"М.Г.

Г. Редактор Прилагаю при сем 50 коп., прошу передать их в Комитет Минусинского городского Мартьяновского музея, на приведение в порядок запущенной могилы сибирского подвижника Бондарева… Но могила этого философа-крестьянина забыта, запущена, плиты на ней разбиты, надписи, вырезанные им, замазаны грязью. Из уважения к памяти этого подвижника, труд которого полностью, по цензурным условиям, еще не напечатан, и, в память Л.Н.Толстого, следовало бы могилу Бондарева привести в порядок…". Далее автор письма в общем пересказывает идеи Бондарева и передает семейную историю о том, что его жена "наученная хранителем душевных спокойствий" (т. е. вероятно священником) втайне сожгла труды Толстого и Бондарева. В свою очередь редакция удостоверилась в жалком состоянии могилы. Из четырех громадных плит, исписанных Бондаревым и поставленных на могиле, уцелела лишь одна, да и та с испорченной надписью.

Остальные разбиты и растащены. Могила была обнесена крепкой изгородью и обсажена тополями – то и другое делалось руками покойного. Выдвижной стол с рукописями разломан, рукописи – похищены, как сказано, "невежественными, темными людьми".

Отмечено, что в деревне к Бондареву сохранилось скептическое отношение и помнят его лишь его ближайшие родственники. «Горько становится на душе, когда не только в городском музее, "где собраны со всего света редкости", но даже в самой Иудиной, где жил и мыслил Бондарев, о нем закончен вопрос и не слышно о нем "ни песен, ни слов"»213.

Наступила мировая война, затем революция, гражданская война. В единственной обнаруженной за это время статье, принадлежащей перу некоего Л. Сетова, дана высочайшая характеристика Бондарева. Кратко излагая биографию сосланного в Сибирь иудействующего крестьянина, автор акцентирует внимание на мощи его интеллекта, свободно выдерживающего сопоставление с Толстым: "При таком гражданском положении, без средств, лишенный возможности пользоваться общением с интеллигентной средой, загнанный в захолустное, гиблое место, он поражал своей способностью разбираться в самых сложных мировых вопросах. По продуктивной творческой работе он, конечно, уступал Льву Николаевичу, но как мыслителя, как человека, я ставлю его значительно выше. Бондарев определенно конструировал свое мышление и шел в жизни дедуктивно. Совершенно ошибочно называть его сектантом – он не был таковым. Он был ортодоксальный библеец".

Мы можем задать отнюдь не риторический вопрос: принял бы революцию сибирский мужик? Если мы проанализируем ход гражданской войны на территории Сибири, то вывод будет однозначен: крестьяне Сибири в громадном большинстве были на стороне красных. Колчаковская мобилизация привела к прямо противоположным результатам. И это подтверждает не только советская историография, но и западная. Да и сами участники белого движения довольно подробно описали крах "колчаковщины". Как вели себя иудинцы в гражданской войне, мы не знаем, но их собратья по вероисповеданию, субботники станции Зима, как описывает уже цитировавшийся писатель А.И. Алдан-Семенов, создали партизанский отряд. А для Бондарева было бы весьма привлекательно увидеть, скажем, герб РСФСР, утвержденный в 1918 г.: пятиконечная звезда со скрещенными плугом и молотом.

Впоследствии, в 1923 г. в гербе произошли изменения – плуг был заменен серпом, молот остался на земном шаре, изображенном в лучах солнца и обрамленном колосьями – чем не "Торжество земледельца"! А сама себя новая республика называла Республикой труда. Интересно также было бы узнать, как бы отнесся Давид Абрамович к военному коммунизму, продразверстке, реквизициям и расстрелам? Что бы он сказал по поводу преследования церкви? Интересно, что бы сказал мудрый сибиряк, если бы познакомился с новым вариантом Моисеевой декалогии под названием "Моральный кодекс" строителя коммунизма? Или с идеей всеобщего труда на сельской ниве, когда закрывались высшие учебные заведения, конструкторские бюро, отрывались от своей непосредственной работы миллионы людей, которых "бросали на картошку" или, как в Средней Азии, на сбор хлопка? Был бы доволен автор "Торжества земледельца" осуществлением своей мечты? Как ни странно, но на часть вопросов мы можем ответить.

Когда началась коллективизация, в 1929 г. в селе Иудино был создан колхоз "Путь Ильича". Виделся ли в снах Давиду Абрамовичу этот вариант "единодушной и единосердечной артели"? Можно категорически утверждать – нет! По крайней мере, его сын Даниил Давидович был репрессирован, сослан в Нарымский край, и было ему к тому времени, судя по самым скромным подсчетам, уже за 70. (Уместно сказать несколько слов о семье Давида Абрамовича Бондарева. Его жена ненадолго пережила мужа. Сын Даниил сгинул в лагерях. У внука Винария было двое сыновей, правнуков философа. От дочери, по мужу Борисовой, он также имел внуков; одного звали Моисей Иудович Борисов, ему было больше 90 лет, когда он умер в 1949 г. У Тимофея Бондарева на его родине в станице Михайловской оставался брат, с которым он состоял в переписке. К сожалению, мы ничего не знаем о состоянии потомков Бондарева на сегодняшний день, но верим, что, подобно библейским праотцам, "им несть числа".)

