Книга третья

1. На следующее лето в пору созревания хлеба пелопоннесцы и союзники вторглись в Аттику во главе с царем лакедемонян Архидамом, сыном Зевксидама. Расположившись лагерем, они стали опустошать поля. Афинская конница и на этот раз производила налеты на врага при удобном случае, мешая главной массе легковооруженных воинов удаляться от своего лагеря и разорять окрестности города. Пока у пелопоннесцев не иссякли запасы продовольствия, они оставались в стране, а затем отступили и разошлись по своим городам.

2. Тотчас после вторжения пелопоннесцев подняли восстание против афинян лесбосцы, кроме жителей Мефимны1. Они думали восстать еще до начала войны2, но не выступили потому, что тогда лакедемоняне не оказали им поддержки. И теперь они еще не были готовы к восстанию, но были вынуждены к этому скорее, чем намеревались. Действительно, они ожидали окончания постройки дамбы, ограждавшей гавань3, сооружения городской стены и снаряжения кораблей. Кроме того, из Понта еще не прибыли лучники, хлеб и другие запасы, за которыми они послали. Однако все враги лесбосцев на Тенедосе4, в Мефимне и отдельные сторонники противной партии, дроксены афинян в самой Митилене, доносили афинянам, что митиленцы решили объединить в Митилене все население острова и с помощью лакедемонян и своих единоплеменников-беотийцев постепенно готовятся к восстанию, так что, если не предупредить это, афиняне потеряют Лесбос.

3. Однако афиняне, жестоко страдавшие от чумы и только что разгоревшейся войны, тягости которой теперь стали сильнее сказываться, считали весьма опасным начинать новую войну против такой державы, как Лесбос с ее сильным флотом и свежими ресурсами. Сначала афиняне не доверяли таким донесениям, главным образом потому, что не желали, чтобы они оправдались. Когда же афиняне, отправив послов на Лесбос, не смогли убедить лесбосцев отказаться от объединения их городов и от военных приготовлений, то встревожились и решили предупредить восстание. Они неожиданно послали на Лесбос эскадру в составе 40 кораблей (назначенных для крейсирования в пелопоннеских водах) под начальством стратега Клеиппида1, сына Диния, с двумя товарищами. Афиняне получили сообщение, что в ближайшее время на острове будет справляться вне города празднество в честь Аполлона Малоентского2 с участием всего населения Митилены, и если афиняне поспешат, то, вероятно, смогут напасть врасплох. Удастся попытка, думали афиняне, — хорошо. Если нет, нужно потребовать от митиленцев выдачи кораблей и срытия стен. В случае же отказа митиленцев — начать войну. Афинская эскадра тотчас вышла в море. Десять митиленских триер, которые, согласно договору, пришли на помощь, афиняне задержали и команду их взяли под стражу. Однако какой-то человек из Афин предупредил митиленцев о выходе эскадры. Он переправился на Евбею и по суше прибыл в Герест3. Здесь он нашел выходивший в море грузовой корабль и, продолжая на нем путешествие, на третий день прибыл из Афин в Митилену и сообщил о приближении афинской эскадры. После этого митиленцы не вышли из города в святилище Аполлона Малоентского, поставили охрану у стен и гаваней и оградили частоколом незаконченные сооружения.

4. Вскоре за тем прибыли афинские корабли. Начальники эскадры, видя, что их планы внезапного нападения расстроены, объявили, что им было поручено. Митиленцы отказались подчиниться требованиям афинян, и стратеги начали военные действия. Застигнутые врасплох, митиленцы были вынуждены сражаться неподготовленными. Они вышли со своими кораблями из гавани1 немного вперед, намереваясь дать морское сражение. Афинские корабли вскоре, однако, оттеснили их назад, и тогда митиленцы вступили в переговоры со стратегами афинян, желая, если возможно, тотчас же на приемлемых условиях избавиться от неприятельской эскадры. Афинские стратеги приняли их предложения, опасаясь, что у них самих не хватит сил вести войну против целого Лесбоса. Итак, было заключено перемирие, и митиленцы послали уполномоченных для переговоров в Афины (среди них был один из доносчиков, теперь, впрочем, уже раскаявшийся). Митиленцы хотели убедить афинян, что они вовсе не намеревались восставать, и уговорить их, если возможно, увести свою эскадру на приемлемых условиях. Не ожидая, однако, успеха посольства в Афины, они одновременно отправили на одной триере послов и в Лакедемон, тайком от афинской эскадры, стоявшей у Малеи2 к северу от города. После трудного плавания послы прибыли в Лакедемон и стали добиваться хоть какой-нибудь помощи.

5. После того как послы вернулись из Афин, ничего не добившись, митиленцы и остальной Лесбос (кроме Мефимны) решили начать войну. Мефимна же, как Имброс1, Лемнос и немногие другие союзники, осталась верной афинянам. Митиленцы, сделав вылазку, напали на афинский лагерь2. В завязавшемся сражении они разбиты не были, но не решились остаться на поле битвы и отступили в город. С этого времени митиленцы бездействовали, не желая рисковать в битве без ожидаемой помощи из Пелопоннеса или еще откуда-нибудь. На помощь к ним действительно прибыли лакедемонянин Мелей и фиванец Гермеонд3. Они были посланы еще до восстания, но не могли прибыть раньше афинской эскадры и только после битвы на одной триере незаметно пробрались в город. Посланцы советовали митиленцам отправить новое посольство на другой триере вместе с ними при их возвращении в Лакедемон, что митиленцы и сделали.

6. Бездействие противника весьма ободрило афинян, и они стали вызывать на помощь союзников, которые являлись тем охотнее, видя, что лесбосцы не проявляют никакой воинственности. Став на якорь к югу от города1, афиняне укрепили два лагеря на каждой из сторон города и блокировали входы в обе гавани. Таким образом они отрезали митиленцев от моря. Земля в непосредственной близости от их двух лагерей также находилась в руках афинян2. Однако митиленцы и другие лесбосцы, прибывшие на помощь, господствовали над всей остальной частью острова. У Малеи афиняне имели только якорную стоянку для кораблей и рынок. Таковы были военные действия у Митилены.

7. Около того же времени в это лето афиняне послали эскадру из 30 кораблей в пелопоннесские воды под начальством стратега Асопия, сына Формиона, ибо акарнанцы просили послать им военачальником сына или какого-нибудь родственника Формиона1. На пути вдоль берегов Лаконии эскадра опустошала побережье. Затем Асопий отослал большую часть кораблей домой, а сам с 12 кораблями отплыл в Навпакт. После этого он собрал всеобщее ополчение акарнанцев и с этим войском пошел на Эниады2. Его корабли вошли в Ахелей, а сухопутное войско опустошало страну. Но так как город не сдавался, то Асопий распустил свое войско, а сам отплыл с эскадрой на Левкаду и высадился в Нерике3. На обратном пути он вместе с частью его отряда были перебиты местными жителями и немногочисленной пелопоннесской охраной. Затем афиняне вышли в море, получив по договору о перемирии от левкадцев тела своих павших воинов.

8. Между тем отправленные на первом корабле митиленские послы прибыли в Олимпию, так как лакедемоняне просили их явиться туда, чтобы остальные союзники также выслушали их пожелания и решили, что делать. Это была олимпиада1, на которой родосец Дорией2 второй раз одержал победу. По окончании празднества послы выступили на собрании с такой речью.

9. «Нам, лакедемоняне и союзники, известно обычное отношение эллинов к людям, покинувшим союзников во время войны: того, кто изменяет своим прежним союзникам, порывая с ними, они охотно принимают, поскольку он им полезен, но меньше ценят, считая его предателем старых друзей. И действительно, такое суждение справедливо, если только дело идет о разрыве между двумя государствами с одинаковыми убеждениями и интересами, которые равны друг другу по мощи и ресурсам, и когда нет уважительного повода для отпадения. Между тем наши отношения с афинянами совсем не таковы, и поэтому никто не может обвинять нас за то, что мы покидаем их теперь в час опасности, хотя в мирное время они относились к нам с уважением.

10. Так как наша цель — вступить в союз с вами, то прежде всего обратимся к вопросу о справедливости и чести. Мы знаем, что не может быть прочной дружбы между частными людьми и союза города с городом для какой-нибудь цели, если друзья или союзники не верят во взаимную честность и не сходны по характеру и образу мыслей. Ведь несходство образа мыслей приводит к расхождению в действиях. Наш союз1 с афинянами был заключен после того, как вы перестали участвовать в мидийской войне, а они остались, чтобы завершить борьбу. Однако мы никогда не были союзниками афинян в их намерениях поработить эллинов, но союзниками для освобождения эллинов от мидийского ига. Пока афиняне, стоя во главе союза, обращались с нами как равные с равными, мы были готовы следовать за ними. Но мы стали тревожиться, видя, что они ослабляют свою враждебность к Мидянину и все больше и больше стремятся к господству над союзниками. Союзники, однако, в силу различия в интересах2, не могли прийти к единству, чтобы дать отпор афинянам, и были, таким образом, порабощены, кроме нас и хиосцев. Но будучи по имени свободными и независимыми, мы должны были сражаться на их стороне. И теперь, судя по прежним примерам, мы больше не можем доверять афинянам как нашим вождям. Ведь невероятно, чтобы они, подчинив тех, которых вместе с нами приняли в союз, не поступили так же и с остальными, если бы смогли.

11. Если бы все союзники сохранили еще независимость, и мы имели бы больше уверенности, что нас оставят на прежнем положении. Но большинство союзников уже подчинились, а с нами афиняне должны были еще обращаться как с равными, и для них, естественно, становилось все тягостнее терпеть такое положение; ведь даже когда большинство союзников стали подчиняться, один наш город еще сохранял равноправие, к тому же афиняне делались все могущественнее, а нам приходидось все более рассчитывать на свои силы. Только взаимный страх делает союз надежным. Ведь пожелай одна сторона в чем-нибудь нарушить союзный договор, удержать ее от этого может лишь сознание собственной слабости. Независимость афиняне оставили нам лишь потому, что предпочитали достичь господства скорее красивыми речами и хитрой политикой, нежели грубой силой. Вместе с тем мы служили им и были нужны для доказательства справедливости их дела, так как с равным правом голоса в делах союза мы не выступили бы, по крайней мере добровольно1, с ними в поход без справедливого основания. Кроме того, афиняне использовали сильных против слабых. Оставив нас, более сильных, под конец и устранив остальные малые города, они думали, что мы станем для них легкой добычей. Напротив, начни они с нас, когда все прочие союзники были еще в силе и знали, где им следует искать опору, они не смогли бы одержать верх так легко, как это им удалось. К тому же наш флот внушал им некоторые опасения. Они боялись, что в союзе с вами или с каким-нибудь другим городом он станет для них опасным. В конце концов, нас оставляли в покое еще и потому, что мы постоянно оказывали услуги их городу и ублажали деятелей, которые стояли в данный момент у них во главе. Конечно, долго мы не уцелели бы, если бы не началась эта война, так как на наших глазах были примеры печальной участи других.

12. Как могли мы довериться такой дружбе и свободе, как эта? Ведь услуги, которые мы оказывали друг другу, не соответствовали нашим истинным чувствам. Афиняне из страха угождали нам во время войны, а мы в мирное время оказывали им такое же внимание. И доверие, которое обычно обеспечивается преимущественно обоюдным расположением, у нас было основано только на взаимном страхе: только из страха, а не по любви мы сохраняли наш союз. И кто из нас первым смог бы, не опасаясь, пойти на риск, тот, конечно, первым и решился бы разорвать союз. Поэтому ошибаются те, которые считают, что мы поступили несправедливо, первыми восстав против афинян, не дожидаясь, пока воочию убедимся в их намерениях (так как они медлили применять насилие против нас). Ведь если бы мы на равных условиях могли противодействовать их замыслам, то, конечно, нам следовало несколько подождать с восстанием. Однако, поскольку они в любой момент могли напасть на нас, мы должны были заранее принять оборонительные меры.

13. Таковы, лакедемоняне и союзники, непосредственные основания и причины, которыми можно объяснить и оправдать наше отпадение. Их вполне достаточно, чтобы убедить вас, наших слушателей, в правильности нашего поступка и растолковать каждому, что нам приходится остерегаться и думать о собственной безопасности. Мы уже давно собирались отложиться от афинян и еще во время мира обращались к вам с предложением об этом1. Но так как вы тогда не поддержали нас, нам пришлось отказаться от нашего намерения. Теперь же мы сразу откликнулись на призыв беотийцев. Мы считали, что нашим отложением преследуем двоякую цель2. Во-первых, не содействовать афинянам в угнетении эллинов, но содействовать самим эллинам в их освобождении. Затем — не позволить афинянам уничтожить нас, но самим предупредить их нападение. Конечно, нам пришлось восстать ранее, нежели мы хотели, и мы были еще недостаточно готовы. Ввиду этого вам тем более следует принять нас в союз и немедленно помочь нам. Этим вы ясно докажете, что готовы защищать тех, кто требует помощи, и покажете вашу способность нанести удар врагу. Ведь никогда еще обстановка не складывалась столь благоприятно, как теперь. Мощь афинян ослаблена чумой и огромными военными расходами. Их флот разъединен: часть его крейсирует у ваших берегов, а другая эскадра угрожает нам. Так что у них не будет преобладания на море, и если вы этим летом вторично совершите вторжение в Аттику на кораблях и по суше, они не смогут отразить вас, а если и предпримут такую попытку, им придется отступить на обоих направлениях. Пусть никто не думает, что подвергает опасности свою родину ради чужой земли. Если кому-нибудь кажется, что Лесбос далеко, то выгоды, которые он предлагает вам, достаточно близки. Ведь место сражения будет не в Аттике3, как можно думать, а в тех странах, откуда Афины извлекают свои доходы. Афиняне получают деньги от союзников, и эти доходы еще умножатся, если они покорят нас. Ведь тогда уже никто не восстанет против них, да и наши подати увеличатся, и нас ждет еще более горькая участь, чем у порабощенных ранее. Если же вы будете усердно помогать нам, то в союзе с нами — сильной морской державой — вы приобретете флот, который вам особенно необходим. И если вам удастся постепенно лишить афинян союзников, то вы тем легче сокрушите вражескую мощь. Ведь все афинские союзники проникнутся к вам доверием и с радостью перейдут к вам, и тогда вас нельзя будет уже упрекать в том, что вы не помогаете тем, кто желает восстать против афинян. Если же вы открыто выступите освободителями Эллады, то победа ваша будет обеспечена.

14. Итак, оправдайте надежды, возлагаемые на вас эллинами, и почтите Олимпийского Зевса (в святилище которого мы находимся, как умоляющие о спасении), примите нас в союз и защитите. Не покидайте нас в тот момент, когда мы, митиленцы, одни рискуем своей жизнью за общее дело эллинов. Наша удача принесет выгоды всем: если же вы нам откажете, то вред от этого и подавно станет всеобъемлющим. Будьте же доблестными мужами, какими считают вас эллины и какими мы в нашем страхе желаем вас видеть».

15. Так говорили митиленцы. Лакедемоняне и союзники тотчас же согласились на эти предложения и приняли их в свой союз. Собравшимся там союзникам лакедемоняне приказали немедленно явиться на Истм с двумя третями1 своего войска для предстоящего вторжения в Аттику. Первыми прибыли на Истм сами лакедемоняне и сразу принялись готовить волок для перевода кораблей через Истм из Коринфского моря в Саронический залив. Ведь они собирались напасть на афинян одновременно с суши и с моря. Сами лакедемоняне действовали с усердием, но остальные союзники собирались медленно. Они были заняты сбором урожая и не проявляли желания воевать2.

16. Между тем афиняне заметили, что сборы противников в поход вызваны уверенностью в их, афинян, слабости, и решили убедить их в ошибочности такого суждения, доказав, что легко могут дать отпор новым морским силам из Пелопоннеса, даже не отзывая своей эскадры от Лесбоса1. Они снарядили 1000 кораблей, укомплектовав их экипажами из граждан (кроме всадников, пентакосиомедимнов и метеков)2. Затем они вышли в море, прошли вдоль берега, показывая свои силы, и высаживались в различных местах на побережье Пелопоннеса, где им было угодно. Лакедемоняне были поражены неожиданностью появления афинского флота и думали, что митиленцы3 сказали им неправду. Они считали свое положение опасным, так как союзники еще не прибыли, и к тому же пришло известие, что крейсирующая у побережья Пелопоннеса афинская эскадра из 30 кораблей опустошает земли периэков. Поэтому лакедемоняне возвратились домой. (Позднее, однако, они стали снаряжать эскадру на Лесбос и приказали отдельным союзным городам выставить 40 кораблей.) Во главе эскадры был поставлен Алкид4, который и должен был с нею отплыть на Лесбос. Когда афиняне увидели, что пелопоннесцы вернулись домой, они со своими 100 кораблями сделали то же самое.

17.0 Никогда еще у афинян не было такого большого количества кораблей, боеспособных и хорошо снаряженных1, как в то время, когда эти 100 кораблей находились в море2, хотя по числу, пожалуй, в начале войны их было столько же или даже еще больше. Сто кораблей несли охрану Аттики, Бвбеи и Саламина3, а другие сто крейсировали в пелопоннесских водах, кроме кораблей, блокировавших Потидею или находившихся в других местах. Таким образом, в одно лето афинский флот насчитывал в общем 250 кораблей. Расходы на флот и осаду Потидеи особенно истощали афинскую казну4. Ведь каждый гоплит при осаде Потидеи получал по 2 драхмы в день (одну на себя, а другую на слугу). Число гоплитов составляло первоначально 3000 и оставалось таким до конца осады. Затем прибыло еще 1600 гоплитов под начальством Формиона5, но они ушли еще до конца осады. Матросы во флоте получали ту же плату, что и воины. Так истощалась афинская казна уже в начале войны, и таково было наибольшее число кораблей, когда-либо снаряженных афинянами].

18. В то время как лакедемоняне находились у Истма, митиленцы с союзниками выступили по суше против Мефимны, рассчитывая захватить город при содействии местных сторонников отложения от Афин. Потерпев здесь неудачу, митиленцы отступили к Антиссе, Пирре и Эресу. Там они установили более надежные олигархические порядки, укрепили городские стены и затем поспешно возвратились домой. После ухода митиленцев мефимнейцы пошли походом на Антиссу. Однако жители Антиссы и наемники сделали вылазку, нанесли мефимнейцам тяжелое поражение и многих перебили: оставшимся в живых пришлось поспешно отступить. Между тем афиняне узнали о положении на острове, о том, что митиленцы по-прежнему господствуют в стране1 и что их собственное войско не в состоянии блокировать город. Тогда в начале осени2 афиняне послали в Митилену под начальством стратега Пахета, сына Эпикура, 1000 своих гоплитов, которые сами были и гребцами3 на кораблях. По прибытии на остров афиняне окружили одиночной стеной, встроив в нее в некоторых местах сторожевые укрепления. Таким образом, в начале зимы4 Митилена была целиком блокирована с двух сторон — с суши и с моря.

19. Тогда впервые, нуждаясь в средствах для осады Митилены, афиняне внесли в государственную казну 200 талантов чрезвычайного военного налога1. Кроме того, они послали для сбора подати с союзников 12 кораблей под командой стратега Лисикла2 с четырьмя товарищами. Лисикл обходил различные земли, всюду собирая деньги. Но когда он проходил из Миунта3 в Карии через долину Меандра до холма Сандия4, то погиб сам с большей частью своего отряда в стычке с карийцами и анеитами5.

20. В ту же зиму платейцы, все еще осаждаемые пелопоннесцами и беотийцами1, начали страдать от крайнего недостатка продовольствия. На помощь афинян нельзя было рассчитывать, и вообще казалось, что спасения нет. Поэтому платейцы и бывшие в городе афиняне сначала решили все вместе сделать вылазку и пробиться через вражеские стены. План этот предложили прорицатель Феенет, сын Толмида, и Евпомпид, сын Даимаха, бывший стратегом в городе. Сначала все платейцы одобрили план, потом, однако, половина их как-то потеряла решимость, считая этот план слишком опасным. В конце концов только около 220 человек остались верными своему первоначальному решению и приступили к его выполнению следующим образом. Они изготовили лестницы одинаковой высоты с вражеской стеной. Высоту лестниц они рассчитывали по рядам кирпичей стены в том месте, где со стороны города стена не была оштукатурена. Ряды кирпичной кладки считало сразу много людей, и если в отдельных случаях была возможна ошибка, то большинство, думали платейцы, сосчитает правильно, тем более что подсчет производился несколько раз. Кроме того, та часть стены, на которую предполагали подняться, была недалеко, и ее можно было легко обозревать. Таким образом, платейцы установили правильную длину лестниц, взяв мерой для этого толщину отдельного кирпича.

