Глава 5

ЛАЗЕЙКИ И ПОДКОПЫ

Август выдался жарким. Процессия гулявших по парку пленных брела вверх по петляющей тропинке назад в замок медленнее, чем обычно. Никто не был особенно начеку. Внезапно вниз вдоль строя спустились два представителя гитлерюгенда в шортах и фуфайках со свастикой. Замыкающего колонну узников унтер-офицера они приветствовали гитлеровским салютом, но «Hergott»[27] — чем, они думали, это должно было быть? Гитлеровское приветствие? Гитлеровское приветствие, фашистское приветствие, коммунистическое приветствие?

Увы, это было скорее похоже на приветствие английских бойскаутов! Лейтенанты Том и Баустед выработали не совсем верный прием для этой попытки побега, хотя их маскировка была первоклассной.

Для офицера занять место ординарца в группе, выходящей из замка на работу, — не очень надежный метод побега: за годы службы наши два унтер-офицера, Муссолини и Диксон Хоук, тесно познакомились с ординарцами. Они знали всех вверенных им под охрану ординарцев, французских, британских и польских, по имени и в лицо, знали все их отличительные особенности. Ординарцы размещались в одном блоке и выполняли регулярную или штатную работу на территории, а также периодически получали наряды на работы вне лагерной зоны.

Полагая, что мы начали тонуть в пучине собственных догадок относительно сложных возможностей побега, один из пленных испробовал один из тех простых способов, о которых мы почти забыли. Его побег почти удался. Капитан Лотон втерся в группу британских ординарцев, идущих на работу в парк (всегда этот парк!), и сбежал, перебравшись через стену. К счастью, рядом с Чирла его заметили крестьяне и сообщили в полицию. Недалеко от Шкоплау его поймал наш велосипедный патруль. На этот раз «Zigarre» получил Муссолини.

Неделю спустя лейтенант Дюран повторил то же самое, но в группе французских ординарцев. Он поменялся с одним из них прежде, чем они отправились на работу, и так же перелез через парковую стену. Но его остановил старый солдат ополчения, ответственный за Arbeitskommando[28]. Он вел человека в Кольдиц на лечение. «Zigarre» на этот раз достался Хорьку.

Между этими двумя побегами «под чужими именами» произошел первый из ряда побегов в парке, довольно ощутимо поколебавший наш боевой дух. На мой взгляд, мы стали немного беспечными и излишне самоуверенными, но эти события заставили нас принять почти панические меры безопасности. Они приумножили наши собственные обязанности до такой степени, что мы буквально спотыкались друг об друга в ходе постоянных наблюдений и бесконечных проверок и пленных, и друг друга.

Главой голландской организации побегов был изобретательный и энергичный капитан ван ден Хювель. Мы никогда не знали, «происходило» ли что-нибудь среди голландцев. Их поведение казалось всегда одинаковым — они были всегда безупречно дисциплинированные, тихие и спокойные, естественно и легко умели поддерживать и избегать разговора по желанию. Никогда они не обращали на себя внимания. Отсюда их умение преподносить сюрпризы. Они умели обходиться без фамильярности, а их простота и ироничность располагали к доверию. Они использовали площадку для упражнений в парке в качестве полигона для маневров и извлекали из нее пользу больше, чем другие.

В тот самый день после прогулки пропали пять голландских офицеров.

«Sonderappell! — Пятеро пропало — боже мой!» Мы помешали нескольким мелким и одному крупному побегу в течение июля и августа и полагали, будто должным образом закупорили брешь. Мы, в некотором смысле, так полагали всегда. И каждый раз пленные выскакивали, словно пробки, из самых неожиданных мест.

Пропавшими офицерами в тот день оказались капитаны Ларив и Стейнмец и лейтенанты Круиминк, ван дер Крап и ван Линден (голландский военно-морской флот). Мы провели спешный обыск в помещении голландцев и нашли гражданскую одежду и, что самое интересное, карту с подробными инструкциями, как попасть из Туттлингена в юго-западной Германии к швейцарской границе и перейти через нее. Через несколько дней капитаны Ларив и Стейнмец перебрались через Швейцарскую границу, предположительно по этой самой схеме. Капитан Дюфур и Смит, сбежавшие чуть позже и тем же таинственным образом, были пойманы рядом с Зингеном на том, что раньше казалось обычным путем.

