Глава пятая

Затаились в степи

(6 октября — 18 ноября 1942 г.)

Готовились к маршу в новый район сосредоточения. Должно быть, доукомплектуют нас людьми и боевой техникой. Тогда на что-то и будем способны. Еще до рассвета первыми позавтракали командир роты Михайловский, командир ремвзвода Гуленко, воентехник Ген и подполковник Иванов. Последний на своей полуторке — ГАЗ-АА и наши на такой же собирались в дорогу. В кузове разместилась еще и охрана — красноармейцы с карабинами, гранатами. Все они уехали на рекогносцировку нового места. Приедут — узнаем, что нас ждет и где будем.

Донимал холод. Дул пронизывающий, влажный северо-восточный ветер с мелкими крупинками снега, временами очень сильный. Ветер срывал брезент с машин, пилотки, продувал насквозь. И прятаться от него некуда было. Мерзли в кабинах водители — дверцы были без стекол на машинах ГАЗ-АА и ЗИС-5. Плащ-накидки не удерживались на дверцах, срывались ветром. Шинель не согревала. Многие забирались под брезент в кузовах грузовых машин поверх грузов. У меня постоянного места не было. Я бы мог пристроиться в одну из спецмашин, но за мной был хвост больных, перевязки, и меня не брали в постоянные квартиранты. Пока не знаю и не представляю, как будем приспосабливаться к холоду. В перспективе те же машины с открытыми кабинами, улица, степь, редкие кустарники и небо над нами. Хотя бы выдали теплое белье. А впереди зима…

Вчера поздно вечером приехали квартирьеры. Сегодня до завтрака командир роты собрал командиров взводов и отделений. Сказал, что предстоит совершить ночной марш свыше ста километров предстоящей ночью. Бригада следует двумя колоннами. Наша рота вместе с тылами — все виды складов. Придаются для охраны колонны два танка Т-60 и одна машина автоматчиков из МСПБ[1]. Кроме вероятного противника, в степи рыскают банды калмыков, нападающие на единичные, без должной охраны, наши машины. В степи орудуют несколько банд, сформированных недовольными советской властью. Возможно, они и связаны с немцами. Впредь машины наши будут следовать группами не менее трех под усиленной охраной. Водителям приказано карабины держать на коленях перед собой и быть очень внимательными в пути.

Во второй половине дня прибыли в поселок Зергента. Там уже находилась остальная часть бригады, которая ушла раньше нас и другим маршрутом. Они ничего не знали, что случилось с нами. Попали мы в сложную ситуацию, но все обошлось благополучно.

Шел холодный моросящий дождь. Наконец остановились у кустарника возле какой-то балки. Все оставались на местах, сидели, укутавшись от дождя, где кто ехал. Кому удавалось — дремали. Близился рассвет.

Оказалось, что вторую половину ночи стояли рядом с обозом румынской кавалерийской бригады, думая, что это наши. И они, должно быть, думали, что это подошло их подразделение. И перед рассветом, когда спускались в балку справлять естественные надобности, наши услышали не русскую речь, ржание лошадей и стали беспорядочно стрелять, не предупредив наше командование, что всполошило всех. К счастью, они больше испугались, особенно дружных очередей автоматчиков и вышедших наших двух танков. Румыны, это были они, стремительно сбежали, оставив повозки с фуражом, продуктами, несколько автомашин, свыше десятка трупов. Наши бросились собирать трофеи: продукты, одеяла, плащи. Фураж свезли в одну кучу и подожгли. Михайловский приказал все продукты сдать на продсклад, что в основном и сделали. Часть продуктов оставили у себя. Последовала команда построиться всему личному составу. Перед строем выступил подполковник Иванов. Он был старшим этой группы. Он сказал, что мы потеряли бдительность и могли поплатиться жизнью. Караул не заметил врага, вернее, принял его за своих. При обнаружении противника нужно было доложить командованию, а не предпринимать беспорядочную стрельбу, чем подняли панику в своих рядах и испугали противника, дав ему возможность убежать. Приказал вытянуть колонну и быть готовым к маршу. Машину автоматчиков и один танк поставил впереди, другой танк замыкал колонну, и мы двинулись в моросящую непроглядную степь.

Всю дорогу и весь вечер обсуждали случившееся, которое обрастало новыми эпизодами. Один краше другого. Выходило, что наша рота технического обеспечения бригады, усиленная двумя танками и группой автоматчиков, обратила в бегство не то полк, не то бригаду румын, не то черт его знает что. А был, видимо, всего-навсего обоз с фуражом. И то здорово! Несмотря на нудный моросящий дождь, настроение у всех было преотличное. Мы только что одержали победу над врагом!

Как это принято, после любого боевого эпизода, окончившегося победой над противником, обычно представляют отличившихся при этом к правительственным наградам. Возможно, и этот момент не упустят, если его как следует распишут, и будут составлять списки на награды. Кого внесут в наградные листы? Пусть уж это будет заботой командира.

Колонна остановилась на окраине поселка Зергента. Отлучаться от машин не разрешили. Так всю ночь и простояли на окраине. Погода не менялась: мелкий моросящий дождь и периодические порывы сильного холодного ветра. Видно, решался вопрос, где нам располагаться. Поселок был забит подразделениями нашей бригады. В каждом доме поселка жили местные жители — калмыки.

Командир роты сообщил, что роте предстоит этой ночью совершить марш в район, где будем какое-то время находиться, пока бригада будет получать пополнение. Нам надлежит там развернуть мастерские и ремонтировать технику. Условия жизни у нас будут особые. Все работы, передвижения, выезды и приезды будут проводиться ночью, а днем все должно замереть, чтобы противник не догадался о существовании там воинского подразделения. Он приказал готовить машины к маршу, ждать его приезда и убыл на рекогносцировку нового района нашей дислокации. Я сделал почти все перевязки личному составу на улице возле транспортной машины, проверил продукты для ужина, место забора воды и ушел в медсанвзвод. Взял с собой водителя Суляна. Я давно ему обещал взять с собой. По дороге узнал, что Сулян там бывал, и неплохо Александра его встречала, но всегда была занята и толком поговорить не удавалось.

— Как поговорить, с каким толком? — спросил я его.

— Просто так. По душам поговорить. Как это было, когда первый раз ее привез в бригаду. Темнит она. Нет той прежней искренности. Разобраться хочу.

Возможно, она и была к нему ласковой, когда он ее привез в бригаду. Ночь они вместе провели, как он рассказывал. Были внимательны друг к другу еще какое-то время. На что он может надеяться? В этом и решил разобраться.

В калитку вошла доктор Майя.

— Ее вызывал Максимов. Она от него. Он ее слопает тихой сапой. Смотрите, не прозевайте! — шепнула мне Панченко.

— Он для меня сильный соперник, — заметил я.

— Здравствуйте, коллеги! — Майя подошла к нам. — Кто сильный соперник и в чем?

Значит, услышала последнюю фразу.

— Батальонный комиссар Максимов сильный соперник. В любви, — выпалил я.

Она остановилась, уставилась на меня.

— Зачем вы так больно? Вы, вы, вы жестоки. Все! Это же мои муки, моя рана, а вы туда же солью. Никакой поддержки. Одно зубоскальство. В бездну провалишься — никто руку не протянет, еще подтолкнут. Ждете спектакля на чужом несчастье?

И со слезами убежала в другой дворик.

— На больную мозоль наступили. Трудно ей, бедняжке, — сказала Панченко. — Куда ей деваться? Видно, припер к стене. Я пошла к ней.

— Скажи мне, у тебя с ней какие-то отношения? — прервал мои мысли Семен.

— Я отношусь к ней с большим уважением, как к товарищу. Панченко пошутила, говоря, что я сохну по ней. Максимов ее добивается, и ей все труднее устоять. И мы попали в это ее больное место. Как бы ей помочь? Честно говоря, я на все для нее готов, но она против. Была против.

— Чем же ты ей можешь помочь? Если он решит, то своего добьется. Никуда ей не деться. Садовский же сошелся с доктором Ложкиной, и живут открыто, как муж с женой.

— Он может жениться на Зое, если останутся в живых. Они оба холостяки, и их можно не упрекать. А вот Максимов как смеет приставать?! Да где его совесть? Она еще молода, у нее жених, и куда он лезет, старый и женатый?

— Захочет — влезет. Чем же ты ей хотел помочь?

— Мог бы, если бы она захотела. Не поймешь, что они хотят. Уверен, твердо уверен, что с ним она не хочет сходиться. Она ему категорически отказала, но он пристает.

Подошел красноармеец Сулян.

— Доктор, пошли к себе. Я все решил. Здесь для нас никого нет. Наши женщины еще подрастают, и если мы уцелеем в этой войне, то они нас дождутся. А тут у нас никого нет. Пошли.

— Мне надо задержаться. Иди, я скоро буду. Будь здоров, Семен, до встречи!

Пошел в другой дворик, где расположен личный состав медсанвзвода. Встретилась медсестра. Широко улыбнулась мне — сама любезность — и с ухмылкой спросила:

— Вам кого?

— Где тут доктор Майя?

— Она нуждается в утешителе, там ее найдете, — и указала на крыльцо.

Я попал в прихожую, если так можно назвать место, где зимой держат скот. Услышал слева за дверями голос Панченко и вошел в комнату. Майя лежала на кушетке.

— Чего пришли? — спросила Панченко. — Обидели и пришли.

— Никто не хотел обижать. Решили пошутить, а вышло боком. Майя, извините, что моя неудачная шутка причинила боль. Не хотел я этого. Вы знаете, что не желаю вам неприятностей. Напротив, только добра хочу. Случилось что? Скажите!

— Ничего пока не случилось.

— Зачем же вы к нему ходите?

Она села на кровать. Ожидал, что выгонит или разразится бранью. Но она спокойно ответила:

— Таблетки ему нужны.

— Пусть их носит Иванов.

— Приказывают мне. Кроме таблеток ему надо измерять давление, а это только я могу правильно делать, — сказала она.

— Там же рядом доктор Ложкина, имею в виду у командира бригады. Пусть она и ему меряет давление.

— Он считает, что лучше всех я ему меряю давление, и ему сразу становится лучше, — и чему-то улыбнулась.

— Вы можете серьезнее? — начал я, запинаясь.

— Могу.

— Вам это ничем не грозит?

— Чувствую, что грозит. Все уже смотрят на меня, как на потенциальную любовницу. И мне все труднее.

— Не ходите к нему.

— Но он настаивает и присылает за мной.

— И вам это начинает нравиться.

— Нет. Нет! Не обижайте меня! Прошу…

— Зачем же держитесь за эту нить? Вам кушать приторно и бросить жалко. Кончать сразу надо!

— Она же подчиненная, и как не пойти, если просят оказать помощь. Как можно кончать сразу? — вмешалась доктор Панченко.

