В 30-х годах внутри партии действовала группировка, сложившаяся на базе разгромленного ранее «правого уклона». Ее возглавляли бывшие члены Политбюро — Бухарин, Рыков и М. П. Томский (вожак профсоюзов).

Сам «правый уклон» был преодолен далеко не сразу и потребовал от группы Сталина значительных усилий. За Бухариным шли (и готовы были пойти) очень и очень многие. Что уж там говорить, если сомневался даже такой верный сталинец, как К. Е. Ворошилов. (Сомнения испытывал и лояльный, по отношению к вождю, Калинин.) К Бухарину склонялись и многие руководители ОГПУ.

В течение всего 1928 года сталинцы и бухаринцы вели довольно-таки сдержанные дискуссии о том, как проводить индустриализацию. Бухарин выступал против высоких темпов роста и за преимущественное развитие легкой промышленности. Сталин склонялся к тому, чтобы взять высокие темпы, «поставив» на промышленность тяжелую. Во времена перестройки бухаринская позиция всячески возвеличивалась. Утверждали, что умеренные темпы не привели бы к потрясениям начала 30-х годов, известных под названием «великий перелом». Однако позднее многие историки пришли к выводу, что программа Бухарина была правильна лишь в кабинетном отношении. И сработала бы она в том случае, если бы СССР оказался где-нибудь на Луне — в отдалении от своих геополитических противников. А в тогдашних конкретно-исторических условиях стране нужно было срочно развивать индустрию — с тем чтобы быть готовой к новой, большой войне.

По сути, Бухарин выступал за продолжение НЭПа (при известной коррекции курса). Но в конце 20-х это уже была благостная утопия, ведущая в тупик. НЭП полностью выработал свой ресурс, восстановив довоенный уровень производства, что было весьма относительным достижением. (Ведь мир-то за послевоенное десятилетие ушел далеко вперед. Производство товарного зерна составляло меньше половины от уровня 1913 года.) А в 1927 году рост производства вообще остановился. «В промышленности предприятия, которые почему-то тоже были переведены на хозрасчет, остались без оборотных средств. Чтобы хоть выплатить зарплату рабочим, они вынуждены были срочно распродавать готовую продукцию, естественно, по бросовым ценам, конкурируя между собой, — пишет М. Антонов. — В Донбассе начался голод среди шахтеров, которых увольняли из-за отсутствия денег на зарплату. Власть требовала отделить от предприятий то, что не связано с производством, т. е. „сбросить социалку“. Была прекращена выдача бесплатных продовольственных пайков рабочим, их стоимость включалась в зарплату, в результате чего жизненный уровень снизился. Быстро росла безработица. Армия безработных в разгар НЭПа насчитывала более 600 тысяч человек — это примерно пятая часть от общей численности фабрично-заводского пролетариата перед революцией» («Капитализму в России не бывать!»)

Вот к чему привел НЭП, которым у нас до сих пор восхищаются некоторые историки и политики. И вот за пролонгацию чего выступал Бухарин. Так что историческая правда, несомненно, была за Сталиным, тогда как Бухарин подошел к делу как сугубый теоретик и кабинетный мечтатель.

Но в 1928 году (да и позднее) это было очевидно далеко не всем. Поэтому июльский пленум отменил чрезвычайные меры по изъятию хлеба, на которых настаивал Сталин. А ведь только при помощи их можно было получить хлеб для индустриального рывка.

У нас принято ужасаться «антикрестьянским нажимом» и сталинской политикой в отношении деревни. И действительно, хорошего здесь мало. Но надо еще и понимать — в каком положении очутилась страна. Промышленность была развита слабо, а ведь только она могла бы дать товары, которые крестьяне охотно взяли бы в обмен на излишки хлеба. Но этих товаров не было. Поэтому не было и хлеба. А без хлеба не было и развития индустрии. Получался замкнутый круг, из которого Сталин хотел выйти за счёт деревни.

Его можно долго ругать за это, однако именно так проходила индустриализация во многих других странах. В Англии так вообще всё крестьянство было согнано с земли. Крестьян в принудительном порядке превратили в пролетариев, которые вынуждены были вкалывать на мануфактурах по 16 часов в день за гроши. В принципе, индустрия всегда развивается за счет аграрной сферы. Весь вопрос только в том — каков размер этого счета, который выставляет история. Увы, в России, прошедшей через революцию и чудовищную Гражданскую войну, сей счёт оказался весьма солидным. (Хотя и меньшим, чем в той же Англии.)

Между тем партийные верхи продолжали склоняться к Бухарину. ЦК принял резолюцию, которая оставляла прежние темпы роста промышленности. Эту резолюцию почему-то называют компромиссной, но, по сути, она означала поражение Сталина. Ведь его коньком, на тот момент, была форсированная индустриализация. И вот Сталина с этого самого «конька» довольно-таки беспардонно сдергивали.

Весьма возможно, что Бухарин в скором времени одержал бы решительную победу над Сталиным. Но он допустил несколько ошибок. Во-первых, Бухарин долгое время так и не решался открыто выступить против Сталина, что означало бы заявку на устранение последнего от власти. Он отделывался опосредованной критикой. «Правые» упорно не хотели хоть как-то походить на оппозицию троцкистско-зиновьевского образца — с ее фракционностью и беспардонным стремлением к власти. Бухарин мог бы свалить Сталина уже на июльском пленуме, но ему «не хватило бойцовских качеств в этом сражении, — констатирует М. Антонов. — Даже тогда, когда приведенные им факты народного недовольства произвели сильное впечатление и ему почти удалось склонить настроение зала в свою сторону, он не предложил конкретных оргвыводов и даже сказал несколько лестных слов о Сталине. Недаром Троцкий сравнивал Бухарина с испуганным солдатом, который спешит стрелять, закрыв глаза и не попадая в цель».

Во-вторых, Бухарин «поскользнулся» на том, что вступил в секретные переговоры с Каменевым, пытаясь добиться поддержки левых. Делать ему это было абсолютно незачем. Сторонников у Бухарина и так хватало, а вместе с колеблющимися они могли составить вполне реальное большинство.

К тому же левым бухаринская позиция никак не подходила — они-то как раз и были за форсированную индустриализацию. Кстати, в свое время многие историки перестроечной поры вдоволь поиздевались по этому поводу над Сталиным. Дескать, борец с троцкистами и зиновьевцами сам же и встал на позицию леваков. «Перетроцкистил Троцкого». На самом же деле отличие было принципиальным. Левые предлагали начать форсированную индустриализацию в середине 20-х, когда возможности НЭПа еще не были реализованы до конца. Кроме того, они тесно увязывали индустриализацию с мировой революцией, призванной добиться поддержки мирового пролетариата. Сталин же к мировой революции относился более чем прохладно, предпочитая думать прежде всего о России.

О переговорах между двумя старыми большевиками очень скоро стало известно. И. Каменев поспешил признаться во всем Сталину, чем сильно ему помог. Когда партийцы узнали о переговорах Бухарина с крайне непопулярными тогда леваками, то их возмущению не было предела. И поражение Бухарина стало уже только вопросом времени, которое «убыстрил» Сталин с его могучим партаппарататом.

Уже в начале 1929 года бухаринцы потерпели поражение в борьбе за власть и признали свои ошибки. Но это вовсе не означало, что они перестали быть политически опасными. К ним устремлялись симпатии внепартийных слоев интеллигенции. Их отношения с властью Советов всегда были довольно-таки напряженными, но в «правых» коммунистах они увидели наиболее либеральную и, в силу этого, приемлемую силу. В 1929–1930 годах ОГПУ выявило ряд оппозиционных группировок, опору которых составляли «спецы» из научно-технической, гуманитарной и военной интеллигенции. Речь идет о Промпартии (лидер — зампред производственного отдела Л. Рамзин), Трудовой крестьянской партии (экономисты А. В. Чаянов и Н. Д. Кондратьев), меньшевистском Союзном бюро РСДРП (Н. Суханов и член коллегии Госплана В. Громан). Кроме того, органы обнаружили существование оппозиционной группы в академической среде и серьезно взялись за военспецов.

