В Средневековье человек не мыслил себя вне принадлежности к какой-либо социальной корпорации. Личность как бы растворялась в корпоративных нравственных стандартах, необходимости следовать в поведении определенным образцам. Это касалось всех – и крестьян, и аристократов, и духовных лиц.

Андрей Курбский принадлежал к особой социальной группе – он был представителем древнего знатного рода ярославских князей. В своих сочинениях он неоднократно называл себя «князем Ярославским». Чтобы понять, каким образом данный социальный статус определил характер и мировоззрение, а в силу этого – и судьбу Курбского, необходимо сделать небольшое отступление и ответить на вопрос: кем были ярославские князья в середине XVI века?

История становления Московского царства – это история формирования сильной монархической власти, сопровождавшаяся перерождением аристократической элиты. В XIV – XV веках князья были самыми высокопоставленными на Руси. Это слово одновременно означало и высший титул, и должность, и правителя, и владельца самостоятельного или полусамостоятельного княжества, миниатюрного государства[39].

Однако по мере укрепления центральной власти, возвышения Москвы как центра объединения русских земель статус князей начинает девальвироваться. Московские государи не желали видеть в подвластных им землях отдельные княжества, расценивая их – и небезосновательно – как потенциальный источник смут и сепаратистских мятежей. Это не означало, что правители отдельных княжеств непременно хотели отделиться от рождавшегося на их глазах единого Русского государства. Но они желали оспорить – и неоднократно это делали – права правящей династии Калитовичей на великокняжеский престол.

В своей борьбе удельные князья опирались как раз на воинский контингент и военный потенциал подвластных им княжеств. «Вырвать зубы» у противников Калитовичей можно было только одним способом – ликвидировав саму систему княжений, превратив князей в служилых людей московских государей. Благо образец был перед глазами – Золотая Орда. Все князья Руси были служебниками татарских ханов. Эта модель отношений и была перенесена князьями дома Калитовичей в русскую политическую культуру.

В то же время князья составляли элиту, аристократию, становой хребет русского средневекового общества, прежде всего его военной организации, и просто так обрушить княжескую удельную систему было нельзя. Москве пришлось долго терпеть – последние уделы были ликвидированы уже при современнике Курбского, Иване Грозном. Но начиная со второй половины XV века именно антиудельная политика была главной составляющей внутреннего курса правителей Государства всея Руси. Князей истребляли физически в ходе междоусобных столкновений и подавления сепаратистских мятежей, как реальных, так и мнимых, инсценированных великокняжеской властью. У них отбирали княжества, а взамен выдавали земли на правах вотчины или поместья, то есть как неродовитому дворянству, остальным служилым людям. Их насильно превращали в воевод великокняжеского войска.

Власть не брезговала и экзотическими мерами – например, при великом князе Василии III остальным удельным князьям было запрещено жениться, пока у великого князя не родится наследник. А поскольку наследника не было 25 лет, большинство братьев Василия поумирали, так и не познав радостей семейной жизни. Их выморочные уделы Василий III забрал себе.

В этой ситуации у княжеской аристократии было три варианта поведения. Первый – сопротивление политике Москвы и отстаивание своих древних прав – был абсолютно самоубийственным. Ни один из князей, избравших этот путь, не уцелел.

Второй – признать политическое главенство Москвы при сохранении своих земельных владений, которые при этом меняли статус – из княжений превращались в вотчины, то есть наследственные владения, пожалованные верховной властью за службу. Их владелец обладал в своих владениях полномочиями, близкими к княжеским в уделе: он мог судить местное население, взимать с него налоги, передавать и продавать свои земли без вмешательства верховной власти. Но последняя могла на совершенно законных основаниях в любую секунду вотчину конфисковать – это называлось «взять на государя». Закона, который защищал бы собственность вотчинника перед лицом власти, в России XVI века не существовало. Он появится только... в 1785 году, при императрице Екатерине II. Только тогда в «Жалованной грамоте дворянству» будет сказано, что отнять собственность у дворянина можно только в том случае, если судом доказана его вина в измене и преступлениях против государства.

Был для князей и третий путь. Потеряв свои родовые земли, искать себя на ниве службы московским государям на должностях воевод и наместников, делать придворную карьеру, чтобы добиться чина окольничего или боярина. Получать за службу поместья – временные земельные держания, и даже вотчины – наследственные земельные держания.

Второй и третий пути нередко совмещались. Калитовичам была необходима поддержка родовитой аристократии, в том числе и княжеской, против других княжеских кланов и родов. Чтобы привлечь на свою сторону союзников, московские государи щедро раздавали вотчины и поместья, вводили в свой ближний совет – думу – князей на правах боя(высший думный чин). Отдельные княжеские фамилии мог ли при этом получать в думе значительное представительство. Так, в годы детства Курбского, в 1530-е годы, в Боярской думе было в разное время 12 – 15 бояр и два-три окольничих. В их число входили старомосковские княжата, суздальские, ростовские, ярославские князья и также Гедиминовичи – князья, приехавшие на службу московским государям из Великого княжества Литовского, потомки правителя Литвы Гедимина (1316 – 1341). Число князей в думе в иные годы превышало половину общего состава думы.

Какова была в этой системе судьба ярославских князей, к которым принадлежали Курбские?