— Можно. Я предложил выйти за меня замуж. Фиктивно для себя, для нас, а для всех на законных основаниях, и пусть все об этом знают. И Максимову об этом сказать. Что любим друг друга и мы — муж и жена. Можно и расписаться, не жить вместе, иногда встречаться на людях, а после войны разведемся и каждый — свободная птица. Не выход ли это из создавшегося положения? А она отказывается. Вот и вся история, — закончил я одним дыханием.

— Оставьте меня! Я сама разберусь, — залилась она опять слезами.

— Хорошо, оставляю. Если надумаете — рассчитывайте на меня. Другого я придумать в этой обстановке не могу.

Я встал и пошел к выходу.

— Подождите!

Майя вскочила с кушетки, бросилась ко мне, припала на колени, схватила мои руки и стала их целовать, обливать слезами.

— Спасибо, дорогой мой человек, я все обдумаю… Не могу я, в конце концов, поймите же, не могу я связать вас браком со мной, пусть и фиктивным. Это противоестественно. Как жить в обмане!? Как притворяться? Это и бессовестно, подло. Наконец, подло по отношению к вам. Не знаю, не знаю, как быть… Ранили б и попала бы в госпиталь, потом в другую часть или убили б, — и залилась слезами.

Пока шли все эти причитания, слезы, я поднял ее на руки. Очень хотелось прижать к себе, поцеловать, но я сдержался, опустил ее на кушетку, прикрыл одеялом и пошел к дверям.

Ночью совершили марш по калмыцкой степи. Ни одного населенного пункта по пути нашего следования не видел. Всю ночь не спал. Был старшим машины и следил, чтобы водитель не уснул и не врезался во впереди следовавшую машину.

Все думал о Майе. Люблю ли я ее? Мог ли я состоять в фиктивном браке с ней? Как бы это выглядело? Действительно, это не так просто. Если муж и жена, то надо быть вместе или хотя бы временами вместе, уединяться. Она более благоразумная, чем я, видно, правильно поступила пока, что не согласилась на мое предложение.

Рано утром еще затемно подъехали к какому-то поселку, населенному калмыками. Машины растолкали в две большие кошары, где еще недавно стоял скот. С нами прибыл инженер-подполковник Иванов. Он строго предупредил, что наше пребывание в поселке должно быть скрытым от врага и вообще от людей. Для этого все ремонтные работы будут проводиться в основном ночью. Срочные работы будут проводиться и днем, но только в кошарах. Передвижения по поселку личного состава днем запретили, как и движение автомашин и другой военной техники. Кухни разместили в одной из кошар, выделив и огородив для них определенный угол. Запретили гражданскому населению отлучаться из поселка. На дороги, ведущие в поселок, выставили караулы, укрыв их в наспех выкопанных убежищах. Предупреждали население, чтобы никуда не отлучались из поселка.

Интересовала эпидемиологическая обстановка. Пока заметил много больных трахомой, особенно старшего возраста, были больные и среди детей. Подобрали место для медицинского пункта поближе к кошарам в одном из домиков. Он состоял из двух половин. Одну половину из двух комнат уступили нам, в другой половине осталась жить семья: муж с женой и двое детей. Медицинскую помощь оказывал в одной из двух кошар, где оборудовал специальное место. Личный состав расположился в кошарах, кто где. Большинство у стены уложили солому, на ней и располагались. Ремонтный взвод для себя сделал нары, покрыл их соломой, брезентом, и пригрелись друг к другу. Кто располагался в кабинах машин, кто в спецмашинах. Устраивался, как всегда, кто как мог.

Перед ужином построили роту. Командир сообщил, что Президиум Верховного Совета СССР принял постановление «Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии». Для всех политработников, как и для командиров Красной Армии, вводились общие воинские звания и знаки различия. Отныне к Титову нужно обращаться по воинскому званию: «Товарищ заместитель командира по политической части» и уже не «товарищ комиссар». Для нас какое это имело значение? И так он дрожал перед командиром, во всем ему угодливо подчинялся, и мы не чувствовали, чтобы комиссар постоял за кого-нибудь, даже за себя. Сейчас вообще никто не посмеет возразить в чем-либо командиру. Единоначальник!

В кошарах строили нары для всех взводов по образцу ремонтного. Кошары не топились, но и ветер там не гулял, как на улице. Весь день ушел на размещение личного состава, на оборудование мест для ремонта техники. Ни я, ни мои товарищи не понимали, зачем такая конспирация. Говорят, такое было распоряжение вышестоящего командования. О нас никто не должен знать.

Пошли спокойные и нудные дни. Ремонт машин производили ночью. Развод караула через двенадцать часов в темное время суток рано утром и вечером. Получили задание выкопать невдалеке от кошар в небольшой балке капониры для машин с горючим и укрытия для боеприпасов — склады бригады. Работы намечены на следующие ночи. Для ужина не хватило запасов воды. Командир не разрешил набирать в светлое время суток, хотя колодец был в 100 метрах от кошар и к ужину не было чая. С наступлением темноты набрали воду, и ужин затянулся допоздна. Прием больных, спать и отдыхать приказали только в кошарах. Условия для всех были очень тяжелые.

Хлеб кончился. Пошли сухари. И тоже с песком. Крупа в основном пшенная в большом количестве, немного гороха и перловки. Овощи — лук, картофель сушеные. Пшено идет и на суп, и на кашу. Консервы. В первые дни было свежее мясо, а сейчас не подвозят. «Гуляют» бычки и коровы в степи. Бить не разрешают. Подбирают их калмыки в свои стада. Поднимали вопрос перед командиром роты, но он категорически запретил стрелять их.

Очень тяжелое положение в Сталинграде. Кровопролитные бои идут в городе. Немцы во многих местах вышли к Волге. Тут решается и наша участь. А что толку, что мы зарылись здесь в степи. Или еще будет толк? Важное значение имеет сейчас Сталинград. Его должны удержать и, видно, нас также готовят для этого. Дело за танками. Их пока нет.

Ночью копают капониры для машин, боеприпасов и отдельно хранилище для горючего. Копали все, за исключением наряда. Основное орудие производства — лопата и лом.

Большая группа красноармейцев и командиров столпилась у одной машины, выглядевшей довольно странно. Вся кабина ГАЗ-АА была обита шкурами крупного рогатого скота разного рисунка и цвета. Дверцы кабины этой машины были открытые сверху и обтянуты брезентом внизу, как и крыша кабины. Сейчас вся кабина была в шкурах. Шкуры были еще сырыми, специфически пахли. Они не были вычищены, а просто просолены и подсушены, куски шкуры лежали и в кабине под ногами. Машина была Федьки Бяширова. Это он ее так утеплил. Всем было ясно, что так будет теплее в рейсах к зиме, а холода уже давали о себе знать. Идея всем понравилась, и недостатка в высказываниях не было.

— Ну и зверя заимел! Фриц шарахаться будет от такого чудовища. Подумает, новое оружие появилось.

— Даешь, Федька! Страху на всю степь нагонишь.

— Сколько бычков перевел на свою зверюгу?

Невдалеке стояли Манько с Геном и что-то горячо обсуждали. Командир роты был у себя в машине в другой кошаре. Манько пошел за ним и вскоре привел его, замполита и Китайчика. Командир молча осмотрел кабину снаружи и внутри и сказал, что идея нравится. Доложит зампотеху бригады и, если разрешит, то все открытые машины утеплим таким же образом. И мясо будет. Весь день обсуждали это событие.

Земляных работ было еще много. Ночью пришли машины с боеприпасами. Их разгрузили, уложили в одно убежище, накрыли брезентом. Машины убыли. Говорили, что в следующую ночь еще привезут, а нас торопили с работой. Поняли, что не зря она делалась. Под утро еще затемно снял пробу пищи — опять пшенная каша с мясными консервами, сухари, чай. Позавтракал и занялся перевязками. Их было очень много на этот раз. После завтрака построили личный состав. Командир роты обошел строй и обратился ко мне:

— Доктор! Чего перевязал почти всю роту? Если не руки, то шею. Всех больными сделал. Говори, в чем дело?

— Мозоли натерли, а на шее фурункулы и в других местах. Нужно рукавицы выдать людям. Так совсем испортят руки, — тихо добавил я.

— Рукавицы получили для перехода на зимнюю форму одежды, — отозвался старшина роты Николаев.

— Сколько пар рукавиц получили? — спросил командир старшину.

— Хватит на всех.

— Вот всем и выдать рукавицы через командиров взводов и пусть берегут и на зиму. Командиры взводов! Получить рукавицы и через 15 минут убыть на работы. Разойдись!

Приехал старшина Кругляков и поразил нас неожиданным известием. Они были обстреляны в пути сюда группой наездников-калмыков из винтовок в районе оврага, мимо которого частью идет дорога на Зергента. Не слезая с лошадей, обстреляли машину и когда из кабины Кругляков ответил выстрелами из карабина, они скрылись в овраг. Кабина и кузов машины местами были пробиты пулями. Это уже не первый случай в бригаде, и об этом предупредили нас. Кругляков привез из продсклада бригады крупы, консервы, сушеные овощи, сухари. Мы ушли отдыхать, обсуждая и возмущаясь случившимся.

Отдельно на противне жарилось свежее мясо и картофель для командира и его подручных. После ужина политрук Титов оставил всех возле кухни и зачитал свежие газеты, которые привез Кругляков: «Сын Отечества» 51-й армии и «Сталинградский воин» — газета 57-й армии.

В обсуждениях после читки газет и во время ночных работ спрашивали себя: зачем нас прячут в этой глуши?

Скрытость нашего пребывания, неизвестность цели, изнурительная работа неблагоприятно сказывались на настроении людей. Очень переживал Николай Манько из-за отсутствия писем от жены, заметно сник человек. Да и для всех нас нужна была какая-то разрядка. И Саркисян придумал организовать «день рождения Манько» без его ведома. Решил сделать ему сюрприз и нам доставить удовольствие, чтобы несколько разнообразить нашу монотонную жизнь. Попросил меня провести это мероприятие в медпункте. Организацию стола взял на себя Костя Наумов. Договорился с хозяином дома, где размещался медпункт, о помощи продуктами, за что обещал поблагодарить его. Были и баранина, говядина, овощи и, конечно, алкогольная жидкость — калмыцкий самогон (надо отметить — отвратительного запаха и вкуса, но никто не отравился).

Вечером, после распределения объема работ личному составу на ночь, собрались в медпункте Саркисян, Ген, Манько, Наумов, старшина «Крошка» и я. Когда стали поздравлять Николая, он удивился и заявил, что никакого дня рождения в этот день у него нет. Саркисян признался, что это он придумал, чтобы внести какое-то разнообразие в нашу жизнь и встряхнуть от уныния Николая. Затею одобрили, Саркисяна и Наумова поблагодарили. Хорошо посидели.

