Книга вторая

1. С этого времени начинается уже настоящая война афинян, пелопоннесцев и союзников обеих сторон, когда они уже более не сообщались между собой без глашатая и беспрерывно противостояли друг другу с оружием в руках. Отдельные события войны я описал в той последовательности, в какой они происходили по зимним и летним периодам1.

2. В течение 14 лет продолжал существовать тридцатилетний мир, заключенный после завоевания Евбеи. На пятнадцатый же год, сорок восьмой год жречества Хрисиды в Аргосе1, когда Энесий был эфором в Спарте2, а Пифодору оставалось 4 месяца архонтства в Афинах3, на шестнадцатый месяц после битвы при Потидее, в начале весны отряд вооруженных фиванцев числом немногим более 300 человек4 под предводительством беотархов5 Пифангела, сына Филида, и Диемпора, сына Онеторида, в начале ночного сна6 вторгся в беотийский город Платею, союзный с Афинами. Призвали же фиванцев и открыли; им городские ворота граждане Платеи Навклид и его сторонники, желая истребить своих политических противников среди граждан, чтобы захватить город и отдать его под власть фиванцев. Они действовали через посредство Евримаха, сына Леонтиада7, человека весьма влиятельного в Фивах. Понимая, что дело идет к войне, фиванцы решили уже в мирное время, до явного начала войны захватить Платею, своего старинного врага. Им легко удалось проникнуть в город, воспользовавшись отсутствием охраны. Заняв рыночную площадь, фиванцы, вместо того чтобы ворваться в жилища врагов (как этого хотели те люди, которые призвали их в город), они решили обратиться с мирными предложениями, рассчитывая склонить граждан Платеи к полюбовному соглашению. Глашатай объявил: всякий, кто пожелает стать союзником беотийцев по заветам отцов, пусть объединит с ними свое оружие. Так фиванцы надеялись легко привлечь граждан на свою сторону.

3. Заметив, что фиванцы уже в городе и неожиданно овладели им, платейцы в страхе решили, что врагов гораздо больше, чем их было на самом деле (ведь ночью трудно было что-либо различить), и согласились на переговоры. Они приняли предложение глашатая и хранили спокойствие, тем более что фиванцы не причиняли никому зла. Однако, убедившись во время переговоров, что фиванцы не столь многочисленны, платейцы рассудили, что легко смогут одолеть их смелым нападением. Ведь большинство платейцев не желали отложиться от афинян. Поэтому они решили напасть на фиванцев. Они стали объединяться, делая проломы в стенах домов, чтобы не ходить открыто по улицам. Затем принялись загораживать улицы нагромождениями незапряженных повозок и принимали прочие необходимые в таких обстоятельствах меры. По возможности все тщательно подготовив, платейцы еще ночью вышли из своих домов и набросились на фиванцев, выбрав время перед самым рассветом, так как при дневном свете те стали бы отважнее и могли оказаться в равном с ними положении; ночью же, полагали платейцы, фиванцы, не зная города, будут действовать менее уверенно, оказавшись в невыгодном положении. Стремительно напав на врагов, платейцы схватились с ними врукопашную.

4. Когда фиванцы поняли, что их перехитрили, то, сомкнув ряды, стали отражать нападение врага со всех сторон. Два или три раза им удалось отбить вражеский натиск. Когда же в поднявшемся смятении не только вооруженные платейцы продолжали теснить их, но даже женщины и рабы стали с криком и воплем бросать им на головы с крыш камни и черепицу, да к тому же всю ночь непрестанно лил сильный дождь, фиванцы в страхе бросились врассыпную бежать по городу. Большинство их, однако, не сумело в темноте отыскать в грязных закоулках выход из города (ибо дело было в конце месяца в новолуние) и не смогло ускользнуть от своих преследователей, которые хорошо знали каждую улицу. К тому же единственные открытые ворота, через которые фиванцы вошли в город, запер какой-то платеец, всунув в засов вместо болта наконечник копья, так что даже и этого пути для отступления не было. Преследуемые по всему городу, некоторые из фиванцев взобрались на городскую стену и бросались с нее, причем большинство разбилось. Другим, правда, удалось незаметно бежать сквозь неохраняемые ворота, разрубив засов топором, который дала им какая-то женщина, но лишь немногим — так как их вскоре заметили. Иные, рассеявшись в разных частях города, нашли там свою гибель. Основная же масса фиванцев, которая еще как-то держалась вместе, попала в обширное здание, тесно примыкавшее к городской стене. Двери здания как раз были открыты, и фиванцы приняли их за городские ворота, полагая, что там выход прямо за город. Видя, что враги попались в ловушку, платейцы колебались, поджечь ли дом и уничтожить врагов немедленно или же поступить с ними как-либо иначе. Наконец находившиеся в здании и прочие фиванцы, из тех, что блуждали по городу, согласились сдаться на милость победителей и сложить оружие. Вот что произошло с фиванцами в Платее.

5. Прочие фиванцы, которые должны были еще тою же ночью прибыть с главными силами для поддержки в случае какой-либо неудачи, получив в дороге известие о случившемся, поспешили на помощь. Платея отстоит от Фив на 70 стадий1, но из-за сильного дождя, шедшего ночью, их прибытие задержалось. Вода в реке Асоп высоко поднялась, и перейти ее было нелегко. Так как фиванцам пришлось идти под дождем и переправа через реку заняла много времени, то они прибыли слишком поздно: часть их земляков была уже перебита, а часть захвачена в плен. Узнав об этом, фиванцы стали захватывать платейцев, находившихся вне города (ведь нападение было совершено внезапно и в мирное время, так что люди со своей утварью спокойно находились на полях). Захваченные платейцы должны были послужить фиванцам заложниками взамен их еще живых земляков, находившихся в городе. Таков был план фиванцев. Они еще только замышляли это, когда платейцы, подозревая подобные намерения врагов, в страхе за своих граждан, работавших на полях, послали к фиванцам глашатая. Глашатай объявил, что фиванцы совершили нечестие, попытавшись в мирное время захватить их город. Платейцы требуют, чтобы фиванцы не причиняли вреда их согражданам, находящимся вне города. В противном случае они, платейцы, умертвят заложников, которым до сих пор они сохранили жизнь. Они выдадут пленников, если фиванцы покинут их землю. Так, по крайней мере, рассказывают об этом фиванцы и даже уверяют, что платейцы клятвенно подтвердили свои слова. Платейцы же утверждают, что, напротив, не обещали возвратить пленников немедленно, а лишь изъявили готовность выполнить это после переговоров, которые приведут к какому-либо соглашению; клятвой же они вообще себя не связывали. Как бы то ни было, фиванцы тотчас же покинули их землю, не причинив никакого вреда. Тогда платейцы поспешно перевезли в город свое имущество и людей и немедленно перебили пленников. А пленников было 180 человек (и среди них Еврилох, с которым изменники вели переговоры).

6. После этого платейцы послали вестника в Афины, отдали, согласно договору, фиванцам тела их воинов и упорядочили дела в городе сообразно с обстоятельствами. Между тем афиняне при известии о событиях в Платее тотчас же велели схватить всех находившихся в Аттике беотийцев и затем отправили в Платею глашатая с предложением не причинять зла попавшимся в плен фиванцам, пока в Афинах не примут решения о них. Афиняне ведь еще не успели получить сообщения о том, что с фиванцами уже покончено. Действительно, первый вестник прибыл сразу же, как только фиванцы стали проникать в город, а второй — уже непосредственно после их поражения п взятия в плен. Однако о последующих событиях афиняне еще ничего не знали. Таким образом, афиняне отправили вестника в неведении о происшедшем. Глашатай же, прибыв в Платею, нашел фиванцев уже перебитыми. После этого афиняне послали отряд войска в Платею, доставили съестные припасы, поставили там гарнизон и удалили из города неспособных носить оружие вместе с женщинами и детьми.

7. Платейское дело было, конечно, явным нарушением мирного договора, и афиняне стали готовиться к войне. Лакедемоняне с союзниками также начали приготовления к войне, причем обе стороны намеревались отправить посольства к персидскому царю и тем варварским племенам, от которых можно было ждать помощи. Кроме того, и те и другие искали союзников среди независимых городов, находившихся вне сферы их влияния. Лакедемоняне приказали дружественным им городам Италии и Сицилии выставить вдобавок к уже имевшимся в Пелопоннесе кораблям двести кораблей, в соответствии с величиной каждого города. Лакедемоняне собирались довести общее количество кораблей пелопоннесского флота до 5001. Города были обязаны иметь наготове определенную сумму денег и ничего не предпринимать до окончания всех приготовлений, но также допускать в свои гавани отдельные афинские суда2. Афиняне же производили смотр наличных сил своих союзников и отправляли послов больше всего в области за Пелопоннесом: в Керкиру, Кефаллению, Акарнанию и Закинф3. Афиняне понимали, что, обеспечив за собой дружбу этих городов, они смогут одолеть пелопоннесцев, окружив их со всех сторон.

8. И те и другие сосредоточили все помыслы на войне, не задумываясь о мелочах. И это естественно: ведь все люди, начиная новое дело, принимаются за него с наибольшим рвением. К тому же как в Пелопоннесе, так и в Афинах тогда было много молодежи, которая по неопытности, еще не зная, что такое война, рвалась в бой. А вся остальная Эллада напряженно ожидала предстоящей схватки двух самых могущественных городов. Много предсказаний1 передавалось из уст в уста, много вещаний исходило от прорицателей, и не только в городах, готовившихся к войне, но и по всей Элладе. К тому же еще незадолго перед этим произошло землетрясение на Делосе2, чего никогда еще на памяти эллинов там не бывало. Это явление также истолковывали как знамение грядущих событий3; и повсюду искали, не произошло ли еще что-либо необычное в том же роде. Общественное мнение в подавляющем большинстве городов склонялось на сторону лакедемонян (между прочим, потому, что они объявили себя освободителями Эллады)4. Все — будь то отдельные люди или города — по возможности словом или делом старались им помочь. И каждый при этом полагал, что его отсутствие может повредить делу. Таким образом, большинство эллинов было настроено против афинян: одни желали избавиться от их господства, другие же страшились его.

9. С такими приготовлениями и в таком настроении оба города вступали в войну. В начале войны у обеих держав были следующие союзники. Сторону лакедемонян держали все пелопоннесцы по сю сторону Истма, кроме аргосцев и ахейцев1 (которые жили в дружбе с обеими сторонами. Только одни ахейцы из Пеллены2 с самого начала стали на сторону лакедемонян, а впоследствии к ним примкнули и остальные ахейцы). За пределами Пелопоннеса в союзе с лакедемонянами находились мегарцы, беотийцы, фокийцы, локры3, ампракийцы, левкадяне4, анакторийцы5. Из них коринфяне, мегарцы, сикионцы, пеллены, элейцы, ампракийцы, левкадяне снаряжали корабли. Конница была выставлена беотийцами, фокийцами и локрами; остальными городами — пехота. Таковы были союзники лакедемонян. Союзниками же афинян были: хиосцы, лесбосцы, платейцы, мессенцы (что в Навпакте), большинство акарнанцев6, керкиряне7, закинфяне8 и другие города-данники, находившиеся в областях, принадлежавших следующим народностям: приморская часть Карий, соседние с Карией дорийцы, Иония, Геллеспонт, фракийское побережье, острова к востоку между Пелопоннесом и Критом и все остальные Киклады, кроме Мелоса и Феры9. Из их числа корабли выставляли хиосцы, лесбосцы и керкиряне, остальные — пехоту и деньги. Таковы были союзники и боевые силы обеих сторон.

10. Сразу же после платейских событий лакедемоняне решили совершить вторжение в Аттику и приказали пелопоннесским городам и своим иноземным союзникам снарядить войско, снабдив его всем необходимым1 для дальнего похода. По мере окончания приготовлений в городах, две трети наличных боевых сил каждого города2 собрались на Истме. Когда же все войска были в сборе, царь лакедемонян Архидам, предводитель этого похода, созвал полководцев всех городов, высших должностных лиц и наиболее уважаемых граждан и обратился к ним с такой речью.

11. «Пелопоннесцы и союзники! Нашим отцам нередко приходилось воевать и в самом Пелопоннесе, и за его пределами, да и старшие из нас не новички в походах. Тем не менее никогда еще нам не случалось выступать в поход с более значительными силами, чем на этот раз. Ведь теперь мы идем войной против самого могущественного города, и у нас самих столь многочисленное и доблестное войско. Поэтому Мы обязаны показать себя не хуже наших отцов, достойными нашей древней славы. Ведь вся Эллада с напряженным вниманием взирает на наш поход, питая к нам дружеские чувства и, ненавидя афинян, желает нам успеха1. Но нам отнюдь не следует пренебрегать в походе необходимыми мерами предосторожности, даже если кто-нибудь и подумает, что при нашем превосходстве в силах враг не посмеет вступить с нами в открытый бой. Напротив, не только военачальники, но и рядовой воин каждого города должен быть готов к грозной опасности. Ведь ход войны нельзя предвидеть заранее2, и нападение почти всегда происходит внезапно, под влиянием возбуждения. И зачастую более слабое, но более осмотрительное войско с успехом отражает превосходящие силы врага, потому что тот, высокомерно презирая противника, недостаточно подготовился к сражению. Находясь на вражеской земле, всегда необходимо сочетать смелость в душе со страхом в действиях. Тогда боевая отвага не будет в ущерб надежности воинских замыслов. Мы идем не против слабого врага, неспособного защищаться, а на город, во всех отношениях отлично подготовленный, и нам не следует сомневаться, что афиняне готовы принять бой, если не теперь, пока мы не на их земле, то после того как они увидят, что мы опустошаем их страну и уничтожаем достояние. Ведь всех повергает в гнев, когда они видят своими собственными глазами причиняемый им ущерб. И чем меньше человек внимает голосу рассудка, тем сильнее побуждает его гнев дать отпор. От афинян, вероятно, скорее, чем от других, можно ожидать такого рода поступков, так как они желают влacтвoвaть над другими эллинами и предпочитают нападать на соседей и опустошать чужие земли, нежели видеть разорение своей. Итак, выступая походом против столь могущественного города, вы, в зависимости от исхода войны, принесете и себе, и вашим предкам величайшую славу или же тягчайший позор, следуйте же за вашими предводителями, куда бы они вас не повели, соблюдая превыше всего дисциплину и бдительность, и всегда точно выполняйте приказы военачальников. Нет ничего прекраснее и надежнее для большого войска, чем подчиниться единой воле и единому порядку».

12. После этой краткой речи Архидам распустил собрание и прежде всего отправил в Афины спартиата Мелесиппа1, сына Диакрита, в надежде, что афиняне теперь скорее пойдут на какие-либо уступки, видя, что вражеское войско уже в пути. Афиняне, однако, не допустили гонца ни в народное собрание2, ни даже в город. Ведь уже ранее Перикл провел предложение не принимать ни глашатая, ни послов лакедемонян, поскольку они выступили в поход. Итак, афиняне отослали посла назад, даже не выслушав его, с приказанием в тот же день покинуть пределы Аттики и передать лакедемонянам: если они впредь пожелают выдвинуть какие-либо предложения, то пусть сначала отправляются домой, а затем посылают посольства. И чтобы Мелесипп ни с кем не сообщался, афиняне послали с ним провожатых. Прибыв на афинскую границу, при расставании со своими провожатыми Мелесипп сказал только: «Сегодняшний день станет началом великих бедствий для эллинов»3. Когда посол возвратился в лагерь и Архидам понял, что афиняне ни в коем случае не пойдут на уступки, то царь тотчас же поднял войско из лагеря и повел его в аттическую землю. Беотийцы выставили в помощь пелопоннесцам свою часть пехоты и конницу4; остальные их силы, подойдя к Платее, начали опустошать ее поля.

13. В то время когда пелопоннесцы еще собирались на Истме, перед выступлением против Аттики, Перикл, сын Ксантиппа, один из десяти афинских стратегов, предвидя вторжение и думая, что Архидам, как его гостеприимец1, либо сам из приязни к нему не станет разорять его загородные имения, либо даже поступит так по приказанию лакедемонян, возможно (чтобы дать афинянам повод для подозрений против него, Перикла, подобно тому как они уже раньше, имея его в виду, официально потребовали изгнания запятнанных скверной)2, заявил афинянам в народном собрании: то обстоятельство, что Архидам — его гостеприимец, не должно послужить в ущерб интересам города. Поэтому в случае, если враг не разорит его домов и земли, как земли остальных граждан, то он, Перикл, передаст их в собственность государства, чтобы у граждан не возникло из-за этого против него никаких подозрений. Перикл повторил затем свой прежний совет готовиться к войне, вывозить все имущество с полей в город и не вступать в открытый бой с противником, ограничиваясь обороной; далее — снаряжать флот как основу афинской военной мощи и крепко держать в руках союзников, потому что доходы и дань от союзников — денежная опора города: ведь рассудительность и полная казна важнее всего для военного успеха. Перикл призывал к бодрости, так как помимо прочих доходов в город поступало ежегодно 600 талантов3 союзнической дани. К тому же на акрополе4 хранилось 6000 талантов серебра чеканной монетой. Общая же сумма денег в афинской казне достигала 9700 талантов; однако часть этих средств была уже израсходована на строительство Пропилеи5 акрополя и других сооружений6, а также на осаду Потидеи7. Кроме того, в казне хранилось нечеканного золота и серебра из частных и государственных посвятительных даров и всякой священной утвари (для процессий и состязаний)8, драгоценных предметов из мидийской добычи9 и тому подобных вещей но менее чем на 500 талантов. Кроме денежных сумм и сокровищ в храмах на акрополе на случай крайней необходимости в распоряжении афинян были еще значительные сокровища других святилищ10, а также золотые ризы самой богини (на статуе которой, по словам Перикла, было сорок талантов чистого золота — облачение богини, которое все было съемным11; употребив это золото во спасение города, впоследствии, добавил Перикл, конечно, придется вернуть его богине в не меньшем количестве)12. Так Перикл старался перечислением денежных средств афинской казны успокоить и ободрить афинян. Что касается боевых сил, то Перикл насчитал 13 000 гоплитов (кроме воинов в гарнизонах крепостей13 и 16 000 человек14, охранявших городские стены). Такое количество воинов у афинян из числа более старых и более молодых граждан и метеков, которые служили гоплитами, охраняло стены в начале войны, когда враг стал производить свои набеги на Аттику. Длина Фалерской стены до обводной стены города составляла 35 стадий, а самой обводной стены (охраняемой ее части) — 43 стадии (одна из ее частей — между Длинной и Фалерской стенами — не охранялась); Длинные же стены до Пирея (из которых охранялись только внешние — северные) тянулись на 40 стадий. Стена вокруг Пирея (включая Мунихий) в общем простиралась на 60 стадий, но охранялась лишь половина ее15. Афинская конница, как указал Перикл, насчитывала 1200 всадников (вместе с конными лучниками)16; пеших лучников было 1800. Из числа боевых кораблей на плаву было 300 триер. Таковы были, по меньшей мере, боевые силы афинян, состоявшие из разных родов оружия в начале войны перед первым вторжением пелопоннесцев. Кроме того, Перикл привел также и другие доводы в доказательство военного преимущества афинян.

14. Выслушав речь Перикла, афиняне последовали его предложению и принялись вывозить с полей жен, детей и домашнюю утварь и даже уничтожали деревянные части домов. Овец и вьючных животных они переправили на Евбею и на соседние острова. Тяжко было афинянам покидать насиженные места, так как большинство их привыкли жить на своих полях.

15. Такой образ жизни, более характерный для них, чем для других эллинов, афиняне вели с давних пор. Действительно, еще при Кекропе1 и первых царях до Фесея народ в Аттике всегда жил отдельными общинами со своими особыми пританеями2 и архонтами. На общие совещания к царю люди собирались лишь в исключительных случаях. Обычно же каждая община самостоятельно обсуждала и вершила свои дела. Иные общины даже вели между собой войны, как, например, элевсинцы во главе с Евмолпом—против Эрехфея3. Как мудрый4 и могущественный владыка Фесей5, воцарившись, установил порядок в стране — уничтожил пританов и архонтов в отдельных общинах и объединил всех жителей Аттики в один поныне существующий город с одним общим советом и пританеем. Люди, впрочем, продолжали жить на своих полях, как и раньше, но город Фесей оставил им только один, ставший крупным центром, так как все жители Аттики отныне принадлежали к нему, и таким он и перешел от Фесея к потомству. Поэтому-то афиняне еще и поныне справляют Синойкии6 — всенародный праздник в честь богини Афины. До реформы Фесея7 в черту города входил лишь акрополь8 и примыкающая к нему (главным образом с юга) часть нынешнего города. Вот доказательство этого: ведь святилища других богов также воздвигнуты на самом акрополе, а если и вне его, то поблизости, и преимущественно в этой части города. Так, например, святилище Олимпийского Зевса9, храм Пифийского Аполлона10, святилища Геи11 и Диониса12, что на Болотах (в честь которого празднуются в двенадцатый день месяца Анфестериона старинные Дионисии13; в этот день еще и поныне справляют праздник и происходящие от афинян ионяне)14. В этой части города воздвигнуты также и другие древние храмы15; неподалеку находится источник, ныне (после его переустройства тиранами) называемый Эннеакрунос (Девятиструйный). В древности же, когда его струи изливались открыто, а не текли по трубам, он назывался Каллироей16. Источник этот был весьма почитаем афинянами в древности, и еще и теперь с тех времен сохранился обычай черпать из него воду при свадебных обрядах и в других торжественных случаях. И именно потому, что здесь и находилось древнейшее поселение, афиняне еще и до сих пор называют акрополь «городом»17.

