Глава XIV

Людовик XII захватывает Милан

Смерть Карла VIII в апреле 1498 года была жестоким ударом для Людовико. Он совершенно примирился с королем, у которого пропало всякое желание искать дальнейших приключений в Италии. Унаследовавший его трон Людовик XII был внуком Валентины Висконти и всегда считал себя законным герцогом Милана. Людовико понимал, что новый король вскоре заявит о своих правах. Личная неприязнь между ними, возникшая при первой их встрече, исключала всякую надежду на взаимопонимание.

Со смертью Беатриче фортуна, казалось, покинула Моро. Его непрерывные дипломатические усилия не приводили к желаемому результату. Можно было предполагать, что Венеция, которая всегда была соперницей Милана, станет поддерживать Францию до тех пор, пока ей самой это будет выгодно, но ни на мгновение дольше. Эрколе, герцог Феррары, несмотря на его близкое родство с Людовико, в силу сложившихся обстоятельств вынужден был стать самым верным союзником французов на полуострове. Только этот союз защищал его от нападения со стороны Венеции и Римского Папы. В этой борьбе он придерживался нейтралитета, поскольку в душе оставался сторонником правления Сфорца в Милане. Намерение Людовика XII развестись со своей супругой, чтобы жениться на Анне Бретонской, и желание Папы поставить на колени Романью, чтобы выкроить из нее государство для своего сына Цезаря Борджиа, который к тому времени уже не был кардиналом, в результате обеспечили французам безусловную поддержку стороны римского понтифика. Он давно уже позабыл свой долг перед Асканио, который, надо полагать, был щедро оплачен сразу же после его избрания. Личная дружба, которая возникла между Людовиком XII и Цезарем, когда последний приехал во Францию с неизбежной буллой, а назад вернулся с женой, способствовала укреплению связи между Папой и французским королем. Людовико мог рассчитывать только на союз с Неаполем, оказавшимся в почти столь же опасном положении, как и Милан; но Неаполь мог оказать ему в лучшем случае лишь моральную поддержку. Правители меньших итальянских государств были настроены враждебно или безучастно, за исключением Катарины Сфорца в Имоле и Форли, а также Бентивольо в Болонье, которым угрожал Цезарь Борджиа.

Самые большие надежды Людовико связывал с императором. Бьянка Мария, не обладавшая большим влиянием на своего мужа, вела унылую, одинокую жизнь в Инсбруке и сохранила добрые отношения со своей семьей, всегда с нетерпением ожидая новостей из Милана. Но Максимилиан постоянно испытывал недостаток средств, что стало прочным фундаментом для их союза, которому император действительно придавал большое значение. И нельзя не удивляться той ловкости, с которой он опустошал карманы Моро и использовал свое влияние. Людовико поддерживал его в войне против швейцарцев, вызвав тем самым некоторую враждебность по отношению к себе в кантонах, которые были союзниками Франции, тогда как деньги, израсходованные им на пополнение казны императора, стали наиболее очевидной причиной тех трудностей, с которыми ему пришлось столкнуться, когда угроза французского вторжения стала реальностью.

Именно недостаток денег на наем и оплату войск в большей степени, чем какие-либо иные обстоятельства, определил поражение. Присвоение Людовико герцогского титула и изгнание милейшего малыша Дукетто, отца которого, как верили многие, отравили по его приказу, — все это изменило общественное мнение не в его пользу. Смерть Беатриче, пользовавшейся большой любовью в народе, еще более уменьшила доверие к Моро. Но худшим из зол стало увеличение налогов из-за его расточительности; налоги часто устанавливались произвольно и были тяжелым бременем для его подданных, что наносило немалый ущерб его популярности.

Тогда же Людовико совершил непростительную ошибку, обратившись к турецкому султану Баязету и призывая его спасти Милан от нападения Венеции. Он намеревался даже отправить к султану свое посольство, хотя прежде публично давал торжественное обещание императорскому послу, что в случае начала планируемого крестового похода будет вносить на его нужды по 50 000 дукатов в год. Султан охотно откликнулся на его просьбу, ибо и сам всегда был рад нанести удар по своим заклятым врагам и прекрасно понимал, что с ними гораздо проще иметь дело, когда им приходится отражать нападение с материка. Паоло Джовио, несмотря на свой епископский сан, нисколько не осуждает действия Людовико, полагая, что только стечение обстоятельств вынудило его обратиться к туркам.

