Глава 9

НЕЗНАКОМЫЕ ЛИЦА — КРАСНЫЕ ЛИЦА

Явно что-то произошло. Теперь недисциплинированность, почти бунт, чувствовалась повсюду. Раннее утреннее построение должно было приниматься нами двоими, ЛО. В то утро, казалось, многих свалила болезнь, и они не могли встать с постели и спуститься на построение. Они лежали на койках, кашляя и постанывая. Положение дел было настолько плохо, что в конце концов мы отложили это первое построение и приказали провести второе в 9.15, вскоре обнаружив, что это значило лишь сыграть пленным на руку. В довершение всего прочего мы по-прежнему беспокоились по поводу побега Брюса накануне.

В девять часов пришло донесение, что женщина из Коммичау, шедшая на рынок в Кольдиц через питомник над парком, нашла две коробки с польскими униформами. Мы посмотрели друг на друга. «Так вот к чему все эти неприятности с Sauhaufen[50] этим утром».

В 9.15 мы вошли во двор с подкреплениями. Вначале пропавшими казались десять офицеров. Мы сократили эту цифру до шести. Чуть позже я нашел двух британских офицеров в рядах голландской группы. Мы проверили голландцев по их фотографиям и обнаружили, что трое из них отсутствовали. В течение этой операции из британских помещений сбросили ведро воды, упавшее возле стола с личными делами. Наверху заметили капитана авиации Танстолла, и позже по моему донесению его предали военному суду.

Далее оказалось, что не хватает пяти британских офицеров. Но одного из них, несомненно, я только что видел во дворе.

Мы растерялись.

И словно чтобы запутать все еще больше, произошло нечто из ряда вон выходящее. Мы обнаружили, что наша основная проверка (сопоставление личности в плоти с изображением на фотографиях) отнюдь не была непогрешима.

Я достал удостоверение лейтенанта Кейллара и приказал ему выйти вперед. Переведя взгляд с его лица на фотографию и обратно, я спросил: «Кто вы?»

«Лейтенант Малькольм Кейллар — номер 310».

Я взглянул на его номерной жетон. Цифры совпадали. Я спросил его о личных данных, указанных в карточке — дату рождения, имя отца и так далее. Он не мог их назвать.

«Назовите ваше настоящее имя. Вы обязаны это сделать согласно Женевской конвенции». Он сказал, что у него был приказ молчать. Я надавил на него. Он попросил разрешения поговорить со своим старшим офицером и в итоге заявил, что был капралом Хендином, которого мы, по нашим сведениям, перевели два месяца назад в солдатский лагерь в Силезии вместе с несколькими британскими ординарцами. Оказалось, что Кейллар поменялся с ним местами и капрал жил в Кольдице восемь недель под вымышленным именем!

Позже мы привезли назад лейтенанта Кейллара, довольные, что хоть что-то извлекли из неразберихи того дня. И тем не менее цена открытия того, что наша конечная проверка оказалась не настолько хороша, как должна была бы быть, нас крайне волновала.

К полудню мы решили, что пропало всего шестеро офицеров. Лейтенантов Донкерса и Уордла, RN[51], привели назад в то же утро, а на следующий день вернулись лейтенанты Лотон и Битс. Двое других, капитан авиации Фаулер и капитан ван Доорнинк, добрались до Швейцарии.

Теперь службе охраны предстояло обнаружить, каким образом этим офицерам удалось бежать из Кольдица. Мы проводили один обыск за другим и в конце концов после длительного допроса караульных поняли, как это было осуществлено.

Эта шестерка, переодетая в немецкую форму (офицер, унтер-офицер, четверо ординарцев), вышла из кладовой на северной стороне замка как раз после утренней смены караула. Но как они попали в кладовую? Часовые, естественно, думали, что они вошли внутрь через внешнюю дверь (ту, из которой они вышли) незадолго до того, как караул сменился. Мы же обнаружили, что на самом деле они попали туда из кабинета нашего хаупт-фельдфебеля. Проход был прорыт под столом самого Муссолини! В его комнату можно было попасть из коридора, идущего с северо-западного угла двора заключенных к госпиталю. Копали по ночам: каждый раз пленным приходилось вскрывать два типа замков на двери кабинета и снова запирать их. Дыру увеличивали ночь за ночью, а каждое утро маскировали, после чего эту ночную смену выпускал сообщник!

