В 1914 году центр тяжести мировой войны лежал на Западном фронте, а в 1915 году он переместился на Восточный фронт, чтобы в 1916 году снова передвинуться обратно во Францию.

Хотя Антанта растратила часть своих сил в Салониках и Месопотамии, увеличивавшийся прилив новых армий в Англии и рост производства в ней же огнеприпасов обещал дать необходимую мощь для производства новой попытки в еще более широком масштабе, чем раньше, чтобы покончить наконец с позиционным окостенением. Были приняты меры, чтобы своевременно пополнять эти новые дивизии. К концу 1915 года британские части во Франции достигли, благодаря появлению на фронте «армии Китченера» и территориальных дивизий, 36 дивизий. Хотя от принципа добровольности при зачислении на военную службу еще не совсем отказались, система эта была упорядочена, а рамки ее раздвинуты, захватив большинство нации. План этот, проводимый с октября 1915 года при неорганизованном руководстве лорда Дерби, имел целью примирить требования армии с потребностями индустрии, призывая людей группами, по мере того как в них являлась нужда.

Но приток не был так силен, чтобы позволить сохранить принцип постепенности, и в январе 1916 года добровольческая система (едва ли ее вообще можно назвать системой) была заменена воинской повинностью.

К концу 1915 года первая серьезная попытка добиться единства среди союзников была сделана на совещании командований французской, британской, бельгийской и итальянской армий с приглашением представителей от России и Японии. Совещание состоялось 5 декабря в штабе Жоффра. В принципе остановились на одновременном общем наступлении в 1916 году, проводимым Францией, Британией, Россией и Италией. Учитывая слабую подготовленность британских войск, решено было дать им время для «сколачивания». России также надо было время на подготовку, поэтому наступление не могло начаться раньше лета 1916 года, хотя надеялись рядом подготовительных атак заранее ослабить противника. Но уже в январе и Жоффр, и Фош дали ясно понять Хейгу, что придется ему одному выполнять эту подготовительную работу и что они не собираются предпринимать наступления, пока он это не сделает.

Но французам, хотя и косвенно, пришлось заняться ослаблением противника. Фалькенгайн решил провести долго лелеемый план наступления на западе, но с известными ограничениями. Всегда являясь сторонником стратегии измора, он начал проводить этот принцип и в тактике, нанося систематические удары, причем каждый удар имел ограниченную цель. В докладной записке, написанной в декабре 1915 года и дающей общую оценку обстановки, он утверждал, что Англия является наиболее серьезным неприятелем среди союза противников.

«Повторяется история английских войн против Нидерландов, Испании, Франции и Наполеона. Германия не может ждать пощады от этого врага, пока у него не померкла малейшая надежда добиться поставленной цели. Все же Англия и ее армия, защищенные морем, недосягаемы для Германии, а сектор фронта во Франции, занятый британцами, не годится для наступательных операций. С точки зрения наших чувств по отношению к нашему главному врагу, это, конечно, печально. Однако это можно перенести, если мы поймем, что для Англии кампания на континенте… в конце концов является второстепенным делом. Основное оружие на континенте – французская, русская и итальянская армии».

Фалькенгайн считал Россию парализованной, а военную мощь Италии слишком малой, чтобы произвести серьезные сдвиги в обстановке.

«Остается только Франция. Но Франция дошла почти до предела своих военных усилий. Если удастся дать ясно понять ее народу, что в военном смысле ему больше не на что надеяться, то конец станет близким и из рук Англии будет выбит ее лучший меч».

Фалькенгайн добавлял, что широкий прорыв не нужен. Вместо того Германия должна поставить себе целью заставить Францию истечь кровью, выбрав для своих атак такой пункт, ради удержания которого французское командование вынуждено будет бросить в бой последнего солдатам

Такими целями являлись либо Бельфор, либо Верден. Остановились на Вердене, так как последний угрожал главным коммуникациям германцев и представлял собой выступ, нелепо скучивая обороняющихся. Наконец, Верден выбрали по соображениям морального порядка, так как потеря только недавно обновленной крепости была бы тяжелым ударом для Франции. Кроме того, Верден был на западе древними вратами, через которые прошли германские орды, чтобы напасть на галлов. Это напоминает страсть германцев называть свои позиции или даже окопы именами героев Нибелунгов – Зигфрид, Брунгильда и т. д. Эти предрассудки еще ярче сказались в выборе кайзером для руководства германскими армиями второго Мольтке, а также в первоначальном размещении главной квартиры – в той же гостинице и в том же городе (Кобленц), где стоял немецкий штаб в 1870 году.

Основа тактического плана действий под Верденом заключалась в серии наступлений с ограниченной целью, которые заставили бы французов подбрасывать свои резервы в мясорубку германской артиллерии. А каждое из этих наступлений должно было в свою очередь защищаться от потерь короткой, но мощной артиллерийской подготовкой. Благодаря этому можно было надеяться захватить цель и укрепиться раньше, чем противнику удастся подтянуть свои резервы для контратаки.

Разведывательный отдел французского Главного штаба рано стал давать тревожные предупреждения о подготовке германцев, однако оперативный отдел слишком был поглощен своими наступательными планами, и предупреждения эти пропускал мимо ушей. Быстрое же падение бельгийских и русских крепостей привело к общераспространенной точке зрения, что крепости вообще устарели, и Жоффр, убедив французское правительство «деклассировать» Верден как крепость, лишил его орудий и гарнизона. Форты использовались просто как укрытия, а заменившие их окопы были в недостаточном количестве и плохо оборудованы.

В 7 часов 15 минут утра 21 февраля началась германская бомбардировка на фронте протяжением в 15 миль, а в 4 часа 45 минут дня пехота пошла в наступление, хотя в первый день наступление развернулось всего лишь на фронте в 4,5 мили. С этой минуты и до 24 февраля фронт противника восточнее реки Маас дробился и смывался приливом германского наступления.

Грохот орудий у Вердена разбудил Жоффра, и он решил доверить оборону Петэну, для чего стали накапливать здесь резервы. 6 марта германцы расширили наступление, захватив им и западный берег реки Маас. Но оборона теперь окрепла; силы уравновесились, и быстрая гибель Вердена была предотвращена.

Последовало недолгое затишье. За это время союзники Франции пытались сделать все, чтобы ослабить натиск на нее. Британцы сменили 10-ю французскую армию, взяв на себя оборону фронта в Аррасе. Теперь фронт их стал непрерывным от реки Изера до реки Соммы; итальянцы провели свое пятое наступление на фронте реки Изонцо, столь же бесплодное, как и предыдущие; русские бросили свои неподготовленные части против германцев у озера Нарочь, близ Вильно, где первоначальный небольшой успех вскоре был сведен на нет контрударом противника.

Все эти усилия не помешали германцам продолжать под Верденом свое наступление измора. Наступление велось медленно, но результаты его накоплялись, и в конце концов баланс потерь определенно склонился не в пользу обороняющихся. 7 июня пал форт Во, и волна наступавших германцев подкатилась к Вердену. В то же время Конрад развил удар по флангу итальянской армии у Трентино.

Россия вновь спасла положение. Весной 1916 года она имела 130 дивизий, но количество огнеприпасов, которым дивизии эти могли располагать, было прискорбно малым. Эти 130 дивизий противостояли 46 германским и 40 австрийским дивизиям. Подготовка и реорганизация в предвидении предстоящих задач русской армии в общем наступлении союзников этого года были сорваны внезапным выступлением на сцену Вердена. Чтобы хоть как-нибудь помочь своему союзнику, Россия в марте этого года организовала длительное и дорого ей обошедшееся наступление у озера Нарочь. Когда наступление это наконец прервали, то подготовка к главному удару возобновилась.

Наступление это должно было начаться в июле, в соответствии с наступлением на Сомме, и Брусилову – командовавшему Юго-Западным фронтом – было приказано подготовить любые атаки, какие только ему удастся организовать с имевшимися в его распоряжении войсками. Атаки эти должны были отвлечь внимание противника от готовившегося решительного наступления во Франции. Но демонстрация эта была начата преждевременно – 4 июля, в ответ на просьбы Италии, чтобы Россия помешала Австрии усилить свой нажим на итальянскую армию в Трентино. Без предупреждения, так как специального сосредоточения войск не производилось, брусиловская армия двинулась против австрийских 4-й армии у Лыка и 7-й армии в Буковине. Сопротивление австрийцев было парализовано первым же ударом. В три дня Брусилов взял 200 000 пленных.

Это последнее серьезное усилие, сделанное в войне русской армии, привело к важным последствиям. Оно остановило наступление австрийцев в Италии. Оно же заставило Фалькенгайна снять войска с Западного фронта и, таким образом, отказаться от намерения произвести контрудар, по британцам, готовившим наступление на Сомме. Фалькенгайну пришлось также расстаться с надеждой продолжать дальше свое наступление измора под Верденом, так как ему нечем стало питать это наступление. Брусиловский удар убедил Румынию принять чреватое тяжелыми последствиями решение – вступить в войну на стороне Антанты. Он вызвал отставку Фалькенгайна, уход его с должности главнокомандующего и замену его Гинденбургом и Людендорфом. Последний официально именовался старшим генерал-квартирмейстером, фактически же именно он являлся руководителем Гинденбурга. Хотя вступление Румынии в войну явилось непосредственной причиной этих перемен, но скрытой причиной был тот факт, что «ограниченная» стратегия Фалькенгайна в 1915 году позволила России оправиться. А это свело на нет всю стратегию Фалькенгайна в 1916 году.

Фалькенгайн – последний пример в цепи, демонстрирующий безрассудство полумер; пример благороднейшего и интеллигентнейшего генерала, «в погоне за мелочами просматривавшего большие дела»; пример генерала, который разорил свою страну, отказавшись идти на расчетливый риск. В 1916 году он повернул на запад, чтобы осуществить свое давно лелеемое желание, причем стратегия его роковым образом слепо придерживалась канонов военной ортодоксальности. Он счел своей основной целью наиболее сильную армию противника и наиболее сильный пункт в позиции этого противника. Стратегия эта в некотором отношении достигла цели, заставив Францию подбрасывать свои резервы в «кровавую бойню» у Вердена, но не привела к решающим результатам.

Фалькенгайн отклонил предложение Конрада – сосредоточенными силами обратиться против Италии, повторив действия, опрокинувшие раньше Сербию. Конрад выдвигал тот довод, что такой удар против «наследственного врага» послужит хорошим стимулом для австро-венгерских войск. Кроме того, этот театр войны был очень удобен для достижения решительных результатов, если ударить в южном направлении от Трентино против тыла итальянских армий, втянутых в бой у Изонцо.

Успех, достигнутый сравнительно легким ударом в 1917 году у Капоретто, исторически оправдывает предложения Конрада. Но Фалькенгайн сомневался как в реалистичности, так и в ценности этого плана и не соглашался даже одолжить 9 германских дивизий, которые Конрад просил, чтобы сменить ими австрийские дивизии в Галиции. Несмотря на отказ в поддержке, Конрад продолжал упорствовать, пытаясь один осуществить свое намерение. Для этого он снял несколько своих лучших дивизий из Галиции и этим обнажил фронт, подставляя его под удары брусиловского наступления и в то же время не получая достаточных сил для проведения в жизнь своего итальянского плана.

Неясные до этого предчувствия Фалькенгайна, что Конрад не считается с его взглядами, оправдались. Масла в огонь подлил галицийский разгром. Фалькенгайн вошел с представлением в Вену, добиваясь отставки Конрада. Судьба оказалась мстительной и воздала ему тем же. Вскоре последовала и его отставка.

Брусиловское наступление продолжалось три месяца все с тем же блестящим успехом. Но для быстрого развития успеха резервов под рукой не было, и, прежде чем их удалось доставить сюда с далекого севера, германцы начали поспешно штопать дыры, кое-как сколачивая фронт. Последние усилия Брусилова легко могли привести противника к полной гибели, но они поглотили все имевшиеся резервы русских, а общие потери армий – около 1 000 000 человек – привели к фактическому развалу русских вооруженных сил.

Как ни велико было влияние брусиловского наступления на германскую стратегию, все же влияние его на ход событий под Верденом сказалось не так скоро. Но на поверхность всплыло долго лелеемое наступление на Сомме, и верденское наступление из-за нехватки питающих его резервов «постепенно замерло». Хотя германцы просчитались здесь вдвойне, не достигнув этой операцией ни моральных, ни материальных целей, они настолько истощили французскую армию, что в плане действий союзников 1916 года французы могли играть лишь незначительную роль. Вся тяжесть борьбы перекладывалась теперь на плечи британцев. Следствием этого должно было явиться ограничение как размаха, так и результатов стратегии Антанты.

1 июля после артиллерийской бомбардировки, продолжавшейся целый месяц, 4-я британская армия (армия эта недавно была создана; командующим ее был назначен Раулинсон) атаковала севернее Соммы 13 дивизиями на фронте в 15 миль, а французы – 5 дивизиями южнее этой реки, на фронте в 8 миль. Атака французов приходилась против участка, где система обороны германцев была слабее развита. Открытая подготовка этой операции и продолжительная бомбардировка исключали всякую возможность внезапности. Сопротивление германцев, слабое численно, но сильное своей организованностью, сломало атаки почти на всем фронте наступления британцев. Благодаря густым и негибким боевым порядкам – «волнам» – англичане несли ужасающие потери. Только южнее фронта британцев (Фрикур и Монтобан) атакующим удалось проникнуть в систему обороны противника и там закрепиться. Французы, встретившие меньшее сопротивление, так как их атака явилась для германцев большой неожиданностью, добились более значительных успехов.

Эта неудача сорвала первоначальный замысел быстрого проникновения к Бапом и Камбрэ. Хейг скоро перешел на тактику измора – частных наступлений, имевших целью постепенно истощать силы германцев. Отвергнув желание Жоффра, просившего вновь бросить британские войска в лоб Тьепвальским укреплениям, Хейг сначала возобновил атаку только своим правым флангом. 14 июля прорыв второй линии обороны германцев давал возможность быстро расширить и развить успех, но этим не воспользовались. С этого дня и дальше продолжалось методичное, но дорогостоящее наступление, и хотя пространственно выигрыш местности был невелик, наступление это вызывало серьезное напряжение сил германской обороны, истощая ее. К сожалению, рано начались проливные зимние дожди. Это заставило в ноябре прервать операцию. Все же нельзя переоценивать значения этой операции, так как она не помешала германцам снимать войска с запада для организации удара против Румынии.

В одном отношении Сомма явилась предвестником новой тактики борьбы, приоткрыв завесу будущего: 15 сентября впервые на поле боя появились танки. Поспешное применение, когда в распоряжении командования не было еще достаточного их числа, конечно, являлось ошибкой. Этим отказывались от возможности использовать большую стратегическую внезапность. Танки же из-за неправильного тактического использования и мелких технических дефектов не достигли желаемых результатов. Хотя высшее командование разочаровалось в них и кое-кто высказывался за полный отказ от них, более зоркие глаза и более острые умы поняли, что танк может стать ключом, которым при правильном пользовании удастся отомкнуть непроницаемую стену окопов.

Наступление на Сомме имело еще одно значение: ослабление нажима германцев под Верденом позволило французам подготовить ряд контрударов. Контрудары эти были проведены корпусом Манжена 24 октября и 15 декабря. Французы, понеся небольшие жертвы, вернули себе почти всю потерянную местность. Успехи эти, достигнутые столь экономно, обязаны частично удавшейся внезапности, а отчасти и более гибкому способу пользования системой частных наступлений, при высоком сосредоточении артиллерии и минимальном количестве пехоты, занимавшей укрепления, разрушаемые артиллерией противника. Но успеху французов серьезно содействовала и ошибочная настойчивость Гинденбурга. Ради своего честолюбия он настаивал на удержании прежде захваченной местности, вместо того чтобы оттянуть усталые войска на более безопасный рубеж, куда-нибудь подальше от Вердена. Увы, Гинденбург воспользовался этим уроком во вред союзникам весной 1917 года.

Румыния, симпатизировавшая Антанте, ждала удобного случая, чтобы вступить в войну на стороне Антанты. Успех Брусилова подтолкнул ее на этот решительный шаг, и она очертя голову бросилась в омут войны. Румынское командование надеялось, что наступление Брусилова в связи с нажимом союзников на Сомме и в Салониках скует германские резервы.

Географически положение Румынии связывалось со многим невыгодами. В стратегическом отношении театр войны был здесь неблагоприятен: главный участок фронта – Валахия – был, как бутерброд, обложен с одной стороны Австро-Венгрией, с другой – Болгарией. Румынская армия внешне была организована на европейский образец, но под этим поверхностным лоском таились большие и серьезные недочеты. Из союзников Румынии только Россия могла оказать ей непосредственную поддержку, но Россия помощи этой не оказала. Несмотря на все эти препятствия, Румыния повела наступление вглубь Трансильвании. Это обнажило ее фланг под удар Болгарии.

В то время как Антанта робко топталась на месте, нащупывая пути дальнейших действий, германцы действовали. План их операций был задуман еще Фалькенгайном и развит Гинденбургом – Людендорфом, когда 28 августа они приняли на себя главное руководство. Одна группа войск сосредоточивалась в Трансильвании для контрудара; болгарская армия, со влитыми в нее германскими частями, ее цементирующими, должна была под начальством Макензена ударить по Румынии «с черного хода» и занять Добруджу. Это автоматически приостановило наступление румын в Трансильвании и отвлекло их резервы.

К концу сентября румыны были отброшены австро-германским контрнаступлением, причем объединенными войсками командовал здесь Фалькенгайн. Румынам удалось удерживать перевалы через приграничный горный хребет на западе до середины ноября, но Фалькенгайн все же прорвался вовремя – раньше чем снег закрыл перевалы. Макензен повернул главные свои силы на запад и перешел Дунай вблизи Бухареста. Обе армии соединились перед Бухарестом. Бухарест пал 6 сентября, и, несмотря на запоздалую помощь русских, главные силы Румынии были отброшены к северу, в Молдавию.

Блестяще согласованная стратегия германцев изувечила их нового врага, овладела ядром Румынии с ее богатыми нефтяными месторождениями и плодородными хлебными землями и заставила Россию оборонять лишние 300 миль фронта. Саррайлю не удалось в Салониках сковать болгарские резервы. Единственный территориальный успех, которым Антанта могла похвастаться за весь этот год войны, был достигнут далеко – в Месопотамии, где был захвачен Багдад. За это – скорее моральное – подтверждение боеспособности Антанты схватились с громадным энтузиазмом, хотя с военной точки зрения едва ли такое усердие оправдывалось.

Горький опыт прошлого охладил пыл британского правительства, и сэр Уильям Робертсон, новый начальник Генерального штаба, возражал против всяких дальнейших действий на Востоке, которые могли бы повести к уменьшению сил, имевшихся на Западном фронте. Но Моод, новый командующий войсками в Месопотамии, довольно тонко, хотя и бессознательно, добился изменения этой оборонительной политики, превратив ее в новое наступление. После тщательной реорганизации месопотамских войск и их коммуникаций он начал 12 декабря 1916 года наступление правым крылом, заходя и постепенно расширяя свой фронт на западном берегу реки Тигр, вверх и вниз от Кута. Эта методическая тактика позиционной войны позволила ему затем совершить неожиданный скачок через реку Тигр и ударить поперек пути отступления турок, который проходил параллельно фронту генерала Моода. Несмотря на перевес в силах, почти в четыре раза превышавших силы турок, неудача на правом фланге в попытке остановить противника и неудача конницы, которой не удалось отрезать путь отступления турок, помешали превратить этот удар в решающий успех. Все же удар этот создал предпосылки для наступления на Багдад. Английские войска вошли в столицу Месопотамии 11 марта 1917 года. Затем ряд искусно проведенных операций отбросил турок по расходившимся путям отступления, что обеспечило британцам возможность удержать в своих руках эту провинцию.

Со времени короткой попытки турок овладеть Египтом в начале 1915 года британцы держали там сравнительно крупные силы, не выпуская их из рук даже тогда, когда Дарданельская операция явно требовала подкрепления. Когда полуостров Галлиполи был эвакуирован, освобождение турецких сил грозило новой опасностью Египту. Желая ослабить ее и обеспечить себе господство в Синайской пустыне, Арчибальд Мюррей весной 1916 года перешел в наступление, разбив турецкие войска, только что прибывшие в Романи, Магдгаба и Рафа. Скорость наступления регулировалась временем, необходимым на прокладку железной дороги и проводку водопровода через пустыню. Этот новый «исход» вдохновил британское правительство на вторжение в Палестину с затратой на это по возможности меньшего количества войск. Подступы к Палестине прикрывали города Газа – на побережье и Беершеба – в 25 милях от берега. Мюррей атаковал Газу 26 марта, но попытка эта сорвалась, хотя и была на волосок от успеха. К наступлению темноты Газа была фактически окружена, но позиция часть за частью вновь была отдана противнику. Сделали это не под давлением неприятеля, а по приказам британского командования, из-за неверной разведки, недоразумений и чрезмерной осторожности. Беда этим не кончилась: Мюррей донес правительству о действиях, как о победе, даже не намекнув на последовавшее затем отступление. Конечно, его намерение попытаться без соответствующей разведки или огневой поддержки возобновить атаку 17–18 апреля было одобрено. Атака эта превратилась в поражение, стоившее уже значительно дороже, так как противник успел укрепить свою оборону.

Австрийское наступление в Трентино прервало планы Кадорны о продолжении усилий на фронте Изонцо. Но когда наступление австрийцев было сломлено, Кадорна вновь перебросил свои резервы к Изонцо. В подготовке к этому наступлению весь сектор от Монте-Саботино до моря был поручен 3-й армии герцога Аостского, где 16 итальянских дивизий сосредоточились против 6 австрийских. Вслед за подготовительным боем недалеко от моря 4 августа началось и это наступление. 6 августа севернее Горицы корпус Капелло поднялся по длинному неприступному Моито-Саботино, который охранял подступы к реке, и, переправившись через реку в ночь на 8 августа, занял город. Это вызвало отступление австрийцев с сектора Карсо к югу, но попытки итальянцев развить успех в восточном направлении разбились о новые укрепленные позиции. Осенью было сделано еще три попытки. Хотя они истомили австрийцев, однако еще дороже обошлись атакующим. За год итальянцы потеряли около 483 000 человек против 260 000 австрийцев.

Война на море 1915–1916 годов. Первая подводная кампания Германии, ассоциировавшаяся в представлении с именем адмирала фон Тирпица, образчика безжалостности и беспощадности, оказалась знаменательным провалом – как по крайне ничтожным материальным результатам этой кампании, так и по громадному моральному вреду, который кампания эта причинила Германии. Ряд нот, которыми обменялись американское и германское правительства, привел в апреле 1916 года к настоящему ультиматуму президента Вильсона, и Германия отказалась от своей подводной кампании.

Лишение этого оружия пришпорило германский флот, ускорив его первую и последнюю попытку – выполнить свой первоначальный план, которым флот начал войну. 30 мая 1916 года британская флотилия покинула свои базы и предприняла один из своих периодических рейдов в Северном море, учитывая одновременно возможность столкновения с флотом противника. 31 мая рано утром германский флот также вышел в море, надеясь подловить и уничтожить какое-либо отставшее судно британской флотилии.

В предвидении такой встречи британский адмирал Джеллико разработал подробнейший план в первые месяцы войны. В основу этого плана была положена настоятельная необходимость сохранить безусловное превосходство британского флота на море, который он расценивал не только как оружие для боя, но и «стержень» всех действий союзников и во всех областях – экономической, моральной и военной. И хотя англичанин горел желанием спровоцировать германский флот на бой в обстановке, наиболее благоприятной английскому, Джеллико не позволил завлечь себя в воды, насыщенные минами и подводными лодками.

Днем 31 мая Битти со своими крейсерами и эскадрой бронированных крейсеров после рейда к югу повернул на север, чтобы присоединиться к Джеллико. Внезапно он увидел пять германских крейсеров. При первоначальной перестрелке два из шести судов Битти получили тяжелые повреждения и затонули. Пытаясь отступить, он столкнулся с главными силами германского флота под начальством адмирала Шеер. Битти повернул на север, чтобы заманить германский флот под выстрелы главных сил эскадр Джеллико. Эскадры эти находились на расстоянии 50 миль и на всех парах неслись на помощь. Туман и наступившая темнота положили конец этому нерешительному бою, но британский флот остался между германцами и своей базой. За ночь Шеер прорвался сквозь охранявшую цепь английских миноносцев и крейсеров, и, хотя его видели, официально об этом не донесли. Поэтому он спокойно пробрался сквозь охранявшую сеть, которую Джеллико не хотел слишком стянуть, руководствуясь своими принципами и боясь нарваться на мины.

Если Ютландский бой можно расценивать как тактический успех германцев, он все же не оказал никакого влияния на их стратегическое положение. Мертвая хватка британской блокады не ослабела. Еще раз Германия вернулась к тактике подводной войны, и первым усовершенствованием этой тактики явилось расширение радиуса действия. В июле один из крупных подводных крейсеров появился у берегов Америки и потопил несколько нейтральных судов.

Среди морей Средиземное явилось ареной активных операций, но непосредственный нажим на Британию летом несколько ослабел, так как Шеер в припадке раздражения за уступку германского правительства настояниям и угрозам президента Вильсона отказался подвергать свои подводные лодки риску, сопряженному с предварительным опросом и обыском судов. Поэтому все тяготы суженной таким образом кампании германских подводных лодок обрушились на флот, находившийся у берегов Фландрии. К счастью для британцев, германские морские начальники были тупо медлительны и не могли сразу понять всех выгод, предоставляемых бельгийским побережьем при эксплуатации его как базы. Шесть беспечно потерянных месяцев, когда база эта могла быть там организована, никогда уже не смогли быть больше наверстаны.

