Глава VIII

Бракосочетание Джан Галеаццо Сфорца и Изабеллы Арагонской

То были годы, о которых после французского вторжения историки вспоминали точно так же, как мы теперь вспоминаем о правлении Эдуарда VII[34]. Никогда, пишет Гвиччардини, не знала Италия такого процветания и столь желанного благополучия, которыми она в полной безопасности наслаждалась в 1490 году, а также в годы, шедшие непосредственно перед ним и после. Корио, описывая Милан, свидетельствует, что все наболевшие проблемы разрешились мирным путем, и теперь люди были озабочены лишь накоплением богатства и имели все возможности, чтобы заниматься этим. «Вовсю бушевали увеселения и праздные удовольствия, Юпитер торжествовал, и казалось, повсюду царят прежде неизвестные покой и умиротворение. Двор наших государей был роскошен и богат новыми модами, платьями и наслаждениями. Но при этом и добродетели достигли такой высоты, что Минерва и Венера постоянно соперничали друг с другом в стремлении к большим успехам собственных школ. Блестящая молодежь со всех сторон осаждала школу Купидона: отцы приводили туда своих дочерей, мужья — жен, братья — сестер», — вспоминают читатели Банделло. «Женщины Милана, — сообщает нам этот романист, — как правило, общительны, гуманны и от природы склоны любить, быть любимыми и всегда жить в любви»; уместно вспомнить также миланскую пословицу: пускай плащ твой потрепан, зато тарелка полна. «Минерва (возвращаясь к Корио) прилагала также все силы к оснащению своей благонравной академии, для которой Людовико Сфорца, славнейший и сиятельнейший государь, на собственные средства подбирал наиболее одаренных людей из самых отдаленных частей Европы… Казалось также, что разнообразная гармония приятнейшей и нежнейшей музыки изливается с небес на этот восхитительный двор. Здесь собрали такое множество людей с уникальными способностями и обходились с ними так учтиво, что это напоминало о золотом веке. Посреди этого праздного счастья сиятельнейшие государи дома Сфорца посещали города и примечательные места своего герцогства, наслаждаясь разнообразными забавами».

У герцога Бари не было никаких проблем в отношениях со своим племянником до его свадьбы. В качестве номинального правителя герцог Милана неизменно встречал соответствующее своему рангу почтение, но в момент принятия любого серьезного решения на первый план незаметно выдвигался его дядя. Об этом свидетельствуют письма нунция Герарди. Гибкость Людовико, его такт и совершенное самообладание удивительно подходили для этой его роли. Разумеется, реальная власть была полностью сосредоточена в его руках. Джан Галеаццо так не смог развить в себе необходимые качества и, по-видимому, вообще не был способен управлять столь большим государством, как герцогство Милана. «Сиятельнейший герцог не склонен думать об общественных делах, — писал Герарди в 1489 году. — Он странствует по окрестным владениям, развлекаясь соколиной и псовой охотой, и ничто не раздражает его более, нежели упоминание о делах государства». Джан Галеаццо был не слишком умен, считает Коммин. Он довольно рано пристрастился к выпивке — довольно редкий порок в тогдашней Италии, — что также не способствовало ни умственному, ни физическому его развитию. Представляется вероятным, что его дядя не прилагал никаких усилий к тому, чтобы Джан Галеаццо получил столь же хорошее образование, как он сам и его братья, и вполне возможно, что Людовико намеренно потворствовал ему в его склонности к пороку, в его низкой страсти к обоим полам, чтобы подорвать его силы и волю. Таким образом, племянник оказался под полным его контролем. Джан Галеаццо был весьма привлекателен и обладал характерной для Ломбардии внешностью — с тонкими чертами лица и светлыми волосами. Хронист говорил, что он «хотя и красив, но очень недалек умом». Простодушный и доверчивый, он, по-видимому, был на самом деле привязан к своему дяде, во всем ему доверяя, как того и желал сам Людовико. В письме 1488 года нунций описывает свой разговор с герцогом Бари, который в то время был серьезно болен. Джан Галеаццо присутствовал при их беседе и при необходимости помогал Людовико передвинуть руку, ибо тот был настолько слаб, что не мог поднять ее к своему лицу.