В 1933 г. сибирский писатель Владимир Яковлевич Зазубрин (Зубцов, 1895-1938) опубликовал роман "Горы", где под именем Семена Калистратовича Бидарева выведен Давид Абрамович Бондарев, "доживший" до колхозных дней. В свете этого небезынтересна биография писателя Зазубрина. Участник гражданской войны в Сибири в 1921 г. выступил в печати с романом "Два мира", выдержавшим множество изданий.

Роман нравился Ленину, Горькому и Луначарскому. И он имел безусловные художественные достоинства, в какой-то степени новаторские. Об этом сказано и в "Краткой литературной энциклопедии". Последующие произведения, две небольшие повести "Бледная правда" и "Общежитие" (обе написаны в 1923 г.), вызвали резкие нападки на автора. В статье о Зазубрине в "Сибирской энциклопедии" сказано, что герои революции и гражданской войны столкнулись в его повестях с непобедимой силой мещанского быта. Особенно досталось повести "Общежитие": «Жизнь по "Общежитию" – грязный клубок похоти, повальный разврат, насилие, сифилис. Критика отнеслась крайне отрицательно к "Общежитию", а эмигрантская печать использовала повесть в качестве очередного орудия клеветы на сов. власть». Нетрудно увидеть, что Владимир Зазубрин рано увидел перерождение советской власти, и с этой точки зрения он стоит в одном ряду с Замятиным, Пильняком, Булгаковым. Вероятно, тогда, в начале 20-х годов, оргвыводов в отношении Зазубрина не было сделано. По его сценарию было поставлено два фильма: "Красный газ" (1924) и "Избушка на Байкале" (1924); в 1923-1928 гг. он работал секретарем журнала "Сибирские огни" и был одним из руководителей Сибирского Союза писателей, "откуда был выведен за проведение реакционной политики в вопросах литературы". Судя по времени усиления нападок на него, вероятно, ему инкриминировали троцкизм. Его спас Горький, пригласив в Москву для работы в Госиздате и журнале "Колхозник". 38-ой год он не пережил: дата смерти, 6 июля этого года, говорит о расстреле. После XX съезда он был реабилитирован, но атавизм некоторых обвинений остался в статье в КЛЭ: "…непонимание путей и методов социалист. строительства… привели 3. к искажению сов. действительности. Повести окрашены пессимизмом…"214 А между прочим, Максим Горький высоко ценил талант Зазубрина и считал его роман "Два мира" одним из лучших произведений о гражданской войне наряду с произведениями Всеволода Иванова, А. Фадеева, Шолохова, Либединского, Ал. Толстого. Горький находился в переписке с Зазубриным. Особенно интересно одно письмо Алексея Максимовича, где он преподал молодому писателю урок этики: речь идет о "литературных младенцах", начинающих писателях, осаждающих редакции, к которым нужно относиться с терпением и пониманием215. Не изменил он Зазубрину и во времена нападок. Горький связал Ромена Роллана с Зазубриным и какое-то произведение Зазубрина было опубликовано в Париже.

В романе "Горы" (иногда его называют повестью) Зазубрин предоставляет слово для суждения о коллективизации Бидареву-Бондареву, искусно пользуясь текстами Давида Абрамовича и его лексикой, сочетанием "высокого штиля" с простонародными выражениями: «"Ничего у вас, лжеучители, не выйдет. В колхозах ваших опять человек человеку будет гонителем. Саранчой на поля ваши насядут писцы непашущие, начальство городское с белыми руками, и пожрут труд земледельца. Не разделить вам ни полей своих, ни жен, было все это в Америке и у нас на Молочных Водах между духоборцами… Веселый, легкий труд ваш на вас же обратится тяжестью непомерной". С прилежанием слушал я Фому Иваныча и так уразумел слова его, что машина американская ни одного человека счастливым не сделала. Был человек рабом у человека, станет теперь рабом машины. Сломайся машина – и человеку напиться нечего, осветиться нечем. Без машины он даже до ветру сходить не сможет, брюхо свое не опростает. Бидарев ударил в пол посохом: "А я все своими руками добуду, и никакой у меня нехватки ни в чем не обнаружится, и никакой не заведется роскоши праздной. Надо так сделать, чтобы одна местность в другой не нуждалась, один человек другому в рот не глядел. Когда каждый станет делать все сам, тогда не будет и власти тягостной человека над человеком и не возгорится война разорительная. Сказано в Писании: "…Ибо будет в последние дни явлена гора Господня и дом Божий наверху горы, и возвысится превыше холмов, и придут к ней народы. И пойдут народы многи и рекут: прийдите и взыдем на гору Господню… И раскуют мечи свои на орала и копья свои на серпы, и не возьмет народ на народ меча, и не будет научаться воевать… И отдохнет каждый под лозою своею, каждый под смоковницею своею, и не будет устрашающего… И изобличит Господь сильные народы, даже до земли дальней… Пути его видел и исцелил его, и утешил его, и дал в ему в утешение истинное: мир на мир далече и близ сущим…" Бидарев обвел собрание торжествующим взглядом: "Слышите, глухие, – под лозой своею, под смоковницей своею, вы же, прелестники, хотите отнять у человека поля его, скот его и домы. От труда мирного пахарей на битву возбуждаете, брата на брата и сына на отца ведете".

