Глава седьмая

КАДЕТЫ И ДЕНИКИН

Со второй половины 1919 г. острие борьбы белогвардейцев и интервентов против Советской Республики переместилось на Южный фронт. Основные надежды контрреволюции были связаны теперь с двигавшейся к Москве армией Деникина, торжественно названной Вооруженными силами Юга России.

Одно из первых мест в деникинском лагере занимал Национальный центр. В состав его в Екатеринодаре входило 109 человек, в том числе 27 руководящих кадетских деятелей¹.

Национальный центр действовал в полном контакте с кадетским Центральным комитетом. У Деникина собралось немало членов ЦК: Долгоруков, Астров, Федоров, Степанов, Соколов, Новгородцев, Панина, Гронский, Волков, Салазкин и др. «Мы постоянно собирались, — пишет в своих мемуарах возглавлявший ЦК Долгоруков, — и направляли деятельность Национального центра, местной к.-д. группы и, по возможности, всей партии на Юге России… всецело старались поддерживать диктатуру Деникина»².

Верхушка Национального центра вступила в тесный контакт с главнокомандующим. М. М. Федоров, Н. И. Астров, В. А. Степанов и К. Н. Соколов вошли в состав действовавшего при Деникине так называемого Особого совещания.

Положение об Особом совещании было, по словам Соколова, «сымпровизировано В. В. Шульгиным в августе 1918 г.»³. Шульгинский проект был затем переработан Соколовым и Степановым, и подготовленное ими «Временное положение об управлении областями, занимаемыми Добровольческой армией» стало «основным законом» «деникии». В этом документе, утвержденном Деникиным 2 февраля 1919 г., в соответствии с программой Национального центра, последовательно проводился принцип военной диктатуры: вся полнота власти принадлежит главнокомандующему; только он может издавать законы и указы. Особое совещание являлось лишь совещательным органом при нем⁴.

Автор вышедшей в США книги о гражданской войне на Юге России П. Кенез считает, что «Временное положение» отражало идеологию кадетской партии и, следовательно, принявший его в качестве своей «конституции» Деникин являлся либералом кадетского типа⁵. На наш взгляд, несомненно прав Г. З. Иоффе, возражающий против такой постановки вопроса. В основе конституции Соколова и Степанова, пишет он, лежал проект, разработанный монархистом-националистом Шульгиным, а ее авторы принадлежали в годы гражданской войны к правому крылу кадетизма и были известны реакционными взглядами. Убедительным представляется вывод Г. З. Иоффе «не Деникин, „полевев”, пошел за кадетской идеологией, а, напротив, кадеты, „поправев”, поддержали белогвардейско-монархическую реакцию, уцепились за нее как за свою последнюю надежду в борьбе с Советской властью»⁶.

У. Г. Розенберг в одной из глав своей книги «Первые месяцы с Деникиным: борьбы за равновесие»⁷ отстаивает тезис о том, что кадеты в Особом совещании активно старались проводить свою, «либеральную», политику. С этим тезисом, по нашему мнению, согласиться нельзя. Он опровергается даже свидетельствами самих участников событий, описываемых Розенбергом. «Заседания у нас проходили деловым порядком, — писал Соколов. — Иногда воодушевится М. М. Федоров, доказывая необходимость широкого привлечения общественности. Иногда Н. И. Астров предпримет какое-нибудь оппозиционное выступление… но это были редкие исключения»⁸. Как писал впоследствии Милюков, представители кадетской партии были в Особом совещании оппозицией «неяркой и очень уступчивой»⁹.

Особенно наглядно это выявляется при ознакомлении с журналами заседаний Национального центра, на которых подвергались предварительному обсуждению вопросы, дискутировавшиеся затем в Особом совещании. Протоколы свидетельствуют о том, что при обсуждении всех насущных проблем уже в Национальном центре большинство (и в том числе Новгородцев, Степанов, Долгоруков, Федоров, Тесленко, Тыркова, Родичев и др.) высказывалось за «правые» решения, позиция самого Астрова оставалась почти всегда нейтрально-неопределенной, а возражали им, да и то не слишком уверенно, очень немногие (Волков, Червен-Водали, иногда Юренев). Поэтому речь, по нашему мнению, должна идти не о борьбе представителей кадетской партии на Юге «за равновесие» против «правых», а о резком крене вправо самой партии, все глубже увязавшей в болоте военно-монархической реакции.

Впоследствии Астров в письме Деникину так характеризовал настроения своих однопартийцев на Юге России: «Большинство „нас” было во власти той же психологии (что и у правых. — Н. Д.). Это было эпидемично, особенно во время продвижения армии вперед. Сравнительно немногие сопротивлялись этой психологии до конца. Этих последних объявляли «лириками», не понимающими положения в стране. Им говорили, что течение, которое они представляют, будет выкинуто из жизни»¹⁰.

В деникинском окружении несомненно ощущалась конфронтация между генералами, составлявшими большинство Особого совещания, и политическими деятелями ультраправого толка (прежде всего бывшими царскими чиновниками), с одной стороны, и Национальным центром — с другой. Конфронтация эта определялась в первую очередь издавна негативным, подозрительным отношением «правых» к кадетской идеологии, многократно усиленным сугубо реакционной атмосферой, царившей в армии. Впоследствии Астров писал Деникину о «махровых правых»: «Я помню выражение их глаз, когда мы, выступали” в Особом совещании… Глаза эти говорили: „Чего, милый, стараешься, теперь наше время!”»¹¹. По необходимости выступая в общем ряду с кадетами, они отнюдь не собирались крепить это единство в будущей, «возрожденной» по их рецепту России. Так, известный правый монархист граф В. А. Бобринский, по словам Ф. И. Родичева, говорил о кадетах: «Мы не можем их трогать теперь, потому что они с нами, но настанет день расплаты и для них». «И это в моем присутствии!» — горько жаловался Родичев¹².

Такая позиция определяла резко отрицательное отношение генеральско-чиновничьих элементов к предлагаемым кадетами кандидатам на различные административные посты, причем даже к тем, кто не входил в состав партии «народной свободы». Так, были отвергнуты большинством Особого совещания кандидатуры П. П. Юренева, А. Н. Билимовича и др.

«Что касается объединения направо, — писал Астров московским кадетам, — то, увы, оно так полно, что мы задыхаемся в объятиях этих друзей… С ними у нас идет несомненная борьба на почве практического дела и работы. Но в понимании тактических задач мы связаны и объединены»¹³. Споры велись отнюдь не о либерализации режима — это явствует из протоколов заседаний Национального центра, на которых часто обсуждался ход дебатов в Особом совещании.

Справедливым представляется анализ расхождений между «правыми» и кадетами, сделанный по просьбе Деникина (при подготовке его «Очерков русской смуты») членом Особого совещания октябристом Н. В. Савичем. Его оценки тем более важны, что они исходят из уст участника и непосредственного очевидца событий, который во время споров в Особом совещании занимал противокадетскую позицию, критикуя Национальный центр справа. Однако даже в его понимании разногласия в Особом совещании не носили принципиального характера.

Кстати говоря, кадеты Соколов и Степанов в большинстве случаев принимали сторону генеральско-чиновничьего большинства.

Одним из значительных столкновений, по свидетельству Савича, явился спор в связи с нехваткой в «деникии» денежных знаков. Для решения этого вопроса был создан специальный комитет, возглавлявшийся бывшим царским министром А. В. Кривошеиным. Комитет предлагал в кратчайший срок оборудовать и пустить в ход экспедицию для изготовления ценных бумаг в Новороссийске. Кадетская часть Особого совещания возражала против такого выхода из положения, опасаясь, что усиленная эмиссия денежных знаков приведет к инфляции. Препирательства по этому вопросу продолжались в течение нескольких месяцев.

Наиболее острые дискуссии между кадетским Национальным центром и «правыми» во главе с Кривошеиным были связаны с разработкой аграрного законодательства. Савич следующим образом характеризует смысл полемики: эти две группы «не согласны были в целесообразности и своевременности того или иного декларативного выступления». Одна верила, что «демагогия в этом вопросе принесет победу», и считала, что аграрный закон должен сыграть «преходящую роль временного оружия агитационного характера». Другая же возражала против такой переходной меры. Веря «в прочность успехов в деле борьбы с большевиками», она ставила себе целью выработать закон, который должен был стать «фундаментом» реставрации помещичьего землевладения, и издать его в Москве «или по крайней мере при входе в нее»¹⁴.

Развернувшаяся в Особом совещании борьба по земельному вопросу и официальная позиция Национального центра подробно освещены в монографии Г. З. Иоффе. Не вдаваясь в детали данных сюжетов, остановимся лишь на том, как формировалась эта позиция и каково было отношение к аграрной проблеме внутри кадетской партии.

Известно, что в марте 1919 г. Астров по поручению Деникина составил письмо-декларацию, намечавшую пути решения аграрной проблемы. В декларации подчеркивалось, что вопрос о земле может быть окончательно разрешен только после свержения Советской власти. Однако ввиду его исключительной важности предлагалось приступить к разработке аграрных проектов на территории Вооруженных сил Юга России, руководствуясь принципом сохранения за собственниками их прав на землю, но в то же время признавая необходимость отчуждения части помещичьей земли в пользу крестьян путем выкупа¹⁵.

