Глава VI

Галеаццо Мария Сфорца

Галеаццо Мария все еще находился во Франции, когда получил известие о смерти своего отца. Сообщая ему об этом, его мать повелела ему седлать коня и без малейшего промедления мчаться домой. Франческо Сфорца скоропостижно скончался 8 марта 1466 года. Нет нужды говорить, что Бьянка Мария, «donna di animo virile» (женщина с мужским характером), была на высоте положения. Ее невыразимое горе — она не отходила от тела своего мужа до самых похорон — вероятно, способствовало сохранению ее власти над Миланом, в котором ее любили не меньше, чем Франческо. Скорбь была всеобщей: миланцы осознавали, что они лишились не только превосходного государя, но и милосерднейшего — rispettabilissimo, как выражается Корио, — отца. Бьянка Мария сразу же собрала Совет и городских старейшин и в приличествующей моменту речи велела им принять все предупредительные меры для обеспечения порядка. Хотя горе ее было столь очевидным, что слушатели не могли сдержать слез, она не потеряла самообладания; на самом деле Галеаццо прежде всего ей обязан сохранением своего государства и отсутствием в нем каких-либо волнений. Помня о недавних событиях, Флоренция и Неаполь, в интересах всей Италии, готовились вмешаться для поддержания спокойствия в Милане, в то время как Людовик XI, высказывая свое дружеское расположение к покойному герцогу и свою признательность за его поддержку, писал своей «милейшей и весьма возлюбленной тетушке» о том, что он будет стоять за ее семью как за свою собственную.

Проезжая через Пьемонт, Галеаццо из предосторожности переоделся в платье миланского торговца. Но все же в Новалесе, у подножия Мон-Сени, на него напал крестьянский отряд, и он был вынужден укрыться под защитой церковных стен. В его свите находился Джан Джакомо Тривульцио, один из тех молодых дворян, вместе с которыми воспитывался Галеаццо Мария. Во время войны Тривульцио прославился тем, что победил на дуэли пару французских солдат, которые хвастались своими победами над двумя итальянцами, принявшими их вызов. Его помощь оказалась неоценимой в сложившейся ситуации.

Галеаццо Мария был вынужден оставаться здесь в течение трех дней, до тех пор пока ночью его не освободили уполномоченные из Турина, после чего он продолжил свой путь. Вожаком нападавших был некий аббат, который рассчитывал получить крупный выкуп за столь значительную добычу. Галеаццо благополучно добрался до дома, прибыв в Аббиатеграссо спустя двенадцать дней после смерти своего отца. Отсюда он выехал на черном коне в сопровождении главнейших из своих придворных: чтобы приветствовать его, из Милана прибыла группа влиятельных людей, включая послов и его собственных братьев. Достигнув городских ворот, он сменил лошадь, снял траурные одежды, облачился в герцогскую мантию и шапку из белой дамастной ткани и принял жезл и меч — все это прислала ему его мать. Войдя в Милан с триумфальной процессией из двух тысяч всадников, он оказался в центре огромной ликующей толпы, которая понесла его к собору. Затем Галеаццо Мария спешился и поднялся в боковой притвор храма. После окончания службы он со всеми знаками уважения поклонился телу отца у главного алтаря и со слезами обнял своих братьев. Посетив церковь Св. Амвросия, он вошел в Корте д'Аренджо через ту дверь, которой пользовался его отец. Здесь Галеаццо остался на некоторое время и снова надел траурные одежды. Потом он отправился в замок, где в глубоком трауре находилась его мать, охваченная скорбью. Она бросилась к нему навстречу и не менее четверти часа рыдала в его объятиях. После этой трогательной сцены он удалился в покои своего отца.

Галеаццо Мария, как только его власть стала достаточно твердой, начал вести серьезные переговоры о браке с Боной Савойской, которую он намеревался посетить при французском дворе. Сохранились весьма любопытные описания его невесты. Посол сообщал Бьянке Марии: «На протяжении более получаса я был у названной королевы, и на протяжении более получаса я не сводил глаз с ее сестры, которая не обращала на меня никакого внимания… Некоторые из приближенных дворян королевы настаивали на том, чтобы я внимательно рассматривал ее, сколько мне вздумается, и обращался с ней без каких-либо церемоний. Я поблагодарил их, искренне рассмеявшись и заявив, что прибыл сюда только для переговоров с королевой». Посол называет Бону прекрасной девушкой, но он видел только ее лицо. Тристино, брат Галеаццо Мария, который был послан в Амбуаз в 1468 году в качестве доверенного лица жениха, приводит самое подробное описание: «Первое и самое главное, что она, по моему мнению, обладает замечательной фигурой, вполне подходящей для деторождения; затем лицо не длинное и не широкое, прекрасные глаза, хотя они могли бы быть несколько более темными, красивый нос и рот, изящная шея, хорошие зубы и руки; кроме того, она обладает самыми благородными и привлекательными манерами». Все, кому доводилось ее видеть, признают, что она была весьма привлекательна. Брак был заключен 10 мая 1468 года в Амбуазе. Тристано обстоятельно описывает совершение обряда, в котором он, согласно обычаю, должен был коснуться ногой бедра лежащей в постели невесты[28].

Бона предпочла не проезжать по территории своего брата, Амедея IX, который был на грани войны с Миланом и с которым даже не посоветовались относительно этого брака. Прибыв в Геную, она выглядела довольно утомленной тяжелым путешествием по морю из Марселя и настояла на том, чтобы отправиться в город пешком. Здесь ее встречал Людовико, поприветствовавший ее поцелуем. Впоследствии он хвалил ее в письме к своему брату. Галеаццо встретил Бону в Нови и отвез в Виджевано. Здесь уже не было никаких важных гостей, поскольку в Милане свирепствовала чума. Бона не принесла приданого, однако Людовик XI предполагал, что Галеаццо сможет отввоевать Верчелли у Савойи. Но начавшиеся военные действия проходили вяло, и вскоре был заключен мир, вскоре переросший в союз.