Должно быть, им много помогали: следили за часовыми вокруг здания, присматривались и прислушивались к возможному внезапному вторжению полицейского отряда. Подобное «шпионство», вероятно, осуществлялось либо из окна, расположенного выше кабинета Муссолини, либо из лазарета по другую сторону коридора. Не только наши замки оказались плохими — проклятые часовые тоже оставляли желать лучшего.

В довершение всего мы узнали, что, когда эта группа направилась к дороге у замка, ворота им отпер один из наших собственных унтер-офицеров. Этот осел спросил их: «Вы идете в Чадрасс?» — «Да», — ответили они. «Тогда я вам открою дверь». Что он и сделал.

Возможно, у них был поддельный ключ, хотя не было уверенности, что он сработает, а потому прибытие этого унтер-офицера с подлинным ключом было настоящим подарком судьбы. Он подумал, что они несли одежду в психиатрическую больницу. Мы сказали ему, что именно там ему самому и место!

Меры безопасности.

Мы посеяли панику в караульной роте: «Разве вам не было приказано требовать пропуска ото всех и каждого, если они не показывают их сами?» — и переместили лазарет с нижнего этажа на второй этаж в другой части двора.

В течение процедуры идентификации личности некоторые пленные как бы случайно выплескивали на нас воду из окон. Мне казалось, что основной мишенью был я.

Капитан авиации Танстолл был предан военному суду за свое участие в этом деле. Адвокатом стал тот же местный немецкий юрист — бывший английский военнопленный. Защита утверждала, что обвиняемый не мог целиться в меня лично, поскольку находился на четвертом этаже за окнами с решетками. Решетки были расположены с внутренней стороны окна так далеко от края подоконника, что мешали ему видеть, кто стоял внизу. О том, чтобы протиснуться сквозь решетки и высунуться наружу, не могло быть и речи. Танстолл, пилот бомбардировщика, признал, что лил воду, но утверждал, что просто разбрызгивал ее вокруг. Кроме того, адвокат защиты заявил, что, согласно конвенции, в лагерях военнопленных не должно быть решеток на окнах пленных, хотя они и дозволялись в карательных камерах. Приговор был довольно мягкий — четыре недели ареста. Должен сказать, я всегда подозревал, что кто-то внизу во дворе давал сигнал, когда я находился непосредственно под окном, а значит, являл собой подходящую мишень для ведра воды. Но я ничего не смог доказать.

Примерно в это время в Вене организовали центральный музей побега. Мы послали на эту выставку несколько лучших экспонатов из нашего материала по побегам и несколько фотографий. Все они были приняты благосклонно, как в самом деле уникальные. Отосланные предметы заменить было довольно легко — пленные постоянно поставляли нам все новые и новые экземпляры. Наша собственная коллекция фотографий туннелей, контрабанды, фальшивых пропусков, ключей, маскировки и так далее к концу войны составляла сотни единиц.

Наш комендант отправился в Вену, чтобы взглянуть на этот музей, и привез оттуда несколько действительно интересных идей, направленных на расширение областей, находящихся под наблюдением часовых, охраняющих замок.

В северо-западном углу террасы мы воздвигли пулеметную башню, или «пагоду». С нее было видно большую часть северной и западной сторон.

Мы построили узкий переходный мостик, отходящий от внешней стены подъездного дворика и охватывающий пятьдесят ярдов зданий плюс два здания типа контрфорсов с каждого конца — арку с ее камерами, откуда было совершено уже два побега, и гауптвахту. Именно по передней стороне этой самой гауптвахты, примерно восемьдесят футов высотой, лейтенант Хмель и Сурманович спустились по веревке больше восемнадцати месяцев назад.

На востоке со стороны парка мы поставили часового на мостике над воротами из колючей проволоки. Он прекрасно дополнял того часового, чей участок заканчивался у ворот, а также великолепно видел окна на нижнем этаже помещений заключенных. В результате мы смогли заглянуть в то, что раньше было для нас «мертвым пространством».

Больше того, мы решили отремонтировать коридор, идущий вдоль задней стены наших помещений (выходившей на двор пленных), сигнальной сетью. Этот коридор шел над одноэтажными кухонными зданиями, и так далее и был доступен для пленных как из помещений старших офицеров на юго-западном углу их двора, так и с нескольких уровней выше столовой на юго-восточном углу. Когда я говорю «доступный», я не имею в виду официально доступный — однако между помещениями на высших уровнях была лишь восемнадцатидюймовая стена и ничего больше.

