КАК НАЧАЛАСЬ ВОЙНА С ЯПОНИЕЙ

Американская пресса первых годов текущего столетия была особенно враждебна к России и ее правительству. 9 февраля (нов. ст.) 1904 года на первых страницах газет в Соединенных Штатах появились напечатанные крупными буквами заголовки:

«Японцы взорвали три русских военных судна». Далее следовали телеграммы собственных корреспондентов или телеграфных агентств приблизительно следующего содержания:

«Вечером 8 февраля роскошно убранные залы во дворце адмирала, командующего русской эскадрой в Порт–Артуре сияли тысячами огней, отражавшихся на блестящих эполетах и золотом шитье мундиров офицеров этой эскадры. Гремел бальный оркестр и нарядные пары кружились в упоительном вальсе. Это был бал, данный по случаю именин супруги адмирала миссис Старк. Вдруг раздались минные взрывы на рейде. Переполошившиеся танцоры бросили своих дам и в панике побежали на набережную. Но было уже поздно: поврежденные корабли мертвой массой лежали на боку, залитые водой».

Сообщения эти нашли отзвук и в русской прессе. Пожалуй и сейчас кое–кто из россиян полагает, что моряки «проморгали» японцев потому, что веселились на именинах супруги адмирала. Мадам Старк действительно звали Марией, и по календарю 8 февраля день преподобной Марии. Всё же остальное в приведенной телеграмме, как и о нахождении офицеров на берегу в этот вечер, так и празднование именин представляло собою обычную газетную утку — ни на чем не основанный вымысел.

Что же на самом деле происходило в Порт–Артуре в ночь с 8 на 9 февраля 1904 г.? Новый 1904 год был встречен во всей России весело и беззаботно. Так, по крайней мере, казалось нам, плававшим тогда на Тихоокеанской эскадре. В газетах трехнедельной давности, приходивших из далекой северной столицы в Порт–Артур, мы не находили признаков особой тревоги. По–видимому, мало кто знал тогда в России о важных переговорах с Японией, грозивших разрывом сношений и войной.

На нас, артурцев, это спокойствие и кажущаяся беззаботность нашей метрополии производила довольно странное впечатление. Хотя мы также не были вполне в курсе происходящих переговоров, но, по многим мелким, едва уловимым признакам, невольно угадывалось и чувствовалось, что не всё обстоит благополучно. Было какое–то затишье перед грозой.

За год или за два до этого, вследствие давления со стороны министра финансов, во флоте началась экономия. Корабли Тихоокеанской эскадры, плававшие до этого и практиковавшие свой личный состав в течение круглого года, начали простаивать значительное количество месяцев в гавани, в так называемом «вооруженном резерве».

В это же самое время в Японии со вступлением в состав эскадры нескольких новых единиц, образовался флот, превышающий силы нашей эскадры как по количеству орудий, на борту и весу залпа, так и по бронированию. Было ясно, что страна готовится к войне с нами. Экономия, шедшая во вред боевой готовности нашей эскадры, приводила поэтому личный состав ее в состояние какого–то тягостного недоумения. В течение ряда лет наша эскадра жила мыслью о неизбежности надвигающегося конфликта с Японией. Всё, что на судах делалось, всё было для одной цели: подготовка к будущей войне с островной державой. Поэтому война эта сама по себе не представлялась нам страшной.

Все наши сомнения отпали бы, если бы в эти дни чувствовали, что наша Родина, как один человек, горой стоит за нашей спиной, готовая на всякую жертву для борьбы с надвигающимся врагом, но, увы, этого не было! В декабре 1903 и в первые недели 1904 года в кают–компаниях наших судов приходилось иногда слышать шопотом и с опущенной головой произносимые страшные слова: «В России совсем нет патриотизма».

Чем же вызывалось подобное настроение? В силу каких причин не стало сильного волевого импульса в стране, столь необходимого при всякой надвигающейся на Родину беде?

В 1894 году наша пресса уделяла очень мало внимания войне между Китаем и Японией. В обществе говорили: «Воюют эту желтолицые между собою, ну и пускай себе на здоровье делают, что хотят. Нам–то какое до них дело?» Но Япония в эти отдаленные времена стремилась получить то, чего она достигла лишь в 1932 году. Задачей ее было: захват в свои руки всей Маньчжурии и утверждение на правом берегу Амура.