16. Итак, афиняне долго жили на всей своей земле самостоятельными общинами. И даже после политического объединения большинство населения Аттики (как в древности, так и в последующее время, вплоть до этой войны), по старинному обычаю, все-таки жило со всеми семьями в деревнях. Поэтому-то теперь афинянам было нелегко переселиться в город и бросать свое добро, тем более что они лишь недавно, после мидийских войн, восстановили свои деревянные жилища и обзавелись хозяйством. С грустью покидали они домашние очаги и святыни, которые всегда привыкли почитать еще со времен древних порядков как наследие предков. И для всех них — деревенских жителей — предстоящая перемена в образе жизни была равносильна расставанию с родным городом.

17. Переселившись в Афины, лишь немногие беженцы нашли себе жилища или приют у друзей или родных. Большинство же вынуждено было занять городские пустыри или поселиться во всех святилищах богов и героев, кроме храмов на акрополе, Элевсиния и некоторых других накрепко запертых зданий. При таком затруднительном положении пришлось целиком заселить даже Пеларгик1 у подошвы акрополя, где запрещалось селиться под страхом проклятия. Это запрещение подтверждалось заключительным стихом пифийского оракула: Пеларгику лучше быть пусту2. По-моему, предсказание оракула исполнилось в смысле, противоположном тому, как его понимали. Действительно, несчастья постигли город вовсе не из-за противозаконного заселения этого места, но, напротив, война вынудила афинян к этому. О войне оракул, правда, не упоминает, но ему, видимо, было заранее известно, что когда-нибудь в недобрые дни афинянам придется поселиться в этом месте3. Множество беженцев расположились даже в башнях обводной стены4 и в других местах, где кто мог. Ведь город не вмещал такого скопления беженцев, так что впоследствии пришлось приспособить под жилье, разделив между собой, даже Длинные Стены и большую часть обводных стен Пирея. Тем временем военные приготовления в Афинах продолжались: афиняне собирали боевые силы союзников и снаряжали эскадру из 100 кораблей для нападения на Пелопоннес5. Таковы были приготовления афинян.

18. Между тем пелопоннесское войско на пути в Аттику прибыло сперва в Эною1, откуда должно было начаться вторжение. Здесь пелопоннесцы разбили лагерь и стали готовиться к штурму городских стен военными машинами и производить осадные работы2. Ибо Эноя—укрепленный город на границе Аттики с Беотией — служила афинянам крепостью, и на случай войны они держали там гарнизон. Пелопоннесцы начали приготовления к штурму, потратив на это немало времени. Такие действия Архидама вызвали сильные нарекания. Полагали, что как во время приготовления к войне3, так и после ее начала он проявил мало энергии и даже показал себя другом афинян, советуя лакедемонянам избегать решительных действий. И после того как отряды пелопоннесцев уже были в сборе, Архидама стали обвинять в умышленной задержке на Истме, затем в нарочито замедленном передвижении, и особенно — в безрезультатной остановке у Энои. Действительно, за это время афиняне успели свезти с полей все свое имущество в безопасное место. Пелопоннесцы полагали, что, если бы не медлительность Архидама, они быстрым нападением на афинян успели бы еще захватить все их добро на полях. По этим причинам войско негодовало на Архидама. Архидам же, как полагают, медлил в расчете на то, что афиняне пойдут на некоторые уступки, пока земля их еще вконец не разорена, и не захотят спокойно смотреть, как ее опустошают.

19. Наконец, после безуспешных попыток взять Эною осадой (и так как афиняне не присылали глашатаев для переговоров) пелопоннесцы выступили из лагеря под Эноей, приблизительно на восьмидесятый день после нападения фиванцев на Платею. Они совершили вторжение в Аттику во главе с царем лакедемонян Архидамом, сыном Зевксидама, в разгар лета, в пору созревания хлебов. Разбив лагерь, пелопоннесцы прежде всего стали опустошать Элевсин и Фриасийскую равнину1 и обратили там в бегство отряд афинской конницы у так называемых Рейтов. Затем они двинулись дальше, имея с правой стороны гору Эгалей, и через Кропию2 достигли Ахарнского округа3, самого большого из так называемых демов4 Аттики. Здесь они остановились, разбили лагерь и долгое время отсюда опустошали страну.

20. Архидам же оставался при первом вторжении в Ахарнском округе в боевой готовности и не спустился на равнину1, как говорят, по следующим соображениям. Он ожидал, что афиняне, у которых было много молодых воинов в расцвете сил и к тому же лучше, чем когда-либо, подготовленных к войне, скорее всего не допустят разорения своей земли и вступят в бой. Когда же афиняне ни в Элевсинской области, ни на Фриасийской равнине не выступили против него, Архидам расположился лагерем у Ахарн и сделал еще одну попытку вынудить афинян к сражению. С одной стороны, эта местность, по его мнению, была удобна для лагеря, а с другой стороны, он рассчитал, что ахарняне (составлявшие значительную часть граждан Аттики — 3000 из них служили гоплитами) вряд ли допустят разорение своей земли и, скорее, станут побуждать и всех остальных пойти на врага. Если же афиняне не выступят и во время этого вторжения, тогда, думал он, впредь можно будет более смело опустошать равнину и подойти под стены самого города. Ведь ахарняне, лишившись своего добра, уже не столь охотно станут рисковать жизнью ради чужой земли, и дух раздора проникнет в души врагов2. Таковы были соображения Архидама, заставившие его стоять у Ахарн.

21. Пока вражеское войско стояло у Элевсина и на Фриасийской равнине, у афинян еще была какая-то надежда на то, что враг не пойдет дальше. Афиняне вспоминали, как за 14 лет до этой войны царь лакедемонян Плистоанакт, сын Павсания, проник в Аттику до Элевсина и Фриасий, но не пошел дальше и возвратился назад1. Правда, царя потом изгнали из Спарты по подозрению, что он ушел из Аттики, будучи подкуплен. Когда же афиняне увидели теперь вражеское войско у Ахарн (всего в 60 стадиях от города), то это для них сделалось уже нестерпимым. Разорение родной земли на глазах граждан (чего молодежь никогда еще не видела, а старики помнили только со времен вторжения мидян), естественно, производило страшное впечатление, и поэтому весь народ и особенно молодежь2 считали необходимым идти на врага и не терпеть более опустошения родной страны. На улицах города собирались сходки, и граждане ожесточенно спорили друг с другом; одни требовали немедленного выступления на врага, а другие им возражали. Прорицатели провозглашали всевозможные вещания оракулов, которые всякий старался понять по-своему. Ахарняне же, которые считали себя весьма значительной частью афинских граждан, при виде разорения своей земли особенно горели желанием дать бой врагу. Всеобщее возбуждение царило в городе. Народ был сильно раздражен против Перикла: люди совсем не вспоминали его прежних советов, но поносили его теперь за то, что он, будучи стратегом, не ведет их на врага, и винили во всех своих бедствиях.

22. Перикл же хотя и видел, что афиняне раздражены создавшимся положением и мрачно настроены, но все же решение свое не выступать против врага считал правильным. Поэтому он не созывал народного собрания или какого-нибудь другого совещания1, опасаясь, что афиняне, не взвесив разумно положения дел, в раздражении могут наделать ошибок. Он приказал тщательно охранять город и старался по возможности успокоить возбуждение народа. От времени до времени он высылал всадников, чтобы помешать вражеским летучим отрядам опустошать поля вблизи города. При этом как-то раз подле Фригий2 дело дошло до незначительной стычки отряда афинской и фессалийской конницы с беотийскими всадниками, где афиняне и фессалийцы не уступали противнику, пока им не пришлось отступить, так как к беотийцам явились на помощь гоплиты. Потери фессалийцев и афинян были ничтожны, тела павших убрали еще в тот же день, не заключая перемирия3. Пелопоннесцы же на следующий день поставили трофей. Эти вспомогательные отряды фессалийцев, прибывшие к афинянам в силу старинного союзного договора4, состояли из ларисейцев5, фарсальцев, краннониев, парасиев, гиртониев и ферейцев. Предводителями их были Полимед и Аристонус из Ларисы (один от каждой из двух главных партий6 города) и из Фарсала — Менон; у прочих фессалийцев были также свои военачальники.

23. Так как афиняне все еще уклонялись от сражения, то пелопоннесцы выступили из Ахарн и начали опустошать другие демы, находившиеся между горами Парнефом1 и Брилессом2. Между тем афиняне, когда неприятель еще оставался на аттической земле3, послали эскадру из 100 кораблей, которую снаряжали уже давно, с тысячей гоплитов4 и четырьмястами лучников в поход вокруг Пелопоннеса. Командовали эскадрой Каркин5, сын Ксенотима, Протей, сын Эпикла, и Сократ, сын Антигена6. Выйдя в море с такими силами, афиняне поплыли вдоль берегов Пелопоннеса. Пелопоннесцы же оставались в Аттике, пока у них хватало продовольствия; затем они отступали, однако не тем путем, каким пришли, а через Беотию7. Попутно они разорили так называемую Грайскую землю у Оропа8, населенную зависимыми от афинян оропцами. По прибытии в Пелопоннес войско разошлось по своим городам.

24. После ухода пелопоннесцев из Аттики афиняне установили на суше и на море дозорные посты — предосторожность, которую они отныне намеревались соблюдать все время войны1. Они решили также отложить неприкосновенный фонд в 1000 талантов из сумм, хранившихся на акрополе, а военные расходы покрывать только из остальных средств. Тому же, кто предложит или как должностное лицо поставит на голосование вопрос об употреблении этих денег на какие-либо иные нужды, помимо необходимости использовать их для защиты города от нападения вражеского флота, грозила смертная казнь. Вместе с тем было постановлено ежегодно снаряжать особую эскадру из ста самых лучших триер с триерархами2, но посылать в поход эти корабли лишь в случае той же крайней необходимости.

25. Между тем 100 кораблей афинской эскадры, усиленные пятьюдесятью кораблями керкирян1 и некоторых других союзников2, крейсируя у берегов Пелопоннеса, опустошали прибрежные области3. Так, высадившись у Мефоны4 в Лаконии, афиняне попытались взять штурмом слабо укрепленный и плохо охраняемый город. Случайно, однако, в этих местах оказался спартиат Брасид, сын Теллида, начальник сторожевого поста. Узнав о нападении афинян, Брасид поспешил на помощь с сотней гоплитов. Ему удалось пробиться в Мефону с незначительными потерями сквозь афинский отряд, рассеявшийся по местности и отвлеченный возведением укрепления, и спасти Мефону. За свой подвиг он первым в эту войну получил в Спарте похвалу от имени города. Афиняне же продолжали плавание вдоль побережья. Высадившись в элейском городе Фие5, они два дня опустошали местность и одержали победу над отрядом из трехсот отборных воинов, прибывших на помощь из внутренней Элиды6 и окрестных мест. Между тем поднялся сильный ветер, и большинство афинян, страдая от непогоды в стране, лишенной гаваней, снова сели на корабли и поплыли вокруг мыса под названием Ихтис7, направляясь в гавань города Фии. Мессенцы же и остальные, у кого не было возможности сесть на корабли, двинулись по суше и захватили Фию. Афинские корабли, шедшие вдоль восточных берегов, прибыли в Фию, взяли воинов на борт и снова вышли в открытое море, так как главные силы элейцев уже подошли на помощь. Афиняне же между тем продолжали плавание вдоль пелопоннесских берегов, разоряя прибрежные местности.

26. Приблизительно в это же время афиняне выслали 30 кораблей под начальством Клеопомпа1, сына Клиния, в Локрийские воды2, чтобы одновременно прикрывать Евбею. Клеопомп, неоднократно высаживаясь, опустошал прибрежные местности и захватил Фроний, откуда взял заложников. В битве при Алопе3 он также разбил пришедших на помощь локров.

27. В то же лето афиняне изгнали эгинцев с женами и детьми с их острова, предъявив обвинение в том, что они были главными виновниками войны. Остров Эгина лежит вблизи Пелопоннеса, и потому афиняне сочли для себя более безопасным1 заселить его своими поселенцами, которых они вскоре затем туда и выслали. Лакедемоняне же поселили изгнанников в городе Фирее с примыкающей областью из вражды к афинянам и в благодарность за помощь, оказанную эгинцами во время землетрясения и восстания илотов2. Фирейская область лежит на границе Арголиды с Лаконией и простирается до моря. Часть эгинцев там и поселилась, остальные же рассеялись по всей Элладе.

28. Тем же летом в новолуние (когда это, видимо, только и возможно) после полудня произошло солнечное затмение1, а затем солнечный диск снова стал полным. Некоторое время солнце имело вид полумесяца, и на небе появилось даже несколько звезд.

29. В то же лето афиняне сделали своим проксеном Нимфодора1, сына Пифея из Абдер. Сестра его была замужем за Ситалком, у которого Нимфодор пользовался большим влиянием. Прежде афиняне считали Нимфодора своим врагом, а теперь даже пригласили в Афины, чтобы с его помощью заключить союз с царем фракийцев Ситалком, сыном Тереса. А этот Терес, отец Ситалка, был первым основателем великого Одрисийского царства, включавшего большую часть Фракии (хотя многие фракийские племена оставались независимыми). Впрочем, этот Терес не имеет никакого отношения к Терею, супругой которого была Прокна, дочь Пандиона из Афин2. Оба они и родом были из разных частей Фракии. Терей жил в Давлии, тогда населенной фракийцами (местность эта ныне называется Фокидой). Именно на этой земле женщины и совершили свое злодеяние над Итисом (ведь многие поэты3, упоминающие о соловье, называют эту птицу давлийской). Естественно, что Пандион ради взаимной помощи отдал свою дочь в жены человеку, живущему поблизости, а не в далекой стране одрисов. Терес же (который и имя носил другое) был первым могущественным царем одрисов4. Вот с его-то Сыном, Ситалком, афиняне и желали заключить союз, надеясь с помощью царя захватить фракийское побережье5 и одолеть Пердикку. И действительно, Нимфодор, прибыв в Афины, устроил союз с Ситалком. Сыну Ситалка Садоку он исхлопотал афинское гражданство, а сам обязался закончить войну во Фракии и уговорить Ситалка послать на помощь афинянам отряды всадников и пелтастов6. Затем Нимфодор примирил Пердикку с афинянами, убедив их возвратить царю Ферму7. После этого Пердикка тотчас же присоединился к афинянам в походе Формиона против халкидян. Таким образом, царь фракийцев Ситалк, сын Тереса, и царь македонский Пердикка, сын Александра, стали союзниками афинян.

30. Афинская же эскадра в составе ста кораблей продолжала крейсировать вокруг Пелопоннеса. Афиняне захватили коринфский городок Соллий1 и отдали его вместе с землей на поселение одним лишь палереям2 из акарнанян. Они взяли приступом также и Астак3, где тираном был Еварх, изгнали тирана и заставили город присоединиться к афинскому союзу. Затем афиняне отплыли к острову Кефалления, который сдался им без боя. Кефалления лежит против Акарнании и Левкады; на ней четыре городские общины, где живут палейцы, крании4, самеи и проннейцы5. Спустя некоторое время эскадра возвратилась в Афины.

31. В конце этого же лета1 афиняне под начальством Перикла, сына Ксантиппа, со всеми своими боевыми силами, граждане и метеки, вторглись в Мегариду. Между тем афинская эскадра в составе уже упоминавшихся ста кораблей на обратном пути их похода вокруг Пелопоннеса прибыла как раз на Эгину. Когда командиры эскадры узнали, что войско афинских граждан находится в Мегарах, то немедленно взяли курс на Мегары и присоединились к своим. Это было самое большое афинское войско, которое когда-либо собиралось в одном месте и когда город находился на вершине могущества (еще до начала чумы). Сами афиняне насчитывали не менее 10 000 гоплитов (кроме 3000 осаждавших Потидею); силы метеков2 составляли не менее 3000 гоплитов и, кроме того, было еще много легковооруженных воинов. Разорив большую часть мегарской области, афиняне отступили и вернулись домой. Афиняне продолжали подобные же вторжения в Мегариду каждый год в течение войны (иногда вместе с конницей, а иной раз и со всем войском граждан), пока не взяли Нисею3.

32. В конце того же лета афиняне захватили также прежде необитаемый остров Аталанту у берегов опунтских локров и построили там укрепление, чтобы помешать пиратским набегам на Евбею из Опунта и остальной Локриды. Таковы были события того лета, когда пелопоннесцы ушли из Аттики.

33. Следующей зимой акарнанец Еварх, желая вновь захватить власть в Астаке, убедил коринфян послать туда 40 кораблей с 1500 гоплитов, чтобы вернуть его в город, для чего он и сам навербовал некоторое число наемников. Во главе экспедиции стояли Евфамид, сын Аристонима, Тимоксен, сын Тимократа, и Евмах, сын Хрисида. Коринфяне отплыли к Астаку и действительно возвратили Еварху власть. Они рассчитывали также завладеть и некоторыми другими городами на побережье Акарнании. Однако эти попытки захватить города потерпели неудачу, и коринфяне были вынуждены вернуться домой. На обратном пути, плывя мимо Кефаллении, коринфяне высадились в области краниев. Там они, поддавшись обману краниев, заключили с ними некое соглашение, а затем при внезапном нападении краниев потеряли часть своего отряда. Под сильным натиском врагов коринфянам пришлось снова выйти в море и возвратиться домой.

34. Той же зимой афиняне совершили, по обычаю предков, от имени государства торжественную церемонию погребения воинов, павших в первый год войны. Останки павших за три дня до погребения, по обычаю, выставляются в разбитом для этого шатре, и всякий приносит своему близкому дар, какой пожелает. При погребении останки везут на повозках в кипарисовых гробах — на каждую филу1 по одному гробу с останками погибших из этой филы. Несут еще одно покрытое ковром пустое ложе для пропавших без вести2, тела которых после битвы нельзя было найти и предать погребению. Любой из граждан и иностранцев имеет право присоединиться к похоронной процессии. Участвуют в погребальной церемонии также и женщины, оплакивая3 на могиле своих близких. Павших погребают в государственной гробнице, находящейся в красивейшем предместье города4. Здесь афиняне всегда хоронят погибших в бою, за единственным исключением павших при Марафоне, которым был воздвигнут могильный курган на самом поле битвы как дань их величайшей доблести5. Когда останки преданы земле, человек, занимающий в городе, по всеобщему признанию, первенствующее положение6 за свой высокий ум и выдающиеся заслуги, произносит в честь павших подобающее похвальное слово. Затем все расходятся. Так происходит у афинян торжественная церемония погребения. И во все время войны афиняне при каждом погребении неизменно следовали этому обычаю. Когда наступило время для произнесения речи в честь павших первыми на этой войне, оратором был выбран Перикл, сын Ксантиппа. Он выступил перед гробницей на высоко поднятом помосте, для того чтобы слова его были слышны как можно дальше в толпе, и держал следующую речь.

35. «Большинство выступавших здесь до меня ораторов воздавали уже хвалу законодателю1, который к установленным погребальным обрядам в честь павших прибавил еще обычай держать надгробную речь, ибо прекрасен обычай чествовать героев, павших на поле брани. Я предпочел бы гражданам, проявившим героическую доблесть на деле, только делом и воздавать почести, именно так, как вы видите ныне при этой, совершаемой городом, погребальной церемонии: по-моему, несправедливо оценку доблести столь многих героев ставить в зависимость от дарования одного человека и от того, будет ли хороша его речь или плоха. Действительно, трудно оратору найти надлежащую меру заслуг там, где вряд ли возможно утвердить в душе слушателей хотя бы доверие к истинности сказанного. Ведь афинянин, хорошо осведомленный о событиях как их сочувствующий участник, найдет речь оратора слишком слабой сравнительно с тем, что он ожидал бы услышать и что ему самому известно. С другой стороны, человек, непричастный к событиям, услышав о деяниях, превосходящих его собственные силы, пожалуй, из зависти подумает, что иные подвиги слишком преувеличены. Ведь люди верят в истинность похвал, воздаваемых другим, лишь до такой степени, в какой они считают себя способными совершить подобные подвиги. А все, что свыше их возможностей, тотчас же вызывает зависть и недоверие2. Но так как наши предки признали этот обычай похвальным, то и я, повинуясь закону, насколько это в моих силах, буду стараться удовлетворить желаниям и убеждениям каждого.

36. Начну прежде всего с предков1. Ведь и справедливость, и пристойность велят нам в этих обстоятельствах воздать дань их памяти. Наши предки всегда неизменно обитали в этой стране и, передавая ее от поколения к поколению, своей доблестью сохранили ее свободу до нашего времени. И если они достойны хвалы, то еще более достойны ее отцы наши2, которые, умножив наследие предков своими трудами, создали столь великую державу, какой мы владеем, и оставили ее нам, ныне живущему поколению3. И еще больше укрепили ее могущество мы сами, достигшие ныне зрелого возраста. Мы сделали наш город совершенно самостоятельным, снабдив его всем необходимым как на случай войны, так и в мирное время. Военные подвиги, которые и мы и отцы совершили, завоевывая различные земли или стойко обороняясь в войнах с варварами или эллинами, общеизвестны, и я не стану о них распространяться. Но прежде чем начать хвалу павшим, которых мы здесь погребаем, хочу сказать о строе нашего города, о тех наших установлениях в образе жизни, которые и привели его к нынешнему величию. Полагаю, что и сегодня уместно вспомнить это, и всем собравшимся здесь гражданам и чужеземцам будет полезно об этом услышать.

