«Танки проламывают стены зданий, крушат все – дома, школы, даже мечети. Спецназ стреляет в мужчин, женщин и детей. На улицах рвутся артиллерийские снаряды, авиация бомбит главные автомагистрали. Это бойня, это геноцид»! Гортанный крик доносился по плохой линии телефонной связи, но его транслировали впрямую по радио. Группа западных журналистов, оказавшихся у радиоприемника, пыталась понять, что происходит на севере Сирии, в городе Хама. Иностранные корреспонденты из Европы и Северной Америки, собравшиеся на посту прослушивания в Восточном Бейруте, стремились получить информацию о кошмарных событиях, происходивших в закрытой стране. Представители зарубежных средств массовой информации, услышав о восстании суннитского населения против баасистского режима Хафеза Асада, поспешили в Ливан. Я в то время возглавлял неправительственную организацию этнических меньшинств, которая помогала представителям прессы понять сообщения из этого города, которые передавала радиостанция Voice of Lebanon (VOL).

Это было в феврале 1982 г., в разгар народных волнений, охвативших страну от Алеппо до Хамы. Сирийский диктатор отдал приказ о полномасштабном наступлении против преимущественно исламской оппозиции. «Этот мясник бросил всю свою армию и спецназ против беззащитного города, – говорил представитель оппозиции по радио Voice of Lebanon. – Сухопутные войска, артиллерию, авиацию, все, что мог собрать против собственного народа. Если бы наш город стоял на берегу, он бы направил и флот». Человек отчаянно призывал мир вмешаться и остановить бойню. Я хорошо понимал, что значит оказаться в окруженном городе, когда ракетами бьют по жилым кварталам. Я пережил такой ад в Бейруте в 1978 и 1981 гг., когда войска Асада громили улицы и укрытия реактивными «катюшами» и жуткими 240-миллиметровыми снарядами. Но Хама – сирийский город, и его уничтожало собственное правительство. Голос в телефонной трубке сообщил, что в здание ворвался спецназ и что все кончено. Последними словами были: «Справедливость когда-нибудь восторжествует, Аллах Акбар». Голос прервался, и ведущий радиостанции произнес: «Последняя связь с Хамой оборвана».

Позже стало известно, что в тот месяц и в последующие годы в результате жестокого подавления волнений в Хаме погибло более восемнадцати тысяч человек, значительную часть города сровняли с землей. Сопоставимый по жестокости с режимом Саддама, баасистский режим Дамаска не ведал о толерантности. Не только соседний Ливан находился под сирийской оккупацией с 1976 г. Десятилетиями, начиная с coup d’etat[10] клана Асада в 1970 г., насилие в эпических масштабах творилось и против сирийского народа.

В отличие от соседнего Ливана, политические репрессии в современной Сирии начались почти с первых дней провозглашения республики в 1945 г. и не прекращаются до сих пор. Ребенком я видел семьи беженцев из Сирии, которые селились в восточных пригородах Бейрута. Известные как сирияне[11], они говорят на одном из наречий арамейского языка – языка Иисуса. Им пришлось покинуть земли своих предков, где сирияне обитали с незапамятных времен, за много веков до арабского завоевания и установления Халифата. Баасистская власть вытеснила их культуру, мотивируя это тем, что сирияне не «влились» в арабское националистическое движение. Но это равносильно требованию, чтобы североамериканские индейцы «влились» в европейцев. Тысячи этих христиан бежали в Ливан, многие рассеялись в эмиграции, найдя пристанище в Швеции, США, Австралии. Другие представители национального меньшинства, бежавшие из Сирии и нашедшие убежище в Ливане – курды. Мусульмане, но не арабы, они тоже испытывали культурные и этнические притеснения. Наше представление о правящей элите Дамаска формировалось беженцами, хлынувшими в наши города, и рассказами, которые они принесли с собой. Из Бейрута мы смотрели на границу с баасистской Сирией как на «железный занавес», отделяющий относительно демократическую культуру от мрачного царства социалистического панарабизма. Многие политики, журналисты и студенты, преимущественно арабы-сунниты, часто бывшие баасисты, ощутили на себе кошмарную тиранию режима, установленного в Дамаске с начала 1960-х гг.

В 1974 г. я совершил поездку в Сирию и имел возможность побеседовать с простыми гражданами, разумеется, подальше от глаз «Мухабарат»^XXXIX. Их рассказы подтверждали многочисленные свидетельства о «свободе» в одном из древнейших обществ Среднего Востока. Я увидел полностью милитаризованную страну, в которой даже дети вступали в идеологические организации, а лозунгом режима было объединение всех арабов в единую умму – с одной партией и одним вождем. Страна находилась под властью «социалистического Халифата». Спустя несколько месяцев солдаты «баасистского джихада» перешли границу Ливана в районе долины Бекаа и приступили к постепенной оккупации Ливана, которая продлится более трех десятилетий.

