Предисловие

Посвящается Вонни

Не нужно себя обманывать: образ других народов или собственный образ, который живет в нашей душе, зависит от того, как в детстве нас учили истории. Это запечатлевается на всю жизнь. Для каждого из нас это открытие мира, открытие его прошлого, и на сложившиеся в детстве представления впоследствии накладываются как мимолетные размышления, так и устойчивые понятия о чем-то. Однако то, что удовлетворяло нашу первую любознательность, пробуждало наши первые эмоции, остается неизгладимым.

Надо суметь разглядеть, различить это неизгладимое, идет ли речь о нас или о других – о Тринидаде, равно как и о Москве или Йокогаме. Это будет путешествие в пространстве, но, разумеется, и во времени. Его особенность – преломление прошлого в зыбких образах. Это прошлое не только не является общим для всех, но и в памяти каждого оно преображается с течением времени; представления наши меняются, по мере того как трансформируются знания, идеологии, по мере того как изменяются функции истории в том или ином обществе.

Сопоставить все эти представления стало в высшей степени важно сегодня, ибо с расширением границ мира, со стремлением к его экономической унификации при сохранении политической обособленности прошлое различных обществ становится более чем когда бы то ни было одной из ставок в столкновениях государств, наций, культур и этнических групп. Зная прошлое, легче овладеть настоящим, придать законные основания власти, претензиям. Ведь именно господствующие структуры: государство, церковь, политические партии и группы, связанные частными интересами, – владеют средствами массовой информации и книгоизданием, финансируют их от выпуска школьных учебников или комиксов до кино или телевидения. Прошлое, которое они отпускают всем и каждому, становится все более и более единообразным. Отсюда глухой протест со стороны тех, чья История оказывается «под запретом».

Впрочем, какая нация, какая группа людей способна еще воссоздать свою собственную историю? Даже у древних народов, имевших объединения и государства в незапамятные времена (вроде волжских хазар или королевства Арелат), их групповая самобытность оказывается растворенной в безымянном прошлом. На Востоке, от Праги до Улан-Батора, все этнические и национальные конфликты до последнего времени объяснялись согласно одной и той же модели, принадлежащей якобы Марксу, но в московской интерпретации. А все общества Юга деколонизируют свою историю, и часто теми же средствами, какими пользовались колонизаторы, т.е. конструируют историю, противоположную той, что им навязывали прежде.

Сегодня у каждой или почти у каждой нации есть несколько историй, накладывающихся одна на другую и сопоставляющихся одна с другой. В Польше, например, та история, что совсем недавно преподавалась в школе, заметно отличается от той, которую рассказывали дома. Русские играли в этих историях не совсем одинаковую роль… Мы обнаруживаем здесь столкновение коллективной памяти с официальной историографией, и в нем наверное проблемы исторической науки проявляются гораздо четче, чем в трудах историков.

История в том виде, как ее рассказывают детям, да и взрослым, позволяет одновременно узнать и то, что общество думает о себе, и то, как изменяется его положение с течением времени. Нужно только не ограничиваться изучением школьных учебников, комиксов, а попытаться сопоставить их с постулатами современной науки. Например, история армянского народа та, что преподают в Советской Армении, та, что учат дети диаспоры (и многие дети в Армении, но дома, в домашнем кругу), и та, которую представляет общераспространенное толкование всемирной истории, – это три разные версии истории. Причем нельзя утверждать, что последняя более реалистична или более законна, чем другие.

В самом деле, истории, независимо от ее тяги к научному знанию, присущи две функции: врачевание и борьба. Эти миссии осуществлялись в разные времена по-разному, но смысл их остается неизменным. Независимо от того, восхваляется ли Иисус Христос во франкистской Испании, нация и государство в республиканскую эпоху во Франции, коммунистическая партия в СССР или в Китае, история остается одинаково миссионерской: наукообразие и методология служат не более чем «фиговым листком» идеологии. Бенедетто Кроче писал в начале XX в., что история в большей мере ставит проблемы своего времени, чем той эпохи, которую, как предполагается, она изучает. Так, фильмы «Александр Невский» Эйзенштейна и «Андрей Рублев» Тарковского, воскрешая русское средневековье, информируют нас один о сталинской России и ее опасениях, связанных с Германией, другой – об СССР брежневских времен, его стремлении обрести свободу и его проблемах в отношениях с Китаем. История, которую преподают сегодня маленьким африканцам, говорит о современных проблемах черного континента не меньше, чем о его прошлом. Книги для детей призваны там прославлять великие африканские империи прошлого, великолепие которых сопоставляется с упадком и отсталостью феодальной Европы в ту же эпоху. Это определенно выполнение функции врачевания. Или там же – и это тоже весьма актуально – клубок спорных вопросов, порожденных конфликтом с исламом, замалчивается, они преуменьшаются или даже при помощи сослагательного наклонения ставится под сомнение их правомерность.

