Глава первая

Родина зовет

(17 июля — 5 августа 1942 г.)

Наконец получил назначение в танковую часть. Нас, шесть военных фельдшеров, завтра повезут в одну из танковых бригад, формирующихся в лесу под Костырёвом Тульской области. Находились около двух недель в Москве в резерве Главного военно-санитарного управления Красной Армии, куда были направлены по окончании Ленинградского военно-медицинского училища имени Н. Щорса уже в Омске, где продолжили учебу после эвакуации с осени 1941 года.

Разместили нас в казарме какого-то военного училища. Большие комнаты, нары в два этажа. Кормили в резерве три раза в день и очень скудно. Все время хотелось есть. Пока ждали назначения — осматривали Москву.

После тылового Омска поразил военный облик столицы. Суровая, ощетинившаяся, шинельная. В небе на тросах — аэростаты заграждения. На земле — зенитные установки, вокруг которых в основном хлопотали девушки в военной форме. Военные легковые машины, колонны транспортных автомашин с пушками на прицепе, военные подразделения в пешем строю. Открытые бортовые машины с гражданскими людьми, вооруженными старыми винтовками, машины и автобусы с мужчинами и женщинами с лопатами и ломами в руках. Мешки с песком на памятниках. Бумажные ленты, наклеенные крест-накрест на стекле окон. Надолбы на перекрестках. Патрули: военные и гражданские с красными повязками на рукавах. Все это настораживало. Особенно тревожило отсутствие детей. Не видно их на улицах. Это еще больше подчеркивало прифронтовое состояние города. Часто объявляли воздушные тревоги. Нередко над городом шли воздушные бои. Взрываются в разных районах бомбы прорвавшихся одиночных и небольших групп самолетов врага.

В резерв прибыло много медицинских работников: врачей, фельдшеров, фармацевтов. Долго не задерживались — убывали на фронт. Приезжали представители разных родов формировавшихся частей. Каждое утро нас строили и объявляли, куда требуются люди, и спрашивали желающих. Поднимали руки, выходили из строя, уходили оформляться в канцелярию и тут же убывали. Нередко вызывали из строя по списку, приглашали в канцелярию и выдавали направления в части.

Обстановка на фронте все усложнялась. В последние дни в резерве пошли разговоры о прорыве немецкими войсками нашей обороны на большом участке на юге страны, вражеские полчища устремились за Дон к Кавказу. Нужно было определяться.

На вечернем построении зачитали, что нужны военные фельдшера в формирующиеся танковые бригады, и я почему-то поднял руку. Сразу был представлен командиру-танкисту, который подбирал военных фельдшеров. В военное время это был не самый правильный выбор. У меня не было четкого представления о характере службы в зависимости от рода войск и места. Не думал о выгоде — шла война, везде стреляли. Танковые войска? Пусть будут танковые.

Привезли нас в какой-то лес, в штаб танковой бригады. Вскоре помощник начальника штаба построил нашу группу по росту и стал определять по подразделениям бригады, начиная с самого маленького ростом. Я оказался определен в роту технического обеспечения бригады старшим военным фельдшером. Мне указали место расположения роты — участок лагерной территории: несколько землянок для людей и площадка для транспорта.

Возле землянок стоял стол, грубо сколоченный из свежих досок. За ним сидели и стояли около десятка командиров. Более старших по званию, чем с тремя кубиками в петлицах, не было. Мне указали на командира роты. Я представился ему и доложил, что прибыл для прохождения службы в должности старшего военного фельдшера роты технического обеспечения танковой бригады.

Его первый вопрос меня удивил:

— Триппер можешь лечить?

Находившиеся рядом командиры заулыбались.

— При наличии соответствующих медикаментов смогу, — ответил я.

— Учти, доктор, это была не шутка, — и добавил: — Запасись нужными для этого медикаментами — на войне пригодятся.

Еще сказал:

— Надеюсь, руки, голову и еще там чего перевязать сможешь?

— Смогу.

— Это уже шучу. Должно быть, этому тебя научили. Слушай меня внимательно, доктор, — продолжал командир. — Сейчас пойдем на построение роты. Будем распределять людей по взводам и отделениям. Приказываю тебе вместе со старшиной роты подобрать двух поваров, кладовщика и командира хозяйственного взвода из выделенных в роту людей и отправить их на склад бригады получить полевые кухни, инвентарь, продукты. С завтрашнего дня своих людей кормим сами и вообще, полностью отвечаешь за санитарию и все, что связано с приготовлением пищи. Ты и никто больше. С тебя и буду спрашивать. И чтоб вшей не заводили в роте. Следи за этим. После построения роты получи в санвзводе бригады всякое там положенное имущество… И от триппера тоже — специально удели этому внимание, — засмеялся своеобразно с придыханием. Смех был ехидным, без улыбки на лице и сразу же обрывался.

Потом обратился ко всем:

— Все идите на построение.

Я поднял чемодан и спросил командира, куда его девать.

— Мне, что ли, стеречь? Камеры хранения здесь нет, и заводить ее не собираюсь.

Заметив мой растерянный вид, добавил:

— В той вот крайней левой землянке размещаются командиры, туда и ставь свой чемодан. И бегом в строй.

Я стал среди командиров во главе роты. Раздалась команда старшего лейтенанта:

— Рота, становись!

Через секунд двадцать:

— Равняйсь! Смирно!

Команда была произнесена очень тихим, несколько сипловатым голосом с двумя ударениями на каждом слове.

— Товарищ военный инженер! Рота технического обеспечения танковой бригады по вашему приказанию построена. Докладывает заместитель командира роты военный инженер Калмыков.

Командир роты приподнял к фуражке правую руку с повернутой ладонью к строю и произнес:

— Здравствуйте, товарищи красноармейцы и командиры!

— Здравствуйте! Здравия желаем! Здравия желаем, товарищ командир! — прозвучали вразнобой нестройные голоса.

— Ну и войско! — произнес, наконец, командир. — На приветствие нужно отвечать: «Здравия желаем, товарищ военный инженер!»

Прошел вдоль строя, остановился и повторил:

— Здравствуйте товарищи красноармейцы и командиры!

— Здравия желаем, товарищ военный инженер! — хором ответил строй.

— Я ваш командир — военный инженер. Фамилия моя Михайловский. Обо мне все. Представляю остальных начальников. Заместитель по политической части — наш комиссар, старший политрук Титов. Мой заместитель, военный инженер Калмыков. Командир ремонтного взвода, военный техник второго ранга Гуленко. Командир транспортного взвода, военный техник второго ранга Манько, командир отделения по ремонту электрооборудования, военный техник третьего ранга Дьяков, командир отделения по ремонту вооружения…

Вы входите в состав роты технического обеспечения танковой бригады, — продолжал Михайловский. — Пока без номера и полевой почты — днями присвоят. Наша основная задача — обеспечить исправность танков и колесных машин, вооружения, ремонтировать их на поле боя или возле поля боя, или в некотором удалении, в зависимости от обстановки. Ремонт военной техники в любых условиях, в любой обстановке! Танки должны быть на ходу, колеса на всех машинах должны вращаться, пушки, противотанковые ружья, винтовки, автоматы и пистолеты должны стрелять. Далее. Наши транспортники будут доставлять на передовую горюче-смазочные материалы и продовольствие. Это наша служба, наша боевая жизнь. Сейчас все будут распределены по взводам и отделениям. Внешний вид ваш никуда не годится. Вы подразделение боевой танковой бригады, а не… — умолк, затем добавил:

— Черт знает что. Посмотрите сами, на кого вы похожи!

В строю стояли в подавляющем большинстве своем средних лет и пожилые мастеровые люди: шоферы, трактористы, токари, слесари, жестянщики, сварщики, плотники и другие. Почти все до единого еще вчера были сугубо гражданскими людьми, как красноармейцы, так и командиры, одетые во все военное. Возможно, ни одного кадрового среди них не было. Это определялось по внешнему виду, по походке, по тому, как разговаривали, как отдавали честь, как носили обмундирование. Люди эти привыкли к мирному труду, к земле, семье, к домовитости, к разным житейским заботам. А тут их собрали для выполнения совсем другой работы. Да еще непривычная одежда. Обмундирование не по росту подобрано. Не успели или не подходило по размерам. Безусловно, суть не во внешнем виде, не на парад собрались. Но и для ратного дела по виду своему не очень подходили. Весь облик говорил, что не место им здесь в лесу, среди танков и машин. Не нужен им этот строй, обмундирование, снаряжение, отдание чести и прочие атрибуты военной жизни. Казалось, что последует команда, и все разойдутся по домам. И тем не менее они уже себе не принадлежали. Все это непривычное станет содержанием их новой и необычной жизни.