История Сирии такая же богатая, как и ливанская, а ее географическое положение сыграло важнейшую роль в формировании многих этнических обществ. Пережив вторжения почти всех классических империй античности, коренным народам Сирии удавалось, тем не менее, создавать независимые царства. Север и запад Сирии населяли в основном арамейцы, восток и прежде всего Пальмиру (Тадмур) – арабские племена. Древние приморские города были финикийскими. Дамаск считается одним из древнейших городских центров ранних цивилизаций. В первые два века после Христа религией Сирии было христианство. В 636 г. н. э. армия Халифата под командованием Халида ибн аль Валида нанесла поражение византийцам при Ярмуке на крайнем юге Сирии и быстро завоевала Дамаск и большинство равнинных территорий страны. Постепенно большинство населения обратилось в ислам. По всей стране расселились крупные бедуинские племена, что привело и к смене этнического состава населения на этой територии. «Арабизация» сказалась на многовековой истории Сирии и, естественно, позже повлияла на возникновение ряда политических движений, одним из которых стала партия «Баас».

Одним из наиболее значительных достижений арабской истории Сирии стало образование первой столицы Халифата в Дамаске. Столицей этот город выбрала династия первых халифов – Омейядов, отсюда они вели Fatah, или завоевание земель неверных на Среднем Востоке и в Северной Африке, вплоть до Испании. «Золотой век» арабской исламской империи оставил последующим элитам, приходившим к власти в стране, внушительное наследство величия и уверенности в себе. Впоследствии оно было использовано как дополнительная идеологическая мотивация в программе партии «Баас». В 750 г. н. э. Омейядов свергли Аббасиды и перенесли столицу в Багдад. Сирия осталась провинцией Халифата, хотя и могущественной. Во время «крестовых» походов исламские правители, включая великого Саладина, базировавшиеся в Алеппо и Дамаске, вели бесконечные войны с латинскими[12] государствами Леванта. Позднее Сирией правили египетские мамлюки. В 1516 г. их свергли наступающие армии Османской империи. При всех династиях Халифата Дамаск оставался столицей Сирийской провинции. В 1918 г. город занял британский генерал Алленби, преследовавший отступающие турецкие войска. На следующий год по соглашению между Парижем и Лондоном¹ Сирия и Ливан были переданы Франции, которая позднее получила мандат Лиги Наций на управление этими территориями.

Современная Сирия, построенная по французскому «проекту», стала многонациональным и мультирелигиозным государством, но ее путь к плюрализму оказался непрост. Большинство населения составляли арабы-сунниты, но и меньшинства тоже играли значительную роль в жизни страны. На северо-востоке это были курды, на юго-западе – друзы, на северо-западе – алавиты, в столице и на севере – христиане. Попытки французов в 1920-1930-х гг. создать самостоятельные алавитское, друзское и курдское государства, а сирийских христиан присоединить к их сообществу в Ливане наткнулись на сопротивление арабских националистов. Элита Дамаска, в основном сунниты-панарабисты, хотела видеть все сирийские меньшинства в пределах одного арабского государства, а, кроме того, была против создания самостоятельного государства Ливан на западных границах Сирии. Арабские националисты правили страной до 1970 г., когда в результате переворота к власти пришел Хафез Асад. Правящая элита, как сунниты, так и алавиты, использовала в своей пропаганде выражение «Дамаск – столица Омейядов» в качестве катализатора националистических чувств.

Радикальное укрепление и ужесточение крайнего арабского национализма произошло в 1950-е гг. Оно было обусловлено зарождением баасистского движения. Не имея возможности помешать полному отделению Ливана от Сирии в 1943 г., когда обе страны получили независимость от Франции, правящие элиты Дамаска на многие десятилетия избрали политику давления и бойкота своего маленького соседа. Сирийские правительства с 1945 г. не назначали посла в Бейрут, нередко перекрывали границы, стремясь экономически задушить Ливан. После прихода к власти в 1963 г. партии «Баас» у Сирии, помимо проблем с Ливаном, стали возникать напряженные отношения и с большинством других соседних государств.

Идеологи и активисты, основавшие в 1950-х гг. партию «Баас», в своей борьбе за создание могущественной социалистической арабской уммы были твердо убеждены в необходимости стирания «созданных колониализмом» границ между всеми современными арабскими странами. Этих целей следовало добиваться двумя в равной степени насильственными способами. Первый – препятствовать самоопределению любых неарабских региональных меньшинств, таких как курды, арамейцы, копты, южные суданцы и берберы. Второй – осуществлять жесткий контроль над внутренней политикой с помощью однопартийной системы и урезания основных гражданских свобод². Идеологами-основателями движения были Мишель Афлак и Салах Битар, оба панарабисты и социалисты. Они выработали платформу антиколониального арабского националистического движения, основными пунктами которой были следующие: крушение постосманской системы государств в регионе, уничтожение Израиля и слияние в единое Большое арабское государство³. На самом деле баасисты – это светские джихадисты, под республиканскими и прогрессивными лозунгами мечтающие о восстановлении Халифата.

Партия «Баас» пришла к власти в Сирии в начале 1960-х гг. Она запретила все либеральные и демократические партии, вынудив толпы сирийцев ринуться в эмиграцию. Первый баасистский режим контролировали городские элиты суннитов. Все свободы были ликвидированы, в стране началась гипермилитаризация. В 1967 г. Сирия вступила в войну с Израилем на стороне египетского панарабиста Гамаля Абдель Насера.