Этот далеко не радикальный способ разрешения аграрного вопроса, полностью соответствовавший программе кадетской партии, многими ее членами был встречен теперь в штыки. Так, Ф. И. Родичев на заседании Национального центра заявил: «Землю нельзя кроить по произволу, брать у одних и отдавать другим — человека связывают с ней такие узы, которые разрывать насильно невозможно. Только прогрессивный земельный налог может привести к разрешению аграрной проблемы»¹⁶. Его поддерживали Новгородцев, Степанов, Тыркова и др.

Подобная же ситуация наблюдалась при обсуждении документа, официально формулировавшего политическую платформу Национального центра¹⁷. Пункт о принудительном отчуждении земли вызвал горячие возражения. Противники этого пункта соглашались голосовать за него только в том случае, если будет признано, что его содержание носит декларативный характер. Такое заверение было дано. В протоколе заседания зафиксировано, что «этот пункт является декларативным и имеет цель дать и для русского общества, и для Запада характеристику демократических настроений Национального центра»¹⁸.

Итак, внутри самого Национального центра шли те же споры, что и в Особом совещании. Однако в своей среде кадетам легче удавалось достичь соглашения, поскольку сторонники реставраторских тенденций из их числа в отличие от «правых» из Особого совещания признавали необходимость маскировки этих тенденций.

В большинстве своем кадетское руководство считало необходимым при разработке аграрного законодательства прежде всего отстаивать интересы помещичьего класса. Как подчеркивал Астров в письмах в Москву, екатеринодарские кадеты видели «центр тяжести» решения земельного вопроса не в «общей» аграрной реформе, а в «установлении взаимных отношений между ограбленными собственниками (выделено нами. — Н. Д.) и теми, кто фактически обрабатывает сейчас землю»¹⁹.

Некоторые члены Национального центра (Волков, Червен-Водали) опасались, что при такой позиции можно вскоре оказаться «перед новой революцией» и во избежание этого предлагали принять определенные меры для привлечения крестьянства на свою сторону. Кадеты сознавали трудность этой задачи. «После Ленина (т.е. большевистского Декрета о земле. — Н. Д.), — говорил Астров, — деревню уже не соблазнишь никакими посулами». Все, что мы могли сказать крестьянину, вторил ему Новгородцев, «он уже слышал и во всем разочаровался»²⁰. В своей аграрной политике кадеты рассчитывали опереться на кулака, надеясь, что он станет опорой преодоления последствий революции в деревне.

Созданная Особым совещанием комиссия во главе с перебравшимся из Москвы на Юг В. Н. Челищевым и монархистом А. Д. Билимовичем разработала аграрный проект, согласно которому практические меры решения земельного вопроса откладывались до конца гражданской войны. Срок проведения проекта в жизнь определялся в семь лет. Но и тогда в руки крестьян должно было переходить ежегодно только 30% общего количества помещичьей земли, т.е. столько, сколько обычно до сих пор переходило путем обычной купли-продажи²¹. Пока же все лучшие земли в «деникии» были захвачены помещиками, кулаками, казачьей верхушкой. Крестьянство на собственном горьком опыте убеждалось, что деникинская армия несет с собой полную реставрацию дореволюционных земельных порядков.

«Закону» Челищева — Билимовича полностью соответствовал «проект положений по аграрному вопросу», принятый на Харьковской конференции партии «народной свободы» 3–6 ноября 1919 г. (о ней будет рассказано ниже). Проект не признавал фактического перехода земли к крестьянам во время революции и определял возможность такого перехода лишь путем «добровольных сделок между сторонами с помощью государственного кредита». А уже только в дальнейшем, если бы добровольное соглашение не состоялось, предвиделось «принудительное отчуждение потребной площади земли из частновладельческих имений» (конечно, за выкуп) для создания кулацких «крепких трудовых хозяйств»²². Таким образом, возвращение к традиционной кадетской формуле «принудительного отчуждения» мыслилось лишь с характерной «столыпинской» поправкой. Проект решительно требовал «положить конец всем беззакониям и беспорядкам в деревне»²³ (читай: всем революционным преобразованиям). В целом харьковский вариант аграрной программы отражал лишь слегка завуалированную кадетской демагогией политику латифундистов.

Как видим, в годы гражданской войны позиция кадетов в аграрном вопросе сместилась резко вправо по сравнению с их партийной программой. Частичное, субъективное, объяснение этому можно найти в том, что многие члены руководства партии «народной свободы» (Панина, Долгоруков, Трубецкой, Гронский, Родичев и др.) сами являлись крупными землевладельцами и их реакция на аграрный переворот в России была такой же, как у других представителей помещичьего сословия. Подобное объяснение дает, например, А. В. Тыркова в книге «То, чего больше не будет», вышедшей через много лет после описываемых событий.

Дочь многоземельного помещика, она до начала революции «как-то не связывала» кадетской программы с родительским имением. «Я не задумывалась над тем, — пишет Тыркова, — что ведь и до нас может дойти очередь и нас могут лишить деревенского простора, к которому мы так привыкли, лишить гнезда»²⁴.

Говоря об отношении кадетских лидеров к аграрной проблеме, Винавер писал Милюкову: «Нельзя же забывать, что Панина — крупная помещица», и ей принять серьезные изменения в системе землевладения, «конечно, труднее, чем нам с Вами». Соглашаясь с этим, Милюков констатировал в ответном письме, что даже в левом кадете Оболенском (происходившем хотя из княжеской, но сильно обедневшей семьи и не владевшем никакой земельной собственностью) «сказался помещик, как это ни неожиданно и невероятно»²⁵. Эти признания свидетельствуют о том, что многие положения партийной программы кадеты воспринимали чисто теоретически, в отрыве от реальной действительности. Когда дело не в теории, а на практике коснулось владений кадетских деятелей, их собственнический инстинкт взбунтовался, что и нашло выражение в прениях по аграрному вопросу на заседаниях Национального центра.

Однако главная, объективная, причина изменения позиции кадетов в вопросе о земле заключается, несомненно, в их общей эволюции вправо в годы гражданской войны, в их единении с помещичьей реакцией. Трансформация аграрной программы партии «народной свободы» закономерна и исторически обусловлена. Этого нельзя не учитывать при характеристике кадетских аграрных теорий предреволюционного периода, которые изображаются в новейшей буржуазной историографии как сугубо радикальные и наиболее соответствовавшие чаяниям крестьянства²⁶. В годы гражданской войны раскрылась истинная позиция главной партии буржуазии по коренному вопросу российской революции — вопросу о земле.

Что касается отношения екатеринодарских кадетов к рабочему вопросу, то оно обычно характеризуется ставшей почти хрестоматийной цитатой из «Свободной речи»: «Если рабочие не сумеют найти в себе нравственных сил для самообуздания, придется создать новые рабочие кадры, быть может, даже ввозить рабочих из-за границы»²⁷. Однако кадетский подход к решению рабочего вопроса был не столь однозначен. Думается, что руководство Национального центра склонялось на уступки рабочему классу скорее, чем крестьянству. Видимо, это объяснялось пониманием огромного значения пролетариата в борьбе против сил контрреволюции. Ведь именно поэтому московские кадеты в письмах на Юг настаивали на необходимости гибкого отношения к рабочему вопросу.

Голоса в поддержку этой точки зрения раздавались и на заседаниях Национального центра в Екатеринодаре. «Нельзя рассчитывать на успех борьбы с большевизмом при помощи одних штыков, — уверял своих коллег Червен-Водали. — Необходимы также меры, способные убедить рабочее население в том, что возрождаемый порядок лучше большевистского… Нужно дать ему уверенность в том, что его настроения получат известное удовлетворение». С этим соглашался и Новгородцев, призывавший «дать понять рабочему населению, что будет проявлено внимание к его действительным нуждам и интересам»²⁸.

В выпущенной кадетскими пропагандистами листовке «Наши цели, за что мы боремся» возвещалось, что в основу рабочего законодательства будет положено восстановление законных прав владельцев фабрично-заводских предприятий²⁹. Вместе с тем проектировалось допущение ограниченной, деятельности профсоюзов, страховых обществ и т.д.³⁰

В «Политическую платформу Национального центра» был включен пункт об обеспечении для рабочего класса права защиты его профессиональных интересов, с сохранением 8-часового рабочего дня для квалифицированных рабочих на фабрично-заводских предприятиях (впредь до законодательного определения нормы рабочего дня в различных отраслях производства), об открытии подготовительной работы по законодательному урегулированию рабочего вопроса с привлечением представителей как предпринимателей, так и рабочих³¹.

В соответствии с последним положением была создана комиссия по рабочему законодательству, возглавлявшаяся М. М. Федоровым (октябрь — ноябрь 1919 г.). Однако вошедшие в комиссию представители рабочих, как отмечалось в харьковской газете «Родина» (мелкобуржуазного направления), были низведены «на роль статистов, которые должны сидеть и произносить слова только с разрешения начальства»³². Федоров тщетно пытался добиться соглашения с рабочими — они отказались участвовать в его комиссии.