По получении этих инструкций я поднялся наверх с солдатом, чтобы оценить фронт работ, который надо было охватить. И там, в коридоре, который мы называли Hexengang[52], мы наткнулись на двух польских офицеров, пролезших через лаз.

В ту же самую ночь на другом конце мы нашли железную дверь — связующее звено через стену между нашим двором и чердаком над конференц-залом — незапертой и распахнутой, но пленных, открывших ее, мы так и не поймали. Явно несколько умов думали одинаково.

Кроме того, мы установили более мощный прожектор во дворе. Заключенные не раз выводили его из строя метким выстрелом из рогатки (портрет фюрера в конференц-зале также расстреливался ими из того же оружия).

Несмотря на то что мы располагали всеми необходимыми нам ресурсами для обеспечения материальной безопасности, пришлось ждать целых два года, прежде чем Кольдиц приблизился к понятию «побегоустойчивого». К осени 1944 года пленные решили, что они просто потерпят, пока освобождение само не придет к ним.

К октябрю 1942 года Кольдиц стал известен даже халявщикам в ОКВ как что-то, на что следует заводить дела. В итоге они направили к нам на инспекцию генерала, ответственного за дела военнопленных, ОКВ. Он осмотрел помещения пленных и одобрил все, что мы предпринимали. Сомневаюсь, правда, что он мог внести хотя бы одно практическое предложение для увеличения мер предосторожности, не проведя по крайне мере двенадцать месяцев в лагере. Но мы выжали из него признание того, что приказ надевать наручники британским офицерам на определенные периоды дня здесь был неприменим. Это была репрессалия, утвержденная Гитлером в то лето, но из ее текста следовало, что она должна применяться исключительно в лагерях для британских военнопленных. Кольдиц, рассудил он, не был британским лагерем военнопленных; это был международный лагерь военнопленных, а посему приказ, по его мнению, к нам не относился. Должен сказать, этот приказ не имел большого успеха и в других местах: пленным всегда удавалось быстро снять наручники. Зато, подумали мы, каким великолепным сырьем этот сорт металла снабдил бы мастерские Кольдица, будь мы вынуждены заковать в наручники всех британцев в нашем лагере.

К этому времени война принимала неприятный оборот для Германии. Партизаны в России были объявлены вне закона. Наше гражданское население начало мстить экипажам бомбардировщиков, спускавшимся на парашютах. Эти летчики оказывались в безопасности, я имею в виду в сравнительной безопасности, только когда попадали в руки вермахта.

В середине октября я отправился на конференцию в Дрезден. Мы обсудили новые приказы вермахта, направленные на сокращение личного состава в соединениях внутреннего фронта, и определили пути и средства использования как можно большего числа военнопленных в немецкой индустрии. Что нам было нужно — это восполнение ужасных потерь, которые мы понесли, продолжали нести и наверняка будем нести на Восточном фронте. Там, в России, мы остановились. Наша высшая точка в Африке, в Аламейне, была достигнута. Начинался прилив, хотя ему еще предстояло пройти длинный путь.

15 октября я вернулся из Дрездена, сделав пересадку в Дебельне. Там всех пассажиров проверяла полиция. Я пал духом. Мне не нужно было ничего спрашивать — я и так все понял. «Да, — сказали они. — Четыре офицера бежали из этого вашего verdammte[53] зондерлагера!»

В то утро после обычного гвалта выяснилась пропажа четверых британских офицеров. Ими были майор Литтлдейл, лейтенант Стивенс, RN, капитан Рейд и капитан авиации Уордл, военно-воздушные силы Канады.

И снова предупредила нас о том, что что-то случилось, женщина, шедшая через питомник: она нашла обрывки подозрительного сине-белого материала (обычные простыни) под несколькими кустами. Собаки взяли след, но побежали не вперед, а привели нас назад к стене замка, где остановились. Немедленно по всем телефонным линиям властям и персоналу различных военных служб в радиусе пяти миль от Кольдица было передано кодовое слово «мышеловка». К полудню мы расширили сеть поисков до радиуса двадцати миль, передав слово «hasenjagd»[54]. К пяти часам мы поняли, что должны положиться на железнодорожную и уголовную полицию, контролировавшую полосу вдоль железной дороги на юго-запад — обычный маршрут в Швейцарию.