Поговорили о наших делах, об обстановке в Сталинграде, высказали уверенность, что нас ожидают важные события после укомплектования бригады, что наше пребывание в скрытости в этом районе имеет какой-то стратегический смысл. Вскоре все направились к личному составу и включились в ночную работу.

Трудно работалось в эту ночь. Возможно, баранина с добавками была тому причиной. Устали люди, выбились из ритма жизни, и днем не удавалось толком отдохнуть.

Все же старались, но результаты были низкие. Калмыков сказал, что земляных работ еще много.

После завтрака сделал перевязки всем в одном из уголков кошары, кому лекарства дал. Ушел в поселок. Там меня ждали женщины и дети. Уже не первый раз. Кому перевязку сделать, но были и больные. Страдали кожными заболеваниями. Были случаи чесотки. Мне нечем было ее лечить. Рассказал личному составу роты о трахоме, чесотке, как уберечься от этих болезней. Были больные с хроническими заболеваниями дыхательных путей — бронхиты, возможно и туберкулез. Медицинского работника в поселке не было. Старался не отказывать в помощи местным жителям по возможности.

Ушел в медпункт. Манько и Наумов уже отдыхали. Стоял сильный запах табака со вчерашнего дня. И они добавили своим куревом.

— Ну и воняет табаком у вас. Проветрим, — и я открыл окно. — Знаете что, хлопцы. Давайте бросим курить. Ввели сахар вместо табака. 300 граммов сахара на человека в месяц. Будем сахар получать. Здоровее будем. Идет?

— Я согласен, как ты, Костя?

— И я попробую.

— Не пробовать надо, а разом решить. Иначе не получится, — проговорил я. — Предлагаю пари на три литра самогона. Кто первый нарушит, ставит три литра самогона. Нужна такая мера. Кто за?

— Согласны, — ответили оба, — начнем с завтрашнего утра. Сегодня накуримся до одури и баста, — заключил Костя.

— Пусть с завтрашнего дня, — сказал Манько. — У меня не было сильной тяги к курению. Курил из-за моды, чтобы поддержать компанию. Думаю, что легко смогу бросить.

— Итак, с завтрашнего дня.

Из штаба бригады поступило распоряжение отправить в Зергента, в техчасть бригады, одного воентехника-автомобилиста и с ним пять водителей для получения машин ЗИС-5 для нашей роты и обеспечить их сухим пайком на трое суток. Из воентехников назначили Костю Наумова. На машине ГАЗ-АА ночью они уехали. Костя настоял и получил сухой паек на пять суток. Водители были все вооружены карабинами, Костя, кроме пистолета — еще автоматом.

Участились случаи обстрела наших машин.

Приехавшие под утро из Зергента и Ханата водители с боеприпасами сказали, что из этих мест и других населенных пунктов идет эвакуация всего населения. Должно быть, ожидается крупное наступление немцев.

Внес ясность приехавший несколько позднее инженер-подполковник Иванов. Он сообщил, что есть приказ командующего Сталинградским фронтом о выселении гражданского населения за пределы 25-километровой фронтовой полосы от линии фронта, куда попали и эти населенные пункты. По поводу работ объявил благодарность личному составу и сказал, что нужно еще сделать хранилища для горюче-смазочных материалов. Это работа на две ночи. После чего начнет прибывать военная техника и роте надлежит заняться ее обслуживанием и ремонтом. Одобрил инициативу Феди Бяширова и разрешил утеплять кабины машин шкурами. Шкуры доставать по своей инициативе. Я попросил разрешения работы производить днем и дать возможность людям отдыхать ночью. Он возразил, сказал, что приказ о выполнении всех наружных работ только ночью отменить не может и все остается в силе. Предупредил о повышении бдительности по охране машин и в рейсах. В мотострелковом пулеметном батальоне был ранен водитель в районе Дербен-Худук. Шныряют банды калмыков на лошадях. Обстреляют и скрываются в балках, оврагах, куда автомашинами нельзя пройти. Из армии выделена специальная группа по уничтожению этих банд.

Подобрали группу по отстрелу крупного рогатого скота в степи для заготовки шкур для утепления кабин. Старшим назначили старшину автовзвода «Крошку». Таежный охотник, должен с этим делом справиться. А главное — появится свежее мясо.

После того как был командиром назначен объем работ на предстоящую ночь, замполит Титов сказал нам, что на роту выделили из бригады восемь посылок, которые прислали трудящиеся Ярославской области воинам-сталинградцам. В Зергента была делегация швейной фабрики — группа женщин, которые вручали подарки и посылки воинам. К нам решили их не возить, а посылки прислали.

— Кому их вручать? — спросил замполит.

— Лучшим, конечно, — послышались голоса.

— А кто лучший? Все стараются.

— На каждый взвод по посылке выдать. А там уж командир пусть решает кому, — предложил замполит.

— Давайте так сделаем, — предложил Саркисян. — После ночной работы перед завтраком разложим содержимое посылок на верстаках в ремонтной кошаре. Пусть каждый возьмет, что ему понравится. Условие: брать только одну вещь. Пускать в первую очередь самых работящих. Сразу после работы, вернее, кто первый выполнит задание.

— Хорошо придумал.

— Молодец, Самсон!

— Не Самсон, а Соломон. Царь такой был мудрый у древних евреев.

— Пусть Соломон, но по справедливости придумал.

— Так и сделаем, — решил командир. — Замполит, организуешь это дело. Все свободны. Вывести людей на работу.

Утром пришли все к ремонтной кошаре. Здесь всех построили в шеренгу по два человека. Порядок построения объявил старшина Николаев. Первым — ремонтный взвод, затем автовзвод, электрики и все остальные. Завели всех в кошару.

Перед строем на верстаках, на примитивных полках из досок между ними, было разложено содержимое посылок. Были тут носки грубошерстные, варежки, кисеты, пачки махорки, кусочки мыла, щетки зубные, одежные и сапожные щетки, вязаные шапочки, крем для обуви, карандаши, бумага, конверты, подворотнички, носовые платки, полотенца, шарфы, ложки, ножницы, нитки, красиво расписанная кружка, и среди всего этого восседала детская кукла. Люди как-то размякли, глядя на все эти домашние предметы. Вспомнился дом, близкие, родные. Некоторые зашмыгали носом, стали протирать тыльной стороной ладони глаза.

Каждый думал о своем доме, близких. Не стеснялись смахнуть слезу, вытереть глаза платочком или ладонью, стали покашливать. Последовала команда:

— Брать по одному предмету, который понравился. По одному шагом марш вдоль верстаков!

Тронулись по одному вдоль верстаков. Каждому что-то досталось. За завтраком делились впечатлениями, пошучивали друг над другом. Вспоминалась домашняя обстановка, мелочи домашнего обихода. Видно, этот эпизод с подарками заставил каждого вспомнить дом, своих родных и близких. Где они сейчас и как им живется? Увидимся ли? На этот раз мало кто лег отдыхать. Писали письма, вспоминали дом, говорили о близких. Без команды люди пошли в мастерские к технике, стоявшей на ремонте, хотя имели право на отдых до обеда.

Появились туши свежего мяса — результат заготовки шкур. Последних было все мало. Ездили к гражданскому населению и кое-что набрали. Договорились с каким-то убойным пунктом, где будут шкуры для наших оставлять. Выделывать их не могли. Просаливали и высушивали на ветру. Шкуры становились жесткими, как листы железа.

Как бы то ни было, «стадо» странных зверей — такой вид имели наши машины — увеличивалось. Ветер не так уже гулял по кабине.

Прошлой ночью закончили земляные работы. Надолго ли? Но стало легче. Решили в этот же день провести помывку личного состава и стали к этому готовиться. Приготовили две бочки для холодной воды. Два брезента. Одним опоясали четыре дерева и прикрепили его гвоздями. Вторым накрыли сверху крышей и опустили край на образовавшийся от первого брезента просвет — вход с пологом. Получилось что-то наподобие юрты. Набросали на пол ветки и сделали сток для воды. После ужина в кухонных котлах согрели воду, и всю первую половину ночи шла помывка людей. Запускали группами по семь человек, а дежурные из каждого взвода носили им холодную и горячую воду.

На этот раз выдали всем новое белье. Вместо пуговиц на нательной рубашке и кальсонах у пояса и внизу были завязки. Неудобны были: натирали ноги в голенях и если завязывались узлом, то трудно было их развязать, и их обрывали.

С нашей попутной машиной прибыли пять наших водителей, которые ездили с Наумовым. Они доложили, что автомашины не получили. В Зергенте Наумову выдали разнарядку, доверенность и направили в Ханату, где они должны были их получить. Но почему-то машины им не достались, и Наумов с водителем решили остаться там и ждать следующую партию. Остальных водителей отправил попутной машиной, считал, что доберутся в роту. Причитающуюся часть сухого пайка им не выдал, все оставил себе. Водители голодные, очень ругали Наумова, сказали, что он остановился у какой-то женщины, привозил ей от ее родственников картофель в тот день, когда должны были получать машины, пропьянствовал и прозевал их.

Не так уж далеко от фронта оказались мы. Около полудня услышали гул самолета, вовремя ударил гонг, и каждый из нас затаился, где был. В небе появилась «рама». Зловещий «Фокке-Вульф» — немецкий разведывательный самолет, после которого, по имеющемуся у нас опыту, хорошего ждать не приходится. «Рама» облетела поселок и окрестности вокруг, вернулась и сбросила две небольшие бомбы. Одна упала на площади поселка у колодца, где женщины стирали белье. Возле них были и дети. Среди них были ранены две женщины и ребенок. Вторая бомба упала у края одной из кошар транспортного взвода. Выворотила угол кошары, осколками побила стоявшие там колесные машины. К счастью, люди не пострадали. В момент облета никто не выскочил из кошар и не болтался по поселку. Считали, что самолет не заметил наличие военного гарнизона. Убежища только накануне прикрыли большими защитными сетками.

Оказал помощь пострадавшим женщинам и девочке.

После ухода «рамы» командир всех собрал и строжайше запретил днем выходить из кошар. Приказал выставлять караул в блиндажи у въезда в поселок в темное время суток и менять его два раза в сутки, также в темное время. На время несения наряда брать с собой сухой паек и воду. В случае появления «рамы» или других самолетов противника не стрелять, чтобы не выдать свое присутствие в этих местах.

Выехал прошлой ночью в поисках Наумова старший воентехник Александр Ген. Подполковник Иванов, зампотех бригады, приказал отправиться в Ханату, найти там Наумова и немедленно доставить в штаб бригады в Зергенту. Узнать, почему не получил машины, не пропала ли разнарядка, когда можно ожидать получение машин и другой военной техники.

Воентехник Ген поехал с одним из водителей, который в прошлом был с Наумовым и знал, где он остановился.