Посулы и заигрывания не помогали. Подводя впоследствии неутешительные итоги, кадеты сами вынуждены были признать, что с вопросами социального порядка они не справлялись. «С рабочими дело обстояло у нас в корне безнадежно», — констатировал один из ведущих деятелей деникинского режима К. Н. Соколов³³.

Настороженно, с недоверием относилась к Национальному центру интеллигенция — и беженцы, и местные жители. Их отталкивала его близость к деникинскому режиму, к реакционным, правомонархистским группировкам³⁴.

Жесткую позицию заняли Национальный центр и кадетский ЦК в национальном вопросе. На всех своих партийных конференциях и совещаниях кадеты неизменно поддерживали лозунг «единой и неделимой России», прикрываясь которым деникинцы штыками приобщали к своей «государственности» национальные меньшинства. Главными экспертами по национальному вопросу у Деникина считались кадетские лидеры Соколов и Степанов. Их деятельность полностью подтвердила данную в 1913 г. В. И. Лениным оценку национальной политики кадетов — «прикрытый, нарумяненный, закрашенный либеральными фразами шовинизм», который на деле оказывается еще отвратительнее и вреднее, чем грубый шовинизм черносотенцев³⁵.

В «Политической платформе Национального центра» оставался открытым вопрос о будущем государственном строе России — его решение отодвигалось до конца гражданской войны. Однако приверженность к монархической идее была чрезвычайно сильна в среде «деникинских» кадетов. «Я могу с чувством большого удовлетворения констатировать, что… огромное, подавляющее, большинство (выделено нами. — Н.Д.) наших партийных друзей считает, что монархия грядет, что монархия неизбежна»³⁶, — писал В. А. Степанов в Москву.

Официальные документы Национального центра и партии «народной свободы» не провозглашали возрождение монархии в качестве программной цели, но в них не упоминалось и о республике. В письме Национального центра Маклакову говорилось: «Когда французы требуют, чтобы провозгласили республику, для того, чтобы отмежеваться от монархистов и реставраторов… то мы на это категорически скажем: не сбивайте армию с того правильного пути, на котором она стоит; она не провозглашает монархии… не требуйте же, чтобы она провозгласила республику»³⁷.

Однако, по признанию самих кадетов, за этой «фигурой умолчания» скрывалась совершенно определенная позиция. «Умолчание о форме правления, — пояснял Милюков, — есть тоже вид политики, обыкновенно прикрывающей готовое антидемократическое решение, в котором неудобно сознаться публично»³⁸.

В. И. Ленин еще в 1905 г. писал, что в период революционных кризисов господам буржуа настолько же невозможно признаться в своем монархизме, «насколько невозможно нагишом выйти на улицу». Нельзя рассчитывать на поддержку народа, «не скрывая своего монархизма»³⁹.

Кадеты отчетливо сознавали, что монархический строй ненавистен трудящимся массам. Однако от надежды навязать его народу они не отказались и лишь остерегались до поры до времени выражать открыто эту свою надежду. Астров на совещании с членами Крымского правительства подчеркивал: «монархическая идея не должна быть скомпрометирована» до того момента, когда она «может оказаться и необходимым и, может быть, даже единственным выходом из положения»⁴⁰. Наиболее четко эта мысль сформулирована в частном письме Астрова к Пепеляеву: «…надлежащий психологический сдвиг произойдет в душе народа, когда появится шествующая к нему навстречу фигура монарха… [но] в пору сильнейших крушений и катаклизмов преступно выдвигать эту идею, с которой связаны последние надежды на возрождение. Склоняемся и мы к этой точке зрения и не хотели бы, чтобы эта идея была дискредитирована преждевременным ее провозглашением»⁴¹.

Как же предполагалось практически осуществить монархическую идею в будущем? При помощи «народного признания a posteriori» (задним числом). Обосновывая этот тезис, Степанов говорил на заседании Национального центра: «Прочная власть не может родиться из сговора или голосования» (эта мысль подчеркивалась почти во всех официальных кадетских документах периода гражданской войны). Нужно, «чтобы возникнув, власть созвала народное собрание, а последнее ее признало»⁴². Созыв такого собрания можно было оттягивать любыми способами (как показал опыт Временного правительства) или вообще сорвать (как было, например, с Крымским сеймом).

Монархические убеждения деникинских кадетов явились важным фактором в выборе ими политических союзников. Г. З. Иоффе считает, что Национальный центр занимал «центральную позицию политического фронта деникинщины», стремясь блокироваться как направо с Советом государственного объединения России (СГОРом), так и «налево» — с Союзом возрождения России⁴³. Нам представляется, что не стоило бы ставить знак равенства между этими двумя тенденциями. По своему характеру они существенно различались.

СГОР сформировался в Киеве в сентябре 1918 г. Первоначальным ядром этой правомонархистской организации было так называемое Совещание членов государственных дум (всех созывов) и Государственного совета, возникшее на два месяца раньше. К нему присоединилась группа бывших царских сенаторов, представители церковного собора, торгово-промышленных и финансовых кругов и Союза земельных собственников. В составе СГОРа было немало бывших участников Правого центра во главе с А. В. Кривошеиным⁴⁴.

В СГОР входили и многие видные члены Национального центра и кадетской партии. Одним из инициаторов образования этой организации в сентябре 1918 г. в Киеве был Милюков. Членами СГОРа являлись также Е. Н. Трубецкой, С. Н. Третьяков, Ф. И. Родичев. Сюда же вошел приехавший из Парижа в сентябре 1919 г. П. Б. Струве (он стал редактором органа СГОРа — ежедневной газеты «Великая Россия» крайне правого направления).

В феврале — марте 1919 г. в Одессе велись переговоры «о способах образования Южнорусской власти» между четырьмя организациями — двумя «левыми» (Бюро Совета земств и городов Юга России и Союзом возрождения России) и двумя «правыми» (СГОРом и Национальным центром). Подводя итог этим переговорам, первая из перечисленных организаций заявляла: «Представляемые Национальным центром и Советом государственного объединения России цензовые группы не проявляют в настоящее время готовности встать на путь… демократической политики», особенно по таким вопросам, как форма правления и земельные отношения. «Обнаружившееся расхождение точек зрения… оказалось настолько значительным, что дальнейшие переговоры представляются совершенно бесцельными»⁴⁵.

В то же время президиум СГОРа обратился к правлению Национального центра с предложением продолжить переговоры как двусторонние, чтобы обсудить «создавшееся положение и выяснить те меры, которые могли бы быть приняты». Совместное заседание состоялось 15 марта в Екатеринодаре, куда специально по этому случаю приехали из Одессы представители СГОРа — Е. Н. Трубецкой, В. В. Меллер-Закомельский и Н. М. Масленников. Как зафиксировано в протоколе заседания, все его участники «единогласно признали, что власть должна быть организована в форме диктатуры в лице генерала Деникина», и пришли к общему мнению по другим обсуждавшимся вопросам⁴⁶.

Такое единодушие неудивительно, если учесть, что правые кадеты Новгородцев, Долгоруков, Тыркова, Степанов, Соколов, а также большинство не являвшихся кадетами членов Национального центра по своим идейным позициям практически смыкались со СГОРом. Правая группа обладала большим весом в партии и тащила за собой слабо упиравшуюся «либеральную» часть (Астров, Панина, Червен-Водали, Волков), угрожая ей разрывом. Ведь именно в это время вынашивались планы организации так называемой «национально-прогрессивной» партии из кривошеинской группы, «националистов» Шульгина, октябристов и правых кадетов⁴⁷. Поэтому и кадетская партия, и Национальный центр шли на поводу у СГОРа, постепенно уступая по многим кардинальным вопросам. Особенно это выявилось на Харьковской конференции в ноябре 1919 г.

Совсем иным было отношение кадетов к «мелкобуржуазной демократии». Многие представители правого крыла партии «народной свободы» отвергали любые формы сотрудничества с соглашателями. Бывший член Союза возрождения России Степанов в письме к Маклакову называл их «оческами социализма», у которых нет никакой реальной силы, кроме резолюций их центральных комитетов. «От этих всем надоевших своей болтовней и фактически никакой роли не играющих людей, — писал он, — потоком исходят проекты, конструкции единой всероссийской власти в образе всевозможных директорий, государственных совещаний и т.п. вздора». Степанов просил Маклакова проследить за тем, чтобы их «жужжание» не ввело в заблуждение союзников (могущих «усмотреть в них ту «демократию», которой в России вовсе нет») и не «привело» к каким-нибудь нелепостям»⁴⁸.

Когда вопрос о целесообразности блокирования с левыми течениями обсуждался на заседании правления Национального центра, Федоров четко сформулировал итоговую позицию: «Заключение блоков с правыми предпочтительнее, чем соглашения с левыми группами». Новгородцев уточнил: «Если возможно соглашение и с правыми, и с левыми организациями, то следует к нему стремиться, но если левые выражают решительный отказ от соглашений, с правыми, то от таких соглашений с левыми группами следует отказываться»⁴⁹.

Выше уже приводилась выдержка из письма Астрова об отношении Национального центра к «социалистам разного наименования», являющимся «заведомо непригодным материалом» для совместной работы. «Я не решился бы предлагать теперь же выход к.-д. из «демократических организаций», — писал Астров, — но настаиваю на том, чтобы к.-д. и близкие к нам не брали бы на себя обязательств, связывающих их с нездоровыми и обреченными течениями»⁵⁰.