Вместо слабого и «неподвижного» Китая, в соседи к нам лезла страна прекрасно вооруженная и обладающая предприимчивостью. Беглого взгляда на карту достаточно, чтобы понять, в каком положении оказывался при этом наш Владивосток и вся Приморская область. Весь этот край, при всяком военном конфликте с владеющей Маньчжурией державой, как бы повисал в воздухе… Охранять нашу громадную границу вдоль побережья Амура созданием крепостей и формированием новых корпусов войск было предприятием совершенно непосильным для наших финансов.

Нужно было во что бы то ни стало не допустить японцев утвердиться в Маньчжурии. Поэтому тогдашнее правительство наше без всякой ненужной шумихи и огласки во время сосредоточило на Дальнем Востоке морские силы, превышающие японские. Была достигнута дипломатическая поддержка со стороны Германии и Франции и в надлежащий момент Японии был предъявлен известный ультиматум. Затаив злобу, японцы подчинились и ушли из Маньчжурии.

Совершенно ясно было, что южное побережье Маньчжурии китайцы не смогут долго удерживать в своих руках. Японцы приступили к усилению своего флота, дабы при следующей их попытке утвердиться на материке им не были бы страшны наши ультиматумы. Чтобы парировать эту угрозу, наше правительство предприняло в 1898 году очень смелый, но вполне правильный и своевременный шаг: оно заняло военной силой Квантунский полуостров, получив на это согласие Китая. Оно ясно сознавало, что «путь к владению Владивостоком лежит через Порт–Артур».

Оставалось только, по мере усиления Японией своей военной мощи, соответственно увеличивать сухопутную и морскую оборону вновь занятой области. Самые крупные расходы, которые приходилось бы при этом нести, несомненно, являлись бы каплей в море, по сравнению с тем, что стоило бы оборонять рядом крепостей грандиозной длины границу вдоль реки Амура. Нечего и говорить о том, что они представлялись бы прямо ничтожными, если учесть тот моральный и материальный ущерб, какой понесла Россия в результате неудачной войны.

Но тут выступила на сцену так называемая «русская общественность». Совершенно не разбираясь в стратегической обстановке на Дальнем Востоке, наши тогдашние газеты зашумели о «безумной авантюре». В обществе стали говорить: «Швыряют миллионами, чтобы великим князьям можно было наживаться на лесных

концессиях на Ялу».

Давление на правительство было произведено такое организованное и всестороннее, что, по настоянию Витте, средства на постройку Порт–Артурской крепости были значительно урезаны. Потом, во время японской осады, приходилось горько сожалеть о том, что в силу этой экономии в периметр крепости не вошли такие командные высоты, как знаменитая, обильно политая кровью, Высокая гора. Началась экономия в постройке судов флота и содержании эскадры в Тихом океане. В самое, казалось бы, не подходящее для того время был введен для судов пресловутый «вооруженный резерв». Япония всё это учитывала.

Все эти меры, как нарочно, создавали наиболее подходящую обстановку для ее немедленного выступления против нас. Ей предоставлялась возможность, не откладывая, одним ударом покончить с русским владычеством в Квантуне, пока Россия не окрепла там и пока продолжается столь несвоевременный и столь вредный для военной мощи режим экономии в военных расходах.

Военно–морской агент в Токио, капитан 2 ранга А. И. Русин, в ряде подробных донесений своевременно дал морскому министерству полную картину систематического развертывания японских морских сил против нас. В одном из своих последних рапортов он вполне точно указал, что свой удар японцы приурочивают к последним числам января. В предупреждениях, таким образом, недостатка не было. Осведомленность о том, что война надвигается, была полная.

Но одновременно с тем из Петербурга приходили такого рода вести: «Русская общественность против войны». «Война не встретит сочувствия в широких кругах населения». «Войны в Петербурге не хотят, ее необходимо во что бы то ни стало избежать». «Не бряцайте оружием, не давайте Японии повода объявить нам войну».

Из такого рода слагаемых и создалась та атмосфера неопределенности, которая тяжелым камнем ложилась на личный состав нашей артурской эскадры и гарнизона крепости.

Шаги, которые в то время предпринимались петербургскими властями для парирования японского удара, делались, как будто исподтишка, чтобы не дразнить гусей нашей «общественности». Всё это были полумеры -— одна десятая того, что можно было сделать в эти драгоценные, последние перед войной, месяцы и недели.

