Часть вторая

ИУДАИЗМ

Среди первой партии высланной в Вавилонию в 597 г. до н.э. элиты был высокопоставленный и ученый священник по имени Иезекииль. Жена его умерла во время последней осады города, а сам он жил и умер в одиночестве на реке Ховар вблизи Вавилона. Однажды, когда он в горечи и тоске сидел на берегу, его посетило божественное видение: «Бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня». Это – первое из его видений, описанных в Библии, уникальных тем, что у Иезекииля буквально не хватало слов, чтобы описать свои зрительные ощущения: яркий, слепящий свет отдает то топазами, то сапфирами, то рубинами; одна за другой следуют вспышки, летят искры, яростный огонь слепит и обжигает, и так далее. Его большая книга запутана и непоследовательна, полна пугающих сновидений и образов, угроз и проклятий. Он один из величайших библейских авторов, и к тому же самых популярных, как в прошлые времена, так и впоследствии. Однако он, видимо, против своей воли окружен таинственностью. И почему, спрашивает он, я все время должен говорить загадками?

Однако именно этот таинственный и страстный человек выводит для собеседника четкую и твердую установку: спасение – только в чистоте веры. Все государства, империи, троны по большому счету ничего не значат. Они падут по воле Божьей. Значение имеет только сотворенный Богом по своему образу человек. Иезекииль описывает, как Господь привел его в поле, полное костей, и спросил: «Сын человеческий! оживут ли кости сии?» После чего пред его потрясенным взором кости стали греметь, сближаться; Бог покрыл их жилами, плотью и кожей, вложил в них дух, «и они ожили, и стали на ноги свои – весьма, весьма великое полчище». Позднее христиане интерпретировали эту страшную сцену как образ воскресения мертвых, но для Иезекииля и его аудитории это был символ возрождения Израиля, точнее Израиля, более близкого к Богу, более зависимого от него, чем когда-либо прежде, где каждый мужчина и каждая женщина созданы Богом, лично ответственны перед ним и всю свою жизнь с самого рождения повинуются его законам. Если Иеремия был первым евреем, то именно Иезекииль и его видения дали движущий импульс формированию иудаизма.

Изгнание неизбежно означало разрыв с племенным прошлым. И действительно, к этому времени с десяток племен уже физически исчезли. Иезекииль, подобно Осии, Исайе и Иеремии, настаивал, что те беды, которые обрушились на евреев, являются непосредственным и неизбежным результатом прегрешений против Закона Божьего. Но в то время, как прежние историки и пророки выделяли чувство коллективной вины и возлагали всю вину на царей и вождей, то теперь, в изгнании, евреям было некого винить, кроме самих себя. Бог, как писал Иезекииль, больше не наказывает людей коллективно за грехи их вождя, или нынешнее поколение за ошибки предков. «Пока я живу, – громогласно объявил Господь, – не следует верить старой пословице израильтян насчет того, что отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Она устарела, ее необходимо отвергнуть. «Ибо вот, все души – Мои», – сказал Господь Иезекиилю, и каждая пред ним несет персональную ответственность: «Душа согрешающая, та умрет». Разумеется, идея личности всегда присутствовала и в религии Моисея, поскольку она была неразрывно связана с верой в то, что каждый создан по образу Божьему. Эта идея получила мощную поддержку в изречениях Исайи. У Иезекииля же она стала доминирующей, в результате чего значимость личности стала самой сутью еврейской религии.

Отсюда проистекало много последствий. Между 734 и 581 гг. до н.э. произошло шесть крупных депортаций израильтян; очень многие сами бежали в Египет и другие районы Ближнего Востока. С этого момента большинство евреев всегда уже жило за пределами Земли Обетованной. Разбросанные, лишенные руководства и поддержки, какую могли бы обеспечить государственные структуры, евреи были вынуждены искать какого-либо альтернативного способа сохранить свою идентичность. И они обратились к своим писаниям – законам и летописям. Начиная с этого времени мы все больше слышим о книжниках. До тех пор они выполняли просто функции писцов-секретарей, как Барух, которые записывали речи великих мира сего. Теперь же они превратились в важную касту, которая записывала устные предания, копировала драгоценные свитки, спасенные из разрушенного Храма, приводили в порядок и редактировали материалы из архивов. В течение какого-то времени они имели большую значимость, чем даже священники, которые были лишены храма, где могли бы демонстрировать собственную славу и незаменимость. Условия изгнания в каком-то смысле содействовали деятельности книжников. Вообще отношение к евреям в Вавилоне было удовлетворительное. В табличках, найденных в древнем городе возле Ворот Иштар, приводится ежедневный рацион пленников, среди которых фигурирует «Иохин, царь страны Яхуд» – то есть Иехония. Некоторые евреи стали купцами. Появились первые рассказы об успехах, достигнутых в диаспоре. Часть прибылей от торговли шла на финансовую поддержку книжников и их работы, направленной на сохранение веры евреев. Если личность несет ответственность за соблюдение Закона, она по крайней мере должна знать Закон. Поэтому следует не только записывать его текст и снимать с него копии, но и изучать.

В результате именно во время Исхода простые евреи стали впервые вовлекаться в регулярное соблюдение обрядов. Установка на обрезание, которое четко отличало их от окружающих язычников, проводилась в жизнь неукоснительно, и этот акт превратился в церемонию и стал частью еврейского образа жизни и религиозной обрядности. Концепция Субботы, подкрепленная тем, что они почерпнули из вавилонской астрономии, стала кульминацией еврейской недели, а слово «шаббетай», изобретенное во время Исхода, стало самым популярным термином. Еврейский год оказался впервые пронизан регулярными праздниками: на Пасху праздновали основание еврейской нации; на Пятидесятницу – дарование законов, с которых пошла их религия; Праздник Кущей знаменовал блуждания по пустыне, которые свели воедино нацию и религию; когда же в сердцах евреев закрепилось сознание личной ответственности, они стали также праздновать Новый год в память о сотворении, а День Искупления – как символ ожидаемого Суда. И вновь наука и календарь вавилонян помогли придать этой годичной системе праздников регулярность и постоянство. Именно в изгнании правила веры приобрели первостепенное значение – чистота, гигиена, диета. Законы отныне стали штудировать, зачитывать во всеуслышание, заучивать. По-видимому, к этому времени относятся данные нам указания Второзакония: «И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоем. И внушай их детям твоим и говори об них, сидя в доме твоем и идя дорогою, и ложась и вставая. И навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою над глазами твоими. И напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих». Именно в изгнании евреи, лишенные своего государства, обратились к номократии – добровольно подчинившись власти Закона, которую можно было проводить в жизнь только при общем согласии. Ранее ничего подобного в истории не наблюдалось.

Исход был непродолжительным в том смысле, что длился всего полстолетия после окончательного падения Иудеи. Однако созидательное значение его было огромно. Здесь мы подходим к очень важному моменту в истории евреев. Как уже отмечалось, взаимоотношения религии и государства в Израиле характеризуются внутренним конфликтом. С точки зрения религии еврейская история формировалась в течение четырех основных периодов: при Аврааме, при Моисее, во время Исхода и вскоре после него и последний, последовавший за разрушением Второго Храма. Первые два породили религию Яхве; во вторые два сложился и сформировался иудаизм как таковой. Но ни в один из этих периодов у евреев не было собственного независимого государства, хотя следует признать, что во времена Моисея ими никто посторонний не правил.

И, наоборот, следует обратить внимание на то, что, когда израильтяне (а позднее – евреи) перешли к процветающей оседлой жизни и самоуправлению, им оказалось чрезвычайно тяжело сохранить свою религию в чистоте и неприкосновенности. Разложение началось вскоре после завоеваний Иосифа; затем оно возникло при Соломоне, причем проявлялось и в северном и в южном царствах – в особенности при сильных и богатых царях, «в добрые времена». Картина в точности воспроизвелась при хасмонитянах, а также при монархе Ироде Великом. В годы самоуправления и процветания у евреев всегда наблюдалась тяга к религиям соседей, будь то кананитяне, филистимляне-финикийцы или греки. И только в дни бедствий они решительно сплачивались вокруг своих принципов и максимально мобилизовали свое исключительное религиозное воображение, оригинальность, ясность и усердие. Видимо, в такие периоды, когда у них не было своего государства и все соблазны и обязанности, связанные с властью, ложились на плечи других, евреи охотнее повиновались закону и были более богобоязненны. Иеремия первым ощутил вероятность того, что безвластие и добродетель связаны между собой, вследствие чего чужое правление может быть предпочтительнее своего. Он приближается к концепции того, что государство неизбежно есть зло.

Эти идеи глубоко коренились в израильской истории, восходя еще к назаретянам и рехавитянам. Они, по сути, внутренне присущи яхвеизму, ибо, согласно ему, правителем является не человек, но Бог. В Библии неоднократно можно встретить намеки на то, что целью добродетели является ликвидация порядка, установленного людьми: «Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся». В главе 2 Первой книги Самуила (Царств) его мать, Анна, поет торжествующий гимн подчинению во имя Бога, святой революции: «Из праха подъемлет Он бедных, из брения возвышает нищего, посаждая с вельможами»; позднее эта же тема зазвучит у Девы Марии в Магнификате. Евреи были той закваской, что вызывала разложение существующего строя, источником общественных перемен, – так откуда у них взяться порядку и вообще обществу?

И вот начиная с этого момента мы можем отметить у евреев существование менталитета Исхода, диаспоры. На смену Вавилонской империи пришел персидско-мидийский союз, созданный Киром Великим, у которого не было ни малейшего желания удерживать евреев. Однако многие из них, а может быть, даже большинство, предпочли остаться на территории Вавилонии, которая в течение 1500 лет была великим центром еврейской культуры. Другие еврейские общины осели в Египте, причем не возле границы, как Иеремия, а даже вблизи первого порога на Ниле, там, где остров Элефантина. Среди документов сохранилось письмо на папирусе, в котором тамошняя еврейская община просит разрешения восстановить свой храм. Даже среди вернувшихся в Иудею были люди, настроенные на жизнь в эмиграции; они были солидарны с Иеремией в том смысле, что в Исходе есть некое позитивное начало – по крайней мере до того дня, когда займется рассвет идеальной непорочности. Они жили на краю пустыни и считали себя внутренними изгнанниками в «Земле Дамасской», символизировавшей для них убежище, дарованное Богом Яхве. Там они ждали доброго времени, когда звезда и святой вождь укажут им путь возврата в Иерусалим. Эти изгнанники были потомками рехавитян и предшественниками кумранской секты.

Не исключено, что сам Кир Великий, персидский царь, был подстрекателем Возвращения. Религиозные воззрения персидского правящего класса носили этический и универсалистский характер, в противоположность нетерпимому узкому национализму его имперских предшественников. Сам Кир был приверженцем зороастризма и верил в единое, вечное, благодетельное существо, «Создателя всего через святой дух». При Кире в Персии была выработана имперская религиозная политика, коренным образом отличавшаяся от ассирийской и вавилонской. Персы были готовы уважать религиозные верования подчиненных народов при условии, что они не противоречат признанию их власти. По-видимому, Кир считал своим религиозным долгом воспрепятствовать безжалостным депортациям и разрушению храмов, которыми«прославились» его предшественники. На так называемом Цилиндре Кира, который был найден в XIX веке в развалинах вавилонского дворца и хранится в настоящее время в Британском музее, он так излагает свою политику: «Я – Кир, Царь Мира… Великий бог Мардук радуется моим благочестивым деяниям… Я собрал все народы и вернул их к прежнему местожительству… а также к их богам… По повелению великого бога Мардука я вернул им их святилища… Так пусть же все возвращенные мной в свои дома боги [молятся каждодневно] за продление моих дней». Согласно Книге пророка Исайи, написанной приблизительно в это время, на эту реставрацию Кир был подвигнут непосредственно Господом, и Кир соответственно именуется Его помазанником. В Книге книжника Ездры Кир говорит вавилонским евреям касательно их возвращения: «Все царства земли дал мне Господь, Бог небесный; и Он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа его, – да будет Бог его с ним, – и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Господа, Бога Израилева».

Несмотря на поддержку и приказ Кира, первая попытка возврата в 538 г. до н.э. при одном из сыновей свергнутого царя Иоакима оказалась безуспешной из-за сопротивления, которое оказали остававшиеся в Иерусалиме бедные евреи, ам-гаарец; последние, объединившись с самарянами, эдомитянами и арабами, не дали переселенцам возвести стены. Вторая попытка была предпринята в 520 г. до н.э. при полной поддержке Дария, сына Кира; ею руководил Зоровавель, авторитет которого как потомка Давида дополнительно подкреплялся официальным назначением на должность персидского губернатора Иудеи. Согласно Библии, с ним вернулось 42 360 изгнанников, в том числе много священников и книжников. Так на сцене Иерусалима появилась новая группировка ортодоксов иудаизма, которая группировалась вокруг официально разрешенного храма, работы по сооружению которого начались немедленно. Он выглядел гораздо скромнее, чем Храм Соломона, как отмечается в главе 2 Книги пророка Аггея, хотя снова использовалась кедровая древесина из Ливана. Самаритянам и другим евреям, считавшимся еретиками, не разрешили принять участия в строительстве. Им было сказано: «Не строить вам вместе с нами дом нашему Богу». Поселение вернувшихся изгнанников отнюдь не процветало – возможно, в результате их сектантского поведения. В 458 г. до н.э. их усилила третья волна переселенцев во главе с Ездрой, священником и книжником, который отличался большой ученостью и авторитетом и безуспешно пытался разрешить юридические проблемы, порождавшиеся ересью, смешанными браками и спорами вокруг собственности на землю. В конце концов в 445 г. до н.э. к нему присоединился мощный контингент, возглавленный видным персидским деятелем Неемией, евреем по национальности, которому было поручено управлять Иудеей и превратить ее в автономную политическую единицу в рамках империи.

Этой, четвертой, волне удалось наконец добиться стабильности поселения; это в основном заслуга Неемии, человека активного, дипломата и государственного деятеля, под руководством которого были быстро воздвигнуты стены Иерусалима, что позволило создать там безопасный анклав, с территории которого можно было руководить процессом репатриации. Как ему удалось это, он рассказывает в своих мемуарах, прекрасном образчике еврейской исторической литературы. Из них мы узнаем о первом обследовании разрушенных стен, которое тайно производилось под покровом ночи; о том, кто персонально принимал участие в строительстве, и его личном вкладе; об отчаянных попытках аравитян (арабов), аммонитян и других помешать работе; о ее продолжении под усиленной охраной – «каждый из строивших препоясан был мечем по чреслам своим, и так они строили», – причем каждую ночь строители возвращались в город («и ни я, ни братья мои… не снимали с себя одеянья своего; у каждого были под рукою меч и вода»); о ее триумфальном завершении. Неемия сообщает, что вся работа была завершена за 52 дня. Отстроенный заново город был меньше, чем при Соломоне, беднее и поначалу был малолюден. Как пишет Неемия, «город был пространен и велик, а народа в нем было немного, и домы не были построены». Туда со всей Иудеи привезли семьи, отобранные по жребию. Энергия и предприимчивость Неемии были образцом для подражания еврейских активистов, которые заселяли Палестину в XX веке. Однако после завершения его деятельности внезапно воцарилось полное спокойствие и тишина.

Годы с 400 по 200 г. до н.э. – потерянная эпоха в еврейской истории. Такое впечатление, что в это время не было ни великих радостей, ни великих бедствий, которые евреям бы хотелось отразить в летописи. Возможно, они были счастливы. По-видимому, персы нравились им больше других правителей. Евреи никогда против них не восставали; более того, еврейские добровольцы помогали персам подавить восстание египтян. Евреи были вольны отправлять свои религиозным обряды как в Иудее, так и во всей Персидской империи. Вскоре еврейские поселения возникли во многих местах; процесс формирования диаспоры нашел отражение в Книге Тобита, составленной в Медеве около V в. до н.э. Другим характерным примером является собрание 650 клинописных документов, составленных между 455 и 403 гг. до н.э. в городе Ниппуре, возле которого жил Иезекииль: 8% имен, фигурирующих в этих текстах, – еврейские. Сохранились архивы двух еврейских семей из поселения на Слоновом острове, которые проливают свет на обстоятельства светской и религиозной жизни там. Судя по этим документальным свидетельствам, большинство евреев в диаспоре жили неплохо и были верны своей религии. Эта религия – иудаизм – стала ортодоксальной.

Эти два «затерянных» столетия были хотя и тихими, но отнюдь не малопродуктивными. Именно тогда появился Ветхий Завет примерно в том виде, каким мы его знаем. Это стало необходимым в силу самой природы новой иудейской версии веры израильтян, которую Неемия и Ездра установили в восстановленном Иерусалиме. В главе 8 Книги Неемии описано, как весь народ собрался пред Водяными воротами, чтобы послушать чтение «книги закона Моисеева». Читал книжник Ездра, стоя «на деревянном возвышении, которое для сего сделали». В результате чтения, которое всех глубоко взволновало, был торжественно заключен новый завет, и соответствующее обязательство взяли и подписали все мужчины и женщины, их сыновья и дочери, что считали себя истинно верующими, «все, которые могли понимать».

Если охарактеризовать его кратко, то новый завет, провозгласивший иудаизм официально и формально, был основан не на откровении и проповеди, но на письменном тексте, точнее говоря, на официальном, авторизованном, точном и выверенном тексте. Это, в свою очередь, означало сортировку, отбор и редактирование обширной литературы по вопросам истории, политики и религии, которую к этому времени наполнили евреи. Они владели грамотой на весьма раннем этапе своей истории. В Книге Судей рассказывается, как Гедеон, будучи в Сокхере, захватил местного юношу и стал расспрашивать его об этом месте, после чего юноша написал ему список местных князей и старейшин в числе семидесяти семи человек. Представляется вероятным, что большинство крестьян умели в той или иной степени читать. В городах же уровень грамотности был просто высоким, и многие из горожан выступали в роли писателей, фиксируя истории, которые они слышали, либо рассказы о собственных приключениях, причем записи эти могли носить как духовный, так и светский характер. Записывали проповеди сотен пророков. Число историй и хроник было невероятно велико. Израильтяне не были великими ремесленниками, художниками или архитекторами. Но писательство было их национальной привычкой, чтобы не сказать – одержимостью. Можно считать, что хотя бы с точки зрения количественной они породили величайшую литературу древности, лишь малой частью которой является Ветхий Завет.

Евреи ставили во главу угла дидактические задачи литературы и ее общественный характер. Для них она не являлась актом потворства своим личным желаниям. Основная часть книг, составляющих Библию, приписывается конкретным авторам, однако у евреев было принято общественное одобрение и утверждение священных книг. По сути, основа их литературы всегда носила общественный характер, а потому и находилась под общественным контролем. В своей апологии еврейской веры, «Contra Apionem», Иосиф так формулирует этот подход:

«Мы считаем, что не каждому можно быть летописцем… Это – привилегия пророков, которые получают знание о самой далекой и древней истории благодаря божественному вдохновению, снизошедшему на них, а также посвящают себя добросовестному описанию событий своего времени по мере того, как они происходят… Поэтому мы не располагаем неисчислимым количеством взаимно противоречивых книг. Наши книги, по справедливости общепринятые, числом двадцать две, содержат летопись всех времен».

Говоря «по справедливости общепринятые», Иосиф имеет в виду «канонические». Само слово «канон» – чрезвычайно древнее. У шумеров оно означало «тройник» и в дальнейшем приобрело смысл «прямой, вертикальный». Греки стали придавать ему значение «правило, граница, стандарт». Евреи первыми применили его к религиозным текстам. Для них оно значило «данное свыше и неоспоримо верное», «пророческий текст, ниспосланный Богом». Поэтому каждая книга, претендовавшая на канонизацию, должна была иметь своим автором признанного пророка. Канон берет свое начало с написания пяти книг Моисея (Пятикнижия), которые в дальнейшем получили у евреев название Торы. В своем наиболее примитивном виде Пятикнижие восходит, возможно, к временам Самуила. В нынешней своей форме оно представляет собой компиляцию из пяти (а возможно и более) элементов: южного источника, где Бог именуется «Яхве» (происходит от первоначальных текстов Моисея); северного источника, также глубокой древности, где Бог именуется «Элоим»; Второзакония или его частей, одна из «потерянных» книг которого была найдена в Храме во время реформ Иисуса; а также двух отдельных, дополнительных законов, которые известны ученым под названием «Закон Священников» и «Закон Святости», причем оба восходят к тому времени, когда религиозные обряды стали более формализованы, а каста священнослужителей – строго дисциплинированной.

Таким образом, Пятикнижие не является чем-то абсолютно однородным. Однако оно и не является, в противоположность тому, что утверждали некоторые представители немецкого критического направления, произвольной фальсификацией священников эпохи после Исхода, которые пытались навязать людям в узко эгоистичных целях свои собственные религиозные верования, приписывая их Моисею и его времени. Мы не должны допустить того, чтобы наше мнение относительно этих текстов искажалось под воздействием академических предрассудков, которые были взращены гегельянской идеологией, антиклерикализмом, антисемитизмом и интеллектуальной модой девятнадцатого века. Эти тексты содержат внутреннее свидетельство того, что те, кто объединял эти тексты и кто переписывал их после того, как канон сложился (после возвращения из изгнания), были абсолютно убеждены в божественном одухотворении древних текстов, а потому записывали их почтительнейшим и аккуратнейшим образом, в том числе такие части этих текстов, которые они откровенно не понимали. Кстати, Пятикнижие дважды серьезнейшим образом заклинает именем Бога против каких-либо искажений текста: «Не прибавляйте к тому, что я заповедую вам, и не убавляйте от того».

Есть все основания считать, что переписчики, или книжники – на иврите «софер» – были профессионалами высокой пробы и относились к своим обязанностям в высшей степени серьезно. Само это слово впервые появляется в древней Песне Деворы, и вскоре мы уже слышим о наследственных корпорациях переписчиков, которых Первая Книга Летописей называет «семьями книжников». Их почетным долгом было сохранение канона во всей его святой целостности. Они начинали с текстов Моисея, которые для удобства были переписаны на пяти отдельных свитках – отсюда и название «Пятикнижие». К ним в дальнейшем присоединилась вторая часть Библии, «Пророки» («Невиим» – на иврите). Она, в свою очередь, состоит из «Ранних пророков» и «Поздних пророков». Первый из этих разделов состоит в основном из повествований и исторических описаний; сюда относятся Книга Иисуса Навина, Книга Судей и Книги Царств (у евреев две из них называются Книгами Самуила). Второй состоит из писаний собственно ораторов-пророков и сам подразделяется на два подраздела: первый – «главные» пророки (Исайя, Иеремия и Иезекииль), причем эпитет означает не важность, а объем текста, и второй – «мелкие» (Осия, Иоиль, Амос, Авдий, Иона, Михей, Наум, Аввакум, Софония, Аггей, Захария и Малахия). И имеется еще третья часть, «Кетувим», или «Писания», известная также под названием «Жития Святых». В ее состав входят Псалмы, Притчи, Книга Иова, Песнь Песней, Книга Руфь, Плач Иеремии, Книги Екклезиаста, Есфири, Даниила, Ездры, Неемии и две книги Летописей.

Это разделение на три части является не просто умозрительной классификацией; оно отражает историческое развитие. По мере того как публичное чтение стало превращаться у евреев в неотъемлемую часть религиозной службы, количество текстов стало увеличиваться, а книжники добросовестно их копировали. Пятикнижие, или Тора, было канонизировано уже в 622 г. до н.э. Постепенно к нему добавлялись другие книги, и весь процесс завершился около 300 г. до н.э. За исключением Торы, мы не знаем точных критериев формирования канона. Похоже, однако, что определенную роль сыграл при этом общественный вкус, а также суждения священников и богословов. Пять свитков, известных под названием псалмов или песней, зачитывались публично на главных праздниках: Песни Соломона – на Пасху, Книга Руфи – на Пятидесятницу, Екклезиаст – на Праздник кущей, Есфирь – на Пурим, а Плач – в День разрушения Иерусалима. Они постепенно стали популярными и потому были включены в канон. Что касается Песни Песней, то, кроме того, что она связана с великим царем Соломоном, она еще явно является некой антологией любовной лирики и, строго говоря, не содержит внутренних мотивов для включения. Предание гласит, что на собрании Совета Джампы, в раннехристианскую эпоху, когда канон сложился окончательно, раввин Акива сказал: «Нет в мире ничего, что сравнилось бы с днем, когда Песнь Песней была дарована Израилю; все Писания святы, но Песнь Песней – святейшая». Но затем добавил в качестве предупреждения: «Тому, кто осмелится петь эту песнь для развлечения, как будто это просто песенка, не будет места в другой жизни».

Включение в канон было единственным способом гарантировать сохранение литературного произведения, поскольку в древности, если манускрипт не переписывался периодически, у него были все шансы исчезнуть примерно в течение жизни одного поколения. Таким образом, семьи книжников обеспечивали сохранность библейских текстов в течение тысячи или более лет, после чего на смену им пришли семьи мазоретов, или ученых книжников, специальностью которых было не только переписывание, но и точное написание и толкование библейских текстов. Именно им принадлежит официальный еврейский канонический вариант, известный как мазоретский.

Существует, однако, не один канон и не один древний текст. Самаритянам, которые были отрезаны от Иудеи в середине первого тысячелетия до н.э., удалось сохранить только пять книг Моисея; им не позволили принять участия в канонизации позднейших писаний, которые они соответственно и не стали признавать. Существует еще и так называемый Септуагинт, греческий вариант Ветхого Завета, который был составлен членами еврейской диаспоры в Александрии в эллинский период. Они включили туда все книги еврейской Библии, сгруппировав их по-другому, а также книги Апокрифа и псевдоэпиграфы, такие, как Первая Книга Ездры, так называемую Мудрость Соломона, Мудрость Бен-Сиры, или Еккелемунастику, Юдифь, Тобита, Баруха и книги Маккавея, причем все они были отвергнуты евреями Иерусалима как нечистые и опасные. В дополнение к перечисленному, сегодня в нашем распоряжении имеются свитки, сохраненные и скопированные Кумранской сектой и найденные в пещерах вблизи Мертвого моря.

В целом Свитки Мертвого моря свидетельствуют, что в течение столетий Библия копировалась довольно точно, хотя при этом случались и ошибки и вариации. Так, самаритяне объявили, что их текст восходит к Абишуа, праправнуку Аарона; текст действительно очень древний и в основном содержит очень мало искажений, хотя местами отражает предание самаритян, а не евреев. Общее количество его разночтений с мазоретским текстом Пятикнижия достигает 6000, причем из них около 1900 совпадают с вариантом Септуагинта. Существуют и вариации в мазоретских текстах. Среди наиболее ранних уцелевших текстов – кодекс пророков, переплетенная книга, которая хранится в Караитской синагоге в Каире и была переписана в 895 г. н.э. Бен-Ашером, главой одной из наиболее известных мазоретских семей. Полный текст Ашера, над которым семья трудилась в течение пяти поколений, был переписан около 1010 г. мазоретянином по имени Самуил бен Иаков, хранится в Ленинграде. Другой знаменитый мазоретский текст семьи Бен-Нафтали существует в виде копии 1105 г.; известен под названием «Кодекс Рейхлина» и хранится в Карлсруэ. Самым древним из уцелевших христианских вариантов является Кодекс Ватиканус и Кодекс Александриус (V в.). Существует также сирийский манускрипт, датируемый 464 г. Однако древнейшими рукописями Библии являются на сегодня Свитки Мертвого моря, найденные в 1947-48 гг.; в их состав входят фрагменты на иврите всех двадцати четырех книг канона, за исключением Книги Есфири, и весь текст Исайи, плюс несколько фрагментов Септуагинта. Вполне возможно, что будут найдены и более ранние тексты, как в Иудейской пустыне, так и в Египте, и очевидно, что поиск идеальных текстов будет продолжаться до конца времен.

С точки зрения внимания, которое уделяется Библии в поисках истинного текста, в толковании, интерпретации и комментариях, она намного превосходит все известные литературные произведения. И нельзя сказать, чтобы это внимание было незаслуженным, поскольку Библия несомненно является самой влиятельной книгой. Евреи отличались от всех древних авторов двумя уникальными особенностями. Они первыми создали логически построенную, реальную историю с толкованиями. Утверждали, что они научились этому у гиттитов, другого народа, зацикленного на истории; однако очевидно, что прошлое интересовало их с незапамятных времен. Они знали, что являются особым народом, который не просто явился неведомо откуда, а был специально рожден, с определенной целью в результате целой серии божественных актов. Они считали своим коллективным долгом выявлять, описывать, комментировать и отражать эти акты. Ни один народ не проявлял, особенно в те далекие времена, такого сильного побуждения исследовать свое происхождение. Библия дает много примеров своеобразной тяги к историческим исследованиям: откуда, например, взялась груда камней у ворот города Гай? А что означают двенадцать камней в Галгале? Эта страсть к этнологии, поиск объяснений перешли в более общую привычку видеть настоящее и будущее через призму прошлого. Евреи хотели узнать о себе и своей судьбе. Они хотели узнать о Боге и его намерениях и желаниях. Поскольку Бог, согласно их теологии, был единственной причиной всех событий (как говорил Амос, «могут ли силы зла разрушить город, если Яхве этого не захочет?») и поэтому творцом истории, и поскольку они были избраны актерами в этой грандиозной драме, то ключом к пониманию и Бога и человека стали регистрация и изучение исторических событий.

