Глава 11

КОНЕЦ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

В помещении, где хранились посылки, наша рентгеновская установка продолжала находить контрабанду во всех твердых предметах, таких как расчески, рулоны ваты, грампластинки. В карандашах с каждого конца был свинец, но в середине мы нередко находили свитки тонкой бумаги с написанными на них посланиями. Казалось, английские власти действительно давали себе волю в интересах своих людей, содержащихся в плену. В этом направлении мы предприняли и собственные усилия — и чтобы остановить их, и чтобы использовать в наших собственных целях.

В Кольдице, как и во всех лагерях военнопленных, отдел абвера имел своей первой задачей предотвращение побегов. Военнопленный, возвращающийся на свою родину, мог увезти с собой ценную информацию не только касательно условий лагеря, но и сведения о жизни гражданского населения, транспорта и так далее, практически обо всем, что он мог заметить на пути через Германию. Он также мог увезти с собой код для коммуникации с пленными в оставленном им лагере, посредством которого мог осуществляться обмен информацией. Таким образом, пленные могли получать необходимые им сведения и советы касательно побегов.

Основной задачей офицера службы охраны было перво-наперво держать своих пленных «под замком». Для этого он консультировал комендантов лагерей относительно проведения предупредительных мер. Последние включали возведение ограждений из колючей проволоки, установку прожекторов, расстановку караула, методы обыска людей и помещений, порядок проверки входящих и выходящих с территории лагеря лиц, переклички и так далее. Кроме того, в случае, если побег уже имел место быть, служба охраны решала, что следует предпринять. Следующей проблемой, находившейся в ведении службы охраны, являлись саботаж и взяточничество среди немецкого личного состава.

Поскольку между пленными и их родиной разрешался обмен письмами, возникла необходимость в цензуре, направленной на совладание с этой очевидной, хотя и официальной течью в кольце безопасности любой страны. Количество входящей почты контролировать мы не могли, зато ограничивали исходящую почту до трех писем и четырех открыток в месяц от каждого заключенного. Последние писались исключительно на специальных бланках.

Количество продовольственных посылок через Международный Красный Крест не было ограничено.

Число частных посылок с одеждой на человека составляло четыре в год, — Международный Красный Крест отвечал только за их транспортировку. Посылки с провиантом с оккупированных территорий, таких как Франция, Польша и Голландия, отсылались частным образом и только по предъявлении соответствующих форм, получаемых в самих этих странах. Именно в частных посылках мы и находили уйму запрещенных предметов. Независимые благотворительные организации, такие как YMCA[67], отправляли посылки как отдельным людям, так и для общего пользования.

Письма проверяли визуально и химически на коды и тайнопись, а посылки просвечивали рентгеном на запрещенные предметы. В Кольдице мы разрешали немецкие газеты, если не находили в них ничего, что могло бы оказаться полезным заключенным, например расписания железных дорог или другие похожие объявления. Некоторые книги и авторы находились в черном списке. Технические книги, как правило, разрешались, но, разумеется, существовали и исключения.

Все это главным образом было пассивной обороной. Активная оборона в делах безопасности состояла, наряду с остальным, в приобретении и внедрении агентов в ряды врага. «Контрразведка без агентов — все равно что домохозяйка без метлы», — сказал мне однажды один русский.

В Кольдице у нас не было своей «метлы», никакого поста подслушивания вообще. За все время, что я там был, у нас было только два стукача, да и те предложили свои услуги случайно и по собственной инициативе, а не в результате нашей вербовки и сдали своих людей только единожды в каждом из случаев. Еще одного вовремя засекла противная сторона и тем самым сделала неэффективным.

Из посылок мы выбирали и конфисковывали массу материала для побега, и наш музей экспонировал разнообразные предметы в виде униформ, пропусков и гражданской одежды всех родов, произведенные или приобретенные пленными. Во многих отношениях я склонен признать неудачу, неудачу в некоторых случаях только подозреваемую и доказанную лишь после окончания войны. Должно быть, наши практические меры оставляли желать лучшего, о чем свидетельствует множество побегов. Я знал, что где-то должны были быть бреши, через которые в замок поступала информация и материальная помощь[68].

