II

Весной прошлого года в Валенсии я пришел в мексиканское посольство. Особняк был набит людьми. Дамы [294] аристократического происхождения шпыняли горничных. Молодые люди возмущенно восклицали:

– Какое безобразие! Почему кофе без молока?

Это были фашисты, укрывшиеся в мексиканском посольстве в Мадриде. Их везли в Париж. Оттуда они могли направиться в Бургос. Герои «Пятой колонны» были вполне довольны жизнью. Одно их возмущало: почему им дали кофе без молока? Атташе посольства, несколько смущенный, сказал мне:

– Конечно, мы им не сочувствуем. Но они укрылись от возможных преследований, и это вопрос человеколюбия…

Во всех посольствах Мадрида отсиживались вожди фашистского заговора. Некоторые посольства они превратили в арсеналы и крепости. Весной, когда стало ясно, что генерал Франко Мадрид не возьмет, фашисты решили переехать в Бургос. Иностранные дипломаты занялись переселением «Пятой колонны». Они, разумеется, говорили о человеколюбии. Особенное рвение проявили англичане; можно было подумать, что «человеколюбие» – первое слово, которому учит мамка будущего дипломата Великобритании.

Вчера я встретил в Андайе молодую женщину с двумя маленькими детьми. Ее зовут Долорес Руфиланчас. Она мне рассказала, как погиб ее муж, профессор мадридского университета и депутат кортесов. Фашистский мятеж застал Луиса Руфиланчаса в Галисии. Он скрывался. Фашисты арестовали Долорес Руфиланчас, Потом они нашли «преступника»…

По уставу фашистского военно-полевого суда подсудимый не имеет права защищаться. Он может только отвечать на вопросы. Защищает его офицер по назначению. Луис Руфиланчас написал защитительную речь и попросил своего защитника огласить ее. Бравый лейтенант, прочитав несколько фраз, запнулся:

– Господин председатель, прошу освободить меня от моих обязанностей ввиду внезапного заболевания.

Его, конечно, освободили. Приговорить к расстрелу можно и без речей. Среди военных судей заседали два итальянских офицера. Председатель, торопясь, огласил приговор.

Долорес Руфиланчас разрешили попрощаться с мужем через двойную решетку. Луис Руфиланчас сказал жене: [295]

– Когда меня искали, я попытался найти убежище на английском крейсере, который стоял в Ла-Корунье. Я рассказал им, кто я. Они выслушали, а потом отправили меня на берег.

Долорес Руфиланчас побежала к английскому консулу. Консул спокойно ответил ей:

– Я знаю об этом – мне рассказали офицеры флота. Но, во-первых, нам, англичанам, трудно себе представить, что человека можно убить только за его убеждения…

– Они приговорили мужа к расстрелу.

– Да, я прочел об этом в газетах. Во-вторых, мы, англичане, соблюдаем абсолютный нейтралитет. Я ничем не могу быть вам полезен.

11 июля 1937 года фашисты расстреляли Луиса Руфиланчаса.

В Мадриде они говорили о человеколюбии. Они забыли о человеколюбии, посадив в шлюпку Луиса Руфиланчаса. Они не вспомнили о человеколюбии, увидев женщину с двумя детьми. Это тоже горькая притча: о двух мерах и о лжи слов. Мораль? Она в словах Долорес Руфиланчас:

– Я хочу туда, в Мадрид…

Не словами уничтожить всю ложь слов.

июль 1938

Долорес Ибаррури

Актриса Массалитинова дала мне в Москве маленькую шкатулку: «Это серьги моей бабушки, самое дорогое, что у меня есть. Отвезите их Пасионарии». Большие голубые серьги цвета испанского неба. Долорес на минуту отвернулась, взволнованная, как будто безделушка еще хранила тепло русской любви. Потом она надела серьги и побежала к зеркалу. Все в ней просто, живо, естественно.

Как она умеет говорить! Это было в парижском цирке. Сорок тысяч французов слушали ее, затаив дыхание. Они не понимали испанских слов, но они понимали Пасионарию: до сердца доходил голос, паузы, волнение, чистота. [296]

Незадолго до фашистского мятежа я был в кортесах. Выступал усмиритель Астурии Хиль Роблес. Он говорил уверенно, развязно. Вдруг встала Долорес Ибаррури, депутат Овьедо:

– Убийца!

Хиль Роблес побелел, его губы дрожали, он вытер платком лоб, он долго не мог вымолвить слово.

В детстве Пасионария мечтала стать сельской учительницей. Она была дочкой горняка в нищем поселке. Она стала не учительницей, но служанкой; она вставала до рассвета, ложилась в два часа ночи, стирала, мыла полы, ходила за коровами. Маленькая черноглазая Долорес… Иногда она думала: «Вдруг все переменится, и я стану учительницей…»

Вот Долорес уже не девочка: она жена, мать. В доме нужда. Бывает, нет хлеба. На руках у Долорес умирает ребенок. Долорес пишет статьи для первых подпольных газет. Горняки внимательно ее слушают: «Женщина, а как говорит!..» Теперь ее зовут «Пасионария» – так она подписала свою первую статью. «Пасионария» по-испански страстоцвет – ярко-красный или синий цветок.

Ее посадили в тюрьму вместе с проститутками. Начальник науськивал: «Это коммунистка, чистоплюйка, она вами брезгует». Долорес знала человеческое горе. Ее слушали, ее спрашивали, ей верили. Несколько дней спустя начальник тюрьмы докладывал губернатору: «Это опаснейшая преступница, заключенные ее боготворят».

1932. Снова тюрьма. Долорес вздумали судить. Все на месте: и бюст Фемиды, и тога судьи, и колокольчик.

– Подсудимая…

Долорес встает:

– Скоро вы ответите за все перед народом. Есть правда. Есть совесть…

Напрасно судья схватился за колокольчик: у Долорес звонкий голос. Жандармы выволокли ее из зала.

Все знают, как она освободила заключенных Овьедо. Она прошла одна сквозь строй солдат и скомандовала:

– Вольно!