Свой род ярославские князья возводили к Федору Ростиславичу Черному (ок. 1240 – ок. 1301), официально причисленному в 1463 году к лику святых. Ярославское княжество было присоединено к владениям Москвы при великом князе Иване III (1462 – 1505). Схема его ликвидации была стандартной. Управляющим землями бывшего княжества назначался государев наместник. Ярославские князья превращались в «служебников» великого князя, лишались своих дворов и вотчин и частично переселялись в Москву и другие земли. Они получали земли уже на правах вотчин и поместий, а не княжений. Их дворяне приносили присягу на верность великому князю. Московские власти провели смотр местных служилых людей и переверстание их земельных владений.

Ярославское княжество было ликвидировано без всякого сопротивления. Историки затрудняются назвать точную дату прекращения его существования, обычно в их трудах фигурируют даты 1463 – 1468 годы, весна – лето 1466-го или 1471 годов. В 1471 году умер его последний правитель, князь Александр Федорович. С 1473 года Ярославль фигурирует в договорных грамотах как владение московских князей[40].

Современники относились к судьбе ярославских князей с сочувствием, но в то же время с некоторым «презрением к падшим». В Ермолинской летописи под 1463 годом помещен рассказ о перенесении мощей ярославских князей-святых Федора Ростиславича и его сыновей Константина и Давида в Спасский собор. Летописец снабдил известие своим комментарием: «сии бо чюдотворци явишася не на добро всем князем ярославским, простилися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичу, а князь велики противу их отчины подавал им волости и села»[41]. Подобный выпад против ярославских князей-святых говорил о неуважительном отношении летописца к ярославцам, если уж в его трактовке даже святые покровители княжеского рода «явишася не на добро».

Из трех вышеописанных моделей отношений князей с центральной властью большинство ярославских аристократов выбрали вторую и третью. В конце XV – первой трети XVI века мы видим представителей разных фамилий ярославских князей на воеводских должностях, в качестве наместников и т. д. В то же время они были слабо представлены в Боярской думе, достижение боярского чина и придворная карьера для большинства из них оказались проблематичными. Успехи отдельных личностей, добившихся высокого положения в 1530 – 1540-е годы – например, Ивана Пенкова, Ивана и Михаила Кубенских, – принципиально ситуации не меняли. Ярославские князья оказались в непривычной для себя ситуации. Они привыкли принадлежать к элите. А теперь им еще надо было выслужить высокий статус в новом, Московском государстве. Подобное падение с высоты ярославских владык до московских служебников средней руки было, несомненно, очень болезненным для княжеского самосознания. Данным обстоятельством были порождены многие амбиции и комплексы Курбского.

Основателем рода Курбских, выделившегося из ветви ярославских князей в XV веке, был Семен Иванович. Фамилию они получили, согласно легенде, по родовой вотчине – селу Курбе, расположенному под Ярославлем. Не доверять этой версии нет оснований, но стоит заметить, что ее единственный источник – записки австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна. Он оставил свидетельство, что Семен Федорович Курбский (умер после 1528 года) в начале XVI века владел родовой вотчиной Курбой, от которой и пошла фамилия Курбских.

Однако данная вотчина, видимо, была Курбскими довольно рано утрачена. Известно, что около 1555 – 1557 годов ею обладал не представитель ярославских князей, а гедиминович – князь И. Д. Вельский. В описании ярославских земель 1568/69 года вотчина Курба не упоминается. В 1631 году татарский мурза Алей Шевяков владел Курбой и Сереной, что вместе составляло 1031 четверть земли. Насколько данное имение соотносилось с вотчиной Курбой XV – XVI веков – неясно. Собственно, это все, что мы знаем о «вотчине Курбе».

На страницах документов XV – первой трети XVI века мы видим Курбских в основном на воеводских должностях. В 1483 году Федор Семенович Курбский ходил покорять племена хантов и манси на Северном Урале (в так называемой Югорской земле). В 1499/1500 году этот поход повторил князь Семен Федорович. В 1506 году под стенами Казани были убиты Михаил и Роман Карамыши-Курбские. Владимир Михайлович Курбский был убит в войне с Крымским ханством в 1521 году.

В 1513 – 1514 годах Семен Федорович командовал полком левой руки в смоленских походах Василия III, в 1519 году в Витебском походе был вторым воеводой большого полка, в литовском походе 1512 года, нижегородском 1523 года и казанском 1524 года возглавлял передовой полк. Его воинская биография – наивысший карьерный успех представителей рода Курбских в первой половине XVI века.

Менее ярко Курбские проявили себя на административных должностях. Дмитрий Семенович Курбский в 1490 – 1500 годах был наместником Устюга Великого. Семен Федорович Курбский в 1510/11 – 1515 годах наместничал в Пскове, а в 1519 году – в Стародубе. Михаил Михайлович Курбский в 1522 году был наместником в Торопце. По некоторым данным, в 1514/15 году боярство получил Семен Федорович Курбский (умер в 1526/27 году). Однако проверить эти сведения сложно – в других документах того времени Семен Федорович фигурирует без боярского чина. Более достоверными являются свидетельства о боярстве Михаила Михайловича Курбского, отца главного героя нашего повествования, князя Андрея. Он стал боярином, по разным источникам, в 1539/40 или в 1544 году, умер около 1548 года[42].

Таким образом, из нашего краткого обзора видно, что князья Курбские заняли среди знати Московского государства определенное место – рядовые князья-служебники, добросовестно тянувшие лямку воинской службы на средних командных должностях, иногда выбивавшиеся на малозначительные или эпизодические наместничьи посты. Конечно, контраст со статусом ярославских князей был разительный. Чем можно объяснить такое «карьерное прозябание» Курбских?

