ПУБЛИКАЦИИ

Лев Николаевич не прекращает борьбу. В декабре 1887 г. он вновь делает попытку напечатать сочинение Бондарева со своим предисловием в журнале "Русская старина". 17 января 1888 г. он пишет редактору Михаилу Ивановичу Семевскому, известному писателю и публикатору самых разнообразных произведений: "Рукопись Бондарева очень стоит того, чтобы быть напечатанной, и вы сделаете доброе дело, издав ее"136.

Человек, обнародовавший "Записки Андрея Тимофеевича Болотова", прекрасно понимал, что находится в его руках. Не мог Михаил Иванович не сравнить издателя "Сельского жителя" и автора "Торжества земледельца", не мог… Семевский был согласен – не согласна была цензура. Уже 2 февраля Толстой извещал Черткова: «В "Рус[ской] стар[ине]" запретили мое предисловие и статью Бондарева. Я хочу перевести по-английски и напечатать в Америке»137. В этот же день в письме к П.И. Бирюкову он сообщал, что перевод должна будет сделать гувернантка его детей с помощью его дочери М.Л.

Толстой. "Очень уж меня пробрал Бондарев – я не могу опомниться от полученного опять впечатления"'38. Но осуществить в то время английский перевод не удалось.

И вновь Толстой борется и частично ему удается прорвать цензурный барьер. На помощь пришел еженедельник правого лагеря.

Впервые на русском языке со значительными сокращениями труд Бондарева появился в "Русском деле" (№ 12, от 19 марта 1888 г.) с небольшим предисловием-примечанием редакции. Редактор С.Ф. Шарапов писал: "Возражать на мысли Бондарева не будем. В своей трогательной наивности крестьянин-философ заходит в такое огульное отрицание, которое не допускает полемики и возбуждает только улыбку. Но сочинение почтенного старика-земледельца имеет и свои несомненные достоинства.

По мысли, оно интересно как протест против того неуважения, с каким наше образованное общество и государство относится к земледельческому труду. По форме, как удивительно простое и поэтическое произведение, полное чарующей искренности… нам эта рукопись живо напомнила древние произведения народного творчества, ставшие историческим достоянием нашей литературы. Стиль автора очень близок к Даниилу Заточнику, протопопу Аввакуму и т. п. Есть еще на Руси уголки, где в полной силе царят простота и искренность XIV и XVI вв.; голос оттуда"139. Для убедительности Шарапов "наивно" подыгрывает цензуре: «Считаем возможным поместить в "Русском деле" произведение Бондарева, потому что уверены в его полной безвредности».

В следующем номере "Русского дела" (№ 13 от 26 марта) было опубликовано предисловие Л. Толстого. За два дня до появления номера Лев Николаевич писал Черткову: «Здесь в "Русском деле" напечатали Бондарева, хотя и с пропусками, но и то хорошо. Послезавтра должно выйти предисловие к нему в виде послесловия.

Если не задержит цензура, я пришлю вам несколько экземпляров»140.

Публикацию статьи Толстого о Бондареве редактор "Русского дела" сопроводил обширной полемической статьей, в которой противопоставил взгляды Толстого и Бондарева. "Для Бондарева наш мир – мир реальный и общий ему; он считает его испорченным, построенным на несправедливости и он все бы отдал, чтобы его исправить. Для Толстого наш мир – чужой, наши понятия – чужие, наша цивилизация – дикость. Он не желает исправлять этот мир, но желает создать новый". Был ли искренен Шарапов – трудно сказать. На мой взгляд, это был тактический прием. Для видимости противопоставляя взгляды графа и крестьянина (ему казалось, так было легче протолкнуть статью в печать), Шарапов писал: "Бондарев самой сути нашей цивилизации не трогает, граф Толстой ставит над нею крест". Далее идет нечто от известного обращения Тургенева к Толстому, а именно призыв вернуться к писательскому творчеству, ибо Толстой "опустил… тяжелое и огромного подвига требующее знамя художника и поднял знамя учителя, в тысячу раз более легкое"141.