Этот тяжелый недуг едва не погубил Моро. Он уже страдал от него, когда нунций прибыл в Милан в октябре 1487 года. Герарди был вынужден в течение двух часов ждать в маленькой спальне в замке своей первой аудиенции. Герцог принял его в постели, однако полностью одетый. Они говорили наедине в течение двух часов, и герцог был совершенно изможден к концу беседы. Затем он немного подкрепился, и его перенесли в залу делла Балла, где герцог, лежа на кушетке, наблюдал за игрой в паллоне. Герарди получил приглашение присоединиться к нему. Выздоровление герцога Бари вызвало великое ликование в Милане. Людовико был уверен, что жизнь ему спас Амброджио да Варезе, которому по этому случаю Джан Галеаццо пожаловал титул графа Розаты и даровал ему недвижимость и замок.

Во время болезни своего брата Асканио постарался выдвинуться на авансцену миланской политики и уже вполне готов был занять его место в случае необходимости. С выздоровлением Людовика у кардинала вновь проснулся интерес к его церковным обязанностям, и он уехал в Рим. Он выглядит весьма талантливым церковным деятелем своего времени, проявившим наследственный административный талант в управлении епархиями, аббатствами и прочими доходными церковными предприятиями, оказавшимися в его распоряжении. Его резиденция, до того как Родриго Борджа подарил ему собственный дворец, располагалась на Пьяцца Навона в Риме, о чем до сих пор напоминает переулок д'Асканио. В Риме надолго запомнили как нечто выдающееся его триумфальные шествия под звуки труб после великолепных охот, с вереницами гостей, егерей и гончих псов, с нагруженными дичью повозками. Этим не ограничивался интерес Асканио к животным. Однажды он заплатил сотню дукатов за попугая, который умел повторять Символ веры.

Нунций считал Людовико изменчивым и капризным, но был поражен его показной искренностью, а также изысканностью (arguzia) его речи, его остроумными ответами и уместными цитатами — качество, уже высоко ценившееся в конце эпохи кватроченто. Со своей стороны, Людовико не был склонен воспринимать буквально благие пожелания и комплименты Папы Римского.

Вполне вероятно, что герцог Бари совсем не спешил с торжествами по случаю бракосочетания своего племянника с Изабеллой Арагонской, о котором было условлено еще в 1480 году. Сохранились некоторые из ее детских писем к будущему мужу, с одним из которых она прислала тому в дар коня. Но Альфонсо Калабрийскому трудно было скрыть свое мнение о самом Людовико и о его обращении со своим племянником. Ферранте состарился, и Альфонсо, взойдя на неаполитанский трон, вскоре мог бы стать весьма грозным врагом. Герцогу Милана уже исполнилось двадцать лет, и пришло время успокоить общественное мнение в Милане и в Неаполе. Кроме того, приданое в 100 тысяч дукатов стоило некоторых жертв. Таким образом, в 1488 году было решено, что Джан Галеаццо женится наконец на своей невесте.

Это бракосочетание открывает собой самый блестящий период в истории Милана эпохи Возрождения. Брат Джан Галеаццо, Эрмес, был послан в Неаполь со свитой из 450 человек. Некоторые дворяне на одном лишь рукаве носили драгоценностей на 7000 дукатов. Юный Кальчо, сын одного из доверенных секретарей Людовико, бывший во главе этой свиты, говорил, что они были подобны множеству королей. Даже слуги были одеты в шелка. И все же им довелось носить эти наряды лишь в течение двух дней, поскольку весь неаполитанский двор, за исключением дней официальных торжеств, был в трауре по матери невесты, замечательной женщине Ипполите Сфорца. Как обычно, свадьба состоялась посреди зимы, и погода стояла ненастная. На обратном пути кортеж невесты остановился в Чивитавеккье, где Асканио устроил ей роскошную встречу. Ее ожидал также блестящий прием у флорентийских союзников в Легхорне. В Генуе в январе 1489 года утомленная переездом невеста задержалась на несколько дней, к великой досаде Людовико. Оказанный ей прием был достоин этого богатого города.

В Тортоне невесту встретили оба герцога. Шел проливной дождь. Джан Галеаццо, не позволив Изабелле, по неаполитанскому обычаю, поцеловать ему руку, страстно расцеловал ее в губы. В Тортоне же состоялся известный пир, обставленный в соответствии с мифологическими вкусами Ренессанса: Аполлон явился с тельцом, украденным им у Адмета; Орфей принес птиц, зачарованных его лирой; Диана подала оленя, в которого она превратила Актеона, заявив при этом, что нет для него более достойного места успокоения, чем во чреве такой невесты. Улисс принес Сирену, заявив, что все ее коварные уловки окажутся тщетными пред силой и мудростью Изабеллы. Обед сопровождался сценическим представлением и музыкой.

