принц стремился приобрести талантливого хрониста, который бы фиксировал его великие деяния и в то же время воспевал величие его двора. Тем самым принц вступал в ряд легендарных героев. У Карла Орлеанского был Гильом Кузино, у Людовика Бурбонского — Жан Кабаре, у Иоанна Алансонского — Персеваль де Каньи, у Гастона де Фуа — Гильом Лезёр. Здесь история почти смыкается с биографией. Завершением этого процесса станет труд Коммина. Еще в начале века «Книга деяний маршала Бусико» и «История Карла V» Кристины Пизанской вошли звеньями в литературную цепочку, никогда не прерывавшуюся и идущую от Жуанвиля через Герольда Чандоса и Кювелье. «Хроника Артура Ришмона» Гильома Грюэля — яркий пример неполного и пристрастного произведения. Если бы не интеллектуальные достоинства автора, то же самое можно было бы сказать об истории Карла VII, составленной епископом Тома Базеном с целью вознести образ короля, внимавшего советам Тома Базена, и соответственно принизить Людовика XI, сославшего епископа. В рассказе Тома Базена, работе поздней и полной скрытой полемики, больше можно почерпнуть из его соображений по посторонним поводам, чем из свидетельств, которые он приводит в поддержку своих взглядов. Не забудем о человеке, писавшем только для себя и близких. Как «Парижский горожанин» в качестве очевидца описывал жизнь столицы в беспокойное военное время, так рыцарь Жан де Бюэй, адмирал Карла VII в конце войны, в «Юнце», написанном с целью практического приобщения молодых дворян к военному искусству и военной морали, описал походную жизнь такой, как испытал ее на себе, и изложил свои представления о благородстве воина. Эта иносказательная книга, занимающая промежуточное место между историческим и педагогическим жанрами, имеет ценность как честное свидетельство, где даже искажения отражают менталитет автора. Таких людей, как автор книги «Юнец», непохожей на систематичные работы герольдов Берри и Золотого Руна, были тысячи: Бюэй не сознавал себя свидетелем истории.
Итак, полсотни этих историографических трудов составляют основу наших знаний о фактах, их развитии, их взаимосвязи. Надо добавить несколько крупных произведений по политической теории, важность которым придает как роль, которую они играли в принятии решений главными действующими лицами, так и представление об изменчивости взглядов и об умонастроениях, какое они дают. Главной работой этого жанра во времена Карла V было «Сновидение садовника», стихотворная аллегория, где давалось определение властям, соперничающим за воздействие на христианское общество, и источникам власти суверена, равно как и критериям легитимности публичной власти. Идеи, всплывающие здесь в диалоге клирика и рыцаря, имена которых автор не пожелал назвать, — это идеи, которыми руководствовались Карл V и его Совет. Заботы, которые можно увидеть за этими рассуждениями, — точное отражение тех, которые занимали умы людей, занимавших какие-либо ответственные посты во Франции 1376 г. Позже гуманист Никола де Кламанж вложил в свой трактат «Разрушение церкви» весь опыт сделанных ошибок и всю надежду на спасительные реформы. Поколением позже были даны другие формулировки того же идеала, когда епископ Бовезийский Жан Жувенель дез Юрсен составил длинный памфлет «Достопочтенные отцы в Господе…», приготовив его для сорвавшейся сессии Генеральных штатов. Среди огромного числа выучеников схоластики особое место следует выделить великому богослову Жану Жерсону, который часто выражал глубинные чаяния народа, уставшего от игр принцев. Напротив, пристрастность Жана Пти не должна побуждать историка отказываться от обращения к памфлетам, подбор аргументов в которых ясно отражает политические и религиозные принципы одной из партий. Оба автора сходятся в желании спасти единство церкви, и «Жалоба Церкви», написанная автором «Апологии тираноубийства», любопытным образом перекликается с трактатом «О схизме и папстве», который в то же время обнародовал Жерсон. Со времен «Сновидения садовника» Франция пережила много драм, и договор в Труа заставил теоретиков власти снова задаться вопросом об истинной природе Короны и о правах, которые распространяются на нее. Нормандец Робер Блондель в «Ответе доброго и верного француза народу Франции» произвел критический анализ договора 1420 г. В своем большом труде «Права Короны во Франции» он определил принципы в свете реально переживаемой ситуации. Тоже самое сделал Жувенель в речи, написанной для Штатов 1440 г. Другой юрист, Жан из Терр-Руж, показал в «Трактате о наследовании Короны» беспочвенность притязаний Ланкастера. Вся эта литература, где ход мыслей подчинен строгим правилам (большая часть которой еще труднодоступна, поскольку содержится в разрозненных рукописях или в старинных изданиях), тем не менее знакомит нас как с людьми, так и с сущностью политической проблемы. Надо еще вспомнить настоящий трактат по международному праву — «Древо сражений» Оноре Боне. Эта кодификация военного права и этот менее бесполезный, чем может показаться на первый взгляд, труд ценны для понимания психологических пружин, определявших исход многих переговоров и многие политические решения.
