Утром 11 сентября 2001 г. захваченные террористами пассажирские авиалайнеры врезались в башни-близнецы в Нью-Йорке, в здание Пентагона в Вашингтоне, а один из них упал на поле в Пенсильвании. Погибло более трех тысяч невинных граждан. Это событие стало очередным историческим поворотом для сотен миллионов жителей Большого Среднего Востока. Массовая трагедия, произошедшая по приказу лидера самого варварского в истории джихадистского движения, стала ударом по чувствам и представлениям многих граждан демократических стран и грозила вызвать волнения с непредсказуемыми последствиями для тех, кто жаждет свободы на Среднем Востоке. Подобно метеориту, врезавшемуся в поверхность океана, эти атаки вызвали такой волновой эффект, который не мог не коснуться судеб миллионов людей на другом полушарии.

Газават (Ghazwa)¹ Бен Ладена против «неверной» Америки, раскрывший неведомые и ужасные планы всемирного джихада против свободного мира, перевернул господствовавшее в обществе представление о том, что после «холодной войны» реальной угрозы международному сообществу больше не существует. Теория Френсиса Фукуямы о «конце истории» умерла². Американцы и жители других государств, наблюдая в режиме реального времени за тем, как рушились башни, погребая под обломками тысячи мужчин и женщин, задавались вопросом: во что они верили до сих пор или во что их заставляли верить? Многие полагали, что с падением Советского Союза демократические страны ожидает благополучие, они теперь смогут оказывать помощь народам всего мира, которые в ней нуждаются.

Однако свободному миру тем утром предстояло сделать шокирующее открытие: силы, появившиеся якобы ниоткуда, вознамерились начать глобальную войну, которую они называют «джихадом». Многие были уверены, что битвы такого рода закончились с падением Халифата еще в начале прошлого столетия, но оказалось все иначе. Нанеся тяжелые удары по политическим и финансовым столицам современного мира, «Аль-Каида» заставила Америку и некоторых ее союзников собраться с силами и нанести ответный удар.

Войска западных стран во главе с США атаковали и свергли диктаторские режимы талибов в Афганистане и баасистов в Ираке, однако войны, мятежи и террористические атаки не закончились. Освобождение этих стран не привело к расцвету демократии и безопасности, по крайней мере пока. Но были ли контрнаступления Запада и США против «Аль-Каиды», «Талибана» и их союзников на Ближнем и Среднем Востоке направлены на освобождение народов региона от угнетения? Действительно ли западные дипломаты планировали избавление Афганистана и Ирака от тоталитарных режимов, замену их электоральной демократией, а затем и оказание помощи другим народам в их стремлении перейти от тирании к свободе? Существовал ли такой ясный, четкий план и, что более важно, насколько он реализовался?

Через десять лет после 11 сентября 2001 г. и всех террористических атак, которые произошли позже в Европе и на Среднем Востоке, спустя годы после кровопролитных военных действий, прояснились лишь два момента. Первый: многие на Западе, особенно в США, верили, что установление свободы на родине террористических сил каким-то образом нанесет им поражение. На это делали ставку ответственные лица и их советники в Вашингтоне и в ряде других столиц, которым в начале осени 2001 г. показалось, что военное вмешательство и смена режимов в отдельных частях региона неизбежно будут способствовать повсеместному распространению демократии.

Ответ второй: миллионы людей на Ближнем и Среднем Востоке, мусульмане и немусульмане твердо поверили, что Запад пробуждается от летаргического сна, осознает размер угрозы и полномасштабное освобождение народов Среднего Востока может быть достигнуто. Через несколько десятилетий историкам будет лучше видно, что произошло на самом деле. На нынешней стадии конфронтации между коалицией во главе с США и различными формами джихадизма «присяжные» пока еще сомневаются в приверженности западных сил идее распространения демократии и в эффективности применяемых ими методов.

Более важным, чем анализ кампаний, проводимых США в данный период, является понимание позиции, которую занимают народы региона. Это остается решающим вопросом, требующим изучения. Действительно ли Ближний и Средний Восток, включая арабский мир и значительные сегменты мусульманских стран, готов к такому толчку? Многих это удивит – кто же не готов к свободе, когда она появляется? Критический элемент здесь – не потребность души, которая, бесспорно, всегда за бoльшую свободу, но урегулирование отношений между освободителями, освобождаемыми и противниками освобождения. Это было и остается сутью будущей революции в этой части мира.

Как я уже отмечал, между августом 1991 г., когда распался СССР, и августом 2001 г., когда антидемократические силы «прибрали к рукам» Конференцию ООН по борьбе с расизмом в Дурбане, пролегло десятилетие трагедий и кошмаров, унесшее жизни множества представителей гражданских обществ на Ближнем и Среднем Востоке. Освободительные движения внутри большинства арабских и мусульманских стран – с одной стороны, и диссиденты и группы активных борцов за права человека, живущие на Западе, – с другой, не верили в способность «международного сообщества» выступить в защиту прав человека и развития демократии в регионе. Если не считать бесконечных дебатов по поводу палестино-израильских разногласий и их последствий, западные правительства и ведущие неправительственные организации демонстрировали обескураживающее пренебрежение к страданиям десятков миллионов мужчин и женщин, детей и стариков на территориях, раскинувшихся от Северной Африки до Афганистана.

Неправительственные организации в Европе и США, защищающие интересы демократии и отдельных этнических сообществ, потеряли надежду. Среди правозащитных групп нарастало всеобщее разочарование: Запад не реагировал и даже не фиксировал возникавшие конфликты. «Сопротивление» этому глухому молчанию во всех столицах западного мира было слабым, непризнанным, безденежным и жестоко демонизируемым агентами региональных режимов. Критики гордо бродили по университетам, редакциям СМИ, внешнеполитическим канцеляриям и залам законодательных собраний. Изобилие денег, предоставляемых нефтедобывающими режимами, делало их исключительно могущественными. Еще более поразительным было вторжение авторитарных режимов на дискуссионные площадки Запада. Для обсуждения проблем Среднего Востока или арабского мира вам нужно было объявить себя либо сторонником тамошних режимов и восхвалять их достижения, либо присоединиться к их оппонентам, преимущественно исламистам. Действительно, даже в США подлинные жертвы деспотизма, стремившиеся донести до общественности правду об ужасах, творящихся в странах их происхождения, получали сокрушительные удары из обоих лагерей – от действующих диктаторских режимов и от тех, кто хотел бы заменить их еще более авторитарными режимами.

Отношение к исламистам, преимущественно к «братьям-мусульманам» и другим салафитам как жизнеспособной альтернативе светским и авторитарным режимам, просто поражает. Западные либералы критиковали президента Египта Хосни Мубарака и предлагали начать переговоры с «братьями-мусульманами» с целью его смещения. Интересно, что в планах «братьев-мусульман» значится полное искоренение демократии. Многие на Западе оценивали ливанскую «Хезболлу» как силу, способную на изменения. На деле же эти изменения должны были трансформировать Ливан в теократическое государство а la Иран Хомейни.

Суммируя сказанное, можно сделать вывод, что к весне 2001 г. состояние дел демократического движения на Ближнем и Среднем Востоке оказалось плачевным. На горизонте не виднелось ни малейшей надежды. Западноевропейцам и американцам в особенности систематически «промывали мозги» относительно обстановки в регионе. Способность общества предвидеть нарастающую угрозу джихадизма и угнетение миллионов, которое он практиковал, оказалась практически на нуле.

Всего за несколько месяцев до шока 11 сентября сотни тысяч афганских женщин испытывали на себе жесточайшие притеснения со стороны средневекового «Талибана», миллионы представительниц «слабого пола» лишились работы. В это же самое время в ряде «золотых» университетов США происходило нечто умопомрачительное: пропагандистская машина агитировала за общение с фашиствующими вооруженными формированиями, которые взрывали религиозные и культурные святыни, закрывали кинотеатры и казнили артистов. Несмотря на такое поведение, делегация «ученых»-талибов была приглашена в Гарвард для выступлений перед студентами и преподавателями в Бостоне и других городах. Кто-то может предположить, что эти идеологи в тюрбанах пожелали больше узнать о преимуществах либеральной демократии? Ничего подобного. «Талибан» собирался читать американскому и интернациональному студенчеству лекции о позитивных достижениях своего режима! Это равносильно приглашению в американские университеты делегации нацистских ученых осенью 1941 г., за несколько месяцев до вступления США в войну с ней, для лекций о великих достижениях нацизма в Германии и остальной Европе. Америка окончательно ослепла. Таким было состояние умов в Соединенных Штатах в год, когда protege[4] «Талибана», «Аль-Каида», готовилась устроить Америке «новый Перл-Харбор».