Привезли ночью партию шкур из какого-то убойного пункта. Шкуры издавали очень зловонный запах, распространившийся на всю кошару. Решили их замочить, смыли соль, кровь, очистили часть жира и оббивали кабины сырыми шкурами. Так было удобнее с ними работать. Страшные выходили «звери». Главным консультантом был, конечно, Федя Бяширов.

У меня уже были на исходе перевязочный материал и медикаменты, о чем доложил командиру роты и просил уже не первый раз разрешить мне съездить в медсанвзвод.

— Не буду тебя отпускать сейчас. Это почти на двое суток. Днем же не поедешь. Напиши заявку и передай Калмыкову. Я с ним этой ночью поеду, и через два дня он тебе все привезет.

Ожешко устанавливал печку в кошаре. Сделал он ее из двухсотлитровой бочки из-под бензина. Обогревались возле нее, но кошару обогреть она не могла. Становилось все прохладнее, дул насквозь пронизывающий влажный ветер.

Вернулся Саша Ген. Подполковника Иванова не застал и приехал сюда. Доложил о своей поездке командиру роты и зашел к нам. Мы с Манько узнали следующее.

Ген справлялся у представителей армейской автослужбы в Ханате. К ним обратился Наумов утром 18 октября. Ему ответили, чтобы он за машинами явился к вечеру, но он не приходил. На следующий день он также не явился, и они перераспределили автомашины другой части. Когда пришел к ним Наумов, ему сказали, что машины отдали другой части, так как он не прибыл в указанное время. Ему приказали убыть в часть и ждать там следующей разнарядки. Он приходил к ним еще раз, и они повторно приказали ему убыть в часть и там ждать. Нашел Наумова по указанному водителями адресу. Он был пьян, как и хозяйка, у которой он остановился. От водителя Ген узнал, что Наумов сошелся с этой женщиной, привозил ей картошку от родственников, уголь. Наумов сказал, что его обманули, отдали машины другой части, и он решил ждать следующую партию машин. Ген сказал ему, что подполковник Иванов приказал, чтобы он с ним вернулся в штаб бригады. Наумов не согласился выполнить приказ, сказал, чтобы Ген уехал и что через какое-то время выедет следом за ним. Ген был вынужден уехать один. Слил Наумову часть своего бензина, чтобы тот мог добраться до Зергенты или к нам в роту.

Под утро приехал Наумов, ввалился в медпункт, где спали я и Николай. Не раздеваясь и не разговаривая, лег спать на кушетку. Через два часа пришел посыльный от командира за Наумовым. Раскачали его, и он с проклятиями и матерщиной ушел за посыльным. У командира был подполковник Иванов и старший воентехник Ген. О чем там был разговор, не знаем — можно только догадаться по виду его, когда вернулся. Костя курил, на вопросы не отвечал, просто не замечал нас. Достал из шкафчика кусок хлеба, налил из фляги полную кружку какой-то вонючей жидкости, выпил всю, закусил хлебом, лег на кушетку, накрылся плащ-палаткой с головой и отключился.

Потом от Гена узнали, что состоялся очень серьезный разговор, и командир настаивал на предании его суду военного трибунала. Когда его отпустили, Иванов сказал, что доложит командиру бригады на его усмотрение.

Утром шел моросящий дождь. В нашей одежонке было уже холодно. Шинель не согревала. Грелись вокруг железной печки в кошаре. И у большинства личного состава работ определенных не было. Не проводились и ремонтные работы — нечего было ремонтировать. Техника не прибывала. Безделье расхолаживало людей, портило настроение, особенно ограниченное пространство пребывания — кошара. Трудились, как всегда, повара, и им помогали, остальные валялись на нарах, и сон уже не шел. Чаще слышна была матерщина. Письма не получали. Изредка газеты армейские и не очень свежие. По рукам шла газета «Красная Звезда» со статьей И. Эренбурга и стихотворением М. Светлова. Проникновенными были в нем слова, что и на нашей улице будет праздник! Трудились транспортники по обивке кабин шкурами, а основная масса стала скучать. Нередки были перепалки по пустякам. Народ нужно было чем-то занять. Быстрее бы дело!

Приехал Калмыков с командиром. Передал комплект перевязочного материала. Из медикаментов — мелочь. Сказал, что сами они сидят на полуголодном пайке. Был бы сам — вырвал бы больше и более нужное. Он взял, что дали. Спасибо и на этом.

Опять был случай обстрела водителей из нашей бригады группой наездников, как полагают, из местных жителей. Немцы или румыны не решились бы забираться в эти места в таком малом количестве. Завязалась перестрелка, и бандиты скрылись. Среди наших были раненые.

Вечером в медпункте произошел очень неприятный инцидент. Были у нас Ген с Саркисяном. Наумов выплеснул Гену всю свою гадкую душу, считая его виновником своего положения. Начал с того, что обозвал его гадкой мордой, что эта проклятая еврейская нация только пакостит русским, что Ген предал его, старался утопить, вместо того чтобы помочь выкрутиться из этой ситуации, в которую попал, как он считает, случайно, по обстоятельствам, мол, что не бывает с человеком. Далее говорил, что знал в Одессе парней его нации, с которыми дружил и дела делал, что это были пацаны что надо, горой стояли за Костю, а Ген, мол, выродок недобитый.

Наумов не успокоился и продолжал:

— Думали сплавить меня? Не вышло! Меня простили. Ты, — обратился он к Гену, — гнида проклятая! Таким евреям в Одессе не прощали.

Внезапно выхватил пистолет и выстрелил над головой Гена. Пуля оставила отметину в стене. Саркисян и Манько заслонили Гена. Наумов отошел к дверям, пистолет взял на предохранитель и вложил его в кобуру. При этом продолжал ругаться в адрес Гена многоэтажным матом, оскорблял его и его предков, пригрозил, что при удобном случае еще проучит его. И ушел. Все застыли. Так неожиданно все произошло. Через какое-то время Ген, побледневший, медленно произнес: «Одесский босяк. Выпустил накопившийся пар. Духа не хватило бы у него выстрелить в меня. Представил нас одесской шпаной и решил попугать и себя утвердить, пошляк».

Тут заговорили все с возмущением и осуждением. Разговор сводился к тому, чтобы пойти к командиру, все рассказать, дабы привлечь Наумова к ответственности — предать суду военного трибунала. Ген просил всех забыть этот инцидент, не вести нигде никаких разговоров. Мол, Наумов ничтожный человек, трус, не посмеет пойти на убийство своих, хотя и подлый человек. Предложил бойкотировать его и на этом поставить точку. Нехотя согласились с Геном. Каждый из нас чувствовал себя очень скверно. Осталось ощущение, что нас облили грязью. За что? Каково Гену? Он выполнил свой гражданский и воинский долг.

Немало раздумий было над тем, почему командование танковой бригады в боевой обстановке простило преступное поведение в эпизоде с автомашинами? Вспомнился эпизод с Наумовым, когда он с моей невольной помощью ограбил амбулаторию — заставил меня подобрать ему лекарство для лечения гонореи. И это был не последний подлый случай за период совместной службы в бригаде. Как впоследствии выяснилось, он был осведомителем «СМЕРШа».

Очень уныло шли дни. Больше лежали. Опять стало казаться, что до нас никому никакого дела нет. Свежее мясо кончилось. Бычков запретили бить в степи. Шкур достаточно навезли из какой-то заготконторы. Опять тушенка, селедка, пшено, сухари. Селедки было еще несколько бочек. Нехорошо припахивала, но ее выдавали или на завтрак, или на ужин. Входила в норму. С сухарями плохо шла. Пшено варили для личного состава в день два раза, а то и три. Мог быть суп пшенный и каша пшенная в обед. Иногда была только перловка — «шрапнель». На этом фоне рядом с общими котлами на противне жарилась свежая картошка с мясом, а в кастрюле — суп рисовый или с макаронами для командира и его окружения (заместитель, комиссар, уполномоченный особого отдела и попроще — старшина роты, командир хозвзвода, повара и мне предлагали). Я попробовал изменить это положение и кушать из общего котла, а командир грозился избавиться от меня и чинил мне ряд неприятностей. Даже маленький командир может позволить себе все. Никто ему не указ. А как же более крупные командиры, военачальники? В ответе ли за свои действия? На совести которых не только «бытовые» мелочи, а жизнь подчиненных им миллионов людей?

Год и четыре месяца длится война. Должен же быть ей конец, но когда? Трудно ждать и трудно ничего не делать, как мы сейчас.

Прошлой ночью прибыло пополнение. Шофера и ремонтники в основном, слесари и электросварщик. В большинстве более пожилого возраста, не воевали. Пополнились и другие подразделения бригады. Получили один «студебекер» и два «доджа». Первая очень мощная по размерам и силе машина, две вторые поменьше, все хорошей отделки, красивые. Долго любовались ими, прощупали каждую деталь. Кабины удобные для водителя. Должно быть, и в ходу хороши. Может заграница делать! Еще бы! Кровью не обливаются. Стараются для торговли. Закончим войну — не такие машины будем делать. Пока для нас это капли.

Ничего нельзя скрыть, тем более в маленьком армейском коллективе, где люди живут одной тесно переплетенной жизнью. В роте были шокированы случаем с Наумовым. Люди до мелочей все знали, хотя официальных разговоров или разборов не было. Горячо обсуждали между собой и все осуждали его поступок. Ни от кого не слышал сочувствия в его адрес. Особенно люди были возмущены оскорблением Саши Гена. Тот пользовался большим авторитетом и уважением у личного состава своей трезвой рассудительностью, степенностью, эрудицией и простотой. Хулиганская выходка Наумова в отношении его не оставила равнодушных. Возможно, под воздействием осуждающего общественного мнения и только поэтому Наумов попросил прощения у Гена, сказав при этом, что зря распалился тогда, а сейчас убедился, что гады водители, а не Ген, которые все разболтали в подробностях. Ген не стал с ним разбираться, сказал, что понял, кто он есть, и впредь знать его не желает. Командование роты и бригады пока этот поступок Наумова не разбирало, видно, решили из каких-то им ведомых соображений этот случай замять.

До завтрака дежурный передал, что вызывает меня командир роты. Что опять стряслось? Хорошего от его вызова не ждал. Постучал в дверь машины, зашел и доложил, что прибыл.

— Прыщ можешь лечить?

— Посмотреть надо.

— Смотри. На шее сел. Только зреет.

На затылке сидел небольшой фурункул, еще глубоко в подкожной клетчатке.

— Да, только начинается, еще не созрел.

— Как сделать, чтобы не созревал, а сразу прошел.

— Как абортом прерывают беременность, можно прервать и его цикл развития — вскрыть.

— Резать?

— Да. Разрезать, вставить турунду. Гной выйдет и ранка заживет.

— Он же не созрел еще, откуда же гной?

— Там пока только очаг воспаления. Воспалилась волосяная луковица — место, из которого растет волос. Если вскрыть, то выйдет экссудат, гной не успеет образоваться, и место это потом заживет, — старался доходчиво объяснить суть.