В итоге евреи оказались прежде всего историками, а Библия от начала и до конца – книгой в основном исторической. Евреи развили у себя способность создать сжатое и драматичное историческое повествование за полтысячи лет до греков, и, поскольку они постоянно наращивали свои летописи, у них развилось глубокое чувство исторической перспективы, подобного которому грекам достичь не удалось. И в изображении характеров библейским историкам удалось добиться такого понимания и такой достоверности, какие были недосягаемы даже для лучших греческих и римских историков. У Фукидида нет ничего, что могло бы стать вровень с мастерским портретом царя Давида, автор которого явно был свидетелем происходившего при царском дворе. Библия буквально изобилует четко прорисованными образами; зачастую для яркого портрета даже второстепенного персонажа хватает одной фразы. Но описание характеров и ролей актеров никогда не задерживает неуклонного развития великой человеческо-божественной драмы. Евреи, как и все хорошие историки, умело сохраняют баланс между биографическим и повествовательным аспектами. Большинство книг Библии имеют историческую основу, которая связана с более широкой панорамой, заслуживающей названия «История Бога в его отношениях с человеком». Но даже в тех разделах, при написании которых у авторов не имелось явных историографических намерений, даже в поэтических (таких, как Псалмы) постоянно просматриваются исторические аллюзии, так что где-то на заднем плане всегда слышится поступь судьбы, неотвратимо двигающейся от сотворения к «концу времен».

Древняя еврейская история носит в высшей степени божественный и гуманистический характер. Творит историю Бог, действуя либо непосредственно, либо через человека. Евреев не особенно интересовали безликие силы, они в них попросту не верили. Физикой творения они интересовались, пожалуй, меньше, чем любой другой культурный народ древности. Они игнорировали природу и ее проявления – за исключением случаев, когда они отражали драму богочеловеческих отношений. Столь же решительно они игнорировали и влияние на историю мощных географических и экономических факторов. В Библии присутствует много описаний природы, зачастую удивительной красоты; однако это всего лишь декорация исторической пьесы, фон, на котором действуют персонажи. Библия полна трепетной страсти, поскольку полностью посвящена живым существам; поскольку Бога, хотя он и живой, нельзя ни описать, ни даже представить, все внимание посвящено мужчине и женщине.

Отсюда вторая уникальная особенность древнееврейской литературы: словесное изображение человеческой личности во всей ее глубине и сложности. Евреи оказались первым народом, который сумел найти слова, чтобы выразить глубочайшие человеческие эмоции, особенно чувства, вызванные телесными или душевными страданиями, тревогу, отчаяние, одиночество, средства, которые противопоставляет этим бедам человеческая изобретательность – надежду, решимость, веру в помощь свыше, сознание невиновности или правоты, раскаяние, грусть и смирение. К этой категории относятся прежде всего 44 из 150 коротких поэм, которые входят в состав канонической Книги Псалмов. Некоторые из них – просто шедевры, которые находят свой отклик в сердцах людей во все эпохи и по всей земле: псалом 22, взывающий о помощи; псалом 23 с его простой доверчивостью; 39 – миниатюра о скромной гордости; 51 – взывающий о жалости; 91 – великая поэма об уверенности в себе и покое; 90 103 и 104 – прославляющие мощь и величие Создателя и связь между Богом и человеком; 130 137 и 139 – вскрывающие глубину человеческого горя и несущие надежду.

Эти страстные поэмы – лишь одно из выражений проникновения евреев в человеческую душу. Кроме того, оно отразилось и в народной, если так можно выразиться, философии, которая пробилась в Канон. Здесь евреи оказались не столь уникальны, поскольку пословицы и другие образчики народной мудрости записывались на древнем Ближнем Востоке, особенно в Месопотамии и Египте, еще с III тысячелетия до н.э., причем часть их обрела международный статус. Нет сомнения, что евреи были знакомы с классическим египетским произведением «Мудрость Аменопа», поскольку часть его прямо заимствована в Книге Притчей. Однако мудрые изречения, рожденные евреями, превосходят по своему уровню своих предшественников; они точнее отражают человеческую натуру и этически более последовательны. Екклезиаст, блестящая работа Кохелета («созывателя») не имеет равных в Древнем Мире. Его холодный скептический тон, граничащий временами с цинизмом, резко контрастирует со страстной честностью псалмов и демонстрирует широту диапазона еврейской литературы, состязаться с которой под силу лишь грекам.

Однако даже грекам не удалось создать документа столь загадочного и душераздирающего, что даже непонятно, к какой категории отнести его – я имею в виду Книгу Иова. Это великое произведение, посвященное теодицее и проблеме зла, вдохновляло и ставило в тупик и богословов и простых людей на протяжении двух с лишним тысячелетий. Карлейль называл ее «едва ли не величайшим из того, что написано пером»; из всех книг Библии эта повлияла на литераторов более всего. Однако никто не знает, что она представляет собой, откуда происходит и когда была написана. В ней имеется свыше сотни слов, которые не встречаются более нигде, и она представляла несомненную трудность для древних переводчиков и книжников. Некоторые ученые считают, что она происходит из Эдома, однако нам слишком мало известно об эдомском языке. Другие считают ее родиной Харан, близ Дамаска. Некоторые параллели просматриваются в вавилонской литературе. В IV веке н.э. христианский теолог Теодор Мопсуэтский утверждал, что она происходит от греческой драмы. Ее пытались также представить переводом с арабского. Весь этот букет первоисточников и предположительных влияний свидетельствует, как это ни парадоксально, об универсальности книги. Потому что Иов в конце концов формулирует тот основополагающий вопрос, что мучил всех, и в первую очередь тех, чья вера особенно сильна: почему Бог совершает с нами столь ужасные вещи? Книга Иова – произведение античное и современное, особенно для такого избранного и гонимого народа, как евреи; по сути, это произведение о Холокосте.

Книга Иова – выдающееся произведение еврейской литературы. За исключением Книги Исайи, ни одна часть Библии не написана таким могучим языком, который так хорошо соответствует теме – божественной справедливости. С позиций моральной теологии, книга является неудачной, поскольку автор (как, впрочем, и любой другой человек) становится в тупик перед проблемой теодиции. Но и сама эта неудача позволяет шире подойти к проблеме и поставить вопросы, касающиеся вселенной и того, как следует воспринимать ее человеку. Книга Иова буквально насыщена естественной историей в поэтической форме. Это впечатляющий перечень явлений органического, космического и метеорологического характера. Так, в главе 28 имеется незаурядное описание горного дела в древнем мире. Этот образ используется для того, чтобы охарактеризовать почти неограниченный научнотехнический потенциал человечества и противопоставить его непростительно низкому уровню человеческой морали. Тем самым автор Книги Иова говорит о том, что существуют два направления в творении – физическое и моральное. Чтобы понять суть вещей, недостаточно понимания физической сущности мира: человек должен понять моральную сущность и принять ее, а для этого он должен приобщиться к тайной мудрости, которая существенно отличается от, скажем, техники добычи полезных ископаемых. Мудрость приходит к человеку, как удалось осознать Иову, не через попытки уяснить, зачем Богу требуется причинять людям страдания, а лишь через повиновение, которое является истинным фундаментом морального порядка: «И сказал человеку: «вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла – разум».

К этому вопросу вновь обращается в 24 главе своей поэмы о мудрости Екклезиаст, Бен-Сира, когда говорит, что после Падения Бог составил новый план и поделился этим секретом с неким селением в Израиле. Евреям следовало обрести мудрость через повиновение Богу и научить этому же все человечество. Они должны были низвергнуть существующий, физический мировой порядок и заменить его моральным. И вновь этому призыву мощно и парадоксально вторит еврейский еретик, Святой Павел, в начале своего драматичного Первого послания к Коринфянам, когда он цитирует Господа: «Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну» и добавляет: «Потому что немудрое божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков…» Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное. И вновь, как и сквозь туманность и запутанность Иова, мы видим указание на божественное предназначение евреев свергнуть существующий порядок вещей и общепринятое его видение.

Таким образом, оказывается, что Иов находился в главном русле еврейской философии, которая теперь превратилась в мощный поток. Для превращения иудаизма в первую «религию Библии» потребовалось два столетия. До 400 г. до н.э. не было никаких намеков на канон. К 200 г. до н.э. он уже существовал. Разумеется, канон не был еще полным и окончательным. Но он уже начинал «схватываться», причем довольно быстро. У этого было несколько последствий. Во-первых, не поощрялись дополнения. Пророчества и пророки впали в немилость. В Первой Книге Маккавеев есть упоминание о «дне, когда перестали появляться пророки». Тех же, кто пытался пророчествовать, объявляли лжепророками. Когда вождем стал Симон Маккавей, то было провозглашено, что он будет таковым до тех пор, «пока не появится подлинный пророк». В Книге Захарии имеется следующая тирада, направленная против пророков: «Если кто будет прорицать, то отец его и мать его, родившие его, скажут ему: «тебе не должно жить, потому что ты ложь говоришь во имя Господа». Про прорицателей говорится, что они были «взращены в похоти». Еврейский философ Бен-Сира, писавший вскоре после 200 г. до н.э., похвалялся: «Я отолью заново доктрину прорицания и передам ее грядущим поколениям». Однако евреи не включили его в канон; не попал туда и Даниил, писавший немного позднее (ок. 168—165 гг. до н.э.). Канонизация отбила также охоту к писанию истории. Правда, она не убила полностью этой еврейской страсти. Впереди были еще крупные взлеты – например, Книги Маккавеев, работа Иосифа. Но напор спадал, и, когда в начале христианской эры канон был окончательно освящен, еврейская история, одна из славных страниц древности, остановилась на полтора тысячелетия.

Однако, если одним из результатов канонизации было сдерживание развития еврейской религиозной литературы, то другим явилось широчайшее распространение знания канонизированных текстов среди еврейского населения и существенное их воздействие на умы. Книги, которые были канонизированы, старательно копировались и распространялись, теперь стали систематически изучаться. Евреи стали превращаться в ученый народ, как того и требовало их божественное предназначение – быть пастырями народов. Возник институт, новый и совершенно революционный в истории религии: синагога – прототип церкви, капеллы, мечети – где Библию систематически читали и изучали. Вполне возможно, что подобные места существовали даже до Исхода как результат реформ Иосии; они наверняка множились в годы Исхода, когда еврейская элита лишилась своего Храма; по возвращении же, когда всякая религиозная деятельность была жестко сосредоточена в иерусалимском Храме, а провинциальные храмы и молельные места постепенно исчезли, утвердились синагоги, которые стали вкладывать в евреев ортодоксальное учение Храма, вобранное канонической Библией.

Это, в свою очередь, имело другое важное последствие. После того как священная литература была поглощена каноном, а сам канон стал изучаться систематически и централизованно, иудаизм стал намного более однородным. Причем однородность эта была с явным пуританским и фундаменталистским оттенком. В истории евреев обычно побеждали ортодоксы. Таким был Моисей, сторонник жесткого соблюдения буквы Закона, который распространил религию Яхве на другие племенные группы. Такими были и пуристы, победившие во время реформ Иосии. Такими были суровая Иудея, бескомпромиссный Израиль, которые пережили натиск империй. Сурово непреклонной была и вавилонская община, которая, вернувшись из изгнания, подчинила своей воле всех евреев, изгнав одних и склонив к конформизму других. Канон и синагога стали инструментами этого сурового пуризма, которому предстояло одержать еще много побед. Этот процесс, который многократно повторялся в еврейской истории, можно расценивать двояко: либо как жемчужину чистого иудаизма, выглядывающую из протухшей устрицы мира и всего мирского; либо как деятельность экстремистов, навязывавших остальным исключительность и фанатизм.

Но, как бы к ней ни относиться, эта ригористская тенденция в иудаизме порождала все большие проблемы как для самих евреев, так и для соседних с ними народов. При великодушном правлении персов, на долю которых в еврейских текстах приходятся одни похвалы, евреи воспрянули и началось их процветание. Ездра утверждает, что из изгнания возвратились 42 360 евреев, плюс 7337 рабов и рабынь, а также «певцов и певиц двести». В целом население возрожденной Иудеи не могло превышать 70 000 человек. Однако уже к третьему веку до н.э. население одного Иерусалима достигло 120 000. Будучи весьма религиозными и законопослушными, евреи трудились дисциплинированно и старательно. Они расселялись на территориях, граничащих с Иудеей, а именно в Галилее, Трансиордании и на побережье. Диаспора неуклонно расширялась. Евреи стали обращать других в свою веру. Тем не менее, в эпоху империй они оставались маленьким народом, бескомпромиссной религиозно-культурной группой в большом и драчливом мире.

Проблемы с самоутверждением начались с 332 г. до н.э., когда Александр Македонский раздавил Персидскую империю, как тухлое яйцо. Это было, по сути, первое вторжение европейцев в Азию. В третьем тысячелетии до н.э. и в большей части второго не существовало еще серьезного раскола между континентами: море объединяло их, сплачивая в интернациональную культурную общность. Но затем наступила варварская анархия XII-XI веков до н.э. и долгий Темный век. Когда же мир возродился к цивилизации Железного века, стало прорисовываться разделение на Восток и Запад, причем на Западе возникла одна из мощнейших культурных сил, какие знал мир: цивилизация греческого полиса, города-государства.

У греков происходил постоянный прирост населения. Создав коммерческую систему мореплавания, они насаждали свои колонии по всему Средиземноморью. Во времена Александра они продвинулись в Азию и Африку, где в дальнейшем преемники выкроили из его империи себе расползающиеся царства: Птолемей – в Египте, Селевк – в Сирии и Месопотамии и позднее Аттал – в Анатолии. С 332 до 200 г. до н.э. евреи жили под властью Птолемеев, затем – селевкидов. Новые правители внушали евреям трепет и страх. Греки обладали ужасающим (и по тем временам – абсолютным) оружием – фалангой. Они создавали все более мощную военную технику – осадные башни, огромные военные корабли, колоссальные форты. Даниил так описывает облик греческого милитаризма в еврейском восприятии: «Зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами». Евреям было все известно о греческом милитаризме, поскольку они служили у греков наемниками, так же, как раньше служили у персов. Военное обучение начиналось у греков в гимназиуме – начальный институт образования в полисе. Но это была не единственная его функция. Главной же его целью было распространение греческой культуры; ту же цель преследовали и другие институты полиса: стадион, театр, зал-одеон, лицей, площадь-агора. Греки были превосходными архитекторами, равно как и скульпторами, поэтами, музыкантами, драматургами, философами и участниками дискуссий. Они ставили чудесные представления, были прекрасными торговцами. При них экономика была на подъеме, рос жизненный уровень. Екклезиаст клеймит страсть к богатству, которая расцвела при греческом правлении, спрашивая: «Какое благо для владеющего им?… Кто любит богатство, тому нет пользы от него». Впрочем, большинство людей считало обретение богатства большой удачей. Греческая экономика и греческая культура выглядели весьма привлекательно для менее развитых обществ Ближнего Востока, подобно тому, как в XIX веке нестерпимо соблазнительным казался Азии и Африке западный прогресс.

Итак, греческие колонисты хлынули в западную Азию и понастроили здесь своих городов. К ним потянулись местные жители, которые хотели бы разделить с ними их богатство и образ жизни. Сирия и Палестина стали районами интенсивного заселения греками и быстрой эллинизации коренного населения. Вскоре побережье оказалось полностью эллинизированным. Греческие правители щедро давали таким городам-полисам, как Тир, Сидон, Газа, Башня Стратона, Библос и Триполи, свободы и привилегии; те же, в свою очередь, создавали во внутренних районах свои города-спутники. Одним из них был Шехем, другим – Марисса (на юге); другие же (как Филадельфия-Амман и Гамаль) находились за Иорданом. Вскоре кольцо таких городов, кишащих греками и полугреками, окружило еврейскую Самарию и Иудею, к которым стали относиться как к горному, сельскохозяйственному и отсталому району. В орбите греков оказался целый ряд этаких «храмовгосударств», пережитков древности, анахронизмов, которые вот-вот должен был смыть прилив современных греческих идей и институтов.

Как должны были евреи реагировать на эту культурную агрессию, объединявшую в себе новые возможности, соблазны и угрозы? На самом деле реагировали они по-разному. Если раньше до, во время и после изгнания торжествовал суровый ригоризм, который сохранял себя, проповедуя канон, то теперь ему все сильнее противостояло личное самосознание, о чем мы уже упоминали. Духовный индивидуализм вскормил несогласие, которое укрепляло сектантство, всегда ранее присутствовавшее в иудаизме – когда скрытно, а когда и активно. С одной стороны, приход греков выталкивал все большее число фундаменталистов в пустыню, где они присоединялись к абсолютистским группам, стоявшим на рехавейских и назарейских позициях и считавшим, что Иерусалим уже безвозвратно совращен. Самые ранние тексты, найденные в Кумранской общине, датируются примерно 250 г. до н.э., когда петля греческих городов только начинала затягиваться вокруг Иудеи. Тогда и зародилась идея: отступить в нецивилизованные места, зарядиться первозданным энтузиазмом Моисея и перейти в контрнаступление на города. Некоторые считали, подобно Эссену, что это может быть сделано мирно, силой слова, и они проповедовали в деревнях, расположенных на границе пустыни (в русле этой традиции действовал после Иоанн Креститель). Другие же, подобно Кумранской общине, полагались на силу меча; они готовились к войне, формируя объединения из двенадцати племен, и планировали, когда будет знамение об окончании эпохи дикости, перейти к вторжению в городские районы – на манер Иисуса Навина или современных городских партизан.

С другой стороны, существовало много евреев, в том числе вполне благочестивых, которые ненавидели изоляционизм и фанатиков, которых он вскармливал. Они, кстати, даже внесли свой вклад в Канон в виде Книги Ионы, которая, невзирая на нелепости и путаницу, несет в себе ясный призыв относиться к иноземцам терпимо и дружественно. В заключение Книги Господь адресует Ионе риторический вопрос: не следует ли простить Ниневию и ее многочисленных жителей, «не умеющих отличить правой руки от левой», чей единственный грех – невежество? Это некоторым образом предвосхищало знаменитую просьбу Христа («Прости им, Отец, ибо не ведают они, что творят»); одновременно это являлось призывом нести Тору к чужим, чтобы приобщить их. Такова, видимо, была точка зрения многих, если не большинства законопослушных евреев в диаспоре. Эти евреи считали нормой изучение греческого языка, что могло способствовать их бизнесу. С течением времени они перевели на греческий Священное Писание («Септуагинт», семикнижие), которое стало главным средством приобщения «грекоязычных» к иудаизму. В Александрии греческая гимназия, организованная первоначально для того, чтобы уберечь греческих колонистов от вырождения и растворения в море местных языков и обычаев, была открыта для местных жителей-негреков (за исключением египтян), и евреи поспешили воспользоваться этим; позднее еврейский мыслитель Филон считал само собой разумеющимся, что дети богатых еврейских торговцев должны посещать гимназию. Эти евреи эллинизировали свои имена или пользовались двумя их вариантами: греческим – для путешествий и бизнеса, еврейским – для религиозных служб и домашнего употребления.

Та же тенденция прослеживается в палестинском иудаизме. Эллинизация иврито-арамейских имен евреев находила отражение во всякого рода надписях и граффити. Многие из более образованных евреев находили греческую культуру весьма привлекательной. Кохелет, автор Екклесиаста, показывает, как он разрывался между новыми привнесенными извне идеями и врожденным благочестием, между критическим духом и консерватизмом. Эллинизация образованных евреев была во многих отношениях сродни влиянию просвещения на гетто в XVIII столетии. Она пробуждала государство-храм от заколдованного сна. Духовно она являлась дестабилизирующей силой, причем носила светский, материалистический характер.

В Палестине, как и в других землях, завоеванных греками, искушению подражать новым правителям в первую очередь подвергались высшие слои общества, богатые люди, верховные священнослужители. Это, вообще говоря, является общей тенденцией во всех колониях. Приобщение к греческой культуре означало право на доступ в ряды граждан первого сорта – как позднее крещение. Известно несколько ярких примеров евреев-выдвиженцев. Подобно тому, как Иосиф служил у фараона министром, так и теперь умные и предприимчивые евреи поднимались высоко в имперской бюрократической иерархии. Один из текстов II в. до н.э., включенный в книгу Иосифа «Еврейские древности», рассказывает, как некий Иосиф, отпрыск высокопоставленной семьи Тобиас (его мать была сестрой первосвященника), отправился на торги откупщиков, которые проводили в Александрии Птолемеи. «Случилось, что в это время из своих городов, расположенных в Сирии и Финикии, явились все видные люди и правители, чтобы участвовать в торгах на право сбора налогов; царь каждый раз продавал эти права тем, кто обладал наибольшей властью в своем городе». Иосиф победил на торгах, обвинив своих соперников в сговоре, заключенном с целью сбить цену; он пользовался своими правами по контракту в течение двадцати двух лет «и вывел евреев из бедности и ничтожества к лучшей жизни». При этом Иосиф пошел дальше, чем его тезка во времена фараонов. С него берет начало новый еврейский типаж: он оказался первым евреем-банкиром. И в этом качестве он стоял за эллинизацию Иудеи во II веке до н.э.

Где-то посередине между изоляционистами и сторонниками эллинизации находилась довольно большая группа благочестивых евреев, которые придерживались традиций Иосии, Иезекииля и Ездры. Многие из них в принципе ничего не имели против греческого (так же как и ранее персидского) правления, соглашаясь с аргументами Иеремии, смысл которых сводился к тому, что, чем больше язычники заняты гнусным делом управления страной, тем лучше для религии и благочестия. Они были готовы платить подати завоевателям при условии, что те позволят им мирно поклоняться своей вере. Продолжателями этой линии впоследствии явились фарисеи. До какого-то момента благочестивые евреи были готовы учиться у греков и заимствовали у них гораздо больше идей, чем были готовы признать. В законах и теологии Моисея всегда присутствовал некий рациональный элемент, который хорошо (хотя и почти бессознательно) сочетался с греческим рационализмом. Так и случилось, что фарисеи создали Устный Закон, рациональный по сути, чтобы приспособить архаичный Закон Моисея к реальному современному миру. Важно отметить, что их противники, саддукеи, которые были ортодоксальными приверженцами Писаного Закона и не признавали никакой казуистики, говорили, что логика фарисеев приведет их к тому, что «книга Гомера» (под которой они имели в виду греческую литературу) будет более чтима, чем Священное Писание.

Однако возможность разумного сосуществования греков и евреев была ликвидирована подъемом еврейской партии реформ, которая желала форсировать процесс эллинизации. Это реформаторское движение, о котором мы знаем чрезвычайно мало, так как его историю писали победившие враги-фундаменталисты, было наиболее сильным среди правящего класса Иудеи, уже наполовину эллинизированного. Оно стремилось перетянуть маленькое государство-храм в современную эпоху. Их цели носили в первую очередь светский и экономический характер. Впрочем, среди реформаторов присутствовали и религиозные интеллектуалы, чьи цели были более возвышенны и в каком-то смысле сродни целям христиан I в. н.э. Они хотели улучшить иудаизм, двинуть его вперед по пути логического развития. Универсализм неявно присутствует в монотеизме. Двойственность Исайи сделала его явным. Универсальный монотеизм был новой и грандиозной идеей, которую евреи предложили миру. У греков тоже была своя всеобъемлющая идея – универсальная культура. Создавая свою империю, Александр стремился к идеальной цели: он хотел сплавить воедино все расы и «повелел всем людям считать мир своей родиной… хорошие люди станут ее коренным населением, плохие – иноземцами». Изократ утверждал, что термин «эллин» характеризует не происхождение, а отношение, и считал, что греки по воспитанию имеют больше оснований считаться гражданами, чем «греки по рождению». В самом деле, неужели нельзя было бы сочетать греческий принцип единой ойкумены, мировой цивилизации, с еврейским принципом универсального Бога?

Именно такова была цель интеллектуалов-реформаторов. Они перечитали исторические манускрипты и попытались посмотреть на них новыми глазами. Разве не были Авраам и Моисей «чужаками и странниками», великими гражданами мира? И они предприняли первую попытку критики Библии, утверждая, что Закон в том виде, как он записан, не так уж стар и во всяком случае не восходит ко временам Моисея. И настаивали, что в первоначальном виде законы носили гораздо более универсальный характер. Таким образом, случилось то, что должно было случиться: движение за реформы привело к критике Закона. Реформаторы обнаружили, что в Торе полно вымысла, а также невозможных требований и запретов. Мы знаем об их критике по жалобам и проклятиям ортодоксов. Филон осуждает тех, «кто выражает свое неудовольствие законами праотцов и непрерывно их изменяет»; к этому провидцы добавляли: «Будь проклят тот, кто выращивает свинью, и тот, кто воспитывает сыновей в духе греческой премудрости». Реформаторы не хотели полностью ликвидировать Закон; они желали очистить его от тех элементов, которые препятствовали приобщению к греческой культуре (например, от запрета наготы, что препятствовало появлению благочестивых евреев в гимназии и на стадионе), и свести его к этической основе, сделав, таким образом, универсальным. И для достижения своей конечной цели (мировой религии) они добивались немедленного брака между греческим полисом и еврейским моральным Богом.

К сожалению, здесь возникало серьезное противоречие. Греки были не монотеистами, а политеистами; в Египте они научились синкретизму, то есть рационализации системы бесчисленных, но близких божеств путем слияния их в синтетических полибогов. Одним из таких мутантов был Аполлон-Гелиос-Гермес, Бог Солнца. Они соединили свои ритуалы Диониса с египетским культом Исиды. Их бог врачевания Асклепий сросся с египетским Имхотепом. Зевс, главный бог, оказался аналогом египетского Аммона, персидского Ахурамазды и, с их позиции, еврейского Яхве. Вряд ли нужно объяснять, что благочестивые евреи представляли это совсем по-другому. Разумеется, на самом деле греческая идея божества была намного слабее еврейской концепции всемогущества. Евреи придерживались установки на принципиальное различие между человеческим и божественным. Греки же постоянно возвышали людское (прометейский подход) и принижали божественное. Их божества были ненамного больше, чем почитаемые и удачливые предки; большинство людей произошло от богов. Поэтому для них была своя логика в переходе к обожествлению монархов, и они занялись этим, как только вышли на просторы Востока. Почему бы человеку избранной судьбы не претерпеть заслуженный апофеоз? Аристотель, учитель Александра, доказывал в своей «Политике»: «Если в государстве существует личность столь выдающихся достоинств, что с ними не могут сравниться ни добродетели, ни политические способности всех других граждан… то такого человека следует расценивать как бога среди людей». Очевидно, что подобные концепции были абсолютно неприемлемы для евреев. На самом деле никогда не существовало возможности полного слияния иудаизма и греческой религии; реформаторы стремились к тому, чтобы иудаизм стал более универсальным, наполнив собой греческую культуру, объяв полис.

В 175 г. еврейское движение за реформы приобрело преисполненного энтузиазма, но опасного союзника в лице Антиоха Епифания, нового монарха из династии Селевкидов. Он рвался ускорить процесс эллинизации своих доминионов; для него это было не только важно принципиально, но и рассматривалось как способ увеличения сбора налогов – а ему хронически не хватало денег на войны. Он всецело поддерживал реформаторов и заменил ортодоксального священника Ониаса III Язоном, чье эллинизированное имя (Иисус) достаточно ясно говорило о его симпатиях. Язон начал преобразовывать Иерусалим в полис под названием «Антиохия» с того, что построил гимназию у подножия Храмовой Горы. Вторая Книга Маккавеев с гневом повествует о том, что священники храма «перестали интересоваться службами на алтаре; презирая Храм и пренебрегая жертвоприношениями, они спешат принять участие в непотребных упражнениях на спортивной площадке». Следующим этапом была переброска фондов Храма с бесконечных и дорогостоящих жертвоприношений на такие дела полиса, как международные игры и состязания драматических коллективов. Первосвященник контролировал общественные фонды, поскольку налоги платились ему, а от него уже поступали откупщикам (которые все были связаны родственными узами); таким образом, казначейство Храма играло для населения роль государственного депозитного банка. У Антиоха был великий соблазн оказать давление на своих эллинизирующихся союзников, которые контролировали храм, чтобы получить больше наличности на постройку судов-трирем и прочей военной техники; он этому соблазну и поддался. После этого реформаторы в глазах общественного мнения стали ассоциироваться не только с оккупационными властями, но и с налоговым гнетом. В 171 г. до н.э. Антиох посчитал необходимым заменить Язона на посту первосвященника еще более прогреческим Менелаем, а также укрепить положение греков в Иерусалиме, построив замок-акрополь, доминирующий над Храмом.

