ЕВРЕИ В РУССКОЙ АРМИИ

Переход к этой теме выглядит достаточно логичным. Высшая аристократия, семейство Романовых были тесно связаны с армией. Более того, великий князь Константин Романов, о котором шла речь выше, был лично знаком со многими генералами еврейского происхождения, правда, крещеными. Были и такие. Например, боевой генерал Сергей Константинович Гершельман (1853-1910), герой русско-турецкой войны, командовавший дивизией под Мукденом и прикрывавший "с выдающимся успехом" отступление русской армии был, хорошо знаком с К.Р. В 1906 г. назначен московским генерал-губернатором. На него покушались эсеры, и лишь случайно он уцелел. Кстати, и его отец был генералом.

Другим знакомцем К.Р. был генерал Н.О. Адельсон, исполнявший с 1882 по 1901 г. должность коменданта Петербурга. Его отец – еврей, русский консул в Кенигсберге, связанный родственными отношениями с семействами Розовских и Слиозбергов, жившими в местечке Налибоки, принадлежавшем князьям Витгенштейнам82.

Ружейным приемам обучал императора Николая II генерал-адъютант П.П. Гессе, дворцовый комендант; его родной брат, тоже генерал, Н.П. Гессе был волынским, а потом – в 70-х годах – киевским генерал-губернатором. "Сами Гессе еврейского происхождения, в них есть значительная доля еврейской крови. В наружности генерала Гессе это не было заметно, но в наружности его брата, который был в Киеве губернатором… еврейский тип резко проглядывал, что не мешало как киевскому губернатору Гессе, так и генералу Гессе быть людьми весьма порядочными"83.

Одним из наиболее выдающихся генералов царской армии был генерал-адъютант Николай Иудович Иванов (1851-1919), в годы первой мировой войны главнокомандующий Юго-Западным фронтом, родом из семьи кантониста84. Генерал был сыном ссыльнокаторжного и по рождению имел другую фамилию85.

Положение офицеров "из евреев" в армии резко ухудшалось, даже тех, которые занимали высокие посты. "Инспектор классов Киевского военного училища генерал-майор генерального штаба Ц-ский, герой русско-турецкой войны, георгиевский кавалер, должен был знать, что ни его сыну, ни его внуку нельзя поступать в военные училища…" Свою статью А. Вольский заканчивает печальными словами в адрес творца "Царя Иудейского": «Цветочки, любовно и настойчиво взращенные "лучшим из Романовых", дали достойные плоды»86.

Не мог не знать великий князь, что министром иностранных дел России долгие годы был Николай Карлович Гире (1820-1895), официально состоявший в должности министра с 1882 г. Фактически же из-за болезни канцлера Горчакова он с 1876 по 1878 г. управлял министерством. Честный и добросовестный работник, опытный и осторожный. "Государь император ему доверял и его любил… Он как раз подходил, чтобы быть министром иностранных дел при таком императоре, как покойный Александр III"87. Но, как видно, он устраивал и отца – императора Александра Николаевича, несмотря на свое еврейское происхождение. Впрочем, это, видимо, было исключением. В одной из записок от 21 февраля 1888 г. статс-секретаря А.А.

Половцова к К.П. Победоносцеву читаем следующее: "Гире от меня, как черт от ладану, потому что я не скрываю свое мнение, что для России постыдно иметь министром такого бездарного и трусливого жидка"88. Записка эта воистину "загадка природы" – сам А.А. Половцов был женат на дочери барона Штиглица (еврейского происхождения) и унаследовал все состояние своего тестя, которое растратил, в частности, и на издание Русского биографического словаря…

Если мы заговорили о ведомстве дипломатическом, то, вероятно, существует некая "закономерность" в том, что в истории России ее возглавляли "жидовствующие". Вот почти непрекращающаяся линия от Ивана III: дьяк Федор Курицын, Алмаз Иванов, Петр Шафиров, Карл Нессельроде Николай Гире, Сергей Витте, Лев Троцкий, Максим Литвинов Кстати, Александра III устраивал и его лейб-медик Григорий Антонович Захарьин (1829-1897), также еврейского происхождения: мать его – урожденная Гейман. У его сына Николая II лейб-медиком состоял Г.И. Гирш, тоже еврейского происхождения.