За всю войну мы не нашли ни одного английского кода или тайного письма и только пару кодов у других национальностей. Большей частью закодированные сообщения оказывались довольно безвредными и касались личных или политических дел.

Что мы находили чаще всего, так это деньги, немецкие военные пропуска, гражданские удостоверения личности, карты с деталями размещения пограничных караульных постов, инструменты (особенно ножовки), детали миниатюрных радиоприемников, компасы, красители, ткань для гражданских костюмов с отмеченными на ней выкройками, таблетки для вызывания симптомов различных болезней и так далее. Да уж, в Кольдице на отсутствие занятий или возможностей поучиться нам жаловаться не приходилось. В свое время даже ОКВ в Берлине начало реагировать и само призадумалось. К лету 1943 года оно сформировало идею и потом составило план. Почему бы не скопировать методы британского военного министерства и не попробовать установить коммуникацию с нашими собственными пленными в руках союзников так же, как они пытались (и только ли пытались?) делать с их пленными в Германии?

Так как служба охраны в Кольдице могла похвастаться большим опытом в этом деле, благодаря постоянным «урокам» со стороны Британской секретной службы, для налаживания связи с нашими пленными, главным образом находившимися в Соединенных Штатах, ОКВ остановило выбор на нас. Местные лидеры партии были обязаны предоставить нам списки ее надежных членов, содержащихся в плену. Все письма к ним проходили «обработку». Берлин посылал нам предметы для отправки этим адресатам немедленно по установлении контакта, и мы тратили уйму времени, комплектуя партии посылок, «начиненных» по улучшенным британским или французским методам.

Для начала нам приходилось устанавливать обратную коммуникацию. Для этого в небольших упаковках с напечатанными на них инструкциями мы посылали мягкое вещество — так называемое «Philip». Если прижать к нему палочку от спички или ноготь и затем ими что-нибудь написать, на бумаге оставалось невидимое письмо. Вопросы писались на тончайшей японской бумаге и засовывались в суповые кубики или высушенные бобы, например. Эти методы пользовались немалым успехом. Кодами в обычных письмах мы никогда не пользовались. Ежемесячно из Кольдица мы отсылали более сотни «начиненных» посылок различным адресатам. Ни одна из посылок не походила на другую ни по упаковке, ни ярлыками, ни именами отправителя и так далее. Вся операция получила кодовое название «Ekkehard».

Большая разница между нами и противниками, то есть англичанами и французами, заключалась в том, что мы не пересылали никаких средств для побега — ни денег, ни пропусков, ни инструментов. Чуть выше я упомянул о том, что ОКВ посылало нам «предметы» для отправки их определенным пленным. Это не совсем так — отправлялись только газетные статьи, пропагандистские статьи и отрывки из речей Гитлера или Гиммлера. Как же часто нам приходилось вырезать из них целые куски, когда происходившие события противоречили пророчествам и уверениям этих деятелей!

В почте пленных никаких пропагандистских статей мы не находили — британское военное министерство даже не думало укреплять боевой дух своих людей политическими речами. Главный вопрос, который мы задавали своим пленным, был следующим: по-прежнему ли преданы члены партии? Делаются ли посягательства на их преданность? Но ни одного заключенного Кольдица, насколько мы знали, никогда не спрашивало о подобных вещах его военное министерство. На самом деле, если бы такой вопрос все же был задан, заключенный вполне мог ответить, что, с учетом природы вопроса (а потому и рассудка спрашивающего), прежде чем дать ответ, ему требуется поразмыслить.

Нередко шифром пленные Кольдица писали об условиях в лагере и просили выслать радиоприемники. Тогда ОКВ сочло, что если британцы отправляли эти вещи своим заключенным, то почему бы этого не сделать и нам?

«Черт, да, — ответили мы. — Но еще ни одна из деталей, которую они посылали, не смогла ускользнуть от нашей рентгеновской установки».

ОКВ ответило вопросом: как же тогда французским офицерам в Кольдице удалось миновать ее со своим радио?

Мы ответили, что они украли его со склада посылок — отвлекли часового и вскрыли замок поддельным ключом. Во всяком случае, так нам сказал наш информатор.

«Хорошо, — продолжало ОКВ. — И с тех пор вы установили электрическую надежную сигнализационную систему на двери. Вы уверены, что в лагере нет других радиоприемников?»