37. Для нашего государственного устройства мы не взяли за образец никаких чужеземных установлений. Напротив, мы скорее сами являем пример другим, нежели в чем-нибудь подражаем кому-либо. И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется народоправством. В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-нибудь отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести. Бедность и темное происхождение или низкое общественное положение не мешают человеку занять почетную должность, если он способен оказать услуги государству. В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. Терпимые в своих частных взаимоотношениях, в общественной жизни не нарушаем законов, главным образом из уважения к ним, и повинуемся властям и законам, в особенности установленным в защиту обижаемых, а также законам неписаным1, нарушение которых все считают постыдным.

38. Мы ввели много разнообразных развлечений для отдохновения души от трудов и забот, из года в год у нас повторяются игры и празднества. Благопристойность домашней обстановки1 доставляет наслаждение и помогает рассеять заботы повседневной жизни. И со всего света в наш город, благодаря его величию и значению, стекается на рынок все необходимое, и мы пользуемся иноземными благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны.

39. В военных попечениях мы руководствуемся иными правилами, нежели наши противники. Так, например, мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его и не высылаем чужестранцев из страха, что противник может проникнуть в наши тайны и извлечь для себя пользу. Ведь мы полагаемся главным образом не столько на военные приготовления и хитрости, как на наше личное мужество. Между тем как наши противники при их способе воспитания стремятся с раннего детства жестокой дисциплиной закалить отвагу юношей, мы живем свободно, без такой суровости, и тем не менее ведем отважную борьбу с равным нам противником. И вот доказательство этому: лакедемоняне вторгаются в нашу страну не одни, а со своими союзниками, тогда как мы только сами нападаем на соседние земли и обычно без большого труда одолеваем их, хотя их воины сражаются за свое достояние. Со всей нашей военной мощью враг никогда еще не имел дела, так как нам всегда одновременно приходилось заботиться и об экипаже для кораблей и на суше рассылать в разные концы наших воинов. Случись врагам в стычке с нашим отрядом где-нибудь одержать победу, они уже похваляются, что обратили в бегство целое афинское войско; так и при неудаче они всегда уверяют, что уступили лишь всей нашей военной мощи. Если мы готовы встречать опасности скорее по свойственной нам живости, нежели в силу привычки к тягостным упражнениям, и полагаемся при этом не на предписание закона, а на врожденную отвагу, — то в этом наше преимущество. Нас не тревожит заранее мысль о грядущих опасностях, а испытывая их, мы проявляем не меньше мужества, чем те, кто постоянно подвергается изнурительным трудам. Этим, как и многим другим, наш город и вызывает удивление.

40. Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и предаемся наукам не в ущерб силе духа. Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от нее трудом. Одни и те же люди у нас одновременно бывают заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то, что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем. Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел. Напротив, мы считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки при помощи выступлений с речами1 за и против. В отличие от других, мы, обладая отвагой, предпочитаем вместе с тем сначала основательно обдумывать наши планы, а потом уже рисковать, тогда как у других невежественная ограниченность порождает дерзкую отвагу, а трезвый расчет — нерешительность. Истинно доблестными с полным правом следует признать лишь тех, кто имеет полное представление как о горестном, так и о радостном и именно в силу этого-то и не избегает опасностей. Добросердечность мы понимаем иначе, чем большинство других людей: друзей мы приобретаем не тем, что получаем от них, а тем, что оказываем им проявления дружбы. Ведь оказавший услугу другому — более надежный друг, так как старается заслуженную благодарность поддержать и дальнейшими услугами. Напротив, человек облагодетельствованный менее ревностен: ведь он понимает, что совершает добрый поступок не из приязни, а по обязанности. Мы — единственные, кто не по расчету на собственную выгоду, а доверяясь свободному влечению, оказываем помощь другим.

41. Одним словом, я утверждаю, что город наш — школа всей Эллады, и полагаю, что каждый из нас сам по себе может с легкостью и изяществом проявить свою личность в самых различных жизненных условиях. И то, что мое утверждение — не пустая похвальба в сегодняшней обстановке, а подлинная правда, доказывается самим могуществом нашего города, достигнутым благодаря нашему жизненному укладу. Из всех современных городов лишь наш город еще более могуществен, чем идет о нем слава, и только он один не заставит врага негодовать, что он терпит бедствие от такого противника, как мы, а подвластных нам — жаловаться на ничтожество правителей. Столь великими деяниями мы засвидетельствовали могущество нашего города на удивление современникам и потомкам. Чтобы прославить нас, не нужно ни Гомера, ни какого-либо другого певца, который доставит своей поэзией преходящее наслаждение, но не найдет подтверждения в самой истине. Все моря и земли открыла перед нами наша отвага и повсюду воздвигла вечные памятники наших бедствий и побед1. И вот за подобный город отдали доблестно свою жизнь эти воины, считая для себя невозможным лишиться родины, и среди оставшихся в живых каждый, несомненно, с радостью пострадает за него.

42. Поэтому-то я так распространился о славе нашего города. Я желал и показать, что в нашей борьбе мы защищаем нечто большее, чем люди, лишенные подобного достояния; и, воздавая в этой речи хвалу деяниям павших, привести наглядные подтверждения их героизма. Итак, самое главное в моей хвалебной речи уже сказано. Ведь всем тем, что я прославил здесь, наш город обязан доблестным подвигам этих людей и героев, подобных им. Во всей Элладе, пожалуй, немного найдется людей, слава которых в такой же мере соответствовала бы их деяниям. Полагаю, что постигшая этих воинов участь является первым признаком и последним утверждением доблести человека, как славное завершение его жизни. Ведь даже тем людям, кто ранее не выполнял своего долга, по справедливости можно найти оправдание в их доблестной борьбе за родину. Действительно, загладив зло добром, они принесли этим больше пользы городу, чем причинили вреда ранее своим образом жизни. А эти герои не утратили мужества, презрели наслаждение богатством или надежду разбогатеть когда-либо, и не отступили и перед опасностью. Отмщение врагу они поставили выше всего, считая величайшим благом положить жизнь за родину. Перед лицом величайшей опасности они пожелали дать отпор врагам, пренебрегая всем остальным, и в чаянии победы положиться на свои собственные силы. Признав более благородным вступить в борьбу на смерть, чем уступить, спасая жизнь, они избежали упреков в трусости и решающий момент расставания с жизнью был для них и концом страха, и началом посмертной славы.

43. Эти воины честно исполнили свой долг перед родным городом, положив за него жизнь. А всем оставшимся в живых надлежит молить богов о более счастливой участи, а в отношении врагов вести себя не менее доблестно, чем усопшие. Пусть все граждане не только со слов оратора оценят, сколь прекрасно для города отражать врага, о чем можно было бы долго распространяться (хотя вы и сами это не хуже знаете). Напротив, пусть вашим взорам повседневно предстает мощь и краса нашего города и его достижения и успехи, и вы станете его восторженными почитателями. И, радуясь величию нашего города, не забывайте, что его создали доблестные, вдохновленные чувством чести люди, которые знали, что такое долг, и выполняли его. При неудаче в каком-либо испытании они все же не могли допустить, чтобы город из-за этого лишился их доблести, и добровольно принесли в жертву родине прекраснейший дар — собственную жизнь. Действительно, отдавая жизнь за родину, они обрели себе непреходящую славу и самую почетную гробницу не только здесь, мне думается, где они погребены, но и повсюду, где есть повод вечно прославлять их хвалебным словом или славными подвигами. «Ведь гробница доблестных — вся земля»1, и не только в родной земле надписями на надгробных стелах запечатлена память об их славе, но и на чужбине также сохраняются в живой памяти людей если не сами подвиги, то их мужество. Подобных людей примите ныне за образец, считайте за счастье свободу, а за свободу — мужество и смотрите в лицо военным опасностям. Ведь людям несчастным, влачащим жалкое существование, без надежды на лучшее будущее, нет основания рисковать жизнью, но тем подобает жертвовать жизнью за родину, кому в жизни грозит перемена к худшему, для кого неудачная война может стать роковой. Благородному же человеку страдания от унижения мучительнее смерти, которая для него становится безболезненной, если только он погибает в сознании своей силы и с надеждой на общее благо.

44. Вот почему я не буду скорбеть ныне вместе с вами, присутствующими здесь родителями этих героев, а обращусь к вам с утешением. Ведь, как вы знаете сами, пережив все это, из личного опыта, человеческая судьба исполнена превратностей. Счастлив тот, кому, подобно этим воинам, уготован столь прекрасный конец1 или выпадет на долю столь благородная печаль, как вам, и тот, кому в меру счастливой жизни была суждена и счастливая кончина. Я понимаю, конечно, как трудно мне утешать вас в утрате детей, о чем вы снова и снова будете вспоминать при виде счастья других, которым и вы некогда наслаждались. Счастье неизведанное не приносит скорби, но — горе потерять счастье, к которому привыкнешь. Те из вас, кому возраст еще позволяет иметь других детей, пусть утешатся этой надеждой. Новые дети станут родителям утешением, а город наш получит от этого двойную пользу: не оскудеет число граждан, и сохранится безопасность. Ведь кто не заботится о будущности детей, тот не может принимать справедливые и правильные решения на пользу своих сограждан. Вы же, престарелые, радуйтесь, что большую часть своей жизни вы были счастливы и скоро ваши дни окончатся: да послужит вам утешением впредь слава ваших сынов. Лишь жажда славы не иссякает; даже в возрасте, когда люди уже бесполезны обществу, и их радует не стяжание, как утверждают иные, а почет.

45. Вам же, присутствующим здесь сыновьям и братьям героев, будет, конечно, трудно состязаться с ними в доблести (ведь усопших принято обычно восхвалять), и даже при наивысшем проявлении доблестей вы с трудом добьетесь не равного с ними, но хотя бы близкого к этому признания. Действительно, при жизни доблестные люди возбуждают зависть, мертвым же (они ведь не являются уже соперниками) воздают почет без зависти. И наконец, если мне надо вспомнить о доблести женщин, которые теперь станут вдовами, то я подведу итог, ограничившись кратким советом. Наивысшей похвалой для вас будет, если вы не потеряете присущей вам женственной природы как супруги и гражданки, и та женщина заслуживает величайшего уважения, о которой меньше всего говорят среди мужчин, в порицание или в похвалу.

46. Итак, подобно своим предшественникам, я, по обычаю, высказал в своей речи то, что считал необходимым сказать в честь погибших героев. Отчасти мы уже воздали павшим почести погребения, а наш город возьмет на себя содержание их детей до поры возмужалости — это высокая награда, подобная венку, пожалованному осиротевшим детям героев за столь великие подвиги. Ведь в городе, где за военную доблесть положена величайшая награда, там и граждане самые доблестные. А теперь, оплакав должным образом своих близких, расходитесь».

47. Таково было торжественное погребение павших в ту зиму, по истечение которой окончился первый год этой войны. Тотчас же в начале лета две трети боевых сил пелопоннесцев и союзников, как и в первый раз1, совершили вторжение в Аттику во главе с царем лакедемонян Архидамом, сыном Зевксиппа. Разбив лагерь, они начали разорять страну. Враги находились всего лишь несколько дней в Аттике, когда в Афинах появились первые признаки заразной болезни, которая, как говорят, уже раньше вспыхивала во многих местах, особенно на Лемносе и в других местах. Но никогда еще чума не поражала так молниеносно и с такой силой и на памяти людей нигде не уносила столь много человеческих жизней. Действительно, и врачи, впервые лечившие болезнь, не зная ее природы, не могли помочь больным и сами становились первыми жертвами заразы, так как им чаще всего приходилось соприкасаться с больными. Впрочем, против болезни были бессильны также и все другие человеческие средства. Все мольбы в храмах, обращения к оракулам и прорицателям были напрасны. Наконец люди, сломленные бедствием, совершенно оставили надежды на спасение.

48. Впервые, как передают, болезнь началась в Эфиопии1, что над Египтом. Оттуда она распространилась на Египет, Ливию и на большую часть владений персидского царя. Совершенно внезапно болезнь вспыхнула также и в Афинах; первые случаи заболевания появились среди населения Пирея (жители Пирея даже пустили слух, что пелопоннесцы отравляли цистерны; ведь тогда в Пирее еще не было колодцев)2. Позднее болезнь проникла также и в верхний город, и тогда стало умирать гораздо больше людей. Я предоставляю каждому (будь то врач или человек, не сведущий в медицине) судить об этой напасти, то есть о вероятных причинах ее возникновения и о том, почему следствием ее были столь удивительные перемены в состоянии здоровья3. Скажу только, каким образом эта болезнь возникла, и опишу ее проявления, чтобы, исходя из этого, в случае если она снова возникнет, ее можно было бы распознать. Я ведь сам страдал от этой болезни и наблюдал ее течение у других.

49. В этот год до вспышки повальной болезни (по всеобщему признанию) в городе почти не было других заболеваний. Если же кто-нибудь ранее страдал каким-либо недугом, то теперь все переходило в одну эту болезнь. У других же, до той поры совершенно здоровых, без всякой внешней причины вдруг появлялся сильный жар в голове, покраснение и воспаление глаз. Внутри же глотка и язык тотчас становились кроваво-красными, а дыхание — прерывистым и зловонным. Сразу же после этих явлений больной начинал чихать и хрипеть, и через некоторое время болезнь переходила на грудь с сильным кашлем. Когда же болезнь проникала в брюшную полость и желудок1, то начинались тошнота и выделение желчи всех разновидностей, известных врачам, с рвотой, сопровождаемой сильной болью. Большинство больных страдало от мучительного позыва на икоту2, вызывавшего сильные судороги. Причем у одних это наблюдалось после ослабления рвоты, у других же продолжалось и позднее. Тело больного было не слишком горячим на ощупь и не бледным, но с каким-то красновато-сизым оттенком и покрывалось, как сыпью, маленькими гнойными волдырями и нарывами. Внутри же жар был настолько велик, что больные не могли вынести даже тончайших покрывал, кисейных накидок или чего-либо подобного, и им оставалось только лежать нагими, а приятнее всего было погрузиться в холодную воду. Мучимые неутолимой жаждой, больные, остававшиеся без присмотра, кидались в колодцы; сколько бы они ни пили, это не приносило облегчения. К тому же больной все время страдал от беспокойства и бессонницы. На протяжении острого периода болезни организм не слабел, но сверх ожидания сопротивлялся болезни, так что наступала смерть либо в большинстве случаев от внутреннего жара на девятый или седьмой день, когда больной был еще не совсем обессилен, либо, если организм преодолевал кризис, то болезнь переходила в брюшную полость, вызывая изъязвление кишечника и жестокий понос; чаще всего люди и погибали от слабости, вызванной этим поносом. Так недуг, очаг которого первоначально находился в голове, распространялся затем сверху донизу по всему телу. И если кто-либо выживал, то последствием перенесенной болезни было поражение конечностей: болезнь поражала даже половые органы и пальцы на руках и ногах, так что многие оставались в живых, лишившись этих частей, а иные даже слепли. Некоторые, выздоровев, совершенно теряли память и не узнавали ни самих себя, ни своих родных.

50. Необычность этой болезни, превышающая любые средства выражения, проявлялась не только в том, что болезнь поражала людей с такой силой, которую не могла вынести человеческая природа, но и в том, что, в отличие от всего наблюдавшегося ранее, птицы и четвероногие животные, питающиеся человеческими трупами, вовсе не касались трупов (хотя много покойников оставалось непогребенными) или, прикоснувшись к ним, погибали. Это видно из того, что подобные птицы совершенно исчезли: их вообще нигде не было видно, а не только возле непогребенных трупов. На собаках же еще яснее обнаруживалось действие болезни, так как они живут вместе с людьми.

51. Таковы были в общем основные признаки этой болезни, если не говорить о некоторых отклонениях в отдельных случаях. Никаких других обычных заболеваний в то время не было. Лишь только появлялась какая-нибудь другая болезнь, в конце концов она переходила в эту. Люди умирали одинаково как при отсутствии ухода, так и в том случае, когда их хорошо лечили. Против этой болезни не помогали никакие средства: то, что одним приносило пользу, другим вредило. Недуг поражал всех, как сильных, так и слабых, без различия в образе жизни. Однако самым страшным во всем этом бедствии был упадок духа: как только кто-нибудь чувствовал недомогание, то большей частью впадал в полное уныние и, уже более не сопротивляясь, становился жертвой болезни; поэтому люди умирали, как овцы, заражаясь друг от друга. И эта чрезвычайная заразность болезни и была как раз главной причиной повальной смертности. Когда люди из боязни заразы избегали посещать больных, то те умирали в полном одиночестве (и действительно, люди вымирали целыми домами, так как никто не ухаживал за ними). А если кто навещал больных, то сам заболевал: находились все же люди, которые, не щадя себя из чувства чести, посещали больных, когда даже родственники, истомленные непрерывным оплакиванием умирающих, под конец совершенно отчаивались и отступали перед ужасным несчастьем. Больше всего проявляли участие к больным и умирающим люди, сами уже перенесшие болезнь, так как им было известно ее течение, и они считали себя в безопасности от вторичного заражения. Действительно, вторично болезнь никого не поражала. Поэтому выздоровевших превозносили, как счастливцев, и у них самих радость выздоровления порождала надежду, что теперь никакая другая болезнь не будет для них смертельной.

52. Это постигшее афинян бедствие отягчалось еще наплывом беженцев из всей страны, и особенно страдали от болезни вновь прибывшие. Жилищ не хватало: летом приходилось жить в душных временных лачугах, отчего люди умирали при полном беспорядке. Умирающие лежали друг на друге, где их заставала гибель, или валялись на улицах и у колодцев, полумертвые от жажды. Сами святилища вместе с храмовыми участками, где беженцы искали приют, были полны трупов, так как люди умирали и там. Ведь сломленные несчастьем люди, не зная, что им делать, теряли уважение к божеским и человеческим законам. Все прежние погребальные обычаи теперь совершенно не соблюдались: каждый хоронил своего покойника как мог. Иные при этом даже доходили до бесстыдства, за неимением средств (так как им уже раньше приходилось хоронить многих родственников). Иные складывали своих покойников на чужие костры и поджигали их, прежде чем люди, поставившие костры, успевали подойти; другие же наваливали принесенные с собой тела поверх уже горевших костров, а сами уходили.

53. И вообще с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые и как люди, прежде ничего не имевшие, сразу же завладевали всем их добром. Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собою1 ради прекрасной цели никто уже не желал, так как не знал, не умрет ли, прежде чем успеет достичь ее. Наслаждение и все, что как-то могло служить ему, считалось само по себе уже полезным и прекрасным. Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают одинаково и поэтому безразлично, почитать ли богов или нет. С другой стороны, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступления понесет наказание по закону. Ведь гораздо более тяжкий приговор судьбы уже висел над головой, и, пока он еще не свершился, человек, естественно, желал, по крайней мере, как-то насладиться жизнью.

54. Таково было бедствие, угнетавшее афинян: в стенах города народ погибал от болезни, а землю разоряли неприятели. Неудивительно, что в такой беде старики вспомнили о стихе, который, по их словам, в древности возвестил оракул:

Грянет дорийская брань, и мор воспоследствует с нею.

Тогда среди афинян начались споры о том, не стояло ли в древнем предсказании вместо loimoz, (мор, чума) слово limoz (голод). В тогдашних обстоятельствах, как и следовало ожидать, верх одержало мнение, что в стихе значилось loimoz (мор, чума). Ведь люди старались приспособить воспоминания к переживаемым бедствиям. Мне думается, что если после этой войны случится какая-нибудь другая дорийская война и при этом наступит голод, то люди, вероятно, будут толковать этот стих именно в таком смысле. Другие же вспоминали также ответ оракула лакедемонянам1 на вопрос, следует ли им воевать: «Если они будут вести войну всеми силами, то одержат победу, и бог сам им поможет», И вот тогда пришли к выводу, что предсказание оракула оправдалось в ходе событий. Ведь чума появилась как раз после вторжения пелопоннесцев, но не проникла в Пелопоннес (по крайней мере, там вспышка ее была очень слабой). Главным же образом болезнь распространилась в Афинах, а затем и в других густонаселенных местах2. Вот что пришлось сказать о чуме.

55. Между тем пелопоннесцы, опустошив равнину, проникли в так называемую Паралийскую область до горы Лавриона1, где находились серебряные рудники афинян. Сначала неприятель разорил часть побережья против Пелопоннеса, а затем сторону, лежащую напротив Евбеи и Андроса2. Перикл же (который и в этом году еще был стратегом) оставался при том мнении, что афинянам (как и при первом вторжении) не следует вступать в бой с врагом3.

56. Вражеское войско еще находилось на равнине и не успело проникнуть в Паралийскую область, когда Перикл велел снарядить 100 кораблей в плавание к Пелопоннесу и после окончания приготовлений вышел в море. На борту кораблей было 4000 афинских гоплитов и, кроме того, 300 всадников на транспортных судах (впервые1 тогда переделанных из старых кораблей для перевозки лошадей). В походе приняли участие также хиосцы и лесбосцы на 50 кораблях. Когда эта афинская эскадра отплыла, она оставила Паралийскую область на разорение пелопоннесцам. Прибыв в Эпидавр2 в Пелопоннесе, афиняне опустошили большую часть страны и напали на город, надеясь захватить его; однако им это не удалось. От Эпидавра они поплыли дальше и опустошили на побережье Пелопоннеса Трезенскую область3, Галиаду и Гермиониду. Отплыв оттуда, афиняне прибыли в лаконский приморский город Прасии4, разорили часть страны, захватили и разрушили сам город. После этого афиняне возвратились домой, но не застали в Аттике пелопоннесцев, которые уже покинули страну.

57. Все время, пока пелопоннесцы оставались на аттической земле и пока корабли афинян были в походе, чума свирепствовала как в афинском войске, так и в городе. Говорили даже, что пелопоннесцы скорее покинули Аттику в страхе перед чумой (о появлении которой в Афинах они слышали от перебежчиков1 и могли узнать по дыму погребальных костров). Впрочем, при этом вторжении неприятель дольше всего — около 40 дней — оставался в Аттике и опустошил всю страну.