За помещение статей Бондарева и Толстого редакция в лице С.Ф. Шарапова получила предупреждение – на первой странице следующего №14 от 2 апреля было опубликовано "Распоряжение министерства внутренних дел": «Принимая во внимание, что несмотря на предостережение, объявленное от 17-го февраля сего года газете "Русское дело", обнаруживается в ней по-прежнему вредное направление, доказательством чего служит, между прочим, статья, напечатанная в № 12 этой газеты, под заглавием "Трудолюбие, или Торжество земледельца"». Вот уж действительно "хитрость старого Гайста" – Шарапов, человек правого лагеря, сумел с небольшими издержками опубликовать труд Бондарева и статью Толстого, что не удалось "прогрессистам". Но может быть, его монархическое реноме ему помогло. Кстати, Шарапов пользовался псевдонимом "Земледелец".

А министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой в тот же день 26 марта 1888 г., когда вышел № 13, писал в докладе Александру III следующее: «В издаваемой в Москве (№ 12) газете "Русское дело" появилась статья под заглавием "Трудолюбие, или Торжество земледельца", будто бы сочиненная каким-то крестьянином, проживающим в Сибири. Из содержания статьи и вполне литературного ее изложения можно, однако, безошибочно заключить, что она вышла из-под пера если не самого графа Льва Толстого, то одного из его ревностных последователей. Всецело посвящена она развитию в высшей степени вредных теорий этого писателя». Далее министр негодует на социальную направленность сочинения – "автор обращается к людям высших классов с увещанием, чтобы по занятиям своим они вполне примкнули к народу, вели бы одинаковый образ жизни, чтобы каждый из них питался только тем, что выработает собственными руками. Это проповедь грубого социализма… имеющая целью восстановить один класс общества против другого, находит немало адептов благодаря пропаганде графа Льва Толстого, которую цензурное ведомство настойчиво преследовало в издаваемых им книгах. Тем более дерзкою является попытка перенести ее на страницы периодического издания". Граф Дмитрий Андреевич, дальний родственник Льва Николаевича, был весьма образованным человеком, "классицистом", и поверить, что автором "Трудолюбия, или Торжества земледельца" мог быть крестьянин – было выше его сил. (Только что, в 1887 г., был издан циркуляр министра народного просвещения И.Д. Делянова об ограничении доступа в гимназии детям из простонародья, прозванный злоязычными современниками циркуляром "о кухаркиных детях".) С другой стороны – это ли не честь для сибирского сектанта, если мощь его пера была признана за толстовскую: вулканическая природа гения говорит сама за себя. И Александр III, конечно же, сразу уверовал в то, что богоотступник Лев Толстой спрятался за спину сектанта:

"Это прямо теория Толстого, и очень может быть, что даже и статья его"142. Затем последовало вышеприведенное предостережение газете.

Публикация в трех номерах "Русского дела" материалов о сочинении Давида Абрамовича совпала с полемическими статьями, направленными против Вл. Соловьева в связи с критикой последним книги Н.Я. Данилевского "Россия и Европа". И здесь Тимофей Михайлович мог бы заинтересоваться одним высказыванием Соловьева: «В сельской общине и крестьянском наделе Данилевский видит общественно-экономическое устройство, справедливо обеспечивающее народные массы, и это, по его мнению, составляет основу русско-славянского культурно-исторического типа, важнейший залог нашей будущности. Хотя и к народам следует применять слово Писания: "не хлебом единым" и т. д., тем не менее, общественный строй, обеспечивающий благосостояние народных масс, есть дело огромной важности" (курсив мой. – С. Д.)».

Но и Владимир Соловьев не мог не заинтересоваться Бондаревым. Между прочим, в это время философ готовил открытое письмо Александру III по поводу единения церквей.

Кстати, публикации в "Русском деле" сочинения Бондарева предшествовала какая-то заминка со стороны Толстого, не совсем понятная. В февральском письме Толстого его биографу П.И. Бирюкову есть загадочная фраза: «Бондарева хотел напечатать в "Русском деле", но теперь заробел. "Жизнь" до сих пор в духовной цензуре и так как нет ответа, то не посылается еще для печатания за границей. Тогда заодно и пошлю Бондарева»143. В чем проявилась "робость" – трудно сказать, возможно, в страхе перед цензурными издевательствами. Вероятно и то, что сам Давид Абрамович не увидел своей публикации, ибо номера "Русского дела" были тотчас же конфискованы, как утверждает Владимиров144. Узнав о конфискации, Бондарев писал енисейскому губернатору: | "Надивиться, надивиться я не могу нижеследующему: такой; редкости еще не было на свете, да и впредь никогда не будет.