Герцог Бари позаботился о том, чтобы известие о неспособности молодого герцога исполнить свой супружеский долг в Виджевано немедленно стало всеобщим достоянием, и о нем рассуждали по всей Италии. Изабелла была убеждена, что причиной неудачи стало колдовство и магический заговор, наведенный на ее мужа дядей Людовико. Мы можем быть уверены, что тот действительно проконсультировался со своим астрологом относительно даты первой брачной ночи. Несмотря на то что он был братом ее матери, у себя дома в Неаполе Изабелла научилась подозревать своего дядю во всем.

Как бы там ни было, оба герцога направились в Милан. Здесь они встретили Изабеллу, прибывшую по каналу с караваном из шести великолепных барж к причалу у Порта Тичинезе. Собралась огромная толпа желающих посмотреть на невесту. Она сошла на берег под залпы артиллерийского салюта, под звуки труб и звон всех городских колоколов. Герцог и его невеста рука об руку проследовали в замок. Они хорошо подходили друг другу: темноволосая и своенравная южная девушка и ее белокурый и слабохарактерный муж, которого она, по-видимому, полюбила, но поначалу скорее сочувствовала ему. По такому случаю двор замка был увешан гирляндами лавра и плюща. Бьянка Мария, сестра герцога, встретила их у ворот и проводила Изабеллу в ее комнату.

В своем письме к Лоренцо Медичи один из его корреспондентов описывает свадебную церемонию следующим образом:

«Сиятельнейший Лоренцо. Из написанного мною вчерашним вечером Ваша Милость узнали об обстоятельствах прибытия вчерашним утром мадонны герцогини. Сим уведомляю вас о том, что сегодня утром состоялось бракосочетание, и свадебная месса проходила в Дуомо. Это была самая прекрасная и роскошная церемония, в чем Ваша Светлость сможет убедиться из следующего. Прежде всего весь двор и вся знать собрались в замке, затем в пятнадцатом часу господин герцог и синьор мессир Людовико, и все остальные бароны и дворяне сопроводили мадонну герцогиню из ее комнаты, и все они вскочили на коней и попарно выехали из замка. У последних ворот был устроен навес из белой дамастной ткани, который вынесли сорок служителей церкви, в одеяниях из алого сатина и таких же головных уборах. Господин герцог и его невеста вошли под указанный навес и, таким образом, вместе вошли в собор. По их прибытии под пение герцогского хора епископ Пьяченцы прочитал мессу. Когда месса закончилась, епископ Сансеверино произнес великолепную речь в честь новобрачных. Затем господин герцог передал кольцо своей даме: после чего сиятельнейший герцог посвятил в рыцари нашего Пьеро Алламанни [флорентийского посла] и достопочтенного мессира Бартоломео Калько. Он подарил Пьеро одежду из золотой парчи, богатство и великолепие которой трудно вообразить, и было большой честью получить такой подарок. Мессир Галеаццо и граф Каяццо надели шпоры и препоясались мечами. Затем все собравшиеся вновь оседлали коней и с триумфом возвратились в замок среди всеобщего ликования. Согласно подсчетам одного из присутствовавших, в процессии участвовало пятьсот всадников. Было насчитано тридцать шесть священников и монахов, двигавшихся впереди всей процессии до самого собора; шестьдесят рыцарей, все в одеждах из золотой парчи и с золотыми цепочками; пятьдесят женщин, из которых двадцать восемь в одеждах из золотой парчи, с жемчугами, драгоценностями и цепочками; шестьдесят два трубача, двенадцать флейтистов. От собора до замка 1700 шагов, и всю дорогу устлали белой тканью, и стены по обе стороны были увешаны гобеленами и гирляндами из можжевельника и апельсиновых деревьев; никогда не видел ничего лучше. Более того, все окна и двери были богато украшены, а чтобы сдержать толпу, в переулках, прилегающих к главных улицам, по которым двигалась процессия, были установлены барьеры и на каждом углу стояли по десять или двенадцать гвардейцев. На Пьяцца дель Дуомо выстроились две тысячи всадников и конных арбалетчиков. Не было никаких беспорядков, что вызывает немалое удивление, учитывая великое и неисчислимое множество людей, проживающих в этом городе; это правда, что весьма строго следили за исполнением приказа, запрещающего ношение оружие, но это не коснулось наших сограждан, получивших такую привилегию.