— А если не резать?

— То ускорить его созревание.

— Как?

— Мазью. Есть такая — ихтиоловая. Можно из дегтя пополам с вазелином. Я пользуюсь последней. Облучать хорошо синим светом — лампа такая есть, но у меня нет. Можно фару приспособить, от подфарника рефлектор с лампочкой. Тоже разогреет.

— Как будешь лечить?

— Я повязки буду делать из дегтя пополам с вазелином, а вы подфарник приспособите, а может быть, и фару от мотоцикла для обогрева и рассасывания. Хотя бы два раза в день.

— Напряжение какое?

— От аккумулятора, двенадцать вольт.

— А сколько дней будет заживать?

— Неделю, может десять дней.

— А если только смазывать йодом?

— Дольше. Две недели или превратится в карбункул.

— А это что?

— Это пакет фурункулов. Несколько гнойных стержней из одного фурункула больших размеров.

— Ну и страшное рассказываешь. А наши так болеют?

— Бывает, когда негде мыть шею и долго ходят грязными. И когда мало свежих овощей, не хватает витаминов.

— Я-то шею мою регулярно и овощи ем — больше других, а почему вскочил фурункул?

— Растерли, внесли инфекцию.

— Ладно, давай лечи.

Сходил за своим ящиком. Обработал шею спиртом, смазал йодом, положил каплю мази и клеолом укрепил повязку. Он приспособил себе для облучения фару. Два раза в день приходилось мне делать ему перевязки после облучения, два раза в день имел приятное удовольствие общаться с ним. Может быть, поймет других, как трудно быть больным.

Водители рассказывали, с каким удивлением встречали их разукрашенные шкурами машины на трассах, армейских и фронтовых складах. Так же утеплили кабины машин и в других подразделениях бригады. Прозвали наших «железными бычками».

Заболел серьезно один ремонтник еще до обеда. Сильные боли в животе. По всем признакам похоже было на острый аппендицит. Нужно оперировать. Доложил командиру роты, что срочно нужно везти в медсанвзвод. Просил разрешить мне везти его. Сказал, что ночью пойдут в Зергенту наши машины и отвезут его. Мне сопровождать больного не разрешил.

— Кто мне повязки делать будет?

— Сделаю наклейку и через сутки опять перевяжу. Нужно лекарства получить.

— Не поедешь. Напиши заявку, и я поручу кому-нибудь привезти тебе медикаменты.

Больного отправил на одной из попутных машин.

Пронизывающий насквозь холодный ветер. Вода в корыте покрылась коркой льда. Теплое белье еще не получили. Все в пилотках. Вне помещения продувает насквозь. Кошары нельзя считать помещением — внутри покрылись инеем в углах и под крышей, холодный ветер врывается со свистом через щели. В основном сидят, не занятые работой, вокруг железных печек, пытаясь согреться. Очень мерзнут люди в карауле, патрули. Им выдали ватники под шинель, но этого недостаточно. По тому виду, как они приходят из караула, можно судить, как они мерзли. Пилотка натянута на голову и уши с отвернутыми отворотами, вокруг шеи полотенце или какая-то тряпка, шинели из-за ватников не застегиваются, и полы удерживаются ремнем. Долго пляшут вокруг железных печек, пока как-то согреются. Неопределенность нашего положения, неясность обстановки тяжестью давят на душу.

Командир прибыл из Зергента и попросил сделать ему перевязку. Фурункул у него еще не вскрылся, и он считает, что я его неправильно лечил. Был в штабе бригады, заходил в медсанвзвод. Предложили ему вскрыть фурункул. Категорически отказался «дать себя резать» и попросил лечить его «без ножа». Положили ему повязку с ихтиоловой мазью и укрепили ее бинтом вокруг шеи. Дали еще баночку мази с собой. Упрекал меня, что не догадался забинтовать ему шею — так теплее и быстрее, сказали, вскроется и заживет фурункул. И предложили ему два раза в сутки утром и вечером делать перевязки. Я ему сказал, что повязка у него скрутилась и мазь оказалась спереди шеи, на чистой коже, где нет фурункула. Обработал фурункул и затылок спиртом и наложил повязку с мазью, укрепил ее клеолом и поверх ее шею замотал бинтом. Клеол не даст сдвинуться повязке. На это командир сказал, что иногда я соображаю. После ужина раздали всему личному составу чистое нательное белье с непременной сдачей грязного. Помывку не организовали — не было подходящих условий.

Приехал старшина Кругляков из Никольского с тремя машинами. Привезли продовольствие и имущество для бригады. Он стал рассказывать об исключительно трудном положении наших войск в Сталинграде. Его сообщение сводилось к тому, что наши войска там почти разгромлены, находятся на грани катастрофы. Слушали его многие, и это ему так просто не прошло. Потом мы узнали, что Круглякова вызвал уполномоченный особого отдела и долго с ним беседовал. После обеда построили роту, как обычно, на развод по рабочим объектам, и замполит Титов выступил перед личным составом. Начал он с того, что под Сталинградом действительно трудное положение наших войск, что враг теснит их к Волге и занял ряд ключевых позиций, но защитники города сдаваться не собираются, что в город идет пополнение, и врагу город Сталина не отдадим. Наш любимый вождь и Верховный главнокомандующий, заверял нас Титов, примет все меры, чтобы разгромить врага в самом городе. Далее он указал, что некоторые, возвращаясь из рейсов, сеют панику среди наших рядов разными слухами и этим играют на руку врагу, подрывая нашу уверенность в победе. Призвал дать отпор паникерам и трусам и добавил, что впредь им несдобровать.

Между собой мы обсуждали высказывания Круглякова. Итог подвел Саркисян:

— Немцы должны выдохнуться. Наших больше, всех не перебьешь. И успех придет к нам, должен прийти. Немцам никак не удержать такую страну в рабстве. Скоро будут гореть. Должны остановить их. Сталин найдет подходящее время и средства для изгнания врага. Народ не даст себя покорить. По себе знаю, что наш кавказский народ не потерпит врага, так и русский народ, и другие народы.

С этими мыслями мы ушли спать. А сон не шел…

Наступил ноябрь. Предзимний месяц. Войне уже год, четыре месяца и десять дней. Конца ей не видно. Мы без дела. Притаились и отсиживаемся, вернее, отлеживаемся. Техника не идет. Была бы неисправная — ремонтировали бы, люди занимались бы делом. Все тяжелее Сталинграду. Противник теснит наши войска. Бои, а точнее, кровопролитное побоище с участием огромной массы людей и техники с обеих сторон продолжаются беспрерывно дни и ночи. Кто кого? Да, решается вопрос, кто кого победит. Здесь, в Сталинграде. И от исхода этой бойни будет зависеть судьба всей войны.

Формируют группу ремонтников для технического обслуживания полученных бригадой десятка танков Т-20 и Т-40. Машины старые и слабые в боевом отношении на фоне уже появившихся у нас Т-34. Берем, что дают. Значит, лучшей техники пока нет. Да и моторесурс у них на исходе. Выезд группы планируется на ночь в район Зергента. Прошедшей ночью прибыли машины с боеприпасами и соляркой. Видно, недолго ждать боевых действий.

Прошел еще один нудный, длинный день. Объявили, что и эту ночь будем работать. Высыпанный прошлой ночью грунт из выкопанных траншей вокруг кошар более светлый и демаскирует местность. Решили его покрыть дерном для маскировки под местность. Дерна как такового нет — ссохшиеся комки земли, пронизанные корнями трав. Трава высохла, и земля ссохлась. Более темными комками поверхностной земли приказали обсыпать брустверы траншей, чем и занимались с наступлением темноты.

Прорвался фурункул на затылке у командира. Очень важное событие, особенно для меня. Уж очень надоели ежедневные перевязки из-за упреков, что не могу вылечить даже фурункул, что требовал от меня почти каждый из прошедших дней. Положил повязку с гипертоническим раствором поваренной соли. Усомнился в пользе этого, мол, как можно солевой раствор накладывать на свежую рану. Да еще не специальную медицинскую соль, а обыкновенную кухонную, к тому же каменную. Тошно было возиться с ним.

Всю ночь шел мелкий снег, и всю ночь работали: углубляли траншеи вокруг кошар и копали новые. Снег замаскировал выброшенную землю. Образовались небольшие сугробы. Люди сильно мерзли в пилотках, без рукавиц. Теплое белье еще не получили. Часто заходили в кошары, грелись у печек и вновь выходили рыть траншеи. Грунт уже подмерзал, и копать становилось трудно. Лому и лопате земля поддавалась все труднее. На перевязки уходило все больше материала. И в кошарах стали мерзнуть: холодный со снегом ветер прорывался сквозь щели и пронизывал до костей. Спать днем не ложились. Толкались у печек, раскаленных докрасна. На нарах тонкой коркой льда покрывалась вода в котелке.

Наконец очистился от гноя фурункул на затылке у командира. Наложил свежую повязку. Оценил мои усилия и разрешил этой ночью поехать в медсанвзвод в Зергента с машинами хозяйственной службы за получением медикаментов и перевязочного материала.

После полуночи выехали на трех машинах. Старшим группы был Калмыков. Я ехал в машине водителя Феди Бяширова. В кабине третьей машины находился старшина Николаев. Он должен был получить теплое белье, шапки-ушанки, бушлаты, байковые портянки, кое-что и другое из зимней одежды. В кабине, оббитой шкурами, было сравнительно тепло, почти не продувало. Стоял еще крепкий запах невыделанной кожи, но главное — не мерзли. В кузове каждой машины сидело по 2 красноармейца с винтовками. До рассвета прибыли в Зергенту. Договорился, что за мной заедут до отъезда в медсанвзвод. Бригврача еще не было, и его замещал Гасан-Заде. Принял меня как обычно шумно, тепло. Расспросил, как живу. Удивился, что сказал, что очень скучно живем.

— А что тебе еще надо? Войны тут нет. Снаряды и пули не свистят. Ночью спим. Бывает, и днем. Три раза кушаем. Можно одной-двумя партиями перекинуться в шахматы. Что еще хочешь? Слышишь! Он скучает. Ха, ха! Забыл уже август месяц?

— Все помню.

— Ну вот. Дай бог, чтоб мы так до конца войны прожили. Что пришел? Требование? Дай подпишу.

И он подписал требование.

— Как у вас тут и что нас ожидает? — спросил я.

— Что ожидает? Самое страшное. Получим танки, и в бой. Сталинград на волоске. Непонятно, как еще держится. Дышит и нас ждет.

— Бригадного врача еще нет? — изменил я тему разговора.