«В лагере нет других радиоприемников». «Ну, может быть, и наши военнопленные сделают себе ключи и заберут посылки со склада союзников прежде, чем они установят сигнализацию. Дайте им что-нибудь, ради чего стоит стараться». Напрасно мы отвечали, что немецкие радиоприемники в то время были слишком большими, чтобы попрятать их составляющие части в пирогах, посылках с мылом или табаком, как делали британцы. В итоге ОКВ приказало всем лагерям военнопленных в Германии отсылать нам все миниатюрные радиоприемники, детали которых у них уже имелись в распоряжении или же находились в посылках или при обысках помещений. На Кольдиц обрушился обвал приемников всех видов, размеров и форм, новых и старых — но ни одного миниатюрного! Последние, казалось, были либо зарезервированы исключительно для Кольдица, либо уже попали в другие лагеря и были успешно спрятаны.

Прежде чем мы успели приступить к отправке хотя бы первых спрятанных радио, война и «Ekkehard» вместе с ней подошли к концу.

Единственным успешным побегом на родину немецкого пленного явился побег лейтенанта фон Верра. Из Канады через Мексику он добрался до тогда нейтральных Соединенных Штатов, а оттуда на немецкой подводной лодке попал в Германию. В общем, в умах наших пленных побег занимал отнюдь не первое место. Для большинства из них переправа в Германию из Соединенных Штатов представляла собой предприятие почти за гранью возможного.

Тем не менее британцы до сих пор извлекали наибольшую пользу из этой контрабандистской службы, хотя некоторое время я хранил письмо британскому пленному, нечаянно проскользнувшее назад в почту, из которой британский цензор его удалил. Его замечания для автора были образцом насмешки!

Хотя мы, казалось, залатали все возможные бреши в наших оборонительных рубежах, намек из «Дас абверблатт» выявил еще одну нами не замеченную прореху. Мы прочли, что в других лагерях узники часто «пользовались» прачечной и что как результат разрешения отправлять свою одежду на стирку и глажку за пределы территории лагеря офицеры устанавливали нежелательные контакты. Они нашли другой канал для взяток и коррумпирования нашего гражданского населения.

Итак, в один прекрасный день мы решили устроить грязному белью Кольдица публичную просушку и, прежде чем передать оное узникам или прачечной, вскрыли все картонные коробки с бельем. В кучах одежды мы нашли доказательства довольно бойкого обмена: кофе и шоколад с одной стороны, алкогольные напитки и любовные послания от страстных прачек французским и польским офицерам с другой стороны.

Обе стороны были наказаны одиночными заключениями.

Тем временем утрата Туниса и всего африканского фронта была встречена заключенными соответствующим образом. Голландия была переведена на военное положение. Теперь воздушные тревоги случались несколько раз в неделю. Потери врага на море уменьшались. Мы ломали головы, что случилось с нашими подводными лодками.

Другим примером результата чрезмерного контакта явился следующий случай. Очаровательная помощница дантиста пала жертвой статного, темноволосого красавца капитана авиации Халупки, чешского офицера RAF. Нам приходилось пользоваться услугами городского дантиста в его собственном кабинете, поскольку он наотрез отказался вновь подняться в замок после того, как однажды лишился там своего пальто, украденного «пациентами». Многократные походы на лечение свидетельствовали о том, что зубы Халупки, должно быть, были в крайне плачевном состоянии! В итоге нам пришлось заставить девушку переехать (в ее же собственных интересах). Не знаю, какой именно контрабандой они обменивались, но подозревали, что девушка, должно быть, дарила своему возлюбленному летчику не одни любовные письма.

Здесь можно немного пофилософствовать о сексе, как движущей силе — силе самой мощной и основной, силе, отметающей в сторону все требования религии, традиций, социального инстинкта и практики. Разумеется, в Кольдице существовала сексуальная проблема. Не могу сказать, были ли женатые пленные в этом отношении лучше, чем неженатые, но не думаю, что спустя два или три года в их душевном состоянии имелось большое различие.

Иногда нам доводилось заглянуть в душу заключенных — благодаря письмам.