С самого начала перспективы Людовико выглядели весьма сомнительными. Казалось, что он не предполагал, что Людовик XII сразу же начнет наступление. Как показывает Пелиссье в своей замечательной книге, военные приготовления герцога продвигались медленно и были не слишком эффективны; даже когда он осознал действительное положение дел, недостаток средств не позволил ему сделать все, что было необходимо. Те же самые качества, которые позволили Милану, несмотря на многие его недостатки, считаться, пожалуй, самым блестящим правящим двором Ренессанса, в этот момент стали главными его недостатками. Людовико был человеком мирного времени, лишенным необходимых для ведения войны качеств. Кроме того, он не умел подбирать командующих, опасаясь передавать власть в руки людей, обладающих по-настоящему сильным характером. Джан Франческо Гонзагэ, маркиз Мантуанский, которого все считали лучшим воином в Италии того времени, чувствовал себя неловко среди фривольных нравов миланского двора. В отместку Людовико он бранил его лошадей, заявляя, что никакая сила не заставила бы его купить таких кляч. Галеаццо Сансеверино, бонвиван и охотник до развлечений, был назначен командующим армией Людовико вовсе не за его умение руководить военными действиями; и к несчастью для Милана, властные манеры Сансеверино оттолкнули многих из лучших друзей Сфорца. Главным из них был Джан-Джакомо Тривульцио. У него не было того шарма, которым обладал его соперник, но это был хороший воин, всегда верно служивший своему хозяину. Французы отказывались служить под началом итальянцев, поэтому его от всей души ненавидели многие из его соратников, такие как Стюарт д'Обиньи и граф де Линьи. Но Людовик XII понимал всю важность участия Тривульцио в военной кампании против Милана, где у того было много друзей и родственников, и поддерживал его в этой затруднительной ситуации, хотя впоследствии он отказался от него, когда тот обнаружил свою полную несостоятельность на посту губернатора завоеванного герцогства.

Маркиз Мантуанский начал с того, что принял предложение Людовико стать его кондотьером. Изабелла была довольна таким поворотом событий; ее дружеское расположение к Моро видно по тем хлопотам, которыми сопровождалась ее подготовка к предполагавшемуся визиту Людовико в Мантую: она даже справилась у своего посла в Милане о том, какое вино предпочитает герцог. Но этот визит так никогда и не состоялся, поскольку маркиз рассорился с Людовико по поводу предложенного ему звания. По-видимому, его войско должно было выступить против венецианцев: сложно представить, чтобы он сражался на одном фронте с Сансеверино. Изабелла приложила все усилия, чтобы уговорить своего мужа не разрывать с Миланом, ибо, вне зависимости от их родственных связей, победа французов не принесла бы никаких выгод Мантуе. Гонзага недолюбливал Людовико за дружбу с его женой. Костабили даже обвиняет в этом герцога Милана, «ведь он не раз говорил, что маркиз ненавидит его из ревности к своей жене». Дело закончилось тем, что Гонзага решил придерживаться нейтралитета.

Людовико не мог даже рассчитывать на поддержку всего рода Сансеверино. Он нанес оскорбление главе клана графу Каяццо, который, вероятно, был более умелым воином, чем его брат, чьим успехам, по-видимому, он втайне завидовал. Каяццо отомстил за себя, нанеся значительный ущерб Сфорца еще до того, как фактически перешел на сторону Франции. Галеаццо же с самого начала обнаружил свою некомпетентность тем, как поверхностно и небрежно контролировал подготовку к обороне.