58. В это же лето Гагнон, сын Никия1, и Клеопомп, сын Клиния2, бывшие стратегами вместе с Периклом, приняли командование над его войском и эскадрой и тотчас отплыли к фракийскому побережью против халкидян и Потидеи, которая все еще была в осаде. По прибытии они подвели осадные машины к стенам Потидеи и всячески пытались овладеть городом. Однако афинянам не удалось ни овладеть городом, ни вообще добиться успеха, сколько-нибудь соответствующего их приготовлениям и усилиям. Ведь вспыхнувшая здесь болезнь довела афинян до крайней опасности: она косила ряды афинского войска, так что заболели и воины, посланные прежде осаждать Потидею, до той поры здоровые, заразившись от воинов Гагнона. Формиона с его 1600 гоплитов тогда уже не было в Халкидике. Так Гагнону пришлось на своих кораблях возвратиться в Афины, потеряв от болезни за 40 дней из 4000 гоплитов 1500 человек. Прежнее же войско осталось в страну и продолжало осаду Потидеи.

59. После второго вторжения пелопоннесцев, когда аттическая земля подверглась новому разорению да к тому же вспыхнула чума, настроение афинян резко изменилось. Они обвиняли Перикла в том, что тот посоветовал им воевать и что из-за него они и терпят бедствия. Напротив, с лакедемонянами афиняне были теперь готовы заключить мир и даже отправили к ним для этого послов1, которые, однако, вернулись, ничего не добившись. При таких безвыходных обстоятельствах афиняне и стали нападать на Перикла. Видя, что они раздражены происходящими несчастьями и действуют совершенно так, как он и ожидал, Перикл, который был тогда еще стратегом2, созвал народное собрание, чтобы ободрить сограждан, смягчить их гнев и возбуждение и вообще успокоить, внушив больше уверенности в своих силах. Выступив в собрании, Перикл держал такую речь.

60. «Я ожидал вашего негодования против меня, понимая его причины, и созвал народное собрание, чтобы упрекнуть вас, разъяснив, в чем вы несправедливы, гневаясь на меня и уступая бедствиям. По моему мнению, процветание города в целом принесет больше пользы отдельным гражданам, чем благополучие немногих лиц при общем упадке. Действительно, как бы хороши ни были дела частного лица, с гибелью родины он все равно погибнет, неудачник же в счастливом городе гораздо скорее поправится. Итак, если город может перенести бедствия отдельных граждан, а каждый отдельный гражданин, напротив, не в состоянии перенести несчастье города, то будем же все защищать родину и не будем поступать так, как вы теперь поступаете: подавленные вашими домашними невзгодами, вы пренебрегаете спасением города и обвиняете и меня, убедившего вас воевать, и самих себя, последовавших моему совету. Вы раздражены против меня, человека, который, я думаю, не хуже, чем кто-либо другой, понимает, как следует правильно решать государственные дела, и умеет разъяснить это другим1, который любит родину2 и стоит выше личной корысти. Ведь тот, кто хорошо разбирается в деле, но не может растолковать это другому, не лучше того, кто сам ничего не соображает; кто может и то и другое, обладая талантом и красноречием, но к городу относится недоброжелательно, не станет подавать добрые советы как любящий родину; наконец, если человек любит родину, но не может устоять перед подкупом, то он может все продать за деньги. Поэтому, если вы позволили мне убедить вас начать войну, так как считали, что я обладаю хоть в какой-то мере больше других этими качествами государственного человека, то теперь у вас нет оснований обвинять меня, будто я поступил неправильно.

61. Действительно, тем, кто находится в благоприятном положении и может свободно выбирать войну или мир, глупо было бы начинать войну. Но если кто был поставлен в необходимость либо тотчас же уступить и подчиниться врагу, либо идти на риск и отстаивать свою независимость — то скорее достоин порицания избегающий опасности, чем тот, кто оказывает решительное сопротивление. Я остался тем же и не отказываюсь от своего мнения, вы же переменились. Когда вас еще не постигло бедствие, вы последовали моему совету, но вот пришла беда, вы раскаялись, и мой совет при вашей недальновидности теперь представляется вам неверным. Ведь горестные последствия моей политики теперь уже дают себя знать каждому, тогда как ее выгоды еще не всеми признаны, и после страшных и притом внезапных ударов судьбы у вас уже не хватает духу стойко держаться своих прежних решений. Конечно, внезапные и непредвиденные повороты и удары судьбы подрывают у людей уверенность в своих силах. Именно это и произошло с вами, главным образом из-за чумы, помимо других бедствий. Тем не менее вам, гражданам великого города, воспитанным в нравах, соответствующих его славе, следует стойко выдерживать величайшие невзгоды и не терять достоинства. Ведь люди с одинаковым правом презирают того, кто ведет себя недостойно своей доброй славы, и ненавидят наглеца, присваивающего себе неподобающую честь. Поэтому и вам нужно забыть ваши личные невзгоды и посвятить себя общему делу.

62. Что же до невзгод войны и ваших опасений, что война затянется надолго и нам не одолеть врага, то достаточно и тех доводов, которые я уже раньше1 часто приводил вам о неосновательности вашего беспокойства. Все же мне хочется указать еще на одно преимущество, которое, как кажется, ни сами вы никогда не имели в виду, ни я не упоминал в своих прежних речах, а именно: мощь нашей державы. И теперь я, пожалуй, также не стал бы говорить о нашем могуществе, так как это было бы до некоторой степени хвастовством, если бы не видел, что вы без достаточных оснований столь сильно подавлены. Ведь вы полагаете, что властвуете лишь над вашими союзниками; я же утверждаю, что из обеих частей земной поверхности, доступных людям, — суши и моря, — над одной вы господствуете всецело, и не только там, где теперь плавают ваши корабли; вы можете, если только пожелаете, владычествовать где угодно. И никто, ни один царь, ни один народ не могут ныне воспрепятствовать вам выйти в море с вашим мощным флотом. Потому-то наше морское могущество представляется мне несравненно более ценным, чем те частные дома и земли, утрата которых для вас столь тягостна. Вы не должны огорчаться этими потерями больше, чем утратой какого-нибудь садика или предмета роскоши ради сохранения нашего владычества на море. И вы можете быть уверены, что если общими усилиями мы отстоим нашу свободу, то она легко возместит нам эти потери, в то время как при чужеземном господстве утратим и то, что у нас осталось. Нам не подобает в чем-либо отстать от наших предков, которые трудом рук своих приобрели эту державу, а не получили в наследство от других, и сохранили ее, чтобы передать нам. Ведь не быть в состоянии удержать свое могущество гораздо позорнее, чем потерпеть неудачу в попытке достичь его. На врагов же мы должны идти не только с воодушевлением, но и с гордым презрением. Наглая кичливость свойственна даже трусу, если ему при его невежестве иногда помогает счастье, презрение же выказывает тот, кто уверен в своем моральном превосходстве над врагом, а эта уверенность у нас есть. От гордого сознания такого превосходства мужество еще более укрепляется, даже при равных шансах на удачу, оно порождает не только надежду, сила которой проявляется и в безвыходном положении, а расчет на имеющиеся средства2, делающий предвидение будущего более достоверным.

63. Ради почетного положения, которым все вы гордитесь и которым наш город обязан своему могуществу, вы, естественно, должны отдать все свои силы, не боясь никаких тягот, если вы дорожите этим почетом. Не думайте, что нам угрожает только порабощение вместо свободы. Нет! Дело идет о потере вами господства и об опасности со стороны тех, кому оно ненавистно. Отказаться от этого владычества вы уже не можете, даже если кто-нибудь в теперешних обстоятельствах из страха изобразит этот отказ как проявление благородного миролюбия1. Ведь ваше владычество подобно тирании2, добиваться которой несправедливо, отказаться же от нее — весьма опасно. Такие люди3, убедив других, скорее всего погубили бы город своими советами, как погубили бы собственное государство, основав его где-нибудь. Ведь миролюбивая политика, не связанная с решительными действиями, пагубна: она не приносит пользы великой державе, но годится лишь подвластному городу, чтобы жить в безопасном рабстве.

64. Не поддавайтесь уговорам таких обывателей и не гневайтесь на меня за совместно принятое нами решение воевать, если враги теперь вторглись в нашу страну и совершили именно то, что и следовало ожидать, так как вы не пожелали им подчиниться. Затем, правда, неожиданно вспыхнула еще эта эпидемия чумы, и это единственное и самое страшное из всех бедствий постигло нас вопреки всяким расчетам. Я знаю, эта-то болезнь вас особенно восстановила против меня. Но это несправедливо: ведь не стали бы вы вменять мне в заслугу, если бы имели в чем-либо неожиданную удачу. Испытания, ниспосланные богами, следует переносить покорно, как неизбежное1, а тяготы войны — мужественно. Так и прежде всегда было в Афинах, и ныне этот обычай не следует изменять. Проникнитесь сознанием, что город наш стяжал себе всесветную славу за то, что никогда не склонялся перед невзгодами, а на войне не щадил ни человеческих жизней, ни трудов, и потому до сей поры он на вершине могущества. Память об этой славе сохранится в потомстве навеки, если даже ныне мы несколько отступим, ведь таков всеобщий ход вещей2. Останется память и о том, что мы — эллины — стали владыками большинства эллинских городов, устояли в жестоких войнах и против всех и против каждого отдельного города, а город, в котором мы живем, сделали самым могущественном и богатым. Конечно, люди слабые могут нас порицать, но тот, кто сам жаждет деятельности, будет соревноваться с нами, если же ему это не удастся, он нам позавидует. А если нас теперь ненавидят, то это — общая участь всех, стремящихся господствовать над другими3. Но тот, кто вызывает к себе неприязнь ради высшей цели, поступает правильно. Ведь неприязнь длится недолго, а блеск в настоящем и слава в будущем оставляет по себе вечную память. Вы же, помня и о том, что принесет славу в будущем и что не опозорит ныне, ревностно добивайтесь и той и другой цели. С лакедемонянами же не вступайте ни в какие переговоры и не подавайте вида, что вас слишком тяготят теперешние невзгоды. Ведь те, кто меньше всего уязвим душой в бедствиях и наиболее твердо противостоит им на деле, — самые доблестные как среди городов, так и среди отдельных граждан».

65. Такой речью Перикл пытался успокоить недовольство афинян против него и отвлечь от мыслей об их тяжелом положении в настоящем. В политике афиняне следовали его советам; они больше уже не отправляли послов к лакедемонянам и начали энергичнее вести войну. В частной жизни они, однако, тяжело переносили бедствия: простой народ — потому, что лишился и того скудного достатка, что имел раньше; богатые же люди были удручены потерей своих прекрасных имений в Аттике со всеми домами и роскошной обстановкой, но более всего тем, что вместо наслаждения мирной жизнью они должны были воевать. И всеобщее раздражение афинян против Перикла не утихло до тех пор, пока они не покарали его денежным штрафом1. Немного спустя, впрочем, афиняне (как обычно и поступает толпа) вновь избрали Перикла стратегом2 и поставили во главе государства. Отдельные граждане мало-помалу примирились с потерей своих домов и имущества, а для государственной деятельности Перикла считали наиболее достойным. Пока Перикл в мирное время стоял во главе города, он всегда управлял мудро и справедливо, прочно укреплял его безопасность, и при нем город достиг вершины могущества. Когда же началась война, то оказалось, что он также правильно оценил ее важность и значение. После начала войны Перикл прожил еще 2,5 года3. А после его кончины афиняне убедились в том, насколько правильны были его расчеты и предвидения относительно хода войны. Действительно, он предсказывал афинянам победу, если они не вступят в бой с врагом в открытом поле, а вместо этого будут укреплять свое морское могущество, и во время войны не станут расширять своих владений, подвергая опасности самое существование родного города. Афиняне же после его кончины во всем этом поступили наоборот; но и в делах, которые, казалось, не имели отношения к войне, они вели политику, определявшуюся честолюбием и алчностью отдельных граждан во вред городу и союзникам. Успех в этих предприятиях мог быть полезен только немногим лицам, но их неуспех оказался пагубным для нашего города и дальнейшего хода войны. Причина была в том, что Перикл, как человек, пользовавшийся величайшим уважением сограждан за свой проницательный ум и несомненную неподкупность, управлял гражданами, не ограничивая их свободы и не столько поддавался настроениям народной массы, сколько сам руководил народом. Не стремясь к власти неподобающими средствами, он не потворствовал гражданам, а мог, опираясь на свой авторитет, и резко возразить им. Когда он видел, что афиняне несвоевременно затевают слишком дерзкие планы, то умел своими речами внушить осторожность, а если они неразумно впадали в уныние, поднять их бодрость. По названию это было правление народа, а на деле власть первого гражданина. Из преемников Перикла ни один не выдавался как государственный деятель среди других, но каждый стремился к первенству и поэтому был готов, потакая народу, пожертвовать даже государственными интересами. Отсюда проистекали многие ошибки (что и естественно в столь большом и могущественном городе), и самая значительная из них — морской поход в Сицилию. Этот поход окончился неудачей не столько из-за недооценки сил противника, а скорее по вине предпринявших его правителей. Они не заботились об успехе экспедиции, а занимались мелкими дрязгами в борьбе за руководство народом и первенство в городе, и не только вяло вели войну, но привели в расстройство своими распрями государственные дела4. Однако и после сицилийской катастрофы, когда афиняне потеряли свое войско со всем снаряжением и большую часть кораблей, несмотря на раздиравшие город распри, они все же сражались еще три года5, и притом не только против своих прежних врагов, но и против подкреплений, прибывших из Сицилии, и большинства своих отпавших союзников и даже, наконец, против Кира, сына персидского царя, который присоединился к пелопоннесцам и давал им деньги для постройки кораблей. И сдались афиняне лишь тогда, когда силы их были подорваны в результате внутренних распрей. Так действительность подтвердила предвидение Перикла, который полагал, что в борьбе с одними пелопоннесцами Афины легко одержат победу.

66. В это же лето лакедемоняне со своими союзниками предприняли поход с эскадрой в 100 кораблей на Закинф — остров, лежавший против Элиды (жители Закинфа — колонисты ахейцев из Пелопоннеса — были тогда союзниками афинян). Отплыли лакедемоняне с 1000 гоплитов на борту под начальством спартиата Кнема1. Высадившись там, лакедемоняне опустошили большую часть страны. И так как жители Закинфа не сдавались, то лакедемоняне отплыли домой.

67. В конце того же лета коринфянин Аристей1, послы лакедемонян2 Анерист, Николай и Протодам, тегеец Тимагор и аргосец Поллис (который к ним присоединился как частное лицо)3 отправились в Азию к царю, чтобы побудить его оказать пелопоннесцам помощь деньгами и участием в войне. По пути они сначала прибыли во Фракию к Ситалку, сыну Терея, с целью, если возможно, убедить его отказаться от союза с афинянами и освободить Потидею, где еще стояло афинское войско. От Ситалка послы намеревались отправиться через Геллеспонт к Фарнаку4, сыну Фарнабаза, который должен был проводить их дальше в глубь страны к царю. Случайно тогда у Ситалка находились и афинские послы Леарх5, сын Каллимаха, и Аминиад, сын Филимона. Они убедили Садока6, сына Ситалка, который получил афинское гражданство, выдать им лакедемонян и этим помешать им отправиться дальше к царю во вред Афинам, которые теперь являлись его второй родиной. Садок согласился на просьбу афинян и велел схватить лакедемонян при их проезде через Фракиго, прежде чем они успеют сесть на корабль для переправы через Геллеспонт7, и выдать их афинянам. Исполнить свое приказание Садок поручил людям, которых он послал сопровождать Леарха и Аминиада. Афинские послы взяли схваченных лакедемонян и привезли в Афины. Из опасения, как бы Аристей, оставшись в живых, не причинил им еще больше вреда8 (Аристей, как полагали афиняне, уже раньше доставил им своими происками много хлопот в Потидее и на Фракийском побережье), афиняне распорядились по прибытии в Афины казнить пленников в тот же день без суда9, даже не выслушав их, и тела бросить в пропасть. Афиняне считали себя вправе отплатить таким образом лакедемонянам, которые положили начало подобному обращению с пленниками. Так лакедемоняне поступили с купцами из Афин и союзных городов: захватывая купеческие корабли в пелопоннесских водах, они убивали экипаж и тела бросали в пропасть. И действительно, лакедемоняне всех попадавших им в руки на море в начале войны считали врагами и убивали, все равно, были ли это союзники афинян или нейтральные лица.

68. Около этого же времени в конце лета ампракийцы вместе с большим собранным ими варварским войском выступили в поход на амфилохский Аргос1 и на остальную Амфилохскую область. Их вражда против аргосцев началась вот отчего. Амфилохский Аргос, как и вообще Амфилохию в Ампракийском заливе, после Троянской войны на обратном пути домой основал недовольный положением дел в Аргосе2 Амфилох, сын Амфиарая (назвав колонию по имени своей старой родины). Аргос был самым большим городом3 в Амфилохии, а жители его—самыми богатыми. Однако спустя много поколений жители Аргоса под влиянием бедствий пригласили ампракийцев, соседей Амфилохии, переселиться к ним, и свой нынешний эллинский язык они усвоили впервые тогда от ампракийцев, живших с ними. Остальные же амфилохийцы — варвары. С течением време: ни ампракийцы изгнали аргосцев и сами завладели городом. После этого амфилохийцы стали искать защиты у акарнанов и затем вместе с ними обратились за помощью к афинянам, которые и прислали им 30 кораблей под начальством Формиона. По прибытии Формиона амфилохийцы взяли Аргос штурмом и поработили ампракийцев; и с того времени амфилохийцы живут в городе вместе с акарнанами. После этого впервые был заключен союз афинян с акарнанами4. Причиной же вражды ампракийцев к аргосцам явилось прежде всего обращение в рабство их сограждан, а позднее, во время этой войны, ампракийцы пошли на аргосцев походом вместе с хаонами5 и некоторыми другими соседними варварскими племенами. Ампракийцы подошли к Аргосу и захватили местность около города, а затем напали на город, но не смогли его взять. Тогда они возвратились на родину и каждое племя рассеялось по своим областям. Таковы были события этого лета6.

69. Следующей зимой афиняне послали 20 кораблей во главе с Формионом в пелопоннесские воды. Из Навпакта1, как из опорного пункта, Формион наблюдал, чтобы ни один корабль не смог выйти из Коринфа и из Крисейского залива2 или войти туда. 6 других кораблей под начальством Мелесандра афиняне выслали в Карию и Ликию для сбора дани3 в этих областях и для того, чтобы воспрепятствовать пелопоннесским пиратам нападать оттуда на торговые корабли на пути от Фаселиды4 и Финикии и соседних стран. Однако при вторжении Мелесандра5 в Ликию с отрядом, состоявшим из экипажа афинских кораблей и союзников, часть его войска была уничтожена в неудачном сражении и сам он погиб.

70. В ту же зиму потидейцы оказались не в состоянии дольше выдерживать осаду (так как афиняне, несмотря на вторжение пелопоннесцев в Аттику, все же продолжали осаждать город), ибо продовольствие у них иссякало, и некоторые, помимо многого другого, что они из нужды употребляли в пищу, дошли даже до людоедства. Поэтому потидейцы объявили о готовности капитулировать военачальникам стоявшего под городом афинского войска Ксенофонту1, сыну Еврипида, Гестиодору, сыну Аристоклида, и Фаномаху, сыну Каллимаха. Афинские военачальники приняли предложение, так как понимали, какие лишения придется терпеть осажденному войску зимой в суровой местности, зная к тому же, что афиняне уже истратили на осаду 2000 талантов2. Итак, было заключено соглашение на следующих условиях: жителям города и их союзникам разрешался свободный выход из города с женами и детьми; каждый мог взять с собой один плащ (а женщины по два плаща) и определенную сумму денег на дорогу. В силу договора о капитуляции жители удалились из города в Халкидику и в другие места, где кто мог найти себе пристанище. В Афинах, однако, обвинили военачальников за то, что те заключили договор с потидейцами, не имея на то полномочий3 (так как считали, что городом можно было овладеть на любых условиях). Впоследствии афиняне сами отправили в Потидею поселенцев4. Таковы были события этой зимы. Так окончился второй год войны, которую описал Фукидид.

71. На следующее лето пелопоннесцы и союзники не совершили нового вторжения в Аттику, а выступили в поход на Платею. Военачальником их был царь лакедемонян Архидам, сын Зевксидама. Он велел разбить лагерь перед городом и собрался было уже опустошать платейскую область, когда платейцы отправили к нему послов со следующим предложением: «Архидам и лакедемоняне! Не по справедливости и недостойно ваших отцов вы поступаете, нападая на землю платейцев. Ведь лакедемонянин Павсаний, сын Клеомброта, освободив Элладу от мидян в союзе с эллинами, которые приняли участие в битве с мидянами под стенами нашего города, принес жертву на платейской площади Зевсу Освободителю1 и в присутствии всех союзников отдал платейцам их область и город, чтобы они жили и владели ими свободно и независимо, и установил, чтобы впредь никто не нападал на них без справедливого повода или с целью отнять свободу. В противном случае, указал он, каждый присутствующий при этом союзник обязан по возможности прийти на помощь платейцам. Эти преимущества даровали нам ваши отцы за нашу доблесть и самоотверженность2 в опасностях той войны. Вы же вместо того, чтобы помочь нам, поступаете наоборот: ведь вы вместе с нашими смертельными врагами фиванцами пришли лишить нас свободы. Итак, мы призываем в свидетели богов — хранителей клятвы, богов ваших отцов и богов нашей земли и просим не причинять вреда платейской земле и не нарушать ваших клятв, но позволить нам жить независимо, как это признал справедливым Павсаний».