Возможно, причиной неудач этого рода был неверный выбор политических партнеров и ориентиров. Внук Семена Ивановича Курбского был женат на дочери опального князя Андрея Васильевича Угличского. Это явно была компрометирующая связь. В начале XVI века Курбские поддерживали в борьбе за московский трон не Василия III, а Дмитрия-внука, который в итоге оказался в тюрьме и так и умер в заточении в 1509 году, официально оставаясь законно венчанным шапкой Мономаха великим князем всея Руси. Сторонников Дмитрия московские правители не жаловали. Согласно свидетельству самого Андрея Курбского, Семен Федорович выступил с осуждением развода и второго брака Василия III, за что государь «князя Семена ото очей своих отогнал даже до смерти его». Судя по всему, князь Семен был строгих правил и малоприятен в общении. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн дал ему такую характеристику: «Человек старый, сильно истощенный крайним воздержанием и самой строгой жизнью, которую вел с молодых лет. Именно в течение многих лет он воздерживался от употребления мяса, да и рыбой питался только по воскресеньям, вторникам и субботам, а по понедельникам, средам и пятницам во время поста он воздерживался и от нее»[43].

Родственные связи с опальными, поддержка оппозиции правящему режиму... Этих «прегрешений» было достаточно, чтобы для представителей рода Курбских карьерные перспективы стали весьма проблематичными. Возможно, этот княжеский род измельчал бы и угас, как десятки других. И сегодня бы о Курбских знали только историки. Однако в 1528 году у Михаила Михайловича Карамыша Курбского и Марии Михайловны Тучковой родился старший сын – князь Андрей, которому было суждено навсегда вписать род Курбских в школьные учебники.

Место рождения князя Андрея Курбского неизвестно. Есть предположение, что он родился в 1528 году. Эта датировка основывается исключительно на его собственном заявлении в автобиографическом сочинении «История о великом князе московском», что во время «Казанского взятия» 1552 года ему было 24 года. У него был младший брат Иван, скончавшийся от ран вскоре после штурма Казани в 1552 году. Его могильная плита сохранилась в Спасо-Ярославском монастыре.

Никаких сведений о жизни Курбского у нас нет вплоть до 1547 года. Таким образом, на страницах исторических документов князь Андрей появляется вполне сформировавшимся 19-летним человеком. Поскольку нет свидетельств, что князя воспитывали как-то по особому, обратимся к вопросу: как же в принципе растили в Московской Руси юных княжичей?

Говорят, что в Средневековье не было детей. Люди, рождаясь, считались уже взрослыми. Французский историк Ж. Ле Гофф обратил внимание, что на европейских средневековых картинах изображались красивые ангелочки и уродливые младенцы Иисусы. Художники знали, как рисовать ангелочков, но плохо представляли себе человеческих младенцев. Для ребенка рано наступала взрослая юридическая и социальная ответственность. Детский труд, мальчики-оруженосцы, отсутствие представлений о школе как обязательном этапе развития ребенка – какое тут детство?

Ситуация в России XVI века не отличалась от вышеописанной. Конечно, дети были – откуда иначе взялись бы взрослые? Однако чем являлось детство для мальчиков и девочек Московской Руси, и осознавали ли они его как этап своей жизни, у которого есть светлые стороны (кроме ощущения своей беззащитности, физической немощи и прочих прелестей «несовершенных лет»), – неизвестно. В русских летописях, повестях, житиях, личной переписке того времени дети почти не упоминаются. Описаний детства мальчиков и девочек московского Средневековья практически не существует. Как отметила Л. Н. Пушкарева, «детей в русской иконописи изображали как маленьких взрослых, с невеселыми, недетскими, а порой укоряющими ликами. Ангелов на фресках и иконах древнерусские живописцы изображали не в виде детей, а в виде взрослых людей»[44]. Сведения о детстве людей Московской Руси нужно собирать по крупицам, на основе часто случайных и косвенных свидетельств.

Как же могло проходить детство князя Курбского? В отличие от многих младенцев ему повезло: он выжил при родах. Младенческая и детская смертность была необычайно велика, причем как у низших, так и у высших сословий. Даже у царя Ивана Грозного из шести детей от первой жены – царицы Анастасии – во младенчестве умерло четверо. Судьба умерших до крещения детей была грустна: они считались нечистыми существами: предполагалось, что у них «нет подлинной души», их не хоронили на кладбище вместе с другими покойниками. Согласно распространенному поверью после смерти некрещеные дети превращались в демонов.

Если младенец доживал до обряда крещения, то проходило не только его воцерковление, но и социализация: теперь он являлся полноценным членом общества. Андрея Курбского должны были крестить на восьмой день после рождения.

Период до шести-семи лет считался безгрешным и чистым. Затем мальчик-дитя превращался в отрока и оставался им до 14 – 15 лет. После чего юноша поступал на службу, и начиналась взрослая жизнь. Дети до шести-семи лет должны были быть всегда в покое, одеты и сыты, в теплом дому, не подвергаться никакому насилию и принуждению (с маленьких детей каков спрос?). Главным временем воспитания было отрочество. Отрок считался уже «маленьким взрослым», способным к обучению и восприятию заповедей старших. Правда, совершенно бесправным по отношению к родителям. Само слово «отрок» означало «неговорящий», «не имеющий права голоса».