Мы несколько уклоняемся от темы, но евреи в русской армии – это сложнейшая проблема, ибо инициатива К. Р. имела продолжение во время первой мировой войны.

Начальник генерального штаба Н.Н. Янушкевич при главнокомандующем великим князем Николае Николаевиче разработал явно несправедливый проект для пополнения огромных потерь офицерского состава – православные воспитанники высших учебных заведений посылались в военные училища, а евреи – рядовыми в окопы. Известный адвокат О. Грузенберг встретился с вновь назначенным военным министром А.А.

Поливановым, который признал недопустимость оскорбительного неравенства "при несении повинности кровью", и категорически заявил: "Военное Министерство не предложит и не одобрит подобного законопроекта: или новые категории студентов-евреев пройдут, наравне с товарищами своими – христианами, через офицерские курсы, или вовсе не будут призваны. Разве что закон этот издаст Ставка помимо меня"89.

Представляет интерес точка зрения на данную проблему генерал-адъютанта А.А.

Брусилова как участника первой мировой войны и главнокомандующего, некоторым образом сходная с позицией бывшего министра просвещения и генерала Поливанова. (Кажется, неслучайно, что и Поливанов, и Брусилов пошли на службу Советской России.) Брусилов откровенно пишет о еврейском вопросе, в общем считая, что евреи – посредственные солдаты. (Из времен первой мировой войны: «Я нежно люблю анекдот про еврея, который, попав на позиции, спросил первым словом: "А где здесь плен?"»)90.

Брусилов не проходит мимо проявлений государственного антисемитизма и приводит два вопиющих примера, как два храбрейших воина не могли получить заслуженные ими отличия из-за своего происхождения. Первым был некрещеный еврей, лучший разведчик дивизии, которому не присваивали звание младшего офицера, так как евреям занимать офицерские должности было запрещено. Брусилов расцеловал его перед строем, выдал ему георгиевский крест 1-й степени (он был полный георгиевский кавалер, т. е. всех 4-х степеней) и в нарушение закона присвоил ему звание подпрапорщика. Второй пример, еще более разительный. Прапорщик православного вероисповедания, храбрец, должен был получить орден; св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Тут-то и выяснилось, что он "коренной" еврей, и вместо награды его ждет разжалование.

Естественно, Брусилов встал на защиту справедливости и заявил командиру корпуса, что в случае огласки дела вину берет на себя. Концовка новеллы о еврейском вопросе Брусиловым дана следующая: "Из этих двух примеров видно, что евреям в сущности не из-за чего было распинаться за родину, которая для них была мачехой.

А потому на них, как на солдат, я не был в претензии за то, что большинство из них в наших рядах были плохими воинами. Мне всегда казалось, что в боевом отношении требуется строгая справедливость, а тут они играли роль париев…"91.

Естественно, что эта филиппика, как и некоторые другие, в советское издание по понятным причинам не попала.

В недавно вышедшей статье майора И.В. Образцова приводится также небольшой и неполный список евреев-генералов (выкрестов) в период до и во время первой мировой войны: М.В. Грулев (о нем подробнее см. в моей книге "История одного мифа"); генерал-майор Сергей Владимирович Цейль (1868-1915), окончил Академию Генерального штаба, командовал пехотной дивизией; Александр Александрович Адрианов (1861-?), окончил Александровскую военно-юридическую Академию, в 1908-1912 гг. был московским градоначальником. Несколько наивно, по-антисемитски, автор статьи трактует религиозный вопрос: "Если бы евреи не придерживались Талмуда в дополнение к своей вере, то они могли поступить в офицеры. Талмуд же исключал эту возможность. В Своде военных постановлений (кодекс законов о войске) предписания о порядке принесения присяги новобранцами были дополнены приложением, гласившим, что за еврейским раввином, читающим солдатам-евреям текст присяги, надо внимательно наблюдать, чтобы он не кашлянул или не сплюнул, потому что, согласно Талмуду, такое действие аннулирует присягу. Раз мораль еврея-талмудиста руководствовалась такими и им подобными трюками, то невозможно было ему доверить выполнение обязанностей офицера, требующих весьма высоких моральных качеств"92.