21. Укрепление пелопоннесцев было построено следующим образом. Оно состояло из двух кольцевых стен: одна — внутренняя — была обращена к Платее; другая — внешняя — предназначена против возможного нападения из Афин; промежуточное пространство между стенами составляло около 16 футов1. В этом 16-футовом промежутке были построены помещения для стражи, так тесно связанные между собой, что составляли как бы одну толстую стену с брустверами по обеим сторонам. Через каждые 10 брустверов были поставлены высокие башни одинаковой толщины со стеной, доходившие как до внутренней, так и до внешней стороны фасада. Прохода мимо башен с внутренней или внешней стороны не было, и стража проходила внутри их. По ночам в непогоду и ливни стража покидала брустверы и несла караул с башен, которые стояли довольно близко одна от другой и имели кровлю. Таково было устройство стены, окружавшей Платею.

22. Завершив свои приготовления и дождавшись бурной ночи с ливнем и ветром, и к тому же безлунной, платейцы вышли из города. Во главе их стояли зачинщики этой смелой попытки1. Сначала платейцы перешли окружавший город ров. Затем они достигли неприятельской стены, не замеченные стражей, так как в полной темноте ничего нельзя было разглядеть, а вой бури заглушал шум шагов приближающихся платейцев. Они шли на большом расстоянии друг от друга, не привлекая внимания стражи звоном оружия. На них было легкое вооружение, и только левая нога обута, чтобы безопаснее ступать по грязи. Так платейцы подошли к промежутку между двумя башнями, зная, что он не охраняется. Первыми подошли воины с лестницами и приставили их к стене. Затем поднялись двенадцать других воинов в панцирях и вооруженные только кинжалами, во главе с Аммеем, сыном Кореба (он первым взошел на стену); следом за ним стали подниматься еще по шести человек на каждую из двух смежных башен. После них шли другие легковооруженные воины с дротиками (за ними несли щиты, чтобы облегчить им подъем; щиты должны были им передать, как только они приблизятся к неприятелю). Большинство платейцев успели уже подняться на стену, когда стража на башнях заметила их. Какой-то платеец, хватаясь за бруствер, оторвал черепицу, и она с шумом упала вниз. Тотчас же поднялась тревога, и стража устремилась на стену. Ведь в такую темную и бурную ночь стража все еще не могла понять, что случилось. В это время оставшиеся в городе платейцы, чтобы отвлечь внимание неприятеля, сделали вылазку и атаковали стену пелопоннесцев со стороны, противоположной той, где спускались их сограждане. Осаждающие пришли в смятение, но не покидали своих постов, и никто не решался что-либо предпринять, не понимая, что же, собственно, происходит. Триста пелопоннесцев, которым было приказано в случае нужды спешить на помощь, вышли из укрепления к месту тревоги. Со стороны Фив были зажжены сигнальные огни, указывающие на опасность. Между тем платейцы в городе, в свою очередь, также зажли на стенах множество заранее приготовленных для этого факелов. Они хотели этим сделать сигналы непонятными для фиванцев, чтобы те, не разобравшись в истинном положении дела, не успели прийти на помощь осаждающим, пока платейцы, вышедшие из города, не ускользнут и не окажутся в безопасности.

23. Между тем первая партия платейцев, взошедшая на стену, перебив часовых на обеих башнях, захватила их. Вслед за ними другие воины начали занимать проходы, чтобы не пропустить неприятельских подкреплений. Некоторые платейцы приставили со стены лестницы к башням и помогли большинству своих подняться на стену. Град дротиков сверху и снизу удерживал всех врагов, спешивших на помощь. Между тем большая часть все еще остававшихся внизу платейцев приставили к стене сразу много лестниц и, опрокидывая брустверы, открывали себе проход через стену между башнями. Всякий, кому удалось перейти стену, каждый раз становился на краю рва и оттуда метал дротики и обстреливал неприятеля, спешившего вдоль стены, чтобы воспрепятствовать переходу. Когда все платейцы перешли и бывшие на башнях спустились (последние из них с большим трудом) и направились ко рву, в этот момент упомянутые триста пелопоннесцев с факелами в руках бросились на них. Платейцы, стоя на краю рва, лучше видели врагов из темноты и целились стрелами и дротиками в незащищенные части их тела. Сами они были скрыты во тьме, тогда как неприятелей ослеплял свет факелов. Таким образом, хотя и с трудом и напряжением всех сил, платейцы благополучно перешли ров. Ведь ров хотя и замерз, но лед не был так крепок, чтобы можно было по нему идти. Он был скорее рыхлым, как обыкновенно бывает при восточном или северном ветре. К тому же снежной ночью при сильном ветре во рву образовалось так много воды, что она покрывала платейцев чуть ли не по горло. Все же платейцам удалось спастись благодаря непогоде.

24. Выйдя изо рва, платейцы пошли по дороге на Фивы1, оставляя справа святилище героя Андрократа2 в уверенности, что пелопоннесцы не догадаются, что они пойдут именно этим путем, ведущим в сторону неприятеля. Действительно, они видели, как пелопоннесцы с факелами спешат по дороге в Афины через Киферон и Дриоскефалы3. Шесть или семь Стадий прошли платейцы по дороге на Фивы. Затем они свернули в сторону к горе, на дорогу, ведущую к Эрифрам и Гисиям4 и, перейдя горы, благополучно прибыли в Афины. Всего пришло в Афины 212 платейцев (хотя первоначально их было больше: несколько человек еще до перехода через стену вернулись назад, а один лучник попал в плен уже по ту сторону рва). Пелопоннесцы прекратили преследование и возвратились на прежнее место. Между тем оставшиеся в городе платейцы ничего не знали о том, что произошло, так как вернувшиеся сообщили, что никто из их товарищей не уцелел. Поэтому на рассвете они послали глашатая к пелопоннесцам с просьбой о перемирии для погребения павших. Однако, узнав истину, платейцы отказались от перемирия. Так спаслись платейцы, перейдя стену.

25. Между тем из Лакедемона в конце той же зимы1 послали в Митилену на триере лакедемонянина Салефа2. Прибыв на корабле в Пирру3 на Лесбосе, Салеф затем продолжал путь пешком по руслу какого-то ручья: дойдя до места, где можно было перейти через кольцевую стену афинян, он незаметно пробрался в Митилену. Митиленским властям Салеф объявил, что предстоит вторжение в Аттику и тогда же на Лесбос прибудет пелопоннесская вспомогательная эскадра из 40 кораблей4, и его послали вперед сообщить об этом и распорядиться прочими делами. Тогда митиленцы снова ободрились и теперь были уже менее склонны к соглашению с афинянами. Так окончилась зима и с нею четвертый год войны, которую описал Фукидид.

26. Следующим летом пелопоннесцы послали в Митилену на помощь наварха своего флота Алкида во главе эскадры из 42 кораблей1. Одновременно вместе с союзниками они совершили вторжение в Аттику: тревожа афинян с моря и с суши, пелопоннесцы хотели затруднить им противодействие эскадре, идущей в Митилену. Вторжением предводительствовал на этот раз Клеомен вместо своего малолетнего племянника царя Павсания, сына Плистоанакта2. Пелопоннесцы вновь опустошили разоренные уже прежде области Аттики, истребив все, что там успело вырасти3. После второго вторжения4 это было самым тягостным для афинян. В ожидании известий о каких-либо действиях своей эскадры (которая, как они полагали, уже пересекла море) пелопоннесцы продолжали тем временем опустошать всю страну. Когда же их ожидания не оправдались и запасы продовольствия иссякли, они отступили и разошлись по своим городам.

27. Между тем, видя, что пелопоннесская эскадра не идет на помощь и задерживается, а запасы продовольствия уже истощились, митиленцы были вынуждены сдаться афинянам. Непосредственной причиной было следующее. Салеф и сам уже больше не рассчитывал на скорое прибытие пелопоннесской эскадры и поэтому стал вооружать народ тяжелым оружием (прежде у него было только легкое вооружение), собираясь сделать вылазку. Митиленцы же, получив тяжелое вооружение, не захотели больше подчиняться властям. Они стали собираться на сходки, требуя от богатых граждан, чтобы те открыто объявили о своих запасах хлеба и распределили их между всеми. Если же богатые откажутся, заявили они, то они сами вступят в переговоры с афинянами и сдадут город.

28. Власти в Митилене видели, что уже не могут помешать народу заключить мир. Поэтому, считая опасным для себя неучастие в соглашении, они заключили от имени всех граждан договор с Пахетом и его войском1 на следующих условиях: участь города решит афинский народ; митиленцы должны принять афинское войско в город и отправить послов2 в Афины. До возвращения послов Пахет не должен заключать в оковы, обращать в рабство или убивать никого из митиленцев. Таковы были условия капитуляции. Тем не менее, как только афинское войско вступило в город, главные сторонники лакедемонян не могли спокойно ждать своей участи и, хотя им прежде всего была обещана безопасность, в страхе бежали к алтарям и сели там как умоляющие о защите. Пахет велел им встать и, обещая не причинять вреда, отправил под стражу на Тенедос, пока афиняне не решат их участи. Он отправил также триеры в Антиссу3, овладел городом и принял другие необходимые военные меры.

29. Между тем 40 пелопоннесских кораблей1, которые должны были быстро прийти на Лесбос, потеряли много времени в пелопоннесских водах и потом не спеша продолжали свой путь. Наконец, не замеченные ни одним кораблем из Афин, они благополучно прибыли на Делос. Но когда оттуда они пристали к Икару и Миконосу2, то впервые услышали о взятии Митилены. Желая получить точные сведения, пелопоннесцы отплыли в Эмбат3 в Эрифрейской области и прибыли туда спустя дней восемь после взятия Митилены. Получив наконец точные сведения, пелопоннесцы стали совещаться, что предпринять в настоящем положении. На совете выступил элеец Тевтиапл4 и сказал следующее.

30. «По моему мнению, Алкид и вы, пелопоннесские военачальники, нам следует плыть на Митилену немедленно, без приготовлений, пока враг не узнал о нашем прибытии. По всей вероятности, мы застанем афинян врасплох, так как люди, только что захватившие город, обычно не соблюдают предосторожности. Особенно же неожиданным будет для них нападение с моря, откуда они не предвидят появления неприятеля и где теперь мы как раз особенно сильны. Вероятно также, их войско, уверенное, что город в его власти, слишком беззаботно рассеялось по домам. Итак, неожиданным нападением, да еще ночью, с помощью, как я надеюсь, наших друзей1 в городе (если они вообще у нас там остались) мы, без сомнения, овладеем городом. Поэтому, отбросив колебания, попытаемся захватить город. Будем помнить, что на войне промедление — это то, что военачальник должен исключить у себя и использовать у врага, чтобы достигнуть наибольшего успеха».

31. Краткая речь элейца не убедила, однако, Алкида. А несколько ионийских изгнанников и бывшие с ним лесбосцы дали ему такой совет: если это предложение кажется ему слишком опасным, то пусть он захватит какой-нибудь ионийский город или эолийскую Киму1. Устроив в этом городе базу для дальнейших операций, пелопоннесцы могут поднять восстание в Ионии. Надежды на успех вполне реальны, так как все ионийские города будут рады их прибытию. Этим афиняне будут лишены главнейшего источника их доходов. Вместе с тем если афиняне подвергнут их, пелопоннесцев, блокаде, то это вовлечет афинян в чрезвычайные расходы. Писсуфна2, вероятно, также можно будет привлечь к союзу. Алкид, тем не менее, не принял и этого предложения. Ведь после того, как он опоздал на помощь Митилене, для него всего важнее было как можно скорее возвратиться в Пелопоннес.

32. Из Эмбата Алкид снова вышел в море и поплыл вдоль побережья. Прибыв к Мионнесу1 в Теосской области, он приказал казнить большую часть пленников, захваченных в пути. Затем он бросил якорь в эфесской гавани. Здесь к нему явились послы самосцев из Анеев2. Они заявили Алкиду, что осуждать на казнь ни в чем не повинных людей, никогда не бывших его врагами, — это дурной способ освобождать Элладу: ведь эти люди являются союзниками афинян лишь поневоле. Если дело пойдет так и дальше, то едва ли он привлечет на свою сторону многих прежних врагов, но, пожалуй, гораздо больше старых друзей сделает врагами. Доводы самосцев убедили Алкида, и он отпустил на свободу хиосцев и некоторых других пленников, которых еще не успел казнить. Они были легко захвачены в плен, так как люди, видя его корабли, вместо того, чтобы бежать, приближались к ним, в полной уверенности, что это корабли афинские. Им даже не приходила в голову мысль, что при афинском господстве на море пелопоннесская эскадра осмелится пересечь Эгейское море и подойти к берегам Ионии.

33. Из Эфеса Алкид быстро отплыл или, вернее, бежал. Еще во время стоянки у Клара1 его заметили с «Саламинии» и «Парала»2 (эти корабли плыли из Афин). Опасаясь преследования, Алкид взял курс через открытое море, намереваясь по возможности нигде не приставать, пока не достигнет Пелопоннеса. Между тем Пахет и афиняне первое сообщение об эскадре Алкида получили из Эрифрейской области; кроме того, вести приходили к ним и из других мест. Ввиду того что ионийские города не были укреплены стенами, у афинян возникло сильное опасение, что пелопоннесцы, плывя вдоль побережья Ионии (даже если и не желают там утвердиться), могут напасть на города и разорить их. К тому же «Парал» и «Саламиния» сообщили, что сами видели Алкида у Клара. Пахет стремительно бросился в погоню за неприятелем и преследовал его до острова Патмос3. Затем, видя, что враги уже вне пределов досягаемости, он возвратился назад. Не догнав пелопоннесцев в открытом море, Пахет все же счел для себя большой удачей, что не застиг неприятелей где-нибудь вблизи берега, где им пришлось бы пристать к берегу и занять укрепленную позицию, а он был бы вынужден стеречь и блокировать их.

34. Возвращаясь вдоль побережья, Пахет пристал к Нотию1, гавани колофонцев. Сюда колофонцы переселились из верхнего города, захваченного Итаманом2 и варварами (когда одна партия в городе во время восстания призвала их к себе на помощь. Захвачен же город был приблизительно во время вторичного вторжения в Аттику)3. Изгнанники, поселившиеся в Нотии, затеяли, однако, междоусобные распри. Одна партия, получив от Писсуфна себе на помощь аркадских и варварских наемников, поместила их в отделенном от города укреплении4 и в союзе с некоторыми сторонниками мидян из верхнего города образовала городскую общину. Другая партия вынуждена была покинуть город и, будучи теперь в изгнании, вызвала на помощь Пахета. Пахет пригласил для переговоров начальника аркадцев в укреплении Гиппия, обещая, в случае если они не придут к соглашению, отпустить его назад целым и невредимым. Гиппий вышел из укрепления. Пахет же велел схватить его и держать под стражей, но без оков. Затем он внезапно атаковал ничего не ожидавший гарнизон укрепления и перебил всех бывших там аркадцев и варваров. Потом он велел привести Гиппия, как обещал, в укрепление и, когда тот вошел туда, приказал схватить и расстрелять из лука. Нотий Пахет передал колофонцам (кроме сторонников мидян). Впоследствии афиняне собрали в соседних городах всех колофонцев, каких только могли найти, и устроили в Нотии колонию, которой дали афинские законы под наблюдением уполномоченных экистов5, посланных из Афин.

35. По возвращении в Митилену Пахет подчинил Пирру и Эрес1. Затем он захватил скрывавшегося в городе лакедемонянина Салефа и отослал его в Афины. Он отправил туда и митиленцев, которых ранее поместил на Тенедосе2, и некоторых других, по его мнению, также замешанных в восстании. Большую часть своего войска Пахет распустил; с остальной же частью остался на Лесбосе для устройства политических дел в Митилене и в остальной части острова по своему усмотрению.

36. Когда пленники и Салеф прибыли в Афины, афиняне немедленно казнили Салефа1, хотя он предлагал оказать им различные услуги и, между прочим, вызвался побудить пелопоннесцев уйти из все еще бывшей в осаде Платеи2. Затем афиняне начали обсуждать в народном собрании участь остальных пленников. В раздражении народ решил казнить не только пленников, присланных в Афины, но также всех взрослых митиленцев на острове, детей же и женщин продать в рабство. Отпадение митиленцев вообще казалось афинянам тем более непростительным поступком, что те не были подданными афинян, как остальные восставшие, а свободными. Усилилось негодование афинян еще и от того, что пелопоннесская эскадра рискнула прийти на помощь в Ионию3. Это привело афинян к убеждению, что восстание не вспыхнуло внезапно, а было давно подготовлено по заранее задуманному плану. Итак, афиняне отправили к Пахету триеру сообщить решение народа и приказ немедленно покончить с митиленцами. Однако на следующий день афинян охватило нечто вроде раскаяния. После спокойного размышления их вчерашнее решение, обрекавшее на гибель не только виновных, но и весь город, показалось им жестоким и чрезмерным. Послы митиленцев, находившиеся в Афинах, и их афинские друзья, заметив перемену настроения народа, убедили власти вторично поставить вопрос на обсуждение народного собрания. Им удалось сделать это тем легче, что властям было ясно, что большинство граждан желает получить возможность пересмотреть свое решение. Тотчас же было созвано народное собрание, на котором были высказаны различные мнения, и, между прочим, также снова выступил Клеон4, сын Клеенета, который на предшествующем собрании провел решение, осуждавшее митиленцев на смерть. Этот человек вообще был самым неистовым из граждан и в то время обладал наибольшим влиянием в народном собрании. Выступив, Клеон произнес следующую речь.

37. «Мне и прежде уже нередко приходилось убеждаться в неспособности демократии властвовать над другими государствами, но особенно это стало ясно теперь, при виде вашего раскаяния относительно приговора над митиленцами. Не испытывая страха и подозрительности1 в повседневных сношениях друг с другом, вы столь же доверчиво относитесь и к союзникам. И если вы, поддавшись уговорам или из сострадания совершите ошибку, то будьте уверены, что такое мягкосердечие вам самим принесет лишь опасности, благодарности же от союзников вы никакой не получите. Не забывайте, что ваше владычество над союзниками — это тирания2, осуществляемая против воли ваших подданных, которые злоумышляют против вас. Они повинуются вам отнюдь не за то, что вы угождаете им себе во вред. На их дружбу вы не можете рассчитывать: они подчиняются, лишь уступая силе. Но хуже всего постоянные колебания и перемены решений. Мы должны знать, что государства, хотя и с менее совершенными, но твердыми законами (но соблюдающие их), могущественнее тех, где законы превосходны, но бессильны. Ведь необразованность при наличии благонамеренности3 полезнее умственности, связанной с вольномыслием4. Действительно, более простые и немудрящие люди, как правило, гораздо лучшие граждане, чем люди более образованные. Ведь те желают казаться умнее законов5. В народном собрании они всегда желают брать верх по общественным делам, как будто не существует других предметов, по которым они могли бы выказать свою мудрость, а государству их умствование обычно приносит вред. Напротив, простые люди не приписывают себе исключительных способностей и поэтому не считают себя умнее законов. Они не берутся критиковать то, что правильно сказал другой. Будучи скорее беспристрастными судьями, чем участниками прений, они большей частью поступают правильно. Так надо действовать и нам6, то есть, не увлекаясь состязанием в красноречии и не стремясь блеснуть своим умом, давать советы афинскому народу, выступая перед вашим собранием согласно собственным убеждениям.

38. Я остаюсь при моем прежнем мнении1 и удивляюсь тем, кто вновь назначил собрание по делу митиленцев и побудил таким образом отсрочить решение скорее в интересах виновных, чем в наших. Ведь спустя некоторое время гнев пострадавшего смягчается2, и он менее строго карает обидчика, а наказание, непосредственно следующее за совершенным преступлением, ведет вернее всего к необходимому возмездию. Меня поражает и тот, кто пытается возражать мне, решаясь доказывать, что преступления митиленцев благодетельны для нас, а наши неудачи вредят союзникам. Ясно одно: либо, уверенный в своем красноречии, он должен оспаривать ваше вчерашнее единодушное решение, утверждая, что оно было вынесено неправильно, либо, руководствуясь корыстью, будет стараться соблазнить и провести вас искусно составленной софистической речью. В таких риторических состязаниях город награду присуждает другим, тогда как опасные последствия своего решения принимает на себя. И вина за это лежит на вас, потому что вы плохо устраиваете эти состязания, вы, которые привыкли быть зрителями, когда произносят речи, и слушателями, когда вершатся государственные дела3. О возможности выполнить предполагаемые в будущем предприятия вы судите так, как вам их представит оратор-краснобай, между тем как действительные факты вы оцениваете не на основании того, что вы сами видите, а того, что о них вам скажут искусные критики. Вы легко поддаетесь обману под воздействием новых идей4, а следовать раз принятому решению не хотите. Вы — рабы всего необычайного и ненавистники того, что вошло в обычай. Каждый из вас стремится по возможности сам выступать с речами. Если он не может быть хорошим оратором, то желает хотя бы поспорить с таковым, чтобы не показалось, что он лишь разделяет его взгляды. Вы подхватываете с похвалой каждое острое слово, стремясь предугадать то, что за ним последует, но слишком ограниченны, чтобы заранее взвесить возможные последствия решений. Вы предаетесь мечтаниям, пренебрегая действительностью, в которой мы живем. Одним словом, вы одержимы страстью слушать речи, уподобляясь скорее слушателям софистов, чем людям, обсуждающим государственные дела.