Имевшееся там количество морских сил уже не могло достигнуть той пропорции, которая позволила бы действительно угрожать Британии с этого ближнего поста.

6 октября Шеер получил приказ поддержать операцию на суше действиями на море. Вдохновителями этого замаскированного возобновления общей подводной кампании были адмирал фон Хольтцендорф – начальник морского штаба – и капитан фон Бартенбах – начальник морских сил во Фландрии. Непосредственным результатом этого явилось автоматическое лишение Шеера подводных лодок, которые были ему нужны, чтобы охранять свои собственные выходы и устраивать ловушки для британского флота.

Таким образом, последовавший паралич германского флота явился результатом плана действий, на котором остановились германцы, а не результатом Ютландского сражения. Сражение это даже не дало флоту Британии господствующего положения в Северном море. Дело в том, что моральный эффект подводной засады, которой был отмечен выход германского флота 19 августа, был настолько велик – хотя попытка эта и потерпела неудачу, – что с этого времени флот Британии был окончательно лишен доступа в южную часть Северного моря. Джеллико и Адмиралтейство считали, что такое «самозаключение» необходимо. «Господство на море» превратилось почти в насмешку. Особенно четко это выявилось, когда опасность германского вторжения в Данию неожиданно всплыла той же осенью. После рассмотрения этого вопроса Адмиралтейство и военное министерство вынесли следующий приговор: «По морским соображениям совершенно невозможно поддержать Данию». С редкой поучительной искренностью британская официальная морская история разъясняет:

«Флот мог выйти в море только в сопровождении эскорта не менее 100 миноносцев; ни одно крупное судно не могло покинуть своей базы без небольшого, но сильного эскорта, а германские подводные лодки стесняли действия наших эскадр в таком размере, которого никогда не могли бы предвидеть даже наиболее опытные и прозорливые морские офицеры».

Любопытное противоречие: в течение всей войны морские офицеры всегда провозглашали превосходство дредноутов и неэффективность подводных лодок…

К осени 1916 года флот Британии был закован в кандалы крепче, чем когда-либо, так как число охранявших его «тюремщиков» было уменьшено необходимостью в легких судах для борьбы с новой «замаскированной» кампанией подводных лодок, проводившейся против торговых судов.

Несмотря на все контрмеры, кампания эта была столь успешной, что рост ежемесячных потерь судов неуклонно рос с 109 000 тонн в июне 1916 года до 368 000 тонн в январе 1917 года, причем примерно половина этого тоннажа была английской. Во время этой «замаскированной» кампании Средиземное море являлось ареной, неблагоприятной для англичан, для германцев же чрезвычайно благоприятной. Море это, помимо упрощения задач подводным лодкам по отысканию целей, упрощало и проблему, с которой надо было считаться Германии, помогая ей избегать нарушения обязательств, данных ей Америкой. В Средиземном море мало было риска натолкнуться на американское судно или, в случае несчастья с коммерческим судном, подорвать интересы Америки. Одна-единственная подводная лодка за 5 недель потопила в Средиземном море 65 000 тоннажа.

Контрмеры оказались совершенно не в состоянии остановить рост потопляемых судов. Не удалось это сделать даже тогда, когда в распоряжении оказалось больше миноносцев и других мелких судов. За одну неделю сентября 1916 года двумя, в крайнем случае – тремя, подводными лодками было потоплено на участке, охранявшемся 97 миноносцами и 68 другими вспомогательными судами, 30 кораблей. Среди ряда уловок, к которым стали прибегать для большей безопасности, надо отметить движение по секретным курсам, поднятие ложных цветов (флагов) и наконец пользование судов-приманок.

Эти суда, называемые «Кью» (Q), были снаряжены подводными минами и орудиями, скрытыми за разборными надстройками, судно же маскировалось как торговое. Маскировка эта усиливалась поведением команды, которая симулировала панику. Такое поведение привлекало подводную лодку на поверхность на дистанцию, обеспечивающую действительность огня орудий с судна. Хотя действия этих «Кью» создали наиболее романтическую фазу морской войны и потопили 11 подводных лодок, они к концу 1916 года почти совершенно потеряли свое значение и не могли больше захватывать врасплох противника. Противник стал более осторожен и, естественно, менее склонен проводить милостивое распознавание между вооруженными и внешне невооруженными судами.

Риск, которому подвергались подводные лодки от этих «Кью», усилился еще тем, что британцы вооружили и обыкновенные торговые суда. Это поставило медлительную, хрупкую и наполовину слепую подводную лодку перед тяжелой дилеммой. Чем разборчивее была подводная лодка, тем большей опасности она подвергалась. Чем меньше внимания она обращала на природу своей цели и на спасение находящихся на борту, тем больше ей были гарантированы безопасность и успех. Естественны поэтому громкие протесты в Германии, требовавшие такой тактики действий, чтобы подводные лодки топили суда при одном их виде.

Британия стала чувствовать гнет экономических затруднений. То же было и в Германии. Руководители Германии стали опасаться, что состязание между решающим успехом на суше и разрушающейся экономикой кончится не в пользу первого. Морские авторитеты заявили, что возобновлением «неограниченной» подводной войны (которая теперь при увеличении числа подводных лодок могла стать более действительной) удастся поставить Антанту на колени.

Согласившись с этим мнением, Людендорф пошел на шаг, против которого он раньше возражал: вес морского и военного мнения, сообща, преодолел протесты канцлера. Для морального оправдания открытого отказа от ограничений, связанных с посещением и обыском судов, и чтобы снять свое обещание, данное президенту Вильсону, нарочито использовали предложение мирных переговоров, которое, как и предвидели, должно было быть отклонено державами Антанты. 1 февраля 1917 года была объявлена политика «неограниченного потопления всех судов, безразлично – пассажирских или грузовых».

Германия отдавала себе полный отчет, что это неизбежно повлечет за собой переход Америки в лагерь ее врагов. Сомнения в разумности такой политики приглушались извинениями в необходимости такого шага, расчетом на близкую победу и доводами, что Америка неминуемо должна будет прийти на помощь союзникам, чтобы обеспечить их способность впоследствии выплатить ей свои долги. Но германцы рассчитывали на победу раньше, чем чаша весов была бы перетянута американской гирей, брошенной на сторону Антанты.

Истиной, не требующей доказательства, является то, что война 1914–1918 годов революционизировала понятие о времени в военном смысле, особенно же представление о продолжительности боев. В течение многих тысяч лет сражение, как ни был велик его масштаб, длилось часами. Так было и в начале нашего столетия, хотя отдельные сражения, начиная от наполеоновских войн и дальше, разрастались, захватывая даже целый день – например, сражения под Лейпцигом, Геттисбергом. Русско-японская война внесла уже коренные изменения: здесь бои тянулись неделями. Когда разразилась мировая война, обычной меркой сделались уже месяцы, так как бои перерождались в осады, хотя за это их не признавали и с научной точки зрения к ним так не подходили. Будем надеяться, что перемена эта временная; ведь количество не означает еще качества, а продолжительность приводит к неподвижности и нерешительности, что волей-неволей является отрицанием всякого военного искусства. Таким образом и с точки зрения военной науки и с точки зрения расхода человеческих жизней длительные сражения – безусловно, плохие сражения.

Затягивание боев также усложнило работу военного историка. Если он не собирается наполнять толстые тома чрезмерными подробностями, ему будет очень трудно выбрать характерные моменты разбираемой операции, когда их или нет совсем, или так много, что они грозят затопить собой все. И четкость в изложении будет потеряна.

А из всех так называемых «сражений» войны Верден побил рекорд продолжительности: с 21 февраля до 21 декабря 1916 года. Даже если конечной датой сражения взять день прекращения германского наступления, а французское контрнаступление рассматривать как отдельную операцию, то все же продолжительность этого сражения будет 7 месяцев.

Выделить в этом сражении какие-либо исторические даты тем более трудно, что ни одно из сражений мировой войны не было более героичным, вернее – более драматичным, в своем развитии. И ни одно из сражений так сильно не привлекло к себе симпатии наблюдавших за его ходом наций. Это была величайшая жертва Франции и ее величайший триумф. Весь свет отдал должное ее блестящему достижению.

С 25 февраля и дальше вплоть до 23 июля имел место ряд кризисов, и многие французские авторитеты останавливаются на этой последней дате как на основной. Но кому, как не германцам, лучше знать момент, когда прилив действительно повернул против них.

Такой выдающийся критик, как генерал фон Цвель, считает, что действительный поворотный пункт был 9 марта, когда германцам не удалось овладеть Кот-дю-Пуавр. 4 марта германский кронпринц обратился к своей армейской группе с призывом напрячь все силы и овладеть Верденом – «сердцем Франции». 6 марта после двух дней артиллерийской подготовки этот новый удар не удался, а к 9 марта окончательно выяснилась вся тщетность этой попытки.

Эта дата затрагивается также при определении, чем руководствовалось германское главное командование, организуя атаку Вердена. Генерал Фалькенгайн, начальник Большого Генерального штаба и офицер, отвечающий за это предложение, категорически утверждал, что цель этой операции заставить Францию истечь кровью, выбрав объектом атак такой пункт, за удержание которого французское командование будет драться до последнего. Фалькенгайн ссылался также на документ, составленный им на Рождество 1915 года в подтверждение своих доказательств, что для достижения этой цели нет никакой необходимости в широком прорыве.

Но, несмотря на послевоенные заявления Фалькенгайна, вопрос о первоначальной цели этой операции все еще вызывает сомнения. Выдающийся германский критик полковник Ферстер указывал, что трудно примирить заявления Фалькенгайна с тем, как эта операция проводилась в жизнь. Он утверждал, что первоначально операция мыслилась исключительно в виде быстро развивающегося удара, преследующего цель прорыва. Он приводил выдержки из личного приказа Фалькенгайна от 27 января 1916 года и его уничтожающие критические пометки на полях донесения, присланного штабом кронпринца 31 марта, – донесения, объясняющего причины поражения. Это показывает, что Фалькенгайн рассчитывал на безудержное и непрерывное наступление.

Поэтому есть основания подозревать, что действительный замысел, лежавший в основе плана, заключался в возрождении двойного окружения – «Седана», к которому стремились еще в сентябре 1914 года. Теперь эту попытку можно было организовать с большими видами на успех, так как участок предстоявших действий был больше выпячен вперед, чем во времена Марнского сражения. Произошло это из-за клина у Сен-Миеля, который был вбит на восточном фланге этого участка. А тот факт, что сектор этот пересекался рекой Маас, должен был мешать обороняющимся противодействием сдвигу клещей охвата.

Более того, гипотеза эта дает и логическое объяснение того, что иначе кажется грубой ошибкой германцев, а именно – организации ими первой атаки только на восточном берегу реки. Но если германцы стремились к «Седану», то они могли рассчитывать, что атака их на восточном берегу привлечет туда французские резервы, а когда разовьется последующая атака на западном берегу, то она легко сметет тыл французов, используя реку как стену их тюрьмы. Этим не только была бы отрезана часть французской армии, но и остаток был бы разрезан на две части, а широкий прорыв привел бы к ликвидации всего фронта позиционной войны во Франции.

Если целью Вердена являлся систематический измор, тогда нельзя ни один из дней чем-либо отличить от другого и считать его решающим. Но если рассчитывали на прорыв слева и справа, то понятно, почему германцы подчеркивают значение 6–9 марта.

Германское наступление должно было основываться на мощности огня, а не на мощности живой силы. Основным выразителем его должна была явиться интенсивная артиллерийская бомбардировка, причем сравнительно небольшая длительность этой подготовки должна была возмещаться числом батарей и их скорострельностью.

Этим пытались обеспечить себе огромное преимущество внезапности, которое неизбежно терялось при артиллерийской подготовке в течение нескольких дней или даже недель (прошлый метод действий союзников в сражениях у Лооса, в Шампани – и, несмотря ни на что, еще и будущий метод их действий на реке Сомме). Чтобы повысить свои шансы на внезапность, германцы не устроили ни одного из обычных «исходных для штурма» окопов в непосредственной близости от расположения противника. Они всецело полагались на то, что чудовищная артиллерийская бомбардировка позволит их пехоте пройти широкую полосу «ничьей» земли, не встретив серьезного сопротивления, хотя местами полоса эта достигала до полумили ширины.

Труднее было сохранить в тайне подготовку тыла к этой операции. Но хотя разведывательный отдел французского Генерального штаба смог разгадать намерения германцев, оперативный отдел не обратил никакого внимания на эти предупреждения. 1 февраля к Вердену была послана крупица – две территориальных дивизии – и лишь в последнюю минуту туда были подброшены соответствующие подкрепления – 2 армейских корпуса. Даже когда первый из этих корпусов прибыл к месту назначения, то на правом берегу реки Маас оказалось только 3 дивизии, на левом – 2 дивизии, а южнее крепости – 3 дивизии, фронтом на восток. Резервов вовсе не было. Нетрудно угадать, что могло произойти, если бы наступление германцев развилось 13 февраля, как вначале и намечалось, еще до прибытия этого первого корпуса. Плохая погода в двойном смысле спасла обороняющихся, так как она мешала также выдвижению вперед тяжелых орудий германцев.

Есть и другая, крайне важная, сторона подготовительной фазы Верденской операции, которая сравнительно мало изучена. Поспешные обобщения, сделанные на основании легкого падения бельгийских и русских крепостей, оказали большое влияние на последующее критическое положение Вердена. Вначале французские крепости не входили в ведение полевой армии, но Жоффр воспользовался примером Льежа и Намюра как предлогом, чтобы убедить французское правительство «деклассировать» (расформировать) Верден как крепость. Добившись в августе 1915 года передачи Вердена в свое ведение, Жоффр постепенно начал выкачивать из него людей и оружие.

Извлечение оттуда орудий продолжалось до 30 января 1916 года, а казематами стали просто пользоваться как укрытиями для войны. Вместо круговой обороны за фортами устроили один ряд окопов, а в тылу в порядке была только еще одна вспомогательная линия окопов.

Для защиты этого значительного фронта генерал Эрр, командовавший на этом участке, не имел ни достаточного числа людей, ни материалов, чтобы занять этот фронт или держать его в удовлетворительном оборонительном состоянии. Проволочные заграждения были несовершенны, а окопы имели редкие укрытия, мало защищавшие от снарядов. Неудивительно, что, когда разразился удар, окопы были сравнены с землей.

Резким контрастом явилась исключительная непроницаемость фортов. Форты Дуомон и Во попали в руки германцев, а когда в октябре они были отбиты, то французы убедились, что месяцы чудовищной бомбардировки почти не оставили никакого следа. Подземные убежища совершенно не были тронуты, ни одна башня полевого орудия не была разрушена и редкий каземат приведен в совершенно неисправное состояние. Горькая ирония судьбы! Французы сами, вследствие поспешного вывода, что крепости бесполезны, отбросили в сторону свой щит и стали мишенью.

Первоначальный комендант, генерал Кутансо, не разделял этого вывода. Он осмелился отстаивать свою точку зрения перед парламентской делегацией, идя наперекор командующему армейской группой генералу Дюбайлю. В итоге он не только получил выговор, но и был смещен. Некоторое время носились слухи о неудовлетворительном состоянии оборонительных сооружений Вердена, проникнувшие даже в Париж, и в декабре Галлиени в качестве военного министра написал Жоффру, спрашивая разъяснений на этот счет и требуя, чтобы укрепления эти были усовершенствованы. Ответ Жоффра можно застеклить и в рамке повесить в бюрократических учреждениях всего мира, чтобы служить образцом ответа не по существу – простой отписки.

Опровергая соображения, высказанные Галлиени, Жоффр добавлял:

«Но поскольку мнения эти основываются на донесениях, которые ссылаются на недочеты в состоянии обороны, я предлагаю вам… установить авторов этих донесений. Я не могу под своей командой терпеть солдат, которые выдвигают перед правительством жалобы или протесты, касающиеся выполнения моих приказов, пользуясь для этого иными путями, чем обычные доклады по инстанциям… В основе этого лежит расчет подорвать основы дисциплины в армии».

Противнику скоро было суждено развенчать его доктрину «непогрешимости», а бунты и восстания 1917 года должны были доказать, что бездарность генералов и свобода их в обращении с человеческими жизнями являются наиболее действенными факторами в деле подрыва дисциплины в армии. Но возмездие обычно приходит поздно. Полковник Дриан, депутат в парламенте от города Нанси и известный военный писатель, предупреждавший о несовершенстве укреплений Вердена, пал первой жертвой пренебрежительного к ним отношения, а Жоффр на время покрыл себя новыми лаврами и приобрел еще большую популярность за героическое заклание Дриана и его товарищей по оружию.

21 февраля утром, в четверть восьмого, в холодный сухой день, началась германская бомбардировка на обоих берегах реки Маас, захватившая фронт протяжением в 15 миль. Твердо и планомерно окопы и проволока были сравнены с землей или вздыблены в кучи хаотически перемешанной земли. «Воронки, сделанные тяжелыми снарядами, придали всей местности сходство с поверхностью Луны».

Хотя бомбардировка такой силы к февралю 1916 года стала обычным явлением, тогда она была новинкой и потому производила большое впечатление. Бомбардировка продолжалась, и к 4 часам дня ураган огня достиг апогея. Прошло еще три четверти часа, и тоненькая стрелковая цепь германской пехоты поползла вперед. Вначале ее движение совсем и не заметили. За ней последовали группы гранатометчиков и огнеметчиков, чтобы подавить сопротивление на французов позиции, пока не подойдет остальная пехота. Такая система наступления экономила жизни. Она также подчеркнула необычный эффект германской артиллерийской бомбардировки, хотя местами артиллерия противника серьезно страдала от убийственного контр батарейного огня французской артиллерии.

Первая германская атака велась только 6 дивизиями и только на фронте протяжением в 4,5 мили, между лесом Гмон и Хербебуа – на восточном берегу реки. На таком узком фронте отдельные уцелевшие группы французов причиняли больше задержек, чем это имело бы место при разумной ширине фронта атаки. Вдобавок рано стемнело. Это вообще приостановило атаку после овладения передовыми окопами. Но на следующий день атака развернулась уже шире. С этого дня и до 24-го числа фронт обороны постепенно, но верно размывался.

Французские командиры попросили разрешения эвакуировать долину Вёвр и оттянуть линию фронта назад на высоты по правому берегу реки Маас. Даже этот отход должен был, как они полагали, явиться вступлением к эвакуации всего правого или восточного берега реки Маас.

Но за фронтом едва ли отдавали себе отчет в серьезности обстановки. Оперативный отдел продолжал заверять, что Верденское наступление – просто демонстрация с целью замаскировать настоящий удар, готовящийся в Шампани. Даже когда дошли слухи о том, что Верденский фронт поддается и начинает крошиться, на Жоффра это не произвело почти никакого впечатления и не создало ему беспокойства. Наконец, уже вечером 24-го числа генерал де Кастельно, которого со времени его назначения начальником французского Генерального штаба искусно изолировало всегда ревнивое и рьяное окружение Жоффра, решился на самостоятельный шаг. Непосредственно пойдя к Жоффру, он добился разрешения последнего послать армию Петэна на защиту Вердена.

Еще более тревожные донесения поступили позднее, и в 11 часов вечера де Кастельно с беспримерной дерзостью потребовал, чтобы дежурный офицер постучал в закрытую дверь спальни Жоффра и разбудил его. Прежде чем «великий» человек вернулся досыпать свою неизменную порцию сна, он разрешил де Кастельно отправиться в Верден, не ограничивая ничем его полномочия. Покинув Шантильи той же ночью, де Кастельно несся на автомобиле к штабу командующего армейской группой Лангль де Кари. Жоффр за это время протелеграфировал, что фронт севернее Вердена должен удерживаться во что бы то ни стало. «Каждый командир… отдавший приказ об отступлении, будет подвергнут военному суду». Он предоставил Лангль де Кари решить, следует ли оттянуть правый фланг назад или отойти на высоты на берегу реки Маас, и последний действовал в связи с этим разрешением.

Первый день, проведенный де Кастельно в Вердене, сулил мало радости. Дело в том, что 25-го числа имело место странное происшествие с фортом Дуомон и вместе с тем первый кризис долгого сражения. Как и большинство других фортов, этот форт не имел гарнизона, за исключением команды в 23 артиллериста, занимавших одну башню. Но все же, когда прилив германского наступления докатился до форта, генерал Кретьен, командовавший на правом секторе, отдал приказ, которым линия фортов назначалась главной линией сопротивления. Приказ был отдан незадолго до полуночи 24-го числа. К несчастью, штаб ждал составления нескольких схем для приложения к приказу и тем самым задержал передачу его частям до 9 часов 45 минут утра 25 февраля. За это время дозор бранденбуржцев, увидев, что подъемный мост опущен и нет никаких признаков оборонявшихся (артиллеристы спали там, где были, мертвым сном), вошел в форт и овладел им без единого выстрела. Торжествующее сообщение германского правительства трубило о захвате Дуомона «штурмом» в присутствии кайзера. Этот образчик официальной напыщенности оказался превзойденным и еще более смешным, когда, вследствие плохо понятого донесения, переданного по телефону, правительственное сообщение от 9 марта объявляло о захвате форта Во – опередив таким образом фактические события на три месяца. Но квинтэссенция этой шутки дошла до апогея, когда командир дивизии, который передавал донесение, и офицер, который не взял форта, получили от кайзера высший прусский орден «Pour le merite».[41] И плохой телефон иногда себя оправдывает!

25 февраля Петэн принял командование над Верденом, и в тылу стало собираться ядро резервной армии. Первая задача, разрешением которой пришлось заняться Петэну, относилась скорее к снабжению, чем к обороне. Германские тяжелые орудия отрезали все пути, за исключением одной слабой железнодорожной ветки и шоссе от Бар-ле-Дюк к Вердену. Последнее вошло в историю под названием «Крестного пути» или «Дороги в рай».

Сосредоточение войск являлось бесполезным, если нельзя было их кормить и снабжать огнеприпасами. Дороги уже не выдерживали напряжения беспрестанного движения. Поэтому были подброшены отряды территориальников, которые должны были чинить дорогу, поддерживать ее в исправности и прокладывать параллельные пути. С этого времени поток сообщений возрос до 6000 грузовиков в сутки. Впереди Петэн разделял фронт на определенные секторы, каждый со своей тяжелой артиллерией, и развивал повторные контратаки. Хотя контратаки эти почти не приводили к выигрышу местности, они смущали атакующих германцев и являлись для них помехой. Другим фактором, помогавшим французам, было то, что чем дальше германцы продвигались вперед по восточному берегу реки, тем больше они подставляли себя под фланкирующий огонь французской артиллерии, развиваемый через реку.

Время было упущено. Наступление потеряло свой порыв, стало затихать, и, как рассказывает нам Цвель, на германской стороне уже стал «проявляться мрачный пессимизм».

Теперь германское командование с опозданием пыталось расширить фронт атаки. 6 марта, после двух дней артиллерийской подготовки, кронпринц повел атаку на западном берегу реки Маас, а 8 марта к этому последнему и решающему усилию примкнули и войска на восточном берегу. Успех не оправдал потерь: на западе усилия атаковавших разбивались о высоту Морт-Ом, а на востоке – о высоту Пуавр. Все надежды на прорыв померкли, так как оборона была теперь укреплена и силы уравновешены.

Что бы мы ни думали о событиях этих дней, не вызывает никакого сомнения, что невозмутимый темперамент Жоффра сыграл большую роль, успокаивая возникшую в те дни панику, а в Петэне он нашел как раз того человека, который был здесь нужен. Пословицей стала поговорка: «Терпи казак, атаманом будешь!», а французам помогли еще две большие удачи: успешное разрушение французскими дальнобойными орудиями всех германских 17-см гаубиц и взрыв крупного германского артиллерийского парка близ Спинкурт, где хранилось 450 000 тяжелых снарядов. Генерал Палат, например, считает, что оба эти фактора спасли Верден.

Начиная с 9 марта и далее не вызывает уже никаких сомнений, что тактика германцев в первую очередь была направлена к измору. Поскольку объектом действия являлся Верден, это было чисто моральною целью.

Общественность придала Вердену символический смысл, несоизмеримо более высокий, чем его действительное военное значение. Надо сознаться, что эта хитрая стратегия почти удалась. Наступления были небольшими, но эффект их был сложным, собирательным, представлял собою сумму многих данных. Что еще хуже – соотношение потерь было не в пользу обороняющихся: около трех французов на двух германцев. Петэн делал все, что мог, чтобы смягчить тяготы обороны, быстро подавая подкрепления и сменяя измолотые в германском огне части так быстро, чтобы каждая дивизия оставалась в огне минимум времени. Но в результате большая часть французских сил была провернута сквозь эту «мясорубку», а истощение французских резервов почти свело на нет их участие в приближавшемся наступлении на Сомме.

К 1 июля французы использовали 66 дивизий, т. е. на 50 % больше германцев. 7 июля, после героического сопротивления, форт Во действительно пал. Из-за новой германской телефонной ошибки опять боевую награду получил не тот офицер. Успех этот позволил германскому приливу затопить большую полосу местности. Испуганным наблюдателям казалось, что это действуют стихийные силы, а не простые люди. 11 июня Петэн был вынужден попросить Жоффра поторопиться с «освободительным» наступлением на Сомме.