Бидареву никто не хлопал. Все знали заранее, что он скажет. Старик посмотрел на собрание, на президиум, вздохнул и замахал посохом к двери»216.

Этот отрывок производит сильное впечатление. Прибегая к помощи пророка Исайи (да и само название романа "Горы" взято напрокат у пророка Исайи – см.: Библия.

Книга пророка Исайи, гл. 2, ст. 2 и последующие), старик обнажает суть новокрестьянской жизни. Описание Бидарева дается через призму восприятия организатора колхоза незаурядного Ивана Федоровича Безуглого – возможно, прототип самого автора: «Собрание молча подняло свои головы на старика Бидарева.

Он встал к столу… Большая борода у него белой пеной свисала на грудь.

Намасленная голова отливала на солнце серебром. На нем был длиннополый, узкорукавный черный кафтан. Бидарев обеими руками опирался на высокий посох.

Безуглый посмотрел на розового синеглазого старика и подумал, что его портрет сошел бы за икону.

– Сеял я, никогда не ленился и опять посею. Пятьдесят годов писал я вельможам и простым людям, всех звал пахать и ни одной черты ни от кого не получал в ответ, ровно в мертвые руки подавал, в глухие уши говорил. Двадцать пять годов страдал я при царе в ссылке за то, что нашел правду, открыл средствие всем избавиться от нищеты и стать счастливым. Не любил царь правды.

Старик стукнул посохом.

– Средствие мое не тяжкое, а легонькое, не завитное, а простое и для всякого человека доступное. В короткое время избавились бы люди от нужды и от постыдного убожества и зажили бы на свете фертом, припеваючи. Доискался я, граждане, что хлебопашество сделает всех людей равными и пресечет крылья роскоши и вожделениям.

Когда каждый сядет на землю и у каждого родится свой хлеб, и никто не станет продавать его и покупать, тогда не надо будет прибегать и к ласкательству лукавому, и к насилию.

Старик повернулся к Безуглому.

– Старой власти не страшился, в глаза говорил и попу, и становому, что белыми руками царь ест не заработанное им, значит, ворованное.

Он поднял руку.

– Вам говорю прямо, учение ваше о разделении труда суть измышление диавольского ума. От него и неравенств, и зависть, и обман. Истинно сказано: "В поте лица твоего снеси хлеб свой". Сейте, граждане, сами, все сейте, тогда царство Божие будет на земле.

Бидарев закрыл глаза. Голова его, как отрубленная, повисла на конце толстого посоха. Безуглый нагнулся над тетрадью»217. Интересный человек и противник произвел сильное впечатление на приезжего коммуниста. На земляков же Бидарева его слова не оказывают влияние. Он чудак, к которому привыкли. Безуглый новый человек и, естественно, снабжен информацией из недремлющего ведомства: "Семен Калистратович Бидарев. Маломощное середняцкое хозяйство. Ореол мученика за правду. Философ-самоучка. Переписка с Л. Толстым. Будет с ним канитель…"218 Зазубрин имитирует жизнь Бондарева до мелочей. Так, известно, что застигнутый думой, сибиряк мог стоять в остолбенении, не обращая внимания на погоду и окружающих: "На другой стороне улицы остановился Бидарев… Он простоял не менее пятидесяти минут. Его облило дождем, обсушило и снова вымочило – он не пошевелился. Старик смотрел и молчал…" Героиня повести Анна рассказывает мужу, коммунисту Безуглому: "Семен Калистратович у нас такой, где его мысли пристегнут, там и встанет. Другой раз часа два и простоит столбом. В бане он все пишет, не хуже тебя. Летошный год была с ним оказия… День цельный он писал, ввечеру вытопил банешку, выпарился, а одеться забыл. Вышел на улицу в чем мать родила и стоит в сильных размышлениях. Ребятишки собрались, срам. Он ровно не живой – ничего не слышит. Ум у него очень пронзительный, только кончик, самая острая умственность и загинается. Затвердил одно – сейте. Ну а кто будет железо на плуги добывать, не объясняет". Она же рассказывает легенду о встрече сельского мудролюба с Толстым. Анна повторяет, что Толстой и крестьянин встречались; по крайней мере, в деревне это считалось непреложным фактом и никаких сомнений не вызывало. (Исследователь М.В. Минокин многократно слышал от крестьян легенду о встрече Толстого и Бондарева, то в Ясной Поляне, то в Иудине.) Безуглов высказывает сомнение: "По-моему, Семен Калистратович со Львом Николаевичем никогда не встречался, они только переписывались. Книгу Бидарева в Париже изданную, верно, Толстой читал и многое из нее взял для своей проповеди земледельческого труда".

«У Анны вздрогнули руки.