Трех других обнаружили десять дней спустя: они прятались в пустом помещении замка, к которому имелся доступ через замаскированный лаз в их комнатах.

И снова мы столкнулись со слабиной в наших укреплениях. На некоторое время мы прекратили прогулки и «затянули» каждую деталь нашей патрульной системы. Кроме того, по дороге назад из парка мы решили время от времени останавливать строй заключенных и проводить дополнительный пересчет, когда «процессия» этого не ожидала. Но как только прогулки возобновились, исчезли еще двое голландцев, майор Гибель и лейтенант Трийбар. Возможно, решили мы, в течение какой-нибудь диверсии, может быть, во время игры в футбол или гандбол в «загоне для овец», они сделали подкоп под ограждение, незамеченными спустились вниз к потоку и прятались под мостом, пока гуляющие не ушли. В свое время мы узнали, что и эти двое тоже благополучно пересекли швейцарскую границу. Это означало, что за шесть недель сбежали четверо из шестидесяти голландских офицеров. Мы могли с легкостью просчитать на бумаге, сколько при такой скорости пройдет времени, пока не сбегут все! Из французов сбежали трое. Англичане, поляки и бельгийцы — пока ни одного.

Через несколько недель один из наших более наблюдательных караульных на дежурстве в парке заметил толпу пленных, собравшихся вокруг люка в загоне. Он принялся следить за группой и увидел, как двое подняли крышку и исчезли внизу. Он поднял тревогу — внизу нашли лейтенантов Уордла и Войхецковски. Я же был убежден, что это было исключительно голландским путем побега, и задавался вопросом, что вынудило их «сдать» этот канал англичанам и полякам. Мы смотрели на эту крышку множество раз. Сверху имелся огромный болт, который мы пробовали снова и снова. Мы заглядывали вовнутрь. И никогда ничего не находили внизу. Возможно, лучше было бы вообще снять крышку. Внизу, примерно восемью футами ниже, находился водопровод. Мы пытались понять, как это могло быть использовано.

Если вспомнить, несколько голландских офицеров часто собирались вокруг этого люка, стоя, сидя и разговаривая. Они часто надевали длинные черные плащи, часть их униформы. Спустя некоторое время небольшая группка в этом месте перестала казаться чем-то необычным. Потом, трижды, под прикрытием людей и распахнутых и плащей они, видимо, незаметно спустили двоих вниз в канализацию. Этой парочке, должно быть, здорово потрепали нервы: иногда приходилось ждать по нескольку дней, прежде чем представятся те драгоценные несколько мгновений, когда двое или трое наших унтер-офицеров отвернутся или направятся в другую сторону в главном огороженном пространстве, а двое караульных на склоне с каждой стороны либо скроются за деревьями, либо отвлекутся каким-нибудь малозначительным инцидентом — может быть, перелетевшим через ограждение по другую сторону загона футбольным мячом или нарочитым спором между игроками и судьей.

Помещение людей под крышку представляло собой лишь треть всей операции. Во-первых, нужно было снять болт с крышки, а затем, когда люди окажутся внутри, его заменить. Заменяющий болт, однако, не был железным. На первый взгляд он казался таковым, но в действительности был смастерен из стекла с деревянной гайкой на конце. Когда стеклянный болт толкали снизу, он разбивался. Третий болт или, вполне возможно, оригинал ставили на место уже два беглеца, после того как выбирались наружу. Прежде чем уйти, они подбирали все осколки фальшивого болта и уносили их с собой.

И вновь мы столкнулись с проблемой: в целях безопасности двери и крышки должны быть заперты! Но в целях осмотра двери и крышки должны быть открыты! И снова, пока маятник качался между этими двумя правилами, пленные увертывались от него и сбегали.