23 июня было днем последнего кризиса. В этот день наступление привело германцев почти к высоте Беллевиль, последнему внешнему укреплению Вердена. Беспрестанные контратаки Манжена смогли только затормозить это наступление, и Петэн все подготовил для эвакуации восточного берега, хотя войскам он не показывал никаких признаков беспокойства и все время повторял бессмертные теперь слова: «Они будут наши!» («On les aura!»).

Но в стратегическом отношении оборона достигла своей цели, так как на другой день Фалькенгайн остановил поток огнеприпасов, притекавших в Верден. В этот день на Сомме британцами был открыт артиллерийский огонь – подготовка к долго готовившейся атаке, которая, наконец, разразилась 1 июля.

С этого дня германцы в Вердене не получали свежих дивизий, и их наступление умерло буквально от истощения. Этим была подготовлена почва для осенних блестящих контрнаступлений французов, которые кусками вернули себе все, что раньше теряли по крохам.

Не будет унижением для честной обороны признание, к которому мы должны прийти: во-первых, Сомма спасла Верден, во-вторых, германцы, отказавшись от возможного и быстрого успеха и развив наступление на слишком узком фронте, были четырьмя месяцами раньше на волосок от успеха!

5 июня 1916 года началось наступление на Восточном фронте, которому суждено было стать последним действительно крупным военным достижением России. Оно широко известно под названием «Брусиловского наступления». Наступление это имело вначале настолько разительный успех, что возродились радостные мечты о непреодолимом русском «паровом катке», который был величайшим и наиболее опасным заблуждением войны. Вместо этого конечный результат этого наступления явился предвестником гибели России, ее похоронным звоном. Наступление, парадоксальное по своим последствиям, являло еще большие парадоксы в своем развитии. Это – конгломерат обманчивых целей, ошибок, ведших к успеху, и успехов, ведших к поражению, которые отметили, быть может, наиболее неустойчивую войну в истории.

В начале 1915 года Антанта свои надежды возлагала на Россию. К концу года рассчитывать на русскую армию больше нельзя было: разбитая и истощенная, она с трудом избежала полного разгрома, прибегнув к бесконечному отступлению. Когда Фалькенгайн повернул в 1916 году, чтобы приступить к атаке Вердена, он оставил Россию надломленной, но не сломленной. Россия с изумительной, хотя, быть может, и искусственной, быстротой оправилась от поражения. Это позволило ей сорвать планы германцев на 1916 год. Уже в марте Россия провела атаку у озера Нарочь (на фланге Балтийского моря), сделав красивый жест, жертвуя собой, чтобы ослабить нажим на Францию. Затем русское командование подготовило на том же северном секторе крупное наступление на июль. Но раньше чем к нему подготовились, тяжелое положение союзников еще раз заставило Россию очертя голову ринуться в бой.

В то время как напряжение под Верденом с каждой минутой становилось все серьезнее, австрийцы воспользовались представившейся возможностью, чтобы развить в Трентино удар против итальянцев. Италия обратилась за помощью к своему союзнику – России – с просьбой помешать австрийцам извлечь новые силы с Восточного фронта и тем самым умножить угрозу в Трентино Брусилов, командовавший группой из четырех армий на русском левом (южном) фланге, отдал ранее приказ о подготовке ряда диверсионных атак для поддержки главного удара, намеченного к проведению на севере, близ Молодечно.

Обращение Италии ускорило выступление Брусилова. Силы его были примерно равны силам противника – 38 русских дивизий против 37 австрийских. Специального сосредоточения сил для этой операции сделано не было. Поэтому нельзя было развить успех решающим образом. С другой стороны, отказ от всякого стягивания сюда войск не позволил австрийцам распознать нависшую угрозу. Когда 5 июля 8-я русская армия под начальством Каледина перешла вблизи Лыка в наступление – вернее, повела разведку с боем – австрийцы были захвачены врасплох. Фронт сломался при первом же прикосновении, как хрупкое печенье, и русские, почти не встречая никакого сопротивления, вклинились между 4-й и 2-й австрийскими армиями.

И хотя 11-я русская армия (командующий Сахаров) потерпела неудачу под Тарнополем, две другие армии, наступавшие южнее, столь же быстро одержали успех, как и 8-я армия под Лыком. 7-я армия (командующий Щербачев) отбросила австрийцев за Стрыпу, а 9-я армия (командующий Лечицкий), прорвавшись в Буковине, овладела Черновицами, наиболее южной точкой фронта австрийцев.

Никогда, со времени падения стен Иерихона от звуков труб, простая демонстрация не приводила к такому потрясающему успеху.

Австро-германским армиям на юге, оба фланга которых были разгромлены, угрожал еще более страшный Танненберг. Для этого надо было только, чтобы русские развили свой успех. Но все резервы были скучены на севере для предполагавшегося основного наступления, и хотя от него быстро отказались, бедная сеть рокадных дорог в тылу помешала подбросить эти резервы Брусилову раньше, чем германцам удалось спешно подвезти под крепления, чтобы остановить прилив.

Германское командование проявило свое умение быстро ориентироваться, использовав первые попавшиеся под руку резервы для контрудара у Линзингена, против северного фланга прорыва у Луцка. Это в самую последнюю критическую минуту остановило наступление русских. На юге, в Буковине, наступление русских продолжалось, пока оно не было остановлено естественным препятствием – Карпатами.

В конце июля атаки русских возобновились – сначала в центре против Бродов и Львова (армия Сахарова), затем дальше к северу – в районе реки Стоход и Ковеля (русская гвардия). Но благоприятное время было уже упущено, и хотя атаки тянулись весь август, незначительный выигрыш местности ни в коей мере не соответствовал тяжелым потерям войск. И операция, начатая в весеннем блеске, погасла в осеннем унынии!

Косвенные результаты этого наступления все же были значительнее прямых, хотя эти преимущества сыграли роль не для России. Наступление это заставило Фалькенгайна снять часть войск с Западного фронта, отказавшись от плана произвести выпад против готовившегося британского наступления на Сомме и от надежды продолжать обескровливавшие французов атаки Вердена. Наступление это подтолкнуло Румынию принять роковое для себя решение – вступить в войну на стороне Антанты. Наступление это привело и к падению Фалькенгайна, который «погубил корабль за помазок дегтя».

Эти косвенные результаты (не все они оказались удачными) были куплены слишком дорогой ценой. Брусилов овладел Буковиной и большей частью Восточной Галиции; он захватил 350 000 пленных, но потерял больше миллиона людей, и тем самым скорее морально, чем материально, подорвал боеспособность России. Неизбежным следствием этого должна была быть революция и разложение русских вооруженных сил.

В последний раз Россия пожертвовала собой ради своих союзников, и несправедливо забывать, что союзники являются за это неоплатными должниками России.

Начавшаяся 1 июля серия боев, или – чтобы в стратегическом отношении быть более точным – серия частных наступлений франко-британских армий 1916 года, потребовала участия всех сил британцев на Западном фронте и той части сил французов, которая оказалась налицо после изнурительного напряжения и тягот долгого оборонительного «сражения» под Верденом. Кампания эта стала славой и вместе с тем кладбищем «китченеровской армии», – тех граждан-добровольцев, которые, немедленно отозвавшись на клич, раздавшийся в 1914 году, образовали первую национальную британскую армию.

Наступление на Сомме берет свое начало от конференции союзного командования, состоявшейся 5 декабря 1915 года в Шантильи. Жоффр, оценивая обстановку, утверждал, что осенние наступления в Шампани и Артуа (включая Лоос) привели к «блестящим тактическим результатам», и приписывал плохой погоде, и частично временной нехватке огнеприпасов то обстоятельство, что не удалось развить этот тактический успех в стратегический.

Самым важным для успеха предстоявшей операции было требование, чтобы «главное командование не имело никаких опасений в отношении огнеприпасов», поэтому операция не могла быть предпринята раньше, чем через три месяца. В начале февраля Жоффр пришел к заключению, что срок операции должен быть еще отложен, так как важно было, чтобы и русские одновременно развили атаку и чтобы соответствующее участие в ней приняли также британцы со своими вновь организованными армиями. На совещании с Хейгом Жоффр изложил свою точку зрения, говоря, что широкий фронт наступления – ключ к успеху. Для этого он хотел совместного наступления французов и британцев «рука об руку», чтобы фронт атаки одного из союзников продолжал фронт другого союзника. Жоффр намечал наступление французов 40 дивизиями на фронте в 25 миль, от Лассиньи до Соммы, а британцев – дальше к Гебютерн, 25 дивизиями (или около этого) на фронте в 14 миль.

Основной замысел операции не вызывал разногласий, но некоторое расхождение во мнениях выявилось в способе проведения этой операции в жизнь. В последующей дискуссии Жоффр непрестанно нажимал на британцев, требуя, чтобы они провели подготовительную атаку севернее Соммы и во взаимодействии с французами и бельгийцами между Ипром и бельгийским побережьем, чтобы, вклинившись здесь, сковать резервы противника и этим облегчить проведение главного франко-британского удара. Хейг предпочитал организовать один мощный удар, использовав для него все имевшиеся силы и развив его тогда, когда все для этого будет полностью готово.

Хотя точка зрения Хейга оправдывалась неполнотой его ресурсов и бесплодностью таких же подготовительных атак прошлой осенью, критик должен признать, что на стороне Жоффра был опыт истории и что опыт войны должен был показать всю тщетность решительных наступлений, пока резервы противника не отвлечены демонстрацией на каком-либо другом направлении. Но если Хейг сдался, неохотно уступив давлению Жоффра и внеся при этом свои изменения, он был, безусловно, прав, отстаивая свою точку зрения, что любое подготовительное наступление, чтобы отвечать поставленным ему целям, должно предшествовать главному на 10–14 дней, но не больше. Этой отсрочкой наступления союзники уступили инициативу германцам, и атака Вердена с 21 февраля и дальше помешала всем планам союзников и их кампании 1916 года.

22 февраля Жоффр вновь стал требовать, чтобы британцы немедленно развили подготовительные атаки и заняли более широкий участок фронта: Хейг не считал себя в состоянии исполнить первое требование Жоффра, и до июльской атаки никаких действий предпринято не было. Чтобы удовлетворить второе требование, он поспешил сменить французскую 10-ю армию, стоявшую у Арраса и зажатую между 1-й и 3-й армиями Хейга. 3-я армия Алленби передвинулась к северу, а вновь организованная 4-я армия под начальством Раулинсона взяла на себя защиту фронта между Марикуром и Гебютерн. Британцы занимали теперь непрерывный фронт от Ипра почти до самой Соммы.

Поскольку французы истощали свои силы под Верденом, постольку рассеивалась как дым их доля участия в плане наступления на Сомме. В конечном счете фронт их атаки сократился с 25 миль до 8, а силы – с 40 дивизий до 16, из которых 1 июля атаковало только 5. С этого времени британцам пришлось взвалить всю тяжесть кампании на Западном фронте на свои плечи, и уже одно это сделало 1 июля 1916 года новой вехой в истории войны.

Остается вопросом, насколько оперативные стремления Хейга были ограничены этим уменьшением ресурсов и его материальными возможностями. Его приказы уже не ставили больше неограниченных целей, как в боях у Лооса и в Шампани, не предвидели они также быстрого прорыва, который затем оказывался миражом. Хейг набросал даже план для переброски в случае полного поражения своей резервной армии на север к Ипру Но по-видимому, он не предвидел случая, когда частичный успех перемежается с частичным поражением, – обычно же это наиболее распространенное явление на войне. Именно отсутствие такой гибкости помешало выполнению плана Хейга при проведении его в жизнь.

Возможно, что план страдал и от отсутствия реализма: во-первых, британское командование питало «умеренные» надежды прорвать фронт германцев между Марикуром и Серр, во-вторых, оно хотело овладеть высотами между Бапом и Жинши, причем одновременно французы захватывали высоты у Сайли и Ранкур; в-третьих, зайдя слева, свернуть фланг германцев вплоть до Арраса, расширив этим прорыв. Для этой цели все имевшиеся части, включая конницу, должны были быть брошены вперед в северном направлении с линии Балам – Миромон, а удар объединенными силами проводился против германского фронта юго-западнее Арраса; в-четвертых, рассчитывали на переход в общее наступление на Камбрэ – Дуэ.

Что за контраст между намерениями и претворением их в жизнь!

В стратегическом отношении план был задуман сильно, и Хейг был прав, заглядывая так далеко вперед. Но при этом он, видимо, потерял способность решать ближайшие задачи. Самая уверенность в таких далеких возможностях говорит о неумении оценить действительную обстановку. В основе этого плана была заложена нереальность, так как он, отбрасывая старое и вечно новое преимущество – внезапность, не пытался ничего выдвинуть взамен.

Атака британцев между Марикур и Серр была поручена 4-й армии Раулинсона, состоявшей из 18 дивизий. Из них 11 должны были повести атаку, а 5 остаться в ближнем резерве. В армейском резерве имелось всего 2 пехотных дивизии и 3 кавдивизии. Дополнительно в районе боя размещены были: корпус в составе 3 дивизий и штаб резервной армии с командующим, причем эта группа считалась резервом главного командования. Две дивизии 3-й армии должны были провести вспомогательную атаку на участке фронта у Оммекура. Сосредоточение артиллерии достигало 1 500 орудий; в среднем одно орудие приходилось на каждые 20 м фронта.

Для того времени это являлось большим достижением, хотя последующим массированием артиллерии рекорд этот был далеко превзойден. Мощь артиллерии была такой же, как мощь германской артиллерии при крупном прорыве на Дунайце – но нельзя было сравнивать силу укреплений русского фронта год тому назад с сетью проволоки и окопов на фронте реки Соммы. Другим ярким контрастом являлось то, что у французов было 900 тяжелых орудий, а британцы, атакуя на более широком фронте, имели их меньше половины этого числа.

В последующие годы отмечали, что Хейг не ставил себе целью прорыв. Несомненно, по мере приближения срока наступления надежды его все более и более меркли, учитывая сужение целей и намерений французов. За несколько недель до атаки он предупреждал кабинет, что, быть может, и не удастся добиться решения и что целью его является ослабить германцев, подготовив, таким образом, почву для последнего и решающего удара в 1917 году. Но вполне естественна осторожность, когда имеешь дело с «хозяином», и вполне уместно не сулить ему золотые горы, чтобы затем не попасть впросак. А в таких вопросах показания свидетелей обычно более надежны, чем двусмысленный язык официальных документов.

Раулинсон, если судить по его дневнику, высказывался против попытки прорвать «одной атакой… всю систему обороны противника». 30 апреля он пишет:

«Целью атаки решили сделать прорыв. Я остаюсь при прежнем мнении, что лучше было нам идти более постепенными шагами. Но я сказал Д. X. (Дугласу Хейгу), что выполню его план с таким же энтузиазмом, как если бы он всецело мной разделялся».

Но Хейг согласился и принял отстаиваемый Раулинсоном способ артиллерийской подготовки операции: медлительную и долгую бомбардировку вместо короткого 6-часового ураганного артиллерийского огня.

Генерал Сиили, командир одной из кавалерийских бригад, также писал тогда, что приказы его на 1 июля заключались в том, чтобы «одним порывом, карьером пронестись до Камбрэ, окружить его и отрезать железные дороги, ведущие на восток».

Для того чтобы понять проблему и развитие этого боя, необходимо вначале кратко описать местность этого театра военных действий. Во многих сражениях на Западном фронте топография имела исключительное значение и сильно влияла на сознание борющихся сторон. От Перонна, где Сомма под прямым углом заворачивает на юг, в северо-западном направлении тянется ряд холмов. Холмы эти образуют водораздел между Соммой и бассейнами рек Скарпы и Шельды. Этот хребет, прорезанный естественной долиной маленькой речки Анкр, был в руках германцев с октября 1914 года – со времени знаменитого «бега к морю». Хребет этот позволял противнику господствовать над окружавшей местностью и просматривать как позицию союзников, так и местность в ее тылу. В первый год этот недостаток не имел большого значения, ибо, когда британские гости сменили здесь в июле 1915 года французов, фронт выглядел здесь так мирно и настроения были столь миролюбивы, что это даже ошеломляло людей, привыкших к непрекращавшимся стычкам под Ипром или Ла-Бассе.

Донесения гласят, что на некоторых участках французские войска уходили завтракать в деревни, почти не тронутые войной и находившиеся непосредственно позади линии фронта. В окопах оставались только часовые. В другой деревушке, оказавшейся на «ничьей земле», каждую ночь вражескими сторонами соблюдалась полюбовная очередь на право переночевать с удобствами. Я сам могу поручиться за достоверность того, что в первые месяцы после занятия британцами этого фронта батальоны могли без всяких помех проводить занятия (учения) в поле, на виду германских позиций. А шесть месяцев спустя точно там же биваки, расположенные в нескольких километрах за линией фронта, обстреливались постоянным артиллерийским огнем.

Политика французов в этом году (за исключением, конечно, активных столкновений) руководствовалась мудрым изречением: «Живи и жить давай другим». Оглядываясь на прошлое, можно с уверенностью сказать, что политика эта была разумнее политики британцев – беспрестанного «подливания масла в огонь» (тревожения противника). Ибо в тех случаях, когда позиция германцев позволяла им господствовать над местностью и они обладали превосходством в средствах и боеприпасах, такая тактика изнуряла британские войска сильнее, чем войска противника, так что в конечном счете «измор» оказывался не там, где хотели. Затем такой тактикой англичане вынуждали германцев укреплять их систему обороны, искусственно развивая естественные преимущества позиции, в результате чего наступление наталкивалось вместо сравнительно слабой сети обороны, существовавшей осенью 1915 года, на почти непреодолимую крепость.

Мазефильд в своей книге «Старый фронт» искусно и точно описывает обстановку:

«Почти на каждом участке этого старого фронта бойцам нашим, идя в атаку, приходилось карабкаться в гору… Противник обладал великолепными возможностями наблюдения – наблюдательными „вышками”, дававшими прекрасный далекий обзор и связанное с этим чувство превосходства. Наши бойцы были совсем внизу, и взорам их открывался только ряд оплотов обороны противника – холмы, возвышавшиеся прямо над ними и с каждым днем все сильнее и сильнее укреплявшиеся».

В настоящее время хаотическое запустение и разорение, которые когда-то были ареной боев на Сомме, прошли. Хотя Мазефильд переоценивает фактор времени, инстинкт его верен. Он говорит, что когда:

«Окопы сравняются, и по ним пройдется плуг, местность потеряет вид войны. Одно лето с его цветами скроет большинство разрушений, которые смог сделать человек, и затем места эти, откуда начался откат противника, трудно будет отыскать даже при помощи карты».

Но если уже трудно восстановить в памяти, как эта местность выглядела во время войны, то все же и теперь еще большое впечатление производит крутизна подъема этого хребта и господство его над местностью. Впечатление это еще сильнее, чем в те дни, когда успех измерялся метрами, а рельеф местности осматривался бойцом, зарывшимся в землю. С артиллерийской точки зрения атака вверх по холму давала то преимущество, что окопы германцев сильнее подставлялись действию артиллерии, но со всех остальных точек зрения это являлось и физическим, и психологическим препятствием не только для одной атакующей пехоты.

Внезапность, трудно достигаемая, когда имеешь перед собой такую господствующую над местностью позицию, затруднялась еще тем, что до сих пор не овладели искусством скрытой подготовки и маскировки.

Сооружение новых убежищ по обоим берегам реки Анкр в феврале дало германцам первую нить к распознаванию намерений союзников. С этого времени признаки все больше и больше умножались. Фалькенгайн намечал даже попытку сорвать британское наступление, но вскоре убедился, что ему не удастся выделить для этого нужных войск.

Если обширная подготовка целиком и не выдала британского наступления, то бомбардировка, продолжавшаяся неделю, безусловно, говорила о надвигавшемся штурме. Но еще раньше неосторожная речь английского министра труда Артура Гендерсона, 2 июня обратившегося с призывом к рабочим, изготовлявшим снаряды, позволила германскому командованию угадать намерение союзников – перейти в ближайшем будущем к активным действиям.

Единственным ограничивающим фактором было то, что Фалькенгайн, несмотря на верные предсказания и предостережения о готовившейся атаке, исходившие как от командующего армией (2-я армия), так и от заграничных агентов, продолжал верить, что это лишь прелюдия, введение к настоящему удару, который будет развит севернее. Фалькенгайну казалось, вероятно, что британская подготовка слишком вызывающа, чтобы быть истинной. В соответствии с этим он задерживал подкрепления. Только 5 июля он убедился, что Хейг действительно выбрал ареной своих действий Сомму. За этот промежуток времени он успел отрешить от должности начальника штаба 2-й армии за то, что тот был прав и требовал больше.

Бомбардировка началась 24 июня. Атака была намечена на 29 июня, но затем отложена до 1 июля из-за испортившейся погоды. Эта отсрочка, сделанная по просьбе французов, не только была сопряжена с растягиванием огнеприпасов на более долгий период и с одновременным уменьшением насыщенности огня. Она вызывала также большее изнурение и большее напряжение ударных частей, поднятых уже для атаки, но ждавших ее еще 48 часов, скучившись в окопах, при утомительном грохоте огня своей артиллерии и потерях, наносимых огнем противника. Условия эти ухудшались проливным дождем, буквально затопившим окопы.

1 июля уже рассвет обещал томительный зной. К 7 часам утра бомбардировка достигла своего апогея. Через полчаса пехота выступила из окопов. Но прежде чем германские окопы были вообще достигнуты, тысячи британцев усеяли «ничью землю» своими телами. Ведь противником были германцы 1916 года, в большинстве своем – упорные и искусные бойцы. Снаряды сравнивали их окопы, но они укрывались в убежищах или воронках, а затем, когда огневой вал двигался дальше, они вытаскивали свои пулеметы и обрушивали стальной град на слишком плотные волны атакующих.

1916 год знаменателен как год, когда искусство пехотной атаки упало наиболее низко. 1916 год возродил из-за формализма и отсутствия всякой способности к маневру боевые порядки, которые были под стать XVIII веку. Батальоны атаковали четырьмя или восемью волнами, каждая на расстоянии не более 100 м одна от другой. Люди в каждой волне шли плечом к плечу в симметричном и хорошо выдержанном равнении. Их учили наступать спокойно во весь рост, медленным шагом, держа винтовки наперевес, т. е. наступать так, чтобы как можно сильнее бросаться в глаза противнику. Это было полное подражание пехотным «автоматам» времен Фридриха – с той лишь разницей, что наступление не велось уже больше против ружей, обладающих действительностью огня только на 100 м.

Неудивительно поэтому, что к ночи 1 июля многие батальоны не насчитывали и сотни бойцов. Хейг приказал применять методы действий германцев под Верденом: раньше чем под удар попадет главная масса пехоты, сильные дозоры должны нащупывать пути и проверять результаты артиллерийской подготовки. Но начальник его штаба Киггель, несмотря на это, приказал наступать «волнами». И лишь когда волны были разбиты огнем противника, британцы получили возможность атаковать.

Дело в том, что человеческая природа и первобытные инстинкты восстали против указанной свыше тактики. Наиболее предприимчивые и менее запуганные бойцы, уцелевшие во время всей этой передряги, стали образовывать маленькие группки. Обычно каждой такой группкой руководил импровизированный «командир». И группки эти пробирались вперед короткими скачками, переползая от одной воронки к другой, прокрадываясь мимо пулеметов противника и обтекая их, часто продвигаясь таким образом даже на значительную глубину и неся сравнительно небольшие потери. Но во многих местах, таким образом, были оставлены неподавленными группы противника и пулеметные гнезда. Под их огнем тяжко расплачивались подкрепления, выступавшие в подобных же плотных построениях.

В конечном счете, за исключением южного сектора боя, силы наступающих постепенно уменьшались, пока наконец атака не захлебнулась.

Фрикур – центр правого фланга наступления – явился поворотным пунктом как атаки на этом участке, так и успеха в этот день. Французы южнее Соммы и севернее ее, вплоть до Марикура, овладели всеми объектами атаки, понеся небольшие потери. Успехом этим они были обязаны отчасти своей более гибкой тактике и более мощному сосредоточению артиллерии, отчасти же и меньшей силе германской обороны. Наконец, определенную роль сыграла здесь и тактическая внезапность, так как германцы ожидали атаки только на британском фронте. Между Марикуром и Фрикуром британский XIII корпус (30-я и 18-я дивизии), хотя и со значительными потерями, достиг поставленных ему целей, захватив Монтобан. Слева от него XV корпус частично выполнил свою задачу, выкорчевав сопротивление противника в лесу и деревне Фрикур. 7-я дивизия свернула один фланг, захватив Маметц, а на другом фланге 21-я дивизия проникла вглубь германской позиции на полмили, удержавшись на узкой полоске земли, причем оба ее фланга были обнажены, пока на следующий день не пал Фрикур.

Но 21-я дивизия была последней, отметившей предел успеха. Севернее же все завершилось поражением – таким поражением, в котором британцы понесли потери, не превзойденные ни в одном из других дней войны. Крупное значение при этом имела большая ширина полосы «ничьей земли». 34-я дивизия (III корпус) наступала мимо Ла-Буассель к Контальмезону, но ей пришлось отойти назад, так как фланг ее попал под жестокий фланкирующий огонь со стороны Овиллера, против которого тщетно разбивались волны атаковавших частей 8-й дивизии. Севернее X корпуса (32-й и 36-й дивизий) британцам также удалось проникнуть на некоторое расстояние вглубь позиции противника. Часть 36-й дивизии (командир Ульстер) добралась даже до Гранкура, но поддержкам не удалось продвинуться вперед; передовые части оказались отрезанными от них, и когда спустилась ночь, в руках британцев оставались лишь небольшие куски германских окопов близ Тьепваля.