В качестве примера офицера, сделавшего карьеру, приводится иудаист-караим Александр Павлович Хануков (1867-?), окончивший Академию Генерального штаба и в 1916 г. бывший начальником 41-го армейского корпуса. Интересно, в армиях других стран, где была всеобщая воинская повинность, велось ли наблюдение за раввинами, чтобы они не сумели аннулировать присягу? Например, во время присяги военного министра Италии некрещеного еврея, генерала Джузеппе Оттоленги (1838-1904)?

На самом деле число крещеных евреев-генералов в русской армии было намного больше, чем приводилось в справочнике. Антон Иванович Деникин писал: "Совершенно закрыт был доступ к офицерскому званию лицам иудейского вероисповедания. Но в офицерском корпусе состояли офицеры и генералы, принявшие христианство до службы и прошедшие затем военные школы. Из моего и двух смежных выпусков Академии Генерального штаба я знал лично семь офицеров еврейского происхождения, из которых шесть ко времени войны достигли генеральского чина. Проходили они службу нормально, не подвергаясь никаким стеснениям служебным или неприятностям общественного характера"93. Последнее утверждение несколько неверно, судя по воспоминаниям генерала Грулева, вынужденного из-за антисемитизма великого князя Николая Николаевича выйти в отставку. Воспоминания Деникина написаны уже после гражданской войны, и генерал, видимо, забыл (я не говорю уже о погромах белой армии, которые он, по его утверждению, не мог остановить) о положении евреев-офицеров (были и такие и не один десяток) в его армии, когда их же товарищи стреляли им в спину. Этого факта он не мог отрицать94. Но есть еще один аспект в мемуарах Антона Ивановича, когда он говорит о массовых самоувечьях евреев, не желающих проходить службу. Картина, нарисованная генералом, страшная: «По должности командира полка в течение четырех лет мне приходилось много раз бывать членом Волынского губернского присутствия по переосвидетельствованию призываемых на военную службу. Перед моими глазами проходили сотни изуродованных человеческих тел, главным образом, евреев. Это были люди темные, наивные, слишком примитивно симулирующие свою немочь, спасавшую от воинской повинности. Было их жалко, и досадно. Так калечили себя люди по всей черте еврейской оседлости. Ряд судебных дел в разных городах нарисовал мрачную картину самоувечья и обнаружил существование широко распространенного института подпольных "докторов", которые практиковали на своих пациентах: отрезывание пальцев на ногах, прокалывание барабанной перепонки, острое воспаление века, грыжи, вырывание всех зубов, даже вывихи бедренных костей…»95. К сожалению, нет смысла оспаривать эти факты.

Лучше проанализировать причины, приводившие к этому печальному явлению: сама служба казалась несчастным новобранцам намного хуже любого увечья, хотя генерал отрицает тяготы казарменной службы. Но это не так – сословная ограниченность не позволяла видеть всего того, что творилось за стенами казарм. Деникин оговаривается, что речь идет не только о евреях, хотя их большинство. И казарменная служба не могла так пугать людей. И следующая песенка, распеваемая русскими людьми, свидетельствует о положении как православных, так и иудеев:

Деревенски мужики
Право слово, дураки:
Пальцы режут, зубы рвут
В службу царскую нейдут96.

Из воспоминаний Деникина мы знаем, что его 5-й дивизией командовал "человек не узкий и не формалист" генерал Перекрестов. Антон Иванович не случайно упомянул его сразу после "еврейских рассказов" – по фамилии ясно, что предок генерала был еврей-выкрест97.