Потом вышла к народу и показала большой ржавый ключ:

– Тюрьма пуста.

Смеясь, она рассказывает, как весной 1935 года перешла через французскую границу: [297]

– С одним товарищем… Мы пятнадцать часов шли, не останавливаясь.

Ночь, горы, обрывы, речки. За ними гнались пограничники. Долорес слышала лай полицейских собак. Долорес смеется:

– Это смешная история…

– Смешная?

– Ну да, смешная. У товарища был новенький костюм. Мы переходили вброд реки, ползли по колючкам. Костюм его сразу погиб. Но он все время вздыхал: «О, мой костюм!» Он боялся, что собаки порвут брюки…

Долорес хорошо поет народные песни. Она с бойцами на фронте. Товарищ нервно смотрит на часы:

– Заседание… Опоздаем…

– Погоди.

Долорес еще не спела с бойцами одной веселой песни. Она знает, что значит накануне атаки мелодия, знакомая с детства.

В Мадриде она шла впереди женщин. Был холодный пыльный день. Она остановила дружинников, убегавших от марокканцев, – не упреком – глазами. Бойцы клялись ей: «Отстоим Мадрид!»

Один отряд с трудом удерживал позицию. Долорес добралась туда в танке. Бойцы радостно кричали: «Теперь ни за что не уйдем». Коммунисты показывали партийные билеты:

– Долорес, напиши здесь твое имя…

Штурмовые гвардейцы приревновали:

– Мы тоже деремся за республику.

Они вынули свои удостоверения:

– Напиши.

У одного молоденького дружинника ничего не было, кроме фотографии матери. Долорес обняла его и написала: «Долорес».

Мы знаем, что такое для оратора аплодисменты. Я слышал, как речи Долорес прерывали орудийные выстрелы. Среди снарядов привычные слова звучали по-иному. Ее слова обходят мир быстрее, чем песня. Они становятся анонимными, как эпос. Они становятся словами народа. Многие ли знают, кто первый кинул в лицо смерти два чудодейственных слова «?No pasaran!»? Она, Долорес.

Страшный зной арагонского лета. Ни капли воды. Проносят раненых фашистов. Один боец вытащил фляжку: глоток на дне. [298]

– Пей, Долорес!

Раненый шепчет:

– Пить!

Долорес дает ему фляжку:

– Раненый…

Налетела авиация. Одна часть дрогнула. Кто-то кричит:

– Трусы! Не видите, что здесь Пасионария?..

Бойцы тотчас остановились, пристыженные.

В Бельчите к Долорес привели трех священников. Они дрожат от страха. Один, самый хитрый, говорит:

– Я лично всегда любил бедных. Я толковал папскую энциклику «Рерум новарум», посвященную социальному вопросу, в духе снисхождения к низшим классам…

Он запнулся и вдруг стонет:

– Мы два дня ничего не пили…

Воды нет. Долорес ушла и вернулась с кувшином, с лимонами.

– О, святой Иисусе из Сео! О, святая дева пиларская! Благословите эту добрую сеньору!

Один боец, смеясь, спрашивает:

– А ты знаешь, кто эта сеньора?

– Наверно, супруга старшего командира.

Бойцы хохочут:

– Это Пасионария.

Три священника всплеснули руками:

– Святая дева пиларская! Нам говорили, что Пасионария злая женщина, которая любит кровь, а она дала нам воду и лимоны.

Вечером три священника выступили по радио:

– Неправда, что красные убивают пленных. Неправда, что Пасионария злая женщина. Неправда, что республиканцы враги Испании.

Командир Модесто кричит:

– Долорес, сейчас же уходи!.. Убьют!..

Она улыбается. Бойцы весело говорят один другому:

– Долорес с нами…

Два года войны. Она на своем посту; работает с раннего утра до поздней ночи. Душные ночи. Грохот зениток. Тревожные телеграммы. За сколько лет сойдут эти недели?.. По-прежнему Долорес смеется, ободряет других.

– После победы выспимся… [299]

В маленьком андалусском домике я увидел портрет Долорес рядом с изображением святой Терезы. Я спросил крестьянку:

– Ты знаешь, кто это?

– Пасионария. Бедная женщина, как я. Только у нее большое сердце. Ее все слушают – министры, генералы. А я смотрю на нее, и мне легче плакать: у меня все трое там…

июнь 1938

В фашистской Испании

Генерал Франко, подражая Муссолини, ввел новое летосчисление. 18 июля начался «3-й триумфальный год». Как живет фашистская Испания после двух «триумфальных» лет? Фашистские газеты ограничиваются описанием военных побед, восхвалениями каудильо Франко, отчетами о молебнах и светской хроникой. Английские и американские журналисты, находящиеся в фашистской Испании, немногим разговорчивей своих испанских собратьев. Конечно, приезжая в Сен-Жан-де-Люз или в Андай, за стаканом виски они рассказывают много любопытного, но в газеты они посылают только благонамеренные корреспонденции: они дорожат своим местом. Таким образом, по печатным материалам трудно составить представление о жизни фашистской Испании. Зато рассказы людей, которые приезжают оттуда, весьма поучительны. Каждый день через границу переходят несколько смельчаков. В Сен-Жан-де-Люз, в Биарриц, в Байонну приезжают англичане, американцы, французы, проживающие в фашистской Испании. Наконец, среди сотни шпионов, которых генерал Франко ежедневно направляет во Францию, попадается один безобидный обыватель, благодаря личным связям получивший заграничный паспорт и приехавший во Францию, чтобы купить костюм или вставить золотой зуб. Я разговаривал со многими людьми, приехавшими оттуда, с испанцами и с иностранцами, с левыми и с фашистами, с крестьянами и с докторами. Я тщательно проверял рассказы каждого. Я попытаюсь обрисовать жизнь фашистской Испании, точнее, ее северных провинций, воздерживаясь от личных суждений. [300]

В руках фашистов находятся сельскохозяйственные провинции. В фашистской Испании много хлеба, растительного масла, сахара, рыбы, табака. Из продуктов питания сказывается недостаток в мясе, рисе и кофе. Мясо продается два или три раза в неделю. Цены на продовольствие возросли. Крестьяне, не доверяя бумажным песетам, вкладывают деньги в скот. В Наварре свинья стоила до войны 2 песеты 10 сантимов за кило, теперь она стоит 4 песеты 25 сантимов. Поросенок стоил 40-50 песет, теперь продается за 200-225 песет. На ряд продуктов установлены твердые цены, однако крестьяне отказываются продавать мясо или овощи по этим ценам. Так, например, цена на картошку в Наварре равняется 17 сантимам за кило. Обходя постановления, интендантство платит крестьянам по 30 сантимов за кило. Кочан капусты в Бургосе стоит 3 песеты, десяток апельсинов 4 песеты 50 сантимов.