Незадолго до варварского удара джихадистов уже прослеживалось множество зловещих признаков дальнейшего подавления демократических движений на Среднем Востоке. В августе 2001 г. я следил за ходом конференции, посвященной расизму и дискриминации, которая проходила в Дурбане (ЮАР) под так называемой эгидой ООН. Многие западные неправительственные организации, представлявшие интересы диссидентов из стран Среднего Востока, были крайне обеспокоены тем, что структура ООН, имеющая отношение к правам меньшинств, фактически «захвачена» сторонниками нефтедобывающих режимов и групп, проповедующих джихадизм и другие тоталитарные доктрины. Вызывало тревогу уже то, что в Дурбане не оказалось представителей народов Южного Судана, Дарфура, курдов, берберов, коптов, ассирийцев, чернокожих из Мавритании, иранских арабов и других дискриминируемых групп из арабского и мусульманского мира. Как могли организаторы конференции, посвященной расизму и дискриминации, тем более конференции, проходящей на Африканском континенте, забыть пригласить на нее представителей беглых рабов из Судана и Мавритании? Ведь это были настоящие рабы, которых их «господа» из стран, входящих в Лигу арабских государств и Африканский союз, называли abeed («черные»).

Помимо возмутительного греха отстранения черных рабов от участия в конференции, направленной против расизма, существовали и другие заметные пробелы. Тема дискриминации этнических групп в арабском и мусульманском мире не была даже заявлена в программе. Организаторы уделили внимание историческому прошлому расизма (разумеется, западного), но не выдавили из себя ни единого слова о современных страданиях сотен миллионов бесправных людей от Атласских гор до Гималаев. О гендерной дискриминации разговор шел, но сегрегация по гендерному признаку в Афганистане, Иране и Саудовской Аравии тоже не затрагивалась.

Короче, Дурбанская конференция оказалась не чем иным, как абсурдом, призванным защитить деспотические идеократические режимы арабского и мусульманского мира, в особенности – нефтедобывающие элиты, яростных приверженцев дискриминационных идеологий. Как ожидалось, Дурбанская конференция обрушилась с истерическими нападками на сионизм как главного нарушителя прав человека. Во всех несчастьях палестинцев обвинили еврейский национализм, а не арабо-израильские войны. Израильтяне и палестинцы могут сколько угодно спорить об ответственности за войну, растянувшуюся на десятилетия но, скорее всего, рано или поздно придут к разрешению конфликта. Горячие же головы из среды джихадистов, салафитов и проиранских группировок заинтересованы исключительно в его продолжении, невзирая на страдания людей. И вместе с тем Дурбанская конференция ни слова не сказала о джихадизме, хомейнизме, баасизме и других сходных идеологиях. Сионизм утверждает, что вся Палестина должна стать еврейской, но большинство-то израильтян принимают территориальное деление по состоянию на 1993 год! В то же время баасизм, к примеру, желает, чтобы все территории между Испанией и Ираном стали единой арабской уммой без предоставления права на самоопределение и уж тем более на государственность ни одному неарабскому народу, который жил на этих землях еще за много веков до арабского завоевания.

Организаторы и участники конференции в Дурбане выпустили очередной залп ненависти и в США, представив эту страну как «мать всех мировых проблем». Странно, но эти нападки поддержали и некоторые американские ученые, сочувствующие региональным режимам. Все ужасы, творимые деспотическими режимами в Афганистане, Судане, Иране и других странах региона³ в Дурбане обошли стороной.

Первая Дурбанская конференция, состоявшаяся в августе 2001 г., стала оскорблением не только для традиционных объектов нападок со стороны джихадистов-тоталитаристов – Израиля и Америки, но и для реальных аутсайдеров арабского и мусульманского мира. Дурбан достоин осуждения не только за основные озвученные там идеи; он консолидировал контроль диктаторов – с помощью их радикальных субподрядчиков – над международными организациями, имеющими полномочия заниматься проблемами расизма и дискриминации. Захватив контроль над главным международным инструментом, который может поднимать вопросы о массовом попрании прав человека на Ближнем и Среднем Востоке, и направив его против Запада, «Братство против демократии» добилось максимума своего международного влияния. Оно получило возможность глушить голоса своих оппонентов. Крышка плотно захлопнулась.

Утром 11 сентября 2001 г. я понял, что потрясение, постигшее мою новую родину, должно наконец пробить брешь в стене молчания, окружающей деспотизм на Среднем Востоке. Атаке, организованной верховным главнокомандующим современного джихадизма Усамой бен Ладеном, было предопределено произвести тектонический сдвиг, вне зависимости от ее успеха или провала.

Тем утром я присутствовал на собрании моего факультета политологии в Атлантическом университете Флориды. Студенты и преподаватели, не веря своим глазам, смотрели, как самолеты врезались в башни, а я пытался угадать их первоначальные реакции. Один коллега, младший преподаватель международных отношений, поспешил с неудовольствием заявить, что СМИ наверняка «представят это как международный терроризм». Мой уважаемый коллега, несмотря на то, что преподавал внешнюю политику США и конфликтологию, не смог увидеть в произошедшем реальную угрозу международного джихадизма, не говоря уж о том, чтобы связать этот акт с царящим на Среднем Востоке деспотизмом. Его реакция – характерный пример многолетнего влияния нефтяных лобби на преподавание в США международных отношений.

Все университеты страны, СМИ, Интернет выражали сходную позицию. Преподаватели международных отношений не могли идентифицировать агрессоров, объяснить их идеологию и во многих случаях даже сделать вывод, что США подверглись нападению международной террористической организации. Американские и до некоторой степени западноевропейские научные круги оказались настолько поглощены извращенными версиями событий на Среднем Востоке, что ученые были не в состоянии понять происходящее. Разумеется, со временем, когда появилось больше информации об «Аль-Каиде» и «Талибане», научная элита постепенно адаптировалась к реалиям ситуации после 11 сентября.

Тем не менее в самые ключевые минуты после атак студенты, собравшиеся вокруг меня быстрее, чем их профессора, пришли к заключению, что страна подверглась нападению и что война будет долгой. Один библиотекарь прошептал мне на ухо: «Я читал про этих исламских экстремистов (sic!), я знаю, что у них на уме». Он не был под влиянием «господствующего направления» в изучении проблем Среднего Востока и у него был доступ к оригинальным источникам информации. Ему удалось избежать «промывки мозгов», проводимой большинством современных преподавателей.

Шок, вызванный варварской атакой «Аль-Каиды», включил у многих американцев инстинкт самосохранения. Они задались простым вопросом: почему на нас совершено такое нападение? Первый логичный ответ, который мог прийти в голову, звучал так: существует внешний враг. Следом возникал другой вопрос: кто этот враг и что ему надо? Мало-помалу реакция стала напоминать выход из комы. Это подтолкнуло огромное число американцев, а позже и западноевропейцев к изучению своего нового смертельного врага, возникшего «из ниоткуда». В итоге главным следствием газавата «Аль-Каиды» стало улучшение понимания Западом событий, происходящих на Ближнем и Среднем Востоке, хотя бы в очень небольшой степени, несмотря на густой контрпропагандистский туман.

Авторитарные режимы и джихадистские организации (я не говорю про фанатиков-салафитов «Аль-Каиды») всерьез испугались, что американское общество постепенно узнает реалии, формирующие политическую и социальную жизнь во всем арабском и большей части мусульманском мире. Сторонники ваххабитов и «братьев-мусульман» заявили на телеканале Аl Jazeera, что действия Бен Ладена причинили больше вреда «братству противников демократии», чем западному миру. Его главный грех, по мнению традиционных исламистов (которые рассчитывают на обретение безграничного влияния в западном мире), состоял в том, что «неверных» разбудили слишком рано. «Пока они спали, мы добивались прогресса в их странах», – говорили сторонники долгосрочного джихада, обвиняя «Аль-Каиду» в том, что те «погорячились». На что сторонники «Аль-Каиды» заявляли, что «благословенные удары», наоборот, должны привести к сокрушению «неверных» (Kuffars) и их демократических систем.

Цепная реакция последовала быстро. Президент США объявил войну терроризму и поклялся сокрушить «Талибан» – покровителя «Аль-Каиды», ответственной за бойню 11 сентября. Колеса «машины возмездия» пришли в действие 7 октября 2001 г. Но пока военные готовились, в Америке зазвучали голоса и против других режимов, проявляющих толерантность к терроризму и экстремистским идеологиям. Соучастниками преступлений назывались саудиты, иракские и сирийские баасисты, иранские аятоллы. Однако ответная реакция оказалась расплывчатой, зачастую хаотичной.

