Сказания этой главы переносят нас к берегам Днепра-Славуты. в привольные степи Таврии, на Кубань и Дон — к местам обитания Русов с самой глубокой древности. В «Сказании про Родню Волынскую» речь идёт вообще о периоде каменного века. Другие сказания повествуют о более поздних временах, когда русы были скифами-скотоводами (от древнеславянск. «скуте», «скуфе» — скот), но ещё не занимались земледелием. Это потом их Орай-отец пахать и сеять научил («Сказание про царя-пахаря»).

А до этого «ходили Пращуры по степям, стада гоняли, в телегах жили, и всё добро — на возу, и жена с детьми, и всё добро — скотина в степи, овцы, коровы, лошади…» В «Сказании про царя Ругату» (помещён в пятой главе) рассказывается о плетёных кибитках, служивших домом для кочевых скифов («амаксобиев» — по определению греков). «И ходили люди табором на больших возах, лошадьми запряжённых, а на возах плетёные козыри поставлены, а сверху войлоком обятянуты, а внутри сено и овечьи шкуры настелены. И живут на тех возах деды старые, бабы, дети, жёны и раненые. А мужи сильные с мечами и пиками за возами скачут на баских буланых конях, а за спиной у них — тульи стрельные. а за спиной — луки тугие, и каждый муж с врагами биться готов». Это описание невольно вызывает в памяти строки из трагедии «Прометей прикованный» известнейшего древнегреческого драматурга Эсхила (525–456 гг. до н. э.):

«Пройдя невспаханные земли,
ты Скифии достигнешь. Там живут
кочевники в возах с плетёной крышей
с колёсами большими, и у них
в колчанах спят губительные стрелы:
их нрав жесток и страшен — берегись…»

Конечно, не все племена и не во всех местах имели одинаковую степень социально-экономического развития, ведь и до настоящего времени наряду с нашим ядерно-космическим уровнем цивилизации существуют народности, живущие первобытно-общинным строем.

В те времена и подавно одни имели каменные секиры, другие — медные, а иные — железные. Во время прихода киммерийцев в Крымские степи там был ещё медный век (см. главу четвёртую), а в «Сказании про Макодуна-царя», жившего на Дону «до Комырей», известно не только железо, но и серебро, и золото. Хотя нельзя исключать временных наложений и сдвигов из-за давности событий. Однако русы на Дону и Кубани могли быть потомками Русов-Ойразов с их высоким техническим и социально-государственным уровнем развития. Поэтому, обращаясь к древним источникам, нам следует помнить и о временных сдвигах, и об условной относительности различных эпох, существующих даже в одних временных рамках.

Повествование сказаний данной главы передаёт неторопливый, как скрип скифской телеги, едущей по привольным степям, размеренный ход тех времён, подробности жизни и быта древних русов.

Мы видим, как медленно движется похоронная процессия, слышим печальный перезвон медных и железных блях, подвешенных к телеге умершего. Осторожно переступают кони, провозя старого степного царя по его земле, чтобы он в последний раз посмотрел не неё, чтобы люди простились с ним. «И вырыли люди могилу большую, в земле хоромы сложили из дерева, камнем кругом обустроили. Положили царя Огылу в санях, дали ему коней борзых, чтоб ехать далее — на Тот Свет, до Нави-реки. А чтоб было чем платить перевозчику, положили горшки с червонцами, с серебром и мелкою медью… Положили ему мяса, сухого творогу и зерна, и зарыли с плачем могилу ту. Насыпали над ней высокий курган, а на нём посадили дубок молодой, чтоб хранил царя, тень давал летом, да чтоб гнездились на нём птички вешние…» («Сказание про Огылу Чудного»).

Под такими дубами потом вершились правосудия, справлялись Тризны по погибшим воинам, молодые бойцы устраивали богатырские потехи, чтоб умершие, на них сверху глядя, порадовались.

А вот обряд братского степного пира, обычай «вздынать» к небу рог с хмельным мёдом и лучший кусок мяса, наколотый на острие меча, чтобы Боги и Прашуры приняли дар и благословили еду и питьё, незримо присоединившись к застолью, где певцы — гусельщики-велесовичи, кобзари и домрачеи поют людям «про старовину», утверждая тем самым неразрывное единство живых и мёртвых, людей и богов, отцов и детей, отдельных Родов и всех Племён русских. До сих пор, поднимая бокал на застолье и провозглашая здравицы, мы продолжаем замечательную, исполненную глубокого смысла традицию наших Пращуров и любим слушать народные песни, обретая тем самым чувство единства и силы.

Исполнено своеобразной романтики предание о том, как Русы, живя некогда в богатом краю, ушли с прародины в поисках Земного Рая — страны, где никто не умирает. Об этом упоминается и в «Велесовой книге»: «Род славян пошёл в ту землю, где солнце спит в ночи, где много травы на тучных лугах, а реки рыбы полны, и где никто не умирает» (дощ. 9-Б). В «Сказании о древней Русине» также описывается, как русы, покинув Пращурский край, пошли «на медовые речки и кисельные берега. А тем хлеб прямо с неба падает — бери и ешь! А там люди не стареют, а там дети не умирают!» Горькое разочарование постигло Русов. когда они поняли, что «нигде нету такой земли, по которой текли бы молочные реки». Что на новом месте нужно так же в поте лица трудиться, сражаться за пастбища для скота, за свою жизнь и безопасность Родов. И люди так же болеют и умирают, а времени уже много прошло — путь назад забыт и потерян.

В процессе этой непростой, исполненной опасностей жизии в степях. Русы пришли к выстраданной философской истине, что лишь бы был хлеб, да мир, «а что лишнего — то не надобно. Бо от лишнего жена портится, сыны гуляют, работу бросают, дочки расходятся по чужим людям, и от лишнего человек остаётся один сам с собой — всем лишний» («Сказание про Усилу Доброго»).

Сказания часто упоминают царя Дида-Маха, объединившего много русских Родов, хотя сделал он это силой и хитростью: приказал своим воинам перебить напившихся царей, а затем «похоронил достойно в земле русской, а племена их под свою руку взял. С тех пор укрепилась Русь намного…»

«Сказание про царя Замаха» интересно своим перечнем родословной царя Маха. «Когда жили наши Щуры и Пращуры, был у них царь Замах, сын Свята. А Свят-царь был сыном царя Маха. А тот царь был сыном царя Гура, который тоже являлся сыном царей русских». Таким образом имеем цепочку: царь Гура, царь Мах, Свят-царь, царь Замах, Замашко-царевич.

Также узнаём, что царь Замах был инициатором постройки Городищенской Руси в районе Северского Доица. Однако в это время роды и племена вновь стали обособляться. Пришли к Замаху гонцы «с Волыни, от Хорпов горянских /горских/, от Карпат-горы и Дуная синего» и стали напоминать про Деда-Маха, который славянские племена вместе собрал, а теперь Словены не хотят признавать власть единого царя. Царь Замах послал сына Замашко-царевича, чтобы «ладу дал и Словенов до купы пригорнул». Но царевич был убит, пошла войиа, и Словены окончательно «отреклись от Русов… И стали с тех пор Словены и Русы раздельными».

