Удивительное дело: два гения, два современника, знавшие друг друга и находившиеся в переписке, никогда не встречались. Это может быть лишь в России.
Если два современника, с годами жизни и смерти почти совпадающими, даже не знали о существовании друг друга – я говорю о Сервантесе и Шекспире, или Веласкесе и Рембрандте – то это были XVI-XVII вв., а здесь речь идет о конце XIX в., века пара и электричества, газетных новостей и железнодорожного транспорта. За несколько десятилетий до того великий Пушкин даже не знал о существовании Серафима Саровского, а уж им, по словам Н.А. Бердяева, было бы о чем поговорить.
Да что Серафим Саровский, если Лев Николаевич Толстой никогда не встречался с Федором Михайловичем Достоевским. А ведь, по словам Страхова, они чуть не столкнулись лицом к лицу в фойе театра. Но Страхов понял, что яснополянский мудрец не желает этой встречи. Толстой, правда, впоследствии отрицал это. Но, думаю, Страхов хорошо понимал Учителя…
Мы расскажем о двух гениях – гении из аристократии и гении из народа. Этим народным гением был человек, связавший свою жизнь и судьбу с еврейским народом.
Историки, ссылаясь на высказывания самого Толстого и на исследования его произведений, утверждают, что великий писатель не мог до самой смерти преодолеть влияние сибирского ссыльного. Но современники не встретились. Предчувствие, что встреча никогда не произойдет, преследовало Давида Абрамовича Бондарева. Он писал Толстому: "Да неужели же нам по одной только привязанности к свету сему так и умереть, не видавши лица один другого, это для меня что-то сильно загадочное"1.
Тимофей Михайлович, а после принятия иудаизма Давид Абрамович Бондарев, родился 3(15) апреля 1820 г. в селе Михайловка Донецкого округа Земли Войска Донского2.
Считается, что эта Михайловка находилась у истоков рек Быстрая и Гнилая, в поместье Чернозубова-Янова. Исследователь В.В. Смиренский решительно опровергает эти сведения и, ссылаясь на авторитетное мнение краеведа Арк. Айрумяна, полагает, что на самом деле Т. Бондарев родился на хуторе Михайловка, Тоцинского района, Ростовской области, принадлежащем в начале XIX в. помещику Чернозубову-Янову и расположенном не у истоков, а при слиянии рек Гнилая и Быстрая3. Ныне это место называется поселок Михайловка, расположен неподалеку от города Морозовска4.
В этих местах прошло детство и первая половина жизни Бондарева. Его отец, дед, прадед были крепостными помещиков Чернозубовых. У местного дьячка Тимофей обучился грамоте. Как предполагает А.И. Клибанов, первой прочитанной им книгой была "Псалтирь"5.
В 22 года Бондарев был уже главой семьи, в состав которой входили: старики-родители, пятнадцатилетняя сестра, десятилетний брат и жена с ребенком. Бондарев был трудолюбив, вина в рот не брал. Он хотел построить новую избу, а так как лесу не было, то соорудил себе каменный дом. Камень возил за шесть верст от дома, выкапывая его из земли. При этом он еще отрабатывал на помещика три дня в неделю.
Нанимать себе в помощь он никого не мог, но, в конце концов, построил пятистенный каменный дом, амбар, хлев. Достаток в доме был небольшой, хотя Бондарев был отменным тружеником: "Я, Бондарев, такой работник, что если косят самый хороший хлеб на крюк (на грабки), где пять разов отрежут косою сноп, тут нужно самых лучших двух работников успеть вязать снопы за одним косарем, а я один вяжу, так что с косы граблями хватаю", – с гордостью писал он о себе впоследствии… Тогда же он хорошо усвоил жизненную политэкономию: "От праведных трудов не наживешь каменных домов", а о своем помещике Чернозубове говорил, что он "пузырь, чужим трудом надутый". За свой непокорный нрав он был отдан разгневанным помещиком в солдаты, в нарушение даже тех несовершенных законов Российской империи, которые ограничивали мобилизацию семейных крестьян.
Бондареву уже исполнилось 37 лет, он был женат, имел четырех детей, а "пятый был за поясом". Строптивый правдоискатель, как ни дико это выглядит, был отдан в солдаты за "колдовство". Спустя десятилетия ссыльный философ писал: "Я был Новочеркасской области помещика Чернозубова крепостной раб, на хребте которого помещик ездил и удила в рот закладывал, и я эту чашу горести, скорби, печали и воздыхания до дна выпил… Первого августа (1857 г. ст. стиля. – С. Д.) тут бывает в православной церкви водосвятие. Иду я к церкви и несу бутылку в руках, чувствую, что бутылка тяжелая. Посмотрел, а в ней половина простой воды. Я, не останавливаясь, эту воду на ходу вылил. И это случилось против помещицких ворот, в отдаленности на 200 саженей (более четырехсот метров.