Сиятельнейший герцог был облачен в богатейшую парчу. Его головной убор был украшен алмазом и огромнейшей цены большой жемчужиной, превосходящей размером круглый орех. На шее у него висела подвеска с прозрачным рубином и бриллиантом дивной красоты. Ее превосходительство мадонна герцогиня также была одета в золотую парчу, а голову ее украшало жемчужное ожерелье с прекрасными драгоценными камнями. Многие из женщин были одеты очень богато. Я не могу сообщить имен, ибо не знаком с ними.

Мессир Аннибале был в одежде из золотой парчи с вставками черного бархата, на груди его была эгретка из жемчуга, не очень дорогого по цене, но подобранного с превосходным вкусом, вернее сказать, ему она была к лицу. Синьор Людовико, и синьор Галеаццо, и синьор Ридольфо, и все остальные Сфорца также были одеты в золотую парчу, и все присутствующие соглашались в том, что имевшегося там серебра и золота хватило бы на то, чтобы одеть сотню людей. О бархате и сатине я умалчиваю, так как в них были одеты даже повара.

Облачение нашего Пьеро сочли восхитительным, по моему мнению, он всех превзошел. Сегодня его пожелали еще раз увидеть, чтобы рассмотреть получше; в самом деле, им восхищался каждый.

Я сознаю, что написал обо всем этом путано и беспорядочно, но, если на то будет Божья воля, мы подробно поговорим при встрече, когда у меня будет больше свободного времени, чем сейчас, ибо мне нужно ехать ко двору вместе с Пьеро.

Ваш покорный слуга Стефано.

Милан, сего 2-го дня февраля, 1489 года».

Тротти, посол Феррары, писал домой, что он не мог разглядеть ничего, кроме блеска золотой и серебряной парчи и сияния драгоценностей. На улице ювелиров Виа дельи Орефичи переодетый Купидоном мальчик, стоя на золотом шаре с эмблемами династии Сфорца, читал стихи в честь жениха и невесты.

Вскоре после окончания свадебных торжеств Людовико увез новобрачных в Павию, в любимый замок Джан Галеаццо Висконти, выстроенный из ломбардской терракоты, с четырьмя огромными башнями, с прекрасной аркадой двора, напоминающей Венецию, и с обширным парком, покрывающим тринадцать квадратных миль, за которым неспешно завершалось строительство несравненной Чертозы.

В отношениях между Людовико и герцогиней с самого начала возникли трудности, что опровергает абсурдное предположение Гвиччардини о том, что он сам был влюблен в Изабеллу. Он определил ей денежное содержание в тринадцать тысяч дукатов, но Изабелла потребовала восемнадцать тысяч, отослав домой нескольких неаполитанцев из своего эскорта, чтобы они поддержали ее претензии. Между ними и миланскими послами в Неаполе возникли серьезные разногласия, ибо, помимо всего прочего, миланцы жаловались на то, что родственники невесты для уплаты приданого собрали все неполновесные дукаты, какие только им удалось найти. Людовико, глубоко разочарованный таким поведением невесты своего племянника, с негодованием говорил, что его сестра намного меньше получала от Ферранте, но тем была вполне довольна. Когда все ее неаполитанские дамы были отосланы домой, Изабелла в отчаянии заявила, что она самая несчастная замужняя женщина в мире. Тротти, бывший в близких отношениях с Людовико, понимал, как обстоят дела на самом деле. Он писал, что о каждом произнесенном Изабеллой слове доносили герцогу Бари, но она была достаточно умна и слишком хорошо воспитана, чтобы сказать что-либо, чего бы ей говорить не следовало.

Тем не менее Людовико повысил ее денежное содержание до пятнадцати тысяч дукатов, но все расчеты производились через ее управляющего, которого, разумеется, назначал Людовико. Она не пила вина, но питала неаполитанскую слабость к сладким напиткам, вследствие чего сенешаль жаловался, что она употребляет больше сахара, чем весь остальной двор, добавляя при этом, что ей следует привыкать к ломбардскому образу жизни. Мелочные придирки такого рода были в порядке вещей для итальянского двора или большой семьи, члены которых могли не раздумывая истратить целое состояние на какое-нибудь платье или украшение.

