«МОРСКОЙ ПО–ПЕШЕМУ»

…Начало ноября 1904 г. …Шли бои по защите Высокой Горы — ключа Артура.

После гибели нашего миноносца я был прикомандирован в порт к механическим мастерским. В одно пасмурное утро вошел ко мне матрос рассыльный и, поискав за обшлагом конверт, подал его мне. С большим любопытством я прочел его: «Приказ и т. д. …инженер–механик В. П. Орлов назначается и. д. командира Квантунской роты. Немедленно явиться в экипаж и принять роту от заболевшего мичмана Бухе»… Подумал, поразмыслил… Война, значит, — так надо… Являюсь в экипаж и принимаю роту, в которой числилось 262 человека. Фельдфебель Шуба и прапорщик по морской части Сероштан. Как водится, опросил претензии, проверил деньги и проч. Подошел ко мне Шуба и говорит:

— Так что, господин ротный, вестового я вам посоветовал бы не менять, — возьмите старого от господина Бухе, кочегара Носика, он парень подходящий.

Ну, ладно, а потом, после приемки роты, в сопровождении Носика, нагруженного, как верблюд, с винтовкой, малым и большим чемоданами и шинелью, я отправился к себе на квартиру. Носик оказался человеком, действительно, «подходящим»; он моментально развернулся у себя в углу, смастерил себе койку с занавеской и пр. и вечером у меня уже был горячий чай и закуска и вкусно поджаренный «военно–морской консерв» — щи с кашей.

На третий день, придя в роту, я узнал, что меня уже ожидало приказание: «К рассвету следующего дня вам надлежит с вверенной вам ротой отправиться на Высокую Гору на такой–то участок, явиться к начальнику обороны оного и сменить роту мичмана В. Провизии взять с собой на три дня. Выступить вам надлежит ночью с расчетом произвести смену до света, дабы отход смененной роты был в темноте».

Ладно, думаю — вот пришлось действовать — «морской по–пешему». Вызываю Сероштана и говорю: «Нужно приготовить, осмотреть людей, раздать сухую провизию, патроны, позаботиться о двуколках, дабы вечером перевезти тяжести в окопы. Не тащить же всё на себе. Конечно, нужно дать конвоирам запас топлива и шанцевого инструмента. Не забыть баки с кастрюлями для «варева». Принять вино, да с опаской, чтобы не знали ни конвоиры, ни возницы. О своем харче не заботьтесь, — я позабочусь о вас». Я послал Носика за кониной для пельменей и за прочей закуской, приказал к вечеру всё привезти в роту, нагрузив на двуколку, с которой отправиться и самому.

Относительно же пельменей — приказал приготовить их в большом количестве (их ночью можно заморозить, т. к. температура падала до 5 гр.), а следующая операция — бросить их в соленый кипяток, и харч готов. Потом я завернул в Морское собрание, зашел к себе, где Носик уже авралил и укладывал в мой старый очень вместительный альпийский мешок весь наш запас — с литром спирта и бутылкой коньяку.

Вечером рано пошел в экипаж, где и промаялся до 2–х с половиной часов ночи в комнате дежурного офицера на диване и вот, около 3 час. ночи, 242 стрелка (включая Шубу), Сероштан с огромной саблей (тупой) и револьвером (времен Очакова) и ваш покорный слуга с сучковатой палкой и карманным браунингом отправились к месту назначения. Вид у меня был глубоко мирный, матросы шутили: «Наш–то ротный будеть драться–то на кулачках».

Рота выступила, а ночка была морозная… Луна скрылась. Шли отбивая ногу, пока не согрелись и не устали. По пустынным улицам шел гул от подошв, иногда прерываемый крепкими сибирскими ругательствами споткнувшегося матроса. Во главе шли мы с Сероштаном, куря вовсю, изредка обмениваясь замечаниями. Прошли Новый город. Идти делалось труднее, идем всё время в гору, но торопимся. Вскоре мы уже прошли тылы и нами был взят проводник. Было темно и потому ходами сообщения не пользовались. Но всё кончается, кончился и наш дальний путь. Стрелок доложил, что здесь стоят «флотские», здесь, мол, блиндаж Начальника обороны этого участка. Остановил роту — сам зашел в блиндаж, где сидел лейтенант В. Затем я начал принимать участок, расставил часовых, а остальных послал в укрытие по блиндажам. Рота лейтенанта В. отбыла, мы же взялись за ранний завтрак и чаепитие. Засветилась полоса на востоке; в воздухе заметно похолодело и стало быстро светать.