72. В ответ на такую речь платейцев Архидам сказал следующее: «Вы говорите справедливо, платейцы, если только и сами вы поступаете согласно вашим словам. Будьте независимы, как вам обещал Павсаний, но помогите и нам освободить других союзников, которые сражались тогда вместе с вами и дали совместную клятву, а ныне находятся под игом афинян. Ведь ради освобождения всех остальных эллинов и началась эта война и приведены в готовность столь великие средства. Лучше всего было бы для вас, если бы вы присоединились к нам и остались сами верными клятвам. Если же вы не желаете этого, то продолжайте спокойно заниматься вашими делами, оставаясь нейтральными и сохраняя дружбу с обеими сторонами, как это мы уже раньше1 предлагали вам. Этого нам достаточно». Так сказал Архидам. А платейские послы, выслушав эту речь Архидама, возвратились в свой город, сообщили платейцам предложения и затем принесли ему ответ: платейцы, сказали они, не могут принять его условия без согласия афинян, так как их жены и дети находятся у афинян. Кроме того, они опасаются за самое существование своего города: ведь после ухода лакедемонян могут прийти афиняне и не позволят выполнить соглашение, или фиванцы вновь попытаются захватить их город (под тем предлогом, что они включены в клятвенный договор). Архидам же, чтобы успокоить платейцев, ответил на это: «Отдайте ваш город и землю под защиту нам, лакедемонянам. Покажите нам пределы вашей земли, сделайте перечень всех ваших плодовых деревьев и остальных предметов, которые можно перечислить. Сами же переселяйтесь на время войны куда пожелаете. А после окончания ее мы вернем вам все, что взяли у вас. До этих же пор мы будем держать ваше имущество как залог, обрабатывать ваши поля и предоставим вам достаточную для существования часть урожая»2.

73. С таким ответом платейцы опять возвратились в город. После совещания с народом послы заявили Архидаму, что желают прежде всего сообщить его условия афинянам, и если убедят афинян, то выполнят эти условия. А до тех пор пусть царь заключит перемирие и не разоряет их полей. Тогда Архидам заключил с платейцами перемирие на столько дней, сколько им было необходимо, чтобы возвратиться назад из Афин, и не разорял их земли. Между тем платейские послы, прибыв в Афины, обсудили дело с афинянами и по возвращении объявили горожанам следующее: «Платейцы, говорят афиняне, с тех пор, как вы вступили с нами в союз1, мы ни при каких обстоятельствах не оставляли вас в беде, и теперь не допустим этого, но окажем помощь по возможности. Поэтому афиняне настоятельно просят вас во имя клятвенных обещаний ваших отцов не отказываться от союза с нами».

74. После этого сообщения послов платейцы решили не оставлять союза с афинянами и в случае необходимости стойко переносить даже разорение своей земли и все возможные в дальнейшем бедствия и отныне никого больше не высылать для переговоров, но отвечать лакедемонянам только с городских стен, что они не могут принять их предложений. После такого ответа платейцев выступил царь Архидам. Призвав в свидетели богов и героев1 платейской земли, он сказал так: «Боги и герои — хранители платейской земли! Будьте свидетелями, что мы с самого начала с полным правом вступили на эту землю, так как платейцы уже раньше нарушили клятвенный договор. Здесь, на этой земле, наши отцы призвали вас и с вашей помощью одолели мидян, и землю эту вы благословенно сделали полем победы для эллинов, и потому враждебные поступки, которые мы ныне совершаем, не будут несправедливостью. Ведь все наши справедливые предложения были отвергнуты. Итак, помогите покарать за несправедливость тех, кто впервые допустил ее, а нам, как справедливым мстителям, — получить удовлетворение».

75. Призвав таким образом богов, Архидам приказал воинам открыть военные действия. Прежде всего, он велел оградить город частоколом из срубленных деревьев, для того чтобы никто не мог выйти из города. Затем воины насыпали возле города вал1. А так как работы производило столь многочисленное войско, то была надежда в скором времени овладеть городом. По обеим сторонам вала воины соорудили нечто вроде тына из крестообразно скрепленных жердей, нарубленных на Кифероне, чтобы земля не осыпалась. Сверху на насыпь навалили хворост, камни, землю и все, что попадалось подходящего. Семьдесят дней и ночей2 подряд лакедемоняне возводили насыпь, посменно работая и отдыхая, так что, пока одни воины работали, другие спали или обедали. Лакедемонские начальники, стоявшие вместе с командирами отрядов отдельных союзных городов, заставляли воинов работать. Когда же платейцы увидели, что насыпь поднимается все выше, они сколотили деревянный помост, установили его на стене в том месте, против которого возвышалась насыпь, и выложили кирпичом из разрушенных соседних домов. Стены помоста были связаны деревянными балками, чтобы придать прочность сооружению, когда оно поднимется доверху. Для защиты от зажигательных стрел это деревянное сооружение с людьми, в нем находившимися, было покрыто полотнищами из звериных шкур и кож. Башня поднималась на значительную высоту, и столь же быстро росла насыпь напротив. Тогда платейцы выдумали следующую хитрость: они проделали отверстие в том месте стены, где к ней примыкала насыпь, и стали через это отверстие выносить землю с насыпи в город.

76. Заметив это, пелопоннесцы стали набивать глину в камышовые плетенки и сбрасывать в выемы насыпи, для того чтобы сбитую в плетенках глину нельзя было выносить как землю. Встретив здесь преграду, платейцы прекратили работы, но зато прорыли подземный ход из города. Удостоверившись затем, что находятся под насыпью, тотчас стали выкапывать землю и выносить в город. Враги, находившиеся наверху, долгое время ничего не замечали. Несмотря на то, что пелопоннесцы старательно насыпали землю, работа не подвигалась: по мере того как осажденные подкапывали насыпь, холм постоянно оседал в образовавшуюся от выемки земли яму. Платейцы, однако, опасались, что при их немногочисленности они не смогут долго состязаться со множеством врагов, и придумали поэтому еще одну хитрость. На большой башне против насыпи они прекратили работы. С обеих сторон башни (где кончалась одна стена и начиналась другая) они стали пристраивать к более низкой стене с внутренней стороны вторую стену в виде полумесяца, чтобы в случае захвата врагами большой стены можно было укрыться за этой стеной (тогда неприятелю пришлось бы возводить напротив нее новую насыпь и при дальнейшем продвижении внутрь полукруга новой стены проделать двойную работу; кроме того, неприятель вообще оказался бы теперь в более неблагоприятном положении из-за обстрела со всех сторон, чем при захвате первой стены). Между тем, возведя насыпь, пелопоннесцы одновременно придвинули к городу осадные машины1. Один из таранов, поставленный против большой башни вдоль насыпи, так сильно потряс большую часть башни, что платейцев охватил страх. Вместе с тем были приставлены тараны и к другим частям стены. Платейцы, однако, накидывая на тараны петли из канатов, ухитрялись подтянуть их кверху и таким образом обезвредить. Кроме того, они привесили громадные бревна (которые были прикреплены за оба конца на длинных железных цепях к двум балкам на стене), выступающие над стеной, и тянули их вверх. Всякий раз в ожидании удара тарана в каком-нибудь месте стены платейцы, ослабляя цепь, опускали бревно. Бревно, стремительно падая вниз, отламывало выступ тарана.

77. После того как тараны оказались бесполезными, а против насыпи осажденные стали возводить контрукрепление1, пелопоннесцы поняли, что им не взять Платею наличными средствами, и стали подготовлять возведение стены вокруг города. Однако сначала они решили попробовать, нельзя ли при благоприятном ветре поджечь город, который был невелик. И вообще враги выискивали всяческие способы как-нибудь захватить город без больших затрат и правильной осады. Для этого они приносили хворост и сбрасывали с насыпи сначала в промежуток между стеной и валом, а затем, быстро наполнив его (так как работало много людей), и в самый город, насколько далеко можно было сбросить с высоты. Затем, смешав хворост с серой и смолой, подожгли. Поднялось такое пламя, какого никогда еще до той поры не создавали человеческие руки. Только в горах иногда вследствие самовозгорания сухостоя от ветра и взаимного трения возникают такие лесные пожары. Этот страшный пожар чуть было не погубил платейцев, счастливо избегнувших всех прочих опасностей. Действительно, в большей части города из-за сильного ветра было невозможно приблизиться к огню, и если бы ветер подул в сторону города (на что и рассчитывали неприятели), то платейцам не было бы спасения. Но тут, по рассказам, к счастью, произошло вот что: сильный ливень с грозой потушил пожар, и таким образом опасность миновала.

78. После неудачи и этой попытки взять город пелопоннесцы распустили большую часть своего войска, оставив под Платеей лишь небольшой отряд, и начали возведение стены вокруг города, распределив отдельные участки между союзными государствами. По обеим сторонам вала вырыли ров, откуда добывали глину для кирпичей. Когда вся стена была готова, пелопоннесцы возвратились около восхода Арктура1 домой и разошлись по городам, оставив охрану на одной половине стены (другую половину охраняли беотийцы). Платейцы уже раньше отправили в Афины жен, детей, стариков и инвалидов2. Оставалось же в городе во время осады всего 480 платейцев, 300 афинян и 110 женщин3, приготовлявших пищу. Столько всего было людей в городе в начале осады, а кроме этого, там не было ни рабов, ни свободных. Таково было положение осажденной Платеи.

79. В это же лето одновременно с платейским походом пелопоннесцев афиняне с 2000 гоплитов и 200 всадников выступили в пору созревания хлебов1 в поход на халкидян фракийского побережья и на боттиеев. Во главе афинян стоял Ксенофонт, сын Еврипида, с двумя другими военачальниками2. Подойдя к стенам Спартола в земле боттиеев, афиняне стали уничтожать хлеб на полях. Афиняне рассчитывали, что при содействии некоторых горожан им удастся взять город. Однако другая партия горожан не согласилась на сдачу и отправила послов за помощью в Олинф, откуда и прибыли гоплиты и другие войска для защиты города. При вылазке этого войска из Спартола афиняне выстроились у самого города в боевой готовности. Халкидские гоплиты и некоторое число союзников потерпели поражение от афинян и отступили в Спартол. Однако конница халкидян и легковооруженные одолели афинскую конницу и легковооруженных. У афинян было лишь немного пелтастов из так называемой Крусийской области. А из Олинфа тотчас же после битвы подошли на помощь другие пелтасты. Когда легковооруженные воины из Спартола заметили подмогу, то, воодушевленные этим и своей недавней победой, вместе с халкидской конницей и прибывшими свежими силами снова напали на афинян. Афинянам пришлось отступить к своим двум отрядам, оставленным при обозе. Всякий раз, когда нападали афиняне, неприятель отступал, но если афиняне отходили, враг наседал, осыпая их дротиками. Халкидская же конница при всяком удобном случае беспокоила афинян и стала для них особенно опасной: она даже обратила афинян в бегство и долго затем преследовала. Афиняне бежали в Потидею, добились заключения перемирия для погребения павших и затем с уцелевшим отрядом возвратились в Афины3. Афиняне потеряли 430 воинов (в том числе всех военачальников). Халкидяне же и боттиеи воздвигли трофей, похоронили своих убитых и затем разошлись по своим городам.

80. Немного спустя1 после этих событий в то же лето ампракийцы и хаоны, стремясь подчинить себе всю Акарнанию и побудить ее к отпадению от афинян, убедили лакедемонян2 снарядить эскадру из союзных сил и послать в Акарнанию 1000 гоплитов. По их словам, если лакедемоняне вместе с ними нападут на суше и на море, то акарнаны на побережье не смогут помочь населению в глубине страны, и тогда они легко завоюют Акарнанию, а затем овладеют также Закинфом и Кефалленией3. Тогда афинским кораблям будет затруднено плавание вокруг Пелопоннеса. Кроме того, можно надеяться захватить и Навпакт. Лакедемоняне согласились и тотчас же отправили в поход Кнема (который оставался навархом) на нескольких кораблях с 1000 гоплитов. Остальной же союзной эскадре они приказали подготовиться, чтобы как можно скорее отплыть, держа курс на Левкаду. Коринфяне горячо поддержали4 эти предложения ампракийцев как своих колонистов. В то время как коринфская эскадра и корабли из Сикиона и других тамошних областей еще снаряжались5, эскадра с Левкады, из Анактория и из Ампракии была уже на месте и ожидала подхода главных сил у Левкады. Кнем со своей тысячей гоплитов, не замеченный Формионом (который с 20 аттическими кораблями подстерегал его у Навпакта)6, прошел мимо7 и тотчас стал готовиться к сухопутному походу. Из эллинов под начальством Кнема были ампракийцы, левкадяне и анактории и 1000 его пелопоннесцев; из варваров же —1000 хаонов (царя у них не было, а предводителями — Фотий и Никандр, оба из правящего рода, избираемые на год). Вместе с хаонами выступили в поход и феспроты (которые также не имели царя). Во главе молоссов и атинтанов стоял Сабилинф, опекун малолетнего царя Фарипа8, а во главе паравеев9 — царь их Оред. 1000 орестов (царем их был Антиох) выступили вместе с паравеями и, с согласия царя Антиоха, находились также под начальством Ореда. Также и Пердикка втайне от афинян послал 1000 македонян, которые, однако, опоздали. С этим войском Кнем выступил, не дождавшись коринфской эскадры. По пути через Аргосскую область он разрушил неукрепленное селение Лимнею. Затем он прибыл к Страту10, самому большому городу Акарнании, полагая, что если сначала удастся захватить его, то все остальные города сдадутся.

81. Лишь только акарнаны услышали о вторжении на их землю огромного войска и о скором прибытии неприятельской эскадры, они приняли решение не идти на врага общими силами1, а защищаться каждому городу самостоятельно. К Формиону они послали просьбу о помощи. Однако Формион велел передать им, что в настоящее время, когда коринфская эскадра собирается выйти в море, он не может оставить Навпакт без защиты. Между тем пелопоннесцы и союзники тремя отрядами выступили против города Страта. Разбив поблизости лагерь, они намеревались штурмовать стены, если не убедят горожан сдаться добровольно. В центре шли хаоны с остальными варварами, на правом крыле их — левкадяне и анактории и союзные отряды2. На левом же фланге — сам Кнем с пелопоннесцами и ампракийцами. Отдельные отряды следовали на столь большом расстоянии, что по временам не видели друг друга. Эллины шли в походном строю, строго соблюдая осторожность, пока не нашли удобного места для Лагеря. Хаоны же, напротив, исполненные самоуверенности (так как среди жителей этой части страны они считались лучшими воинами), даже и не стали разбивать лагерь, а вместе с прочими варварами стремительно продвигались вперед в надежде первыми взять город с налета, чтобы ни с кем не делить славы этого подвига. Стратии же вовремя заметили наступление хаонов и решили, что если они покончат с варварами до подхода эллинов, то эллины уже не нападут на них. Они устроили засады в различных местах возле города. Затем, дав противнику приблизиться, стратии произвели вылазку из города и одновременно напали из засад. Хаонов охватил ужас, и большая часть их была перебита. Остальные варвары, увидев бегство хаонов, не ожидая нападения стратиев, также обратились в беспорядочное бегство. Между тем в обоих эллинских отрядах ничего не слышали об этой битве, так как варвары ушли далеко вперед и эллины думали, что те спешат занять место для разбивки лагеря. Когда варвары бежали под натиском неприятеля, эллины приняли их и затем, объединив оба своих отряда, оставались на месте целый день. Стратеги же не нападали на них, потому что остальные акарнаны еще не успели подойти на помощь; они довольствовались тем, что издали метали камни из пращей и этим беспокоили эллинов. Ведь без тяжелого вооружения эллины не могли двинуться дальше. Акарнаны же считались особенно искусными пращниками.

82. С наступлением ночи Кнем с войском быстро отступил к реке Анапу1 в 80 стадиях от Страта. На следующий день, заключив перемирие, он велел подобрать для погребения тела павших. И так как к нему присоединились дружественные эниады2, то Кнем отправился в их страну до прибытия к неприятелю помощи от других акарнанов. Оттуда все его войско возвратилось на родину, а затем воины разошлись по своим городам. Стратии же воздвигли трофей в знак победы над варварами.

83. Между тем эскадра коринфян и остальных союзных городов в Крисейском заливе1 (которая должна была присоединиться к Кнему, чтобы помешать прибрежным акарнанам прийти на помощь2 соплеменникам в глубине страны) не пришла, так как была вынуждена вступить в бой как раз в дни битвы у Страта с 20 афинскими сторожевыми кораблями, стоявшими в Навпакте под начальством Формиона. Формион подстерегал неприятельские корабли при выходе из Коринфского залива вдоль побережья, чтобы напасть на них в открытом море. Коринфяне же с союзниками отплыли не для морской битвы, а для подготовки похода по суше в Акарнанию. Они не предполагали, что афиняне посмеют вступить в бой со своими 20 кораблями против их 47 кораблей. Однако, плывя вдоль южного берега залива, они заметили афинскую эскадру на параллельном курсе вдоль северного побережья, а когда пытались пересечь пролив из Патр в Ахайе к противоположному берегу, в Акарнанию, то увидели афинские корабли, идущие на них от Халкиды и устья реки Эвена3. Не будучи в состоянии незаметно уйти под покровом ночи, коринфяне вынуждены были принять бой как раз в середине пролива. Корабли отдельных пелопоннесских городов находились под командой своих особых начальников4, а во главе самих коринфян стояли Махаон, Исократ и Агафархид. Корабли пелопоннесцев образовали насколько возможно большой круг носами наружу, а кормами внутрь, чтобы неприятель не мог прорвать их боевой линии. Свои малые суда, а также пять самых быстроходных кораблей они поместили в центре круга, чтобы как можно скорее подать помощь в том пункте, где нападет неприятель.

84. Афиняне же выстроили свои корабли кильватерной колонной. Они постоянно описывали круги около неприятельских кораблей и теснили их в узком пространстве, проходя так близко1, словно собирались немедленно напасть. Однако Формион отдал приказ не нападать до тех пор, пока он сам не подаст сигнала. Он надеялся, что противник не сможет сохранить боевого строя (подобно сухопутному войску) и корабли его столкнутся друг с другом, а малые суда довершат беспорядок в центре. Если же на рассвете, как обычно, подует ветер с залива, то неприятель и вовсе ни на минуту не будет иметь покоя. Формион полагал также, что при большей быстроходности его кораблей от него зависит выбор момента, когда ударить на врага, и это будет, как он полагал, самое благоприятное время. Когда действительно подул ветер, корабли противника (и без того уже сбившиеся в кучу в узком пространстве), гонимые ветром и под его напором сталкивавшиеся друг с другом, так что нужно было их разводить баграми, начали терять боевой порядок. Между тем за взаимными предостерегающими возгласами, криками и бранью не было слышно ни командиров, ни келевстов2; и так как неопытные гребцы при сильном волнении не справлялись с веслами, то корабли больше не повиновались кормчим. Именно в этот момент Формион дал сигнал к атаке, и афиняне напали на врага. Прежде всего они потопили один из флагманских кораблей и принялись выводить из строя один за другим все корабли, которые попадались, так что неприятель в наступившей суматохе прекратил всякое сопротивление и бежал в Патры и Диму3 в Ахайе. Во время преследования афиняне захватили еще 12 неприятельских кораблей, экипажи которых они большей частью приняли к себе на борт и затем взяли курс на Моликрей4. Поставив там трофей на мысе Рионе5 и посвятив корабль Посейдону, афиняне возвратились в Навпакт. Пелопоннесцы же с остатками своей эскадры тотчас отплыли вдоль побережья из Димы и Патр в элейскую гавань Киллену6, куда с Левкады после битвы при Страте прибыл на присоединение и Кнем с тамошними кораблями.

85. Лакедемоняне послали на корабли к Кнему советниками1 Тимократа, Брасида и Ликофрона с приказанием в следующий раз лучше подготовиться к морской битве и не допускать, чтобы несколько кораблей могли отрезать ему выход в море. Эта неудача действительно принесла лакедемонянам большое разочарование, особенно потому, что они впервые за время войны пытались дать морскую битву и не могли себе представить, что их корабли настолько уступают противнику: они подозревали в нерешительности своих воинов и командиров, упуская из виду, что афиняне — старые, опытные мореходы, а сами — лишь новички в морском деле. Потому-то, раздраженные неудачей, лакедемоняне и послали Кнему этих советников. По прибытии советники вместе с Кнемом потребовали, чтобы все союзные города снарядили новые корабли, а старые привели в боевую готовность. Но и Формион также отправил в Афины сообщение о новых приготовлениях неприятелей и о морской победе, прося немедленно прислать на помощь как можно больше кораблей, так как со дня на день можно ожидать новой морской битвы. Афиняне выслали на подмогу эскадру в 20 кораблей, приказав, однако, ее командиру2 зайти сначала на Крит: критянин Никий из Гортины3, афинский проксен, убедил афинян зайти в Кидонию, обещая привлечь на их сторону этот (тогда враждебный афинянам) город. В действительности же он склонял к этому афинян лишь в угоду полихнитам, соседям кидонян. Афинский военачальник прибыл на Крит со своей эскадрой и начал вместе с полихнитами разорять землю кидонян. Ему пришлось задержаться там на долгое время сначала по причине неблагоприятных ветров, а затем из-за штиля.