Никто не обладал большим влиянием на Людовико, чем врач и астролог Амброджио да Розате. Герцог Бари твердо верил в астрологию и был убежден в том, что он обязан своей жизнью Амброджио, излечившему его от тяжкого недуга. Изабелла пожаловалась Людовико на да Розате, обидевшего одного из ее неаполитанских пажей, любимца ее матери. В результате паж был уволен. Герцогиня знала, что муж не способен защитить ее; более того, он сам призывал ее довериться дяде, уже так долго и так удачно управлявшему герцогством; тот знает, как распорядиться ее двором; она должна следовать его советам и поступать так, как он сочтет нужным. Людовико был весьма дипломатичен, и на публике всегда обращался к ней со всей возможной почтительностью. В 1493 году мы видим, как она благодарит его за то, что со своей обычной отеческой заботой он пресек досаждавшее ей чье-то «нескромное и наглое поведение». Но Тротти писал (18 февраля 1489 года): «Новая герцогиня проливает больше слез, нежели съедает пищи; это самая несчастная дама из всех, когда-либо живших на этой земле, клянусь Писанием… День или два назад они взяли ее на охоту, во время которой она не произнесла ни слова, прикрывая свои глаза и губы мехами, и казалось, что она плачет».

Тогда возникает другой вопрос. Тротти говорит, что Джан Галеаццо любил супругу, но не смел на нее смотреть. Возможно, его неспособность исполнить супружеские обязанности была вызвана неким нервным расстройством; возможно, ему мешало сознание морального превосходства Изабеллы и ее полное отличие от тех женщин, с которыми он привык общаться; возможно, проблема заключалось в том, как обращался с ним его дядя. Людовико не упускал случая поговорить с ним на эту тему, выставляя его в смешном виде в глазах его жены и всего двора. Джан Галеаццо слушал его безмолвно, слезы готовы были выступить на его глазах, и, продолжает Тротти: «Мне на самом деле было очень жаль его; нет человека более милого и послушного; он не без способностей и очень хорош собой». Кстати говоря, Тротти вовсе не преувеличивает красоту герцога Миланского. В своем описании свадебной церемонии, он заявляет, что смуглолицая Изабелла не казалась писаной красавицей, она была лишь «милой и красивой»[35], тогда как герцог был «прекраснейшим и добрейшим»[36]. После одной из таких бесед, когда Людовико намеревался удалиться и оставить молодых супругов наедине, Джан Галеаццо в смущении выбежал из комнаты. Тротти понимал, что поведение дяди приводило к результату, прямо противоположному той цели, к которой он якобы стремился. Лучше всех это понимал сам Людовико, вознамерившийся сделать все возможное, чтобы помешать окончательному свершению этого брака. Тем временем Джан Галеаццо продолжал свои обычные любовные интриги другого рода; в этом отношении он был не более грешен, чем почти все правители в Италии.

Павия вскоре стала настоящим домом для герцога и герцогини. Когда Изабелла на несколько дней отправлялась в Милан, ее дядя никому не позволял встречаться с ней. Однажды в Виджевано она призналась одному из тех немногих посетителей, кому удалось засвидетельствовать ей свое почтение, что пребывает в полном отчаянии и молится только о своей смерти.

Но и Людовико начинал понимать, что он зашел слишком далеко. Ферранте серьезно подумывал о том, чтобы вернуть Изабеллу обратно в Неаполь. Моро, в присутствии архиепископа Милана и нескольких дворян, сообщил своему несчастному племяннику о письме короля Неаполя, в котором тот заявлял, что при создавшихся обстоятельствах, еще задолго до полной выплаты приданого, он может потребовать возвращения денег, как, впрочем, и самой невесты. Тротти добавляет, что Джан Галеаццо был очень огорчен. Легко представить, какие чувства испытывала при этом гордая и самоуверенная молодая герцогиня.