Сокрушительное поражение Сирии в ходе «Шестидневной войны» и оккупация Израилем Голанских высот вызвали депрессию в сирийской армии, что привело к перевороту, который возглавил генерал-майор Хафез Асад, командующий военно-воздушными силами в войне 1967 г. Асад по происхождению представитель небольшого сирийского этнорелигиозного меньшинства алавитов. Алавизм – религиозное направление, своеобразное ответвление шиизма. Ортодоксальные сунниты считают алавитов еретиками, поскольку те соединяют учение Корана с собственными теологическими верованиями. Их сообщество, опасаясь репрессий, существовало тесно сплоченной группой на северо-западе страны в горном регионе вдоль средиземноморского побережья и исторически дистанцировалось от политики и интриг Дамаска.

Асад пришел к власти, опираясь на армию и партию. В арабском национализме он занимал весьма экстремистскую позицию, к большому удовлетворению многих членов движения «Баас». Послав в столицу танки и спецназ, он отправил действующего президента Нуреддина Атасси и многих других суннитов-баасистов либо в тюрьму, либо в изгнание, и установил собственный алавитский баасистский режим. Хафез Асад быстро удалил потенциальных противников из вооруженных сил, партии и бюрократического аппарата, назначив на их места алавитов и создав де-факто алавитский режим с суннитским лицом⁴.

Первые годы его правления отмечены систематическим подавлением оппозиции, войной 1973 г. с Израилем и вооружением партизан на территории Ливана. В 1976 г. он направил войска в долину Бекаа и ливанские города. Асад последовательно и с исключительной жестокостью занимался укреплением своего режима. Типичные примеры – кровавая бойня в Хаме 1982 г., военное подавление антисирийских выступлений в Ливане в 1978, 1981 и в 1986 гг., завершившееся вторжением в последний анклав в 1990 г.

«Режим Асада был смесью режимов Чаушеску, папы Дока^XL и Сталина», – говорил мне в 2006 г. Нухад Гадри, редактор Al Muharer al Arabi⁵. Гадри, суннит, ветеран сирийской партии «Баас» и бывший крупный чиновник, хорошо знал весь аппарат алавитской элиты Асада, равно как и многих партийных чиновников-суннитов, например, вице-президента Сирии Хаддама, который порвал с режимом и бежал в Париж. «Партия «Баас» оплела своей сетью всю бюрократию, всю общественную жизнь – от муниципалитетов до религиозных учреждений, – подводит итог Нухад Гадри. – Ничто не было оставлено на волю случая. Все пристально и безгранично контролируется, отслеживается и подавляется».

Это замечание очень опытного наблюдателя совпадает с мнением почти всех аналитиков, не находившихся на службе у режима. Безжалостное подавление прав человека в Сирии и Ливане на протяжении трех десятилетий хорошо подтверждено документами неправительственных организаций и международных наблюдательных органов⁶. Во время «холодной войны» режим Асада открыто действовал в жестокой манере, чувствуя поддержку Советского Союза. Период между 1970 и 1990 гг. – двадцатилетие самой тяжелой деспотии в современной истории страны. В последующее десятилетие больной Асад сосредоточился на Ливане, приказав своему аппарату во главе с генералом Гази Канааном подавлять любое сопротивление власти Сирии и ее «доверенным лицам». Для Ливана наступило тяжелейшее десятилетие тирании; в это время происходили похищения людей, аресты, заключения в сирийские тюрьмы – и все при полном молчании международного сообщества. Печально, но многие западные СМИ скрывали жестокости режима Асада, зато восхваляли его за «мудрость» и изображали как «необходимого лидера» для поддержания мира⁷.

Тем не менее даже в зените своей жестокой власти Хафез Асад, «сирийский сфинкс», как называли его многие критики, сталкивался с решительным сопротивлением. В начале 1980-х гг. брат Хафеза Рифат, его верная тень и командир «преторианской гвардии» – отрядов спецназа, был изгнан из страны, скорее всего, из-за вопроса о наследовании власти. Хафез хотел оставить свой пост сыну, а не рисковать переворотом, который мог устроить его могущественный брат. Рифат положил начало парижской оппозиции. Ливанские «Братья-мусульмане» – суннитская салафитская организация, тоже ушла в подполье, некоторые ее лидеры бежали. Либеральные элементы организовывались тайно, часть из них оказалась в эмиграции.

Член сирийского парламента Мамун аль-Хомси, который позже выступил против Башара Асада, объяснял мне, что в 1990-е гг. «те, кто осмеливался критиковать Асада, не говоря уж об открытом сопротивлении, сами подписывали себе смертный приговор. Он на дух не переносил диссидентов». В 2007 г. Мамун говорил: «За пределами структур правящей «Баас» создавать организации было слишком рискованно, поскольку партия могла вас вычислить и уничтожить. Если вы были либералом-суннитом, курдом или сириянином-христианином, партийная машина раздавила бы вас прежде, чем вы успели бы развернуться. Но если вы находились внутри партийных рядов и пытались сформировать организованную оппозицию указам или политике каида (верховного вождя), вас незамедлительно бы уничтожили. Власть была беспощадна».