Раздался голос командира:

— Командиры взводов и отделений! Сейчас подберите себе людей по штатному расписанию и приведите их в порядок. Что можно подобрать у старшины роты из обмундирования и обуви — получить и заменить. Но не сейчас. Старшина еще ничего не получал. Пока меняйтесь между собой, если найдете подходящий обмен.

Подобрали из стоявших в строю командира хозвзвода — Мезенцева (студент, музыкант), кладовщика — Лукьянова (бухгалтер, лет под 50, хромой), поваров — Харитонова (тракторист по профессии) и Шихалева (разнорабочий). Профессионалов не оказалось.

— Как думаешь, доктор, можно им доверить пищу готовить?

— Они не повара, надо искать других.

— Других не будет. Пока не будет. Из ресторанов не пришлют. Выбирать можно только среди этих людей. Будешь снимать пробу, первым же будешь кушать, первым и отравишься. Так что строго контролируй и помогай. Проверь всю эту братию на сифилис и прочее. Присмотримся, что за народ. Все идите получать на бригадном складе: кухни, инвентарь, продукты. Строго по ведомости. За все материальную и моральную ответственность несет Мезенцев. Старшим пойдет лейтенант Завгородний. Идите. И ты, доктор, можешь идти получать свое имущество.

На площадке продолжалось распределение остальных людей по взводам и отделениям роты.

Я получил большой нагоняй за первый завтрак. Сварили перловую кашу с тушенкой и чай. Каша оказалась не только с тушенкой, но и с какой-то мазеобразной примесью темного цвета.

Накануне вечером после получения кухонь, инвентаря, продуктов мы долго обсуждали, как варить кашу, суп, борщ и другие премудрости поварского ремесла. Знания у моих подопечных очень скудные. Да и у меня не было опыта и никакой подготовки по приготовлению пищи. Допоздна знакомились с устройством кухонь, осмотрели инвентарь, решали, что к чему. Ночь почти не спали. Поехали с кухнями к колодцу, залили котлы водой и для пробы затопили их. Убедились, что в топках хорошая тяга, что вода закипает и избыток пара с шипением выходит из предохранительного клапана. Предупредил поваров, чтобы хорошо вымыли котлы этой же горячей водой, а для завтрака залили свежую. Как мыли котлы, не видел. Ушел под утро отдохнуть. Когда снимал пробу (попробовал ложкой из черпака), каша была как каша. Правда, как мне показалось, с каким-то металлическим привкусом. Но я посчитал, что это из-за нового котла. Чай не пробовал. Разрешил выдачу завтрака. Первые группы людей получили и поели кашу, а последующие стали замечать в каше какие-то полосы черной массы и подняли шум. Повара Харитонов и Шихалев были в недоумении, растерянные, объяснить ничего не могли.

— Какая-то чернота, черт бы побрал ее, тянется из котла, — все твердил Шихалев.

Я взял черпак, стал на подножку кухни и зачерпнул кашу, поведя по дну и стенке котла. В черпак, кроме каши, набралась черная густая масса от дна и стенки котла. Обратился к поварам:

— Кто мыл котлы и заливал воду?

— Я заливал и Шихалев заливал. Мы оба ездили с кухнями к колодцу, тому самому, где вы вчера разрешили брать воду, и залили оба котла, — ответил Харитонов.

— Смотрели перед заливкой котлы, чистые были? Кто их мыл?

— Чистые, мытые. Шихалев мыл.

— Как мыл котлы, Шихалев?

— Горячей водой, что кипела.

— И еще чем? Дальше как было?

— Так и было. Вылил ту воду сначала ведром, затем черпаком и залил у колодца свежую.

— Дно котла чем вытирали?

— Ничем. Вычерпал всю воду и залил свежую.

— Никто не мог залить что-нибудь в котел?

— Не должно. Мы все время были рядом.

Подошли командиры роты и замполит — старший политрук Титов. Уже кто-то им доложил о случившемся. У кухни собирались красноармейцы и командиры — пришли с котелками за завтраком.

— Что натворили? Докладывай, доктор!

— В кашу какая-то масса попала, темная, как мазь.

— Откуда попала? Кто мог подсыпать? Людей травить вздумали, горе-кашевары. Под трибунал пойдете все и ты с ними! Ты присутствовал при закладке продуктов? — уставился он на меня.

— До поздней ночи обсуждали, как все делать, все просмотрели, кухни проверили и протопили. Проинструктировал поваров, где воду брать и когда закладывать продукты…

— Я спрашиваю: при закладке продуктов присутствовал?

— Нет. Очень поздно было.

— Вот и будешь отвечать в первую очередь. Не дай бог, если будет хоть одно отравление. Первый пойдешь под трибунал.

— Не повар я. Не я кашу готовил и не должен себя привязывать на все время к кухне.

— Молчать! Оправдания мне не нужны. Я приказал заниматься тебе питанием, доктор, тебе! И с тебя спрашивать буду. Комиссар! Собери всех людей, кто уже кушал кашу, в одно место и наблюдайте за ними, а ты, доктор, пойдем со мной.

И командир быстрой походкой пошел к своей машине с будкой, в которой размещался. Что-то меня осенило, и я подошел ко второй кухне, открыл крышку котла, где заварили чай, и черпаком провел по дну и стенке котла. Так же набралась в черпак густая черная масса. Побежал в машину к командиру с черпаком. Он звонил в штаб бригады и докладывал о чрезвычайном происшествии в роте и просил для расследования направить представителя особого отдела.

Я попытался ему доложить свои соображения, но он и слова сказать не дал. Замахал рукой, а когда положил трубку — разошелся. Из его уст посыпался поток брани вперемешку с матерщиной. Впервые в жизни получил разнос в самых хлестких выражениях. Он сказал, что кто-то пытался вывести людей из строя, чтоб сорвать отправку их на фронт, и я помог этому отсутствием бдительности. И не миновать мне трибунала, поскольку я должен четко выполнять его приказания, а не пускать дело на самотек. Не должен отходить от кухни, пока вновь испеченные неопытные повара чему-нибудь научатся. Оказывается, я маменькин сынок, которому нельзя доверять, что при первой возможности он избавится от меня и все в таком духе. Я стоял навытяжку и слушал. Забыл, что у меня в руках черпак со злополучной смазкой. Когда он уже, как мне показалось, выговорился, я вставил несколько слов.

— Зачем вы кричите и так оскорбляете меня?

— Молчать, сосунок! Еще поучать меня вздумал, — перебил он меня, — людей травишь, а мне молчать.

— Прошу не оскорблять меня.

— Травишь людей, а мне любоваться тобой!

— Никто не отравлен, котлы были покрыты антикоррозийной заводской смазкой, и повара не сняли ее с поверхности котлов, — удалось вымолвить мне. — В котле, где чай, тоже такая смазка. — И я протянул ему черпак.

— Вот видишь! Кто должен проверять котлы? Кто должен был контролировать все, что касается питания? Кто, я спрашиваю!? Кому я приказал отвечать за приготовление пищи? Отвечай! Не мне же всем заниматься.

Наступило какое-то безразличие ко всему, что он говорил, я даже перестал различать смысл слов… Понял, что мне надо уходить, открыл двери и стал выходить из машины.

— Стой! — услышал опять его голос. — Передай старшине, чтобы выдал личному составу сухой паек на завтрак: хлеб и консервы, а я с тебя удержу его стоимость. Теперь иди!

Я вышел. Зачем он так оскорблял меня, и как дальше быть? Наказал бы, если виноват, но выслушать поток такой матерщины? Как же будем дальше вместе служить? Едем же на фронт, и как так можно? Мне надо уйти из роты. Как быть дальше? Я, возможно, что-то упустил, но не за повара должен работать. У меня же масса других дел, а на фронте будет еще больше. А повара никудышные и не то еще могут отколоть, а спрос будет с меня. Кому их учить? Меня в училище учили контролю за питанием, нормам, подсчету калорийности пищи, санитарно-гигиеническим правилам и кулинарной обработке продуктов, сохранению витаминов в пище, но не как готовить ее. С такими мыслями я шел от командира после чудовищного разноса и не знал, как мне быть дальше. Ко мне подошел комиссар, несколько успокоил, посочувствовал, сказал, что командир резок, горяч и быстро отходит, чтобы я не копил зла на него и занимался своим делом, что завтрак сорвали, а могло быть еще хуже, если бы отравились люди. Хорошо еще, что все так обошлось. Этот случай послужит хорошим уроком на будущее для меня и для горе-кашеваров.