Примерно в это же время мы начали проявлять значительный интерес к одному таинственному явлению, ключи к которому замечали в течение нескольких месяцев. Мы обнаружили поврежденную балку во французском помещении. Она треснула, как мы выяснили, вследствие веса «du Lieber Himmel»[29] тонн грунта и каменной кладки под внутренними свесами крыши двойных чердаков. Они и сами по себе были довольно тяжелые, а теперь благодаря кучам скопившегося там мусора стали по крайней мере на 25 процентов тяжелее. Мы исследовали этот хлам: кирпичи, тесаный камень, раствор, даже куски самородной порфирной породы! Мы задумались. Судя по всему, туннель находится где-то во французских помещениях. Объем мусора свидетельствовал не только о длинном туннеле, но и о туннеле, строящемся уже довольно долго. Это означало совершенную организацию оповещения и работ, поскольку до сих пор мы не располагали ни малейшим намеком на крупномасштабную деятельность вообще. Значило ли это подготовку массового бегства в недалеком будущем? Не поэтому ли сентябрь и октябрь выдались такими спокойными? Не собрались ли все эксперты вместе, чтобы завершить туннель и таким образом освободить всех за один раз? Не просто ли они копали, избавлялись от сора, отвлекали наше внимание? Должно быть, в системе предупреждения заключенных по этому туннелю участвовало не менее дюжины человек.

Чтобы сократить рабочие смены копающих, мы стали устраивать по три переклички ежедневно. Но в ночное время проводить переклички мы не могли. Нам бы никогда не удалось согнать заключенных во двор. Если они умудрялись обманывать нас с нашими подсчетами днем, они могли также обмануть нас в тусклом свете во дворе и ночью. Да и наши собственные люди вряд ли будут на должной высоте в ночную смену. Часовые, после двух часов на снегу (насколько мы все помним, в ту зиму 1941 года он начался 3 ноября), любили греться на гауптвахте, а не проводить свое свободное от службы на посту время, представая перед пленными во дворе в качестве промерзших до костей шутов.

Но мы придумали один вполне успешный трюк. Последнее дневное построение теперь проводилось в любое время между семью и девятью часами вечера, с лишь получасовым уведомлением по звонку во дворе. Но даже тогда для продолжения работ над туннелем по-прежнему оставались двенадцать часов ночью. Мы поставили двух унтер-офицеров во дворе. Они находились во дворе почти постоянно день и ночь: расхаживали туда-сюда без всякого определенного плана, просто искали этот туннель. Но большую часть времени за ним следовал, а подчас и опережал, некий глашатай, оповещавший об их приближении, в особенности когда они начинали подниматься по лестницам. Особым успехом они похвастаться не могли. Дрезден и Берлин (то есть абвер или 4-й отдел) и служба безопасности ОКБ заваливали нас советами, правда довольно бесполезными, поскольку они абсолютно ничего не знали о сложившихся обстоятельствах. Весь груз безопасности в Кольдице лег на нас десятерых, офицеров в комендатуре и унтер-офицеров в штабе.

«Не можете ли вы нам сказать, когда ваши туристы отправятся в отпуск?», «Это туннель под Ла-Маншем? Тайное оружие фюрера?» — эти вопросы возникали в различных формах в нашей столовой и в городе. «Не можете найти дыру, а?» — звучал вопрос на гауптвахте. Что-то нужно было делать.

Берлин и Дрезден прислали небольшую армию досмотрщиков, полицейских чиновников, сотрудников охраны из близлежащих лагерей и так далее, чтобы выручить нас, как они думали.

Итак, однажды после одного утреннего построения мы расставили караульных по лестничным входам, оставили пленных во дворе и впустили одну такую группу через ворота для небывалого доселе обыска. Никто не был особенно удивлен: суматоха в комендатуре, машины и деловая атмосфера — все было замечено нашими «гостями», и приветствие входящих «туристов» оказалось впечатляющим. Боже, только бы французские чердаки не обрушились, думал я. Жаль, что эта толпа бесполезных помощников не могла унести по мешку мусора каждый! Обыск продолжался до вечера. Все этажи с обеих сторон двора и два пустых этажа над часовней были тщательно осмотрены. Обыскали кухню и театр; даже помещения в юго-восточном углу двора, где старшие офицеры имели отдельные комнаты. Мы, члены основного штата, просто показывали этим посетителям, где двери. Один Господь Бог знает, приходилось даже показывать им верные двери, потому что многие из обычных дверей были замурованы. Общим итогом всего этого мероприятия явился улов, на который мы могли бы рассчитывать при нормальной месячной работе, но никакого входа в туннель!