Возвращаясь к великому князю Константину Константиновичу для прояснения к его позиции по еврейскому вопросу мы должны сослаться вновь на воспоминания Александра Михайловича, рассказывавшего о религиозном воспитании, полученном в царской семье. Но не только. Царственный отпрыск находился в переписке с рядом крупных писателей. Не исключено, что нравственное воспитание великого князя находилось и под влиянием переписки с писателями, для которых бытовой антисемитизм был нормой, возможно, даже не вполне осознаваемой ими самими. И.А.

Гончаров, создавший бессмертный образ Обломова (на мой взгляд, визитная карточка России), познакомился с царственным поэтом в преклонном возрасте, ему было за семьдесят. По просьбе К.Р. он дал отзыв на его стихи. Рассматривая поэзию более широко, Гончаров считает "искренность" важнейшим фактором стихотворчества. Он не отрицает техники, более того, уверен, что следует пройти школу ученичества и, с этой точки зрения, переводы, которые выполнил К.Р., необходимы, чтобы "усвоить приемы и технику великих образцов, прежде нежели он начнет создавать сам…

Пишущих стихи – масса. Большая часть пишут подражательно с чужого голоса… Они не из себя добывают содержание для своей эоловой арфы, а с ветра, лишь бы вышли стихи…" Далее идет грозная филиппика против группы поэтов, объединенных по известному принципу: "Есть еще у нас (да и везде – кажется – во всех литературах) целая фаланга стихотворцев, борзых, юрких, самоуверенных, иногда прекрасно владеющих выработанным, красивым стихом и пишущих обо всем, о чем угодно, что потребуется, что им закажут. Это – разные Вейнберги, Фруги, Надсоны, Минские, Мережковские и прочие…" (фамилии выделены самим Гончаровым. – С. Д.).

Представляю себе, как был удивлен Дмитрий Сергеевич Мережковский, дворянин, отец которого занимал видный пост в дворцовом ведомстве, внук героя войны 1812 г, имеющий пращура из малороссийской старшины – Федора Мережки обнаружив себя в списке поэтов, подобранных по звуковому – "неблагозвучному" принципу. "Звук имеет большое значение для национального чувства. Москва недаром старалась подвести народ к одному фонетическому знаменателю"98. Кажется, здесь кроется русский вариант происхождения устойчивого сочетания – "малый народ". Но Иван Александрович продолжает: "Оттого эти поэты пишут стихи обо всем, но пишут равнодушно, хотя часто и с блеском, следовательно неискренно. Вон один из них написал даже какую-то поэму о Христе, о Голгофе, о страданиях спасителя. Вышло мрачно, картинно, эффектно, но бездушно, не искренно. Как бы они блестяще ни писали, никогда не удастся им даже подойти близко и подделаться к таким искренним, задушевным поэтам, как, например, Полонский, Майков, Фет, или из новых русских поэтов – граф Кутузов"99. Что для Гончарова "неблагозвучные" поэты были неискренни – это понятно. Но младший современник Ивана Александровича почти дословно процитировал вышеозначенных и откровенно обозначил их национальную принадлежность. Удивительно, что совпадение стопроцентное, включая "невинного" Мережковского:

В те дни, когда поэтов триста
В отчизне народились вдруг;
Когда в журналах голосисто
Стонали Надсон, Минский, Фруг… …
Когда в стихах жаргон жидовский
Стал заглушать родной язык, –
В те дни и ты возник,
Питомец Феба, Мережковский,
И принялся ссыпать стихи

В лабаз лирической трухи. (В.П. Буренин) Прошли годы и десятилетия. В серии "ЖЗЛ" вышла книга Ю. Лощица о Гончарове, где, само собой разумеется, процитированы приведенные выше строки из письма писателя к великому князю. Книга заканчивается следующей цитатой из письма Гончарова: "Только пережитые самим писателем горькие опыты помогают глубоко видеть, наблюдать и писать чужую жизнь в ее психических и драматических процессах. Вас от горьких, потрясающих опытов охраняют пока юные годы, а всего более высокое, огражденное, обеспеченное и исключительное положение. Может быть – они и настанут когда-нибудь, а лучше бы не наставали никогда". И далее: «К.Р.. умер в 1915 году. Его тихой интимной лирики так и не коснулось никогда дыхание великих бурь и "горьких, потрясающих опытов"»100.