Когда это произошло, мы можем только предполагать. Так, ежели царица Смромахова является вдовой царя Маха, то они жили в VI в. до н. э. (время войны с Киром). Замах является их внуком. Значит, разделение Русов и Словен (предков нынешних Словенов, Словаков. Сербов и др.) произошло где-то в V в. до нашей эры.

Другая, чрезвычайно интересная сторона собранных в данной главе сказаний заключается в том. что здесь можно отыскать истоки появления некоторых персонажей из наших сказок, былин, легенд. Это, например, колоритная фигура Бабы-Яги, которая в «Сказании про Дедовшину и Бабовщину» предстает в своём первоначальном виде, как совершенно конкретная женщина — баба Огуда. Она была инициатором своего рода революционного переворота в одном из Родов с насильственным захватом власти над мужиками, так как те постоянно ссорились и никак не могли «дойти до ладу». Старейшину Рода — Деда Углая — «осрамили, порты с него сняли, так водили, а потом на холме мечом голову сняли», и других мужиков «много было перебито насмерть». Бабы их сначала напоили, затем отобрали оружие, а непокорных казнили смертью. Так воцарился матриархат — «Бабовщина», и длился он «пока дети не подросли, и молодёжь не захотела старой бабе подчиняться. Сговорились юноши и как-то ночью на баб напали, старую Бабу Ягуду-Огуду убили, у остальных мечи отобрали, плетьми выпороли и заново детьми заниматься заставили, коров доить, молоко на-суръ ставить, волну сучить, да борщи варить. Так и кончилась наша Бабовщина… а Дедовшиной-Русью и до сих пор живём».

Имя Бабы Огуды-Ягуды трансформировалось в сокращённое «Яга» и приобрело нарицательный смысл. Этот период последнего ренессанса матриархата крепко запомнился нашим предкам, так что дошёл и до нынешних времён, обрастая домыслами и легендами. Отсюда становится более понятным образ сказочной Бабы-Яги.

Некогда имевшая силу грозную и страшную, в старости она её утрачивает. Вспомним описание из «Сказки про Василису Прекрасную»: «Василиса вышла на полянку, где стояла избушка Бабы-Яги, забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами, вместо дверей у ворот — йоги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка рот с острыми зубами». То есть приводятся доказательства зловредной деятельности Бабы-Яги в прошлом. По тщетны её потуги удержать былое влияние и могущество — близок конец её власти. Ведь в действительности только состарившуюся бабу Огуду смогли убрать мужики с престола Бабовщины. И потому падение матриархата, связанное со старостю Бабы-Яги, явилось столь радостным и запомнившимся на долгие времена событием для Дедовщины.

Также детализируется в сказаниях образ Змея Горыныча. Враги, которых Русы именовали «змеюкой» за их изворотливость и внезапные нападения, в какие-то исторические времена находились за рекой Горынью (приток Припяти), откуда совершали набеги на Русов. Своих противников Готов они также именовали «Годяки» или «Гадюки» (см. «Сказание про Родич-град. Род-кпязя и Рода-Рожанича» в десятой главе).

Позднее собирательный образ врага персонифицировался в Змея Горыныча с одной стороны и Богатыря — Защитника земли русской — с другой, тем более что традиция поединка один на один с незапамятных времён существовала в воинской среде многих народов.

Таковы удивительные сказания этой главы.

те старые времена, когда люди ещё киями-палицами бились и топора-секиры не знали, а вместо ножа брали кость, обтачивали на камне и той костью резали мясо, а рыбу острыми каменьями потрошили; когда дрова ломали руками и берегли уголья в печи, потому что не у каждого в доме были кремушки, так уже в те времена Русы наши были и жили в городе Родне за Днепром. И были они на своей земле вольными, и потому край тот звался Волынью.

И когда приходили враги, собирались Русы вместе и шли сражаться. Брали топоры каменные, молоты кременные, да ещё ножи, что покупали у Греков, а те брали за один нож Целую корову. А люди и тому рады были, потому что сами тогда не знали, как ковать то железо и как его острым делать. И пришли на Русов враги с мечами медными, а Русы их каменными топорами били. Отошли враги и напали на Греков. Тогда Греки дали Русам железные мечи, чтоб Русы и себя, и Греков обороняли.

И завёл царь Скоробуг сильную рать, одолел врагов, а потом пошёл на Греков, потому как прознал, что Греки не только ему железные мечи давали, но и врагам, чтоб Русь сильной не становилась.

Откупились Греки от Русов дарами многими, и люди славили Скоробуга за его мудрость.

Вспомним и мы добрым словом Волынь — первооснову Русского Рода.

о времена давние, за которыми ещё древнейшие виднеются, а за ними такие, что и камень от тех времён разрушился, и земля с могильников осыпалась, в те самые древние времена, когда ещё и Комыри не приходили, жил-был в степях царь Макодун.

И было у него множество скота, коней и овец, а слева от него за столом садилось две тысячи людей, да и то не все, потому как земля Макодунова простиралась от Донца и Дона до самого Днепра, и тем, кто с краю жил, пять дней надо было скакать, чтоб попасть на обед к царю, а другим и вовсе десять дней требовалось.

И говорил царь: «Кто придёт — садись, хлеба-соли дадим, платить не заставим. А кто не захочет с нами остаться, тому все пути-дороги свободны!»

И шли всякие люди к царю, садились справа за стол, как гости. А те, что слева сидели, все звались Макодунами.

И когда царь садился за стол, служки несли ему целого зажаренного телёнка, от которого царь чоботным ножом отрезал лепший кусок. И приходил воин с мечом и щитом, а другой — с рогом, наполненным мёдом-сурьей. Натыкал царь на острие меча мясо, принимал рог с мёдом и вздымал к Даждьбогу, а воин брал щит и держал над столом, и говорил Макодун:

— Благослови, Боже! Прими рог наш и степную еду, какую имеем, защити люд свой щитом и мечом от врагов всяческих! Слава тебе. Свароже! Слава тебе, Перуне! Слава тебе, Даждьбоже!

С этими словами Макодун выпивал рог и закусывал мясом.

Люди трижды кричали «славу» богам, потом трижды славили царя, а затем уж садились есть-пить да бояна-спивака слушать.

Царь посылал Бояну серебряный рог мёда, а когда тот выпивал и славил царя, Макодун просил Бояна рог оставить на память и спеть им думу про старовину.

И Боян начинал так:

Слава богам нашим в небе, слава! И царю Маюдуну слава! И Роду-Племени его, что Мамэдунами прозывается, слава!

Было время, когда Русы звались Ойразами. Было время, когда правил ими Сварог. И в то время земля дрягнулась и до воды пошла. И Сварог-царь на лодиях по морю бурному повёл людей к полудню, и через три дня дошли до Великой Земли. И Сварог перед самым берегом своим трезубом великую рыбу из волн достал и сказал: «То есть знак от богов, что не исчезнут Русы, и Сурья наша будет в небе сиять, и после тяжких времён в земле новой ещё лепшая жизнь настанет!»