39. Я попытаюсь отвратить вас от этих заблуждений и показать, что митиленцы, как ни один город, причинили вам величайший вред. Я могу еще извинить тех союзников, кому наше господство слишком в тягость, или восставших под давлением врага. Эти же люди, сидя за крепкими стенами на своем острове, открытом для нападения наших врагов только с моря (да и здесь достаточно защищенные своим сильным флотом), были независимыми и пользовались с нашей стороны особым уважением1, и все же поступили таким образом. Что же другое они сделали, как не коварно напали на нас? Ведь их поступок нельзя назвать восстанием (ибо слово «восстание» предполагает наличие угнетения). Разве они не старались, вместе с нашими смертельными врагами, нас погубить? И, право, такой образ действий гораздо хуже, чем если бы они, движимые честолюбием, самостоятельно подняли оружие на нас. Их ничему не научила участь соседей, чье восстание было уже раньше подавлено нами2, и благосостояние, которым они до сих пор пользовались, не удержало их от того, чтобы пойти навстречу гибели. Они дерзко доверились будущему, проникшись надеждами, которые превышали их силы, хотя и уступали их намерениям, и потому начали войну, поставив силу выше справедливости. Ведь они напали на нас в тот момент, когда могли рассчитывать на победу3, хотя мы и не сделали им ничего дурного. Так, чрезмерное счастье, неожиданно выпадающее какому-нибудь городу, обычно порождает заносчивость и нечестие. И, как правило, счастье, добытое разумным расчетом, более прочно, нежели неожиданное, и, можно сказать, приносит не только благополучие, но и благоразумие. Нам давно уже следовало бы обходиться с митиленцами, не оказывая им предпочтения перед остальными союзниками, и тогда они не дошли бы до такой наглости. Ведь люди вообще по своей натуре склонны презирать заискивающих перед ними и, напротив, уважают тех, кто им не потакает. Пусть же они понесут хотя бы теперь заслуженную кару. Вы не должны, возлагая вину за восстание только на олигархов, оставлять безнаказанным народ. Ведь на нас-то они напали единодушно, тогда как оставив олигархов и перейдя на нашу сторону, все они, как и прежде, жили бы в независимом городе. Однако народ решил, что меньше риска поладить с олигархами, разделив с ними опасность, и потому присоединился к восстанию. Смотрите же: если вы будете одинаково взыскивать и с восставших добровольно союзников, и с тех, кто вынужден к этому врагами, то кто же из них, видя, что успех сулит свободу, а при неудаче ему не грозит неумолимая кара, не восстанет даже по пустячному поводу? Нам же в борьбе с каждым восставшим городом, напротив, придется рисковать всем нашим добром и жизнью. Если мы, даже победив, снова подчиним какой-нибудь разоренный город, то все-таки останемся без доходов, от которых и зависит наше могущество. А в случае неудачи мы наживем себе новых врагов, кроме уже существующих, и нам придется бороться с собственными союзниками, в то время как нам нужно воевать с нашими нынешними врагами.

40. Поэтому не следует подавать им надежду, что нас можно речами или подкупом склонить к тому, чтобы объяснить их проступок человеческой слабостью, а потому считать простительным. Простить можно ущерб, причиненный неумышленно, но они напали на нас не неумышленно, а с обдуманными злыми намерениями. Поэтому, как и в первый раз, так и теперь, я решительно настаиваю на оставлении в силе уже принятого решения и убеждаю вас не поддаться трем вреднейшим для великой державы слабостям — жалости, увлечению красноречием и великодушию. Ведь проявлять жалость следует к отвечающим жалостью, а не расточать его людям, безжалостным к нам, которые в силу обстоятельств всегда будут нашими врагами. Ораторы, услаждающие ваш слух своим красноречием, найдут случай для этого при обсуждении менее важных дел, когда городу не придется так дорого платить за краткое удовольствие послушать их хорошо вознагражденные речи. Наконец, великодушие уместно по отношению к тем, кто может его надлежащим образом оценить, но не к людям, которые, несмотря ни на что, по-прежнему останутся врагами. Одним словом, послушавшись меня, поступите с митиленцами по их заслугам, и это пойдет вам самим на пользу. Если же вы примете иное решение, то благодарности от них вы не получите, но скорее сами себе вынесете приговор. Ведь если они восстали по справедливости, то вы не вправе господствовать над ними. Но если вы все-таки намерены, не заботясь о справедливости, властвовать, то вам ничего не остается, как покарать их на таком же основании. Иначе вам придется отказаться от господства над союзниками и мирно красоваться своим великодушием1. Итак, избежав заговора, будьте также безжалостны к этим заговорщикам, как и они к вам, и отплатите им тем же. Подумайте о том, что они непременно сделали бы с вами, одержав победу, тем более что были нападающей стороной. Ведь те, кто нападает на других без достаточного повода, преследуют их до конца, опасаясь мести уцелевших врагов. Действительно, противник, беспричинно подвергшийся нападению и недобитый, гораздо опаснее врага, одинаково с нападающим виновного в войне. Итак, не предайте самих себя, вспомните, как они расправились бы с вами, если бы одержали верх. Отомстите им теперь за то, чем они грозили вам. Не проявляйте мягкосердечия и не забывайте, что вы сами были на волосок от гибели. Покарайте их по заслугам и покажите остальным союзникам на примере митиленцев, что карой за восстание будет смерть. Когда они уяснят себе это, то вы сможете более энергично обратиться против ваших настоящих врагов пелопоннесцев, не отвлекаясь борьбой с собственными союзниками».

41. Так сказал Клеон. После него выступил Диодот1, сын Евкрата, бывший уже на предшествующем собрании главным противником постановления о казни митиленцев, и сказал следующее.

42. «Я не порицаю тех, кто вновь внес на обсуждение вопрос о митиленцах, и не одобряю противников повторного обсуждения столь важных дел. По моему мнению, больше всего препятствуют правильным решениям два обстоятельства— поспешность и раздражение. Первое, обычно, — следствие безрассудства, а второе — грубости и недальновидности. И всякий, кто возражает против того, что речи — учителя дел1, тот либо неразумен, либо преследует личные корыстные цели. Он неразумен, если не видит, что другим путем, кроме обсуждения, нельзя предусмотреть будущее, и лично заинтересован, если захочет провести позорную меру, и, понимая, что ему не удастся словами скрасить некрасивое дело, думает дерзкой клеветой запугать противников и слушателей. Но самое подлое — это еще и подозревать противника в том, что он подкуплен деньгами. Ведь если оратора обвиняют только в том, что он плохо разбирается в деле, и ему приходится уйти, не убедивши слушателей, то его считают глупцом, но не бесчестным плутом. Если же на него возведено подозрение, то никакая убедительность его речи не снимет с него этого подозрения, а если он не убедит слушателей, то его обвиняют не только в глупости, но и в нечестности и в плутовстве. При таком положении город может только пострадать2, потому что страх лишает его лучших советников. Город был бы более благополучен, если бы подобные люди были плохими ораторами: ведь тогда они не могли бы вводить в заблуждение сограждан, навязывая им неразумные решения. Хороший гражданин должен доказывать свою правоту не путем запугивания противника, а в честном споре как равный с равным. Государству благоустроенному не следует ни возвеличивать почестями того, кто подает добрые советы, ни умалять почет, которым он пользуется; равно как того, чьи предложения отвергнуты, не следует не только наказывать, но и бесславить. Тогда никакой удачливый оратор не станет заискивать перед народом против своего убеждения, ради того, чтобы добиться еще большего почета, и ни один потерпевший неуспех не вздумает теми же средствами привлечь расположение толпы.

43. Мы же поступаем как раз наоборот, и даже еще хуже. Если кто-либо дает хороший совет, но при этом возникает подозрение, что он соблюдает тем самым свои личные интересы, то мы готовы ради этого недостоверного подозрения лишить государство явной выгоды. Дело дошло до того, что даже наилучший совет, если он высказан прямо, без риторических ухищрений, вызывает не меньше подозрений, чем дурной. И не только тот, кто желает вести народ по самому опасному пути, вынужден добиваться народного расположения обманом, но и честному человеку приходится прибегать ко лжи, чтобы приобрести доверие к себе. И только здесь, в нашем городе, невозможно открыто и честно служить государству, потому что мы слишком умны и от этого чрезмерно недоверчивы. Действительно, всякому, кто явно делает добро государству, афиняне отплачивают за это подозрением, что он втайне желает чем-то поживиться. Все же и при таких обстоятельствах, когда дело идет о важнейших решениях, вам придется признать, что мы, ораторы, несколько дальновиднее вас, взгляд которых ограничен кратковременным сроком обсуждения. И вам следует помнить, что мы ответственны за наши советы и предложения, тогда как вы за то, что слушаете, не отвечаете ни перед кем. Ведь если бы тот, кто подает плохие советы, и тот, кто следует им, несли одинаковую ответственность за последствия, то ваши приговоры были бы умереннее и осторожнее. Теперь же в случае неудачных последствий принятого совета, вы в раздражении караете советника за одну его ошибку, а вашу собственную ошибку прощаете себе, если ее разделяют многие.

44. Я выступил здесь вовсе не в качестве защитника митиленцев или их обвинителя. Ведь спор у нас идет (если только рассудить правильно) не об их виновности, а о том, какое решение нам следует принять в наших собственных интересах. Если даже я и докажу, что митиленцы совершили тягчайшее преступление, то все же не стану из-за этого требовать казни, если только эта мера не в наших интересах. С другой стороны, если бы я и счел проступок митиленцев до некоторой степени простительным, то не просил бы пощады для них, раз это нам во вред. По-моему, нам следует, принимая решение, думать скорее о будущем, чем о настоящем моменте. И если Клеон особенно настаивает, что смертная казнь (если мы ее постановим) будет целесообразной мерой и в будущем обеспечит нас от восстаний союзников, то и я, исходя из целесообразности для будущего, решительно утверждаю обратное. И я надеюсь, что вы не позволите ввести себя в заблуждение мнимой справедливостью доводов Клеона и не отвергнете моих полезных предложений. Вы раздражены на митиленцев, и поэтому вас могут увлечь доводы Клеона, более отвечающие этому вашему справедливому раздражению. Мы, однако, не ведем против них судебного процесса и должны рассуждать здесь не о справедливости, а о том, как нам полезнее в наших же интересах поступить с ними.

45. За многие преступления, даже менее тяжкие, чем проступок митиленцев, государства карают смертной казнью1. Однако люди все-таки не оставляют надежды на успех своих предприятий, даже с риском для жизни. Действительно, никто не пойдет на рискованное предприятие, зная заранее, что его постигнет неудача. И какой город начнет восстание, считая, что не добьется успеха либо своими силами, либо с чужой помощью? По своей натуре все люди склонны совершать недозволенные проступки как в частной, так и в общественной жизни, и никакой закон не удержит их от этого. Государства перепробовали всевозможные карательные меры, все время усиливая их, в надежде, что будут меньше страдать от деяний преступников. В древности кары даже за тягчайшие преступления, вероятно, были более мягкими, но со временем почти все наказания были заменены смертной казнью, так как законы постоянно нарушали. Однако и от этой меры преступления не уменьшились. Итак, следовало бы либо придумать еще более страшные кары, либо признать, что вообще никаким наказанием преступника не устрашить: то бедность, угнетая человека, внушает ему дерзкую отвагу, то избыток, в сочетании с высокомерием и самомнением возбуждает в нем стремление искать еще большего. Точно так же и в других житейских обстоятельствах, в каждом в отдельности, снова и снова с некоей неодолимой силой разжигаются в человеке слепые страсти и заставляют его рисковать. Ко всему присоединяются увлечение и надежда: первое влечет человека вперед, внушая преступные замыслы, а вторая, следуя за ним, манит щедростью судьбы. И эти невидимые силы гораздо сильнее действуют на человека, чем зрелище страшных казней. Кроме того, и счастливый случай не менее содействует ослеплению людей: ведь он появляется совершенно неожиданно и толкает людей даже с недостаточными средствами на опасные предприятия. А государства еще больше людей поддаются этому соблазну, поскольку дело идет о важнейших вопросах— о свободе или о господстве над другими, и каждый отдельный человек в сообществе со всеми преувеличивает свои силы. Одним словом, просто невозможно и глупо2 было бы предположить, что суровыми законами или другими средствами устрашения люди в силах удержать других людей от поступков, к которым они склонны по своей натуре.

46. Поэтому мы не должны принимать безрассудного решения, положившись на безопасность, которую якобы дает смертная казнь, предотвращая преступления, и лишить наших мятежных союзников возможности как можно скорее искупить свой проступок раскаянием. Вам следует хорошенько подумать: если теперь какой-нибудь город даже после восстания, убедившись в собственной слабости, и захотел бы, пожалуй, капитулировать, пока он еще в состоянии возместить нам военные расходы и в будущем платить подати, то неужели его жители не станут еще лучше, чем теперь, вооружаться и выдерживать осаду до последней крайности, зная нашу жестокость, при которой им безразлично, раньше или позже капитулировать? Разве мы сами не пострадаем от этого? Наши средства мы истратим на долгую осаду города, не желающего сдаться. Если же удастся его захватить, то нам достанется лишь груда развалин, от которой в будущем, конечно, никаких доходов не получишь. А ведь от этих доходов зависит наша военная мощь. Итак, не будем, как строгие судьи, выносить виновным слишком суровый приговор за их проступок во вред самим себе. Напротив, нам следует применить к мятежникам скорее более мягкие меры наказания. Тогда они сохранят свое богатство, и мы сможем и в будущем получать с них подати. А для охраны своей безопасности нам нужно не прибегать к суровым законам, а бдительно и разумно обращаться с союзниками. Мы же теперь поступаем как раз наоборот. Свободный народ, подавляемый лишь силой, естественно, желает снова стать независимым и потому восстал против нас. А мы считаем необходимым, подавив восстание, применить самые суровые кары. Надо не дожидаться восстания, чтобы после этого быть бдительными, и стараться не доводить людей до восстания; если же оно произошло и мы опять покорим их, то взыскивать возможно меньше.

47. Подумайте и еще об одной величайшей ошибке, которую вы совершили бы, последовав совету Клеона. Теперь народная партия во всех городах на вашей стороне: либо демократы вообще не присоединяются к олигархам, либо, если их вынудят примкнуть к восстанию силой, они всегда готовы выступить против мятежников. Если вы начнете войну с восставшим городом, то народ будет на вашей стороне. Если же вы велите казнить весь народ Митилены, который не участвовал в восстании и, захватив оружие, даже добровольно сдал вам город, то прежде всего совершите жестокое преступление, уничтожив ваших же благожелателей, и, кроме того, всюду окажете огромную услугу правящей олигархии. Действительно, если олигархам впредь удастся склонить город к восстанию, то народ тотчас же перейдет на их сторону, так как вы уже ясно покажете, что будете одинаково карать как виновных, так и невинных. И если бы даже народная партия действительно была виновна в восстании, то все же вы должны смотреть на это сквозь пальцы, чтобы не допустить перехода единственных оставшихся еще у нас друзей во вражеский лагерь. Вообще выгоднее для нашего господства над союзниками добровольно снести несправедливость, нежели обрекать по всей справедливости на казнь тех, кого нам по понятным причинам необходимо пощадить. И хотя Клеон утверждает, что такое наказание не только справедливо, но и целесообразно, приходится заключить, что здесь соединить и то и другое — целесообразность и справедливость — невозможно.

48. Поэтому, если вы признаете, что мое предложение полезнее для блага Афин, и не поддаетесь ни жалости, ни снисходительности (ведь и мне чужды эти чувства), то последуйте моему совету. Вынесите беспристрастно приговор митиленцам, которых прислал сюда Пахет как виновников. Остальных же оставьте жить на своих местах. Эта мера будет наиболее полезной для нас на будущее время и послужит для наших врагов достаточным предупреждением: ведь мудрые решения дают нам большее превосходство над ними, нежели безрассудные насилия»1.

49. Такова была речь Диодота. После высказанных в этих речах противоположных взглядов в собрании началась борьба двух мнений, и при голосовании голоса разделились почти поровну. Но все-таки верх одержало предложение Диодота. Тотчас же с величайшей поспешностью была отправлена вторая триера1 в надежде, что если она догонит первую (которая отплыла приблизительно на сутки раньше), то спасет жителей и город от гибели. Митиленские послы2 приготовили запасы вина и ячменной муки для экипажа триеры и обещали гребцам щедрую награду, если те придут на остров раньше первого корабля. Поэтому афинские гребцы выказали во время плавания такое рвение, что питались во время гребли ячменной мукой, замешанной на вине и масле, и пока одни спали, другие гребли. На счастье, в море совсем не было противного ветра, а первая триера не торопилась передать свой смертоносный приказ. Как ни спешила вторая, первая все-таки опередила ее настолько, что Пахет успел прочесть решение народного собрания и собирался уже выполнить приказ, когда прибыла вторая и спасла город. Так Митилена находилась на волосок от гибели3.

50. Остальных митиленцев, отосланных в Афины Пахетом, как наиболее виновных в восстании, афиняне по предложению Клеона1 казнили (их было немного больше тысячи)2. Стены города афиняне приказали срыть и заставили митиленцев выдать свой флот3. Затем, вместо того, чтобы наложить на побежденных подати, афиняне разделили весь остров (кроме области Мефимны)4 на три тысячи участков5 (триста из них они посвятили богам)6. Остальные участки были распределены по жребию между афинскими клерухами7, Лесбосцы (сами обрабатывавшие землю) были обязаны ежегодно уплачивать по 2 мины арендной платы за каждый участок. Владения митиленцев на материке также попали в руки афинян и находились отныне под афинским владычеством. Так кончилось восстание на Лесбосе8.

51. В то же лето после подчинения Лесбоса афиняне выступили под начальством Никия, сына Никерата1, в поход на остров Миною2, что напротив Мегар. Мегарцы построили там сторожевые башни для охраны гавани Нисеи. Никий предпринял этот поход, чтобы дать возможность афинянам впредь наблюдать за Мегарами не из Будора на Саламине3 {как раньше), а из этого пункта, расположенного ближе. Пелопоннесцы уже не могли бы тогда незаметно посылать свои корабли (как они при случае делали)4 или пиратские суда для набегов5, и вместе с тем всякий подвоз в Мегары морем был бы отрезан. Итак, прежде всего Никий захватил с помощью машин6 с моря две выступавшие вперед сторожевые башни на острове против Нисеи. Освободив затем вход в пролив между островом Миноей и берегом Мегар, он укрепил стеной ближайшую к материку местность (где по мосту через мелководье можно было подавать помощь острову). Работы были закончены в несколько дней. Затем, построив на острове укрепление и оставив там гарнизон, Никий с остальным войском возвратился назад.

52. Около того же времени в это лето платейцы1, исчерпав свои запасы продовольствия, не смогли больше выдерживать осаду и сдались пелопоннесцам при следующих обстоятельствах. Пелопоннесцы штурмовали городские стены, и горожане были уже не в состоянии защищаться. Лакедемонский военачальник2, поняв бессилие осажденных, не захотел, однако, брать город силой. Он получил приказ из Лакедемона не делать этого, чтобы не возвращать город афинянам (в случае, если когда-нибудь по заключении мира обе стороны согласятся вернуть друг другу все захваченные во время войны пункты) как добровольно сдавшийся. Военачальник послал к платейцам глашатая спросить, хотят ли они добровольно сдать город лакедемонянам и подчиниться решению их судей3, с тем что виновные будут наказаны, но несправедливо никто не пострадает. Так сказал глашатай. Тогда платейцы, которые дошли уже до крайней степени истощения, сдали город лакедемонянам. В течение нескольких дней, до прибытия пяти лакедемонских судей, пелопоннесцы кормили платейцев. По прибытии судей лакедемоняне не предъявили платейцам никакого обвинения, а вызвали их в суд и задали лишь один вопрос: какие услуги они оказали во время войны лакедемонянам и их союзникам. Прежде чем ответить, платейцы попросили разрешения подробнее высказаться и выставили защитниками двоих своих людей — Астимаха, сына Асополая, и Лакона, сына Эимнеста4, который был проксеном лакедемонян. Эти последние, явившись, выступили со следующими словами.