Была выдвинута на Дальний Восток одна единственная бригада из Европейской России. Были посланы из Балтики один броненосец и два крейсера, которым война помешала дойти до Порт–Артура. Они вернулись с полдороги. Прилива свежих войск не было. Поэтому стрелковая бригада, годами стоявшая в Порт–Артуре и как свои пять пальцев знавшая местность в районе крепости, была послана на Ялу. Место ее заняли новые формирования. Получился своего рода «Тришкин кафтан».

Осенью 1903 года наша эскадра сменила веселый нарядный белый цвет своих бортов, цвет мирного времени, на мрачный серо–оливковый боевой.

За пять лет русского владения город Порт–Артур сильно изменился. Старый туземный городок, ютящийся около восточного бассейна, остался, конечно, со своими кривыми и узкими улицами, но в китайских одноэтажных домах, прежде так уныло смотревших на улицу своими сплошными глухими стенами, проделаны были окна и двери, появились крылечки русского образца, запестрели вывески магазинов, ресторанов. Даже пожарная каланча русского типа воздвигнута была на вершине господствующей над городом Перепелиной горы. Словом, старый город обрусел.

Новый город вдоль берега Западного бассейна строился по американскому образцу. Проводились широкие прямые улицы с мостовыми и тротуарами чисто столичного типа, с площадями, парками и бульварами, с готовой канализацией, водоснабжением и электрической проводкой. Домов, построенных до 1904 года, было сравнительно немного, но чувствовалось, что скоро городской центр переместится из Старого города в Новый, и тогда жизнь здесь забьет ключом.

Между Старым и Новым городами строился большой каменный православный собор, типа кафедральных соборов губернских городов. Удержи Россия в своих руках Порт–Артур, судьба Владивостока и Приморской области не вызывала бы опасений. Сибирская магистраль, предприятие мирового значения, упиралась бы своим концом не в Японское море, плотно закупоренное нашим соседом, а в порты теплого, никогда не замерзающего Желтого моря, имеющего широкий свободный выход в океан.

В конце января 1904 года стояла сухая и бесснежная зима. Японские лавочки в Старом городе стали одна за другой закрываться. Владельцы их устраивали спешную распродажу товаров и затем исчезали из города. Какой–то предприимчивый японец, объявляя о подобной распродаже, вывесил большой плакат: «Я испугался».

В кают–компаниях со столов не сходили Справочники об иностранных флотах. Подсчитывались силы наши и противника. Если бы на Дальний Восток пришли достраивавшиеся в Петербурге броненосцы типа «Суворов», превосходство Японии в морских силах не так сильно чувствовалось бы.

Тоннаж нашей эскадры в данный момент был приблизительно 200 тысяч тонн. Противником ее являлся весь японский флот с тоннажем в 280 тысяч тонн. Отношение получалось 1 к 1,4, не в нашу пользу. Главным ядром японского флота были 6 эскадренных броненосцев, вооруженных 12–дюймовыми орудиями. Из них четыре новых, недавно спущенных, вполне современных и два более старых. У нас было пять броненосцев с такой артиллерией. Из них новых и современных два. Более старых три. Преимуществом японских броненосцев и крейсеров над нашими была также их большая однотипность. Общее 'число броненосцев и броненосных крейсеров, могущих войти в боевую линию, было у японцев 14, у нас 10. Одиннадцатый крейсер «Рюрик», как не имеющий современной 8–дюймовой артиллерии и по устарелости годный лишь для вспомогательных целей, нельзя было принимать в расчет. Но главным преимуществом японцев над нами являлись семь вполне оборудованных военных портов–баз для их эскадры, снабженных сухими доками для починки броненосцев и богато оборудованных всеми средствами для быстрого исправления их.

Отсутствие в нашей главной и в сущности единственной базе Порт–Артуре сухого дока для броненосцев было обстоятельством прямо трагическим. Во время войны повреждения подводных частей этих судов приходилось чинить кустарным способом, посредством кессонов. Корабли выходили из строя поэтому на месяцы, когда в доке та же работа могла бы быть выполнена в несколько дней. Сухой док в Артуре был начат постройкой, но японцы, объявив войну, не дали нам возможности его закончить.