В 167 г. конфликт достиг апогея. Был издан декрет, который фактически ликвидировал Закон Моисея как таковой, заменив его светским законом и сведя Храм к роли экуменического места богослужения. Это означало, что появляется изваяние некоего универсального божества, чье греческое наименование «Зевс-олимпиец» ортодоксальные евреи переделали в «Мерзость запустения». Вряд ли идея этого декрета принадлежала лично Антиоху. Он не слишком интересовался иудаизмом, и вообще не в духе греческих властей было влезать в дела какого-либо религиозного культа. Есть основания предполагать, что инициатива исходила от крайних реформаторов-евреев с Менелаем во главе, которые считали, что такая радикальная мера – единственный способ раз и навсегда покончить с обскурантизмом и абсурдом Закона и храмового богослужения. Это было не столько осквернение храма язычеством, сколько демонстрация воинствующего рационализма наподобие тех антихристианских акций, которые устраивали республиканские деисты в революционной Франции. Существует раввинское предание о Мириам, которая была родом из той же семьи священнослужителей, что и Менелай, и вышла замуж за офицера армии Селевкидов; она ворвалась однажды в храм и «пнула своей сандалией угол алтаря, сказав при этом: «Волк, волк, ты расхитил богатства Израиля».

Однако и греки и Менелай переоценили народную поддержку. Его деятельность в храме вызвала взрыв возмущения. Среди священников произошел раскол. Книжники объединились с его ортодоксальными противниками. Так же поступили и наиболее благочестивые евреи – хасиды. Была лишь одна крупная категория евреев, которую реформаторы могли считать на своей стороне. Это были ам-гаарец, простолюдины. Они оказались наиболее пострадавшей стороной, когда после возвращения иудейской элиты из изгнания Ездра установил свой фундаменталистский порядок, чувствуя за своей спиной всю мощь Персидской империи. Он проводил четкое различие между богобоязненными, «правильными» возвращенцами, бнай-хагола, и ам-гаарец, которых вообще не стоило бы считать евреями, поскольку, в его глазах, они были рождены в неполноценном браке. И он без колебаний наказывал их с предельной жестокостью. С тех пор, пользуясь их массовой неграмотностью и незнанием Закона, к ним относились как к гражданам второго сорта, а то и вообще не считали их за граждан. Поэтому они бы первыми оказались в выигрыше в случае поражения фундаменталистов и рационализации Закона. Но как смогли бы реформаторы, которые сами относились к состоятельной и хорошо устроенной группе населения, обратиться к простому народу через головы благочестивых фундаменталистов? И, в частности, как бы им удалось это сделать с учетом того, что они прочно ассоциировались с высокими налогами, от которых в первую очередь страдали бедняки? На эти вопросы не было ответа, и потому была упущена возможность создания массовой поддержки универсализму.

Вместо этого Менелай попытался проводить реформы сверху, силой власти. Однако, чтобы сделать декрет эффективно действующим, было недостаточно остановить традиционные жертвоприношения – это как раз многие бы приветствовали. Нужно еще было заставить благочестивых евреев приносить символические жертвы по-новому, на алтарях, которые они считали языческими. Хасиды отвергали аргумент реформаторов, что этот ритуал только укрепляет веру в вездесущую природу Бога, которого не следует привязывать к определенному месту, да еще сооруженному человеком; для благочестивых не было разницы между этим новым универсализмом и старым культом Ваала, который был столько раз осужден в святых книгах. И они отказывались подчиниться, и были готовы умереть за это. И реформаторы сами создали первых мучеников, таких, как девяностолетний Елеазар, которого называли «одним из главных книжников» и который был забит насмерть; или семь братьев, ужасное убийство которых описано во Второй Книге Маккавеев. Именно с этого периода появляется религиозная концепция мученичества, и писание Маккавеев, в которых муки верующих включены в пропаганду религиозной чистоты и еврейского национализма, содержат первые мартирологи.

В итоге оказалось, что не реформаторы, а фундаменталисты оказались способны воззвать к глубоко укоренившемуся библейскому инстинкту, чтобы свергнуть существующий порядок и превратить религиозную дискуссию в восстание против власти. Типичным для антиколониальной борьбы образом оно началось не с нападения на гарнизон, а с убийства конкретного местного коллаборациониста. В городке Медина, расположенном у подножия Иудейских холмов в 10 километрах к востоку от Лидды, еврейский реформатор, отвечавший за внедрение новых обрядов, был убит Маттиасом Хасмоном, главой старой семьи еврейских священников и членом организации «Стража Йехоарива». После этого пятеро сыновей старика, возглавляемых Иудой Маккавеем по кличке «Молот», начали партизанскую войну против гарнизонов селевкидов и их еврейских сторонников. За два года (166—164 гг. до н.э.) они выжили всех греков из района, окружавшего Иерусалим. В самом городе они переписали в Акте всех реформаторов и селевкидов, очистили храм от всяческого кощунства и вновь посвятили его Яхве на торжественной службе в декабре 164 г. до н.э. Это событие евреи до сих пор отмечают как праздник Ханука, или Очищение.

Селевкиды, у которых и без того было полно собственных проблем, включая возвышение Рима, реагировали примерно так же, как колониальные державы в середине XX столетия, колеблясь между жестокими репрессиями и подачками в виде участия в самоуправлении; на что последние националистические повстанцы отвечали тем, что требовали все больше и больше. В 162 г. до н.э. сын и преемник Епифания, Антион V, обрушился на Менелая как на козла отпущения, который, говоря словами Иосифа, «заставил своего отца убедить евреев отказаться от привычного поклонения Богу», и казнил его. Семья Хасмон в ответ заключила в 161 г. до н.э. союз с Римом, причем в договоре они фигурировали в качестве правящего семейства независимого государства. В 152 г. до н.э. селевкиды отказались от попыток эллинизировать Иудею насильно и признали Ионафана, бывшего в это время главой семьи, как первосвященника; этот пост принадлежал семье Хасмон в течение 115 лет. В 142 г. последовало фактическое признание независимой Иудеи, когда она была освобождена от податей, и Симон Маккавей, унаследовавший от брата пост первосвященника, стал главой нации – этнархом и правителем: «И люди Израиля стали начинать свои документы и договоры словами «В год первый Симона, великого первосвященника, военачальника и вождя евреев…» Таким образом, по прошествии 440 лет Израиль вновь обрел независимость. Последних отчаянных евреев – сторонников реформ, засевших в Акре, на следующий год голод заставил сдаться, и они были изгнаны. После этого хасмонеи вошли в крепость, «неся пальмовые листья и распевая гимны и песни под звуки арф, кимвалов и цитр, ибо великий враг был сокрушен и изгнан из Израиля».

В этом взлете националистических чувств религиозные моменты как-то отошли на задний план. Однако долгая борьба за независимость от греческого универсализма оставила неизгладимую мету на иудейском характере. Прошло 34 горьких и жестоких года между первым наступлением на Закон и окончательным изгнанием реформаторов из Акры. Усердие и интенсивность нападок на Закон аукнулись столь же энергичным стремлением к подчинению ему; в результате чего поле зрения еврейского руководства сузилось, и оно еще глубже ушло в религию, сердцевиной которой являлась Тора. Своей неудачей реформаторы скомпрометировали саму идею реформ и даже просто возможность обсуждения природы и направленности иудейской религии. Отныне сами разговоры на эту тему стали в официальных текстах расцениваться как полная ересь и сотрудничество с оккупантами-угнетателями, что чрезвычайно затруднило возможность быть услышанными для умеренных деятелей, а также проповедников интернационалистского толка, способных выйти за узкие рамки ортодоксального иудаизма. Хасмонеи были выразителями глубоко реакционного духа внутри иудаизма. Их сила была в следовании древним пережиткам и суевериям, коренившимся в далеком израильском прошлом, где доминировали табу и прямое физическое участие божества. Поэтому любое внешнее вмешательство в дела Храма и его святыни немедленно вызывало яростное противодействие иерусалимской толпы религиозных экстремистов. Толпа стала важной деталью иерусалимской сцены, что чрезвычайно затрудняло управление городом, да и Иудеей в целом, для всякого – будь то греки или эллинизаторы, римляне или их тетрархи – впрочем, и для самих евреев в не меньшей степени.

На этом фоне интеллектуального террора религиозной толпы происходило изгнание из еврейских центров образования светского духа и интеллектуальной свободы, которые процветали в греческих гимназиях и академиях. В своей борьбе против греческой системы образования благочестивые евреи начали с конца второго века до н.э. формировать национальную систему. В дополнение к старым школам книжников стала постепенно возникать сеть местных учебных заведений, в которых (по крайней мере, теоретически) все еврейские мальчики должны были изучать Тору. Это направление развития было очень важно для распространения и упрочения синагоги, для зарождения фарисеизма как движения, которое коренится в общественном образовании, и, в конечном итоге, для подъема раввината. Образование, получаемое в этих школах, было исключительно религиозным, причем все виды знаний за пределами Закона отвергались. Но, по крайней мере, Закон в этих школах преподавался в относительно гуманном духе. При этом следовали древним традициям, внушенным неясным текстом Второзакония («вложи ее в уста их»), который Господь дал Моисею; в дополнение к писаному Закону, устный Закон, по которому обучались старшие, мог интерпретировать и дополнять священные указания. Практика устного Закона позволяла приспосабливать кодекс Моисея к меняющимся условиям и пользоваться им реалистически.

В противоположность этому, священники Храма, среди которых преобладали саддукеи, или последователи Садока, крупного первосвященника времен Давида, настаивали на том, что весь закон должен быть писаным и неизменным. У них был собственный дополнительный текст под названием «Книга Указов», который формулировал систему наказаний: кого побить камнями, кого сжечь, кому отрубить голову, а кого удавить. Но он тоже был записан и священен: они бы ни за что не согласились с тем, что с помощью дополнительных устных указаний возможно творческое развитие Закона. С их жесткой приверженностью наследию Моисея, их концепцией Храма как единственного источника и центра власти в Иудее и их наследственным положением в этой структуре власти саддукеи были естественными союзниками новых первосвященников-хасмонеев, несмотря на то, что последние, строго говоря, не наследовали этого титула. Вскоре саддукеи окончательно слились с хасмонейской системой храмовой власти, где наследственные первосвященники выполняли функции светских правителей, а комитет старейшин, Синедрион, нес религиозно-юридические обязанности. Чтобы подчеркнуть главенство Храма, Симон Маккавей не только вдребезги разрушил стены Акры, но и (согласно Иосифу Флавию) «сравнял сам холм, на котором стояла цитадель, чтобы Храм оказался выше этого места».

Симон был последним из братьев Маккавеев. Это были храбрые, чтобы не сказать – отчаянные, сильные и неистовые люди. Они считали, что возрождают к жизни книгу Иисуса, отвоевывают Землю Обетованную у язычников, и рядом с ними стоит Господь Бог. Они жили с мечом и погибли от меча в духе безжалостного благочестия. Большинство их них действительно пали насильственной смертью. Симон не был исключением. Его предательски убили Птолемеи вместе с двумя сыновьями. Симон был, конечно, кровавой личностью, но по-своему он был достоин уважения; ему было чуждо своекорыстие. Несмотря на триумфальное возвышение как первосвященника и этнарха, он сохранил дух религиозного народного вождя и обладал харизмой героического благочестия.

Третий сын Симона, Иоанн Гиркан, ставший его преемником и правивший с 134 по 104 г. до н.э., был совершенно другого типа – правителем по праву рождения. Он чеканил собственные монеты с надписью «Иехонаан-первосвященник и сообщество евреев»; его сын, Александр Ианний, 103-76 гг. до н.э., уже просто называл себя на монетах «Царь Ионафан».

Восстановление государства и монархии, происходившее первоначально (и внешне) под флагом чистого религиозного фундаментализма («защита веры»), быстро оживило все проблемы ранней монархии и в особенности неразрешимое противоречие между целями и методами государства и природой иудейской религии. Этот конфликт отражается и в истории хасмонеев, чей взлет и падение поучительно рассказывают о вреде спеси и высокомерия. Они начинали как мстители за мучеников, а кончили как религиозные угнетатели. Они пришли к власти как вожди самоотверженных повстанцев, а кончили в окружении наемников. Их царство было основано на вере, но растворилось в нечестивости.

Иоанн Гиркан был одержим фундаменталистской идеей, что по воле Божьей он должен восстановить царство Давида. Он первым из евреев стал использовать библейские тексты, посвященные древней истории, как источник военного вдохновения и геополитического руководства, тщательно используя книги Иисуса и Самуила. Он буквально воспринимал рассказ о том, что вся Палестина была дарована Богом еврейскому народу, и делал отсюда вывод, что ее завоевание есть не только его право, но и обязанность. Именно для этого он сформировал современную наемную армию. Более того, он считал целью завоевания (как и у Иисуса) искоренение чуждых культов и еретических сект, а если нужно – то и истребление тех, кто им служил и поклонялся. Армия Иоанна растоптала Самарию и сравняла с землей храм на горе Герицим. Он взял штурмом после годичной осады сам город Самарию и «уничтожил ее совершенно, и привел туда потоки воды, чтобы затопить, для чего были выкопаны канавы, и все превратилось в стоячее болото. Он даже убрал оттуда все знаки, которые могли бы свидетельствовать, что некогда здесь существовал город». Аналогичным образом он разделался и с греческим городом Скитополем, который был разграблен и сожжен. Огнем и мечом войны Иоанна прокатились по городам, чье население было истреблено лишь за то, что говорило погречески. Провинция Идумея была захвачена, а обитатели двух его главных городов, Адоры и Мариссы, были насильственно обращены в иудаизм; тех, кто отказывался, уничтожали.

Сын Иоанна, Александр Ианний, продолжал политику экспансии и насильственного обращения. Он захватил территорию Декаполиса, союза десяти грекоязычных городов рядом с Иорданом. Он ворвался в Набатию и захватил Петру, «город-розу, который был почти так же стар, как само время». Он вторгся в провинцию Гауланит. Хасмонеи двигались в северном направлении (в Галилею и Сирию), на запад – к побережью и на восток – в пустыню. В пределах новых границ они ликвидировали анклавы, населенные неевреями, путем обращения, уничтожения или высылки жителей. Таким образом, происходил огромный территориальный и численный рост еврейской нации; однако при этом она поглощала множество людей, которые, будучи номинально евреями, были наполовину эллинизированы, а зачастую оставались, по сути, язычниками, а то и вовсе дикарями.

В дополнение к этому, становясь правителями, царями и завоевателями, хасмонеи подвергались испытанию властью. Иоанн Гиркан, повидимому, сумел сохранить достаточно высокую репутацию приверженца еврейских традиций. По словам Иосифа, Бог считал его «достойным трех величайших привилегий: власти над народом, сана первосвященника и дара пророчества». Однако же Александр Ианний, согласно имеющимся свидетельствам, превратился в деспота и чудовище, причем среди его жертв оказались и благочестивые евреи, от которых в свое время его семья черпала свою силу. Подобно всем правителям на Ближнем Востоке того времени, он был подвержен сильному греческому влиянию и презирал ряд наиболее экзотических (варварских с точки зрения греков) проявлений культа Яхве. Будучи первосвященником в Иерусалиме во время Праздника Кущей, он отказался проводить традиционную церемонию возлияний, за что благочестивые евреи забросали его лимонами. «При этом, – пишет Иосиф, – он пришел в ярость и его жертвами пали около шести тысяч человек». В итоге Александр, как и его всеми ненавидимые предшественники, Язон и Менелай, оказался перед лицом мятежа фундаменталистов. По словам Иосифа, гражданская война длилась шесть лет и стоила 50 000 еврейских жизней.

Именно к этому периоду относятся первые упоминания о перушим, или фарисеях, «тех, которые выделили себя», религиозной группе, которая отвергла царско-религиозный высший свет его первосвященником, саддукейскими аристократами и Синедрионом и поставила верность религии выше еврейского национализма. Раввинские источники свидетельствуют о борьбе между монархами и этой группой, которая носила характер социального, экономического, а также религиозного конфликта. Как отмечал Иосиф, «саддукеи привлекали последователей только из богатых, и народ их не поддерживал, в то время как фарисеи пользовались народной поддержкой». Он рассказывает, что в конце гражданской войны, когда Александр триумфально возвратился в Иерусалим, среди его пленников было много враждебно настроенных по отношению к нему евреев. И тогда «он учинил одно из самых варварских деяний на свете… Пируя на глазах всего города со своими наложницами, он приказал распять около восьмисот пленных и, пока они еще живы, на глазах у них перерезать горло их детям и женам». Упоминание об этом садистском эпизоде встречается в Кумранских свитках: «Лев яростный… что подвешивает людей живьем».

В результате, когда Александр умер в 76 г. до н.э. после того, как (согласно Иосифу) «впал в душевное расстройство от жестокого пьянства», еврейский мир оказался глубоко расколот, хотя он численно заметно увеличился, в него входило много полуевреев, чья преданность Торе была сомнительна и, скажем, носила выборочный характер. Хасмонейское государство, подобно его прообразу, царству Давида, процветало в эпоху между империями. Оно было способно к экспансии в период, когда империя селевкидов уже пришла в безнадежный упадок, а Рим еще недостаточно окреп, чтобы занять место греков. Однако к моменту смерти Александра солнце Римской империи только собиралось всходить над еврейским горизонтом. Рим был союзником евреев, пока они боролись против старой греческой империи, и терпимо относился к существованию, и даже относительной независимости, мелких и слабых государств. Однако еврейское государство, нацеленное на экспансию, его воссоединение по этническому принципу и насильственное обращение соседей в свою жесткую и нетерпимую веру, было неприемлемо для римского сената. Рим выжидал, пока еврейское государство не станет более уязвимым в результате внутреннего раскола, подобно империи селевкидов. Сознавая это, вдова Александра Саломея, которая некоторое время правила после него, попыталась восстановить национальное единство, введя фарисеев в Синедрион и сделав их Устный Закон составной частью царской юриспруденции. Но она скончалась в 67 г. до н.э., а при ее сыновьях династия прервалась.

У одного из претендентов, Гиркана, был сильный премьер-министр, Антипатер, идумей из семьи, насильственно обращенной хасмонеями. Он был полуэллинизированным иудаистом. Для такого человека было вполне естественно договориться с новой сверхдержавой – Римом, который сумел сочетать непобедимую военную технику с греческой культурой. По мнению Антипатера, лучше было договориться с Римом, под чьим покровительством высокопоставленные семьи могли бы процветать, чем вести гражданскую войну. Поэтому в 63 г. до н.э. он заключил соглашение с римским полководцем Помпеем, и Иудея стала протекторатом Рима. Сын Антипатера, ставший Иродом Великим, уже накрепко прикрепил евреев к административной системе Римской империи.

Властвование Ирода, который был фактическим правителем Иудеи (да и не только ее), длилось с 37 г. до н.э. до самой его смерти, которая произошла за 4 года до начала христианской эры. Именно этот период в истории евреев вызывает споры у еврейских историков, как, впрочем, и у христианских. Ирод был одновременно и евреем и антисемитом; сторонником и поклонником греко-римской цивилизации и одновременно восточным варваром, способным на невероятную жестокость. Он был блестящим политиком и в некоторых отношениях мудрым и дальновидным государственным деятелем, великодушным, конструктивным и весьма эффективным; и в то же время наивным, суеверным, карикатурно капризным, балансирующим на грани безумия (а иногда и переходящим эту грань). В его личности соединялись трагедия Саула и удачливый материализм Соломона, который явно был его идолом; безумно жаль, что рядом с ним не нашлось никого, кто мог бы описать его личность и карьеру столь же ярко, как автор Первой Книги Царей.

Ирод выдвинулся и приобрел известность при жизни своего отца в качестве правителя Галилеи. Там вполне в духе римских традиций он разгромил шайку полурелигиозных мятежников, которыми командовал некто по имени Езекия; Ирод казнил их главарей, не прибегая к содействию еврейского религиозного суда, а просто опираясь на собственный авторитет. Это, согласно еврейскому праву, считалось убийством, и Ироду пришлось предстать перед Синедрионом, и только присутствие его личной охраны, которая внушала страх суду, помешало вынести ему приговор. Четыре года спустя, в 43 г. до н.э., Ирод совершил аналогичное преступление, казнив другого еврея-фанатика по имени Малик, который отравил своего отца. Разумеется, семья Ирода поддерживала хасмонейскую фракцию во главе с Гирканом II, и сам он породнился с ними, женившись на Мариамне. Однако в 40 г. до н.э. соперничающая фракция, возглавляемая его племянником Антигоном, при поддержке парфян захватила Иерусалим. Брат Ирода, Фазаил, правивший Иерусалимом, был арестован и покончил с собой в тюрьме; что касается Гиркана, то его представили непригодным к тому, чтобы быть первосвященником, по причине увечья – для чего лично Антигон откусил своему дяде уши…

Самому Ироду едва удалось спастись; он бежал в Рим, где информировал обо всем сенат. В ответ сенаторы назначили его марионеточным царьком, присвоив ему титул «союзного царя и друга римского народа». После этого он вернулся на Восток во главе римской армии из 30 000 пехотинцев и 6000 кавалеристов, захватил обратно Иерусалим и установил совершенно новый режим. Его политика носила тройственный характер. Во-первых, он пользовался своими политическими и дипломатическими талантами, чтобы добиваться поддержки тех, кто приходил к власти в Риме. Пока Марк Антоний процветал, они с Иродом были друзьями и союзниками; стоило Антонию пасть, Ирод поспешил помириться с Октавианом. Во времена империи Августа Ирод был самым лояльным и надежным сателлитом Рима на Востоке, безжалостно подавлял пиратов и бандитов и поддерживал Рим во всех кампаниях и конфликтах. Он был наиболее щедро вознагражден Римом; при поддержке последнего расширил свое царство до хасмонейских границ и даже за их пределы и правил им, ощущая собственную безопасность.

Во-вторых, он сделал все, чтобы истребить хасмонеев. Он выдал Антигона римлянам, которые его казнили. Питая к своей жене, Мариамне, правнучке Александра Янния, «ревнивую страсть» (говоря словами Иосифа), он в конце концов ополчился на нее и всю ее родню. Ее брат Аристобул был утоплен в плавательном бассейне в Иерихоне. Саму Мариамну Ирод обвинил перед семейным судом в попытке отравить его, и ее казнили. Затем ее мать, Александра, была также казнена по обвинению в государственной измене. И, наконец, по его обвинению в заговоре с целью убить его были осуждены и удавлены двое сыновей, рожденных от него Мариамной. Иосиф писал: «Если и был когда-либо человек, любящий свою семью, то это был Ирод». И это было справедливо по отношению к родне с его стороны, поскольку он присваивал городам имена своего отца, матери и брата. Но по отношению к хасмонеям и тем, кто мог иметь наследственные претензии на то, что принадлежало Ироду, он вел себя с параноидальной подозрительностью и зверской жестокостью. История об избиении младенцев при всем преувеличении имеет под собой реальную историческую основу.

Третье направление политики Ирода состояло в том, чтобы ослабить разрушительную силу иудаистского фундаментализма, отделив религию от государства и введя в игру еврейскую диаспору. Первым его актом после прихода к власти в Иерусалиме в 37 г. до н.э. была казнь 46 ведущих членов Синедриона, которые (в его деле и других) пытались опираться на Законы Моисея в решении светских проблем. После этого Синедрион превратился в чисто религиозный суд. Ирод даже не попытался стать первосвященником; он отделил этот пост от короны и стал лично назначать людей на него и смещать их, выбирая кандидатуры в основном из египетской и вавилонской диаспоры.

Ирод был, подобно большинству евреев, зациклен на исторических аналогиях; очевидно, что он подражал Соломону. Он стремился увековечить память о себе колоссальными сооружениями и пожертвованиями. Тем самым он олицетворял собой еще один любопытный еврейский типаж – филантропа-стяжателя. Вся жизнь его была направлена на то, чтобы приобретать и расходовать в гигантских масштабах. Подобно Соломону, он извлекал выгоду из благоприятного географического расположения на торговых путях, собирая пошлины, а также из промышленного производства. Он арендовал у императора Августа медные рудники на Кипре, оставляя себе половину добычи. Он собирал налоги на огромной территории, делясь, разумеется, с Римом. По словам Иосифа, он тратил не по возможности, а потому мог проводить жесткую линию в отношении своих подданных. Нет сомнения, что он сколотил огромное личное состояние, конфискуя собственность тех, кого объявлял государственными преступниками – в первую очередь, конечно, хасмонеев. В то же время при нем вырос общий уровень благосостояния в Палестине за счет внешнего мира, внутреннего порядка и расширения торговли. Число евреев (по рождению и обращенных) повсеместно возрастало. По данным одного из средневековых источников, согласно переписи Клавдия в 48 г. н.э. в пределах империи проживало 6 944 000 евреев; плюс к этому «мириады и мириады» (выражение Иосифа) в Вавилонии и других местах. По некоторым оценкам, во времена Ирода в мире жило около 8 миллионов евреев, из которых от 2 350 000 до 2 500 000 – в Палестине; таким образом, на евреев приходилось около 10% населения Римской империи. Эта увеличивающаяся нация и многочисленная диаспора были источником богатства и влияния Ирода.

Именно на уверенности Ирода в подъеме еврейства и иудаизма и его национальной и религиозной гордости зиждилась его политика. Подобно его предшественникам евреям-эллинизаторам он считал себя героем-реформатором, который пытается вовлечь невежественный и консервативный Ближний Восток в круг просвещенных народов современного мира. Мощь Рима и обретенное им под властью императора единство открывали новую эпоху международного мира и всемирной торговли, экономического золотого века, в котором Ироду хотелось найти место для своего народа. Чтобы дать евреям возможность занять достойное место в лучшем мире, ему было необходимо уничтожить ослабляющие элементы прошлого и в особенности освободить еврейское общество и религию от эгоистичной олигархии семей, которые эксплуатировали то и другое. И он совершил это без посторонней помощи, причем его паранойя и жестокость в значительной мере соединялись с элементом идеализма.

Ирод желал также показать миру, что среди евреев было много одаренных и цивилизованных людей, способных внести существенный вклад в распространение новой средиземноморской цивилизации. С этой целью он смотрел гораздо дальше Иерусалима с его толпами фанатиков, обращая свой взгляд на евреев диаспоры. Ирод был близким другом одного из главных военачальников Августа, Агриппы, и эта дружба способствовала тому, что покровительство Рима распространилось на разбросанные по огромной территории и временами запуганные еврейские общины, находившиеся в орбите Рима. Евреи диаспоры видели в Ироде своего лучшего друга. Кроме того, он был в высшей степени щедрым покровителем, ибо выделял средства на синагоги, библиотеки, бани и благотворительные структуры, а также побуждал и других поступать таким же образом; поэтому именно во времена Ирода евреи впервые прославились маленькими оазисами благоденствия, которые они устраивали в своих общинах в Александрии, Риме, Антиохии, Вавилоне и других местах, где заботились о больных и бедных, вдовах и сиротах, помогая посещать заключенных и хоронить умерших.

Ирод был не настолько глуп, чтобы позволить евреям диаспоры быть единственными получателями его щедрот. Он покровительствовал многим многонациональным городам в восточной части империи. Он поддерживал и финансировал практически все институты греческой культуры, и не в последнюю очередь – стадионы, поскольку сам он был энтузиастом спорта: отчаянный охотник и наездник, искусный метатель молота и стрел из лука, горячий болельщик. Своими деньгами, организаторским талантом и энергией он без чьей-либо помощи сумел спасти Олимпийские Игры от упадка и добился того, что их стали проводить регулярно и с подобающей пышностью. В результате имя его завоевало почтение у многих островов и городов Греции и он удостоился титула пожизненного президента Игр. Он выделял крупные суммы на общественные и культурные цели в Афинах, Ликии, Пергаме и Спарте, отстроил заново храм Аполлона на Родосе, обнес стенами взамен разрушенных Библос, дал Тиру и Бейруту по форуму, а Лаодицее – акведук, театры Сидонум Дамаску, гимназии Птоломансу и Триполи, а также фонтан и бани Аскалону. В Антиохии, которая была тогда крупнейшим городом на Ближнем Востоке, он вымостил камнем главную улицу протяженностью 4 километра и построил по всей ее длине колоннаду, которая защищала бы горожан от дождя, причем все это сооружение было облицовано полированным мрамором. Почти во всех этих местах обитали евреи, которые купались в отраженных лучах славы своего необыкновенно щедрого брата по вере в Яхве.

Ирод пытался проводить такую же щедрую и универсалистскую политику в самой Палестине, объединяя в своем паниудаизме отверженных и еретиков. Самария, город, который Иоаким Гиркан сровнял с землей и затопил, была с его помощью отстроена заново и получила имя Себасты в честь греческого имени его патрона Августа. Он даровал ей храм, стены, башни и уличную колоннаду. В Банье на побережье он построил еще один храм из египетского гранита, а на побережье на месте башни Стратона построил большой новый город Цезарею. Согласно Иосифу Флавию, там была сооружена искусственная гавань, «больше, чем в греческом Пирсе», которую строители Ирода перекрыли «на глубине 36 метров каменными глыбами длиной по 15 метров, шириной по 3 и высотой по 2,7 м, а кое-где даже больше». Это сооружение явилось основанием гигантского волнолома длиной 60 м. В городе площадью 8 квадратных километров были театр, рынок и здание местной власти, построенные из известняка, а также прекрасный амфитеатр, где каждые четыре года проходили спортивные игры. Здесь Ирод поставил гигантское изваяние Цезаря, не уступавшее, согласно Иосифу, Зевсу-Олимпийцу, который считался одним из Семи чудес света древности. Когда после смерти Ирода его империя распалась, этот город естественным образом стал столицей Иудеи как римской провинции. По всей Палестине были разбросаны крепости и дворцы Ирода. Среди них была цитадель Антония в Иерусалиме, воздвигнутая поверх хасмонейского форта Барис, построенного Ионафаном Маккавеем; только в соответствии со вкусами Ирода новый форт был больше, лучше укреплен и роскошнее. Другими были Иродиум, Кипрос возле Иерихона, названный в честь его матери, Махирус, на восточном берегу Мертвого моря и его вилла-крепость, высеченная в скале вблизи Масады, откуда открывался величественный вид на пустыню.