В течение дня прибывало пополнение: красноармейцы, в основном водители, младшие командиры. Получали и осваивали военную технику — специальные машины с большими будками вместо кузова. Их называли летучками — мастерские на колесах. Получали тракторы, тягачи, колесные грузовые машины ЗИС-5, ГАЗ-АА и иностранные: студебекеры, форды, мотоциклы с коляской марки «Харлей». Удивлял вид наших транспортных машин, особенно ГАЗ-АА. Странно выглядела кабина машины. Остов ее был из дерева. Спереди — плоское стекло в деревянной раме. Крыша брезентовая. Сбоку в дверях, в нижней части тоже натянут брезент, а в верхней стекол не было — гулял ветер. Для лета кабина терпима. А как же зимой?

— Экономия металла, стекла. Понимать надо, братцы!

— А как в дождь или когда ударят холода? — раздавались голоса.

В батальоны прибывали экипажи с танками Т-34 и Т-70. О первых машинах слышали как о самых лучших наших танках. И не только наших. Ходили смотреть их. Экипажи держались именинниками. Получили снаряжение и принадлежности, которые и распределяли по штатному расписанию. Пока занимались техникой, осваивали ее, проверяли исправность, доукомплектовывали. Большинство людей роты уже работали в других подразделениях — ремонтировали машины, танки. Бегали, суетились, ругались.

Многие водители возмущались и не хотели брать недоукомплектованные машины, но деваться было некуда. Стали пропадать ключи, заводные ручки, запаски — резина с дисками. Тащили друг у друга.

Я получил медицинское имущество: комплект «ПФ» (полевой фельдшерский) — набор медикаментов и инструментов, санитарную сумку, носилки, комплект перевязочного материала и шин. Обратился к командиру:

— Куда погрузить медицинское имущество? Определите мне место, транспорт.

— У меня без нянек. Сам выбери машину, где свободнее, и с другим имуществом положи свое. На этой же машине и будешь ездить. Специальная машина или личная для доктора не предусмотрена. Кстати, — продолжал он, — почему избегаешь меня, не здороваешься?

Я пожал плечами, ничего не ответил.

— Не женихаться собрались мы. Воевать предстоит, так что не строй из себя кисейную барышню. Я, как командир, должен добиваться порядка во всем и средств не выбираю. Привыкай и делай свое дело как можно лучше, — покровительственно добавил он.

Нужно было где-то определяться с имуществом. Обратился к командиру транспортного взвода Манько, и он определил мне бортовую машину ГАЗ-АА, в кузов которой я сложил медицинское имущество и держался этого водителя. Санитарную сумку с самыми необходимыми медикаментами и перевязочным материалом носил с собой.

Настал день смотра бригады представителями бронетанковых и механизированных войск наркомата обороны. Утром на построении Михайловский объявил, что после обеда будет смотр личного состава и техники и вручение Красного знамени. Приказал всем командирам тщательно подготовиться к этому событию. Формирование бригады еще не завершилось, не все штатные должности были заполнены людьми, да еще и не вся техника получена. Только прибыл почти полностью укомплектованный мотострелковый пулеметный батальон под номером 194. Танковые батальоны под номерами 655 и 656, которых называли соответственно 1-й и 2-й, все еще доукомплектовывались, приводили в порядок технику. Наконец стало известно, когда и куда мы поедем, на какой фронт.

После обеда вытянули в один ряд весь транспорт, полностью загруженный имуществом роты так, как предстояло следовать в пути. Затем построили личный состав роты. Никто толком не знал, где и как должно носиться снаряжение. Перевешивали его с одного плеча на другое, потом выяснялось, что первоначально было правильно, и опять перевешивали. Приказали выложить содержимое каждого вещмешка. Разрешили оставить самое необходимое, остальное выкинуть. Но все казалось самым необходимым, много чего прятали по карманам, за пазухой. Трудно было расставаться с привычными предметами, возможно и не нужными, но связывавшими с прошлым.

Наконец последовала команда: «Становись!» Мы и так все стояли. По центральной дороге подошел автобус, въехал на поляну, остановился перед строем бригады. Последовала команда: «Равняйсь!» Мы как-то равнялись, ибо из-за скатки шинели не видели соседа справа, и командир роты вместе со старшиной нас то выдвигали, то задвигали в строй. Из автобуса вышла группа командиров.

— Смирно!

Командир бригады доложил:

— Товарищ полковник! Танковая бригада по случаю сформирования построена. Докладывает командир бригады подполковник Липин.

— Здравствуйте, товарищи танкисты!

— Здравия желаем, товарищ полковник! — не совсем дружно, вразнобой, но во весь голос ответил строй.

— Слушайте приказ заместителя наркома обороны, командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии Советского Союза генерал-лейтенанта Федоренко № 0703293 от 21.07.42 года…

Полковник развернул папку и зачитал, что нам присваивается боевой номер 254 и полевая почта номер 32500. Затем сложил папку и произнес более высоким голосом:

— Поздравляю вас по случаю сформирования танковой бригады!

— Урааа!.. Урааа!.. Урааа!.. — прокатилось над строем и разнеслось по поляне, лесу.

— Командующий поручил мне вручить вам символ части — боевое Красное знамя!

От автобуса отделился офицер из прибывшей группы с развернутым знаменем в руках в сопровождении двух автоматчиков и приблизился к месту, где стояли полковник и командир бригады. Полковник взял знамя в руки и сказал:

— Смирно! Командиру принять боевое Красное знамя. Желаю 254-й танковой бригаде победы над врагом!

Командир бригады опустился на колено, взял край знамени в руки, приложил к губам, встал, взял знамя из рук полковника и произнес:

— Товарищ полковник! Передайте командующему, что я, танкисты и весь личный состав вверенной мне 254-й танковой бригады не пожалеем крови и самой жизни для полной победы над проклятым врагом — немецко-фашистскими захватчиками!

Затем повернулся к строю, приподнял знамя правой рукой над головой и воскликнул:

— Клянемся, товарищи!

— Клянемся! — от сердца прозвучали голоса из строя.

— Автоматчики роты управления, ко мне!

Четким строевым шагом к командиру направилась группа автоматчиков из разведвзвода во главе со своим командиром, которому командир бригады передал знамя.

— Под боевое Красное знамя, бригада, смирно! — И командир повернулся к разведчикам. — Вдоль строя в голову колонны, шагом марш!

Четким шагом, держа развернутое Красное знамя, разведчики последовали в голову колонны. Личный состав сопровождал ее глазами. Разведчики стали в строй во главе бригады.

Полковник из штаба бронетанковых и механизированных войск вновь раскрыл папку и зачитал:

— 254-й танковой бригаде надлежит погрузиться в три эшелона и убыть в распоряжение командующего… — полковник сделал паузу, — энского фронта. — Погрузка первого эшелона 23 июля сего года. — Оторвал взгляд от папки и добавил: — Через день. Порядок, время подачи эшелонов и путь следования будут доведены до сведения командира бригады и его штаба. Погрузка в Костырёве. Еще раз поздравляю вас с сформированием бригады, вручением ей боевого Красного знамени. Приказываю за оставшиеся один-два дня привести в порядок технику и вооружение.

Проверить все, дополучить, что положено. Нам предстоят тяжелые бои с коварным и сильным противником. Народ и партия доверили нам первоклассную боевую технику, и это доверие мы должны оправдать. По подразделениям шагом марш!

Все строем пошли в свое расположение, где возле техники и протоптались дотемна.

Началось формирование эшелонов и подготовка к их погрузке.

Работали день и ночь. Готовили проволоку, веревки, бруски для крепления машин. Писали письма, спешили сообщить номер полевой почты родным, без надежды, что письма к ним дойдут. Немало нас из западных областей — люди не знали, куда писать: остались ли родные в оккупации, выбрались ли куда и живы ли. Я сообщил о себе дальней тетке в Ленинград. Мы договорились с родными еще в начале войны, когда разъехались, что все будем писать тетке, а она нам сообщит о каждом из нас. Никто и думать тогда не мог, что враг дойдет до Ленинграда.

Перед ужином состоялось совещание всех медицинских работников бригады. Собрали нас на лужайке возле машин медсанвзвода (МСВ), ждали военврача 3-го ранга Раппопорта, который был на совещании в штабе.

Военврач пришел, вытащил из планшета исписанный листок бумаги, положил его на столик, сказал:

— Товарищи! Я уже познакомился с личным делом каждого из вас. Для общего знакомства буду по списку называть звание, фамилию и должность каждого, а вы встаете и представляетесь.