53. «Лакедемоняне! Мы сдали наш город, доверившись вам. Мы рассчитывали, что нас ожидает не такой суд, перед которым мы предстали, а более соответствующий обычным формальностям, и хотели, чтобы только вы (перед которыми мы здесь и стоим) были нашими судьями в надежде на самый справедливый приговор. Теперь же мы опасаемся, что совершили двойную ошибку. Действительно, у нас есть все основания подозревать, что на этом суде нам угрожает самый жестокий приговор и что вы не являетесь судьями беспристрастными. Мы решили так потому, что против нас вы не выставили заранее никакого обвинения, требующего защиты, — мы выступаем здесь по собственному почину — и потому, что ваш вопрос слишком краток. Если мы дадим на него правдивый ответ, он будет против нас; ответь мы неправду — ее сразу же легко опровергнуть. В нашем безвыходном положении1 мы вынуждены (так нам кажется безопаснее) сначала выступить с речью (какая бы участь нас ни ожидала). Люди в нашем положении могут, конечно, своим молчанием дать повод сказать, что откровенной речью они могли бы спасти себя. Кроме прочих трудностей, нам также и нелегко убедить вас. Если бы мы не знали друг друга, то, пожалуй, мы могли бы привести в свое оправдание новые, неизвестные еще вам доводы. Но вы знаете все, что мы можем сказать. И мы не столь опасаемся смертного приговора (так как вы, сразу убедившись, что наши заслуги менее значительны, чем ваши, именно это и поставите нам в вину), но скорее того, как бы вы не принесли нас в жертву другим и дело, которое мы защищаем перед вами, уже заранее не было бы предрешено.

54. Все-таки мы приведем все наши справедливые доводы, чтобы доказать свою правоту в спорах как с фиванцами, так и с вами и остальными эллинами и напомнить вам о наших заслугах перед всей Элладой, и попытаемся склонить вас на нашу сторону. На ваш краткий вопрос: оказали ли мы в этой войне какие-либо услуги лакедемонянам и их союзникам, мы отвечаем. Если вы спрашиваете нас как врагов, то не можете жаловаться на то, что мы не оказали вам услуг. Если же вы считаете нас друзьями, то вы сами, начав войну против нас, совершили большую несправедливость, а не мы. Как во время мира, так и в мидийской войне мы доказали нашу доблесть. Когда началась нынешняя война, не мы первыми нарушили мир, а против мидийского царя сражались тогда за свободу Эллады вместе с вами только мы одни из беотийцев1. Хотя мы живем не на море, но все-таки совместно с вами сражались в морской битве при Артемисии2, а также участвовали в битве на нашей собственной земле вместе с вами и Павсанием3. И где бы в то время ни грозила эллинам опасность, мы помогали всегда, даже свыше наших сил. И вам, лакедемоняне, мы послали на помощь третью часть наших граждан как раз в то время, когда Спарта была охвачена ужасом перед восставшими илотами, которые после землетрясения захватили Ифому4. Об этом не следовало бы вам забывать.

55. Такими были мы всегда и в те славные старые времена считали помощь вам и всем эллинам вопросом чести1. Лишь впоследствии мы стали врагами и, несомненно, по вашей вине. Ведь когда фиванцы напали на нас, чтобы силой подчинить своему господству, и мы просили принять нас в ваш союз2, вы отказались и посоветовали обратиться к афинянам как к ближайшим соседям, так как сами вы живете слишком далеко. И даже в эту войну ничего неподобающего вы от нас не терпели и не должны были ожидать. Если же мы не захотели изменить афинянам по вашему требованию, то мы поступили совершенно правильно. Ведь афиняне помогли нам в борьбе против фиванцев, когда вы покинули нас на произвол судьбы, и было бы позором изменить им. Тем более мы не могли согласиться на измену афинянам после того, как они сделали нам так много добра. Ведь они приняли нас, уважив нашу просьбу, в союз и предоставили гражданские права³, и потому нашим естественным долгом было с готовностью подчиняться их приказаниям. Когда вы или афиняне даете какие-либо приказания вашим союзникам, то ответственность за то, что приказания эти нехороши, лежит не на союзниках, а на тех, от кого эти приказания исходят.

56. Фиванцы нанесли нам много различных обид. Последняя из них, вам самим известная, и является причиной нашего теперешнего несчастья. Когда они во время мира1, да еще и в день священного праздника, напали на наш город, мы с полным правом наказали их за это: ведь по общепринятому обычаю следует на насилие врага отвечать насилием. И нет разумного основания для того, чтобы нам теперь страдать из-за них. Если в настоящем судебном процессе вы примете мерилом справедливости и законности свою собственную выгоду на данный момент или враждебность фиванцев, то покажете этим, что в действительности дело идет вовсе не о справедливом приговоре, а скорее о том, что вы сами преследуете корыстные цели. Впрочем, если вы исходите из того, что фиванцы вам теперь полезны, то мы и прочие эллины тогда во время индийских войн были вам гораздо полезнее, когда вам грозила опасность более страшная, чем ныне. Ведь теперь вы нападаете и грозите другим, а в те дни, когда Варвар нес с собой рабство всем нам, фиванцы были с ним заодно. И если бы мы даже действительно были в чем-нибудь виновны, то по справедливости нужно противопоставить этой вине нашу тогдашнюю доблесть. И вы увидите, что наши заслуги далеко превосходят нашу предполагаемую вину, особенно если принять во внимание, что в те времена в Элладе было мало людей, которые имели мужество сопротивляться могуществу Ксеркса. Тогда оказывали больше почета, нежели теперь, тем, кто не искал собственной безопасности, облегчая путь вторгшимся врагам, а отважился на величайший подвиг, отдавая жизнь для спасения эллинов. К таким людям принадлежали и мы, и за это вы тогда и наградили нас великими почестями2, а теперь мы должны опасаться гибели как раз за свои прежние убеждения, так как предпочли по долгу справедливости остаться верными афинянам, нежели из корыстных побуждений перейти на вашу сторону. Но ведь об одних и тех же вещах надо и судить всегда одинаково; и вы должны видеть истинную пользу для государства лишь в сочетании его непосредственных интересов в настоящее время с прочной благодарностью к честным союзникам, чья доблесть вами признана.

57. Подумайте теперь еще и о том, что до сих пор большинство эллинов считает нас образцом честности и порядочности. Если же вы вынесете нам несправедливый приговор (ведь этот судебный процесс нельзя скрыть, так как и вы, судьи, пользуетесь уважением, да и о нас, подсудимых, также идет добрая слава), то вы вызовете возмущение всех добропорядочных людей тем, что вынесли этот неподобающий приговор нам, доблестным людям, хотя сами вы еще более доблестны и добычу, захваченную у нас, благодетелей Эллады, посвятили в общеэллинские святилища. Разве не ужасна сама мысль о том, что Платея будет разрушена лакедемонянами и что те, чьи отцы велели начертать имя нашего города на треножнике в Дельфах как признание его доблести1, ныне в угоду фиванцам хотят даже стереть этот город с лица эллинской земли? Вот до какого страшного бедствия мы дошли наконец! Во времена господства мидян мы шли на гибель2, и теперь, когда мы стоим перед вами, некогда нашими лучшими друзьями, вы приносите нас в жертву фиванцам! Уже дважды мы смотрели в лицо смерти: недавно мы погибли бы от голода, если бы не сдались вам, а теперь нам грозит по суду смертный приговор! И это мы, платейцы, которые даже свыше нашей силы пожертвовали всем своим достоянием на благо эллинов, теперь стоим перед вами, всеми отвергнутые, покинутые и беспомощные. И никто из наших тогдашних союзников не желает оказать нам помощи, и мы опасаемся, что и вы, лакедемоняне, — наша единственная надежда — покинете нас.

58. И все же, ради богов, именем которых освящался наш военный союз, и во имя наших заслуг перед эллинами, мы призываем вас смягчиться и изменить свое суровое решение о нас, если фиванцы уже как-то повлияли на вас во вред нам. Мы просим справедливой милости ради наших заслуг: не казнить тех, кого вам не подобает казнить. Тогда вместо постыдной благодарности фиванцев вы обретете нашу преданную чистую благодарность и не запятнаете свое доброе имя в угоду фиванцам. Действительно, казнить нас вам легко, но смыть этот позор вам будет трудно. Ведь мы вовсе не враги ваши, которых, разумеется, следует наказывать, но друзья, которым пришлось лишь поневоле воевать против вас. Поэтому благочестие обязывает вас сохранить нам жизнь, не забывая, что сдались мы добровольно, простирая к вам руки с мольбой, и эллинский священный закон воспрещает нас казнить. Вспомните также, что мы всегда были вашими доброжелателями. Обратите ваши взоры на могилы1 ваших отцов, павших и погребенных на нашей земле в войне с мидянами. Мы всенародно из года в год, по обычаю, почитаем2 их приношением одежд и других даров. Мы приносили им начатки всех плодов нашей земли, благоговейно храня о них память как о сынах дружественной земли и старых товарищах по оружию. И за все это вы хотите вынести нам столь несправедливый приговор! Ведь Павсаний, предавая погребению павших на нашей земле воинов, думал, что они будут покоиться в дружественной стране и среди друзей. Но если вы казните нас и отдадите нашу землю фиванцам, то разве не оставите ваших отцов и родичей во вражеской земле среди их убийц и не лишите их почестей, воздаваемых им теперь нами? Кроме того, вы также поработите землю, где эллины обрели свободу, разрушите святилища богов, вознося молитвы которым эллины одолели мидян3, и лишите зиждителей и устроителей этих святилищ установленных отцами жертвоприношений.

59. Не принесет вам славы, если вы нарушите общеэллинские законы и обычаи почитания предков, этим вы погубите нас, ваших старых друзей, не причинивших вам никакого зла, только из-за чужой неприязни к нам. Смягчите благоразумным состраданием1 вашу суровость и пощадите нашу жизнь. Подумайте не только о том, как ужасна участь, которая нас ожидает, и как противоречит она нашим заслугам, но и о том также, сколько бед может принести судьба любому, даже не виновному ни в чем. В нашем тяжком положении мы просим вас, взывая к общеэллинским богам, чтобы они придали убедительность нашей мольбе: не забывайте о клятве защищать нас, данной еще вашими отцами. Как молящие о защите на могилах ваших отцов, мы взываем с мольбами к усопшим героям спасти нас от фиванцев и не предавать ваших лучших друзей во власть их злейших врагов. Ныне же в этот день смертельной опасности мы напоминаем вам о том достопамятном дне, когда мы вместе с почившими героями совершили величайшие подвиги. Теперь нам нужно кончать нашу речь — и это труднее всего сделать людям в нашем положении, потому что с концом речи близится и смертный час. Наше последнее слово: фиванцам мы не отдали нашего города — мы предпочли скорее погибнуть самой жалкой голодной смертью2 —но, вверив нашу судьбу вам, обратились к вашей помощи. Если вы не склонитесь на наши мольбы, то ваш долг, по крайней мере, вернуть нас в прежнее состояние до сдачи и позволить хоть самим выбрать род смерти. Поэтому мы, платейцы, так геройски сражавшиеся за свободу эллинов, а теперь как молящие о защите, вновь призываем вас, лакедемоняне, не выдавать нас на расправу нашим злейшим врагам фиванцам. Станьте нашими спасителями, не погубите нас, освобождая прочих эллинов».

60. Так говорили платейцы. Тогда, из опасения, что лакедемоняне под впечатлением этой речи проявят некоторую уступчивость, выступили фиванцы и в свою очередь также потребовали слова, так как платейцам сверх ожидания было разрешено говорить гораздо дольше, чем нужно для ответа на вопрос. Получив разрешение от судей, фиванцы сказали следующее.

61. «Мы не попросили бы слова, если бы и платейцы также кратко ответили на вопрос, вместо того чтобы в своей защитительной речи, осыпая нас обвинениями и, кроме того, отвлекаясь от поставленного вопроса, не потратили бы так много слов для оправдания в том, в чем их никто не упрекает, и для похвальбы заслугами, никем не отрицаемыми. Поэтому мы вынуждены не только возражать на их обвинения, но и оспаривать доводы. Ни наша низость, ни их слава не должны помочь им оправдаться, но вы должны услышать правду о них и о нас, прежде чем вынесете приговор. Наша вражда с платейцами началась так. Несколько времени спустя после того, как мы заселили Беотию1, мы заняли Платею и другие места, откуда изгнали различные народности2. Однако платейцы отказались признать наше господство, несмотря на первоначальное согласие, и, в отличие от остальных беотийцев, нарушили отеческие обычаи и законы, когда их хотели заставить подчиниться силой. Они перешли на сторону афинян и вместе с ними причинили нам много вреда, за что и сами пострадали.

62. По их словам, после вторжения Варвара в Элладу только они одни из беотийцев не перешли на сторону мидян. И этим они особенно гордятся и упрекают нас в измене. Мы же утверждаем: они не присоединились к мидянам лишь потому, что и афиняне так не поступили. Конечно, опять же в силу этого, когда впоследствии афиняне пошли на Элладу, платейцы единственные из беотийцев выступили заодно с афинянами. Обратите все же внимание на то, при сколь различных политических обстоятельствах мы и они так поступили, когда мы держали сторону мидян, а они — афинян. Ведь тогда у нас не было ни равноправной олигархии1, ни демократии. Наш тогдашний государственный строй являл собой полную противоположность законности и правовому порядку и ближе всего был к тираническому произволу. Власть находилась в руках самовластной кучки людей2. Правители, надеясь в случае победы Мидянина еще больше укрепить свое личное господство, держали народ в подчинении насилием и призвали мидийского царя в страну. Это произошло в то время, когда город в целом не был полновластным владыкой у себя, и поэтому его нельзя обвинять за допущенную в те беззаконные времена ошибку. Напротив, после ухода мидян, когда наш город получил законные установления, вы должны знать, как мы сражались против афинян, которые стали нападать на остальных эллинов и пытались подчинить и наш город. Из-за межэллинских раздоров3 афиняне действительно захватили большую часть Эллады, но разве тогда, победив афинян при Коронее4, мы не освободили Беотию? И теперь мы всячески стараемся помочь вам освободить остальных эллинов, доставляя конницу и военные припасы гораздо больше прочих союзников. Вот наш ответ, достаточный для того, чтобы оправдаться от обвинений в сочувствии мидянам.

63. Теперь мы постараемся показать, что именно вы, платейцы, а не мы причинили больше вреда эллинам и поэтому скорее, нежели мы, заслуживаете всяческой кары. По вашим словам, вы заключили союз с афинянами и получили афинское гражданство, чтобы противодействовать нам1. Если так, то вам следовало бы искать помощи афинян только против нас, а не нападать в союзе с ними на других. Ведь такая возможность не помогать афинянам у вас была. Если афиняне даже против воли вас и принуждали к этому, то и тогда ведь уже существовал для борьбы с Мидянином союз лакедемонян, на который вы теперь сами ссылаетесь. Этот союз не только обезопасил бы вас от нашего нападения, но — что самое важное — дал бы вам полную свободу самостоятельного решения своей судьбы. Однако вы добровольно, без всякого принуждения, как прежде, предпочли стать на сторону афинян. Вы ссылаетесь на то, что считали постыдным изменить вашим благодетелям! Но куда постыднее и несправедливее предать всех эллинов — освободителей Эллады2, вместе с которыми вы дали клятву верности союзу, чем одних только афинян, ее поработителей. Вы оказали афинянам услугу, вовсе не соответствующую их благодеянию вам и позорящую вас3. Ведь вы, по вашим словам, призвали их на помощь, терпя обиды от нас, а сами потом стали вместе с ними чинить несправедливости другим. Конечно, постыдно не воздать равною услугой за услугу, но не менее постыдно за услугу, оказанную ради поддержания справедливости, воздавать услугами, направленными к нарушению справедливости.

64. Таким образом, вы ясно показали, что и тогда вы не перешли на сторону мидян не ради эллинов, а лишь потому, что и афиняне не сделали этого. Вы стремились поступить так, как они, и наперекор всем остальным. Теперь же вы притязаете на то, чтобы мы вас вознаградили за доблесть, проявленную в угоду другим афинянам. Но это не полагается. Раз уж вы перешли к афинянам, сражайтесь на их стороне до конца и не ссылайтесь постоянно на старый союз, от которого теперь должно прийти вам спасение. Ведь вы его уже покинули и изменили ему, так как скорее помогали афинянам поработить эгинян1 и некоторых других своих старых союзников, нежели их защищали. И это вы делали не по принуждению, как мы, но добровольно, живя при законном государственном строе, который у вас остался еще и до сих пор. Кроме того, вы также отвергли последнее предложение перед началом осады: сохранить, по крайней мере, мир и остаться нейтральными2. Кто же, как не вы, которые проявили свои доблести лишь на пагубу всем эллинам, по праву заслужил их ненависть? И если вы ранее, как утверждаете, и совершили доблестные деяния, то теперешним своим поведением вы показали, что эти подвиги вовсе не свойственны вам по натуре. Ваша подлинная природа и истинные стремления обнаружились, когда вы вместе с афинянами пошли по пути несправедливости. Вот что мы сочли нужным сказать о нашем вынужденном союзе с мидянами и о вашей добровольной преданности афинянам.

65. Что касается ваших последних обвинений в том, что мы противозаконно напали на ваш город во время мира и даже в священный праздник, то мы считаем, что и в этом деле наша вина меньше вашей. Мы не стали бы отрицать, что поступили несправедливо, если бы по собственному побуждению силой захватили ваш город и злодейски разорили вашу землю. Но раз уж первые из ваших граждан1 и по имущественному положению, и по родовитости сами призвали нас, чтобы заставить вас выйти из союза с чужеземцами и вернуться в исконный общебеотийский союз2, то в чем же наша вина? Ведь зачинщики виновнее в нарушении законов, нежели те, кто идет за ними. По нашему же мнению, ни они, ни мы в действительности не виноваты. Будучи гражданами, подобно вам, они рисковали большим, чем вы, когда открыли нам ворота. Они впустили нас в свой родной город как друзей, а не как врагов. Они желали, чтобы худшие из вас не стали еще хуже, а лучшим было предоставлено то, что соответствует их достоинству. Они хотели лишь оздоровить, подобно строгим наставникам3, ваш образ мыслей, а не лишать город граждан изгнаниями и казнями и старались вернуть нас в родственный союз, ни с кем не ссорить, но заставить жить одинаково со всеми в мире.

66. А то, что мы пришли к вам не с враждебными намерениями, явствует из того, что мы не сделали никому вреда, но открыто предложили1 всем добропорядочным гражданам, которые стояли за старый союз всех беотийцев, присоединиться к нам. Ведь и вы сначала также дружественно пошли нам навстречу, заключили соглашение с нами и хранили полное спокойствие. Лишь обнаружив нашу малочисленность, вы обратились против нас. Если даже вы нашли, что мы поступили неправильно, войдя к вам в город без согласия всего народа, но все же как отлично было наше поведение от вашего! Последуй вы нашему примеру, вы не стали бы прибегать к насилию, а постарались бы убедить нас удалиться; вы же, нарушив соглашение, напали на нас. И не так скорбим мы об участи убитых вами в рукопашной схватке2 (ведь они погибли по закону войны3), как о гибели пленников, простиравших руки с мольбой о пощаде, которых вы оставили в живых, но затем, вопреки данным нам обещаниям, противозаконно казнили. Разве это не ужасное преступление? Тут вы за несколько часов совершили три преступления: нарушили соглашение, казнили пленников и обманули нас, не сдержав своего обещания не казнить их, если мы пощадим ваше имущество на полях. И вот вы все же настаиваете на нашей виновности и требуете своего оправдания. Нет! Если лакедемонские судьи решат правильно, то вы будете наказаны за все ваши преступные деяния.

67. Мы подробно изложили все это ради вас, лакедемоняне, и ради нас самих, чтобы вы знали, что, осудив их, вы поступите справедливо, а мы могли считать наше мщение еще более благочестивым. Не позволяйте смягчить себя их прошлыми доблестями1 (если даже они действительно существовали). На эти доблести могут ссылаться лишь пострадавшие невинно, люди же, совершившие недостойные поступки, заслуживают наказания вдвойне, потому что поступили вопреки своему долгу и своим прежним доблестям. Пусть не трогают вас, судьи, их жалостные вопли, взывание к могилам ваших отцов и ссылки на свое полное одиночество. С своей стороны мы можем указать на более горькую участь нашей молодежи, перебитой платейцами. Их отцы либо пали при Коронее2, стараясь привлечь Беотию на вашу сторону, либо ныне — уже старцы, — лишенные сыновей, в пустых домах с большим правом умоляют вас о наказании платейцев. Люди, незаслуженно страдающие, действительно более достойны жалости; напротив, если злая участь постигнет тех, кто ее заслуживает, как эти платейцы, то этому можно только радоваться. Ведь их теперешним одиночеством они обязаны только себе, так как добровольно оттолкнули своих лучших союзников. С нами, которые ничем их не обидели, они поступили беззаконно, действуя скорее из ненависти, нежели по справедливости, и поныне они еще не понесли за это достаточного наказания. Они будут заслуженно наказаны по закону, так как, вопреки их уверениям3, не простирали руки с мольбами о защите на поле битвы, но после сдачи города добровольно согласились подчиниться вашему судебному приговору. Итак, лакедемоняне, заставьте вновь уважать общеэллинские законы4, попранные платейцами, и воздайте за причиненные нам обиды справедливое удовлетворение5, которое мы заслужили своим рвением в борьбе за правое дело. Не отвергайте нас под влиянием их речи и покажите эллинам на будущее пример того, как вы будете судить, придавая значение не словам, а делам. Если их дела доблестны, то не нужно многих речей, если же это — преступление, то речи, расцвеченные красивыми словами, служат лишь покровом для извращения истины. Если все вожди, какими являетесь вы теперь, будут сводить все разбирательства к краткому и ясному вопросу, то у людей будет меньше соблазна выискивать красивые слова, чтобы оправдывать несправедливые деяния».