Днями напролет мы обыскивали двор и помещения в поисках выхода. 18-го числа в голландских помещениях в толще стены мы нашли дыру — что-то вроде тайного лаза, проделанного еще в Средних веках. Это был основной тайник голландцев. Мы конфисковали три самодельные немецкие офицерские униформы, формы из штукатурки для литья пуговиц, эмблем и так далее, а также довольно существенное количество инструментов. Этот лаз находился под их умывальнями, и обнаружили мы его только потому, что их система оповещения о приближении полицейского отряда в который раз подвела.

Поскольку собаки, казалось, нашли некий ключ к этому побегу с внешней стороны основания нашей южной стены, мы обыскали наши собственные помещения на нижнем этаже и различные подвалы той стороны нашего двора. Полицейский отряд представил так называемые «доказательства» в поддержку безумной теории, что беглецы пересекли немецкий внутренний двор и выбрались из подвала под нашими южными зданиями, выходящими ко рву. Собаки привели нас к внешней стене близ вентиляционной шахты, выходившей наружу как раз в том месте. Утверждали, что на цветочных клумбах рядом со стеной комендатуры возле рва можно было различить следы. В одном из подвалов нашли фантики от английских ирисок, а снаружи вентиляционной шахты — погнутый прут решетки. В тот момент все это казалось нам крайне туманным. Как кто-то мог незаметно пройти мимо часового, маршировавшего посередине немецкого двора? Как мог заключенный вылезти из окна на стороне заключенных того двора в полном свете прожекторов и остаться незамеченным караулом? Служба безопасности постановила забить досками вентиляционную шахту. Что же касается остального, мы сделали вывод, что, судя по всему, один из наших собственных людей где-то раздобыл конфеты и съел их тайком в подвале. Следы на цветочных клумбах же, скорее всего, мог оставить кто угодно, даже одна из собак.

Несмотря на все наши разыскные мероприятия, к 23 октября мы по-прежнему не нашли ни одного намека на выход из лагеря. О четырех британских беглецах пока не поступало никаких известий извне.

Однажды вечером в ноябре мы чуть не поймали одного из пленных в коридоре, ведущем с верхней площадки лестницы здания гауптвахты к дыре под сценой, которую мы замуровали в январе, после двух успешных попыток побега. Кто бы это ни был на этот раз, он убежал назад в театральную гардеробную прежде, чем полицейский отряд успел подняться туда и отрезать ему путь. Мы задумались: а не было ли это тем выходом, из которого пленные бежали на прошлой неделе? Они вполне могли вновь открыть и использовать этот старый и надежный путь к побегу, переодевшись в немецких военнослужащих. Мы перенесли нашу столовую с ее прежнего места над гауптвахтой, а значит, избавили пленных от одного лишнего препятствия на их пути вниз. Куда они могли пойти после этого, по-прежнему оставалось для нас загадкой.

Вскоре мы обнаружили шатающийся прут решетки на задней стене кухни заключенных. С одной стороны кухни имелся проход с их двора; на другой стороне дверей не было, только окна, выходившие на наш двор. Теоретически можно было вылезти их этих окон, спрыгнуть на низкую крышу, а оттуда спуститься на немецкий двор, но куда идти потом? Во дворе днем и ночью дежурил часовой. Мы опросили всех часовых, несших вахту у ворот в парк в ночь побега этой четверки. Все поклялись, что никто не проходил мимо них ранним утром, не показав пропуска. В конце концов, насколько мы понимали, побег четырех британских офицеров имел место из театра, вниз мимо гауптвахты, затем наружу по какому-то таинственному пути, нам неизвестному, и прочь. Возможно, предположили мы, они спустились ниже гауптвахты в подвал, из него выбрались на нижнюю террасу на южной стороне и перелезли через проволочное ограждение. Однако часовой на террасе исключил эту теорию[55].

В ту осень стало очевидно, что работа нефтяной комиссии, в начале года заседавшей в Кольдице для подготовки к эксплуатации русских нефтяных месторождений, окажется напрасной. Германия не получит нефть из месторождений в Баку. Мы, конечно, вывесили наш флаг на вершине Эльбруса — самой высокой горы на Кавказе, но это было только показным жестом. Возможно, с этого пика наши скалолазы и видели нефтяные месторождения, но это был предел наших возможностей. Теперь все свои надежды мы обратили на подводную кампанию.

Утешил нас урожай картофеля и корнеплодов, в тот год выдавшийся рекордно высоким. Да и осень, слава богу, выдалась великолепной. Никаких заморозков в октябре вообще. Норма угля была снижена на 30 процентов.