Принято говорить, что воспитание детей в средневековой Руси основывалось на системе жестких физических наказаний. Действительно, чтобы читать рекомендации, какими должны быть «идеальные» отношения родителей и детей, нужно иметь крепкие нервы. Сравните рекомендации «Домостроя», устава домашней жизни русского человека XVI – XVII веков:

«Наказывай сына своего в юности его, и упокоит тебя в старости твоей, и придаст красоты душе твоей. И не жалей, избивая младенца: если жезлом накажешь его, не умрет, но здоровее будет, если ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти... любя же сына своего, учащай ему раны – и потом не нахвалишься им. Наказывай сына своего с юности и порадуешься за него в зрелости его, и среди недоброжелателей сможешь им похвалиться, и позавидуют тебе враги твои. Воспитай детей в запретах и найдешь в них покой и благословение. Понапрасну не смейся, играя с ним: в малом послабишь – в большом пострадаешь скорбя, и в будущем словно занозы вгонишь в душу свою. Так не дай ему воли в юности, но пройдись по ребрам его, пока он растет, и тогда, возмужав, не провинится перед тобой и не станет тебе досадой и болезнью души, и разорением дома, погибелью имущества, и укором соседей, и насмешкой врагов, и пеней властей, и злой досадой»[45].

Подобных инструкций, в основном исходящих от церкви, довольно много. Но надо помнить, что это была идеальная модель, лозунг, во многом основанные на Священном Писании, – в цитируемом выше отрывке содержатся почти прямые цитаты из Притч Соломона и Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, а кто любит, тот с детства наказывает его» {Притчи 13: 25); «Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет, ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней» (Притчи 23: 13 – 14); «Наказывай сына своего, и он даст тебе покой, и доставит радость душе твоей» (Притчи 29: 17); «Кто любит своего сына, тот пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешаться им. Кто наставляет своего сына, тот будет иметь помощь от него и среди знакомых будет хвалиться им. Кто учит своего сына, тот возбуждает зависть во враге, а пред друзьями будет радоваться о нем... Не смейся с ним, чтобы не горевать с ним... Нагибай его выю в юности и сокрушай ребра его, доколе оно молодо, дабы, сделавшись упорным, оно не вышло из повиновения тебе» (Сирах. 30: 1 – 3, 10, 12).

Насколько эти лозунги были фигурой речи, а насколько были порождены реалиями воспитания детей? Конечно, на практике воспитательный процесс не отличался особым гуманизмом, но отношения между родителями и детьми в средневековой Руси нельзя сводить к системе постоянных избиений и наказаний. Все было сложнее.

Задачей родителей, прежде всего отца, было «поучать и наставлять и вразумлять». Темой этих наставлений было – блюсти чистоту православной веры, следовать христианским законам, жить с чистой совестью и «по правде». Идеалом этого воспитания был богобоязненный, скромный, послушный, чисто одетый, благополучный, работящий и услужливый отрок. В «Домострое» приведены слова Василия Кесарийского, каким надо быть юношам:

«Следует оберегать душевную чистоту и телесное бесстрастье, имея походку кроткую, голос тихий, слово благочинно, пищу и питье не острые; при старших – молчание, перед мудрейшими – послушание, знатным – повиновение, к равным себе и к младшим – искреннюю любовь; нечестивых, плотских, любострастных людей избегать, поменьше говорить да побольше смекать, не дерзить словами, не засиживаться в беседах, не бесчинствовать смехом, стыдливостью украшаться, с распутными бабами не водиться, опустив очи долу, душу возносить горе, избегать прекословия, не стремиться к высокому сану, и ничего не желать, кроме чести от всех»[46].

Правильно воспитанный отрок прежде всего знает, как исполнять обряды и вести себя в церкви:

«С молитвой целуй животворящий крест и святые иконы честные, чудотворные, и многоцелебные мощи. Да и после молитвы, перекрестясь, целуй их, воздух в себе удержав и губами не шлепая. А благоволит Господь причаститься божественных тайн христовых, так ложечкой от священника принимая в уста осторожно, губами не чмокать, а руки сложить у груди крестом; а если кто достоин, дору и просфиру и все освященное нужно вкушать осторожно, с верой и трепетом, и крошки на землю не уронить да не кусать зубами... жевать губами и ртом, не чавкать; и просфиру с приправой не есть... А если с кем во Христе целованье творить, то, целуясь, воздух также в себе задержав, губами не чмокать»[47].

Богобоязненный отрок знает, как надо жить в обществе: не красть, не блудить, не клеветать, не завидовать, не обижать, не наушничать, на чужое не посягать, не осуждать, не бражничать, не высмеивать, не помнить зла, ни на кого не гневаться. И он усвоил, как жить не надо:

«Кто живет не по-божески, не по-христиански, страха божия не имеет и отеческого предания не хранит, и Святого писания не требует, и отца духовного не слушает... или многие непотребные дела совершит: блуд и распутство, и сквернословие, и срамные речи, клятвопреступление, гнев и ярость, и злопамятство, с женщиной живет не в законе или на стороне блудит, в содомский впадает грех или держит корчму, ест и пьет безудержно, но обжорства и опьянения, праздников и поста не соблюдает, всегда пребывает в разгуле, или колдовством занимается и волхвует и зелье варит... и творит все угодное дьяволу, скоморохов с их ремеслом, пляски и игры, песни бесовские любит, и костями и шахматами увлекается... – да низвергаются в ад все живые души поступающих так»[48].

Курбский должен был усвоить такую систему поучений, которая в равной мере касалась и князей, и простонародья – всех православных христиан.

Какие еще детские впечатления мог почерпнуть мальчик Андрей? Прежде всего он должен был запомнить определенный распорядок дня, который определялся периодичностью молитв и церковных служб. Древнерусские семьи просыпались рано. Но до утренней службы нельзя было есть, кормили только маленьких детей. Таким образом, мальчик безошибочно определял, что он повзрослел и стал отроком, по постоянному чувству голода по утрам. После заутрени и трапезы быстро наступала обедня, потом – вечерня. Кроме того, полагалось еще в полночь тайно вставать и молиться у образов. Мужчины не могли пропускать ни одной службы, а женам и маленьким детям делалось послабление: обязательными были только воскресенье и праздники.