68. Таковы были речи фиванцев. И лакедемонские судьи сочли правильным поставить вопрос о том, какие услуги платейцы оказали им во время этой войны. Они исходили при этом из того, что платейцы отклонили их требование1 о нейтралитете в силу старого договора2 с Павсанием после мидийских войн. И перед осадой Платеи лакедемоняне снова предлагали платейцам оставаться нейтральными по условиям того же договора, но те опять отказались. Отвергнув это справедливое требование, платейцы, по мнению лакедемонян, тем самым уже нарушили союзный договор и поставили себя в положение врагов. Итак, лакедемоняне, вызывая платейцев поодиночке, стали задавать каждому тот же самый вопрос: оказали ли они во время войны какую-нибудь услугу лакедемонянам и их союзникам. Когда платейцы отвечали: «нет», то лекедемоняне уводили их и всех предавали казни до последнего человека. В общем было казнено не менее 200 платейцев и 25 афинян3, которые с самого начала вместе с платейцами выдерживали осаду. Женщины же из Платеи были проданы в рабство. Город Платею фиванцы отдали для поселения приблизительно на год мегарцам, изгнанным после восстания4, и еще оставшимся в живых своим сторонникам из Платеи. Впоследствии, однако, они разрушили город до основания и построили поблизости от святилища Геры5 подворье квадратной формы, каждая сторона которого была в 200 футов длиной. Это было двухэтажное здание с комнатами внутри, для которого были взяты стропила и дверные створки из разрушенных домов Платеи. Кроме того, из домашней утвари и медных и железных предметов, взятых в городе, они сделали ложа и посвятили Гере. В честь Геры было построено также каменное святилище длиной в 100 футов. Платейскую область они сделали общественной собственностью и на 10 лет отдали в аренду. Право пользования землей получили фиванцы. Такая суровость лакедемонян во всем этом деле по отношению к платейцам была вызвана их желанием вознаградить фиванцев, которых они считали весьма ценными союзниками в только что начавшейся войне. Такова была участь Платеи, подвергшейся разрушению спустя 93 года6 после ее вступления в союз с Афинами.

69. Между тем 40 пелопоннесских кораблей1, прибывших на помощь лесбосцам, спасались бегством в открытом море, преследуемые афинянами2. Неподалеку от Крита пелопоннесскую эскадру застигла буря и оттуда в полном беспорядке отнесла к Пелопоннесу. У Киллены3 пелопоннесцы застали 13 левкадских и ампракийских триер и встретили Брасида, сына Теллида, который был послан из Лакедемона советником Алкиду4. После неудачи своего предприятия на Лесбосе лакедемоняне решили усилить флот и плыть на Керкиру, где в то время вспыхнула междоусобная борьба. Афинская сторожевая эскадра у Навпакта состояла всего из 12 кораблей, и лакедемоняне рассчитывали достичь острова до прибытия туда подкреплений из Афин. К этому походу теперь как раз и готовились Брасид и Алкид.

70. На Керкире после возвращения пленников1, захваченных коринфянами в морских сражениях во время эпидамнской войны2, началась партийная борьба. Пленники были освобождены якобы за 800 талантов3 по поручительству их проксенов в Коринфе, а в действительности за то, что обязались привлечь Керкиру на сторону коринфян. Освобожденные пленники обходили на острове всех граждан из дома в дом и уговаривали восстать против афинян. Между тем на Керкиру прибыли афинский и коринфский корабли с послами на борту. После выступления послов обеих сторон в народном собрании, керкиряне решили остаться в союзе с афинянами согласно договору4, но вместе с тем возобновить свои прежние дружественные отношения с пелопоннесцами. Вождем демократической партии на Керкире был тогда некто Пифий, который вместе с тем был добровольным проксеном5 афинян. Его вернувшиеся из Коринфа граждане привлекли к суду за то, что он будто бы хотел подчинить Керкиру афинскому господству. Пифию, однако, удалось оправдаться, и он, со своей стороны, обвинил пятерых самых богатых своих противников в том, что они вырубали подпорки для виноградной лозы в священных рощах Зевса и Алкиноя6 (за каждую подпорку был установлен штраф в 1 статер7). Эти пятеро богачей были осуждены. Однако штраф был столь велик, что осужденные сели у святилищ Зевса и Алкиноя, умоляя разрешить им уплату штрафа, по крайней мере, по частям в определенные сроки. Но Пифий, бывший одновременно и вождем народной партии, и членом совета, настаивал, чтобы с виновными поступили по всей строгости закона. Получив отказ в своей просьбе и, кроме того, узнав, что Пифий намерен (пока он еще член совета) убедить народ иметь общих с Афинами друзей и врагов, обвиняемые богачи и их сторонники составили заговор. Вооружившись кинжалами, они внезапно ворвались в помещение совета и убили Пифия и с ним еще около 60 советников и простых граждан. Лишь немногим сторонникам Пифия удалось бежать, найдя убежище на аттической триере, все еще стоявшей в гавани.

71. После этого избиения сторонников народа заговорщики созвали народное собрание керкирян и объявили, что все это совершено ими ко благу народа и необходимо для избавления от ига афинян. А впредь следует закрыть гавань для кораблей обеих воюющих сторон в числе более одного корабля, прибывающего с мирной целью; появление же большего числа — считать враждебным актом. Олигархи тотчас же заставили народное собрание одобрить это предложение. Затем они немедленно отправили посольство в Афины, желая представить совершенный переворот в благоприятном свете и предостеречь нашедших там убежище изгнанников от каких-нибудь неподобающих поступков под страхом возмездия афинян.

72. Однако тотчас же по прибытии в Афины послы были схвачены как бунтовщики (вместе с примкнувшими к ним изгнанниками) и отправлены на Эгину. Между тем захватившие теперь власть на Керкире олигархи после прибытия коринфской триеры с лакедемонским посольством открыто напали на демократов и одержали победу в схватке. С наступлением ночи демократы отступили на акрополь и в более возвышенные части города. Здесь, сосредоточив свои силы, они укрепились и захватили Гиллайскую гавань. Противники же заняли рыночную площадь (где у большинства из них поблизости были дома) и примыкающую к ней гавань напротив материка.

73. На следующий день начались небольшие столкновения, и обе стороны стали посылать вестников в окрестные поля, чтобы привлечь на свою сторону рабов1 обещанием свободы. Большинство рабов присоединилось к демократам; к противникам же пришли 800 человек с материка.

74. Лишь на второй день вновь началось сражение, и на этот раз победу одержал народ, который обладал преимуществом в численности и более сильной позицией. Даже женщины принимали горячее участие в битве: они бросали черепицы с крыш домов и вопреки своей природе стойко выдерживали смятение битвы. Олигархи потерпели поражение и с наступлением ночи, опасаясь, что народ может штурмом овладеть верфью и погубит их, подожгли частные дома около рынка и дома с наемными квартирами. Чтобы преградить путь народу, они не щадили ни своих, ни чужих домов, так что в огне погибло много купеческого товара, и весь город стал бы добычей пламени, если бы ветром огонь был переброшен в ту сторону. Обе враждующие стороны после битвы держались спокойно и всю ночь были на страже. Коринфский корабль после победы народа тайно отплыл, и большая часть вспомогательного отряда с материка незаметно переправилась обратно.

75. На следующий день на Керкиру прибыл из Навпакта афинский стратег Никострат1, сын Диитрефа, с 12 кораблями и 500 мессенских гоплитов. Он пытался уладить раздоры на острове мирным путем, и по его совету обе враждующие стороны согласились предать суду 10 наиболее виновных лиц (которые, впрочем, немедленно бежали). Остальные должны были жить в мире, заключив оборонительный и наступательный союз с афинянами. Достигнув своей цели примирить керкирян, Никострат намеревался уже отплыть назад, когда вожди народной партии попросили его оставить пять своих кораблей, чтобы удержать противников от новых попыток возмущения; взамен они обещали, укомплектовав экипажем, послать с ним столько же своих кораблей. Никострат согласился, и они набрали экипажи для этих кораблей только из числа своих противников2. Однако эти отобранные люди в страхе, что их отправят в Афины, бежали в святилище Диоскуров и сели там как молящие. Никострат приказал им встать и старался успокоить их, но безуспешно, так как они не верили ему. Тогда демократы взялись за оружие, убежденные в том, что недоверие и отказ противников плыть в Афины является доказательством их злого умысла. Они вынесли из домов противников оружие и перебили бы несколько попавших навстречу олигархов, если бы Никострат не помешал этому. Остальные олигархи в числе не менее четырехсот человек, видя это, бежали в святилище Геры3 и сели там как молящие. Демократы же из опасения, как бы те опять не прибегли к насилию, убедили их встать и переправили на остров перед святилищем Геры, куда им и доставляли съестные припасы.

76. На этой стадии партийной борьбы, на четвертый или пятый день после отправки олигархов на остров, пришла пелопоннесская эскадра в составе 53 кораблей1 из Киллены, где она стояла на якоре после возвращения из Ионии. Во главе ее по-прежнему стоял Алкид, имея на борту советником Брасида. На ночь пелопоннесские корабли бросили якорь в Сиботах (гавани на материке)², а на рассвете поплыли на Керкиру.

77. Демократические власти на острове пришли в смятение. Народ страшился внутренних врагов не менее, чем пелопоннесских кораблей. Тотчас же было решено снарядить 60 кораблей и, укомплектовав экипажем, по мере их оснащения посылать против врага, хотя афиняне советовали сначала предоставить выступить им одним; самим же керкирянам они предлагали следовать за ними, как только соберут свои силы. Когда эти наспех оснащенные корабли керкирян поодиночке сблизились с неприятелем, тотчас же два из них перешли на сторону неприятеля, а на других начались раздоры среди экипажа, да и вообще на кораблях царил полный беспорядок. Едва только пелопоннесцы заметили раздоры и замешательство в рядах противника, как двадцать их кораблей в боевом строю атаковали керкирян, а остальные обратились против двенадцати афинских кораблей, в числе которых были государственные корабли «Саламиния» и «Парал»1.

78. Керкиряне, нападая в беспорядке, каждый раз небольшими отрядами и без помощи афинян, терпели тяжелый урон. Афиняне же, опасаясь численного превосходства противника и охвата им своих кораблей, не решались атаковать главные силы или центр стоявшей против них эскадры. Они атаковали крыло вражеской эскадры и потопили один корабль. Затем, когда неприятельские корабли образовали круг, афиняне стали охватывать их, пытаясь привести в замешательство. Когда пелопоннесцы, стоявшие против керкирян, заметили этот маневр афинян, то, опасаясь повторения неудачи при Навпакте¹, пошли на помощь своим, и вся пелопоннесская эскадра атаковала афинян. Поэтому афиняне стали отходить, гребя кормой вперед, в надежде, что их медленное отступление даст возможность керкирянам оторваться от противника, тем более что неприятельская атака была теперь направлена на них. Эта морская битва окончилась около захода солнца.

1 4184.

79. Демократы на Керкире опасались, что враги после победы нападут на город или начнут какие-либо враждебные действия, например, захватят молящих олигархов на острове1. Тогда они перевели молящих обратно в святилище Геры и установили в городе строгую охрану. Пелопоннесцы между тем, хотя и выиграли сражение, все же не решались с моря напасть на город и возвратились на свою стоянку с 13 захваченными керкирскими кораблями. И на следующий день они еще не отважились атаковать город, хотя в нем царили смятение и ужас. Как говорят, Брасид советовал Алкиду сделать попытку овладеть городом; однако не он, а Алкид имел решающее слово. Итак, пелопоннесцы высадились только у мыса Левкимны2 и стали опустошать страну.

80. Между тем демократы на Керкире, с ужасом ожидая нападения пелопоннесской эскадры, вступили в переговоры с молящими в святилище и с остальными противниками о необходимых мерах для спасения города. Некоторых из них даже убедили вступить в корабельные экипажи. Несмотря на волнения, демократам удалось укомплектовать экипажем еще 30 кораблей. Пелопоннесцы между тем до полудня разоряли страну, а затем ртплыли назад. С наступлением ночи сигнальными огнями пелопоннесцам передали известие о приближении от Левкады 60 афинских кораблей. Эти корабли под командой Евримедонта, сына Фукла1, были посланы афинянами после получения вести о восстании на Керкире и о предполагаемом походе туда Алкида.

81. Тем временем пелопоннесцы еще в ту же ночь с величайшей поспешностью отплыли домой, держась вдоль побережья. У Левкады они с помощью лебедок перетащили свои корабли через перешеек (чтобы неприятель не заметил огибающую остров эскадру) и благополучно возвратились домой. Узнав о подходе аттических кораблей и о том, что неприятель скрылся, демократы на Керкире ввели в город мессенские отряды1, до сих пор находившиеся за городскими стенами2, и приказали кораблям, укомплектованным экипажами, плыть вокруг острова в Гиллайскую гавань3. Пока эти корабли шли, демократы принялись убивать в городе тех из своих противников, кого удалось отыскать и схватить. Своих противников, согласившихся служить на кораблях, они заставили сойти на берег и перебили их всех. Затем, тайно вступив в святилище Геры, они убедили около 50 находившихся там молящих выйти, чтобы предстать перед судом, и осудили всех на смерть. Однако большая часть молящих не согласилась выйти. Когда они увидели, что происходит с другими, то стали убивать друг друга на самом священном участке. Некоторые повесились на деревьях, а другие покончили с собой кто как мог. В течение семи дней, пока Евримедонт после своего прибытия с 60 кораблями оставался на острове, демократы продолжали избиение тех сограждан, которых они считали врагами, обвиняя их в покушении на демократию, в действительности же некоторые были убиты из личной вражды, а иные — даже своими должниками из-за денег, данных ими в долг. Смерть здесь царила во всех ее видах. Все ужасы, которыми сопровождаются перевороты, подобные только что описанному, все это происходило тогда на Керкире и, можно сказать, даже превосходило их. Отец убивал сына, молящих о защите силой отрывали от алтарей и убивали тут же. Некоторых даже замуровали в святилище Диониса4, где они и погибли.

82. До такой неистовой жестокости дошла эта междоусобная борьба. Она произвела ужасное впечатление, особенно потому, что подобное ожесточение проявилось впервые. Действительно, впоследствии весь эллинский мир был потрясаем борьбой партий. В каждом городе вожди народной партии призывали на помощь афинян, а главари олигархов — лакедемонян. В мирное время у партийных вожаков, вероятно, не было бы ни повода к этому, ни склонности. Теперь же, когда Афины и Лакедемон стали враждовать, обеим партиям легко было приобрести союзников для подавления противников и укрепления своих сил, и недовольные элементы в городе охотно призывали чужеземцев на помощь, стремясь к политическим переменам. Вследствие внутренних раздоров на города обрушилось множество тяжких бедствий, которые, конечно, возникали и прежде и всегда будут в большей или меньшей степени возникать, пока человеческая природа останется неизменной, различаясь лишь по своему характеру в зависимости от обстоятельств. Действительно, во время мира и процветания как государство, так и частные лица в своих поступках руководятся лучшими мотивами, потому что не связаны условиями, лишающими их свободы действий. Напротив, война, учитель насилия, лишив людей привычного жизненного уклада, соответственным образом настраивает помыслы и устремления большинства людей и в повседневной жизни. Этой междоусобной борьбой были охвачены теперь все города Эллады. Города, по каким-либо причинам вовлеченные в нее позднее, узнав теперь о происшедших подобного рода событиях в других городах, заходили все дальше и дальше в своих буйственных замыслах и превосходили своих предшественников коварством в приемах борьбы и жестокостью мщения. Изменилось даже привычное значение слов в оценке человеческих действий. Безрассудная отвага1, например, считалась храбростью, готовой на жертвы ради друзей, благоразумная осмотрительность — замаскированной трусостью, умеренность — личиной малодушия, всестороннее обсуждение — совершенной бездеятельностью. Безудержная вспыльчивость признавалась подлинным достоинством мужа. Забота о безопасности была лишь благовидным предлогом, чтобы уклониться от действия. Человек, поносящий других и вечно всем недовольный, пользовался доверием, а его противник, напротив, вызывал подозрения. Удачливый и хитрый интриган считался проницательным, а распознавший заранее его планы — еще более ловким. С другой стороны, того, кто заранее решил отказаться от участия в политических происках, того считали врагом своей партии и трусом, испугавшимся противника. Хвалили тех, кто мог заранее предупредить доносом задуманную против него интригу или подталкивал на это других, даже не помышлявших о подобных действиях. Политические узы оказывались крепче кровных связей, потому что члены гетерий2 скорее шли очертя голову на любое опасное дело. Ведь подобные организации отнюдь не были направлены ко благу общества в рамках, установленных законами, но противозаконно служили лишь для распространения собственного влияния в своекорыстных интересах. Взаимная верность таких людей поддерживалась не соблюдением божеских законов, а скорее была основана на совместном их попирании. Они соглашались на миролюбивые предложения противников, когда те одерживали верх, если считали их выгодными, и принимали меры предосторожности, но вовсе не из благородных побуждений. Отомстить за обиду ставилось выше, чем избегнуть обиды. Взаимные клятвы, даваемые для примирения, обе стороны признавали лишь средством для того, чтобы выиграть время в трудном положении, и считали себя связанными ими лишь до тех пор, пока не соберутся с силами для новой борьбы. Кто при удобном случае первым осмеливался нанести удар врагу, мстил ему с большим наслаждением в минуту его слабости, когда тот чувствовал себя в безопасности, полагаясь на клятвенное обещание противника, чем в открытом бою; к тому же ведь нападающий мог не только рассчитывать на верный успех, но даже и прославиться тем, что одолел врага коварством: большинство людей предпочитает слыть ловкими плутами, нежели честными глупцами; первым они гордятся, а последнее считают постыдным. Причина всех этих зол — жажда власти, коренящаяся в алчности и честолюбии. Отсюда проистекает и жгучая страсть к соперничеству, когда люди предаются спорам и раздорам. Действительно, у главарей обеих городских партий на устах красивые слова: «равноправие для всех» или «умеренная аристократия». Они утверждают, что борются за благо государства, в действительности же ведут лишь борьбу между собой за господство. Всячески стараясь при этом одолеть друг друга, они совершали низкие преступления, но в своей мстительности они заходили еще дальше, руководствуясь при этом не справедливостью или благом государства, а лишь выгодой той или иной партии. Достигнув власти путем нечестного голосования3 или насилием, они готовы в каждый момент утолить свою ненависть к противникам. Благочестие и страх перед богами были для обеих партий лишь пустым звуком, и те, кто совершал под прикрытием громких фраз какие-либо бесчестные деяния, слыли даже более доблестными. Умеренные граждане, не принадлежавшие ни к какой партии, становились жертвами обеих, потому что держались в стороне от политической борьбы или вызывали ненависть к себе уже самим своим существованием.

83. Так борьба партий породила в Элладе всяческие пороки и нечестия, а душевная простота и добросердечие — качества наиболее свойственные благородной натуре — исчезли, став предметом насмешек. Повсюду противостояли друг другу охваченные подозрительностью враждующие партии. Ведь ничто уже не могло примирить их, и даже самые торжественные заверения и страшные клятвы не помогали умиротворению. Все были твердо убеждены лишь в том, что всеобщей безопасности нет и поэтому каждый должен заботиться о своей собственной безопасности и не доверять другим. И как раз люди менее развитые и менее образованные большей частью и одерживали верх в этой борьбе. Ведь, сознавая собственную неполноценность и опасаясь, что в силу духовного превосходства и большей ловкости противников попадут в ловушку, они смело прибегали к насилию. Напротив, другие высокомерно считали, что все уже ими заранее предусмотрено и они обойдутся даже без насильственных действий с помощью одной изворотливости, и поэтому, потеряв бдительность, скорее погибали.

841. Многие из этих злодеяний возникли впервые на Керкире. Одни были вызваны местью правителям, которые управляли неразумно, как тираны, проявляя больше произвола, чем умеренности, и вызывая ненависть угнетенных. Другие порождало стремление избавиться от привычной бедности и беззаконными способами овладеть добром своих сограждан. Иные преступления совершались не из алчности, но в силу взаимной вражды друг к другу людей разного положения, которые доходили до крайности в своей неумолимой жестокости. Жизнь в городе в это время вообще пришла в расстройство. Человеческая натура, всегда готовая преступить законы, теперь попрала их и с радостью выявила необузданность своих страстей, пренебрегая законностью и справедливостью и враждуя со всем, что выше ее. Конечно, люди не пожертвовали бы благочестием ради удовольствия отмщения и сознанием, что никому не сделано зла ради временных выгод, если бы зависть не имела столь вредоносной власти. Но когда дело идет о мести, то люди не задумываются о будущем и без колебаний попирают все общечеловеческие законы, в которых заключена надежда на собственное спасение человека в случае какой-нибудь беды.