Увы, это неправда – преждевременная смерть К.Р. как раз и была вызвана "горьким, потрясающим опытом" – шла мировая война, и у великого князя на фронте было 5 сыновей и зять. Сын Олег Константинович и зять, князь Константин Александрович Багратион-Мухранский, погибли. Последняя утрата "доконала" К.Р. Багратион погиб 19 мая под Львовом, через две недели не стало творца "Царя Иудейского". "Живя в кровавой и воспаленной атмосфере совершающейся великой бойни культурных народов, люди страдают не только тем, что творится, но и тем, что им приходит на ум"101. 2 июня 1915 г. К.Р. скончался в Павловском дворце.

Если мы говорим о царской семье, о ее отношении к своим подданным иудейского вероисповедания, то следует вспомнить и главнокомандующего русскими войсками великого князя Николая Николаевича, запятнавшего свое имя неслыханными преступлениями против евреев в прифронтовой полосе. Тотальное выселение, погромы, зверские насилия над мирным населением, обвинения в шпионаже и немедленный расстрел ни в чем не повинных людей – все это стало нормой. Существует обширная литература на данную тему и издание литературного сборника "Щит", предпринятое Леонидом Андреевым, Максимом Горьким и Федором Сологубом, спасает честь русской интеллигенции.

Коснемся малоизвестного факта: обвинение военного министра России генерал-адъютанта В.А. Сухомлинова и жандармского полковника С.Н. Мясоедова в немецком шпионаже. К этому делу приложил руку великий князь Николай Николаевич, желавший вину за разгром русских армий свалить на военного министра. Кроме того, к этому примешался антисемитизм, ибо по стечению обстоятельств жены Сухомлинова и Мясоедова были крещеными еврейками. В стране, терпевшей поражение за поражением, обуреваемой жаждой найти виновного, правительство и оппозиция (жандарм Мясоедов!) нашли общий язык – полковник был повешен, а военного министра спасла революция.

Интересная деталь – командующий Юго-Западным фронтом генерал-адъютант Николай Иудович Иванов отказался утвердить приговор. На исполнении настоял великий князь: невинный человек был казнен102.

Уместно рассказать здесь и о начальнике штаба Северного фронта генерал-майоре Михаиле Дмитриевиче Бонч-Бруевиче (1870-1956), который, по сути дела, и инспирировал обвинение Мясоедова. Он был жестоким, грубым человеком и кроме того – ненавистником евреев. Хотя в своих воспоминаниях он рассказывает, как остановил расправу над несчастными беженцами, обвиненными казаками в шпионаже: «Когда я подъехал к особнячку, около него, окруженные подвыпившими казаками, толпились испуганные евреи, вероятно хасиды, судя по бородатым лицам, люстриновым долгополым сюртукам и необычной формы "гамашам" поверх белых нитяных чулок. Было их человек двадцать.

– Кто это? – спросил я, подозвав к себе казачьего урядника.

– Так что, вашскородие, шпиёны!…

– Как же они шпионили? – все еще ничего не понимая, заинтересовался я.

– Так что, вашскородь, провода они резали. От телефону, – сказал казак. На ногах он стоял не очень твердо, потное лицо его лоснилось.

– А ты видел, как они резали? – уже сердито спросил я.

Как ни мало я был в Галиции, до меня дошли уже рассказы о бесчинствах казаков в еврейских местечках и городишках. Под предлогом борьбы с вездесущими якобы шпионами казаки занялись самым беззастенчивым мародерством и, чтобы хоть как-то оправдать его, пригоняли в ближайший штаб насмерть перепуганных евреев.

Я видел, как страшно живет эта еврейская беднота, переполнявшая местечки с не мощеными, пыльными до невероятия улочками и переулками, загаженной базарной площадью и ветхой синагогой, сколоченной из источенных короедом, почерневших от времени плах. На эту ужасающую, из поколения в поколение переходящую нищету было как-то совестно глядеть.