В перестройку вышеуказанные организации были объявлены «чекистской выдумкой» и плодом «сталинской фальсификации». Но ряд обстоятельств позволяет серьезно усомниться в этом. На эти обстоятельства указывает А. В. Шубин — один из наиболее объективных историков-«антисталинистов». Вот, например: «…Обвиняемый В. Иков действительно находился в связи с заграничной делегацией РСДРП, вел переписку и возглавлял „Московское бюро РСДРП“, однако о своих истинных связях ничего не сообщил». То есть получается, что тайная меньшевистская организация действительно существовала, причем следствию даже не удалось выяснить про неё всю подноготную.

Но главное — данные, полученные при исследовании переписки между советскими вождями. Из них следует, что Сталин действительно знал о наличии широкомасштабного антисоветского подполья, опирающегося на спецов. И ни о какой фальсификации речи не шло. Так, в 1930 году Сталин пишет Менжинскому следующее: «Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях — это вопрос об интервенции вообще и особенно вопрос о сроке интервенции. Выходит, что планировали в 1930 году, но отложили на 1931 или даже на 1932 год. Это вероятно и важно». Получается, вождь был «уверен, что Рамзин — носитель реальной информации, и вряд ли ОГПУ решилось бы мистифицировать его по такому важному поводу» («Вожди и заговорщики»).

Из показаний Рамзина следовало, что Промпартия контактировала с группой Бухарина. И в сентябре 1932 года Сталин пишет Молотову: «Насчет привлечения к ответу коммунистов, помогавших громанам-кондратьевым. Согласен, но как быть тогда с Рыковым (который бесспорно помогал им) и Калининым…»

Скорее всего, именно контакты Рыкова с оппозиционно настроенными спецами и стали причиной его устранения с поста председателя Совнаркома СССР. Вообще, вдумаемся в ситуацию. Бухаринцы (и сам Рыков) давно уже были разгромлены и покаялись — но один из их лидеров продолжает возглавлять правительство! Получается, что Сталин и Политбюро считали возможным использовать его организаторские способности на самом верху советской партийно-государственной пирамиды.

Но вот Рыкова снимают. Понятно, что для этого нужны были какие-то совсем новые обстоятельства. Премьера действительно изобличили в связи с антисоветскими структурами — вот и причина его отставки. При этом массам об этой истинной причине не сообщили — не желая говорить правду о фронде, продолжающейся на самом верху.

Эта фронда по-прежнему была очень опасной. Но не менее опасной была фронда в армии. И здесь на первом плане стоит фигура М. Н. Тухачевского, командующего Ленинградским военным округом. Военспец, бывший полковник Н. Какурин сообщал о том, что высшие армейские руководители частенько собираются и обсуждают — как бы вмешаться в борьбу сталинцев и бухаринцев. По его данным, их целью была «военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон». А в качестве военного вождя армейцы видели Тухачевского. Может быть, и это — фальсификация органов? Да нет: «Показания Какурина были особенно ценны, так как, во-первых, он был почитателем и товарищем Тухачевского… и во-вторых, были получены не под давлением — первоначально он поделился своими откровениями с осведомительницей ОГПУ, своей родственницей» («Вожди и заговорщики»).

В сентябре 1930 года встревоженный Сталин советуется по этому поводу с Орджоникидзе: «Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии… Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым-Громанам-Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия — таков баланс. Ну и дела…»

Что же было делать? Арестовать заговорщиков? Но вот беда — сделать это было очень сложно. Председатель ОГПУ В. Р. Менжинский писал Сталину: «Арестовать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск».

А ведь командующий Ленинградским военным округом Тухачевский был в очень даже неплохих отношениях с ленинградским лидером Кировым. Приязненные отношения также связывали его и с Орджоникидзе, и с Куйбышевым. В свою очередь, указанные три члена Политбюро составляли элитарный клан, пользовавшийся известной автономией. Попробуй тронь Тухачевского — и последствия могут быть самыми непредсказуемыми.

И это при том, что в РККА существовала и ещё одна фрондирующая группировка — антисоветски настроенных военспецов. Сегодня сложно судить о том, насколько серьезна была их организация. (Материалы следствия до сих пор засекречены.) Но из донесений ОГПУ следует, что бывшие офицеры-спецы действительно сходились на тайные собрания, которые представляли собой нечто среднее между посиделками старых товарищей и фрондирующими кружками. Сообщалось и о росте бонапартистских и монархических настроений в военной среде. Кроме того, в белой эмиграции открыто возлагались надежды на военспецов, от которых ожидали вооруженного свержения советской власти. Так, еще в марте 1928 года белоэмигрантская газета «Возрождение» опубликовала письмо генерала А. И. Деникина к некоему «красному командиру». Бывший предводитель белого Юга оправдывал переход военспецов на службу в РККА. Деникин резонно замечал, что сильную армию можно использовать для свержения большевиков.

Ситуация осложнялась тем, что на антисталинские позиции стали переходить вчера ещё лояльные руководители достаточно высокого уровня. Так, в 1930 году первый секретарь Краснопресненского райкома Москвы М. Н. Рютин стал активно вербовать сторонников в среде партийных функционеров. Его арестовали, однако коллегия ОГПУ выпустила этого новоявленного оппозиционера на свободу, где он составил свою знаменитую «Платформу» и организовал подпольный «Союз марксистов-ленинцев». Получается, что у Рютина были высокие покровители на самом верху.

Одновременно с этим возник «лево-правый» блок Сырцова (председатель СНК РСФСР) и Ломинадзе (первый секретарь Закавказского крайкома). Причем последний пользовался особым покровительством самого Орджоникидзе, что наводит на некоторые мысли.

И весь этот клубок («правые» — «научспецы» — «армейцы» — с возможным подключением «военспецов», «новых оппозиционеров», Калинина, Орджоникидзе, Кирова и Куйбышева) завязывался на фоне острейшего социального недовольства, вызванного коллективизацией. Страна была объята огнём крестьянских восстаний. В январе — апреле 1930 года произошло 6117 массовых выступлений, в которых приняли участие около 800 тысяч человек. По сути, в стране развернулась крестьянская война. Кроме того, крестьяне стали в массовом порядке забивать скот, не желая отдавать его в колхозы. К марту 1930 года было забито 15 миллионов голов крупного рогатого скота. Под ножом оказалась треть поголовья свиней и четверть — овец.

Дело, как говорится, запахло жареным, и вчерашний триумфатор Сталин оказался перед угрозой переворота.

Иосиф Виссарионович распутал этот оппозиционный клубок с изяществом опытного политика. Он решил не трогать Тухачевского — во избежание серьезного конфликта с участием армии. Более того, Сталин обеспечил ему новый виток карьеры. В 1931 году Тухачевский становится заместителем наркома обороны. При этом он покинул Ленинград — подальше от могущественного Кирова. В 1930 году Сталин покритиковал Тухачевского за излишний милитаризм (об этом ниже), но в 1932 году он написал этому военачальнику письмо, в котором признал свою критику не совсем верной. Таким образом, фронда Тухачевского была временно утихомирена.

Сталин также отказался от каких-то репрессий в отношении «правых», ибо это могло вызвать волну хаоса в партии. (Такая волна, да и не одна, прокатилась по стране в 1937–1938 годах.) Он ограничился отставкой Рыкова. А вот «Бухарчику» была кинута сахарная косточка — в 1931 году его снова стали пускать на заседания Политбюро. (Естественно, без восстановления членства в этом коллегиальном органе.) Тем самым Сталин вбивал некий клин между двумя соратниками по оппозиции — один подвергся наказанию, а другой — поощрению.

А вот по спецам был нанесён сокрушительный удар. Все лидеры оппозиционных группировок попали под следствие и суд. Но и тут обошлось без сплошного карательства. Одних спецов (Громан) упрятали за решётку, других (Рамзин) милостиво простили.