Воспитание молодого герцога — ему было двадцать два года, когда умер его отец, — ни в коей мере не избавило его от природной тяги к роскоши. Прежней простоте был положен конец. Он обладал превосходным вкусом, характерным для приближавшегося к своему расцвету Ренессанса, которому мировое искусство столь многим обязано. О суровом образе жизни Альфонсо Арагонского, Франческо Сфорца и Козимо Медичи остались лишь воспоминания, не нашедшие никакого отклика ни у Лоренцо Великолепного, ни тем более у Галеаццо Мария.

Именно Галеаццо Мария превратил в свою резиденцию Кастелло ди Порта Джовио, которая после современной реконструкции является одним из главных памятников Милана. Начиналась же его семейная жизнь в столице с почти идиллической простоты в домике рядом с курятником на острове в парке.

Но Рождество следующего, 1469 года Галеаццо решил провести в Кастелло. Огромные голые стены не сулили никакого комфорта, и нет ничего удивительного в том, что одну из них он приказал обшить деревом, чтобы не было сквозняков. Чтобы принять в нем молодую жену, ему пришлось позаимствовать у своих дворян настенные ковры и драпировки. В то время из окон герцогских покоев из-за высокой защитной стены не был виден парк, поэтому их приходилось завешивать полотнами, которые часто рвались. Но тот факт, что только для своей жены он распорядился держать в конюшне восемьдесят две лошади, свидетельствует о том уровне, которому он хотел соответствовать. Со временем стены должны были украсить фресками, и художники днем и ночью трудились над этим. В замке всегда была строгая охрана, но герцог распорядился, чтобы живописцев допускали в него и после наступления темноты, «только чтобы не было у них никакого оружия, кроме их инструментов».

Герцог имел характерную для того времени страсть к охоте. Послы при его дворе вскоре обнаружили, что ничто не доставляет Галеаццо большего удовольствия, нежели подаренный редкий сокол или охотничья собака. Он любил также pollone, итальянскую игру в мяч, и никогда не жалел денег на то, чтобы переманить в Милан хорошего игрока.

Бьянка Мария была женщиной властной, и ее авторитет был повсюду очень велик — особенно в тот момент, когда она начала инстинктивно отстаивать свои права после смерти мужа. Около года она правила совместно с Галеаццо. И хотя он не обладал той силой характера, которая была свойственна обоим его родителям, избыток тщеславия не позволял ему смириться с такой опекой. Сильные, мужественные и уверенные в себе натуры, такие как его отец и дед, еще не вполне избавившиеся от первобытной простоты их крестьянских предков, смогли бы в такой ситуации продолжать властвовать вместе с Бьянкой Марией, не вступая с ней в ссору. Галеаццо, однако, был упрям и неуравновешен. Подобно своим братьям, он был скорее Висконти, чем Сфорца, что проявлялось как в добрых, так и в скверных сторонах его натуры. Но каковы бы ни были его недостатки, ему нельзя отказать ни в здравомыслии, ни в умении управлять собственным государством. Все более натянутые отношения между ним и матерью совершенно испортились с появлением на сцене Боны. Бьянка Мария была не из тех, кто согласился бы играть вторую роль, поэтому она решила удалиться в свой собственный город Кремону. Это произошло в октябре. Успев проехать чуть дальше Меленьяно, она тяжело заболела и умерла в присутствии Галеаццо. Обстоятельства ее смерти оказались крайне невыгодными для молодого герцога. Герцогиню очень любили в Милане, и тот факт, что Галеаццо рассорился со своей матерью, в любом случае мог бы намного снизить доверие к нему у многих людей. Неудивительно, что сразу же поползли слухи о том, что он отравил ее, хотя не было ни малейших оснований для такого обвинения. Хроники сообщают об огромной комете, появившейся на небе в день ее смерти и упавшей во внутренний двор замка, — «во свидетельство совершенства ее добродетели» (Каньола). В них говорится и о принятии Бьянкой Марией последних церковных обрядов, благодаря случайному визиту нескольких монахов (один из которых давно был знаком с ней, ибо она оставалась женщиной глубокого благочестия), когда даже доктора не решались предположить, насколько серьезным окажется ее заболевание. Она оставила Галеаццо Кремону, но, согласно завещанию, доходы от нее ему следовало разделять поровну со своими братьями. Особым распоряжением она передавала Галеаццо власть над населением Милана и других своих владений, из чего следует, что она считала их своими подданными.

Галеаццо показал себя мудрым правителем, следуя по стопам своего отца во внешней политике. Он был тверд в своей приверженности тройственному союзу с Флоренцией и Неаполем, уравновешивавшему опасность вторжений со стороны Венеции, которую обычно поддерживал папский престол. Союзнические отношения стали еще белее тесными в 1469 году, с рождением его сына и наследника, названного при крещении Джан Галеаццо, в честь великого герцога Висконти. Его крестным отцом стал Лоренцо Медичи, прибывший в Милан для участия в этом обряде почти против воли родного отца ребенка. В своих «Воспоминаниях» Лоренцо пишет: «Я был великолепно принят, удостоившись больших почестей, нежели кто-либо другой, прибывший с той же целью, даже если он был более этого достоин, чем я. Мы отдали должное герцогине, подарив ей золотое ожерелье с крупным алмазом, стоившее около 2000 дукатов. В результате герцог пожелал, чтобы я был крестным отцом всех его детей»; и в самом деле, он им стал.