Суннитская либеральная оппозиция всегда пыталась действовать в рамках существующих институтов, но имела чрезвычайно ограниченные возможности из-за мощи баасистской машины. В 2005 г. Фарид Гадри, президент Реформистской партии Сирии, говорил мне, что после прихода к власти в 1970 г. Асад «автоматически столкнулся с противостоянием суннитского большинства, но у суннитов не было способов выразить свою позицию. Когда «Братья-мусульмане» в конце 1970-х – начале 1980-х гг. спровоцировали насильственные действия против режима, машина Асада раздавила их. То же самое произошло в Хаме. С тех пор сунниты отказались от насильственных мер, предпочитая действовать в рамках гражданского общества, что сближает их с курдами, христианами и друзами».

У христиан долгая история сопротивления «Баас», несмотря на официальный дискурс, подхваченный некоторыми западными журналистами: алавиты гораздо больше симпатизируют христианским меньшинствам, чем сунниты. Этот миф был выдуман сторонниками Асада для консолидации меньшинств в поддержку режима, что позволяло им выдержать давление со стороны суннитского большинства. В 1997 г. Джозеф Саук, выходец из Северо-Восточной Сирии, специалист по арамейцам и сириянам, преподающий в университете в г. Упсала (Швеция), говорил мне, что бУльшая часть христиан-сирийцев испытывает такие же притеснения, как и прочее население. «Но режим сумел найти себе сторонников среди православных семейств в Дамаске и других городах; то же самое он делал и в других сообществах. Надо иметь в виду, что некоторая часть христианской буржуазии в Сирии и Леванте избрала путь Dhimmi – сотрудничества с панарабистскими режимами, чтобы сохранить финансовое благополучие своих семейств». В 1999 г. Абгар Малул, один из лидеров «Атурай» – движения за национальную идентичность, распространенного среди христиан-арамейцев Северной Сирии⁸, – говорил, что «даже при режиме Асада в провинции Джазира действовали наиболее активные организации христиан-арамейцев». Малул, который перебрался в Соединенные Штаты, говорил мне позже, в сентябре 2004 г., что «даже на пике режима Асада, в 1970-1980-е гг., меньшинства, преимущественно сирияне-христиане и курды, не прекращали движение против Асада. Но после смерти отца другие оппозиционные организации пошли дальше, движение расширилось и стало межрелигиозным». Действительно, как утверждал Нухад Гадри после 2005 г. в некоторых своих статьях и на брифингах в Конгрессе США, «силы сирийского гражданского общества, от либералов и умеренных суннитов до курдов, христиан и даже меньшинства алавитов – были недовольны жестокими методами партии Асада».

Жажда реформ и демократической революции сохранялась и усиливалась даже на пике власти Хафеза Асада, когда его войска оккупировали Ливан, а его режим оказывал поддержку «Хезболле» и «ХАМАС» на удаленных территориях. И скоро обстоятельства изменились в пользу реформаторов.

После смерти Хафеза Асада в июне 2000 г. в Сирии наступила новая эра. Диссидентов притесняли по-прежнему, но у них теперь было больше воли и мужества для самоорганизации и стремления заявить о себе. При любом тоталитарном режиме, когда диктатор достигает вершины террора против собственного народа, гражданское общество приспосабливается к тирании, и таким образом любое ослабление системы становится шансом. Асад-отец скончался вскоре после того, как достиг своих целей: ухода Израиля из Южного Ливана, роспуска Армии юга Ливана – последнего вооруженного формирования в Ливане, дружественного Израилю, и распространения влияния «Хезболлы» и их союзников вплоть до границ еврейского государства. Перед тем как уйти в мир иной, «сфинкс» одержал несколько побед. Первая: он выстроил перед своим заклятым врагом Израилем еще сотню километров линии фронта на юге Ливана. Вторая: он помог одержать окончательную победу своему стратегическому союзнику, иранскому режиму, обеспечив «Хезболле» власть на значительной территории Ливана. И наконец, он оставил своему сыну Башару в наследство не одну, а две республики – Сирию и Ливан.

Элита «Баас» быстро утвердила Башара главой партии и президентом страны, не проводя свободных выборов. На пике власти Башар Асад в полной мере воспользовался выгодами славы своего отца, хотя и в Сирии, и в Ливане усиливалась критика в его адрес. Западные апологетические СМИ рисовали нового лидера склонным к реформам, а некоторые представители ученых кругов поспешили представить его как «льва»⁹. Но реальность была весьма далека от льстящего младшему Асаду портрета. «После Хафеза Асада режим оказался в руках пяти служб безопасности и разведки, каждая из которых имела свои финансовые и иные интересы, как в Сирии, так и в Ливане», – говорил Нухад Гадри в своем выступлении перед членами конгресса Сирии¹⁰. «Режим Башара – клон режима его отца, – говорил мне высланный из страны член парламента Мамун аль Хомси. – Страной правит та же самая жестокая элита. Отличие одно: она извлекает выгоду из голосов международных СМИ и научных кругов, твердящих, что этот человек – всего лишь врач-офтальмолог, которому пришлось заменить отца, поскольку его старший брат погиб в автомобильной аварии в 1990-х гг. Башара изображают реформатором, хотя его режим не менее жесток, чем отцовский»¹¹.