– В Белых Ключах у любого старика спроси… скажет – правду, в Бийске они встретились…

– Однова посылает Бидарев Толстому письмо, ты, мол, сам ко мне приезжай, тогда и поговорим, а то что по бумаге-то наразговариваешь. Толстой берет билет и едет по чугунке. До Бийска доехал, а дальше не может. Ревматизьм, что ли, у него был.

Все-таки нежный человек. Пишет он Бидареву, зовет его в Бийск, дескать, так и так. Ну, конечно, Семен Калистратыч собрался и поехал. Встретились они, и пошла у них катавасия, Бидарев под конец уже криком кричит на Толстого и кулаком стучит по столу: "Ты, – говорит, – пишешь-то гладко, тоже зубы заговариваешь, а сам-то в графья записался, сам-то не работаешь. Ты, – говорит, – с роду-то когда косил, нет? Серпом-то пробовал поелозить? А? Ты, Толстой, тож работай, как я работаю". Толстой, это, не осерчал. "Правда, – говорит, – Семен Калистратович, вечный работник и земледелец теперь я буду". Уехал домой да с тех пор, до самой смерти, как крестьянин жил. Посконную рубаху носил, косил, жал, без седла ездить даже стал. Ребят начал учить, как наш Семен Калистратович учит. А от жены в раздел ушел, в избушку»219.

Народная легенда, вероятно, слышанная писателем на Алтае, точно зафиксировала психологическую вероятность встречи двух великих современников и зависимость Толстого от философии сибиряка. Кстати, когда герой (Безуглый) пытается с помощью справочника (по-видимому, 1-го тома Сибирской энциклопедии или Нового Брокгауза и Ефрона) убедить жену в невозможности этой встречи, он терпит поражение: миф побеждает реальность: «Безуглый достал в красном уголке с полки энциклопедический словарь, отыскал страницу, посвященную Бидареву, быстро пробежал ее и сказал Анне:

– Видишь, тут ничего не сказано о встрече в Бийске. Зато здесь есть ответ на твой вопрос: кто будет железо добывать, если все станут сеять.

Безуглый прочел вслух:

– Основная мысль учения Бидарева – утверждение закона "хлебного труда"; все, без исключения, должны "работать своими руками хлеб, разумея под хлебом всю черную работу, нужную для спасения человека от голода и холода…".

Анна оттолкнула от себя том словаря.

– Кто писал, не знаем, а мы, дураки, читаем…

– Машину он опровергает! Какой ты нашел у него ответ? Никакого он ответа-совета человеку не даст, хоть год на одном месте простоит!»220 Нельзя отказать Зазубрину в смелости: он с любовью рисует образ старика-сибиряка, противника коллективизации. Вот замечательная сцена, когда на заседании партийной и комсомольской ячейки появляется высокий, бодрый старик с посохом, в синих глазах которого мелькают переливчатые, лукавые огоньки, и спрашивает разрешения присутствовать на собрании двусмысленными словами: "Граждане, сборище ваше не тайное?" – И на приглашение сесть громогласно заявляет: "Не к лицу мне стоять перед тобой, потому по чину я в ровнях с самым вашим большим комиссаром…

Да что комиссар, тебе передо мной стоять надобно, мой хлеб ты ешь, я тебя кормлю от трудов своих"221.

Нетрудно догадаться, что роману "Горы" была уготовлена тяжелая участь. Он подвергся разносу в рецензии Зел. Штеймана, озаглавленной "Тарзан на хлебозаготовках". И вновь в защиту Зазубрина выступил Максим Горький, отметив, в первую очередь, возросшее мастерство писателя по сравнению с романом "Два мира", уже выдержавшим 10 изданий. В полемике Горький отмечает сильные стороны Зазубрина. "Тарзаном" обзывает рецензент героя романа Безуглого. Такое сравнение оскорбительно и может иметь обратное действие, т. е. критика можно так же легко сравнить с любым животным или насекомым. «Но – легко сделать еще не значит хорошо сделать, следует делать, уместно делать. Действие повести "Горы" развертывается на Алтае, в среде звероподобного кулачья. Горный пейзаж, мощный хаос возбуждает в… здоровом человеке… инстинкты древнего охотника и еще кое-какие эмоции. Свойство горного пейзажа весьма ярко и глубоко отразилось в фольклоре всех народов, а особенно на воображении равнинных племен, это свойство возбуждает воображение, возвращает его в "глубину времен", к судорогам земной плоти. Штейман иронизирует над эмоциями коммуниста Безуглого: "Голый человек на голой земле"»222. Далее идет упоминание о жуткой сцене истребления лошадей и маралов. В конце Горький замечает: "Грубоватое, но вполне естественное и уместное изображение Зазубриным жизни животных горизонтального и вертикального строения рецензент, видимо, считает недопустимым". Как раз эти страницы повести Зазубрина необыкновенно сильны и выдерживают проверку временем. "Он понял, что слушает шумы вечного движения мира, его непрерывных превращений. Он знал, что весь мир живет по одним и тем же законам разрушения и созидания. Ветры, воды, льды непрестанно растаскивают, размывают, разламывают. Земля поворачивает к солнцу то один бок, то другой. Горы и моря на ней меняются местами. В ее неостывшие недра погружаются города, страны, материки.