Среди трофеев мы с удивлением обнаружили новенькие немецкие инструменты. Казалось, начинали работать взяточничество и коррупция. Домашний фронт ослабевал.

8 ноября мы услышали стрельбу в этом проклятом парке. Должным образом позвонил заместитель коменданта и приказал мне отправиться с ним во двор, в британские помещения на втором этаже, выходящие в парк. Взяв с собой нескольких членов полицейского отряда, мы поднялись по винтовой лестнице в правом юго-восточном углу возле столовой. Вокруг окна, откуда пленные вывесили британский флаг на ручке щетки, свистели пули.

«Уберите флаг!» — заорал наш майор. Никто, казалось, не понял его приказа. Я повторил команду на английском языке.

С пола, где пленные лежали ничком, послышался вопрос: «А почему бы вам самому не убрать его?» В конце концов заключенный — австралийский майор авиации — втащил полотнище внутрь. Но стрельба продолжалась. Мы осторожно выглянули наружу, но часовые теперь палили по французскому помещению на следующем этаже. Мы поднялись по лестнице.

Из одного из своих окон французы высунули шлем из картона. Именно он и стал мишенью для наших стрелков. Стреляли метко, и одна пуля врезалась в верхнюю часть амбразуры окна. Позже французы написали вокруг нее: «Il nous faut des victims»[30], процитировав одного из наших офицеров, однажды сказавшего: «Несколько мертвецов в этом замке, и все беспорядки быстренько прекратятся». Наконец они убрали шлем, и сражение окончилось. Тем временем во дворе собралась толпа заключенных. Французы взяли слово. «Ou sont les Allemandes — dans la m… Qu'ils y restent — jusqu'au cou…!»[31]

Позже мы узнали истинную причину беспорядка. Два бельгийских офицера, лейтенанты Лерой и Ле Жён, сбежали через парк, и эти перестрелки в замке были организованы лишь с целью отвлечения внимания караульных. Столкнувшись с невозможностью перебраться через ограду парка, бельгийцы сдались. Когда мы провели расследование, пятеро наших караульных поклялись, что по ним стреляли из замка! А двое поклялись на их Diensteid[32], что видели дым от выстрелов! Это было слишком, хотя теоретически можно было ударить двумя пыльными досками друг об друга и выдуть облачко дыма или зубной порошок из бумажного пакета или футбольной камеры. Пятерка солдат были абсолютно уверены, что отстреливаются в целях самозащиты. Слава богу, они никого не убили. Хорошенькое было б дельце для лейпцигского военного суда или даже для Нюрнберга!

Примерно в это время нам и доставили нашего первого политического заключенного, мистера Джайлза Ромилли, племянника сэра Уинстона Черчилля. Он был захвачен в Нарвике в 1940 году, как гражданское лицо — пишущим для «Дейли экспресс» Этим же годом, но чуть раньше, переодевшись в женщину, он бежал из лагеря для интернированных в Баварии. Он классифицировался как социальный трофей (как полагало наше ОКВ), имевший определенный вес в обществе — возможно, пригодный в качестве заложника. Для нас же в Кольдице он явился просто еще одной головной болью. Наши инструкции, пришедшие из самого высшего источника, были следующими:

1. Комендант и офицер службы охраны отвечают за безопасность Ромилли головой.

2. Его безопасность должна гарантироваться всеми и каждой исключительными мерами, которые вы сочтете нужным предпринять.

Комендант и офицер службы охраны выработали следующее:

1. Кодовое имя Ромилли Эмиль.

2. Все члены комендатуры и караульных рот должны знать Эмиля в лицо.

На гауптвахте, в комендатуре, служебных помещениях и так далее расклеили его фотографии.

3. Всякий, кто заметит этого человека вне территории двора заключенных, должен немедленно отвести его в комендатуру.

4. Rollkommando обязано отыскивать его каждый час и отмечать в книге, где он находился в это время.

5. Днем он имеет право беспрепятственно перемещаться по замку.

6. Никаких прогулок по парку. На каждой прогулке необходимо проводить специальные проверки с целью исключения попадания в группу гуляющих Ромилли.