Наиболее пострадали военспецы. Из РККА вычистили 10 тысяч бывших офицеров — из них 31 был расстрелян. Сталин (как и другие члены ПБ) всерьёз опасался вылазки белогвардейского десанта — при поддержке Англии и Франции. Операция «Весна» коснулась даже Б. М. Шапошникова, которого понизили с должности начальника штаба до командующего Приволжским военным округом. (Правда, через некоторое время Сталин вернёт его обратно. Доверие вождя к этому военспецу было огромным и почти безграничным.)

Ну, и ко всему прочему, Сталин озаботился созданием своей социальной базы, столь нужной в условиях массовых беспорядков. Он ввёл новую систему распределения по карточкам. Теперь лучшее снабжение было предоставлено «ударникам производства», управленцам и рабочим столиц.

И только теперь можно было говорить о преодолении «правой» (бухаринско-рыковской) угрозы.

Многим может показаться странным, что Бухарин, Рыков и К°, эти «отработанные» фигуры, лишившиеся своих высоких постов, выделяются в отдельную внутрипартийную группу, сопоставимую по своему влиянию с группой Сталина или объединением региональных лидеров. Однако логика фактов заставляет считать бухаринцев серьезным течением.

Ещё в августе 1936 года, во время процесса над Зиновьевым и Каменевым, были даны показания против Бухарина и Рыкова. Совершенно очевидно, что это делалось не случайно. Кому-то (скорее всего, Сталину) бьию нужно скомпрометировать «правых» и поставить вопрос об их удалении с политической арены. Но в сентябре было объявлено, что факты, сообщенные на процессе, не подтвердились. И от Бухарина с Рыковым отстали — вплоть до декабря 1936 года, когда на пленуме ЦК «правые» попали под «обстрел» региональных лидеров — Эйхе, Косиора и проч. Тогда Сталин спустил все на тормозах, и за «правых» по-настоящему взялись только на февральско-мартовском пленуме 1937 года. Причем немалую роль сыграли те же самые регионалы. И только на этом форуме произошло долгожданное падение «правых» титанов. То есть вопрос решали целых шесть месяцев, а следовательно, Бухарин и Рыков имели серьезный политический вес. Иначе их свалили бы в гораздо более сжатые сроки (например, как Зиновьева и Каменева).

Никакого чистосердечного «раскаяния» за свой «правый уклонизм» Бухарин не принес. Почему-то считают, что в 30-е годы он был совершенно лоялен вождю и лишь в душе своей возмущался «сталинскими беззакониями». Все, однако, было вовсе не так. Формально признав правоту Сталина и даже закидав того славословиями, Бухарин все равно оппонировал ему, правда, более тонко. Приведу один пример, касающийся вопросов внешней политики. На XVII съезде ВКП(б) Сталин в Отчетном докладе подчеркнул, что он вовсе не считает фашистские государства самыми опасными для СССР: «…Дело здесь вовсе не в фашизме хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной». Бухарин же в своем выступлении подчеркнул другое. Он охарактеризовал фашистскую Германию, наряду с милитаристской Японией, как главную угрозу. Что это еще, как не откровенная полемика со Сталиным по важнейшему вопросу внешней политики? При этом Бухарин не «нападает» на Сталина, как это полагается при дискуссии, не обращается к нему с возражением, он просто дает совершенно иной взгляд на вещи. Одновременно сам Сталин в речи бывшего лидера «правого уклона» воспевается как «фельдмаршал пролетарских сил» и т. д. и т. п.

О том, каковы были подлинные, а не декларируемые взгляды Бухарина, рассказывает эмигрантский историк, меньшевик Б. Николаевский, который теснейшим образом общался с Бухариным в 1936 году. Тогда Бухарин посетил Европу (Францию, Австрию, Голландию) по заданию Политбюро. Ему поручили купить у немецких социал-демократов, спасавшихся от Гитлера в эмиграции, некоторые архивы — в первую очередь, архив Маркса. Николаевский осуществлял при этом посредничество, и во время всей бухаринской загранкомандировки находился рядом с гостем из СССР. Любопытно, что именно Бухарину поручили общаться с немецкими социал-демократами и российскими меньшевиками. Может быть, ввиду сходства воззрений? Может, кто-нибудь из руководства пролоббировал отправку Бухарина к своим? Вообще, в СССР были каналы не только явной, но и тайной связи с деятелями меньшевизма. Так, знаменитая рютинская оппозиционная платформа, близкая к социал-демократии, подозрительно быстро оказалась напечатанной в меньшевистской эмигрантской газете «Социалистические ведомости».

Из разговоров с Бухариным Николаевский вынес много интересного, о чем поведал только в 1965 году, накануне своей смерти. В частности, Бухарин сообщил ему о переговорах Сталина с Германией, явно в надежде на то, что его сообщение будет передано кому надо — меньшевики в эмиграции (как и другие левые) занимали яростно антигерманские позиции. Позже Николаевский встретится с Оффи, секретарем У. Буллитла, бывшего посла США в СССР. Тот поведает ему о том, как Бухарин дважды — в 1935 и 1936 годах — «слил» американцам информацию о переговорах с Германией.

По данным Николаевского, Бухарин в 1936 году исповедовал идеологию, весьма близкую к социал-демократии. Он говорил о необходимости «вернуть марксизм к его гуманистическим основам». Гуманизм рассматривался им как базис, на котором следует создать широкое международное антинацистское движение. То есть, по сути дела, Бухарин как бы предвосхитил будущую горбачевскую перестройку с ее «гуманным, демократическим социализмом», «общечеловеческими ценностями» и прочим социал-демократическим лексиконом. Показателен тот упор, который он делает на гуманизм, противопоставляя его «нацизму». Когда на первый план выдвигается некая абстрактная общечеловечность, то происходит забвение национальных ценностей, причем в первую очередь ценностей своего народа. Бухарин прославился «критикой» Есенина в своих «Злых заметках», опубликованных в «Правде». Там он вдоволь поиздевался над русской культурой. Даже в 1934 году, когда волна революционного нигилизма пошла на спад, Бухарин всё равно продолжал «бдительно» критиковать русских поэтов. На первом съезде советских писателей он обрушился на Блока и Есенина, инкриминировав им попытку создания особой версии социализма, соединенного с национальными и религиозными ценностями. «Бухарчик» отлично помнил, что и Блок, и Есенин были активными деятелями «скифст-ва» — литературно-политического движения, стремившегося дать религиозно-мистическую трактовку Октябрьской революции, ввести ее в русло защиты национальных идеалов русского народа. Признавая Есенина певцом социализма, «любимец партии» в то же время отмечал: «Но что это за социализм? Это „социализм“ или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашню, где „избы новые, кипарисовые, тесом крытые“, где „дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш с сыченой брагой“. Этот социализм прямо враждебен пролетарскому социализму».

О Блоке Бухарин отзывался следующим образом: «Но разве эта опоэтизированная идеология, эти образы, эти поиски внутреннего, мистического смысла революции лежат в ее плане?.. Разве это — прелюдия к новому миру? Конечно, нет… Здесь есть нечто и от старого славянофильства, которому стал противен торгаш, подправленного народничеством… Блок угадывал… грядущую катастрофу и надеялся, что революционная купель, быть может, приведет к новой братской соборности».

Бухарина крайне беспокоили любые попытки соединить социализм и национальный патриотизм. И его полемику с «непролетарским социализмом» следует считать скрытой полемикой со сталинским национал-большевизмом. Очевидно, что и критикуя нацизм Бухарин беспокоился не столько по поводу агрессивных устремлений Гитлера. Он смертельно боялся, что пример немцев будет творчески осмыслен в России и приведёт к созданию новой версии патриотического социализма, свободной от гегемонизма гитлеровского типа. Боялся он и союза с Германией, который мог плодотворно сказаться на судьбах России и самой Германии, удержать последнюю от непродуманных внешнеполитических авантюр.

Вне всякого сомнения, для «любимца партии», проклинавшего «отсталую, крестьянскую Россию», «страну Обломовых», организовавшего посмертную травлю Есенина, было вполне естественно люто ненавидеть любые режимы, достигшие национального подъема. Также естественным было для него выступать против Сталина, осуществившего русификацию большевизма и пытавшегося сблизиться с националистическими режимами Германии и Италии. Отношения с самим Сталиным Бухарин в беседе с Николаевским оценивал на три с минусом. А в разговоре с вдовой известного меньшевика Ф. Дана он был еще более категоричен, сравнив Сталина с дьяволом.