– С. Д.); помещик и увидал с окна, что я воду лью против его ворот, потому признал меня колдуном и чародеем и в том же году отдал меня в солдаты на 37 году жизни моей, и я изнурен сухоядением, денными и ночными работами, старик уже был, и по тогдашним Николаевским законам на 25 годов; четверо детей маленьких, а пятое за поясом, остались с одной матерью при крайней бедности и в его же тигровых когтях и покровительства и защиты ни с какой стороны и ни откуда не было. Да и Бог, как видно, в те веки закрылся облаком, что не доходила к нему молитва наша. На бумагах нельзя описывать тогдашних лютостей, потому что это будет порок на тогдашних царей, а тех стариков, которые довольно знают те лютые времена, в настоящие минуты здесь нету, а мне как незнатному человеку вы не поверите, но я со своей стороны представляю вам, читатели, имя Бога в свидетели, что я верно и верно говорю"6.
Сын Бондарева Даниил Давидович к этому рассказу добавлял, что он слышал из уст отца и матери, что дело было не только в самодурстве помещика: уже тогда отец пришел в столкновение с деревенским священником и поп донес на строптивого прихожанина7.
Другой исследователь считает, что трудолюбивого и непьющего мужика помещику сдавать в солдаты было убыточно, но, видимо, он был у барина на плохом счету из-за того, что был политическим "смутьяном"8.
По положению Бондарев должен был 25 лет отслужить в армии. Интересные мысли высказал он впоследствии о своих несчастных товарищах: "…брал людей в солдаты сорока годов, это с какой целью? А для такой, что он, начиная с 10 годов, поработает помещику 30 лет, да до десятка детей народит и вскормит, потом начнет клониться к старости, и силы у него слабеть станут, он его тогда в солдаты на 25 годов – ведь это помещику и царю большая польза"9. Чувство протеста против социального гнета было порождено самой жизнью.
Отданный в солдаты, Бондарев попал в 26-й казачий полк Кубанского войска и службу отбывал на Кавказе, по удивительному совпадению также в станице Михайловской, но Кубанской области. Немногим ранее (до 1854 г.) здесь служил знаменитый корреспондент нашего героя – Л.Н.
Толстой. Во время службы Тимофей Михайлович был военным (полковым) диаконом.
Напомним, что Северный Кавказ был наводнен различными сектантами и, например, Хоперский казачий полк полностью был укомплектован субботниками. Вероятно, в это время он познакомился с рукописным экземпляром книги А.Н. Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", которое потрясло бывшего крестьянина, на своей шкуре испытавшего все прелести крепостной зависимости. Чего стоит один эпиграф, рисующий крепостное право в России: "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй". Думаю, что стиль "Путешествия", много раз читанного Бондаревым, оказал влияние на будущее творчество крестьянского философа (даже выражение "кормится трудами своими" или мысль о том, что приближение к жизненному идеалу достижимо лишь "трудолюбием", мы можем обнаружить в "Путешествии"). Но особенно внимательно он читал антикрепостнические главы "Зайцево", "Вышний Волочок", "Пешки".
Путешественник, от имени которого ведется рассказ, в воскресный жаркий день видит пашущего мужика. Первый вопрос, который задает он крестьянину, должен был остановить внимание Бондарева: "Ты, конечно, раскольник, что пашешь по воскресеньям?" Крестьянин отвечает, что нет, но он вынужден работать в праздники и ночью, чтобы прокормить семью: "В неделе-то… шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину; да под вечером возим оставшее сено на господский двор…
Не ленись наш брат, то с голоду не помрет… У него на пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов… Да хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут".
Или этот страстный порыв, перешедший потом к Бондареву: "Но кто между нами оковы носит, кто ощущает тяготу неволи? Земледелец! Кормилец нашея тощеты, насытитель нашего глада, тот, кто дает нам здравие, кто житие наше продолжает, не имея права распоряжати ни тем, что обрабатывает, ни тем, что производит. Кто же к ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ее?…Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России? Ненасытец кровей один скажет, что он блажен…" Но не только обличение крепостного права привлекло внимание Бондарева в книге Радищева. В главе "Городня", описывающий рекрутский набор, Бондарев мог прочитать: «Подошел к одной куче узнал я, что рекрутский набор был причиною рыдания и слез многих толпящихся. Из многих селений казенных и помещичьих сошлися отправляемые на отдачу рекруты.