Мало кожи: обувь вздорожала втрое. Особенно остро чувствуется недостаток в одежде: нет больше каталонских фабрикантов – приходится довольствоваться незначительным итальянским импортом и продукцией второстепенных фабрик. Самая что ни на есть скверная рубашка стоит 20-25 песет, плохие чулки – 9 песет. Тапочек нет: нет ниток. Все текстильные товары вздорожали в 5-6 раз.

Коммерсанты боятся продавать дорого – установлены контрольные комиссии. Они не хотят продавать дешево – покупательная сила песеты все время понижается. Они предпочитают вовсе не продавать, но закрыть магазины они не могут: за это полагается крупный штраф. Витрины полны товарами (коммерсант обязан содержать витрины в должном виде), но внутри магазины пусты.

Впрочем, и покупателей немного: фашисты снизили заработную плату. Металлист Бискайи, который прежде получал 12 песет 50 сантимов, теперь получает 9 песет 60 сантимов. Батрак в Кастилии, прежде получавший 6 песет, получает теперь 4 песеты 50 сантимов. Рабочие обязаны работать бесплатно один или два добавочных часа: «На войну».

Рабочих на севере Испании почти что не осталось: их заменили каторжники, и владельцы шахт в Бискайе перешли на даровой труд. Франко образовал из военнопленных «трудовые батальоны» – нечто вроде арестантских [301] рот: рабочие получают 30 сантимов в день, они живут в лагерях и за нарушение дисциплины подвергаются дисциплинарным наказаниям. В шахтах Бискайи работают 3000 пленных. На автомобильном заводе «Сароса» в Бильбао работают исключительно военнопленные. В Астурии только 15 процентов горняков работают по вольному найму, остальные – каторжники из «трудовых батальонов».

Население разорено принудительными сборами. Вот перечень этих налогов: «День одного блюда», «День без сладкого», «На крейсер «Эспанья», «На памятник погибшим», «Подарки солдату», «Дом раненого», «Солдатский очаг», «Поход против холода», «Национальная помощь», «Солдатский табак», «Социальное вспомоществование», «Оболо католико», «Голубая карточка». Служащий, который зарабатывает в месяц 200 песет, всегда ел не три блюда, но одно. Теперь он должен вносить 2 песеты в неделю – это предполагаемая разница между обедом в три блюда и обедом в одно блюдо. Он платит за «День без сладкого» 4 песеты в месяц. Он подписался на «Голубую карточку» – 3 песеты. С него требуют 5 песет на «Социальное вспомоществование». Каждый месяц он отдает правительству 55 песет, больше чем четверть своего заработка. Для казны Франко эти сборы – находка: например, «День одного блюда» приносит в Бильбао ежемесячно 300 тысяч песет.

Крестьяне также должны платить за «День одного блюда», за «День без сладкого» и за многое другое. Наваррские крестьяне говорили мне, что в прошлом году у них отобрали треть доходов. Крестьянам досаждают реквизициями. Происходит это так: в Наварре раз или два в год крестьяне приезжают на ярмарки; туда они гонят скот для продажи, и там фашисты этот скот реквизируют. В ряде северных городов, в Элисондо, в Вильяфранке, в Ируне, военные власти недавно забрали на ярмарках весь рабочий скот. В Наварре реквизирована «на корню» вся шерсть. За реквизированное добро крестьянам ничего не платят.

Население не верит песете Франко, оно прячет не только серебро, но даже медяки. В фашистских газетах можно найти длинные списки людей, оштрафованных «за укрывание звонкой монеты».

Синдикаты, которые согласно программе фашистов должны быть базой государства, ничем себя не проявляют. [302] В Бискайе не было случая, чтобы рабочий синдикат вступился за рабочих. Во главе синдикатов стоят фашистские чиновники. Недавно в Сан-Себастьяне состоялось собрание крестьянского синдиката. Крестьяне надеялись, что на собрании будет поставлен вопрос о твердых ценах. Вместо этого председатель, отнюдь не крестьянин, но адвокат сеньор Хуан Пуэнте, прочитал длинный доклад «О преимуществе вертикальных синдикатов».

Для передвижения по железной дороге или по шоссе требуются особые пропуска. Эти пропуска выдаются при наличии двух поручителей, отвечающих за политическую благонадежность. Крестьянин, чтобы съездить на базар, должен получить такой пропуск.

За передвижение без пропуска взимают крупный штраф. Вообще штрафы наравне с различными «добровольными» сборами – основа финансовой политики Франко. За одну неделю губернатор Гипускоа ухитрился набрать штрафами 136250 песет. Штрафы взимаются также за «недоброжелательство к установленному строю». За такое «недоброжелательство» пастух Хуан Ласа оштрафован на 25 песет, а Хосе Сарасола в Бильбао – на 50 тысяч: сколько с кого могут, столько и берут.

Конечно, военные поставщики зарабатывают неплохо. Помещики, получившие назад свои земли, тоже довольны жизнью. В Сан-Себастьяне собралось несколько тысяч людей, которые умеют тратить деньги. Открыто много новых кабаре, домов свиданий. В католической газете «Ла-Вердад» один рекете пишет: «Недавно я побывал в Сан-Себастьяне. Перед этим я был там в 1935 году. Какая перемена в нравах! Конечно, не к лучшему… Это подлинный скандал. В Сан-Себастьяне собрались аристократы, укрывшиеся от мобилизации, которые прожигают жизнь».