Так я познакомился с военврачом 3-го ранга Гасан-Заде. Врачом медсанвзвода Зоей Ложкиной — среднего роста, крепко сбитой, румяной, светловолосой женщиной, с короткой стрижкой, лет двадцати пяти. Ее ровесницей младшим врачом Майей Вайнштейн — смуглой, щупленькой, с выразительными темно-синими глазами, охваченными длинными черными ресницами.

Из медсанвзвода была еще представлена санинструктор Люда, строгая, неулыбчивая женщина лет тридцати, военфельдшер Шепшелев — начальник аптеки, санинструктор Иванов, военврач мотострелкового пулеметного батальона Панченко, военфельдшер этого батальона Леня Модзелевский, военфельдшер роты управления Семен Гомельский, военфельдшера танковых батальонов.

Бригврач уточнил нашу укомплектованность по штатному расписанию. На вопросы, когда и куда поедем, ответил, что не знает, но скоро должны отбыть на фронт. Напомнил о порядке эвакуации больных и раненых.

Вечером началась погрузка первого эшелона бригады. Настроение в роте было тревожное, об обстановке на фронтах нам не говорили, газет нет, радио здесь негде послушать.

Нас никто не провожает. Что нас ждет? Что уготовила нам судьба? Прошел месяц, как я вышел из стен медицинского училища. Присвоили звание «военный фельдшер». В петлицах по два кубика. Новое хлопчатобумажное обмундирование, брезентовый ремень, пустая кирзовая кобура, пилотка, сапоги, вещмешок — все, что было при нас. Нет, не все. Еще нам было восемнадцать лет.

За время учебы прошел нелегкий кусок жизни, особенно зимой — создавали обстановки, близкие к боевым. Пережили и бомбежки с пожарами в Ленинграде, участвовали в ликвидации их последствий, пережили бомбежки и в дороге, холодный и полуголодный Омск. За короткие дни и длинные вечера нам кое-что вложили в головы, нужное для войны. Разъезжались группами, в основном на запад.

Моя Белоруссия уже год как под немецким сапогом. Я сам никак не мог понять, почему немцы одерживали победу за победой. Как же мы допустили? Почему ему поддаемся, на что рассчитываем? Войне уже более года, а поворота не видно. Боюсь всех этих мыслей, которые обуревают меня, и тем более не могу высказать их кому-нибудь вслух. Меня могут неправильно понять и сделать зловещие выводы по законам военного времени. Я думаю, что мои товарищи не потеряли веру в победу над врагом, но сколько можно отступать? Как объяснить хотя бы себе, почему это продолжается?

Утром после завтрака рота в полном составе со всем своим транспортом вышла из лагеря и расположилась у железной дороги недалеко от погрузочной площадки. Там уже стояли танки 2-го батальона. В течение дня проводилась погрузка техники небольшими партиями по мере подачи платформ. Танки и колесные машины укреплялись на открытых платформах. Личный состав размещался в товарных вагонах — «теплушках», где были оборудованы нары в два этажа. Стелили под себя шинель и частью шинели накрывались. Под голову вещевой мешок. В некоторых вагонах на нарах была солома. В одном из вагонов поместили продсклад и полевую кухню — самый нужный и почитаемый объект в нашей военной походной жизни. Этой же ночью наш эшелон отправился в путь.

Первые сутки мы больше стояли в тупиках, маневрировали на путях, останавливались на маленьких станциях и полустанках. Крупные проезжали без остановок.

Мне определили место в вагоне, где разместились в основном старшины-ремонтники и командиры-воентехники, у которых не было в подчинении личного состава. Мы занимали нары на одной половине вагона. Здесь же у дверей теплушки разместился я со своим имуществом, создав место для оказания медицинской помощи.

Не спалось. Где родные мои: мать, три сестры, брат, где отец? Еще смутно представляли, что хотим от жизни, какой она должна быть. Жили под кровом родителей далеко не в достатке, верили, что будем жить лучше их и делать ее, жизнь, своим трудом более красивой, счастливой. Запросы наши не казались большими.

И все же каждый из нас вынашивал планы, мечты, к чему-то стремился. Складывалось отношение к жизни, к товарищам. Формировались понятия о дружбе, любви. Последнее мы в большинстве своем еще не испытали. Все было впереди. Но вся наша жизнь вдруг перевернулась и попала в страшный водоворот — война. Мечтам не суждено было сбыться. Наши судьбы стали решаться помимо нас. Для этого нас ускоренно и готовили. Мы молоды и здоровы. Кому, как не нам, идти на войну? Понимали, что это не прогулка. С нее мало шансов вернуться, да и некуда. Она поглотила огромную территорию, миллионы жизней ни в чем не повинных людей. Очередь за нами. Сможем ли мы что сделать, пока живы?

Больше года шла война. Она коснулась всех, от мала до велика, каждого по-разному. Война вошла в нашу жизнь: в быт, действия, психику. Все перевернула в каждом из нас. Что происходит? Как все это осознать? Что ждет нас в этом водовороте?

Убаюкивает перестук колес. Поезд все мчит нас на юг.

Эшелон все шел на юг, все короче и реже становились остановки в пути. Едва успевали запасаться водой для приготовления пищи и питья. Еще сложнее стало справлять естественные надобности. Маленькие дела приспосабливались совершать из дверей на ходу поезда, а крупные приходилось долго терпеть.

Проехали Ряжск, Мичурин, Грязи. Эшелон мчит нас на юг. От местного населения узнали, что наши войска оставили Ростов. Враг рвется на Кавказ, к Волге. Когда же конец этому будет?

Я и мои товарищи негодовали, возмущались, недоумевали, некоторые плакали от боли и бессилия, когда узнавали, что враг занимает все новые и новые территории. Так ли уж он силен?

Что случилось с такой большой страной, как наша? Где ее сила, мощь? Нам годами твердили, что мы победим любого агрессора, который посмеет на нас напасть, и в песнях распевали: «Если завтра война, если завтра в поход — мы сегодня к походу готовы…» или «…мы сильны, и танки наши быстры…» А что на деле? Ведь мы всему верили. Многие писали рапорты, просились на фронт до окончания учебы. Кто и когда остановит врага? От кого ждать помощи? Видно, от нас самих все зависит. Дальше для народов нашей страны продолжаться так не может. Это становится противоестественным его силе, его духу, его истории. Советский Союз сплотил народы нашей страны в монолитную семью, для которых интересы Родины — их собственные. Много крови и жизней отдал советский народ за свободу, независимость. Все это хотят у него отнять. Лишают самого ценного — жизни. Мало умереть за свободу, за избранный уклад жизни, надо отстоять все это. Каждый народ будет стоять друг за друга, как за самого себя. У всех одна беда, одна судьба. Вместе стали строить новую жизнь, тем более будут отстаивать ее. Если уже не для себя, то ценой нашей жизни для детей, сестер и братьев. Отстаивать своими силами! Надеяться не на кого. Обещанный второй фронт союзники не открывали. Какие еще нужны усилия народа, страны? Что же партия, товарищ Сталин, которым безгранично верили и верим? Не настал еще час?

Огромное страшное чудовище поглощает территорию и народы разных стран Европы. Коричневое чудовище народилось около десяти лет назад. Не могли не понимать, какую угрозу он, фашизм, несет человечеству. Почему не остановили его в зародыше, почему подкармливали? Разве не знали правители других стран, той же Франции, Англии и многих других стран Европы, пострадавших от фашизма, какую опасность для существования их всех представляет коричневая чума? Почему не останавливают его сейчас? Уже идет второй год войны. Где второй фронт?

Пожилой ремонтник, внимательно слушавший наши разговоры, тяжело вздохнул и произнес:

— Жаль мне вас, ребятки. Здоровые, умные, а ждет-то вас что? Как и моих детей и внуков? Куда супостат дошел, и никак не остановят. Информбюро еле успевает за ним, — и, несколько раздумывая, продолжил:

— Под Москвой стоит, так? Ленинград на измор взял — долго ли продержится там народ? Прибалтика под врагом, Белоруссия, Украина, Крым, Воронеж взял, Ростов. Всю Россию подбирает. Что же будет дальше? Что нас всех ждет? Мы свое отжили, а вас, сынки, жалко.

— И куда ты гнешь, старик? — вспылил старшина. — Неверие в победу. Контру разводишь!

— Какая я тебе контра, сынок? Душа болит. Сколько русской земли потеряли, и конца этому нету. Доколе же это будет?