Зато правое руководство мелкобуржуазных партий в период успехов деникинской армии всячески стремилось к укреплению контактов с кадетами. Летом 1919 г. лидеры правых эсеров — Авксентьев, Бунаков (Фундаминский) и Руднев — вели переговоры с находившимися в Париже членами кадетского ЦК Винавером, Максаковым, Коноваловым и Третьяковым при участии князя Львова. Как рассказывал впоследствии Винавер в газете «Последние новости» (№ 314), при этой «попытке объединения» «собеседования происходили несколько раз, установлены были некоторые общие точки зрения по вопросу о защите целости России и об отношении к новым государственным образованиям»⁵¹.

Однако ведшие эти переговоры кадетские представители не определяли мнения своей партии, поскольку не участвовали непосредственно в событиях в России, где практически решались обсуждавшиеся вопросы. Окончательное слово принадлежало тем, кто находился в горниле «белого» движения.

В начале июля, в разгар деникинского наступления, в Париж прибыла делегация Особого совещания, в составе которой находились Н. И. Астров и К. Н. Соколов. Как только стало известно об их приезде, к Астрову явился на поклон правый эсер М. В. Вишняк — ближайший помощник Авксентьева. Не застав Астрова, он оставил ему записку, выдержанную в подобострастных тонах: «Дорогой Николай Иванович! Очень бы хотелось повидать Вас… Не знаю, в каких Вы настроениях… Я всегда к Вашим услугам… Милости просим — ко мне или я к Вам…»⁵².

Видимо, визит Вишняка был пробным шаром в организации встречи с Астровым правоэсеровской верхушки. Это следует из двух других записок. «Вы, очевидно, предполагали, — писал Вишняк 21 июля, — что я зайду предварительно, чтобы условиться о встрече в более широком масштабе». И еще через четыре дня: «Готов предложить свой appartament (квартиру. — Н. Д.), когда угодно… Я думаю, что следовало бы пригласить Авксентьева, Аргунова, Руднева. Фондаминский экстренно выехал вчера в Швейцарию. Считали бы Вы целесообразным пригласить Зензинова?». Наконец, записка без даты: «Итак, в четверг в 11 ч. утра… Товарищей своих я уже известил, и они обещали быть в указанное время»⁵³.

Неизвестно, в тот или другой день состоялась эта встреча, но, как рассказывает Винавер, никаких результатов она не дала. Когда «к беседам привлечены были Астров и Соколов, — вспоминает он, — отношения между нами сильно охладели, благодаря более чем сдержанному отношению приехавших к задуманной комбинации»⁵⁴.

О том, что эсеры самым недвусмысленным образом в заискивающей форме проявляли инициативу в установлении контактов с кадетами, свидетельствует и письмо бывшего члена Уфимской директории (заместителя ее председателя Авксентьева) А. А. Аргунова, датированное также 21 июля. «Не будучи уверен в том, удастся ли повидать Вас лично, — пишет он Астрову, — я решил написать Вам… В ближайшие дни отправляюсь в Екатеринодар, где моя жена состоит учительницей гимназии… Работы на антибольшевистской территории много такой, которая под силу мне, где можно быть полезным и вместе с тем не быть в центре политики и не делать таковой. Пусть ее делают те, кто взялся… Мне говорят здесь: не ездите на Кубань… будете как социалист немедленно изгнаны, а то и хуже… От вас, как человека, знающего край, мне хотелось бы услышать мнение и получить совет по поводу принятия решения ехать на Кубань»⁵⁵.

Тот самый Аргунов, который с позором был вышвырнут из «колчакии», униженно просится на любые роли в «деникию», заявляя о своей политической благонамеренности! При этом он обращается к представителю партии, в официальном органе которой один из ее идеологов, Соколов, писал черным по белому: «Самым подходящим сейчас для социалистов было бы стоять в стороне и попытаться просто забыть о том, что они существуют»⁵⁶. Мы видим, насколько оправдан был выдвинутый летом 1919 г. ЦК РКП(б) тезис о том, что мелкобуржуазная демократия с эсерами и меньшевиками во главе «держит нос по ветру и колеблется в сторону победителя Деникина»⁵⁷.

Стремление эсеро-меньшевистского руководства к сотрудничеству с кадетами ярко проявилось на конференции Союза возрождения России в Ростове в конце сентября 1919 г.⁵⁸

Во-первых, настойчивые требования московских кадетов о необходимости выступать объединенным фронтом с «социалистическими» партиями, чтобы иметь хоть какую-то опору в массах, и, во-вторых, давление правящих кругов Запада, стремившихся сколотить силы внутренней контрреволюции в единый кулак для борьбы против Советской власти — вот факторы, которые вынуждали Национальный центр поддерживать контакты с «социалистами».

Интересна скрытая цель, которую преследовали деникинские кадеты при культивировании таких контактов, например, в Одессе, где они были наиболее тесными. Руководитель одесской организации Национального центра член кадетского ЦК П. П. Юренев писал о мелкобуржуазных партиях: «…несомненно одно: если, может быть, они бесполезны как друзья, то они опасны как враги-агитаторы». Высказывая убеждение в том, что разрыв с соглашателями повел бы немедленно к обращению их организаций в «гнезда антидобровольческой агитации», Юренев сообщал: «В виде наказа нашим к.-д. представителям будет запрещено подписывать какие-либо обязательства и вообще связывать себя чем бы то ни было, что могло бы помешать нашей основной линии — помощи Добровольческой армии (выделено нами. — Н. Д.)»⁵⁹.

Вполне отдавая себе отчет в том, что «в армии развиваются довольно опасные течения — грубо реакционные», что большинство членов Особого совещания — «недохороненные выходцы из давно ушедших эпох», кадеты тем не менее считали своим первейшим долгом «делать все для поддержки Добровольческой Армии»⁶⁰. В этой решимости были единодушны все члены партии «народной свободы» — и левые и правые. Резон у них был простой: «Без силы нет успеха, и нет силы, кроме Добрармии… Больше нет козырей в игре, нельзя раздумывать над последним»⁶¹.

«Мы должны, наконец, понять и уразуметь, — писал Астров, — что наши последние надежды связаны только с армией»⁶². «Быть против большевиков, — подчеркивал в частном письме Соколов, — значит быть с теми, которые ведут упорную борьбу за русскую государственность и в этой борьбе опираются на реальную силу. Такою реальной силой обладают сейчас в России только генерал Деникин и адмирал Колчак… И нужно принять ее, как она есть, с ее достоинствами и недостатками»⁶³. Позицию деникинских кадетов полностью одобряли их московские однопартийцы. «Какова бы власть ни была в настоящий момент, — писал в Екатеринодар Щепкин, — если за ней идут войска, она должна быть признана всеми»⁶⁴.

Таким образом, в союзниках по правому блоку, опиравшихся на монархическую военщину, Национальный центр видел реальную силу, с которой следовало считаться. А партнеры «слева» представлялись ему ненужным балластом, фальшивым прикрытием, требующимся как для обмана широких масс внутри страны, так и для умиротворения зарубежных покровителей российской контрреволюции⁶⁵.

Правые устремления партии «народной свободы» наглядно отразились в решениях Екатеринодарской кадетской конференции 29–30 июня 1919 г. На ней присутствовало около 50 человек, с докладами выступали П. И. Новгородцев и П. Д. Долгоруков. Оба подчеркивали необходимость «деловой поддержки» кадетами «национальной диктатуры» Деникина и Колчака, декларации которых рекомендовались в качестве «временной платформы» для «восстановления партийной деятельности»⁶⁶. Жесткая шовинистическая резолюция была принята по национальному вопросу.

В решениях конференции выдвигалось категорическое требование «преодоления революции». «Новая система управления, — говорилось в них, — должна быть… не простым освобождением от большевизма в целях открытия свободной игры демократических сил… а установлением твердого порядка, который не может не быть обузданием революционной стихии»⁶⁷. Здесь была официально сформулирована точка зрения, вырабатывавшаяся на предшествовавших конференции заседаниях кадетского ЦК, где его члены высказывались еще резче и определеннее. «Если от нашего демократизма ничего не останется, — заявлял, например, Новгородцев, — тогда это отлично; единственное, что теперь требуется — диктатура, сила для создания власти… Нет «кадетизма» или «демократизма», есть только задача национального объединения… Партийные догмы должны быть отброшены»⁶⁸. Таким образом, резолюции конференции отразили настроение, преобладавшее в партийных кругах. Кадеты провозглашали категорический отказ даже от афиширования демократического принципа, давшего когда-то название их партии.

Когда Петрункевич и Винавер из-за границы писали Долгорукову о том, что Екатеринодарская конференция «предала программу и дух» русского либерализма, который «так многого достиг» в 1917 г., председатель кадетского ЦК отвечал им, что сейчас не время и не место говорить или беспокоиться о «завоеваниях революции» (Февральской)⁶⁹.