Замечу, что гуманизм Бухарина был своеобразным. Это был действительно пролетарский гуманизм. Участвуя в работе комиссии по созданию новой конституции, Бухарин категорически выступал против предоставления избирательных прав всем гражданам, требуя исключения для «лишенцев» — «бывших» и раскулаченных.

Подобный подход может показаться странным, ведь тяготение Бухарина к социал-демократии вроде бы должно сочетаться с умеренностью, которая всегда декларируется представителями данного течения. Однако в том то и дело, что в ряде случаев социал-демократы и социалисты занимали (и занимают!) гораздо более левацкую позицию, чем даже коммунисты. Во время гражданской войны в Испании большинство руководителей Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП), и в частности ее лидер Л. Кабальеро, находились левее коммунистов, требуя немедленной и широкомасштабной национализации. Во времена правительства Народного единства в Чили (1970–1973 годы) руководители Социалистической партии Чили также выступали за революционно-социалистические преобразования, полемизируя по данному вопросу и с коммунистами, и со своим лидером, президентом С. Альенде. Чилийский президент и коммунисты выступали за союз с мелким и средним капиталом, а также с патриотически настроенными военными. Но левые в СПЧ настояли на смещении с поста командующего Сухопутными силами генерала Праттса. Его место занял Пиночет…

Любопытная история случилась с немецкой социал-демократией после Второй мировой войны, в советской зоне оккупации. Выйдя из подполья на востоке Германии, социал-демократы заняли позицию, гораздо более левую, чем КПГ. Они провокационно требовали радикальных преобразований, и это — после долгих лет гитлеровского режима. В частности, восточногерманские социал-демократы настаивали на ускоренных темпах проведения земельной реформы. Одновременно они практически поставили под сомнение необходимость возмещения немцами того ущерба, который был нанесен гитлеровской агрессией. Это привело к тому, что к социал-демократам потянулись самые разные элементы, ненавидящие СССР (в том числе и скрытые нацисты). И тогда Сталин решил от греха подальше ускорить процесс объединения коммунистов и социал-демократов с тем, чтобы первые растворили в себе последних.

Примеры левацкой позиции социал-демократов дает и нынешняя ситуации в Европе, где указанное движение чрезвычайно сильно. Все привыкли считать тамошних эсдеков умеренными и респектабельными политиками. Отчасти так оно и есть. По отношению к крупному капиталу социал-демократы более чем умеренны. Но в ряде социальных вопросов им присущ завуалированный радикализм. Возьмём, к примеру, процветающую Швецию, чьё процветание во многом обусловлено тем, что она не участвовала в мировых войнах и занимала хитрую позицию нейтралитета. Местные социал-демократы создали в стране режим общенациональной «халявы». Любой может получать большое денежное пособие не только не работая, но даже и не пытаясь найти работу. Многим такое положение дел кажется благодатным. Одно время утверждалось, что в Швеции построен чуть ли не коммунизм (это в свое время вызывало восхищение Хрущева, которое, однако, он не демонстрировал на публике). Ну как же, многие признаки налицо — изобилие, максимальное количество свободного времени. Однако такое обилие «свободных» бездельников привело к моральной деградации населения — чего стоит знаменитая шведская порнография! Такой морализм может показаться непонятным и издевательским. Дескать, нам бы их проблемы, в России миллионы живут за чертой бедности. Но ведь у разных стран и разные проблемы. У нас — как бы покушать, а у шведов — как бы поэффектней жирок растрясти. И поверьте, в своей собственной стране свои собственные проблемы кажутся куда как более серьезными, чем любые проблемы в чужом государстве. В любом случае бесконечное потакание бездельникам и «меньшинствам», присущее социал-демократам, должно считаться проявлением левацкой политики. Кстати, элементы такой вот халявы были присущи СССР времен застоя, когда партия потихоньку отходила от коммунизма в сторону социал-демократии. Горбачев-то ведь с его «демократическим социализмом» появился не случайно. И не вдруг.

В ряде европейских стран, где у власти социал-демократы (Англия, Бельгия), радикальная халява, именуемая активной социальной политикой, практикуется в отношении уже не столько своих, сколько чужих «пролетариев», нахлынувших из Азии и Африки.

Европейские социал-демократы и социалисты поддержали в 1999 году варварские бомбардировки Югославии. (Вспомним, что знаменитый Хавьер Солана был важной шишкой в Испанской социалистической рабочей партии.) Это кое-кому показалось удивительным, ведь левые вроде бы всегда выступали пацифистами. Ну да, не выводили социал-демократические правительства свои страны из НАТО, так на то они и умеренные. А тут как-то все совершенно непонятно. Мало кто пытался проанализировать причины такого странного политического поведения, списывая все на один конформизм.

Ларчик открывается просто. Социал-демократы были крайне обеспокоены проблемой албанского меньшинства в Косово, которое якобы подавляли «злобные сербские националисты» и «православные фанатики». Отсюда и поддержка натовских бомбардировок. И чем это, позвольте спросить, не левачество? Сейчас албанские «беженцы», нагруженные героином, шастают по всей Европе. И сие вполне вписывается в социал-демократическую политику поддержки «неевропейского пролетариата».

История российской революции также богата примерами социал-демократической левизны. Меньшевики и политически близкие к ним эсеры жестко критиковали большевиков за усиление государственности, видя в этом «возвращение к самодержавию». Особую их ярость вызвало использование в Красной Армии военных спецов, начавших свою карьеру еще в царское время. В этом они «перетроцкистили» самого Троцкого, который (из соображений прагматизма) был сторонником активного привлечения спецов. На заседании ВЦИК от 22 апреля 1918 года предложение Троцкого об использовании офицеров и генералов старой армии было встречено критикой как «левых коммунистов» (в рядах которых тогда был и Бухарин), так и «правых» меньшевиков. Лидеры последних — Дан и Ю. Мартов обвинили большевиков чуть ли не в блоке с «контрреволюционной военщиной». А Мартов вообще заподозрил Троцкого в том, что он расчищает путь для Корнилова.

В апреле 1918 года меньшевистская газета «Вперед» открыто солидаризировалась с «левыми коммунистами», протестующими против укрепления трудовой дисциплины на предприятиях, не подвергнувшихся национализации: «Чуждая с самого начала истинно пролетарского характера политика Советской власти в последнее время все более открыто вступает на путь соглашения с буржуазией и принимает явно антирабочий характер… Эта политика грозит лишить пролетариат его основных завоеваний в экономической области и сделать его жертвой безграничной эксплуатации со стороны буржуазии».

Меньшевики встретили в штыки объявление новой экономической политики, расценив эту совершенно своевременную и прагматическую меру как капитуляцию перед буржуазией. Поэтому ничего удивительного в левацких загибах социал-демократа Бухарина нет и быть не может (как и в социал-демократических загибах в политическом поведении «левых», о чём речь ещё зайдёт).

Но отчего же в социал-демократии столь сильна левизна? Для ответа стоит обратиться к истокам этого движения. В принципе, на первых порах социал-демократы были еще более ортодоксальными марксистами, чем революционеры-коммунисты. Так, они считали, вслед за Марксом, что социалистическая революция может быть только всемирной. Она свершится лишь тогда, когда во всех странах мира капитализм пройдет период длительного развития, исчерпает себя и на смену ему закономерно придет социализм. В этом была вся соль полемики меньшевиков с большевиками в 1917 году. Придя к власти в одной, отдельно взятой стране, большевики были вынуждены обособиться от всего мира («мировой пролетариат» на выручку, естественно, не пришел) и волей-неволей взяться за укрепление государства. А это уже совсем не по Марксу. По нему, и государства должны сближаться (ввиду интернационализации капитала), да и само государство — отмирать. А тут непорядок, к тому же усиление государства неизбежно совпадает с усилением патриотизма, тогда как нациям ведь тоже «нужно» отмирать.