Настроения против «Аль-Каиды» выплескивались подобно вулкану. Комментаторы и диссиденты порой «перегибали палку». Это американцам казалось подозрительным.

Отнюдь не все споры вокруг ислама концентрировались на самых важных темах, таких как идентификация идеологии джихадизма и ее связь с проблемой подавления прав человека. Я следил за ростом тоталитарных идеологий на Ближнем и Среднем Востоке с начала 1970-х гг. и своими глазами видя, что в регионе повсеместно подавляются свободы. Поэтому был очень расстроен первой массовой реакцией Запада. Она казалась мне непоследовательной и лишенной сколь-нибудь ясных стратегических целей. Но кого за это винить? Интеллектуалы в США и других демократических странах не подготовили свои государства к сопротивлению возникшей угрозе, не говоря уже об установлении разумного контакта с народами региона, которые являются настоящими союзниками Запада в этой нарастающей конфронтации. Но для тех, кто десятилетиями предупреждал об угрозе джихада и попрании им прав человека, сам факт, что осенью 2001 г. Америка «проснулась», уже мог считаться более чем достаточным прогрессом. Наконец-то самая мощная держава, которая уже несколько раз отправляла (пусть и весьма избирательно) свои силы для прекращения этнических чисток, открыла глаза.

Однако одного пробуждения Америки было явно недостаточно, чтобы одержать верх в противостоянии с тоталитаризмом и джихадизмом и расширить помощь доведенным до отчаяния гражданским обществам в этой части мира. Все зависело от того, как руководство США «посмотрит» на карту региона, какое влияние оно будет при этом испытывать со стороны сил, по-прежнему контролирующих Средний Восток, какие стратегические планы оно сформирует, какие задачи определит для себя в качестве первоочередных, и от много другого. К концу 2001 г. США и некоторые страны Запада начали менять вектор своей внешней политики, заронив надежду в души аутсайдеров по всему Среднему Востоку, но это было только самое начало пути, полного трудностей, препятствий и неизведанности.

Речи и видеозаписи выступлений Бен Ладена по телеканалу Аl Jazeera лишь усугубили стресс большинства американцев. Атаки 11 сентября не были актами отчаяния или поступками сумасшедшего. Шейх «Аль-Каиды» заявил, что мир отныне поделен на две территории – Dar al Islam и Dar al Harb, буквально – на «зону Ислама» и «зону Войны». Не очень хорошо представляя себе первоначальной смысл этой исторической концепции, многие американцы сделали вывод (и, пожалуй, были не далеки от истины), что человек, отдавший приказ о массовом убийстве, находится на линии фронта гигантской зоны боевых действий, которые могут распространиться на весь мир.

Бен Ладен своими постоянными «посланиями» не давал никому расслабиться. В течение нескольких недель он и его представители несколько раз выступали на Аl Jazeera и пугали американцев подготовкой приказа убить еще четыре миллиона граждан, включая женщин и детей⁴. Эти заявления вызвали волну вопросов, неизбежно направленных на более глубокое расследование проблем, существующих в регионе. Пока политики из администрации Буша проводили военные кампании в Афганистане и два года спустя – в Ираке, значительный сегмент американского общества оказался готов принять идею о том, что США могут и должны содействовать изменениям в арабском и мусульманском мире. Такая «подвижка в умах» вызвала бессильную ярость доминирующих элит Ближнего и Среднего Востока и радость активистов демократического движения. Две военные операции СШA пробили бреши в стене тоталитаризма в регионе.

Военные действия продолжаются и по сей день. Возможности, открывшиеся благодаря им, показались настоящим чудом для всех угнетенных жителей. По иронии судьбы, именно идеологии, которые отняли свободы у миллионов людей арабского и мусульманского мира, послужили причиной изменений и подвели «корабль свободы» ближе к берегам этого страдающего региона.

Когда президент Джордж Буш-младший выступал перед конгрессом США впервые после нападения 11 сентября, в зале присутствовал британский премьер-министр Тони Блэр. Президент Жак Ширак, который два года спустя жестко выступит против военной кампании в Ираке, через несколько недель после атак нанес скоротечный и символический визит в Вашингтон. Французская ежедневная газета Le Monde после бойни вышла с редакторской статьей «Мы все – американцы»⁵. Мировые лидеры и общественные деятели, за исключением представителей «Талибана» и «Аль-Каиды», осудили этот кошмар как «терроризм». Американский ответ был повсеместно принят, санкционирован и узаконен.

Необходимость свержения «Талибана» не оспаривалась. США должны были отомстить за чудовищные потери своего народа и громкую пощечину международному сообществу. Масла в огонь подливали самоуверенные заявления Бен Ладена. Военный кабинет Вашингтона заработал на полную мощь и был готов начать полномасштабные боевые действия. Заодно получил бы поддержку и Северный альянс Афганистана. Бомбардировщики В-52 должны были стереть в порошок «средневековые» исламистские вооруженные формирования. Союзники НАТО с энтузиазмом поддержали операцию, соседние страны не собирались возражать. Такова была общая картина, но под поверхностью, во дворцах и штаб-квартирах авторитарных режимов нарастала нервозность. От Эр-Рияда до Тегерана, от Багдада до Хартума задавались вопросами. Следует ли позволить США свергнуть «Талибан» с помощью силы? Кто его заменит? Что будет означать для региона смена режима в Афганистане? У каждого участника этой «игры» были свои заботы.

Ваххабиты Саудовской Аравии и их союзники в Пакистане были недовольны свержением «Талибана». Убежденные салафиты из числа духовенства Аравийского полуострова десятилетиями поддерживали саудовскую политику финансовой помощи и поддержки исламистов в Афганистане. С помощью разведывательных служб Пакистана ваххабитская помощь поступала моджахедам на протяжении всей войны против советских войск, внутри Афганистана, особенно в южных провинциях была создана целая сеть убежденных сторонников ваххабизма. Сговор между «ваххабитской помощью» и адептами деобанди^XXIV при покровительстве сочувствующей пакистанской интеллигенции и привел к возникновению «Талибана». Члены последнего – убежденные ультраджихадисты, которым в середине 1990-х гг. удалось захватить власть в Кабуле и установить первый настоящий Imara (исламистский эмират) современности. «Исламистский эксперимент» в Афганистане, продукт совместных усилий ваххабизма и деобанди, стал первым «детищем» салафитов из серии «эмиратов», которые должны были возникнуть по всему миру.

Наиболее твердолобое духовенство и идеологи с Аравийского полуострова мечтали об экспансии в Кашмир, Чечню, бывшую Югославию, на Южные Филиппины и в Синьцзян, о возможном «эффекте домино» в бывших советских республиках Средней Азии. Афганистан под властью «Талибана» не был каким-то мелким «эмиратом», возникшим неизвестно откуда. Он был «первой звездочкой» в созвездии провинций грядущего Халифата.

Архитекторов развернувшегося после окончания «холодной войны» глобального джихада беспокоило, что действия США, предпринятые в ответ на опрометчивое нападение «Аль-Каиды», подвергнут риску будущее империи салафитов. После событий 11 сентября их недовольство вылилось в несколько публичных столкновений на Аl Jazeera и в Интернете – между всемирным исламистским «мейнстримом» и сторонниками «Аль-Каиды». Впрочем, рациональных исламистов больше беспокоило не будущее вооруженных формирований в тюрбанах и паколях^XXV, а то, кто и что придет на смену талибам. Если интервенция США закончится заменой муллы Омара и его приспешников на другого исламистского лидера, а законы шариата останутся в неприкосновенности, то все будет прекрасно. Всемирных «братьев-мусульман» и духовенство Саудовской Аравии беспокоило лишь то, что после свержения «Талибана» в Афганистан может прийти демократия.

Военная операция сил США и НАТО длилась несколько недель. «Талибан» был разгромлен и загнан в пещеры; остатки его вооруженных отрядов сосредоточились в районе Тора-Бора у границы с Пакистаном для последнего противостояния. Прежде чем вооруженные силы США нанесли очередные удары и поддержали поход сил Северного альянса на Кабул, определенные круги в Организации Исламская конференция (ОИК) предприняли последнюю попытку поторговаться. Суть сделки заключалась в том, чтобы избежать смены «исламистского режима» в обмен на выдворение «Аль-Каиды» из Афганистана. Переговорщики из ОИК, по указанию их генерального секретариата и при тайной поддержке Саудовской Аравии, Пакистана, Судана, Катара и «братьев-мусульман», предложили создать комитет, который бы выступил посредником между «Талибаном» и Вашингтоном.