В тот же год Галеаццо Мария был торжественно провозглашен герцогом и облечен гражданами Милана знаками отличия. Он откладывал эту церемонию в надежде получить герцогскую корону из рук императора, чтобы владеть этим титулом на том же основании, что и Висконти. В начале 1469 года император Фридрих III посетил Италию, но он наотрез отказался принять миланских послов, посланных к нему в Феррару. Отношение к Милану со стороны других городов герцогства было таково, что Галеаццо самому пришлось ехать в Виджевано, чтобы принять оммаж от их представителей.

Галеаццо незамедлительно поддержал своих союзников, когда венецианцы под командованием Коллеони напали на Флоренцию. Он лично прибыл к месту сражений, но, хотя у него не было недостатка в храбрости, он не был опытен в военном деле. Хитрый Федериго Урбинский, который командовал войсками союзников и обладал всем благоразумием, характерным для клана Сфорца, прежде чем приступать к серьезным военным операциям, вынужден был отстранить Галеаццо от участия в кампании. Против Коллеони и венецианцев сражался родной дядя Галеаццо, Алессандро из Пезаро, так же как и его незаконнорожденный брат Сфорца, некогда восставший против их отца. Союзники ожидали, пока герцог Милана будет отозван во Флоренцию под тем предлогом, что там возникла необходимость срочно обсудить некие важные дела. В его отсутствие миланским войском командовал Роберто Сансеверино. Последовало ожесточенное сражение. Когда после наступления темноты битва более двух часов продолжалась при свете факелов, Федериго крикнул своему тестю, Алессандро из Пезаро: «О синьор, отец мой, нами сделано достаточно на сегодня!»; на что Алессандро ответил: «Это тебе решать», и они отвели своих людей. Более трехсот людей и четырехсот лошадей были убиты — чудовищные потери для битвы кондотьеров. Но в конце концов война завершилась на приемлемых условиях, стороны сохранили status quo.

Галеаццо Мария пришел в негодование, когда узнал, что они сражались в его отсутствие. По возвращении из Флоренции он изъявил сильное желание увидеть Коллеони. Таким образом, была организована встреча между племянником и дядей, с одной стороны, и знаменитым бергамским капитаном — с другой. Весь свой гнев Галеаццо выплеснул на Федериго Урбинского. Когда тот появился в Милане, он открыто обвинил его в том, что не все выгоды были извлечены из одержанной ими победы, и, согласно Корио, даже угрожал лишить его головы. Однако старый друг Федериго, Чикко Симонетта, вовремя предупредил его, и тот бежал в Урбино. Но Галеаццо едва ли решился бы исполнить свою угрозу.

В любви к показной расточительности из всех правителей эпохи Возрождения никто не мог сравниться с Галеаццо Мария. Порро приводит множество его расписок, касающихся обеспечения одеждами и тканями различных членов его семьи. В этом отношении визит герцога и герцогини Миланских во Флоренцию в 1471 году занимает особое место в анналах Ренессанса. Даже не будучи поклонником Галеаццо Мария, Корио с восхищением пишет об этом событии, заявляя, что в памяти человечества не было ничего равного ему по его великолепию. Возможно, Галеаццо надеялся таким образом сгладить то недовольство среди Медичи, которое могло быть вызвано тем, что он передал Имолу во власть Риарио. Предлогом для его визита стало исполнение обета совершить паломничество в церковь Благовещения во Флоренции. Эта поездка происходила в мае. Главным придворным чиновникам были выданы золотые и серебряные одеяния, а их домочадцы надели лучшие из своих платьев. Члены семьи самого герцога сияли бархатом и шелками. Двадцать из них получили золотые цепи стоимостью не менее ста дукатов. Даже кухонная прислуга была наряжена в бархат и шелк. С ним находились пятьдесят лошадей, седла которых были покрыты золотой тканью, стремена обернуты шелком, а металлические части вызолочены. Этими великолепными конями управляли конюхи в двубортных костюмах из золотой парчи и шелка.

Была здесь и дюжина колесниц (carretti), которые переправили через горы на мулах. В девятой новелле, рассуждая о великих днях герцога Людовико, Банделло описывает эти довольно примитивные повозки. Платья едущих в них женщин были столь великолепны, уверяет он нас, что, подходя к дверям, вы могли бы вообразить себя на празднествах в честь дня Вознесения в Венеции; многие carretti были запряжены двумя, а некоторые — и четырьмя лошадьми, попоны которых были украшены шелком и золотой бахромой. Возничие скакали верхом на лошадях. Подушки в колеснице герцога были оторочены золотой и серебряной парчой или алым сатином, и даже лошади были покрыты шелковыми попонами. Всего было две тысячи лошадей и двести мулов для перевозки багажа, украшенных попонами из белой и коричневой дамастной ткани с герцогскими гербами, вышитыми серебром и золотом. Кроме того, Галеаццо взял с собой пятьсот собак различных мастей, а также несколько ястребов и соколов. Такая роскошь была обычной для великих государей Ренессанса. Когда Борсо д'Эсте в 1471 году отправился в Рим, он имел при себе восемьдесят пажей, каждый из которых был с двумя парами гончих собак знаменитой племенной породы д'Эсте. Галеаццо взял с собой также сорок флейтистов и трубачей и несколько других музыкантов и шутов. Общая цена этой поездки составила 200 000 дукатов. Сама возможность таких затрат является доказательством богатства Миланского герцогства.