3 ноября из Польши прибыли два британских офицера — лейтенанты Сильвервуд-Коуп и Кроуфорд. Их карточки были помечены обычными зелеными ярлычками (знак побега), но эти двое были беглецами с отличием. Первоначально они бежали из лагеря в Познани и некоторое время находились в контакте с польским подпольем в Варшаве и Радоме. В этих городах они скрывались несколько месяцев. Агенты, главным образом ответственные за их содержание в Варшаве[56], так и не были найдены, и гестапо поймало их в ходе облавы вместе с поляками и несколькими евреями.

Вместе с другими их отправили в тюрьму, где они явились свидетелями жутких вещей. Они видели, как евреев проталкивали через крышки люков в трубы канализации, полные воды, и оставляли там, пока те чуть не погибали. Из окон своих камер они видели, как на пленных натравливали собак. Они видели, как собаки раздирали заключенных на куски. Они видели, как узников били и подвешивали за запястья.

В Кольдице эти двое написали заявления, описывавшие все это. Я внимательно прочел их, — для меня подобные откровения явились первой информацией, полученной лично мной из первых источников о том, что мне представлялось только слухами, — то, что происходило в концентрационных лагерях партии и Vernichtungslager[57] в Польше и оккупированной России. Донесения были отосланы швейцарской державе-протектору через ОКВ. Это был обычный канал коммуникации, согласно Женевской конвенции. Хотя эта линия коммуникации была официально разрешена, ОКВ ответило угрозой военного суда по обвинению в оскорблении немецкого рейха. Двое обвиняемых заявили, что с радостью воспользуются этой возможностью доказать свою правоту и истинность их рассказа. ОКВ дало задний ход и сочло, что дисциплинарного наказания будет достаточно.

Дисциплинарное наказание находилось в ведении коменданта. Он заявил, что осуществление дисциплинарного наказания по такому обвинению находилось вне его полномочий, и передал бумаги в военный округ 4, Дрезден. Дрезден принял решение об аресте на существенный период времени. Пленные подали апелляцию в ОКВ из Дрездена, ссылаясь на имевшиеся у них доказательства заявлений, из которых возникло вменяемое им преступление, и утверждая, что их наказание было незаконным, поскольку возможности оправдаться им представлено не было. Их не могли наказать без суда. Апелляцию не приняли. Подали апелляцию державе-протектору, представившей ее британскому правительству. На этой стадии, однако, по немецким законам, пленным пришлось подчиниться аресту и наказанию. Апелляция в ОКВ лишь дала отсрочку. Оба офицера отбыли тридцать дней в камерах — предельный срок для дисциплинарного взыскания без военного суда, и мало-помалу дело замяло время и разворачивающиеся события.

Когда на построениях мы обнаруживали пропажу пленных, первое, что нам приходилось делать, — это удостоверяться в точности количества отсутствующих. Обычно вследствие устраиваемых диверсий это требовало некоторого времени. Следующим шагом являлось выяснение того, кто именно пропал с помощью удостоверений личности. К несчастью, фотографии на этих карточках все больше и больше устаревали. Многие были сделаны еще в 1940 году. Поляков сфотографировали в 1939 году, и к сегодняшнему времени они стали на три года (причем тюремных условий) старше. Многие носили теперь или носили тогда усы или бороды, особенно голландцы. А потому фотографии оказывались не слишком надежными. Ярким тому примером явился случай, когда с помощью фотографий мы обнаружили, что капрал Хендин поменялся местами с лейтенантом Кейлларом, смутно на него похожим. Разумеется, можно было избавиться ото всех сомнений, проведя проверку отпечатков пальцев, но данная процедура для нас была делом слишком техническим.