То, что наблюдатели в Сирии и Ливане до назначения Башара летом 2000 г. называли «дамасской весной», на самом деле оказалось краткой передышкой, которая быстро закончилась. В первые месяцы реорганизации режима пропагандистская машина партии «Баас» рисовала розовую картинку, а не суровую политическую реальность. Сирийский парламент ослабил ряд политических и экономических ограничений и снял запрет на некоторые виды общественной деятельности, преимущественно в научной и административной областях. Эти меры были направлены на усмирение распространявшегося недовольства, пока различные «крылья» режима занимались дележом сфер влияния. Властям нужно было успокоить мир, чтобы правительство завершило свои дела. Хотя «дамасскую весну» и нельзя сравнивать с горбачевскими гласностью и перестройкой, позиция «Хафеза больше нет» вдохновила часть диссидентов на публичные действия. «Дамасская весна» открыла путь для краткого подъема диссидентского движения, но все быстро кончилось, как только баасистская машина вновь обрушилась полной мощью на тех, кто осмелился призывать к свободе.

В 2003 г. при участии Амара Абдельхамида была создана неправительственная организация под названием «Дар Эмар», чтобы повысить уровень информированности гражданского общества в арабском мире. Затем он стал инициатором проекта «Тхарва», программы, направленной на исследование проблем этнонациональных различий в регионе. Сторонник пацифизма и градуализма, Абдельхамид считал, что изменения необходимы, но они должны быть мирными и свободными от насилия¹². В 2005 г. он и его семья были высланы из Сирии.

Другой диссидент – Мишель Кило к 2003 г. стал одним из самых известных борцов за демократию в Сирии. В 2005 г. Кило собрал представителей различных социальных групп, в том числе предпринимателей, коммунистов, секуляристов и фундаменталистов, для подписания документа, призывающего к демократическим реформам. Это заявление, известное как Дамасская декларация, привело к созданию квазиофициального совета лидеров оппозиции – Национального совета Дамасской декларации (NCDD), который должен был стать центром объединения и планирования действий оппозиции. Кило занимался изучением роли режима Асада в подавлении деятельности демократических активистов в Ливане. В конце 2005 г. ливанские активисты в ходе «кедровой» революции установили в Бейруте продемократическое правительство и заставили сирийский режим вывести войска из Ливана. Воодушевившись, Кило и ряд его единомышленников решили объединиться с ливанскими демократическими силами, чтобы добиться сходных, инициированных народом реформ в Сирии.

Кило помогал составлять и другую декларацию сирийских и ливанских активистов, призывающую положить конец империалистической политике Асада в Ливане и создать в обеих странах действующую демократию. 11 мая 2006 г. три сотни сирийских и ливанских интеллектуалов подписали Бейрутско-Дамасскую декларацию. Через три дня сирийские власти арестовали Кило и еще тринадцать человек, подписавших ее. До марта 2007 г. ему не предъявляли никаких официальных обвинений. Затем обвинили в «ослаблении национального духа», «распространении ложной информации» и в возбуждении «религиозной и расовой розни». Сходные обвинения были предъявлены юристу Анвару аль-Бунни и активисту Махмуду Исса. В марте 2007 г. Кило предстал перед военным прокурором в Дамаске. В дополнение ко всему его обвинили еще в подстрекательстве сокамерников по тюрьме «Адра» к восстанию и 13 мая 2007 г., почти через год после ареста, Кило был приговорен к трем годам лишения свободы.

Кило является категорическим противником применения силы для политических изменений. Он хочет отстранения Асада от власти, но не таким способом, как румыны поступили с Чаушеску. Для привлечения сторонников и критики своих оппонентов он использует действенные, логические аргументы¹³. Один журналист, хорошо знакомый с деятельностью Кило, сказал: «Чем яростнее режим пытается заткнуть ему рот, тем бoльшим героем становится он в глазах угнетенных либералов арабского мира, и cause celebre[13] на панарабских спутниковых телевизионных каналах. Некоторые уже называют его писателем, который может стать вторым Вацлавом Гавелом или Александром Солженицыным в своей стране, прорвав завесу молчания, с помощью которой режим надеется сохранить свою власть».

В настоящее время Мишель Кило остается в тюрьме – жертвой сирийской тирании и примером для борцов за демократию во всем мире. Для друзей и родных Кило – спокойный и жизнелюбивый человек. Он давно распростился с марксистскими взглядами своей юности и сосредоточен на проблемах свободы и демократии¹⁴.

В первый год прихода к власти Башара другой видный диссидент Риад Сеиф основал партию Движение за социальный мир. К тому времени он уже был одним из лидеров сирийской оппозиции, выступающим за конституционные реформы в пользу парламентской демократии. Сеиф был арестован и приговорен к пяти годам тюрьмы, где страдает из-за проблем со здоровьем. Но Сеиф продолжил политическую деятельность и за решеткой. Ему регулярно удавалось тайком передавать статьи своим сторонникам, в том числе и из группы «Дамасская декларация». Сеиф вышел на свободу за семь месяцев до окончания пятилетнего срока и возобновил политическую деятельность.