Как бы то ни было, признавая, что японцы в данный момент сильнее нас, мы рассчитывали, что должный отпор мы им дать всё–таки можем и сможем продержаться до прибытия подкреплений из Балтики. В середине января наша эскадра вышла из состояния вооруженного резерва и начала кампанию. Были нелады с машинами на броненосце «Севастополь». Скорость его упала с 16 на 14 узлов, что понизило, в свою очередь, и скорость всей эскадры до этой цифры, к колоссальной нашей невыгоде.

За несколько дней до рокового дня 8 февраля (нов. ст.) наша эскадра, под командой адмирала Старка, вышла в море в полном составе. Цель этого похода, по–видимому, была чисто учебная. Мы провели день и ночь в Желтом море, делая различные построения и эволюции. Видели в дымке тумана южное китайское поребежье и Шаньдунский маяк. Затем стали на якорь, на своем обычном месте, на Артурском рейде. Никому из нас тогда и в голову не приходило, что этот поход наш окажется тем самым «Казус белли», которого только и ждала японская военная партия. Впоследствии стало известно, что выход в море был сочтен Японией за враждебную ей демонстрацию, почему и решено было немедленно объявить нам войну.

Насколько мы далеки были тогда от мысли делать враждебные выпады по адресу Японии, показывает тот факт, что, стоя на открытом для неприятельских минных атак рейде, наши суда не получили приказаний опустить в воду предохранительные сети (т. н. «кринолины») против мин Уайтхеда. В те времена говорили, что это делается для того, чтобы не увеличивать напряженности данного момента. «Стоят с опущенными сетями, значит: готовятся к каким–то военным действиям», могли сказать японцы. По–видимому, в виду полученной директивы: «Не бряцать оружием», начальство наше воздержалось от опускания сетей.

Большой бедой для нашей эскадры было то, что ею командовали в эти роковые дни люди, быть может, в высшей степени добросовестные и усердные служаки, но совершенно не имевшие боевого опыта. В то же время такой прирожденный вождь–флотоводец, как герой войны 1877–78 года, адмирал С. О. Макаров, находясь в Кронштадте, был вдали от назревавших на Дальнем Востоке крупных событий.

Всё поэтому делалось в Артуре не по–макаровски. Там в полной силе была еще рутина мирного времени. Господствовало вредное убеждение, что эскадре для выхода в полном составе на Порт–Артурский рейд из внутренних бассейнов требуется более суток. Поэтому для того, чтобы она могла быть готовой по тревоге быстро сняться с якоря и выйти в море, ее в эти дни кризиса держали на якоре на открытом наружном рейде, подвергая тем самым суда риску минных атак.

Когда впоследствии прибыл в Порт–Артур Макаров, он держал эскадру во внутренней гавани. А выход ее в море по тревоге требовал при нем всего 2¹/2–3 часа времени. Суда стояли на рейде готовыми к бою. Сигналом была объявлена 4–х часовая готовность к выходу в море.

Такая готовность всегда вызывает большое напряжение в судовой жизни. Приходится быть начеку, зная, что каждую минуту может быть сигнал адмирала:

«Приготовиться сняться с якоря», а через 4 часа после сигнала все корабли будут уже на ходу. Само собою разумеется, что при таких условиях люди с судов могли посылаться на берег только по самым неотложным служебным делам, а отнюдь не для прогулки.

8 февраля перед заходом солнца адмирал поднял сигнал: «Приготовиться к походу к 6 часам утра». Этому походу не суждено было состояться. Сейчас, вспоминая задним числом всё случившееся, остается пожалеть, что адмирал отложил выход в море до утра, а не снялся с якоря вечером. Тогда японские миноносцы никого не нашли бы на Артурском рейде, а утром японская эскадра могла неожиданно встретить в море нашу, вышедшую в полном составе всех броненосцев и крейсеров. Война началась бы совсем иначе. Весьма вероятно, что она иначе и окончилась бы.

Утром в этот день в Артур прибыл из Чифу тамошний японский консул, чтобы забрать последних, оставшихся в городе японцев. Вскоре пароход, вся палуба которого была заполнена подданными страны Восходящего Солнца, прошел мимо нашей эскадры. Нет никакого сомнения, что на пароходе этом были японские морские офицеры, точно по пеленгам определившие якорное место каждого из наших судов, стоявших на рейде. Миноносцы, посланные ночью в атаку, могли иметь для руководства точную диспозицию нашей эскадры.