Особая проблема с идентификацией личностей возникла в результате прибытия семнадцати британских офицеров 1 сентября (хотя, чтобы быть точным, шестнадцать прибыли 1-го числа, а один, капитан-лейтенант Стивенс, исчезнувший во время пересадки в Дебельне, прибыл позже). Эту группу доставили из лагеря в Ламсдорфе, в Силезии. В течение некоторого времени их письма из дома приходили в Ламсдорф, откуда переправлялись к нам. К концу октября наша цензура заметила, что на письмах, адресованных лейтенанту Майклу Харви, RN, имя часто было написано другим почерком, нежели остальной адрес лагеря Ламсдорф. Казалось, оно было написано поверх какого-то стертого имени. Письма были подписаны «Элис Стил». Проконсультировались с нашим офицером службы охраны. Он послал за офицером Майклом Харви и спросил его, кем являлся отправитель. «Это моя мачеха», — последовал ответ. Мы попросили его сообщить нам личные сведения с его карточки. Все подробности он сообщил верно: дату и место рождения и т. д. Однако все это казалось странным, и в итоге мы в первый раз за все время решили провести проверку по отпечаткам пальцев. Вот тут-то мы и нашли расхождения. Лейтенант Харви, RN, сейчас стоявший перед нами, не был лейтенантом Харви, RN на удостоверении личности. Лица были похожи, но отпечатки солгать не могли. Мы сообщили в Ламсдорф. Тамошний комендант, ухватившись за имя Элис Стил, вскоре обнаружил, что недавно направил в Гольдберг капрала с таким же именем. Отпечатки пальцев этого капрала, как оказалось в ходе расследования, отличались от отпечатков на его карточке в Ламсдорфе. Капрал Стил на карточке не был капралом Стилом, который отправился в Гольдберг. Ламсдорф потому вернул в Кольдиц мнимого капрала Стила. Мы поставили этих двоих вместе, и замена стала ясна. Капрал, известный нам несколько недель как лейтенант Харви, вернулся в Ламсдорф, а лейтенант Харви, RN, занявший там его место в рабочей группе, по прибытии в Кольдиц получил десять дней ареста.

26 ноября караул на воротах из немецкого двора в парк в соответствии с приказом спросил пропуска у двух немецких солдат. У них пропусков не оказалось — это были лейтенант Барри и лейтенант Олар в немецкой форме. Поймав их, мы провели обычную Sonderappell. Барри сначала было очень сложно узнать и сопоставить его лицо с изображением на фотографии — в целях побега он сбрил свои густые, кавалерийские усы. Но в ходе переклички выяснилась пропажа еще двух офицеров — лейтенанта Синклера и французского лейтенанта Клэна. Я был очень удивлен, когда старший британский офицер сообщил мне, что парочка, которую мы только что поймали, убежала бы днем раньше, вместе с двумя другими, не помешай я им, неожиданно поднявшись в театр как раз в тот момент, когда они спускались через решетку вентиляционной шахты, идущую в немецкие кухни. Мне показалось крайне подозрительным, что мне рассказали обо всем этом. Может быть, это блеф? Действительно ли этот второй побег имел место двадцатью четырьмя часами ранее и по тому же старому пути, который, как мы думали, вряд ли будет или мог быть использован снова? Несомненно, эта история была довольно правдоподобна, и явно пересчет на вчерашнем вечернем построении был сфабрикован. Но зачем мне говорить все это? Маловероятно, чтобы пленные захотели рисковать имевшейся у них системой подделывания пересчета при построениях слишком часто; в любом случае у беглецов было преимущество в двадцать четыре часа, и, каким бы способом их отсутствие ни скрывали на перекличках, метод по-прежнему оставался надежным. Хотя лейтенант Синклер был пойман в Туттлингене 30-го числа, а лейтенант Клэн вскоре после этого в Плауэне, мы ощущали, что что-то готовилось. Но мы никак не могли определить запах!

Примечания:

5

Сегодня замок частью больница, частью дом для престарелых. Городской музей хранит то, что считается наиболее поразительной коллекцией предметов и фотографий материалов побега, использованных военнопленными офицерами армии союзников в течение Второй мировой войны. После войны эту коллекцию перенесли сюда из нашего «музея побегов» в замке. В День вооруженных сил мы открывали его двери для публики, а также обучали в нем новоприбывших всех рангов трудному ремеслу противостояния данному виду изобретательности. (Примеч. авт.).

50

Букв.: стадо баранов (нем.).

51

Royal Navy (Ройял Нейви) — военно-морские силы Великобритании (англ.).

52

Коридор ведьм (нем.).

53

Проклятый (нем.).

54

Букв.: охота на зайцев (нем.).

55

Много лет спустя я прочитал истинную историю этого побега — из кухни, через наш двор, в наш подвал, через вентиляционную шахту. (Примеч. авт.).

56

Англичанка, которая расквартировала Коупа, Кроуфорда, Синклера и Дэвис-Скурфилда (узников Кольдица), а также дюжину других британских беглых заключенных, пока те находились в Варшаве, теперь живет в Суссексе. (Примеч. ред.).

57

Лагерь уничтожения (нем.).