Через два месяца сирийские власти вновь задержали Сеифа за участие в демонстрации в поддержку прав курдов. В августе 2007 г. правительство сделало его «невыездным», запретив покидать страну даже для лечения. В январе 2008 г. его снова арестовали, на этот раз – за собрания группы «Дамасская декларация», в которых он принимал участие годом ранее. С ним плохо обращались в тюрьме; обрили наголо, он был вынужден спать в холодной камере. Сеиф болен раком простаты, но, несмотря на давление иностранных правительств, Сирия отказывает ему в получении необходимого лечения в зарубежных медицинских учреждениях¹⁵.

Движение сирийских реформаторов в эпоху, начавшуюся после Хафеза Асада, прошло несколько этапов. Первым можно считать короткую «дамасскую весну» 2000–2001 гг. В этот период диссиденты «проверяли» Башара на его готовность к реформам. Через год сын «сирийского сфинкса» положил конец всем их надеждам, но сирийские диссиденты продолжили борьбу с уверенностью в том, что им удастся мобилизовать гражданское общество. Государство и реформаторы столкнулись на встречных курсах. После Хафеза повсеместная оппозиция баасистскому режиму уже стала реальностью и в Сирии, стране-оккупанте, и в оккупированном Ливане. За пределами Бейрута либеральные журналисты публиковали материалы, требующие от Сирии изменения политики в отношении как Ливана, так и сирийского народа. Реформаторы в Дамаске поддержали эти требования. Сформировавшийся альянс продемократических сил стал представлять беспрецедентную угрозу для правящей партии «Баас».

После терактов 11 сентября планы режима Башара в отношении диссидентских и демократических движений были противоречивыми и непоследовательными. С одной стороны, кое-кто в коридорах власти хотел, чтобы после объявленной США «войны с террором» Сирия заняла более сдержанную позицию. Как объяснял мой коллега профессор Роберт Рабил, специалист по ближневосточной политике, идея заключалась в том, что если сирийское правительство погрязнет в конфронтации с собственным народом и населением Ливана, то Вашингтон пойдет на Дамаск в лобовую атаку. Часть дамасской элиты советовала Башару смягчить отношение режима к оппозиции, поскольку Вашингтон всерьез занялся борьбой с террором и поддержкой демократии в регионе. «После 2001 г. башаровские реалисты не хотели столкновения с американской мощью и предпочли бы до поры до времени изображать из себя умеренных», – пояснял Рабил.

По мнению Фарида Гадри, другие советники считали критический период после 11 сентября «опасным и рискованным». На брифингах, которые проводил Гадри для американских и европейских законодателей после вторжения в Ирак, он говорил, что «многие помощники из разведслужб убеждали Асада Второго, что любое ослабление внутреннего давления на диссидентство приведет к расширению демократического движения»¹⁶. В результате после 11 сентября политика режима в отношении реформ стала шизофренической. Дамаск делал публичные заявления о «сотрудничестве с США в войне с терроризмом и о своей открытости гражданскому обществу»; их повторяли западные апологетические СМИ. Тем временем преследования, аресты, пытки и высылка диссидентов из страны продолжались.

Между 2001 и 2003 гг. сирийские реформаторы переносили борьбу из одной сферы в другую, но большинству диссидентов казалось, что, несмотря на двойственную политику Асада, «время режима подошло к концу», как говорил Фарид Гадри. «Реформаторы в сирийском обществе чувствовали, что изменения уже происходят». На самом деле сирийские диссиденты на инстинктивном уровне понимали, что новая позиция Вашингтона при администрации Буша – невзирая на степень ее эффективности – оказалась толчком в нужном направлении. «В Вашингтоне происходили заметные изменения, – говорил бывший член парламента Хомси. – Нам, реформистам, приходилось скрываться, нас преследовали, изолировали, но у нас появилась надежда – просто потому, что народ свободного мира выступил против терроризма».

Разумеется, сирийские аутсайдеры постарались воспользоваться изменениями в расстановке сил. Режим Асада попал в американский список режимов, поддерживающих терроризм. Коалиция во главе с США активизировала действия против пособников террористов, и постепенно целью должен был стать сирийский режим. Любопытно, но после 11 сентября и демократическое движение, и режим пришли к одинаковому заключению – надо попытаться приспособиться к новым обстоятельствам. Диссиденты хотели кричать как можно громче о том, что их угнетает террористический режим, а правительство хотело заткнуть им рот, чтобы международное сообщество не начало оказывать давления на Дамаск.

С 2001 и до конца 2002 г. я провел несколько брифингов в конгрессе США и для неправительственных организаций. На них обсуждались события в регионе после американского военного вторжения в Афганистан. Как я указывал ранее, идея заключалась в том, что после 11 сентября усилия США и международных организаций должны были быть направлены на неуклонное и систематическое проведение кампании поддержки угнетенного населения региона. Альтернативой военной кампании в Ираке могла стать массированная помощь диссидентам в сочетании с конкретными антитеррористическими акциями. Сирия должна была стать первым адресатом такой продемократической политики. На Ирак были израсходованы миллиарды долларов, но он продолжал сопротивление. На международной конференции в поддержку диссидентов, проходившей в Праге, реформаторы региона саркастически замечали, что если бы Вашингтон помог сирийской демократической оппозиции одним-двумя миллиардами долларов, Сирия гораздо быстрее Ирака продвинулась бы в сторону свободы.