86. Пока афинская эскадра мешкала, теряя время у берегов Крита, пелопоннесцы приготовились к морской битве и отплыли вдоль побережья к ахейскому Панорму1, где собралось пелопоннесское2 сухопутное войско. Формион также отплыл вдоль побережья к моликрийскому Риону и бросил якорь со своими 20 кораблями (которые сражались в последней морской битве) в заливе за мысом. Этот моликрийский Рион был дружествен афинянам, а другой Рион находится, напротив, на стороне пелопоннесцев. Пролив между этими Рионами шириной около 7 стадий3 образует устье Крисейского залива. Итак, пелопоннесцы с 77 кораблями, увидев афинскую эскадру, стоявшую на якоре, также бросили якорь у ахейского Риона близ Панорма, где находилось их сухопутное войско. Шесть или семь дней обе эскадры стояли друг против друга и готовились к морской битве, производя маневры. Пелопоннесцы не хотели выходить в открытое море за мыс Рион, боясь потерпеть неудачу, как в прошлый раз, афиняне же предпочитали не входить в узкий пролив, где позиция, по их мнению, была выгодной противнику4. Кнем, Брасид и другие пелопоннесские военачальники желали дать бой афинянам до прибытия подкреплений из Афин. Поэтому они сначала созвали своих воинов на сходку и, видя, что большинство их угнетено недавним поражением, обратились к ним с такими словами ободрения.

87. «Пелопоннесцы! Если вы из-за прошлой неудачи опасаетесь предстоящего сражения, то в действительности для таких опасений нет никакого основания. Ведь тогда, как вы знаете, мы были недостаточно подготовлены, да и отплыли мы не ради морской битвы, а скорее для того, чтобы сражаться на суше. Случайно и другие обстоятельства также сложились неблагоприятно. Кроме того, это была наша первая морская битва, и погубила нас неопытность. Именно поэтому-то, а не из-за недостатка мужества, мы потерпели поражение. Было бы ошибкой падать духом из-за неудачи, которая в самой себе содержит основание для того, чтобы восстановить наше доверие к собственным силам. Люди часто терпят неудачи по воле случая, но отважные при всех обстоятельствах сохраняют мужество, и неопытность никогда не может быть оправданием трусости. Но вы и не настолько уступаете врагам в опыте, насколько превосходите их отвагой. И лучшая выучка ваших врагов, которой вы так опасаетесь, может им пригодиться в опасную минуту лишь в том случае, если она сочетается с мужеством, позволяющим не забыть того, чему выучились. При отсутствии же мужества в минуту опасности не поможет никакая выучка. Ведь страх отнимает память, а уменье без отваги в бою бесполезно. Итак, большей опытности врагов противопоставьте большую отвагу, а страху из-за вашей прошлой неудачи — понимание вашей неподготовленности в то время. Кроме того, наша эскадра сильнее противника, да к тому же вы будете сражаться у берегов родной земли под защитой тяжеловооруженных воинов. Превосходство большей частью остается за более многочисленными и лучше снаряженными. Поэтому мы не находим никаких оснований опасаться неудачи. И именно все наши прежние ошибки теперь послужат нам уроком. Итак, пусть каждый из вас, кормчие и гребцы, смело выполняет свой долг, не покидая указанного ему места. Мы же подготовим атаку, выполним наш долг лучше ваших прежних начальников и не дадим никому повода проявить малодушие. Если же кто-либо проявит трусость, то получит подобающее возмездие, а отважный — заслуженную награду за доблесть».

88. Так пелопоннесские военачальники старались ободрить своих воинов. Но и Формион также был обеспокоен настроением своих воинов. Он видел, как они собираются группами и со страхом толкуют о многочисленности вражеских кораблей. Поэтому он решил, собрав воинов, внушить им бодрость и разъяснить военную обстановку1. Он уже раньше постоянно говорил им, что они могут оказать сопротивление любому, даже самому многочисленному вражескому флоту. И поэтому его воины уже давно прониклись убеждением, что им, афинянам, не подобает отступать перед пелопоннесской эскадрой, сколь велика бы она ни была. Но теперь, замечая, что воины при виде множества неприятельских кораблей теряют отвагу, Формион хотел вновь пробудить в них уверенность в своих силах. И вот он велел им собраться и сказал так.

89. «Я собрал вас, воины, так как вижу, что вы испуганы численным превосходством врагов, и считаю недопустимым страшиться того, что вовсе не страшно. Ведь враги, прежде всего, потому и собрали свой большой флот, что уже раз потерпели поражение и сами признают невозможным сражаться против нас с равными силами. Далее. Их самоуверенность при нападении главным образом основана на том, что мужество будто бы заложено в их натуре, а это представление коренится исключительно в том, что их опытность в сухопутной войне обычно приносит успех. Потому-то они и считают, что искусство сухопутного, боя доставит им победу также и на море. Но по справедливости тут перевес на нашей стороне, если даже неприятель действительно имеет преимущество на суше. Мужеством враги нисколько не превосходят нас, но поскольку каждая из сторон в чем-нибудь обладает большим опытом, то именно в этой области она и может проявить большую смелость. Кроме того, лакедемоняне, стоя во главе союзников, ведут большинство в бой против их воли, имея в виду только свою собственную славу. После такой неудачи союзники сами никогда бы снова не решились на морскую битву. Итак, не думайте опасаться их отваги. Напротив, они гораздо больше страшатся вас, так как мы уже нанесли им поражение и они уверены, что мы вступаем в бой с твердой решимостью совершить нечто достойное такого блестящего успеха. Ведь большинство людей идет в бой, будучи подобно этим нашим противникам равными по силе своим врагам и полагаясь более на свою силу, нежели на отвагу. Тот же, кто сам и без принуждения нападет, и притом с меньшими силами, тот проявляет куда больше мужества и решительности. В этом убеждены и наши противники, и как раз потому, что мы вопреки ожиданиям даем им отпор, они больше страшатся нас, чем если бы мы пошли на них с соответствующим числом кораблей. Многие войска терпели поражение от слабейшего противника как по неопытности, так и по малодушию. У нас же есть и опыт и мужество. Насколько это зависит от меня, я не дам сражения в заливе и не выйду в залив. Я понимаю, что битва на тесном пространстве невыгодна для небольшой эскадры искусных и быстроходных кораблей в действиях против многочисленного, но неопытного флота. В этих условиях нельзя ни выбрать и держать правильный курс для удара носами кораблей, ни своевременно отступить, чтобы избежать тесноты. Затруднен прорыв боевой линии и последующие маневры для уничтожения вражеских судов, в чем, собственно, и состоит задача быстроходных кораблей. Морская битва неизбежно станет сухопутной, и тогда получит перевес численность кораблей. Все это я, по возможности, предусмотрю. Вы же сохраняйте на кораблях дисциплину и точно выполняйте приказы, тем более что неприятель находится так близко. Соблюдайте порядок и молчание1 в бою, как это вообще надлежит на войне, особенно же в морской битве. Сражайтесь так же доблестно, как и в прошлый раз. Борьба предстоит тяжелая: или вы покончите с притязаниями пелопоннесцев на морское могущество, или афиняне должны приготовиться к тому, что пришел конец их господству на море. Еще раз напоминаю, что ваши противники — в большей своей части те люди, которых вы уже однажды победили. Ведь проигравшие сражение уже не идут в бой с той же уверенностью, что и в первый раз».

90. Такой речью ободрял своих воинов и Формион. Между тем пелопоннесцы, видя, что афиняне избегают войти в залив и теснины, решили принудить их к этому. На рассвете они подняли якоря и, построив свои корабли в четыре линии, поплыли вдоль своего берега, в залив правым крылом вперед, как они и стояли на якоре. На этом крыле они поставили 20 самых быстроходных кораблей, чтобы не дать афинянам уйти, но окружить их в том случае, если Формион, решив, что неприятель идет в Навпакт, сам выйдет туда вдоль побережья на помощь. Как пелопоннесцы и ожидали, Формион, заметив выход неприятеля в море, опасаясь за незащищенную местность, вопреки своим намерениям поспешно посадил команду на корабли и поплыл вдоль побережья в залив; в том же направлении выступил по суше вспомогательный мессенский отряд. Когда пелопоннесцы увидели, что афинские корабли идут один за другим вдоль берега и находятся уже в заливе, то по данному сигналу они внезапно все повернули налево, образуя растянутый фронт, и полным ходом поплыли на афинян в надежде перехватить их. Одиннадцать передних афинских кораблей, однако, избежав охвата правым крылом пелопоннесцев, успели достичь свободного пространства у Навпакта. Остальные корабли пелопоннесцы настигли, оттеснили к берегу и привели в негодность, а экипаж перебили, кроме тех, кому удалось спастись вплавь. Несколько кораблей пелопоннесцы буксировали пустыми, а один корабль они уже раньше захватили вместе с экипажем. Тут, однако, на помощь афинянам пришли мессенцы: в полном вооружении они бросились в море, взобрались затем на афинские корабли и, после схватки на палубах, отняли их у неприятеля, когда тот уже буксировал их.

91. Итак, здесь пелопоннесцы одержали победу, повредив аттические корабли. Двадцать кораблей их правого крыла бросились преследовать Одиннадцать афинских, которые, уйдя от неприятельского маневра, спаслись в свободное пространство у Навпакта. Эти корабли, кроме одного, успели прийти в Навпакт раньше пелопоннесских. Здесь они остановились у святилища Аполлона и выстроились носами против врага, готовые к бою, если враг дойдет до берега. Спустя некоторое время прибыли и пелопоннесцы. Плывя, они пели победную песнь, как будто уже одержали победу; и один левкадский корабль, заплыв далеко вперед, преследовал отставший корабль афинян. Случайно на рейде вне гавани стояло на якоре какое-то грузовое судно, и аттический корабль, проходя мимо, обогнул это судно, а затем ударом в середину преследовавшего его левкадского корабля потопил его. Это неожиданное событие устрашило пелопоннесцев. А так как они во время преследования (после победы) уже больше не соблюдали боевого порядка, то некоторые корабли одновременно опустили весла и остановились, чтобы дождаться остальных (что было ошибкой, ввиду грозящего удара врага с близкого расстояния). Между тем другие корабли, не зная фарватера, даже потерпели крушение, сев на мель.

92. Увидев это, афиняне воспрянули духом и по данному сигналу с криком устремились на неприятеля. Пелопоннесцы же в результате допущенных ошибок и из-за царившего среди них беспорядка сопротивлялись лишь короткое время, а затем бежали в Панорм (откуда они и вышли в открытое море). Во время преследования афиняне захватили шесть ближайших кораблей и отняли у врага также свои корабли (которые неприятель вначале повредил у берега и вел на буксире). Экипаж кораблей они частью перебили, а частью взяли в плен. На борту левкадского корабля (затонувшего около грузового корабля) находился лакедемонянин Тимократ, который после гибели корабля закололся1. Тело его впоследствии было выброшено волной в заливе Навпакта. По возвращении афиняне воздвигли трофей на том месте, откуда начали свой победный поход, подобрали тела павших и корабельные обломки, прибитые волнами к их земле, и, заключив перемирие, выдали неприятелям убитых воинов. Пелопоннесцы также поставили трофей как победители, так как обратили в бегство неприятельские корабли (которые они затем повредили около берега). Захваченный ими корабль они поставили как посвятительный дар рядом с трофеем в ахейском Рионе. Вскоре после этого все они, кроме левкадян, опасаясь встречи со второй афинской эскадрой, отплыли ночью в Крисейский залив и в Коринф. Пелопоннесцы еще не успели уйти далеко, как в Навпакт с Крита пришла афинская эскадра в составе 20 кораблей2, которые должны были прибыть на помощь Формиону еще до морской битвы3. Этим кончилось лето.

93. Прежде чем распустить по домам экипажи кораблей, возвратившихся в Коринф и Крисейский залив, Кнем, Брасид и прочие пелопоннесские военачальники по совету мегарцев задумали в начале зимы1 совершить внезапное нападение на афинскую гавань Пирей: гавань не охранялась и не была закрыта, что было естественным при полном господстве афинян на море. В соответствии с замыслом врагов каждый матрос со своим веслом, подушкой для сиденья и весельным ремнем должен был пешком пройти из Коринфа до моря у Афин и затем быстро отправиться в Мегары, где был назначен спуск на воду находившихся на верфи в Нисее 40 кораблей, с тем чтобы оттуда плыть прямо в Пирей. Военных кораблей для охраны гавани у афинян там не было, и никто не думал о возможности такого внезапного налета (полагали, что неприятель не решился бы на неожиданное и открытое нападение, и даже если бы задумал осуществить его, то афиняне узнали бы об этом заранее). Составив план атаки, лакедемоняне тотчас же выступили. Ночью они прибыли в Нисею и спустили на воду корабли, но, устрашившись опасности, не отплыли в Пирей, как задумали (их, говорят, задержал противный ветер), а направились к мысу Саламина, что напротив Мегар. Здесь находился сторожевой пост, где стояли упомянутые три военных корабля с целью препятствовать плаванию в Мегары и из Мегар. Лакедемоняне напали на сторожевой пост2, взяли военные корабли без экипажей на буксир и принялись опустошать остальную часть Саламина, где никто не ожидал нападения.

94. Между тем известие о нападении врагов было передано в Афины с помощью сигнальных огней, и в городе началось такое смятение, какого не бывало за все время войны1. В Афинах думали, что вражеский флот уже в Пирее, а жители Пирея — что враги уже захватили Саламин и вот-вот войдут в гавань. И если бы пелопоннесцы в самом деле стали действовать решительно, то легко могли бы захватить гавань, и противный ветер вряд ли бы задержал их. На рассвете общенародное афинское ополчение поспешило в Пирей на помощь. Афиняне спустили на воду корабли2, в смятении разместились на них и отплыли на Саламин, тогда как сухопутное войско заняло Пирей. Лишь только пелопоннесцы узнали, что афиняне идут на помощь, то, разорив большую часть Саламина и забрав людей и добычу и упомянутые три корабля из сторожевого поста у Будора, поспешно отплыли к Нисее (они опасались за свои корабли, так как те в первый раз за долгое время были спущены на воду и давали течь). Прибыв в Мегары, пелопоннесцы возвратились оттуда в Коринф по суше. Афиняне же, не застав врагов у Саламина, также вернулись назад. С тех пор, однако, они стали более тщательно охранять Пирей и среди прочих мер предосторожности запирали вход в гавань.

95. В то же самое время, в начале этой зимы, одрис Ситалк1, сын Тереса, царь фракийцев, выступил в поход против царя Македонии Пердикки, сына Александра, и против халкидян2 на фракийском побережье, желая добиться исполнения обещанного ему и самому выполнить свое обещание: Пердикка не исполнил обещаний, которые дал Ситалку, взявшемуся примирить его с афинянами3 (в начале войны Пердикка испытывал большие трудности) и не помогать его брату и противнику Филиппу4 получить престол в Македонии. С другой стороны, сам Ситалк обещал афинянам, заключая с ними союз, положить конец халкидской войне во Фракии. Итак, по этим двум причинам Ситалк теперь и выступил в поход в сопровождении Аминты, сына Филиппа5, которого он хотел посадить на македонский престол, и афинских послов, именно по этой причине находившихся у него вместе с военачальником Гагноном6. Ведь и афиняне также должны были помогать ему в походе7 на халкидян своими кораблями и возможно большим войском.

96. Итак, Ситалк, выступив из страны одрисов, прежде всего начал набирать воинов среди всех подвластных ему фракийцев, обитающих между горами Гемом и Родопой1 до берегов Евксинского понта и Геллеспонта. Далее, за Гемом он призвал под оружие гетов2 и остальные племена, живущие по сю сторону реки Истра ближе к Евксинскому понту. Геты и другие тамошние племена граничат со скифами и вооружены подобно им: все они конные лучники. Кроме того, Ситалк призвал многих независимых горных фракийцев, вооруженных саблями. Они называются диями и живут преимущественно на Родопе. Одни племена Ситалк привлек за плату, а другие пошли за ним добровольно. Призвал он также агрианов и лееев и все остальные подвластные ему пеонийские племена3. Последние были самыми крайними в границах его державы; их области простирались до леейских пэонов и реки Стримон, которая берет начало с горы Скомбра4 и протекает через земли агрианов и лееев. Здесь кончаются владения Ситалка и начинается область уже не зависимых от него пеонов. По направлению к трибаллам5 (которые также независимы) границы его владений образуют области треров и тилатеев6. Обитают же эти последние к северу от горы Скомбра, и земля их простирается на запад до реки Оский7, которая берет начало с той же горы, откуда текут Нест и Гебр8; гора эта, дикая и огромная, примыкает к Родопе.

97. Что до величины державы одрисов1, то она простиралась вдоль морского побережья от города Абдер2 до Евксинского понта, именно до реки Истра. Этот край можно кратчайшим путем объехать на купеческом корабле за четверо суток3, если непрерывно дует попутный ветер. По суше же путнику налегке надо идти из Абдер до Истра кратчайшим путем 11 дней4. Таково было протяжение державы одрисов по морскому побережью. Внутри же страны, где она больше всего удалена от моря, хороший пешеход может пройти путь от Византия до земли лееев и реки Стримон за 13 дней. Подати со всей варварской земли и с эллинских городов5 при Севфе6, наследнике Ситалка (когда они были самыми большими), составляли в деньгах сумму около 400 талантов серебра и вносились серебром и золотом. Подносились также и дары золотом и серебром, по стоимости равноценные податям (помимо искусно и пестро расшитых и простых тканей и всякой утвари), и не только самому царю, но также его соправителям7 и знатным одрисам. В противоположность обычаям персидского царства⁸, у них (как и вообще во Фракии) считалось благопристойным лучше брать, чем давать, и более постыдным отказать другому в просьбе, чем самому получить отказ. Однако одрисы благодаря своему могуществу пользовались этим обычаем гораздо чаще других фракийцев: без подарков от них нельзя было ничего добиться. Таким образом царство одрисов достигло великого могущества. Действительно, среди всех государств в Европе между Ионийским морем и Евксинским понтом ни одно не могло сравниться с ним по количеству денежных доходов и прочему богатству, тогда как по военной мощи и численности войска оно далеко уступало скифскому царству. Ведь в этом отношении со скифами вообще не может сравниться ни один народ9. И не только в Европе, но даже и в Азии нет народа, который сам по себе мог бы устоять против скифов, если бы они были едины10. Впрочем, в отношении благоразумия и понимания жизненных потребностей скифы не поднимаются до уровня прочих народов.

98. Итак, Ситалк, царь столь могущественной страны, готовился к войне, набирая войско. Когда все было готово, он выступил в поход на Македонию. Сначала царь шел через свои владения, затем через безлюдную горную цепь Керкину1, на границе между областью синтов и пэонов, следуя той самой дорогой, которую он велел проложить уже ранее при походе на пэонов2, вырубив просеку в лесу. Пройдя эту горную цепь из земли одрисов, войско двигалось, имея по правую сторону область пеонов, а по левую — земли синтов и мэдов3. Перевалив через гору, царь прибыл к Доберу в Пэонии4. В походе войско не имело потерь (кроме умерших от болезней), напротив, численность его еще возросла. Действительно, многие из независимых фракийских племен добровольно присоединились к царю в надежде на грабеж, так что общее число воинов составляло, как говорят, не меньше 150 000 человек5. Из них около двух третей составляли пехотинцы, остальные — всадники6. Большую часть конницы выставили сами одрисы и затем геты. Среди пехотинцев самыми главными бойцами были вооруженные саблями независимые фракийцы, спустившиеся с Родопы. Остальное войско состояло из разноплеменных полчищ и главным образом было страшно своей многочисленностью.

99. Итак, царское войско собиралось у Добера, готовое вторгнуться с горных высот в подвластную Пердикке нижнюю Македонию1. Ведь к Македонии относятся также линкесты, элимиоты2 и другие племена в верхней области, союзные и подвластные македонянам3, но управляемые своими царями. Приморскую область (которую мы называем Македонией) впервые завоевали Александр4, отец Пердикки, и его предки Тимениды5, в древности прибывшие из Аргоса, и воцарились там. Они силой оружия изгнали из Пиерии6 пиеров, которые впоследствии поселились за Стримоном у подошвы Пангея в Фагрете7 и других местах (еще и поныне обращенная к морю область у подошвы Пангея8 называется Пиерийским приморьем). Из области же под названием Боттиея они изгнали также ее жителей боттиеев, живущих ныне по соседству с халкидянами. В Пеонии македоняне овладели узкой полосой земли вниз по течению реки Аксий9 до Пеллы10 и моря. За Аксием до Стримона они владеют страной под названием Мигдония11, откуда они вытеснили эдонов. Затем они изгнали также эордов из земли еще и теперь называемой Эордией12. При этом большинство эордов погибли, а оставшаяся небольшая часть поселилась около Фиски13. Из Алмопии14 же были вытеснены алмопы. Македоняне подчинили себе и владеют доныне разными местностями, принадлежавшими прежде другим племенам, таким как Анфемунт15, Грестония, Бисалтия16 и большая часть собственно македонской земли. Все эти области в совокупности называются Македонией, и во время вторжения Ситалка ее царем был Пердикка, сын Александра.