В разговор вмешался старший воентехник Саркисян и с армянским акцентом сказал:

— И раньше были войны. За территорию, за короля, за власть. Но эта война особая. Немцам нужна не только территория наша, они хотят нас уничтожить. Им и империалистам других стран советская власть, наш социалистический строй не нравятся. Вот и позволили вырасти фашизму в надежде, что он уничтожит наше социалистическое государство. Фашизму пока удалось нанести нам крупный урон, но поражение во всей войне потерпит он. Это историческая неизбежность. Хотя и расчетливая нация немецкая, но на этот раз ее генералы во главе с Гитлером просчитались. Они взялись за неосуществимое и будут жестоко наказаны.

Его убежденность передалась и нам. Он рассеял сомнения, настроил наши мысли в единственное русло — неизбежность победы.

По рукам шел свежий номер газеты «Красная звезда», раздобытый кем-то на станции. Старшина «Крошка» вслух зачитал статью Ильи Эренбурга «Судьба России».

Будут ли у меня дети, внуки? Кто останется в живых, будет в большом почете перед детьми, внуками, своим народом и всеми народами мира. Да, победители будут прославлены на многие годы, века…

После обеда старшина автовзвода, которого за глаза называли «Крошкой» из-за огромного роста и богатырского телосложения, решил расшевелить всех в вагоне:

— Чего приуныли, братцы, еще будет повод, а сейчас споем, что ли?

И он, житель таежной Сибири, охотник, запел тихо, протяжно о золотоискателе, который мечтал разбогатеть, обзавестись семьей, купить домик, а стал добычей волков.

— Этой песней еще больше грусти навел, послушайте эту.

И запел он старую русскую песню о молодцах, которые пошли свататься к одной молодице, и, чтобы понравиться ей, каждый старался выделиться своей удалью, мастерством, а выбрала она самого неудачника, пожалев его. Пел он сочным баритоном, интонациями выделяя каждого молодца, как заправский артист. Приятно было его слушать. Да и песен этих раньше не слышали. Народ немного расшевелился. Запел и командир транспортного взвода Манько Николай. На украинском языке, высоким, почти женским голосом. Поддержали его и другие товарищи. В какую-то паузу послышался голос Саркисяна, который зашел к нам в теплушку перевязать ссадину на кисти и не успел уйти к себе.

— Слушал ваши песни. Хорошие, ничего не скажешь. Послушайте и наши.

И полилась вначале тихая, протяжная, а затем на более высоких нотах, поддержанная шофером Сульяном, мелодия-плач о далекой Армении, о ее долинах и виноградниках, о высоких горах, о любимых, до которых так далеко. Хотя слов песни не знали, но казалось, что об этом пели ребята, судя по грустной мелодии. Каждый, как умел, подпевал другим. Так полились русские, украинские и армянские песни — музыка разных народов, которых свела и сплотила общая беда в одно целое, совершенно разных людей, но отныне одной судьбы.

Песни, спетые сообща и в отдельности, согрели людей, сблизили их всех. Лица просветлели, на душе стало легче, мысли и заботы каждого слились в общее русло, а сообща все переносится легче. А эшелон все мчался на юг.

Все меньше остановок в пути. На полустанках стояли группами женщины, дети, старики с фруктами, молоком, яйцами, но эшелон часто проскакивал мимо. Там, где поезд останавливался, люди подходили к вагонам, предлагали молочные продукты, фрукты. Просили взамен чай, соль, мыло, хлеб. Иногда и так отдавали, как своим родным. У многих, если не у каждого, были на фронте родные и близкие. Многие местные жители приходили на полустанки просто посмотреть на уходящие составы. Стало привычным для этих людей встречать и провожать поезда на фронт.

Поздно вечером наш эшелон подошел к станции Серебряково Сталинградской области и стал. Нас долго не принимали. Станция оказалась разбитой, догорали некоторые здания. Накануне ее бомбила вражеская авиация. У служащих узнали, что до бомбежки прошли на юг эшелоны с танками. Возможно, это были машины нашей бригады.

Эшелон застрял у Серебряково. На рассвете красноармейцы, командиры стали вылезать из вагонов, осваивать близлежащие канавы, кусты. Метрах в трехстах дымились развалины. От железнодорожников узнали, что впереди лежащие станции, ведущие в Сталинград, также разбиты немецкой авиацией. Стало ясно, что дальше следовать железной дорогой не придется. Предстояло разгружаться здесь, хотя специальных платформ не было. Начальник эшелона Михайловский ждал указаний. Красноармейцы рассыпались по окрестности — разведывали местность вокруг, разумеется, без команды.

Стало известно, что на путях за станцией красноармейцы обнаружили цистерну с медом и уже орудуют там. Меня вместе с лейтенантом Завгородним послали узнать, в чем дело. Пошли. У одного отдельно стоявшего товарного эшелона увидели группу наших красноармейцев, куда и направились. Оттуда раздавался шум, хохот. Жестикулировали, суетились, показывали на люк цистерны. Некоторые взобрались по узкой металлической лестничке на ее вершину. У люка расположились несколько бойцов. Подойдя ближе, увидел, что из цистерны за ноги кого-то извлекают. Цистерна была облита светлой густой тянущейся массой. Многие пили ее непосредственно из кружек, котелков, запрокинув голову, или хлебали ложкой, облизывали пальцы. Так же головой вниз, держа за ноги, его подали стоявшим внизу хохотавшим товарищам и положили на землю. Рот, нос, уши были забиты этой массой. Он находился в состоянии удушья. Тело корчилось, подергивалось. Вблизи стоявшие поняли, что с ним случилась беда, и стали звать доктора. Мой приход оказался кстати. Подбежал к пострадавшему, положил его на спину, повернув голову набок. Рукой, а затем шпателем, обмотанным марлей, попытался извлечь эту массу. Удалось несколько вычистить полость рта и носа, но свободное дыхание не наступило. Тело обмякло. Повернул его на живот, подвернул песок и гравий под нижнюю часть грудной клетки и нажал несколько раз резко на угол лопаток. В какой-то миг толчком была выброшена из горла, как пробка, часть массы, и он шумно, с визгом задышал, но в сознание не приходил.

Вспыхнул смех с истерическим надрывом. Пострадавший все еще находился без сознания, и я стал делать ему искусственное дыхание. Послал одного красноармейца к нашему вагону за носилками и комплектом «ПФ». Наверху цистерны вокруг люка еще толпились красноармейцы, наполняя этой массой котелки, банки, фляги, передавали их вниз и набирали в новую посуду. Среди этого шума и хаоса раздалась команда:

— Прекратить разбой, строиться!

Галдеж и хохот заглушили эту команду.

— Выходи строиться! Смирно! — повторно последовала команда.

Никто не обратил внимания, хотя узнали голос командира роты.

— Смирно! — прозвучало еще раз. — Строиться!

Не помогло. И вдруг прозвучали выстрелы. Командир роты Михайловский стрелял в воздух. Хохот стал затихать. Всех сдуло с цистерны. Раздался голос старшины роты Николаева:

— В шеренгу по два, становись! Равняйсь! Смирно! — и подошел к командиру, который дрожащей рукой никак не мог попасть пистолетом в кобуру, висевшую у него на ремне где-то сзади на спине.

— Товарищ военный инженер! Красноармейцы по вашему приказанию построены. Старшина роты Николаев, — и что-то тихо ему сказал. Командир вытащил из пистолета магазин с патронами, выстрелил в воздух оставшийся в стволе пистолета патрон, вставил магазин в пистолет и положил его в кобуру, клапан которой остался незастегнутым. Военнослужащие стояли в строю с расстегнутыми воротниками, со сбитыми набок ремнями, кое-как надетой пилоткой. Гимнастерки и брюки были вымазаны липкой массой. Некоторые были с оружием, большинство без.

В руках держали котелки, банки, фляги, один — ведро. На лицах — жалкие, виноватые улыбки. Командир обошел строй, встал перед ними и с презрением процедил сквозь зубы, подчеркивая каждую фразу:

— На кого вы похожи? Скоты! Дикие животные! Грабители народного добра! Расстрелять вас мало! Меда захотели? Не исключено, что это отрава. И черт с вами! Туда вам и дорога. Где оружие остальных? Где оружие?!

Строй молчал, люди переминались с ноги на ногу.

— Где твоя винтовка? — обратился к одному, затем к другому: — Где твоя? Куда дели оружие?

— В вагоне осталось, — послышались голоса.