Встреча министров иностранных дел ОИК «отвергала преследование любого исламского государства под предлогом борьбы с терроризмом»⁶. «Исламский» буфер между двумя врагами казался им удачным способом удовлетворить враждующие стороны, он позволил бы сохранить идеологию «Талибана» и одновременно избавить страну от Бен Ладена. Попытка спасти шкуру «Талибана» – очередное свидетельство существования «братства против демократии», которое стоит над государственными границами, правительствами и национальными интересами. Ни «Талибан», ни «Аль-Каида» не сомневались, что Аллах не покинет их в борьбе с неверными американцами и со временем подарит победу, как поступил во время их войны с СССР.

«Талибан» ошибся. Инициатива ОИК была отвергнута, в Афганистане распахнулись двери для политических изменений.

В декабре 2001 г., когда остатки «Талибана» с трудом пробивались из Тора-Бора к спасительным анклавам в Пакистане, в Кабуле полным ходом шла смена режима. Спустя три месяца афганские женщины, гражданское общество, меньшинства всех религиозных конфессий, в том числе и исламские, получили свободы. Новая власть в Афганистане на первых этапах перестройки представляла собой смесь из представителей победившего Северного альянса и пуштунских лидеров, отколовшихся от «Талибана». Восхождение к власти Хамида Карзая, впоследствии ставшего президентом страны, оказалось возможным благодаря его политической проницательности и многолетней борьбе с вооруженными формированиями «твердолобых» исламистов. Однако путь к светской республике, пришедшей на смену режиму талибов, оказался непрост. Столь же трудной оказалась и политическая модернизация молодых государственных институтов. Американцы, европейцы и НАТО вложили немало средств в инфраструктуру и безопасность Афганистана, но потребуются еще годы реформ, чтобы окончательно победить доминирующую идеологию «ваххабизма-деобандизма», прочно укорененную в стране «Талибаном». Одна страна Среднего Востока получила возможность встать на путь либерализма и строительства свободного гражданского общества. Но только от США зависит, сумеет ли этот удаленный регион, окруженный могущественным пакистанским «Талибаном» с востока и хомейнистским Ираном с запада выжить и благополучно завершить свой демократический эксперимент.

После операции в районе Тора-Бора администрация США оказалась вовлечена в две кампании, связанные между собой, но имеющие разные цели. Цель основной кампании – преследовать террористов, где бы они ни были и под крылом какого бы режима ни находились. Президент Буш-младший сформулировал эту цель в своем знаменитом обращении «О положении в стране» в феврале 2002 г. В нем он упомянул «Хамас», исламистский джихад и «Хезболлу», которые находились в американском «террористическом» списке. Обращение президента было, скорее, официальным подтверждением принципа, что объявленная «война с терроризмом» выходит за рамки сражения с одной конкретной организацией. Затем президент огласил и другой список, который назвал «осью зла». В него он включил Иран, Ирак и Северную Корею.

Тогда это выступление мне показалось странным, но показательным в плане желания Буша-младшего перейти в наступление. Советники президента создавали новую американскую доктрину борьбы с глобальным терроризмом, и эта доктрина должна была базироваться на идентификации конкретной идеологии, утверждать, что именно эти силы угрожают правам человека, а следовательно, и демократии. Простого перечисления режимов, без идентификации идеологий и их целей, как это сделал президент Буш, было недостаточно. Спустя полгода после 11 сентября обращение президента было лишь первым шагом на долгом пути к интеллектуальной «перестройке» Америки.

В начале 2002 г. списки «плохих парней» были единственным, что можно было считать стратегической основой планов США. Странным в этих списках было то, что в них перечислялось всего несколько групп и стран. На деле же существовали десятки джихадистских организаций, которые вели войну против демократии; и не только три режима поддерживали террор и угнетали собственные народы. Самые очевидные среди «обойденных стороной» – Судан, Сирия и Ливия. Как администрация Буша собиралась приступать к войне с террором, для меня до сих пор остается загадкой. Продуманной глобальной стратегии у нее не было. Меня нередко спрашивали на NBC, Fox News и CNN о том, что я понимаю под «войной с террором». За эти годы я уяснил, чего хотят «Аль-Каида», «Талибан» и прочие «плохие парни», но мне далеко не все было ясно в планах команды Буша и американских чиновников. Короче, общее направление, как полагали многие из моих коллег, борющихся за свободу на Среднем Востоке, было выбрано правильно, но конкретные шаги не всегда были понятны.

В течение полутора лет, которые прошли со времени атак 11 сентября до вторжения в Ирак, активисты борьбы за свободные гражданские общества на Среднем Востоке (в основном те, кто базировался на Западе) все смелее и смелее призывали к активизации действий, но их все больше пугала американская недальновидность. В Америке сложились два лагеря, выступающие за свободу Среднего Востока. Так называемые неоконсерваторы начали разрабатывать тему всемирной борьбы с терроризмом и сосредоточились на «исламистской» угрозе, называя ее преимущественно «радикальным исламом» или «исламистским терроризмом». Давление неоконсерваторов-интеллектуалов оказывало влияние на риторику чиновников из администрации Буша, но преимущественно в части вопросов обороны, то есть на представителей Пентагона, Совета национальной безопасности, Государственного департамента. Это больше касалось вопросов безопасности, а не темы борьбы за свободу. Другой лагерь составили диссиденты из стран Среднего Востока, находившиеся в изгнании, и их сторонники-активисты борьбы за права человека. Они акцентировали внимание на том, что борьба с терроризмом снизит давление на гражданские общества в регионе, и наоборот, сворачивание этой борьбы напрямую скажется на них.

Две эти темы развивались одновременно. Враг был определен как джихадизм, или, в терминах того времени, «исламский фундаментализм», «радикальный ислам» и их производные. В своих статьях и интервью я определял эту угрозу как «идеологию джихада», другие коллеги и комментаторы пользовались иной терминологией. Я строил свой дискурс на литературе об идеологии и движении салафизма и хомейнизма, начиная с 1980-х гг. Потребовалось около пяти лет после 11 сентября, чтобы сообщество специалистов начало систематически употреблять термин «джихадисты».

В Вашингтоне шли споры о том, что делать дальше после свержения «Талибана». После 11 сентября я неоднократно выражал надежду на возникновение нового курса в политике США (а в идеале – в западноевропейской и в целом общей мировой политике), который пробил бы брешь в стенах, окружающих гражданские общества Ближнего и Среднего Востока. В своих неоднократных выступлениях, обращенных к форумам, посвященным Среднему Востоку, к десяткам неправительственных организаций, в средствах массовой информации, на встречах с законодателями я постоянно доказывал: поддерживая демократию в регионе, можно одержать историческую победу в борьбе с терроризмом. Я отстаивал идею, что после 11 сентября в мировой политике возник всеобщий консенсус, на волне которого США должны заняться тремя задачами: 1) привлечь внимание международного сообщества через его институты, включая ООН, к мобилизации усилий для противостояния джихадистам и развития демократии в регионе; 2) развернуть кампанию, направленную против вооруженных террористических формирований джихадистов, а не только против абстрактного «терроризма»; и 3) развернуть программы по установлению контактов и партнерских отношений с диссидентами, неправительственными организациями, женскими, студенческими движениями, с творческой интеллигенцией и всеми, кто выступает против авторитаризма.

Если бы администрация Буша-младшего вкупе с конгрессом в ближайшие недели после нападения «Аль-Каиды» выбрала эту триединую стратегию в качестве основной, вполне вероятно, в регионе уже происходили бы демократические революции или по крайней мере существенные реформы.

Как организацию, представляющую правительства, ООН не устраивало давление, которое оказывалось на авторитарные режимы Ближнего и Среднего Востока – просто из-за количества этих самых диктаторских режимов, представленных на ее Генеральной Ассамблее. Начиная с 1970-х гг. блок стран (в основном входящих в ОПЕК, ОИК и Лигу арабских государств) стал контролировать Генеральную Ассамблею как численно, так и при помощи нефтедолларов. Но после распада социалистического лагеря, и в особенности после 11 сентября, даже в ООН появилась возможность для образования новых коалиций⁷.