По мере взросления мальчика росли его обязанности. С определенного возраста после вечерни отрок должен был присутствовать на вечернем домашнем совете отца с матерью и учиться у них уму-разуму. В обязанности сына-отрока входило звать к столу гостей, выносить еду им в сени или во двор. Сына также часто посылали к знакомым с поручениями и приглашениями.

Во что мог играть маленький Курбский? Про детские игры в XVI веке мы почти ничего не знаем. Несомненно, были какие-то куклы, миниатюрные человечки, игрушечное оружие и т. д. Однако никаких описаний культуры детской игры не сохранилось. Немного больше мы знаем о публичных играх. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн так описывал забавы городских подростков первой трети XVI века:

«Юноши, равно как и подростки, сходятся обычно по праздничным дням в городе на всем известном просторном месте, так что видеть и слышать их там может множество народу. Они созываются свистом, который служит условным знаком. Услышав свист, они немедленно сбегаются и вступают в рукопашный бой; начинается он на кулаках, но вскоре они бьют без разбору и с великой яростью и ногами по лицу, шее, груди, животу и паху и вообще всевозможными способами одни поражают других, добиваясь победы, так что зачастую их уносят оттуда бездыханными. Всякий, кто побьет больше народу, дольше других остается на месте сражения и храбрее выносит удары, получает в сравнении с прочими особую похвалу и считается славным победителем. Этот род состязаний установлен для того, чтобы юноши привыкали переносить побои и терпеть какие угодно удары»[49].

Конечно, Андрей Курбский, как представитель аристократического рода, вряд ли участвовал в кулачных боях с городскими мальчиками. Но наблюдать такие потасовки в качестве почетного зрителя вместе со старшими членами семьи он мог вполне. По всей видимости, для юношей из знати были свои поединки и испытания будущей воинской доблести, но нам о них почти ничего не известно.

Учили ли княжича Курбского в детстве? И если да, то чему? Несомненно, он получил необходимый объем знаний в области церковных текстов, по которым учился читать и мыслить, получал уроки этики человеческих отношений и усваивал стандарты морали. Судя по всему, именно в этом возрасте княжич Андрей научился читать и писать. О круге его чтения нам ничего не известно, можно строить только догадки, выходил ли он за пределы Псалтыри – главной учебной книги русского Средневековья.

Можно с большой долей уверенности говорить только об одном произведении, которое Курбский в детстве наверняка читал или его ему пересказывали – это Житие его святого предка, небесного покровителя рода ярославских князей Федора Черного. Идеальной средневековой схемой преемственности поколений было полное подобие сына – отцу, отца – деду и т. д., то есть Федор Ростиславич выступал как бы идеальным прототипом для всех своих потомков из ярославской аристократии. Как отметил филолог А. В. Каравашкин, в Московской Руси исповедовали «своеобразный династический детерминизм», то есть считали, «что родословная до некоторой степени предопределяет качества характера и поступки человека»[50]. Поэтому интересно попытаться установить, какие духовные уроки юный Курбский мог извлечь из жития Федора.

Культ Федора Ростиславича по своему возникновению совпал с началом процесса утраты независимости Ярославским княжеством. Федор был официально канонизирован местными властями через полтора века после своей смерти, в 1463 году, как раз незадолго до появления в Ярославле московского наместника.

Житие учило, что и в годину суровых испытаний, посланных «по грехам нашим» (время жизни Федора пришлось как раз на период становления монголо-татарского ига над Русью), князь должен суметь сохранить чистую и безгрешную жизнь, остаться заступником народа и его любимцем. Тогда люди будут в тебя верить, надеяться на тебя как на заступника на Страшном суде.

Интересно, что некоторые эпизоды из биографии князя XIII века совпали с историей жизни его потомка в веке шестнадцатом. Федор изначально был обижен братьями, Глебом и Михаилом, – они лишили его владений, все забрав себе. Нашему герою по жребию достался только Можайск. «Он же со беззлобием господствуя в нем и не гневашеся на братию свою». Подобное смирение заслужило награду: «...его же ради беззлобия поручи ему Бог и славный град Ярославль», а затем и Смоленск. Здесь мы видим столь важную для взрослого Курбского идею обязательного Божественного воздаяния за праведное поведение. Именно в нарушении принципа справедливой награды будет состоять одно из главных обвинений князя Андрея в адрес Грозного.

Федора, однако, не любили не только братья, но и жители города Ярославля. Они прогнали его, и он был вынужден уехать за границу, в Орду, как в будущем Андрей Курбский будет «изгнан» из своего «отечества». Здесь интересен мотив «князя-скитальца», который несправедливо изгнан из своей вотчины. Изгнанник даже на чужбине не утратил чистоты веры и смог обратить в православие ханскую дочь. За это благочестие ему покровительствует Господь. Божьей волей Федор в конце концов вновь обрел ярославский престол.

Думается, такой поворот сюжета в биографии святого предка мог повлиять на мировоззрение Курбского и осмысление им самой идеи «несправедливого изгнания» с последующим воздаянием от Бога за перенесенные страдания. Усвоение данной мысли делало для князя Андрея возможным и допустимым эмиграцию (хотя, в принципе, отъезд из православного отечества в XV – XVI веках входил для русского дворянина в число морально непозволительных поступков).