100. Македоняне не могли сопротивляться нападению столь огромного войска. Поэтому им пришлось укрыться в укреплениях, которых тогда было мало. Ведь существующие теперь укрепления построены Архелаем, сыном Пердикки, который по вступлении на престол велел проложить прямые дороги и провел различные преобразования для улучшения военного дела. При этом для подготовки войска и воинского снаряжения этот царь сделал больше, чем все предшествовавшие ему восемь царей1. Из Добера фракийское войско вступило сначала в прежние владения Филиппа и взяло штурмом Идомену. Гортиния же, Аталанта2 и некоторые другие поселения добровольно открыли свои ворота из расположения к сыну Филиппа Аминте, который участвовал в походе. Фракийцы осадили также Европ3, но взять его не могли. Затем они проникли и в остальные части Македонии влево от Пеллы и Кирра4. Однако дальше на запад — в Боттиею и Пиерию — фракийцы не пошли, но занялись опустошением Мигдонии, Грестопии и Анфемунта. Македоняне же не решались действовать против неприятеля силами пехоты, но, вызвав на помощь конницу союзников из верхней Македонии, при каждой возможности незначительными отрядами нападали на большие соединения фракийцев. Никто не мог выдержать атаки македонян, так как это были искусные всадники, защищенные броней. Окружаемые во много раз превосходящими силами неприятелей, они сами бросались навстречу опасности. Но наконец, чувствуя себя не в силах выдержать бой со столь превосходящим их по численности неприятелем, они отступали.

101. Между тем Ситалк вступил в переговоры с Пердиккой о спорных вопросах, приведших к войне. Афинская эскадра не прибыла на помощь, так как афиняне не верили1, что Ситалк выступит в поход, и ограничились отправкой к нему послов с подарками. После тщетного ожидания афинян Ситалк послал часть своего войска против халкидян и боттиеев и, принудив их запереться в крепостях, начал разорять поля. Пока Ситалк со своим войском стоял лагерем в этих местах, фессалийцы и магнеты2, живущие далее к югу, и другие подвластные фессалийцам племена, и все эллины вплоть до Фермопил из боязни, что войско Ситалка пойдет на них, приняли меры предосторожности. Были устрашены также и все независимые фракийские племена, живущие на равнине к северу за Стримоном — панэи, одоманты, дрои и дерсеи3. Даже среди враждебных афинянам эллинов действия Ситалка вызвали тревожные толки и опасения, как бы царь, подстрекаемый афинянами в силу союзного договора, не пошел со своим войском против них. Ситалк, однако, оставался в Халкидике, Боттике и Македонии и опустошал эти земли. Между тем царю не удавалось достичь своей цели (ради чего он и совершил вторжение), а его войско начало страдать от недостатка продовольствия и зимних холодов. Тогда, следуя убеждению своего племянника Севфа, сына Спарадока (человека наиболее влиятельного после него самого), Ситалк решился немедленно отступить. А Севфа Пердикка тайно привлек на свою сторону обещанием отдать ему в жены свою сестру и дать за ней приданое. Итак, Ситалк позволил себя уговорить и, пробыв в стране в общем 30 дней (из которых 8 дней провел у халкидян), поспешно возвратился домой. Пердикка же впоследствии выполнил свое обещание и отдал свою сестру Стратонику в жены Севфу. Так окончился поход Ситалка.

102. В ту же зиму, после того как пелопоннесский флот был распущен, афиняне в Навпакте во главе с Формионом выступили в морской поход. Плывя вдоль побережья, они высадились в Астаке1 и оттуда направились в глубь Акарнании с 400 своих гоплитов2, снятых с кораблей, и 400 гоплитов мессенских. Из Страта, Коронт3 и других мест афиняне изгнали тех лиц, которых считали ненадежными. Затем они возвратили в Коронты Кинета, сына Феолита4, и снова вернулись на свои корабли. Ведь поход на Эниады5 — единственный город в Акарнании искони враждебный афинянам — представлялся невозможным в зимнее время. Действительно, река Ахелой, берущая начало с горы Пинда6, течет затем через страну долопов, агреев и амфилохов и по акарнанской равнине и впадает в море близ Эниад, образуя озера в окрестностях города. Разлив реки зимой затрудняет поход на город. Большинство так называемых Эхинадских островов также расположено против Эниад, непосредственно перед устьем Ахелоя. Ахелой, как большая река, постоянно образует здесь при наводнении наносы, и некоторые острова, вероятно, в непродолжительном времени также соединятся с ним. Действительно, река эта широкая, многоводная и илистая. Острова тесно примыкают друг к другу и задерживают речные наносы, не позволяя растворяться в воде. Расположенные беспорядочно, а не один за другим, острова мешают водам реки впадать в море прямым путем. Впрочем, острова эти невелики и необитаемы. Сказание гласит, что Аполлон изречением оракула повелел Алкмеону, сыну Амфиарая, во время его скитаний по земле после убиения матери избрать эту землю в качестве прибежища. При этом оракул предупредил Алкмеона, что тот не освободится от страшных видений, пока не найдет приюта на той земле, которая при убиении матери еще не была сушей и солнце ее не видело, потому что вся другая земля осквернена его злодеянием. Алкмеон, гласит далее сказание, долго не знал, что делать. Наконец он заметил эти наносы в устье Ахелоя и решил, что здесь со времени его долгих скитаний после матереубийства образовалось достаточно земли, чтобы поселиться на ней. Так он и обосновался в области Эниадов и стал ее правителем. Впоследствии страна получила название от его сына Акарнана. Такое предание об Алкмеоне дошло до нас.

103. Афиняне во главе с Формионом отплыли из Акарнании обратно в Навпакт и в начале весны возвратились в Афины. Они везли с собой пленников, свободных по рождению, взятых в плен в морских битвах, а также захваченные неприятельские корабли. Пленников они обменяли человека на человека. Так окончилась эта зима, а с ней и третий год войны, которую описал Фукидид.

Примечания:

II 1, 1

Фукидид не объясняет, почему он принял этот метод счета времени, и не определяет продолжительность «зимы» и «лета».

II 2, 1

Гелланик дает хронологическую таблицу жриц Геры в Аргосе (FHG 4, frg. 74 ел.).

II 2, 2

Один из 5 эфоров (высших должностных лиц), так же как один из архонтов в Афинах, был эпонимом (т. е. его именем назывался год).

II 2, 3

Афинские архонты вступали в должность в начале месяца гекатомбеона (в начале второй половины июля).

II 2, 4

По Геродоту, 400 человек.

II 2, 5

Беотархи — высшие должностные лица беотийского союза, командовавшие союзным ополчением (тогда их было 11 человек).

II 2, 6

Т.е. поздно вечером, в первую половину ночи. О союзе с афинянами см. III55; 168,5.

II 2, 7

Леонтиад — фиванский аристократ, главный виновник перехода Фив на сторону персов (Herod. VII233).

II 5, 1

Около 121/2 км от стен Платей и 58 стадий (около 10 км) от реки Асопа, границы Платейской области.

II 7, 1

Вероятно, ошибка.

II 7, 2

Обычная формула нейтралитета в военное время.

II 7, 3

Керкира, большая часть Акарнании и Закинф уже в начале войны принадлежали к афинскому союзу. Кефалления присоединилась позднее летом (ср. II30,2).

II 8, 1

Предсказания, необязательно прозаические, были «у всех на устах». Прорицатели являлись, видимо, и продавцами оракулов.

II 8, 2

Геродот (VI98,1–3) сообщает о другом землетрясении на Делосе, незадолго до Марафонской битвы; оно предвещало бедствия, испытанные эллинами при Дарий, Ксерксе и Артаксерксе.

II 8, 3

Фукидид, по-видимому, не разделяет подобное мнение.

II 8, 4

Ср. II2; III32; IV 85,1.

II 9, 1

Прежде ахейцы были на стороне афинян (ср. I 111, 3; 115,1).

II 9, 2

Пеллена — самый восточный из двенадцати ахейских городов, соседний с Сикионом. Он действовал отдельно от других ахейских городов (ср. II58,4; 60,3; VIII 3,2).

II 9, 3

Только северные локры — опунтские и эпикнемидские; озольские локры были в дружбе с афинянами (ср. III95,3; 101,1). Обычно под «локрами» Фукидид имеет в виду северных локров (ср. II26,1). Фокидян афиняне некогда поддержали против Спарты (ср. 1107, 2; 108,3).

II 9, 4

Единственные из западных островитян, которые стояли на стороне Спарты (ср. III94,2).

II 9, 5

Получили помощь от Коринфа в 433 г. до н. э. (ср. 155).

II 9, 6

Кроме Эниад (ср. 1111, 3; II102,2–6).

II 9, 7

См. VII3.

II 9, 8

Ср. 147.

II 9, 9

Мелос платил дань в 15 талантов, но не был покорен до 416 г. (ср. III91, 1–2). Фера платила в 425 г. 5 талантов.

II 10, 1

Запас самое большее на 40 дней (ср. 57, 2).

II 10, 2

Обычные силы для зарубежного похода (ср. II47,2). Фукидид не дает цифры сил пелопоннесцев. Плутарх (Per. 33,5) приводит цифру 60 000 человек.

II 11, 1

См. VIII 1,4–5.

II 11, 2

Взгляд, довольно часто встречающийся в речах Фукидида (например, 184,3; IV 20,2; 178,1).

II 12, 1

Он был одним из трех членов посольства в Афины в прошлом году (I 139,3).

II 12, 2

Или «в совет» или, скорее, «в пританей к стратегам».

II 12, 3

Ср. воспоминание о словах Мелесиппа у Аристофана (Aristoph. Рас. 435–436).

II 12, 4

Т.е. 2/3 своих сил гоплитов, как и пелопоннесские государства.

II 13, 1

Гостеприимен — связанный узами гостеприимства. Всякий, кто принимал гостя, оказывал ему всяческую помощь и поддержку и охранял гостя в своем государстве от каких-либо обид. Гость оказывал гостеприимцу ответные услуги у себя на родине.

II 13, 2

О «скверне» Перикла см. выше, 1127.

II 13, 3

Размер дани, установленной Аристидом при основании Делосского морского союза, составлял 460 талантов (ср. 196, 2; Plut. Arist. 23,4). Впоследствии, с присоединением новых союзников, Перикл довел сумму дани до 600 талантов. Под «прочими доходами» следует понимать пошлины, налоги, подать на метеков, арендную плату за Лаврийские рудники, за государственные земли и имущества и пр. По Ксенофонту (Anab. VII1,27), сумма постоянных доходов доходила до 1000 талантов в год.

II 13, 4

Т.е. в «сокровищнице богини Афины» 5200 талантов и в «сокровищнице других богов» около 800 талантов, в сокровищнице богини Ники (Победы) — около 20 талантов (ср.: Meyer Ed. Forschungen zur alten Geschichte. Halle, 1899, II, c. 110).

II 13, 5

Пропилеи акрополя (кремля) — входные ворота на акрополь с северозападной стороны; построены в 437–432 гг. архитектором Мнесиклом из пентелийского мрамора. Стоимость их была 2012 талантов.

II 13, 6

Под «другими сооружениями» имеются в виду Парфенон (храм Афины Девы) и телестерий в Элевсине (см. Plut. Per. 13).

II 13, 7

Осада ПотиЬеи обошлась в 2000 талантов (см. II70,2).

II 13, 8

Торжественные процессии к храмам богов во время празднеств, когда несли статуи богов, жертвенные дары и священные символы. Празднества сопровождались гимническими и театральными состязаниями.

II 13, 9

Трон царя Ксеркса на серебряных ножках, золотой меч Мардония и пр.

II 13, 10

Они хранились в сокровищницах при храмах, которые были устроены в 434–433 гг. до н. э. Каллием.

II 13, 11

Статуя Афины из слоновой кости работы знаменитого скульптора Фидия была закончена в 438 г.

II 13, 12

Эти слова относятся только к общественным и частным приношениям из золота и серебра, а не к резервному денежному фонду в святилищах.

II 13, 13

Не только в пограничных крепостях Аттики (как Эноя и Панакт), но и за границей.

II 13, 14

Точность этой цифры сомнительна.

II 13, 15

Общая длина охраняемой части стены равнялась 26 км (2 м на человека).

II 13, 16

Неизвестно, каково было тактическое применение этого нового рода войска.

II 15, 1

Кекроп — древнее догреческое местное териоморфное божество» мифический царь Аттики. Он учредил аттическое двенадцатиградье и создал основы культуры. Фукидид не сомневается в верности мифов, которые являются для него древней историей.

II 15, 2

Пританеи — места собраний должностных лиц (пританов).

II 15, 3

Ср.: Paus. 15,1.

II 15, 4

Другие лица, которых Фукидид считает «мудрыми», это: Архидам (I 79,2), Фемистокл (174,1; 138,2–3), Брасид (IV 81,2), Писистратиды (VI54,5), Гермократ (VI72,2), олигархи 411 г. (VIII58,4), Перикл (II 34,6,8). Радикальная демократия Клеона для Фукидида не является «мудрым» государственным строем.

II 15, 5

Традиция о Фесее, как объединителе Аттики в один город, была в то время живой. Фукидид не сомневается в ней.

II 15, 6

Праздник, справлявшийся 16 гекатомбеона, незадолго до Панафиней (и, по-видимому, связанный с последними).

II 15, 7

Некоторые рукописи (CG) вместо «до этого», т. е. до реформы Фесея, дают чтение «в прежние времена».

II 15, 8

Скалистый холм высотой в 50 м и площадью 300 м х 150 м.

II 15, 9

На юго-восток от акрополя. По преданию, основанный еще Девкалионом после потопа. Сохранившееся еще доныне здание начато во II в. до н. э. и окончено при Адриане в 129 г. н. э.

II 15, 10

К югу от храма Олимпийского Зевса (Paus. 119,1) на правом берегу р. Илисса.

II 15, 11

Святилище Геи (богини Земли) находилось поблизости от храма Зевса Олимпийского (Paus. 118, 7).

II 15, 12

Древнейшее святилище Диониса в Афинах у западного склона акрополя (Paus. I 20, 3), примыкавшее к театру. В святилище было два храма Диониса и две статуи бога — одна Диониса Элевтерия, а другая из золота и слоновой кости работы Алкамена.

II 15, 13

Иначе — Анфесгерии. Они справлялись три дня [11–13 числа месяца анфестериона (конец февраля — начало марта)] с торжественными церемониями. 12-е число анфестериона (второй день праздника) было посвящено специально Дионису и называлось «хоес» (кружки).

II 15, 14

В Малой Азии.

II 15, 15

Неизвестно, где они находились.

II 15, 16

Вопрос о местонахождении источника Эннеакрунос до сих пор не решен, несмотря на произведенные в новейшее время раскопки. Тираны — сыновья Писистрата.

II 15, 17

Еще Аристофан (в «Лисистрате») называет акрополь полисом.

II 17, 1

Где точно находилась местность (и крепость) Пеларгик, какое отношение она имела к древней «пеласгической стене»» окружавшей акрополь (ср.: Paus. 1 28, 3), неизвестно. Раскопками никаких следов стены вокруг акрополя не обнаружено. Остатки «пеласгической» стены находятся как раз на акрополе к югу от Пропилеи.

II 17, 2

По словам древнего комментатора (схолиаста), это запрещение относилось к эпохе пеласгов: в месте, где обитали пеласги (враги афинян), афиняне не должны были селиться.

II 17, 3

В начале Пелопоннесской войны народ стал относить знакомое всем изречение оракула к этой войне. Фукидид, по-видимому, признает, что оракулы в какой-то степени могут предсказывать будущее.

II 17, 4

Тягостное положение беженцев-крестьян в Афинах живо изображает Аристофан (Aristoph. Equ. 792 — 93).

II 17, 5

См. И23,2.

II 18, 1

Зноя — пограничное с Беотией укрепление (ср.: Herod. V 74, 2). Точное местоположение его неизвестно. Из Энои пелопоннесцы должны были идти обычным путем: Фивы — Афины.

II 18, 2

Вероятно, с помощью штурмовых лестниц (как при осаде Платей, ср.

II 18, 3

В подлиннике: «при подготовке войны», напоминается гомеровское выражение «завязывать бой».

II 19, 1

По-видимому, священный участок Элевсина пелопоннесцы все же не разорили. Рейты — соленые ключи на священной дороге из Афин в Элевсин (см. Paus. 1 38, 1–3) на древней границе Элевсина и Афин (см. выше, 1114,2).

II 19, 2

Селение между горами Эгалеем и Парнефом (точное местоположение неизвестно).

II 19, 3

Ахарны — самый большой дем (округ) Аттики (он имел в IV в. до н. э. 22 советника) на севере равнины у подошвы горы Парнефа.

II 19, 4

Демы — общины (округа), составлявшие подразделения клисфенов-скихфил.

II 20, 1

Афинская равнина к северу и западу от города, где находились поместья афинской знати (Herod. 1 59, 4).

II 20, 2

После опустошения своей земли и после эпидемии чумы еще 6 лет спустя жители Ахарн оставались ярыми врагами Спарты (ср. комедию Аристофана «Ахарняне»).

II 21, 1

См. 1114, 2.

II 21, 2

По Аристофану (см. «Ахарняне», «Осы», «Лисистрата»), скорее старшее поколение было воинственно настроено.

II 22, 1

В подлиннике «неофициальная сходка граждан».

II 22, 2

Фригии — местечко в нескольких километрах к северо-востоку от Афин.

II 22, 3

Указание на неопределенный исход стычки.

II 22, 4

См. 1102,4.

II 22, 5

Ларисейцы — жители Ларисы в Фессалии; фарсалъцы — жители города Фарсал; парагии — сомнительное чтение рукописей; краннонии — жители Краннона к юго-западу отЛарисы; пирасии — жители Пираса во Фтиотиде фессалийской; гиртонии—жители Гиртоны к северу от Ларисы; ферейцы — жители Фер в фессалийской Пеласгиотиде.

II 22, 6

В подлиннике aiaic, что, по мнению некоторых издателей, здесь означает якобы «часть» фессалийского государства.

II 23, 1

Парнеф — горный хребет в северо-восточной части Аттики вдоль беотийской границы.

II 23, 2

Брилесс (иначе Пентеликон) — горный хребет на юго-востоке от Парнефа.

II 23, 3

Вторжение (первое) продолжалось около 30–35 дней.

II 23, 4

Эти гоплиты (так называемые «эпибаты» — морская пехота) по 10 человек на каждую триеру — должны были сражаться в морской битве и защищать гребцов.

II 23, 5

Каркин был трагическим поэтом, которого часто осмеивали Аристофан и другие комики.

II 23, 6

Протей командовал в 433–434 гг. до н. э. первой эскадрой у Керкиры, о Сократе ничего неизвестно.

II 23, 7

Из Беотии пелопоннесцы спустились в Мегары, вероятно, по главной дороге Фивы—Афины.

II 23, 8

Древняя грайская земля оропцев была покорена афинянами, вероятно, в 506 г., ее жители была подданными афинян (подобно жителям Элевфер и Саламина).

II 24, 1

Вероятно, написано после 421 г. и относится только к десятилетней войне.

II 24, 2

Триерархи — зажиточные граждане в Афинах, обязанные в порядке государственной повинности снаряжать триеру и в течение года командовать ею.

II 25, 1

Керкирян, вероятно, побудило выступить на помощь со своими кораблями афинское посольство (см. II7,3).

II 25, 2

Именно, акарнанов, закинфиев и отчасти мессенцев из Навпакта (ср. П 9,4).

II 25, 3

По Диодору (XII43,1), «они опустошали так называемую Акту» — т. е. части Аргосского полуострова (как Эпидавр и Гермиона), враждебные афинянам.

II 25, 4

Мефона — укрепленный город на юго-западном побережье Пелопоннеса. Стены города (IV в. до н. э.) частично были реставрированы венецианцами в XVIII в. н. э. и сохранились и поныне.

II 25, 5

Город на юге Писатиды.

II 25, 6

«Внутренняя», или «глубокая», Элида находилась в долине р. Пенея в северной части Элиды.

II 25, 7

Оконечность полуострова в Писатиде.

II 26, 1

Т.е. в воды опунтских и эпикнемидских локров.

II 26, 2

О Клеопомпе ничего более неизвестно; возможно, он был родственником Клиния, отца Алкивиада.

II 26, 3

Фроний и Алопа—города в опунтской Локриде.

II 27, 1

Афиняне опасались высадки на остров пелопоннесцев, где враги могли встретить дружественное им население.

II 27, 2

См. 1101 —102.

II 28, 1

Затмение произошло 3 августа 431 г. до н. э.

II 29, 1

О нем упоминает Геродот (VII137) в связи с захватом пелопоннесских послов во Фракии в следующем году. Проксен — нечто вроде современного консула, представитель интересов иностранных граждан и посредник в сношении с властями. Должность проксена считалась почетной и давалась влиятельному лицу.

II 29, 2

Согласно мифу, афинский царь Пандион в награду за помощь в войне с фиванцами отдал в жены дочь Прокну фракийскому царю Терею. Прокна родила Итиса. Терей изнасиловал сестру Прокны Филомелу и, чтобы скрыть свое преступление, отрезал у нее язык. Однако Филомела сообщила о злодеянии Прокне, и сестры решили убить Итиса, накормить его мясом Терея и затем бежать. Терей погнался за ними, но Филомела превратилась в соловья, Прокна в ласточку, а сам Терей — в удода. Характерен интерес Фукидида к мифическим связям Афин с Фракией (где у него была собственность). Приводя миф, Фукидид критикует его детали.

II 29, 3

Странно, что до нас дошло упоминание об этом превращении не от греческих поэтов, а только от римских.

II 29, 4

Одрисы — фракийское племя в долине верхнего Гебра.

II 29, 5

По схолиасту, халкидян и боттиеев (некоторые из них отпали от афинян после восстания в Потидее; ср. 165, 2).

II 29, 6

Пелтасты — легковооруженные воины.

II 29, 7

Ср. 161, 2 и примеч.

II 30, 1

Соллий — коринфская колония в северной Акарнании.

II 30, 2

Палереи — жители города Палера в Акарнании.

II 30, 3

Астак — прибрежный город Акарнании, к северу от устья р. Ахелоя. Об Евархе см. еще II33,1.

II 30, 4

Жители городов Пала и Кранин на западе.