В одной толпе старуха лет пятидесяти, держа за голову двадцатилетнего, вопила: "Любезное мое дитятко, на кого ты меня покидаешь? Кому ты поручаешь дом родительский? Поля наши порастут травою, мохом – наша хижина. Я, бедная престарелая мать твоя скитаться должна по миру. Кто согреет мою дряхлость от холода, кто укроет от зноя? Кто напоит меня и накормит?». Бондареву, пережившему весь ужас солдатчины, когда он должен был оставить семью без средств к существованию – все это было знакомо и почти теми же словами он передает свое тогдашнее состояние.
Младший современник Бондарева Михаил Иванович Осколков вспоминал, что Давид Абрамович наизусть читал "Деревню" Пушкина, генетически связанную с "Путешествием" Радищева:
Здесь барство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам, Здесь рабство тощее влачится по браздам Неумолимого владельца.
Внешним толчком для религиозного кризиса послужил незначительный случай, произошедший с Бондаревым: его в субботу отказался обслуживать еврейский лавочник. Сам Бондарев описывет это приблизительно так: желая купить ситцу, он просил еврея отмерить ему требуемое, а еврей отвечал: "Нельзя, сегодня суббота", и предложил самому Бондареву отрезать нужный кусок. И.П. Белоконский, описавший этот факт и лично знавший сибирского философа, был потрясен обыденностью случая и впечатлительностью Бондарева10. "С тех пор", по словам самого Бондарева, ему "запала мысль в голову", которая не давала ему покоя. Вскоре после этого он "нарочно" знакомится с жидовствующими и принимает иудаизм. Вероятно, процесс этот был не столь прямолинеен. Но как бы то ни было, спустя 10 лет по прохождении службы и получив медали за Кавказкую войну, Тимофей Михайлович Бондарев принял обряд обрезания в станице Михайловской в присутствии трех лиц и стал иудействующим. В наших руках находится письмо, принадлежащее перу известного субботника Моисея Самуиловича Рогова: «Сие письмо передайте Давиду Абрамовичу Бондареву.
Я, Моисей Самуилович Рогов, имел счастие видеться с друзьями Давида Абрамовича; они жили (в) Кубанской области (в станице Михайловской), а в настоящее время живут у нас в городе Владикавказе, а именно: Агей Ермилович Зувижимов (Бувижимов?), Яков Абрамович Алексеев и Федор Семенович Лунев. Они рассказывали, (что) будучи Давид Абрамович русским, был военный диакон, а когда познал закон Божий, совершил обрезание на станции Михайловской Кубанской области. Эти вышеупомянутые друзья Давида Абрамовича Бондарева присутствовали при обряде обрезания. (Они) говорят: "Мы хорошо знаем Давида Абрамовича, он был полковым диаконом, а когда он отпал от православия, его сослали в Сибирь в Енисейскую губернию". А когда я, Моисей Самуилович, рассказал, что у нас в селении Иудиной есть Бондарев, бывший диакон, тогда они поняли, что Бондарев их ближний друг и очень обрадовались, услышав о друге и о том, как он живет. Итак, сие письмо я пишу от имени друзей Давида Абрамовича; желают ему и его супруге мира и блаженного положения и от искренней любви посылают ему нижайшее почтение и низкий поклон. Итак, Давид Абрамович, если Вы признаете сих вышеупомянутых лиц за друзей, то они просят Вас в том, чтобы вы уведомили их со своей стороны письмом; им желательно знать, как вы живете и какие обстоятельства в Сибирском крае; обо всем отпишите подробно, более пока писать не будем.
Ваши друзья и приятели своему старому другу Давиду Абрамовичу Бондареву; с нетерпением ждем ответа.
Адрес в городе Владикавказе, на мельницу Иосифа Ивановича Худякова Моисею Самуиловичу Рогову».
К этому есть приписка:
"Любезному другу Давиду Абрамовичу и супруге Вашей и всему вашему семейству желаю вам весьма вообще быть живым, здравым и хорошего блаженства (и? нрзбр.) Вашему семейному кругу; притом же низкий поклон; от Вашего ученика и доброжелателя Моисея Самуиловича Рогова и всего моего семейства.
Моисей Самуилович Рогов. …письма 8 ноября 95 года".