В Карибском регионе, где население лишено корней (негры, китайцы, индийцы и т.д.), история в переложении для детей преображает потомков прежних рабов и кули в граждан мира, которые одни только имеют преимущество принадлежать ко всем культурам человечества. История рабства представляется таким образом, что черный ребенок на Ямайке меньше сочувствует участи своих предков, чем участи несчастных англичан, которых отправляли в Италию во времена Цезаря и которые были первыми рабами.

Что касается функции истории как борца, то тут на ум приходят прежде всего манипуляции, практиковавшиеся в СССР. Долгое время предавался забвению Троцкий, а говорилось только о Сталине, затем имя Сталина исчезло или почти исчезло, а Троцкого стали цитировать часто, но лишь для того, чтобы осудить. С началом перестройки вновь появился Бухарин, стали мягче писать о Троцком, вспомнили Мартова… Еще более радикальна эволюция образования в США. Она состоит в переходе от идеологии melting-pot (Америка, как «плавильный котел», в котором перемешиваются народы, превращаясь в единое целое) к идеологии salad-bowl («салатница»), согласно которой каждая культура сохраняет свою самобытность.

Однако несмотря на все изменения, существует своего рода матрица истории каждой страны: это доминанта, запечатленная в коллективной памяти общества. И очень важно знать суть этой матрицы. Истории и легенды, из которых она состоит, будь то героические подвиги Шиваджи в Индии, злоключения Йосицунэ в Японии, приключения Чаки, короля зулу, или рассказы о Жанне д’Арк, всегда превосходят колоритностью и выразительностью любой анализ; это вознаграждение историку, который тоже ведь является читателем.

Таким образом, я не собираюсь излагать в этой книжке истину, приемлемую для всех, это был бы абсурд и выдумка. Я хотел бы воссоздать разные образы прошлого, которое было пережито многочисленными обществами нашего мира. Разумеется, очень может так случиться, что какой-то образ будет представлять собой прямую противоположность другому; это будут противоположные «истины». В таком случае пусть меня простят: профессиональная привычка историка всякий раз заставляет меня пытаться восстановить правду.

Конечно, в этом кругосветном путешествии по далеким образам прошлого, преподносимым детям СССР или детям Тринидада, я не буду рассматривать всю историю этих стран. Тем не менее я попытаюсь дать общее представление об общностях или нациях, которые оказались в моем поле зрения, верное, насколько возможно, поскольку именно такой общий взгляд лежит в основе представлений любого человека. Я не упущу случая сопоставить разные интерпретации одной и той же проблемы, но я не стану и злоупотреблять этим, так как в этой книге меня интересует каждая национальная история в своей целостной самобытности, видение прошлого, присущее каждой культуре.

Итак, речь идет о том, чтобы поставить под сомнение саму идею традиционной «всемирной истории». Я не веду повествование, начинающееся со времен фараонов и завершающееся похоронами Хомейни или разрушением Берлинской стены, ибо подобный порядок изложения означал бы молчаливое приятие идеологизированного видения истории под знаком ли христианства, марксизма или же попросту приверженности идее прогресса. Равным образом такой порядок означал бы молчаливое признание европоцентризма, потому что в этом случае народы «входят» в Историю лишь тогда, когда их «открывают» европейцы. А в этой книге все совсем по-другому.

Мы неоднократно встретимся с европейским взглядом на историю, но в связи с историей остального мира. А что касается других сторон этой столь хорошо нам знакомой истории, то на страницах этой книги мы сможем соприкоснуться лишь с некоторыми из них.