II 30, 5

Жители городов Сама и Пронны на востоке острова. Остров Кефалления имел важное значение для связей Афин с Керкирой.

II 31, 1

Т.е. в конце сентября по нашему календарю.

II 31, 2

Это был первый случай участия метеков в зарубежном походе.

II 31, 3

В 424 г. до н. э. Из комедии Аристофана «Ахарняне» мы узнаем, как жестоко страдали мегарцы от этих вторжений. Ср. IV 66–69.

II 34, 1

Филы — территориальное деление Аттики: со времен Клисфена было 10 фил. Афинская армия имела также 10 пехотных отрядов, а конница — 10 эскадронов.

II 34, 2

Главным образом в морских сражениях.

II 34, 3

Причитаниями и погребальными песнями.

II 34, 4

В Керамике, к северо-западу от акрополя» на пути от Дипилона в Академию (ср.: Paus. 129,3).

II 34, 5

В их честь был учрежден героический культ.

II 34, 6

Он выбирался советом.

II 35, 1

Неизвестно, кто ввел этот обычай, приписывать его Солону неверно (ср.: Gomme A. W., II, 103).

II 35, 2

Эти слова, как думают, обращены к афинянам, пережившим катастрофу 404 г.: новое поколение не только сомневалось в мудрости великодержавной политики Перикла, но и в ценности афинской культуры, созданной предшествующим поколением. Отсюда некоторые ученые (Э. Шварц, Э. Мейер и др.) делают вывод, что эпитафий выражает лишь собственные взгляды Фукидида, апологию Перикла (ср.: Gomme A. W., II, 104).

II 36, 1

Обычное начало всех эпитафиев.

II 36, 2

Поколение эпохи Персидских войн (490–465 гг. до н. э.).

II 36, 3

Поколению самого Перикла (465–440 гг. до н. э.), которому было уже за 60 лет.

II 37, 1

Под «неписаными законами» Фукидид, вероятно, имеет в виду только греческие обычаи (ср.: Gomme A. W., II, 113).

II 38, 1

В подлиннике: «красивые дома с обстановкой». Удивительно отсутствие упоминания о новых храмах и других общественных зданиях.

II 40, 1

В противоположность спартанской нелюбви к речам.

II 41, 1

Побед — при Евримедонте, поражений — при Мемфисе.

II 43, 1

Эта фраза, быть может, принадлежит самому Периклу (ср.: Gomme A. W., II, 138).

II 44, 1

Ср. слова Солона Крезу (Herod. 132).

II 47, 1

10,1; 19,1.

II 48, 1

Верхний Египет, Судан.

II 48, 2

В самих Афинах было несколько колодцев.

II 48, 3

По Диодору (XII45,2; 58,3–5) (который здесь следует Эфору), вероятной причиной болезни было: огромная скученность народа (на незначительном пространстве), крайне дождливая зима (после которой осталось много огромных луж со стоячей водой, не высыхавших до лета), скудное питание из-за плохого урожая и, наконец, отсутствие летом холодных этесийских ветров. Однако эти «причины» являются скорее позднейшими теоретическими домыслами, чем результатом непосредственных наблюдений во время эпидемии. Фукидид тщательно описывает симптомы болезни, пользуясь медицинскими терминами. Интересно, что в трудах Гиппократа и его школы и других медицинских сочинениях V в. нет описания моровой язвы. Большинство современных медиков полагают, что симптомы чумы Фукидида похожи скорее на симптомы тифа, чем кори (ср. комментарий Гомма, II, 153).

II 49, 1

Гомм (II, 155) предлагает понимать xocpSioc как «сердце». Тогда перевод будет: «когда болезнь достигла области сердца». Так понимает это место и Лукреций (О природе вещей, VI1208 ел.).

II 49, 2

По Гомму, здесь означает «рвота».

II 53, 1

Принимаем чтение «страдать», «жертвовать собою».

II 54, 1

См. III 8,3 и IV 118,1–2.

II 54, 2

Быть может, на Хиосе или Лесбосе.

II 55, 1

Имеется в виду все побережье Аттики от Эксона до Суния и от Суния до Рамнунта. Фукидид не сообщает, сколь разорительно было вторжение. По-видимому, добыча серебра на Лаврийских рудниках не прекратилась.

II 55, 2

По Диодору (XII45,1), пелопоннесцы будто бы пощадили так называемое «Четырехградье» (Марафон и другие древние города в этом районе).

II 55, 3

Ср. 13, 2; 22,1.

II 56, 1

«Впервые» за эту войну или «впервые» в Афинах или в Элладе.

II 56, 2

Эпидавр — наиболее важный город в Арголиде после самого Аргоса — был враждебен Аргосу и входил в Пелопоннесский союз.

II 56, 3

См. II15.

II 56, 4

Лакедемонская гавань на юге Аргосского залива.

II 57, 1

Перебежчики были главным образом рабы.

II 58, 1

Стратег в 440–439 гг. до н. э. (1117, 2) и в 429–428 гг. до н. э. был отцом Ферамена (ср. VIII68,4).

II 58, 2

О Клеопомпе см. II26,1.

II 59, 1

Этот инцидент показывает полный контроль афинского народного собрания над исполнительной властью.

II 59, 2

Т.е. не был отрешен от должности.

II 60, 1

Этим качеством в высшей степени обладал Фемистокл (ср. 1138, 3).

II 60, 2

Имеется в виду не только патриотизм, но и готовность аристократов (таких, как Кимон, Перикл, Клиний) сотрудничать с демосом.

II 62, 1

Ср. 1140—144 и II13,9.

II 62, 2

Ср. IV 28,2.

II 63, 1

Ср. речь Клеона (III, 40,4).

II 63, 2

Ср. слова Клеона (III37,2); ср. также: Aristoph. Equit., 1111–1114.

II 63, 3

Неясно, кого имеет в виду Перикл; во всяком случае — не крайних олигархов.

II 64, 1

Обычная сетенция; ср., например: Soph. Phil. 1316–1317.

II 64, 2

Некоторые полагают, что эти слова написаны Фукидидом уже после катастрофы 404 г. (ср.: Gomme A. W., И, 178).

II 64, 3

Апкивиад повторяет эту мысль, относя ее к самому себе (ср. VI 5).

II 65, 1

Древние называют различные суммы штрафа, наложенного на Перикла —15 и 80 талантов (последняя цифра неправдоподобна) (ср.: Diod. XII 45,4; Plut. Per. 35,4–5). Перикл был обвинен в растрате государственных средств (Plat. Gorg. 516A).

II 65, 2

Перикл был отстранен от должности в 430 г. до н. э. и вновь избран весной 429 г. до н. э.

II 65, 3

Перикл умер в сентябре 429 г. до н. э.

II 65, 4

Имеются в виду нападки на Алкивиада и его отстранение от должности стратега. Этим афиняне лишили свою армию в Сицилии самого способного военачальника.

II 65, 5

Текст неисправен. На самом деле война продолжалась с 413 г. по апрель 404 г. до н. э.

II 66, 1

В Спарте служба начальника морских сил (наварха) продолжалась 1 год (с осени до осени). Кнем был, очевидно, недавно назначен навархом и выступил в поход в конце лета 430 г. до н. э. Обычно спартанский наварх командовал объединенной эскадрой пелопоннесцев и назначался по мере надобности.

II 67, 1

См. 160—65.

II 67, 2

Историю этого посольства передает Геродот (VII137) в связи с рассказом об отцах послов Сперхии и Булисе. После убиения в Спарте глашатаев Дария Спарту поразил гнев героя Талфибия (глашатая Агамемнона). Сперхии и Булис добровольно отправились к царю Kcepксу, чтобы своей смертью искупить и умилостивить гнев героя Талфибия. Царь Ксеркс, однако, помиловал их; они вернулись в Спарту, умилостивив гнев героя.

II 67, 3

Аргос держал в войне нейтралитет (ср. II9,2), и Поллис отправился в Персию хлопотать о союзе спартанцев с царем. Аргос оставался нейтральным во время похода Ксеркса 50 лет назад, и ввиду этого Поллис мог рассчитывать на хороший прием в Персии.

II 67, 4

Фарнак—правитель (сатрап) Дискилитиды (ср. 1129, 1) на азиатском берегу Пропонтиды.

II 67, 5

О нем нет больше нигде упоминаний.

II 67, 6

Ср.: Aristoph. Acharn. 145–147 (о Садоке и Ситалке): А сын его (афинянином сделан он) Поесть колбас в Афинах хочет до смерти И просит, чтоб Ситалк его отечеству Помог.

II 67, 7

Послов схватили, по словам Геродота (VII137), в порту Бисанфе на Геллеспонте.

II 67, 8

Ср. дейстия коринфян из страха перед возможными разоблачениями Никия (VII86,4).

II 67, 9

Предполагают, что решение казнить пленников было вынесено по совету Клеона. Однако Фукидид, отрицательно относившийся к Клеону, наверно, сообщил бы об этом. Фукидид считает казнь пленников ошибкой: Перикл в это время был уже отрешен от должности и не мог спасти пленников.

II 68, 1

Амфилохекий Аргос в юго-восточном углу Ампракийского залива.

II 68, 2

Брат Амфилоха Алкмеон убил, мстя за отца Амфиарая, свою мать Эрифилу.

II 68, 3

Малые города Амфилохии упомянуты в III105 ел.

II 68, 4

Ср. II 9,4.

II 68, 5

Хаоны жили в горах Пинда к востоку и северо-востоку от Ампракийского залива.

II 68, 6

Дальнейший рассказ о событиях в этих местах см. III102,105 ел.

II 69, 1

См. 1103,3.

II 69, 2

Т.е. из Коринфского залива.

II 69, 3

Задачей этих кораблей было конвоировать афинские корабли, везущие дань.

II 69, 4

Фаселида — дорийский город в Ликии, привлеченный Кимоном в Афинский морской союз (Plut Cim. 12), платил в союзную кассу ежегодно 6 талантов.

II 69, 5

Ничего больше о Мелесандре неизвестно. Гробницу его видел в Керамике Павсаний (129,7).

II 70, 1

Ксенофонт упомянут еще раз (II, 79,1) как начальник афинского войска, потерпевшего поражение при Спартоле; он был также стратегом в Самосском походе 441–440 гг. до н. э.

II 70, 2

Ср. II13,3.

II 70, 3

Однако, по-видимому, Ксенофонт и его товарищи не были отозваны.

II 70, 4

Число поселенцев, по Диодору (XII46,7), было 1000 человек. Рассказ о походе в Халкидику продолжен в главе 79.

II 71, 1

На платейском рынке был воздвигнут алтарь Зевсу как богу свободы (Plut,Arist20,4–6).

II 71, 2

Так восхваляет платейцев и Геродот (VIII1,1) за их доблесть при Саламине.

II 72, 1

Не упомянуто Фукидидом. Ср. III68,1.

II 72, 2

Платейцы не верят спартанцам, да и сам Фукидид сомневается в честности спартанских предложений (ср. III68,1).

II 73, 1

См. III68,5.

II 74, 1

Эти герои перечисляются у Плутарха (Arist. 11,3).

II 75, 1

Насыпь высотой в 20 м до вершины городской стены (ср. Herod. 1162).

II 75, 2

Эта цифра вызывает сомнения, так как самое долгое вторжение в Аттику продолжалось 40 дней (ср. II 57,2). Кроме того, при высоте иасыпи 20 м и ширине 20 м (на вершине) и 40 м при основании нужно было насыпать около 120 000 м3 земли, 12 000 воинов могли окончить работу за 10 дней. Однако работа могла замедлиться из-за трудности при транспортировке земли.

II 76, 1

Очевидно, тараны.

II 77, 1

Верхний «ярус» к стене (см. II75,4) и внутреннюю «серповидную» стену (II76, 3).

II 78, 1

Восхождение Арктура приходится за несколько дней до осеннего равноденствия.

II 78, 2

См. II6,4. «Инвалиды» несли, по-видимому, сторожевую службу.

II 78, 3

Быть может, рабыни.

II 79, 1

Т.е. в последнюю декаду мая (см. II19,1).

II 79, 2

Возможно, это были Гестиодор и Фаномах.

II 79, 3

Это было серьезное поражение, предвещавшее будущие события на Халкидике и во Фракии. В этой битве впервые легковооруженные силы с успехом сражались против гоплитов.

II 80, 1

В конце июня или в самом начале июля.

II 80, 2

Ср. III102.

II 80, 3

Закинф и Кефалления были весьма важными станциями на морском пути вокруг Пелопоннеса к Навпакту, на Керкиру и в Италию.

II 80, 4

Как в 432 г. до н. э.

II 80, 5

Ср. 9, 3.

II 80, 6

См. II69,1.

II 80, 7

Он дошел до Левкады и, может быть, дальше к Ампракии.

II 80, 8

По Плутарху (Pyrrh. 1, 2), Фарип воспитывался в Афинах, получил афинское гражданство и был прадедом Олимпиады, матери Александра Македонского.

II 80, 9

Молоссы, паравеи, антинтаны — эпирские племена. Оресты — македонское племя.

II 80, 10

Развалины Страта сохранились. Город находился в нескольких километрах от реки Ххелоя.

II 81, 1

Диодор (XII48,5) сообщает как раз обратное (по небрежности).

II 81, 2

Вероятно, периэки из Левкады и Анактория.

II 82, 1

Приток Ахелоя.

II 82, 2

См. 1111,3.

II 83, 1

См. II 69,1.

II 83, 2

См. 1180,1.

II 83, 3

Река в Этолии.

II 83, 4

Ср. I 29,2; 46,2.

II 84, 1

«На волосок от», «чуть не задевая неприятеля» (ср, Soph. Ai. 786).

II 84, 2

Келевсты — начальники гребцов.

II 84, 3

Дима — западный ахейский город. Пелопоннесская эскадра рассеялась, бежав частью на восток, а частью на юг.

II 84, 4

Этолийский город; его положение неизвестно.

II 84, 5

Иначе: моликрейский Рион или Антиррион. О посвящении захваченного корабля Посейдону см.: Herod. VIII, 121.

II 84, 6

Ср. 130, 2.

II 85, 1

Хотя Кнем не участвовал в битве, но ответственность за весь поход лежала на нем. Советники часто посылались спартанцами в помощь наварху (адмиралу), но были подчинены ему (ср. III69,1; 79,3).

II 85, 2

Странно, что Фукидид не упоминает его имени.

II 85, 3

Гортина находилась на юге острова в 800 стадиях от Кидонии.

II 86, 1

К востоку от Риона, против Навпакта (Paus. VIII22,10).

II 86, 2

Оно состояло не только из ахейцев и элейцев. Вся Ахея теперь вступила в Пелопоннесский союз (см. II9,2).

II 86, 3

По Страбону (VIII2,3) — 5 стадий.

II 86, 4

Неясно, как афиняне могли помешать неприятелю войти в узкий пролив.

II 88, 1

Формион мог отступить в Навпакт, где он находился бы в безопасности, но предпочел дать сражение против превосходящих сил врага, чтобы на долгое время устрашить его.

II 89, 1

Качества, которые дорийцы приписывали себе (ср. II11,9; V 70,1).

II 92, 1

Тело его прибило волнами к берегу, и тогда узнали, что он покончил с собой и, быть может, левкадский корабль, затонул около берега и оттуда было видно все, что происходило на корабле.

II 92, 2

См. II85,5–6.

II 92, 3

Дальнейшая судьба Формиона неизвестна: его могила находилась на дороге в Академию, близ могилы Перикла (Paus. 129,3).

II 93, 1

Т.е. в начале ноября.

II 93, 2

У Будора (см. ниже II93,3) на северо-западной оконечности Саламина.

II 94, 1

Именно Архидамовой войны. Поэтому некоторые исследователи думают, что этот пассаж написан до 415 г. до н. э. (ср. VII71,7; VIII1; 96,1).

II 94, 2

У афинян было в резерве 100 самых лучших кораблей (ср. II24,2).

II 95, 1

См. II29; II67,1–3.

II 95, 2

Здесь афиняне недавно потерпели поражение (ср. II79).

II 95, 3

Ср. II29,6–7.

II 95, 4

См. 157,3. Филипп заключил союз с афинянами против своего брата Пердикки.

II 95, 5

Вероятно, Филипп умер, хотя Фукидид не говорит этого (ср. II92,7).

II 95, 6

Гагнон был экистом (основателем) Амфиполя и пользовался известностью во Фракии (см. II 58,1; IV 102, 3).

II 95, 7

См. II101.

II 96, 1

Тем — горная цепь на севере Фракии. Родопа — горный хребет между Македонией и Фракией.

II 96, 2

Геты — фракийское племя на нижнем Истре (Дунае).

II 96, 3

Племена, жившие к северу от Македонии между Иллирией и Фракией.

II 96, 4

Скомбра — гора в Македонии.

II 96, 5

Трибаллы — фракийское племя, обитавшее в теперешней Сербии.

II 96, 6

Треры и тилатеи — фракийские племена на севере царства одрисов.

II 96, 7

Оский — приток Истра.

II 96, 8

Реки во Фракии (теперешние Месепа и Марица). Обо всех этих фракийских племенах и о царстве одрисов известно очень мало, кроме известий Геродота и Фукидида.

II 97, 1

Царство одрисов занимало территорию современной Болгарии, турецкой Фракии и Греции (между Гебром и Стримоном), т. е. между Истрой (Дунаем) на севере и Геллеспонтом на юге. Фукидид мог получить сведения о Фракии от фракийцев, а быть может, и сам путешествовал по Фракии (см.: RE Thrake).

II 97, 2

Абдеры — город во Фракии, член Афинского морского союза.

II 97, 3

По Геродоту (IV 86,1), купеческий корабль мог пройти за день 700 стадий, а за ночь 600 стадий. Таким образом, это расстояние составляет 5200 стадий (ок. 100 км).

II 97, 4

По Геродоту (IV 101, 2), йутник налегке мог пройти в день 37 км (200 стадий). Таким образом, расстояние от Абдер до Истра около 400 км.

II 97, 5

Неизвестно, какие это были города.

II 97, 6

Племянник Ситалка (см. II101,5–6).

II 97, 7

Соправители — полунезависимые царьки. 8Cp.:Xen.Cyrop.VIII2,7.

II 97, 9

Здесь, по-видимому, Фукидид сознательно противоречит Геродоту, который говорит, что фракийцы (после индийцев) — самый многочисленный и могущественный народ на свете (V 3).

II 97, 10

Могущество скифов ясно показано Геродотом в его рассказе о неудачном походе Дария.

II 98, 1

Керкина — гора между верхним Стримоном и Аксием. Царь держался внутренней части страны и не сговорился с афинянами о переходе Стримона по мосту у Амфиполя (см. IV 108; II99,1).

II 98, 2

Когда именно, неизвестно.

II 98, 3

Мэды — фракийское племя, жившее к северо-западу от Керкины.

II 98, 4

Добер — город в Македонии, отличный от упоминаемого Геродотом (VII113).

II 98, 5

Диодор (XII50,3) также дает цифры 120 000 пехотинцев и 50 000 всадников.

II 98, 6

Сомнительно: для такого огромного количества конницы трудно было добывать фураж в этой горной стране.

II 99, 1

Собственно Македония или Эмафия. Верхняя Македония находилась к западу и юго-западу от долины Аксия и простиралась до северных границ Фессалии и на запад к Эпиру.

II 99, 2

Линкесты — племя, обитавшее в верховьях Эригона, притока Аксия; элимиоты—жители области и города в юго-западной Македонии.

II 99, 3

С начала V в. до н. э. греки понимали под Македонией Пеллу и нижнюю область.

II 99, 4

Александр по прозванию «Филэллин» (см. 1137,1).

II 99, 5

Ср.: Herod VII137,1. Тимениды — потомки Тимена, одного из Гераклидов.

II 99, 6

Пиерия — область между горой Олимп и Фермейским заливом.

II 99, 7

Крепость в Пиерии.

II 99, 8

Гора в Македонии к востоку от устья Стримона.

II 99, 9

Аксий (совр. Вардар) — река, впадающая в Фермейский залив.

II 99, 10

Пепла — город в центре Эмафии к востоку от Аксия.

II 99, 11

Мигдония — область в нижнем течении Аксия. Эдоны — племя, обитавшее к западу от Стримона (см. 1100,3).

II 99, 12

Эория — область к западу от Пиерии и Боттиеи.

II 99, 13

Фиска — город в центральной Македонии.

II 99, 14

Алмопия — область к северу от Эордии.

II 99, 15

Анфемунт — область между Аксием и Стримоном.

II 99, 16

Ср. IV 109,4; Herod. VII115,124,127.

II 100, 1

Геродот дает их имена (VIII139).

II 100, 2

Шомена, Гортиния и Аталанта — города Македонии по среднему течению Аксия.

II 100, 3

Европ — город к югу от Аталанты на Аксии.

II 100, 4

Кирра — город к северу от Пеллы, нигде более не упоминаемый.

II 101, 1

Недоверие афинян основывалось на том, что Ситалк долго тянул с походом и двинулся с наступлением зимы.

II 101, 2

Магнеты — жители полуострова Магнесии, омываемого Фермейским и Пагасейским заливом.

II 101, 3

Все эти племена жили между Стримоном и Нестом.

II 102, 1

Ср. III3 — 19; III 25–50. См. II30; 133,1–2.

II 102, 2

Эти гоплиты были эпибатами (морская пехота).

II 102, 3

Коронты — город в Акарнании.

II 102, 4

И отец и сын — лица неизвестные.

II 102, 5

Город в Акарнании к западу от Ахелоя — самой большой реки в Греции. Развалины города сохранились до нашего времени.

II 102, 6

Пинд — горный кряж в северной Греции.