Для Ирода строительство крепости Антония в Иерусалиме было частью его политического, чтобы не сказать – геополитического, плана. Когда его легионы впервые взяли город в 37 г. до н.э., ему стоило огромных трудов убедить своих союзников-римлян не уничтожать город вместе с его жителями, поскольку римляне считали его неуправляемым. Ирод предложил интернационализировать город и взрастить там новых евреев, которые могли бы сменить старых и сделать город столицей не просто Иудеи, но всего еврейского народа. Он считал евреев диаспоры более просвещенными, чем палестинские, более восприимчивыми для греко-римских идей и более способными к переходу на новые формы богослужения, совместимые с современными представлениями. Он назначал евреев из диаспоры на официальные посты в столице и стремился укрепить их авторитет, поощряя других представителей диаспоры к регулярным визитам туда. Теоретически Закон требовал, чтобы евреи совершали паломничество в Храм трижды в год. Чтобы стимулировать этот процесс, особенно для диаспоры, Ирод решил, во-первых, обустроить Иерусалим в духе лучших греко-римских традиций и, во-вторых, реконструировать Храм таким образом, чтобы стоило приехать специально посмотреть на него. Надо сказать, что Ирод был не только выдающимся филантропом, он был также незаурядным пропагандистом и умелым режиссером различных действ.

Он разработал перспективную программу реконструкции Иерусалима, едва ли не самого странного города в мире. Сооружение Антонии обеспечило ему, так сказать, физическое господство, которое он укрепил, воздвигнув три мощные башни: Фазаил (известную впоследствии как Башню Давида), Гиппикус и Мариамну (была возведена до того, как он расправился со своей женой). После этого он почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы возвести театр и амфитеатр, которые, впрочем, были сооружены за пределами храмовой зоны. Затем, в 22 г. до н.э., он созвал национальную ассамблею и объявил о деле своей жизни: воссоздать Храм в столь грандиозном масштабе, чтобы превзойти славу постройки Соломона. Последующие два года ушли на то, чтобы собрать и обучить армию из 10 000 рабочих-строителей и 1000 священников-десятников, которые должны были также вести строительные работы в местах, запретных для непосвященных. Эти тщательные приготовления были необходимы, чтобы убедить евреев Иерусалима, что операция по сносу старого храма была прелюдией к возведению нового и более прекрасного. Ирод принял чрезвычайные меры, чтобы не задеть религиозных чувств фундаменталистов; так, например, для сооружения алтаря использовались неотесанные камни, к которым не прикасалось железо! Создание Храма как функционального места для жертвоприношений потребовало всего 18 месяцев, причем все это время неоконченное святилище было скрыто специальным ограждением от посторонних взоров. Для завершения же грандиозного строительства потребовалось целых 46 лет, и строители вели отделочные работы почти до того момента, когда в 70 г. н.э., римляне снесли сооружение, не оставив от него камня на камне.

Описания Храма, возведенного Иродом, можно найти в книгах Иосифа Флавия «Иудейские древности» и «Иудейская война», а также в талмудических трактатах «Миддот», «Талмуд» и «Йома». Их дополняют данные последних археологических находок. Чтобы добиться желаемого грандиозного эффекта, Ирод удвоил площадь Храмовой горы, соорудив огромные подпорные стены и заполнив пространство за ними щебнем. По периметру образовавшейся свободной площади он возвел портики, которые были соединены с верхним городом посредством мостов. Святилище, находившееся на одном из концов площадки, было намного выше и шире, чем построенное Соломоном (100 локтей по сравнению с 60). Поскольку Ирод не происходил из семьи священнослужителей и не мог, следовательно, даже входить во внутренний двор, он уделял интерьеру мало внимания, и Святая Святых, хоть и отделанная золотом, была, в общем, голой. Зато на внешнее убранство денег не жалели, ворота, различные конструктивные элементы и украшения были покрыты золотом и серебром. По словам Иосифа Флавия, камень был «исключительно бел»; блеск камня и сверкание золота под лучами солнца были видны за много километров и поражали странников, видевших храм впервые.

Громадная площадка, занимавшая 14 гектаров и имевшая милю в окружности, находилась на вдвое большей высоте от основания долины, чем в настоящее время, так как нижние ряды каменных блоков покрыты многовековыми наслоениями щебня. Как утверждает Иосиф Флавий, некоторые из блоков достигали «45 локтей в длину, 10 – в высоту и 6 – в ширину» (20 м 4,5 м 2,6 м). Их поверхность была необычно гладко отшлифована иноземными каменотесами. Верхние 12 метров площадки скрывали под собой извилистые коридоры. Наверху размещались сводчатые аркады, опиравшиеся на сотни коринфских колонн высотой 8 метров и в три обхвата в поперечнике. В целом сооружение было настолько велико, что, по словам Иосифа Флавия, глядя с аркад вниз, вы испытывали головокружение.

По большим праздникам в город стекались сотни тысяч паломников из Палестины и диаспоры, которые восходили на площадку из города по огромной лестнице и главному мосту. Внешний двор, огражденный стенами, был открыт для всех. В воротах и аркадах сидели менялы, готовые конвертировать деньги со всего мира в «священные шекели», которыми можно было делать пожертвования на Храм (именно на этих менял обрушился гнев Христа). Здесь же продавались жертвенные голуби. Далее располагалась другая стена и ворота, на камне которых было высечено предупреждение на греческом языке и латыни, запрещавшее под страхом смерти вход неевреям; за ними находился Двор Женщин со специальными уголками для назаретян и прокаженных, а уже за ним – Двор Израильтян, предназначенный для евреев мужского пола. Каждый из последующих внутренних дворов располагался выше предыдущего и соединялся с ним ступенями; самый верхний лестничный марш вел к жертвеннику, во Двор Священнослужителей, в пределах которого размещалось святилище.

На территории Храма и вокруг него трудились многие тысячи священников, левитов, книжников и благочестивых евреев. Священники отвечали за ритуалы и церемонии, левиты были хористами, музыкантами, отвечали за чистоту и инженерное обеспечение. Они делились на 24 вахты, или смены; во время больших праздников к ним на помощь приходили люди из семей священников и левитов со всей Палестины и диаспоры. Первейшей задачей священников был уход за святилищем. Евреи заимствовали у египтян традицию вечного огня в алтаре; это означало, что необходимо было постоянно следить за многочисленными лампами святилища, своевременно их заправлять. Также из Египта пришел обычай курить фимиам в самых темных и секретных местах храма. Храм потреблял около 600 фунтов дорогих благовоний в год; их готовили по секретной рецептуре члены семьи священнослужителей Автина, чьим женщинам запрещалось пользоваться духами, чтобы не было повода обвинить их в хищениях. Для курения использовалась смесь, в состав которой входили растертые в порошок раковины морских моллюсков, содомская соль, специальный цикламен, мирра (камфорная смола), ладан (терпентиновая смола), корица, кассия, нард, шафран, камедь и некое загадочное вещество под названием «маалах ашан», которое способствовало обильному образованию дыма.

Кроме того, существовала обычная практика ежедневных жертвоприношений (два барашка на рассвете, два – на закате), в каждом из которых участвовало 13 священнослужителей. Разумеется, простые евреи-мужчины не могли входить в святилище, но они могли видеть, что там происходит, поскольку при службе двери держали открытыми. Каждая служба заканчивалась ритуальным винопитием, чтением священного писания и пением гимнов и псалмов. Хористам аккомпанировал оркестр в составе трубы, 12-струнной арфы, 10-струнной лиры и бронзовых тарелок; звуками серебряного горна и рога отмечали стадии литургии. Ритуал жертвоприношения потрясал гостей своей варварской экзотикой; тем более что большинство паломников прибывали в праздники, когда количество жертв было огромным. В такие дни внутренняя часть Храма производила жуткое впечатление: рев и мычание испуганного скота смешивались с ритуальными возгласами и воплями, а также звуками, которые издавали рог и горн; к тому же повсюду была кровь. Автор «Письма Аристея», еврей из Александрии, побывавший здесь в качестве паломника, рассказывает, что он видел, как в жертвоприношении участвовало 700 священников, которые делали свое дело молча, но с большим профессиональным мастерством, укладывая тяжеленные туши на положенное место на алтаре.

Из-за огромного количества животных их забой, спускание крови и разрубание туш должны были производиться очень быстро. Для того чтобы справиться с фантастическим количеством крови, площадка была оснащена соответствующей системой дренажа. Здесь было размещено 34 цистерны, самая большая из которых под названием «Великое море» имела емкость около 8 кубометров. Зимой в них хранили дождевую воду, а летом дополнительное количество воды подводилось по акведуку из расположенного южнее Шилоамского пруда. Бесчисленные трубы подавали воду на поверхность площадки; потоки крови отводились через многочисленные сливы. Аристей писал: «У основания алтаря имеется много отверстий для воды, невидимых для всех кроме участников жертвоприношения, причем даже большое количество крови отводится и смывается в мгновение ока».

В праздники Храм заполняла буйная толпа, для входа которой ворота распахивались в полночь. В Святую Святых мог входить только первосвященник, причем раз в году (в День Искупления); однако по праздникам занавес поднимался и евреи-паломники могли заглянуть сквозь ворота святилища и увидеть священные сосуды. Каждый паломник приносил как минимум одну личную жертву (отсюда – огромное количество животных). Возможность жертвовать предоставлялась и иноверцам. Храм Ирода пользовался всемирной известностью и уважением, и, согласно Иосифу Флавию, ряд выдающихся лиц неиудейского вероисповедания делали жертвы, чтобы выразить свое почтение и ублажить еврейское общественное мнение. Так, в 15 г. до н.э. друг Ирода Марк Агриппа сделал широкий жест, принеся в жертву 100 животных (гекатомбу).

Храм был исключительно богат, по крайней мере, в те времена, когда его не грабили. Зарубежные монархи и государственные деятели от Артаксеркса до императора Августа одаривали его многочисленными золотыми сосудами, которые сберегались в специальных скрытых в глубине хранилищах. Евреи со всей диаспоры слали сюда деньги и посуду (подобно тому, как шлют сейчас в Израиль), и, по словам Иосифа Флавия, он стал «главной сокровищницей евреев». Так, Гиркан, глава богатой семьи сборщиков налогов, «вложил сюда все богатство своего дома». Но главным и постоянным источником дохода был налог в полшекеля, которым облагались все евреи мужского пола старше двадцати лет.

По отношению к Храму Ирод проявлял исключительную щедрость, он даже оплатил все работы по сооружению нового здания из собственного кармана. Понизив важность поста первосвященника, который занимал ненавистный саддукей, Ирод автоматически повысил значимость своего ставленника-фарисея, сегана, под контроль которого попали все регулярные функции Храма, и гарантировал, что даже первосвященники-саддукеи проводили литургию по-фарисейски. Поскольку у Ирода были приличные отношения с фарисеями, ему, как правило, удавалось избегать конфликтов между Храмом и правительством. Однако этот союз распался в последние месяцы его жизни. В качестве одного из мероприятий по украшению Храма по распоряжению Ирода над главным входом был установлен золотой орел. Евреи из диаспоры восприняли это с восхищением; однако благочестивые столичные евреи, включая фарисеев, энергично выступили против, а группа студентов Торы взобралась на ворота и разбила орла на куски. Ирод болел в своем дворце вблизи Иерусалима, но действовал, как всегда, энергично и безжалостно. Первосвященник был смещен. Студентов выявили, арестовали, приволокли в цепях в Иерихон, судили в римском театре и сожгли заживо. Дым от этой жертвы в пользу ущемленной щедрости и самомнению еще не успел рассеяться, как Ирода на носилках доставили к горячим источникам в Каллироэ, где он скончался весной 4 г. до н.э.

Распоряжения Ирода касательно верховной власти в стране не сработали, поскольку его сыновья от первой жены-набатейки, Дорис, не подходили на эту роль. В 6 г. н.э. римлянам пришлось сместить Архелая, которому Ирод оставил Иудею. В дальнейшем ею напрямую правили римские прокураторы из Цезарии, которые сами подчинялись римскому легату в Антиохии. Внук старого царя, Ирод Агриппа, оказался дееспособным, и в 37 г. н.э. римляне отдали ему власть в Иудее. Он, однако, умер в 44 г., не оставив римлянам никакого выбора, кроме как снова ввести прямое правление. Со смертью Ирода Великого прервалась полоса стабильной еврейской власти в Палестине – до середины XII столетия.

На смену стабильности пришел период всевозрастающей напряженности. Ситуация была нетипичной для римского колониального правления. Дело в том, что римляне управляли империей достаточно либерально. Они уважали местные религиозные, социальные и даже политические институты – разумеется, если они не вступали в противоречие с их коренными интересами. Случалось, конечно, что восстания жестоко подавлялись силой. Однако в основном народы Средиземноморья и Ближнего Востока процветали под властью Рима и предпочитали оставаться в таком состоянии. Именно так были настроены шесть или более миллионов евреев диаспоры, которые никогда не причиняли властям беспокойства, за исключением одного случая, когда в Александрии произошли волнения под воздействием событий в Палестине. Вполне вероятно, что и на своей родине многие евреи, если не большинство, не видели в римлянах угнетателей или врагов своей веры. Однако меньшинство (причем вполне ощутимое) в Палестине стало непримиримым по отношению к киттим (римлянам) и время от времени готово было пренебречь риском возможного сурового наказания, которое неумолимо следовало за попыткой открытого неповиновения. Так, в 6 г. н.э. произошло восстание под руководством Иуды из Гамалы, направленное против прямого правления, введенного после смерти Ирода Великого. Второе выступление такого рода произошло в знак протеста против восстановления прямого правления после смерти Ирода Агриппы в 44 г. н.э., когда толпа, предводительствуемая неким Феудом (Theudas) устроила демонстрацию в долине реки Иордан. Третье выступление произошло во времена прокуратора Феликса (52-60 гг. н.э.), когда 4000 человек, собравшихся на горе Маслин, ждали, что стены Иерусалима падут так же, как это в свое время произошло в Иерихоне. И, наконец, необходимо упомянуть два крупных восстания (66 и 135 гг. н.э.), потрясших восточную империю. Ничего подобного не было ни на одной из подвластных Риму территорий.

Почему евреи были такими беспокойными? Не потому, что они представляли собой некий нестабильный, воинственный и отсталый народ, вроде парфян, которые были вечным источником для беспокойства римлян на восточной окраине, или патанов и афганцев, создававших угрозу северо-западным границам Британской Индии. Наоборот, главная проблема с евреями состояла в том, что они были слишком развиты интеллектуально, имели слишком высокое самосознание, чтобы подчиняться чужой власти. У греков была та же проблема во взаимоотношениях с Римом. Они решали ее, подчиняясь физически, но беря верх интеллектуально. С точки зрения культуры, Римская империя была греческой, особенно на востоке. Образованные люди говорили и думали по-гречески, и законодателями мод в изобразительном искусстве, архитектуре, драме, музыке и литературе были греки. Поэтому у греков никогда не возникало чувства культурного подчинения Риму.

У евреев же здесь существовала проблема. Их культура была старше греческой. Они, правда, не могли сравниться с греками по части изобразительного искусства, но зато их литература в ряде областей стояла выше. На территории Римской империи евреев проживало примерно столько же, сколько греков, причем процент грамотных среди евреев был выше. Однако греки, которые держали под контролем культурную политику Римской империи, не допускали ни малейшей возможности признания еврейского языка и культуры. Примечательно, что греки, которые были так любознательны по части природы и быстро перенимали достижения чужой техники и искусства, практически были невосприимчивы к чужим языкам. За тысячу лет в Египте они не попытались научиться ничему, кроме разве розничной торговли; Пифагор, по-видимому, был единственным греческим ученым, который понимал иероглифы. Столь же глухи они были ко всему еврейскому и к еврейской литературе, и к еврейской религиозной философии; и ту и другую они практически игнорировали и знали только понаслышке. В итоге культурное пренебрежение со стороны греков, а также смешанное чувство любви и ненависти, которое часть образованных евреев питали по отношению к греческой культуре, было источником постоянной напряженности.

В некотором смысле взаимоотношения греков и евреев в античную эпоху были сродни тем, что наблюдались между евреями и немцами в XIX – начале XX столетия хотя к параллелям такого рода надо подходить осторожно. У греков и евреев было много общего: их универсалистский подход, их рационализм и эмпиризм, их уверенность в божественном управлении вселенной, их этические принципы, их всепоглощающий интерес к Человеку как таковому; однако в данном случае более существенными оказывались различия, которые усугублялись взаимным непониманием. И евреи и греки провозглашали свободу и вроде бы верили в нее. Однако, если в случае греков свобода была самодовлеющей целью, реализовавшейся в свободном, самоуправляемом обществе, которое выбирало себе законы и богов, то в случае евреев она была не более чем средством, причем не предполагалось никакого влияния ее на религиозные обязанности, установленные свыше и не подлежащие изменению человеком. Ситуация, в которой евреи могли бы примириться с греческой культурой, была возможна только в том случае, если бы они сумели перенять ее – что они в конце концов и проделали в виде христианства.

Поэтому важно понять, что в основе еврейского бунта против Рима лежала в сущности борьба между еврейской и греческой культурами. Более того, борьба эта пошла от книг. В то время существовали всего две великие литературы, греческая и еврейская; латинские тексты, смоделированные по подобию греческих, только начинали складываться в систему. Все больше людей приобщалось к грамоте, в особенности греков и евреев, у которых были школы. Писатели начали формироваться как личности; мы знаем имена целой тысячи литераторов-эллинов, процесс самоутверждения шел и среди писателей-евреев. Возникали огромные библиотеки, как государственные, так и частные; в фондах Александрийской библиотеки было свыше 700 тысяч свитков! Греческая литература принадлежала, конечно, международному культурному сообществу; евреи, между тем, были более усердны в копировании, распространении, чтении и изучении собственных священных текстов.

Во многих отношениях еврейская литература была намного более динамичной, чем греческая. Начиная с Гомера греческие литературные произведения призывали к добродетели, красоте и определенному образу мышления; еврейские же тексты отличались явно выраженной тенденцией к тому, чтобы стать планом действия. Более того, этот динамичный элемент становился все более важным. Его характеризовал пропагандистский настрой, полемический тон и откровенная ксенофобия, причем особенная враждебность была направлена на греков. Результатом борьбы Маккавеев являлся заметный акцент на жертвенность. Типичным в этом смысле является труд еврея по имени Иасон Киренский; существовавшая первоначально в объеме пятитомника, эта работа сохранилась в виде краткого изложения под названием «Вторая книга Маккавеев». Используя все риторические приемы греков, она, тем не менее, является антигреческим диатрибом и зажигательным мартирологом.

Еще более важно, что истории о мучениках являлись новым литературным жанром апокалиптического характера, который со времен Маккавеев заполнял в сознании евреев вакуум, оставленный упадком пророчества. Само слово «апокалипсис» означает «откровение». Апокалиптические тексты пытаются сообщить о тайнах, лежащих за пределами нормального человеческого знания и опыта, ссылаясь при этом для пущей достоверности на умерших пророков. Начиная со II века до н.э., опять же под давлением кризиса Маккавеев, они сосредотачиваются преимущественно на эсхатологической тематике, обращая в будущее еврейскую увлеченность историей и предсказывая, что случится в «конце времен», когда Бог решит покончить с историческим периодом и человечество вступит в эпоху подведения итогов. Этот момент будет характеризоваться грандиозными космическими катаклизмами, последней битвой Армагеддон, когда, по выражению одного из Кумранских свитков, «властитель небес возвысит свой голос, основы мира будут потрясены, и бой небесного воинства распространится на весь мир». Характерной особенностью этих событий является крайняя степень насилия, абсолютное размежевание между Добром (благочестивые евреи) и Злом (греки, позднее – римляне), а также намеками на их неотвратимое приближение.

Из этих трудов наиболее влиятельной была Книга Даниила, относящаяся к началу хасмонейского периода, потому что она не только проложила себе путь в Канон, но и стала прообразом многих других. Она использует исторические примеры из ассирийских, вавилонских и персидских времен, чтобы возбудить ненависть к языческому имперству вообще и греческому правлению – в частности, и предсказывает падение империи и приход Царства Божия, возможно, возглавляемого героическим освободителем, Сыном Человеческим. Книга перенасыщена ксенофобией и призывами к самопожертвованию.

Книги апокалипсиса могли читаться (и читались) на разном уровне восприятия. Умеренным, благочестивым евреям, составлявшим, по-видимому, большинство, которые со времен Иеремии и Иезекииля считали, что могут отправлять свою веру и при либеральном чужеземном правлении (и, может быть, эти условия – даже наилучшие), Даниил обещал не восстановление некоего конкретно-исторического царства (вроде царства Давида), а итоговой акт совершенно иного свойства – воскресение и личное бессмертие. Что особенно потрясало фарисеев, так это утверждение в конце Книги Даниила, что в конце времен «люди… спасутся… И многие из спящих во прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление». Это утверждение Даниила подкреплялось так называемой Эфиопской Книгой Еноха, написанной в начале I века н.э., которая говорит о «последнем дне» и «судном дне», когда «избранные» будут отмечены и вступят в свое царствие.

Идея посмертного суда и вознаграждения бессмертием возникла в Египте более чем за тысячу лет до этого. Она не принадлежала евреям, поскольку не содержалась в Торе, и саддукеи, которые держались за свои тексты, по-видимому, отрицали возможность посмертной жизни. Однако зародыш этой идеи содержался в Книге Пророка Исайи, и фарисеи с готовностью ухватились за этот аспект апокалипсиса, поскольку он отвечал их сильному чувству этической справедливости. Как показал Иов, на земле может не быть разрешения проблемы теодиции; однако, если справедливости нет в этом мире, она обязательно должна быть в другом, последующем, где праведники будут вознаграждены божественным судией, а грешники – наказаны. Идея последнего суда прекрасно вписывалась в иудаистскую концепцию о главенстве закона. Именно благодаря тому, что они учили этой доктрине, а вместе с ней и рационалистическому подходу к соблюдению Закона, что позволяло надеяться на спасение, фарисеи привлекали столько последователей, особенно среди благочестивых бедняков, чей горький жизненный опыт оставлял им крохотную надежду на счастье, да и то по другую сторону жизни.

Однако, если фарисеи (так же, как впоследствии Св. Августин) проводили четкое различие между царством небесным и земным, другие воспринимали апокалипсис более буквально. Они верили в реальное, физическое существование царства справедливости, ждали его и были готовы сделать все, чтобы ускорить его приход. Наиболее склонная к насильственным действиям группа получила у римских оккупационных сил название «сикарии»; эти люди скрытно носили кинжалы и занимались тем, что убивали евреев-коллаборационистов, особенно в праздничной толпе. На самом деле это было крайне террористическое крыло движения, называвшего себя зелотами. Название это пришло из книги Финееса в Книге Чисел. Финеес спас Израиль от кары, убив копьем нечестивца и его женщину, чем «показал ревность по Боге своем». Согласно Иосифу Флавию, движение было основано в 6 г. н.э. Иудой Галилеянином, который организовал восстание против прямого правления и переписи, организованной римлянами. Он был, по-видимому, кем-то вроде первых раввинов и проповедовал древнюю доктрину о теократическом характере еврейского общества, призывая не признавать ничьей власти, кроме Божьей.

Иосиф Флавий различает зелотов, которые проповедовали и применяли на практике насилие, и другие три (как он их называет) основные секты, а именно фарисеев, саддукеев и ессеев, которые в принципе не возражали против власти иностранцев. Но тот факт, что заместитель Иуды, Задек, был фарисеем, показывает, что грань между ними была достаточно размытая, так что, видимо, в течение I века все большее и большее количество благочестивых евреев, и фарисеев в том числе, стало соглашаться с тем, что в определенных обстоятельствах насилие неизбежно. Об этом, однако, можно только догадываться, так как наш главный источник информации, Иосиф Флавий, был стороной заинтересованной. Сам он использовал термин «зелот» (ревностный) как почетное звание и перестал им пользоваться, как только счел их деятельность террористической и антиобщественной. Допустимость терроризма, когда другие формы протеста исчерпали себя, обсуждалась в те дни так же горячо, как и сегодня, и конкретная роль, которую играли зелоты и сикарии в восстаниях I века, является предметом научных дискуссий.

Еще больше неясного связано с многочисленными сектами, возникавшими на границе пустыни, которых Иосиф Флавий, а также Филон и Плиний собирательно именовали ессеями. В действительности они принадлежали ко многим группировкам. Лучше всего из них известны кумранские монахи, чей монастырь у Мертвого моря был раскопан Дж. Л. Хардингом и Пьером де Во в 1951-56 гг.; найденные там многочисленные рукописи достаточно полно проанализированы и опубликованы. Летом они жили в шатрах, а на зиму скрывались в пещеры. В их центральных зданиях, где совершались омовения, существовала достаточно сложная трубопроводная система; нам удалось обнаружить их кухню, пекарню, столовую, гончарную мастерскую и комнату для собраний. На примере этой секты хорошо видно значение, которое экстремистские группы придавали литературе. В монастыре было специальное помещение для переписывания рукописей и большое собрание книг; во время восстания 66 г. н.э., когда монастырю грозило нападение римлян, рукописи были спрятаны в расположенных поблизости пещерах в высоких кувшинах. Здесь хорошо видна также и подстрекательская роль литературы; в дополнение к каноническим текстам апокалиптической направленности (типа Книги Исайи) монахи производили на свет собственные эсхатологические писания революционной и милитаристской направленности. Так, составленный ими документ, известный под названием «Война детей света против детей тьмы», не просто содержит туманные намеки на апокалипсис, а является, по сути, подробной инструкцией по подготовке к битве, которую они считали неизбежной. Их лагерь представлял собой оборонительное сооружение с наблюдательной вышкой. По всей видимости, он был атакован и разрушен римлянами, когда в 66-70 гг. наступил «конец времен».

Однако, воинствующие монахи из Кумрана представляли лишь одну из многочисленных общин ессейского типа. Все они складывались под влиянием апокалипсиса, хотя не все имели склонность к насильственным действиям. Многие из общин состояли из отшельников, живших в пещерах, подобно выходцам из Египта, где пустынные общины существовали, по меньшей мере, в течение 2000 лет. В Сирии в пещерах обитали монахи-маргериане. Другие группы жили в пещерах вблизи Иордана; из них лучше всего известны Иоанн Креститель и его последователи.

Иоанн Креститель жил и трудился в основном в Галилее и Пирее; в настоящее время здесь преобладает еврейское население, но когда-то, во времена маккавеев, эта территория была присоединена к Иудее огнем и мечом, а ее население было подвергнуто принудительному обращению. Здесь можно было встретить и ортодоксальность и крайнюю ересь, эти провинции являлись источником постоянного религиозного и политического брожения. Большая часть области была разрушена во время восстаний, происходивших сразу после смерти Ирода и в 6 г. н.э.; сын великого властителя, Ирод Антипа, которого римляне назначили правителем, попытался восстановить ее, основывая новые города по типу греческих. Между 17 и 22 гг. н.э. он создал новый административный центр Тиберию на Галилейском озере; чтобы заселить его, он принуждал евреев из сельской местности бросить свои хозяйства и перебраться в город. Сюда переселяли также бедняков и бывших рабов. Так возникла странная аномалия: единственный греческий город, где большинство составляли евреи. Антипа был объектом критики по другим причинам. Его иудаизм вызывал сомнения, поскольку мать его была самаритянкой; к тому же он нарушил закон Моисея, женившись на жене своего брата. Именно за этот грех обличал его Иоанн Креститель, за что был ввергнут в узилище и казнен. По мнению Иосифа Флавия, Антипа чувствовал, что движение последователей Крестителя становится грозной силой и ведет к восстанию.

Креститель верил в приход Мессии. Его проповеди основывались на двух книгах – Исаий и Еноха. Он не был ни отшельником, ни сепаратистом, ни сектантом. Напротив, его проповеди о грядущем судном дне были обращены ко всем евреям. Все должны покаяться в своих грехах и креститься водой в знак искупления, подготовив себя к Последнему Суду. Своей задачей он считал откликнуться на призыв Исайи: «Приготовьте путь Господу» и провозгласить наступление конца времен и пришествие Мессии, который, согласно Еноху, будет Сыном Человеческим. Согласно Новому Завету, Креститель был родственником Иисуса из Назарета, крестил его и опознал как Сына Человеческого. Вскоре после казни Крестителя Иисус приступил к выполнению собственной миссии. В чем состояла эта миссия и кем считал себя Иисус?