В январе 1490 года в Кастелло ди Порта Джовио герцог Бари дал для своей племянницы великолепное представление — Феста дель Парадизо. Его постановкой занимался некий флорентиец маэстро Леонардо, которым был не кто иной, как Леонардо да Винчи. Слова написал придворный поэт Беллинчони, оказавшийся в той свите, которая прибыла из Неаполя, чтобы вернуть назад Изабеллу. На это представление собрались весьма уважаемые зрители. Главные гости располагались на возвышенной платформе; на другой платформе — музыканты. Испанские мотивы в одеянии герцога Бари и были, возможно, своего рода комплиментом Изабелле. Украшения на платье герцогини были подобраны столь изысканно и умело, что она, в обшитой золотом мантии из белого герцогского бархата, сияла как солнце, говорит очевидец Прато. Громкие звуки фанфар объявили о начале представления. Изабелла вместе с тремя фрейлинами вышла в центр зала и, исполнив два величавых реверанса, вернулась на свое место. Затем актеры в масках и костюмах разных стран поочередно появлялись на сцене и приветствовали герцогиню. Наконец, занавес был опущен, и появились декорации Парадиза. Это была идея Людовико, что вполне соответствует его интересу к астрологии. На позолоченной изнутри полусфере возникли звезды и планеты согласно их положению на небосводе. Это были живые актеры, которые, передвигаясь по орбитам, воспевали хвалы герцогине. По краям сферы были изображены знаки зодиака, и весь Парадиз «играл и пел весьма сладко и мелодично». В конце представления Аполлон по команде Юпитера схватил Три Грации и Семь Добродетелей и отдал их в плен герцогине, после чего те преподнесли ей альбом стихов, прочтенных и пропетых в ее честь. Затем вся компания препроводила Изабеллу в ее покои под дивную музыку и пение.

Именно после этого представления Людовико счел возможным признаться флорентийскому послу Пандольфинн в том, что комиссия из двух послов с двумя матронами, прибывшая в Милан, чтобы разобраться в вопросе неисполнения брачных обязательств, заставляет его задуматься о том, чтобы ему самому овладеть герцогством и невестой, однако он никогда не решится на столь постыдный поступок.

Вскоре пришли хорошие новости. В мае 1490 года нунций Герарди сообщал Папе, что брак можно, наконец, считать состоявшимся, и что случилось это в Виджевано, и теперь, говорят, герцогу Милана нужна скорее узда, чем шпоры. Вскоре молодые супруги прониклись чувством глубокой привязанности друг к другу, а Изабелла оказалась весьма ревнивой к своему мужу.

В январе того же 1490 года состоялось венчание Галеаццо Сансеверино с Бьянкой Сфорца, которой устроили пышный прием в Милане. Невесте исполнилось только восемь лет. Ее отец предпринял все необходимые меры, чтобы узаконить ее, и очень любил ее, как, впрочем, и всех остальных своих детей. Его расположение к ней и к Галеаццо выразилось в том, что для их резиденции он подарил им здание банка Медичи, располагавшееся в непосредственной близости от замка. Сейчас от него ничего не осталось, кроме мраморной двери с великолепной резьбой, находящейся в музее замка. Этот дворец принадлежал Луиджи да Терцаго, который не жалел денег на его благоустройство, и особенно на его сады. Лоренцо Медичи хотел выкупить его, но Людовико, рассчитывая передать его Галеаццо, заявил, что после проделанного ремонта он стоит вдвое больше предложенной суммы. Таким образом, Галеаццо стал членом семьи Людовико и был в самых доверительных отношениях с ним. Как главнокомандующий, он имел в своем распоряжении весь замок, с его конюшней и множеством лучших лошадей. «Мне кажется, что мессир Галеаццо да Сансеверино стал герцогом Милана, — ворчит Тротти, — он делает все, что ему заблагорассудится, и получает все, что пожелает». Оказанные да Сансеверино милости, в сочетании с его высокомерием, пробудили немалую зависть к нему со стороны других придворных, таких как Джан Джакомо Тривульцио, который был некогда лучшим партнером братьев Сфорца. Суровый, настойчивый и сильный воин, опытный полководец, он был из породы прежних кондотьеров и едва ли смог бы найти общий язык с утонченным Людовико. Возмущенный тем, что главнокомандующим стал его подчиненный Галеаццо, он перешел на службу к королю Ферранте в Неаполе и впоследствии стал одним из самых грозных врагов Сфорца.

Примечания:

3

Podesta — городское управление (итал.). — Примеч. пер.

34

Эдуард VII — король Англии в 1901–1910 гг. Правление Эдуарда пришлось на годы перед Первой мировой войной. — Примеч. ред.

35

Zentile et bella persona (итал.).

36

Bellissimo et bonissimo (итал.).