Это была сознательная и продуманная линия. Еще во время Ясской конференции Милюков призывал заранее признать неизбежность отрицательных проявлений военной диктатуры и с ними примириться, ибо, «когда пролагают широкие исторические просеки, нет времени думать о деталях»⁷⁰. Теперь в резолюциях Екатеринодарской конференции в спокойно примирительных тонах говорилось о якобы «неизбежной после всякой революции реакции». Не допускалась критика системы управления и армии, чтобы «не расшатывать основ власти»; «укреплять» эти основы рекомендовалось указанием не на «недостатки и ошибки», а на «положительные меры»⁷¹.

Итак, определяющий курс кадетской партии, Национального центра — всемерная, безоговорочная поддержка деникинского режима. О том, что представлял собой этот режим, что он принес народным массам захваченных белогвардейцами районов, написаны сотни работ, и едва ли есть смысл пересказывать здесь их содержание. Ограничимся лишь приведением оценок этого режима, исходящих из уст самих кадетов.

П. Н. Милюков: «Становится довольно общепризнанным то положение, что деникинская армия и правительство не сумели связать себя с населением, которое… стало враждебным. Дурная администрация на месте, общее воровство и profiteering (спекуляция. — Н. Д.) сверху донизу, слишком правая и слишком военная идеология руководящих людей, слишком помещичье решение аграрного вопроса, слишком шульгинский национализм… бессилие Особого совещания, которое никто не признает за авторитет ни сверху, ни снизу, острый реакционный дух офицерства: вот список грехов, который все более получает печать общего признания… В Сибири… те же грехи и те же неудачи»⁷².

М. М. Федоров (в ответ на информацию о положении в «колчакии»): «Какое поразительное сходство всей обстановки… Результаты те же… Та же пьянеющая от власти, нарушающая общее дело администрация, разлагающая население»⁷³.

К. Н. Соколов: «Хорошего управления… нет… Население не дается в руки власти и реагирует на ее административные опыты более или менее бурными движениями… Самый откровенный грабеж… Правилом было беспрепятственное и систематическое ограбление жителей»⁷⁴.

Н. И. Астров: «Насилие, порка, грабежи, пьянство, гнусное поведение начальствующих лиц на местах, безнаказанность явных преступников и предателей, убогие, бездарные люди, трусы и развратники на местах, люди, принесшие с собой на места старые пороки, старое неумение, лень и самоуверенность…»⁷⁵.

Следует подчеркнуть, что трое последних были членами Особого совещания, призванного осуществлять внутреннюю политику в белогвардейском тылу. Автор наиболее убийственной из приведенных выше характеристик — Астров — имел прямое отношение к внутриполитическому курсу Деникина. Хотя он отказался взять на себя «формальную ответственность за ведение внутренней политики», однако, по словам Милюкова, «близко стоял к этой трудной и сложной задаче»⁷⁶. Он возглавлял комиссию по формированию гражданской власти при Особом совещании, куда входили также его однопартийны Соколов и Челищев.

Как видим, непосредственно причастные к аппарату управления кадеты отчетливо сознавали безусловную порочность деникинского режима, неприятие его народными массами. Но только при его помощи они надеялись на восстановление господствующего положения класса, идеологом которого выступала партия «народной свободы». И потому кадеты поддерживали этот режим, не жалели сил для его защиты и укрепления, пропагандировали его на оккупированных белогвардейцами территориях, восхваляли за рубежом.

Главным пропагандистским органом деникинщины являлось созданное в августе 1918 г. Осведомительное агентство (Осваг), издававшее газеты, брошюры, листовки, в которых белогвардейские идеологи пытались популяризировать цели белого движения, его вождей, вели пропаганду против большевистской партии, против Советской власти. Осваг ставил перед собой задачу «постоянного искоренения злых семян, посеянных большевистскими учениями в незрелых умах широких масс» и разгрома «цитадели, построенной большевиками в мозгах населения»⁷⁷.

В работе Освага принимали активное участие многие кадетские деятели: Парамонов, Соколов, Тыркова, Долгоруков, Э. Д. Гримм, Велихов и др. Руководителем Освага с октября 1918 г. по март 1919 г. был видный ростовский кадет, богач, издатель газет «Ростовская речь» и «Донская речь» Н. Е. Парамонов. Никогда особо не отличавшийся «левыми» настроениями, он тем не менее считал необходимым вести пропаганду среди населения в относительно либеральном ключе. Однако его программа встретила резкое противодействие со стороны генеральской верхушки. (Следует подчеркнуть, что и в данном случае разногласия касались вопроса тактики — Парамонов вел речь не столько о существе дела, сколько о демагогических приемах пропаганды.) Тем не менее он вынужден был уйти, уступив свое место другому кадетскому деятелю — профессору К. Н. Соколову, занимавшему ультраправые позиции⁷⁸.

Развернутая под руководством Соколова широкая агитационно-пропагандистская кампания приобрела реакционный, погромно-черносотенный характер. Таким же было направление издававшихся в «деникии» крупнейших газет — «Свободная речь» под редакцией Соколова и «Великая Россия» под редакцией Струве, а также других печатных органов (летом 1919 г. у Деникина выходило более 100 газет и журналов)⁷⁹. Все эти издания ставили своей главной задачей поднятие боевого духа армии и разжигание ненависти к Советской власти, к большевистской партии.

У Освага была и другая сторона деятельности — так называемая «информация вверх»: составление секретных сводок, касающихся деятельности политических партий, организаций и отдельных лиц.

Занимавшаяся этим секция Освага постепенно превратилась (по признанию заместителя Соколова — члена Национального центра Б. А. Энгельгардта) в «нечто вроде контрразведки охранного отделения былого времени». Сотрудники ее организовали «форменную слежку» за всеми начальниками различных ведомств, «вплоть до самого Деникина»⁸⁰.

В начале 1919 г. Осваг был реорганизован в Отдел пропаганды. Он превратился в мощную разветвленную организацию, объединявшую семь подразделений: информационно-редакционное, агитационное, литературно-публицистическое, художественно-агитационное, организационно-инспекторское, технического снабжения и общее. К осени 1919 г. в отделе насчитывалось более 10 тыс. штатных работников, сотрудничавших в сотнях местных отделений, пунктов и подпунктов. «Громоздкое, с огромными штатами учреждение Освага, — писал впоследствии генерал Врангель, — стоило правительству (Деникина. — Н. Д.) бешеных денег»⁸¹. Только за первые три месяца 1919 г. на нужды этой организации было отпущено 25 млн. руб.

Отдел пропаганды развернул кипучую деятельность, и кадеты приняли в ней самое широкое участие. В Екатеринодаре партия «народной свободы» организовала курсы, специально готовившие агитаторов для работы в Добровольческой армии и среди крестьянства⁸². Видные кадетские деятели выступали с лекциями, докладами и беседами, кадетские публицисты и редакторы обеспечивали выпуск печатной продукции. Кроме центрального осваговского издательства, функционировало много издательств в разных городах: «Народная польза» и «Призыв» в Ростове-на-Дону; «Русская культура» в Одессе; «Народная библиотека» в Харькове; «Дешевая народная библиотека» в Новочеркасске. Все они огромными тиражами выпускали книги, брошюры (около 200 наименований), воззвания, агитплакаты, лубки и т.д., и т.п. Осенью 1919 г. ежедневно печаталось до 300 тыс. экз. листовок⁸³.

В газете 1-й Конной армии рассказывалось о том, как выглядело помещение Отдела пропаганды в освобожденном от белогвардейцев Ростове. Там были собраны «плакаты, изображающие «ужасы Совдепии» и «чрезвычаек», кучи брошюр «под Демьяна Бедного», кинематографические картины со «страшными страхами», позитивы для волшебного фонаря с портретами Деникина, Колчака, Май-Маевского и т.п. В «секретных комнатах» собрано все изданное в Советской России. Здесь деникинские «политработники» учились вести агитацию»⁸⁴.

Каково же было содержание этой агитации? Пробуждение ненависти к коммунистам и комиссарам, национальная травля, застращивания, лживые обещания и т.п. «Разжечь инстинкты собственника, шкурника и предателя в каждом человеке, — писала «Правда» 18 сентября 1919 г., — для белых это значит сделать три четверти своего дела».

Приведем лишь один пример, наглядно демонстрирующий направленность кадетско-белогвардейской агитации. «Коммунисты страшны тем, — вещала деникинская газета «Призыв», — что они большевики не по принуждению, не по слабости характера, а по убеждению. Им не страшны ни пытки, ни смерть». Отсюда следовал категорический вывод: «Коммунистов надо истреблять поголовно и беспощадно по всей России и истребить несколько десятков тысяч человек». Комментируя это и ему подобные заявления, «Правда» восклицала: «Браво, благородные человеколюбцы из стана Деникина! Браво, кадетские сторонники „народной свободы!”»⁸⁵.

Антибольшевистская кампания осуществлялась широким фронтом: от теоретических построений, облеченных в форму «строго научных» философских исследований и призванных «доказать» несостоятельность марксистского учения о классах и классовой борьбе, до дешевых фальсификаций, содержавших клеветнические выдумки по поводу политики Советской власти, Коммунистической партии. Пытаясь придать хоть какую-то видимость убедительности своим измышлениям, деникинские наемники из Отдела пропаганды не гнушались самой низкопробной провокацией. Белогвардейские летчики разбрасывали с аэропланов десятки тысяч экземпляров поддельной газеты «Беднота», переполненной, как писала «Правда», «чудовищной ложью». Такой же клеветнической подделкой была издававшаяся деникинцами газета под названием «Наша красноармейская правда»⁸⁶. Выпускались даже специальные сборники фальсифицированных «Законов Советской Республики»⁸⁷. «Плохо положение белогвардейцев, — отмечала „Правда”, — если им приходится прибегать к такой грубой и наглой лжи, да при этом еще наряжаться в чужие костюмы»⁸⁸.