И остался Русами Рыбный Януш править, а царь Сварог уплыл до Египету.

Допел Боян песню, поблагодарили его люди.

А тут пришёл знавец гилочный — тот, кто лозу ведает. Поднял он два прута, покрутил ими, потом встал лицом к полудню и закричал:

— Гей, царь Макодун, скачи к полудню! Уводит враг наших людей в рабство-отрочество! Скачи, не медли, и настигнешь врага завтра утром на восходе Солнца великого!

Вскочил царь Макодун:

— Люди мои, сыны Солнца нашего, садитесь на коней борзых и всю ночь неустанно скачите к полудню!

Помчались Маюдуны, всю ночь скакали, а рано утром увидели в степи Греков с людьми пленёнными и стадами угнанными. Налетели они на Греков, разбили их, а Русов освободили. Вернулись назад и сели за столы царские доедать-допивать. Вышли вперёд волынщики и громко заиграли на волынках, прославляя царя Макодуна и его храброе воинство.

И так всё время на Руси было — то мир, то война, то другая. И каждый раз Русы за вольность свою сражались, хотя и любили жить мирно.

старые времена, в древние дни жили-были Пращуры наши в лесах-степях. Пшеницы тогда не сеяли, а меняли на мясо, кожи, сало и овечью шерсть. И жили они просто, но счастливо, грамота была невеликая — что надо, на чурку резали, и того для дела хватало. И были Пращуры рядными, честными, добрыми, никогда друг перед другом не кичились. Водили скот по степям на травы, заботились о ягнятах и жеребятах. И каждый знал коня, как мужик уздечку, и каждый знал скот, как учёный книгу, и ежели заболеет корова, знал, как лечить, а коли человека хворь возьмёт, знал, как оздравить. И друг другу они говорили лишь правду, никто не лгал, старых слушались, дедов уважали, баб почитали, детей стерегли, жён защищали и помогали слабым. И всякому прохожему-проезжему давали есть-пить, место у костра и ночлег. А завидя вора, скакали за ним на конях и от своих отар отгоняли.

И был у наших Пращуров царь Усила Добрый. И царь тот, как все люди его, спал в телеге, накрывался попоной, а под голову седло клал. А в ночи вставал, проверял дозоры, и горе тому, кто заснул в траве!

На заре вставали наши Прадеды, молились на Восток ясный и говорили так: «Красуйся, Заря ясная, красуйся в небе! Ты рано встаёшь, к нам идёшь, как жена благая, молоко нам своё несёшь и в степь проливаешь. Будь счастлива, Зорька Пастушья! Прими поклон отцу с матерью, прими поклон деду с бабою, и брату родному, что рано преставился, и сестре нашей, что умерла! Пусть горят они в небе синем звёздами и сияют нам из Сварожьего Ирия!»

Так молились Пращуры, богов славили, и боги давали им добра всякого, для жизни необходимого. Но и лишнего не давали боги, потому как от лишнего человек изводится, от лишнего жена портится, сыны гуляют, работать бросают, дочки расходятся по чужим людям, и от лишнего человек остаётся один сам с собой, всем лишний.

А тогда люди добрыми были, соседям помогали, за работу плату не брали. И молодёжь в те времена была к старым почтивая, к малым бережливая. В простоте жили, о чистоте Купальской заботились, зла не знали друг к другу и зависти. И приходил к ним Бог в простой свитке, говорил с ними, подсказывал, а люди те по простоте своей думали, что ото Дед старый к ним ходит, и отвечали ему с уважением. А потом вдруг видели, что старец тот по земле шёл, а потом по небу, по Стезе Млечной, что Заря, несши, пролила из кувшина.

Вот играли как-то дети в траве, и девочка одна землю рыла, вскапывала и в неё травинки втыкала. Подошёл к ней Старец Белый и похвалил: «Так, дитя, сеять надо!» И дал ей всякие зёрнышки, велел посадить и поливать часто. Взяла девочка, сделала, как Дед велел, а через неделю взошли ростки. Поливала их девочка целое лето, и созрели огурцы, дыни, арбузы. Все удивлялись, ели, хвалили, новые семена собирали. И стали люди землю бороздить, стали зёрна в неё садить и с тех пор научились хлебопашеству. Горох стали сеять, чечевицу, фасоль и бобовину всякую. А потом лук степной и чеснок на огородах своих выращивали. И стало людям что есть кроме молока, масла и сухого творога.

И сам царь Усила Добрый из дуба вырезал плуг, запряг волов, распахал землю и засеял пшеницей. И когда созрел урожай, восславил богов, поставил Первый Сноп Даждьбогу, налил ковш мёда и на землю плеснул Земнобогу, — принёс им требу, как водится.

Стали наши Деды и Прадеды землю раять, хлеб сеять и богов славить, потому как больше не нуждались и коров-овец на муку не меняли.

И пришёл к ним купец чужедальний, стал показывать им золото-серебро, предлагать в обмен на кожи, сало, мясо говяжее и овчину. И царица Годыня, жена Усилы, набрала серебра-золота, стала им украшаться, стала в волосы завивать, кольца носить и браслеты, а тело в парчу-бархаты облекать. И всё жёны за ней стали так делать. А за жёнами и девчата наряжаться начали, а за ними хлопцы свои мечи в золото, а уздечки в серебро оправлять.

И стали друг другу завидовать — у кого уздечка краше или седло, и стали себя возвеличивать, а над другими смеяться. Исчезла прежняя простота, жизнь пошла какая-то другая, скучная. И сам Усила-царь заскучал, а жена его подбивает на войну идти, чтоб ещё больше серебра-злата у другого царя отобрать. И из-за тех мыслей про лишнее пошла жизнь у людей скаредная и тяжкая, к войне надо было дбаться, оружие сотворять, кузни ставить, мечи ковать, ножи крепкие, пики острые и идти на войну посреди лета.

Как узнал про то царь соседний, стал он к отпору готовиться, стал учить людей на коней садиться, в чистом поле скакать и оборону держать.

И когда Усила-царь повёл своё войско, вооружённое кто мечом, кто вилами, соседний царь своих людей выставил, и началась сеча великая. Много народу в ней полегло, много было кормёжки воронам. И пошло то Зло по степи гулять, так что соседи дальние тоже друг в дружку вцепились, и по всей земле, где Прадеды жили, один царь восстал против другого. И был от того один убыток: скотину поели, посевы вытолкли, горшки — и те побили, не в чем есть стало.

Стали Деды тут жаловаться, на Годыню-царицу нарекать, что ежели б не она, то не пошёл бы Усила на соседей войной. А Годыня кричала на Прадедов, что будь они храбрыми, то всех царей перебили б давно и добро их себе забрали. И пошло ещё большее помрачение, в полях — запустение, на скот — падёж, меж соседями — междоусобицы.