В дороге их встретила группа видных жителей Флоренции и компании молодежи. «После чего явились матроны славного города, затем девушки, распевающие куплеты во славу превосходнейшего государя, затем члены магистрата, и наконец, Сенат, вручивший государю ключи от города Флоренции, в который они и вошли с неслыханным триумфом». Они остановились во дворце Пьеро ди Козимо Медичи, в то время как остальная свита была принята различными горожанами. Лоренцо оказал ему честь, и Галеаццо обязан был признать (и охотно сделал это) превосходство коллекции произведений искусств во Флоренции. В отличие от его собственного собрания, ее ценность заключалась в присущей ей художественной гармонии, а не в денежной стоимости материалов, из которых она была сделана.

В честь гостей были устроены три представления на религиозную тему. Во время одного из них, демонстрировавшего нисхождение Святого Духа на апостолов, языки пламени подожгли здание церкви Сан Спирито. Макиавелли свидетельствует, что народ счел этот пожар знаком Божьего гнева, поскольку люди герцога, подобно неверующим, в течение всего великого поста употребляли мясо. Город был весьма удовлетворен, когда Галеаццо выделил на возмещение убытков две тысячи дукатов — значительная сумма, позволившая быстро возвести новую церковь, постройкой которой занимался столь известный архитектор, как Брунеллески. Герцог постоянно проявлял щедрость в ходе этого визита, осыпая дукатами тех, кто преподносил ему несколько цветов. Его свита также ревностно следовала его строгому предписанию соблюдать все приличия. Макиавелли утверждает, что этот визит привел к печальным последствиям: увеличению роскоши и расточительности во Флоренции. «И если герцог нашел Флоренцию полной куртизанок, погрязшей в наслаждениях и нравах, никак не соответствующих сколько-нибудь упорядоченной гражданской жизни, то оставил он ее в состоянии еще более глубокой испорченности»[29].

Затем герцог поехал в Лукку, где был принят со всеми почестями, а потом — в Геную. К несчастью, и там он проявил худшие стороны своего характера. Здесь сказалась свойственная Висконти подозрительность. Он удобно устроился во дворце дожа, и великий город готовился развлекать его наилучшим образом. Но после обеда с дожем, заявив, что желает пройтись, Галеаццо вместе с женой и приближенными прямиком направился в замок, откуда уже более не выходил в течение всех пяти дней своего визита. Город был глубоко оскорблен столь явным проявлением недоверия. Тем не менее Генуя сочла необходимым преподнести ему вазу с 25 000 генуэзских дукатов, а герцогине были подарены ценные шелка и занавеси.

Избрание в 1471 году Папы из рода Риарио, Сикста IV, которому всеми силами способствовал герцог, имело важные последствия для Милана благодаря беззастенчивому непотизму Папы в отношении «тех двух, которых он называл своими племянниками», как выражается Корио, но бывших, вероятно, его сыновьями. Галеотто Манфреди из Фаенцы уступил Милану город Имолу в Романье с тем условием, что тот будет выкуплен Флоренцией. Но Имола была папским феодом, поэтому Сикст вступил в предварительные переговоры с герцогом, рассчитывая отдать ее своему племяннику, Джироламо Риарио. Галеаццо был рад этой возможности усилить свое влияние в Папской области, и они договорились о том, что их сделка будет скреплена помолвкой Джироламо с побочной дочерью герцога, Катариной Сфорца, которой суждено будет стать одной их самых известных женщин Ренессанса. Папа еще некоторое время торговался относительно цены в 40 000 дукатов, но затем, понимая, что дочь герцога Милана едва ли будет жить как простая горожанка, дал свое согласие. Катарине, ко времени ее обручения, исполнилось всего одиннадцать лет.

Галеаццо представилась великолепная возможность проявить вкус к расточительности, когда в 1473 году в Милан прибыл кардинал Пьетро Риарио, никчемный брат его будущего зятя. В 1468 году, вскоре после получения герцогского титула, Галеаццо приказал составить свод правил этикета, которые следовало соблюдать при приеме послов, в соответствии с их рангом. Незадолго до своего визита кардинал с безумной расточительностью, напоминающей сказки «Тысяча и одной ночи», принимал Элеонору Арагонскую, дочь неаполитанского короля и невесту Эрколе д'Эсте. Галеаццо встретил его с почестями, достойными самого Папы Римского. Рев труб, по словам Корио, словно бы раздирал воздух. Говорили, что кардинал пообещал убедить Папу сделать Галеаццо королем Ломбардии, тогда как Галеаццо высказал намерение поддержать кандидатуру Пьетро на выборах Папы после смерти Сикста. Затем Пьетро Риарио отправился в Венецию. По возвращении в Рим он поплатился за свою любовь к роскошному образу жизни преждевременной смертью, «к великой скорби Папы и к радости кардиналов». Эпиграммы на него столь же язвительны, как и все подобные сочинения эпохи Ренессанса, но именно благодаря своей расточительности он был популярен в народе. Разумеется, пошли слухи, что в Венеции его отравили.

Такая любовь к расточительности стоила больших денег. Миланцы всецело наслаждались ею до тех пор, пока не им пришлось платить по счетам. Указ 1469 года, согласно которому за мощение улиц Милана теперь расплачивался не герцог, а городская казна, был встречен громким ропотом населения. Точно такую реакцию вызывало постоянное увеличение налогов, от уплаты которых более не освобождалось духовенство.

Описания визита во Флоренцию свидетельствуют о том, что миланский двор уже стал одним из самых блистательных в Италии, и герцог постоянно расширял его. Так, в 1474 году на Рождество — необыкновенно важное торжество для герцогов Милана — наняли сотню новых слуг с жалованьем в 100 дукатов. Из них сорок человек, облаченных в платья коричневого цвета (цвет Сфорца), поступили в распоряжение герцогини; а остальные, в алых одеждах, — предназначались герцогу. Среди них был отец Корио, тогда как сам будущий историк оказался в числе сотни новых пажей.