Деникинские фальшивки не находили отклика ни среди трудящихся на оккупированной белыми территории, ни тем более в красноармейских окопах. «Каждый день противник засыпал фронт своими листовками, — вспоминала член Реввоенсовета 8-й армии Г. И. Окулова-Теодорович. — Ложью про Советскую Россию были пропитаны эти листовки с первого слова до последнего. Про Красную Армию в этих листовках писались такие небылицы, что красноармейцы только смеялись, читая их. Действовал этот яд лжи только первое время и только на крестьян»⁸⁹.

Об отношении масс к деникинской пропаганде можно судить по опубликованному в «Правде» письму рядового красноармейца: «Деникинцы пишут больше про наши лишения, недостатки, неустройства. Правда, успеха эти писания у нас не имеют, так как красноармейцы… знают, что в лишениях наших виноваты больше всего враги наши — буржуазия»⁹⁰.

Неэффективность пропагандистской деятельности Освага и Отдела пропаганды подтверждается собственными свидетельствами белогвардейских главарей. «Надо откровенно признаться, — писал, например, в своих мемуарах генерал Лукомский, — что наша пропаганда никакой пользы не принесла»⁹¹.

Кроме деятельности внутри «деникии», в обязанности Отдела пропаганды входила обработка зарубежного общественного мнения. В решении этой задачи руководство отдела широко опиралось на Национальный центр, постановивший на своем заседании 16 марта 1919 г. «сосредоточить все усилия и все внимание» на пропагандистской работе за границей, послать туда «отборных людей и опытных агитаторов»⁹².

Как уже рассказывалось выше, кадетские представители активно действовали в Англии, Франции и США. Усиленная антисоветская агитация велась и в славянских странах. Поселившийся в Белграде член кадетского ЦК Челноков основал там вкупе с представителями местной буржуазии и даже «при участии членов парламента» так называемое «Общество славянской взаимности», возглавив его Русский отдел. Общество организовало снабжение местной печати статьями о «русском большевизме» и поставляло для нее все антисоветские сообщения из французских, английских и германских газет. За три месяца, с мая по июль 1919 г., около 200 материалов подобного рода появилось в печати. Сотрудники Русского отдела во главе с Челноковым ездили по городам Сербии, Хорватии и Словении, выступая там на митингах и собраниях. «Сущность работы, — писал Челноков в Екатеринодар, — сводится к борьбе с большевистским влиянием, к подготовке будущих связей, к пропаганде»⁹³.

Русский отдел в Белграде функционировал в тесном контакте с присланной туда же делегацией от Деникина, в состав которой входил кадетский ветеран Ф. И. Родичев. Во всех городах, где побывала делегация, — в Сараеве, Мостаре, Дубровнике, Саттаро, Цетинье — устраивались собрания, конференции. На них Родичев «рассказывал историю большевиков и о борьбе с ними», надеясь возбудить в слушателях «те чувства, которые могут повести к образованию сербских легионов (для участия в войне в России. — Н. Д.)»⁹⁴.

Летом 1919 г. работу Отдела пропаганды за рубежом возглавила А. В. Тыркова, приехавшая из Англии в Ростов, где ее муж Гарольд Вильямс был аккредитован в качестве корреспондента английских газет «Тайме» и «Дейли кроникл». На совместном совещании Отдела пропаганды и Национального центра 9 сентября 1919 г. обсуждался предложенный Тырковой план деятельности «особой части иностранной пропаганды», ведению которой подлежали «кредиты, связь с курьерами, посылка делегаций, руководство отделами за границей и, конечно, не только снабжение информацией, но и указание политических тем и общего направления»⁹⁵.

Через Вильямса в английскую прессу поступала, а оттуда распространялась по всему миру злостная дезинформация о событиях в нашей стране, о позиции народных масс, о Коммунистической партии. В то же время белые генералы изображались «апостолами милосердия», бескорыстными рыцарями, отстаивающими интересы «общеклассовых, патриотических сил России».

Содержание и направленность зарубежной пропаганды деникинцев корректировались Маклаковым, состоявшим в регулярной переписке с Национальным центром. Его письма, по словам М. М. Федорова, «чрезвычайно ярко и реально отражавшие политические настроения и взгляды Парижа», давали возможность кадетскому руководству «учитывать эти настроения и соответствующим образом на них реагировать»⁹⁶.

Маклаков вошел в состав так называемого Русского политического совещания — антисоветской белогвардейской организации, созданной в Париже в конце 1918 г. и претендовавшей на роль руководящего центра «белого дела» за рубежом. Членами этой организации являлись также бывший глава Временного правительства князь Г. Е. Львов, Н. В. Чайковский, Б. В. Савинков, ряд бывших царских министров и послов. Через Маклакова Национальный центр поддерживал постоянную связь с Русским политическим совещанием и координировал с ним свою пропагандистскую деятельность в странах Запада.

В начале июля 1919 г. для непосредственного участия в работе Русского политического совещания в Париже, как уже говорилось, прибыла делегация от Деникина. В ее состав были включены Астров и Соколов, широко использовавшие свою поездку во Францию для антисоветской агитации. В устных выступлениях и публиковавшихся в печати интервью они старательно выполнял директиву Национального центра: «всеми доступными средствами разъяснять союзникам международную опасность большевизма»⁹⁷.

Эту задачу Национальный центр ставил и перед Маклаковым, поручая ему внушить «там, на Западе, что борьба с русским большевизмом сохраняет не только Россию, но и Европу». Кадетскому послу предписывалось всеми силами разоблачать «печальное самообольщение союзников», считающих себя «застрахованными от большевизма»; ему надлежало доказать, что эти предостережения «не есть искусственное запугивание», а результат «близкого знания большевистской заразы»⁹⁸.

«Ради бога, — взывали к Маклакову его однопартийны, — торопите союзников. Требуйте, настаивайте, кричите, чтобы они посылали военные силы и технические средства»⁹⁹. С теми же мольбами обращались они ко всем своим представителям за границей: «Ради бога, кричите всюду об ускорении помощи, о более решительных действиях»¹⁰⁰.

А те в ответ предупреждали: чтобы обеспечить помощь союзников, «нужно образовывать здесь валюту, а это возможно путем организации вывоза хлеба, угля, нефти и т.д. Это для победы нашей вопрос ее бытия или небытия. Обратите на это срочное внимание…»¹⁰¹. Руководителей партии «народной свободы» не пугала перспектива таких жертвоприношений. «Какова будет плата за помощь — меня это не смущает, — писал Астров в Москву Щепкину. — Платить нам придется всему миру…»¹⁰².

Призывы идеологов русской буржуазии находили живой отклик у людей, стоявших у руля управления в капиталистических государствах Запада. Английский военный министр Черчилль советовал относиться к представителям белой России за рубежом «с полным вниманием». «В очень скором времени, — писал он Ллойд Джорджу, — колесо фортуны может поставить этих людей (некоторые из них опытные государственные мужи, с которыми мы долгие годы сотрудничали) на вершину власти, а потому единственно благоразумным было бы сохранить с ними вежливые и внимательные отношения»¹⁰³.

«Все то, что мы говорили и предсказывали, — писал Маклаков Национальному центру в Екатеринодаре, — жадно подхватывали союзники. Все это помещалось в газетах, трубилось…»¹⁰⁴. Вернувшись из поездки в Европу летом 1919 г., Астров в газетном интервью заявлял: «Печать благоприятна к нам, a «Times» дает постоянную живую информацию о России. За событиями Юга России эта широко распространенная газета следит с огромным вниманием, освещая факты и события как истинный друг России (белогвардейской, — Н. Д.)»¹⁰⁵.

Характерно, однако, что антибольшевистская шумиха за рубежом, по признаниям, исходившим даже из антисоветского лагеря, не встречала отклика среди трудящихся масс Запада. Они с возмущением воспринимали каждую новую акцию своих правительств, направленную на поддержку сил российской реакции.

Маклаков писал из Парижа: «Завтра, 1 мая, здесь предстоят демонстрации, колоссальные и грандиозные. Одним из требований манифестантов является отказ от какого бы то ни было вмешательства в русские дела. Вот вам настроение широких демократических масс и то положение, в котором очутилось правительство…»¹⁰⁶. Делая доклад о своих заграничных впечатлениях на заседании Национального центра, Струве также подчеркивал, что на Западе в рабочих кругах существуют «несомненные и чисто стихийные» симпатии к «русскому большевизму»¹⁰⁷. Об этом же сообщал из Сербии Родичев. По его словам, нескрываемое сочувствие Советской Республике давало себя знать здесь на каждом шагу. Нередко аудитория встречала выступления делегатов Деникина свистками, невзирая на полицию, избивавшую и арестовывавшую тех, кто свистел. В письме в Екатеринодар Родичев жаловался, что кельнер в кафе, обслуживая деникинских посланцев, в разговоре с ними «защищал большевиков, желающих добра народу, большевиков, на которых нападают и клевещут только реакционеры и буржуа»¹⁰⁸. Как видим, даже враги Советской власти вынуждены были признать все усиливавшуюся в зарубежных странах пролетарскую солидарность с советским рабочим классом.