Еврейская доктрина Мессии восходит к верованию, что царь Давид был помазан Богом, с тем чтобы он и его потомки правили Израилем до конца времен и осуществляли власть и над другими народами. После падения царства это верование трансформировалось в ожидание чудесного восстановления дома Давида. Сюда же добавлялось данное Исайей описание этого грядущего царя как носителя справедливости, что стало важнейшим элементом верования, так как Исайя был наиболее читаем и почитаем, тем более что его книга несомненно написана лучше всех в Библии. Во II и I веках до н.э. эта инкарнация преемника Давида – носителя справедливости – отлично стыковалась с идеями Книги Даниила, Книги Еноха и других апокалиптических работ относительно конца дней и Четырех Последних Вещей: смерти, суда, ада и небес. Именно на этом сравнительно позднем этапе божественно избранную харизматическую фигуру впервые называют Мессией, или «помазанным [царем]». Это слово было первоначально еврейским, затем – арамейским, после чего было просто транслитерировано в греческий (messias). Собственно же греческое слово, означающее «помазанник», звучит как «christos»; важно, что именно греческий, а не еврейский титул был присвоен Иисусу.

Мессианская доктрина с ее сложным и даже противоречивым происхождением посеяла великую смуту в умах евреев. Но большинство их, по-видимому, сочло, что Мессия будет военно-политическим лидером и его приход ознаменует установление вполне земной, физической государственной власти. В Деяниях Апостолов есть важный раздел, где рассказывается, как Гамалиил-старший, внук Хилаля (Гиллеля), возглавлявший некогда синедрион, удержал еврейские власти от наказания ранних христиан, мотивируя это тем, что подлинность их Мессии может быть подтверждена успехом их движения. Он напомнил историю некоего Февды, «выдававшего себя за кого-то»; Февда был убит, «и все, кто следовали за ним, были рассеяны и обратились в ничто». Потом был Иуда Галилеянин («во время переписи»), который также «погиб, и все, которые слушались его, рассыпались». Христиан, говорил он, следует оставить в покое, ибо, если их миссия не имеет благословения свыше, то она «разрушится».

Аргументы Гамалиила убедили прочих еврейских старейшин, которые до того считали, что имеют дело с заговором, направленным на свержение правительства. Когда Ирод Великий узнал о рождении Христа-Мессии, его реакция была такой, как будто возникла угроза его династии. Да и любой еврей, услышав, что кто-то выступает с претензией на мессианство, посчитал бы само собой разумеющимся, что у этого человека имеется некая политическая и военная программа. И римское правительство, и еврейский синедрион, и саддукеи, и даже фарисеи считали, что Мессия займется изменением существующей структуры власти, частью которой они являлись. Бедняки Иудеи и Галилеи также сочли бы, что Мессия, призывающий в своих проповедях к изменению основ, имеет в виду не духовные и метафизические категории (или, по крайней мере, не только их), а властные реалии – правительство, налоги, законы.

Из имеющихся свидетельств ясно, что Иисус из Назарета не соответствовал ни одному из этих ожиданий. Он не был еврейским националистом. Напротив того, он был евреем-универсалистом. Подобно Крестителю, он находился под влиянием учения пацифистски настроенных ессеев. Но, подобно Крестителю, он верил, что программа покаяния и возрождения должна быть обращена к большинству, как виделось в главе 53 Книги Исайи. Не дело учителя справедливости скрываться в пустыне или пещерах. Его дело – проповедь для всех, причем в духе полнейшей покорности Богу, который может востребовать готовность идти на муки. Человеку, о котором писал Исайя, следовало быть «нежным цветком», «презренным и отверженным», преисполненным печали, которого «ранят наши беззакония и прегрешения»; «угнетенный и опечаленный, он, тем не менее, не протестует вслух». Этот «страдающий слуга» Божий будет «взят из заточения и из судилища», «принесен в жертву словно агнец», погребен вместе со злодеями и «причислен к грешникам». Этот Мессия – не вождь толпы, не демократ, не главарь мятежников и тем более не земной царь или властитель мира. Скорее, это богослов и мученик, учивший людей своим словом и личным примером, своей жизнью и смертью.

Если Иисус был богословом, то каково было его богословие и откуда оно произошло? Его истоки – еретический иудаизм и растущая эллинизация Галилеи. Его отец-плотник умер еще до крещения Иисуса, где-то в 28-29 году н.э. В греческом тексте Нового Завета Иосиф носил еврейское имя, однако мать Иисуса там называлась Марией, что есть греческий вариант Мириам. Два брата Иисуса, Иуда и Симон, носили еврейские имена, а два других – нет (еврейский вариант их имен Иаков и Иосиф). Собственно Иисус – греческая форма еврейского имени Иешуа. Семья вела свою родословную от Давида и была, повидимому, вполне конформистской, поскольку, как указано в Новом Завете, проповеди Иисуса вызывали определенную напряженность в семье. Однако после смерти Иисуса родные стали его последователями. Его брат, Иаков, возглавил секту в Иерусалиме. Преемником Иакова, после того как он принял мученическую смерть от саддукеев, стал двоюродный брат Иисуса, Симон. Внуки его брата Иуды возглавили в годы правления Траяна христианскую общину в Галилее.

Согласно свидетельству, которым мы располагаем, хотя Иисус и находился под влиянием учения ессеев и, возможно, прожил с ними некоторое время и хотя был лично связан с баптистской сектой, по основным вопросам он примыкал к хакамимам, благочестивым евреям, пошедшим в мир. Он был ближе к фарисеям, чем к какой-либо иной группе. Это утверждение может производить впечатление сомнительного, поскольку Иисус открыто критиковал фарисеев, особенно за их «лицемерие». Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что критика со стороны Иисуса носит совсем не столь суровый характер, как та, что содержится в примыкающих евангелистских текстах; по сути она аналогична критике фарисеев со стороны ессеев и позднейших раввинических мудрецов, которые проводили четкое различие между хакамимами, которых считали своими предшественниками, и «лже-фарисеями», к которым относились как к врагам истинного иудаизма.

По-видимому, истина состоит в том, что Иисус представлял быстро растущую прослойку среди благочестивых евреев, куда входили различного рода фарисеи. Цель хакамимского движения состояла в том, чтобы способствовать распространению святости. Как же они собирались этого добиться? Споры группировались в основном вокруг двух вопросов: главенствующее положение и необходимость храма и соблюдения Закона. По первому вопросу Иисус явно был солидарен с теми, кто относился к храму как препятствию на пути широкого распространения святости, поскольку поклонение физическому зданию с его иерархией, привилегиями (большей частью наследственными) и богатством было, по сути дела, формой отрыва от народа, стеной, от него отделявшей. Иисус использовал Храм как форум для своих проповедей; но ведь так же поступали и другие, выступавшие против Храма, в первую очередь Исайя и Иеремия. Идея, что евреи могут обходиться без Храма, не была новой. Напротив, она была чрезвычайно стара; можно даже утверждать, что подлинная религия евреев, существовавшая задолго до строительства Храма, была универсальной и привязывалась к какому-либо месту. Иисус, подобно многим благочестивым евреям, считал средством всеобщего приобщения к святости школы и синагоги. Но он шел дальше большинства из них, считая Храм источником зла и предсказывая его разрушение, а также относился к стоящим во главе Храма и всей системе иудейской администрации и судопроизводства с молчаливым презрением.

По второму вопросу касательно того, в какой степени надлежит соблюдать Закон, к первоначальной дискуссии между саддукеями, которые признавали только писаное Пятикнижие, и фарисеями, которые чтили Устный Закон, ко временам Иисуса добавился спор между хакамимами и фарисеями. Одна школа, которую возглавлял Шаммай-старший (ок. 50 г. до н.э. – 30 г. н.э.) занимала жесткую позицию, в особенности по вопросу чистоты и нечестивости; проблема достаточно взрывоопасная, поскольку здесь ставится под вопрос возможность достижения святости обычным, простым человеком. Жесткая позиция школы Шаммая логично вытолкнула впоследствии его последователей из рядов традиционного раввинистского иудаизма, после чего они исчезли, подобно саддукеям. С другой стороны, имелась школа Хилалястаршего, современника Шаммая. Он прибыл из диаспоры, и впоследствии его называли «Хилаль-вавилонец». Он принес с собой более гуманистические и универсалистские принципы интерпретации Торы. С позиций Шаммая, сущность Торы – в ее букве, деталях; если вы не разобрались досконально в подробностях, вся система лишается смысла. С позиций же Хилаля, существо Торы – в ее духе: если вы правильно уловили дух, то детали сами встанут на место. Предания сохранили воспоминания о противоположности между гневом и педантизмом Шаммая и гуманностью и терпимостью Хилаля; при этом лучше всего запомнилось стремление Хилаля сделать так, чтобы служить закону могли равно все евреи и обращенные. Одному язычнику, который сказал, что станет евреем, если ему сумеют объяснить Тору, пока он стоит на одной ноге, Хилаль, как утверждают, ответил: «Не делай своему соседу того, что тебе самому ненавистно – вот тебе и вся Тора. Все остальное – это комментарии, иди и изучай их».

Иисус принадлежал к школе Хилаля и, возможно, учился непосредственно у него, поскольку у Хилаля было много учеников. Он любил повторять это высказывание Хилаля, а может быть, и другие, ибо Хилаль был известен своей афористичностью. Разумеется, строго говоря, афоризм Хилаля насчет Торы ложен. Поступать так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой, – этим Тора не исчерпывается. Этический кодекс – лишь часть Торы. Ее сущность определяется целым рядом содержащихся тем, абсолютных божественных истин, охватывающих широкий спектр видов деятельности, причем многие из них никак не связаны с взаимоотношениями между людьми. Неправда, что «все остальное – комментарии». Если бы было именно так, другим народам, и грекам в том числе, было бы гораздо легче принять Тору. «Все остальное», от обрезания и диеты до правил контакта и чистоты, весьма далеко от просто комментариев; это – древнейшие предписания, которые образовывали высокий барьер между благочестивыми евреями и остальным человечеством. Фактически они препятствовали не только универсализации иудаизма, но и его приемлемости для всех евреев.

В своей карьере учителя Иисус трансформировал афоризм Хилаля в морально-богословскую систему; сделав это, он лишил Закон всего, что выходило бы за пределы морали и этики. Это вовсе не означает, что он был как будто небрежен, нетребователен. Как раз наоборот. В некоторых вопросах он был жестче многих мудрецов. Так, например, он категорически не признавал развода, что впоследствие приобрело огромное значение (да и сохраняется сегодня). Но, подобно тому, как Иисус не признавал Храм, когда он становился на пути между Богом и стремлением человека к святости, так он отметал и Закон, если тот затруднял путь к Богу, вместо того чтобы облегчать его.

Последовательность, с которой Иисус довел учение Хилаля до его логического завершения, привела его к тому, что он перестал быть ортодоксальным мудрецом, да и вообще евреем-иудаистом. Он создал свою религию, которая была самодостаточна; ее справедливо назвали христианством. В свой этический иудаизм Иисус включал значительную долю эсхатологии, найденной им у Исайи, Даниила и Еноха, а также все, что счел полезным у ессеев и Крестителя, в результате чего он сумел сформировать и представить достаточно четкую перспективу смерти, Суда и загробной жизни. Свою новую теологию он предложил всем, кто находился в пределах досягаемости: благочестивым евреям, ам гаарец, самаритянам, нечестивым, даже язычникам. Однако у него, как и у многих религиозных новаторов, было две доктрины: одна, публичная, для масс; и другая, конфиденциальная, для ближайших последователей. В центре последней находился рассказ о том, что случится с ним лично, в жизни и смерти; именно здесь он объявлял себя Мессией – не просто страстотерпцем, а гораздо более важным лицом.

Чем больше мы исследуем учение и деятельность Иисуса, тем более очевидным становится: они наносили столь болезненные удары по иудаизму, что его арест и суд, произведенные еврейскими властями, были неизбежны. Его враждебность по отношению к Храму была неприемлема даже для либеральных фарисеев, которые достаточно серьезно относились к храмовой обрядности. Его отказ от Закона носил основополагающий характер. Марк рассказывает, что, «призвав весь народ», Иисус объявил торжественно: «Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит от него, то оскверняет человека». Тем самым отрицалось какое бы то ни было отношение Закона к процессу спасения и оправдания. Он утверждал, что человек может иметь непосредственную связь с Богом, даже если он беден, невежествен и грешен; и наоборот, отношение Бога к человеку определяется не тем, повинуется ли он Торе, но милость Божья простирается на тех, кто выполняет его повеления, руководствуясь верой в него.

Для большинства ученых евреев эта доктрина была ложной, поскольку Иисус отвергал Тору как несущественную и настаивал, что перед Последним Судом для спасения необходимо не повиновение Закону, а вера. Если бы Иисус оставался где-то в провинции, с ним бы ничего не случилось. Однако, прибыв со своими последователями в Иерусалим и открыто проповедуя, он сам напросился на арест и суд, особенно учитывая его отношение к Храму; именно на это делали упор его враги. Лжепророков обычно ссылали в отдаленные районы. Но Иисус своим поведением в суде создал условия для гораздо более серьезного наказания. В главе 17 Второзакония, особенно в стихах 8-12, говорится, что случаи неповиновения священнику (по религиозным вопросам) или судье (по юридическим) подлежат обстоятельному расследованию, после чего обвинительный вердикт выносится большинством голосов; если же обвиняемый отказывается согласиться с решением, его следует предать смерти. У народа, столь связанного логикой и законопослушного, как евреи, положение, именовавшееся «сознательный бунт», считалось принципиально важным для сохранения единства общества. Иисус, несомненно, был достаточно просвещенным человеком; именно поэтому Иуда перед арестом называл его «рабби». Соответственно в глазах синедриона или перед кем он предстал, Иисус выглядел именно «сознательным бунтовщиком»; отказавшись же признать свою вину, он отдался на милость суда и самим фактом своего молчания вынес себе приговор. Не приходится сомневаться, что наибольшую угрозу со стороны доктрины Иисуса чувствовали священнослужители Храма, фарисеи-шаммаиты и саддукеи, а потому и желали предать его смерти в соответствии с приведенным выше положением. Но, с другой стороны, Иисус не мог быть виновен в преступлении, по крайней мере, в соответствии с тем, как впоследствии закон был сформулирован Маймонидом в его иудейском кодексе. Во всяком случае, было не ясно, вправе ли евреи выносить смертный приговор. Чтобы разрешить эти сомнения, Иисуса как государственного преступника направили к римскому прокуратору Пилату. Это обвинение нельзя было ничем подкрепить, кроме общего утверждения, что до сих пор все, кто провозглашал себя мессией, рано или поздно организовывали восстание; обычно, если они становились слишком беспокойными, их сдавали римским властям. Пилату не хотелось выносить приговор, но он все же сделал это – по причинам политическим. В результате Христа не побили камнями, как следовало по еврейским законам, а распяли по-римски. Обстоятельства проведения суда или судов над Иисусом в том виде, как они описаны в Новом Завете, выглядят не слишком законными. Мы, однако, располагаем весьма ограниченной информацией о судебных процессах того времени; не исключено, что они все были такими.

Важны даже не столько обстоятельства гибели Иисуса, сколько тот факт, что все большее и большее количество людей упорно верили в его воскрешение. Тем самым возрастало значение не только его моральноэтических проповедей, но и само его утверждение, что он является мучеником Божьим, и вообще его специфической эсхатологии. Ближайшие последователи Иисуса расценили его смерть и воскресение как свидетельство «нового завета» и подтверждение планов Господа, то есть как основу, на которую может опираться индивидуальное соглашение каждого непосредственно с Богом. Но все, что они могли делать в подтверждение этой линии, это повторять высказывания Христа и пересказывать историю его жизни. Настоящая евангелическая деятельность началась с Павла Тарсийского, киликийского еврея из диаспоры, семья которого происходила из Галилеи; он вернулся в Палестину и учился у Гамалиила-старшего. Получив фарисейское обучение, он понимал богословие Иисуса и начал толковать его, будучи убежден, что воскресение является подлинным фактом, так же, как и претензии Иисуса на то, что он – Христос. Часто утверждают, что Павел «изобрел» христианство, перенеся этическую часть учения Христа в новую теологию, впитавшую интеллектуальные концепции эллинской диаспоры. То, как он отделял «плоть» от «духа», сравнивали с филоновской анатомией тела и души. Утверждают также, что под «Христом» Павел имел в виду что-то вроде «логоса» Филона. Однако Филон имел дело с абстракциями; для Павла же Христос был реальностью. Говоря о теле и душе, Филон говорил о внутренней борьбе в человеческой натуре. Павел же, говоря о духе и плоти, обращался к внешнему миру, где человек есть плоть, а дух – Бог или Христос. Правда, по-видимому, состоит в том, что корни и Иисуса и Павла – в палестинском иудаизме. Ни тот ни другой не заимствовали концепции у эллинской диаспоры. Оба проповедовали новую теологию, причем практически одну и ту же. Иисус пророчествовал новый завет, отдавая свою кровь за людей, да и самим фактом воскресения. Павел же учил, что пророчество уже сбылось, а Христос нашел свое воплощение в Иисусе, и потому Новый Завет уже существует и открыт для тех, кто в него уверует.

Ни Иисус ни Павел не отрицали моральной или этической ценности Закона. Они просто отделяли его сущность от его же исторического контекста, который оба считали устаревшим. Грубейшим упрощением является утверждение, что Павел проповедовал спасение милостью в противоположность спасению трудом (то есть соблюдением Закона). Именно Павел говорил, что хороший труд есть условие сохранения верности Новому Завету, но условие недостаточное, ибо спасение достигается милостью Божьей. И Иисус и Павел были истинными евреями в том смысле, что видели религию как историческую последовательность событий. Они перестали быть евреями, когда прибавили к этому ряду новое событие. Как говорил Павел, когда Христос воплотился в Иисуса, основы Торы был сведен к нулю. Некогда первоначальное еврейское соглашение было средством приобщения к Господней милости. Теперь этого нет, учил Павел. Планы Господни изменились. Механизм спасения теперь – в Новом Завете, вере в Христа. Договорные обещания Аврааму имели отношение не столько к его нынешним потомкам, сколько к христианам: «Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники». Иисус бросил вызов, а Павел подчеркнуто отрицал лишь иудаистские основы процесса спасения: выбор, договор, Закон. Они уже неработоспособны, вытеснены, с ними покончено. Итог сложного теологического процесса можно подвести такими словами: Иисус изобрел христианство, Павел его проповедовал.

Таким образом, Христос и христиане заимствовали у иудаизма его универсалистский характер и наследие. Иисус Христос стремился сам выполнить божественное предназначение: «Да благословленны будут через тебя все семьи земли». Павел принес этот завет в самую глубину еврейской диаспоры, а также и в граничащие с ней общины неевреев. Он не только воспринял логику палестинского универсализма Иисуса и преобразовал его в некий более общий универсализм, но и отрицал существование старых категорий. Были отброшены понятия «старого человека с его делами», былого выбора и Закона; на сцене появились Новый Завет, его новый избранник, «новый человек», созданный по образу Божию, и только. Основанием для избрания становится исключительно вера и милость Божья, «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос».

В известном смысле это соответствовало универсалистской программе реформаторов эллинистического толка времен селевкидов. Но в то время, как Менелай и его интеллектуальные союзники затевали универсализацию сверху, в союзе с властью и богатством, армиями и сборщиками налогов и тем самым неизбежно отдавали большинство, и в первую очередь бедняков, в руки ригористов Торы, Иисус и Павел проводили универсализацию снизу. Иисус был образованным евреем, который говорил, что обучение не является необходимым, который считал сущностью Закона не букву его, но дух и тем самым протягивал руку неученым, невежественным, презираемым ам-гаарец, делая их своей паствой. Павел донес послание до тех, кто и вовсе был за пределами Закона. И он в отличие от реформаторов-эллинизаторов был способен извлечь на поверхность из глубин иудаизма, древней религии Яхве, эмоциональную силу, которая была почти квинтэссенцией веры священного договора – идеи, что Господь свергнет существующий в мире порядок вещей, сделает бедняков богатыми, а слабых – сильными, отдавая предпочтение невинным перед мудрыми и поднимая униженных и скромных. Никто из евреев, и Иисус в том числе, не развивал эту тему так настойчиво, как Павел. И религия, которую он проповедовал, была не только универсалистской, но и революционной, имея в виду революцию духовную и ненасильственную.

Число людей, которые ждали этой проповеди и были готовы к ее восприятию, было огромно. Чего стоила одна лишь диаспора, по которой странствовали Павел и другие миссионеры! Как отмечал римский географ Страбон, евреи представляли в населенном мире огромную силу. Только в Египте их было около миллиона. В Александрии, которая была, пожалуй, самым крупным городом мира после Рима, они составляли большинство в двух районах из пяти. Они были весьма многочисленны в Кирепанке и Беренике, в Пергаме, Милете, Сарде, в фригийской Апамее, на Кипре, в Антиохии, Дамаске и Эфесе, а также по обоим берегам Черного моря. Они прожили в Риме 200 лет и образовали там значительную колонию; из Рима они распространились по всем городам Италии, а затем в Галлию, Испанию и через море в СевероЗападную Африку. Многие из евреев диаспоры были благочестивы донельзя и склонны догматически соблюдать все указания Торы. Других же можно было убедить, что существо их веры не пострадает и даже укрепится, если отказаться от обрезания и множества древних законов Моисея, которые так затрудняли жизнь в современном обществе. В еще большей степени к обращению были готовы многочисленные неевреи, которые жили рядом с еврейскими общинами, но до сих пор были отделены от них неприемлемостью тех правил, о которых теперь христиане говорили, что они необязательны. Все это постепенно ускоряло поначалу медленное распространение новой религии. Наступало время этического монотеизма. Его идея принадлежала евреям; однако христиане понесли ее в широкий мир, отняв у евреев их право первородства.

Расхождение христианства и иудаизма было процессом постепенным. В какой-то степени оно определялось действиями самих евреев. Консолидация иудаизма вокруг жесткого претворения в жизнь законов Моисея в результате крушения программы реформ Маккавеев была существенным моментом в появлении и подъеме христианства среди евреев. В равной степени и сползание еврейского ригоризма к насилию, и лобовое столкновение с греко-римским миром, которое с неизбежностью произошло в 66-70 гг. н.э., окончательно отделили христианскую ветвь иудаизма от еврейского ствола. Первые последователи Иисуса Христа в Иерусалиме несомненно считали себя евреями. Даже Стефан, наибольший экстремист из них, не шел дальше воскрешения некоторых интеллектуальных принципов старой программы реформ. В своей длинной защитительной речи перед синедрионом он вторил реформаторам, по мнению которых Бог не может быть сосредоточен в Храме: «Но Всевышний не в рукотворных храмах живет, как говорит пророк, Небо престол Мой, и земля подножие ног Моих; какой дом созиждете Мне, говорит Господь, или какое место для покоя Моего? Не Моя ли рука сотворила все сие?» Уже в следующих строках он называет своих обвинителей «людьми с необрезанным сердцем и ушами», то есть, плохими евреями; его выпады и его казнь через побивание камнями вписывались в рамки иудаизма. Из 15 главы Деяний Апостолов ясно следует, что во время ранней миссии Павла в число иерусалимских христиан входило много фарисеев, которые твердо стояли на том, что обращенные язычники подлежат обрезанию, и Павлу стоило больших трудов добиться исключения для своей паствы. В Иудее еврейские последователи Христа, как они несомненно называли себя, продолжали подвергаться обрезанию и соблюдать многие положения законов Моисея вплоть до катастрофы 66-70 гг.

Однако великие восстания евреев против правления римлян следует рассматривать не просто как восстания колонизируемого народа, подстрекаемого религиозным национализмом, а как национальный и культурный конфликт между евреями и греками. Ксенофобия и антиэллинизм, которые были так характерны для еврейской литературы начиная со второго века до н.э., получили достойный ответ. По форме не следовало бы говорить о каком-то антисемитизме в древности, поскольку сам термин появился только в 1879 г. Однако по сути антисемитизм, конечно, существовал и ранее, и значение его постепенно нарастало. С глубокой древности «дети Авраама» считались (и считали себя сами) «чужаками и пришельцами». Таких групп было множество, и хабири, включавшие израильтян, были только одной из них, и все они были непопулярны. Однако особая враждебность по отношению к евреям, которая стала возникать во второй половине первого тысячелетия до н.э., явилась результатом еврейского монотеизма и его социальных последствий. Евреи не могли признавать (да и не признавали) существования иных богов или проявлять к ним уважение. Даже в 500 г. до н.э. еврейская вера была очень старой и сохраняла древние обряды и запреты, которые были уже отвергнуты везде, но которые евреи под влиянием своего все более жесткого руководства соблюдали свято. Обрезание выделяло их из всех; греко-римский мир считал этот обряд варварским и противным. Но, по крайней мере, обрезание не препятствовало социальным контактам. Зато древнееврейские понятия о чистоте и диете препятствовали, и этот фактор, пожалуй, больше других вызывал враждебность по отношению к еврейским общинам. Их «чужеродность» лежала в древности в основе возникновения антисемитизма: евреи были не просто иммигрантами, они держались особняком.

Гепатий из Абдеры, писавший в конце IV века до н.э., за 150 лет до конфликта с селевкидами, который во многих отношениях одобрял евреев и иудаизм, тем не менее, критиковал их ненормальный образ жизни, который он называл «негостеприимным и антигуманным». В то время как греческие идеи насчет единства человечества распространялись все шире, стремление евреев рассматривать неевреев как нечистых в ритуальном отношении и запрещать браки с ними стало осуждаться как бесчеловечное, и все чаще стал использоваться термин «мизантропическое». Стоит отметить, что в Вавилоне, куда не проникали греческие идеи, обособленность большой еврейской общины не осуждалась, и, по словам Иосифа Флавия, антиеврейских настроений там не существовало. Греки видели свою ойкумену, цивилизованную вселенную (в противоположность окружающему ее хаосу), где доминировали их идеи, как многорасовое, многонациональное общество, а тех, кто отказывался принимать его, считали врагами человека. В своих нападках на иудаизм Моисея Антиох Епифаний объявлял еврейские законы «враждебными человечеству» и приносил свинью в жертву на еврейских священных книгах. В 133 г. до н.э. правителю из селевкидов Антиоху Сидетскому его советники рекомендовали разрушить Иерусалим и истребить еврейскую нацию, поскольку это был единственный народ на земле, который отказывался от общения с остальным человечеством.

Значительная часть антисемитских настроений, нашедших отражение в литературе, была ответом на агрессивное впечатление, которое производило представление евреями своей религиозной истории. В III веке до н.э. говоривший по-гречески египетский жрец Мането написал историю своей страны, несколько отрывков из которой уцелели в составе «Иудейских древностей» Иосифа Флавия. В этих отрывках содержится критика того, как евреи излагали историю Исхода. И он и другие египетские интеллектуалы находили этот подход глубоко оскорбительным и реагировали на него соответствующим образом. Он представил Исход не как чудесное спасение, а как изгнание колонии прокаженных и других источников заразы. У Мането находит отражение греческая оценка евреев как мизантропов, когда он обвиняет Моисея (изображенного им под именем Осарсифа, египетского жреца-ренегата) в требовании, чтобы евреи «не вступали в связи с кем бы то ни было, кроме членов своего сообщества». В то же время очевидно, что египетский антисемитизм предшествовал завоеванию Египта греками. Со времен Мането мы можем наблюдать появление и развитие антисемитских клеветнических обвинений. Их повторяли, приукрашивая, различные греческие писатели, когда утверждали, что законы Моисея специально запрещали евреям демонстрацию доброй воли по отношению к другим народам, но особенно – к грекам. Масштаб критики в адрес евреев резко возрос с возникновением Хасмонейского царства и его политикой религиозного угнетения городов греков-язычников. Снова была пущена в ход египетская клевета и пошли разговоры, что евреи не имеют никаких прав на Палестину, поскольку всегда были бездомными бродягами, а их временное пребывание в Иудее – просто эпизод. В ответ евреи настаивали, что земля Израиля – Божий дар евреям; глава 12 апокрифической Мудрости Соломона, написанной в I веке до н.э., клеймит аборигенов этой земли как детоубийц и людоедов, виновных в невероятных прегрешениях, как «расу, проклятую с самого начала».

Как и в новейшие времена, о евреях фабриковались басни, которые затем бесконечно повторялись. Так, утверждение, что евреи поклоняются ослам, а в Храме у них красуется ослиная голова, восходит ко II в. до н.э. Им пользовался Аполлоний Молон (первый, кто написал антиеврейский памфлет); позднее оно фигурировало у Посидония, Демокрита, Апиона, Плутарха и Тацита, причем последний повторял его, хотя прекрасно знал, что евреи никогда не поклонялись каким-либо изображениям. Другая выдумка состояла в том, что евреи якобы занимаются в своем Храме тайными человеческими жертвоприношениями и именно поэтому никого туда не пускают. Они избегают свинины потому, что к ним легче, чем к другим, прилипает проказа – эхо грязной выдумки Мането.