В 2004 г. я доказывал наиболее скептично настроенным умам в Вашингтоне, что есть возможность успешного проведения конкретных акций против тоталитарных режимов. Резолюции Совета Безопасности ООН по освобождению Ливана от сирийской оккупации и о помощи Дарфуру в его борьбе с Хартумом – примеры того, что могло быть сделано. С середины 1970-х гг., наблюдая за тем, как ведет себя международное сообщество, и в особенности ООН, я понял две вещи: эта международная организация нуждается в кардинальных реформах, чтобы соответствовать обязательствам, сформулированным в ее Уставе, и что страны либеральной демократии должны максимально использовать эту площадку для формирования коалиций. В битве за демократию и свободу на Среднем Востоке следует использовать все средства, доступные свободному миру.

ООН, даже при возросшем влиянии «нефтяных» режимов и их сторонников, захвативших ключевые посты, продолжает оставаться важным институтом, способным помочь освобождению угнетенных народов. К сожалению, Запад в целом и интеллектуалы-неоконсерваторы в частности были дезориентированы ошеломительным влиянием нефтедолларов в Генеральной Ассамблее и обструкционистской позицией, которую занимали в Совете Безопасности Советский Союз и Китай. Постоянные нападки на Израиль, периодическая демонизация США в различных комитетах и агентствах ООН сформировали в консервативных кругах Америки почти необратимую тенденцию: от организации, обслуживающей интересы диктаторов и коррумпированных режимов, ждать нечего.

Это обвинение недалеко от истины, хотя в ООН и оставалось пространство для действий. Постоянными членами Совета Безопасности являются три страны либеральной демократии (США, Великобритания и Франция), одна страна с переходной демократией (Россия) и коммунистический Китай. Критики ООН не обратили внимания, особенно после 11 сентября, на то, что все эти пять стран имели огромные проблемы с терроризмом, вдохновляемым джихадизмом, испытали на себе его воздействие. Это было первым «окном» возможностей. Другим «окном» могло стать следующее: если бы западные демократии установили партнерские отношения с аутсайдерами в странах региона, режимам было бы неловко не предпринять никаких действий, потому что начался бы подъем народных движений. ООН следовало гораздо эффективнее использовать для стимулирования демократических изменений на Ближнем и Среднем Востоке. Было бы разумнее начать борьбу против диктаторов и их джихадистских союзников в стенах ООН, нежели отдавать эту международную организацию под власть диктаторских режимов.

После 11 сентября по всей планете задул ветер перемен. Свободный мир во главе с США мог воспользоваться шансом и установить партнерские отношения с угнетенными народами арабского и мусульманского мира. Но для этого в Вашингтоне должны были быть великие провидцы, которые смогли бы понять природу угрозы джихада, оценить его стратегию, сформировать необходимые коалиции для его изоляции, мобилизовать общественное мнение и выиграть идеологическую войну. Для успеха им понадобилось бы одновременно провести ряд стратегических кампаний, максимально использовать влияние ООН, взаимодействовать с правительствами, напрямую не участвующими в «войне с террором», но которые могли стать партнерами в кампаниях против конкретных террористических сил, работать с умеренными правительствами региона, оказывая им помощь в ликвидации угроз, возникающих на территории их собственных стран.

К сожалению, действовавшая тогда администрация не была к этому готова. Советники Буша медленно продвигались в похожем направлении, но подавляющая часть вашингтонской бюрократии этому сопротивлялась. Ко времени, когда высшее руководство страны приняло решение о вторжении в Ирак, фундаментальная философия этого проекта заключалась не в борьбе с нарушениями прав человека или в необходимости демократических преобразований в регионе, а базировалась исключительно на соображениях национальной безопасности. Лица, принимавшие решения, до второй половины 2004 г. игнорировали изначальную стратегию на достижение свобод. Частичное объяснение произошедшему можно найти в том, что люди, формировавшие политику администрации, не были уверены в умонастроениях населения Среднего Востока. Некоторые из советников были ветеранами «холодной войны» и не слишком глубоко разбирались в ситуации на Среднем Востоке. Другие хорошо знали регион, но не обладали достаточной «верой» в способность арабско-мусульманской культуры воспринять демократические альтернативы.

На одном ужине с участием сенаторов осенью 2001 г. профессор Бернард Льюис, известный ученый, написавший много книг по истории Среднего Востока и уважаемый многими членами администрации Буша, особенно из неоконсервативных кругов, сказал, что не исключает возможности формирования некоей формы демократии в пределах исламской политической культуры. Он высоко оценил светские институты, созданные Кемалем в Турции, но выразил сомнение, что арабский мир и Иран способны на быстрый прогресс в этом направлении⁸.

С точки зрения диссидентов из стран Среднего Востока, неспособность Вашингтона выработать логичную и последовательную стратегию развития демократии можно было простить, пока администрация Буша наносила удары по джихадистам и вела войну против «всех террористов», хотя большинство террористических режимов и организаций не были внесены в американский список. Для отчаявшихся оппозиционных групп и аутсайдеров, придавленных многолетним гнетом, главным было то, что Америка просыпается и выступает против «плохих парней». Иранские, сирийские и саудовские реформаторы надеялись, что США больше узнают о региональных диктаторах. Ливанская оппозиция в изгнании рассчитывала, что Америка со временем исправит ошибки своей внешней политики и строго спросит с Сирии за оккупацию Ливана. Активисты юга Судана и Дарфура предполагали, что и их ситуация может измениться к лучшему. Страсть охватила оппозиционные движения и интеллектуалов всего региона. Задолго до того, как стратеги Буша разработали свои планы, по всем «закоулкам» региона (я говорю о невидимых диссидентских силах, в отличие от так называемой арабской улицы, движение по которой идет параллельно, а не против доминирующих идеологий) возникло ощущение, что сквозь маленькие окошки гигантской тюрьмы стал пробиваться свет. Они надеялись, что свобода уже в пути, несмотря на то что сила, испускавшая этот свет, не очень хорошо понимала, куда она движется.

В нескольких интервью того периода, отвечая на вопросы о следующих шагах в так называемой войне с террором, я твердо заявлял, что любой шаг, предпринятый США, будет полезен, потому что ситуация с правами человека плачевна во всем регионе. Такой взгляд отражал настроения всех неправительственных организаций, которые активировались после 11 сентября. В основе моего призыва к действиям лежала мысль о первоочередном освобождении народов с подключением к этому как можно большего числа союзников. Я уверен, что освобождение людей от деспотии – самый надежный способ победить террористов. Другой альтернативы нет. Ахиллесова пята джихадистов кроется в людях. Освободи население – и силы террора будут побеждены. Даже если Вашингтон не был готов к глобальному походу за освобождение Среднего Востока, не было иных вариантов, кроме как поддержать его усилия в противостоянии джихадистам и ослаблении сил тоталитаризма.

В дискуссиях того времени приводились некоторые не совсем точные аналогии со Второй мировой войной. Америка вступила в войну с фашизмом после того, как сама подверглась нападению. Военные усилия и титанические жертвы привели к освобождению миллионов людей. Не было иного способа выиграть войну, кроме разгрома нацистов и их союзников. Большинство регионов, освобожденных союзниками, развернулось в сторону демократии. Даже государства-противники в итоге трансформировались в демократические общества. Конечно, законность поражения сил терроризма, особенно тех, кто представляет непосредственную угрозу, не обусловлена непременным ростом демократии. Но если в результате конфронтации возникла бы такая возможность, даже самая отдаленная, то целые страны могли бы вырваться из-под влияния «Талибана» или «Баас». Какой демократически настроенный человек возражал бы против этого?

События, последовавшие за победой в Тора-Бора, развернулись не в том направлении, на которое я рассчитывал, просто потому, что США и их союзники не имели соответствующего плана действий в дополнение к огромным усилиям и ресурсам, задействованным в конфликте.

Борьба с террористическими режимами была законной, а оказание помощи народам, страдающим под гнетом террористических режимов, – один из принципов, сформулированных в Уставе ООН и подтвержденных во Всеобщей декларации прав человека. Этими принципами уже дважды за десятилетие руководствовались в Югославии и на Гаити. У США и сил коалиции в Афганистане была блестящая возможность исправить ошибки прошлого, обратиться к международному сообществу и развернуть международную кампанию не только «войны с террором», но и помощи народам, которым угрожает опасность геноцида, угнетения и попрания прав человека. Это могла быть компания «шаг за шагом» и оставалась бы она в рамках международного права. Короче, стратегия должна была предполагать те же самые усилия, те же самые финансовые затраты, ту же самую энергию, но в итоге принесла бы революционные результаты. В случаях с освобождением Ливана и, до некоторой степени, Дарфура, угнетенное население получило свободу без непосредственного военного вмешательства. Ближний и Средний Восток страдал дольше, чем Центральная и Восточная Европа, и больше любого другого региона мира нуждался в помощи. Единственным отличием было то, что силы угнетения здесь были старше, богаче и имели большее влияние на формирование политики самих стран Запада.