– Оно, конечно, самолично не видывал, – ответил урядник, – так ведь казаки гуторят, что видели. Да они, жиды, все против царя идут. Хоть наши, хоть здешние, – привел он самый убедительный свой довод…

Пока я говорил с урядником, задержанные казаками евреи, прорвав кольцо пьяного конвоя, устремились к моему автомобилю. Все еще трясущиеся, с белыми как мел лицами, они, перебивая друг друга и безбожно коверкая русский язык, начали с жаром жаловаться на учиненные казаками бесчинства.

Я приказал казакам распустить задержанных евреев по домам и долго еще слышал их благодарный гомон за окнами моего управления»103. В этом рассказе есть все: социология, жизненная правда, опереточные евреи с сочувствием, но… это было написано гораздо позже, а в 1915 г., о котором мы ведем речь, несмотря на письмо в его защиту родного брата, Владимира Дмитриевича (1873-1955), известного большевика и ученого, специалиста по истории религии, юдофила, которого мы неоднократно цитировали, генерал-майор в неистовстве кричал: "Подумайте… каждый день приговаривают к смерти – и ничего: никто не пошевелится. А тут, в кои веки попался жид, сейчас прискакал на фронт жидовский батька. Понятно, жидовская солидарность. Но мы-то хороши: не устояли, размякли"104. А позже он писал об образцовом российском солдате, твердо усвоившим, что "враг внешний – это австрияк, немец и германец, а враг внутренний – жиды, скубенты и евреи" – милая пропагандистская тавтология, но безусловно дающая результаты.

Семейные узы – это вовсе не признак общего взгляда на еврейский вопрос. Если мы говорим о высшем обществе – стоит вспомнить несколько политических антиподов: вышеупомянутые Бонч-Бруевичи, братья Маклаковы: Николай Алексеевич (1871-1918), министр внутренних дел и шеф жандармов, один из инициаторов, дела Бейлиса, и Василий Алексеевич (1869-1957), один из лидеров кадетской партии и защитник Менахема-Менделя Бейлиса; братья Красновы: Андрей Николаевич (1862-1912), ботаник-географ, путешественник, человек европейской культуры, либерал и филосемит, и Платон Николаевич (1866-1924), переводчик, критик, публицист, в общем человек левых убеждений, после революции остался в России и работал конторщиком на железной дороге, и третий брат – Петр Николаевич Краснов (1869-1947), генерал и писатель, германофил, в своих антисемитских романах перешедший все границы здравого смысла, человек, предавший родину и служивший нацистам. Как видим, водораздел по еврейскому вопросу шел и внутри семьи, где родные братья получали весьма схожее и даже гуманитарное образование (например, М.Д. Бонч-Бруевич имел и гражданское образование: он окончил Межевой институт). Видимо, это уже из области мистики.

О деле Мясоедова довольно подробно рассказал в своих воспоминаниях генерал Александр Александрович Самойло (1869-1963), филосемитские настроения которого были выражены очень ярко. В своих воспоминаниях он этого не скрывает. Он рассказывает о своей дружбе с артиллерийским подполковником Абрамовичем, по-видимому, крещеным евреем, который и просвещал его по еврейскому вопросу.

Высокообразованный Абрамович (он окончил Киевский университет и с отличием артиллерийское училище и академию, один из крупнейших специалистов по артиллерийскому делу,

высоко ценимый М.И. Драгомировым) возмущался национальной политикой России, разжиганием национальной розни, погромами и кровавыми наветами (дело Бейлиса).

Слова Абрамовича пали на благодатную почву: на всю жизнь Самойло остался филосемитом.