Более того, как и в новую эпоху, антисемитизм подпитывался не только вульгарными слухами, но и сознательной пропагандистской работой интеллектуалов. Нет сомнения, что в I в. н.э. антиеврейские настроения, которые неуклонно нарастали, были в значительной степени работой писателей, по большей части – греков. Римляне, бывшие некогда союзниками евреев, первоначально даровали еврейским общинам в крупных городах определенные привилегии – например, право не работать по субботам. Но с образованием империи и формированием культа императора взаимоотношения римлян и евреев стали быстро портиться. Отказ евреев соблюдать формальности государственных почестей был воспринят не просто как свидетельство еврейской непочтительности и претензий на исключительность, в чем всегда их обвиняли греки, но и как активное неподчинение. Враждебность официального Рима охотно подстегивали греческие интеллектуалы. Центром антисемитской пропаганды стала Александрия, где еврейская община была особенно велика, а греко-еврейские отношения – особенно напряженными. Одним из главных возмутителей был Лизимах, возглавлявший Александрийскую библиотеку. После происшедших там беспорядков император Клавдий, подтвердив права евреев, предупредил их публично о необходимости быть более терпимыми по отношению к другим религиям. Сохранился папирус с его эдиктом, обращенным к Александрии. В нем он предупреждает еврейскую общину, что, если они будут проявлять нетерпимость, он будет относиться к ним как к народу, «который сеет в мире чуму» – еще один отголосок Мането. Греческие интеллигентные антисемиты не только распространяли обвинения, подобно Апиону, но и систематически формировали отношение к своим правителям. Император Нерон не проявлял к евреям личной враждебности; одно талмудическое предание утверждает даже, что он был прозелитом. В то же время его греческий наставник Херемон был известным антисемитом.

После смерти Нерона отношения между евреями и Римом неуклонно портились; на некоторое время этот процесс затормозился в период правления в Иудее его внука. Взрыв вполне мог произойти при Калигуле (37-41 гг.), который пытался усилить режим поклонения императору, и если бы не его безжалостное убийство… Одним из фактом был, безусловно, подъем еврейского апокалиптического национализма; Тацит так объяснял ситуацию: «Большинство евреев были убеждены, что согласно старинным священным рукописям придет время, когда Восток обретет свою мощь, а те, кто придет из Иудеи, овладеют миром». Однако не менее важную роль играл рост греко-еврейской взаимной ненависти. Эллинизированные язычники были элитой Палестины. Именно из их среды, а не из евреев происходили богачи и торговцы. Из них формировалась местная администрация и сборщики налогов. Большинство солдат в римских гарнизонах были язычниками из эллинизированных городов типа Цезарии и самарийской Себастии. Подобно александрийским грекам, палестинские эллины были известны своим антисемитизмом: Калигулу на его антиеврейские мероприятия подвигли грекоязычные обитатели Явны и Ашкелона. Как это ни глупо, но Рим вечно настаивал на том, чтобы прокураторов Иудеи отбирали из грекоговорящих языческих районов; последним и, пожалуй, наиболее бесчувственным из них был Гессий Флор, происходивший из греческой Малой Азии. Рим управлял Палестиной в I в н.э. неуклюже и неэффективно, а налеты на казну Храма в связи с якобы безнаказанно неуплаченными налогами вызывали яростное возмущение. Кругом разбойничали многочисленные шайки, которые численно росли в результате неэффективной политики властей и всеобщего недовольства. Многие крестьяне безнадежно погрязли в долгах. В городах со смешанным греко-еврейским населением в атмосфере росло напряжение.

Восстание 66 года началось не в Иерусалиме, а в Цезарии из-за судебного спора между греками и евреями, который выиграли греки. Свою победу они отпраздновали погромом в еврейском квартале, причем римский грекоязычный гарнизон не предпринял абсолютно ничего. Известие об этом вызвало негодование в Иерусалиме, которое усугубилось тем, что Флор решил воспользоваться этим моментом для изъятия денег из храмовой казны. Начались столкновения, римские войска стали грабить Верхний Город; священнослужители Храма отложили жертвоприношения в честь народа и императора Рима, а между умеренными и воинствующими евреями начались яростные споры. Иерусалим наводнили обозленные и жаждущие отмщения евреи-беженцы из других городов, где греческое население врывалось в еврейские кварталы, поджигая дома. Это привело к тому, что перевесили экстремистские настроения, а римский гарнизон был атакован и истреблен. Таким образом, Великий Мятеж можно считать гражданской и национальной войной между греками и евреями. В то же время он был и гражданской войной между евреями, поскольку – как во времена Маккавеев – в представлении низов эллинизированные высшие слои евреев ассоциировались с прегрешениями греков. Захватив Иерусалим, радикальные националисты набросились на богачей. Одной из первых акций было сжигание архивов Храма с целью уничтожить все записи о задолженностях.

Великий Мятеж 66 г. н.э. и осада Иерусалима – это один из самых важных и трагических событий в еврейской истории. К сожалению, о них сохранилось мало записей. Раввинистские записи в основном состоят из различных эпизодов, находящихся вне связи с историческим контекстом или вообще являющихся плодом фантазии. Существует очень мало эпиграфических и археологических свидетельств. Практически единственным нашим авторитетным источником по поводу этой войны является Иосиф Флавий, да и тот достаточно тенденциозен, противоречив и не слишком надежен. В общем и целом картина событий выглядит следующим образом. После истребления иерусалимского гарнизона римский легат в Сирии, Цестий Галл, собрал в Акре значительные силы и двинулся на город. Достигнув пригородов, его войско было деморализовано силой еврейского сопротивления, и Цестий Галл приказал отступить. Отступление превратилось в разгром. После этого Рим бросил в дело огромные силы (легионы V, X, XII и XV), сконцентрированные в Иудее, которые возглавил один из самых опытных полководцев империи Тит Флавий Веспасиан. Он на некоторое время оставил Иерусалим в покое, очистил побережье, обезопасил свои коммуникации, подавил сопротивление большинства крепостей, которые еще удерживали евреи, и усмирил сельскую местность. В 69 г. н.э. Веспасиан был провозглашен императором и в конце года отбыл в Рим, оставив своего старшего сына, 29-летнего Тита, проводить завершающую часть кампании, а именно осаду и взятие Иерусалима, которая продлилась с апреля по сентябрь 70 г.

Иосиф Флавий играл видную роль в этих событиях и оставил два их описания. Его «Иудейская война», где подробно описаны 66-70 гг., а также история евреев в Палестине, начиная с Маккавеев, была в основном написана в то время, когда унаследовавший дела Веспасиана Тит был еще жив. Затем примерно через двадцать лет Иосиф Флавий закончил свои «Еврейские древности», охватывающие всю историю начиная с сотворения (в основном на материале Библии) по 66 г., причем в качестве приложения в книгу включена его автобиографическая «Вита». Между «Войной» и «Витой» имеется много расхождений. Вообще большинство историков древности были тенденциозны. В случае с Иосифом Флавием беда еще и в том, что руководившие им мотивы менялись в промежутке между написанием двух книг. В своей «Вите» он отвечал на обвинения в свой адрес со стороны еврейского автора Юста Тиберийского. Но главной причиной того, что он сменил свои убеждения, было то, что он сам являл собой типичный пример эволюции еврея, достаточно распространенной в течение ряда веков: умный еврейский мальчик, приверженец современных взглядов во всей их сложности, в пожилом возрасте возвращается к своим еврейским корням. Так и Иосиф Флавий начал свою писательскую карьеру апологетом Рима, а под конец почти стал еврейским националистом.

В результате, как отмечает один из современных исследователей Иосифа Флавия, очень легко утратить доверие к его свидетельствам, но почти невозможно найти им правдивую замену. Какой в таком случае свет бросает он на эту трагическую главу в еврейской истории? Основное впечатление состоит в том, что евреи в эти дни были разделены на большое количество непримиримых групп. Первоначальное истребление гарнизона было делом рук незначительного меньшинства. Только после того, как Цестий Галл был отброшен, а его войска разгромлены, аристократы решили сформировать войска, но даже в этот момент у них не было четкой мотивации. Они, по-видимому, стремились остаться у власти и ждать развития событий. В это время чеканилась бронзовая монета: шекели, полушекели и разменная мелочь. Иосифа, который был священнослужителем высокого ранга и состоял при доме аристократа Элеазара бен Анания, послали в Галилею вместе с двумя другими священниками, чтобы подготовить население к вооруженному конфликту. Он обнаружил, что большинство населения отрицательно относится к войне. Крестьяне ненавидели разбойников (и в том числе еврейских ультранационалистов), да и города тоже. Им не особенно нравились и римляне, но воевать с ними они не рвались. Из городов Сефор был проримским, Тиберий разделен, а Габара предпочитала Иоанна Гискальского, одного из вождей восстания. Иосиф говорит, что он пытался объединить усилия городов, крестьян и разбойников, но ему это не удалось; крестьяне не желали подниматься, а будучи призванными, быстро дезертировали. Тогда он отступил в Иотапату, старую крепость Ирода, и затем, посопротивлявшись для виду, сдался Веспасиану. Впоследствии он служил римлянам: сначала как переводчик при осаде Иерусалима, а затем как пропагандист. Он занял ту же позицию, что и Иеремия при первом падении Иерусалима: на все Божья воля, римляне – ее орудия, а если так, то бороться с ними не только глупо, но и богопротивно.

Иосиф Флавий, по-видимому, правильно оценивал эту продолжительную, дикую и разрушительную войну как результат деятельности злобного меньшинства с обеих сторон. Позднее он осознал силу требований евреями религиозных и политических прав, приобрел некоторое уважение к Маккавеям, а также способность гордиться еврейской «особостью». В то же время сохраняет свое значение его первоначальное утверждение, что сопротивление Иерусалима было неосознанным. В распоряжении Тита находилось 60 000 человек и новейшее осадное вооружение. Он мог спокойно ждать, пока голод и разобщенность сделают свое дело. У защитников было около 25 000 бойцов, разделенных на группы: зилоты под командованием Элеазара бен Симона удерживали Антонию и Храм; экстремист Симеон бен Гиора и его сикарии обороняли верхний город; кроме того, были еще идумеи и другие партизаны под началом Иоанна Гискальского. Множество горожан и беженцев оказались беспомощными пленниками этих вояк. Иосиф описывает ужасные подробности последних этапов осады. Римлянам приходилось продвигаться с боем. Они штурмовали Антонию, затем взяли Храм, который был сожжен, и наконец через месяц – цитадель Ирода. Жителей частью продали в рабство, частью истребили, а оставшимся даровали жизнь, позволив умереть на аренах Цезарии, Антиохии и Рима. Симеона бен Гиору взяли в плен живьем, привезли в Рим для участия в триумфальной процедуре Тита, после чего казнили в Форуме. Там до сих пор стоит триумфальная арка Тита, на камнях которой высечено изображение меноры захваченного им Храма. Тит сохранил также (в своем дворце) занавес, скрывавший ранее Святую Святых, а также копию рукописей – жаль, не уцелевшую!

После падения Иерусалима сохранилось три центра еврейского сопротивления: Иродиум, который вскоре был взят; Махирус, взятый в 72 г. н.э.; и Масада, внушительного вида 400-метровая скала на краю Иудейской пустыни, которую Ирод в 37-31 гг. до н.э. превратил в мощную крепость. К ней можно было приблизиться, по выражению Иосифа Флавия, лишь по «змеиной тропе». Евреи захватили ее в 66 г. благодаря «стратагеме», героем которой был Менахем, сын основателя движения зилотов, казненного революционера Иуды Галилейского. Но затем сам Менахем был убит в очередной сваре за власть в Иерусалиме, а командование Масадой перешло к его племяннику Елизару. Когда в конце концов ее захватил римский полководец Флавий Сильва в конце 72 г., в крепости было 960 повстанцев и беженцев, мужчин, женщин и детей. В 1963-65 гг. Игал Ядин произвел подробные и тщательные раскопки крепости вместе с большой группой археологов и тысячами добровольных помощников со всего мира. При этом были выяснены подробности осады. В распоряжении Сильвы был весь Десятый легион, плюс вспомогательные подразделения и несчетное количество пленных евреев в качестве рабочей силы. Штурм крепости был, в сущности, проблемой военно-технического характера, решать которую римляне были большие мастера. Падение крепости было неизбежно, и, когда это стало очевидным, Елизар вынудил или убедил оставшихся защитников совершить акт массового самоубийства. Иосиф Флавий приводит текст, претендующий на то, чтобы быть последней речью Елизара. Две женщины с пятью детьми уцелели, спрятавшись в пещере. Немыми свидетелями осады являются найденные при раскопках обрывки одежды, сандалии, кости и целые скелеты, корзины, личные вещи, целые склады, оставленные нетронутыми, чтобы показать римлянам, что массовое самоубийство не было вызвано голодом, монеты националистов, доспехи, стрелы… Они гораздо красноречивее говорят об отчаянном мужестве защитников, чем развернутые описания Иосифа Флавия. Среди найденных черепков некоторые, похоже, использовались последними десятью уцелевшими для того, чтобы определить по жребию, кто из них должен убить остальных девятерых, а затем себя. Судя по обильному свидетельству в виде находок в синагоге форта, и в частности не полностью сохранившихся четырнадцати свитков библейской, сектантской и апокрифической литературы, гарнизон крепости состоял из богобоязненных и готовых к бою людей, находившихся под сильным влиянием еврейской литературы.

В результате осады Иерусалим оказался в руинах, Храм был разрушен, крепостные стены превратились в щебень. Однако скорбный опыт этих семи кровавых лет не привел к окончанию греко-еврейской вражды и не уменьшил готовности благочестивых евреев, молодых и старых, защищать силой свою веру, сколь безнадежны ни были бы эти попытки. Антисемитские настроения продолжали распространяться. Сам факт падения Иерусалима использовался как свидетельство того, что Бог ненавидит евреев. Как утверждал в своей книге «Vita Apolloni» Филострат, когда Елена Иудейская собиралась увенчать Тита победным венком после взятия города, тот отказался, ссылаясь на то, что, мол, невелика заслуга победить народ, от которого отвернулся их собственный Бог. Это звучит весьма неправдоподобно в устах профессионального полководца, который выиграл нелегкую войну у решительно сопротивлявшегося народа. Но зато это вполне типичное утверждение для антисемитской пропаганды, которая распространилась повсеместно. Критика со стороны Горация и Марсия была приглушена, зато Тацит свел воедино всю греческую грязь. Начиная с 100 г. евреев стали с новой силой осуждать за разрушительную деятельность и идеи; эхо от этого обвинения будет с тех пор звучать вечно. Столь же постоянными стали проблемы в городах диаспоры, особенно в 115—117 гг.

Последние еврейские бунты были инициированы волной враждебности к евреям со стороны властей во время правления императора Адриана на Востоке в 128—132 гг. Он первоначально даже симпатизировал иудаизму, но постепенно его отношение стало враждебным, возможно, под влиянием кружка Тацита. Он стал вообще отрицательно относиться к восточным религиям. К обрезанию относился с отвращением, приравнивая его к кастрации, запрещенной под страхом смерти формы причинения себе увечья. На Востоке Адриан проводил панэллинистическую политику; среди его проектов была постройка на развалинах Иерусалима нового, языческого полиса с посвященным Юпитеру римским храмом на Храмовой горе.

Римский историк Дио Кассий, труды которого – главный источник по этой эпохе, говорит, что во время пребывания Адриана на Востоке, евреи не смели поднять головы, хотя в секретном порядке вооружались и строили замаскированные фортификационные сооружения. В этом регионе были расквартированы два легиона. Но стоило Адриану отбыть, как евреи Иудеи восстали и, как говорит Дио, «к ним присоединились евреи всего мира, что создало для римлян множество явных и скрытых проблем, причем на помощь евреям пришло и много язычников». Восстание длилось четыре года. Римляне, по словам Дио, понесли тяжелые потери. В Палестину пришлось стягивать легионы со всей империи, включая Британию и придунайские земли, так что в конце концов евреи оказались лицом к лицу с двенадцатью легионами. Римляне, как всегда, действовали медленно, методично и наверняка, разделяя и изолируя силы восставших, понуждая голодом окруженных к сдаче, а затем подавляя постепенно остающиеся центры сопротивления. Некоторое время евреи удерживали Иерусалим, но без стен защищать его было невозможно. Они удерживали и ряд других крепостей, например Иродиум, где впоследствии были откопаны подземные ходы. Их штаб-квартира, по-видимому, находилась в городе Бетар среди Иудейских холмов к юго-западу от столицы; этот последний оплот сопротивления пал к ногам римлян в 135 г.

Размах и первоначальный успех восстания определялись тем фактом, что в этот раз евреи, или, по крайней мере, их воинственная часть, были едины и находились под руководством сильной личности. Симон бар Кохба (или Кошива) – одна из самых загадочных фигур в еврейской истории; даже вокруг его имени велись интенсивные, но безрезультатные научные дискуссии. Наиболее предприимчивые еврейские повстанцы, вроде Иуды Галилейского, называли себя мессиями, чтобы привлечь широкую поддержку; в этом главная причина того, что римляне пожелали распять Иисуса Христа. Согласно епископу Эйсебию, враждебно настроенному христианину, у Симона были мессианские замашки; его имя Кохба, или звезда, связано с пророчеством в Книге Чисел: «Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых». Раввинистский источник утверждает, что он был признан в качестве Мессии крупнейшим ученым богословом своего времени рабби Акивой бен Иосифом (ок. 50-135 гг. н.э.). Акива – интересное социальное явление; он происходил из беднейшей прослойки, ам-гаарец, традиционно неграмотной, и долгое время (по его собственным словам) ненавидел учение и работал пастухом. Став образованным, он сохранил любовь к беднякам и, возможно, поэтому примкнул к восстанию; впрочем, последний факт оспаривался. Однако другие рабби за ним не последовали. Согласно Иерусалимскому Талмуду, Акива сказал о Симоне: «Это – царь Мессия», а рабби Иоханан бен Торта ответил: «О Акива, между твоими костями прорастет трава, прежде чем явится сын Давида».

Сам Симон называл себя не звездой, а Кошивой. На монетах, которые он чеканил, нет слова «Мессия»; там он называется «Симон – князь Израиля». Его главным духовным наставником был не Акива, а его дядя, Элеазар Модинский, чье имя также фигурирует на некоторых монетах. Однако на последних этапах восстания эти двое поссорились, и Элеазар был убит своим племянником. По дошедшим до нас обрывочным сведениям, Симон почти не получал поддержки со стороны образованных евреев, а под конец растерял и ту, что имел. В 1952-65 гг. археологи, работая в Иудейской пустыне, находили предметы, связанные с восстанием, в различных местах, особенно в так называемой Пещере Грамот. Многие из этих документов, написанных на еврейском, арамейском и греческом языках, имеют его подпись. Данные раскопок показывают, что повстанцы были ортодоксальными евреями, которые стремились даже в самых неблагоприятных условиях соблюдать законы Моисея – например, те, что связаны с субботой и праздниками. Однако нет свидетельств того, что Симон считал себя Мессией, помазанником или в какой-либо форме духовным вождем. Судя по его грамотам, он правил обширной территорией, и волновали его такие вопросы, как аренда крестьянских хозяйств, поставки сельскохозяйственной продукции, мобилизация людских и продовольственных ресурсов на военные нужды. Он был именно светским правителем, княземнаши, как он называл себя в письмах, жестким, практичным, несгибаемым и безжалостным: «Призываю Небо в свидетели,…я тебя закую в цепи»; «если не сделаешь, будешь наказан»; «Ты хорошо живешь, проедая и пропивая собственность нашего дома – Израиля, и ничуть не заботишься о своих братьях». Позднейшие раввинистические легенды о «Сыне Звезды» не имеют, по-видимому, под собой основания. Симон был скорее прообразом современного сиониста: лишенный романтики профессионал, человек, который жил и умер как партизан и националист.

Симон был убит в Бетаре. Акиву взяли в плен и замучили до смерти, отрывая мясо кусками от тела «железными гребнями». По словам Дио, из повстанцев «спаслись очень немногие». Месть римлян внушала ужас. Были полностью разрушены 50 крепостей, где повстанцы оказывали сопротивление, а также 985 городов, деревень и сельскохозяйственных поселений. Дио утверждает, что 580 000 евреев погибли в боях «и несчетное количество пали от голода, огня и меча. Почти вся земля Иудеи вымерла». В конце IV века Св. Иероним сообщал из Вифлеема, что, согласно преданию, после поражения на рынке рабов появилось столько евреев, что они стали стоить дешевле лошадей.

Адриан неустанно претворял в жизнь свой план преобразования Иерусалима в греческий полис. Чтобы выровнять строительные площадки, использовались развалины старого города. Кое-где их разгребали, чтобы добраться до коренных пород, из которых можно было бы вырубить камни для постройки общественных зданий. Новостройки размещались в основном на территории нынешнего Старого Города. Главная дорога с севера входила в город через современные Дамасские Ворота. Главные восточные ворота впоследствии стали именоваться Воротами Святого Стефана и были перекрыты триумфальной аркой, чьи обломки сохранились. Построенный им город был назван «Элия Капитолина». Он был заселен грекоязычными жителями, а евреям запрещалось там появляться под страхом смерти. Впрочем, вряд ли этот запрет соблюдался очень строго; в середине IV века при язычнике-рецидивисте императоре Юлиане он был вообще отменен. Во всяком случае, евреи ухитрялись посещать ту часть развалин, которая теперь именуется Стеной Плача, в годовщину разрушения города. Иероним в своем Комментарии к Зефании, дает описание, одновременно трогательное и жестокое:

«В день разрушения Иерусалима вы можете увидеть скорбящих людей, идущих с визитом, дряхлых стариков и старушек в лохмотьях, тела и одежды их как бы свидетельствуют о гневе Господнем. Собирается толпа жалких существ, которые под сенью распятия и воскресения Господня и Его стяга с крестом, развевающегося на Горе Маслин, оплакивают развалины своего Храма. И не достойны они печали».

Эти две катастрофы, 70 и 135 годов, по сути, покончили с древней историей еврейского государства, что имело два непосредственных последствия большого исторического значения. Первое – полное разделение иудаизма и христианства. Павел, писавший в течение десяти лет около 50 года, категорически отвергал Закон Моисея как механизм оправдания и спасения, и это прекрасно (как мы уже видели) согласовывалось с учением Иисуса. На встрече с еврейско-христианскими вождями в Иерусалиме он добился для обращенных им язычников исключения из общееврейских религиозных требований. Однако ничто из сказанного выше не свидетельствовало о том, что евреи и христиане считали свои верования взаимоисключающими, а своих сторонников – врагами. Евангелие от Луки, написанное, возможно, в 60-е годы, напоминает в некоторых отношениях писания эллинизированных евреев из диаспоры, адресованные к потенциально новообращенным в иудаизм. Складывается впечатление, что Лука поставил себе задачу суммировать и упростить Закон, который он считал неким рафинированным сводом еврейских обычаев – этикой конкретного народа. Благочестие и у евреев и у неевреев было одним и тем же, а именно – средством, при помощи которого душа готовилась к восприятию благодати. У неевреев тоже были свои неплохие обычаи, и Бог вовсе не отвергал тех, кто не обладал Законом, то есть еврейскими обычаями. При этом Бог не отвергал и евреев. Обе категории могут спастись верой и милостью Господней.

Принцип, в соответствии с которым и неевреи и евреи могут приобщиться к христианству как некоей сверхрелигии, не мог пережить событий 66-70 гг., которые полностью разрушили старую христианскоеврейскую церковь Иерусалима. Большинство ее членов погибли, уцелевшие – рассеялись. Их вера из генеральной линии христианства съежилась до размеров мелкой секты эбионитов, которую впоследствии объявили еретической. В образовавшемся вакууме приобрело всеобщий характер и расцвело христианство греческого толка. В результате христианские догматы еще жестче сконцентрировались на представлениях Павла о смерти Христа, воскресении как средстве спасения (что отчетливо прослеживалось в учении Иисуса) и о природе этого благословенного Спасителя. Кем себя провозглашал Иисус? Чаще всего и он и другие пользовались термином «Сын Человеческий». Он может означать многое, а может не значить и вовсе ничего. Скажем, Иисус мог говорить о себе, что он – просто человек или человек, предназначенный для выполнения определенной миссии. Можно утверждать, что Иисус считал себя, допустим, всего лишь харизматическим евреем-хасидом. В то же время понятие о божественности Иисуса, вытекающей из его воскресения и того, что он предвидел это чудо, а также последующих его явлениях, присутствовало в апостольском христианстве с самого начала. Более того, оно сопровождалось с самого начала верой в то, что Он установил церемонию причастия, предвкушая свою смерть и воскресение во искупление греха, когда его плоть и кровь (материальная сущность жертвы) обретают форму хлеба и вина. Возникновение евхаристии, причастия, «святой и совершенной жертвы» как христианской замены всех видов еврейских жертвоприношений укрепило доктрину апофеоза Иисуса. В итоге на вопрос: «Был ли Иисус Богом или человеком?» христиане отвечают: «И тем и другим». После 70 года этот ответ становится единогласным и все более энергичным. Это сделало неизбежным полный разрыв с иудаизмом. Евреи могли еще смириться с децентрализацией церкви – многие давно уже пришли к этому, а вскоре к ним вынуждены были присоединиться и остальные. Они могли еще принять различные взгляды на Закон. Но что они не могли принять, так это ликвидацию абсолютного различия между Богом и человеком, чего они всегда придерживались, ибо это было сущностью еврейской теологии, веры, которая прежде всего отличала их от язычников. Устранив это различие, христиане необратимо отделили себя от веры иудаизма.

Более того, поступив таким образом, они сделали антагонизм между двумя формами монотеизма неизбежным, непримиримым и ожесточенным. Евреи не могли согласиться с божественностью Иисуса как сотворенного Богом человека, не отрекаясь от центрального догмата своей веры. Христиане не могли согласиться с тем, что Христос не есть Бог, не отрекаясь от существа и цели своего движения. Если Христос – не Бог, то христианство – ничто. Если Христос – Бог, то иудаизм ложен. Компромисс по этому поводу абсолютно невозможен. Каждая из этих вер является угрозой для другой.

Вражда между этими верами была тем более мучительной, что, расходясь в основном, они были в согласии по всем остальным вопросам. Христиане заимствовали у иудаизма Пятикнижие (включая его мораль и этику), книги пророков и мудрецов, а также гораздо больше апокрифов, чем сами евреи были готовы канонизировать. Они взяли литургию, поскольку даже причастие имело еврейские корни. Они взяли принцип Субботы и праздников, ладан и горящие лампады, псалмы, гимны и хоралы, священнослужителей и мучеников, чтение священных книг и институт синагоги (превращенной в церковь). Они взяли даже принцип церковной власти (который, кстати, евреи вскоре трансформировали) первосвященников, которые у христиан стали патриархами и папами. В раннехристианской церкви не было ничего (кроме, разумеется, культа Христа), что не имело бы своего прообраза в недрах иудаизма.

Немаловажно и то, что христиане были воспитаны на еврейской литературной традиции, а потому унаследовали среди прочего священную еврейскую полемику. Как мы уже видели, это явилось наследием мартиролога Маккавеев и важнейшей составной частью письменных памятников иудаизма, относящихся к I в. н.э. Для самых ранних письменных памятников христианства характерен тот же враждебный тон, в котором еврейские секты характеризовали друг друга. После того как разрыв между христианством и иудаизмом стал необратим, единственной формой общения между ними стала полемика. Четыре евангелия, которые быстро стали Торой христианства, впитали традиции полемики еврейских сект. Даже язык их очень близок в этом смысле к некоторым из Свитков Мертвого моря, которые носят заметный отпечаток межеврейских споров. Слово «евреи» встречается по пять раз в евангелиях от Матфея и Луки, шесть раз – у Марка и семьдесят один раз – у Иоанна. Вряд ли можно считать, что евангелие от Иоанна писалось позднее, а потому оно враждебнее по отношению к иудаизму. Первоначальный вариант этого текста вполне может быть, наоборот, самым ранним. В устах Иоанна слово «евреи» может нести самый разнообразный смысл: саддукеи, фарисеи, те и другие вместе, охранники Храма, еврейские институты власти, синедрион, еврейский правящий класс и вполне может означать «народ». Но чаще всего оно означает: «противники учения Иисуса». Иоанн просто полемизирует с ересью. Когда Кумранские монахи пишут о «сынах Валаала», то имеют в виду своих оппонентов в рядах иудаистов и поступают в точности так же, как Иоанн, изрекающий: «Вы, дети отца своего, дьявола». Подобным же образом в Кумранском документе (дамасском) выражения «евреи», «земля Иуды», «дом Иуды» используются в том же смысле, что у Иоанна, то есть относятся к оппонентам-евреям, составлявшим в этот момент большинство. Самый агрессивный и нетерпимый отрывок в Евангелии содержится у Матфея, хотя в целом этот текст зачастую считают наиболее «проеврейским» в Новом Завете. Я имею в виду то место, когда, после того как Пилат умывает руки, народ восклицает: «Кровь его на нас и на детях наших», что ясно показывает: евреи воспринимали смерть Иисуса как проклятие, которое будет тяготеть над их потомками. Еще более страстно этот мотив звучит в апокрифическом «Послании Петра».