Атака VIII корпуса (29-й, 4-й и 31-й дивизий) на левом фланге была совершенно разбита значительно быстрее, хотя и здесь несколько изолированных отрядов просочились вплоть до Бомон-Гамеля и Серра.

Количество пленных, прошедшее в этот день через корпуса, до некоторой степени является показателем достигнутого вначале сравнительного успеха: XIII корпус (Конгрев) – 934 пленных; XV корпус (Хорт) – 517 пленных; III корпус (Пултеней) – 32 пленных; X корпус (Морланд) – 478 пленных; VIII корпус (Гунтер-Уистон) – 22 пленных. Числа эти указывают, что на севере X корпус проник глубоко в расположение противника, хотя 36-я дивизия была вынуждена позднее выпустить из своих рук захваченную местность из-за поражения и отказа соседей на обоих ее флангах.

Для французов, которые захватили 6000 пленных, понеся при этом незначительные потери, 1 июля может считаться победой. Но главный удар проводился британцами, и германцы могут справедливо заявлять свои претензии на успех, так как, имея налицо всего шесть дивизий, то есть по грубым прикидкам, только по одному полку на каждый британский дивизионный сектор, они потеряли от действия 13 британских дивизий только 1983 человек пленными и узкую полоску местности.

Воздушные замки, преждевременно построенные, развеялись в прах. Месяцы долгой подготовки и работы дали лишь горькие плоды.

Хотя 1 июля и оказалось военным поражением, оно стало героическим эпосом – и, что еще лучше, доказало высокое моральное качество новых британских армий. Принеся великую жертву войне, они подверглись наиболее жестокому и кровавому испытанию, но вышли из него не потрясенными. Эти бывшие штатские выдерживали такой процент потерь, который не в состоянии была вынести ни одна профессиональная армия прошлых войн, не потеряв при этом своей боеспособности. И они продолжали в течение пяти месяцев столь же ожесточенную и тяжелую борьбу. Опыт усовершенствовал их тактику действий, руководство старшего командования улучшилось, но ничто из последующих подвигов не могло превзойти высокий моральный уровень, показанный этими войсками 1 июля. В течение всего этого дня маленькие группки британцев выходили из залитых кровью окопов и шли к «ничьей земле». Только некоторые успевали вылезти из окопов, другие же вообще никогда не пересекли этой безобидной зеленой лужайки, многие погибли на проволоке врага, многим пришлось вернуться назад. Некоторым же удавалось пробраться; они шли дальше и теснили противника от одного рубежа к другому, пока сражение на Сомме не закончилось «отступлением противника». Это отступление все же долго заставило себя ждать. И когда враг наконец отступил, это произошло в такое время, что скорее повредило атакующим, чем пошло им на пользу.

Поздно вечером 2 июля Хейг, убедившись в трудности обстановки, решил усилить атаки там, где был уже достигнут успех, а не предпринимать новый фронтальный штурм нетронутой обороны противника от Овиллера и к северу. Тактический опыт последующих лет и опыт прежней истории подтверждают мудрость его решения. Единственный вопрос, который невольно напрашивается: почему успех, достигнутый на юге, не был развит более быстро? Было бы лучше, если бы часть многочисленной пехоты, усеявшей трупами «ничью землю», была сохранена и умножила собой резервы на случай такой возможности.

Но даже при том германцы оказались сильно потрясены, и если у британцев мало было резервных дивизий, то у германцев, как это показали задержки с организацией контратаки, резервов было еще меньше. Но 4-я армия не пыталась даже продвинуть резервы через секторы, где сопротивление противника было более слабым, и в 10 часов утра 1 июля просто приказала своим корпусам продолжать атаку «равномерно на всем фронте». К счастью, оба командира левофланговых корпусов указали на безнадежность свежей атаки без предварительной подготовки. Затем вмешался Хейг, и план был изменен. Но вмешательство это несколько запоздало. Все что Хейг сделал, заключалось в подчинении обоих левофланговых корпусов (X и VIII) Гауфу, не изымая их в то же время окончательно из состава 4-й армии. Так как эти корпуса не были в состоянии вторично атаковать непоколебленную оборону, то 2 июля ничего не произошло. В это время XIII корпус, которому на крайнем правом фланге действительно удалось проникнуть довольно глубоко, был задержан. Эта пассивность была тем более обидной, что во взаимодействии с французами корпус только что отбил неумелую контратаку, проводившуюся германской дивизией, спешно подтянутой сюда от Камбрэ, – единственный резерв, который противник мог немедленно ввести в бой.

Благоприятная возможность еще раз представилась, когда 3 июля Раулинсон отдал приказ о возобновлении атак на левом фланге при одновременной атаке центра. План этот Хейг одобрил, но изменил, причем не все внесенные им изменения оказались удачными. Хейг обратил теперь свое внимание вправо и сузил атаку, готовившуюся на следующее утро, до ударов, проводимых небольшими отрядами с целью прорвать фронт противника у Тьепваль и Овиллер. Изменение это усилило невыгоды, связанные с отказом от единства руководства наступлением. Правда, атаки эти не выродились в слабые усилия, но и проводились они без всякого взаимодействия. Атаки не привели ни к каким результатам, за исключением разве новых потерь.

Тем временем справа части XIII корпуса вошли в лес Бернафэ, почти не встретив никакого сопротивления, но затем были остановлены. Дальше продвинуться им не удалось. Вследствие этого французский XX корпус, сосед XIII корпуса, также был обречен на бездеятельность. Но южнее Соммы французы овладели второй линией германских позиций и высотами, господствующими над Перонном.

Хейг теперь убедился в правильности сосредоточения всех усилий на правом фланге. Но в этом он встретил резкий отпор со стороны французов.

Оба, и Жоффр и Фош (последний непосредственно руководил всеми французскими войсками, участвовавшими в этом наступлении), требовали, чтобы Хейг раньше овладел в центре хребтом от Позиер к Тьепвалю. Это должно было служить предпосылкой к любым атакам справа или на секторе Лонгеваль. Возражения Хейга, что у него слишком мало огнеприпасов, что бы действительно поддержать новую атаку на всем фронте, а оборона хребта у Лонгеваля значительно слабее обороны у Тьепваль, не произвели никакого впечатления. Жоффр заявил, что, если британцы атакуют Лонгеваль, они потерпят поражение. Жоффр пошел так далеко, что отдал Хейгу прямой приказ атаковать в центре. На это Хейг ответил, что он ответствен перед британским правительством, и хотя он готов следовать стратегии Жоффра, однако в вопросах тактики будет руководствоваться собственным мнением. Это решило вопрос.

Все же последовал долгий перерыв, пока 4-я армия снова готова была к атаке второй линии германской обороны. Интервал этот затянулся еще больше потому, что Хейг считал необходимым до начала главного удара ликвидировать все опорные пункты и гнезда сопротивления противника, лежавшие впереди этой линии, пытаясь овладеть ими рядом непрерывных бивших в одну точку атак. В то же время X и VIII корпуса на левом фланге были окончательно изъяты из 4-й армии Раулинсона и переданы резервной армии Гауфа. Последнюю сделали затем 5-й армией, а имевшиеся в распоряжении резервы и орудия сосредоточили на фронте 4-й армии, весьма суженном всеми этими мероприятиями.

Таким образом, в дни, непосредственно следовавшие за 1 июля, когда на южном секторе Монтобан-ля-Буассель оборона германцев была сильно поколеблена, новые атаки были незначительны и судорожны. Германцы перевели дух, реорганизовались и укрепились. Передышка дала им возможность закрепиться на командующем хребте Игниш-Рознер, где проходила вторая линия обороны. Наступление британцев было чрезвычайно медленным, а лес Маметц представлял собой особо труднопреодолимое препятствие. Наступлению британцев должны были предшествовать 3 дня коротких атак, проводимых 38-й дивизией (Уэлш). Связанная с этим задержка сама по себе должна была неблагоприятно повлиять и на главный удар. Но еще большая помеха пришла сверху.

Если британское главное командование до 1 июля отличалось излишним оптимизмом, то теперь оно, пожалуй, ударилось в обратную крайность. Все-таки удалось убедить Раулинсона, что необходимы смелые и решительные действия, раз хотят взять укрепления германцев и остановить их работы, которые восстанавливали в тылу фронт обороны скорее, чем британцам удавалось силой проложить себе дорогу. Если бы британцы ждали, пока линия их фронта будет достаточно близко подведена ко второй линии германских окопов, чтобы тогда накоротке развить штурм, то они натолкнулись бы на преграду такой же крепости и стойкости, с какой им пришлось иметь дело 1 июля.

Раулинсон разработал план атаки и прорыва германской обороны на фронте протяжением в 4 мили, ограниченном справа лесом Дельвилль, а слева – лесом Бозентен-ле-Пети. Правый фланг Раулинсона находился в 3/4 мили от второй линии германских окопов, а между флангом и германцами находился еще важный в тактическом отношении лес Трон. К левому флангу Раулинсона полоса «ничьей земли» постепенно суживалась, так что на участке леса Мамец ширина ее была всего 300 м. Но лес Трон фланкировал здесь большую часть фронта наступления. Если бы остановились на простейшем решении и развили атаку только на левом фланге, то вряд ли она могла обещать успех. Опыт 1915 года показал, что атака на узком фронте против неприятеля, защищенного достаточным числом орудий, может быть вначале успешной, но затем успех этот быстро улетучивается, как только орудия противника оживут и сосредоточат свой огонь по захваченному участку. Это даже облегчит им борьбу с атакой.

Вместо того, чтобы остановиться на очевиднейшем и простейшем решении, Раулинсон избрал другой путь, который, несмотря на весь связанный с ним сознательный риск, в действительности был более безопасен и обещал большую экономию сил.

Войска должны были пересечь угрожаемую полосу «ничьей земли» ночью, а на рассвете развить атаку, предшествуемую ураганным артиллерийским огнем продолжительностью всего в несколько минут. План этот оживлял надежды на внезапность, остававшуюся без использования в течение большей части войны и успевшую покрыться ржавчиной, пока наконец в последний год войны – от Камбрэ и дальше – оружие это не нашло вновь применения.

Для 1916 года идея внезапного ночного наступления с такой короткой артиллерийской подготовкой была так нова и так свежа в своем возрождении, что она производила потрясающее впечатление и ортодоксальному мышлению казалась рискованным предприятием. То, что Раулинсон хотел попытаться провести этот маневр с бойцами новой армии, которые менее чем два года назад были сугубо штатскими людьми, лишний раз подчеркивало правильность его замысла. Главнокомандующий резко возражал против него, предпочитая обычные методы наступления, но Раулинсон решительно отстаивал свою точку зрения, тем более, что уверенность его зиждилась на доверии к командирам частей и убеждении, что они смогут успешно провести операцию. Хорн, способность которого соглашаться во всем с главнокомандующим была так же постоянна и неизменна, как и его карьера, на этот раз в виде первого и последнего исключения пошел против своего непосредственного начальника и поддержал Раулинсона. Этот небывалый факт, видимо, помог склонить чашу весов в пользу последнего. Раулинсон добился своего, но вместо того, чтобы атаку эту, уже раз отложенную, организовать 13 июля (как он это предполагал), сопротивление главного командования вызвало новую задержку, и атаку пришлось отложить на 14 июля. Задержка была всего на один день, но и он по своим последствиям имел большое значение.

Другой помехой являлось отсутствие в данной операции взаимодействия французов, – помеха, вызванная отсутствием у последних доверия к успеху этой попытки.

Ударные части составляли: на правом фланге – 9-я и 3-я дивизии XIII корпуса (Фюрс и Хальдан), на левом фланге – 7-я и 21-я дивизии XV корпуса (Уатс и Кэмпбелл). Еще одной дивизии – 18-й – была поставлена на крайнем правом фланге задача очистить от сопротивления противника лес Трон. На крайнем левом III корпус обеспечивал фланг наступления, расположившись уступом между лесом Базентенле-Пети и Контальмезон.

К фронту наступления были подтянуты кавалерийские дивизии и переданы в распоряжение обоих ударных корпусов.

Фронт германцев защищали здесь только 6 батальонов смешанных дивизий группы генерала Штейна, а южнее Бапом стояла в резерве 6-я дивизия. Окопы германской позиции Друап проходили как раз впереди леса Дельвилль и местечек Лонгеваль, Базентен-ле-Гран и Базентен-ле-Пети. А лес Хай-Вуд, как темная туча на горизонте, был несколько позади, господствуя над всей зоной наступления. Оттуда германцы могли видеть на несколько миль дальше старой линии фронта британцев 1 июля.

13 июля, через несколько часов после того как стемнело, на правом фланге были высланы специальные команды, которые обозначили путь наступления белыми лентами, чтобы войска ночью не сбились с пути, проводя сближение на 1000 метров. Затем части были расставлены под прямым углом, параллельно фронту к направлению наступления, чтобы отметить исходную линию, с которой войска перейдут в штурм. Сделано это было для того, чтобы войска пошли в атаку перпендикулярно целям, которыми они должны были овладеть. Эта рискованная и трудная задача была выполнена успешно, и вскоре после полуночи батальоны собрались в укрытиях долины Катерпиллер, двигаясь оттуда дальше гуськом длинными, напоминавшими червяков, линиями рот или взводов.

В 3 часов 20 минут утра огневой вал обрушился на окопы германцев, а пять минут спустя весь фронт наступления ринулся вперед. Расчет, соединявший внезапный удар с большой и хорошей работой штаба, целиком оправдался. Вся вторая позиция германцев была быстро смята, и атаковавшие части прошли сквозь нее. 21-я дивизия, нажимая слева направо через лес Базентен-ле-Пети, атаковала деревню того же названия. 7-я дивизия очистила от сопротивления противника лес Базентен-леГран и двинулась вверх по склону к Хай-Вуд. 9-я дивизия проложила себе путь, хотя и со значительными трудностями, через Лонгеваль к опушке леса Дельвилль.

На правом фланге каждый шаг вперед встречал ожесточенное сопротивление; в течение нескольких последующих дней южноафриканские части приносили себя в дебрях леса Дельвилль в жертву войне. Но на левом фланге благоприятные возможности и открытая местность прямо напрашивались на то, чтобы их использовали. Вскоре после полудня сопротивление германцев перед фронтом 7-й дивизии стало заметно ослабевать.

Была сделана попытка развить успех, хотя и было упущено несколько часов. 7-я дивизия двинулась вперед вскоре после 6 часов утра; 2 эскадрона конницы наступали на флангах – первое после 1914 года применение британцами кавалерийских частей в конном строю на поле сражения. Радужные надежды рисовали уже на горизонте приближавшуюся возможность маневренных действий, но это оказалось еще раз миражем в пустыне войны. Войска славной 7-й дивизии были утомлены боем, а их поредевшие ряды пополнились еще не обстрелянными людьми.

Как бы то ни было, наступление не отличалось должным порывом и напором, и хотя большая часть леса была очищена в этот же вечер, северный угол фланкировавших окопов остался в руках германцев. Хуже всего то, что отсрочка наступления на 24 часа позволила прибыть свежим германским подкреплениям. И по мере их прибытия сопротивление германцев возрастало, а натиск британцев слабел.

К вечеру 15 июля под давлением германских контратак лес был эвакуирован. Прошло два месяца, прежде чем удалось им вновь овладеть. Внезапный штурм «Бастилии» Соммы 14 июля чуть не привел британцев к стратегическому решению. Оно висело на волоске. После этого усилия их выродились в бои, целью которых был измор.

После печального окончания удара 14 июля Хейг стал продолжать игру, ставя уже меньшие ставки. Беспокойство вызывало истощение запаса снарядов, сам же главком не мог ничего придумать, кроме орудийной бомбардировки, чтобы действительно открыть замкнутый фронт противника. В начале июня Хейг изучал возможность передвижки решающего наступления на Мессинский сектор во Фландрии, если бы германские резервы задержали его на Сомме. Один корпус (АНЗАК) даже двинулся туда, чтобы на всякий случай быть готовым. Но 7 июля Хейг изменил свою точку зрения и решил взамен этого сосредоточить все свои резервы теперь уже в районе Соммы и бросить все свои силы непосредственно в наступление там же.

Все же Хейг отдал приказ о ряде местных атак на севере в качестве средства отвлечь внимание противника, притянув туда его резервы и уводя их, таким образом, от Соммы. Такая тактика представляла собой не более чем военный самообман. Если скрытая обширная подготовка для широкого наступления вызывает у противника определенные предположения и подозрения, то естественно, что проведение частичной атаки на узком фронте может лишь подчеркнуть ее ложность.

Одним из последствий этой атаки было то, что 5-я австралийская дивизия была вдребезги разбита у Фромелля в бессмысленно руководимом бою, который явился последним звеном в бестолковщине, приведшей к поражению.

Остальная часть корпуса АНЗАК была передвинута к Сомме, где Хейг предполагал расширить свои позиции на главном хребте. Он решил попытаться восполнить третью фазу задуманной операции – обойти фронт германцев в северном направлении, хотя необходимых для этого предпосылок не удалось добиться, так как в распоряжении Хейга не было достаточно места, чтобы развернуть необходимые для такой попытки силы. Вместе с тем это направление уводило и от общей линии взаимодействия с французами. Поэтому Хейг решил продолжать главный нажим правым флангом, наступая на восток навстречу фронту наступления французов, а на левом фланге пытался со стороны Позьер—Тьепваль овладеть краем хребта и тем самым расширить расположенные на нем английские позиции.

Для этой цели в распоряжение Гауфа был передан корпус АНЗАК (Бёрдвуд), часть которого 23 июля была брошена против Позьер. Одновременно три корпуса 4-й армии возобновили штурм на всем своем узком фронте от Гильемон до Базентен-ле-Пети. Штурм этот совершенно не удался; слева 1-я австралийская дивизия закрепилась в Позьер.

После этого Хейг вернулся к тактике постепенного «отгрызания». Тактику эту развили в определенную и умелую стратегию измора и защищали ее, основываясь на слишком радужных и ошибочных подсчетах потерь германцев.

Последовало около двух месяцев жестоких боев. За все это время британцы мало успели, дорого платя за это. Пехота обеих сторон служила конденсированной пищей, которую потребляла артиллерия. На левом фланге на корпус АНЗАК легла главная тяжесть работы при проведении этого нового плана «методического наступления». К чему же это привело? На этот вопрос лучше всего дают ответ скупые слова австралийской официальной истории:

«Без сомнения, у главнокомандующего, а возможно, и у кабинета, пользование терминами, предполагавшими наступление исподволь, вызвало некоторую приятную уверенность в известной экономии как жизней, так и огне припасов. Но на фронте такая система наступления просто возродила таран – попытку 10, 15 раз таранить пехотой все ту же часть позиции противника, чтобы углубиться на милю или, возможно, на две мили в лабиринт его укреплений…

Если этим стремились обеспечить равномерность нажима на противника и не позволять нажиму этому ослабевать, то даже человеку, только начинающему изучать военное дело, трудно примириться с этой тактикой и бросать части корпуса, бригаду за бригадой… 20 раз подряд против сильнейших пунктов обороны противника. Этот способ можно, конечно, назвать „методичным”, но совершенно не оправдывается притязание на экономность такого рода действий».

В этих попытках было потеряно 23 000 бойцов. Окончательный результат после 6 недель боев выразился в выигрыше узкого языка местности глубиной всего лишь в 1 милю. А каковы были моральные результаты?

«Хотя большинство австралийских бойцов были оптимистами, причем многие из них принципиально воздерживались от громких высказываний или даже затаенного недовольства, все же неудивительно, что у некоторых более смышленых людей в результате сложилось горькое убеждение, что их бесполезно приносят в жертву».

«Ради бога, напишите книгу о жизни пехотинца, – сказал один из них… – Сделав это, вы предупредите повторение ужасных трагедий». То, что офицер, который так геройски и славно сражался, мог в предсмертном своем письме говорить об «убийстве» многих его друзей, «из-за некомплектности, равнодушия, самовлюбленности и личного честолюбия тех, кто там наверху» – даже если не принимать его слова буквально – все же говорит, что старшим командирам многого не хватало…

«Мы только что покинули место, столь чудовищное, – писал один из наиболее выдающихся офицеров австралийских войск, – что даже лунатик в бреду никогда не сможет себе представить ужаса последних наших тринадцати дней».

История указывает, что Бёрдвуд потерял большую часть своей популярности, приобретенной в Галлиполи, из-за неумения противодействовать настойчивому желанию Гауфа добиться быстрого решения и вообще из-за необдуманности действий последнего. Быть может, это послужило фактором, заставившим австралийские войска отклонить личный призыв Бёрдвуда: они голосовали против записи на военную службу новых людей (для пополнения Австралийского корпуса), чтобы им не пришлось подвергнуться тем ужасам, которые войска только что испытали.

Позьеру соответствовал на другом фланге Гильемон – ныне мирная деревушка среди полей, а тогда – место бойни, где ужас усугублялся неизвестностью. От леса Трон надо спуститься по одному склону и подняться по другому; теперь это – несколько сотен метров проселочной дороги, тогда (в июле и августе 1916 года) – бесконечное расстояние. Дивизия за дивизией пытались пересечь это расстояние и чувствовали уже добычу в своих руках, но затем откатывались назад, не будучи в состоянии удержать Захваченное. Когда же им наконец удалось 3 сентября овладеть этой деревушкой, то другое местечко – Живши – в нескольких сотнях метров дальше по склону явилось подобным же препятствием, сдавшимся только к 9 сентября.

Теперь наконец фронт британцев выправился и тянулся на 70 миль на северо-запад от леса, господствовавшего над Комблем, и затем соединялся с французским фронтом. Британцы распространили и дальше на юг фронт своих атак южнее Соммы и штурмовали три линии старого германского фронта близ Шольна, захватив при этом 7000 пленных.

30 августа Раулинсон записал в своем дневнике:

«Начальник во что бы то ни стало хочет затеять примерно 15 сентября рискованную игру всеми имеющимися частями, поставив себе целью сломить сопротивление германцев и пройти насквозь до Бапона».

И он добавлял несколько нелогично:

«У нас не будет резервов, за исключением усталых частей, но на этот раз успех… может привести бошей к концу».

Несмотря на проповедуемую им «стратегию измора», Хейг вынужден был теперь играть на «прорыв».

Осью атаки должен был стать левый фланг – армия Гауфа. Основная цель главного удара, проводимого Раулинсоном, должна была заключаться в прорыве того, что первоначально было последней германской линией между пунктами Морваль и Ле-Сар. Одновременно должен был проводиться и французами удар к югу, между Комблем и Соммой, изолируя таким образом Комбль, Курселег и расширив фронт. Если бы начальная попытка сопровождалась успехом, то атака британцев должна была развернуться к северу.

Для первоначальной атаки намечали 8 дивизий, а 2 выделяли для «расширения». Характерной особенностью явилось применение здесь впервые танков – бронированных машин повышенной проходимости, которые были изобретены как противоядие против препятствий обороны – пулеметов и проволоки. Вопреки мнению изобретателей танка и несмотря на первоначальное согласие с этим мнением, британское главное командование решило использовать столько машин, сколько есть, видя в этом средство улучшить начинавшие уже увядать перспективы наступления на Сомме.

Во Францию было перевезено только 60 из построенных 150 машин. Фактически было использовано только 49, и введены они были в дело небольшими отрядами (группками) в 2–3 машины, что явилось новым противоречием принципам, установленным полковником Суинтоном.

Недостаточная и слишком поспешная подготовка в связи с механическими дефектами первых образцов танков привела к уменьшению и этого числа. На исходную позицию прибыло только 32 танка; из них 9 пошли в атаку впереди пехоты, 9 не поспели за пехотой, но помогали в очистке захваченной местности, 9 сломалось, а 5 застряли в воронках, усеивавших поле боя. Первые 9 танков оказали пехоте действительную поддержку, особенно при захвате Флера – но дорогая цена, отказ от большой внезапности, явилась тяжелой пошлиной, которую пришлось заплатить за незначительное уменьшение неудачи наступления на Сомме.

Атака была развита на рассвете 15-го числа при легком тумане, и XV корпус, наступавший в центре, быстро достиг хороших результатов: в 10 часов утра левофланговая дивизия корпуса была уже за Флером. Но справа XIV корпус нес тяжелые потери и долго задерживался противником, пока удалось подойти к Морвалю и Лебефу. III корпус слева также не достиг поставленных ему целей наступления, хотя 47-я дивизия корпуса все же очистила от противника так давно желанный лес Хай-Вуд. На крайнем левом фланге было проведено в жизнь заранее намеченное расширение атаки и были захвачены как Мартеипьюш, так и Сурселет.

В результате этого боевого дня везде, за исключением правого фланга, войска овладели хребтом, т. е. господством над местностью и удобством обзора, которыми так долго пользовались германцы.