Японцы начали вяло постреливать, где–то затарахтели пулеметы, но далеко–далеко. Начали падать 11–дюймовые чемоданы в бассейн и Старый город. Но мы были уже настолько обстреляны, что на это не обращали внимания. Матросы серьезны на постах, а в блиндажах нескончаемое чаепитие и рассказы, иногда смех, шутки, словом — настроение очень хорошее, но иногда можно заметить и нервность. Наконец, пришел к нам генштабист, начальник нашего участка, и сообщил, что правее нас японцы повели наступление; это мы и сами отлично сообразили по усилению огня японской артиллерии (очевидно, бившей по тылам). Прилег вздремнуть, но не успел, как мне показалось, и глаз закрыть, как Носик дергает за рукав: «Так что время обедать, ваше высокоблагородие, солнце высоко, пригревает и отогрело замерзшую грязь…».

— Ну что ж, харчить, так харчить давай, да буди г–на Сероштана. — Обед. Хлебнули это мы по чарке под разогретые пельмени — команда прислала «пробу», она оказалась вкусной, несмотря на то, что здорово приелась. Но дело в том, что Носик, как сибиряк, набрал где–то на склоне что–то в виде дикого лука, поджарил его на сале и сдобрил щи. Было очень хорошо.

Люди были разделены на вахты, чтобы не очень их утомлять, с строгим приказом «зря не шляться», так как уже четыре человека шальной шрапнелью были выведены из строя, причем один был ранен довольно сильно.

Сумерки надвигались быстро. Закат солнца был великолепен, особенно, если смотреть на Артур и бассейн, которые были, как на ладони. Часто появлялись столбы пыли (снаряд разрывается на земле) и «свечи» (водяные столбы) от снарядов, рвавшихся в воде.

Ночь наступила быстро. Мы опять сели за чай. Вскоре из «путей сообщения» выныривает генштабист, заходит в блиндаж и, при огарке свечи, развертывает карту нашего участка и начинает нас учить уму–разуму, показывая наши траншеи, окопы и сапы неприятеля, — возможное обстреливание площади и пр. и пр. Мучил он нас с Сероштаном часа полтора. Результат всех этих учений и нравоучений — приказ: с заходом луны нам идти и выбить японцев из 1–й траншеи, лежащей впереди нас, так как, мол, оттуда бьют по нашим путям сообщения и «большой вред приносят резервам». Здесь уже и тактика и стратегия. А двинуться нам в атаку по ракете, которая будет пущена из укрепления № 4.

После ужина раздал роте патроны, ручные гранаты. Осмотр, — есть ли сухари, вода и т. п. Матросы нервничали и шуток уже не было слышно. Чувствовалось что–то грозное, непонятное в душах этих простых хороших людей. Часовые были начеку и секреты всё время доносили о движении и шуме в окопах японцев. Луна медленно ползла к своему закату. Вывели роту, расположили для наступления. Напомнил, что лучше всего — вскочить в окоп и бросить туда ручную гранату… Правда, настоящих у нас не было, но исполняли их должность консервные банки, набитые пироксилином или шашки пироксилина, действующие «подходяще». А патроны беречь, «работать» штыком, как теперь мне помнится, этой–то работе мы были не обучены, а потому ран от них было не более 30%, остальные — это действие винтовкой, как дубиной (за ствол взявши — и удары прикладом), словом винтовку превратили в ударное оружие.

Время идет, вернее, ползет удивительно медленно. Наконец, ракета, маленькая заминка, — вперед…

И только мы, выскочив из окопа, побежали в глубоком молчании по данному направлению, шагов за 150 до цели, затрещали пулеметы и ружейные выстрелы. Пробежав еще некоторое время, мы залегли, чтобы отдышаться, а потом — могучее «ура»…

Все, несмотря на то, что смерть косила, — все стихийно двинулись вперед… Что–то необъяснимое, какой–то бешеный порыв охватил всех нас, какая–то сверхъестественная сила заставила ни о чем не думать. Всё кричало: вперед! бей!.. Невообразимый ружейный огонь, свист пуль, треск пулеметов и нечеловеческое — ура!

Вскочив на валики окопа, матросы остановились, не зная, что делать, но два–три выстрела со стороны японского офицера, крики: бей!.. в ответ на выстрелы и удары японских кинжалов–штыков… Наши молодцы поняли, как нужно отвечать, что нужно делать… Треск, крики, стоны, Боже мой, что может быть ужаснее этой картины!.. Хорошо, что из–за темноты многое было скрыто от глаз… Бились, кусались, душили, добивали поднимавшихся, сами падали, но мне не пришлось слышать разрыва наших ручных гранат. В человеке пробудился зверь, доверяли только своим рукам… Словом, пришли мы в себя, ворвавшись в третий ряд окопов, где выдохлись и залегли, но каков удар, каков порыв!