Инесса Арманд писала в «Правде»: «И во Франции, и в Англии пролетариат с каждым днем становится все революционней и все недвусмысленней высказывает свою солидарность и симпатию к Советам, к Советской России, к коммунизму… Английская и французская буржуазия чувствует себя как на вулкане»¹⁰⁹.

Это были симптомы «третьей победы» Советской Республики во всемирно-историческом масштабе, о которой говорил В. И. Ленин. Речь идет о победе, одержанной над империалистическими державами внутри них самих¹¹⁰ и заключавшейся в том, что рабочим и крестьянам России удалось привлечь на свою сторону общественное мнение этих государств, завоевать симпатии широких слоев их населения.

Правительствам западных стран приходилось считаться с позицией трудящихся масс. Вот почему бывший глава Временного правительства князь Львов телеграфировал Деникину 3 апреля 1919 г.: «Невозможно рассчитывать на помощь отсюда, пока борьба с большевизмом может казаться… движением с целями политической или социальной реставрации»¹¹¹.

Настоятельно требовалось создать видимость демократических устремлений белогвардейских лидеров. И здесь на авансцену выпускались кадеты. Именно им предназначалась функция гарантов демократической сущности колчаковского и деникинского режимов перед лицом передового общественного мнения. В частном письме Маклакова находим следующее откровенное признание: в Европе «никто не может серьезно думать, чтобы Деникин или Колчак были теми людьми, которые сделали и создали мартовскую (Февральскую. — Н. Д.) революцию. И все-таки приходится утверждать, что Деникин и Колчак — это и есть самая настоящая русская демократия»¹¹². Свою лжесвидетельскую миссию кадеты выполняли с величайшим усердием, охотно выступая, как признавал впоследствии Милюков, в «неблагодарной роли либерального политического прикрытия для правонастроенных руководителей борьбы»¹¹³.

Астров — Альберу Тома: «Прошу верить, что я и мои политические единомышленники не остались бы работать с ген[ералом] Деникиным, если бы эта работа была направлена на реставрационные цели»¹¹⁴.

Национальный центр — Маклакову: «Убедите их (союзников. — Н. Д.), что Деникин не несет с собой ни реакции, ни реставрации… Убедите их, что кадеты нейтрализуют влияние правых. Убедите их, что в интересах сохранения армии от развала это сочетание неизбежно и что мы, кадеты, ушли бы в сторону, если бы работа Особого совещания при Деникине была направлена в сторону реакции»¹¹⁵.

Национальный центр — Родичеву: «Вы именем своим и словом своим должны рассеять подозрения, что Россия, стоящая за Деникиным и Колчаком, есть черносотенная рать старого режима»¹¹⁶.

Национальный центр — князю Львову: «В составе ближайших сотрудников ген[ерала] Деникина находятся хорошо известные Вам Астров, Степанов, Челищев, которые выдвинулись после 27 февраля и занимали ответственные должности или в самом Временном правительстве, или в период его господства… Все эти люди не могли бы находиться в Екатеринодаре, если бы он стал очагом русской реакции… Начавшие уже свои занятия комиссии по земельным и рабочим вопросам ведут свою работу при нашем постоянном участии, и Вы можете быть уверены, что ни в той, ни в другой области мы не будем отстаивать возвращение к старым социальным отношениям»¹¹⁷.

В тех же целях была сочинена руководителями Национального центра пресловутая декларация «О целях, какие преследует командование Вооруженных сил Юга России». По свидетельству Соколова, этот документ, ехидно окрещенный им как «безобидный памятник нашего либерализма», был составлен под воздействием английского полковника Кийза и, подобно аналогичной декларации Колчака, предназначен исключительно «для экспорта»¹¹⁸.

Маклаков «усиленно просил» Национальный центр сообщать «все те факты, в которых выражается отношение к правительству со стороны общественных, особенно демократических организаций»¹¹⁹. И кадеты старались: при каждом удобном случае они заявляли о полной поддержке Деникина и Колчака со стороны Национального центра на Юге России, Национального союза и Омского национального блока в Сибири. Позиция этих организаций выдавалась за мнение широких народных масс России.

Насколько сами кадеты верили в правдивость подобной информации, можно судить по тому, что в частной переписке они называли все эти заверения в демократизме «фиговыми листками», которые «безусловно необходимы» для получения помощи союзников¹²⁰.

И цель была достигнута. Летом 1919 г. Антанта усилила материальную помощь деникинскому войску. Национальный центр сообщал в Москву: «Англичане осуществляют свою помощь методично и беспрерывно. Пока ими доставлено все на армию в сто тысяч человек. Все превосходного качества, все солидно, всего много. Завалены медикаментами. Есть бронированные аэропланы, с летчиками англичанами. Понемногу армия переодевается в английскую форму. Ожидаем дальнейшие транспорты»¹²¹.

Белые прорвали фронт в Донбассе и в течение летних месяцев продвинулись далеко вперед. В июле началось решающее наступление на Москву. Так называемая «московская директива» Деникина предусматривала развитие наступления одновременно по трем направлениям. На правом фланге от Царицына на Саратов, Пензу, Арзамас, Нижний Новгород, Владимир двигалась Кавказская армия генерала Врангеля. В центре, по линиям Воронеж — Рязань и Новый Оскол — Калуга, действовала Донская армия генерала Сидорина. Наибольшая опасность грозила революционной столице с левого фланга — там, где на направлении Курск — Орел — Тула были сосредоточены отборные дивизии генерала Май-Маевского.

Екатеринодарские кадеты ликовали. Национальный центр извещал Маклакова о «бодром и радостном настроении, царящем в Екатеринодаре в связи с блестящими успехами Добровольческой армии». «На Вас ложится обязанность зорко смотреть за ходом дел в этот последний час, — внушали кадетскому послу его однопартийцы. — Ускорьте темп помощи, твердите неустанно, что промедление невозможно, говорите о жертвах, принесенных Добровольческой армией… Не упускайте доказывать, что сила ее несокрушима»¹²².

В этот «самый критический момент социалистической революции»¹²³ с особенной силой выявились железная стойкость, самоотверженность и воля к победе ленинской большевистской партии. В конечном счете именно эти качества большевиков, ведших за собой передовые слои российского пролетариата и трудящегося крестьянства, сыграли решающую роль в разгроме белогвардейских войск, рвавшихся к Москве.

3 июля, как раз в тот день, когда была отдана деникинская «московская директива», начал свою работу пленум ЦК РКП(б). Его решения нашли отражение в написанном В. И. Лениным письме Центрального Комитета партии «Все на борьбу с Деникиным!», опубликованном 9 июля в «Известиях ЦК РКП(б)». «Все силы рабочих и крестьян, все силы Советской республики, — говорилось в письме ЦК, — должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и на Сибирь»¹²⁴.

Партия призывала «удесятерить бдительность» в советском тылу, «ибо контрреволюционные поползновения с этой стороны абсолютно неизбежны в настоящий именно момент и в ближайшем будущем»¹²⁵. Приведенный в предыдущей главе материал о деятельности кадетских шпионских организаций в Москве, Петрограде и других городах Советской Республики наглядно показывает, насколько важным и своевременным было это предупреждение. Партия требовала утроить и удесятерить надзор за буржуазной «питательной средой», порождающей контрреволюционные предприятия, вспышки, заговоры и прочее, предпринимать «все меры предосторожности, самые усиленные, систематичные, повторные, массовые и внезапные»¹²⁶. Именно выполнение этих требований обеспечило раскрытие и ликвидацию подпольных контрреволюционных групп.

Укреплению советского тыла в сильнейшей степени способствовал ряд политических и экономических преобразований, проведенных на селе. Это, во-первых, широкое привлечение середняка к управлению государством. Летом 1919 г. число беспартийных (главным образом середняков) в Советах по сравнению с концом 1918 г. увеличилось почти в три раза. Среднему крестьянству были сделаны большие материальные уступки. Прекратилось взыскание с него чрезвычайного революционного налога, натурального налога с урожая 1918 г. Были повышены цены на хлеб, введены льготы в снабжении лесом. Благодаря политике Советского государства упрочился союз рабочего класса и крестьянства, явившийся главной силой в гражданской войне.

Реакционной деникинской национальной политике Коммунистическая партия противопоставляла курс на интернациональное единство и сплоченность наций. В первые же послеоктябрьские дни были провозглашены равноправие и суверенность народов России, их право на вступление в федеративные отношения, на свободное самоопределение. В то же время Коммунистическая партия предупреждала, что неразрывный союз трудящихся всех наций является первоочередным условием достижения победы над общими классовыми врагами. Однако обеспечить такой союз большевики стремились «не силой рубля, не силой дубья, не насилием, а добровольным согласием, солидарностью трудящихся против эксплуататоров»¹²⁷.