Неудача на правом фланге была исправлена 25 сентября второй крупной атакой, которая в связи с одновременной атакой французов заставила германцев эвакуировать Комбль. На следующий день армия Гауфа наконец овладела Тьепвалем. Хейг не переставал требовать нажима «без перерыва», и в результате дальнейших небольших успехов германцы в первую неделю октября отошли уже на свою последнюю линию обороны, которая проходила от Сайли—Сейлиосель направо через Ле-Транслуа и перед Бапом. Они поспешно строили новые линии обороны в тылу, но пока эти линии не были готовы.

С другой стороны, в течение тех же дней выявился непрестанный рост сопротивления германцев, а достигнутый ограниченный успех подавал мало надежд на возможность действительного прорыва или его эксплуатации. Дожди и бомбардировка превратили почву в болото, в котором увязали орудия и обозы. Даже легко снаряженная пехота с большим трудом и крайне медленно пробиралась вперед. Атаки крайне затруднялись, а если какой-нибудь окоп и захватывался, то трудности, связанные с закреплением успеха, сводили на нет выигрыш местности.

12 октября Хейг, видимо, наконец убедился, что ему не удастся в этом году прорвать германскую оборону. Но Жоффр и Фош продолжали его подстегивать, и Хейг продолжал развивать по грязи новые атаки в направлении на Ле-Транслуа, пока против этого не стал резко возражать лорд Каван, командир XIV корпуса, который желал узнать, не собираются ли просто пожертвовать правым флангом британцев для поддержки левого фланга – французов, и колко добавлял: «Тот, кто не был на фронте, не может себе представить степень истощения, до которого доведены войска».

Но другие командиры корпусов обладали меньшим гражданским мужеством, и Раулинсон уступил настояниям своего начальника вопреки своим более здравым рассуждениям. И оба корпуса – III и АНЗАК – продолжали серию безнадежных мелких атак вплоть до 16 ноября. Безрезультатность этих атак несколько была сглажена, а их неуместность и абсурдность затушеваны удачными действиями армии Гауфа, которая в последнюю минуту достигла столь желанного успеха.

Но и в этом была обратная сторона медали, так как успех этот, подняв репутацию Гауфа, в то же время подготовил почву для новых жертв под Ипром в следующем году.

Клин медленно вбивался в восточном направлении между реками Анкр и Сомма, превратив первоначальные германские позиции севернее реки Анкр в ясно выраженный выступ. Некоторое время армия Гауфа готовила атаку против этого выступа, а временное улучшение погоды позволило развить эту атаку 13 ноября, причем в дело были введены 7 дивизий. Были захвачены Бомон-Гамель и Бокур-сюр-Анкр, причем взято 7000 пленных, но слева местечко Серр еще раз оказалось неприступным. Хейг был доволен, так как это «развязывало руки» британским представителям на приближавшемся военном совещании союзников в Шантильи. Поэтому наступление на Сомме можно было, наконец, остановить. Честь была спасена.

Бессмысленность последней фазы действий – от 25 сентября и дальше – заключалась в том, что захватив наконец хребет и получив господство над прилегающей местностью, британцы отказались от всех связанных с этим преимуществ, пробивая себе дорогу в долине за этим хребтом. Из-за этого войска были вынуждены провести всю зиму в окопах, затопленных водой. «Грязь Соммы» вскоре стала общеизвестна.

Таким образом бездарно задуманные и так же проведенные бои на Сомме закончились в атмосфере отчаяния и привели к такому истощению силы британцев, что это затушевало даже соответствующее перенапряжение, которое бои эти вызвали и у германцев. Истощение германцев в большой степени зависело от тупости и косности старшего германского командования – в частности, генерала фон Белова, командовавшего 1-й армией. Он отдал приказ, что каждый офицер, уступивший врагу хотя бы один сантиметр окопа, будет предан военному суду, а всякий потерянный метр окопа должен быть возвращен контратакой.

Если ошибки германцев и не превысили ошибок британцев, то все же они привели к бесцельному расходу жизней и, что еще хуже, к подрыву духа войск. Это уравновешивало потери британцев, пока наконец 23 августа Белов не был вынужден взять обратно свой приказ и изменить тактику обороны с приходом к власти новых людей – Гинденбурга и Людендорфа.

15 сентября 1916 года новый инструмент войны получил свое боевое крещение и помог выделить британскую атаку этого дня из общего наступления на Сомме, сделав ее одной из вех истории войны 1914–1918 годов.

Эта атака была одной из немногих, при изучении которых для обнаружения достигнутых успехов не требуется карты крупного масштаба или увеличительного стекла. День этот знаменателен был и тем, что тень его легла на все будущее войны. И подобно тому, как день этот стал скорее вехой в истории войны, чем в истории операции на Сомме, он и в будущем останется яркой вехой в истории войн вообще.

Новое оружие изменило лицо войны, заменив мощным мотором слабые ноги человека, возродив применение брони как средства защиты и заменив ею кожу человека или закапывание его в землю. До этого боец не мог стрелять, если он хотел двигаться, и не мог двигаться, если он хотел оставаться укрытым.

15 сентября 1916 года были объединены в одно целое три преимущества, которыми в современной войне могли пользоваться только те, кто сражался на море, а именно – огневая мощь, движение и защита. Но хотя морская тактика могла и на суше стать отличительной чертой действий танка, а также хотя намек на это был сделан уже первоначальным названием танка «сухопутный корабль», все же вначале на танк смотрели более узко, и конструктивный замысел этого оружия преследовал более непосредственные практические цели.

Основная цель заключалась в создании противоядия против пулеметов, которые в союзе с колючей проволокой привели военные действия к застою, а военное искусство – к вырождению. Лекарство было британского изготовления и являлось наиболее выдающимся достижением британской мысли за всю мировую войну.

Достижение это имеет важную трансатлантическую связь – связь символическую с точки зрения ассоциации, которой вскоре суждено было выявиться на поле боя. Дело в том, что источник и зла, и противоядия был американским. Застой окопной войны был вызван, в первую очередь, изобретением американца Хайрема Максима. Имя его резче запечатлелось в истории мировой войны, чем имя любого другого человека. Императоры, государственные мужи и генералы могли привести к войне, но закончить ее они были не в силах. Завязав войну, они оказались беспомощными марионетками в руках Хайрема Максима. Своими пулеметами он парализовал мощь наступления. Все усилия сломать оборонительную мощь пулеметов были напрасны. В результате этих усилий воздвигались лишь новые и новые могильные холмы, но не триумфальные арки.

Когда наконец нашли способ покончить с этим застоем позиционной войны, то оказалось, что способ этот также американского происхождения. Тракторы Бенджамина Хольта, предназначенные для земледельческих работ, оказались предтечею танка. Ирония судьбы: «Плуги были перекованы в мечи…».

Эффект действия танков лучше всего можно оценить, изучая свидетельские показания тех лиц, которым пришлось иметь дело с танками. Разве сам Людендорф не говорил о дне 8 августа 1918 года, как о «черном дне германской армии в истории войны», и не добавлял, что «массовые атаки танков… остались после этого нашими самыми опасными противниками». Еще более красноречивы комментарии генерала фон Цвеля: «Не гений маршала Фоша побил нас, а генерал Танк». Нельзя утверждать, что эти мысли были впоследствии навеяны впечатлениями поражения, так как наиболее яркое подтверждение этого, как бы еще раскаленное на наковальне боя, мы находим в знаменательном докладе, переданном 4 октября 1918 года представителям германской военной главной квартиры руководителям рейхстага:

«Верховное командование было вынуждено принять чрезвычайно важное решение и объявить, что, учитывая человеческие возможности, нет больше никаких надежд навязать противнику мир. Помимо всего, на такой исход решающе повлияли два фактора: первый из них – танки…».

Для истории интересны два вопроса: как же появился танк и почему до 1918 года откладывали возможность использовать его решающее действие? Первый вопрос скорее затуманен, чем разъяснен вопросом, который так широко дебатировался во время войны и сразу после нее: «Кто же изобрел танк?».

Иные добивались этой чести с некоторыми основаниями, большинство же без всяких оснований. Общественное мнение было введено в заблуждение. Нельзя сказать, что правительство приложило много усилий для того, чтобы со своей стороны установить истинную последовательность в деле изобретения танка: может быть, от этого его удерживали казначейские интересы – желание не платить изобретателю.

Историческая эволюция танка запутывалась также из-за отсутствия твердого определения, что такое танк и зачем он нужен. Эта неточность определения отчасти обязана тому, что пока не придумали маскировочного названия «танк», машина была известна как «сухопутный крейсер» или «сухопутный корабль». Последнее название возникло из-за того, что в младенческие дни танка о нем заботилось Адмиралтейство. Но имя, данное танку при его «крещении», не оказалось пророческим с точки зрения перспектив танка в его далеком будущем, оно совершенно не соответствовало его действительному прошлому – использованию танка в мировой войне.

С точки зрения зарождения идеи сухопутного крейсера или даже бронированной боевой повозки происхождение танка теряется в тумане давности. В число его предшественников можно включить и древнюю боевую повозку гуситов, которые образовывали знаменитые «вагенбурги». С некоторым основанием можно присоединить сюда и боевых слонов Пирра или средневековых рыцарей, закованных в латы.

Если поиски ограничить самодвижущимися машинами в отличие от машин, передвигаемых силой человека или животных, то происхождение танка можно отнести к боевым повозкам Валтурна, приводившимся в движение силой ветра и изобретенным им в 1472 году, или приписать идею танка многостороннему гению Леонардо да Винчи, предложившему такую машину своему патрону Людовику Сфорца. В 1599 году Симон Стевин соорудил для принца Оранского два сухопутных судна на колесах и с парусами, а в 1634 году Давид Рамсей взял первый патент на самодвижущуюся повозку, годную для применения и на войне. Таким образом, происхождение танка можно проследить на бесконечной цепи опытов.

Сама гусеница (в общественном мнении – отличительная черта танка) должна быть отнесена к первым годам XIX столетия или к изобретению Ричарда Эджворта (1770 год).

Если еще больше сузить определение танка и считать, что он является машиной для военных целей с двигателем внутреннего сгорания – машиной тракторного типа, то танковое первородство раньше американского трактора Хольта может оспаривать трактор Хорнсби, испытанный для военных целей в Олдершоте в 1908 году. Если же критерием должно служить применение этих «танкоподобных» машин как оружия, то первенство надо отдать Уэллсу, хотя пророческий рассказ его, появившийся в 1903 году в журнале «Strande Magazine» был сам на двадцать лет опережен писаниями и рисунками Альберта Робейта[42] в журнале «Ла Карикатюр». Если наконец искать тождественность замысла, то можно вспомнить модель мистера Моле, даже более совершенную, чем танк 1916 года, проекты которого утопали в дебрях военного министерства, с 1912 года. Ко всему этому добавим историю ноттингемского слесаря, любимым коньком которого была выделка игрушечных машин подобного рода и чертежи которого, переданные военному министерству в 1911 году (тоже, как и следовало ожидать, положенные под сукно), были раскопаны после войны, причем на бумагах, подшитых в деле, была обнаружена следующая краткая, но выразительная резолюция: «Это – сумасшедший».

Такой исторический обзор убеждает нас в тщетности попытки определить, кому мы обязаны происхождением этого решающего оружия мировой войны, если только не будем исходить из ясного понимания и определения особых целей этого оружия. Леонардо да Винчи и ноттингемский слесарь могут претендовать на место среди родоначальников механических боевых средств войны, но для того чтобы установить родственную связь с современным танком мировой войны, мы должны предъявить более жесткие требования. Критерий происхождения танка должен быть скорее тактическим, чем техническим. Ведь танк явился специальным лекарством против специальной болезни, которая впервые бурно выявилась в мировой войне. Этой болезнью был полный паралич наступательного порыва, сломленного оборонительной мощью многочисленных пулеметов, и болезнь эта обострилась наличием проволочных заграждений.[43] Эта болезнь приговаривала мужское население нации к медленной и тяжелой смерти, причем конец оттягивался только способностью страны или империи поставлять свежих людей для этого бесполезного заклания. Слова Вишерли «нужда – мать изобретательности» никогда не находили более верного подтверждения, и это ведет нас к установлению главной нити происхождения танка в мировой войне.

Первым военным врачевателем, поставившим диагноз болезни и задумавшим противоядие, был полковник Эрнест Суинтон, известный военный писатель. Упорная работа его как британского официального историка над составлением описания русско-японской войны позволила ему проанализировать тенденции современной войны и сделать вывод, что доминирующую роль в ней должны будут сыграть пулеметы.

Позднее он интересовался опытами, проводимыми с гусеничными тракторами Хольта. Оба эти впечатления вскоре совпали, как два сегмента одной окружности. Дело в том, что когда Суинтон – вскоре после начала Мировой войны – был послан во Францию в ставку главнокомандующего в качестве официального представителя английского командования, он оказался вполне на месте. Он как раз был тем человеком, который обладал должной подготовкой, чтобы признать первые симптомы угрожавшего паралича позиционной войны и предложить лекарство. 20 октября, вернувшись из Франции, Суинтон посетил полковника Ханки (тогда секретаря Комитета государственной обороны). Обрисовав ему обстановку – доминирующую роль обороны, основанной на пулеметах, – Суинтон высказал свои предположения о средстве, предназначенном для борьбы с этим явлением. Кратко предложения эти касались усовершенствования существовавшего трактора Хольта и преобразования его в бронированный вездеходный «истребитель» пулеметов, вооруженный одной или несколькими скорострельными пушками.

Ханки обладал живым и восприимчивым умом. При второй беседе на следующий день пришли к соглашению, что полковник Ханки будет проводить этот вопрос в Англии, а полковник Суинтон – во Франции. 23 октября последний имел по этому же поводу беседу с главным начальником инженеров, но здесь вопрос не сдвинулся с мертвой точки.

В то же время полковник Ханки изложил эти соображения лорду Китченеру, но также без всякого результата. Кроме того, он передал премьер-министру (Асквиту) доклад о различных способах: стратегических и тактических, при помощи которых можно преодолеть застой позиционной войны. В этом докладе, помимо прочего, шла речь и о предложении Суинтона.

Доклад этот попал в руки мистера Черчилля как члена комитета государственной обороны. Он уже ранее задумывался над усовершенствованием бронемашин с целью придать им способность движения по изрытой местности и через окопы, так как имел отношение к отряду броневиков, приданных морской авиации и действовавших на бельгийском побережье. 5 января 1915 года Черчилль написал письмо премьер-министру, особенно подчеркивая и поддерживая ту часть доклада Ханки, где говорилось об использовании бронированных гусеничных тракторов для преодоления окопов. Это письмо было переслано Асквитом Китченеру. По случайному стечению обстоятельств и полковник Суинтон 4 января обратился в военное министерство с просьбой обсудить его предложение, к этому времени значительно глубже проработанное благодаря продолжавшемуся изучению условий боевых действий во Франции.

Семена, брошенные в военное министерство двумя сеятелями, упали на каменистую почву. Возбудив вначале некоторое внимание, они вскоре заглохли. Большую роль при этом сыграло расхолаживающее заключение, вынесенное Кепель-Холденом, директором Управления механического транспорта.

К счастью, общая идея сохранила свою жизнеспособность на другой почве, ибо Черчилль в феврале 1915 года образовал комитет при Адмиралтействе, который позднее получил известность как комитет по созданию сухопутного крейсера. Но комитет, проделав большую исследовательскую работу, дал мало практических дельных указаний, так как его энергия одно время растрачивалась на сооружение сухопутного судна с гигантскими колесами. Уход Черчилля из Адмиралтейства, вызвавший отсутствие его прозорливости и энергии, неблагоприятно сказался на ходе работ комитета, хотя в силу его влияния исследования все же продолжались. К счастью, в это время комитет под руководством Теннисон д’Эникура (директора управления морских сооружений) вернулся на правильный путь – к использованию гусеницы. Даже при этом конкретные результаты работы тормозились, а энергия падала из-за отсутствия каких бы то ни было точных указаний о военных требованиях к этой машине, так как в схеме научной войны тактические требования имеют преимущество перед техническими.

Эти чрезвычайно существенные, но до того времени отсутствовавшие указания пришли в докладе из ставки главнокомандующего были переданы комитету через военное министерство 30 июня 1915 года. Как только они дошли до назначения, наступил быстрый и практический прогресс в деле создания танка. Докладная записка была составлена Суинтоном, который преодолел преграды недоверия и предубеждения, обратившись непосредственно к главе английской армии во Франции – Джону Френчу.

В записке были сформулированы требования, предъявляемые к такого рода машинам. Получив эти указания, вновь созданный объединенный комитет (в составе представителей военного министерства и Адмиралтейства) приступил к работе.

19 июня Суинтон вернулся в Англию секретарем комитета по делам обороны и вошел в связь с объединенным комитетом. Позднее с санкции премьер-министра он созвал между ведомственное совещание, чтобы согласовать работу по созданию новой машины. 19 сентября в Линкольне был произведен осмотр первой опытной машины «Маленький Вилли», но эта машина была Суинтоном забракована как не отвечающая требованиям, поставленным Военным министерством. Затем на рассмотрение была предъявлена деревянная модель – макет (в естественную величину) уже более крупной машины, которая была специально скомбинирована майором Триттоном и лейтенантом Вильсоном в соответствии с последними указаниями, полученными от армейского командования. Эта модель была принята. Она отвечала двум основным требованиям министерства: взбираться на вертикальную поверхность высотой в 1,5 м и пересекать канаву шириной в 2,4 м. Было решено приступить к производству опытной машины этого типа.

Наконец, 2 февраля 1916 года в Хетфильде было произведено официальное испытание этой машины, прозванной «Матерью», или «Большим Вилли». В результате испытания было заказано 40 таких машин; затем число это было увеличено до 150.

Французы в свою очередь приступили к самостоятельным изысканиям в этой области. Инициатором здесь явился полковник Этьенн. Проект его был утвержден Жоффром 12 декабря. Хотя и замысел и сама машина зрели во Франции медленнее, чем в Англии, интересно отметить, что резким контрастом политике Англии явился первый заказ французов – сразу же 400 машин. Вскоре заказ этот был удвоен.

За лето 1916 года подготовлялись команды для обслуживания новых машин. Подготовка эта велась в строжайшем секрете на обширном замкнутом участке близ Тетфорда в Норфольке, оцепленном вооруженной охраной. Команды были сведены в соединения, получившие название «тяжелый взвод пулеметного корпуса». Чтобы сохранить тайну, было выбрано новое имя и для машины. Надо было найти название, достаточно маскирующее и все же достаточно правдоподобное для постороннего наблюдателя, который мог бы увидеть покрытые брезентом машины во время перевозки их по железной дороге. Обсудив три названия: «бак», «цистерна», «резервуар» – остановились на первом.

Благодаря тщательному сохранению тайны удалось добиться внезапности, когда танки впервые появились на поле боя. К сожалению, эта внезапность совершенно не была использована. В этом – трагедия 15 сентября 1916 года. Произошло это из-за того, что официальные опекуны танка не посчитались с просьбами его родителей и настояли на применении танка в бою раньше, чем он механически созрел, и прежде чем появилось достаточное количество танков. Этим они не только поставили под вопрос дальнейшее использование танков и полезность их как боевого средства, но и потеряли возможность захватить противника врасплох, когда он еще не подготовил никаких контрмер. В результате война затянулась, и население дольше страдало под гнетом войны.

Ответ, которым обычно защищаются от этого обвинения, подчеркивает механические дефекты, которыми страдали первые танки, застревавшие на поле боя. Отсюда вытекала необходимость – прежде чем приступить к массовой продукции какого-либо оружия, испытать его в боевых, а не только в полигонных условиях.

Концепция эта правдоподобна, но неприемлема именно в данной ситуации. Танк, впервые введенный в дело на хаотически изрытом снарядами поле сражения на Сомме и против глубокой и сложной оборонительной позиции 1916 года, был построен согласно требованиям, выработанным летом 1915 года. Тогда система окопов была развита значительно слабее, а артиллерийская бомбардировка не достигала еще такой силы, чтобы превращать почву в болотистую трясину, как это уже случалось в 1916 и 1917 годах.

Более того, защитники противоположной точки зрения делают главный упор на то, что танки были слишком поспешно доставлены во Францию и брошены в бой раньше, чем команды их были в достаточной степени подготовлены и прежде чем командиры во Франции могли обдумать или изучить данные им инструкции, как следует использовать танки. Но вероятность того, что процент механических поломок этой ранней модели танка будет высок, безусловно являлся достаточным логическим доводом для производства большого числа танков. Тогда на поле боя могло бы выжить достаточное количество танков и пожать плоды внезапности.

Британский народ платил несколько миллионов фунтов стерлингов в день за удовольствие наблюдать за германским фронтом, а при случае и постучаться в его наглухо закрытые ворота. Без сомнения, можно было рискнуть истратить стоимость еще одного дня сверх обычного, чтобы получить средство, которое, как ключ, позволило бы отпереть замки этих ворот.

Проникнем несколько глубже в тайну преждевременного использования этого незрелого инструмента. В декабре 1915 года Черчилль набросал соображения для применения танков. Оно было напечатано для Комитета государственной обороны. Копия его была послана главнокомандующему во Франции. В феврале 1916 года, как только проекты конструкции и вооружения машины были установлены достаточно точно, чтобы на основе их произвести более верные расчеты, Суинтон разработал более полное и детальное наставление. В нем указывалось, что существеннейшим фактором является сохранение производства танков в секрете, пока массы их не смогут быть введены в дело для проведения внезапного и решающего удара, и что ни в коем случае их не следует применять отдельными небольшими группами по мере их производства.

Весной Хейг выразил свое полное согласие с этим наставлением, но в августе он внезапно решил использовать уже имевшиеся тогда 60 танков. К этому времени наступление на Сомме фактически выдохлось, и донесения о незначительном выигрыше, купленном ценою тяжелых потерь, неприятно резали ухо обществу.

Решение Хейга было воспринято кабинетом в Англии как гром среди ясного неба, и Ллойд-Джордж, теперь военный министр, энергично запротестовал, а Монтагю, его преемник в министерстве огнеприпасов, отправился в главный штаб, тщетно пытаясь предупредить преждевременное использование танков. Хейг остался непреклонным, и беспомощные родители должны были поставить крест над будущим своего отпрыска.

Таким образом, история может заподозрить, что танки были введены в дело исключительно ради получения яркого местного успеха, – успеха, который произведет большое впечатление на общество и вместе с тем приглушит всю растущую критику и недовольство.

Хейга на такой поступок подтолкнуло похвальное, хотя и неразумное, желание сэкономить свою пехоту, не отказываясь в то же время от наступления. Вполне естественно, что он горячо хватался за всякую возможность получить поддержку. Но поведение некоторых работников его штаба нельзя объяснить тем же.

Полный разрыв с принципами использования танков как оружия внезапности еще не исчерпывает ошибок Генерального штаба. Докладная записка Суинтона ставила ряд условий применения танков, которыми пренебрегли в сентябре 1916 года. Приняты эти условия были лишь после того, как необходимость их была доказана горьким опытом.

Следовало тщательно выбрать сектор для развития танковой атаки в соответствии с возможностями нового оружия. На это условие не обращали внимания и его не выполняли вплоть до ноября 1917 года – до наступления у Камбрэ. Пути подхода танков должны были специально подготавливаться, так же как и подходящие для перевозки танков товарные платформы или баржи. Несмотря на предупреждение, сделанное за 6 месяцев, подготовка эта не начиналась до августа, когда уже прибыли танки.

Подчеркивалась необходимость иметь резерв танков, но урок этот не усвоили и ко времени Камбрэ, не понимая его вплоть до августа 1918 года. Говорилось и о тактике взаимодействия танков с пехотой. Это также упускалось из вида, и это проглядели до Камбрэ. В дополнение к фугасным снарядам орудия танка должны были стрелять и картечью. Так было спроектировано вначале, но проведение всего этого в жизнь задерживалось, пока за это, уже после наступления на Сомме, не высказалось английское командование, находившееся во Франции. Некоторые танки должны были иметь радиостанции. Проекты были разработаны, и началась подготовка радистов, но главный штаб не позволил, чтобы оборудование это было отослано во Францию, и оно напрасно было растрачено.

Деятельность и умственный уровень работников, распоряжавшихся в главном штабе, удачно иллюстрирует широко распространенная в свое время история. Один из генералов в штабе Хейга отдал распоряжение, чтобы танки были доставлены на фронт по определенной железной дороге. Технический эксперт, которому было поручено руководство перевозкой, указал, что это невозможно из-за габарита пути. Генерал ответил: «Это еще что за черт?». Офицер объяснил и указал, что, выбрав другой путь подвоза танков, можно избежать двух туннелей, которые исключали возможность доставки танков по этому пути. Но генерал упорно отказывался признать невозможность этого и просто приказал: «Ну, тогда расширьте туннели!».

Испытания, которым подверглись танки на Сомме, оказались не последними. 1000 танков нового образца были только что заказаны в Англии Министерством снабжения. Но враги танков (под ними мы имеем в виду не германцев, а английское командование во Франции) поспешили послать донесение в таких неблагоприятных тонах, что военное министерство отозвало свой заказ обратно.

К несчастью для намерения военного министерства, но к счастью для Англии, офицер, которому было поручено наблюдение за производством танков, майор Альберт Стерн, был не военным профессионалом, а временно состоял на военной службе. Его постоянное положение в Сити позволило ему хладнокровно противостоять переменчивым настроениям его временного начальства. Вопреки приказу и порядку подчинения он сам отправился к военному министру. Выяснилось, что отмена заказа была сделана без ведома Ллойд-Джорджа. Убедившись, что Ллойд-Джордж в оппозиции к такой безумной мере и удовлетворившись этим, Стерн затем поехал к начальнику Генерального штаба Уильяму Робертсону и просто поставил его в известность, что он не собирается выполнить приказ об отмене заказа.