Бог покарал Русскую землю нашествием иноплеменных. Все князья должны были ездить в Орду за ярлыком на княжение. Поехал и Федор. Здесь сюжет превращается в какую-то фантастическую историю. В Орде в Федора влюбляется татарская «царица»: «Царица же увидела красоту и благородство лица его, подобные ликам святых, и была поражена в самое сердце, и полюбила его, и не захотела отпускать его обратно на Русь» (перевод мой. – А. Ф). Хан благосклонно воспринял ее страсть к русскому князю. Он три года держал Федора у себя в приближенных на должности чашничего.

Русский князь оказался упрям и жениться на царице отказался, мотивируя тем, что у него есть русская жена-княгиня. Тогда его отпустили на Русь. При подъезде к Ярославлю выяснилось, что жена князя умерла, его не дождавшись. Далее Федора повторно изгнали ярославцы. «Изгой» вернулся в Орду, где его встретили с распростертыми объятиями. Федор женился на «царице», причем благословение на брак якобы получил от самого православного патриарха! Хан на радостях подарил на свадьбу 36 городов: Чернигов, Болгары, Кумане, Корсунь, Туру, Казань, Ареск, Гормир, Баламаты и др.

Как тут не вспомнить будущую смерть жены Курбского в России, пока ее муж пребывал в эмиграции, и последующую женитьбу князя Андрея на заграничной, литовской княгине, что сильно приумножило его земельные владения. Поистине мистическое совпадение!

Хан отправил под Ярославль посла «с своим великим опальством и страшными грозами» и приказом немедленно принять Федора. Ярославцы не испугались и отказались признать власть князя-изгнанника. Тогда степень любви ордынского «царя» к мужу его «царицы» достигла апогея: хан «всегда против себе седеть повелел ему (Федору. – А. Ф), и царский венец свой ежедневно возлагал на главу его, и ежечасно переодевал его в свои собственные царские одежды»...[51] Конечно, в будущем польский король Сигизмунд не будет делиться с русским эмигрантом Курбским последней рубахой, но князь, как и его предок, будет обласкан иноземным правителем.

Конечно, данные совпадения – не более чем «игра ума». Или – нет? Ведь Курбский наверняка с детства хорошо знал рассказы о своем предке, который считался эталоном, идеальной моделью поведения. И кто его знает, какие образы и этические стереотипы отложились в подсознании юного ярославского князя и когда они вышли наружу...

Взрослая жизнь для русских юношей XVI века наступала с момента записи в войско. Англичанин Джильс Флетчер так описывал данную процедуру: «Как только они достигают того возраста, когда в состоянии носить оружие, то являются в Разряд и объявляют о себе; имена их тотчас вносят в книгу, и им дают известные земли для исправления их должности, обыкновенно те же самые, какие принадлежали их отцам»[52].

Дворянин начинал службу в 15 лет, когда он считался «новиком». Она могла проходить в двух типах дворянского ополчения. Наиболее распространенным вариантом был так называемый «выбор с городов». Дворяне (их еще называли дети боярские) собирались на службу в городах, являвшихся административными центрами уездов, в которых располагались их поместья. Эти отряды так и называли, по имени населенного пункта – центра их уезда: дворяне новгородские, дворяне костромские, дворяне тверские и т. д.

В каждом уезде составлялись специальные списки дворян, которые должны были собираться на службу от данного уезда. Начиная с 1556 года они назывались «десятни». Когда объявлялся сбор дворянского войска, то проводился смотр, явку на который проверяли как раз по этим десятням. Десятни были верстальные – в них фиксировалось полагающееся дворянам денежное и земельное жалованье согласно их статусу, то есть «версте», а также разборные и раздаточные – в них фиксировались отношение дворянина к службе, факты явки и уклонения от службы и т. д. Десятни из регионов посылались в Москву, в специальное ведомство – Разрядный приказ. Там они и хранились, в них делались отметки о служебных назначениях, земельных пожалованиях, ранениях и т. д. Копии десятен передавались в Поместный приказ, который непосредственно ведал раздачей земли в поместья. Земля, которая давалась помещику, называлась «дачей».

Государство не всегда выполняло свои обязательства по размерам дач. Судя по документам, нередко бывали случаи, когда дворянин получал меньше земли, чем ему полагалось, или не получал вообще ничего. Например, в 1577 году дворяне Путивля и Рыльска жаловались, что лишь 69 человек имеют поместья, причем часто гораздо меньшие по размерам, чем положено, а 99 человек из списочного состава вообще не получили земли. Власти выплатили денежную компенсацию, адекватную положенным размерам поместья, но земли так и не дали. Также часто возникала ситуация, когда помещик владел несколькими небольшими поместьями, разбросанными в разных уездах. В этом случае ему было легко стать «нетчиком» (от слова «нет» – «отсутствует»; так называли неявившихся на службу), потому что было совершенно неясно, в каком же из уездов его призывать на службу. В 1575 году вышел специальный указ, предписывающий давать дачу только в одном уезде, в котором и служит дворянин. Но на практике он не выполнялся.

Согласно принятому при Иване Грозном в 1556 году «Уложению о службе» каждый дворянин был обязан, помимо личной явки, выставить с каждых 100 четвертей (одна четверть равнялась примерно 5,6 гектара – около 5600 квадратных метров) земельного владения одного конного воина в полном доспехе, в случае сбора войска для дальнего похода – со сменным вторым конем. Если дворянин был беден, имел мало земли и не мог выставить положенного количества воинов, то нормы служебной повинности на него снижались. Были случаи, когда обедневших дворян переводили в гарнизонную службу или вообще исключали из списков служилых людей.