Мы не можем в этом обзоре перечислить все документальные источники по вековой истории франко-английского конфликта, так повлиявшего на феодальный мир, что нужно было бы упомянуть все европейские архивы и все публикации на основе их материалов. Даже внутреннюю историю воюющей Франции, основанную прежде всего на документах, хранящихся в Национальном архиве, в большинстве архивов департаментов и во многих муниципальных архивах, нельзя написать без обращения к бельгийским архивам — Генеральному архиву королевства. Государственному архиву Гента, Муниципальному архиву Брюгге и т. д. — и к английским архивам, в частности, к финансовым сериям Государственного архива Великобритании (Public Record Office), без которых нам не хватало бы основных источников сведений об управлении областями, находившимися под властью Плантагенета, а потом Ланкастера. Наконец, необходимо напомнить, что полное исследование того времени предполагает использование Ватиканских архивов. Поэтому здесь можно будет найти лишь краткий список основных систематических публикаций. С другой стороны, многие документы содержатся в приложениях или в оправдательных документах в трудах, упомянутых в библиографии далее.
Судебные документы позволяют не только познакомиться с делами, которые разбирались судом. Благодаря историческим изложениям мотивов, представляемым сторонами и частично воспроизводимым в приговорах, протоколы судебных заседаний становятся кладезем сведений о социальных структурах, демографии, ментальностях. В настоящее время немыслимо систематическое издание тысяч протоколов, которые сохранились во Франции и которые часто полезны для историков, но читатель может обратиться к некоторым ярким публикациям и даже к изданиям отдельных уникальных документов, как, например, документы обоих процессов Жанны д'Арк.
История войны — и история трудностей, переживаемых городом и деревней во времена военных действий, — очень явственно отражается в финансовых документах. Уже упомянутые «Ордонансы» и «Календари» содержат основные регламентарные тексты из фискальной и монетной сфер. Счетные книги и налоговые реестры позволяют уточнить реальные расходы и доходы. Еще не подготовлено ни одной систематической публикации значительных серий квитанций и «смотров», хранящихся в фондах Казначейства (Exchequer) в Государственном архиве Великобритании и среди «подлинников» Национальной библиотеки. Также есть лишь отдельные частичные издания местных счетов папских сборщиков налогов, счетов, в основном и составляющих серию «Collectorie» Ватиканских архивов. Зато сохранившиеся бухгалтерские документы Французского королевства сейчас как раз издаются, как и значительная подборка генеральных счетов Бургундии. Несомненно, материал, который могут дать местные, домениальные, а также муниципальные счета, еще нескоро будет исчерпан. Следует отметить, что удачным дополнением к муниципальным счетам, включающим богатую информацию о том, во что война реально обходилась населению, оказавшемуся под угрозой, представляют прекрасные серии, содержащие протоколы совещаний эшевенов и консулов. Мы можем упомянуть лишь отдельные примеры, полезным дополнением к которым стала бы региональная библиография.
Известно, насколько переписка способствует пониманию поступков или, по крайней мере, мотивов этих поступков. Историк Столетней войны, к сожалению, имеет в распоряжении мало столь ценных источников, и большая часть собраний документов этого жанра еще не стала объектом тщательного изучения. Это относится к серии «Ancient correspondence» Государственного архива Великобритании и отдельным торговым перепискам, информирующим нас о положении дел и мнениях. Документы, способствующие анализу экономической ситуации, чаще изучались, чем публиковались. Их пример — фискальная документация, приведенная ниже. Сеньориальные источники в этом массиве материала занимают привилегированное положение, но большие серии документов, относящихся к истории французской торговли, еще ждут своего издателя. Английские эрудиты в этом нас значительно опережают. Тем не менее представление о разнообразии этих исторических источников можно получить по нескольким работам, краткий список которых претендует не более чем на показательный характер.
Ни одно из художественных произведений того времени не безразлично к обществу, которое, в зависимости от жанра, представляет собой основную тему или просто фон. Наряду с последними героическими песнями и первыми романами, лирическими поэмами и трактатами об искусстве умирать можно упомянуть два труда, чтение которых знакомит с образом жизни двух социальных сред, получивших четкую характеристику.
|
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх |
||||
|
|
||||