85. Таковы были политические страсти, которые впервые овладели жителями Керкиры во взаимных отношениях. Между тем Евримедонт с афинской эскадрой отплыл домой. Впоследствии керкирские изгнанники олигархи (их спаслось около 500 человек), захватив укрепление, находившееся на материке, овладели землей керкирян на противоположном берегу. Отсюда они совершали разорительные набеги на остров и причиняли жителям много вреда, так что в городе возник сильный голод. Затем изгнанники отправили посольство в Лакедемон и Коринф с просьбой вернуть их на Керкиру. Не добившись успеха, они приготовили транспортные суда и, навербовав наемников, переправились на остров общим числом около 600 человек. Затем они сожгли свои суда, чтобы уничтожить всякую надежду, помимо захвата земли, и потом, поднявшись на гору Истону1, возвели там укрепление. Отсюда, овладев окрестностями, они стали грабить горожан.

86. В конце того же лета афиняне послали в Сицилию эскадру в составе 20 кораблей под командой Лахета1, сына Меланопа, и Хареада2, сына Евфилета. Поводом к этому было то, что в это время начали войну между собой3 сиракузяне и леонтинцы. Союзниками сиракузян были все остальные дорийские города (кроме Камарины)4, которые присоединились к лакедемонскому союзу тотчас после начала войны, хотя и не принимали участия в ней. Сторону же леонтинцев держали халкидские города5 и Камарина. В Италии к Сиракузам присоединились локры6, а к леонтинцам — в силу племенного родства — регийцы7. Союзники леонтинцев, теснимые на суше и на море сиракузянами, отправили послов в Афины с просьбой прислать им на помощь эскадру как ионянам и старым друзьям. Афиняне послали эскадру под предлогом старинной дружбы⁸, а на самом деле — чтобы отрезать подвоз оттуда хлеба в Пелопоннес и чтобы выяснить одновременно, не удастся ли захватить Сицилию. Итак, афиняне, высадившись у Регия в Италии, приняли участие в войне своих союзников. Так окончилось это лето.

87. Следующей зимой чума (которая, впрочем, никогда совсем не затихала, однако на некоторое время значительно ослабела) вторично вспыхнула в Афинах. На этот раз болезнь свирепствовала целый год (прошлый же раз—два года), так что мощь афинян ничем, конечно, не была так ослаблена, как этим бедствием. Действительно, из числа значившихся в списках от болезни погибло 4400 гоплитов и 300 всадников, а сколько жертв она унесла из остального населения1, с точностью установить невозможно. Много было тогда и случаев землетрясений в Афинах, на Евбее, в Беотии и особенно в Орхомене беотийском.

88. В течение той же зимы находившиеся в Сицилии афиняне и регийцы на 30 кораблях предприняли поход на так называемые Эоловы1 острова (летом из-за мелководья поход был невозможен). Острова эти принадлежат липарейцам (колонистам книдян2), которые, однако, живут лишь на одном довольно небольшом островке под названием Липара, отправляясь с которого они обрабатывают землю также на остальных островах — Дидима, Стронгила и Гиера. Население островов верит, что на Гиере находится кузница Гефеста, потому что ночью там виден огненный столп, извергающийся из недр, а днем над островом поднимается дым. Острова эти расположены против земли сикулов и мессенцев3 и тогда состояли в союзе с Сиракузами. Афиняне разорили их земли и затем, так как жители не желали сдаваться, отплыли в Регий. Так кончилась зима и пятый год войны, которую описал Фукидид.

89. Следующим летом1 пелопоннесцы и союзники во главе с царем лакедемонян Агисом, сыном Архидама, намеревались совершить новое вторжение в Аттику, но, дойдя до Истма, возвратились назад из-за множества сильных землетрясений, так что в этом году вторжения не произошло. Приблизительно в это же время из-за продолжавшихся землетрясений в Оробиях2 (что на Евбее) море отступило от тогдашней береговой линии, а затем гигантские приливные волны обрушились на город и частично его затопили, а потом вновь отхлынули, так что там, где раньше была земля, теперь — море. При этом погибло много людей, не успевших заблаговременно бежать на высоты. Подобное же наводнение случилось и на Аталанте3 (остров на побережье против Опунтской Локриды), причем снесло часть афинского укрепления на острове и разрушило один из двух афинских кораблей, вытащенных на сушу. У Пепарефа4 море также несколько отступило, но наводнения не произошло; землетрясение же разрушило часть городской стены, пристаней и несколько домов. Причина этого, как я полагаю, в том, что в пунктах, где ощущались наиболее сильные подземные толчки, море сначала отхлынуло назад, а затем, после прекращения толчков, поднялось с новой силой. По моему мнению, это и есть причина явления, которого без землетрясения никогда не было бы.

90. В то же лето в разных частях Сицилии продолжалась война. Сицилийские эллины воевали друг с другом, афиняне же помогали своим союзникам. Я упомяну лишь о главных событиях с участием афинян и союзников, которые нападали сами и отражали атаки противника. После смерти афинского стратега Хареада, павшего в битве с сиракузянами, Лахет, приняв главное командование флотом, выступил с союзниками в поход на Милы1, город, принадлежавший мессенцам. Гарнизон в Милах состоял из двух мессенских отрядов, которые устроили засаду против афинского десанта, высаженного с кораблей. Однако афиняне с союзниками обратили в бегство противника, бывшего в засаде, нанеся ему большие потери. Затем они атаковали крепость и заставили неприятелей сдать акрополь и вместе с ними идти на Мессену2. В конце концов, после прихода афинян с союзниками, мессенцы также капитулировали, выдали заложников и дали другие гарантии верности, которые требовали от них афиняне.

91. В то же лето афиняне выслали эскадру из 30 кораблей вокруг Пелопоннеса во главе с Демосфеном1, сыном Алкисфена, и Проклом2, сыном Феодора. Они также отправили 60 кораблей с 2000 гоплитов к Мелосу во главе с Никием3, сыном Никерата. Афиняне намеревались подчинить мелосцев, которые хотя и были островитянами, но все же сопротивлялись афинянам и не желали вступать в союз с ними. Так как мелосцы4 даже после опустошения их земли не соглашались сдаться, то афинянам пришлось отплыть в Ороп в области Грайи5. Там они высадились с наступлением ночи, и гоплиты с кораблей сразу же по суше двинулись на беотийскую Танагру. Между тем все афинские силы под начальством Гиппоника6, сына Каллия, и Евримедонта, сына Фукла, по данному сигналу выступили в тот же пункт им навстречу. Там они разбили лагерь и вместе разоряли землю, оставаясь у Танагры весь этот день и следующую ночь. На следующий день они разбили танагрийцев, сделавших вылазку, и пришедших им на помощь фиванцев. Затем афиняне сняли доспехи с павших воинов и, поставив трофей, возвратились — одни в город, а другие — к своим кораблям. Никий же с эскадрой из 60 кораблей отплыл к берегам Локриды7 и, опустошив страну, возвратился домой.

92. Приблизительно в это же время лакедемоняне основали колонию Гераклею в Трахинии1 по следующим соображениям. Все малийцы2 разделяются на три племени: паралиев, гиереев и трахинян. Из них трахиняне после тяжких поражений в войне с соседними этейцами3 сначала решили присоединиться к афинянам; затем, однако, не полагаясь на верность афинян, обратились за помощью в Лакедемон, выбрав послом Тисамена4. К посольству присоединилась с просьбой о помощи также и Дорида5, метрополия лакедемонян, так как и она страдала от этейцев. Лакедемоняне выслушали просьбы посольства и, желая помочь как трахинянам, так и дорийцам, решили основать там колонию6. Вместе с тем они считали стратегическое положение нового города благоприятным для войны с афинянами. Ведь там можно было снаряжать и переправлять корабли на Евбею кратчайшим путем. Кроме того, это будет, как думали они, удобное место, откуда можно перебрасывать войска во Фракию вдоль побережья. Одним словом, лакедемоняне всячески стремились основать там колонию. Впрочем, сначала лакедемоняне вопросили об этом бога в Дельфах. После благоприятного ответа оракула они выслали колонистов: своих граждан и периэков, но вместе с тем также предоставили право присоединиться к ним по желанию и прочим эллинам, кроме ионян, ахейцев и некоторых других племен7. Вождями — основателями колонии — было трое лакедемонян: Леонт, Алкид8 и Дамагон. Поселившись там, они заново укрепили город, называемый теперь Гераклеей9 и отстоящий стадиях в 40 от Фермопил и в 20 — от моря. Они начали также постройку верфи и преградили доступ к ущелью Фермопил для безопасности города.

93. В Афинах строительство нового города вызвало сначала опасение и тревогу, так как афиняне считали, что он основан главным образом с целью напасть на Евбею1 (ведь мыс Кеней на Евбее находится оттуда на расстоянии лишь короткой морской переправы). Впоследствии, однако, против ожидания, от этого города никакого вреда афинянам не получилось. Причины были следующие. Прежде всего, фессалийцы, во власти которых была эта страна, и племена2, на чьей земле была основана колония, опасаясь сильных и грозных для них пришельцев3, начали с ними нескончаемые войны и почти совершенно их истребили (хотя первоначально колонистов было очень много). Действительно, каждый считал колонию безопасной (ведь во главе предприятия стояли лакедемоняне) и без колебаний селился там. Другой важной причиной гибели колонии был образ действий правителей, присланных из Лакедемона, которые возбудили народную ненависть суровым и зачастую несправедливым управлением. Поэтому-то Гераклея стала легкой добычей соседей.

94. Тем же летом и приблизительно в то же время, когда афиняне были заняты на Мелосе1, команда 30 афинских кораблей, крейсировавших в пелопоннесских водах, из засады сначала перебила у Элломена2 в Левкадии часть тамошнего гарнизона. Позднее афиняне напали и на Левкаду3 с большими силами, состоявшими из акарнанов (кроме жителей Эниад4, остальные же акарнаны шли со всеми силами), закинфян, кефалленцев и пятнадцати кораблей из Керкиры. Левкадцы, однако, держались спокойно и не выходили навстречу врагу, несмотря на опустошение противником их земель по обеим сторонам перешейка (где находится Левкада и храм Аполлона): они понимали, что не в состоянии бороться с превосходящими силами врагов. Акарнаны требовали от тогдашнего афинского стратега Демосфена, чтобы он отрезал город осадной стеной, рассчитывая, что легко возьмут город и избавятся от стародавнего врага. Однако мессенцы только что убедили Демосфена, что хорошо было бы ему выступить в поход на этолийцев, врагов Навпакта, раз уж он собрал столь большое войско: покорив этолийцев, можно легко склонить на сторону афинян и остальное население союзников лакедемонян на этом побережье. Правда, этолийцы, говорили мессенцы, — большое и воинственное племя, однако живет оно в неукрепленных селениях, далеко разбросанных друг от друга, и имеет только легковооруженных воинов; поэтому их нетрудно будет подчинить, пока они не успели собрать свои силы. Сначала Демосфену по совету мессенцев следовало атаковать аподотов, затем офионеев, а после них — евританов5. Эти последние — самое многочисленное племя в Этолии — говорят на непонятном языке и, по рассказам, употребляют в пищу сырое мясо. Если бы Демосфену удалось подчинить это племя, то с остальными он легко справился бы.

95. Демосфен согласился на это предложение, желая оказать услугу мессенцам, а также главным образом потому, что считал возможным даже без подкреплений из Афин, лишь с помощью союзников на материке и этолийцев напасть на Беотию по суше и через область озольских локров идти далее на дорийский Китиний1, держась влево от горы Парнасса2, пока не достигнет Фокиды. Он полагал, что фокидяне по старой дружбе с афинянами3 добровольно примут участие в походе (в крайнем случае их придется принудить к этому). Ведь Фокида находится на границе с Беотией. Итак, Демосфен против воли акарнанов вышел из Левкады, держа курс на Соллий4, вдоль побережья. Здесь Демосфен раскрыл акарнанам свой план нападения на этолян. Когда же акарнаны отказались следовать за ним, ссылаясь на то, что Левкада осталась неукрепленной, то он сам начал поход против этолийцев с остальными боевыми силами — кефалленцами, мессенцами, закинфянами и 300 воинов-пехотинцев с афинских кораблей (пятнадцать керкирских кораблей возвратились домой). Выступил Демосфен из Энеона5, что в Локриде. Тамошние озольские локры, союзники афинян, должны были встретить их, выйдя всем войском в глубь материка. Локры жили на границе Этолии и так как имели одинаковое с этолийцами вооружение и были хорошо знакомы со страной и с тактикой противника, то их помощь в экспедиции казалась особенно ценной.

96. Демосфен с войском провел первую ночь в святилище Зевса Немейского, где, по преданию, был убит местными жителями поэт Гесиод1 (которому была предсказана смерть в Немее), и на заре двинулся в Этолию. В первый же день он овладел Потиданией, на следующий — Крокилием, а на третий — Тихием2. Там он сделал остановку и отослал добычу в Евпалий в Локриде. Однако Демосфен не собирался нападать на офионян. Он предполагал после покорения остальной страны сначала вернуться в Навпакт и оттуда впоследствии напасть на них, если они ранее не пожелают присоединиться. Эти планы и приготовления афинского военачальника, однако, уже с самого начала стали известны этолийцам. Лишь только вражеское войско пришло в их землю, все этолийцы с большим войском тотчас же выступили против врага. Даже самые дальние из офионян — бомиейцы и каллии (их область простирается до Мелийского залива) — явились на помощь со всем войском.

97. Между тем мессенцы повторили свой первоначальный совет Демосфену. Они уверяли, что он легко покорит Этолию, если только, переходя как можно скорее от селения к селению, будет захватывать их, пока этолийцы еще не успели встретить его с объединенными силами. Доверившись советам мессенцев и полагаясь на свое неизменное счастье, так как все складывалось благоприятно и врага не было видно, Демосфен не стал дожидаться присоединения локров (что при отсутствии у афинян легковооруженных метателей дротиков было ему необходимо) и, сразу же двинувшись на Эгитий1, взял его с первого приступа. Жители города бежали и заняли вершины холмов над городом, который расположен на возвышенностях приблизительно в 80 стадиях от моря. Между тем этолийцы, выступив на помощь Эгитию, напали на афинян и союзников. Враги нападали, спускаясь с холмов то в одном, то в другом месте, и метали дротики в афинян. Всякий раз при нападении афинян враг отступал, если же афиняне отходили, то этолийцы наседали на них. Битва затягивалась таким образом надолго: преследования и отступления сменяли друг друга; однако афиняне в обоих случаях терпели урон.

98. Пока у лучников еще были в запасе стрелы и они могли стрелять, афиняне стойко держались, ибо под обстрелом афинян этолийцы, у которых не было панцирей, отступали. Однако после гибели начальника стрелков его отряд рассеялся, да и сами афиняне были утомлены долгой и напряженной борьбой. Этолийцы между тем все сильнее теснили их, осыпая дротиками. Наконец афиняне обратились в бегство. При этом они попадали в овраги, откуда не было выхода, и в незнакомые им места и там погибали, тем более что пал и их проводник мессенец Хромон. Быстроногие1 легковооруженные этолийцы настигали бегущих врагов и перебили многих. Большая часть беглецов, потеряв дорогу, забрела в лесные дебри. Тогда враги подожгли кругом лес, и те погибли. Испытав все бедствия бегства, перед лицом отовсюду грозящей гибели, остатки афинского войска насилу достигли побережья у Энеона в Локриде, откуда они и выступили в поход. В походе погибло также большое число союзников, у афинян же погибло около 120 гоплитов — вся отборная молодежь и самые доблестные граждане, которых в эту войну2 потеряло афинское государство. Пал также и второй стратег Прокл. Получив по условиям перемирия от этолийцев тела своих павших воинов, афиняне отступили в Навпакт и затем на своих кораблях возвратились в Афины. Демосфен, однако, остался в Навпакте и его окрестностях, опасаясь гнева афинян после своей неудачи.

99. Приблизительно в то же время афинская эскадра в сицилийских водах взяла курс на Локриду1. При высадке там афиняне разбили встретивших их локров и захватили пограничное сторожевое укрепление на реке Галеке2.

100. Тем же летом этолийцы (которые еще раньше отправили в Коринф и Лакедемон послов: Толофа, офионянина, Бориада, евритана, и Тисандра, аподота1) убедили лакедемонян послать на помощь в Навпакт войско, чтобы наказать жителей города за призвание на помощь афинян. Осенью2 лакедемоняне отправили войско в 3000 гоплитов из союзников (в том числе 500 из только что основанной тогда Геракл еи Трахинской³). Военачальником был спартиат Еврилох, а товарищами спартиаты Макарий и Менедай.

101. Когда войско собралось в Дельфах, Еврилох послал с вестью об этом глашатая к озольским локрам, так как путь в Навпакт шел через их землю, а вместе с тем лакедемонский военачальник желал побудить локров к восстанию против афинян. Среди локров особенно энергично помогали в этом Еврилоху жители Амфиссы1, страшившиеся враждебных им фокидян. Они первыми выдали заложников, а затем склонили и других локров, боявшихся вторжения пелопоннесцев. Прежде всего они побудили отпасть своих соседей мионян2 (которые владели самым труднодоступным горным проходом в Локриде); затем — ипнеян, мессапиев, тритеев, халеев, толофониев, гессиев и эанфян3. Все эти племена также присоединились к походу. Однако ольпеи4 хотя и выдали заложников, но в поход не выступили. Гиеи5 даже не выдали заложников, пока лакедемоняне не захватили одно из их селений под названием Полис6.

102. Когда все было готово, Еврилох, отправив заложников в дорийский Китиний1, выступил с войском через Локриду в Навпакт. По пути он захватил локрийские города Энеон и Евпалий2 (не присоединившиеся к нему). По прибытии в Навпактскую область Еврилох вместе с присоединившимися здесь этолийцами принялся разорять поля и захватил неукрепленное предместье города. Затем войска подошли к Моликрею3, коринфской колонии, подчинившейся афинянам, и овладели им. Между тем афинянин Демосфен, который после своей неудачи в Этолии все еще находился возле Навпакта, узнав о приближении войска и опасаясь за участь города, прибыл к акарнанам, склонил их (с большим трудом, так как они не забыли его ухода из Левкады) помочь Навпакту. Итак, акарнаны отправили вместе с ним в Навпакт на кораблях 1000 гоплитов, которые вошли в город и спасли его: ведь можно было опасаться, что город едва ли устоит, имея стену столь большой длины при малом числе защитников. Еврилох же и его воины, узнав об усилении гарнизона, решили, что приступом взять город невозможно, и отступили, но не к Пелопоннесу, а в так называемую Эолиду, в область4 городов Калидона и Плеврона5, и также в этолийский Просхий6. Прибывшие в это время ампракиоты убедили лакедемонян идти с ними в поход на Амфилохский Аргос7, на остальную Амфилохию и на Акарнанию⁸, говоря, что лишь только лакедемоняне овладеют этими местами, весь материк присоединится к лакедемонскому союзу. Еврилох принял предложение ампракиотов. Отпустив этолийцев9, сам он решил остаться с войском в стране, пока его помощь не понадобится ампракиотам в походе на Аргос. Так окончилось лето.

103. Следующей зимой афиняне1 с их эллинскими союзниками2 в Сицилии и со многими сицилийцами (до сих пор подвластными сиракузянам, а теперь перешедшими на сторону афинян) напали на сицилийский город Инессу3 (акрополь которого занимали сиракузяне). Попытка взять город, однако, не удалась, и афинянам пришлось отступить. При отступлении сиракузяне напали из акрополя на союзников, шедших в арьергарде афинян, обратили часть их в бегство и нанесли большие потери. Вскоре после этого афиняне во главе с Лахетом высадили с кораблей несколько десантов в Локриде. На реке Каикине4 афиняне одержали победу над отрядом локров численностью около 300 человек (во главе с Проксеном, сыном Капатона). Победители сняли доспехи с павших врагов и затем отступили.

104. Той же зимой, по вещанию некоего оракула, афиняне произвели очищение1 острова Делос. Еще ранее тиран Писистрат2 очистил остров, однако не весь, но лишь часть, на которую открывался вид из святилища. На этот раз был очищен весь остров следующим образом. Все гробы с покойниками афиняне велели удалить с острова и впредь воспретили пребывание там умирающих и рожающих, предписывая умирающих и рожениц перевозить на Рению. Остров Рения лежит столь близко от Делоса3, что тиран самосский Поликрат4, одно время господствовавший со своим флотом на море, завоевав Рению (равно как и другие острова), соединил его цепью с Делосом, посвятив Делосскому Аполлону. После очищения афиняне впервые стали проводить каждые четыре года Делосские игры5. На Делосе уже издревле происходили великие собрания ионийцев и жителей соседних островов. Сюда они приезжали (как ныне на Эфесские игры6) вместе с женами и детьми смотреть на Делосские игры. Здесь происходили мусические и гимнастические состязания и устраивались городами хороводные пляски с пением. На такой характер празднества указывает уже Гомер в следующих стихах из вступления гимна к Аполлону7:

Радостью, Феб, ты нигде так не тешишься, как на Делосе.
Там, где по стогнам твоим ионяне в длинных хитонах
Вместе с детьми и супругами славят тебя всенародно,
Боем кулачным и песней и пляской твой дух развлекая,
В дни, когда в память твою совершают священные игры.