Поэтому меньшевики и занимали столь подчеркнутую антигосударственную и антинациональную позицию. И зарубежная социал-демократия всегда тоже стремилась размыть государственные границы. Даже социал-демократический ура-патриотизм времён Первой мировой, раздувающий воинственные настроения, был обусловлен надеждами эсдеков на то, что война радикально изменит геополитическое лицо Европы и мира, приведет к гибели грандиозных континентальных империй (России, Германии и Австро-Венгрии), вызовет колоссальную подвижку границ. А там недалеко и до «Соединенных Штатов Европы». Между прочим, нынешние социал-демократы стоят в авангарде продвижения к Единой Европе, стирающей прежние государственные границы и национальные различия.

Для ослабления государства очень подходят различные социальные эксперименты. Поэтому социал-демократы в ряде случаев и выступают гораздо более радикально, чем коммунисты. Последние же были обеспокоены проблемой противостояния враждебным странам Запада, что требовало большего прагматизма и ответственности. Впрочем, многие коммунистические эксперименты затмевали эксперименты социал-демократов. Тут уже «виноват» марксизм, у которого эсдеки и коммунисты брали на вооружение разные «моменты». Социал-демократов больше привлекало ослабление государства, коммунистов — искоренение любых проявлений частной собственности.

Однако, увлекшись экскурсом в политологию, я чуть не забыл про Бухарина. А его забывать нельзя, он фигура важная, претендующая на соперничество с самим Сталиным. С ним «Бухарчик» был намерен сражаться до конца. По данным Николаевского, во время своего заграничного вояжа он встречался с Ф. Езерской, некогда бывшей секретарем Розы Люксембург. Она сделала ему предложение остаться за границей с тем, чтобы выпускать «правую газету», направленную против Сталина и сталинистов. Однако Бухарин отказался, заявив, что не считает положение безвыходным, так как в Политбюро Сталин ещё не имеет большинства (!). Действительно, требование Вышинского на процессе Зиновьева и Каменева привлечь к ответственности еще и Бухарина с Рыковым было отклонено в Политбюро во время заседаний августа-сентября 1936 года. По мнению таких историков, как С. Коэн и А. Авторханов, его спасли Орджоникидзе, Косиор, Чубарь, Постышев и Я. Э. Рудзутак, занявшие «либеральную» позицию (чуть позже они отвернутся от «любимца партии», о чем разговор пойдет ниже).

Однако Бухарин надеялся не только на поддержку коллег-партийцев. В качестве одного из орудий будущих антисталинских боев Бухарин намеревался использовать масонство, к которому имел некоторое отношение и которое в 30-е годы было настроено враждебно как в отношении Сталина, так и в отношении Гитлера. Н. Берберова приводит рассказ знаменитой масонки Е. Д. Кусковой про выступление Бухарина перед общественностью в Праге. Тогда он делал вполне заметные масонские жесты. Не будем торопиться с зачислением «Бухарчика» во франкмасоны. Однако не пройдем и мимо одного интересного документа, только недавно открытого отечественными историками. Речь идет о письме эмигранта-масона Б. А. Бахметьева Кусковой (от 29 марта 1929 года). В нем он возлагает надежды на приход к власти в СССР лидеров «правого уклона». Это должно было стать началом конца большевистской России: «У правого уклона нет вождей, чего и не требуется: нужно лишь, чтобы история покончила со Сталиным, как с последним оплотом твёрдокаменности… Внутри русского тела будут нарастать и откристаллизовываться те группировки и бытовые отношения, которые в известный момент властно потребуют перемены правящей верхушки и создадут исторические связи и исторические личности, которым суждено будет внешне положить конец большевистскому периоду и открыть будущий» (Щагин Э. М. Документы истории «революции сверху». Документ № 5. Из письма Б. А. Бахметьева Е. Д. Кусковой).

Кстати, как все это перекликается с событиями времен перестройки! Пришедший к власти «ненастоящий вождь» Горбачев, восхищавшийся социал-демократией, идеализирующий Бухарина, всего лишь открыл шлагбаум для сил, навязавших стране прозападный капитализм.

«Правым» были готовы помочь многие. Но, пожалуй, самая прочная опора у Бухарина, Рыкова и Томского была в органах государственной безопасности. К ним примыкал всесильный нарком внутренних дел Ягода, который формально возглавил органы в 1934-м, после смерти В. Р. Менжинского, а фактически был их шефом с 1926 года.

Ягоду давно уже принято считать верным сталинским сатрапом, который на определенном моменте перестал устраивать «тирана». Но ряд данных свидетельствует об обратном. Ягода вовсе не был таким уж подхалимом, во всем поддакивающим Сталину и высшему партийному руководству. Довольно часто он противопоставлял себя партийным верхам, проявляя качества ведомственного вотчинника, имеющего свои «хозяйственные» интересы. А какие интересы могут быть у вотчинника, если он стоит во главе тайной полиции? Понятно какие — стремиться всячески усилить свою власть над свободой и жизнью людей. Что Ягода и старался делать, иногда пытаясь обходить Сталина и Политбюро. Причём ведомственный сепаратизм стал проявляться у него ещё с начала 20-х годов.

«В 1922 году столкнулись между собой нарком юстиции Курский, Прокурор республики Крыленко и управделами ГПУ Ягода, — пишет Е. А. Прудникова. — Речь шла о внесудебных приговорах ГПУ по делам собственных сотрудников. По-простому говоря, первые двое считали, что чекистов, совершивших должностное преступление, следует судить на общих основаниях, а Ягода отстаивал право структуры самой наказывать своих преступников. Конфликт выплеснулся наверх, в форме письма Сталину, последующие десять лет его решали, да так толком и не решили… В 1931 году, в порядке оздоровления кадров, первым заместителем председателя ОГПУ Менжинского был назначен старый большевик И. А. Акулов, „профсоюзник“, до того зам. наркома РКИ — в общем, „варяг“, из партийцев. И вот какую историю рассказал бывший чекист Михаил Шрейдер: „Характерной для различия позиций, занимаемых Ягодой и Акуловым, была оценка вскрытого мною летом 1932 года дела о массовом хищении спирта на Казанском пороховом заводе (я был тогда начальником экономического отдела ГПУ Татарии). По делу проходило 39 работников ГПУ Татарии. Акулов, поддерживаемый Менжинским, настаивал, чтобы всех участников хищений и взяточников, состоявших на службе в органах, судили по всей строгости на общих основаниях. Ягода же считал, что это будет позором для органов, а потому всех этих преступников надо тихо, без шума снять с работы и отправить служить куда-нибудь на периферию, в частности в лагеря…“ Акулова вскоре из органов выдавили, Менжинский умер, и Ягода стал начальником политической полиции СССР» («Хрущёв. Творцы террора»).

А вот ещё один, ярчайший пример. 8 мая ЦК и СНК приняли постановление «О прекращении массовых выселений крестьян» (его подписали Сталин и Молотов). «Однако руководство ОГПУ его игнорировало, и потому только спустя год и пять месяцев была подписана Ягодой секретная Инструкция, адресованная всем партийно-советским работникам и всем органам ОГПУ, суда и прокуратуры от 27 октября 1934 года, — пишет С. Кузьмин. — Г. Г. Ягода добился оставления за собой права производить аресты без санкций прокуроров в отношении лиц, обвиняемых в террористических актах, взрывах, поджогах, шпионаже, нарушении границы, политическом бандитизме, а также — членов антипартийных группировок» («Лагерники»).

9 августа 1934 года Наркомвнудел разослал на места телеграмму, в которых приказал создать при каждом концлагере суд НКВД. В телеграмме запрещалось обжаловать приговоры этих судов и требовалось согласовывать данные приговоры лишь с краевыми прокурорами и судьями. Политбюро и сам Сталин были в шоке от подобного сепаратного мероприятия, но это вовсе не привело к падению «верного сталинского сатрапа». С ним был заключен компромисс (внимание — именно компромисс!) — лагерные суды оставались, но им давали право кассационного обжалования.