Все же необходимо отметить к чести тех, кто в Генеральном штабе являлся противниками танков, что если они и не обладали достаточной изобретательностью, чтобы найти средство, которым можно было бы разбить германцев, зато они проявили громадное искусство и плодовитость, изобретая средства, которыми можно было бы разбить защитников танка. Суинтон был простым военнослужащим, противник он был несерьезный, и его почти моментально сместили с должности командующего танковым корпусом в Англии. В июле 1917 года и Эйнкур, и Стерн были под благовидным предлогом исключены из состава членов комитета, который теперь при военном министерстве разбирал новые проекты танков и руководил их производством. Оставшиеся же три члена комитета (военные) не имели ни малейшего понятия о танках и даже увидели их впервые за несколько недель до начала работы комитета. Совершенно естественно, что программа постройки 4000 танков для кампании следующего года была сокращена на две трети. А в октябре, под давлением Генерального штаба, Стерн был снят со своего поста в министерстве огнеприпасов и заменен адмиралом, который никогда в жизни не видел танка.

Генеральный штаб явно выиграл от общения со своими французскими коллегами. Во всяком случае он усвоил самое важное: если тебе докажут, что ты не прав, следует как можно скорее избавиться от неудобного «пророка», оказавшегося правым.

Тот же метод, которым руководствовались, убирая Суинтона, чтобы оправдать безумие Генерального штаба, бросившего первые образцы танков в сражение на Сомме, применили, выбрав Стерна как жертву, чтобы искупить безумную тактику применения танков следующих образцов в болотах Пашендаля. Вместо того чтобы потерять веру в правильность своих собственных суждений, Генеральный штаб вновь потерял веру в танк.

К счастью, военные, бывшие в меньших чинах, заботились о танках на фронте. Преодолев свои первоначальные сомнения и поняв всю глупость применения танков в Пашендале, они стали искать случая дать танкам показать себя с хорошей стороны. Случай этот представился под Камбрэ в ноябре – в сражении, в котором наконец были соблюдены поставленные еще в феврале 1916 года требования, касавшиеся применения танков.

Хотя из-за недостатка танков, непростительно растраченных под Пашендалем, успех сам по себе явился мало реальным, это все же была реальная победа танка – победа, которую нельзя было больше оспаривать.

1917 год был годом реабилитации танка; 1918 год – годом его триумфа. Необходимо все же сказать, что количество потерь, которыми оплачивался успех, могло бы быть меньше, если бы имелись не сотни, а тысячи танков. Число танков, изготовленных по урезанной программе 1917 года, оказалось достаточным, чтобы привести к победе, но они не могли вернуть мертвых. Пусть грустное «детство» танка послужит наглядным уроком для будущих поколений, чтобы в случае вспышки новой войны они учились бы на ошибках других, а не расплачивались за них сами.

Румыния вступила в войну 27 августа 1916 года, а падение Бухареста, последовавшее 6 декабря 1916 года, ознаменовало фактическое прекращение ее участия в войне – и неуместность ликования, которым было встречено ее вступление в войну на стороне союзников. Кампания эта менее известна и изучена, чем другие кампании мировой войны. Между тем она представляет собой особый интерес и заслуживает гораздо большего внимания, чем это ей уделялось, так как в ней с особенной яркостью выявляются основная слабость союзников и сила германцев – зло, присущее коалиционной системе ведения войны, по сравнению с сосредоточением усилий и экономией сил, вытекающими из единства управления.

Но не только в этом вся поучительность кампании. Есть и другие уроки, имеющие большую практическую ценность, так как они легче поддаются использованию. Здесь выявилась обманчивость числа, вследствие чего сильно потрепанное изречение Наполеона «Бог на стороне больших батальонов» получило в данном случае противоречие, основанное на принципе превосходства качества над количеством. Еще раз сочетание превосходящей ударной мощи с превосходящей подвижностью уничтожило армию, которая все свои упования возлагала исключительно на количество «живого мяса».

Более того, быстрое (всего за 3 месяца) завоевание Румынии заслуживает особого внимания и изучения именно со стороны британцев, так как это была преимущественно маневренная война, проводимая в трудных естественных условиях (и топографических, и климатических), для действия в которых небольшая британская армия обучается и действовать в которых она должна быть готова.

В течение первых лет войны общественное мнение в Румынии постепенно укреплялось в смысле вступления в войну на стороне союзников. Ионеску и Филиппеску встретили мощную поддержку в желании румынского народа избавить своих соотечественников в Трансильвании от иностранного управления – значительно более тяжелого и гнетущего, чем то, которому подверглась Эльзас-Лотарингия. Летом 1916 года яркий, но, как нам теперь известно, искусственный успех наступления русских под руководством Брусилова толкнул Румынию сделать решительный шаг в бездну.

Пожалуй, для Румынии было выгоднее объявить войну раньше – когда Сербия представляла собой активную силу, а Россия фактически была таковой. Два года выжидания удвоили румынскую армию, но фактически уменьшили относительную ее эффективность, так как с одновременным развитием у противника под давлением горького опыта, огневых средств и оборудования изолированность Румынии и неспособность ее военного руководства мешали превращению ее армии из плохо вооруженной милиции в современную вооруженную силу.

Румынская пехота не имела автоматических винтовок, противогазов, газового оборудования и окопных мортир. Пулеметов было мало: в 10 активных дивизиях имелось только обычная довоенная пропорция – 2 пулемета на батальон, а из 13 новых дивизий 8 вовсе не имели пулеметов. Артиллерия румынской армии была неоднородна, а авиация незначительна.

К моменту вступления Румынии в войну она имела только шестинедельный запас огнеприпасов. Взрыв арсенала в Бухаресте уничтожил 9 000 000 патронов, а союзники Румынии не сдержали своего обещания – доставлять ей ежедневно 300 тонн огнеприпасов. Громоздкость дивизий румынской армии плюс невысокое качество ее офицерского корпуса сами по себе уже являлись препятствием к маневренным действиям.

Стратегическое положение Румынии представлялось другим источником ее слабости. Территория Румынии имела вид перевернутой латинской буквы L, причем нижний участок – Валахия – был зажат между Трансильванией и Болгарией. Более того, протяжение границ Румынии совершенно не соответствовало глубине страны; Румыния страдала от ограниченного числа рокадных железнодорожных линий, а столица ее находилась всего лишь в 30 милях от болгарской границы. Далее, у Румынии на другой стороне Дуная, в Добрудже, имелась полоска местности, которая представляла собой удобный путь для вторжения противника.

Эти внутренние и географические недочеты усиливались разноречивыми советами союзников о том, как Румынии действовать. Британский Генеральный штаб одобрял наступление в южном направлении против Болгарии – наступление, которое могло бы раздавить вооруженные силы болгар между румынской и салоникской армиями. Русские настаивали на наступлении в западном направлении, которое могло бы находиться в более тесном взаимодействии с их наступлением в Буковине. Политические и моральные преимущества наступления в Трансильванию заставили румын остановиться на втором решении, и как ни было горько их поражение, безумие этого их решения не было уже так велико, как это утверждали критики.

Территория Болгарии представляла собой много препятствий для успешного вторжения столь дефективного инструмента, каким оказалась румынская армия, и болгары имели в своем распоряжении много свободного места, чтобы подорвать энергию Саррайля, двинувшись ему навстречу.

С другой стороны, мы теперь знаем, что более быстрое вторжение румын в Трансильванию поставило бы австро-германцев в тяжелое положение, особенно тогда, когда им, к несчастью, дали возможность перевести дух, так как германцы почти выбились из сил в попытках наскрести войска для этого нового фронта. Ошибка Румынии была не столько в выборе цели наступления, как в неспособности ее быстро и мощно бить.

Наступление румын началось в ночь с 27 на 28 августа тремя колоннами, каждая в составе около 4 дивизий. Колонны эти двигались в северо-западном направлении через Карпатские перевалы. Замысел заключался в том, чтобы осью захождения сделать левый фланг, а правым флангом, когда будет достигнута долина Венгрии, зайти на запад, выровняв его на одну линию с левым. Три дивизии были оставлены для прикрытия Дуная и еще 3 дивизии на «заднем дворе» в Добрудже, куда русские обещали прислать одну кавалерийскую и две пехотных дивизии. Румыны рассчитывали, что русские пришлют им до 150 000 бойцов.

Медленное и осторожное наступление румынских колонн, задерживаемое плохими горными дорогами и мостами, разрушенными австрийцами, но не сопротивлением неприятеля, остановилось перед пятью слабыми австрийскими дивизиями, прикрывавшими границы, и позволило главному командованию противника подтянуть сюда пять германских и две австрийских дивизии и сосредоточить их по линии реки Марош, чтобы перейти в контрнаступление.

Во исполнение другой половины плана Фалькенгайна 2 болгарских дивизии (позднее должны были быть добавлены еще 2 дивизии) с германским отрядом и австрийским мостовым парком были подчинены Макензену. Войскам этим было поставлено задание занять Добруджу. Фалькенгайн добавляет, что были сделаны приготовления, чтобы «в изобилии снабдить армию Макензена таким оружием, которое до сих пор не знали румыны, – тяжелой артиллерией, минометами и ОВ».

Таким образом, вначале Румыния имела 23 дивизии против 7 дивизий противника, но через неделю она уже должна была иметь дело с 16 дивизиями противника. Ясно, что шансы на успех всецело зависели от быстроты ее действий.

В то время как румынские колонны ползли на запад, в Трансильванию, Макензен атаковал 5 сентября предместные укрепления Туртукая, разбив три румынских дивизии, прикрывавших фронт на Дунае. Обеспечив свой фланг, Макензен поспешил на восток, вторгшись в Добруджу. Это было сильным моральным ударом, так как стратегическим эффектом его явилось отвлечение румынских резервов, предназначенных для поддержки наступления в Трансильвании, причем наступление это было сорвано из-за отсутствия питающих его поддержек. А рассредоточение сил привело к тому, что румыны сделались повсюду слабы.

Таким образом, когда 18 апреля прибыл Фалькенгайн, чтобы руководить австро-германским наступлением в Трансильвании, он нашел, что движение румын вперед почти приостановилось, а колонны их разбросаны далеко друг от друга на фронте протяжением более 200 миль. Необходимо отметить, что Фалькенгайн был теперь сменен на должности главнокомандующего Гинденбургом (и Людендорфом), и руководство этой операцией было поручено бывшему главкому в виде компенсации.

Первым решением Фалькенгайна было сосредоточить большую часть своих сил против южной румынской колонны, которая пересекла перевал Ротер-Турм, а меньшей частью сдержать наступление других колонн. Даже учитывая превосходство разведки австро-германцев, он шел на большой риск и пережил много тревожных минут, пока успех, как это часто бывает на войне, стал уделом более смелого. Альпийский корпус, пройдя по горам в три дня 50 миль, обогнул южный фланг румын и принял участие в искусном маневре резервов, чтобы ударом в лоб отбросить румын от Сибиу (Германштадт) и заставить их отступить через горы.

Второй шаг Фалькенгайна был облегчен тем, что румынское главное командование слишком разбрасывалось. Оно позволило своей трансильванской армии бездействовать, а резервы от влекло для недолгой попытки форсировать Дунай в районе Рахово, чтобы ударить по тылу Макензена. Это позволило Фалькенгайну сосредоточить свои силы против центральной колонны румын в Брасове (Кронштадт), и 9 октября он уже ударил по тылу румын, но упустил при этом более заманчивую цель – окружить и разбить колонну противника, что открыло бы ему свободный путь в Румынию.

Неудача эта подвергла опасности весь план германцев и почти спасла Румынию. Пока перевалы через горы оставались в руках Румынии, войска ее стойко отражали все попытки австро-германцев прорваться сквозь хребет и заставляли противника поджидать подкреплений. Попытка Фалькенгайна быстро зайти несколько южнее и проложить себе дорогу через перевалы Вулкан и Чурдук тоже была сломлена румынами, а начинавшийся снегопад вот-вот должен был приостановить операции, когда в последнюю минуту противник сосредоточил все свои силы и между 11 и 17 ноября в том же самом месте прорвался.

Быстро последовавшее преследование через долины Валахии отбросило румын назад, на линию Трансильванских Альп.

Отступление это явилось сигналом для следующего момента этого искусно разработанного и координированного плана; Макензен, оставив небольшой отряд, чтобы удерживать северную часть Добруджи, оттянул главное ядро своих сил на запад к Оистову, где 23 ноября он форсировал Дунай и автоматически обошел фланг румынского фронта по линии реки Альт.

Быстрый и хорошо задуманный контрудар румын, вдохновителем и инициатором которого являлся генерал Персон (новый румынский начальник Генерального штаба), некоторое время серьезно угрожал войскам Макензена; даже охват их фланга почти удался. Но когда контрудар этот был отражен, то охватывающий натиск Макензена и Фалькенгайна оказался не под силу для последних отчаянных попыток румын сопротивляться на линии Аргес, и 6 декабря австро-германцы вступили в Бухарест. Преследование быстро оттеснило румын и русских (действия которых в Добрудже оказались безрезультатными) на линию от Серета до Черного моря. Большая часть Румынии с ее плодородными и нефтеносными землями оказалась в руках противника. Румынская армия была разбита, а союзники Румынии получили моральный удар, значительно более сильный, чем любые материальные выгоды, на которые можно было рассчитывать в итоге вступления румын в войну.

Для военной истории эта короткая кампания представляет собой наглядное доказательство того, что люди не значат больше, чем машины. Наоборот, лучшая машина, управляемая лучшим человеком – командиром, может свести на нет ценность «больших батальонов». Оружие и подготовка значат несоизмеримо больше, чем только численность.

Вступление британцев в Багдад 11 марта 1917 года явилось событием, которое произвело большое впечатление на весь мир – как вследствие романтичности занятия знаменитого города «Тысяча и одной ночи», так и потому, что событие это явилось первым проблеском рассвета, осветившим тьму, которая тяготела над действиями союзников в течение всего 1916 года.

Если историческая дата, которую мы теперь имеем, потеряла блеск непосредственного, вызванного у общества впечатления и потускнела, показав, что военное достижение было не столь уже блестяще, как это тогда казалось, все же моральное значение и ценность этой даты не уменьшились.

Стратегический замысел и организация этой кампании были несоизмеримо более здравы и более надежны, чем ее тактическое выполнение. Кампания эта отмечается рядом упущенных возможностей, несмотря на большое превосходство сил. Признавая трудности, которые представляла здесь для действий местность, у историка все же создается впечатление, что здесь пытались кузнечным молотом прихлопнуть блоху. Пока молот опускался, блоха, конечно, ускользнула. А если измерять искусство армии ее качеством, а не количеством, то сравнение приводит нас к выводу, что наступление и отход 6-й дивизии Таусенда перед лицом превосходящих сил противника – при недостаточном снаряжении войск, примитивных средствах связи и полной изоляции в самом сердце страны противника – вписало действительно славную страницу в британскую военную историю.

Успехи 1917 года, помимо всего, обязаны стратегическому руководству, а также искусству и энергии тех, кто правильно поставил организацию снабжения и транспорта. Более того, преимуществ этих было достаточно, чтобы достигнуть намеченных военных целей без всякого дальнейшего невыгодного выдергивания войсковых частей из более важных театров войны. Общее руководство операциями на этом фронте теперь всецело перешло в Лондон.

После капитуляции Таусенда в Куте, несмотря на геройские, но дорого стоившие усилия спасти его, начальник Генерального штаба (Уильям Робертсон) резко стоял за оборонительную стратегию в Месопотамии. Робертсон склонялся на отход к Амара как на простейший и наиболее дешевый способ сохранить в своих руках нефтеносные участки и командовать двумя речными артериями – Тигром и Евфратом.

Но новый командующий Моод (личный выбор Робертсона), ознакомившись с обстановкой, настаивал, что выдвинутая вперед позиция у Кута удобна с военной и разумна с политической точки зрения. Его поддержали Дефф и Монро, главнокомандующий в Индии. Робертсон сдался, согласившись с точкой зрения людей, находившихся на месте.

Психологически глубоко интересно изучение того, как сильная воля Моода и военные успехи, которые он шаг за шагом одерживал, незаметно изменили его оборонительную тактику, превратив ее в наступательную. Некоторое влияние имел также мираж взаимодействия с Россией.

Наступление это началось просто как поддержка русского наступления, а затем оно превратилось в чисто британское.

Все лето и осень 1916 года были посвящены тщательной реорганизации и подготовке, начатой еще Лэком, но развитой и усиленной его преемником Моодом. Он поставил себе целью улучшить не только материальное благополучие своих войск, но и их подготовку, усовершенствовать ненадежные коммуникационные линии и сосредоточить возможно большой запас предметов снабжения и боеприпасов. Таким образом, Моод создал надежную базу для своего последующего наступления весьма мудро, согласно заветам Наполеона. Его план операций также был замечателен, соединяя в себе элементы и дерзости, и осторожности. Изучение его приказов как до начала операции, так и во время ее показывает, что в недостатке энергии и воли Моода нельзя упрекнуть. В вину ему можно поставить исключительную централизацию и чрезмерную секретность. По-видимому, чрезмерное увлечение тайной явилось отчасти причиной досадной задержки у Азизия на пути к Багдаду.

Даже генерал-инспектор военных сообщений жаловался впоследствии, что он вовсе не был предупрежден о готовившемся движении войск, а потому не мог вовремя провести необходимую подготовку.

Это «незаметное» наступление началось 12 сентября 1916 года, когда был сделан первый шаг к серии хорошо продуманных окопных стычек, проводимых методически и неторопливо на западном берегу Тигра. Когда они начались, Моод атаковал турецкие окопы под прямым углом к Тигру и постепенно завернул левым плечом, сделав осью захождения реку и одновременно распространяя свой фронт все дальше и дальше вверх по реке. Наконец, к 22 февраля 1917 года он очистил западный берег реки, а растянувшийся фронт британцев стоял против главных сил турок на другом берегу реки от Санна-и-ят до Шумрана в районе Кут.

Туркам приходилось опасаться не только прямого удара с юга по их укрепленной позиции у Санна-и-ят, но и удара через реку с запада, а последнее угрожало их коммуникационным линиям. Длительность этого перехода и чисто осадных действий, которыми он сопровождался, объясняется не только сложностью оборонительных сооружений или стойкостью сопротивления слабых турецких отрядов на западном берегу реки. Дело в том, что Робертсон не проявлял склонности идти на дальнейший риск. Его инструкции, присылаемые из Англии, были составлены так, чтобы пресекать всякие попытки в этом направлении. У историка, изучающего приказы и операции, создается впечатление, что действия Моода имели целью – сознательно или бессознательно – не только преодолеть сопротивление турецких позиций, но обойти также инструкции Робертсона.

В результате этих неторопливых и экономных операций Моод к третьей неделе февраля оказался в столь выгодном положении, что рискнул на более крупную ставку. План его заключался в оковывании левого фланга турок у Санна-и-ят и одновременном ударе по их коммуникациям, форсировав реку в районе Шумрана (Бенд), где кончался правый фланг, а путь отступления противника удлинял бы его линию фронта. Моод правильно понял, что удар только у Санна-и-ят окажется бесполезным. Необходима действительная одновременная угроза обоим флангам врага, чтобы надежно сковать турок, пока они не будут отрезаны от своих сообщений. К несчастью, намерения его не были претворены в жизнь. Как ни геройски части форсировали реку у Шумрана, все же задача была слишком трудна. Наступление затягивалось. Атака же у Санна-и-ят не могла сковать обороняющегося на необходимый период.

Но даже при этом положение турок было столь серьезным, что, как они сами потом признались, «только медлительность противника» спасла их от полного разгрома. Главная причина заключалась в запоздалом и вялом преследовании, которое вела конница. Отчасти это было вызвано слишком централизованным руководством Моода, отчасти же недостатком энергии и инициативы у кавалерийских начальников. Сыграла здесь роль и присущая коннице уязвимость в условиях современного боя.

24 февраля, когда представилась блестящая возможность превратить отступление противника в полный его разгром, кавалерийская дивизия оторвалась от противника и стала биваком в 7 часов вечера, потеряв всего лишь 23 бойца. В последующие дни действия дивизии были не более успешны.

Кое-кто пытается оправдать это недостатком воды и препятствием, которое представляет собой современное огневое оружие. Подобные утверждения скорее углубляют, чем сглаживают вывод об ограниченной ценности конницы в современных условиях, даже в Азии. Только смелое преследование речной флотилии вносило смятение в планомерное отступление турок. Флотилия действовала на реке так, как несколько вездеходных бронированных машин могли бы действовать на суше.

Стратегическая победа, по крайней мере, дала Мооду разрешение свыше попытаться захватить Багдад. 5 марта началось его наступление от Азизия. Когда произошла задержка на фронте наступления у Дияла, Моод перебросил свою кавалерийскую дивизию и 7-й корпус на западный берег для охватывающего фланг движения прямо на Багдад. Ряд ошибок со стороны наступавших помог туркам противостоять этой угрозе, но, учтя свое безнадежное меньшинство сил и неизбежный конец, к которому должно было привести двойное мощное наступление противника, сходившееся в одной точке, турки ночью 10 марта оставили Багдад и отступили к северу, вверх по реке. На следующий вечер Моод вступил в город, и в список бесчисленных завоевателей Багдада было внесено еще одно имя. Для престижа Британии и подъема настроения у всех союзников захват Багдада являлся необходимой моральной поддержкой, ради которой стоило провести эту операцию, сознательно, пожалуй, закрывая глаза на цену усилий, которой был куплен этот успех.

Только раз за все четыре года войны «Большой флот» (Grand Fleet) Британии и «Флот Открытого моря» Германии встретились в бою. Правильнее было бы сказать, что они мимоходом приветствовали друг друга салютом, который был страшен и произвел большое впечатление, вдохновившее работников пера. Ни одно сражение во всей истории не вызывало впоследствии таких потоков чернил.

Днем 31 мая 1916 года флот, который был создан, чтобы оспаривать господство в море, наткнулся на флот, который владел этим господством целые столетия.

Ранним вечером оба эти величайшие в мире флота построились друг против друга, сошлись, разошлись, вновь сошлись и вновь разошлись. Затем их скрыла тьма ночи. И когда забрезжил рассвет «славного первого июня», в пустом море парадировал совершенно сбитый с толку «Большой флот» Британии.

Основное различие между высшим морским и сухопутным военным руководством заключалось в том, что адмиралы сознательно не хотели вступать в бой, если не было разумной уверенности в начальном успехе операции, генералы же обычно готовы были очертя голову идти в наступление, каковы бы ни были связанные с этим невыгоды.

Придерживаясь такого образа действий, адмиралы были верны принципам военного искусства, генералы же поступали наоборот.

Любой человек, обладающий достаточным авторитетом или вдохновением, может повести или бросить людей в бой, особенно если он обеспечен технически грамотными помощниками, которые помогут ему управлять войсками во время маневра и ведения огня. Опытный демагог в этих случаях даст много очков вперед заурядному косноязычному командиру-профессионалу.

Обычай применения для этого профессионалов основан на убеждении, что профессионал, овладев военным искусством, сможет меньшей ценой достигнуть больших успехов.

Только одно соображение может побороть верность командира основным истинам военного искусства. Этим соображением является целесообразность тех или иных действий с точки зрения национальных интересов. Дело самого правительства, а не мелкого служащего, решать, требуют ли нужды политики принесения в жертву военного искусства, а вместе с тем и принесения в жертву человеческих жизней.

Любопытно, что в Мировую войну генералы были охвачены таким воинственным пылом и так рвались в бой, что добровольно приносили в жертву военное искусство, повторно завязывая явно невыгодные бои наперекор желаниям правительства, которое за тем вынуждалось идти у них на поводу.

Адмиралы, напротив, были так преданы принципам военного искусства, что подчас умышленно игнорировали или уклонялись от выполнения явного желания правительства дать бой – хотя последнее и знало, что преимущество над врагом не обеспечено.

Если понимание адмиралами реальной обстановки и было отрадным, оно все же вело к перекладыванию большей части тягот войны и потерь на армию. Необходимо, однако, отметить, что армия не несла бы таких чудовищных потерь, если бы генералы не подставляли с такой исключительной готовностью свои спины. Возможно, различие это объяснимо тем, что адмиралы управляли, находясь в передовой зоне боя, а генералы отсиживались в штабах, находившихся в далеком тылу. Несомненно, что понимание обстановки обостряется при личном соприкосновении с ней: таким образом командиру легче оценить, где больше и где меньше видов на успех, и он быстрее улавливает, что возможно и что вообще невозможно.

Естественно ожидать, что моряки должны были в результате этого различия проявлять большую склонность к тактике, а солдаты – к стратегии. Фактически же вышло наоборот. Объяснение этого парадокса, видимо, лежит в различном опыте подготовки мирного времени: сухопутный военный несет службу в малых гарнизонах и проводит учения на тесных участках; моряк же пересекает широкие океаны и учится навигации, приучаясь видеть в ней основной элемент своей силы.