Иностранных государей встречали с блеском. Герцог любил устраивать им почетные приемы, особенно в Павии. Среди его гостей встречается причудливый патриархальный образ правителя Дакии, который направлялся домой после своего паломничества к часовне Св. Иакова Кампостельского. Чтобы встретить его, Галеаццо проехал до самой церкви Св. Якопо за Павией. Почтенному старику с длинной бородой и белыми волосами показали все достопримечательности замка: библиотеку, изумительную коллекцию реликвий, собранную Джан Галеаццо Висконти, и даже сокровищницу; ибо, несмотря на свою любовь к роскоши, герцог на всякий случай всегда держал при себе богатую казну. Золота, говорят, в ней было на миллион дукатов и примерно на ту же сумму жемчугов. Правитель Дакии заявил через переводчика, что не к лицу государю откладывать деньги таким способом; именно поэтому, вероятно, он охотно принял в заем 10 000 дукатов. Он приехал в Милан на колеснице, запряженной четверкой белых коней. Впоследствии Галеаццо посылал к нему своего агента с полным кошельком денег, чтобы купить у него коней. Но как только старый мошенник узнал об убийстве своего прежнего заимодавца, он не только забрал себе деньги, но и согласился отпустить его агента лишь после долгих уговоров.

Галеаццо нравилось, что его двор считался самым великолепным в Европе. Его кони и собаки были несравненны. Даже насесты для его ястребов были покрыты бархатом, обшитым золотом и серебром и украшенным эмблемой Сфорца. Он не жалел денег на любимую им Павию, украшая стены блестящими фресками, запечатлевающими сцены фешенебельной придворной жизни того времени. Помимо сцен охоты и изображений официальных церемоний, на которых присутствуют все главные персоны его двора, здесь есть также фрески, изображающие свадьбу с Боной и его торжественный въезд в важнейшие города.

Придворный хор был особой его заботой. Он сам любил петь и не жалел ни сил, ни средств на то, чтобы сделать свой хор самым лучшим. У него было двадцать два хориста и восемнадцать cantori di camera (камерных певцов); в 1476 году они обошлись ему в 5000 дукатов, причем их одежда его заботила в той же степени, что и их голоса. Одного из своих певцов, Гаспарре, он посылал в Пикардию и Фландрию для поиска новых хористов, приказав ему привезти десять хороших сопрано, высокого тенора, как Бовис, тенора, как Перото, и двух басов. Лучшие певцы жили тогда в Нидерландах. Но даже страх перед гневом герцога не мог исправить слабостей их артистической натуры. Когда в 1475 году Галеацо специально послал за лютнистом и скрипачом, те оказались пьяны без всякого на то повода. Окажись они трезвы в этот день, в течение всего остального года они могли бы пить сколько им вздумается. Возможно, этих пьяниц нашли на севере, где население было более подвержено этому пороку.

Галеаццо также очень гордился униформой своих гвардейцев, носивших на своих шлемах огромные перья, поэтому церемония благословения знамен в день Св. Георгия была, возможно, самой величественной в году. В 1475 году он заказал для нее 1205 плащей из бархата и алого шелка, на которых были вышиты эмблемы Сфорца. Обряд проходил в Дуомо в присутствии всего двора. Особым украшением праздника был большой турнир. Славный герцог, конечно же, затмевал всех своим одеянием, ведь он был в известной мере тщеславен и особенно гордился своими белокожими руками, унаследованными им от матери.

И все же Галеаццо Мария был образованным человеком и обладал немалыми способностями, что признавали даже его враги. Речь его, по словам Корио, была более изящной, чем у любого другого государя. Достаточно вспомнить его юношеские речи. «С своими близкими он был любезен, весел и приветлив и охотно давал аудиенции своим подданным», поддерживая тем самым демократические традиции своего отца, в которых Сфорца могут сравниться со своими друзьями Медичи. Как государь эпохи Возрождения, он также ценил и поддерживал науки. Он пополнил огромную библиотеку в Павии и приглашал ученых преподавать в университетах Милана и Павии. Издание «Греческой грамматики» Ласкариса, первой в Италии книги на греческом языке, опубликованной в Милане в 1476 году, было осуществлено в немалой степени благодаря его поддержке. По описанию Каньолы, герцог был «весьма привлекательным, с прекрасной фигурой, быстрым и ясным умом, щедрым и справедливым; он мудро правил своими подданными и сохранил для них мир». Всеми доступными средствами он способствовал развитию торговли и земледелия. Именно в его правление в Ломбардии впервые стали выращивать рис; он много сделал для поддержки производства шелка. Следует напомнить, что в то время в Милане, как и во Флоренции, едва ли нашлась бы хоть одна известная семья, которая не была бы вовлечена в какие-либо торговые предприятия. Миланские оружейники долгое время не имели себе равных в Европе.

Во всем этом Галеаццо Мария был Висконти, даже в его пороках, худшие из которых были отмечены характерной для этой династии печатью безумия. Единственным человеком, обладавшим властью над властителем Милана, стала его фаворитка Лючия Марлиани, замужняя женщина из хорошей семьи. Он сделал ее графиней Мельцо и отдал ей значительные владения, среди которых были Мельцо и Горгонцола. В 1475 году он писал Лоренцо Медичи, что тот, несомненно, слышал уже об этой возлюбленной (amorosa), «которую я люблю с каждым днем все более страстно, стараясь сделать все возможное, чтобы доставить ей любое удовольствие»; и он просит передать подателю его письма некий темный рубин и не отказывать ему в этой услуге, обещая заплатить за нее без всякого промедления. О дарах, сделанных графине, постоянно говорится в письмах Галеаццо.