Можно сказать, что мы тогда, что называется, «лапти плели» в деле сохранения военных тайн. Казалось бы: как можно было выпускать из своего порта такой пароход накануне войны. Но не надо забывать, что тогдашнее наше начальство было еще под гипнозом указаний:

«Избегать осложнений с Японией», «Не бряцать оружием».

Около полудня пишущий эти строки был послан с каким–то поручением на берег. На набережной около дома командира порта стояло несколько офицеров с эскадры. Они выглядели чем–то озабоченными.

— Японцы отозвали своего посланника из Петербурга. Дипломатические сношения прерваны, — сообщили они мне.

— Но ведь это значит война!

— Дипломатическая часть штаба наместника разъясняет, что разрыв сношений еще не есть объявление войны. Вот с Болгарией, например, они говорят, сношения у нас были прерваны, а разве мы с ней воевали?..

— Так–то оно так, но всё–таки там была Болгария, а здесь — Япония. А это — разница. Но почему же они такое важное известие не объявили сейчас же сигналом по эскадре? Довольно странно, что мы здесь такие вещи узнаем из частных разговоров.

— В штабе сказали — появится завтра утром в газете «Новый край». Ведь сегодня газета не выходит.

К нашей группе подходит запыхавшись знакомая дама, супруга старшего офицера одного из броненосцев. По выражению ее лица и по походке видно, как тяжело переживаются эти часы неопределенности офицерскими семьями в Артуре.

— Я не могу понять, что сейчас происходит, — говорит она, — на эскадре все говорят: война, война, а я живу на квартире воинского начальника и он сказал мне: «Поверьте, сударыня, если бы что–нибудь подобное было, война или мобилизация, я бы первый об этом узнал и вам сообщил».

На шлюпке с флагманского корабля прибыл офицер. Он был послан передать приказание всем, находящимся на берегу, немедленно возвращаться на свои суда. «Был поднят сигнал — прекратить сообщение с берегом в 3 часа. Вероятно, в море уходим», — сообщил он.

Все поспешили на шлюпки. Ночь наступила безлунная, но ясная. Ветра почти не было и слегка подмораживало. С вечера сильно трещали китайцы на полуострове Тигровый хвост, на побережье против стоянки эскадры. Они, вероятно, справляли там какой–нибудь праздник и отгоняли своими хлопушками, громкими, как револьверные выстрелы, злых духов от своих жилищ.

— Вот, точно такая же музыка началась вечером в Таку перед тем, как форты по нашим судам огонь открыли, — мрачно заметил, слушая китайскую трескотню, участник ночного боя на реке Пейхо. — Было это что–то в роде сигнализации. Знали, бестии, что стрельба будет.

Когда солнце скрылось за громадой мрачного Ляо–ти–шана, зажегся, как всегда, входный артурский маяк. Маячная часть действовала по правилам мирного времени. Но на этот раз маяк был зажжен, как бы нарочно для того, чтобы атакующий неприятель мог легче ориентироваться ночью.

С наступлением темноты два дежурных крейсера начали освещать горизонт прожекторами. С заходом солнца сигнальные рожки на всех судах проиграли сигнал: «Приготовиться отразить минную атаку». По этой тревоге все орудия были заряжены боевыми зарядами. Затем половинное число прислуги было оставлено у орудий. Другая половина должна была сменить первую среди ночи. Эта боевая вахта была готова открыть огонь во всякий момент. Два миноносца были посланы в море, в дозор на всю ночь. Их обязанность была: крейсировать в нескольких милях от стоянки эскадры и давать тревожные сигналы в случае появления подозрительных судов.

Многое можно сказать сейчас относительно действительности, или вернее — недействительности таких мер охраны эскадры от минной атаки. Всё организовано было по шаблону маневров мирного времени. Не надо быть специалистом, чтобы понять, что два миноносца на обширном пространстве моря должны были являться чем–то в роде иголки, затерявшейся в стоге сена.

Но начальник эскадры и не располагал в этот вечер достаточным количеством мелких минных судов. Хотя это может показаться странным и невероятным, но значительная часть миноносцев, выполняя преподанную министром финансов программу экономии, оставалась еще в состоянии пресловутого «вооруженного резерва» и начала кампанию, присоединившись к эскадре, уже после начала войны.