Размеры поместных дач при Иване Грозном колебались от 100 до 400 четвертей земли. На практике кто-то получал меньше, а кто-то, соответственно, больше, если присовокуплял новые поместные раздачи к своим прежним владениям или владел поместьем наряду с родовой вотчиной. Помещики делились на статьи (в зависимости от знатности и служебных заслуг). Например, в 1550 году дворянам, наделяемым поместьями под Москвой, было установлено дополнительное денежное жалованье: помещикам 1-й статьи – 12 рублей, 2-й статьи – 10 рублей, 3-й статьи – 8 рублей.

За выставленных дворянином боевых холопов-послужильцев от государства полагалось дополнительное, помимо поместья, денежное жалованье. Если дворянин выставлял людей больше, чем положено, он получал за них дополнительно довольно большие деньги, которые рассчитывались по специальной таксе, в соответствии с тем, как эти дополнительные люди вооружены. Например, полный доспех стоил 4,5 – 5 рублей, сабля – 3 рубля, шлем – 1 рубль.

Эти цифры интересно сравнить с ценами, бытовавшими в Русском государстве в середине XVI века. Так, конь стоил от 60 копеек до 10 рублей, овца – 15 – 30 копеек, корова – 10 – 25 копеек. Зерно (хлеб) мерили на так называемые четверти – примерно 210 литров. Одна четверть зерна стоила от 10 копеек до 1,5 рубля (цена зависела от сезона и от урожайных или неурожайных лет). Килограмм свежего мяса (говядины) стоил около 16 копеек, бочка молока – не более 25 копеек, 100 яиц – 3 – 4 копейки.

Если же дворянин не мог выполнить норму выставления воинов или плохо вооружал их, то на него налагался штраф пропорционально «недополученным» воинам или доспехам.

Воинская служба дворян делилась на городовую (осадную) и полковую. Первая – в городских гарнизонах – считалась менее престижной, и ее обычно несли или бедные (мелкопоместные) дворяне, или не способные по состоянию здоровья (например, из-за ранения) нести полевую службу (им в таком случае урезались размеры поместных окладов). Городовая служба была пешей, за нее государство не платило дополнительного денежного жалованья. Более престижной была полковая служба, которая делилась на дальнюю – участие в далеких походах на соседние страны, и ближнюю (пограничную, или береговую, поскольку главный южный рубеж обороны России находился на реке Оке).

Низшими ступенями дворянской службы были должности, на которых дворянин исполнял какие-то поручения или оказывался в специальной команде, исполняя особые поручения. Последний случай назывался «быть в приказе», то есть в особом распоряжении вышестоящего лица. Низшими служилыми должностями были приставы, неделыцики и головы. Приставы обычно сопровождали посольства, несли службу по наведению порядка на улицах, ездили с военными донесениями и т. д. Неделыцики выступали в качестве силовых исполнителей судебных решений и постановлений властей, охраняли сборщиков налогов. Возможно, происхождение их названия связано с тем, что они несли свою службу «по неделям», а потом состав команды неделыциков менялся. Головы являлись младшими командирами в дворянских и стрелецких полках (обычно командовали одной или несколькими сотнями воинов).

Более высоким уровнем службы было служить при государе, в его дворе или в государевом полку. Здесь высшей должностью был конюший – смотритель царских коней. За ним шел оружничий – хранитель царского оружия (пусть в реальности царь никогда не брал в руки это оружие). За царем ездили воины, которые возили знамя, три лука с колчанами и стрелами (саадаки), рогатину, просто копье, меньшое копье, сулицу (большой метательный дротик), топор, а с 1563 года – еще и пищаль. У каждого из хранителей этих предметов доблести и вооружения были помощники – поддатни. Кроме того, за государем неотступно следовала личная охрана, вооруженная топорами особой формы, – большие рынды и малые рынды. Таким образом, набиралась довольно внушительная свита, и для большинства представителей знатных московских фамилий карьера начиналась со ступеней рынды или оруженосца «с копьем» возле государя.

Высшие воинские должности – должности воевод – занимали представители высших гражданских аристократических чинов, бояре и окольничие, а также выходцы из родовитой аристократии – князья. Рядовой дворянин мог попасть только на малозначительную воеводскую должность, в отдаленный маленький город или военачальником маленького отряда в незначительном походе. Воеводы были при Государевом дворе (дворовый воевода), в полках и в городах. В городах они могли выполнять функцию наместника, но иногда, в случае военной опасности, и в пограничные города назначался особый осадный воевода. Как правило, срок воеводской службы на конкретной должности – в полку или в городе – был один год, отчего она называлась: годованье. Через год происходило новое назначение.

Порядок назначений определялся принципом местничества. «Местами» назывались предыдущие службы предков. Дворянина нельзя было назначить на должность низшую, чем служили его предки: это считалось «невместным», «порухой чести». В результате при получении постов аристократы ревниво следили, чтобы не оказаться ниже определенного «должностного порога»: в таком случае они могли навлечь «поруху» на весь род, отодвинуть его вниз в местнической иерархии. Поэтому считалось, что лучше умереть. Власти понимали всю невыгоду таких порядков: очень часто случалось, что дворянин не хотел брать грамоты о его назначении, считая, что получил слишком низкую должность. Еще чаще приходилось ставить во главе войска знатного и «выслуженного», но совершенно бездарного человека. Но поделать с этим ничего не удавалось. Местничество не смог одолеть даже Иван Грозный. При нем неоднократно издавались указы об отмене местничества (первые – в 1549 и 1550 годах), приказывалось, что в эти походы «воевод посылать без мест». Воеводы не верили, считали это лукавством, являлись пред государевы очи, шли на плаху – но допустить «поруху» родовой чести было страшнее... Местничество русское правительство победит только век спустя, в 1682 году, когда царь Федор Алексеевич найдет остроумное решение проблемы – по его приказу будут сожжены все записи о предшествующих службах, так называемые разрядные книги. И местничать станет невозможно – не будет документов, на которые можно было ссылаться...