Асканио, спешно прибывший из Рима, стал главным помощником Людовико. Их встреча была отложена на день из-за неблагоприятного расположения звезд, что, впрочем, не помешало братьям проявить самую искреннюю любовь друг к другу. Кардинал принял управление Миланом, а Людовико на неделю удалился в Ле Грацие, вероятно рассчитывая скорее на Божью помощь или желая узнать свою судьбу, чем из каких-либо бескорыстных религиозных соображений. Асканио погрузился в работу с энергией и умением, впечатлившими всех наблюдателей. Кроме того, он щедро тратил собственные средства. Ему помогали Сансеверино и кардинал Ипполито д'Эсте, архиепископ Милана, чья личная привязанность к Моро перевесила предостережения его отца, союзника Франции, который не желал, чтобы его сын разделил участь его врагов.

Положение Людовико с самого начала было безнадежным. По большому счету, итальянцы эпохи Ренессанса были неспособны противостоять французам тех героических дней. Все чаще доносили о проявлениях недовольства среди населения. Людовико потребовал даже заложников из некоторых приграничных городов. Финансовое положение герцога было отчаянным; таковы же были и методы, используемые им для поправления дел. Он в равной степени увеличил все налоги, изъял половину доходов Церкви и ввел принудительные займы, особенно для лиц, подозреваемых в симпатии к французам, причем само их количество должно было вызывать тревогу. С течением времени налоговое бремя становилось невыносимым. Зная, что Кремона будет первым городом, который окажется в руках венецианцев, первого августа он приказал его жителям выплачивать по 50 000 дукатов в неделю и конфисковал все церковные подати из этого региона. Граждане Милана в большинстве своем оставались удивительно преданными и оказывали властям посильную помощь, выделяя для этого фиксированное количество работников. Они на себе испытали французские методы ведения войны и не имели желания повторять этот опыт. Людовико пытался обмануть Костабили, а возможно, и самого себя, умышленно завышая число своих войск, однако трудности с денежным обеспечением уже вызывали некоторые проявления недовольства в армии. Тем временем герцог использовал любую возможность, чтобы вступить в переговоры с Людовиком XII, рассчитывая на компромисс, но король Франции отказывался даже думать об этом. Он предпочитал относиться к своему врагу не как к герцогу Милана, а как к синьору Людовико.

В середине августа 1499 года французы начали наступление из Асти. Намеренная жестокость их действий — гарнизон Анноны после падения цитадели был безжалостно уничтожен — повергла западную Ломбардию в такой ужас, что даже укрепленные города не оказывали серьезного сопротивления. К двадцать пятому августа французы стояли возле Алессандрии. Здесь Галеаццо Сансеверино расположил главные силы миланской армии, чтобы сдержать дальнейшее наступление врага. Ни войска, ни городское население не могли положиться на своего командующего, который тратил время на развлечения и флирт; в свою очередь, он и сам не испытывал ни малейшего доверия к своим подчиненным. Он отзывался о них как о жалких трусах, заранее напуганных своим противником. Возможно, это и стало главным доказательством его несостоятельности. От атак конницы французы несли ощутимые потери, и город имел все возможности для упорного сопротивления, когда двадцать восьмого числа Галеаццо Сансеверино вместе с Эрмесом Сфорца и их свитой покинули крепость и направились к Милану; остальные войска в совершенном беспорядке последовали за ними. Французы вошли в город, захватив большое число пленников, многие из которых занимали высокое положение. Основная армия Милана разбежалась.

Принято считать, что Галеаццо вступил в сговор с французами, совершив предательство или поддавшись панике; но Пеллисье, следуя Корио, полагает, что он действовал по распоряжению Людовико, приказавшего ему отойти в Павию, которая должна была стать вторым рубежом обороны. Прием у герцога и последующее поведение Сансеверино свидетельствуют в пользу этой версии. Ни один опытный командующий того времени не стал бы рисковать целой армией, запирая ее в одной-единственной крепости, если был хотя бы малейший шанс добиться успеха в открытом бою. Но исполнение плана выглядело в высшей степени жалким. Когда Галеаццо со значительными силами появился у Павии, городские власти отказывались впустить их в город, заявляя, что сами смогут защитить себя. Его давний враг Тривульцио, который возглавлял теперь французское войско, послал вслед за ним своего трубача, давая тем самым понять, что, когда командующий оставляет свои прежние позиции, он обязан принять бой в другом месте.