С начала войны морская стратегия Британии руководствовалась, главным образом, тем соображением, что существеннее обеспечить господство на море, чем разгромить германский флот. Это господство на море стояло на первом плане. На этом были основаны все боевые усилия Британии и ее союзников, ибо от этого зависело само существование Британии. Черчилль увековечил тогдашнюю обстановку яркой фразой: «Джеллико – единственный человек, который может проиграть войну в один вечер». Поэтому стремление разбить германский флот всегда отодвигалось на второй план. Если бы это удалось, то значительно ускорило бы победу союзников и могло бы даже явиться вестником поражения центральных держав. Паралич России и почти удавшееся германским подводным лодкам полуголодное существование Англии могут быть отнесены к неспособности британского флота раздавить германский флот. Но если бы, пытаясь разбить германский флот, британский потерял свое стратегическое превосходство, поражение оказалось бы неминуемым.

Целью германской морской стратегии с августа 1914 года являлось стремление избежать риска решающего столкновения, пока британский флот не был бы ослаблен настолько, что шансы на успех из маловероятных стали бы обнадеживающими. Мины и подводные лодки были теми средствами, которыми германцы надеялись ослабить британский флот.

Боязнь подводного оружия и опасение, что это оружие случайно или преднамеренно изменит соотношение сил на море не в пользу британского флота, внесло в осторожную стратегию последнего еще большую осмотрительность. В письме от 14 октября 1914 года Джеллико с пророческим предвидением писал Адмиралтейству, что если дело дойдет до боя, он всякое уклонение германского флота будет принимать за попытку заманить его в западню, где его будут поджидать расставленные мины и подводные лодки врага. Он писал, что не хочет попасться на такую хитрость и быстро продвинется к одному из флангов. Другими словами, Джеллико хотел отступить в сторону, чтобы не быть захваченным врасплох. Таким образом, он не только выбил бы из рук противника его лучшее оружие, но, возможно, вывел бы его этим из равновесия. Расчет этот является одним из указаний того, как тщательно Джеллико продумал свою тактику действий.

Доминирующий замысел как германской, так и британской стратегии правильно учитывал объективные условия и реальные возможности.

Но обстановка в мае 1916 года, после почти двух лет войны, была такой, что британский флот все еще ждал благоприятного случая, чтобы дать сражение, а германский флот был дальше, чем в начале войны, от осуществления даже своей предварительной задачи – до решающего боя ослабить британцев. Несмотря на потери, вызванные минами и подводными лодками, британский флот пропорционально стал значительно сильнее, чем в начале войны. В грядущем столкновении он должен был выставить 37 крупных судов (линейных кораблей и линейных крейсеров дредноутного типа) против 23 германских. Что касается орудий, то разница здесь была еще больше: 168 орудий калибра 13,5–15 дюймов и 104 орудия калибра в 12 дюймов могли быть выставлены против 176 германских орудий только 12-дюймового калибра.

Правда, германский флот насчитывал еще 6 броненосцев додредноутного типа – но в составе действующего флота суда эти вряд ли могли сослужить какую-либо пользу. Скорее они должны были явиться просто целями для более тяжелых орудий британцев. Больше того, своим присутствием они существенно уменьшали скорость хода и так уже менее быстроходного германского флота.

Британцы обладали также значительным превосходством в крейсерах и эскадренных миноносцах: 8 броненосных и 26 легких крейсеров против 11 легких крейсеров; 80 миноносцев – против 63.

Другое преимущество, которое было достигнуто уже после возникновения войны, касалось области лучшей осведомленности. Дело в том, что британцы не только случайно получили более четкое представление о способностях и возможностях оружия противника, но и добыли его сигнальный код. В августе 1914 года германский легкий крейсер «Магдебург» был затоплен в Балтийском море. Русские нашли в руках утонувшего германского унтер-офицера судорожно зажатые книжки шифра и сигнального кода германского флота и разделенную на квадраты карту Северного моря. Эти документы были посланы в Лондон; после этого, перехватывая шифрованные радиосообщения противника, британская разведка могла заранее получать сведения о многих передвижениях противника.

Хотя подозрительность заставила противника внести различные изменения в коды и карты, все же их усилия положить конец утечке сообщений были сорваны развитием радио как средства улавливать направления, а вместе с тем и расположение вражеских судов. И это привело к единственному морскому сражению в мировой войне – Ютландскому бою.

В январе 1916 года в германский «Флот Открытого моря» был назначен новый командующий. Это был адмирал Шеер – кандидат, предложенный адмиралом фон Тирпицем, сторонник более агрессивной боевой политики. Гнет британской блокады и ослабление под давлением президента Вильсона германской подводной кампании явились стимулом к более решительным действиям. А слух о разделении британского флота для защиты побережья от вражеских рейдов послужил толчком к более активным действиям.

К середине мая Шеер окончательно выработал свой план. Был намечен рейд крейсеров к Сандерленду, чтобы выманить часть британского флота для парирования этого удара. В засаде же должны были находиться германские подводные лодки, с «Флотом Открытого моря» за ними, готовым с налету броситься на эту группу британского флота. Подводные лодки были заблаговременно отправлены, но плохая погода помешала разведке германской авиации. А без этой предосторожности Шеер не хотел сделать и шага.

Подводные лодки истощили свой запас топлива и должны были вернуться. 30 мая Шеер решил отказаться от этого плана использовать свои подводные лодки для иной задачи. Заключалась она в посылке разведочной группы линейных и легких крейсеров под начальством адмирала Хиппера для демонстрации у норвежских берегов. За этой группой должен был следовать вне поля зрения и сам Шеер. Он рассчитывал, что угроза британскому патрулю крейсеров и других легких сил завесы сможет привлечь сюда часть британского флота и таким образом германцам представится случай его уничтожить.

Хиппер отплыл на север на рассвете 31 мая. В 50 милях за ним следовал Шеер. Уже в предшествующий вечер о выходе германского флота – хотя и не о намерениях его – стало известно британскому Адмиралтейству, а потому «Большому флоту» было приказано приготовиться к походу. Джеллико с большей частью «Большого флота» отплыл в 10 часов 30 минут вечера на восток к сборному пункту, примерно в 50 милях от норвежского побережья. По пути к нему присоединилась эскадра Жерамма из Инвергордона. Битти со своими линейными крейсерами и дредноутами, усиленными четырьмя новейшими линейными кораблями типа «Куин Элизабет», также отплыл из Росайта (близ Эдинбурга), получив приказ Джеллико к 2 часам утра 31 мая достигнуть точки в 69 милях юго-юго-восточнее главного пункта сбора.

Отсюда, если бы не удалось обнаружить противника, Джеллико должен был лечь на южный курс, направляясь к бухте Гельголанд, а Битти был отдан приказ идти на соединение с Джеллико и следовать за ним, не теряя его из вида.

ЛЕГКИЕ СИЛЫ

Эскадры легких крейсеров

I эскадра – 4 крейсера

II эскадра – 4 крейсера

III эскадра – 5 крейсеров

IV эскадра – 5 крейсеров

Кроме того:

При главных силах – 4 крейсера

I эскадра броненосных крейсеров – 4 крейсера

II эскадра броненосных крейсеров – 4 крейсера

Итого: 30 крейсеров

МИНОНОСЦЫ:

I, IV, X, XI, XII и XII флотилии – всего 72 миноносца

ЛЕГКИЕ СИЛЫ

Разведывательные группы легких крейсеров:

2-я группа – 6 крейсеров

4-я – 5 крейсеров

Итого: 11 крейсеров

МИНОНОСЦЫ

I, II, III, V, VI, VII, IX флотилии – всего 72 миноносца

Битти достиг указанной ему точки в назначенный час и поворачивал на соединение с главными силами, когда «Галатея», один из его легких крейсеров завесы, заметила торговый пароход. Вместо того чтобы повернуть с остальными, крейсер продолжал двигаться на восток-юго-восток, чтобы задержать и обыскать это судно. Это была первая из многих шуток судьбы. Дело в том, что и германский легкий крейсер «Эльбинг», прикрывавший левый фланг Хиппера, также заметил пароход и решил разузнать, что это такое. Через несколько мгновений оба ничего не подозревавших врага заметили друг друга и предупредили об этом своих начальников.

Таким образом иностранный торговый пароход не только привел к Ютландскому бою, но, вероятно, стоил британцам решающей победы. Если бы не было этой случайной встречи, оба флота, пожалуй, встретились бы значительно севернее, когда германцы были бы дальше от укрытия и ближе к пасти Джеллико.

Теперь дорога была каждая минута.

В 2 часа 20 минут дня «Галатея» сигнализировала:

«Противник в поле зрения: два крейсера, по всей вероятности вражеские, двигаются с юго-востока, курс неизвестен».

Едва был услышан звук орудийных выстрелов с далекой «Галатеи», как Битти в 2 часа 32 минуты дня вновь повернул на юго-восток, чтобы отрезать путь отступления крейсерам противника. К несчастью, сигнал Битти о повороте, переданный флагами, из-за дыма и отсутствия ветра не был прочтен эскадрой линейных кораблей Ивен-Томаса, которая шла за Битти на расстоянии 5 миль. Поэтому Ивен-Томас повернул только в 4 часа 40 минут дня – очутившись в 10 милях позади броненосных крейсеров Битти.

Высказывалось мнение, что подача сигналов могла быть сделана проще и действительнее вспышками прожекторов – довод, который нечем опровергнуть. Говорилось также, что Ивен-Томас должен был повернуть по личной инициативе, когда увидел (так как он не мог этого не видеть), что Битти поворачивает, – довод, который можно подвергнуть серьезной критике, если учесть приказы, полученные Ивен-Томасом, а также незнакомство его с тактическими намерениями Битти. Далее утверждали, что, во-первых, Битти сам должен был действовать поспешнее, а во-вторых, он должен был дать возможность Ивен-Томасу нагнать его, либо продолжать двигаться в северном направлении, пока Ивен-Томас заворачивал; либо, что еще лучше, остановиться и подождать подхода его прежде, чем самому повернуть. Но это идеальное решение совершенно не учитывает условий обстановки – ни физических, ни психологических.

И Джеллико, и Битти двигались не спеша. И по мере того как проходили часы, надежды на встречу с врагом все более и более меркли. В этом отношении существенную роль сыграла также передача Адмиралтейством по радио сообщения, что германский флот все еще находится в местах своих стоянок.

Если должным образом учитывать неясность обстановки, то Битти, по-видимому, принял свое решение достаточно быстро и обдуманно. Что касается самого решения, то он имел все основания, учитывая предшествовавший опыт, опасаться, как бы германские крейсера не ускользнули из его рук. Мало было оснований подозревать, что крейсера эти маскируют более значительные силы. В худшем случае Битти мог рассчитывать столкнуться с германскими крейсерами, последних же было только пять, тогда как он имел их шесть.[44] Хотя Битти и обладал скорее порывистым, чем расчетливым темпераментом, его прошлый опыт, как и общая стратегическая обстановка, здесь, пожалуй, оправдывали его действия: решение отказаться от дополнительной силы ради выигрыша нескольких лишних минут.

Решив, что крейсера противника, видимо, следуют за «Галатеей» на северо-запад, Битти сам постепенно стал менять свой курс, пока не повернул на северо-восток. Вследствие этого он и Хиппер оказались идущими навстречу друг другу. Около 3 часов 30 минут дня они увидели друг друга. Хиппер быстро повернул, чтобы отступить к своих главным силам, но Битти также правильно повернул и пошел параллельным курсом. В 3 часа 45 минут дня обе стороны открыли огонь с дистанции около 9 миль. Из-за того, что солнце било им в глаза, британцы ошиблись в определении дистанции и не только потеряли преимущества, даваемые их орудиями, бьющими дальше германских, но и вообще отвратительно стреляли.

Британский же флот хорошо проецировался на западной стороне небосклона, поэтому условия стрельбы складывались для германцев благоприятнее. Вскоре после 4 часов дня британцев постигла катастрофа. Снаряд с «Лютцова», флагманского судна Хиппера, попал в среднюю башню «Лайона» – флагманского судна Битти. Один из моряков, майор Харви, которому снарядом оторвало обе ноги, сумел, прежде чем умереть, передать по переговорной трубе приказ затопить пороховые погреба и этим спас крейсер от взрыва. Но тем временем «Индефатигебл», пораженный тремя снарядами с «Фон дер Танна», вышел из строя. Новое попадание заставило его перевернуться, и он затонул с 1000 моряками. К счастью, в этот критический момент Ивен-Томас, срезая углы, приблизился на дистанцию действительного огня, и его меткий обстрел несколько понизил точность германского огня, хотя плохое качество британских снарядов (которые взрывались, не пробивая брони[45]) спасло германцев от серьезных повреждений. В 4 часа 26 минут дня германцы нанесли противнику новую рану: в «Куин Мэри» попал залп противника. Крейсер взорвался и затонул со всей командой в 1200 человек. Их могила и могила судна была отмечена гигантским столбом дыма, поднявшимся вверх на 800 футов.

Таким образом, у Битти против пяти судов врага осталось только четыре судна. К этому времени и «Принцесс Ройал» почти мгновенно исчезла в зловещем облаке дыма и водяных брызг, а сигнальный с «Лайон» лаконически донес: «„Принцесс Ройал” взорвана, сэр!». На это Битти также кратко сказал своему флаг-капитану: «Четфилд, что-то чертовски не везет сегодня нашим проклятым судам; возьмите на два румба левее к противнику!»

Это был красивый жест и демонстрация геройской выдержки, но кризис со вступлением в бой эскадры Ивен-Томаса фактически уже миновал. Появление эскадры Томаса расстроило ловушку, в которую Шеер собирался поймать Битти. Вместо того чтобы захватить Битти в тиски, образуемые Хиппером и своими главными силами, Шеер вынужден был отправиться непосредственно на помощь Хипперу.

В 4 часа 33 минуты дня эскадра легких крейсеров, двигавшихся в 2 милях впереди флагманского судна Битти «Лайон», заметила флот Шеера на юго-востоке и сигнализировала эту новость Битти.

Эскадра смело продолжала идти тем же курсом, пока ей определенно не удалось установить, что это германский «Флот Открытого моря». Затем командующий эскадрой послал радиодонесение непосредственно Джеллико, который уже увеличил скорость своего движения и шел навстречу Битти.

Битти продолжал идти прежним курсом, пока не заметил корабли Шеера. Повернув в 4 часа 40 минут дня кругом (на 180°), он поспешил на север, навстречу Джеллико. Поворот был сделан своевременно, чтобы суда Битти, служившие теперь приманкой, были видимы Шееру – но вместе с тем не попадали бы в сферу действительного огня последнего. Но сигнал о повороте, снова переданный флагами, опять-таки не был замечен Ивен-Томасом, который продолжал придерживаться своего курса на юг, пока он не прошел точки поворота Битти на север. Благодаря этому он попал под огонь головных линейных кораблей Шеера и стал одновременно приманкой для Шеера и щитом для Битти во время движения последнего на север.

Опасность, которой подвергалась группа судов Битти во время последовательного поворота в одной точке, частично была предупреждена геройской отвлекающей атакой противника миноносцами британцев. Двое из этих судов были искалечены и беспомощно вынесены волнами на курс германского флота. Со славным бесстрашием они выпустили в неприятеля свои последние мины, пока не были буквально изрешечены снарядами. Германские миноносцы все же рыцарски остановились и подобрали уцелевших.

Между тем оба великих флота мчались навстречу друг другу: Шеер в полном неведении, а Джеллико, зная о приближении врага, но не зная точно его курса. От этого, однако, должны были зависеть распоряжения Джеллико. К несчастью, туман стоял не только над Северным морем, но владел и умами. Битти, возглавлявший в кильватерной колонне эскадры линейных кораблей, потерял при повороте на север соприкосновение не только с флотом Шеера, но даже и с Хиппером. Между тем последний шел в тумане параллельным курсом к Битти. Ивен-Томас, хотя все еще поддерживал соприкосновение с Шеером, не слал об этом донесений. Единственные донесения, которые получил Джеллико, пришли в самый момент отхода: четыре – от Гуденефа и одно – от Битти, радиомачта которого была снесена снарядом. Поэтому Битти пришлось передавать свои донесения через третьи руки.

Но значение этого отсутствия информации о противнике было преувеличено. Дело в том, что флот германцев не изменил своего курса, а путаница в действительности возникла от того, что британцы не могли толком установить своего собственного местоположения: обнаружилась большая неувязка между счислением Битти и «Большого флота». В результате, когда оба флагманские судна сблизились и увидели друг друга, оказалось, что «Лайон» находится в 7 милях дальше к западу, чем исчислял Джеллико. А в довершение всего и противник был обнаружен с правого борта «Большого флота» англичан, вместо того чтобы оказаться прямо перед ним (по носу). Более частые донесения Битти о своем местоположении могли бы, посредством вывода средних данных, привести к меньшему просчету.

Джеллико шел на юг компактной массой, широким строем фронта подивизионно, шестью параллельно двигавшимися колоннами, как гигантский гребень с шестью зубцами, протяжением от одного фланга к другому в 4 мили. Это не боевое построение, так как при нем лишь незначительное число всех имевшихся орудий могло при встрече с противником стрелять вперед. Для того чтобы развить максимум огня, суда должны стать бортом и быстро перестроиться, развернувшись по правой или левой дивизии в кильватерную колонну. Если противник открылся бы прямо по носу, то флот должен был последовательным поворотом дивизий направо или налево развернуться и дать залп по неприятелю всеми бортовыми орудиями. «Большому флоту» для такого развертывания надо было только 4 минуты, но при этом требовалось, чтобы противник открылся прямо по носу.

Другое дело, если бы противник оказался справа или слева. Тогда одна из колонн, обычно крайняя, должна была бы быстро вырваться вперед, а остальные завернуть и идти ей вслед. И в этом случае флотилия смогла бы образовать кильватерную колонну в течение 4 минут. Но чтобы выровняться, ей пришлось бы затратить значительно больше времени.

Посмотрим теперь, что же фактически случилось. Джеллико послал 3-ю эскадру линейных крейсеров Худа на поддержку Битти, но из-за ошибки в счислении эскадра вышла не прямо к месту боя, а прошла слишком далеко на восток. Поэтому, сама того не сознавая, эскадра Худа стала верхней челюстью капкана, в который не подозревавший опасности Хиппер готов был всунуть свою голову. Между тем Хиппер все еще продолжал плыть параллельным курсом к Битти, но вне поля его зрения. В 5 часов 40 минут вечера Хиппер внезапно вновь увидел Битти с западной стороны и, попав под огонь, несколько уклонился к востоку. Затем он услышал грохот орудий эскадры Худа, открывшей огонь по его легким крейсерам. Встревоженный Хиппер в 6 часов 34 минуты вечера повернул, чтобы попытаться уйти в юго-восточном направлении. Но ему это не удалось: его легкие крейсера были атакованы четырьмя миноносцами Худа. Хиппер вообразил, что это передовые разведчики главных сил флота Джеллико. Поэтому он вновь отклонился на юго-запад.

Между тем Джеллико и Битти обнаружили друг друга лишь незадолго до 6 часов вечера, хотя их передовые крейсера установили взаимную зрительную связь еще в 5 часов 30 минут вечера, находясь тогда в 5 милях друг от друга. В 6 часов 01 минуту вечера Джеллико запросил: «Где флот противника?». Ответа на это ему дано не было. Битти был весь поглощен «исчезновением» своего собственного противника, следуя за ним по длинной охватывающей дуге, которая случайно вела Битти поперек фронта Джеллико. В 6 часов 10 минут вечера Джеллико повторил свой вопрос. 4 минуты спустя Битти почти одновременно с Ивен-Томасом донес о местоположении противника. Оба эти донесения позволили Джеллико грубо определить позицию Шеера, но не курс, по которому он шел. Курс этот фактически был северо-западным, вслед Хипперу.

Не прошло и минуты после получения донесения Битти, как Джеллико принял свое решение и отдал приказ о развертывании влево. 2 минуты спустя его правый фланг, выполняя захождение налево, открыл огонь. Кое-кто утверждал, что Джеллико должен был развернуться раньше, но это значило бы действовать, имея крайне неточную и недостаточную информацию, рискуя поставить себя в невыгодное положение. Возражали, что он должен был развернуться по правому флангу. Но это означало рисковать тем, что противник пересечет голову его фронта раньше, чем самому Джеллико удастся перерезать линию фронта противника, и быть заранее уверенным, что пока линия не выправится (а на это уйдет 22 минуты), только часть – хотя и большая часть – его судов сможет вести огонь. Возражали (и это возражение выдвинул Черчилль), что Джеллико должен был развернуться по одной из своих центральных дивизий. Этим он сэкономил бы 7 минут, а кроме того воспользовался бы преимуществом развертывания несколько ближе, хотя и не слишком близко к подходившему противнику. Но все это было бы более сложным и редко практикующимся маневром и означало бы, по крайней мере, то, что огонь левого разветвления (вилки) хвоста колонны временно был бы затруднен.

На деле развертывание, проведенное Джеллико, обеспечивало достаточно времени, чтобы пересечь голову колонны судов противника, проделав исторический и убийственный маневр «пересечения буквы „Т”». Помимо этого, огонь любого его крейсера или корабля не был бы стеснен другими судами во время выравнивания в линию. По-видимому, не на твердой почве построена и критика, утверждающая, что неразумно было отказаться от выгод, которое могло дать развертывание дальше от противника. Между тем это скорее явилось преимуществом. Дело в том, что Шеер намеревался сразиться с «Большим флотом» только в том случае, если ему будет обеспечено преимущество. Действительно, достаточно было Шееру увидеть, что линия судов Джеллико, скрытая в течение некоторого времени дымом крейсеров завесы, действовавших на промежуточном пространстве, видимо собирается сделать «кроссинг „Т”», как в 6 часов 30 минут вечера Шеер решил резко повернуть «все вдруг» и лечь на противоположный курс. Это было ловким маневром: корабли поворачивались кругом каждый в своей точке, в итоге вся линия судов в кратчайший срок могла выйти из сферы действительного огня противника. Поспешность Шеера объясняется тем, что он ошибся и принял линейные крейсера Худа за головные суда главных сил Джеллико, считая, что маневр британцев быстрее разворачивается, чем это было на самом деле. Его ошибка была невыгодна для его противника.

Джеллико фактически в 6 часов 25 минут вечера дал сигнал повернуть судам на юго-юго-восток по полудивизиям с целью ближе подойти к противнику. Но он задержал свой приказ, убедившись что хвост колонны еще не выровнялся. Выравнивание это так и не было достигнуто, когда Шеер под прикрытием атаки миноносцев и выпущенной им дымовой завесы проделал свой поворот «все вдруг» и через несколько минут его поглотил туман. Хотя несколько головных судов германской колонны серьезно были повреждены снарядами, но целиком был потерян лишь один из легких крейсеров Хиппера – «Висбаден». Но прежде чем исчезнуть, Хиппер уничтожил еще один британский линейный крейсер – «Инвинсибл» – и оставил другой тонувшим.

Наиболее важным по своему значению фактом при отступлении Шеера было то, что он повернул на запад, прочь от своей базы. Если бы он заметил на своем фланге боевой флот британцев, а это случилось, если бы Джеллико иначе провел развертывание, то Шеер, естественно, повернул бы не «все вдруг», а направо, и таким образом начал отход в базу. Поэтому лучшим оправданием решения Джеллико является то, что это позволило ему отрезать путь отступления Шеера. Решение это сверх того заставило германский флот проецироваться на светлой западной части неба.

Этот удобный случай Джеллико быстро использовал. Заняться непосредственной охотой на Шеера, когда английский флот находится в 6 милях за германским, а в распоряжении оставалось только 2 часа дневного света, было малообещающим предприятием. Затем это подвергло бы боевую флотилию риску нарваться на мины, выпущенные противником, и на атаку его миноносцами, а этого Джеллико хотел избежать.

Вместо этого он в 6 часов 44 минут вечера приказал каждой дивизии взять курс на юго-восток. В результате этого маневра флот вновь шестью колоннами расположился уступом назад, подобно лестнице, слева направо.

В следующие четверть часа Джеллико сделал еще два частичных поворота. Это привело его к маневрированию между невидимыми германцами и их линией отступления, в то же время подводя его ближе к ним.

Только надвигавшаяся темнота и увеличивавшийся туман могли сорвать выгоды, выигранные Джеллико его искусным маневром. Все же одно критическое замечание кажется вполне уместным: по инициативе Битти либо по приказам Джеллико линейные крейсера «Большого флота», главная роль которых заключалась в том, чтобы быть «щупальцами» для него, должны были резко завернуть кругом и попытаться сохранить соприкосновение с противником. Фактически же линейные крейсера были еще дальше от противника, чем главные силы «Большого флота».

Противник все же собирался сам, на свое горе, установить соприкосновение с британцами. Ускользнув из одной западни, он чуть не попался в другую, созданную, главным образом, его собственными просчетами. Дело в том, что, пройдя на запад около 20 минут, Шеер внезапно изменил свой курс и вновь лег на восток, появившись из тумана почти на том же месте, что и раньше. Он отстаивает в своих последующих воспоминаниях, что мыслью его являлось нанести второй удар, сохранив, таким образом, инициативу и поддержав престиж германцев.

Утверждение это не делает ему чести, так как ни один хороший тактик не пошел бы ради такой цели в середину превосходившего его британского флота. Логически маневр этот скорее объясняется тем, что Шеер планировал прорезать хвост британской флотилии, получив одновременно возможность отрезать часть его и прорваться на дорогу, ведущую домой. Ведь, как он ранее указывал, он ошибся, приняв эскадру Худа за головные суда главных сил «Большого флота». Таким образом, он переоценил расстояние, на котором шел «Большой флот». И когда Шеер вынырнул из тумана в 7 часов 10 минут вечера, то оказался против центра расположенной «лестницей» линии британцев.