А то, что на острове устраивались также мусические состязания певцов, которые для этого собирались на остров, можно видеть из другого места того же вступления. Упомянув о делосской пляске женщин, Гомер заканчивает свои хвалы такими стихами, упоминая при этом и самого себя8:

Будьте всегда благосклонны ко мне, Аполлон с Артемидой!
Вам же, о девы, я здравицу шлю! Обо мне вспоминайте
Вы и в грядущем, а если из смертных, что мир населяют,
Странник, испытанный горем, зайдет к вам и спросит вас: «Девы,
Кто, наилучшим певцом здесь считался, тешит вас песней?»
Вы отвечайте ему благозвучною речью все вместе:
«Зренья лишенный певец, что живет на Хиосе высоком!»

Такими словами Гомер засвидетельствовал нам, что на Делосе уже издавна происходили праздничные собрания. Впоследствии жители соседних островов и афиняне посылали туда хоры и приносили жертвы. Что касается состязаний, то они вышли из употребления из-за несчастий, постигших Ионию9, пока наконец афиняне снова не ввели четырехгодичные состязания вместе с конскими ристаниями, которых прежде не было.

105. Той же зимой ампракиоты, согласно своему обещанию Еврилоху, которое побудило его остаться с войском в стране, пошли в поход на Амфилохский Аргос1. Проникнув в Аргосскую область, они захватили Ольпы2, сильное укрепление на холме у моря, построенное в старину акарнанами, где заседало общее судилище акарнанов3. Это укрепление находится приблизительно в 25 стадиях от города Аргоса (который также лежит у моря). Один отряд акарнанов прибыл на помощь Аргосу, а другая часть разбила лагерь на месте под названием Крены4, следя за тем, чтобы Еврилох со своими пелопоннесцами не мог незамеченным пройти к ампракиотам. Акарнаны обратились с просьбой к Демосфену, афинскому военачальнику в этолийском походе5, принять под команду их войско, а также к навархам афинской эскадры из 20 кораблей, крейсировавшей под начальством Аристотеля, сына Тимократа, и Гиерофонта, сына Антимнеста6. Также и ампракиоты из Ольп послали вестника в Ампракию к своим согражданам с настоятельной просьбой о помощи всем войском. Они опасались, что Еврилох со своим войском не сможет пробиться через стоящий на пути отряд акарнанов и тогда им придется либо сражаться одним, либо предпринять небезопасное отступление.

106. Между тем пелопоннесцы во главе с Еврилохом, узнав о прибытии ампракиотов в Ольпы, ускоренным маршем выступили из Просхия1 на помощь. Перейдя реку Ахелой, они пошли вверх по течению ее через Акарнанию (страна была беззащитной, так как жители ушли на помощь Аргосу), держась влево от города и крепости Страт2 и оставив левее остальную Акарнанию. Миновав область стратиев, они направились через Фитию3, потом пошли вдоль окраин Медеона4, а дальше через Лимнею и вступили в область агреев, не принадлежащую уже к Акарнании и дружественную пелопоннесцам… Здесь они повернули к горе Фиам5 (которая принадлежит агреям) и оттуда уже ночью незаметно спустились в Аргосскую долину (между городом Аргосом и стоявшим в Кренах войском акарнанов) и присоединились к ампракиотам в Ольпах.

107. После соединения оба войска с наступлением дня двинулись к городу под названием Метрополь1 и разбили лагерь. Немного спустя на помощь аргосцам прибыла афинская эскадра из 20 кораблей и Демосфен с 200 мессенских гоплитов и 60 афинскими стрелками2. Эскадра бросила якорь против холма Ольп. Между тем акарнаны и небольшая часть амфилохов (большинство их ампракиоты удерживали силой) собрались уже в Аргосе и готовились к бою с врагами. Главнокомандующим всеми союзными силами они избрали Демосфена вместе со своими военачальниками. Демосфен привел войско в окрестности города Ольпы и расположился там лагерем. Неприятелей отделял друг от друга только большой овраг. Пять дней оба войска бездействовали, а на шестой выстроились в боевом порядке друг против друга. Опасаясь окружения при численном превосходстве и более растянутой линии фронта противника, Демосфен устроил засаду. Он поместил отряд гоплитов и легковооруженных (всего около 400 человек) в покрытой густым кустарником глубокой ложбине, чтобы в нужный момент напасть с тыла на угрожающее охватом крыло неприятеля. Когда противники были готовы, битва началась. Демосфен занимал во главе мессенцев и горсти афинян правое крыло, центр и левое крыло — акарнаны со своими военачальниками, построенные по городам, а также амфилохи, метатели дротиков. Пелопоннесцы и ампракиоты стояли вперемежку, кроме мантинейцев, сосредоточенных вместе на левом крыле. На самом краю левого фланга против мессенцев и Демосфена стоял отряд Еврилоха.

108. Когда противники уже сошлись в рукопашной схватке, левое крыло пелопоннесцев начало обходный маневр для окружения правого крыла врага. Тогда акарнаны, выбежав из засады, ударили на них с тыла. Пораженные страхом пелопоннесцы, прекратив всякое сопротивление, обратились в бегство и увлекли за собой большую часть войска: видя, в какой смертельной опасности оказался отряд Еврилоха, лучшая часть их войска, остальные воины потеряли мужество. Таким образом, мессенцы во главе с Демосфеном были главными вершителями победы на этом участке сражения. Напротив, ампракиоты и остальные воины правого крыла1 одолели врагов и оттеснили их к Аргосу; ведь ампракиоты — лучшие воины в этих местах. Однако при возвращении, заметив, что главная часть их войска разбита, а на них самих наседают победоносные акарнаны, ампракиоты начали также отходить и лишь с трудом, потеряв многих убитыми, добрались до Ольп. Только мантинейцы еще держали сомкнутый строй и лишь они одни из всего войска отступили в порядке. Битва эта кончилась поздно вечером.

109. На следующий день Менедай1 принял на себя командование, так как Еврилох и Макарий пали в бою. После столь сокрушительного поражения Менедай не знал, что ему предпринять. Он не надеялся выдержать осаду, оставаясь в городе, запертый на суше и блокированный с моря афинской эскадрой. Поэтому Менедай начал переговоры с Демосфеном и акарнанскими военачальниками о перемирии, о дозволении ему отступить и о выдаче тел павших. Афиняне и акарнаны выдали ему тела убитых, поставили трофей и подобрали около 300 своих убитых для погребения. Однако они не согласились открыто позволить всему войску противника свободно отступить. Вместе с тем Демосфен и его акарнанские товарищи заключили с Менедаем тайное соглашение, по которому предоставили мантинейцам, Менедаю и другим военачальникам и важным лицам возможность немедленно уйти. Демосфен и акарнаны сделали это отчасти потому, что хотели оставить без защиты ампракиотов и их наемников2, но в особенности для того, чтобы опорочить лакедемонян и пелопоннесцев в глазах тамошних эллинов, выставив их своекорыстными предателями. Так пелопоннесцы, подобрав своих покойников, стали поспешно хоронить их как пришлось; те же, кому было разрешено уйти, начали тайно готовиться к отступлению.

110. Между тем Демосфен и акарнаны получили известие, что ампракиоты, вызванные из города Ампракии на помощь, со всеми своими силами идут на соединение с войском в Ольпах через Амфилохию, еще ничего не зная о последних событиях. Поэтому Демосфен немедленно отправил часть войска устроить засады на дорогах и занять стратегически важные пункты, а сам с остальным отрядом тем временем готовился прийти на помощь.

111. Тем временем мантинейцы и другие пелопоннесцы, получив разрешение на выход, одни за другими, маленькими группами, тайком стали покидать город. По дороге они собирали хворост и зелень, за которыми они, по их словам, будто бы и вышли. Отойдя на значительное расстояние от Ольпы, они, однако, ускорили шаг. Когда же ампракиоты и другие, которые вышли вместе с ними, заметили уход пелопоннесцев, то бегом кинулись догонять беглецов. Акарнаны, думая сначала, что все неприятели отступают без разрешения, начали преследовать отступающих1. Когда некоторые военачальники пытались удержать их, объясняя, как обстоит дело в действительности, то какой-то воин, заподозрив измену, метнул в них даже свой дротик. В конце концов акарнаны поняли приказ военачальников и позволили мантинейцам и пелопоннесцам уйти, но зато стали убивать ампракиотов. При этом, конечно, воины спорили, не зная точно, кто ампракиот, а кто пелопоннесец. Ампракиотов было перебито около 200 человек. Пелопоннесцам же удалось спастись в соседнюю Агрейскую область2, где их принял царь Салинфий, бывший с ними в дружеских отношениях.

112. Между тем ампракиоты из города Ампракии прибыли к Идомене1. Идомена представляет собой два высоких холма. Больший из них был незаметно занят под покровом ночи отрядом Демосфена, посланным вперед. Меньший же уже раньше заняли ампракиоты и провели там ночь. После обеда, под вечер, Демосфен выступил с остальным отрядом (причем половину отряда он сам вел к проходу между горами, другая же половина шла через амфилохские горы). На рассвете Демосфен атаковал ампракиотов, которые еще спали и настолько ничего не подозревали, что даже приняли воинов Демосфена за своих. Действительно, Демосфен нарочно поместил мессенцев в первых рядах и приказал им приветствовать врагов на своем дорийском диалекте2 (чтобы внушить доверие часовым), тем более что по виду их в темноте нельзя было отличить. Так Демосфен атаковал врагов, и его воины обратили их в бегство и многих перебили. Остальные бросились искать спасения в горах. Однако горные проходы уже были заняты противником. К тому же амфилохи, при их знании местности и будучи легковооруженными, имели перевес над вражескими гоплитами. Так ампракиоты, не зная, куда идти, попадали в овраги и засады и, блуждая по неизвестной местности, погибали. Они пробовали спастись всеми средствами; иные бежали даже к морю, которое было недалеко. Увидя аттическую эскадру, крейсировавшую вдоль побережья в самый момент битвы, они в смертельном страхе бросились вплавь к кораблям, предпочитая, если придется, пасть под ударами афинских воинов с кораблей, чем погибнуть от руки варваров-амфилохов, своих злейших врагов. Так ампракиоты были почти совершенно уничтожены, и лишь немногим удалось спастись в свой город. Акарнаны же сняли доспехи с павших врагов, поставили трофей и возвратились в Аргос.

113. На следующий день к акарнанам прибыл глашатай от остатка войска ампракиотов, бежавшего к агреям из Ольпы, с просьбой о выдаче тел своих воинов, павших после первой битвы1, когда они пытались уйти с мантинейцами и другими, получившими по договору разрешение отступить. Увидев оружие и доспехи ампракиотов из города, глашатай подивился, что их так много. Ведь он ничего не знал еще о поражении2 и полагал, что это оружие и доспехи воинов его отряда, павших при отступлении от Ольпы. Кто-то, думая, что глашатай пришел из отряда ампракиотов, разбитого при Идомене, задал ему вопрос: почему он так удивлен и сколько, по его мнению, погибло людей из его отряда? На это глашатай ответил: «Около двухсот». Спросивший возразил: «Нет, как видно, это оружие и доспехи не двухсот воинов, а более чем тысячи». Глашатай же ответил ему: «Тогда это оружие не тех, которые сражались вместе с нами». — «Именно тех, — сказал собеседник, — если только вы вчера сражались при Идомене». — «Но вчера ведь мы вообще не сражались, — сказал глашатай, — это было позавчера при отступлении». — «А мы вчера, — сказал собеседник, — сражались, насколько я знаю, с теми, кто шел на помощь вам из Ампракии». Услышав эти слова, глашатай понял, что и вспомогательное войско из города уничтожено врагом. Ошеломленный этой вестью, он тяжко застонал и тотчас же ушел ни с чем и даже не попросив выдать тела павших для погребения. И действительно, во всю войну3 никакому другому эллинскому городу за столь короткий срок не пришлось испытать столь великое несчастье. Число павших я не привожу, потому что сведения о потерях могут показаться невероятными по сравнению с величиной города. Однако я уверен, что, последовав совету Демосфена и афинян захватить Ампракию, акарнаны и амфилохи могли бы взять ее с первого приступа. Однако акарнаны опасались, что афиняне, захватив город, будут еще более опасными соседями, чем ампракиоты4.

114. Затем, отдав третью часть вражеских доспехов афинянам, акарнаны разделили остальные доспехи по своим городам. Впрочем, доля добычи афинян была отнята во время плавания. А то, что теперь выставлено из нее в аттических храмах — это часть, выделенная Демосфену, которую он сам привез на кораблях в Афины, — 300 комплектов полного вооружения гоплитов. Ведь после этих успехов Демосфен мог безбоязненно возвратиться в Афины, несмотря на неудачу в Этолии1. Между тем афинская эскадра в составе 20 кораблей отплыла в Навпакт. Акарнаны же и амфилохи после ухода афинян и Демосфена2 заключили договор с бежавшими к Салинфию3 и агреям ампракиотами и пелопоннесцами о свободном выходе из Эниад, куда те перешли от Салинфия4. На будущее время акарнаны и амфилохи заключили между собой мирный договор и союз на сто лет на следующих условиях: ни ампракиоты с акарнанами не должны воевать против пелопоннесцев, ни акарнаны с ампракиотами — против афинян; обе стороны должны помогать друг другу против вражеских нападений. Ампракиоты обязуются выдать все находящиеся в их руках владения, занятые во время войны, и заложников и не поддерживать враждебный акарнанам Анакторий5. Этим соглашением противники закончили войну. После этого коринфяне отправили в Ампракию6 гарнизон численностью в 300 гоплитов под начальством Ксеноклида7, сына Евфикла, который прибыл туда после тяжелого перехода по суше. Таковы были события в Ампракии8.

115. Между тем афиняне в Сицилии1 той же зимой2 высадили десант с кораблей в Гимерской области3 одновременно с сикулами, которые напали с суши на самую отдаленную от моря часть этой области. Афиняне также отправили морскую экспедицию на Эоловы острова4. По возвращении в Регий афиняне застали там Пифодора5, сына Исолоха, афинского стратега, который заменил Лахета6 в должности командующего флотом. Это было связано с тем, что союзники афинян в Сицилии7 послали в Афины корабль с просьбой прислать на помощь более сильную эскадру. Их область была занята сиракузянами, которые отрезали их от моря несколькими кораблями. Поэтому союзники, не желая дольше терпеть такое положение, готовились собрать свой флот. Афиняне решили оснастить 40 кораблей и послать их на помощь, отчасти в надежде скорее закончить там войну, отчасти же путем боевых упражнений проверить боеспособность своего флота. Итак, они отправили одного из стратегов — Пифодора — с несколькими кораблями, намереваясь впоследствии послать Софокла8, сына Состратида, и Евримедонта, сына Фукла, с более сильной эскадрой. Пифодор, сменивший Лахета на посту командующего флотом, отплыл в конце зимы, чтобы выступить против укрепления локров, которое ранее захватил Лахет. Однако после неудачной битвы с локрами Пифодору пришлось отступить.

116. В самом начале этой весны огненный поток излился с Этны (самой высокой горы в Сицилии), что бывало и прежде, и опустошил часть области катанцев, обитающих под горой. Последнее извержение, как говорят, произошло 50 лет назад. Со времени первого поселения эллинов в Сицилии было всего три извержения. Таковы были события этой зимы. Так окончился шестой год этой войны, которую описал Фукидид.

Примечания:

III 2, 1

На Лесбосе было пять городов-государств: Митилена, Антисса, Пирра, Эрес, Мефимна. В Мефимне было демократическое правление, а в Митилене — олигархическое.

III 2, 2

Быть может, еще когда восстал Самос или в 433–432 гг. до н. э. (когда Спарта готовилась к войне) (ср. III13,1).

III 2, 3

Ср. II 94,4.

III 2, 4

Остров у побережья Троады, принадлежал к Афинскому морскому союзу.

III 3, 1

Из дема Ахарны. О нем и его товарищах ничего больше не известно.

III 3, 2

Эпитет Аполлона по имени местечка Малоент близ Митилены.

III 3, 3

Герест — мыс на юге о. Евбеи. От Гереста до Митилены около 1500 км.

III 4, 1

Митилена имела две гавани (см. II6,1). Неизвестно, какая из них имеется в виду.

III 4, 2

Малея — мыс на юго-западе Лесбоса.

III 5, 1

Имброс (остров против фракийского Херсонеса) и Лемнос были афинскими военными колониями уже со времен Писистрата.

III 5, 2

Лагерь находился, вероятно, у Малеи.

III 5, 3

Об этих лицах ничего не известно.

III 6, 1

С этой позиции афиняне могли наблюдать за кораблями из Пелопоннеса.

III 6, 2

Силы афинян были незначительны.

III 7, 1

Ср. II68—69; 81,1; 102,1. Формион был популярен в Акарнании после своего первого похода туда.

III 7, 2

Ср. II102,2.

III 7, 3

Нернк— город на Левкаде (упомянут еще у Гомера, Od. XXIV 377). Ср.: Strab. p. 452.

III 8, 1

Словом «олимпиада» обозначалось не только самое состязание, но и промежуток времени от одного олимпийского состязания до другого. По олимпиадам велось греческое летоисчисление, начиная с первой олимпиады 776 г. до н. э., когда впервые были записаны имена победителей.

III 8, 2

Дорией одержал три победы подряд (432,428,424 гг. до н. э.) в панкратии (атлетические состязания и кулачный бой); ср.: Paus. VI7; Thuc. VIII35,1.

III 10, 1

Ср. 195, 1; Herod. IX 106.

III 10, 2

Букв.: «из-за множества голосов», т. е. разногласий, а не «за многочисленностью отдельных государств».

III 11, 1

Предпочитаем такое чтение вместо: OCXOVTOCS — «против воли».

III 13, 1

Ср. III 2,1.

III 13, 2

Букв.: «восстанем двойным восстанием».

III 13, 3

Ср. слова Архидама (181,2; 83,2).

III 15, 1

См. II10,2.

III 15, 2

Именно как и предсказывал Перикл (1141,3–7).

III 16, 1

III,13,3.

III 16, 2

Всадники и пентакосиомедимны — два высших класса в Аттике (по солоновской конституции). Во флоте служили гребцами граждане двух низших классов — феты и (теперь) зевгиты.

III 16, 3

В подлиннике: «лесбосцы»: см. III13,4.

III 16, 4

Лакедемонский наварх (адмирал).

III 17, 0

Эту главу некоторые ученые считают неподлинной (Штеуп, Бузольт, Гуде, Стюарт Джоунз). Однако язык не вызывает подозрений (ср.: GommeA. W., II, 276)

III 17, 1

Текст не в порядке.

III 17, 2

Т.е. летом.

III 17, 3

О подобной мере Фукидид нигде больше не упоминает.

III 17, 4

См. Н70,2.

III 17, 5

См. 164,2; II 29, 6; II 31, 2.

III 18, 1

4116,2.

III 18, 2

См. II 31,1.

III 18, 3

Вероятно, из-за нехватки людей и недостатка средств на оплату профессиональных гребцов.

III 18, 4

Постройка стены заняла 4–5 недель (ср. II 75,3).

III 19, 1

Чрезвычайный налог взимался по постановлению народного собрания со всех граждан первых трех классов в зависимости от состояния,

III 19, 2

Этот Лисикл, торговец овцами, выдвинулся на политической арене, женившись после смерти Перикла на его жене Аспасии.

III 19, 3

Ср. 1138, 5.

III 19, 4

Этот холм нигде больше не упоминается. Меандр — река в Карий.

III 19, 5

Анеиты — жители г. Аней на материке против о. Самос.

III 20, 1

II 78.

III 21, 1

4.7 м.

III 22, 1

III20,1.

III 24, 1

На северо-восток и на север от Платей.

III 24, 2

Андрократ — местный платейский герой. Положение святилища неизвестно.

III 24, 3

Пелопоннесцы шли на северо-восток и восток от Платей по дороге на Фивы — Элевсин — Афины на север от прохода Дриоскефалы через гору Киферон на границе Аттики и Беотии (см.: Herod. IX 39).

III 24, 4

Эрифры и Гисии — беотийские города, но принадлежавшие, как и Платея, к Афинскому морскому союзу. Положение их точно неизвестно (по-видимому, к западу от главной дороги).

III 25, 1

В конце февраля 427 г. до н. э.

III 25, 2

В Спарте верили в способность отдельных спартанцев активно влиять на ход событий [и не всегда без основания, см. миссии Мелея (III5,2), Тантала (IV 57,3) и прежде всего — Гилиппа в Сиракузах].

III 25, 3

См. III 18,1.

III 25, 4

См. III16,3.

III 26, 1

См. III 16,3 и 25,1.