— Как видишь. Разрываюсь. Начинается день — непрерывным потоком идут к нам. Перевязки и больных много, хроников. Когда бои — их не видно, а сейчас много очень, а работать не с кем. Доктор Зоя перешла открыто к комбригу, там у него живет и ночует, жена она ему. Сказала, что скоро отправит в тыл. Рожать. Вот так. И у меня уже нет врача. Хочет — придет. Не хочет — не заставишь. Да и вокруг Ладны пчелы как на мед летают. Но она работает. Ты еще у меня Майю украдешь, с кем же я останусь?

— Не украду я. Не пойдет сама. Ребенок я для нее. Так она смотрит.

— Не говори, хотя для жены она уже старовата для тебя, вернее, ты еще очень молод. А хорошая была бы пара.

— Мы друзья и не больше. Просто друзья.

— Ну иди к другу своему, проведай. Позавтракаешь у нас. Уже должны принести.

— Спасибо, я пойду.

Много людей скопилось у перевязочной. Там работали Майя и санинструктор Шура Ладна. Я открыл дверь, поздоровался с ними.

— Здравствуйте! С приездом! Как вы там? — отозвалась доктор Майя.

— Как видите. Жив, здоров. Приехал за медикаментами. Здравствуйте, Шура.

— Здравствуйте, здравствуйте, редкий гость.

— Вы целый день будете? — спросила Майя.

— Да, до вечера. Днем же не разрешают ехать.

— Будете у нас завтракать.

Из разговоров за столом я узнал, что в бригаду стали поступать танки, пока, правда, старых образцов, автомашины, личный состав. Возможно, в самое ближайшее время они могут вступить в дело. И, конечно, в Сталинград. Там очень тяжелая обстановка. Наши еле удерживают уже небольшие участки в самом городе. Принимаются отчаянные меры, чтобы противник не опрокинул их в Волгу.

После завтрака получил перевязочный материал и медикаменты. Мне оставалось ждать машину до вечера. Решил проведать военфельдшера мотострелкового пулеметного батальона Модзелевского и врача Панченко. Со мной согласилась пойти Майя. Это была удивительная прогулка по свежевыпавшему снегу. Мы договорились, что остаемся друзьями. Будем несколько любезны при встрече, и я буду своего рода ширмой, чтобы другие не приставали к ней. Перед начальником политотдела бригады считала, что может устоять. Такие условия выдвинула она. Я их принял.

— Нет ли сожаления?

— Нет, нет. Быть по уговору.

Пришли в медсанвзвод. Обедал там. После обеда проведал военфельдшера роты управления Гомельского. Они также получили пополнение и были уверены, что скоро будут в деле.

Долго ждал машину. Было достаточно времени мысленно перебрать в деталях эту удивительную прогулку. С темнотой подошли наши машины, и мы убыли колонной в свое расположение.

Только под утро приехали. Наши получили теплое белье, шапки-ушанки, бушлаты. А главное — хлеб кирпичиком. Серо-белый хлеб. Я в медсанвзводе взял пару буханок хлеба. Завтрак принес Манько. Поели кашу с хлебом. И чай с хлебом. Обдумывали, как встретить этот большой для нас праздник. В роте, говорили, намечается праздничный обед, торжественное построение.

До обеда делал перевязки. Были и с простудными заболеваниями.

В ремонтной кошаре многие собрались на прослушивание выступления товарища Сталина. Побежал туда. Собралось много людей. Лейтенант Балашов установил радиоприемник на возвышенность и подкручивал там. Люди жадно пытались что-то разобрать. Раздавался спокойный с акцентом голос Сталина. Треск в приемнике и гул движка, который раздавался у дверей кошар, заглушал голос, и разобрать слова почти не удавалось.

Кто-то пытался комментировать, когда раздавались аплодисменты, на него набрасывались с руганью, кто-то призывал к тишине, и в результате возникал еще больший шум. Из доклада Сталина ничего не поняли. Надеялись днями узнать из газет.

Сегодня — 25-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, установившей советскую власть. Большой праздник для нашего народа. В часы такого тяжелого испытания хочется также отметить чем-то такой день. Мы оторваны от всего мира, от всех событий. Временно ушли «в подполье». И тем не менее… После завтрака построили весь личный состав в кошаре возле кухни. Командир роты Михайловский поздравил всех с 25-й годовщиной Октября, сказал, что наш народ в тяжелой борьбе отстаивает ее завоевания, и призвал нас выполнить долг, возложенный Родиной. С более подробным докладом выступил замполит роты Титов. Он закончил свое выступление здравицей в честь юбилея Октября, великого вождя Сталина и пожелал быстрейшей победы над врагом. Нас распустили. Каждый был предоставлен сам себе. Костя пошел справляться, как идет подготовка к праздничному обеду на квартире. Мне предстояло принести хлеб. Посоветовался с Манько — решили пригласить Саркисяна, Гена, Дьякова и старшину автовзвода «Крошку».

Решили для личного состава на первое сварить суп на мясном бульоне с макаронами и сушеным картофелем, а на второе кашу перловую с порциями отварного свежего мяса. На складе давно лежал ящик с пачками киселя.

Командир наказал мне, чтобы я тщательно проконтролировал приготовление пищи, чтобы не произошло ЧП в этот день. Очень строго меня предупредил.

Состоялся парад наших войск, и выступал перед воинами и всем советским народом товарищ Сталин. Москва жива, и страна жива, и сражается, и победит! Не сломать врагу наш народ, победа будет за нами! Эти слова великого и любимого вождя глубоко запали в наши души и вселяли надежду и уверенность в победу над врагом.

Командир роты, замполит Титов, Калмыков и Китайчик не обедали со всеми, ушли к себе в летучку, куда понесли им обед отдельно от всех. Туда же с флягой ходил старшина Николаев.

Наш узкий круг собрался вечером в медицинском пункте на праздничный ужин. Хозяин оказался довольно щедрым. Просидели до глубокой ночи.

Перепили. Вставать было трудно. Голову распирало, муторно на душе. Одно воспоминание о пище вызывало дрожь всего тела и тошноту. Надо было идти на кухню — снять пробу завтрака. Мало ли чего там за ночь наварили.

Видно, и повара пьянствовали. Дежурный должен был их поднять, раскачать. Но что они наварили? Вскочил, стал одеваться. На улице еще стояла ночь. На часах — седьмой час. Завтрак должен быть готов к семи.

Николай и Костя еще спали. Оделся и тихо вышел.

В роте оживление. У кухни собирались красноармейцы и почти все командиры. Кто курил, кто умывался в противоположном углу. Там всегда была вода в умывальнике-бачке и сделан отток наружу.

Прибыл в роту подполковник Иванов, и с командиром уехали в район складов. Одна кухня пыхтела, завтрак варился. Все шло нормально. Между собой гадали, что привело Иванова в такую рань. Что-то намечалось.

После завтрака все прояснилось. Бригада получает боекомплект снарядов, патронов и другого вооружения, горючее и смазочные материалы, продукты. Все это решено хранить в нашем районе, а для этого предстоит срочно оборудовать хранилища. После завтрака об этом известил нас подполковник Иванов. Командир роты поставил конкретную задачу. Итак, опять предстоят большие земляные работы, как и раньше, по ночам. Объем работ больший, чем уже был сделан за прошедшее время. Разрешили после обеда отдыхать, а после ужина до утра — работа. Я доукомплектовал санитарную сумку. А работать мне предстоит в составе хозвзвода.

Всю ночь работали. Копали хранилища в отрогах балки. Делали удобные подъездные пути для транспорта. Земля промерзала, дул хлесткий ветер со снегом и пылью. Костры не разводили. Сильно промерзли. К утру места земляных работ прикрыли маскировочными сетями. Несколько человек освободил от работ: фурункулез, ссадины на ладонях, грыжа паховая, водянка яичка. Большую часть ночи копал вместе со всеми.

Прибыл связист из штаба бригады с каким-то приказом к командиру роты. Единственное, что стало известно — наша бригада придана 51-й армии в качестве подвижного резерва. Наконец обрели хозяина, значит, и дело будет. Ясно стало, что и земляные работы неспроста.

Связист привез большое количество писем. Давно их ждали. Я получил три письма: два от матери и одно из Ленинграда от тетки Фаины. Они желали быстрейшей победы над врагом.

Царило оживление, обмен информацией. Были и грустные лица. Манько писем не получил. Он ушел от всех. Нашел его в кабине одной из машин — курил. Он — командир автовзвода — нарушал им же отданный приказ не курить возле машин в кошаре и нарушил наше пари о прекращении курения. Жаль, конечно, но его можно понять.

Я подошел к нему, молча пожал ему руку у локтя и пошел по своим делам.

После полуночи в район работ прибыл подполковник Иванов с еще одним подполковником — представителем армии, командир роты и политрук. Интересовались объемом сделанной работы. Самое печальное ожидало нас после завтрака. Они произвели осмотр наших транспортных машин, и представитель армии приказал снять шкуры, которыми утеплили кабины. Наши стали возражать. Они ушли от личного состава в летучку командира роты. Через какое-то время вызвали туда командира транспортного взвода Манько, и подполковник Иванов приказал ему сорвать шкуры и придать машинам первоначальный вид. Манько застыл, услышав об этом, затем пришел в себя, пытался протестовать, но получил приказ немедленно выполнять. Манько построил взвод и объявил шоферам о приказе зампотеха бригады. Люди молчали, стояли и не двигались с места. Команду «приступить к исполнению» никто не торопился выполнять.

Первым заговорил старшина «Крошка». Он заявил, что нельзя выполнять приказ. Дело к зиме идет, утеплили кабины, и вдруг все разрушать.

Тут разом заговорили все. Манько распустил всех и ушел из расположения взвода. Надеялся, что, может, все останется по-старому. Но не вышло. Его вызвал командир роты и строго спросил, почему не выполняется приказ.

Вернулся в расположение взвода, опять построил людей и попросил приступить к выполнению приказа. Сказал, что другого выхода не видит. И шоферы с болью в сердце стали срывать шкуры и оголять кабины, которые еще так недавно с трудом утепляли. Ночь впереди опять бессонная — предстоят земляные работы. Манько не приходил отдыхать. Расстроился. Занимался со взводом «приведением в порядок машин». Будто предстоял парад, а не боевые действия. Проявили заботу о внешнем виде машин во вред здоровью и настроению воинов. Как все это нелепо.

Всю ночь только и разговоров о шкурах. С таким трудом утепляли машины — и все разрушать. Жалели автотранспортников. А те не могли успокоиться, ругали подполковника Иванова, представителя армии. Поездили бы в открытых машинах, тогда бы и принимали решения. После завтрака пошел в транспортный взвод. Продолжали срывать шкуры из некоторых кабин. Федя Бяширов — инициатор с обивкой кабин шкурами — пристраивал снятые шкуры внутри кабины. Сзади и к потолку прикреплял где проволокой, где гвоздями, а с боков подвешивал на крючки. При начальстве легко можно их снимать.