Концевая эскадра англичан первая открыла огонь с дистанции всего 5 миль. В ближайшие минуты к этому огню присоединилась и большая часть британского флота. Но Джеллико, быть может, слишком опасаясь потерь, приказал своей концевой эскадре построиться позади него – говоря на техническом языке, повернуть на восток и идти ему вслед. Этим он оттянул эскадру дальше от противника. А в этот момент и Шеер решил уйти. Он так торопился вырваться из лап Джеллико, что не только совершил новый поворот (правда, менее чисто, чем первый), опять-таки пользуясь прикрытием дымовых завес и атак миноносцев, но и бросил свои линейные крейсера в «рейд смерти».

Это оказалось наиболее действенным средством для спасения, так как, увидев еще на далеком расстоянии, как миноносцы выпускают мины, Джеллико отвел свои суда двумя быстрыми поворотами по два румба каждый (22,5° в общем). Этот поворот был маневром, который большинство во флоте признало наилучшим выходом и лишь меньшинство ядовито возражало, что угроза атак миноносцев была переоценена и что пользование этим маневром ведет к отрицанию наступательной ценности линейных кораблей и крейсеров.

Трудно решить здесь, кто прав и кто виноват. Можно прийти только к логическому выводу, что если такая предосторожность была необходима, то она вместе с тем являлась признанием слабости судов и подтверждала, с какой легкостью наступательные попытки крейсеров и дредноутов могут быть парализованы несоизмеримо более дешевым боевым средством – миноносцами. В данном сражении эта предосторожность может быть оправдана тем, что лишь один британский линейный корабль пострадал от мин. Оправданием мнения меньшинства может служить то, что этот линейный корабль был поврежден миной незначительно и остался в строю.

Как средство спасти германский флот атака эскадренных миноносцев оказалась не только наиболее действенной, но и наиболее дешевой, так как всего один миноносец был потоплен огнем британских легких крейсеров. Между тем германские крейсера серьезно пострадали. «Лютцов» был выведен из строя еще раньше, чем начался «рейд смерти», а остальные четыре крейсера повторно поражались снарядами британцев в те немногие минуты, пока сигнал Шеера об отбое не приостановил исполнения над ними смертного приговора. Тактический эффект атаки миноносцев выразился исключительно в том, что когда германский флот шел на запад, британский «Большой флот» уходил в противоположную сторону.

Четверть часа спустя, решив, что мины уже выпущены и опасность больше не грозит, Джеллико выправил свой поворот, уводивший его от противника, понемногу меняя курс к югу. Только в 8 часов вечера он повернул на запад. Это промедление, безусловно, заслуживает критики. Ведь для того, чтобы сохранить свое тактическое преимущество, которое заключалось в том, что он оказался поперек пути отступления противника, желательно было одновременно отогнать его прочь от побережья и не терять с ним соприкосновения. Тогда у противника меньше было бы шансов проскользнуть в темноте мимо подвижного заграждения британцев.

Особенно упирали на тот факт, что после того, как Битти в 7 часов 40 минут вечера снова увидел противника, он десять минут спустя послал по радио следующее донесение Джеллико:

«Предлагаю приказать, чтобы головные линейные корабли следовали за мной. Тогда мы сможем отрезать весь неприятельский флот».

Но как красиво это ни звучит и как ни великолепен был замысел, историческое значение этого предложения умаляется тем, что прежде, чем оно было расшифровано и вручено Джеллико, последний уже сам повернул на запад, а сам Битти продолжал держать курс на юго-запад, как это явствует из его последующих донесений. Больше того, германский флот был уже отрезан от своей базы. Быть может, Битти послал донесение Джеллико сгоряча, не разобравшись еще в обстановке, ибо его следующий приказ своим легким крейсерам, предлагавший установить голову колонны противника, плывшего теперь на юг, как будто, говорит за такое объяснение. Больше того, ему удалось самому нащупать противника, так как, попав под огонь его эскадры после 8 часов 23 минут вечера, германцы вновь быстро уклонились на запад. А то, что они благодаря этой встрече потеряли свой курс на юг, только помогло им позднее удачно проскользнуть мимо британского хвоста.

Лучший и безусловно единственный шанс сблизиться с германцами был упущен в те полчаса, которые последовали за их поворотом назад в 7 часов 20 минут Теперь же основным вопросом являлось, удастся ли Джеллико преградить германскому флоту дорогу в течение ночи и быть уверенным, что с рассветом он сможет вновь атаковать, имея впереди целый день для боя и используя свое стратегическое преимущество, к которому теперь прибавилось и преимущество соотношения сил.

Когда около 9 часов вечера покров тьмы спустился над морем, он не только усилил туман всего этого дня, но превратил его в непроницаемую пелену. «Большой флот» англичан потерял преимущества, которые ему давали его дальнобойные орудия; миноносцы выиграли, так как они могли с меньшим риском ближе подходить к неприятелю, а флот в целом с трудом мог распознавать друга от недруга.

Джеллико благоразумно отказался от случайностей ночного боя, так как это означало бы бесцельно рисковать своими силами. Поэтому он решил помешать противнику найти свободный путь домой в течение пяти с половиной часов ночи до рассвета.

Имелось три вероятных пути отступления немцев, причем каждый из них вел по расчищенному каналу между минными полями, покрывавшими подступы к Гельголандской бухте и германским гаваням. Один путь на востоке вел на Хорнс-Риф и дальше вниз к датским берегам. Другой, более центральный, так же вел мимо Гельголандской бухты. Третий – на крайнем юго-западе – начинался близ германского побережья и вел на восток. Расстояние до него было 180 миль. Это был самый дальний путь, а потому меньше всего можно было рассчитывать, что противник им воспользуется.

Джеллико справедливо мог опасаться, что хитрый противник захочет воспользоваться именно этим маршрутом, если бы этому не препятствовало одно очень важное обстоятельство: меньшая скорость хода германского флота по сравнению с британским. Если бы германский флот обладал равной или большей скоростью, последний путь предоставил бы германцам больше шансов и пространства, чтобы избежать британского охранения в течение ночных часов. Но этих данных не было, и германцы оказались достаточно умны, чтобы пойти на больший непосредственный риск, связанный с более короткой дорогой.

Джеллико не хотел совсем снять охранение с одного пути, чтобы лучше прикрыть два остальных. И он выбрал метод «облавы», который до известной степени примирял трудности прикрытия всех дорог. Такой метод действий оставлял германцам только один выход – прокрасться за Джеллико между колоннами главных английских сил и их арьергардами и проложить курс прямо на Хорнс-Риф.

Следовательно, можно было полагать, что Джеллико проявит особое внимание ко всяким признакам попытки врага пройти позади него.

В 9 часов 17 минут вечера Джеллико отдал приказ флоту на ночь лечь на курс юг и крейсировать. Линейные корабли были сомкнуты в три параллельные колонны. Курс был указан юг, а ход – 17 узлов в час. Миноносцы были скучены в 5 милях позади главных сил; такое расположение удлиняло двигавшийся барьер судов и защищало вместе с тем тыл флота против атак миноносцев противника, а главное – предупреждало риск ошибок при установлении в темноте идентичности того или иного судна. Если бы линейные корабли заметили миноносцы, или же наоборот миноносцы заметили корабли, то каждый знал бы, что туманные формы, движущиеся в темноте, это противник. Битти уже занял свое место на западном фланге «Большого флота», т. е. на фланге, обращенном к противнику, выдвинув вперед свои крейсера.

Историческое значение этой ночной его позиции заключалось в том, что она исключала возможность всяких попыток со стороны германцев обогнуть британцев либо пройти южнее их. Таким образом эта позиция могла явиться еще одной причиной для особенной бдительности к малейшим попыткам противника пройти за спиной британского флота.

Построение «Большого флота» можно сравнить символически и метафорически со строением традиционного британского льва: дредноуты и легкие крейсера Битти были его носом и ушами, а миноносцы – хвостом. Но… нос ничего не почувствовал, уши же кое-что слышали и хвост слегка трепетал, однако лев как целое оставался столь же величественно неподвижным, как и львы, окружающие колонну Нельсона.

Необходимо предварительно остановиться еще на одном, а именно – на решении Шеера. Оно было простым, нехитрым, что до некоторой степени облегчало задачу его парирования. Создается такое впечатление, что отчаяние в предвидении мрачных перспектив завтрашнего дня вдохновило Шеера принять это решение. Он остановил свой выбор на кратчайшем пути домой – через Хорнс-Риф, готовый понести тяжелые потери, но прорваться во что бы то ни стало. В противовес Джеллико он, по крайней, мере чувствовал, что счастье ночной встречи скорее улыбнется ему и окажется другом его смелой попытки. Чтобы повысить свои шансы на удачу и увеличить свою безопасность, Шеер поместил свои поврежденные крейсера и устаревшие линейные корабли в голову колонны и прикрыл свой авангард щупальцами миноносцев и легких крейсеров.

Все было подготовлено для действия. Примет ли вызов владычица морей и ринется ли она вслепую в бой?

В 9 часов 32 минут вечера «Лайон», флагманский корабль Битти, запросил световыми вспышками другой крейсер «Принцесс Ройал»: «Пожалуйста отзовитесь и отвечайте теперь открыто, так как их нет!» По-видимому, ответ был частично виден и судам противника. Полчаса позднее несколько немецких крейсеров было замечено с «Кастора», который шел во главе британской флотилии миноносцев. Немецкие крейсера окликнули флотилию, воспользовавшись для этого перехваченным ими британским секретным паролем. Затем крейсера замигали прожекторами и открыли огонь. «Кастор» ответил таким же недружественным образом, но несколько миноносцев придержали свои мины из-за вполне естественного сомнения в идентичности крейсеров. Однако эффект этой неудачи и упущенного удобного случая был далеко превзойден позднейшими событиями.

Дело в том, что с 10 часов 20 минут вечера до 11 часов 30 минут британский «хвост» неоднократно ввязывался в огневой контакт с противником, пытавшимся силой проложить себе путь. В 10 часов 20 минут противник пытался протолкнуться сквозь легкие крейсера эскадры Гуденефа, но отошел после того, как легкий крейсер «Фрауэнлоб» затонул, получив мину с сильно поврежденного английского миноносца «Саутгемптон».

В течение следующего часа британские миноносцы действовали с беспримерной лихостью, но и сами несли поражения. Легкий крейсер «Эльбинг» был протаранен германским линейным кораблем «Позен» и стал тонуть, а британский миноносец «Спипфайр» оказался достойным своего имени, протаранив германский линейный корабль «Нассау». После этого дерзкого и отчаянного поступка миноносец не только ушел целым и невредимым, но и унес на своем носу как вещественное доказательство своей удали длинную полосу брони «Нассау».

Германский флот еще раз отошел, но около 11 часов 30 минут вечера, переменив курс, ринулся вновь вперед и на этот раз прорвался, хотя британские «шершни» тревожили его более часа, а германцы поплатились четырьмя кораблями.

Британские миноносцы и легкие суда проявили много геройства, но мало ума. Единственное поступившее к Джеллико донесение об этих стычках было от Гуденефа. Послано оно было в 10 часов 15 минут вечера. Поскольку радио на «Саутгемптоне» было снесено снарядом, донесение попало к Джеллико лишь в 11 часов 38 минут вечера. Можно найти еще некоторое оправдание легким судам, которые вели горячий бой с противником и потому не сумели послать донесения. Однако даже те суда, которые не вели боя, ни одним словом не обмолвились о том, что они видели.

5-я боевая эскадра Ивен-Томаса также была позади главных сил «Большого флота», образуя промежуточное звено. Она великолепно знала о непрекращавшихся атаках, а два концевых линейных корабля фактически видели, как несколько германских линейных кораблей «на всех парах уходили на восток». Но с небрежностью, которая кажется невероятной, если бы она не была горьким фактом, никто не позаботился и слова послать главнокомандующему, находившемуся впереди.

Но разве совсем не поступало разведывательных донесений, которые могли бы усилить подозрение Джеллико и, основываясь на которых, он мог бы действовать?

Джеллико получил два сообщения, посланные Адмиралтейством. Это были перехваченные радиодонесения германцев. Первое указывало расположение германского флота к 9 часам вечера. Сообщение это не имело ценности, так как из-за ошибки позиция, указанная в нем, была явно неверной. Это обстоятельство заставило Джеллико недоверчиво отнестись и ко второму сообщению, которое, к сожалению, было чересчур верным. В нем устанавливалось, что германскому флоту в 9 часов 14 минут вечера был отдан приказ отплыть домой, и указывались диспозиция, курс и скорость хода. Но из-за другой несчастной случайности в нем был пропущен наиболее важный факт, заключавшийся во многих других донесениях противника, которые здесь были сведены в одно, а именно – что Шеер просил на рассвете провести воздушную разведку близ Хорнс-Рифа. Это, безусловно, достаточно ясно говорило, что он хочет воспользоваться этой лазейкой. Сообщение это было получено в 11 часов 05 минут вечера и прочтено после расшифровки около 11 часов 30 минут.

Другое донесение пришло Джеллико около 11 часов 30 минут вечера и, таким образом, было прочтено уже после получения сообщения Адмиралтейства. Оно было прислано легким крейсером «Бирмингем» и гласило, что «замечены бронированные крейсера, видимо неприятельские, отходящие на юг и на запад». К несчастью, «Бирмингем» заметил их в тот момент, когда они уходили от атаки британских миноносцев.

Если Джеллико не был склонен доверять сообщению Адмиралтейства, которое не побудило его ни к каким действиям, то вполне естественно, что два последние донесения, поступившие от «Саутгемптона» и «Бирмингема», только усилили его сомнения. Интересно, но нелегко объяснить, почему Джеллико так упорно не хотел принять явных указаний на боевые действия, завязавшиеся позади. Ведь, помимо этих двух донесений, слышали возникшую перестрелку, а вспышки выстрелов видны были как на его флагманском судне, так и на других кораблях. Огонь этот явно велся легкими орудиями. Правда, это еще не говорило о присутствии линейных крейсеров противника, но не являлось и доказательством того, что их тут не было, так как крейсера, завязав ночью бой с легкими британскими силами, вполне естественно должны были ввести в дело свое более легкое вооружение.

Любопытен и тот факт, что Джеллико сделал только одну попытку, а именно в 10 часов 46 минут вечера, запросить, что является причиной стрельбы, а формулировка его сигнала навязывала предвзятую мысль, что это была просто атака миноносцев противника. Таким образом, можно прийти к выводу, что если отсутствие у Джеллико ясного понимания обстановки является результатом небрежности его подчиненных, то недостаток подозрительности всецело лежит на его ответственности. Это и спасло Шеера.

Но пока германский флот не оказался в безопасности и на свободе, произошло еще одно более серьезное столкновение. В тусклом предрассветном освещении приближение врага заметила XII флотилия миноносцев капитана Стирлинга. Стирлинг (как исключение, когда это должно было быть правилом!) послал по радио одно донесение Джеллико в 1 час 52 минуты ночи, до того, как он вступил в бой с противником, а другое – во время самого боя. Атакой его миноносцев был потоплен германский линейный корабль «Поммерн» – это было больше, чем удалось всему «Большому флоту» англичан.

Но донесения не дошли до Джеллико. Таким образом, британский «Большой флот» безмятежно продолжал крейсировать, держа курс на юг, а германцы в это время были уже на пути домой. Когда стало рассветать, то Джеллико в 2 часа 39 минут утра повернул кругом и поплыл на север, надеясь увидеть германский флот, а нашел пустое море. Затем пришло новое сообщение от Адмиралтейства, в котором говорилось, что германский флот находится близ Хорнс-Рифа. На этот раз сообщению поверили. Поискав отставшие суда противника и не найдя их, «Большой флот» в свою очередь направился домой.

В общем итоге он потерял: 3 линейных крейсера, 3 броненосных крейсера и 8 миноносцев. Германцы потеряли: 1 линейный крейсер, 1 линейный корабль,[46] 4 легких крейсера и 5 миноносцев. Потери британцев в офицерах и матросах составили 6097 погибших; пленных не было. Германцы потеряли 2645 моряков погибшими и 174 пленными.

В конечном счете ценность единственного морского «сражения» мировой войны была во всех отношениях ничтожна. Установить какую-либо связь между этим сражением и окончательной и бескровной сдачей германского флота, последовавшей 2,5 года спустя, абсурдно, а говорить об этом смешно.

Если Ютландский бой мог воодушевить германцев искать решительного столкновения в открытом море, то вместе с тем он должен был и разочаровать их. Немцы выиграли свою первую ставку, поставив ее на свои крейсера, а их отличная артиллерийская стрельба дала им честь оказаться «вне конкурса». При второй ставке их обошли, а поставив третью ставку, они выкинули несколько хитрых ходов, пока игра не была сорвана.

Как молодое и еще неопытное создание, германский флот, безусловно, чувствовал себя слабее флота, который мог похвастаться непревзойденным списком побед и нельсоновскими традициями. Ютландский бой рассеял этот страх неопытного «новичка» перед известным «неизвестным».

Через 3 месяца германский флот вновь сделал смелую попытку захватить врасплох британцев. Под прикрытием воздушных дозоров германский флот 19 августа подошел почти вплотную к английскому побережью с целью обстрелять Сандерленд и на эту приманку заманить к югу «Большой флот» в ловушку, где его поджидали подводные лодки. Бой опять был сорван чрезмерной осторожностью и случайным происшествием. Один из передовых крейсеров Битти подорвался на мине, и Джеллико, подозревая, что впереди устроено новое минное заграждение, повернул обратно, держа в течение двух часов курс на север. Когда он вновь лег на юг, германский флот уже ушел. Уход его был вызван тем, что Шеер получил сообщение о приближении крупных британских сил. В самом деле с юга подходила эскадра легких крейсеров из Гарвича, и Шеер сгоряча решил, что это «Большой флот». Если это было верно, то британский флот не только избежал его западни, но в свою очередь угрожал теперь отрезать германский. Поэтому Шеер повернул домой.

Для британского флота было бы лучше, если бы Ютландский бой вовсе не происходил. Он, безусловно, подорвал в глазах союзников морской престиж Британии и поколебал доверие к нему в самой стране. Этому не могли помочь отдельные геройские поступки и тот факт, что Британия не потеряла своего господства на море. Господство это обеспечило неизбежное падение сил Германии и неспособность ее продолжать войну. Но победоносного, решающего морского сражения не было, и оно не помогло, как должно было помочь, сократить тяжелый и дорогой процесс изнурительной бойни на суше. Ютландское сражение просто обеспечило то, что фактически уже было обеспечено и без сражения, поскольку британский флот сохранял свое пассивное превосходство сил и раньше.

Это общие рассуждения. С технической же стороны Ютландский бой более значителен, хотя и меньше располагал к энтузиазму. Он показал, что германские достижения в артиллерийском деле намного выше, чем признавало это общественное мнение в Англии. Сражение это заставляло также менее благоприятно думать о британской морской артиллерии.

В материальной части Ютландский бой показал, что Адмиралтейство и его технические советники не сумели предвидеть или использовать опыт так же хорошо, как это удалось германцам. Помимо более низких бронебойных свойств британских снарядов, необходимо отметить и недостаточную защиту британских судов от пожаров, особенно от проникновения в пороховые погреба искр от взрывов в орудийных башнях. Это явилось, по всей вероятности, причиной таинственного внезапного конца «Куин Мэри» и «Индефатигебл». Более удачна была бы постройка больших крейсеров, в которых часть брони приносилась бы в жертву, хотя бы ради небольшого увеличения скорости. Быстроходность сама по себе косвенно дает в значительной степени защиту, но, главным образом, защиту может дать уменьшение размеров цели в смысле большей трудности для противника поразить ее. Таким образом, в этом смысле для действительной защиты необходимо уменьшение размера, а не просто некоторое уменьшение брони ради выигрыша нескольких лишних узлов.

Тактическая сторона Ютландского боя вызвала гораздо больше критики и привела к большим противоречиям, чем техническая сторона.

Критику основного замысла труднее парировать, чем критику фактического руководства этим боем. Пренебрежение моряков к изучению тактики, отсутствие морских тактических учебников и тайна, которой, как это принято, окружают скудные инструкции, всегда вызывали изумление у сухопутных военных, которые знают из истории и опыта, что хорошая и гибкая тактика в армии является, главным образом, продуктом бесконечного размышления и дискуссии многих умов.

Изучающим военную историю известно, что попытка держать тактику в секрете губительна и ведет к гибели того, кто этим пользуется. Никакой тайной не была окружена тактика, при помощи которой Александр Македонский, римляне, монголы, Густав-Адольф, Фридрих Прусский и пехота Веллингтона неоднократно одерживали свои славные победы. Только беспримерная гармония в действиях, достигаемая частой практикой и взаимным пониманием, давала им такие преимущества, которых не мог добиться ни один соперник и подражатель. Секретность ведет к окостенению тактики; открытая дискуссия и критика – к гибкости и разумной инициативе подчиненных при встрече с неизвестным в боевой обстановке.

Самое существенное в критике морской тактики за время мировой войны заключается в том, что здесь недооценивался основной принцип тактики – гибкость. Более того, флот сражался при Ютландии как одно целое и действовал так, как действовали армии в донаполеоновские времена, пока Наполеон не развил системы самостоятельных дивизий. Тактически флот оказался безруким калекой. Поэтому, как бы Джеллико искусно ни маневрировал своим флотом, он не мог, безусловно, надеяться сковать противника. А сковывание противника – жизненно необходимая предпосылка к решающему маневру. Это действие дает двойное значение старой истине: «Разделяй, чтобы победить!». Британский флот, к сожалению, оказался слишком «единым и неделимым».

Это, главным образом, и тяготело над Джеллико. Поэтому руководство Джеллико флотом в день 31 мая может быть оценено, если мы учтем всю неясность обстановки, как искусные, хотя и чрезмерно осторожные действия.

В 1916 году неясность обстановки достигла своего предела, так как воздушная разведка не была еще соответствующим образом развита как корректив к далеким дистанциям, возникшим благодаря прогрессу артиллерии.

Что касается часто критикуемого развертывания Джеллико на левом фланге, то оно, по всей вероятности, в данной обстановке было наиболее удачным, хотя восхваляющие это решение склонны проглядеть то обстоятельство, что проведено оно было не без помех (и здесь были теневые стороны). При таком развертывании крейсерам Битти требовалось больше времени, чтобы уйти с линии фронта. Таким образом они мешали ведению огня и вызвали ряд задержек – те же недочеты, которые были выдвинуты и против предложения Черчилля – развертывания из центра.

Уроки этой ночи нами были подытожены выше. Единственный оставшийся еще вопрос заключается в том, не следовало ли Джеллико воспользоваться представившейся возможностью предупредить попытку противника к прорыву, используя свои миноносцы наступательно, а не оборонительно, как довесок к боевому порядку?

Но если, не обращая внимания на всю критику, мы согласимся, что руководство боем Джеллико является безупречным мастерством, с чем соглашаются многочисленные поклонники флота, то это признание лишь усиливает убеждение, что худшая ошибка Ютландского боя в том, что он вообще был затеян!

Примечания:

4

Осенью 1898 года Вильгельм совершил поездку в Иерусалим и в Константинополь. Он возложил венок на могилу султана Саладина, современника третьего крестового похода, и на банкете в Дамаске произнес речь, в которой назвал себя другом 300 миллионов мусульман. Поездка имела большое политическое значение для Германии, сблизив ее с Турцией и укротив немецкое влияние на Босфоре. Ближайшим результатом поездки Вильгельма явилось благо приятное для Германии разрешение Турцией вопроса о Багдадской железной дороге, тогда как раньше германский проект этой линии тормозился Англией, экономические интересы которой нарушались этим проектом. (Прим. ред. 1935 года).

41

«За заслуги» – германская боевая награда. (Прим. ред. 1935 года.)

42

Правильно – Альбер Робида. Этот французский художник-график конца XIX века прославился многочисленными рисунками, изображающими технику будущего. (Прим. ред.)

43

Справедливости ради следует указать, что основным средством отражения пехотной атаки в позиционном противостоянии Первой Мировой войны являлся не пулемет с его настильным огнем, малоэффективным против залегшей пехоты, а шрапнель. Беглый огонь полевых орудий, ведущийся с закрытых (то есть труднодоступных для контрбатарейной стрельбы) позиций, поражал наступающих ливнем шрапнельных пуль сверху, и на нейтральной территории спасения от него не было. (Прим. ред.)

44

Адмирал Хиппер с кораблями: «Лютцов», «Дерфлингер», «Зейдлиц», «Мольтке», «Фон дер Тан». Сэр Битти с «Лайон», «Принцесс Ройал, «Куин Мэри», «Тайгер», «Нью-Зиленд» и «Индефатигебл». (Прим. перев.)

45

Это было следствием не плохого качества, а штатных характеристик британских полубронебойных снарядов – они несли больше взрывчатого вещества, но были рассчитаны на более тонкую броню, нежели имели германские дредноуты. (Прим. ред.)

46

«Поммерн» был броненосцем додредноутного типа водоизмещением 13 200 тонн. Он вступил в строй в 1907 году и к 1916 году безнадежно устарел как корабль первой линии. Все три потерянных при Ютланде английских броненосных крейсера («Дифенс», «Уорриор» и «Блэк Принс») были построены примерно одновременно с немецким броненосцем, превосходили его в скорости, а первые два – и по водоизмещению (14 600 и 13 550 тонн соответственно). (Прим. ред.)