Другой моралист в журнале «Дестино» утверждает, что молодые буржуа явно предпочитают биллиард фронту. Он говорит, что буржуазию занимают только доходы, и, когда какой-то фабрикант швейных машин, выбравшись из Барселоны, приехал в Сан-Себастьян, другой фабрикант швейных машин донес на него, как на «красного шпиона».

Доносят, впрочем, не только фабриканты швейных машин, доносят все, кому не лень: сводят старые счеты или подрабатывают. Губернатор Алавы заявил, что его канцелярия не может справиться с работой ввиду огромного [303] количества «писем патриотов, предупреждающих о врагах Испании». Многие заняты одним: они выслеживают, кто из обладателей радиоаппаратов слушает передачи Барселоны. За каждого «любопытного», указанного полиции, выдают премию – 25 песет.

Люди боятся говорить, боятся писать письма. Все письма вскрываются. Рекете и фалангисты тыловой службы сидят в почтовых отделениях – это цензоры. Заказное письмо из Бильбао в Сан-Себастьян надо сдавать открытым «для облегчения работы цензуры».

О терроре в фашистской Испании писали не раз. Я все же приведу некоторые данные. Среди городов северных провинций по количеству расстрелов первое место занимает Наварра – 11 тысяч; за ней следует Овьедо – 10 тысяч. В тюрьмах Бильбао сейчас находится 700 приговоренных к казни. Каждый раз, когда население проявляет «недоброжелательство к установленному строю», власти расстреливают 25-30 осужденных. Списки расстрелянных вывешивают на тюремных воротах. Республиканцы называют сторонников Франко «Пятой колонной», фашисты в Бильбао называют сторонников республики «90 процентов». Это показывает, как, при некотором наличии юмора, они сами расценивают свою популярность.

Один благочестивый рекете по имени Мануэль Делорме недавно опубликовал статью «Крах снисходительности». Он пишет: «Какая-либо снисходительность по отношению к врагу несовместима с нашим пониманием культуры». Надо сказать, что фашисты не грешат «снисходительностью». В тюрьмах Бильбао до сих пор пытают заключенных. Недавно в тюрьме Адоратрисес фашисты засекли насмерть плотника Мартина. В Сан-Себастьяне в тюрьме Ондарета сидят женщины с маленькими детьми. Весной там началась эпидемия дифтерита. Фашисты отказались вызвать в тюрьму врача, и шесть детей умерли на глазах у матерей.

Несмотря на «трудовые батальоны» и на ежедневные расстрелы, все тюрьмы переполнены. Фашисты хотят их разгрузить. Они решили использовать политических заключенных для работы на плантациях в Западной Африке. В июне из Витории была отправлена первая партия каторжан.

Особое рвение фашисты проявили в деле истребления национальной культуры басков. Запрещены баскские слова [304] на вывесках. Представительство Франко во Франции помещается в «Натчо Энея», – будь это не в Сен-Жан-де-Люзе, а в Сан-Себастьяне, владелец дома уплатил бы штраф: «Натчо Энея» – баскское имя. Запрещены книги на баскском языке, больше того – на этом языке запрещено разговаривать. Запрещено давать детям баскские имена. Яростные католики, рекете убили семнадцать священников басков. Люди Франко, на которых папа призывает теперь благословение бога, зверски убили 63-летнего священника Хосе Пеньягаригано только за то, что он говорил проповеди на родном языке.

Хозяевами в стране являются интервенты. Одна испанка рассказала мне, что она ехала с двумя детьми из Вальядолида в Бургос. Ночью ее выкинули из вагона первого класса на перрон. «В чем дело?» – «Первый класс приказано очистить». Женщину испанские солдаты впустили в переполненный третий класс, а вагон первого класса заняли немцы. Они были одеты в штатское, все в одинаковые новенькие костюмы, и оказались артиллеристами, только что прибывшими из Германии. В больших городах лучшие гостиницы заняты немцами: в Сан-Себастьяне – «Мария Кристина», в Бургосе – «Мария Исабель», в Бильбао – «Карльтон», в Сарагосе – «Гран отель». В свои гостиницы, рестораны, клубы, кафе немцы неохотно впускают испанцев. Они живут, как европейские колонизаторы где-нибудь в Центральной Африке, стараясь избегать сношений с туземцами.

За пушки и снаряды генерал Франко расплачивается натурой. Крестьяне Наварры знают, куда идет реквизированный скот: в порт Пасахес, а оттуда в Германию. В Германию фашисты отправляют шерсть, растительное масло, вино. Горняки, каторжники «трудовых батальонов» работают также на Германию: руда Бискайи и Сантандера грузится на немецкие суда. С января по май из Бильбао прошло в Германию грузов на 14 миллионов марок. Во главе шахт и металлургических предприятий стоят немецкие инженеры.

Итальянцы раздражают население чванливостью («это мы вас спасли от красных») и вымогательствами. Каждый день жалобы: итальянцы не платят в ресторанах, ездят без билетов в автобусах, грабят базарных торговок. В Вальядолиде выходит газета на итальянском языке «Иль леджионарио». В Паленсии находится итальянский госпиталь. Ввиду этого охрану порядка в Паленсии [305] итальянцы взяли на себя: они проверяют документы проезжающих через этот город. Один испанский лейтенант жаловался мне, что итальянцы заполняют все публичные дома: «Мы получаем только жалованье, а им дают еще диетас (суточные)…» В Сан-Себастьяне на улице Гарибай открыт роскошный «Дом фашио». Лекционный зал пустует, зато в баре всегда дым коромыслом. Послу Италии графу Виола да Кампальто пришлось выступить с педагогической речью: «Все итальянцы, находящиеся теперь в Испании, наравне с легионерами сражаются за дело фашизма и должны соответствующе себя вести».