Когда же, пользуясь его слабостью, ее родственники сверх всякой меры донимали его своими просьбами, он приказывал своему слуге выпроваживать их всевозможными обещаниями и вежливыми доводами, но не выдавать его. Указ, отдававший ей долю доходов от Мартизанского канала, начинается следующим образом: «Чем больше мы размышляем о врожденных добродетелях, целомудрии и превосходной красоте Лючии Марлиани, тем более мы склонны любить только ее… К этому нам следует присовокупить ее необыкновенную преданность нам и ту огненную страсть, которая с каждым днем делает ее для нас все более желанной». Этот дар должен был оставаться в силе только до тех пор, пока Лючия будет воздерживаться от плотской связи со своим мужем (за исключением особого письменного на то разрешения) или каким-либо другим мужчиной. Документ был скреплен подписями герцога, нескольких важных членов Совета и представителей миланского дворянства. Очевидно, что указы о подарках «для тайных целей» предназначались и другим дамам, ибо Марлиани всегда значилась в документах как графиня, а фавориток у Галеаццо было не меньше, чем у других государей эпохи Возрождения. В одном приказе предписывалось выделить значительное количество тканей и золота, причем «сделать это как можно быстрее, да так, чтобы сиятельнейшая герцогиня ничего не узнала об этом».

Тем не менее большой популярностью пользовалась история об одном священнике, отказавшемся отпустить грехи Марлиани. Его вызвали в Виджевано и угрожали смертью, но он стоял на своем. Осыпав проклятиями, клирика отпустили в Милан. После чего Галеаццо, повернувшись к своим приближенным, восторженным тоном заявил, что он даже не предполагал, что в его владениях живет такой человек. Пожалуй, в глазах народа единственный поступок такого рода мог бы перевесить множество злодеяний.

Корио, который знал жизнь двора изнутри, рассказывает несколько неприятных историй о жестокости герцога, которые заставляют вспомнить о нравах худших из его предков Висконти. Эта сторона его характера вызывала столь сильное отвращение у его давнего товарища Джана Джакомо Тривульцио, что тот решил отправиться в Святую Землю, подальше от Галеаццо. В одном случае герцог под страхом смерти приказал некоему художнику в течение одной ночи закончить роспись комнаты. Художник превосходно справился с этой задачей и получил хорошее вознаграждение от Галеаццо. Однажды в приступе жестокого бесчувствия герцог, избив своего брадобрея по рукам плетью, сразу же после этого велел тому себя выбрить. Некоего крестьянина, который незаконно поймал зайца в парке Павии, Галеаццо заставил съесть свою добычу вместе с шерстью и всем остальным, в результате чего крестьянин умер. Однажды герцог издал указ о том, что в его собственном доме в Павии никто не должен танцевать позднее, чем через час после заката солнца; нарушителю грозила смерть. Увидев, что какой-то мужчина разговаривает с одной из его любовниц, он из ревности обвинил того в подлоге письма и приказал отрубить ему обе руки. Корио сообщает также об очень неприятной истории о наказании им некоего красивого юноши, который пожелал придерживаться целомудренной жизни. Разумеется, невозможно подтвердить правдивость этих историй, но нет никаких сомнений в том, что в характере Галеаццо Марии отразились порочные склонности Висконти.

И все же малодушия Висконти у Галеаццо не было. Он охотно участвовал в сражениях, хотя и не был обучен военному искусству. Он любил паллоне, итальянскую игру в мяч. Морбио приводит любопытное письмо, в котором герцог предупреждает своего брата Асканио, чтобы тот не играл в паллоне и в шахматы с графом Бельджойосо, поскольку граф игрок ловкий и будет всегда выигрывать; кроме того, он советует не давать ему денег взаймы.

Чрезвычайно интересна история смерти Галеаццо Мария Сфорца, поскольку она представляет ту эпоху в весьма необычном свете. Корио приводит яркое описание связанных с ней событий, которые сохраняют свежесть его юношеских впечатлений, ведь он был еще очень молод, когда ему довелось стать свидетелем этого убийства. Насильственная смерть герцога была обусловлена как гуманистическими тенденциями той эпохи, с ее ненавистью к тиранам, вдохновляемой поклонением классическим идеалам, так и его собственными грехами и даже преступлениями. Среди миланских гуманистов был некий Кола Монтано из Болоньи, весьма красноречивый по меркам того времени оратор, но человек тщеславный, озлобленный и завистливый, подобно многим людям такого сорта. Некоторые источники сообщают, что Галеаццо некогда был его учеником и терпел от него побои, а затем, придя к власти, приказал публично высечь Колу, и в этом была причина его ненависти к герцогу. Но эта версия представляется сомнительной. Перед посещавшими его занятия слушателями Кола постоянно осуждал тиранию, заявляя, что жизнь может быть счастливой только при республиканском правлении, поскольку только в республике великие люди пользуются почетом и славой. Убийцы тиранов, такие как Брут и даже Каталина, всегда выставлялись им как образец для подражания. Джироламо Ольджато рассказывал о том, как однажды, когда он и Кола наблюдали торжественный выезд герцога из Корте д'Аренджо, Кола в негодовании заявил, что ему не следует увлекаться таким зрелищем, но лучше вспомнить о великих деяниях карфагенян. Очевидно, что позиция этого человека была целиком обусловлена какой-то его личной обидой. В конце концов, Кола был изгнан из Милана и, по-видимому, отправился в Неаполь, но остались сторонники его учения.