7. Его следует запирать в его собственной комнате немедленно после вечернего построения. В двери необходимо прорезать глазок, снаружи обязан находиться караульный, свет должен горсть всю ночь (позже просто синий свет). Кровать должна располагаться так, чтобы ее было видно через глазок.

8. Его присутствие в комнате должно проверяться ночью с нерегулярными интервалами.

Мистер Ромилли, невысокого роста смуглый мужчина между тридцатью и сорока годами, любил бокс, но на лагерной сцене играл женские роли. Несколько месяцев он с раздражением реагировал на наши спецмеры, особенно нарушение его сна. Нередко швырял сапогами в дверь и затыкал глазок бумагой, но в конце концов смирился с этими неудобствами. Один раз мы поймали его в одежде ординарца на выезжающей со двора повозке с углем. Он хорошо говорил на немецком языке и явно сыграл свою роль в подрывании боевого духа караульных, с которыми мог беседовать у двери в свою комнату в любое время вечером или ночью.

Кроме не поддающегося обнаружению туннеля и побегов из парка голландцев и обнаружения их выхода в ноябре имели место еще несколько попыток побега. 23-го числа после построения после вечернего чая наш караульный во дворе заключенных находился под скрытым наблюдением. Он расхаживал по двору взад-вперед — об этой его привычке знали все. Каждый третий или четвертый поворот он ненадолго останавливался. Заключенные прекрасно знали порядок его действий. Он никогда не доходил до середины двора и вновь возвращался к стене, от которой начал. Видимо, было заранее известно, что именно этот «goon»[33], как англичане по-доброму нас называли, будет на дежурстве — и всё и все были готовы.

Караульный двинулся от кухни по привычному маршруту. Ему предстояло пройти около сорока ярдов, затем должна была произойти обычная остановка и поворот. Темнело. Свет во дворе должен был зажечься с минуты на минуту. Когда солдат довольно далеко отошел от кухни, два британских офицера влезли на крышу этого — одноэтажного — здания, примыкающего к высокой, с четыре этажа, задней стене немецкого двора, и по громоотводу взобрались на крышу. Они добрались до дымовой трубы, обмотанной стальными лентами каждые три или четыре фута. К несчастью, прожектора зажглись слишком скоро, и их увидели. Чтобы перехватить беглецов, нам пришлось подняться в помещения ординарцев в юго-западном блоке. Там мы нашли еще четырех британских офицеров. Они заявили, будто пришли забрать свое белье. Мы поместили в тюрьму всех. Четверка британцев протестовала, утверждая, что к побегу не имеет отношения. Мы ответили: «В любом случае вы не имеете права находиться в помещении ординарцев, и вы это знаете. Считайте, наказание за это».

К этому времени репетиции грандиозной британской рождественской постановки «Балет Нонсенс» были в полном разгаре. Сцена на четвертом этаже в юго-западном блоке сотрясалась от «мощи» хора. Прима-балериной был капитан Роджерс — почти самая волосатая «девочка», какую только можно было сыскать среди пленных. Нам же он был известен как горный инженер, ответственный за большой туннель, построенный в 1941 году в Лауфене, близ Зальцбурга, и приведший к тому, что всех британских офицеров инженеров перевели из этого лагеря к нам в Кольдиц. Лауфен[34], или офлаг 7А, являлся лагерем для захваченных летом 1940 года пленных Дюнкерка и Сент-Валери.

Театр, как я полагал, еще одно возможное слабое место. Для нас он имел единственное маленькое преимущество. Это была привилегия. Мы могли лишить узников этой привилегии в качестве дисциплинарной меры, и оно того стоило! Это почти единственное общее наказание, которое мы имели право осуществлять, хотя и не называли его так. Мы назвали это просто лишением привилегии. Лишать привилегий можно было в любой момент, без каких-либо особых на то причин. Раньше мы то же проделывали с прогулками по парку, но ОКВ не поддержало нас, объявив, что прогулка есть право, а не любезность, оказываемая нами пленным.

За две недели до Рождества у нас выдался славный денек — мы взяли сразу две взятки, но опять-таки никакого туннеля! В тот день группа, изъявившая желание прогуляться по парку, оказалась довольно многочисленной и непослушной. Это выявилось при подсчете перед маршем назад. Ответственные унтер-офицеры заподозрили неладное и проверяли тщательно.