Какой же редкости? Вот она. Два великих писателя, Лев Николаевич Толстой и Глеб Иванович Успенский, они в своих сочинениях на всевозможные лады хвалят, превозносят, выше облак поднимают и всему свету показывают одобрение моему учению, с целью пожелания обратить всю вселенную на сказанный путь благочестия, чего вы, читатели, своими глазами видали. Из этого видно, что если бы вся вселенная видела все сказанное мною и тоже бы с жадностью всякое слово мое читала и на самое дно сердца клала, да и великое наше правительство, ведь оно тоже не глупей Толстого и Успенского. Оно видит, что не было, нет, да и быть не может на свете полезнейшего, как это мое, т. е. Бондарево, учение.

После же всего сказанного что же? Похвалу, одобрение и возвышенность тому моему учению печатать можно, а самого учения, т. е. ту вещь, которая одобряется, в свет выпустить нельзя.

Так вот загадка, так вот задача: хвалить можно, а ту вещь, которая хвалится, выпустить в свет и показать людям нельзя. В таком случае нужно же ту вещь, это мое учение, укорять, – нет, укорять нельзя: а если укорять нельзя, то напечатай, а напечатать нельзя. Так вот загадка, так вот задача для тебя, правительство! Вы и рассуждение потеряли, с нею что делать, и как быть с нею, не знаете!"145 До 1906 г. напечатать в России работу Бондарева не удавалось. Зато началась мировая слава "сибирского мужика". В марте 1888 г. Ясную Поляну посетил профессор Сорбоннского университета в Париже Эмиль Пажес. В день публикации своей статьи о Бондареве Лев Николаевич рекомендовал Пажеса Н.Н. Страхову как "умного, образованного и, что редкость – свободного человека". "Он большой сторонник моих взглядов", – из письма в тот же день 26 марта А.А. Толстой, своей двоюродной тетке146. Пажес имел опыт перевода. Он издал на французском языке первую часть толстовской работы "Так что же нам делать?". Поэтому Лев Николаевич, не колеблясь, предложил перевести Пажесу сочинение Бондарева и свое предисловие. В июне 1890 г. эта книга вышла в Париже под заглавием "Leon Tolstoi' et Timothee Bondareff:. Le travail. Traduit du russe par B. Tseytline et A. Pages". Книга распадается на две части. Первая часть содержит статью Толстого "Труд и теория Бондарева". Вторая часть, озаглавленная «Труд "мужика" (par le moujik) Бондарева», имеет две главки: 1) Введение. Жизнь Бондарева. Цель его работы; 2) Труд по Библии. В приложении даны статьи: Труд и любовь. Завещание Бондарева. В предисловии один из переводчиков Амедей Пажес сообщил, что его брат Эмиль посетил Толстого в 1888 году и «принял из

его рук рукопись "Труда", но, загруженный работой, поручил работу ему». Получив перевод, Толстой записал в дневнике от 28 июня 1890 г.: "Прекрасная книга"147. 30 июня Толстой писал своему другу Г.А. Русанову об этом труде: "Очень хорошая вышла книга и, думается, может быть на пользу людям"148. Вышедшая книга была доставлена в село Иудино много лет спустя. Как выяснилось, Тимофей Михайлович, получив уведомление от Толстого в письме от 3 декабря 1893 г. о посылке книги, напрасно ждал ее. Недремлющие полицейские власти изъяли книгу на минусинской почте как враждебную правительству. Прошло не менее пяти лет, пока автор сумел ее получить окольными путями. И прошло еще немало времени, пока для Бондарева молодой человек В.И. Кузьмин (Вл. Са-гайский) сделал обратный перевод с французского на русский. По-видимому, перевод получился довольно близким к подлиннику. Но старик вознегодовал: он написал резкое письмо яснополянскому доктору Д.П. Маковицкому (1866-1921) и самому Толстому. Кстати, это письмо показывает, что иудинский философ находился в обширной переписке со многими людьми. Да и не могло быть иначе, его труд вызвал широкую полемику, и людям было необходимо общаться с ним. Мы доподлинно знаем, что он переписывался с Глебом Успенским и Николаем Златовратским. Но эти письма, видимо, безвозвратно утрачены.