Генерал-майор русской армии Самойло (абсолютно независимо от Оскара Грузенберга) рассказал о подноготной дела Мясоедова, обвиняя непосредственно великого князя Николая Николаевича, собственноручно начертавшего на докладе военного прокурора о невиновности полковника Мясоедова: "А все-таки повесить!"105* Самойло рассказывает также о встрече с братом Мясоедова, и в этом рассказе всплывает эта история. Этот брат, тоже полковник дореволюционных времен и бывший профессор академии им. Фрунзе, был, естественно, арестован в 30-е годы и пребывал в лагере на Ухте. По авторитетному свидетельству, он отрицал всякую вину брата, считая его козлом отпущения за промахи высшего командования. В свое время вышел документальный роман польского писателя Иосифа Мацкевича "Дело полковника Мясоедова", посвященный реабилитации злосчастного жандарма106.

Стоит сказать пару слов и в адрес русского главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Кроме антисемитизма, которым страдали и другие Романовы, он отличался редкой ограниченностью и малообразованностью. Слово умнейшему и циничному С.Ю. Витте: "Другое лицо, которое во время моего министерства имело громадное влияние на государя, был великий князь Николай Николаевич. Влияние это было связано с особыми мистическими недугами, которыми заразила государя его августейшая супруга и которыми давно страдал великий князь Николай Николаевич.

Он был один из главных, если не главнейший, инициаторов того ненормального настроения православного язычества, искания чудесного, на котором, по-видимому, свихнулись в высших сферах… Сказать, что он был умалишенный – нельзя, что он был нормальный в обыкновенном смысле этого слова – тоже нельзя, но сказать, чтобы он был в здравом уме – тоже нельзя; он был тронут… К тому же великий князь по натуре человек довольно ограниченный и малокультурный"107. Во время мировой войны с Николаем Николаевичем произошел удивительный случай. При инспекции одного из корпусов главнокомандующий обратился с речью к солдатам.

Искренность и пафос произвели огромное впечатление на присутствующих. Едва речь была закончена, стоявший на правом фланге старик-барабанщик без всякой команды изо всех сил ударил в барабан. Раздалось громогласное "Ура!". Николай Николаевич со слезами на глазах бросился к барабанщику и расцеловал его. "Получилась трогательная картина". Вероятно, зная антисемитизм главковерха, один из присутствующих сообщил протопресвитеру Русской армии и флота о. Шавельскому, что великий князь "попался": барабанщик – еврей. Отец Шавельский решил проверить ситуацию и во время обеда заговорил об этом: "Какой удивительный барабанщик-старик! Как он ловко угадал момент и точно закончил Вашу речь! – Да, удивительно хорошо вышло! – сказал великий князь. – А вы знаете, ваше высочество? Ведь он еврей, – заметил я, вглядываясь, какое впечатление на великого князя произведут мои слова. – Ну так что из этого, ведь он давно служит в полку, – нервно ответил великий князь и сразу перевел разговор на другую тему"108.

*Подробно о деле Мясоедова можно прочесть в книге Михаила Хейфеца «Цареубийство в 1918 году», стр. 63-67, глава 16 «Казнь полковника Мясоедова»

Возвращаемся к военному министру России. "Было просто невероятно допустить мысль, что умный человек, считавшийся всегда одним из лучших офицеров генерального штаба, георгиевский кавалер, генерал-адъютант, военный министр – мог оказаться предателем родины… Многие считали, что обвинение Сухомлинова является позором не только для него, но и для России, которая могла дать такого министра"109.

Современники вспоминали в этой связи дело Верещагина, когда на потребу толпы в 1812 г. Ростопчин выдал безвинного человека110.

Спустя 50 лет К.Ф. Шацилло подвел итоги в статье «"Дело" полковника Мясоедова»111.

Вердикт истории как будто не подлежащий обжалованию: не виновен! К этому времени были открыты германские секретные документы и, увы, – ни Мясоедов, ни Сухомлинов не были шпионами. Однако в романе "У последней черты" (Наш современник. 1979. № 4-8) Валентин Пикуль вновь возвращается к обвинению в шпионаже и Мясоедова, и Сухомлинова. Пикуль, безусловно, знал истину. Он, например, восхищался разведывательной деятельностью А.А. Самойло и вывел его в двух романах, но тем не менее настаивал на обвинении в шпионаже и Мясоедова, и Сухомлинова112.