— Не кием по голове, то по кумполу — один исход, — говорил Бяширов, — нельзя снаружи, то будут внутри. Утеплимся таким макаром.

По его примеру и остальные стали пристраивать шкуры внутри кабины. Манько пошел к Михайловскому и рассказал ему об этой уловке. Вместе они пришли во взвод. Он посмотрел на работу водителей и разрешил утеплять кабины машин изнутри. Все-таки не будут открытые кабины, не так будет продувать. Водителям предстояла ночная изнурительная работа по сооружению хранилища, но все как один занимались «упорядочением» своих кабин, а ночью, знали, пойдут на работы.

К ужину прибыла в наше распоряжение группа наших танков Т-20 и Т-60 под командованием командира 1-го танкового батальона капитана Рустикова. Вместе с ними следовала одна машина с десятью автоматчиками. Им предстояла боевая задача: произвести разведку пути из района озера Цаца по направлению на Семкин. Разведать, занята ли противником высота 62,0. Заехали в наше расположение в связи с тем, что заклинивало башню одного танка, отказывал электроспуск другого танка.

Ремонтом пушки занялся оружейный мастер Тарас Колесник. Помогал ему и экипаж танка. У него все получалось по части ремонта вооружения, недолго провозился и на этот раз. С башней занимались дольше. Почти весь наш личный состав ушел на земляные работы, а танкисты убыли за полночь. Возможно, им поручили разведать путь предстоявшего нашего продвижения или других частей армии. Чувствовалось, что предстоит что-то очень значительное.

Заболел красноармеец Курбатов, и видно, очень серьезно. Я не мог сразу разобраться. Задолго до рассвета за мной пришел посыльный, сказал, что красноармеец умирает и что его послал дежурный по роте.

Я осмотрел больного. Он на мои вопросы отвечал неохотно, вяло. Бывало, что и совсем не отвечал. Отмечалось нарастание коматозного состояния. Сознание было затемнено. Голову приподнять от нар не мог. Очень хотел пить, и когда приподнимал его голову, он вскрикивал от болей и откидывал голову назад с приподнятым подбородком. Это было похоже на какое-то заболевание головного мозга.

Я доложил командиру о больном и сказал ему, что похоже это заболевание на менингит и, если не сделать ему спинномозговую пункцию — больной погибнет. Его нужно срочно везти в медсанвзвод. Он распорядился выделить машину и отправить меня до рассвета.

Всю ночь шел мокрый снег. Временами пуржило. Люди промерзли. Работа не согревала. Костры разводить не разрешали. С рассветом открылась безбрежная забеленная снегом степь.

Командир разрешил ехать одной машиной. Выделил для охраны двух красноармейцев с карабинами. Больного положил на солому в кузове. Через часа два добрались до Зергента. Больной уже был без сознания. На вопросы не отвечал. Посмотрели его врачи Гасан-Заде и Ложкина и предложили мне везти его на этой машине к Волге. Рекомендовали вначале заехать в Ханату. Там был медсанбат. Если его не примут, то везти в Никольское, где был не один госпиталь. В направлении написан диагноз: подозрение на менингит. Сделали на дорогу уколы, и я выехал. В Ханате больного не приняли, и мы направились в Никольское. Подъехали к терапевтическому полевому подвижному госпиталю (ТППГ). Там отказали в приеме. Больной был в крайне тяжелом состоянии, без сознания. Дежурный врач ТППГ отправил меня в эвакогоспиталь, головное отделение которого расположилось на правом берегу Волги, у переправы. Там сдал больного и отправились в обратный путь. Через Волгу в направлении Ханата шло много наших войск. В пути обгоняли воинские части, много их стояло вдоль дороги. В этот же день, уже поздно вечером, через Ханату добрались до Зергента. Решили переночевать здесь и направились в медсанвзвод. Тихонько улеглись на полу, благо было тепло, и вскоре уснули. Утром узнали, что бригада получила задание по охране штаба 51-й армии. Штаб бригады, рота управления, мотострелковый пулеметный батальон и инженерно-саперная рота убывают или уже убыли в новый район. Медсанвзвод погрузился в основном еще вчера и также должен убыть сегодня. О нашей роте технического обеспечения никто ничего не знал. Должно быть, и нашим предстоит марш в новый район дислокации.

Заехал в штаб бригады. Там уже штаба как такового не было. Дежурный командир сказал, что наша рота пока на месте, и мы направились к своим. Когда прибыли, то ничего необычного не заметили. Личный состав был на земляных работах. Остальные занимались обычными делами — кто чем. Не знали, что бригада перебирается в другое место и что нас ждут новые дела. Командир роты накануне вечером убыл в штаб бригады и пока еще не вернулся. Из отрывочных разговоров в медсанбате, в госпитале можно было сделать вывод, что Сталинграду очень трудно. Бои шли в городе за каждый дом, каждый клочок земли. Видно, враг во многих местах выходит к Волге и опрокидывает наших.

На рассвете меня подняли. Вернулся отряд танкистов капитана Рустикова. Задание они выполнили. Разведали маршрут западнее озера Цаца. Путь не простой: где проходили спокойно, где подвергались обстрелу. Особенно трудно пришлось в районе высоты 62,0, где попали под сильный пулеметный и артиллерийский огонь, там же были ранены следовавшие в машине военфельдшер и один автоматчик. К ним меня и позвали. У военфельдшера было слепое пулевое ранение в области мышц затылка. Через кожу прощупывалась пуля. Как-то рикошетом попала. Обработал рану и наложил свежую повязку. У автоматчика была касательная рана бедра. Поправил повязку. Их накормили, и они ушли в направлении Зергента, хотя наших, должно быть, там уже нет. Поговаривали, что они разведали маршрут, по которому нам предстояло вскоре идти.

Ночью прибыли машины с боеприпасами, горючим. Их поместили в подготовленных нами хранилищах.

Еще затемно прибыл вновь командир 1-го танкового батальона капитан Рустиков с группой в составе двух танков Т-20, трех танков Т-60 и открытой автомашины с автоматчиками. Заправились у нас, дополучили боеприпасы. Командир роты Михайловский вызвал меня к себе. В машине у него были, кроме Калмыкова и Титова, капитан Рустиков.

— Группа едет на боевую разведку. Поедешь с ними. Таков приказ начальника штаба бригады. Их военфельдшер ранен, как знаешь. Проветришься немного. Возьми знаешь что с собой. Перевязку в основном, — распорядился Михайловский.

— Слушаюсь. Разрешите идти?

— Выезд сразу после завтрака. Распорядись, чтоб их накормили раньше других.

Я пошел готовиться. Времени оставалось мало. Пополнил санитарную сумку перевязочным материалом, взял плащ-накидку, надел новые теплые портянки. Понимал, что, кроме всего прочего, предстоит хорошо померзнуть. Старшина Николаев предложил надеть телогрейку ватную под шинель, но тогда не застегивалась шинель. Пистолет «TT» был при мне. Взял противогаз, вещмешок, куда затолкал сухой паек на два дня и прочую мелочь. При мне еще санитарная сумка. Вот и вся моя экипировка.

После завтрака выехали. В кабине машины сидел командир взвода автоматчиков, рядом со мной в кузове начальник связи батальона старший лейтенант Миша Голошевский. Впервые с ним познакомился. Самым заметным у него был планшет с картами, куда должен был заносить маршрут движения. Сказал, что должны разведать маршрут западнее озера Цаца в направлении населенного пункта Пришиб. В пути будем день и ночь и часть следующего дня. Завтра к исходу дня должны доложить результаты разведки в штаб 51-й армии. Шел мелкой крупой снег, с утра подморозило. Танки ушли в степь, и наша машина следовала за ними.

Все были завернуты в плащ-накидки, прижались друг к другу, и было терпимо, хотя обдувало нас снежным ветром и песчаной пылью, поднятой танками. Шли на северо-восток несколько часов с короткими остановками. Капитан Рустиков выходил из танка, подходил к нашей машине и с Мишей уточняли маршрут движения, делали пометки у себя на картах, намечали следующий маршрут и двигались дальше.

Где-то за полдень остановились у какого-то оврага, спустились в него. Капитан объявил большой привал. Разрешил перекусить. Впереди до вечера остановок не предполагается. Двигаться будем на больших скоростях.

Выставили часового. Стали разминаться. Освоили мелкий кустарник вокруг. Автоматчики разложили несколько костров и на углях разогрели консервы. По их примеру поступил и я. Дозаправили танки из бочки с нашей машины, и опять в путь. Смущали бочки с соляркой и ящики с боеприпасами у ног. Не совсем приятное соседство.

Шли на запад и через небольшие населенные пункты. Обычно входил сначала один танк. Когда подавал знак, что все было спокойно, мы всей группой подходили к нему. Миша все рисовал на карте. Шли пока по ничейной земле. И наших войск здесь не было, и противник не встречался. Прошли всего не более семидесяти километров по спидометру нашей машины. Светило солнце, ветер утих.

Проснулся от звуков стрельбы, оживления и шума в машине. Незаметно было вздремнул. Нас обстреляли на подходе к населенному пункту из минометов. Свернули в степь и пошли в объезд его. Наши не стреляли. Было более полукилометра до окраины. Это был поселок Пришиб. Значит, тут уже сидит враг. Пошли дальше. Дремоту как рукой сняло. Это уже прогулка.

Почти обошли населенный пункт стороной и остановились за холмиками, скрывшими нас от поселка. Капитан Рустиков распорядился посадить на броню танков по два автоматчика. Кроме автоматов, дали им гранаты и бутылки с горючей смесью. Чтобы разведать силу вражеского гарнизона в Пришибе, решил пройти по главной его улице на большой скорости. Приказал не жалеть гранаты, бутылки с зажигательной смесью, патроны. Наделать побольше шума. Перестроил колонну. За нашей колесной машиной замыкающим поставил танк. Я и Миша положили у ног свои гранаты и по бутылке с горючей жидкостью. Колонна вышла из-за холмиков, прошла еще немного вперед и повернула по направлению к поселку. Шли большой скоростью. Нас окутало клубами пыли, растянувшейся за нами длинным шлейфом. Из поселка не стреляли, и наши молчали.

Когда ворвались в поселок, заговорили наши пулеметы, раздавались выстрелы из пушек. Заметались по улице фигурки с автоматами, стали стрелять по нашим танкам. Взрывались гранаты — и наши, и вражеские. Вспыхнули очаги пожаров. Танки давили автомашины и повозки, стоявшие вдоль улицы, загорались дома. На выезде из поселка стояли батареи пушек, минометы. Танки проутюжили некоторые из них, автоматчики забросали их гранатами и бутылками. Не видно было и расчета у пушек. Или попрятались, или отдыхали где-то. Нас не ждали с той стороны, с которой зашли, и не готовы были стрелять по нашим танкам. Вдруг машину встряхнуло и потянуло в сторону. Начала вихлять, убавила скорость, но продолжала идти за танками. Замыкающий танк развернулся башней назад и прикрывал наш отход. У ног свалился автоматчик, но прыгавшая на ухабах машина не позволяла его осмотреть.