Бондарев писал Маковицкому по поводу преследования царскими властями сектантов, а во второй половине послания жаловался на неточность французского перевода.

Доверительный характер письма к человеку толстовского окружения говорит об их близости: "О, друг мой, о душа души моей, Душан Петрович! Если Бог есть бесконечная милость, то откуда же бесчисленные бедствия, коим подвергаются благочестивые люди? Если Он есть правосудный правитель мира, то почему порок счастлив, а добродетель несчастная?" Публикатор письма А. Косаванов делает по этому поводу замечание: можно подумать, что это высказывание безбожника. Но это далеко не так: вернее предположить, что Давид Абрамович только что читал 66-й сонет Шекспира. В конце письма он касается парижского издания своего труда: "Лев Николаевич прислал мне книгу моего сочинения, печатанную на французском языке, и она года три лежала – прочитать ее некому, но теперь нашелся человек, который перевел ее пером на русский язык. И что же я там увидал? Я увидал там то, что платье на себе разодрал и волосы оборвал на себе от досады и неудовольствия. Как!

Ссудомлена да сковеркана, когда я ее первый раз читал, то я тогда был не человек, а какой-то изверг со всего человеческого рода"149. Один из советских исследователей настаивает на том, что Толстой выкинул из сочинения при французской публикации все выпады против власть имущих, согласно своей теории непротивления150. Но тем не менее переписка между Толстым и Бондаревым окончательно прервалась лишь незадолго до смерти сибиряка, после того как 15 августа он отправил в Ясную Поляну короткое письмо, где писал следующее: "Ту книгу моего сочинения, которую прислал ты мне печатную на французском языке, теперь перевели ее на русский язык пером, и что же я там увидал? О сколько много там не наилучшие, а наихудшие измены и какая темнота да запутанность. Я думал пользу принести как нынешнему всему миру, также и всем будущим родам, а оно вышло все противное тому и наоборот.

Именем Бога правды прошу и умоляю тебя, Л.Н., подай ты с своей стороны возможную для тебя помощь мне, в этой бездне зол утопающему. Какую же помощь? Вот она.

У меня есть эта же рукопись в сравнению с тою, которая у тебя была, вдвое сокращена и многими лучшими сказаниями добавленная.

У меня есть великое желание отослать ее к тебе, чтобы ты представил ее в ту редакцию, то есть за границу, где эта книга печатана. Вот в чем все моление и прошение мое состоит к тебе…"151 Ответ был написан 11 сентября и дошел до адресата быстро, 27 сентября 1898 г.

Толстой старается объяснить старику принцип сокращения и сохранения главного:

"Тимофей Михайлович.

Напрасно ты думаешь, что книга твоя переводом испорчена. Вероятно, тебе дурно ее перевели. В ней переведено все самое существенное, а если что пропущено, то только то, что могло не привлечь, а оттолкнуть читателя.

Переведена же она на французский язык прекрасно и читается очень хорошо…

В том виде, в каком она есть, книга делает и сделает свое дело, т. е. распространит между людьми сознание их греха и укажет им средства его искупить…

Любящий тебя брат Лев Толстой"152.

В том же году, что и французский перевод, сочинения Бондарева вышли на английском языке, но перевод был сделан не с русского, а с французского издания:

"The Suppressed book of the peasant Bondareff. Labour: The Divine command. Made known, augmented and edited by Count Lyof Tolstoi. Transl. Mary Cruger. Toronto, 1890". Вероятно, в Иудино не было известно об этом переводе. Но в России Бондарев уже был известен. Так, в 1887 г. Н.К. Михайловский, разбирая этические взгляды

Толстого, укоряет его за заимствования у сибирского философа (по-видимому, он уже знает о религиозной принадлежности крестьянина, так как говорит о примате в его мировоззрении Ветхого Завета). Михайловский пишет: «Удивительная статья графа "Женщинам"…начинается ссылкой на библию (у Михайловского это слово и подобные написаны со строчной буквы. Отсюда мы видим, кто был родоначальником правописания с маленькой буквы слова "бог". – С. Д.), по которой мужчине дан закон труда, а женщине – закон рождения. Ссылка эта совсем чужая графу Толстому, который строит свое здание на Новом, а не на Ветхом завете, на евангелие, а не на библии (курсив мой. – С. Д.). Эта ссылка, равно как и непосредственно примыкающие к ней размышления о неизменности обоих законов, принадлежит некоему минусинскому крестьянину, с логически стройным учением которого читатели могли познакомиться из одной статьи Глеба Успенского в "Русской Мысли"». В этом месте Михайловский бросает несправедливый упрек в замалчивании источника вдохновения:

"Но гр. Толстой умалчивает об этом и с христианским чувством предоставляет минусинскому крестьянину счастие неизвестности, как богоугодному старику сказки…"153 На самом деле Толстой всемерно продвигает сочинения Бондарева. Как мы говорили, предисловие графа к труду Давида Абрамовича в "Русском деле" пострадало от цензуры. Полностью оно было восстановлено в заграничном издании М.К. Эльпидина под названием "Учение М.К.(?) Бондарева. Предисловие и изложение графа Льва Николаевича Толстого" (Женева, 1892).

Тимофей Михайлович удостоился большой чести: попасть в биографический словарь русских писателей С.А. Венгерова. И статью о нем, о единственном, написал Великий писатель земли Русской. История появления этой заметки началось с того, что Семен Афанасьевич Венгеров (1855-1920) обратился к Толстому с просьбой по этому поводу. У Льва Николаевича были сомнения, несмотря на большое желание: "…предисловия я очень желал бы написать: и сейчас же попытаюсь это сделать. Боюсь только, что эти несколько слов с моим именем помешают прохождению статьи Бондарева через цензуру"154. По этому поводу между Венгеровым и Толстым возникла переписка, ибо у Семена Афанасьевича было несколько вопросов. Возможно, он хотел узнать адрес сибиряка, чтобы сделать личный запрос для нужд словаря. В письме от 22 мая 1895 г. Венгеров писал, что, несмотря на все его "старания и расспросы", он не смог раздобыть никаких сведений о Бондареве и даже не знает, жив ли он. 8 июня 1895 г.

Лев Николаевич отвечал: "Бондарев до последнего времени был жив. Я получил от него письмо менее года тому назад. Он живет в деревне Минусинского уезда.

Попрошу дочь найти и приложить к этому письму его точный адрес. Обратитесь к нему, и он наверное даст вам те сведения о своей жизни, кот[орые] вам нужны.

Помню я из его писем об его жизни следующее: он – бывший крепостной крестьянин какого-то помещика земли Войска Донского". Далее Лев Николаевич, думаю, не без задней мысли, писал крещенному еврею Венгерову о религиозных взглядах Бондарева:

"За субботничество сослан в Сибирь, где жил и живет лет около пятидесяти. Ему теперь должно быть лет 75. Имя ему Тимофей Михайлович. У него сыновья. Он до последнего времени не переставал работать всю крестьянскую работу в поле и гордится этим. Зимою же учит грамоте ребят. В Сибири продолжает держаться секты субботников, т. е. еврейства"155 (курсив мой. – С. Д.). Думаю, не без удовольствия выводил Лев Николаевич эти слова о человеке, сосланном из-за религиозных взглядов, и даже растолковывает профессору Венгерову, сыну знаменитой еврейской матери – Паулины Венгеровой, что такое субботничество, т. е. еврейство… Знакомство самого Льва Николаевича с Венгеровым относится к 1882 г.

Судя по воспоминаниям одного из современников, они говорили о возможности опубликовать статью Толстого "Так что же нам делать?" в журнале Венгерова "Устои", касались современной литературы и вообще "много говорили". Венгеров произвел на Льва Николаевича впечатление "умного еврея"156. Написал ли письмо Семен Афанасьевич в Иудино, осталось неизвестным. Но заметка Толстого была помещена Венгеровым в его "Критико-биографическом словаре русских писателей и ученых"157.

В письме от 22 мая 1895 г. Венгеров благодарил Толстого за "любезное и быстрое" написание статьи и что она "необыкновенно ярко запечатлевает в уме читателя представление о замечательном народном мыслителе"158. Это была всероссийская слава, но видел ли сам Бондарев этот словарь, сказать затруднительно. В последнее время он реже наезжал в Минусинский музей, где, конечно же, был этот справочник.