Безуглый взглянул на небо. Бесчисленные миры светились в недоступной вышине. Они возникали, исчезали, рождались вновь, чтобы умереть, гибли, чтобы опять возродиться из праха. Он увидел вселенную как единый хорошо работающий огромный механизм. Человек показался ему обидно ничтожным.

Безуглый написал в тезисах к докладу: "Сволочь природа".

В двух словах он соединил и гнев и восхищение»223.

Сравните эти строки со стихами современника Зазубрина, Николая Алексеевича Заболоцкого, например такими:

Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя, И, погасив свечу, опять отправлюсь я В необозримый мир туманных превращений, Когда миллионы новых поколений Наполнят этот мир сверканием чудес И довершат строение природы, – Пускай мой бедный прах покроют эти воды, Пусть приютит меня зеленый этот лес ("Завещание", 1947)224.

И таких ассоциаций множество (см. стихотворения Заболоцкого: "Метаморфозы"(1937),

"Вчера, о смерти размышляя"(1936), "Все, что было в душе"(1936) и др.).

"Заимствования, к которым прибегал сам Заболоцкий, это, вероятно, тема специальных исследований", – писал друг его молодости225. Но это вряд ли сознательное включение близкого строю души материала. Тем паче что начатая поэма "Лодейников" публиковалась еще в 1933 г. И герой Заболоцкого – Лодейников близок герою повести Зазубрина – Безуглому попыткой осмыслить окружающий мир: …Стояли яблони, как будто изваянья, Возникшие из мрака древних лет. …

И все чудесное и милое растенье
Напоминало каждому из нас
Природы совершенное творенье,
Для совершенных вытканное глаз.
Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму.
Так вот она гармония природы,
Так вот они ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вздыхая, шепчутся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна Соединить два таинства ее ("Лодейников", 1932-1947) 226.

Детство поэта прошло в доме отца-агронома. Его близость к природе и к труженикам земли была органична, она вошла в плоть и кровь его стихов.

В биографии замечательного поэта, написанной его сыном, сказано следующее: «…с детских лет привлекал Николая Заболоцкого тип не только землепашца, но и мужика-философа, носителя особого мировоззрения, отражавшего духовно-трудовое единение человека и природы… Пройдут годы, и, создавая поэму "Торжество Земледелия", поэт вспомнит эти свои детские впечатления и использует их для утверждения определенного долга человека по отношению к земле, растениям, животным»227.

В русскую поэзию Заболоцкий вошел своим сборником "Столбцы"(1929). Маленький сборник, включающий 22 стихотворения, сделал поэта знаменитым. Поэтика Заболоцкого восходит к русскому XVIII в., испытывая при этом влияние творчества Велимира Хлебникова. Это отмечалось критикой. Но несомненно и то, что на творчество Заболоцкого оказала влияние поэтика русского сектантства. Сам поэт рассказывает об этом в стихотворении "Голубиная книга" (1937). Так называлась книга духовных стихов, широко распространенная в народном обиходе. "Голубиная книга", или иначе "глубинная", т. е. мудрая книга, сложилась на основе апокрифических сказаний – "Беседы о трех святителях" и др.228 В полных вариантах "Голубиная книга" представляет собой некую энциклопедию, касающуюся происхождения мира, животных, святынь и даже сословных различий. Заключительная часть повествует о борьбе Правды с Кривдой и о поражении Правды, оставшейся "на сырой земле". "Голубиная книга" часто исполнялась на сектантских радениях.

А на той горе Сионския,
У тоя главы святы Адамовы
Выростала древо кипарисова.
Ко тому-та древу кипарисову
Выпадала книга голубиная,
Со небес та книга повыпадала:
В долину та книга сорока пядей
Поперек та книга двадцети пядей,

В толщину та книга тридцети пядей229 Кстати, "Голубиной книгой" и интересовался композитор М. Мусоргский, написавший песнь в es-mol.

Заболоцкий рассказывает в стихотворении о впечатлениях детства, о мудрости народного сказания:

В младенчестве я слышал много раз
Полузабытый прадедов рассказ
О книге сокровенной… ….
И слышу я знакомое сказанье,
Как правда кривду вызвала на бой,
Как одолела кривда, и крестьяне
С тех пор живут, обижены судьбой.
Лишь далеко на океане-море,
На белом камне, посредине вод,
Сияет книга в золотом уборе,
Лучами упираясь в небосвод.
Та книга выпала из некой грозной тучи,
Все буквы в ней цветами проросли,
И в ней написана рукой судеб могучей
Вся правда сокровенная земли.
Но семь на ней повешено печатей,
И семь зверей ту книгу стерегут,
И велено до той поры молчать ей.