Тремя заговорщиками были Андреа Лампоньяно, Карло Висконти и Джироламо Ольджато. Лампоньяно потерял все свое состояние. У него уже были неприятности с Франческо Сфорца и его приговорили к смерти. Галеаццо Мария помиловал его, но Лампоньяно затаил обиду за то, что его лишили, по его мнению несправедливо, доходов от монастыря Мирамондо. Государственный переворот был для него единственным шансом вернуть свое состояние. Карло Висконти не мог простить герцогу, что тот соблазнил его сестру. Самым интересным из этих трех персонажей является Джироламо Ольджато. Это был мечтатель и фанатик, совершенно очарованный учением Колы и жаждавший, подобно Бруту, освободить свою страну и завоевать вечную славу, став основателем великой республики, свергнувшим тирана, смерть которого ознаменует собой начало золотого века.

Подобно другим заговорщикам, они решили, что у них будут наилучшие шансы, если местом для исполнения их замысла станет церковь. По-видимому, их лидером был Лампоньяно. Заговорщики встречались по ночам в переулке позади церкви Св. Амвросия и упражнялись, нанося друг другу удары кинжалами в ножнах.

Галеаццо Мария находился в Виджевано после успешной военной кампании в Пьемонте. Как обычно, он решил отправиться на Рождество в Милан, но чувствовал некоторую обеспокоенность. Некий священник, знаток астрологии, предупреждал его, что править ему суждено менее одиннадцати лет. Этот человек был заключен в темницу с одним караваем хлеба, стаканом вина и крылышком цыпленка и умер на двенадцатый день; тогда разгневанный герцог заявил, что, поскольку тот оказался неспособен предвидеть свою собственную смерть, не следует обращать внимание на его предсказания. Несколько предзнаменований усилили его недобрые предчувствия — появление кометы, пожар в его комнате в замке Милана и, наконец, три ворона, которые принялись каркать в тот самый момент, когда он выехал из Аббиатеграссо, где он совершил последнюю остановку в своем путешествии. Он был так раздосадован появлением этих птиц, что дважды выстрелил по ним, но безрезультатно. Некоторое время он стоял на месте в нерешительности, но затем продолжил путь.

Прибыв в город, он приказал своему хору надеть траур и каждый день во время мессы распевать стихи из заупокойной службы. Сожжение святочного полена в канун Рождества — традиция дома Висконти — с не меньшими церемониями отмечалось и у Сфорца. Возможно, что этот обряд восходил еще ко временам правления лангобардов. Герцог под звуки труб торжественно входил в Зеленый зал (Sala Verde) в сопровождении, как правило, своей семьи и всего двора. Людовико и Сфорца Мария были во Франции. По слухам, их изгнал Галеаццо, заподозривший их в заговоре, покушении на его убийство и попытке захвата герцогства, но представляется более вероятным, что они отправились туда по своей воле, просто желая посмотреть мир; кроме того, они должны были исполнить некое поручение герцога. Асканио был в Риме, но и относительно него высказывались те же сомнения. Эти подозрения вполне могли возникнуть вследствие их поведения после смерти брата. Филиппо, старший брат герцога, всегда бывший полным ничтожеством, вместе с самым младшим из братьев, Оттавиано, совсем еще юношей, внесли в зал святочное полено, прихотливо украшенное можжевельником и другой зеленью, и, к огромной радости собравшихся, бросили его в огонь. После этого были танцы и пиршество.

В рождественский день герцог, облаченный в алую мантию, прослушал три мессы в часовне замка, а затем прошел в Голубиный зал (Sala delia Colombe), который был украшен любимыми Боной голубками на красном фоне. Здесь он, с несколько зловещей интонацией, начал воспевать славу своего рода, заявив, что он и его братья, даже если бы не были правителями, всегда нашли бы способ прекрасно устроить свою жизнь, а их многочисленные дети станут залогом процветания их рода на многие годы. Затем последовал семейный обед. Остаток дня Галеаццо провел в парке, наблюдая за полетами своих ястребов.

На следующее утро, в день Св. Стефана, стоял жгучий мороз. Герцог надел кирасу, но затем снял ее, заявив, что в ней он выглядит слишком толстым. Он выбрал темно-красный плащ, подбитый горностаем. Шелковый пояс на нем был коричневого цвета (цвет Сфорца), таковы же были его шляпа и левый чулок. Правый чулок был белым. Привилегия носить коричневый и белый чулки принадлежала роду Сфорца и лишь иногда даровалась другим в знак особого расположения. Бона видела дурной сон и умоляла мужа послушать мессу в замке, вместо того чтобы, следуя традиции, ехать в церковь Св. Стефана. Но капеллан уже отбыл с потирами в Милан, а епископу Комо нездоровилось. Поэтому, говорит Корио, находившийся в тот момент в замке, «он решил ехать туда, где его ожидали замыслившие его смерть заговорщики, а также несколько его любовниц и некоторые другие женщины, которых я не называю ради приличия, которым герцог приказал там быть». Герцог послал за своими сыновьями, Джан Галеаццо и Эрмесом, и, поставив их по обе стороны окна, у которого стоял, целовал их так, словно не мог от них оторваться. Явно растроганный, он вышел на улицу и сел на коня; как уже говорилось, было слишком холодно, чтобы идти пешком. Корио побежал по короткой дороге и оказался в церкви раньше, чем герцогский кортеж. Здесь он с удивлением, поскольку они должны были остаться в замке, увидел стоявших плечом к плечу Ольджато и Лампоньяно, одетых в короткие плащи из багрового сатина.