Дежурный офицер, в тот день ЛО-1, внезапно нашел причину. «Все, кто стоит справа отсюда, сделайте шаг вправо. Все, кто стоит слева отсюда, сделайте шаг влево».

Не двинулась с места только одна шеренга да человек справа от нее. Почему он не выполнил приказа? ЛО-1 скоро это выяснил. Этот голландский офицер оказался манекеном! Вот, значит, как это делалось! Мы снова всех пересчитали: по-прежнему не хватало двоих. Спустили собак — под листьями сидели лейтенант Круиминк и капитан ван дер Крап. «Листья» оказались камуфляжной сетью.

Голландцы — мастера в такого рода делах. Как они делали тайники в своих комнатах! Первоклассная штука! Они были основательны и настойчивы.

Через четыре дня к воротам из двора подошли два немецких офицера. Часовой выпустил их и отдал честь. Он направились влево, к арке. Часовой медлил. Сначала он запер дверь и только потом вспомнил — пропуска? Согласно приказу следовало требовать пропуска на всех воротах от всех проходящих военнослужащих. Он не хотел покидать свой пост, но, мучаясь подозрениями, все же побежал вдогонку за офицерами и спросил их пропуск.

«Все в порядке, мы сейчас вернемся», — последовал ответ на хорошем немецком языке. Хорошем, но недостаточно. Вызвали караул, и лейтенант ван Линден и капитан Стинховер в заимствованном, но самодельном наряде были водворены на место.

Двумя днями позже пришли увольнительные. Половина из нас получила отпуск с 22-го до 28-го числа, но мое увольнение снова приходилось на Новый год. К этому времени я провел в Кольдице уже больше 12 месяцев.

Наш комендант, 69-летний старикан, вот уже месяц болел. Его сегодняшний заместитель был третьим по счету, но с этим офицером мы очень хорошо ладили. Он потерял руку еще во время Первой мировой войны и не показывал себя ярым приверженцем дисциплины. А потому мы с нетерпением ожидали празднования Рождества в ту ночь.

Наш квартирмейстер оказал нам честь, даже хотя пояса затягивались. Украина и вправду могла соответствовать уверениям нашей пропаганды, но ничего особенно из этой «житницы» пока не прибывало. Нет транспорта, наверное. Но в иллюстрированных изданиях это уже начало превращаться в шутку.

После ужина мы смотрели представление, поставленное охранными войсками. Караульная рота обеспечила музыку, песни и серию скетчей, подшучивающих над офицерами.

К несчастью, веселье несколько подпортил телефонный звонок, подложивший нам «муху в суп» как раз в тот момент, когда его собирались подавать, — рождественский подарок от заключенных!

Вбежал унтер-офицер караульной роты: «Три французских офицера только что бежали из кабинета дантиста. Обзвоните всех. Кодовое слово «мышеловка».

Посещение дантиста и больницы было еще одним даром для пленных. Благодаря этому они на некоторое время оказывались за пределами обычных ограничений замка Кольдиц. Они хорошо представляли собой великолепный старт возможным предприятиям побега.

В тот вечер группа из семи человек отправилась к городскому дантисту в сопровождении караульного: в замке французский офицер-дантист располагал средствами лишь для простых пломб. После лечения все до единого пациенты покинули врача. Конвоир вышел последним. Было очень туманно, шел дождь. Трое просто дали деру вниз по улице — лейтенанты Дюран-Орню, де Фрондевиль и Тро. Конвоир ничего не смог сделать. Не бежать же ему в трех разных направлениях одновременно. А наобум стрелять в туман он не посмел. Мы тоже мало что могли поделать — предупредить всех, и только. А потому вернулись к празднованию Рождества. Но суп остыл, а праздничный настрой пропал. В свое время эта троица вернулась во Францию.

В Рождество 1941 года нам было о чем подумать. «Шахтеры» в замке, кем бы они ни были и где бы ни копали, уже вывели свой туннель за пределы фундамента. Теперь на свалках мы находили простую землю — ни камней, ни кирпичей. Мы провели еще один Grossrazia[35], но никаких признаков туннеля.