«Присяжные» до сих пор не пришли к единому мнению. Контраргумент звучал так: если не свергать режим Саддама, он бы продолжал выступать единым фронтом с Асадом и аятоллами против всех шагов, предпринятых США по демократизации региона. Несмотря на стратегический выбор, сделанный в тот момент, после вторжения в Ирак началась эскалация противоборства между режимом Асада и реформаторами. Пока американские войска двигались по Месопотамии, сирийский режим занервничал и начал подготовку к следующей стадии наступления на инакомыслящих.

Когда американские морские пехотинцы вошли в столицу Саддама, наступил напряженный момент. По прямому кабелю, проложенному в штаб-квартиру MSNBC, я наблюдал картину того, как жители, ликуя, высыпали на улицы Багдада, и понимал, что я много еще не знаю о Среднем Востоке. Большинство из демонстрантов и танцующих людей на улицах были не взрослыми мужчинами и женщинами и не пожилыми людьми. Это была молодежь! Самые первые минуты, прошедшие после свержения режима, содержали в себе тот геном революции, который мог появиться не только в Ираке, но и в Сирии и в других странах. Я сказал своему коллеге, военному аналитику, отставному подполковнику Рику Франконе: «Вы видите то, что лежит в глубине сознания этих обществ. Поведение детей говорит обо всем. Они заявляют, что ненавидят диктатуру «Баас» и хотят свободы и счастья. Они хотят жить». Разумеется, как только на горизонте появились политики-взрослые, этот дух испарился. Но этот краткий момент сказал мне обо всем. Как и тем, кто наблюдал за происходившим в Багдаде из Дамаска, из штаб-квартиры партии «Баас».

Сирийские баасисты поняли, что падение их «двойников» в Ираке и ликование, с которым встретили это событие большинство иракцев, – дурной знак. С этого момента режим Асада развернул джихад по трем направлениям. Первое – восточное: удар по грядущему демократическому процессу в Ираке путем развязывания рук террористам на всем протяжении границы между двумя странами. Второе – западное: превентивный удар по гнезду потенциального восстания Ливану. Третье – центральное: удар по сирийскому диссидентству.

Нападение на Ирак привело еще к шести годам кровопролития. Репрессии в Ливане – к убийству Рафика Харири, что стало толчком для «кедровой» революции. Репрессии внутри страны ликвидировали тот небольшой прогресс, которого достигли сирийские диссиденты. В 2005 г. Башар взялся за людей, подписавших Дамасскую декларацию, и укрепил союзнические отношения с иранским режимом.

Режиму в кошмарных снах видится день, когда молодежь, вышедшая на улицы Дамаска, снесет статуи диктаторов – отца и сына. Это будет конец. После вывода войск из Ливана в апреле 2005 г. Асад постоянно опасается худшего. Международное расследование убийства Харири может со временем привести его или его помощников на судебный процесс в Гаагу. Это наверняка будет означать крушение режима¹⁷. Кроме того, «кедровая» революция в Бейруте способствовала распространению демократических идей во всем Ливане и вполне могла стать плацдармом для начала революции в Сирии. Асад с негодованием наблюдал за чередой выборов у своего восточного соседа и внедрением в Ираке многопартийной системы, антипода его однопартийной системы.

Сирийская партия «Баас» оказалась в осаде: извне на нее оказывали давление демократические силы, изнутри – диссидентское движение. В какой-то момент антисирийские ливанские средства массовой информации и часть арабской прессы стали предсказывать коллапс режима Дамаска. В Вашингтоне либеральные сирийские неправительственные организации запустили свои образовательные программы: после десятилетий тоталитаризма сирийцев надо было готовить к восприятию демократии. Реформистская партия Сирии Фарида Гадри обратилась к администрации США и Европейскому союзу с призывом приложить больше усилий для ускорения свержения режима Асада. В Вашингтоне Майкл Ледин, специалист по Среднему Востоку из Американского института предпринимательства, уже в 2003 г. писал о необходимости усиления давления на Иран и Сирию после вторжения в Ирак¹⁸. В Париже бывший сирийский вице-президент Абдель Халим Хаддам, имеющий авторитет человека, который многие годы был видной фигурой баасистского режима, активно выступал против партии Асада. Он говорил прессе: «Власть контролируют секретные службы. У них свои интересы, у их руководства – свои. Следовательно, роль секретных служб сокращается, когда народу помогают поверить в его способность исправить совершенные ошибки»¹⁹.

В состав «коалиционных сил» оппозиции в Европе, помимо Хаддама, входило еще несколько антисаадовских групп, включая сирийское отделение «Братьев-мусульман». Их участие в коалиции вызывало сомнения в демократическом характере правительства, которое должно прийти на смену Асаду. В 2009 г. «Братство» вышло из коалиции и вступило в «диалог» с режимом.