Совсем внизу добавлено мелким почерком: "Желаю подробности о Сибирском крае;
Город Владикавказ (,) Терская область объята высокими горами, но зимы нету всегда тепло"11.
Последняя запись, по-видимому, говорит о трудностях жизни субботников, а возможно и о преследованиях. Именно поэтому к Бондареву обращаются с просьбой сообщить о сибирских условиях жизни.
Необходимо повторить, что мы располагаем слишком малым числом документов, свидетельствующих о важнейшем жизненном решении Тимофея Михайловича. Тот же самый Белоконский лишь ставит вопрос о причинах перехода полкового дьякона в другую веру: "…человеку малограмотному, родившемуся в православии, не подвергавшемуся никаким влияниям почти до сорокалетнего возраста, не легко изменить свой взгляд, изменить притом радикально: между иудаизмом и православием весьма мало общаго"12.
После перехода в иудаизм Бондарев принял имя Давид Абрамович. До конца своих дней он носил двойное имя: в официальных документах он именовался Тимофей Михайлович, а сам себя он, а вслед за ним и его односельчане называли Давид Абрамович. Но даже в некоторых документах упоминается его новоприобретенное имя.
Так, в актовой записи о смерти Бондарева в книге Бейского волостного правления зафиксировано: "Тимофей (Давид) Михайлович (Абрамович) Бондарев". Из-за двойного имени иногда происходит путаница. Так, К. Горощенко именует его Тимофеем Абрамовичем!
Советские авторы настаивают на том, что принятие иудаизма было лишь формальным поводом к аресту Бондарева. Основной причиной якобы было свободолюбие полкового дьякона, требующего сократить военную службу до трех, максимум до 5 лет. (Реформы военного министра Дм. Милютина были проведены лишь в 1874 г.) Один из исследователей жизни Бондарева, писавший о нем в 50-е годы нашего века, нашел в себе мужество указать на основную причину отпадения дьякона Бондарева от православия, наряду с "дежурной", социальной: «Несомненно, что причиной перехода Бондарева в иудейство была его неудовлетворенность официальной религией, которую проповедовала православная церковь: уж слишком парадоксально звучали слова священнослужителей о "любви к ближнему" и проч. в обстановке страшного закабаления трудящихся. С другой стороны, Бондарев видел людей, крепко державшихся своей веры и противостоящих официальной религии, за что они подвергались гонениям, которые еще более их укрепляли в их религиозных суевериях»13.
М.В. Минокин, действительно, имел мужество сказать о религии бунтаря во времена не совсем безопасные. Зато другой исследователь, уже в "доброе" хрущевское время, договаривается до того, что переход в иудаизм был хитрым ходом крестьянина, желавшего любым путем избавиться от солдатской службы14.
В жизни дьякона последовали резкие перемены, власти не дремали: за "отказ" от православия и переход в иудейство он был судим, его лишили воинского звания, отняли медаль, полученную за боевые заслуги, и заключили в Усть-Лабинскую тюрьму, где он находился два года. В 1867 г. военно-судная комиссия приговорила Тимофея Михайловича Бондарева на "вечное поселение в Сибирь" и направила его в распоряжение енисейского губернатора. В одном из писем Л.Н.
Толстому он писал, подводя итог первой половины своей жизни: "До 40 годов я был помещицкий крепостной раб, а потом в самые лютые николаевские времена 12 год(ов) солдатом, а потом в самое тревожное время с черкесами, 4 года казаком, а затем с семейством – четверо детей и жена – пошел в кандалах в Сибирь"15. В письме несколько ошибок, не меняющих сути (не до 40 лет, а до 37; не в николаевские времена, а при Александре II, и не 12 лет, а 10).
За годы солдатчины, "безотцовщины", семья претерпела трагедию – трое детей умерли…16 Сын Бондарева Даниил Давидович вспоминает, что родителей с детьми пешком гнали до Казани, после обессиленных повезли в телеге: "Мукоты было горе-горькое, пока по этапу страдовали. Вот и очутились в нашей Юдиной…"17 Сначала Бондарева с партией сектантов поселили в селе Заледеевском, Красноярского округа. Вероятно, эта деревня была перевалочной, ибо в ней останавливались предшественники Бондарева, основатели села Иудино. В само Иудино, по словам Даниила Давидовича, они прибыли 22 мая 1867 г. Семья состояла из самого героя, жены и двоих детей18.
Село Иудино – уникальное место, оно было заложено крестьянами-иудействующими, появление которых там составляет самостоятельную историю.