И пришёл и напал на них враг лютый, привёл его купец чужедальний. И побил тот враг Пращуров, а Годыню за шею к возу привязали, кнутами побили и в полон вместе с другими людьми увели. И потеряли Пращуры всё, что имели, и царя Усилу Доброго в землю зарыли, потому что убили его враги.

И долго длились годы рабства-отрочества, пока не собралась Русь воедино и не смогла отразить врага.

Помните же о тех Прабабах и Прадедах, что немудрыми были и из-за того земли и воли своей лишились.

Славьте богов и просите у них токмо мира и хлеба, а что лишнего — то ненадобно!

прежние часы, во времена давние ходили Пращуры наши по степям. Стада гоняли, в телегах жили, и всё добро — на возу, и жена с детьми, и всё добро — скотина в степи — овцы, коровы, лошади.

И был в те времена старик один самый древний — всем Дедам Дед. Был он весь сивый, а борода жёлтая и аж зелёная от старости, от всех тех годов, от каких не осталось ни сынов, ни дочек, ни внуков, а правнуки уже переженились давно, у самих бороды сивые, и праправнучки скоро замуж выйдут.

И не боялся тот Дед говорить правду, даже царя укорял, если надо. И было ему за то уваженье великое, и все к нему за советом шли, несли Деду кусок лепший, малину-ягоду сладкую и землянику лесную, а Дед брал и раздавал детям.

В те времена люди не знали ни хлеба, ни картошки с капустой. Собирали щавель дикий в поле, искали катран — корень сладкий да жёлтых петушков листья зубчатые. Тем и жили, молоко пили, на свято мясо ели и горя большого не ведали.

Сядут ночью у костра большого, а старый Дед бывальщину заведёт, побасенки людям рассказывает, а теми побасенками и правду скажет про времена ещё древнейшие и про обычаи Пращуров.

«Теперь не знаете вы, люди добрые, как Пращуры наши Царей хоронили. Выкопают могилу, положат Царя в убранстве, а с ним и коней его добрых, и воинов, вместе павших, и слуг его верных. А с ним вместе и жену его, что сама на себя наложила руки, перед санями царскими убиваючись, чтоб вместе с ним ехать в край дальний, на святую воду Большой Реки, где семь речек течёт, где стоит Рай-Ирий.

Там цветы цветут, никогда не вянут, там птицы щебечут в кустах зелёных, с которых лист никогда не падает. Там сын мой живёт родимый, который в бою сложил голову от недруга злого. И там все наши Деды и Прадеды свивают снопы на полях Сварожиих, а на свои поля уже никогда не придут, на коров и овнов своих не глянут.

И в том Рае-Ирии ясном птицы зимой живут, весны дожидаются. А когда придут Крышний с Вышним, зазеленеет трава и зацветут вишни, летят домой под крышу свою, находят гнездо, в котором птенцов прошлый год выводили и готовятся в этом ещё выводить.

Летят скворцы и жаворонки, летят ласточки и поют-щебечут, а о чём — мы не разумеем. А щебечут они слово ясное, несут нам привет с Того Света от родичей, что ушли гонять стада синие в Нави, а про нас помнят и хотят сказать слово доброе, хотят помочь, уберечь от зла. И говорят они птицам-вестницам: „Вы летите, пташечки малые, летите домой и несите весточку, да скажите сынам и дочкам, чтоб не плакали по нас, не тревожились. Мы своё отжили, отстрадали, а теперь обрели жизнь счастливую!“

И летит ласточка, грудка белая, прилетит домой, на дерево сядет, защебечет-засвищет, за душу возьмёт, а про что говорит — не ведомо.

А речёт она, чтоб мы не печалились, не тужили понапрасну за отцом с матерью. Что отжили они своё, а срок придёт — и мы с ними будем!»

Расскажет про то Дед и надолго задумается.

старые часы, в древние времена, когда пасли Пращуры скот в степи и домов не строили, был царём у них Огыла Чудный. И был царь тот силён, как два быка, что деревянным плугом землю пашут, и был он силён, как два жеребца, что с возом пшеницы по горам скачут, скачут без передыха, без устали, в пене летят с возом тяжёлым, а дух перевести не хотят. Такой был царь Огыла Чудный — телегу за задки одной рукой брал, из колеи глубокой вытаскивал и с краю ставил, так что лошади на него оборачивались и силе той страшной удивлялись.

И ходило с царём по степи много народа, почитали его и уважали за силу его чудную, за доброту и заботу о людях.

И было у Огылы два сына, два сына, как два месяца, молодые да пригожие, на матерь схожие, которая давно умерла. А когда умерла мать их царица, поплакал по ней царь, детей взял, стал миловать и голубить двойняшек, при себе на телеге царской держал, сам кормил, пеленал и стал им заместо матери.

Подрастали дети, возле него игрались, друг с дружкой дрались, смеялись, царь на них ласково покрикивал, поил-кормил, спать укладывал.

И росли сыновья, как трава в степи, — сильные, здравые и весёлые. И учились на коне скакать, мечом рубить и бороться. И выросли сыновья, как два явора, друг на друга похожие, так что и отец путался, кого из них зовут Бровко, а кого Вовко.

И любил их народ вольный за доброту их, за храбрость, за то, что защищать всех обещались. И клялись царевичи людям своим быть верными, а отцу послушными, и целовали на том бляхи, подвешенные к отцовскому возу, которые гремели-звенели на ходу, чтоб все знали — то царь Огыла едет! И ещё целовали бляхи царевичи, обещая всякую беду избыть, старцев уважать, о детях заботиться, порядок держать, ни вдов, ни сирот не забывать.

Радовался царь Огыла и молил богов, чтоб беда сыновей не тронула и чтоб они своё слово исполнили.

И случилась как-то война, налетели враги в ночи и побили многих. Вскочили царевичи на коней, погнались за врагами, отбили пленников, а самих врагов захватили и пригнали к отцовскому возу. С того времени возмужали они, в силу вошли, и когда сражались с врагами в сече жестокой, друг за дружку крепко стояли, а недругов когтили, как соколы, и всадника могли одним ударом до самого седла разрубить.

А царь Огыла постарел, хворать начал, стал прежнюю силу терять. Хотел как-то поднять воз одной рукой, как прежде, да и двумя не смог из ямы вытащить. Сел он на землю, закручинился, что не может больше ни врагов бить, ни царевать, как следует.

И пришли к нему два сына-царевича и сказали: «Что горюешь, отец? Разве мы не руки твои? Разве мы не сила твоя страшная? И разве ты не голова наша мудрая, сединами убелённая? Что скажешь делать, то исполним!»

Встал царь Огыла и благословил сыновей на царствование, велел, чтоб любили друг друга, а сам на воз полез отдохнуть. Закинул ногу, а залезть не может уже. Подняли его царевичи, как перышко, уложили на коврецы бархатные, обложили кругом подушками и сказали: «Сиди теперь, отец, на возу своём гремящем и будь нашим главою». Порадовался царь на сыновей своих, да в скором времени и помер.