В течение 2005–2008 гг. долгая «бейрутская весна» дала возможность сирийским реформаторам перевести дух, не очень удаляясь от родной страны. В сознании диссидентов Ливан для Сирии был тем же, чем Польша для СССР в конце 1980-х гг. Бейрут обрел толику свободы раньше Дамаска. Сирия не сможет слишком долго противостоять давлению демократии, считали демократы. «Кедровая» революция стимулирует аналогичное восстание в Сирии, это лишь вопрос времени. Сторонники реформ ждали ветра перемен. Однако, как гласит арабская пословица, «не дуют ветры, как этого хотят корабли».

Серия неудач заставила диссидентское движение опять перейти к обороне. Неспособность «кедровой» революции мобилизовать международное сообщество на разоружение «Хезболлы» и просирийских вооруженных формирований привела к постепенному развалу прозападного правительства Фуада Сениоры. Поражение «кедровой» революции в Ливане ознаменовало победу режима Асада, который сумел постепенно снять международное давление на Дамаск. Смена большинства в конгрессе США после 2007 г. привела к свертыванию программы поддержки демократии в регионе, и сирийский режим смог вернуться в международную политическую жизнь. Чем больше элементов в вашингтонских кругах, поощряемых просирийски настроенными учеными, выступало за «общение» с Асадом, тем менее изолированным он себя чувствовал²⁰.

В мае 2008 г. сирийские союзники захватили ливанский парламент, парализовав «кедровую» революцию и лишив сирийское диссидентское сообщество Бейрута помощи со стороны их единомышленников в Дамаске. На иракском фронте Багдад обвинил режим Башара в тайных планах бомбардировок Ирака с целью приостановления наступления демократии и ослабления ее потенциального влияния на сирийских реформаторов²¹. Естественно, что иранские аятоллы заинтересованы в откате демократии в регионе, и агенты Тегерана активно сотрудничают с сирийскими спецслужбами в подавлении демократического движения.

К 2008 г. ливанские борцы за свободу потерпели поражение. Диссидентское движение в Сирии оказалось в гораздо более суровых условиях. С приходом в Белый дом администрации Обамы надежда на какую бы то ни было американскую поддержку демократии в Сирии растаяла. Вместо этого внешняя политика США развернулась на «общение» с режимом Асада. Слово «общение» в отношении жестокого диктатора означало «разобщение» новой администрации с демократическими силами Сирии. Позиция президента Обамы в связи с протестами в Иране 2009 г. все объяснила Асаду. Америка отказалась от своих обязательств перед реформистами. В последние два года на тех, кто в 2005 г. подписал Дамасскую декларацию, обрушились новые преследования. В 2010 г. сирийских реформаторов снова накрыло темной волной тирании.

Неужели все потеряно?

Фарид Гадри, наиболее радикально настроенный противник режима Асада, считает иначе: «Это, конечно, неудача для реформаторов. Соединенные Штаты уступили давлению сирийско-иранской оси. В результате рухнула ливанская демократия, страдания сирийских диссидентов усилились. Но нам нужно понять одно: сирийский народ зол на режим как никогда. Реформаторы в тяжелом положении. Но диктатура Асада утратила легитимность, не говоря уж о доверии к себе как правящей власти»²².

Мнение Гадри о готовности большинства сирийцев к серьезным переменам противоречит взглядам некоторых американских ученых, которые считают иначе. Например, профессор Ландис пишет о неготовности сирийцев воспринять демократию²³. Впрочем, другие ученые, как, например, профессор Рабил, с ним не согласны. «Готовность к демократии в Сирии – это одно, а способность бороться за нее – нечто другое», – говорил он на конференции по изучению Среднего Востока в январе 2008 г.²⁴ Главный вопрос заключается в том, способны ли сирийские реформаторы в ближайшие годы организоваться и возглавить движение. Не может быть сомнения в том, что большинство сирийцев хотят перемен, подлинно радикальных перемен в сторону демократии и свободы. Не может быть сомнений в том, что общество, пережившее столько жестокости, сколько сирийское при баасистской диктатуре, более чем готово к переменам. На самом деле, как мы уже знаем по опыту восточноевропейских стран, оно лишь ждет сигнала как извне, так и снаружи. Остается увидеть, смогут ли реформаторы объединиться и скоординировать свои действия».

В речи, произнесенной в апреле 2008 г. на Сирийском американском конгрессе, проходившем в Лос-Анджелесе, Чикаго и Детройте, высланный из страны борец за права человека Хайтам Манна сказал: «Прошедший век в Сирии был полон переворотов и социально-политической дезинтеграции. Колониализм, национализм и исламизм – все они сыграли свою роль в этой дезинтеграции, когда закон силы постоянно превалировал над силой закона. Дезинтеграция оставила политический вакуум. Борьба за права человека и жизнеспособное гражданское общество – единственный путь, если мы хотим восстановить в Сирии политическую жизнь и вызволить ее из этого мрачного исторического периода»²⁵.

Задача ясна: уничтожение полицейского государства, отказ от амбиций Халифата, установление свободы, многопартийных выборов и социальной справедливости. Сирийские реформаторы могут это сделать, если выступят единым фронтом, и нет сомнения, что как только это произойдет, сирийский народ выступит за грядущие перемены. В этот момент демократы всего мира должны поддержать сирийское гражданское общество.