Увы, эта профессионально-религиозная полемика, эти литературные упражнения в теологической брани были в дальнейшем вырваны из исторического контекста и стали основанием для осуждения христианами еврейской нации в целом. Как отмечал позднее Эразм, полемики следует избегать, «потому что долгая война слов и писаний кончается дракой». Принцип коллективной ответственности, сформулированный Матфеем, и клеймо «сынов дьявола» со стороны Иоанна слились в дальнейшем, образовав ядро христианской разновидности антисемитизма, которая сложилась и переплелась с древнеязыческой антисемитской традицией, образовав со временем мощные генераторы ненависти.

Распад еврейско-христианской церкви после 70 г. н.э. и триумф греко-христианства привел евреев, в свою очередь, к яростным нападкам на христиан. Ежедневные молитвы евреев, направленные против еретиков и оппонентов, восходят еще к программе эллинистических реформ II в. до н.э., когда ригорист Бен Сира, бывший с сикариями в Масаде, обращается в своем «Экклезиастикусе» к Богу с просьбой: «Возвысь свой гнев, излей свою ярость, низвергни противника, уничтожь врага». Молитва против еретиков, первоначально известная как «Благословение Тому, кто усмиряет невежественных», превратилась в часть ежедневных молений «Амидах» под названием «Двенадцатое Благословение». Некогда она была направлена конкретно против саддукеев. Во время правления Рабана Гамалиила II (около 80-115 г. н.э.) Двенадцатое Благословение, или Биркат-га-Миним («Касающееся еретиков»), было отредактировано применительно к христианам; по-видимому, именно в этот момент остатки евреев – последователей Христа были изгнаны из синагоги. К началу восстания 132 года христиане и евреи были уже открытыми противниками, чтобы не сказать – врагами. Естественно, христианские общины в Палестине обращались к римским властям с просьбой предоставить им раздельный религиозный статус с евреями. Христианский писатель Юстиниан-мученик (ок. 100—165 гг.), живший в Неаполисе (теперь – Наблус), сообщал, что последователи Симона бар-Кохбы истребляли христианские общины так же, как и греческие. Именно в этот период в еврейских комментариях к Библии начинают появляться признаки антихристианской полемики.

Вторым последствием окончательного падения государственного иудаизма было глубокое изменение природы и масштабов деятельности евреев. Начиная с 70 г. н.э. (и особенно после 135 г.) иудаизм перестал быть национальной религией в каком-либо физическом и видимом смысле, а евреи оказались лишенными родины. Вместо этого и еврейство и иудаизм стали ассоциироваться исключительно с изучением и соблюдением Торы. Очень трудно привязать еврейскую историю к какой-то хронологии национального и религиозного развития, поскольку она представляет собой явление уникальное. И действительно, история евреев постоянно сталкивается с проблемой классификации процесса, которому аналога нет нигде. Сосредоточение иудаизма и еврейской нации на Торе происходило неуклонно, начиная с последнего этапа царства Давида. Реформы Иосии, Изгнание, Возвращение из Изгнания, труды Ездры, триумф Маккавеев, взлет фарисейства, синагоги, школы, рабби – все эти события сначала способствовали утверждению, а затем все большему упрочению абсолютного доминирования Торы в еврейской религиозной и общественной жизни. Тем самым она фактически вытеснила все остальные институты иудаизма и еврейства. После 135 г. ее власть стала абсолютной, поскольку больше ничего не осталось. Ригористы и по природе своей и из-за катаклизмов, которые сами спровоцировали, искоренили все прочее.

Было ли все это предопределено или нет? Рассматривая конкретную ситуацию II столетия, можно сказать, что евреи представляли собой сильную национальную и религиозную группу, которая ходила по грани катастрофы и в итоге вверглась в ее пучину. Так, в I веке евреи не только составляли десятую часть населения империи (а в ряде крупных городов их доля была и значительнее), но и имели тенденцию к более широкому распространению. Они были вооружены новейшей идеологией – этическим монотеизмом. Они были почти поголовно грамотны и располагали единственной в то время системой социального обеспечения. Они обращали в свою веру людей из всех социальных слоев, включая наивысшие. Кто-нибудь из императоров династии Флавиев мог легко стать иудаистом, подобно тому, как спустя 250 лет Константину суждено было стать христианином. Поэтому не случайно Иосиф Флавий гордо сообщал: «Нет ни одного города, греческого или варварского, ни одного народа, где не соблюдались бы наши обычаи седьмого дня, когда мы отдыхаем от трудов, постов и возжжения свечей… И как Господь пронизывает собой всю вселенную, так и Закон нашел свой путь в сердца всех людей». Столетием позже процесс повернулся вспять. Иерусалим уже не был еврейским городом. Александрия, бывшая некогда на 40% еврейской, растеряла всех своих евреев. Цифры огромных потерь в двух восстаниях, которые приводят Иосиф Флавий, Тацит и Диодор (по словам Тацита, только в 66-70 гг. было убито и продано в рабство 1 197 000 евреев), могут быть преувеличены, однако ясно, что в это время еврейское население Палестины резко сократилось. В диаспоре расширяющиеся христианские общины не только заимствовали лучшие богословские и социальные идеи евреев (а вместе с ними и роль «светоча для язычников»), но и активно внедрялись в еврейскую массу, так что евреи диаспоры стали одним из главных резервов новообращенных христиан.

Происходило не только катастрофическое сокращение еврейского населения на родине и в диаспоре; одновременно не менее драматически сужались горизонты еврейства. В эпоху Ирода Великого евреи начинали играть выдающуюся роль в культурной и экономической жизни новой империи. Филон Иудейский (ок. 30 г. до н.э. – 45 г. н.э.), член одной из самых богатых и космополитических семей Александрии, взращенный на Септуагинте, говорящий и пишущий на прекрасном греческом языке, знаток всей греческой литературы, историк, дипломат и крупный философ, был в то же время благочестивым евреем и автором пространных комментариев к Пятикнижию и к полному своду еврейских законов. Филон воплощал в себе лучшие традиции еврейского рационализма. Христианские богословы, жившие позднее, должны быть ему глубоко признательны за понимание Ветхого Завета, особенно в аллегорическом смысле. Его представление духа иудаизма носит глубокий, оригинальный и созидательный характер; тот факт, что он, по-видимому, не знал иврита, показывает, до какой степени просвещенные евреи стали к началу христианской эры частью мировой цивилизации и светской культуры без существенного ущерба для своей веры. Однако уже к середине столетия человек с широтой взглядов, как у Филона, уже не смог бы вписаться в еврейское общество. Евреи перестали писать историю. Они больше не рассуждали на философские темы. Все традиционные виды литературного творчества (притчи, поэзия, псалмы, аллегории, исторические новеллы, апокалиптические картины) были заброшены. Общество сосредоточилось со всей страстью, на которую было способно, на единственном виде литературы – комментариях к религиозному закону. И продолжало заниматься этим на протяжении столетий, забыв о своем богатом прошлом и отгораживаясь от интеллектуального влияния извне.

Однако это замыкание иудаизма в себе как логический итог нараставшего в течение семи веков ригоризма оказалось, видимо, условием выживания еврейского народа как такового. Евреи не исчезли с исторической сцены подобно многим народам во времена великих конвульсий переселения в конце античной эпохи. Они не утратили своего индивидуального лица в Темную Эпоху, как это случилось с римлянами и эллинами, галлами и кельтами и, разумеется, с миллионами евреев диаспоры, обратившихся в христиан. Иудаизм и остатки еврейства сохранились в янтаре Торы. Это сохранение и выживание были не просто необъяснимой гримасой истории. Евреи сохранились потому, что период интенсивной интроспекции позволил их интеллектуальным лидерам развить на базе Торы систему моральной теологии и общественный закон удивительной связности, логической согласованности и социальной силы. Утратив царство Израиля, евреи превратили Тору в крепость мысли и духа, в которой могли обретаться в безопасности и даже довольстве.

Это великое здание социальной метафизики стало намного более скромным после падения Иерусалима в 70 г. Династии священнослужителей и вообще традиционные еврейские высшие слои исчезли в развалинах города. Отныне евреи перешли к «кафедрократии» – ими стали управлять с кафедры учителя-наставники. Это, вообще говоря, всегда было присуще иудаизму: разве пророки не были орудием, посредством которого бог учил свой народ? Но теперь это стало явно и ярко выраженным процессом. Предание гласит, что рабби-фарисей, Иоханаан бен Заккай, заместитель главы синедриона, был тайком переправлен из осажденного Иерусалима в гробу. Он был против восстания и выступал от имени давно сформировавшегося направления иудаизма, по мнению которого Богу и вере лучше всего служить без государственного гнета и продажности. Он получил разрешение от римских властей организовать религиозный еврейский центр в Иавнее (Джамне) недалеко от побережья к западу от Иерусалима. Синедрион и еврейское государство были похоронены, и вместо них возник синод рабби, которые собирались либо в винограднике возле голубятни, либо на верхнем этаже дома. Рабби и синагога стали нормативными институтами иудаизма, который отныне стал конгрециональным. Академия в Иавнее рассчитала еврейский календарь. Она завершила канонизацию Библии, она постановила, что, несмотря на падение Храма, определенные церемонии, такие как ритуальная еда на Пасху, должны проводиться регулярно. Она утвердила текст коллективных молитв и правила постов и паломничества. Новый дух иудаизма возник в ответ на бурную экзальтацию зилотов и националистов. «Не спешите низвергать алтари неевреев, – учил рабби Иоханаан, – ибо вас заставят восстанавливать их собственными руками». Или: «Если вы сажаете деревья, а кто-то говорит, что пришел Мессия, посадите сначала саженец, а потом идите и приветствуйте Мессию». В Иавнее меч был забыт, но царило перо. Система представляла собой самоподдерживающуюся олигархию, когда академия отбирает («посвящает») новых рабби в соответствии с их ученостью и заслугами. На практике зачастую отбор производился по семейному признаку. Со временем потомство рабби Иоханаана было оттеснено рабби Гамалиилом II, сыном человека, который учил Св. Павла. Римляне признали его наши, патриархом.

В целом эти богословы уклонились от участия в восстании Бар Кохбы. Но, конечно, оно повлияло на их жизнь. Им зачастую приходилось собираться тайно. Самая Иавнея стала непригодной для жилья, и после подавления восстания раввинские власти перебрались в город Уша в западной Галилее. Большинство рабби были бедны. Они занимались по преимуществу физическим трудом. Реконструировать еврейскую историю этого периода трудно, поскольку сами евреи перестали ее описывать, а вся биографическая и иная информация в письменном виде носит нерегулярный характер и не привязана к хронологии. Источником ее являются отрывки из официальных правил («галаха») или рассказы и легенды («аггада»). Упомянутые еврейские академические круги не всегда были однородными и замкнутыми. Один из виднейших иавнейских богословов, Элиша бен Авуйя, стал еретиком. Один из его учеников, рабби Меир, крупнейший ученый богослов II века, был, возможно, обращенным. Свою роль играли и женщины. Жена Меира Брурия стала ведущим специалистом по галахе. Имперские власти то беспокоили и даже преследовали евреев, то оставляли их в покое. Временами евреи жили и работали в согласии с Римом. Их лидеры получали земельные наделы и большие юридические права. Христианский богослов Ориген (185—254) сообщает, что наши даже выносил смертные приговоры. И уж конечно он имел право собирать налоги. Рабби Иуда ГаНаши, или Иуда-Князь, который жил во второй половине II века и начале III, был богатым человеком со своей охраной и правил еврейской общиной Галилеи и Юга почти как светский властитель. Почти, но не совсем: он тратил свое богатство на поддержку богословов, самые одаренные из которых питались за его столом; он освобождал ученых от налогов (за счет работающих); в трудные времена он подкармливал богословов (но только образованных) из собственных запасов. Рассказывают, что даже его служанка знала иврит и могла объяснить значение редких слов. Иуда был элитарным интеллектуалом, причем совершенно бескомпромиссным. Он говорил мрачно: «Все беды на свете от неученых».

Династии богословов существовали даже в период Второго Содружества, причем группировались парами («зугот»). Известно пять пар ведущих ученых богословов, в последнюю из которых входил знаменитый Хилаль, учитель Христа, и его оппонент Шаммаи. Их потомки и последователи, а также другие богословы, вошедшие в элиту, известны под названием «таннаим». Внук Хилаля, Гамалиил Старший, был первым из шести поколений, а Иуда Га-Наши – последним. Со следующего поколения, первым в котором был рабби Нийя Рабба (ок. 220 г.), началась эпоха «амораим», длившаяся пять поколений в Иудее (до конца IV в.) и восемь поколений в Вавилоне (до конца V в.). Разумеется, в Вавилоне и окружавших его землях крупные еврейские общины существовали еще со времен Изгнания. Контакты с ними не прерывались, вавилонские евреи получали расчеты календаря от властей Иерусалима, а позднее – из Иавнеи. Когда было возможно, вавилонские евреи совершали паломничество в Иерусалим. Фарисейский, или раввинский, иудаизм пришел в Вавилонию как прямой результат восстания Бар Кохбы, когда ученые богословы, бежавшие из Иудеи, основывали свои академии на тогдашней территории Парфин. Эти школы были сосредоточены в Суре (к югу от того места, где теперь находится Багдад) и в Пумбедите (к западу), где они процветали до XI века. Месторасположение академий на западе Палестины менялось. В свое время Иуда ГаНаши сосредоточил все учебные заведения в Бет Шеариме; после его смерти известные академии находились в Кесарии, Тивериаде и Лидде.

Материальные следы этого периода еврейской истории не слишком внушительны. Разумеется, у еврейских археологов нет возможности вести раскопки в Ираке. Еврейское поселение в Суре полностью исчезло уже в 1170-е годы; когда еврейский путешественник Вениамин из Туделы посетил это место, город, как он писал, лежал в развалинах. Напротив этого, в Пумбедите он обнаружил вполне ощутимого размера общину; правда, это о ней последнее упоминание. Зато раскопки 1932 г. обнаружили в римском караванном городе Дура Европус на Евфрате остатки синагоги, датированные 245 г., с надписями на арамейском, греческом и пехлеви – парфянском языках. По-видимому, возникновение еврейской колонии относится к периоду гибели Северного Царства и Изгнания; однако она была укреплена наиболее ортодоксальными евреями после восстаний 66-70 и 132-35 годов. Судя по всему, община объединяла людей различных верований, как, возможно, и многие другие в то время. Архитектура, как и можно было ожидать, была эллинистической; однако удивление вызывают три десятка разрисованных панелей (теперь они находятся в Национальном музее в Дамаске), где с мессианских позиций отражено Возвращение из Изгнания, восстановление и спасение. Там есть также изображения патриархов, Моисея и Исхода, потери и возвращения Ковчега, Давида и Эсфири. Ученые связывают эти изображения с иллюстрированными Библиями, которые, как считают, существовали во II-III веках и указывают на то, что христианское искусство имеет еврейские корни. Очевидно, что каноны изобразительного искусства в это время соблюдались не слишком строго, по крайней мере в еврейских кругах.

В Палестине «со времен мудрецов» сохранилось некоторое количество синагог и захоронений. В Тивериаде на Галилейском озере в синагоге IV века на мозаичном полу можно увидеть изображения людей, животных, а также знаков зодиака. На холме вблизи города находятся могилы мученика рабби Акивы и Иоханаана бен Заккаи; в двух милях вдоль озера – могила рабби Меира. В Капернауме, где некий сотник, слугу которого излечил Иисус, построил синагогу, в 1905-26 годах были произведены раскопки; в синагоге была обнаружена резьба II-III вв. с изображением шофара, меноры, горшка с манной, пальмы и щита Давида. Три синагоги раскопали в Сирии и северном Израиле; совсем рядом с дорогой Назарет – Хайфа находится академический центр Бет Шеарим Иуды Га-Наши с синагогой, катакомбами и кладбищем, причем на последнем можно обнаружить множество скульптур, и где-то скрывается могила самого Иуды.

Но главными памятниками коллективной и индивидуальной учености этой эпохи являются сами священные книги евреев. Еврейская священная литература состоит как бы из слоев, каждый из которых опирается на предшествующий. Первый слой – это Пятикнижие, которое было в основном завершено перед Изгнанием, хотя, безусловно, некоторое редактирование продолжалось и после возвращения. Это основа основ писаного закона евреев, фундамент всего. Затем идут книги пророков, псалмы и книги мудрости, канонизация которых, как мы видели, была завершена между 70 и 132 гг. при рабби Иоханаане бен Заккаи. К этому следует добавить различные неканонические работы, важные для изучения еврейской религии и истории: греческий перевод Библии, или Септуагинт; труды Иосифа Флавия; апокрифические и другие рукописи.

Следующий слой – это сортировка и запись Устного Закона, который накапливался веками. Этот процесс назывался «мишна», что дословно означает «повторять» или «изучать», поскольку первоначально все заучивалось и повторялось. Мишна состояла из трех составных элементов: мидраш – истолкование Пятикнижия с целью выявить положения закона; галаха (множественное число – галахот) – свод общепринятых юридических решений по конкретным вопросам; аггада, или поучения, включающие истории и притчи, используемые для того, чтобы сделать закон более доходчивым для простых людей. Постепенно, на протяжении жизни многих поколений, эти толкования, правила и иллюстрации обрели письменную форму. После восстания Бар Кохбы этот процесс обрел кульминацию в трудах рабби Иуды Га-Наши и его школы в конце II века, и материал был издан в виде книги под названием «Мишна», то есть «повторение». В книге имеется 6 разделов, каждый из которых содержит различное количество трактатов. Первый раздел, Зераим, из 11 трактатов, посвящен благословениям, предложениям и титулам. Моед, из 12 трактатов, посвящен Субботе и праздникам. В разделе Нашим (7 трактатов) речь идет о вступлении в брак и разводе. Нециким (10 трактатов) рассказывает о гражданских проступках, или торгах, судьях, наказаниях и свидетелях. Кодашим (11 трактатов) повествует о жертвах и святотатстве, частично перекрывая тематику 1 раздела. И, наконец, в разделе Тогорат рассматриваются ритуалы и вопросы нечистоты. В дополнение к Мишне имеется сборник высказываний и правил ученых раввинов таннаим; объем этого сборника, известного под названием «Тосефта», в четыре раза больше Мишны. Точное происхождение, датировка и состав Тосефты, а также ее связь с Мишной свыше тысячи лет являются предметом нескончаемых научных споров.

Конечно, сразу после завершения Мишны новые поколения богословов, которые, не забудем, занимались теорией права в свете реальных прецедентов, начали ее комментировать. К этому времени раввинское учение распространилось до Вавилонии и существовало два центра комментариев: Эрец Израэль и Вавилонские академии. Оба центра произвели на свет тома Талмуда (слово означает «учение» или «изучение»), которые были составлены поколениями ученых богословов амораим. Иерусалимский Талмуд, который правильнее называть Западным, был завершен к концу IV века, а Вавилонский – веком позже. Каждый состоит из томов комментариев к трактатам Мишны. Все это образует третий слой.

Позднее добавились новые слои: Перушим, или комментарии к обоим Талмудам, выдающимся примером которых являются комментарии Раши к Вавилонскому Талмуду, относящиеся к XI веку; и Гиддушим, или рассказы (novellal), которые сравнивают и переоценивают различные источники, рождая новые правила, или галахот, причем классические новеллы XII-XIII веков основывались на Вавилонском Талмуде. Следующий слой, Шеелот у-Тешувот (благоразумный ответ, по-латыни – responsa prudentium), состоит из письменных ответов ведущих ученых богословов на адресованные им вопросы. Самый последний слой отражает попытки упростить и систематизировать эту огромную массу материала, предпринятые такими выдающимися богословами, как Исаак Альфази, Маймонид, Иаков бен Ашер и Иосиф Каро, в период с XI по XVI столетие. В период с V по XI в., известный как эпоха гаонов, или геоним, богословы трудились над тем, чтобы выработать, опираясь на авторитет академий, коллективные установления, компиляции. Позднее, в так называемую раввинскую эпоху, установления были децентрализованы, и эволюция Закона определялась индивидуальными богословами. И, наконец, как завершение процесса, наступила эпоха агороним, или поздних богословов (XVI – конец XVIII вв.).

В течение всего этого времени еврейские общины, разбросанные по Ближнему Востоку и Средиземноморью, да и практически по большей части Центральной и Восточной Европы, разрешали большинство своих юридических проблем при помощи собственных религиозных судов, так что эта многослойная структура представляла собой не просто склад книг, в которых можно докопаться до подлинного смысла Библии, но и живое тело общинного свода законов, связанного с реальной судебной практикой и реальными людьми. Пользуясь западной терминологией, можно сказать, это был естественный закон, Библейский закон, кодекс Юстиниана, канонический закон, английское общее право, европейское гражданское право, парламентские нормы, американская конституция и кодекс Наполеона – причем все сразу. Только в XIX веке, когда многие евреи уже эмансипировались и перестали существовать в рамках судебной автономии, изучение галахи стало приобретать академический характер; однако даже тогда она продолжала определять правила бракосочетания евреев в развитых странах (а в отсталых – и многие другие стороны жизни).

Практически в мировой истории не было больше ни одной такой системы, которая пыталась бы в течение такого долгого срока соединять морально-этическое учение с практикой гражданского и уголовного права. Но у этой системы всегда было много недостатков. Именно поэтому, только порвав с ней, евреи-христиане смогли прийти к универсализму. В конце концов в Эпоху Просвещения многие образованные евреи, а также нееврейское общество стали считать ее безнадежно отсталой и даже ненавистной. Но у нее имелись и сильные стороны, позволявшие евреям формировать моральное и социальное мировоззрение, которое было цивилизованным, практичным и в итоге исключительно стойким.

Идея человеческой жизни, которая священна потому, что создана по образу Божьему, являлась центральным положением еврейской этики и, как мы видели, определяла сущность еврейского уголовного права с древнейших времен. Причем мудрецы и их последователи проработали приложения этой доктрины в мельчайших подробностях. Все исходит от Бога, и человеку предоставляется право временного пользования этими дарами, причем он должен, например, тщательно обрабатывать землю, чтобы ее можно было использовать грядущим поколениям. В число этих даров входит и собственное тело человека. Хилальстарший учил, что именно поэтому человек обязан держать свое тело в хорошей форме и здравии. Филон, подобно многим, находившимся под влиянием греческих идей, разделял душу и тело с моральных позиций и даже считал тело неким эмоциональным, иррациональным «заговорщиком» против рациональной души. Но главное течение раввинского иудаизма отвергало дихотомию души и тела, так же, как отвергало и противопоставление добра и зла, присущее гностицизму. Душа и тело, учило оно, едины и вместе ответственны за грех, а потому и вместе наказуемы. Это стало существенным различием между христианством и иудаизмом. Христианская идея насчет того, что, ослабляя плоть через умерщвление и пост, вы укрепляете дух, была абсолютно чужда евреям. В I веке н.э. у них, правда, существовали секты аскетов; однако после того, как утвердился раввинский иудаизм, евреи навсегда отвернулись от монастыря, отшельничества и аскетизма. Публичный пост может расцениваться как символ общего искупления; пост же индивидуальный греховен, а потому запрещен. Воздержание от вина, как у назареян, также греховно, ибо отвергает дары Бога, направленные на удовлетворение потребностей человека. Вегетарианство редко поощрялось. Еще одним важным отличием от христианства является отношение к целибату. Раввинистская точка зрения сводится к следующему: «Неужели тебе недостаточно запретов, налагаемых Торой, что ты еще добавляешь к ним другие, для себя?» Вообще же тело, созданное по образу Божьему, должно вести себя с умеренностью, и столь же умеренно надо к нему относиться. Таким образом, традиционно еврейская линия направлена на умеренность, а не на воздержание.

Поскольку человек принадлежит Богу, самоубийство кощунственно, а подвергать свою жизнь необязательному риску есть грех. Для людей, не находившихся более под защитой государства и постоянно подвергавшихся риску преследования, эти идеи были крайне важными и приобрели первостепенное значение через два тысячелетия, при Холокосте. Мудрецы учили, что человек не имеет права спасать свою жизнь ценой жизни другого. В то же время от него нельзя требовать принесения себя в жертву ради спасения другого. Во время гонений со стороны Адриана мудрецы из Лидды учили, что еврей для спасения своей жизни может нарушить любую заповедь, кроме трех следующих: идолопоклонничества, прелюбодеяния-инцеста и убийства. Когда речь идет о человеческой жизни, количественные факторы не имеют значения. Невинная личность не может быть принесена в жертву во имя жизни группы. Важным принципом Мишны было то, что каждый человек является символом всего человечества, и, погубив одного человека, мы губим в известном смысле сам принцип жизни; если же кто-то спасает человека, то тем самым он спасает человечество. Рабби Акива, по-видимому, считал, что убить – значит «отречься от подобных», то есть покинуть род человеческий. Филон называл убийство величайшим святотатством и серьезнейшим преступлением. «Выкуп во искупление убийства, – писал Маймонд, – всегда неприемлем, даже если убийца готов заплатить все деньги мира и даже если истец согласен, чтобы убийцу отпустили. Ибо жизнь убиенного… принадлежит только Ему, да будь Он благословен».

Поскольку Бог владеет всем и каждым, именно он является пострадавшей стороной во всех преступлениях против человека. Грех против Бога – это серьезно, но грех против человека – это еще серьезнее, так как он направлен и против Бога тоже. Бог есть «Невидимый Третий». Следовательно, если Бог является единственным свидетелем сделки, то нарушение такого договора – большее зло, чем если речь идет о нарушении письменного соглашения; открытый грабеж – меньшее зло, чем тайное воровство, так как совершающий последнее показывает, что он с большим уважением относится к земной власти людей, чем к божественному возмездию.

Поскольку все люди в равной степени созданы по образу Божьему, они в принципе обладают равными правами. И не случайно рабство исчезло у евреев во времена Второго Содружества, совпав с подъемом фарисеизма; именно фарисеи настаивали на том, что поскольку именно Бог является судьей, то перед судом все равны: царь, первосвященник, свободный человек и раб. В этом одно из их коренных отличий от саддукеев. Фарисеи отвергали точку зрения, согласно которой хозяин отвечает за действия своих рабов (так же, как и своего скота), поскольку раб, как и все люди, обладает своим разумом. Это давало ему статус в суде, а уж если он обладает юридическим статусом, то рабство становится неуместным. Фарисеи, когда они контролировали синедрион, настаивали также на том, что царь ему подсуден и должен стоять в его присутствии; это служило одним из источников острых конфликтов между синедрионом с одной стороны и хасмонеями и Иродом – с другой. На практике эти яростные властители могли внушать и внушали суду страх, что не мешало теории как бы оставаться в силе и по-настоящему восторжествовать, когда вся практика галахи была сведена в Мишну, в результате чего равенство перед законом стало для евреев безусловной аксиомой. Здесь, правда, существовало некое противоречие с еврейской идеей о том, что царь есть «помазанник Божий», исходя из которой впоследствии теоретики христианства выработали доктрину божественности царской власти. Но евреи никогда не соглашались с юридическими выводами из факта помазания. Все акты произвола со стороны Давида заклеймены в Библии; там же поступок Ахава, захватившего виноградник Навуфея, представлен как чудовищное преступление. Причина, почему монархия не соединялась с иудаизмом, сводилась к тому, что евреи желали бы иметь царя со всеми обязанностями, но… без монархических прав. В глубине души многие никогда и не верили в помазание – только в выбор, который ему предшествовал. Высказываясь в пользу выборных царей, судей и прочих представителей власти, Филон цитировал Второзаконие: «Из среды братьев твоих поставь над собою царя; не может поставить над собою царем иноземца». Иосиф Флавий поддерживал точку зрения Гедеона, что правит лишь Бог, и никто иной; однако, если уж возникает необходимость в царе, он должен принадлежать к еврейской нации и подчиняться закону.

Правда состоит в том, что реальной властью в еврейском обществе, что естественно в условиях священного закона, обладали суды. Причем именно суды, а не судьи, так как одна из важнейших аксиом состояла в том, что человек не может судить в одиночку: «Не суди один, ибо никто не может быть единственным судием, кроме Единственного». Приговор выносился большинством голосов, а для смертного приговора требовался перевес не менее чем в два голоса. Тот же принцип большинства действовал при интерпретации Торы. Одна из причин, почему иудаизм выстоял в течение стольких веков, состояла в его приверженности принципу большинства при приеме решений и суровом наказании тех, кто не желал подчиниться, отказывался выполнять законно принятые решения. В то же время те, кто не согласен с решением, но подчиняется ему, имели право на то, чтобы их точку зрения зафиксировали; этот важный принцип был установлен Мишной. В судах и ученых коллективах практиковались не выборы, а кооптация, поскольку здесь считалось необходимым образование, судить мог лишь образованный. Еврейское общество первым ввело образовательный ценз, однако на практике следовало принципу: «Мы не назначаем руководителя общине, не посоветовавшись с ней». Не только суды, но и сам Закон имели под собой демократическую основу. Орган, напоминающий возникшее позднее жюри англосаксов, использовался для того, чтобы установить, какова практика, прецедент в конкретной общине, чтобы учитывать ее при приеме судебных решений. Принцип, что Закон должен быть приемлем для общины в целом, в иудейской юриспруденции не только подразумевался, но иногда и формулировался в явном виде: «Любое решение, налагаемое судом на общину, но отвергаемое ее большинством, не имеет силы».