Положили его сыновья в сани богатые, украсили цветами. Забили в бубны, созывая людей на похороны, на погребенье великое царское.

И вырыли люди могилу большую, в земле хоромы сложили из дерева, камнями вокруг обустроили. Положили царя Огылу в санях, а вместе с тем — коней его борзых, чтобы ехал на Тот Свет к Нави-реке. А чтоб было чем заплатить перевозчику, положили горшок с червонцами, с серебром и мелкою медью. А чтоб ни в чём не нуждался царь на Том Свете, положили ему мяса, сухого творога, зерна и с плачем зарыли могилу ту. Насыпали над ней великий курган, а на нём посадили дубок молодой, чтоб обхранял царя, тень давал летом, и чтоб гнездились на нём птички вешние, щебетали царю весело.

А потом три дня поминки справляли, пили мёды, квас и вино, пели песни перед курганом и боролись, чтоб царь Огыла, глядя на людей своих, ещё раз с ними побыл и ещё раз вместе порадовался.

И начали цари-братья после Огыль! править. Так и жили бы в мире, да опять напал враг лютый, жён полонил, детей затоптал, стариков избил, скот отобрал и огонь Вечный жертвенный погасил.

Разбежался народ по степи, а когда собрались, пересчитались — ровно половина осталась. И сказали Бровк и Вовк своим людям: «Хватит плакать-жаловаться. Возьмёмся за мечи острые и пойдём врагу мстить, жён отбивать, телят и коров ворочать. И пусть каждый убьёт двух врагов, а если сможет — и трёх!»

И пошли вперёд степями зелёными, подобрались к врагам, затаились в траве и слышали, как бьют враги их жён, как детей мучают, ломают им ноги, чтоб калеками стали и домой не смогли вернуться, и отомстить за зло не смогли.

Дождались братья ночи, вышли к вражеской коновязи, зарубили стражников, оседлали коней и, как вихрь быстрый, как гром грозный, налетели на стан вражеский. Стали отбивать скот, детей и жён похищенных, а врагов уничтожали беспощадно всех до единого.

И тут наскочили они на царицу ихнюю, что лежала в возу, раскрасавица — волосы чёрные, очи чёрные, а сама белая, румяная, будто кровь с молоком. Стали перед ней братья, опустили руки, и захотели оба её в жёны взять. И впервые друг другу ничего не сказали, впервые недоброе затаили в душе.

А царица та была хитрая-прехитрая, одному брату сказала, что будет его женой, и другому то же сказала. И встало между братьями разделение, стали спорить они и ругаться, а потом мечи схватили и друг на друга накинулись. Чиркает меч о меч, так что искры сыплются. Обступил их народ, просит остановиться, укоряет, что за чужеземную жену братскую кровь пролить хотят.

«Небось отец ваш Огыла сейчас с неба глядит на вас!» — крикнул кто-то.

Остановились братья, один поднял к небу голову, а другой хватил мечом и срубил брату голову напрочь!

Занималась Заря Утренняя, а брат всё стоял над убитым братом и не слышал зова царицы вражеской, что манила его в постель тёплую, обещая ласку и счастие. Не дождалась она, соскочила с воза, подбежала к Бровку, обнять хотела. А он крикнул страшно, взмахнул мечом и подчистую срубил ей голову. А сам ушёл в поле тёмное, в дикую степь бескрайнюю, и никто о нём больше не слыхивал.

Собрались тогда Стар-отцы и выбрали себе нового царя. А про Огылу Чудного и сыновей его только песни остались да присказки.

те старые часы, когда жили Прадеды Прадедов и не умели времена считать, а кто умел, тот за давностью позабыл, в те времена, когда полудень не там был, и когда в небе два Месяца было, а теде один только ходит, в те часы старовины были Прадеды наши в степи, и жили они на возах, как мы в дому.

И был тогда над Пращурами царь Криворог. И не имел он сына, а только двух дочек, одна была русая — Русава, а другая золотоволосая, как Солнце-Сура, — Сорава.

И пожаловался царь Криворог богам, что нет сына, от которого бы помощь была, а одни дочки. А что с них — вырастут, замуж отдаст, замуж отдаст — от него уйдут, с одного воза на другой. А что на чужом возу, то уже не твоё.

И молил царь богов, чтоб дал ему хоть зятей сильных и добрых.

И пришла как-то рано утром к царю дочка Сорава с вестью: «Не знаю, отец, как и сказать тебе, а видела я, как сестра младшая Русава с хлопцем говорила. А тот хлопец высок собой, ясен и красив, силён и ловок!»

Позвал царь Криворог Русаву: «Что ж ты, дочка, от меня хоронишься, хлопца не покажешь, разве я не отец тебе?»

«Не нарекай на меня, батьку, я сама видела его впервые и не знаю, откуда шёл и куда потом делся».

А на другой день пришла Русава к отцу и сказала: «Ты вчера нарекал за хлопца моего, а сегодня на рассвете Сорава сама с хлопцем была и с ним долго вела беседу».

Позвал царь Криворог Сораву: «Что ж ты, дочка, вчера про Русаву говорила, а днесь сама с хлопцем была?»

«Не нарекай мне, отче, взаправду видела я мужа красного и доброго и сказал он, что завтра на Зорьке утренней вдвоём с братом приедут к тебе нас обеих сватать!»

А на другой день так и было: приехали два молодца, как писаные, статные, добрые, по-праздничному одягнутые и стали дочерей у Криворога за себя просить.

«Кто ж вы такие, чтоб царских дочек за себя сватать?» — спросил Криворог.

«А мы сыновья царя того, что на Небе, и всё, что прошло, — у нас живёт, а что будет — тоже Отцу известно. Это Он нас к тебе послал, чтоб во всём помогать и Род твой славный продолжить.»

И остались они на возах царских, и расплодился-размножился Род Русов-Русавов и Суров-Соравов, и били они врагов многих, и оттого люди наши уцелели, не извелись, как прочие. Много было в степях народов, да мало от них потом осталось!

древности был край Пращурский, который звался Русиною, и был он богатый и славный. Да однажды понехали землю ту Русы и пошли прочь. А потом долго про неё вспоминали, долго по ней жалковали, призывали Жалю с Кариною, да не знали уже, камо грясти и где искать ту землю Русинскую. И даже внуки с правнуками про ту землю дбались, да оспеть пути не находили, оспеть дороги не видели. Так и до наших дней дошла поведка про Русину древнюю, и мы также не знаем, где остался тот край чудесный.

А ушли наши Пращуры искать медовые речки и кисельные берега, где хлеб прямо с неба падает — бери и ешь, и люди там не стареют, и дети не умирают. Да не нашли они той земли, а свою счастливую Русину оставили. И живём мы теперь в лесах и степях зелёных, и всё время лишь горе мыкаем.