За несколько минут до полуночи, среди тишины, вдруг гулко прокатился орудийный выстрел. Слышно было, как гудит в воздухе снаряд. Прошло несколько секунд. Затем другой, третий выстрел. Стреляли не часто, как будто не видя определенной цели. Кто стрелял и по кому — определить было невозможно. Но тут вдруг, точно что–то толкнулось в подводную часть нашего крейсера. Это не был звук орудийного выстрела. Тем, кто плавал на судах учебно–минного отряда этот звук был хорошо знаком. Как будто кто–то уронил грузный поднос с посудой. Это был подводный минный взрыв.

Стрельба иногда замолкала секунд на 10, на 15, потом опять начиналась. Чувствовалось, что цель по временам не видна.

Так продолжалось с четверть часа. Затем всё стихло. В это время флагманский броненосец «Петропавловск» вдруг поднял лучи своих прожекторов к небу, что при обыкновенных практических занятиях обозначало: «Перестать светить прожекторами». Точно на обычном учении, это было исполнено. Эскадра погрузилась в темноту. Что же это значит? Неужели это было ученье? Но ведь орудия–то заряжены по–боевому. А как же понять те минные взрывы, которые мы слышали где–то по соседству.

Недоумение продолжалось недолго. Мимо нас промчался полным ходом паровой катер с «Петропавловска» и офицер с него крикнул нам голосом, полным тревоги и нервного возбуждения: «Посылайте все шлюпки на «Цесаревич» спасать людей. «Цесаревич» тонет».

В этот момент мы увидели «Цесаревич», шедший к берегу под своей машиной. Он лежал на боку. Казалось, еще момент и он опрокинется. Его зеленая подводная часть с правого борта, обычно скрытая, теперь высоко поднялась и ярко горела, освещаемая лучами прожекторов, шедшего за броненосцем вплотную крейсера «Аскольд».

Этот вид нашего лучшего корабля, тяжело раненого, наглядно показал всем, что случилось что–то ужасное, непоправимое. Сразу же мелькнула мысль: «Как же мы будем его чинить, когда сухой док для броненосцев только начат постройкой в Порт–Артуре?»

В этот момент с другой стороны нашего корабля появилась темная масса броненосца «Ретвизан». Его нос совсем зарылся в воду. Ни одного огонька на судне. Он медленно шел к мелководью. Вид этой тонущей громады производил жуткое, гнетущее впечатление. Оба броненосца, только что пришедшие на Восток, наиболее современные единицы нашего флота, оказались выведенными из строя в первые же минуты войны. Крейсер «Паллада» был также подорван миной в эту ночь, но с нашего крейсера мы «Паллады» не видели.

— «Идти в дозор» — сделан был нам сигнал с «Петропавловска». Плавно заработали наши машины. Около орудий стояли комендоры–наводчики и напряженно всматривались в темноту. Эскадра наша осталась позади, и позади остались только что пережитые нами тревожные моменты. Началась напряженная, но вносящая своей регулярностью спокойствие и уверенность в своих силах служба военного времени. Пришел конец всем сомнениям и неопределенностям.

Нас охватил простор моря. На востоке небо стало слегка молочным перед восходом луны, и звезды потускнели. Темной ясной чертой выявился горизонт. Видно было далеко. Никаких признаков неприятеля, хотя чувствовалось, что он может быть где–нибудь неподалеку. Но этот враг — миноносцы — для крейсера не страшен, когда он на ходу в море. Наоборот, крейсер является в такую ясную ночь грозой для миноносцев.

Около штурманской рубки собралось два–три офицера. Они обменивались мыслями о только что пережитом.

— Эх, будь наша эскадра на ходу сегодня ночью! Ничего японцам не удалось бы взорвать, — говорит один.

— А как ты думаешь, сколько времени эта война будет продолжаться?

— Затяжная война будет. Месяцев на шесть, пожалуй.

Никто из нас не предполагал в эту ночь, что война эта затянется на полтора года, что закончится она таким миром, как Портсмутский, и так называемой «первой революцией», и что последствия этой войны будут чувствоваться русским народом в течение, быть может, столетий.

Контр–адмирал

Д. В. Никитин (Фокагитов)