После мобилизации многие добровольцы – рекете, которые находились в отпуску, отказались вернуться на фронт. Население защищало их, и дело дошло до кровавых стычек с гражданской гвардией. Наварра была испанской Вандеей. Но не прошли даром ни террор, особенно свирепствовавший в этой провинции, ни потери, понесенные наваррскими дивизиями. О том, какое опустошение произвела война в Наварре, можно судить по следующему примеру: в деревне Леиса 1800 жителей, из них 46 убиты на фронте. Каждый день поезда привозят в Наварру раненых. Улицы Памшюны полны инвалидами. Наваррцы спрашивают: «Когда это кончится?»

На границе с Францией стоит бригада мобилизованных басков. Среди них почти нет фашистов. «Почему не уходите во Францию?» Ответы однообразны: «Они расстреляют отца» или «Они убьют жену».

Кто правит фашистской Испанией? Немцы, итальянцы и кучка политиканов старой монархической Испании: католическая СЕДА – друзья Хиля Роблеса, каталонская «Лига» Камбо, Мартинес Анидо, его приятель министр внутренних дел Серрано Суньер. Это – правительство помещиков, иезуитов и банкиров.

Рекете считают, что их надули. Они возмущены насильственным слиянием с фалангой. Наваррский капеллан Иларио Ябен в «Диарио де Наварра» упрекает фалангистов за безбожие. Фалангисты отвечают ему в «Эральдо де Арагон»: «Мы признаем религию, но без исповедей, без икон и без глупых попов». Рекете считают законным королем Испании дона Хавьера, а в Бургосе «англоманы» теперь поговаривают о возвращении на престол сына Альфонса XIII дона Хуана. Это, разумеется, весьма огорчает рекете, которые вот уже целый век дерутся, чтобы посадить на престол представителя династии [306] Бурбонов Пармских. 2 июля в Памплоне состоялось тайное совещание рекете «Ла хунта карлиста де герра». Было произнесено немало горьких речей: «Рекете несут самые большие жертвы. После Биельсы их сразу послали в Левант. Пора взять то, что принадлежит нам по праву». Генерал Франко, однако, не уступает. Недавно он сместил памплонского председателя «Объединенной фаланги» рекете Хуана Ортигоса. Муниципальный совет Памплоны в виде протеста подал в отставку.

Каждый день происходят столкновения между рекете и фалангистами. Я видал подпольные листовки, изданные так называемыми «старыми рубашками», то есть фалангистами первой формации. Они обвиняют генерала Франко в измене «священным принципам Отсутствующего» (так фалангисты называют расстрелянного основателя фаланги Антонио Примо де вивера{127}) Газета «Арриба Эспанья» в одном из последних номеров пишет: «Фаланга ждет, когда придет ее час, и этот час должен прийти скоро». Некоторым неохота ждать. Всем памятна речь генерала Ягуэ. Генерал-фалангист был арестован, потом выпущен на свободу; по слухам, он находится теперь под домашним арестом. Начальник штаба генерала Москардо полковник Гасапо взял сторону генерала Ягуэ. Генерал Москардо – друг рекете, и он уволил начальника своего штаба. Многие видные фалангисты сидят за решеткой: бунт в Сан-Кристобале не сего дня-завтра может повториться.

Конечно, до поры до времени раздоры в лагере фашистов носят характер семейных сцен: их останавливает страх перед республикой. Худой мир сможет стать доброй ссорой только в том случае, если фашистская армия потерпит крупное поражение или одержит крупную победу.

В горах Астурии, Галисии, Леона бродят небольшие отряды партизан. Для армии Франко они не представляют военной опасности: они плохо вооружены и разрозненны. Однако то, что они существуют, что население их кормит и предупреждает об опасности, показывает, насколько ненадежен фашистский тыл. Мигель Унамуно [307] накануне смерти сказал фашистам: «Вы можете победить, но не убедить». При помощи интервентов фашисты захватили две трети Испании, но, победив, они никого не убедили. В «недоброжелательности к установленному строю» можно действительно обвинить «90 процентов» испанского народа. Никогда, кажется, не было в Испании столь мало популярного правительства, и по сравнению с генералом Франко даже диктатор Примо де Ривера может быть назван народным любимцем. Гражданская война уступила место иностранному нашествию: речь идет не столько о политических воззрениях, сколько о национальном самолюбии. Если «3-й триумфальный год» не принесет генералу Франко решительной военной победы, он может оказаться последним годом эфемерного летосчисления.

Андай – Тарб, август 1938

Эбро

Эбро – Волга Испании. В стране, где мало рек, Эбро – настоящая полноводная река. Об Эбро издавна поют песни. Но никогда еще испанский народ так часто не поминал свою любимую реку, как теперь: Эбро стала смертью и славой.

Горы рыжие и розовые, на них серебристо-пепельные камни. Деревни без зелени, с домами цвета камня, уходящие вверх. Внизу быстрая ярко-желтая река.

Это было в ночь на 25 июля в два часа с четвертью: армия переправилась на вражеский берег. Застигнутые врасплох, фашисты открыли беспорядочный огонь. Лодка за лодкой причаливали к правому берегу. Переправа была нелегкой: быстрое течение, мало лодок. Одна бригада переправилась на семи лодках.

Правый берег был прекрасно укреплен. (Возле деревни Флис можно полюбоваться работой германских инженеров.) Проволочные заграждения опутывали берег. Республиканцы прорвались через проволоку, выбили фашистов из укреплений, с боем пошли брать высоты. Кое-где фашисты сразу сдавались; в других местах они оказывали сопротивление. Иногда они попадали впросак. Один боец крикнул фашистам: [308]

– Вы что здесь делаете?

– Мы в карауле.

– Идите вниз.

– Нельзя. Смены нет.

Боец рассмеялся.

– Теперь мы всех сменим. Понятно?

Надо было перебросить артиллерию. Работали паромы. Понтонеры начали наводить мосты. По какому мосту я проехал вчера? По двадцатому? По тридцатому? На следующий день, после того как республиканцы перешли реку, в два часа пополудни «хейнкели» начали бомбить мосты. Фашисты и по нынешний день не отказались от своей мечты – уничтожить переправы через Эбро. Вот привычное гудение, облака зениток, грохот. А по мосту идут грузовики со снарядами, с рыбой, с газетами. Понтонеры поют частушку:

Они их тысячу раз разрушат,

А мы их тысячу раз построим.