— Понимаете ли вы, до чего дошли? Время военное. Вы бойцы Красной Армии. Приняли присягу. Тяжелую войну ведет страна, а вы мародерством занялись у своей же страны. Я отдам вас под трибунал. Всех!

Быстро зашагал вдоль строя, остановился и сказал:

— Котелки и ведро оставить здесь. Всем снять ремни, оружие и отдать старшине. Вы арестованы.

Улыбки с лиц исчезли. Послышались недовольные голоса, возгласы.

— Выполнять приказ! — Командир взялся за кобуру пистолета.

Стали снимать ремни, винтовки и складывать возле старшины.

— Лейтенант Завгородний, старшина! Ведите арестованных. Посадить в отдельный вагон. Младший командир Синицын и красноармеец… Как твоя фамилия?

— Нагиба, товарищ командир.

— Возьмите оружие и ремни и следуйте за арестованными.

Я возился с пострадавшим. Из нашего вагона два водителя принесли мой комплект «ПФ» и носилки. После инъекций аналептиков солдат стал приходить в сознание. Командир спросил у меня, что это за масса в цистерне. Я не знал — раньше не встречал. Один из водителей сказал, что она похожа на патоку. Пострадавший, как и многие другие, пытался зачерпнуть патоку, нагнувшись в люк. Товарищи ради шутки приподняли его за ноги и протолкнули внутрь цистерны. Эта шутка, к счастью, закончилась благополучно. У цистерны поставили часового. Люди объелись патокой на месте, многие успели унести в котелках еще до эпизода с арестом и также ели и угощали других. Старшина роты прислал писаря с хозвзвода, и тот набрал два термоса. Вскоре патока дала о себе знать. У многих расстроился живот, и пострадавшие испытывали большие неудобства из-за частой необходимости справлять нужду.

Получили команду разгрузить эшелон и рассредоточить технику, так как мы были удобной мишенью для авиации противника. Необходимо было срочно соорудить разгрузочную площадку. Вокруг росли вековые лиственные деревья, неподалеку стояла сосновая роща. Свалили несколько десятков деревьев. На руках по бревнам спустили с платформы две бортовые машины, на которых стали подвозить бревна из ближайшей рощи для сооружения разгрузочной площадки. На руках сгрузили два мотоцикла и кухню.

Во время разгрузки заметили, что мимо станции гражданские несут сумки и мешки с банками консервов. Узнали, что рядом разрушен консервный завод, изготавливавший консервы с фаршированным перцем и рисом в томате в стеклянных пол-литровых банках. И здесь красноармейцы не упустили случай. Стали просачиваться на территорию завода и «осваивать» его продукцию.

Администрации и рабочих не было видно. Старик-сторож прохаживался по территории и говорил солдатам: «Берите, пользуйтесь. Завод не работает. Остановите немцев — восстановим, пропустите — пусть лучше нашим достанется».

Вскоре банки с консервами оказались у многих в вещмешках. Ходили небольшими группами. Когда узнали, что взяли под арест красноармейцев за патоку, вылазки прекратились. Не без ведома старшины Николаева Мезенцев одним рейсом привез машину с ящиками консервов, которые сгрузил недалеко от эшелона, пока сооружали разгрузочную площадку.

Люди столкнулись с проявлениями войны: разбитая станция, консервный завод. Догорали платформы, вагоны. Бесхозная патока, консервы — бери, кому надо. Поведением людей руководила стихия, в какой-то степени вседозволенность. Надлом устоявшихся устоев, заведенного порядка, проявление низменных инстинктов, анархических повадок. Гражданское население стало тащить государственное имущество. Занялись этим и наши военнослужащие. Не организовали сохранность его, а стали расхищать. И враг еще далеко, и мысли не было о возможности захвата им этой территории. Что же происходит?

Следующий эпизод отрезвил людей, вернул их к реальной действительности. Привлек внимание возникший над нами воздушный бой. Сначала услышали гул и увидели, как на два наших истребителя вывалился из-за облака «мессершмитт» с характерным свистящим звуком, и после прозвучавших нескольких коротких очередей задний начал падать к земле с длинным шлейфом черного дыма. От самолета отделился летчик, раскрыл парашют. Немецкий истребитель сделал круг и расстрелял пулеметной очередью летчика. Видно было, как тело его повисло, стало неподвижным. Парашют относило далеко в сторону.

Воздушный бой этим не кончился. Видно, немецкий летчик увлекся, и этим воспользовался наш второй истребитель.

Немец также выбросился с парашютом. Меня вместе с группой вооруженных красноармейцев на бортовой машине послали к месту падения нашего летчика. Захватил с собой санитарную сумку и носилки. На мотоцикле с вооруженными автоматчиками поехали за немцем.

Наш летчик был мертв. Грудная клетка, живот в сквозных ранениях. Юноша, почти мальчик в военной форме с двумя кубиками в петлицах. Всех нас потрясла эта смерть-гибель мальчика-воина. Положили тело летчика на носилки, погрузили на машину и отправились к месту падения самолета в надежде что-нибудь там подобрать, но взрыв остановил нас. Мы развернулись и поехали к месту падения немецкого летчика. Это почти по дороге.

Я сказал, что изучал в школе немецкий язык и смогу с немцем изъясняться. Кстати, его задержали гражданские, также наблюдавшие за воздушным боем. Они его разоружили, хорошо помяли при этом, что было видно по синякам на лице и разорванной одежде.

Лежал немец на земле на какой-то телогрейке. Руки связаны за спиной. На шее крест. На груди какие-то значки или медали.

Окружающие сказали, что у него что-то с ногой — перелом или вывих голеностопного сустава — стоять он не может. Я спросил, не нуждается ли он в медицинской помощи, показав для убедительности санитарную сумку. Он повел головой из стороны в сторону, отвернулся и ничего не сказал. Пытался посмотреть ногу — не дал, выругался, как я понял. На вопрос, откуда вылетел на задание, где стоит его часть, надменно процедил сквозь зубы, что русской свинье ничего не скажет и кончайте со мной. Держал себя очень высокомерно, заносчиво. Нам тогда стало ясно, с каким врагом мы будем иметь дело. Немецкий самолет догорал. Подъехала еще одна наша машина с красноармейцами и командиром роты. Связанного немца положили в ту же машину, где лежало тело убитого им летчика, выделили охрану и уехали в поисках летной части.

После обеда построили личный состав роты. Очень гневно выступил Михайловский.

— Впредь за подобные нарушения буду действовать по законам военного времени — предавать суду военного трибунала. Люди гибнут, защищая Родину. Только что видели гибель нашего летчика. А вы занялись мародерством?!

Прибыли представители штаба бригады, которые должны были везти подразделения в новые районы сосредоточения. Первоначальные планы пришлось изменить.

Еще ночью, до рассвета, роту вытянули в походную колонну. Догрузили машины оставшимся имуществом из эшелона. В конце колонны поставили группу инженерно-технического обеспечения. И меня туда определили и указали место на открытой бортовой машине с запчастями.

Наш путь лежал через степь — безводную, выжженную многодневной жарой. В трещинах пересохшая земля, давно не знавшая дождя, нещадно палило солнце. Тучи пыли, поднятые машинами, закрывали дорогу и пространство вокруг. Пыль и песок попадали в нос, уши, глаза, хрустели на зубах. Мучила жажда. Колодцы по пути нашего следования были пусты: высохли или вычерпаны. Ехали быстро.

В полдень сделали привал для завтрака у глубокого оврага, проросшего кустарником. На дне оврага протекал измельчавший ручеек.

Перво-наперво бросились осваивать кусты. Оказалось, что у многих расстройство кишечника. Медикаментов, вяжущих и дезинфицирующих, у меня оставалось мало. Приготовил марганцовку и давал каждому по стакану.

К вечеру приехали в станицу Мариновка. Богатое казацкое село. Жили там зажиточно. Дома добротные, из кирпича и дерева. Сады, заборы. Мужчин почти не было. Женщины, старики, дети.

В станице стояла наша кухня с готовым обедом или ужином. Расположились на ночлег в машинах и домах. Некоторые организовали посиделки с молодухами и самогоном. Меня пригласил старшина Николаев. За столом уже сидела компания: наши воентехники, старшины и казачки. На столе стояли бутылки с самогоном. Разнообразная домашняя закуска и наши злосчастные консервы. Вокруг крутились дети. Женщины поделились своими заботами, тоской по ближним, которые где-то воевали, если еще были в живых. По-женски сочувствовали. Эти совершенно чужие и незнакомые люди стали чем-то близки нам. Они понимали, что фронт приближается к их станице. Спрашивали, как мы могли допустить врага до Дона? Где наша сила? Допустимо ли, чтобы он дошел до Волги? Это же конец всему. На что им решиться без мужиков? Некоторые в голос плакали. Что мы могли им ответить?