Сталин понимал, что органы слишком уж зарываются, раскручивая маховик репрессий. В сентябре 1934 года он инициировал создание комиссии в составе Кагановича, Куйбышева и И. А. Акулова (Прокурора СССР). Ее целью была проверка «органов» — на основании жалоб в ЦК. Жалобы касались дела о «вредительстве» в Наркомате земледелия (1933 год), по которому репрессировали около сотни ответственных работников. Комиссия выявила серьезнейшие нарушения, допущенные в ходе расследования этого и других дел. Сталин вообще хотел назначить Акулова главой тайной полиции вместо Ягоды, но тот упорно не хотел выпускать такой пост из своих рук. Довольно странно, если считать Сталина всесильным диктатором, а самого Ягоду бесхребетным подхалимом. Ведь если верить нашим сталиноборцам, решение Сталина было законом, неукоснительно исполнявшимся.

В том же самом году были выявлены серьезнейшие нарушения законности со стороны ГПУ Таджикистана. Его местное руководство, во главе с Солоницыным, развернуло репрессии против ответственных работников. Только в 1933 году их было арестовано 662 человека. При этом первый секретарь ЦК Компартии Таджикистана Гусейнов был во всем согласен с действиями «органов». Узнав о репрессиях, Сталин вызвал руководство республики и Солоницына в Москву «на ковер». Бывший тогда членом ЦК КПТ и наркомом земледелия республики М. Урухонджаев так передает состоявшийся разговор между Сталиным и руководителем ГПУ Таджикистана:

«Сталин задаёт вопрос Солоницыну:

— Товарищ Солоницын, сколько человек Вы арестовали?

Он ответил:

— Пока 662. Пока.

— А где у вас было вооружённое восстание? — Сталин задаёт такой вопрос.

— Товарищ Сталин, вооружённого восстания в Таджикистане нигде не было, — отвечает Солоницын.

Потом Сталин опять спрашивает:

— А при наличии вооруженного восстания столько руководящих работников не арестуете же?

Солоницын говорит:

— Это наша ошибка».

После беседы было принято решение отозвать Солоницына и провести тщательную проверку ситуации, сложившейся в республике.

Ягода, «железный Генрих», показывал себя ведомственным сепаратистом и в вопросах, не связанных напрямую с госбезопасностью. Например, постановлением СНК от 8 сентября 1935 года на него была возложена ответственность за строительство силами заключённых Московского Северного городского канала и реконструкцию акватории и набережных реки Яузы. Не желая тратить на эти проекты труд «своих» заключенных, Ягода от выполнения этих обязанностей отказался.

Итак, перед нами не сатрап, но фигура вполне самостоятельная, которая не могла не иметь собственных политических взглядов. Она их и имела. Ягода симпатизировал лидерам «правого уклона». Об этом свидетельствовал сам Бухарин во время своих тайных переговоров с Каменевым летом 1928 года. Выше уже говорилось о том, что тогда «Бухарчик» искал опору в противостоянии со Сталиным и не побрезговал пойти на контакт со вчера еще столь ненавистными «левыми». Мало кто сомневается в факте проведения этих переговоров, а также в подлинности текста беседы, который содержится в Государственном архиве РФ. Так вот, убеждая Каменева в необходимости сотрудничества, Бухарин заявил: «Ягода и Трилиссер (заместитель председателя ОГПУ. — А. Е.) с нами».

Но, может быть, «любимец партии» приврал Каменеву, надеясь вызвать у него прилив оптимизма — дескать, даже и органы с оппозицией? Очень может быть, с него станется. Но слова Бухарина — далеко не единственный аргумент.

О «правом уклоне» Ягоды в 1929 году открыто заявил второй заместитель Менжинского Трилиссер. Он, конечно, тоже мог приврать (нравы в ЧК были далеки от монастырских), но в любом случае этот деятель исходил из факта тесных деловых и дружеских контактов Ягоды с лидерами «правых». Зампред ОГПУ входил в состав Московского комитета ВКП(б), возглавляемого бухаринцем Н. А. Углановым. На партучете он состоял в Сокольнической районной парторганизации, чьим секретарем был Гибер — также сторонник Бухарина. Ягода частенько пьянствовал с Рыковым и Углановым, и это тоже наводит на некоторые мысли. Ясно, что такой опытный карьерист, как Трилиссер, не мог основывать свое публичное обвинение на голом месте, нужны были какие-то основания.

Когда, опасаясь репрессий, застрелился Томский (1936 год), он оставил предсмертное письмо. В нём бывший профбосс сообщал о наличии второго письма, в котором содержатся факты о его «великих провинностях перед партией». Это письмо не сохранилось, но сын Томского Юрий рассказал, как он, вместе с братом Виктором и заместителем отца Броном, нашел письмо в личном сейфе застрелившегося. Они передали его Н. Ежову, бывшему тогда председателем Комитета партийного контроля. Тот прочел письмо и восхитился. Сохранилась запись телефонного разговора Ежова со Сталиным по поводу этого письма. Ежов сообщает о самом факте обвинений Томского в адрес наркома внутренних дел. Это не отчет о фальсификации, а описание действительно имевшего место быть факта. Очевидно, что письмо Томского как раз и содержало эти обвинения. Томский признавался и в своей вине перед партией, причисляя к своим соучастникам Ягоду.

Получается, что третий московский процесс 1938 года, объединяя на скамье подсудимых Бухарина, Рыкова и Ягоду, имел в виду реальные факты. Бухарин был весомой фигурой, опирающейся на поддержку шефа тайной полиции.

Здесь я снова немножечко коснусь «загадки убийства Кирова» — повод к тому имеется. Если до сих пор нет достаточных фактов, чтобы определить с точностью самого заказчика этого политического убийства, то можно с полным основанием говорить о вовлеченности в него руководства НКВД. Иначе как объяснить факт того, что убийцу Кирова Николаева пропустили в Смольный при полном попустительстве чекистской охраны? Весь вопрос только в том, кто и зачем это руководство туда вовлекал. Версия о том, что органами полностью командовал диктатор Сталин, очень сомнительна. Как видно из приведенных выше фактов, Ягода вовсе не был послушной марионеткой в руках вождя. А если признать, что он был участником буха-ринской группы, то уместно возложить ответственность за убийство Кирова именно на эту группу.

У бухаринцев были все оснований желать смерти «Мироныча». Самое время вспомнить, что именно он был наиболее ярым критиком «правых» на XVII съезде. Очевидно, что Киров хотел серьезно увеличить свой политический капитал на критике «правых» и отвлечь партию от борьбы с региональным местничеством, переключив внимание на «врагов». В качестве таковых могли быть выбраны либо «левые» (троцкисты, зиновьевцы), либо «правые». Трогать первых Кирову не было никакого резона. Даже если не брать в расчет его возможные связи с Троцким, все равно надо учесть наличие в окружении ленинградского босса множества «раскаявшихся» зиновьевцев, которых он не хотел чистить, несмотря на требования Сталина. Ленинград некогда был вотчиной Зиновьева, и наезд на левых вызвал бы нездоровый интерес к нынешнему его владыке — Кирову. Характерно, что, критикуя «правых» обозников, Киров ни словом не обмолвился о «левых».

Мишенью были выбраны «правые», но и у тех оказались свои стрелки. Теперь мишенью стал уже сам Киров. И благоприятные, для «правых», последствия его убийства не замедлили появиться. С декабря 1934 года прекращается любая критика правого уклона. Пальба (в том числе и свинцом) ведется теперь по «левым» — троцкистам и зиновьевцам. Бухарин снова оказывается на коне — отныне не его критикуют, а он обрушивается на своих оппонентов слева.

Вообще, в 1934 году, ещё до убийства Кирова, Бухарин переживает новый взлёт своей карьеры, не такой, правда, впечатляющий как после Октябрьского переворота. Он редактирует газету «Известия», превращая ее в интереснейшую, охотно читаемую газету, сильно отличающуюся от скучноватого, казенного официоза — «Правды». Основной упор газета делает на «гуманизм» и «антифашизм». Бухарин активно включается в процесс написания новой конституции. Явно не обошлось без его влияния и создание концепции антифашистского народного фронта, объединяющего коммунистов и социал-демократов.