Каковы были первые шаги в этой системе государевой службы князя Андрея Курбского? Здесь есть некоторое странное обстоятельство, которому могут быть разные объяснения. Первые сведения о его служебных назначениях относятся к 1547 году, то есть к тому времени, когда ему было уже 19 лет. А как уже было сказано, служба традиционно начиналась в 15 лет. Чем занимался юный князь эти четыре года? О чем говорят эти данные: что до нас просто не дошли сведения о первых четырех годах службы Курбского или же что он по каким-то причинам начал службу позже? Не являлась ли эта задержка следствием опалы на Курбских при Василии III или каких-то неведомых нам обстоятельств?

Сведения о службе Андрея Курбского в 1547 году вполне могут отражать не первые назначения юного князя. Дело в том, что в 1547 году Курбский оказывается уже при Государевом дворе – хотя и в качестве мелкого порученца, но все-таки среди лиц, приближенных к родственникам царя: он сопровождает князя Юрия Васильевича, брата Ивана IV, причем его имя упоминается после имени В. И. Пенкова и перед именами Ю. И. Деева, И. М. и Ф. И. Троекуровых. Видимо, данный список составлен на основе чиновной росписи свадьбы Юрия Васильевича, состоявшейся 3 ноября 1547 года[53].

Итак, в числе других молодых провинциальных дворян в 1547 году Курбский оказывается в Москве. Это было время притока в столицу свежей крови, омоложения правящей элиты и свиты юного – семнадцатилетнего! – царя. 1547 год был годом массового обновления Боярской думы. Ее состав увеличивается вдвое (бояре – с 10 до 20 человек, окольничие – с 2 до 6). В 1547 году боярами стали: М. В. Глинский, Ю. В. Глинский, И. И. Турунтай-Пронский, Д. Д. Пронский, И. М. Юрьев, И. П. Федоров-Челяднин, Г. Ю. Захарьин, И. И. Хабаров, Д. Ф. Палецкий, Ю. И. Темкин. Окольничество получили: Д. Р. Юрьев (ставший к тому же дворецким Большого дворца), Ф. М. Нагой, Ф. Г. Адашев, Г. В. Морозов, И. В. Шереметев-Большой, И. И. Рудак-Колычев. Столь значительное пополнение главного правящего органа страны существенно повысило его роль в государственных делах.

Кем в то время ощущал себя 19-летний Курбский? Как представитель рода Курбских, он должен был отождествлять себя с крупными землевладельцами, хотя перечень его вотчин и поместий реконструируется с трудом. Уже говорилось, что принадлежность ему родового гнезда Курбских – вотчины Курбы – источниками не подтверждается, она была к этому времени утрачена. Есть предположение, что у князя Андрея были поместья под Ростовом Великим и под Псковом. Точно известно, что в 1557 году он будет владеть поместьем села Серкизово Бохова стана Московского уезда. В состав его владений также входили деревни Осинник и Шадеево. Собственно, это все, что мы знаем о землях, хозяином которых был потомок ярославских князей.

А осенью 1547 года 19-летний Курбский в составе так называемого «поезда» – колонны конных экипажей и подвод, сопровождаемых верховыми, провожает младшего брата царя, слабоумного князя Юрия Васильевича, к месту его свадьбы, где Юрия уже ждала новобрачная, Ульяна Дмитриевна Палецкая. На торжествах присутствовали люди из ближайшего окружения юного Ивана IV: князья Владимир Андреевич Старицкий (сын последнего удельного князя Московской Руси, был на свадьбе тысяцким) и В. С. Серебряный (был дружкой), родственники царицы Анастасии – В. М. Юрьев (был у постели новобрачных), И. П. Юрьев (мылся с молодым в бане). В числе почетных гостей мы видим людей, которые будут определять политику страны в ближайшие годы: И. Ф. Мстиславского, А. Б. Горбатого (будущих видных деятелей Боярской думы), Ф. И. Сукина (будущего знаменитого казначея, главу финансового ведомства страны в 1550-е годы, годы реформ). Неизвестно, сумел ли провинциал из Ярославля тогда же завязать с ними знакомство, или оно произойдет позже. Но с большинством этих людей его судьба будет в дальнейшем очень тесно переплетена. С кем-то он будет сражаться плечом к плечу, с кем-то заседать в Боярской думе, с кем-то будет вместе «записан» по облыжному обвинению в заговорщики и изменники...

Но это будет потом. Пока на дворе ноябрь 1547 года, за окнами осенняя Москва, на дворе шумит свадьба, мелькают дорогие ткани и соболиные меха, которые безо всякого бережения мечут под ноги молодым, звенят монеты, которыми осыпают новобрачных, горят свечи, дружка князь Серебряный режет хлеб и сыр и раскладывает их по тарелкам, разбиваются на счастье чаши, плывут над праздничным столом на плечах слуг подносы с жареными лебедями, и шумит в голове хмельной мед, и кажется князю Курбскому, что он уже свой в царских палатах, и путь его отныне – рука об руку с юным государем.