Отдышались, …идти назад невозможно, — казалось, тысячи шрапнелей рвались и засыпали наши тылы. Ладно, устроимся здесь, и пора было устраиваться, так как нас уже начала накрывать артиллерия неприятеля. Скоро–скоро приспособили занятую линию к обороне, завалили ходы сообщений… За неимением времени — прямо–таки трупами, как нашими, так и японскими. Но едва мы кое–как это устроили, а на нас контратака.

Светало, а потому огнем нашим ее скоро затушили. Повторная с обходом, наша артиллерия сразу же накрыла цепи. Японцы залегли и нашим одиночным огнем были приведены в расстройство…

Итак, когда было уже совсем светло, мы кое–как обосновались в наших окопах. Многих, многих уже недоставало… отошли… Сероштан был убит еще в первом окопе; убит был Носик недалеко от меня, когда мы врывались в окоп; и фельдфебель Шуба…

Они сложили свои буйные головы во время первой перебежки. Поредели мы здорово–таки… Много раненых (и тяжело) пришли и приползли к нам. Но увы, ни доктора, ни фельдшера с нами не было, а потому мы, как могли, перевязали и легко и тяжело раненых. А раны в штыковом бою — ой, как сильно кровоточили и какие они ужасные!

Я только на последней перебежке сообразил, что я без оружия, поднял винтовку свалившегося (сразу убитого) матроса, с которой и побежал вперед. Конечно, что–то кричал и старался быть впереди. Когда я вскочил на валик окопа, внизу вижу японца, сменяющего обойму, и с силой ударил его штыком в живот, но тотчас же был оглушен ударом, к счастью плашмя, кинжалом штыка другого японца, который покатился с раздробленным черепом от подоспевшего ко мне матроса.

— Вы спросите об ощущении… Скажу по совести, — его не было. Был угар, что–то такое, что я не могу этого объяснить. Жаркая схватка, жуткий бой; сколько он длился — невозможно сказать. Мозг затуманен, даже когда отдохнули и отлежались. Теперь главная задача — спрятать людей, дать им отдохнуть, закрыв их от огня (как отдыхать?), так как нужны были часовые и наблюдатели. Собрали оставшиеся брошенные японцами винтовки, набрали патроны и, уложив их по направлению к неприятелю, — почили на лаврах. Спасибо, что днем все попытки новых атак были затушены нашими молодцами–артиллеристами. Мы целый день были начеку. Японцы решили во что бы то ни стало нас выбить… И положили много людей, только к полудню успокоились.

Солнце припекало. Разлагавшиеся трупы издавали невыносимый запах, и даже едким дымом табака–махорки невозможно было его заглушить.

Прошел день. Были убитые, были раненые. Мы сильно редели. Готовились к худшему, т. е. к ночи. Мы как будто на острове, впереди прибой океана, сзади — рифы и буруны. Выставили секрет, т. е. люди выползали за 50 шагов вперед окопа; люди сами вызывались и спорили из–за чести пойти в секрет.

— А где здесь командир? — спрашивает прибывший через рифы и буруны стрелок В. Б. — Вот вам цидулька.

При свете спички разбирали на клочке старой бумаги: «в ночь такого–то числа, после полуночи, с заходом луны, вам с вверенной ротой надлежит возвратиться на исходные позиции». — «Ладно, говорю, а куда же теперь?» — «А обратно, ваше благородие».

Людей одолела апатия; мрачно и тяжело, не слышно уже было шутки, зато до остервенения курили… Раздал всем по чарке (благо бак со спиртом сохранился в ранце с перевязочными средствами).

Перед заходом луны была новая атака… Но две–три шрапнели, пущенные нашими артиллеристами, успокоили японцев. После полуночи разделили людей на отделения, назначив старших, т. к. унтер–офицеров строевых почти не оказалось, и около 4 ч. ночи поползли назад. Трупный запах, несмотря на мороз, еще сильнее, чем в окопах. Не успели мы доползти до первого окопа и немного отдохнуть, как началась стрекотня пулеметов. Японцы, видимо, проведали о нашем отходе и пошли вперед. И вот, отстреливаясь по проблескам огня выстрелов, неся раненых и убитых, мы, наконец, впрыгнули в наши окопы. Какой подъем радости охватил всех! В блиндаже горячий чай, а главное — чарка! И, конечно, спать, спать и спать. Резервная рота уступила нам место в блиндаже, да и много–то не нужно было. Тяжело раненых после докторской перевязки немедленно отправляли в город.

Вместе с легко ранеными нас было не больше 62 человек, 200 было убитых, тяжело раненых и пропавших…

Так кончилось мое «морское по–пешему сухопутному».

Вечером ушли в экипаж на отдых и пополнение. Труп Сероштана всё–таки был нам доставлен на нашу позицию и был похоронен уже без нас. А бедный Шуба и Носик, плюс другой герой без имени остались на склоне Высокой Горы.

Капитан 1 ранга

В. П. Орлов–Диабарский