То брехали Пращурам люди про чудесный край, где ни звери, ни птицы, ни люди никогда не стареют и не умирают. И яблоки там круглый год висят, оборвёшь — а они зацветают снова. И капуста тут же вырастает, как только головку возьмёшь.

А когда пришли Пращуры в степи, а и там люди гибнут, и дети, и так же надо трудиться за хлеб, и скотина так же умирает, и людей хворь берёт. И нету нигде такой земли, по которой текли бы молочные реки!

И стали Пращуры жить, как все, — с хищными зверями и людьми бороться, сражаться за пастбища, за реки свои, за живот и здравие.

И до сих пор так живём — добро редко имеем, а работы хватает для каждого, так что и передохнуть некогда.

те часы, когда Времена ещё только начинались, во времена давние, как колода позеленевшая, когда люди почитали Дида-Лада, произошла сия бывальщина.

Стали как-то Роды по весне землю делить, где кому скот гонять — овец, коров и коней борзых на водопой и зелёные пастбища. И случилось так, что поспорили Старейшины, поругались и никак к Ладу прийти не могли ни в третий день, ни в четвёртые, ни в пятый. И не видно было тому спору ни конца, ни краю. А Главным Старейшиной был в ту пору Дед Углай, однако ж он других не мирил, а сам больше всех спорил.

И не выдержала тут баба одна, что звалась Огуда, стала баб своих укорять, науськивать: «И чего мы, бабы, на мужиков смотрим? Неужто сами ладу не наведём?»

Наварили тогда бабы медовой браги, мужиков напоили. А когда те упились и на возах спать поукладывались, отобрали бабы у них мечи и палицы и пошли сами скот стеречь, и охрану от врагов в степи выставили, и у огня костровых поставили, чтоб не погасли уголья в огнищах. И стояли так на страже до Зорьки утренней.

А когда мужики пробудились, мечей хватились, а их нет ни единого. А бабы ходят вокруг с оружием, с пиками и рогатинами, на мужиков мечами грозятся.

Стал Дед Углай на баб ругаться, хотел оружие отобрать, да налетели на него бабы с рогачами и кочергами, схватили, побили плетьми жильными и другим досталось, так что довелось мужикам за возы прятаться.

Да не утихомирились бабы, погнали мужиков на реку горшки мыть, коров доить, молоко на-суръ ставить, на-суръ, на створожину. Потом на борщ щавель рвать, траву-калач, лебеду белую, корни копать, водой мыть, чистить, на огонь в котлах ставить.

Покорились мужики, варили борщ. Управились, аж когда Солнце в полудень пошло, а спозаранку ещё не снедали! А борщ был недосоленый, недоперченый. Пошла баба Огуда на мужиков кричать-ругаться, после обеда шерсть чесать заставила, нитку ткать, потом коров перегонять, телят поить, идти на речку рыбу ловить.

Идут мужики на речку, прямо плачут. Что за жизнь пошла со злой бабой? Та же работа бабья проклятая, нету с ней ни минуты покоя, ни отдыха! Детей надо стеречь, кормить, пеленать, забавлять, качать, чтоб не плакали. Невмоготу такое терпеть!

И восстали мужики против баб, с голыми руками на мечи полезли, думали — свои ж, не станут поднимать оружие. Только побили их бабы всерьёз, некоторые тут же смерть свою приняли, а остальным пришлось покориться. Зачинщика Деда Углая бабы и вовсе осрамили — порты с него сняли, так перед всеми водили, а потом на бугре мечом голову отсекли.

С тех пор мужики баб слушались, и что те велят, выполняли.

И долго так было, пока дети не подросли, и молодёжь не захотела старой бабе Яге подчиняться. Сговорились юноши и как-то ночью на баб напали, старую бабу Огуду-Ягуду убили, у остальных мечи отобрали, плетьми выпороли и опять детьми заниматься заставили, коров доить, молоко на-суръ ставить, шерсть-волну сучить да борщи варить.

Так и закончилась наша Бабовщина. А потом пошла Дедовщина обычная, которой и по сей день живём, богов славим, работаем да песни поём. А при Бабовщине не было жизни людям, так, огорченье одно, жизнь без всякой узорчатости. Старая баба Яга всех карала и всех морочила, так что никто не мог ей противится и перечить. А при Дедах-Старостах и Родичах жизнь опять пошла вольная — мужики с мечами ходили у пояса, а бабы возились с рогачами и кочергами, борщи варили, детей кормили и мужей своих строго слушались.

При бабе Яге своих же били, а врагов прогнать не могли. И за весь век одну Баню придумали, да и ту бабам мужики поставили.

Поныне ещё та Бабовщина вспоминается, да как петуху цыплят не водить, мужику юбки не носить, так и бабам в штанах не ходить. А наденет какая — в плети её! Чтоб своё бабье дело исполняла и на людях хвостом не крутила.

Забылось то дело давнее, и Бабовщина позабылась совсем. А Дедовщиной-Русью и поныне живём и здравствуем!

огда были Деды наши в степях, жили они на возах, на возах и добро держали. А где поставят возы — там и село целый день стоит, там и слобода у речки костры палит и на них юшку рыбную готовит. Поедят-попьют, скот напоят, переночуют, а на Зорьке Утренней дальше едут, в другие места, где трава сочнее и вода чище, где цветов больше.

Едут Деды табором, а впереди воз идёт, а в том возу царь дедовский спит, попоной накрытый, овчиной подоткнутый. И был тот царь совсем стар и больше спал на возу, чем царевал, и больше мирил людей, чем наказывал.

Вот взял царь да и умер как-то ночью, умер, как заснул, будто дитя малое в попону вцепился и дышать перестал.

Собрались Деды хоронить царя. Обвешали гарбу его боталами разными железными — блях всяческих и цепей нацепили и повезли его вокруг земли дедовской, чтоб он землю свою в последний раз увидел, и чтоб люди с ним проститься могли.

Идут кони, шагом переступают, а бляхи звенят печально, цепи громыхают, железо гудит и разносит жалобный стон. И, слыша то, люди спешат к возу и кланяются царю, плачут, провожая его в последний путь.

Схоронили царя Деды наши, а сверху насыпали курган высокий, чтоб не добрался до могилы зверь дикий, и чтоб не тронула чужая злая рука. Схоронили, страву поели, а потом собрались на Раду — как дальше жить без царя? Сыновья его царевичи в войнах полегли, и из родни никого не осталось.

Думали-спорились, а потом решили разойтись по Родам, и чтоб в каждом Роду свои Старейшины-Родичи правили, и как они скажут, тому и быть. Решили, что единый царь и единое Племя не надобны.

Разошлись люди, и пришло к ним Лихо Степное, стало скот морить, Дедов хватать, в полон уводить на чужбину. Раскидало то Лихо Дедов наших по всей степи, разбросало, друг на друга озлобило, каждый Староста своё речёт, а других не слушает. И такое горе тяжкое по всей степи покатилось, что никто не знал, как ладу дать и что сделать, дабы опять к ним Добро пришло.