За неделю до Рождества театральный комитет пленных потребовал новый рояль. Они заплатили лагерными деньгами, и в свое время требуемый инструмент был доставлен в замок на грузовике. Я знал, что это грозит неприятностями, и они не заставили себя ждать. Трое гражданских рабочих из Лейпцига донесли рояль по узкой лестнице до театра. Работа была долгая, тяжелая и неудобная, так что им пришлось снять куртки и кепки. Больше они своей одежды не увидели — заключенные отказались вернуть.

Их не волновало, что шмотки стоили не только денег, но и одежных талонов.

Мы закрыли театр. Пленные, беспокоясь за свой «Балет Нонсенс», предложили деньги. Комендант по-прежнему находился на лечении, так что его заместитель принял предложение, и театр открыли. После одноактной пьесы перед началом основного спектакля пантомима имела огромный успех!

В прошлом году лучшие скетчи изображали в карикатурном виде консервативного члена парламента, обращающегося с речью к избирателям. В этом году сливками представления стало обращение немецкого школьного учителя к ученикам по теме фашизма.

Продовольственное снабжение заключенных было некоторым образом лучше нашего в это третье Рождество войны. Посылки Красного Креста прибывали теперь не только из Англии, но из Новой Зеландии и Соединенных Штатов Америки. В них было масло, печенье, консервированное мясо, кофе, сахар, шоколад, сигареты и так далее — восхитительный материал для взяток! Сигареты прибывали и без упаковки — десятки тысяч за раз. Заключенные имели столько сахара, что поляки принялись делать вино из слив и винограда. Где они раздобыли дрожжи? У наших караульных, судя по всему.

В больших количествах начали прибывать книги. Мы предоставили комнату для библиотеки. Приходили грампластинки, граммофоны, музыкальные инструменты. Хотя все выглядело очень даже невинно, но цензура работала не покладая рук.

Мне выпало дежурить в канун Нового года. В этот день комнаты пленных освещались до часу ночи. В 12.30 каждая группа пропела свой государственный гимн во дворе, после чего удалилась в отведенное помещение. Что за повод у них был для песен? Я начинал понимать это постепенно, но прошел еще по крайней мере год, прежде чем я задумался, не согласиться ли с ними. В то же время я не переставал задаваться вопросом, не имели ли они какого-нибудь секретного источника подбадривавших их новостей. Они имели географические карты, разумеется, по всему лагерю. На стене в комнате номер 406 во французском блоке висела большая карта Африки. Я давно заметил ее и позже был вынужден изучить намного пристальнее.

Тем временем немецкие офицеры тоже были переведены на нормированное питание и, как и гражданское население, получали талоны. Наши пайки сократились. Мы теперь получали, например, только половину прежней нормы мяса. На самом деле мы находились в худшей ситуации, чем солдаты. Мы объединяли в общий фонд половину своих талонов и по разу в день сытно обедали в столовой. На завтраках и ужинах каждый был сам за себя. Наш комендант подал протест по этому поводу в штаб военного округа в Дрездене. Там он не получил удовлетворения, но во время своих посещений 4-го отдела, мы заметили, что они ели не намного лучше нас. Мы стали разводить кроликов и домашнюю птицу, чтобы хоть как-то улучшить свое меню. Оставалось больше трех лет войны — войны с союзниками, которые теперь включали Соединенные Штаты, а для нас в Кольдице войны с пленными. Наши пленные, однако, не испытывали недостатка в пище вплоть до конца 1944 года, да и то главным образом из-за бомбардировок союзниками.

Примерно в это же время наш немецкий врач, баварец, разжег глупую ссору по поводу отдания чести. Он настаивал на отдании ему чести или пытался настаивать. Он утверждал, что Польша не существует и что, следовательно, он имеет право на отдание ему чести не только офицерами равного или низшего звания, но и самим польским генералом Пискором. Это было слишком даже для нашего коменданта, наконец-то вернувшегося из отпуска. Он отказался поддержать Tierarzt[36] (или Коновала, как его называли во дворе). Французы величали его «medicin imaginaire»[37].

Говорили, что он был в ответе за нескольких больных — их собственного генерала Лё Блё, британского полковника Джермана и других офицеров старших званий, получивших срок в камерах за не отдание чести капитану медицинской службы.