Человек рассматривался и как личность, наделенная правами, и как член общины с вытекающими отсюда обязанностями. Ни одна судебная система в истории не делала столь настойчивых и в целом успешных попыток примирить личное с общественным; в этом еще одна причина того, почему евреям удалось сохранить сплоченность в условиях невыносимого гнета. Общество требовало равенства всех перед законом, что является величайшей гарантией личности, но общество, особенно такое, которое существует в условиях постоянного преследования, имеет собственные приоритеты в рамках этого всеобщего равенства. Вот ряд примечательных правил, выработанных мудрецами:

– Спасение жизни мужчины важнее, чем женщины.

– Прикрытие наготы женщины важнее, чем мужчины.

– Выкуп женщины неотложнее, чем мужчины.

– Спасение мужчины от содомского насилия неотложнее, чем женщины от изнасилования.

– Священник имеет преимущество перед левитом, левит перед израильтянином, израильтянин перед незаконнорожденным, незаконнорожденный перед натином (гаваонитянином), натин перед обращенным, обращенный перед рабом… Однако, если незаконнорожденный обучен Закону, а первосвященник невежествен, то незаконнорожденный имеет преимущество перед последним.

Ученый богослов считался более ценным для общества, чем, скажем, один из невежественных ам-гаарец. Соответственно ученому разрешалось сидеть перед судом. Однако, если другой стороной в суде оказывался один из ам-гаарец, то в соответствии с принципом личного равенства он тоже мог сесть. Мудрецы первыми в истории юриспруденции объявили о праве человека на защиту достоинства, дав следующую формулировку: «Если человек ранит своего собрата, то становится виновным в причинении телесного повреждения, боли, расходов на лечение, потери времени и ущемлении чести». Правда, штраф за последний вид ущерба оценивался иерархически, с учетом социального положения в общине.

Люди были не только равны перед законом, но и физически свободны. Мудрецы и раввины особенно не любили использовать наказание в виде лишения свободы (в отличие от задержания перед судом), потому и принцип свободы перемещения как одно из основных прав человека глубоко присущ иудаизму. В этом еще одна причина того, почему еврейское общество первым в античную эпоху отвергло рабство. Но если человек был свободен физически, он вовсе не был свободен морально. Напротив, у него был целый ряд обязанностей перед общиной, и не в последнюю очередь обязанность повиновения законно установленной власти. Еврейский закон безжалостен к бунтовщику, которого может постигнуть смертельная кара. В раннеантичную эпоху в каждой еврейской общине было, по сути, конгрегационное управление; власть осуществлялась семеркой, которая устанавливала уровень платы за труд, цены, меры и веса, а также дополнительные законы и карала нарушителей закона. Обязанность платить общинные налоги была как религиозной, так и социальной. Обязанностью была и филантропия, само слово зедака означало и благотворительность и праведность. Еврейская система социальной защиты, которую можно считать прообразом всех будущих систем, не была добровольной; человек обязан был делать взносы в общественный фонд пропорционально своим доходам, в случае необходимости его к этому мог обязать суд. Маймонид даже ввел правило, согласно которому еврея, уклоняющегося от этих взносов, следовало считать бунтовщиком и соответственно наказать. Другие общинные обязанности включали уважение к праву на уединение, необходимость быть добрым соседом (т. е. поначалу отказываться от прилегающего участка земли, выставленного на продажу), а также строгие запреты на шум, дурной запах, вандализм и грязь.

Общинные обязанности следует понимать в рамках положений еврейской теологии. Мудрецы учили, что еврей должен относиться к своим социальным обязанностям не как к бремени, а как дополнительному способу продемонстрировать свою любовь к Богу и праведность. Евреев иногда обвиняли в том, что они не столь хорошо понимают свободу, как греки. В действительности же они понимали ее точнее, усвоив, что истинная свобода – это чистая совесть, а это, в свою очередь, именно та концепция, которую Св. Павел перенес из иудаизма в христианство. Евреи думали, что грех и добродетель столь же коллективны, сколь индивидуальны. Библия неоднократно показывает, как город, община или народ могли заслужить своими действиями либо поощрение, либо наказание. Тора связала всех евреев в одно тело и одну душу. Поскольку индивидуум извлекал выгоду из благосостояния своей общины, он был обязан укреплять ее. Хилаль-старший учил: «Не отделяй себя от общины и не полагайся лишь на себя до самого дня своей смерти». Даже либеральный Маймонид предупреждал, что еврей, который сторонится своей общины, сколь бы богобоязнен он ни был в других отношениях, не получит места в ином мире.

В Библии подразумевается холистический принцип, согласно которому грех одного человека, сколь бы мал он ни был, влияет на весь мир, пусть даже незаметно, и наоборот. Иудаизм никогда не позволял принципу личной вины или персонального осуждения доминировать над более упрощенным принципом коллективного приговора; в результате сосуществования этих принципов родилась сложная и стройная доктрина социальной ответственности, которая является одним из величайших достижений человечества. Безнравственный человек есть всеобщий позор, святые – наша общая гордость и радость. В одном из своих наиболее трогательных текстов Филон пишет:

«Каждый мудрый человек является выкупом за глупца, который не прожил бы и часа, если бы мудрый не хранил его своим состраданием и предусмотрительностью. Мудрые подобны врагам, что борются со слабостями больных… Так что когда я слышу о смерти мудреца, мое сердце скорбит. Не о нем, конечно, ибо он жил в радости и умер в почете. Нет, я оплакиваю тех, кто пережил его. Без сильной руки, которая их защищала, они обречены на невзгоды, которые суть их пустыня, и они вскоре это почувствуют, если только Провидение не взрастит нового защитника на смену старому».

Человек мудрый обязан отдавать свою мудрость общине, так же как богач – свое богатство. Поэтому грех не служить, когда это требуется. Молиться за других – долг каждого. «Тот, кто способен молить Бога о милости к своим братьям и не делает этого, – грешник». Каждый еврей – поручитель за любого иного еврея. Если он видит, как собрат его грешит, долг его – увещевать и по возможности остановить, иначе он сам также грешит. Община в ответе за того, кто публично совершает неправедное дело. Еврей всегда должен обращать внимание на зло и протестовать, моля Бога о возмездии, особенно если речь идет о грехах сильных мира сего.

Но именно потому, что долг протестовать против прегрешений является первейшим, особенно нетерпимы ложные и злобные обвинения. Сознательно и несправедливо погубить репутацию человека – один из тяжелейших грехов. «Охота на ведьм» – большое коллективное зло.

Тора и комментарии к ней образуют некую моральную теологию, а также практическую систему гражданского и уголовного права. Она имеет довольно специфический и законообразный характер, особенно по ряду конкретных вопросов, при этом тора всегда стремилась укреплять авторитет суда, взывая к духовным факторам и грозя санкциями. Одной строгости юстиции всегда было недостаточно. Евреи первыми ввели в обиход понятия покаяния и искупления, которые стали затем первостепенными и в христианстве. Библия неоднократно говорит о «смене сердца»: «Обратитесь ко Мне всем сердцем своим» и «Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши» (Книга Пророка Иоиля) и «Сделайте себе новое сердце» (Книга Пророка Иезекииля). Закон и суды всегда стремились достигнуть большего, чем восстановление согласия между конфликтующими сторонами. Целью же всегда служило сохранение целостности еврейской общины. Таким образом, Закон и предписания мудрецов ставили своей задачей достижение гармонии и предотвращение возможных источников трения. Важнее было укрепить мир, чем соблюсти формальную законность. В сомнительных случаях мудрецы имели обыкновение ссылаться на Книгу Притчей Соломоновых, где говорится о мудрости: «Пути ее – пути приятные, и все стези ее – стези мирные».

Другим изобретением евреев является идея мира как позитивного состояния, благородного идеала, который к тому же является необходимым условием человеческого труда. Это – один из великих мотивов Библии, особенно прекраснейшей Книги Исайи: «Существование мира опирается на три вещи – справедливость, правда и мир», а весь труд завершается словами: «Бог не даровал Израилю большего, чем мир, ибо написано, что Бог дает силу своему народу, Бог дарует своему народу мир». Мудрецы утверждали, что одной из величайших задач учености является укрепление мира при помощи Закона – мира между мужем и женой, родителями и детьми, да и в более широком масштабе общины и нации. Молитва о мире была одной из главных, благочестивые евреи повторяли ее трижды на дню. Мудрецы цитировали Исайю: «Как прекрасны на горах ноги благовестника, возвещающего мир», и объявляли, что первым действием Мессии будет провозглашение мира.

Одним из важнейших этапов истории евреев, когда иудаизм стал радикально отличаться от упрощенной прарелигии израильтян, явился переход к этому подчеркнутому стремлению к миру. После 135 г. н.э. иудаизм стал отвергать даже насилие во имя праведной цели, подобно тому, как он неявно отвергал государство, и возлагать все надежды на мир. Еврейская доблесть и героизм ушли на второй план как составляющая национального характера, а на первый план стало выдвигаться еврейское миролюбие. Для несчетных поколений евреев то, что случилось в Явне, где ученый в конце концов взял верх над воином, было гораздо важнее того, что произошло в Масаде. Потерянная крепость была практически забыта, пока зловещий огонь Холокоста двадцатого века не высветил ее как национальный миф, вытеснивший миф Явны.

Сосредоточенность на идее внешнего мира и внутренней гармонии, а также поиск путей к достижению того и другого были принципиально важны для беззащитного народа, который остался без покровительства со стороны государства, и одновременно являлись одной из очевиднейших целей комментариев Торы. И в этом отношении они были в высшей степени (чтобы не сказать, чудесно) успешными. Ни одному народу не служил так успешно его свод законов и национальная доктрина. Начиная со II века н.э. сектантство, которое было отличительной чертой Второго Содружества, практически исчезает, по крайней мере, мы его не в состоянии заметить, и все направления иудаизма подчиняются раввинистскому. Изучение Торы оставалось ареной жестоких споров, но здесь установился принцип, когда в итоге все подчиняются мнению большинства. Отсутствие государства оказалось огромным благом.

Столь же важной оказалась и другая особенность иудаизма – относительная свобода в области догматического богословия. Христианство почти с самого начала оказалось лицом к лицу с довольно тяжелыми последствиями своего происхождения, носящими догматический характер. Его характеризует вера в одного Бога, и в то же время его монотеизм расшатывается божественностью Христа. Чтобы разрешить эту проблему, формируется принцип двойственной природы Христа и принцип Троицы, когда в одном Боге как бы сливаются три личности. Эти ухищрения, в свою очередь, создают новые проблемы, и, начиная со II века, возникает бесчисленное множество ересей, которые раздирали конвульсирующее христианство на протяжении Темной Эпохи. Новый Завет с загадочными заявлениями Христа и неясными проповедями Павла, особенно в Послании к Римлянам, стал просто минным полем. Установление церкви Петра с ее аксиомой центральной власти привело к бесконечным противоречиям и в конце концов к окончательному разрыву между Римом и Византией в XI веке. Точный смысл евхаристии явился поводом для дальнейшего раскола римской ветви в XVI столетии. Продуцирование догматической теологии, смысл которой в том, чему церковь должна учить относительно Бога, таинств и себя самой, стало основным занятием профессиональной христианской интеллигенции и остается таковым до настоящего времени, так что в конце XX века между англиканскими епископами продолжаются споры касательно Непорочного Зачатия.

Евреи избежали сией Голгофы. Их взгляд на Бога весьма прост и ясен. Некоторые еврейские ученые богословы пытаются доказать, что в действительности в иудаизме наличествует много догм. Это верно в том смысле, что там имеется много негативных догм-запретов, но в основном против идолопоклонничества. Но евреи, как правило, избегали позитивных догм, рождающихся в результате тщетных потуг теологов и являющихся источником многочисленных проблем. Они никогда не принимали, например, идеи Первородного Греха. Из всех народов древности евреев, пожалуй, меньше всех интересовала проблема смерти, что позволило им избежать целого ряда проблем. На самом деле, вера в Воскресение и вечную жизнь была основной отличительной особенностью фарисейства и фундаментом раввинистского иудаизма. В сущности, первое догматическое утверждение иудаизма содержится в Мишне и формулируется следующим образом: «Грядущий мир принадлежит всем сынам Израиля, кроме того, который говорит, что Воскресение не проистекает из Закона». Однако у евреев был и способ сосредотачиваться на жизни и прятать смерть (и связанные с ней догмы) в тайники сознания. Предопределение, одинарное и двойное, чистилище, индульгенции, молитвы за мертвых и заступничество святых – все эти досадные источники разногласий между христианами, они не волновали особенно евреев.

Разумеется, очень важно, что в то время, как христиане начали формулировать символы веры на довольно раннем этапе развития церкви, первые десять символов веры евреев были сформулированы Саадией Гаоном (882—942) лишь тогда, когда иудейская религия насчитывала уже свыше 2500 лет. И уже много позже появились 13 статей Маймонида, давшие полноценное определение сущности веры, причем нет никакого свидетельства того, что оно обсуждалось и утверждалось какимлибо властным органом. Эти тринадцать основополагающих формулировок, данных Маймонидом в его комментариях к 10 главе Мишны и к трактату «Синедрион», включают следующие догматы веры: существование идеального Существа, сотворившего все; единство Бога; Его бестелесность; Его первичность по отношению ко всему; поклонение Ему без посредников; вера в пророчества; уникальность Моисея; божественная данность всей Торы в целом; неизменность Торы; Бог – всеведущ; Он наказывает и вознаграждает в будущей жизни; приход Мессии; воскресение. Это кредо, впоследствии названное «Ани маамин» («Я верую»), напечатано в иудаистском молитвеннике и, вообще говоря, явилось источником ряда противоречий. Однако еврейские богословы не слишком увлекались формулировками догматов. Иудаизм концентрируется не столько на доктрине (которая принимается как данность), сколько на поведении: моральные нормы значат больше, чем символы вероучения.

В конце концов последним достижением мудрецов следует считать превращение Торы в универсальное, вечное, полное и последовательное руководство по всем аспектам человеческого поведения. Вслед за монотеизмом Тора превратилась в сущность еврейской веры. Уже в I веке Иосиф Флавий мог написать (со вполне допустимой степенью преувеличения), что в то время, как другие нации могли ничего не знать о своих законах, пока не окажутся в состоянии конфликта с ними, «стоит спросить любого из нашего народа касательно наших законов, как он повторит их с такой же готовностью, как свое имя. Результатом того, что мы тщательно изучаем свои законы с самого начала своего разумного существования, является то, что они буквально высечены в наших душах. Поэтому нарушаются они крайне редко, и никто не может избежать наказания, ссылаясь на их незнание». Эта ситуация еще усугубилась в эпоху академий и мудрецов, так что знание Бога через закон стало сущностью иудаизма. Таким образом, иудаизм стал обращенным внутрь, но приобрел способность выстоять во враждебном мире.

Степень этой враждебности зависела от места и времени, но в целом имела тенденцию к росту. Наиболее удачливые евреи в Темную Эпоху жили в Вавилонии при правителях-экзилархах. Эти князья, более могущественные и светские, чем палестинские наши, считали себя прямыми потомками царя Давида и жили в своих дворцах достаточно церемонно. Во времена парфян экзиларх был фактически старшим государственным чиновником. Рабби стояли в его присутствии и как особую милость получали право обедать за его столом и проповедовать в его дворе. С приходом династии Сасанидов в начале III века и восстановлением зороастризма как национальной религии религиозное давление на еврейские общины стало возрастать. Власть экзиларха ослабела, и при этом выросло влияние ученых богословов. В этот период (III в. до н.э.) в академиях Суры их число достигало 1200 и возрастало в те месяцы, когда сельскохозяйственные работы требовали меньше людей. Избежав ужасных последствий еврейских восстаний против Рима, вавилонские общины достигли более высокого уровня развития богословия. Во всяком случае, сами вавилонские евреи всегда считали себя хранителями строгих еврейских традиций и чистоты крови. Вавилонский Талмуд утверждал: «Все страны – тесто по сравнению с закваской земли Израиля, Израиль же – тесто по сравнению с Вавилоном». Вавилон, правда, зависел от Запада с точки зрения календаря, и существовала специальная цепочка, по которой из Иерусалима академиям передавались соответствующие команды. Но, скажем, Вавилонский Талмуд подробнее своего иерусалимского собрата (хотя тот и другой сохранились не полностью) и всегда считался более авторитетным. Он был главным руководством для евреев в средние века повсюду, кроме Палестины.

Однако и Вавилон не был безопасен для евреев. Известно много ссылок на преследования и страдания при Сасанидах, хотя документальные свидетельства редки и ненадежны. В 455 г. Таздигар III упразднил своим указом Шабат; тогда (согласно письму рабби Шериры Гаона) «раввины объявили пост, а благословенный Господь наслал на него ночью крокодила, который и проглотил его, спящего на ложе, после чего указ утратил силу». Впрочем, Шерира, глава академии в Пумбедите, расцвет которой приходится примерно на 906—1006 гг., описывал указанные события через 450 лет после них. Еврейское предание называет сына и наследника Таздигара Фирузом Злобным и обвиняет его в жестоком убийстве экзиларха. После смерти Фируза наступил период анархии, во время которой еврейскому экзиларху Мару Зутре II (ок. 496—520 гг.) во главе 400 воинов удалось организовать независимое государство со столицей в Магозе; однако через 7 лет его аморальность привела к победе персов, и экзиларх был обезглавлен и распят. Другой всплеск преследований приходился на 579—580 гг. Но некоторые персидские монархи были благосклонны к евреям, так что когда персы вторглись в Палестину и заняли Иерусалим в 624 г., местные евреи встретили их тепло.

Этот факт не удивителен, поскольку в Палестине и западной диаспоре положение евреев было намного тяжелее. В 313 г. император Константин принял христианство и покончил с государственным преследованием. Затем последовал краткий период всеобщей терпимости. Однако начиная с 40-х годов IV века христианство стало приобретать черты государственной церкви. К этому времени относятся первые эдикты против языческих культов. В 60-е годы при императоре Юлиане имела место кратковременная реакция со стороны язычников, за которой последовала жестокая и систематическая кампания по полному искоренению язычества. Христианство превратилось в массовую религию. В Восточном Средиземноморье оно зачастую становилось религией толпы. Популярные религиозные вожди устраивали массовые факельные митинги, на которых скандировали злобные лозунги типа: «На виселицу вместе с Искариотом!», «Ибас извратил подлинную доктрину Кирилла!», «Долой юдофилов!» Сначала эти сборища устраивали, чтобы напугать членов церковных советов. Но их очень легко было направить на то, чтобы разбивать идолов и жечь языческие храмы. Нужно было только время, чтобы натравить их и на евреев. В конце IV века христианство стало нормой в Римской империи, а язычество стало исчезать. При этом подозрение пало на евреев – большое, хорошо организованное, сравнительно обеспеченное меньшинство, образованное и весьма религиозное, отвергающее христианство не по незнанию, но из упрямства. И они стали для христианства «проблемой, которую надо решить». Они были непопулярны у толпы, которая верила, будто евреи помогали властям, когда императоры преследовали христиан. Они приветствовали с облегчением возрождение язычества при Юлиане, который известен в еврейских преданиях не как Юлиан-отступник, а как Юлиан-грек. В 80-е годы при императоре Феодосии I официальной политикой империи стало религиозное единообразие, и множество всякого рода правил и ограничений посыпалось на головы еретиков, язычников и вообще неконформистов. В это же время стали обычными налеты христианской толпы на синагоги. Это противоречило официальной политике империи, поскольку евреи являлись ценным и уважаемым элементом общества, оказывавшим законным властям неизменную поддержку. В 388 г. толпа христиан, подстрекаемая местным епископом, сожгла синагогу в Каллиникуме на Евфрате. Феодосий I решил сделать этот случай показательным и приказал восстановить ее за счет христиан. Он встретил энергичное противодействие наиболее влиятельного христианского прелата епископа миланского Амброзия. Тот предупредил Феодосия в своем письме, что монарший приказ наносит большой ущерб престижу церкви. «Что важнее, – спрашивал он, – демонстративное поддержание дисциплины или дело веры? Соблюдение гражданского закона вторично по отношению к интересам религии». Этот аргумент прозвучал в проповеди, с которой он выступил перед императором, и тот постыдно отменил собственный приказ.

В конце IV и V веках у евреев, живших в христианских государствах, отобрали большинство их общественных прав и все привилегии. Их изгнали с государственной службы и из армии. Обращение и смешанные браки с христианами были запрещены под угрозой смерти. Надо сказать, что искоренение иудаизма силой никогда не было целью христианских высших органов и лидеров. Св. Августин (354—430), наиболее влиятельный из латинских теологов, настаивал, что само существование евреев является частью замысла Божьего, ибо они были свидетелями истинности христианства, а само их падение и унижение символизируют победу церкви над синагогой. Посему политика церкви должна была бы состоять в том, чтобы позволить мелким еврейским общинам выживать в условиях деградации и бессилия. Однако греческая церковь, которая унаследовала многое от языческого антисемитизма эллинов, была эмоционально более враждебна. В начале V века видный греческий богослов Иоанн Хризостом (354—407) выступил с восемью «Проповедями против евреев» в Антиохии, и они стали образчиком для последующих антиеврейских выступлений, причем в них максимально использовался материал из Евангелий от Матфея и Иоанна (в том числе и превратно истолкованный). Таким вот образом специфически христианский антисемитизм, представлявший евреев убийцами Христа, был подмешан к бурлящей массе языческой клеветы и слухов, после чего еврейские общины во всех христианских городах оказались в опасности.

В Палестине начиная с первых десятилетий IV века произошла христианизация Иерусалима и других городов, связанных с Иисусом, и в них создавались церкви и монастыри. Ряду мелких еврейских общин удалось уцелеть, особенно в Галилее, где Западный Талмуд был завершен в эпоху Св. Иеронима (342—420), который сформировал свой собственный монашеский кружок в Иерусалиме и выступал за нищету и бедность евреев. Вскоре после его смерти банда сирийских монахов с фанатиком Барсаумой во главе учинила ряд еврейских погромов в Палестине, сжигая синагоги и целые деревни. В Темную Эпоху Палестина стала погружаться в нищету и терять население в результате религиозных конфликтов. Пелагианство, арианство, а позднее монофизитское направление разделили само христианство. Каждое направление, приходя к власти, жестоко преследовало другие. В IV веке самаряне испытали возрождение, в это время было построено не менее восьми новых синагог. Но этот рост привлек враждебное внимание византийских властей. В 438 г. император Феодосий II применил к ним антиеврейские законы. Спустя 45 лет они подняли восстание, стали истреблять христианские общины и жечь церкви. Византийская армия подавила их восстание; в качестве наказания они утратили свое древнее святилище на горе Геризим, где была возведена базилика Пресвятой Девы. При императоре Юстиниане (524—565), правителе еще более ортодоксальном, который позволял только крещеным стать гражданами и преследовал даже христиан, если они не подчинялись решениям Совета Халцедона, самаряне поднялись вновь. Отмщение было столь кровавым, что их практически уничтожили и как народ и как религию. Находившиеся в это время в довольно плачевном положении евреи не оказали самарянам никакой поддержки. В первой половине VII века императоры Фока и Гераклий, уступая давлению фанатичных монахов, убеждавших, что империя погибнет от руки обрезанных, попытались окрестить евреев насильно.

Византийская империя, расшатанная религиозными дрязгами, просто напрашивалась на вторжение. Первый раз оно произошло в 611 г., когда персы вторглись в Палестину и через три года взяли Иерусалим после двадцатидневной осады. Евреев обвинили в помощи персам. Однако, если, как утверждали христиане, персы в награду обещали вернуть Иерусалим евреям, то придется признать, что свое слово они не сдержали. Во всяком случае, когда Гераклий вернул город в 629 г., последовало массовое истребление евреев. Но это уже был последний акт греческого владычества в Палестине. В этом же году Мухаммед завершил завоевание Мекки. Византийцы потерпели решительное поражение в битве под Ярмуком (636 г.), и в течение четырех лет мусульмане заняли всю Палестину, а также и большую часть Сирии. Халцедоняне и монофизиты, несторианцы и копты, селевкианцы и армяне, латиняне и греки, самаряне и евреи – все были затоплены исламским потоком.

Подобно христианству, ислам первоначально возник в виде еретического движения в рамках иудаизма, которое отклонилось от него настолько, что стало самостоятельной религией, после чего начало быстро и динамично развиваться. Еврейское присутствие в Аравии имеет весьма древнюю историю. На юге, там, где теперь находится Йемен, еврейские торговые интересы восходят к I в. до н.э.; на севере же, в Хиджазе, они намного старше. В одной арабской легенде говорится, что евреи поселились в Медине при царе Давиде, в другой – что при Моисее. Вавилонские надписи, обнаруженные в 1956 г., позволяют предположить, что еврейские религиозные общины возникли в Хиджазе в VI веке до н.э., а может быть, даже раньше. Однако первые, понастоящему строгие свидетельства, в виде еврейских имен на могильных камнях и граффити не старше I в. до н.э. Во всяком случае, можно быть уверенным, что в начале нашей эры иудаизм распространился в Северной Аравии, а некоторые племена стали полностью еврейскими. Имеется свидетельство того, что еврейские поэты процветали в районе Медины в IV в. н.э.; вполне возможно, что здесь в это время даже существовало государство, управляемое евреями. Согласно арабским источникам, около 20 племен в Медине и вблизи нее были еврейскими.

Эти племена, селившиеся в оазисах, жили как торговлей, так и скотоводством. Ислам же с самого начала был религией скорее полугородских торговцев, чем жителей пустыни. Пустынный фактор на самом деле играл немаловажную роль, поскольку евреи, жившие на краю пустыни либо бежавшие туда от соблазнов городской жизни, как назареяне, всегда придерживались более строгой формы иудаизма и, в частности, были бескомпромиссны в своем монотеизме. Именно это привлекало Мухаммеда. Влияние христианства, которое в его глазах было недостаточно монотеистично, было здесь весьма слабым, по крайней мере, на этой ранней стадии. Что, по-видимому, он желал бы сделать, так это разрушить языческий политеизм культуры оазисов, предложив арабам еврейский монотеизм на языке, который был бы им понятен, и пользуясь терминологией, близкой их образу жизни. Он принял еврейского Бога и их пророков, идею письменно зафиксированного Закона (Коран в этом смысле заменяет у арабов Библию) и, кроме того, Устного Закона религиозных судов. Подобно евреям, мусульмане не хотели поначалу записывать Устный Закон, и, подобно евреям, они позднее сделали это. Подобно евреям, они развили практику, когда соблюдение буквы закона передается рабби (или муфтиям), которые добиваются согласия (responsum), причем самые ранние согласия (responsa) сознательно базируются на иудейской формуле. Подобно евреям, мусульмане приняли строгие и довольно сложные правила соблюдения диеты, ритуальной чистоты и гигиены.

Работа Мухаммеда по созданию отдельной религии началась тогда, когда он осознал, что евреи Медины не подготовлены к тому, чтобы принять его произвольно придуманный арабский вариант иудаизма. Если бы Мухаммед был достаточно искусен и терпелив, чтобы разработать арабскую чалаху, результат мог бы быть иным. Впрочем, это маловероятно. Одной из сильнейших сторон иудаизма является готовность еврейских общин существовать в отдаленных районах, не приспосабливаясь. По всем вопросам Мухаммед получил отпор, в результате чего он продолжал двигаться в направлении исламского монотеизма. Он изменил природу Субботы и заменил ее Пятницей. Он изменил ориентацию молящихся с тем, чтобы они были обращены лицом не к Иерусалиму, а к Мекке. Он сменил дату главного праздничного пиршества. Что важнее всего, он объявил, что большинство еврейских правил питания являются просто наказанием за их прошлые прегрешения, а потому ликвидировал их, хотя сохранил запрет на свинину, кровь и туши, а также часть правил забоя скота. Все эти изменения сделали абсолютно невозможным слияние еврейских и исламских общин, сколь сходны ни были бы основания их этики и догматов; в дополнение к этому, у ислама вскоре началось динамичное развитие собственной системы догматов, после чего богословские дискуссии, ведущие к воинственному сектантству, стали играть в исламе столь же заметную роль (чтобы не сказать – центральную), сколь в христианстве.

И, наконец, ислам быстро создал теорию и практику насильственного обращения, подобную той, которой евреи придерживались при Иисусе Навине, Давиде и хасмонеях, но затем безоговорочно и последовательно отверг раввинистский иудаизм. Он распространился с удивительной быстротой, охватив Ближний Восток, все Южное Средиземноморье, Испанию и бескрайние просторы Азии. К началу VIII века еврейские общины, которые сохраняли ненадежную опору в греческом и латинском мире, оказались плотно блокированы исламской теократией, которую они в известном смысле породили и отвергли, но от которой теперь зависело само их существование. Однако к этому времени они выработали свою собственную систему жизнеобеспечения – Талмуд и свою уникальную форму самоуправления – кафедократию.