В итоге свет свободы в регионе появился, но «окна» оказались раскрытыми недостаточно широко.

Очень много сказано и написано о войне в Ираке, о вторжении США, о предполагаемом наличии у Хусейна оружия массового поражения и о его свержении. Последовавший за этим хаос, движение к созданию демократических институтов, насилие и террористические атаки продолжаются по сей день. Существуют некоторые разногласия относительно значимости смены режима в Ираке, роли расширения демократии в этой стране и за ее пределами. Атаки «Аль-Каиды» вызвали ответные действия США и привели к поражению «Талибана» в Афганистане. «Лицензия», выданная мировым сообществом Америке на проведение военной акции в этой стране, не включала в себя санкцию на установление демократии, расширение прав женщин, национальных и религиозных меньшинств. «Талибан» мог как угодно жестоко обходиться с гражданами Афганистана еще и два, три десятилетия, и никто бы не задал ему ни одного вопроса. Мировой «нефтяной картель», испытывающий существенное влияние ваххабитов, хомейнистов и диктаторов в целом, ни при каких условиях не допустил бы смены режима в центральноазиатской мусульманской стране, даже если там происходит геноцид. Пример Судана перед глазами: в этой стране, члене Лиги арабских государств и Организации Исламская конференция, уничтожено более миллиона человек. И блок ОПЕК-ОИК не допустил никакого международного вмешательства в ее дела. Но Афганистан стал исключением. «Талибан» совершил серьезную ошибку, позволив «Аль-Каиде» нанести удар далеко на Западе, и жестоко его оскорбил. Это требовало расплаты. «Мировой исламский блок» с огромным сожалением признал, что на этот раз за последствия придется заплатить. «Талибан» принесли в жертву. Пришлось согласиться и на смену режима. Но «лицензия» была выдана только на Афганистан и только против «Талибана» и никого больше. Таким образом, было положено начало отношениям quid pro quo[5] между администрацией Буша и «братством противников демократии».

Некоторые интеллектуалы и стратеги, близкие к команде Буша-Чейни, допускали, что после 11 сентября у Вашингтона оставалось достаточно воли, чтобы сокрушить режим еще одного регионального мерзавца. Это базовое, не слишком корректное с точки зрения общепринятой политической лексики предположение привело к развязыванию войны с Ираком. Для этой кампании было придумано множество оправданий. Ошибочным мнением было то, что силы, блокировавшие любую интервенцию США или международного сообщества в любую из «мусульманских стран», но сделавшие исключение для Афганистана, уже изменили свои взгляды. Как бы ни был плох и кровав режим Саддама, это само по себе не могло гарантировать одобрение ОИК-ОПЕК на отстранение его от власти и установление демократии в Ираке.

К сожалению, силовой истеблишмент США недооценил ситуацию. Им казалось, что после событий 11 сентября американцы еще сохраняют активность и что союзники США не будут против второй наступательной операции в регионе, тем более что Саддам сам напал на Кувейт. Действительно, американцы еще опасались джихадистской угрозы. Если к тому же учесть неоднократные появления на канале Аl Jazeera видеозаписей выступлений Бен Ладена с новыми угрозами и откровениями. Однако администрация Буша и его интеллектуальная элита не сумели разъяснить обществу наличие связи между джихадизмом, баасизмом и угнетением народов региона, не подготовили американцев к тому, что их ожидает. Другой ошибкой стала неспособность «архитекторов» вашингтонской политики сделать идею освобождения основной для своих антитеррористических действий в регионе. Да, режим Саддама Хусейна заслуживал свержения из-за массового попрания прав иракцев, убийства курдов и геноцида шиитов. Другие режимы подвергались бомбардировкам за гораздо меньшее зло. Военные кампании в Боснии и Косово, Восточном Тиморе – очевидные примеры ситуаций, в которых применение силы ради спасения человеческих жизней считалось оправданным.

Я настойчиво выступал за создание прочной, определенной и ясной платформы, основанной на принципах защиты прав человека, для любого вмешательства в регионе. Любое отступление от такой позиции крайне осложнило бы успех интервенции. По мере того как администрация выстраивала свои аргументы за начало войны с Ираком, меня охватывало все большее отчаяние. Передовицы газет, выступления комментаторов в СМИ, особенно из лагеря неоконсерваторов, в защиту действий против Саддама были точны в фактах описаний устраиваемых им кровопролитий, но крайне рискованны с точки зрения легитимности действий против его режима, поскольку базировались только на факторе возможной угрозы, которая может исходить от Хусейна. Моя же позиция строилась на том, что он уже совершил достаточно преступлений, чтобы оправдать кампанию по отстранению его от власти. Не было никакой необходимости разыгрывать «карту» оружия массового уничтожения (ОМУ). Еще в 1991 г. я утверждал, что США и коалиция совершили стратегическую ошибку, не организовав поход на Багдад и свержение Саддама Хусейна за его вторжение в другую страну и этнические чистки курдов⁹. В то время это был подходящий вариант, потому что в коалицию по освобождению Кувейта входили как европейцы, так и арабы. Саддама следовало свергнуть еще тогда и установить в стране демократическое правительство.

Проблема была не в нехватке аргументов за свержение баасистского режима или в способности генерала Шварцкопфа решить этот вопрос военным путем. Нет, противодействие свержению Саддама в 1991 г. исходило от наших союзников в регионе – сирийцев, египтян, а также от Исламской Республики Иран. И тогда, и сейчас от авторитарных правителей региона нельзя ожидать поддержки, если дело касается продвижения демократии. «Лицензия на убийство» режима могла быть выдана лишь в том случае, если правительство представляло непосредственную угрозу другому режиму, но не своему собственному народу. В 2004 г. политические стратеги и советники Буша полагали, что смогут убедить мир в необходимости акции против Саддама на основании того, что он разрабатывает оружие массового поражения.

Я тоже был уверен, что если есть серьезные свидетельства разработки и наличия ОМУ, которое представляет угрозу США или соседям по региону, Саддам обречен. Но если таких свидетельств нет, любое вмешательство, даже под предлогом защиты прав человека, будет осуждено. Зачем подвергать риску сложную миссию из-за замысловатого и недоказанного предположения? Но когда администрация все-таки сделала акцент на существовании такого оружия, я и многие сторонники вмешательства решили, что если интервенция, оправданная наличием ОМУ, может привести к свержению баасистского режима и созданию базы для построения плюралистической демократии, то, разумеется, мы должны ее поддержать.

Вашингтон склонялся к интервенции из соображений национальной безопасности. Лобби, поддерживавшее интервенцию, имело иные интересы, нежели обеспокоенность наличием ОМУ или защита гражданских и гуманитарных прав населения Ирака. Существовала очень активная группа противников Саддама в изгнании, например шиитский бизнесмен Ахмад Чалаби и другие, которые настаивали на быстрой военной операции против баасистского диктатора. Естественно, что шииты, которые бежали из Ирака, спасаясь от жестоких репрессий, активно лоббировали свержение кровавого лидера. Атаки 11 сентября и психологическая готовность американского общества дали им возможность надеяться на непосредственные военные действия США и против их врага. Однако планы оппозиционеров по постсаддамовскому переустройству страны были неясны. Было известно об их связях с иранскими муллами, многие оппозиционнеры из числа иракских шиитов осели в Иране.

Окончательный анализ показал, что администрация Буша полностью настроена начать вторжение в Ирак и свергнуть Саддама. Уделять внимание другим региональным кризисам в области прав человека – ни в Судане, ни в Ливане – она не планировала. Если стоит выбор между свержением диктатора, повинного в геноциде против собственного народа, и отсутствием каких-либо действий, то для каждого, кто занимается вопросами защиты прав человека, очевидно: свержение надо поддерживать. Представители угнетенных сообществ: курды, ассирийцы, другие жители севера страны, шииты на юге, и многие сунниты – противники «Баас», – все выступали за военные действия против Саддама. Поддерживать кампанию по его свержению было легко; оставалось лишь надеяться, что правительство США не ошибается в вопросе наличия ОМУ и готово помочь Ираку сделать шаг на пути к установлению переходной демократии.