Заговорщики встретились и еще раз подтвердили свои клятвы в рождественский вечер. Утром они отправились в церковь Св. Стефана и молились святому, чтобы тот благословил их великое и богоугодное дело и простил им осквернение церкви кровопролитием, поскольку эта кровь должна восстановить свободу Милана. Такую необычную молитву придумал для этого случая Карло Висконти, и они произнесли ее вместе с другими традиционными молитвами к этому святому. Затем заговорщики прослушали мессу. Они вернулись в церковь слишком рано и спрятались в комнате настоятеля, их друга, чтобы не мерзнуть и не привлекать к себе внимания. Возгласы собравшейся толпы, которая из-за долгого отсутствия герцога оказалась более многочисленной, чем обычно, предупредили их о его приближении. Лампоньяно и Ольджато, надев кирасы и приготовив длинные кинжалы, вместе с несколькими отъявленными негодяями, нанятыми и вооруженными заговорщиками, расположились по правую сторону. Карло Висконти стоял слева. Герцог спешился и бросил поводья своему мавру-конюху. Большая часть его свиты прошла вперед. За ними шли охранники, затем слуги, пытавшиеся отодвинуть толпу и расчистить для него дорогу, затем шел сам герцог между послами Мантуи и Феррары. Лампоньяно притворился, будто помогает расчистить проход, но затем, припав на одно колено, словно желая подать прошение, тотчас нанес герцогу две смертельные раны, одну в живот, а другую в горло. Ольджато поразил герцога в левую грудь, в горло и в запястье. Висконти также нанес ему три удара сзади. Они хорошо справились со своей задачей. Воскликнув: «О Матерь Божья!», Галеаццо упал замертво. Один из наемных убийц также нанес ему удар и убил слугу, но остальные слуги и охранники набросились на убийц с таким неистовством, что, казалось, они сокрушат всю церковь. Висконти тут же убили.

В те времена женщины, которых в тот день собралось необычайно много, в церкви сидели на полу. Лампоньяно, которого у входа ждала лошадь, пробивался сквозь них, в надежде спастись бегством, но его преследовал огромный мавр, личный слуга герцога. Запутавшись в одеждах женщин, Лампоньяно упал и был убит на месте. До конца дня мальчишки таскали по улицам его обезображенный труп. Женщины бросились к двери, но несколько негодяев, воспользовавшись общей суматохой, стали срывать с них драгоценности и украшения. Через несколько часов заговорщики и их пособники были повешены или четвертованы, а головы их выставили в Бролетто Нуово.

Только Ольджато удалось бежать. Он отправился к себе домой, не в силах поверить в то, что смерть тирана не вызовет всеобщего ликования, за которым последует возврат к свободе, знаменующий собой начало новой эры. Его семья не знала, что с ним делать. Отец выступил против него и угрожал убить его. Тронутый мольбами его матери, некий священник сжалился над Джилорамо, согласившись спрятать его на пару дней. Затаившись в своем укрытии, он мечтал о том, как поведет за собой толпу на разграбление домов Чикко и других прислужников тирана, обещая людям, что больше никогда не будет тяжелых налогов, если они лишат дворянство власти и учредят республиканское правление. Он не мог даже представить себе, что весь город с ужасом воспринял весть об убийстве, а заговорщики навлекли на себя всеобщие проклятия.

Ольджато узнали, когда он пытался скрыться переодетым. Он раскаялся во всем, кроме убийства, заявляя, несмотря на все пытки, что он уверен в том, что благодаря этому поступку ему простятся все его грехи. Ему было двадцать два года. Когда палач начал вскрывать ему грудь тупым ножом, он воскликнул: «Collige te, Jerome: stabit vetus memoria facti. Mors acreba, fama perpetua» — «Мужайся, Джилорамо! Память об этом сохранится надолго: смерть жестока, но слава — вечна!» Весьма любопытным документом является подробное описание заговора, записанное с его слов после чудовищных пыток. Корио приводит его латинский оригинал.

Бона отослала в церковь два кольца, перстень с печатью и золотую мантию, в которой Галеаццо изъявлял желание быть похороненным. Похороны прошли в Дуомо без каких-либо торжеств. Убийство вскоре превратилось в легенду, а Ольджато стал героем народной поэзии.

Бона очень тревожилась о спасении души своего мужа. Посоветовавшись с некоторыми известными богословами в Милане и убедившись в том, что в таком шаге нет ничего предосудительного, она обратилась к Папе Римскому с просьбой получить для Галеаццо Мария посмертное отпущение грехов. Она заявила, что любила Галеаццо больше всего на свете, кроме самого Бога, но он был вовлечен во многие земные дела: вел справедливые и несправедливые войны, с насилием, грабежами и тому подобным; вымогал деньги у подданных; пренебрегал справедливостью, а иногда намеренно совершал несправедливые действия; вводил новые налоги, обременяя ими даже духовенство; предавался плотским грехам; был замешан в пресловутой и постыдной симонии и других бесчисленных грехах, хотя его молитвы и исповеди были знаками раскаяния, которые позволяют ей надеяться, что он умер в благодати. Поэтому она молит Его Святейшество издать буллу об отпущении грехов покойного Галеаццо, обещая сделать все возможное для их покрытия. Если ее просьба будет услышана, то она станет поститься, носить власяницу и готова нести любое другое наказание. Герцогиня предпочла бы, чтобы те суммы, которые она готова пожертвовать во искупление грехов ее мужа, были использованы для нужд миланских церквей или госпиталя. Но Папа настоял на том, чтобы все они пошли в его собственную казну. Эта история в весьма необычном ракурсе представляет странное сочетание материалистических и языческих взглядов того времени.

Примечания:

2

Паоло Джовио (Павел Иовий), р. 1483 — епископ Ноцеры, автор исторических сочинений, среди которых, помимо жизнеописания Сфорца, есть также «История Флоренции» и «О посольстве Василия, великого князя Московского». — Примеч. пер.

28

Тристано был представителем Галеаццо Мария и по сложившейся традиции имитировал свадебную ночь, сунув ногу в постель новобрачной. — Примеч. ред.

29

Цит. по: Макьявелли, Н. История Флоренции./Пер. Н. Я. Рыковой. Л., 1973. С. 289.