Мы – упрямые черти,

Мы – понтонеры Эбро.

Раненный осколком бомбы понтонер Сантьяго Альфонсо крикнул санитарам:

– Какая там к черту перевязка, когда надо делать мост!

«Хейнкели» прилетали по десяти, по двадцати раз в день. Один день был – двадцать шесть залетов. Тысячи и тысячи бомб. А по мосту идут бойцы, машины. Работают зенитки. В рыжих скалах динамит вырыл убежища для понтонеров.

Фашисты открыли шлюзы возле Тремпа, чтобы повысить воды Эбро. Четыре метра глубины, двести тридцать метров ширины. Быстрота течения – двенадцать метров в секунду. Водовороты. Но Эбро не остановила республиканцев.

Во время переправы в воду упали девять автоматических ружей. Один капитан решил спасти добро. Девять раз он нырял, а в том месте водоворот, но вытащил: ружья.

Республиканцы освободили одиннадцать сел. Все помнят первую сводку фашистов; успехи республиканской армии они объясняли содействием «марксистских элементов, оставшихся в деревнях». Я видел эти «марксистские элементы» – женщины, дети, старики. Фашисты захватили окраину Каталонии во время весеннего выступления. [309] Они старались подкупить население: привезли сахар, треску, табак. Однако крестьяне с радостными криками встретили республиканцев. Сахар сахаром, сердце сердцем. На стене одного дома я видел изображение Муссолини в каске среди стрел фаланги. Крестьянка, плача (ее дом распотрошила фашистская бомба), сказала мне, показав на республиканцев:

– Это – наши…

Она не знает «тринадцати пунктов Негрина»{128}. Она даже не знает, кто такой Муссолини, хотя фашисты нарисовали его портрет на соседнем доме. Она знает одно: республиканцы это – «наши».

В деревне Аско на дверях записка: «Товарищи! Охраняйте этот дом. Хозяин у шел в горы, потому что стреляют. Да здравствует республика!».

Крестьяне мало-помалу возвращаются в деревни. В деревне Миравет бойцы недавно устроили для крестьян праздник. Но немецкие бомбовозы не простили «марксистским элементам» простодушной радостной встречи со своими. Мора-де-Эбро, Аско, Фатарела – в каждой деревне десятки разрушенных домов. Среди развалин играют ребятишки; по улицам, загроможденным мусором и обломками мебели, осторожно ступают ослики. Они везут оливковое масло или хворост. Девушки весело беседуют с бойцами.

Бойцы армии Эбро знали, зачем в ясную июльскую ночь они форсировали реку: они не только возвратили республике десяток каталонских деревень – своим наступлением они защитили Валенсию. Фашисты, уже подступившие к окрестностям Сагунто, принуждены были остановиться. Когда показывались двадцать немецких бомбардировщиков, бойцы говорили: «Двадцатью бомбардировщиками меньше на Леванте».

Наступление республиканцев представляло угрозу коммуникациям фашистских частей, которые весной вышли к Средиземному морю. Кроме того, переход через Эбро поколебал престиж генерала Франко. Генерал Гарсиа Валиньо как-то заявил иностранным журналистам: «Красные, разрезанные на два куска, не смогут продержаться дольше двух недель». Это было в конце апреля, а [310] три месяца спустя «красные» нанесли тяжелый удар фашистам, освободили восемьсот квадратных километров территории и захватили около пяти тысяч пленных. Как мог снести генерал Франко такой афронт? Фашисты стали подтягивать новые дивизии. Они перебросили на фронт Эбро почти всю боевую авиацию, подвезли большое количество артиллерии, пулеметов, минометов и 4 августа перешли в контрнаступление.

Сегодня сорок второй день фашистских атак. Я гляжу с высоты на широкую долину: поля, виноградники, оливковые рощи, деревни, дороги – все это взято у фашистов и, несмотря на численное превосходство противника, не отдано назад. Генерал Гарсиа Валиньо, который командует одной из фашистских армий у Эбро, должен призадуматься, видя эту неприступную цепь высот.

С 4 по 16 августа фашисты атаковали высоты Сьерра-Пандолос. Эти горы покрыты низкими соснами. Некоторые высоты – 705, 698, 644 – по многу раз переходили из рук в руки. 11-я дивизия, недавно награжденная правительством республики, отбивала все атаки. Фашисты выпускали тысячи снарядов по высоте – воронка здесь переходит в другую. Двадцать залетов авиации в день. Можно сказать, что рельеф некоторых высот изменен. По интенсивности артиллерийского огня бои напоминали Верден или Сомму. На высоте 705 беспрерывно шли бои: атака, потом контратака. Захватив верхушку горы, фашисты взяли восемьдесят республиканцев в плен и расстреляли их на месте. Республиканцы видели это из своих окопов. С яростью они пошли в контратаку и взяли верхушку горы. Со стороны фашистов здесь сражалась лучшая часть – 4-я наваррская дивизия. Высоту 705 фашисты взяли, но дальше они не смогли пройти. Немецкая авиация стала скидывать зажигательные бомбы. Леса загорелись. Трудно в строках, которые я пишу наспех, на телеграфных бланках, рассказать о том, что пережили защитники Сьерры-Пандолос. Они не отступили.

17 августа фашисты переменили направление удара: они атаковали республиканские позиции вокруг Гаеты. Бои шли до 31 августа. 3 сентября фашисты еще раз перегруппировали свои части: они провели свое наступление на высоте возле Корберы. 14 сентября наступило затишье до новых атак.