III 26, 2

Шистоанакт и Клеомен были сыновьями регента Павсания. Плистоанакт был в изгнании с 445 г. (II 21,1); не возвратился до осени этого 427 г. (V16.3).

III 26, 3

Ср. II10; 47,2.

III 26, 4

См. II57,2.

III 28, 1

Пахет, следовательно, советовался со своим войском о перемирии.

III 28, 2

См. III36,5.

III 28, 3

Антисса проявила наибольшую враждебность к Афинам и к их союзникам (ср. III18,2).

III 29, 1

См. III 26,1.

III 29, 2

Икар — остров к западу от Самоса. Миконос — островок к северо-востоку от Делоса.

III 29, 3

Положение Эмбата точно неизвестно. По Стефану Византийскому, это часть Эрифр, города на материке против о. Хиос.

III 29, 4

Лицо неизвестное.

III 30, 1

Т.е. сторонников олигархической партии.

III 31, 1

Кима — древний город в Эолиде; был под властью персов и платил подать в 9 талантов ежегодно.

III 31, 2

Писсуфн — сатрап Лидии (с 440 г. до н. э.; см. 1115,4).

III 32, 1

Мионнес — мыс, образующий полуостров между Теосом и Лебедосом.

III 32, 2

См. III19,2.

III 33, 1

Кларос находился между Колофоном и Эфесом.

III 33, 2

«Сололшнмя» и «Парад» — две афинских быстроходных триеры. Они служили для связи и всегда стояли наготове в Пирее.

III 33, 3

Патмос — один из Спорадских островов к югу от Самоса.

III 34, 1

Нотий — гавань Колофона в Ионии; отстояла от верхнего города на 10–12 км.

III 34, 2

Итаман — по-видимому, персидский военачальник, захватил Колофон в 430 г. до н. э.

III 34, 3

См. II47,2; 55,57.

III 34, 4

Эта часть города была отделена стеной.

III 34, 5

Т.е. «основателей колонии». См. 124,2.

III 35, 1

См. III 18,1. О третьем городе — Антиссе — см. III28,2.

III 35, 2

См. III28,2.

III 36, 1

Ср. IV 57,3–4.

III 36, 2

III 20–24.

III 36, 3

III 32.

III 36, 4

Первое упоминание о знаменитом демагоге, противнике Перикла.

III 37, 1

Ср. II 37, 2; 39,1 (Перикл) и VII69, 2 (Никий). Нечто подобное находим в речи коринфян в Спарте (1168,1).

III 37, 2

Букв.: «тирания». Клеон еще усиливает слова Перикла (II 63,2).

III 37, 3

См. I 84, 3 (речь Архидама). «Самодисциплина» (умеренность) — асофрооиуу] — доблесть, которую особенно выдвигали сторонники олигархии.

III 37, 4

Это качества таких людей, как Алкивиад, которых Клеон боялся и ненавидел. Клеон вообще терпеть не мог новой молодежи, получившей блестящее софистическое образование (см.: Aristoph. Nub., 545–549).

III 37, 5

Ср. I 84,3 (речь Архидама).

III 37, 6

Т.е. ведущим политикам, вождям народа.

III 38, 1

Ср. слова Перикла (II61,2).

III 38, 2

См. II87,3.

III 38, 3

Этот пассаж написан в манере Горгия с парисосой (равенством колонов) и гомеотоелевтоном (созвучием окончаний). Все это очень трудно передать в русском переводе.

III 38, 4

Ср.: Arostoph. Nub., 547–548. В этой речи у Фукидида содержится единственное прямое упоминание о софистах.

III 39, 1

Ср. собственные слова митиленцев (III9, 3; 11,3).

III 39, 2

I 98, 4; 99.

III 39, 3

III 3,1; 13, 3.

III 40, 1

Опять заимствование из речи Перикла (II63,2–3).

III 41, 1

О Диодоте ничего не известно. Отец его, быть может, был фабрикантом канатов (или торговцем пенькой). Возможно, Диодот был стратегом 432 г. до н. э. и одним из преемников Перикла (см.: Gomme A. W., III, 313).

III 42, 1

Ср. похожую мысль в речи Перикла (II40,2).

III 42, 2

Против Клеона; см. III38,3. Спор Клеона с Диодотом идет не только о судьбе Митилены, но и о поведении ораторов в народном собрании.

III 45, 1

В этой речи Диодота впервые в истории находим аргументы против высшей меры наказания — смертной казни — и указания на социальные причины преступности.

III 45, 2

Выпад против Клеона.

III 48, 1

Речи Клеона и Диодота, конечно, сочинены Фукидидом впоследствии («по мотивам» действительно произнесенных этими лицами речей) по правилам модной тогда софистической риторики.

III 49, 1

Ср. III36,3.

III 49, 2

Ср. III28,3.

III 49, 3

Удивительно, что только постановление народного собрания о Митилене вызвало возмущение; Фукидид называет это решение «чудовищным» (ср. III49,4). В других случаях (Потидея, Скиона, Торона, Мелос) Фукидид не упоминает ни о каких протестах против казней и обращения в рабство жителей восставших городов.

III 50, 1

Клеон внес его, вероятно, в том же народном собрании.

III 50, 2

Вероятно, число казненных было гораздо меньше. Ученые предполагают ошибку в рукописях: вместо «тысяча» следует читать «тридцать» (ср. GommeA.W.,III,326).

III 50, 3

Так же, как в случае с Фасосом (1101,3) и Самосом (1117,3).

III 50, 4

См. VI85,2; VII57,5.

III 50, 5

Площадь о. Лесбос 1750 км2 (или 1614 км2); большую часть острова занимают горы. Таким образом (исключая область Мефимны), каждый участок равнялся около 45 га (ср.: Gomme A. W., 326–327).

III 50, 6

Афине и другим богам.

III 50, 7

Т.е. колонистами.

III 50, 8

Ср. IV 52,2–3; 75,1.

III 51, 1

Никий здесь впервые упомянут Фукидидом, хотя был уже при Перикле известен как храбрый военачальник (Plut. Nic. 2,2). После смерти Перикла Никий стал одним из вождей «городской партии» и главным противником Клеона.

III 51, 2

Островок к востоку от Мегарской гавани Нисеи.

III 51, 3

См. II93,4; 94,3.

III 51, 4

См. II93 —94.

III 51, 5

Ср. II 69,1.

III 51, 6

Вероятно, штурмовых лестниц.

III 52, 1

Продолжение рассказа гл. 24.

III 52, 2

Не назван почему-то по имени.

III 52, 3

Один из судей был Аристомелид (Paus. Ill 9,3).

III 52, 4

О них ничего больше не известно.

III 53, 1

Ср. II 59,2.

III 54, 1

Неверно: феспийцы участвовали в защите Фермопил (Herod. VII132, 1), а также жители Галиарта (Paus. IX 32,4) сражались против персов.

III 54, 2

См.: Herod. VII1 1,1,

III 54, 3

Herod. IX 28, 6.

III 54, 4

1101, 2.

III 55, 1

Ср. 1 22, 2.

III 55, 2

Ср.: Herod. VI 108. 3Ср. Ш63,2.

III 56, 1

Ср. II 3; 5, 5.

III 56, 2

См. II 71, 2.

III 57, 1

4132,2.

III 57, 2

После победы при Фермопилах персы по указанию фиванцев разрушили Платеи (Herod. VIII 44, 1).

III 58, 1

См.: Herod. IX 85; Pans. IX 2, 5.

III 58, 2

На празднике Элевтерий, который справлялся еще в эпоху Павсания.

III 58, 3

Ср. II 74, 2,

III 59, 1

Ср. III 67, 2.

III 59, 2

Ср.: Horn. Od. XII 342.

III 61, 1

См. 112,3.

III 61, 2

Qii.:Strab,p,40L

III 62, 1

Т.е. государственный строй, при котором все граждане имеют одинаковые гражданские права, но не одинаковую политическую власть.

III 62, 2

По Геродоту (IX 86, 1) главарями персидской «партии» в Фивах были Аттагин и Тимагенид, Леонтиад командовал фиванским отрядом при Фермопилах (VII 205, 233) и будто бы изменил эллинам.

III 62, 3

См. 1108, 2–3.

III 62, 4

См. 1113, 2.

III 63, 1

Ср. III 55, 1–2.

III 63, 2

Имеется в виду Пелопоннесский союз.

III 63, 3

Ср. 1122, 4 и II 42, 4.

III 64, 1

Ср. 1105; 108; II 27,

III 64, 2

Ср. U 72,1.

III 65, 1

См. И2,2.

III 65, 2

См. 11161,2.

III 65, 3

См. VI87,3.

III 66, 1

См. II2,4.

III 66, 2

Ср. 11, 3,4.

III 66, 3

Ср. III54,2.

III 67, 1

См. речь платейцев (III 56,5; 56,7; 57,2; 58,1).

III 67, 2

1113,3.

III 67, 3

III 58,3.

III 67, 4

III 58, 3; 59,1; 66, 2.

III 67, 5

См. 11158,1.

III 68, 1

Об этом ничего не известно.

III 68, 2

Ср. II71,2.

III 68, 3

Из 480 человек гарнизона Платеи (II78,3) 212 спаслись (III 24,2). Около 225 человек попали в плен и были казнены.

III 68, 4

IV 66.

III 68, 5

Ср.: Herod. IX 52,53; Paus. IX 2,7.

III 68, 6

В 519 г. до н. э.

III 69, 1

См. III29,1.

III 69, 2

III33,1–3.

III 69, 3

См. 130,2; II84,5.

III 69, 4

II 33,1; II85.

III 70, 1

250 человек знатнейших людей на Керкире (154, 55).

III 70, 2

147—55. Весной 427 г. до н. э.

III 70, 3

Невероятно высокая сумма [по Геродоту, нормальная сумма выкупа за пелопоннесского гоплита была 2 мины (VI79,1)].

III 70, 4

См. 144, 1. Это был только оборонительный союз.

III 70, 5

Т.е. проксеном, который исполнял обязанности проксена добровольно» а не по постановлению государства.

III 70, 6

См.125,4.

III 70, 7

Коринфский серебряный статер был равен 2 аттическим драхмам. Неизвестно, какой статер имеется в виду.

III 73, 1

Поля на Керкире и на Хиосе обрабатывались рабами. В Афинах и в большинстве пелопоннесских государств — мелкими свободными собственниками крестьянами (как Дикеополь и Тригей у Аристофана).

III 75, 1

О нем из других источников ничего не известно. См. III69,2. Он прибыл на Керкиру, вероятно, дней через 20 после убийства Пифия (ср.: GommeA.W.,III,368).

III 75, 2

Большинство гребцов на керкирских кораблях были рабы (I 55,1). Экипажи были укомплектованы свободными морскими пехотинцами (эпибатами), которые принадлежали к олигархической партии.

III 75, 3

Здесь нашли убежище изгнанники из Эпидамна в 436–435 гг. (I 24, 7).

III 76, 1

Ср. III69,1. / 21 50,3.

III 77, 1

III 33,1.

III 79, 1

III 75, 5.

III 79, 2

I 30,1.

III 80, 1

Евримедонт — выдающийся афинский военачальник.

III 81, 1

См. III 75,1.

III 81, 2

III 75,1.

III 81, 3

III 72,3.

III 81, 4

Местонахождение святилища неизвестно.

III 82, 1

Этими же словами характеризуется и убийство Гармодием и Аристогитоном Гиппия (VI 59,1).

III 82, 2

Гетерии — политические клубы, первичные организации («ячейки») олигархической «партии». В Афинах гетерии сыграли важную роль в олигархическом перевороте 411 г.

III 82, 3

Потому что голоса подавались по «узкопартийным» соображениям.

III 84, 1

Большинство современных издателей и исследователей Фукидида считают эту главу неподлинной (ср.: Gomme A. W., III, 382 ел.).

III 85, 1

Местоположение горы неизвестно.

III 86, 1

Пакет — афинский полководец, известен из комедий Аристофана и из Платона. В 427 г. ему было около 50 лет. Погиб при Мантинее в 418 г.

III 86, 2

Из недавно изданного фрагмента папируса стало известно, что Хареад был смертельно ранен в Сицилии (FHG 577, I,2).

III 86, 3

Когда началась эта война — неизвестно. Сиракузяне — жители Сиракуз на восточном побережье Сицилии (основаны в 757 или в 734 г. до н. э.). Леотинцы — жители халкидской колонии Леонтины к северу от Сиракуз.

III 86, 4

Камарит — город на восточном берегу Сицилии. Основан в 599 г. сиракузянами.

III 86, 5

Халкидские города — колонии евбейской Халкиды.

III 86, 6

Локры — жители Локров Эпизефирийских (основаны в 673 г. до н. э. локрами из Греции).

III 86, 7

Регийцы — жители Регия (в южной Италии у Мессинского пролива). 8 Союз Леонтин с Регием был заключен около 446 г. и возобновлен в 433 г. до н. э. (см.: Gomme A. W., III, 387).

III 87, 1

Т.е. метеков, иностранцев, женщин и детей. Число жертв этой группы населения могло доходить до 70–80 тысяч (ср.: Gomme A. W., III, 389).

III 88, 1

Современные Липарские острова (см.: Strab. p. 275).

III 88, 2

Книдяне — жители Книда на юге Малой Азии.

III 88, 3

На северном побережье острова.

III 89, 1

Вероятно, в середине мая или немного раньше.

III 89, 2

Местечко на Евбее против о. Аталанта на северо-западном берегу.

III 89, 3

II32.

III 89, 4

Пепареф — один из островов к северо-востоку от Евбеи.

III 90, 1

На северном побережье острова.

III 90, 2

Город на берегу Сицилийского пролива на северо-западе острова.

III 91, 1

Первое упоминание об этом знаменитом афинском военачальнике.

III 91, 2

Прокл был убит позднее в этом году (см. III98,4). О нем больше ничего не известно.

III 91, 3

Никий был стратегом также и в предшествующем году. Рассказ о походе начинается в гл. 98,4.

III 91, 4

II 9,4.

III 91, 5

Шталь предлагает чтение: «в области Грани».

III 91, 6

Гиппоник был очень богатым человеком. По-видимому, умер до 422 г. до н. э. (упомянут только здесь).

III 91, 7

Ср. II 26,32.

III 92, 1

Область Фессалии у Малнйского залива.

III 92, 2

Малийцы — жители долины в низовьях р. Сперхея.

III 92, 3

Трахиняне — их соседи с востока.

III 92, 4

Лицо неизвестное.

III 92, 5

К югу от этейцев.

III 92, 6

Быть может, по совету Брасида (ср.: Gomme A. W., Ш, 395).

III 92, 7

Например, акарнанов (кроме эниадов).

III 92, 8

Спартанский наварх, неудачно действовавший в Ионии и на Керкире.

III 92, 9

На расстоянии около 1 км от Трахина.

III 93, 1

Только через некоторое время афиняне поняли, что новая колония создает угрозу их фракийским владениям (см. IV 7; 78,1).

III 93, 2

Т.е. энианы, долопы и малицы (см. V 51» 1–2).

III 93, 3

По Диодору (XII59,3–5), число поселенцев составляло 10 000.

III 94, 1

Ср. III91,2.

III 94, 2

Элломен — небольшое селение на о. Мелосе.

III 94, 3

Левкада — главный город на острове того же имени.

III 94, 4

Ср. 1111, 3.

III 94, 5

Все эти племена жили севернее Навпакта.

III 95, 1

Китиний — город на северной стороне Амфисского прохода в долину Пинда.

III 95, 2

Парнасе — горная цепь» спускающаяся от Эты к Коринфскому заливу.

III 95, 3

Ср. 1107, 2; III, 1; 112,5; II9,2.

III 95, 4

См. II 30,L

III 95, 5

Энеон — город на побережье к северу от Навпакта.

III 96, 1

Гесиод — знаменитый эпический поэт конца VIII в. до н. э.

III 96, 2

Селения аподотов.

III 97, 1

Эгитий — селение аподотов (или в области офиоков); ср.: Gomme A. W., III, 405.

III 98, 1

Гомеровский эпитет.

III 98, 2

Имеется в виду «десятилетняя» (Архидамова) война.

III 99, 1

Локрида Эпизефирская в Италии.

III 99, 2

Река Галек отделяет области локров и регийцев (Strab. p. 260). Ср. III 94,5.

III 100, 1

По одному от каждого из трех главных племен этолийцев. Ср. III94,5.

III 100, 2

В конце сентября — начале октября. 3III92,1.

III 101, 1

Амфисса — город на северо-востоке Фокиды.

III 101, 2

По Павсанию (X 38, 8), область мионян находится в 30 стадиях от Амфиссы.

III 101, 3

Все это племена озольских покров.

III 101, 4

Олъпеи — жители города амфилохов Олыты, или Альпы.

III 101, 5

Гиеи — племя покров,

III 101, 6

Полис — по-гречески «город».

III 102, 1

95,1.

III 102, 2

95,3; 96.2; 98,3.

III 102, 3

См. II 84,4.

III 102, 4

Эолийская область — юго-западная часть Этолии.

III 102, 5

Калидон и Плеврой — города на юге Этолии.

III 102, 6

Положение этого города неизвестно.

III 102, 7

Амфилохский Аргос — самый большой город Амфилохии. 8II68; 80–82.

III 102, 9

Также и покров (как думает Классен).

III 103, 1

Ср. 90; 99.

III 103, 2

86,3.

III 103, 3

Около 80 стадиев от Катаны (Strab. р. 266).

III 103, 4

Неизвестно, в каком месте Сицилии находилась эта река [Павсаний (VI6,4) помещает ее на границе между Регием и Локридой].

III 104, 1

См. 18,1. Официальная цель его была выразить «благодарность Аполлону за избавление от «чумы», (см. III87) или просить бога о помощи против эпидемии (Diod. XII58).

III 104, 2

Знаменитый афинский тиран (ум. 528/27 г. до н. э.; ср.: Herod. 164).

III 104, 3

В 4 стадиях (Strab. p. 486).

III 104, 4

См. 113, б.

III 104, 5

Афиняне восстановили (в 426 г. до н. э.) древний ионийский праздник Делии (в честь рождения Аполлона) в противовес остальным общеэллинским празднествам, которые были в руках пелопоннесцев.

III 104, 6

Об этих общеионийских играх мало что известно.

III 104, 7

Гимн Аполлону Делосскому, ст. 146 ел. (перевод Г. Ф. Церетели),

III 104, 8

Там же, ст. 165 ел.

III 104, 9

Имеется в виду лидийское и персидское завоевания.

III 105, 1

См. II68,3–5.

III 105, 2

Местоположение этого города неизвестно (этот амфилохский город не следует смешивать с Ольпами в Локриде Озольской, 101,2).

III 105, 3

И амфилохов.

III 105, 4

Крены — местечко в Амфилохии к юго-западу от Аргоса.

III 105, 5

102,3.

III 105, 6

Об этих афинских стратегах больше ничего не известно.

III 106, 1

102,3.

III 106, 2

См. II80,8.

III 106, 3

Фития — город в 15 км к западу от Страта.

III 106, 4

Медеон — город Акарнании на берегу Ампракийского залива.

III 106, 5

Гора Фиам — на северной границе Акарнании с Этолией.

III 107, 1

Место вблизи от Ольп.

III 107, 2

Эти афинские стрелки принадлежали, вероятно, к гарнизону Навпакта.

III 108, 1

Т.е. смешанные отряды ампракиотов и пелопоннесцев.

III 109, 1

100,2.

III 109, 2

На ампракиотов и наемников, вероятно, не распространялось соглашение о перемирии.

III 111, 1

Большинство акарнанов не знало о перемирии.

III 111, 2

106,2.

III 112, 1

Идомена — гора в Амфилохии.

III 112, 2

См. IV 3,3; 41,2.

III 113, 1

108.

III 113, 2

112.

III 113, 3

Вероятно, этот пассаж Фукидид писал после 420 г., и эти слова относятся к Архидамовой войне.

III 113, 4

См. IV 92,5.

III 114, 1

98,5.

III 114, 2

105,3; 107; 112,7.

III 114, 3

МП, 4.

III 114, 4

1 55,1.

III 114, 5

См. II 80; IV 49.

III 114, 6

Ампракия была коринфской колонией (II80,3).

III 114, 7

Ксеноклид был военачальником в войне с Керкирой в 433 г. (см. 146,2).

III 114, 8

II 80,3.

III 115, 1

403.

III 115, 2

Продолжение рассказа гл. 103,3.

III 115, 3

Гимера — халкидская колония на северном берегу Сицилии (см. VI5, 1;62,2).

III 115, 4

88,1.

III 115, 5

Пифодор был изгнан по обвинению во взяточничестве в этом походе (IV 65,3).

III 115, 6

См. III86, l. Лахет был привлечен Клеоном к суду за злоупотребления во время похода, но оправдан.

III 115, 7

99.

III 115, 8

Софокл был изгнан вместе с Пифодором в 424 г. (IV 65, 3). Быть может, он впоследствии был одним из «30 тиранов» (Xen. Hell. II3,2).