Французы вели себя крайне дерзко. Может, планировали диверсию? Или преступный туннель — их рук дело? В конце 1941-го — начале 1942 года они были наиболее активными.

Например, французы потребовали, чтобы часовня была открыта ежедневно с шести утра до шести вечера, мол, они нуждаются в духовном утешении, чему способствуют пение в церковном хоре и религиозные наставления. Мы не нашли причин для отказа и проверяли часовню лишь изредка. Духовная и культурная жизнь лагеря, казалось, шла там очень хорошо, а вместе с ней или скорее под ней и французский туннель! Забегая вперед, я не могу не согласиться с тем, что подобный обман являлся грубейшим злоупотреблением нашими уступками в отношении культуры и религиозного поклонения. Думаю, эти пленные украли бы свинец из гробов друг друга, представься им такая возможность, причем уложились бы за время похоронной службы!

Пленные из нашего Коновала делали полного дурака, придумывая болезни и требуя с помощью других факторов операции. Однако, обнаружив туннель под одной из коек в нашем лазарете, он научился с большей осторожностью относиться к пациентам. Что же касается отсылки требующих операции заключенных в иные места, то чья это была ответственность? С медицинской точки зрения его, но если «тяжелобольной» убегал из госпиталя, выговор получала служба охраны.

Я расскажу обо всех «больничных» побегах в другой главе, а сейчас подчеркну, что это для меня по сей день очень больное воспоминание. Впрочем, самую большую ошибку мы допустили на нашем складе посылок. Французский генерал Ле Бриган попросил разрешить одному из своих офицеров проверять мешки с частными посылками по их прибытии из Франции на станцию Кольдиц. Кроме того, он попросил позволить своему офицеру по посылкам составить список адресатов на ярлыках. Это двойное требование он мотивировал тем, что, во-первых, в замок мешки попали уже вскрытыми и, во-вторых, немцы не очень разбирались в написанных по-французски именах. Этот офицер подписал обязательство «во время данной деятельности не бежать, не осуществлять подготовку к побегу и не наносить вред германскому рейху». Хорошо владея немецким и французским языками, остался на этой должности и постоянно, на наш взгляд, строго придерживался своих обязательств[38].

Интересны цифры побегов за 1941 год. Всего 104 пленных приняли участие в 49 попытках. Англичан, пытавшихся убежать, насчитывалось 35. Из них 33 были пойманы на месте, 2 вне зоны лагеря и ни один не попал домой. Соответствующие цифры для других национальностей таковы: французы — 30, 6, 14, 10; бельгийцы — 6, 6, 0, 0; поляки — 19, 10, 8, 1; голландцы — 14, 8, 2, 4.

Примечания:

2

Вздор, чепуха (нем.).

3

Гитлерюгенд (Hitlerjugend) — молодежная организация в фашистской Германии (нем.).

27

Боже мой! (нем.).

28

Специально выделенная группа рабочих (для выполнения срочных работ и т. п.) (нем.).

29

Силы небесные! (нем.).

30

Нам нужны жертвы (фр.).

31

Где немцы — в г… Пусть там и остаются — по шею. (фр.) Это старый речитатив из особого лагеря Первой мировой войны, известный как Кавалер Шарнхорст. Несколько месяцев провели там, будучи молодыми лейтенантами, генерал де Голль и маршал Тухачевский. (Примеч. ред.).

32

Присяга (нем.).

33

У этого слова два значения: 1) тюремный надсмотрщик времен Второй мировой войны и 2) болван, тупица (англ.).

34

Побеги начались среди британского военного персонала во время марша из Франции в Германию. Офлаг 7С, Лауфен, стал сценой первых попыток из закрытых лагерей — первыми тремя убежавшими были артиллерист Доэрти (позже отосланный в Кольдиц) с двумя штатскими, волонтерами финской войны против Советского Союза, месье Г. Стефенсоном и А. Хундерсоном. Они были схвачены в нескольких милях от югославской границы (Примеч. ред.).

35

Букв.: крупная облава (нем.).

36

Букв.: ветеринарный врач (нем.).

37

Мнимый врач (фр.).

38

Много лет спустя, прочитав французскую историю Кольдица, я узнал, как сильно мы ошибались. См. «Неукротимые» генерала Ле Бригана. (Примеч. авт.).