Пока печати в бездну не спадут230 Успех "Столбцов" в литераторских кругах был несомненен. В доме Николая Тихонова поэт читал свои стихи, когда неожиданно актриса Зоя Бажанова, жена Павла Антокольского, «сказала нечто, что могло, казалось бы, смутить, и даже оскорбить поэта: "Да это же капитан Лебядкин!"» Однако не смутившийся поэт отвечал, что и он об этом думал. А в версии В. Каверина сравнение с капитаном Лебядкиным принадлежит самому Антокольскому и ответ Заболоцкого симптоматичен: он ценит Лебядкина выше многих поэтов231. Сын поэта, приводящий обе версии казуса, считает, что отцу было неприятно сравнение со злополучным капитаном. Но, вероятно, это все же не так. Собственное оригинальное видение мира было присуще Заболоцкому, но и Лебядкина надо оценивать, сравнивая не с современными поэтами, а с его прообразом – капитаном Ильиным и с его духовными стихами и даже рисунками.

Другой немаловажной опорой Заболоцкому был Некрасов. Критики проследили влияние "поэта мести" на его позднее творчество – "Старая актриса", "Смерть врача", "Некрасивая девочка" и некоторые другие. Но я имею в виду раннее творчество Заболоцкого, где влияние Некрасова можно проанализировать не в свете общности идей, а в использовании его поэтики. Речь идет не только о "Столбцах", но и о поэмах. Мы говорим о поэме Некрасова "Современники", где сатирическое, гротескное изображение сродни паноптикуму, воспетому Заболоцким. Равно интересно и то, что некрасовский шедевр написан свободным размером. Этот опыт был учтен младшим Николаем Алексеевичем в "Безумном волке" и "Деревьях".

Вот несколько примеров из Некрасова:

Князь Иван – колосс по брюху,
Руки вид пуховика,
Пьедесталом служит уху
Ожиревшая щека.
По устройству верхней губы
Он – бульдог; с оскалом зубы,
Под гребенку волоса
И добрейшие глаза.
Он – известный объедало,
Говорит умно,
Словно в бочку из-под сала,
Льет в себя вино… 232
Или – весьма близкая по тематике:
Встает известный агроном,
Член общества – Коленов.
(Докладчик пасмурен лицом,
Печальны лица членов).
Он говорит: "Я посвятил
Досуг мой скотоводству… …
В отечестве любезном
Старался я улучшить скот
И думал быть полезным.
Увы! напрасная мечта!
Убил я даром годы:
Соломы мало для скота
Улучшенной породы!
В крови у русской клячи есть
Привычка золотая:
"Работать много, мало есть" –
Основа вековая!
Печальный вид: голодный конь
На почве истощенной,
С голодным пахарем… 233

Думаю, небезынтересны для Заболоцкого были некоторые черновые варианты поэмы Некрасова:

Донесешь… но поплачешь о друге…
Таково уже сердце твое:
Плачешь даже о жирной белуге,
Уплетая под хреном ее! 234

В 1929 г. в журнале "Звезда" была опубликована часть поэмы Заболоцкого "Торжество земледелия", затем в 1933 г. в том же журнале поэма была опубликована полностью в иной редакции. Бросается в глаза не только сходство названий трудов Бондарева и Заболоцкого, но и некоторое различие.

Случайностью это быть не может. "Земледелье", как подсказывает толковый словарь Даля, – занятие или промысел и наука или искусство возделыванья, обработки земли для хлебородной жатвы; землепашество. "Земледелец" – поселянин, крестьянин, мужик; сельский обыватель; хозяин, владелец; кортомщик, занимающийся хлебопашеством. У С.И. Ожегова проще: "Земледелец" – человек, который занимается земледелием, а "Земледелие" – обработка земли с целью выращиванья сельскохозяйственных растений. Собственно, оба понятия тесно связаны друг с другом. И Бондарев, как мы видели, занят был не только социологическими проблемами крестьян, но и агрономией, он пытался решить извечную проблему жизни и смерти. (Ср. у В. Хлебникова:

Годы, люди и народы –
Убегают навсегда,
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы:
Звезды-невод, рыбы-мы,

Боги призраки у тьмы и у Н. Заболоцкого, в журнальном варианте "Меркнут знаки Зодиака":

В тесном торжище природы, в нищете, в грязи, в пыли, что ж ты бьешься, царь свободы, беспокойный прах земли.) Бондарев даже негодовал на эксплуатацию животных в воскресные (вероятно, выходные дни, т. е. субботы и другие иудейские праздники, в точном соответствии с Второзаконием: первым в мире законом в защиту домашних животного мира), но, увы, этот закон плохо соблюдался его односельчанами. Н. Заболоцкий любил цитировать стихи В. Хлебникова: "Я вижу конские свободы и равноправие коров". Но, кажется, и здесь Второзаконие взято за образец, где вол, осел или любая другая живность – "всякий скот" – приравниваются к венцу природы – человеку (Втор. 5:14).

В конце концов, герой поэмы Заболоцкого солдат, это тот же крестьянин, ставший воином ("Вы знаете, я был на поле брани, / Носился лих под пули пенье") и вновь ставший хлебопашцем (замечено сыном поэта в "Жизнеописании"), – точная копия биографии Бондарева.