Однажды один офицер послал домой свой автопортрет, пусть идеализированный, но довольно похожий. Он был изображен в безупречно сидящей униформе, улыбающимся, здоровым и крепким. Бумага показалась нам необычно толстой и тяжелой, и мы срезали картинку, ища спрятанные под ней послания. Второй лист мы действительно нашли. На нем было послание — очень страстное — и снова набросок автора, на этот раз не в униформе, а во всей своей олимпийской наготе — образ, который он, без сомнений, хотел бы, чтобы оценила и запомнила его любимая.

Однажды в начале утренней переклички я увидел в открытой двери в северо-восточном углу двора птичью клетку, в которой висело изображение фюрера. Ничтожная форма оскорбления, подумал я, но что мы мо-ли сделать с этим?

В июне 1943 года мы стали свидетелями начала конца Кольдица как интернационального лагеря, за исключением нескольких недель в самом конце войны. Первым изменением явилось прибытие двух партий в общей сложности в шестьдесят семь британских офицеров, попытавшихся осуществить массовый побег по туннелю из офлага 7В, Айштатт, Бавария. Одним из них оказался капитан граф Хоуптаун, сын лорда Линлитгоу, бывшего вице-короля Индии. Вскоре ОКВ повысило его до ранга Prominente, тем самым доведя количество узников Кольдица в этой категории до трех человек.

Концентрация Prominente в Кольдице дала начало слухам о повышении британского военного интереса к нашему лагерю. Швейцарские газеты даже сообщали о готовящемся плане их освобождения. Якобы предполагалось начать парашютную атаку и увезти их на самолете. ОКВ зашло так далеко, что организовало некое подобие полицейского отряда по нашей модели в Кольдице и разместило его в состоянии полной боевой готовности в лагере в Лайсниге. При донесении о высадке поблизости от замка данное подразделение, состоявшее из танков и моторизованной пехоты, обязано было броситься на Кольдиц. Разумеется, в течение войны осуществлялись и более невероятные спасения, в частности спасение Муссолини из Гран-Сассо Отто Скорцени[69].

Засим последовал перевод голландской группы в Станислав в Польской Галиции. Мы все покрылись холодным потом при мысли об их скором отправлении, а наши сердца обливались кровью от сострадания коменданту Станислава.

По пути в Польшу мы упустили только одного голландца — одного из кузенов ван Линдена; шестьдесят же оставшихся превратили Станислав в настоящее осиное гнездо. Позже из этого лагеря многие бежали — намного больше, чем убежали бы из Кольдица. Вот вам еще один пример очередной ошибки ОКВ: оно смешало закоренелых беглецов с относительно безвредными пленными. Старые узники бежали — невинные заражались той же идей.

В июле пришел приказ о переводе французов и бельгийцев в офлаг 1 °C в Любеке. Переезд происходил в два приема, примерно по сотне человек за раз. Первая группа покинула замок 7-го числа и прибыла на место в том же составе и без инцидентов. Веселье началось со второй группой, отправившейся в путь через шесть дней. К этому времени, я полагаю, пленные, остававшиеся в Кольдице, уже выяснили детали процедуры отправки.

Количество багажа, которое везли с собой пленные, было огромным. Так было всегда. Коробки, мешки, картонки, кучи одеял, картонные чемоданы и так далее. Наша единственная повозка еле-еле тащилась между замком и станцией.

Из кучи личных вещей мы выудили двух потенциальных беглецов; одним оказался лейтенант Клэн, де голльский офицер, а вторым Джайлз Ромилли! Последнего мы поймали только потому, что, к счастью, поставили часового охранять багаж на железнодорожной станции. Он и поймал Ромилли, когда тот вылезал из своего ящика. Услышав, что Ромилли был снова пойман, наш комендант задумчиво провел пальцем по воротнику. Именно ему пришлось бы отвечать, и отвечать собственной головой, если бы Эмиль бежал.

В свое время в Любек прибыла и вторая группа французских офицеров, тоже без потерь. Слишком хорошо, чтобы быть правдой? И верно, через некоторое время мы заметили трех незнакомцев в британской группе, к тому времени ставшей единственной национальностью, представленной в так называемой ими «оккупированной союзниками территории в Германии».