Мы уходили все дальше от поселка в степь. Наша машина остановилась. Выскочил лейтенант и крикнул нам, что шофер ранен, просил взять его в кузов. Автоматчик на полу кузова был мертв. На руках подали в машину водителя. Лейтенант сел за руль и стал догонять ушедшие танки. У шофера мокрый от крови был рукав шинели до самой кисти и небольшие входное и выходное отверстия в области плеча. С большим трудом, сняв с него шинель, на ходу машины наложил на плечо поверх гимнастерки тугую повязку, чтобы остановить кровотечение. Нас поджидали танки. Когда остановились, в кузове машины заново осмотрел раненого. Переложил повязку на голое плечо. Было там сквозное пулевое ранение. Оказалась еще и касательная рана в области грудной клетки. Видно ранение получил одной пулей. Наложил повязку и на грудную клетку. Для этого пришлось на холоде раздеть его до пояса.

Автоматчик получил смертельное ранение: пуля прошила грудь, раздробила позвоночник. Как только закончил перевязки, к нам перебрались автоматчики из танков. Одного недоставало. Свалился с танка живой или раненый. Все привязывались к башне, а как этот свалился, сосед не заметил. Капитан, а за ним все остальные сняли шапки. Последовала команда: «По машинам!» Колонна наша пошла на юго-восток. Возможно, приняли нас за своих, потому и дали войти в поселок. Это была какая-то румынская часть. Каждый в себе переваривал случившееся, прокручивал в памяти эпизод за эпизодом.

Первые минуты молчали. Угнетающе действовал вид раненого, тело убитого и потеря автоматчика с танка. Начали обсуждать случившееся. Заговорили все сразу. Каждый старался перекричать другого. Вспоминались подробности. Машина на одном из ухабов накренилась, и по дну кузова прокатился труп погибшего товарища. Людям представилось, что могло быть с каждым из них и что еще может быть, пока миновавшее их… Напряжение пережитой схватки с врагом все еще нуждалось в разрядке, но она не получалась, разговоры прерывались, но не прекращались.

— Думаю, опрокидываемся, — заговорил один, — когда дернуло машину, и она завиляла.

— В дом, вижу, врезается, но вывернулась, — сказал другой.

— Как копьем ударило в левую руку, и бок обожгло, — заговорил раненый шофер, — руль из рук выбило. Хорошо, лейтенант подхватил. В глазах потемнело, ничего не вижу, а лейтенант кричит: «Газуй, браток, жми!» Я, должно быть, уже без понятия жал, и выскочили.

Урывками еще делились впечатлениями. Мы шли в направлении нашего расположения. Ни дороги, ни населенных пунктов по пути. По каким ориентирам шли? Как в песне поется: «Степь да степь кругом…» И так до самого горизонта.

Выехали на какую-то проселочную дорогу. Вдали, в полукилометре показался какой-то поселок. Остановились. Капитан Рустиков с Мишей сверялись по карте. По проложенному маршруту никаких поселков не должно было быть. Видно, сбились с маршрута. Направили в поселок один танк Т-60 для уточнения обстановки. Все слезли с машин, справляли естественные надобности. Хотелось кушать. Увидели, как вдруг вспыхнул наш танк у самого поселка, затем только услышали взрыв. Все так неожиданно случилось, что все остолбенели. Из оцепенения вывели взрывы снарядов, мин, раздававшиеся рядом. Побежали к машинам. Танки быстро рассредоточились. Стали стрелять из пушек по поселку в беспорядке, вслепую. Отходили подальше в степь, стреляя с мелких остановок и ходу. Наша машина отошла метров на четыреста и стала. Танкисты продолжали стрелять по поселку и отходить.

Мы видели, как наш горевший танк окружили мотоциклисты, но близко не подходили. Вдруг увидели, как над танком взметнулось вверх пламя и дым, затем услышали глухой сильный взрыв. Взорвались боеприпасы, и танк разлетелся в клочья. Погибли командир танка лейтенант Гудник и механик-водитель старший сержант Стельмаков. Мы все сняли шапки. Из пушек танков дали залп по поселку и пошли за командирской машиной. Из-за шума двигателей танков не слышали и не видели, как над нами шла «рама». Заметили только, когда стала уходить. Может быть, разыскивала нас. Сейчас пришлет бомбардировщиков. Видал ли «раму» капитан Рустиков? Как ему сообщить об этом? Командир свернул с дороги, и колонна пошла в сторону по кочкам, между небольшими возвышенностями. Наступали сумерки. От места гибели танка ушли километров на сорок.

Свернули в небольшую балку, и командир сказал, что будем здесь ночевать. Перекусили перемерзшим сухим пайком. Ничего не подогревали. Костры разводить не разрешили. Выставили часовых. Мы легли на дно кузова, прижавшись друг к другу, накрылись плащ-накидками. Рядом лежало тело погибшего товарища. Шел мелкий снег, мерзли. Мне не спалось.

Продрогли за ночь. Еще в темноте нас раскачали, подняли. С рассветом опять увидели «раму». Не нас ли ищет? Мы затаились. Но она не могла нас не заметить. После ее ухода вышли из балки и на больших скоростях пошли на юг. Над нами раздалась пулеметная дробь, а затем проскочили черной тенью два «мессера». Развернулись и опять пошли на нас спереди. Танки рассредоточились и пошли в стороны от осевой линии. Прозвучала пулеметная дробь. В машине оказался еще один раненный в мягкие ткани бедра. Шли быстро. На ходу с трудом перевязал раненого и уложил его на дно кузова.

После полудня прибыли в расположение нашей роты голодные и озябшие. Перевязал второго раненого повторно. Обогрелись и пообедали. Захватив убитого и двух раненых, группа убыла в Зергента, где еще располагался 2-й танковый батальон. Меня все расспрашивали о походе, что я видел. Я что-то рассказывал. Возбуждение пережитого не покидало меня. И вдруг захотелось очень спать. И я ушел в медпункт. Но сон меня не брал. В памяти калейдоскопом пробегали эпизоды.

Меня выгуляли в приволжской степи и вернули в свою роту. Мог и не вернуться. Пуля-дура могла и меня найти. Впервые почувствовал, что жизнь может оборваться в любой момент. Совсем не нужны чрезвычайные обстоятельства. Любая случайная пуля или осколок. Так просто уходят из жизни мои товарищи. И это может в любой момент случиться со мной. Раньше об этом не думалось. Понял, в какой тревоге за меня родители, брат и сестры. Защемило сердце, полились слезы. Благо я был один, и их никто не видел. Напряжение пережитого, должно быть, спало… Я проспал до следующего дня.

Что бы нас ни ждало впереди, но я среди своих. Я им нужен, и они мне нужны. Мы все одной судьбы, и вместе легче встретить день грядущий.

Управление бригады, обслуживающие подразделения и мотострелковый пулеметный батальон находились где-то в районе расположения штаба 51-й армии, которой командовал генерал-майор Трифонов. Часть танковых батальонов оставалась в Зергенте. Туда была направлена от нас группа по ремонту танков. Получили семь старых Т-40 и Т-70 после ремонта. Танки прибыли с экипажами. В бригаде большой некомплект, пополняемся техникой пока слабо. Зато полным ходом прибывают машины с боеприпасами, горючим. Думается, поступило больше, чем нужно танковой бригаде. Выкопанных хранилищ уже не хватает. Прекратили ночные земляные работы по оборудованию хранилищ. Все сгружают открыто в балке. После обеда зашли в медпункт Ген и Саркисян. Интересовались подробностями разведки, в которой я участвовал. По их мнению, был разведан путь возможного передвижения бригады или армии в целом. В том, что предстоят серьезные военные действия, не сомневались. В Сталинграде положение наших войск критическое. Саркисян говорил, что немцы уже пулеметами и автоматами расстреливают наши баржи на Волге у города, что город в основном занят немцами, и наши удерживают отдельные его островки, и если наши не бросят огромные силы, то неминуема катастрофа. Ген заметил, что, видно, немцы также выдохлись, раз не могут взять город, и дело за резервами. Выиграет тот, кто быстрее их подтянет и бросит в бой.

Я все еще не пришел в себя после этого рейда по тылам врага, и товарищи старались успокоить меня, подбодрить.

Прибыл Наумов с партией колесных машин: ГАЗ-АА, ЗИС-5. Личный состав взялся за их обслуживание. Манько и Наумов были заняты машинами, я видел их только возле кухонь во время приема пищи. Я поднял вопрос перед старшиной Николаевым о замене белья личному составу. Понял, что помыть людей не удастся, ибо большинство ремонтников были в Зергенте, а водители в рейсах, да и условий не было. Старшина сказал, что у него есть чистый комплект белья и замену сделает, когда станет официально известно, что мы пойдем в дело, как он выразился. И добавил, что во все времена, и царские в том числе, выдавали чистое белье перед боем, что сделает и он. Пожалуй, думал правильно, но успеет ли?

Утром прибыл посыльный из штаба бригады, и с ним срочно убыли командир, замполит, Саркисян и старшина Николаев. Такую представительную группу раньше не вызывали, и мы обсуждали этот факт и решили, что предстоят важные события. И не ошиблись. После обеда приехал командир и замполит, созвали командиров взводов и отделений и сообщили, что бригада выезжает в новый район сосредоточения и что предстоят нам боевые действия. Нашей роте надлежит срочно погрузиться, часть машин отправить для погрузки складов бригады, машину отправить в распоряжение старшины Николаева, который получает для роты продовольствие, снаряжение, зимнюю одежду. Саркисян формирует для танковых батальонов группу технического обеспечения и получает запчасти для ремонта. В его распоряжение также передали машину — танкоремонтную летучку, которую должны направить ему совместно с ремонтниками, старшим которой едет сержант Король. Нам всем приказано приступить к погрузке имущества на машины и ждать команду на марш. И началось. Стали грузить имущество на машины. Нужное и ненужное. Машин осталось мало, и все не вмещалось. Перекладывали, сортировали, что брать, что оставлять. Я, как всегда, определенного места не имел. Рассчитывал куда-нибудь приткнуться.

Глубокой ночью как-то загрузились. И я закинул медицинское имущество в одну из грузовых машин. Прибыли Саркисян и старшина Николаев. Вскоре поступила команда дополучить зимнее обмундирование и всем получить чистое белье, портянки, надеть их и сдать грязное. Стали получать белье, переодеваться в холодных кошарах, многие так и не заменили, ибо были заняты. По тому, как надели чистое белье, поговаривали, что это знак о предстоящих боевых действиях. Провозились до утра. С минуты на минуту ждали команду на марш. Чем встретит нас грядущий день?

Примечания:

1

Мотострелковый пулеметный батальон.