А самогон делал свое дело. Пили за победу. Люди размякли. Запели песни грустные, печальные, русские и украинские. Задержались за столом допоздна. Детей уже уложили спать. Опустошили чугун с вареной картошкой. Некоторые разобрались парочками, шептались, обнимались, добивались близости. Одна, а затем вторая пара встали из-за стола и ушли в другие комнаты или на сеновал.

Я был самым младшим среди всех. Другие имели семьи, профессию, житейский опыт. Как-то не вязалось в моем, должно быть, неопытном по молодости сознании, что после недавнего любования в эшелоне фотографиями своих жен, невест, близких и родных можно так быстро перестроиться, расплескать чувства… Близость ли фронта тому причиной? Или такими должны быть взрослые? Чем и как соразмерить свои поступки? Как мне поступить с соседкой по столу? Сколько боли и тоски в выражении ее лица, в словах о муже, в страхе за судьбу ребенка. Я пожелал ей скорой встречи с мужем и ушел спать в кабину машины. Может, надо было остаться и утешить ее? Приняла бы она мое утешение? Решимости попытаться или настоять у меня не хватило. Даже на фоне самогона и примера более опытных товарищей. На следующий день на вопрос Николаева, как провел ночь, ответил: «Нормально!»

— Молодец, доктор, — услышал в ответ.

Что бы ни думали обо мне, я на этот раз остался доволен собой. Правда, не решился сказать, что продрог в кабине. С остальными товарищами к разговорам о прошедшей ночи не возвращались. Чего-то стеснялись друг друга.

Подняли всех рано. Только рассвело. Уже готова была солдатская каша, чай. Дальше этого фантазия не шла, да и ассортимент продуктов не позволял. Гостеприимная Мариновка и ее приветливые жители провожали. «Родненькие, остановите врага, не допустите в наши края, детей наших пожалейте», — со слезами на глазах просили женщины.

Машины вновь вытянулись в колонну и двинулись к Сталинграду. Опять необозримая калмыцкая степь, выжженная зноем земля, безводные балки, овраги и дорожная пыль.

Участками вдоль дороги и оврагов женщины и подростки копали рвы, ставили надолбы. Навстречу двигались большие толпы беженцев — с Украины, из Крыма. В основном старики, женщины, дети. Основная масса шла пешком с узлами на спине или на тележках. Встречались и повозки, груженные домашним скарбом и детьми. За многими тянулись привязанные к ним коровы.

Были сооружены временные пристанища: навесы из простыней, брезента. Варили пищу, отстирывались. Вдоль дороги и прямо по степи перегоняли большие гурты скота из районов, оккупированных врагом. Встречался и бесхозный скот, бродивший группами и в одиночку в поисках воды.

Беженцы неоднократно подвергались бомбежке в пути. Стоял непрерывный гул: рев моторов, окрики людей, плач детей, мычание скота. Все это было окутано клубами пыли, зноем палящего солнца. Поток двигался на восток, к Сталинграду, к Волге, подальше от наступавшего врага, от бомбежек.

Вдоль пути нашего следования из группы технического обеспечения курсировали летучка из ремвзвода с группой автослесарей и бортовая машина с запчастями. Возглавлял группу воентехник второго ранга Ген Александр. На бортовой машине ездил младший воентехник Костя Наумов.

Далеко за полдень, в один из своих приездов, ко мне подошел Костя и сказал:

— Поедешь со мной по одному делу.

— Куда и зачем? — спросил я.

— Пошли, увидишь, — повернулся и пошел к стоянке машин, по дороге добавил: — Машина с людьми опрокинулась. Надо оказать помощь.

— Доложу командиру.

— Я уже доложил ему, что захвачу тебя.

И он повел меня к стоянке машин, подошел к мотоциклу, взял автомат.

— Садись в коляску.

— Пойду за комплектом с медикаментами.

— Садись. Обойдемся сумкой.

Сел в коляску, прикрылся брезентом. Рванул в сторону и повез меня в степь. Минут через сорок-час подъехали к какому-то населенному пункту.

— Куда все-таки едем? — еще раз спросил я.

— Узнаешь, пока сиди спокойно и без вопросов, — ответил он. Въехали в населенный пункт, повез по безлюдным переулкам. Видно, потерял ориентировку. Развернулся, выехал назад к окраине и повез меня в другой переулок, подъехал к воротам. За забором был небольшой дворик с цветником, кустарником. Выключил зажигание мотоцикла, открыл калитку. «Пошли за мной», — и повел по аккуратной дорожке к длинному дому, подошел к двери, верхняя половина которой была застеклена. Вывеску этого здания не заметил, а на дверях была табличка с указанием времени приема больных. Это была какая-то амбулатория. Дверь не поддавалась — была закрыта внутренним замком. Несколько раз с силой нажал на ручку, потом выломал замок. Повел меня внутрь по коридору, завел в кабинет и стал перед застекленным шкафом. Пытался его открыть, но он был закрыт на замок.

— Посмотри, есть ли тут лекарства от триппера.

— Надписи через стекло не видны, — сказал я и добавил: — Надо спросить у дежурного. Кто-то должен здесь быть.

Не снимая автомат, Костя прикладом разбил стекло шкафа. Осколки стекла с резким треском рассыпались вокруг. Казалось, взорвался снаряд. Я оторопело уставился на него: до того неожиданно все это получилось.

— Ты что? Быстро возьми, что надо, и едем.

Среди осколков я нашел красный стрептоцид в двух стеклянных трубочках, марганцовокислый калий, взял кружку Эсмарха с наконечниками для спринцевания, ножницы.

— Больше подходящего ничего нет, — пробормотал я.

— Пошли! — скомандовал он и направился к выходу. Я засеменил за ним, еще не осознав, что произошло и участником чего я оказался. У выхода мы столкнулись с каким-то пожилым человеком, спешившим из глубины двора, возможно, со сторожем.

— Зачем ворвались в поликлинику? Что вам там нужно было? — воскликнул он. — Дверь же закрыта, как вы смели взломать ее?!

— Нужно было, папаша! — ответил Наумов и быстро вышел на улицу, завел мотоцикл. Я едва успел вскочить в коляску, как машина рванулась с места и понеслась в обратный путь. Не мог прийти в себя от случившегося. В руках держал кружку Эсмарха, заполненную наконечниками и лекарствами. Наконец спросил Костю:

— Что же мы натворили, что о нас подумают?

— Война все спишет, — последовал ответ. — Об этом никому ни слова, если не хочешь попасть в беду.

— Какая ты сволочь! И меня втянул в эту мерзость, — только и смог ему ответить.

Было противно от содеянного, от участия в этом, от соприкосновения с Наумовым. Что он за человек? Нам вместе предстоит жить, общаться, воевать. Он на все способен.

— Ладно, чего нос повесил? У меня не было другого выхода. Заразился триппером еще до Костырёва. Обнаружил перед отправкой. Я как-то спросил у тебя насчет лечения, ты сказал, что лечить можешь, но нет лекарств. Вот мы и раздобыли их. Скажи, как лечить?

— Покажи, что там у тебя.

— Я знаю, что такое триппер. Не впервые. Показывать не буду. Расскажи, как лечить?

Я отдал ему кружку Эсмарха с принадлежностями и лекарства и рассказал, как нужно все делать.

— Напоминаю еще раз! Об этом ни одна живая душа знать не должна. Скажешь, если спросят, куда ездил, что возил для оказания помощи красноармейцам разбитой машины не нашей части.

Никто ни о чем меня не спрашивал. После ужина вновь тронулись в путь в южном направлении. Двигались колонной в темноте с выключенными фарами. Подсвечивали дорогу подфарниками, ориентировались на стоп-сигналы впереди идущих машин. Большой помехой была сплошная пыль. Дорогу различали с трудом. Часто останавливались, долго стояли. К рассвету вышли к поселку Зеты.

До нашего прибытия в населенный пункт Зеты там уже сосредотачивались подразделения бригады: штаб и рота управления, танковые батальоны, медсанвзвод. Подтягивался и мотострелковый пулеметный батальон. Совершили они марш своим ходом после выгрузки из эшелонов. И ушли еще дальше на юг в направлении Абганерово. Оставили неисправную технику — колесные машины и несколько танков. Немало автомашин и танков стояло в пути следования, по которому курсировали наши ремонтные группы и восстанавливали их на месте или подтягивали в Зеты, где на западной окраине расположилась рота технического обеспечения. Часть людей рыли укрытия для машин и людей. Каждый получил задание и занимался своим делом.