И вспомнили тогда, что при едином царе лад был кругом и мир. И собрались Роды и выбрали себе нового царя — Кишку, или, иначе, Киську. И сказал им Кишка-царь, чтоб собирали скотину, считали, заново по Родам делили, чтоб всем досталось и дети не сидели без молока. И сказал дозоры в степи ставить, всадников собирать и врагов отваживать, отбивать у них и коней, и скот.

И ходило в траве высокой Лихо Степное Одноглазое, посматривало на Дедов, а подступиться уже не могло, потому что прекратились у них свары, прекратились раздоры, а поселилось меж них Добро.

А против Добра Лихо ничего поделать не может.

о времена царя нашего храброго Маха, которого люди величали ещё и Дидом, были степи полуденные богаты и травой, и водой, и скотом всяческим. Только одна Беда была там. одно Лихо, одно Диво-Дивное, что нельзя было мирно жить русским людям. Везде в траве, где ни ступишь ногой, людские кости найдёшь. Погибали там люди ни за что! Нападали на них то волки злые, то ночью тёмной из густой травы налетали лихие разбойники — перережут людей безжалостно, а скотину с собой уведут. Потом те разживутся, разленятся, а на них другие нападут и всех перебьют.

Так и были те степи ничьи, кто хозяином заявится, сам и погибнет.

И Русы только по краю той степи ходили, ближе к лесу гоняли скот, а сами стереглись, глядели в оба. А вечером уходили в лес, чтоб в степи огня не разжигать и не спать под открытым небом. В лесу же копали глубокую яму, в ней делали печь, ставили сверху котлы и варили вечерю. А как сварят, тут же гасят огонь — лучше быть во тьме и холоде, чем у костра светлого, который враги могут увидеть. Спать ложились, закутавшись в войлок и обложившись бараньими шкурами. А двоих-троих оставляли на страже, чтоб не спали, степь слушали, а ежели недоброе услышат, чтоб всех потихоньку будили, — а оружие у каждого даже во сне рядом было.

Так жили-были наши Пращуры — в степи не заживались, а к осени домой ворочались — подальше в леса тёмные, дубовые. А чтоб враги пути не нашли, следы свои заметали, траву побитую выпрямляли, следы конские засыпали и ногами утаптывали.

А дома все хаты за тынами стояли, друг к дружке жались, ярками окапывались. И в хатах тех на всю весну, зиму и осень оставались только старые, малые и жёны. Все вместе они траву косили, сено сушили, в стога-скирды складывали. Собирали грибы, солили их, мочили, сушили. Копали коренья, солили щавель, ягоды сушили и с мёдом квасили — запасали всё, чтоб на долгую зиму хватило и себе, и скотине. Жёны и дети также ловили рыбу, солили, сушили, вялили, сами не ели, на зиму берегли, когда мужья, сыновья и братья пригонят скот из степи. В те дни были празднества, отмечали вместе Великие Овсени и наедались досыта. Когда Радогощ приходил, ходили друг к другу в гости, на Коляду Солнечное Коло о семи лучах носили, на Масленицу ели творог, пекли блины. А часто хлеба до весны недоставало, и жили пустым борщом, морковкой, петрушкой и корнями всякими, а какие горькие — в золе пекли. Кто подальше жил — курей держал, а кто с краю, держать боялись. И собаки у них были такие, что не гавкали, и кони не ржали, скотина не ревела. Даже животина понимала, что тихо себя надо вести, а то враг злой услышит, придёт. Песню кто затянет — старшие цыкают, потому как та песня может Лихо накликать, а за Лихом Диво-Дивное увяжется, а за ним и враг кровожадный.

Так до первых снегов таились, а когда снега на крыши падали, покрывали леса и овраги, тогда радовались люди — до весны уже не придут враги! И охотники отправлялись в лес выслеживать зверя дикого — косулю, птицу какую, а может и кабана дикого или рыбу подо льдом уснувшую.

Привезут охотники еланя забитого, снимут кожу, каждый возьмёт свою часть, а остальное — для всех людей, кто хочет. Нарежут мясо тонко — да на мороз, а оно за день, если мороз крепкий, вымерзнет, высохнет и долго держится.

Ставили Пращуры ледники глубокие, набивали их свежим снегом, крыли соломой, и лёд держался до самой осени, и летом там хранили свежее мясо. Вокруг ледников бегали псы, охраняя хозяйское добро от злых людей и диких зверей. За службу свою получали добрый корм, чтоб могли в ночи выдержать холод. За ледниками стояли стога соломы и сена, псы прятались в них в лютые морозы. А когда заявлялись волки и лисы, из стогов выскакивали, гавкали, и хозяин выходил с пикой или секирой.

Так жили Пращуры и всё время на страже были.

Как-то раз по весне примчались гонцы с полудня и поведали, что на землю Киверецкую Ромы напали, людей похватали, царя их Достовала в полон взяли, вместе с царицой Живой в Ромею далёкую увезли. Осталась Кивереччина одна, без царя, разбитая, разграбленная, и просит царя Дида-Маха, чтоб он её к себе принял.

Поглядел Дид-Мах с воза на гонцов киверецких и сказал:

— Так и быть, идите! Гоните скотину на земли наши, живите мирно, не злобитесь, не сварьтесь, а мы вас Обиде не отдадим!

Пришла Кивереччина чуть живая — настрадалась, наголодалась, всего боится, всего опасается, будто лань, мысливцами загнанная.

И кинул Дид-Мах клич собраться всем царям и князьям, а где Родами живут — старейшинам-родичам и воеводам отважным. И сказал им Мах:

— Братья-Цари, Князья и Воеводы с Родичами! Прибежали к нам Киверцы и поведали страхи великие. Напали на них Ромы, побили, царя их Достовала с царицей Живой забрали. Осталась Кивереччина одна и прислала гонцов у нас защиты искать. Я принял их, как родню, потому что они такие же русичи, как и мы. А теперь, Цари, Князья, Воеводы и Родичи, прошу попить медов наших и поесть мяса, да помыслить всем вместе, отчего так случилось с Киверой и что делать дальше. Враги со всех сторон нападают, людей убивают, скот угоняют, а наши Роды отдельно живут, каждый сам по себе.

Сели Цари и Князья во главе стола, а ниже их сели Воеводы и Старейшины-Родичи. Стали есть-пить угощаться, а Цари с Князьями начали похваляться, как бились они прежде с врагами да как побеждали их всех до единого!

Молчат Воеводы и Старейшины-Родичи, слушают, пьют и едят. И Мах тоже молчит. Когда ж гости стали мёд пить по пятому рогу, обозвался к ним Дид-Мах:

— Что было когда-то, то прошло, Цари, те времена уже в буркунах-травах заплутали и сгинули, так что не осталось о них ни славы, ни памяти. А надо нам нынче мыслить, как войско единое собирать и как свою защиту создавать-будовать. Сколько можно от врагов по лесам да по балкам прятаться, сколько можно в опасеньи и страхе жить?