На фронте Эбро сражаются все лучшие части фашистской армии: четвертая, первая и пятая наваррские дивизии, [311] тринадцатая и семьдесят четвертая дивизии, пятидесятая, семьдесят четвертая, восемьдесят вторая и сто пятьдесят вторая «смешанные дивизии» (в них входят марокканские части). О насыщенности артиллерией можно судить по тому, что на фронте в три километра фашисты сосредоточивают сто семьдесят орудий. Тридцать-сорок бомбардировщиков засыпают бомбами республиканские позиции. Штурмовая авиация непрерывно обстреливает республиканцев из пулеметов. Механизированная итальянская бригада пытается танками прорвать фронт; были атаки, в которых участвовало до шестидесяти итальянских танков.

10 сентября фашисты вели наступление на высоту 544. Ее защищала одна рота, которая входит в 3-ю дивизию. Несколько раз бомбардировщики засыпали высоту бомбами. Потом фашисты открыли ураганный огонь. Казалось, на высоте не осталось ни одного живого человека. Два батальона фашистов из восемьдесят четвертой дивизии спокойно пошли занимать мертвую высоту 544. Когда они находились на расстоянии ста метров от макушки, республиканцы открыли пулеметный и ружейный огонь. Два фашистских батальона были уничтожены. Ночью к республиканцам перешел десяток солдат из восемьдесят четвертой дивизии. Они рассказывают, что их дивизия потеряла в боях у Эбро восемь тысяч человек ранеными и убитыми. Так высоту 544 отстояла одна рота.

Бойцы спрашивают:

– Как с чехословаками? Неужели Европа не отстоит?

Я молчу. Если бы Европа обладала мужеством и стойкостью защитников высоты 544, я знал бы, что ответить.

20 августа близ Фатарелы пятьдесят итальянских танков прошли в глубь республиканских расположений. Артиллерия республиканцев тотчас открыла огонь. Четыре танка были подбиты, остальные повернули назад. Все бойцы оставались на позициях.

На высоте возле Гаеты фашисты вели наступление компактными массами, иногда по шести атак в день. Если республиканцы после налета штурмовой авиации очищали высоту, как только авиация уходила, они отвоевывали утерянные позиции. Саперы приходят ночью в окопы и дивятся: как могла здесь удержаться пехота? Пыль… Ничего не осталось от окопов, от мешков с землей – воронки, а в них люди, и эти люди держатся. [312]

На спокойных участках небольшие отряды республиканцев с ручными гранатами ночью идут в разведку. Они возвращаются домой с пулеметами и винтовками, перебив фашистов.

На одной высоте снаряды фашистов убили командира и роту солдат. Остался боец 3-й дивизии Хосе Фонсере с восемью товарищами. Он принял командование и отстоял высоту.

3-я дивизия – прекрасная дивизия. Вот уже пятьдесят пять дней, как она в бою – от первых лодочек на Эбро до высот Корберы. Комиссар дивизии Карлос Гарсиа, раненный, остался в строю. Когда его хотели представить к награде, он возмутился:

– Ни в коем случае! Или представьте к награде всех бойцов – они это заслужили больше меня.

Капитана 3-й дивизии Франсиско Санчеса окружили фашисты. Он застрелил командира фашистского батальона. Франсиско Санчес погиб в этом бою, но фашисты дальше не прошли.

Капитан Анхель Осарин был убит, когда он пытался спасти два республиканских танка, подбитых вражеской авиацией.

Итальянцы были убеждены в том, что их тактика беспроигрышна: они ставили на превосходство вооружения и на численный перевес. После маневров в Абруццких горах итальянская печать писала о новых специфических приемах «итальянской войны». Вряд ли было что-нибудь новое в итальянском плане: большое количество авиации, концентрированный артиллерийский огонь, массовые атаки на коротком участке. Однако итальянцы уверяли, что они нашли верный способ быстрого завершения войны. Абруццкие теории получили проверку у Эбро. 8 сентября в газете «Пополо д'Италиа» Луиджи Барзини писал: «Фронт красных у Эбро нельзя прорвать, так как укрепления следуют за укреплениями и фронт идет в глубину».

Между тем днем, когда республиканцы заняли оспариваемые высоты, и первыми массированными атаками фашистов прошло не более трех суток. Неужели республиканцы за три дня воздвигли линию Мажино? Очевидно, объяснения фашистских неудач надо искать в другом. Итальянские разговоры о быстром завершении войны, может быть, и напугали французских стратегов из «Кафе де Коммерс». Они не напугали бойца Хосе [313] Фонсере, который с восемью товарищами отстоял высоту.

Английские и французские специалисты определяют сопротивление республиканцев на фронте Эбро как «победу пехоты над авиацией». Мне и это объяснение кажется спорным: в некоторых боях три фашиста сражались против одного республиканца – пехоты у генерала Франко достаточно. Вернее назвать битву у Эбро победой человека над машиной, ибо к машинам мы можем отнести не только бомбовозы, немецкие орудия и минометы, но и фашистскую пехоту. Я разговаривал с пленными – это либо полудикие марокканцы, либо испанские крестьяне, которые не знают, почему их погнали под огонь. Если можно говорить о торжестве человеческого начала в столь бесчеловечном деле, как война, то оно – здесь, у Эбро, – торжество сознания над грубой автоматической силой. Смерть не остановила бойцов республики, когда они переходили Эбро. Смерть не заставила их отойти назад – под бомбами среди горящих лесов, измученных огнем штурмовой авиации, они оказались душевно сильнее фашистов, и поэтому они победили.

Вот несколько бойцов армии Эбро. Мигель Тагуэнья. Еще по-детски припухшее лицо: ему двадцать пять лет. Он кончил накануне войны университет, занимался оптикой, готовил диссертацию. Когда фашисты подняли мятеж, он взял винтовку и пошел сражаться в сьерру. Теперь он командует корпусом.

Боец Анхель Сапика. Ему пятьдесят два года. Он жил спокойно в Париже. Пошел на фронт добровольцем. Усмехаясь, он говорит:

– Смерть – это феномен, случай: умирают, как рождаются. Главное, прожить достойно, не презирая себя.

Боец Пабло Диас говорит о том же другими словами – он никогда не был в Париже. Это арагонский крестьянин.

– А мы их гранатами… Ты что думаешь! Убьют, так убьют. Но под ними жить я не согласен.