В черновом варианте "Торжества земледельца" записано: "Где вол, зачитываясь Попом"235. В комментариях сказано, что Заболоцкого привлекала "легкая" поэзия английского поэта. Речь идет об Александре Попе (1688-1744). Заболоцкого у него интересовала отнюдь не легкость:

А там пиит-мудрец природу испытует
И цепи зрит существ несчетные звена.
Все благо то, что есть, и смертный слепотствует,
В очах которого природа зол вина.
Престав быть мизантропом,

И Тимон горестный утешен был бы Попом236 Ясно, что Заболоцкий внимательно читал дидактическую поэму Попа "Опыт о человеке", и мысль английского поэта о неразрывной связи человека и природы была близка Заболоцкому. Читал ли Заболоцкий Бондарева? На этот вопрос мы можем ответить положительно. Он интересовался Львом Толстым и его идеями и, конечно же, мимо него не прошли связи писателя с сибирским мужиком.

Есть еще одна ниточка, соединяющая поэта с прошлым. Это его интерес к В.И.

Вернадскому. Книга Вернадского "Биосфера" была настольной книгой поэта. А становление личности Владимира Ивановича прошло не без влияния Толстого и Бондарева. Как известно, он был членом знаменитого "братства", основанного в феврале 1886 г., в разгар попыток публикации и полемики вокруг "Торжества земледельца". Решающим в образовании "братства" было знакомство с Вильямом Фреем, основателем земледельческой колонии в Америке. Уезжая из Ясной Поляны в Англию, Фрей встретился с "приютинцами" – группой друзей Вернадского, и под его воздействием был образован орден "братства". (Трагедией Владимира Константиновича Гейнса – Фрея было то, что он лишь накануне смерти узнал, что его идеи не пропали втуне.) Из этого "братства" вышли такие люди, как братья Сергей и Федор Ольденбурги, Д. Шаховской, Иван Михайлович Гревс, Александр Корнилов, Андрей Краснов. Основные правила братства были сведены Дмитрием Шаховским к весьма простой триаде: 1. Работай как можно больше. 2. Потребляй на себя как можно меньше. 3. На чужие беды смотри как на свои.

Безусловно, Заболоцкий был верующим человеком. Его связь с Библией требует отдельного исследования. (См., например, одно из декларативных стихотворений "Во многом знании – немалая печаль, / Так говорил творец Экклезиаста".) И отношение его к Евангелию было тоже непростым. В известном стихотворении "Бегство в Египет" (1955), связь которого с одноименным стихотворением Ивана Бунина написанным за сорок лет до этого, – очевидна, существует Ветхозаветный пласт. (Связь этих двух шедевров прослеживается даже в редкой рифме: "Полотенце младенца" – "Младенцем – поселенцем".) В стихотворении Бунина действие перенесено на Далекий Север, в Россию. Богородица кутается в кунью шубу. В зимнем лесу – медведицы, волки, лоси.

И лишь в конце Огненный Ангел летит к Сиону отмстить Ироду.

У Заболоцкого перемещение не географическое и вообще не перемещение, а перевоплощение. Ибо место действия – Святая земля,"наш дом" (очаг), куда следует вернуться:

Но когда пришла идея
Возвратиться нам домой
И простерла Иудея
Перед нами образ свой…

Поэт, хранимый Ангелом не мщения, а спасения, погружается в сон. Сон необычный, сон перевоплощения:

Снилось мне, что я младенцем
В тонкой капсуле пелен
Иудейским поселенцем
В край далекий привезен.

Увы, родина встретила его нищетой, злобой, нетерпимостью, рабским страхом – родовые черты не только древней Иудеи, но и современной поэту России.

Вернемся к мудрому иудинцу. Не его ли имел в виду великий поэт, когда писал:

Здесь, под сенью дряхлеющих ветел, …
Я однажды…заметил
Незнакомого мне человека.
Он стоял и держал пред собою
Непочатого хлеба ковригу
И свободной от груза рукою
Перелистовал старую книгу.
Лоб его бороздила забота,
И здоровьем не выдалось тело.
Но упорная мысли работа
Глубиной его сердца владела… …
В этот миг перед ним открывалось
То, что было незримо доселе,
И душа его в мир поднималась,
Как дитя из своей колыбели. (1948)

Впечатление такое, что это иллюстрация к воспоминаниям о Бондареве. О процессе его мышления.

Одним из важнейших ударных мест поэзии Заболоцкого является поклонение Хлебу. И не только – хлебу, а вообще – пище, еде, что в пораженной голодом стране нормативно. Именно в Царе-Голоде лежат истоки "Столбцов". Хлеб как символ мира и жизни проходит красной нитью через все творчество поэта. И на это обратил внимание сын Заболоцкого. Выскажем и такое странное мнение. Преклонение Николая Алексеевича перед поэтом Хлебниковым было связано не только с привлекательностью музы Председателя Земного Шара, но и хлебным запахом его фамилии. Равно и личность Сковороды была привлекательна поэту и "кухонной", а значит, пищевой фамилией малоросса.

Седьмая главка поэмы Заболоцкого так и называется "Торжество земледелия", а следовательно и земледельца, ибо герой крестьянин-солдат произносит речь, начинающую словами: "Славься, славься, Земледелье, /…Бросьте пахари безделье, / Будет ужин и ужин".