Санудо сообщает в своем письме, достигшем Венеции семнадцатого августа, что герцог был весьма опечален и Асканио пытался его успокоить. Без своего брата Моро бы пришел в совершенное отчаяние и был бы почти не дееспособен. Растаяли все его надежды на эффективную оборону. Флорентийский посол писал, что вся страна занята французами и некого было винить в этом после столь неудачной попытки сопротивления. Людовико пбнимал, что он оказался застигнутым врасплох, но утверждал, призывая в свидетели Костабили, что, несмотря на предпринятые им все возможные меры предосторожности, удача отвернулась от него. Создается впечатление, что Галеаццо Сансеверино был именно таким командующим, которого герцог заслуживал. Более всего его огорчало то, что в этой беде никто не пришел ему на помощь. Все свое правление, жаловался Людовико, он оказывал поддержку другим, и в этом замечании есть доля правды, хотя Неаполь ему было не в чем упрекнуть. Венецианский хронист писал, что в своем отчаянии Людовико стал податлив, как женщина. Каждый день он многократно повторял торжественные обещания, что умрет, как герцог Милана. То он говорил, что сдаст свое герцогство императору (который счел бы такой подарок слишком опасным для себя), то он заявлял, что намерен рискнуть всем и самому стать во главе своей армии. Подробнейшие сообщения об этих днях его жизни, которыми мы располагаем благодаря дневнику Санудо и письмам послов, содержат чрезвычайно интересные сведения о характере Моро.

Как было сказано, с девятнадцатого по двадцать пятое августа герцог находился в Санта Мария делле Грацие. Он искал совета у звезд и консультировался с монахинями, славившимися умением предвидеть будущее. Их предсказания оказались не слишком утешительными. Одна из монахинь объявила, что Божественное произволение состоит в том, чтобы он лишился своей власти, тогда как посланный Асканио астролог сказал, что он добровольно пойдет на виселицу, если герцог не потеряет герцогства. Состоялся совет астрологов, на котором было решено, что август неблагоприятен для герцога, но в сентябре все может измениться к лучшему. Другие знатоки этой науки утверждали, что его несчастья продлятся дольше. Легко представить, как все это повлияло на настроение Людовико.

Он почти рассорился с Асканио, который настаивал на уменьшении налогов. Однако торжественно передал ему бразды правления своим расстроенным государством и опеку над своими детьми. Считалось, что перемирие с Венецией, оккупировавшей западные регионы герцогства, оставалось единственным шансом спасти Милан. И все же, согласно Костабили, подданные Людовико питали такую ненависть к французам, что герцог еще смог бы собрать для нужд обороны от 350 000 до 400 000 дукатов. Однако тридцатого августа в Милане напали на Антонио Ландриано, секретаря герцога, и тот скончался на следующий день от полученных ранений. Уличные беспорядки усилились более чем когда-либо.

Людовико понимал, что у него нет выбора: ему придется оставить Милан и попытаться собрать армию, достаточную для сопротивления французам. Миланский замок был снабжен всем необходимым и мог выдержать продолжительную осаду. Согласно его плану, он намеревался дождаться в Комо прибытия войск императора Максимилиана; если же это подкрепление окажется недостаточным, то он проследует в Германию и наберет армию там. Миланцы, полагал он, быстро разочаруются во французах. Командование замком было доверено Бернардино да Корте, который всем был обязан Людовико. Герцог был настолько уверен в его верности, что даже не потребовал от него заложников. Асканио и другие приближенные герцога сомневались в том, насколько целесообразно ставить успех всей кампании в зависимость от честности одного человека. Людовико отказался дать командование Асканио, по-видимому, не вполне доверяя ему самому.