Недалеко от нас в овраге расположились бригадные склады.

Зеты резко отличаются от Мариновки. Живут здесь в основном калмыки, соответственный и был уклад жизни. Невзрачные домики из кизяка, покрытые глиной сверху, грязные дворы, огороженные заборами из кизяка или глины. Во дворах овцы, коровы, лошади, много детей. Я познакомился с хозяевами дома, калмыками, где развернул медицинский пункт. Жена работала учительницей, сравнительно хорошо говорила по-русски. Муж — на скотоводческой ферме. Не слышал, чтоб он говорил по-русски, как и многие другие в поселке. Не мог или не хотел. Угрюмый, замкнутый, держался обособленно, даже избегал меня. В семье было двое детей-дошкольников. Учительница знакомила с жизнью и бытом калмыков. В отличие от мужа была очень приветлива, разговорчива. Уступила мне самую большую комнату — для приема больных. Но пока основное время я находился в подразделении.

Мимо поселка протекала Донская Царица — обмелевшая в это время, но местами встречались ямы достаточной глубины, где обмывался личный состав, стирали портянки, обмундирование. До глубокой ночи продолжался ремонт неисправных танков и машин. Приказано их к утру отправить в подразделения. Вокруг кошар вырыли траншеи.

После полуночи разрешили расположиться на ночлег. Места для отдыха не были оборудованы. Каждый устраивался, где как мог. Кто следовал со спецмашинами, устраивался лучше других. Там были приспособления для отдыха: подвесные и откидные полки. Водители обычно спали в кабинах своих машин, а остальные — в кузове. В домах гражданского населения располагаться не разрешали, да и забиты они были воинами других частей. Меня на ночевку пригласил к себе командир автотранспортного взвода старший лейтенант Манько. На дно кузова одной из бортовых машин ГАЗ-АА сложили солому, которую взяли в кошарах, и покрыли сверху брезентом. Сами прикрылись шинелями. Ночи становились прохладными.

Казалось, что никто и ничто не разбудит людей, но уже на заре почти все были на ногах. Поднялись без команды. Слышались приглушенные звуки отдаленной канонады: слабые, пушечные залпы и более продолжительные, глухие взрывы авиабомб. Приближался фронт. Бой шел где-то северо-западнее. Наши танкисты, автоматчики ушли на юг. Не обходит ли нас противник? Каким колоссальным вооружением должен он владеть, чтобы так наступать? И, видимо, здорово обучены немцы. Мы уже имели возможность убедиться, что и у нас хорошая военная техника и не в малом количестве. Очень надежно и грозно выглядят новые танки Т-34, о которых прекрасно отзываются танкисты. Мы видели, как в Костырёве под Москвой формировались еще пять таких же танковых бригад. Встречали по пути следования новые формирования с Урала, Сибири. Шло много военной техники. Тут враг должен найти погибель или погибнем мы и весь наш строй. Потерять Сталинград и Волгу — значит потерять все: так думали и рассуждали мои товарищи.

В Зеты подходила отставшая техника роты, да и всей бригады. Из 2-го танкового батальона, после двухсоткилометрового марша, пришли шесть танков, а остальные шестнадцать по разным причинам застряли в дороге. Немало стояло и колесных машин. Их надлежало как можно быстрее вернуть в строй. Большинство отставшей техники приходило своим ходом после несложного ремонта, который удавалось произвести на месте. Заместитель командира бригады по технической части военный инженер 2-го ранга Иванов организовал ремонтные группы, которые возглавляли воентехники РТО Воропаев, Ген, Гуленко, Ванин, Саркисян, Наумов, Дрозд, старшина Кругляков, сержант Король и другие. Они курсировали по пройденному пути, восстанавливали неисправные машины и направляли их в подразделения, а требовавшие более сложного ремонта — доставляли на буксирах в Зеты. Одна хозяйственная группа развозила в термосе горячую пищу людям, находившимся с отставшей техникой, имела с собой и запас сухого пайка для водителей и экипажа танков, вынужденных долго находиться вдали от своих подразделений. В роту прибыл начальник политотдела бригады батальонный комиссар 2-го ранга Максимов.

Нас построили.

Начальник политотдела обвел всех взглядом и четким, не сильным голосом произнес:

— Здравствуйте, товарищи красноармейцы и командиры!

— Здрав… желаю… ем, товарищ батальонный комиссар 2-го ранга, — громко, несколько вразнобой ответил строй. Начальник политотдела раскрыл планшет, вытащил несколько листочков с типографским текстом и стал читать:

— Слушайте приказ народного комиссара обороны Союза ССР товарища Иосифа Виссарионовича Сталина № 227 от 28 июля 1942 года.

Мы вытянулись в струнку, замерли, старались не пропустить ни одного слова. Приказ со всей прямотой раскрыл перед нами отчаяннейшее положение страны. Прямо говорилось, что ей угрожает смертельная опасность. В нем указывалось, что под пятой врага находятся Прибалтика, Белоруссия, Украина, ряд западных областей Российской Федерации, что враг уже захватил Ворошиловград, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, рвется к Северному Кавказу, к Волге, к Сталинграду. Немецкие оккупанты блокировали Ленинград, стоят в 130–150 километрах от Москвы. В нем указывалось, что мы потеряли десятки миллионов населения, сотни миллионов пудов хлеба, миллионы тонн металла, тысячи заводов и фабрик. Приказ требовал от воинов прекратить дальнейшее отступление, остановить наступление врага. «Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину… Выдержать их удар сейчас и в ближайшие несколько месяцев, — это значит обеспечить за нами победу». Приказ требовал крепить дисциплину и порядок, истреблять на месте паникеров и трусов: «Ни шагу назад без приказа высшего командования!»

Батальонный комиссар положил приказ в планшет и продолжил:

— Немцы прорвали нашу оборону и двумя потоками идут на Сталинград. С запада идет 6-я армия генерала Паулюса. С ним армии румын и итальянцев. Прорвали нашу оборону на Дону и теснят наши войска к Волге. С юга из района Котельниково вдоль железной дороги, ведущей в Сталинград, идет 4-я танковая армия генерала Гота. Враг наступает большими силами. У них танки и авиация пока в большем количестве на этих направлениях, чем у нас. На их пути наша 254-я танковая бригада и другие части и соединения 64-й армии, в состав которой мы вошли. Но наших войск мало. Они только подходят, выгружаются из эшелонов. Товарищи! Бригаде предстоит взаимодействовать в предстоящих боях с 204-й стрелковой дивизией. Основное требование — не допустить врага к Волге, к Сталинграду, остановить продвижение его любой ценой, стоять насмерть, пока не подойдут основные резервы. Мы должны остановить врага, не щадя своей жизни. Отступление исключается. Это требует приказ товарища Сталина. Этого ждет от нас Родина! Танкисты, автоматчики, все воины бригады готовы выполнить свой долг. Вам, ремонтники, надлежит за оставшийся день и ночь отремонтировать всю технику, которую сосредоточили в мастерских и которая стоит в пути. Каждый танк, каждая машина нужны бригаде, фронту. За работу, товарищи! Смерть немецким оккупантам!

— Смерть! Смерть! Смерть! — прогремел строй.

Приблизился к строю командир роты.

— Товарищи командиры и красноармейцы! Мы прослушали приказ товарища Сталина № 227. Кончилось наше отступление. Врага нужно остановить и разбить его! Завтра к рассвету ни одного танка, ни одной машины не должно остаться в мастерских — все должны уйти исправными в батальоны на передовую. Также должна быть отремонтирована отставшая техника в пути и отправлена в подразделения. Приказываю автовзводу передать всех свободных от рейса водителей в помощь ремонтному взводу. Все колесные машины продолжать зарывать в землю, закончить рытье траншей и убежище для личного состава. Враг будет бомбить наше расположение, возможны и воздушные десанты. Быть ко всему готовым! Дополнительные задания командиры получат после построения.

И люди опять приступили к работе, которая от них сейчас требовалась. Каждый понимал, что судьба Родины решается здесь, у Волги, и дальше отступать некуда, здесь асе решится и его судьба, его жизнь. Вспоминались семья, родные, любимые, как что-то далекое, уже несбыточное. Да, до каждого четко дошло, что исход войны решится здесь. И что можем мы? Нам не выпало пока стрелять во врага. Наш вклад в победу — ремонт неисправной техники, на которой будут сражаться наши товарищи. И люди самозабвенно занялись этим делом.