Ведь достаточно припомнить, что эта история будет одной и той же или почти одной и той же, глядят ли на нее из Парижа или Милана, из Берлина или Барселоны или даже из Загреба. История отождествляется при этом с историей Запада, и здесь обнаруживается проявление одного и того же этноцентризма, только на разных уровнях. Первый – это когда имеются в виду взаимоотношения Европы с народами Азии и Африки или когда внутри самой Европы в русской истории изучают, например, главным образом время после Петра Великого, т. е. время, когда эта страна «европеизируется». Таким образом, и христианство, и технический прогресс, по сути дела, отождествляются с Европой.

Второй уровень этноцентризма проявляется во взаимоотношениях каждой страны с ее соседями. Например, во Франции после того, как появляется имя Карла Великого, Священная Римская империя германской нации практически больше не упоминается, а между тем она существует еще в течение девяти веков. Если и вспомнят, то лишь ее конец в 1806 г. для того, чтобы подчеркнуть роль, которую сыграл Наполеон в ее крушении. Точно так же недооценивают французы и роль романтизма, расцветшего в Германии, его влияние на Европу, зато настаивают на важности последствий Французской революции 1789 г. для Германии. Этот второй тип этноцентризма особенно развит во Франции, в Испании и в Англии; он меньше распространен в Италии, где общенациональное государство сформировалось позже. Зато в Италии (как и во Франции) в истории практикуется этноцентрический подход третьего типа, при котором преувеличивается роль Северной Италии или Северной Франции по отношению к южным провинциям. В Великобритании эта особенность уже давно преодолена: истории Уэльса, Шотландии и Ирландии анализируются сами по себе, а не только в связи с Лондоном, с английским правительством. За «всемирной историей», написана ли она во Франции, в Италии или где-то еще, скрывается этноцентризм в разных формах. В ней все «зарождается» в древнем Египте, Халдее и Израиле, она получает свое развитие в великих цивилизациях Греции и Рима. «Средние века» начинаются с падением Западной Римской империи в 476 г. и с великими варварскими нашествиями, а завершаются с падением Восточной Римской империи в 1453 г. и с турецким завоеванием. Великие географические открытия, гуманизм и Реформация открывают «новое время», а оно уступает место современной эпохе, ведущей отсчет от революции 1789 г.

Я, как увидит читатель, следовал другой логике. Я не стану утверждать, что мой путь – наилучший. Но я предлагаю читателю пройти по нему вместе со мной. Конечно, я не могу помешать ему начать с главы об исламе или с главы о Японии. Я знаю, читатель будет перелистывать книжку, блуждая по страницам, поэтому я почти везде в начале главы поместил своего рода хронологические ориентиры как простую памятку. И еще одно слово читателю.

Гигантский замысел этой книги несколько отдает манией величия, и я должен объясниться и оправдать неизбежные слабости его реализации.

Выбрав пятнадцать – двадцать обществ, которые здесь фигурируют, нужно было исследовать огромное количество учебников, фильмов, комиксов, исторических романов и т. д. на невесть скольких языках, не говоря уже о знакомстве с каждой из этих культур, с поворотами истории каждой нации, со всем разнообразием ее историографии. Это, однако, не испугало меня, я не отказался от идеи, но отказался от мысли, что каждая глава станет «докторской диссертацией»: для этого не хватило бы целой жизни. Да и работа была бы совершенно напрасной, так как, едва пробежав дистанцию до конца, я должен был бы вновь засесть за книги, фильмы и что-то еще, созданное новым поколением, новым бытием. Обилием и разнообразием материала объясняются серьезные различия в подходах к изложению в разных главах книги. Я вполне осознаю, что некоторые мои построения более вольны, чем другие, некоторые разделы всего лишь описательны, реже, чем хотелось бы, поднимаются педагогические проблемы. Но, как я надеюсь, мне по крайней мере удалось очертить панораму без сколько-нибудь важных лакун и впоследствии я смогу преобразовать в главы то, что здесь предлагается лишь в более скромной форме заметок.

Пусть читатель только знает, что я испытывал удовольствие, истинную страсть, когда работал над этой книгой, когда ее писал.

Пусть же она, мой друг, поможет тебе, как и мне, лучше понять ближнего твоего.