— Успеется про то толковать! — отвечали Цари-Князья и опять за своё — мёды крепкие пьют да старыми подвигами похваляются. Вскоре и вовсе упились — неведомо что рекут, разоряются.

Кликнул Дид-Мах своё войско, да те полки взял, что с Князьями-Царями приехали, и повёл их в чистое поле, сказал, что к походу готовиться надо, освобождать земли киверецкие от врагов. Сам же тайно один полк назад отослал и велел ему настрого:

— Кого пьяным в Стане увидите, того рубите нещадно! Кто не годен нынче в поле сражаться, недостоин и Царём-Князем зваться!

Пошёл полк оспять и побил всех Царей-Князей, что во хмелю спать завалились. А было их всего сто да ещё пятьдесят Царей-Князей русских.

Вернулся полк, доложил Маху исполненное, и Мах тут же отослал его в Киверецкую землю на разведывание, и велел раньше пяти месяцев не ворочаться. А сам повёл войско назад.

Приехали в Стан, а там все перебитые. И сказал Мах:

— Видите, что натворили Цари? Упились мёдами, а враги налетели и перебили их до единого!

Похоронил Дид-Мах Царей достойно в земле русской, а Племена их под свою руку взял. С тех пор укреплась Русь намного и оборонялась от всех врагов.

А полк тот, что на Дунай ушёл, через год воротился с добычей великою. А царя Достовала Ромы только через тридцать лет по старости домой отпустили, да и то в обмен на их пленников. А дети его так и не воротились с чужбины.

о времена давние-прадавние, когда ещё Пращуры живы были, правил у них царь Замах, сын Свята. А Свят-царь был сыном царя Маха. А Мах был сыном царя Гура, который тоже был сыном царей русских.

Так царь Замах, внук Махов, всех славян имел под рукой. И стали разные Роды и Племена от Замаха отделяться и селиться, чтоб быть Отдельными.

Созвал Замах всех царей и князей и опросил, кто согласен остаться под его рукой. И набралось больше половины согласных, а меньшая — несогласных. Велел тогда Замах сыну:

— Неси мой меч! Буду с несогласными биться!

Засмеялись те:

— Что ж ты один станешь против всех нас?

— Один, да ещё боги со мной будут, те что славянам вместе жить повелели. И меч у меня не простой, а Меч-Кладенец, тот самый, что Перун с неба когда-то Пращурам кинул, и кто его имеет, побивает всех до единого!

Встал Замах против отшельников и начал биться с ними, и сражались они так до самого вечера. Убил Замах нескольких насмерть, а остальные сказали:

— Воистину ты силу имеешь божескую, значит, подчинимся тебе!

И велел Замах ставить с полудня своей земли деревянные города.

— Ни с восхода, ни с захода не имеем мы сильных врагов, с полуночи Русь Сиверская помогает, а с полудня всегда приходят враги могучие и неведомые. Посему надо отгородиться от них.

И стали Русы возводить города — великие грады и малые, городища и городки, — и так сотворил Замах Русь Городищенскую, которая служила укрытием и защитой от всяких нежданных врагов.

И пришли как-то к Замаху люди с полуденного захода и сказали:

— От Волыни пришли мы, от Хорпов Горянских, от Карпат-горы и Дуная синего. Дед твой Мах всех славян до купы собрал, над всеми владычил и никому не давал спуску. Ты же о нас не радеешь, а Словены тебя и вовсе не слушаются.

Послал с ними Замах сына своего Замашко-царевича, чтобы ладу в тех землях дал и Словенов до куны пригорнул. Да пошла там война великая, и сгинул в ней Замашко-царевич. А Словены окончательно отреклись от Русов и стали жить обособленно.

Узнал про то Замах, разгневался, хотел другого сына послать — Борилу-царевича. Да сказали старые Родичи, что не годится посылать на смерть и другого сына. Ежели Замашко-царевича не послушались, то не станут слушать и Борилу Замаховича.

И стали с тех пор Словены и Русы раздельными.

огда Пращуры наши пастухами были, не было у них хлеба, не было проса, всё надо было у соседей выменивать. А когда хотели варева — лили в котлы воду, клали мясо, добавляли корешки всякие, крошили щавель и на огонь ставили. И такое варево каждый день ели. Ещё бабы ягоды собирали, грибы, морковку, катран, дикий лук и чеснок.

Кончился как-то хлеб, и собрался царь со своими людьми к соседнему царю ехать, чтоб выменять жито на мясо и кожи. Приехал к соседу и видит — много народа вышло в поле, думал — его встречать, ан-нет! Видит он, царь соседский Житняк ведёт волов, запрягает в плуг и своей рукой правит первую борозду от восхода к закату солнечному. Потом другие люди волов впрягают, борозды ведут, а за ними старики в белых рубахах по полю идут и зерно раскидывают.

— Знаешь что, Житняк, дай мне за кожи и мясо зерна! — решил царь.

Вернулся домой, приказал подать волов, воткнул в степную землю дубовый корень и погнал вперёд. Пошли волы, поднялась земля, за первой бороздой вторая легла, за ней третья, и так вспахал он целое поле. А когда полежала земля три дня, зачерствела, сыпаться стала, велел тогда царь пень разлапистый выкорчевать, привязал к волам и пошёл боронить-ровнять землю.

Глядели на то старые люди и головами покачивали:

— Царь наш никак умом тронулся! И почто он землю дерёт, почто над ней издевается?

А царь землю разборонил, зерно стал сеять. А посеявши, велел стеречь, чтоб ни птица, ни зверь какой не тронули.

Тут Сварог из тучи на землю глянул, увидел, что посев лежит, стал оглаживать свою длинную бороду, а Перун своим мечом-молнией разрубил тяжёлые тучи, и хлынул из них дождь благодатный. Полил-напоил он пашню, чтоб земля степная высохшая влагой насытилась. А потом выкатилась на небо одноколая колесница Хорса, и согрелась опять земля, распарилась. А через несколько дней зелень проклюнулась, крохотная, нежная, потянулась к Солнцу. И пошло жито расти, цвести, колоситься.

А когда созрело, созвал царь всех своих баб, чтоб колосья рвали, жито венили, жито венили — в снопы складывали, в снопы складывали — на ток везли, на ток везли — молотили, молотили — зерно веяли. А когда свеяли зерно, растёрли между двух камней на муку и сделали хлеб. И стали хвалить люди царя своего, и Орайком его прозвали, и принесли ему первую поляницу.

И сказал Орай-царь:

— Первый хлеб Богам дайте, потому как они его нам растили, дождями поливали, солнцем согревали, ветрами обвевали, от Лиха избавляли!

И восславили люди богов, и принесли им первую требу новым хлебом. А потом разделили на всех, и каждому достался кусок — и старому, и малому.

И с тех пор стали Пращуры работать в поле, и от голода больше не пухли, и кореньями горькими не питались.

Восславим и мы царя Орая, ежели б не он, так и поныне зерна бы не знали и зимой лютой без хлеба и муки бедовали!