Когда Государственный секретарь США Колин Пауэлл выступал в ООН, он представил доказательства наличия у Ирака ОМУ. Собственно, о том, что у Саддама оно есть, было давно известно. В 1980-е гг. он приказал применить химическое оружие в войне с Хомейни, в 1988 г. провел газовые атаки на несколько курдских селений и город Халабжу. Во время войны в Персидском заливе в 1991 г. баасисты обстреливали ракетами Саудовскую Аравию и Израиль. Наличие ракет и химического ОМУ – это явная угроза, из-за которой Хуссейна следовало бы свергнуть уже много лет назад. Пауэлл сформулировал три фактора, оправдывающие действия США, в порядке по значимости: ОМУ, поддержка терроризма («Аль-Каиды») и, наконец, нарушения прав человека.

Я уверен, что США следовало поменять этот порядок: первыми должны были стать нарушения прав человека; вторым – наличие ОМУ, которое применялось в прошлом; и, наконец, причастность режима к терроризму. К сожалению, администрация главным назвала фактор ОМУ, вероятно, потому, что многих лоббистов не приводила в восторг тема демократии в Ираке, и в администрации не очень представляли себе, как к ней подступиться. А ОМУ действительно существовало, все ранее видели его в действии; очень вероятно, что часть его была передана Сирии, так же, как в 1991 г. иракские истребители – Ирану. Режим Асада пытался предотвратить вторжение в Ирак, организовав в 2002 г. в Бейруте саммит Лиги арабских государств. Опасения Сирии были понятны: если бы вторжения не удалось избежать, ее заполонили бы беглые баасисты, которые развязали бы террор против любого нового правительства, назначенного в Ираке¹⁰.

Вопрос о вторжении в Ирак представлял собой сложный лабиринт из фактов и оправданий, но освобождение Ирака от тирана стало реальностью. Морская пехота и сухопутные войска США высадились в пустыне, десантники и спецназ – на севере страны. Курды, другие этнические меньшинства, арабы шиитского и суннитского происхождения были освобождены от террора, пыток и угнетения¹¹. Падение баасистского режима Саддама Хусейна было неотвратимым.

«Окно» для ветра свободы в Ираке открылось. Завершились годы массовых убийств и репрессий. Курды и другие меньшинства на севере избавились от тирании панарабизма. Свержение режима позволило подняться с колен двенадцати миллионам шиитов от Багдада до Басры. В столице и в суннитских провинциях противники Саддама, в том числе и бывшие члены его партии «Баас», обрели свободу. Телевизионные кадры улыбающихся детей, бегущих перед марширующими морскими пехотинцами, говорили сами за себя. Будущее Ирака, его юное поколение, дети, которым нечего было скрывать, радовались от всей души. Это напоминало народные демонстрации в освобожденных столицах Европы во время Второй мировой войны.

Радость в Ираке длилась считанные часы, до тех пор, пока «взрослые дяди» из разных политических партий не взяли дело в свои руки и в стране не начались политические «разборки». Но итог был понятен: баасисты свергнуты, Саддама не стало, «окно» над страной распахнулось для нового будущего. Одержит ли свобода здесь окончательную победу, или американцам так и не удастся установить подлинную демократию в Ираке?

После вторжения в Афганистан и Ирак США свернули активные военные действия на Ближнем и Среднем Востоке. В регионе началась битва за демократию. Если бы Афганистан и Ирак были подобием нацистской Германии и милитаристской Японии после Второй мировой войны, можно было бы ожидать пусть и медленного, но успешного продвижения в сторону стабилизации и демократизации. Политические стратеги из администрации Буша продолжали ссылаться на опыт бывших противников США по Второй мировой войне. Однако сравнение это было не идеальным – те потерпели полное, а не частичное поражение. В 1945 г. за границами бывшего рейха не оставалось нацистских режимов, равно как и не существовало других азиатских тоталитарных режимов, поддерживавших милитаристскую Японии.

После же падения «Талибана» и баасистов в Ираке в регионе осталось значительное число режимов и террористических организаций, продолжающих свою борьбу. Одной из таких сил был баасистский режим Башара Асада в Сирии. Алавитская элита взяла под контроль правительство, партию и армию после того, как в 1970 г. после военного переворота к власти пришел Хафез Асад, отец Башара. После вторжения в Ливан в июне 1976 г. и до прекращения оккупации в 1990-е гг. сирийский режим можно рассматривать как часть «оси», включающей в себя иранских исламистов, ливанскую «Хезболлу» и «Хамас» в секторе Газа. Группировка Асада развернула тотальный террор в Сирии, оккупировала Ливан. В течение десятилетия, предшествовавшего событиям 11 сентября, ливанские активисты в изгнании и внутри страны без устали пытались привлечь внимание мирового сообщества к преступлениям сирийского режима на оккупированных им территориях, но все было тщетно.

Ни одно западное правительство не пожелало и пальцем пошевелить, хотя законодатели США и Франции время от времени принимали декларации, резолюции, устраивали слушания и брифинги. Конгресс США постоянно требовал вывода сирийских войск из Ливана, но администрации ни Буша-старшего, ни Клинтона, ни Буша-младшего в первый год его правления не предпринимали никаких действий. Государственный департамент, другие структуры, имеющие влияние на принятие внешнеполитических решений, например ЦРУ, постоянно блокировали любые попытки вынудить Асада уйти из Ливана. «Нефтяное лобби» было заинтересовано в сохранении сирийского контроля над этой маленькой страной. А оппозиция сирийской экспансии в Ливане сводилась преимущественно к христианам, к тому же она была раздробленной. Звезды не благоприятствовали освобождению этой страны.

Однако с 2000 г. отдельные группы внутри ливанской эмиграции начали акцентировать внимание мирового сообщества на международном значении ливанского кризиса. После атак 11 сентября неправительственные организации развернули кампанию по вербовке «союзников», которые были готовы оказать давление на Сирию. Вторжение в Ирак и кровавая реакция Сирии на крушение режима Хусейна создали ситуацию, при которой стало возможным существенное давление за освобождение Ливана. Однако в отличие от ситуации в Афганистане и Ираке вооруженного вмешательства не потребовалось. США и их союзникам не пришлось потратить ни доллара для того, чтобы увидеть подъем демократии в «стране кедров». Гражданское общество Ливана было более чем готово к действиям, несмотря на разногласия в кругу ливанских политиков. Словно по мановению волшебной палочки к концу апреля 2005 г. танки, артиллерия и грузовики с солдатами двинулись с ливанской территории на свои базы в Сирии. После почти трех десятилетий жестокой оккупации ливанское население освободилось от военной баасистской диктатуры.

История прекращения сирийской оккупации заслуживает отдельной книги. Вывод сирийских войск оказался слишком скоротечным и пока не осмыслен должным образом многими ливанцами. Только те, кто следил за лоббистскими усилиями на Западе и кто координировал давление изнутри с помощью демонстраций в феврале 2005 г., представляли себе общую картину происходящего, но с трудом могли поверить в ее реальность. Эта история еще не окончена, поскольку остатки сирийского влияния, иранское проникновение и присутствие «Хезболлы» все еще не дают покоя Ливану.

Короче, именно события 11 сентября привели к свержению «Талибана» и открыли дорогу американской интервенции в Ирак. Сирийско-иранская реакция на падение режима Саддама привела к «кедровой» революции. Когда американские войска вошли в Багдад и Месопотамия оказалась свободной от иракской партии «Баас», правящую верхушку другой «Баас», сирийской, охватила паника. Клан Асада опасался двух моментов: что США и коалиционные силы найдут какой-нибудь повод перейти границу и сместить диктатора Дамаска и что сирийские реформаторские, оппозиционные группы вдохновятся событиями в Ираке и восстанут против режима.

Асад ошибался относительно возможности броска американцев из Ирака в Сирию. Вашингтон не имел таких планов. Но во втором случае сирийский диктатор был близок к реальности. Сирийские диссиденты и оппозиция, даже в рамках режима, пришли в движение, почувствовав ветер перемен. Вице-президент Сирии Абдель Халим Хаддам выступил с критикой режима и вскоре, после событий в Ливане, покинул страну. «Там все предвещало зловещее развитие ситуации», – сказал мне один бывший высокопоставленный член партии «Баас», который тоже эмигрировал из Сирии.

Нухад Гадри, издатель и редактор панарабского еженедельника Аl Muharer al Arabi, выходящего в Бейруте и Лондоне, был товарищем основателей сирийской «Баас» и хорошо знал Хафеза-отца. «Клика Башара дрожит от страха перед революцией в Сирии. Надо помнить, что большинство в этой стране – сунниты, а правит ей железной рукой алавитское меньшинство, не превышающее девяти процентов населения. Правит с помощью служб разведки и безопасности, – объяснял Гадри. – Когда они наблюдали крушение самой могущественной баасистской партии региона, то, потрясенные до ужаса американской военной мощью, инстинктивно воображали себе аналогичный сценарий в Сирии. Но катастрофа элите Асада не грозит, если сирийская оппозиция не получит поддержки со стороны внешних сил, в том числе от будущего иракского правительства и Запада».