И последнее – раскулаченная и обнищалая деревня, которую Заболоцкий видел на родине сибирского мудреца, выглядела приблизительно так.

Чем была колхозная жизнь для иудинцев? Свидетель начала века сообщает о зажиточности крестьян. Состоятельные имели каждый по 20-30 лошадей, до 100 голов рогатого скота и 150-200 овец. Середняки владели 8-10 лошадями, имели по 30 голов рогатого скота и такое же количество овец. Ну а бедняки? По российским меркам они жили не так плохо: 3-4 лошади, 5-6 коров, до десятка овец. Такое обширное хозяйство требовало наемного труда. Обычно в "батраки" нанимались "татары" – хакассы. Но и они получали за свой труд высокую плату. И это тоже зависело от качества работника. Трудолюбивый получал до 100 рублей на полном хозяйском содержании, средний работник – при тех же условиях – 70 рублей, а нерадивый не более 50 рублей. Употребляли юдинцы и технику – молотилки и веялки237. И потому жизнь им улыбалась. Кстати, единственными православными в округе были хакассы, да и то священники посещали их 2-3 раза в год; понятно, что православие аборигенов было формальным. Возможно, что православный священник, заглянувший в Иудино и ведший диспут с Бондаревым, был миссионером. Понятно, что коллективизация в селе не могла проходить легко. Были сосланы, как мы выше писали, и родственники Бондарева, включая сына. Но по сведениям, имеющимся у автора, села, где процветало сектантство, старались спасти "своих кулаков".

Возможно, поэтому колхозное хозяйство Иудиной и до войны считалось образцовым. А поголовье колхозного скота – не выдерживает сравнения с поголовьем дореволюционным… Судите сами: «Колхоз "Заветы Ильича", один из богатейших во всем Красноярском крае, объединивший к этому времени 360 дворов, имел 750 голов только крупного рогатого скота, 4 500 тонкорунных овец, фруктовый сад в 50 гектаров, звероферму, где разводили лисиц и енотов…»238. Насчет лисиц и енотов нам ничего не известно, но поголовье коров было до революции в десятки раз больше. Как не вспомнить Бондарева-Бидарева: "Вы же, прелестники, хотите отнять у человека поля его, скот его, и домы!" О деревенском философе вспомнили в 1939 г., когда стараниями Е.И. Владимирова вышла книга "Тимофей Михайлович Бондарев и Лев Николаевич Толстой". Тогда же была создана комиссия под руководством археографа Минусинского музея Варвары Левашевой. В комиссии принял участие и сибирский поэт Иван Ерошин. Была произведена эксгумация, принесшая неожиданные результаты – никаких рукописей Бондарева в гробу не было обнаружено, зато были найдены обломки надмогильных плит, где современный Моисей высекал новейшие скрижали. Некоторые недоброжелатели утверждали, что могила была вскрыта по поручению известного библиофила Геннадия Васильевича Юдина в поисках новых трудов Бондарева и что эти труды попали в библиотеку конгресса США вместе с проданной Юдиным его библиотекой. На поверку оказалось, что в Америке нет рукописей, а они – те самые, когда-то похищенные из ящика у могилы, хранились в Красноярском краеведческом музее. Теперь большая часть перекочевала в Толстовский музей.

Во время работы комиссии в 1940 г. к поэту Ерошину обратились местные крестьяне с просьбой об увековечении памяти Бондарева переименованием села Иудина в Бондарево: "…неладное прозвище у нас Иудино… А что такое Иуда? Известно, предатель. Вспоминать о предателях не стоит. Их надо из колхозной памяти совсем извлекать"239. Просьба пошла по инстанциям, но началась Отечественная война, отодвинувшая осуществление пожелания крестьян. А во время войны молодые иудинцы ушли на фронт, их заменили на колхозных полях старики и женщины. Ежегодно они сдавали государству 70 тысяч пудов хлеба, 4 тысячи пудов мяса, 270 тысяч литров молока, 6 тысяч килограммов шерсти и много других продуктов и сырья. В 1943 г. 500 иудинцев направили письмо солдатам Карельского фронта, и здесь нашлось место для упоминания имени своего знаменитого односельчанина: "Когда-то в селе нашем жил крестьянин Тимофей Михайлович Бондарев – из ссыльных поселенцев…

Тимофей Михайлович был первым ирригатором Кайбальской долины, он оросил 50 десятин земли, он пытался создать потребительское общество-кооперацию…"240.

Уже после войны последнюю плиту с надписями-изречениями Бондарева директор местной школы Померанцев уложил в фундамент строящейся в Иудине новой школы – прекрасная идея и надежда, что наши потомки еще раз вернуться к мыслям своего замечательного земляка. В селе поставлен памятник с простыми словами, соответствующими духу времени:

Тимофей Михайлович Бондарев (1820-1898 гг.) Писатель – борец за счастье бедняцкого крестьянства Сибири – первый учитель крестьянских детей.

И последнее – акт человеческой глупости – бывшее село Обетованное, переименованное в Иудино, было еще раз переименовано – с 1958 г. место жизни философа получило статус поселка и имя своего самого прославленного земляка.