Поддержка и помощь русского рабочего класса, Советского правительства сыграли решающую роль в развитии национальной государственности народов России. Политика Коммунистической партии способствовала разоблачению буржуазно-националистической идеологии в глазах широких народных масс, интернациональному воспитанию трудящихся различных национальностей, стимулировала творчество народов в области национально-государственного строительства. Признание Народной Украинской Республики в декабре 1917 г., образование в январе 1918 г. РСФСР — федерации советских национальных республик, учрежденной на основе свободного союза свободных наций, предоставление независимости Латвийской, Литовской и Белорусской советским республикам в конце 1919 — начале 1919 г. — эти и другие практические мероприятия Советской власти были направлены на осуществление принципов пролетарского интернационализма, на развитие межнациональных отношений нового типа, основанных на равенстве, взаимном доверии и помощи.

В годы гражданской войны остро стоял вопрос об объединении усилий трудящихся разных национальностей в борьбе против внешней и внутренней контрреволюции, о необходимости тесного военного, политического и хозяйственного союза советских республик В. И. Ленин придавал огромное значение созданию и укреплению такого союза, иначе, предупреждал он, капиталисты «задавят и задушат нас поодиночке»¹²⁸. Военно-политический союз советских республик явился важным фактором, способствовавшим организации отпора врагу.

Одну из главных своих задач в борьбе с Деникиным Коммунистическая партия видела «в активизации пропагандистской работы среди широких народных масс. Во главу угла агитации и пропаганды, указывал ЦК РКП(б), следует поставить раскрытие всей правды о белогвардейском режиме. «Пусть знает всякий рабочий и крестьянин, из-за чего идет борьба, что ждет его в случае победы Колчака или Деникина». В письме особо подчеркивалось: «Надо разъяснить, что либо Колчак с Деникиным, либо Советская власть… середины нет, середины быть не может»¹²⁹.

Это положение стало стержнем агитационно-массовой работы, проводимой большевистской партией. Несмотря на острый дефицит бумаги, в Республике выходили сотни газет, миллионными тиражами издавались пропагандистские брошюры, листовки. В прессе ежедневно печатались материалы, призывавшие трудящихся на борьбу с Деникиным. В тысячах плакатов и листовок партия обращалась к народу: «Деникин идет восстанавливать царскую власть! Будьте готовы защищать рабочие союзы, рабочие клубы, рабочие дома, рабочие школы, жизнь рабочих и их семей!»¹³⁰.

В получившей широчайший размах устной и печатной пропаганде использовались самые различные формы и методы: беспартийные рабочие, крестьянские, красноармейские конференции, конференции женщин-работниц, массовые митинги и собрания (в том числе знаменитые «пятничные» митинги в Москве, на которых по самым актуальным вопросам выступали руководители партии и правительства), агитпоходы и агитпоезда, и прежде всего прославленный агитационно-инструкторский поезд ВЦИК «Октябрьская революция», возглавлявшийся председателем ВЦИК М. И. Калининым.

Особое значение придавалось организации пропаганды во вражеских войсках и в белогвардейском тылу. Именно здесь вступали в непосредственное противоборство агитационная машина белогвардейщины и советские пропагандистские органы. Идейное разложение войск противника Коммунистическая партия считала одним из важнейших условий завоевания победы.

«Начинается разложение белой армии, — писала „Правда”, — поэтому деникинцы усиливают агитацию. Нам необходимо ответить на это двойным, тройным усилением нашей агитации, в особенности печатной… Листовки не менее необходимы, чем снаряды, агитаторы не менее нужны, чем командиры»¹³¹. Литература для белогвардейских армий и тыла издавалась в сотнях названий, стотысячными тиражами. За линию фронта переправлялись брошюры, листовки, воззвания. Только за последние три месяца 1919 г. в белогвардейский лагерь было заброшено свыше 3 млн. листовок¹³².

Газеты, листовки, брошюры издавали активно действовавшие в деникинском тылу подпольные большевистские организации. Несмотря на жесточайший террор белогвардейской контрразведки, подпольная работа велась непрерывно. Большевистские газеты нелегально выходили почти во всех крупных городах Юга России.

Национальный центр в письме генералу Пулю еще в декабре 1918 г. констатировал: «В настоящее время с полной очевидностью можно утверждать, что организационная работа большевиков (в белогвардейском тылу. — Н. Д.) сделала значительные успехи. Эта работа, захватывающая все больший и больший район действия, в последнее время достигла не только большой напряженности и ведется не только в глубоком подполье, но и в виде полулегальной агитации. Сведения, идущие из рабочих кругов, отмечают, что за последнее время на заводах и в рядах рабочих организаций появилось значительное количество агитаторов-большевиков… пользующихся значительным успехом»¹³³.

Летом 1919 г. пленные белогвардейские солдаты и офицеры в один голос утверждали, что советская литература в их лагере «пользуется колоссальным успехом». Деникинское Осведбюро в Крыму вынуждено было признать, что подпольные большевистские организации распространяют среди населения огромное количество литературы, и это «создает такие условия, при которых всякая агитационная работа в пользу Добровольческой армии становится невозможной»¹³⁴.

«Если наши противники… признавали, что мы сделали чудеса в развитии агитации и пропаганды, — отмечал В. И. Ленин, — то это надо понимать не внешним образом, что у нас было много агитаторов и было истрачено много бумаги, а это надо понимать внутренним образом, что та правда, которая была в этой агитации, пробивалась в головы всех». Но была и вторая, не менее важная сторона вопроса, на которую также указывал В. И. Ленин: «Самые действия Деникина и Колчака агитировали против них, агитировали за Советскую власть»¹³⁵.

В глубине души это сознавали и белогвардейские идеологи даже в самый разгар успехов Деникина. В записной книжке Астрова находим горестные заметы не для чужих глаз: «Как мы придем в Москву, — когда казаки грабят, когда мы идем с контрразведками. Это мы приносим с собой с освобождением и вместо хлеба»¹³⁶.

Осенние месяцы 1919 г. стали решающими в развитии гражданской войны. 12 сентября Деникин издал новую директиву о наступлении на Москву. В качестве главной ударной силы выступала теперь Добровольческая армия, подкрепленная конными корпусами Мамонтова и Шкуро. Отборные деникинские соединения двигались на всем центральном участке фронта — от Курска до Воронежа. 20 сентября пал Курск. 6 октября был захвачен Воронеж, 13 октября — Орел. Прямая дорога вела на Тулу и оттуда на Москву. Уже был назначен миллионный приз тому полку, который первым ворвется в советскую столицу.

А в Москве большевистская партия напрягала все силы для отпора врагу. Пленум ЦК РКП(б), состоявшийся 21 и 26 сентября, принял важные решения, направленные на повышение обороноспособности советских войск. 30 сентября Центральный Комитет РКП(б) обратился ко всем партийным организациям с циркулярным письмом, призывая их «удвоить, утроить, удесятерить энергию… в деле обороны Советской республики», использовав опыт победоносной борьбы с Колчаком. Партия, говорилось в письме, должна как можно скорее превратиться в «точно действующий, без задержки работающий, крепко спаянный военно-революционный аппарат». Ее долг — обеспечить участие в борьбе против Деникина миллионных масс рабочих и крестьян, «которые должны выбирать между диктатурой рабочего класса и диктатурой царских генералов»¹³⁷.

В тот же день было опубликовано и другое письмо ЦК РКП(б) — о проведении партийной недели. Оно призывало широко распахнуть двери перед рабочими, красноармейцами и крестьянами, которые хотят вступить в Коммунистическую партию, и предупреждало, что им предстоит тяжелая борьба, требующая железной дисциплины и самопожертвования. Несмотря на критическое положение на фронте, Центральный Комитет с уверенностью утверждал: «Таким путем мы сможем удвоить свои ряды»¹³⁸. Действительность превзошла все ожидания: в результате партийной недели в РКП(б) вступило около 270 тыс. человек. Только в центральных районах страны в РКП(б) вступило свыше 200 тыс. рабочих и крестьян. В ее ряды влились десятки тысяч бойцов и командиров Красной Армии.

Итоги партийной недели явились неопровержимым доказательством огромного роста авторитета Коммунистической партии, поддержки и доверия к ней со стороны широких народных масс. «Членский билет нашей партии, — писал ЦК РКП(б) в своем отчете, — при таких условиях означал… кандидатуру на деникинскую виселицу. Вопреки всем предсказаниям со стороны наших противников, партийные недели кончались повсюду совершенно неожиданным, исключительно блестящим успехом…»¹³⁹. В самый тяжелый для Советской Республики час партия выросла более чем в два раза.

Самоотверженно трудились рабочие в советском тылу. Всякий раз, говорил В. И. Ленин, когда перед Советской властью встают новые трудности, она знает «только одно средство борьбы с ними: обращение к рабочим, каждый и каждый раз к более и более широким слоям рабочих»¹⁴⁰. Особенный героизм проявлял рабочий класс Москвы, на который, как подчеркивал В. И. Ленин, «падала и падает главная часть борьбы с контрреволюцией»¹⁴¹.

В середине октября, когда Политбюро ЦК РКП(б) в специальной резолюции констатировало грозную опасность, дали себя знать энергичные меры, принятые партией для спасения Советской Республики. Красная Армия нанесла ответный удар. 20 октября был освобожден Орел, 24 — Воронеж. Наступление советских войск продолжалось.