Вернувшись в сферу идеологии после длительной опалы, Бухарин делает заявку на то, чтобы вернуть себе позиции главного теоретика. Так, в мае 1934 года в «Известиях» была опубликована его статья «Экономика советской страны». Внешне она была выдержана в духе лоялизма, но внутри нее скрывались разные подводные камни. Внимательно присмотревшись, в статье можно углядеть завуалированную критику сталинской коллективизации и индустриализации. Вот, например, вполне откровенное наблюдение: «Процент накопляемой части оказался крайне высок (и оттого так велико „напряжение“), перераспределение производительных сил шло за счет других отраслей (в том числе и сельского хозяйства), соотношение между производством и потреблением развивалось в сторону решительного перевеса первого».

При этом Бухарин назвал коллективизацию «аграрной революцией», явно указывая на ее излишний радикализм.

Тогда бывшего «любимца» партии подвергли решительной критике. Особенно в ней усердствовал А. И. Стецкий, бывший ученик «уклониста». Он весьма точно подметил, что Бухарин пытается оправдать свои прежние ошибки. По этому поводу А. В. Шубин пишет: «В целом Стецкий, хорошо знавший Бухарина, ясно выразил вероятную тактику последнего: вернуть себе статус официального теоретика, создать более творческий теоретический и терминологический „аппарат“ и с его помощью пересмотреть официальные догмы и взгляд на события последних лет. Такой идеологический „подкоп“ может изменить партийную стратегию и режим» («Вожди и заговорщики»).

Однако, несмотря на шквал критики, Бухарин продолжал оставаться на передовой идеологического фронта. И убийство Кирова только укрепило его позиции. Все пошло путем, хотя на первых порах Бухарин очень сильно перепугался. По свидетельству И. Эренбурга, узнав об убийстве Кирова, этот интеллигент-истерик промямлил: «Вы понимаете, что это значит? Ведь теперь он сможет сделать с нами все, что захочет. И будет прав». Он — это, понятное дело, Сталин. А вот что значит — «и будет прав»? Значит, все-таки есть за что трогать? По всей видимости, Бухарин, узнав о том, что Кирова устранили, ужаснулся содеянного. Одно дело замышлять убийство вообще, в кругу соратников по оппозиции, принимая «политическое» решение и оставляя практическое воплощение на Ягоду с его головорезами. И совсем другое — узнать о реальном факте убийства, о теплой крови, пролившейся в коридоре Смольного. Тут сердечко рафинированного интеллигента может и дрогнуть: «А вдруг поймают, это какой ужас-то? Ох, и зачем я туда влез?» Но все обошлось, Сталин поверил в «левый» след, точнее, сделал вид, что поверил. В принципе, убийство влиятельного регионала Кирова было ему на руку. А ввязываться в острую конфронтацию с «правыми» (особенно со всемогущим Ягодой) он не хотел — до поры до времени. Ему представлялось более важным ударить по «левым» — зиновьевцам и троцкистам, которые продолжали бредить «мировой революцией». И по «левым» ударили — причем знатно. А в первых рядах борцов с троцкизмом стоял Бухарин, развернувший в «Известиях» настоящую охоту на «троцкистско-зиновьевских ведьм».

Вообще надо отметить, что слезливость и сентиментальность сочетались в Бухарине с какой-то инфантильной, «детской» жестокостью. Сам он, мягкотелый интеллигент и кабинетный теоретик, на роль палача и террориста не годился, но мог призывать к осуществлению различных кровавых и жестоких мероприятий. Ещё в 1918 году Бухарин был не прочь арестовать Ленина вместе с левыми эсерами. В том же году «любимец партии» написал: «Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Это что касается массового террора, но были у Бухарина и задумки по поводу террора индивидуального. Так, швейцарский коммунист Ж. Эмбер-Дро, занимавший антисталинские позиции, рассказывал, что в 1928 году Бухарин доверительно сказал ему о своей готовности пойти на блок с «левыми» оппозиционерами и использовать против Сталина методы личного террора. Примерно тогда же подвыпивший Томский пообещал Сталину, что «скоро наши рабочие будут в вас стрелять».

«Сталиноведы», собаку съевшие на разоблачении «тоталитаризма», обычно не принимают всерьез эти и другие закидоны Бухарина. Дескать, ну что с него взять — яркая, эмоциональная личность, эксцентрик… Интеллигенция! Ну, пошутил человек, с кем не бывает. Ничего себе шуточки! Сталину эти господа не прощают и малейшего капризного высказывания. Мне же представляется, что Бухарин представлял собой самый отвратительный тип убийцы, который не убивает сам, не идет на риск, но подталкивает к этому других.

Кстати, об интеллигентах. Бухарин, с его страстью к теоретизированию и неуемным красноречием, был кумиром довольно-таки значительной части творческой интеллигенции. Как известно, среди этой прослойки всегда очень сильны оппозиционные настроения, особенно по отношению к тем правителям, которые укрепляют государство и отстаивают ценности патриотизма. На Первом съезде советских писателей (1934 год) его участники устроили Бухарину громовую овацию (в отличие от делегатов съезда партийного). Возможно, некоторые из них знали о том, что Бухарин разделяет мнение А. М. Горького о необходимости создания в СССР второй партии, состоящей из представителей интеллигенции (на худой конец Горький готов был удовлетвориться неким «Союзом беспартийных»). По сообщению Николаевского, Бухарин считал, что «какая-то вторая партия необходима».

Горький, который в первые годы Советской власти критиковал большевиков именно с социал-демократических позиций, тоже очень много распространялся о гуманизме. И так же, как Бухарин, он был не прочь порассуждать о «национальной отсталости» России. Оба они, как русофобы, стоили друг друга. «Буревестник» сравнивал русскую историю с «тараканьими бегами», Бухарин писал о «стране Обломовых». Оба ненавидели русское крестьянство. Не кому-нибудь, а именно Бухарину «великий гуманист» писал в июле 1925 года: «Надо бы, дорогой товарищ, Вам или Троцкому указать писателям-рабочим на тот факт, что рядом с их работой уже возникает работа писателей-крестьян и что здесь возможен, — даже, пожалуй, неизбежен конфликт двух „направлений“. Всякая „цензура“ тут была бы лишь вредна, и лишь заострила бы идеологию мужикопоклонства и деревнелюбов (слова-то какие! — А. Е.), но критика — и нещадная — этой идеологии должна быть дана теперь же. Талантливый, трогательный плач Есенина о деревенском рае — не та лирика, которой требует время и его задачи, огромность которых невообразима… Город и деревня должны встать — лоб в лоб».

Но как же так? Все мы привыкли считать Бухарина образца 20-х годов защитником крестьянских интересов, грудью вставшего против «сталинской коллективизации». А тут сам неистовый «Буревестник» призывает его сталкивать лбами город и деревню. Да ещё и с Троцким сравнивает — дескать, оба неплохо справились бы с антикрестьянской писаниной.

Горький знал, кому писать. На самом деле Бухарин был всей душой за искоренение «кулака». В октябре 1927 года он заявил: «Теперь вместе с середняком и опираясь на бедноту, на возрожденное хозяйство и политические силы Союза и партии, можно и нужно перейти к более форсированному наступлению на капиталистические элементы, в первую очередь на кулачество». Но когда зимой 1927–1928 года Сталин пошел на чрезвычайные меры с целью выбить хлеб из крестьян, прекраснодушный интеллигент Бухарин испугался, что «темный мужик» разорвет Советскую власть на клочки. С этого самого испуга он и создал свою замечательную экономическую теорию, которой столь восхищались в эпоху перестройки.

Бухарин не верил в российского крестьянина и считал, что его можно кооперировать только лет через десять-двадцать. Только тогда простейшие формы кооперации (потребительская, кредитная и т. д.) дорастут до высшего типа — производственного кооператива. Возникнут крупные крестьянские хозяйства, способные эксплуатировать новейшую технику. А промышленность, по Бухарину, должна была соответствовать этим черепашьим темпам и развиваться медленно, ожидая, пока село потихоньку разбогатеет и окажется в состоянии покупать промышленные товары. По сути, это было неверие в Россию и русский народ, в их творческие силы. Либеральная, «нэповская» программа Бухарина вырастала из его русофобии. И в данном плане он был един с Троцким и Зиновьевым, которые тоже не верили в «дикую, варварскую» Россию, всецело полагаясь на революционную помощь западного пролетариата.