Прежде чем покинуть Милан, Моро передал герцогство Бари Изабелле Арагонской, не позволившей ему взять с собой ее сына. Кроме того, он вернул нескольким влиятельным горожанам некогда изъятую у них собственность. Первым из Милана выехал Асканио с двумя сыновьями герцога. Людовико увез с собой ценности, специально приготовленные им для такого случая: монеты, упакованные в особые мешки, чтобы не было слышно их звона, и некоторое количество жемчуга. Их общую стоимость Корио оценивал в 240 000 дукатов. Дукатами были наполнены также нагрудные латы нескольких преданных воинов. Моро посетил Санта Мария делле Грацие, где трогательно распрощался со своими советниками и представителями городской знати; затем он направился в сторону Комо, но как только провожающие оставили его, он вернулся, чтобы еще раз посетить могилу своей супруги. Потом он поехал в замок, где и провел эту ночь. Он выступил на следующий день вместе с Галеаццо Сансеверино, кардиналами Сансеверино, д'Эсте и другими приближенными лицами.

Второго сентября Тривульцио обедал в Милане вместе с кузеном. В городе продолжались беспорядки, и толпа уже грабила дома друзей герцога, в особенности роскошные владения Сансеверино. Французская армия разбила лагерь в парке в Павии. Побывавший там Жан д'Отен не мог найти слов для выражения своего восторга. По всему парку паслись огромные стада оленей. «Столь прекрасен он был, с его величественными рощами, с цветущими полями и зелеными лугами, с журчанием ручьев и блеском фонтанов, с садами и домиками для отдыха… что казался похожим скорее на некий Эдем или Рай, нежели на земные пределы». Французы истребили значительную часть поголовья оленей и причинили серьезный ущерб угодьям.

Милан капитулировал. Армия расположилась в садах у замка, но Тривульцио предпринял меры предосторожности, чтобы защитить население своего родного города, и запретил входить в него гасконцам. Венецианцы также пошли в наступление и достигли своей цели, захватив Кремону. Остальная территория герцогства принадлежала французам.

Людовико оставил Бернардино да Корте приказ продержаться до октября, пока не прибудет подкрепление из Германии. Поскольку попытка взять замок приступом была связана со значительными трудностями, Тривульцио приложил все усилия, чтобы добиться его сдачи мирными средствами. В этом его поддерживала временная администрация, в которую входили друзья Сфорца. Незадолго до начала переговоров о капитуляции Тривульцио уже мог с торжествующим видом прохаживаться вдоль окружавшего замок рва и, глядя на величественную крепость Франческо, гордость всей Италии, восклицать: «Sic vos, non vobis»[50], — ибо понимал, что его триумф уже близок. На подкуп Бернардино да Корте и его офицеров были израсходованы значительные суммы, кроме того, Корте пообещали все, что останется в казне Сфорца после выплаты жалованья войскам. Один из итальянских командиров со своими людьми, подобно швейцарским наемникам, отказался участвовать в этом предательстве, отклонив все условия. Семнадцатого сентября французы завладели замком; отрядам, сохранившим верность Людовико, позволили выйти из города.

Бернардино да Корте проклинал весь Милан, а французы относились к нему с презрением. По-видимому, это был совершенно бездушный человек, вообще не испытывавший какого-либо стыда и не имевший ни малейшего представления о чести. Через два дня после сдачи замка Тривульцио переслал ему письмо от Людовико, начинавшееся словами «Дорогой брат», в котором Моро просил его продержаться до следующего месяца. Людовик XII, увидев укрепления миланского замка, удивлялся предательству Корте. Остаток своих дней Корте провел в Асти. Французы обращались с ним так, как он того заслуживал. Тривульцио присвоил себе 7000 дукатов, которые Людовик, с характерной для него иронией, назначил Бернардино для выплаты жалованья гарнизону. К ноябрю все миланское герцогство оказалось в руках французов.

Примечания:

5

Schiere — небольшой отряд (итал.). — Примеч. пер.

50

«Так вы не для себя…» (лат.) — полустишье Вергилия, один из вариантов продолжения: «Sic vos non vobis nidificatis, aves» (Так вы не для себя вьете гнезда, птицы). — Примеч. авт.