Гадри, знаток дамасского режима, говорил мне, что «приспешники Асада собирались нанести упреждающий удар по миссии США в Ираке – до того, как Ирак трансформируется в страну с действующей демократией. Сирийский режим создан умами левантийских заговорщиков. Они развернули войну против США в Ираке еще до того, как Вашингтон нацелился на эту страну. Они накопили несметные богатства как в Сирии, так и в оккупированном Ливане. Эти сокровища надо защищать, и они готовы на все, чтобы сохранить контроль над властью и своими привилегиями». Действительно, в конце апреля – начале мая 2003 г. сирийские баасисты развернули войну против освобожденного Ирака и сил коалиции, открыв свои границы перед толпами джихадистов и иракских баасистов для проведения террористических операций. С подключением к боевым действиям ячеек «Аль-Каиды» Ирак захлестнули мятежи.

Вашингтон знал о причастности к этому Сирии, несколько раз предупреждал местный режим. В начале 2004 г. Асад развернул необъявленную войну против США в Ираке. Группы представителей ливанской эмиграции встретились с официальными представителями администрации Буша, лидерами конгресса от обеих партий. Аналогичные встречи состоялись и с французскими официальными лицами. Ливанцы хотели, чтобы США и Франция выступили против сирийской оккупации в Совете Безопасности ООН.

В сентябре 2004 г. была принята Резолюция ООН № 1559. Она призывала Сирию уйти из Ливана, а все нерегулярные формирования, включая «Хезболлу», разоружиться. Это был неожиданный успех администрации Буша при не менее неожиданной поддержке президента Франции Ширака, который ранее выступил с критикой американского вторжения в Ирак. Режим Башара Асада пошатнулся и отреагировал на случившееся слишком резко, устроив в Ливане серию террористических нападений в попытке предотвратить активизацию ливанской оппозиции, ощутившей международную поддержку. После неудачного покушения на бывшего министра ливанского правительства друза Марвана Хамада взрывом мощной бомбы были убиты бывший премьер-министр Ливана суннит Рафик Харири, член парламента, его помощники и телохранители.

В феврале-марте 2004 г. на улицы вышли десятки тысяч ливанцев. Кульминацией волнений стала «кедровая» революция (термин придумали в администрации Буша, а ливанская эмиграция его поддержала). Это стало самым мощным ненасильственным продемократическим выступлением на Среднем Востоке в современной истории. Полтора миллиона человек собрались в центре Бейрута. Уникальный случай: ни солдатских ботинок на улицах, ни зон, закрытых для полетов, ни бомбардировок с воздуха, ни миллионов потраченных долларов. Это была первая мирная революция в регионе в постсоветский период.

Гебран Туэни, издатель и редактор еженедельной газеты Аl Nahar и один из лидеров «кедровой» революции, писал: «Мы словно увидели свет через узкую щель, и тут внезапно широко распахнулось окно. Нас просто залило светом. Это превзошло все наши надежды». Слова Туэни оказались почти пророческими. В июне он и большинство антисирийских политиков были избраны в первый после ухода Сирии ливанский парламент. Но, вероятно, света оказалось слишком много, Сирия и «Хезболла» поспешили раздавить новоизбранную законодательную ассамблею.

В декабре 2005 г., после серии покушений на журналистов и активистов, Гебран Туэни погиб от взрыва заминированной машины, когда ехал из дома в свой офис в Бейруте.

Ливан стал третьим открывшимся «пространством свободы» после Афганистана и Ирака. Как и в первых двух случаях, ответом противников стал террор. Свобода Ливана оказалась неполной, оккупанты покинули страну не окончательно. Но свобода показала людям свое лицо. Она нашла способ подняться из бездны.

Из всех конфликтов на Среднем Востоке и в Северной Африке, а возможно, и во всем арабском и мусульманском мире, именно драма Судана по своим кошмарам и кровопролитию обрела поистине библейский масштаб. Если бы мне довелось решать, где США и международному сообществу следует начать кампанию по спасению людей от деспотии, я, несомненно, назвал бы Судан. Раздираемая внутренними войнами с середины 1950-х гг., эта наполовину африканская, наполовину арабская страна за всю свою недолгую историю не знала более или менее длительных периодов мира и процветания.

Двадцатилетние циклы деспотии Севера против анимистов и христиан Юга длились с 1956 по 1972 и с 1983 по 2005 г. Количество убитых африканцев на юге неизмеримо, оно превышает число жертв всех джихадистских сил, включая погибших в Алжире, Ливане и Афганистане вместе взятых. За три десятилетия было убито более полутора миллионов человек. Только геноцид в Биафре в 1960-е гг., возможно, сопоставим по масштабу с суданским кошмаром.

Не менее шокирующим, чем количество жертв и попрание элементарных прав человека, в том числе рабство «в исполнении» вооруженных формирований джихадистов, поддерживаемых Хартумом, было глухое и необъяснимое молчание западных либеральных демократий. Как говорил Джимми Мулла, представитель южных суданцев, самым болезненным была не политика США и европейских государств, а полное отсутствие этой политики как таковой. Мулла отмечал, что одной из главных забот Джона Гаранга, лидера Народной армии освобождения Судана, было противостояние действующему на Западе «нефтяному» лобби, блокировавшему помощь и поддержку африканскому восстанию на юге Судана.

Но страдал не только юг страны; довольно скоро к легионам угнетенных в Судане присоединились западные провинции Дарфура, населенные племенами чернокожих мусульман. В 2004 г. председатель Коалиции за свободу и демократию «Даманга» (дарфурское сообщество в США) Мохаммед Яхия заявлял, что его народ «недоумевал, почему американцы и европейцы выжидали так долго, прежде чем назвать происходящее в Судане геноцидом». Яхия подчеркивал, что ожидал от американцев «непосредственной реакции на страдания черных суданцев, как христиан и анимистов на юге, так и мусульман Дарфура».

Начиная с 2004 г. Запад принялся осуждать убийства в Дарфуре, определив их как «геноцид». Первым творившиеся здесь злодеяния признал папа Иоанн Павел II, за ним – многие западные законодатели, администрация США и наконец, Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан. В течение нескольких месяцев геноцид в Дарфуре превратился в cause celebre[6]. К кампании «Спасти Дарфур» присоединился даже Голливуд. Почему же эта полностью игнорировавшаяся мировым сообществом борьба в арабском исламском мире внезапно оказалась в центре внимания?

Когда в Кабуле рухнул режим талибов, их идеологический «брат» в Судане задумался, продолжать ли ему войну с африканцами на юге страны. Прагматизм заставил режим Башира вступить в переговоры с южными повстанцами. Это привело к заключению мирного соглашения. Хартумская элита опасалась международного вмешательства. Но западные территории Судана не попали под действие соглашения. Проправительственное ополчение «Джанджавид», вооруженное и поддержанное джихадистским истеблишментом Судана, продолжало бесчинствовать в самых беднейших провинциях Дарфура. Принципы переговоров с освободительным движением Дарфура режим Башира принял в 2004 г.

Падение «Талибана» и Саддама эхом отозвалось в глубине Африканского континента. Еще один угнетаемый район планеты попал на экраны «международного радара». Тем не менее никто не уверен, восторжествует ли здесь реальная свобода. Суданский режим отступил на несколько шагов, международное давление на Хартум ослабло. Будущее этого региона пока неясно.

Самолеты, захваченные террористами Бен Ладена, в одночасье разрушили два здания, врезались в Пентагон и погубили невинных людей. В ответ международные силы во главе с Соединенными Штатами нанесли ответный удар по «Аль-Каиде», свергнув два бессмысленно жестоких режима в Афганистане и Ираке, освободили миллионы людей, посеяли семена демократии и открыли этим странам дорогу к свободе. Волновым эффектом этого удара стал вывод сирийских оккупационных сил из Ливана, приостановка суданским режимом геноцида чернокожего населения на юге страны и в Дарфуре. Схватка, развернувшаяся между сторонниками возрождения Халифата и поборниками демократических свобод, не имеет аналогов в современной истории региона. Смогут ли США и другие демократические силы разработать всеобъемлющую стратегию его движения к свободе и демократии? Сумеют ли местные демократические силы дать отпор джихадистам? И примет ли «братство против демократии» все это как fait accompli[7], или развернет свое контрнаступление?