В общем, как отмечалось выше, программа Бухарина вполне подошла бы России, если бы только она находилась где-нибудь на Луне и нам не угрожала бы возможность агрессии. А пойди в конце 20-х годов партия за Бухариным, и нас просто-напросто задавил бы какой-нибудь предприимчивый агрессор. Уж он не стал бы ждать.

Сталин, в отличие от Бухарина, подходил к данному вопросу как патриот и прагматик. Он понял, что надо срочно создавать производственные кооперативы (колхозы) и форсировать развитие индустрии. Другое дело, что поставленные перед страной верные цели он достигал слишком уж крутыми средствами. Впрочем, снова обращу внимание на то, что ответственность за это несет не только Сталин.

Горький, как уже понятно, был о Бухарине очень высокого мнения. Между ними поддерживались весьма теплые отношения, которые сложились еще в 1922 году — в то время Бухарин лечился в Германии. Именно Бухарин встречал Горького, когда тот возвращался из-за границы. Горький при каждом удобном случае оказывал «Бухарчику» протекцию. После поражения лидеров «правого уклона» Горький пытался убедить Сталина вернуть их на прежние посты. Для этого он выбрал довольно хитрую тактику, устраивая на своей квартире якобы случайные встречи Сталина и «правых». Таким образом, он хотел смягчить генсека.

Горький настаивал на том, чтобы Бухарин представлял СССР на Международном антифашистском конгрессе в 1932 году. Двумя годами позже Алексей Максимович упрашивал Политбюро поручить Бухарину приветствовать съезд писателей от имени партии.

Вообще Горький был очень большого мнения о лидерах оппозиции. И. М. Тройский, бывший редактором «Известий», приводит в своих воспоминаниях такие слова «Буревестника»: «…Я считаю, что Каменев, Бухарин, Рыков и другие представители оппозиции более образованный народ, теоретически более подготовленный, более подкованный, более культурный, обладает большими знаниями». К Сталину же его отношение было скептическим: «…практик, организатор, человек волевой, но у него нет ни знаний, ни теоретической подготовки, которыми те (лидеры оппозиции. — А. Е.) обладают, ни той культуры, которую те имеют». «Алексей Максимович… говорил, — вспоминает Гронский, — что Сталин, по-видимому, очень много читает Ленина, но едва ли он читал что-либо другое, изучал что-либо основательно…»

Очень неплохо ладил престарелый «Буревестник» с «железным наркомом» Ягодой (они подружились еще до революции, в Нижнем Новгороде). Интересно прочитать их переписку, в которой главный чекист пытается подняться до вершин поэтического пафоса, а Горький ему всячески сочувствует. Два ценителя прекрасного любили уединяться в угловой комнате горьковского особняка в Москве, где подолгу беседовали. О чем? О литературе? А может, не только о ней?

Горький и Ягода оставили после себя обширную переписку. Из нее явствует, что отношения между ними можно смело считать дружескими. Исследователь взаимоотношений между Горьким и советскими властями А. Ваксберг так характеризует письма к нему Ягоды: «…Он раскрывал свою душу в таких выражениях, которые и впрямь позволительны лишь интимному другу» («Гибель Буревестника»). Письма «великого пролетарского писателя» к «железному наркому» также наводят на эту мысль. Вот отрывок из одного такого горьковского письма, датированного 20 ноября 1932 года: «Я бы тоже с наслаждением побеседовал с Вами, мой дорогой землячок, посидел бы часа два в угловой комнате на Никитской. Комплименты говорить я не намерен, а скажу нечто от души: хотя Вы иногда вздыхаете: „Ох, устал!“… на самом же деле Вы человек наименее уставший, чем многие другие, и неистощимость энергии Вашей — изумительна, работу ведете Вы грандиозную».

В 1934 году Горький устроил Ягоде грандиозный, выражаясь по-современному, пиар. Он организовал вылазку огромной писательской оравы на Беломоро-Балтийский канал. Там Ягоду всемерно восхваляли, славя за перековку десятков тысяч заключенных. После исторической «прогулки» Горьким и его сотрудниками был выпущен красочно оформленный альбом, в котором фотография главного чекиста находилась аккурат сразу же за фотографией Сталина. Тем самым «тонко» намекал ось на то, кто должен быть в доме хозяином. Или же, по крайней мере, стоять на втором месте в государстве. По итогам «прогулки» вышла книга, в которой Горький написал: «К недостаткам книги, вероятно, будет причислен и тот факт, что в ней слишком мало сказано о работе 37 чекистов и о Генрихе Ягоде».

В известном смысле Горький и Ягода являлись родственниками. Приемный сын Алексея Максимовича, 3. Пешков, был братом еще одного великого «гуманиста» — Свердлова, чья племянница была замужем за Ягодой. Правда, по стопам своего выдающегося брата-цареубийцы Зиновий не пошел, он стал советником колчаковского правительства. Позже Зиновий служил офицером во французском Иностранном легионе и вступил в масонскую ложу. Такие вот любопытные связи…

К слову, Ягода в свое время тоже пытался сделать ставку на писательские организации. Так, он весьма активно поддерживал Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП), которой заправлял его родственник, упертый левак, «литературный гангстер» Л. Авербах. Любопытно, что Горький пытался взять под защиту эту организацию, когда Сталин ее распускал. Довольно странно. Ведь тем самым Сталин вроде бы расчищал место для самого Горького и для новой организации — Союза писателей, который создавался явно под «Буревестника». Очевидно, Горький опасался, что в Союзе его ототрут от реального руководства, оставив в качестве декоративной фигуры. А РАПП, патронируемый любезным другом и «землячком» Ягодой, был более надежным резервом. С Авербухом и его леваками было надёжнее, чем с государственниками-сталинистами типа А. А. Фадеева.

Любопытные совпадения, не правда ли? И Бухарин, и Ягода крутятся вокруг патриарха отечественной интеллигенции, певца социалистического реализма. А он им всячески помогает, причем помогает политически. Вот и ещё одна ниточка, позволяющая «пришить» этих двух пламенных большевиков к «правому» антисталинскому блоку, чьи границы раскинулись от НКВД до Союза писателей. Очевидно, многим творческим людям, в чьем кругу, кстати, очень любил вращаться Ягода, планировалось поручить ту роль, которую играли их коллеги в событиях «Пражской весны» и горбачевской шестилетки.

Но, конечно, главную ставку социал-демократы делали на «вторую партию», которая должна была объединить интеллигентов. По сути, ее основа уже была создана. Здесь имеется в виду малоизвестная историкам, но вполне легальная Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству (ВАРНИТСО). Этой сугубо интеллигентской организации покровительствовал Горький. Она бы и превратилась в столь желанную для «правых» вторую партию. Планировалось поставить во главе ее самого «Буревестника» и академика Н. И. Павлова. В руководство партии также намечалось включить известного ученого и философа В. И. Вернадского, некогда бывшего членом ЦК партии кадетов.

Тайные дневники Вернадского, опубликованные лишь в период перестройки, свидетельствуют о том, что он был ярым противником Сталина и знал об оппозиционной деятельности Ягоды. В дневниках упоминается некая «случайная неудача овладения властью людьми ГПУ — Ягоды». Опять совпадение! Как интересно…

К счастью, Сталин, понимавший всю губительность социал-демократии, не согласился с планами создания второй партии.

В 1936 году «правая» группировка была существенно ослаблена. В июне умер Горький, в августе покончил жизнь самоубийством Томский. А в сентябре партийно-государственное руководство снимает с поста наркомвнудела могущественного Ягоду. Он, правда, занимает важный пост наркома связи (наркомат был приравнен к оборонному). Но прежним наркомом был единомышленник Ягоды Рыков, который теперь остался не у дел. Отныне правые превращаются в самую слабую группировку. Из всех фракций, проигравших Сталину, она первой сгорела в испепеляющем огне «Большого террора».