Мы обнаружили подмену. Три французских офицера остались в Кольдице, а три перебежчика отправились в Любек вместо них. Мы отослали трех французов, а Любек вернул нам их «тезок».

Однако из этих троих вернувшихся «домой» только двое оказались настоящими британскими офицерами, третий был французом. Он хорошо говорил на английском языке — точно так же, как лейтенант Барратт, канадский военнопленный, хорошо говорил по-французски. Двойной блеф — и Любек попался на удочку. Француз отправился обратно, а Питер Барратт в свое время вернулся к нам.

Путаница в этих больших лагерях, рассчитанных на несколько тысяч офицеров, творилась такая, что в конце концов меры безопасности свелись к простому пересчету заключенных — полная идентификация личности стала практически невозможной. Оставалась по-прежнему проверка отпечатков пальцев, по что, если десяток-другой пленных окажутся не теми, за кого себя выдают? Думаю, в некоторых лагерях предпочитали «не будить лихо, пока тихо».

После отправки тех, кто придавал Кольдицу интернациональный характер, я еще долго размышлял об этих различных национальных группах.

Мы в штате в Кольдице знали и понимали, что пленные будут считать своим долгом продолжать некое подобие холодной войны против нас даже в плену. Мы бы здорово удивились, будь оно иначе. Мы знали, что сотрудничество в течение военных действий считалось предательством и, разумеется, позором. Мы, немцы, тоже придерживались тех же стандартов военного долга и чести. В конце концов, традиции различных европейских офицерских корпусов имеют один источник, выдалбливавшийся веками непрекращающейся войны между нациями.

Пока мы находились в Кольдице, я придерживался следующего правила: «Поступай так, как тебе бы хотелось, чтобы поступали с тобой!», и придерживался его до конца.

Возможно, довольно опрометчиво отождествлять частное с общим и наоборот, но голландская компания была, по моему мнению, уникальна. Я бы сказал, что они и вправду стояли «один за всех и все за одного». Со стороны голландцев никогда не было никаких «нонсенсов», а среднее количество их побегов занимало первое место из всех наций в Кольдице. Их поведение как военной единицы было непогрешимо, не только в дисциплине, но и в безжалостной и активной враждебности к нам.

Надо сказать, что эти люди были элитой голландской колониальной армии, и, хотя некоторые из них были смешанных кровей, в духе все они были отлиты из единой формы. Я бы предпочел видеть их в качестве союзников, нежели врагов.

Изобретательность и энергия французов нередко заставляла призадуматься: но почему так часто они, если я могу так выразиться, опускались до глупых и личных нападений на меня и на других представителей немецкого личного состава? Разве не могла французская компания удовлетвориться своим и без того великим вкладом в общий котел успехов пленных, не прибегая к детскому и, как оказалось, крайне неэффективному поведению, служащему, несомненно, лишь для очередного подтверждения легендарного комплекса ненависти, издавна существовавшего между нашими двумя странами? С чем я никогда не мог примириться, так это с помощью, оказываемой французским религиозным и медицинским персоналом беглецам. Согласно Женевской конвенции, эти люди считались привилегированными, и их действия, на мой взгляд, являли собой злоупотребление данными им привилегиями, а значит, и самой конвенцией.

Последний представитель польской компании покинул Кольдиц, отправившись в Шпицберг в Силезии, в августе 1943 года. Поляки отличались двумя фанатизмами, особенно запечатлевшимися на моей памяти. Одним была любовь к их стране — земле, так редко бывшей их собственной, так долго желанной, так недолго знакомой — всего двадцать лет — с 1920-го по 1939 год. Другим — ненависть к Германии. Поляки буквально кипели от злости на нас, но в Кольдице их поведение было примерным.

Примечания:

6

Военно-уголовный кодекс (нем.).

67

Young Men's Christian Association — молодежная христианская организация (англ.).

68

Только после того, как после войны я прочитал книги пленных, я узнал об успехе лейтенанта Гига — он обошел цепь сигнализации на складе с посылками, полностью нейтрализовав систему безопасности Кольдица в одной из ее жизненно важных точек. (Примеч. авт.).

69

И разумеется, похищение немецких ведущих ученых и специалистов по ракетам обеими сторонами в самом конце военных действий.