Такие люди побеждают «хейнкели», танки и наваррские дивизии. Они побеждают потому, что они – люди.

Сражение не закончено. Враг сосредоточивает новые резервы. Он перекинул на Эбро итальянский корпус, заново пополненный. Вероятно, в ближайшие дни фашисты снова попытаются вернуть потерянную ими в июле территорию. Республиканские части укрепляются, готовятся [314] к новым битвам. Какие это прекрасные части! Среди бойцов много ветеранов, героев Мадрида, Брунете, Теруэля. Много и молодых, для этих Эбро – первый страх и первая победа. Все они хорошо обучены. Подготовка к наступлению была тщательной. Два месяца бойцов учили переправе через реку. Пленные и перебежчики говорят о меткости республиканских стрелков – республиканцы не расходуют зря патронов.

В эти смутные дни на Эбро дышишь легко. Еще горячо южное солнце. Пользуясь передышкой, бойцы моются – сейчас подвезли цистерны. Для Европы завтрашний день зависит от непонятной и загадочной силы, от любезности Чемберлена, от нелюбезности Гитлера, от рока. Для этих людей завтрашний день ясен. Они смеются, поют песни, греются на солнце – выпал тихий день, – они веселы, потому что между позором и борьбой они давно выбрали борьбу.

сентябрь 1938

Смерть одного мифа

В Нюрнберге Гитлер говорил: «Немцы, вы вправе ныне поднять голову». Услышав гудение, я поднял голову: восемь германских самолетов в 99-й раз бомбили Барселону.

Италия и Германия давно решили завоевать Испанию с воздуха: это представлялось наиболее быстрым, экономным и дипломатичным. Итальянская пехота появилась в Испании в конце декабря 1936 года, а уже в августе 1936 года, то есть в первые недели войны, один из итальянских бомбовозов сделал вынужденную посадку в Алжире и тем самым оповестил мир о переброске на фронты Испании итальянской авиации. Вслед за тем в сентябре 1936 года я увидал над деревушкой Арагона первые германские бомбардировщики. С тех пор прошло два года. Члены «Комитета по невмешательству» успели несколько постареть. А Испания все еще не завоевана.

Я никогда не присутствовал на заседаниях лондонского комитета, и для меня работа фашистской авиации в Испании не спорная проблема, но повседневная докука. Я хочу теперь рассказать о силах и о деятельности этой авиации. [315]

В первый год войны немцы слали самолеты морем. В Севилье, в Паленсии, в Бургосе имелись сборочные базы. Теперь германские самолеты направляются в Испанию летом через Италию, а иногда и через Францию (конечно, пока что над Парижем они не задерживаются).

Германский воздушный флот в Испании называется «легион Кондор». Трудно сказать, почему понадобился этот псевдоним – из уважения к лондонскому комитету или из любви к романтике. Штаб немецкой авиации находится в Саламанке. Командует воздушным флотом генерал Фейдт. Эскадрильи разбиты на три группы под командой майоров Геншельса, Гернета и Менерта.

В настоящее время в Испании – 135-140 немецких самолетов. В последних боях на фронте Эбро германская авиация была представлена 25 истребителями «мессершмитт», 25-30 бомбардировщиками «Хейнкель-111», 12-15 «Дорнье». На Майорке, где сосредоточена итальянская авиация, имеется также германская база: там находится эскадрилья «Хейнкель-59». Устаревшие «юнкерсы» служат для тыловой связи: иногда они бомбят незащищенные города.

На германских самолетах летают исключительно немцы: весь технический персонал, включая охрану аэродрома, – немцы.

Порой удается увидеть совместную работу «союзников», когда «мессершмитты» прикрывают итальянские бомбовозы; но обычно итальянцы и немцы действуют на различных участках. Итальянцы облюбовали побережье: они бомбят города Каталонии и Леванта. Впрочем, монополии на это они не получили: 16 сентября Барселону бомбили пятнадцать немецких двухмоторных бомбовозов.

Итальянский воздушный флот в Испании количественно сильнее, качественно слабее немецкого. Встречаясь с республиканскими истребителями, которые народ зовет «москас» («мухи»), итальянские истребители «Фиат-32» обычно терпят поражение. Достаточно сказать, что в течение трех последних месяцев республиканцы сбили 69 «фиатов». Есть у итальянцев новая модель «Фиат-50», но первый из «Фиатов-50» в первый же день был сбит республиканским истребителем. На Майорке находятся шесть эскадрилий итальянских бомбардировщиков «савойя». Всего в Испании действуют около 260-270 итальянских самолетов. Командует итальянской авиацией генерал [316] Барнаскони. Его заместитель – полковник Кастильени. Отдельные группы носят поэтические наименования: «Кукарача», «Железные ноги», «Герои Бастоса».

Несмотря на угрозу мировой войны, две фашистские державы продолжают доставлять в Испанию новые самолеты.

На итальянских самолетах летают только итальянцы. Если на земле действия Италии и Германии можно назвать интервенцией, в воздухе мыслимо только одно определение: «захват». Правда, итальянцы попробовали было посадить на десяток старых самолетов испанских фашистов. Эта «национальная авиация» показалась в Эстремадуре, где война еще носит полукустарный характер, но республиканцы сразу сбили несколько самолетов, взяли в плен испанцев летчиков, и на этом деятельность «национальной авиации» закончилась.

О народонаселении воздуха фашистской Испании легко составить представление, заглянув в тот дом Барселоны, где содержатся пленные летчики: двадцать немцев, человек пятьдесят итальянцев, два португальца и один испанец.

Я не раз описывал германских и итальянских летчиков, с которыми мне приходилось беседовать. В человеческом плане – это люди дефективные: невежды, фанатики или автоматы. Однако не следует думать, что фашистские державы послали в Испанию «брак», с технической стороны эти люди – цвет фашистской авиации. Весной республиканцы взяли в плен немецкого пилота, прославившегося своими перелетами в Южной Америке. Да и все пленные прошли по нескольку школ, великолепно обучены, хорошо маневрируют.

«Мессершмитты», «хейнкели», монопланы «Фиат-50» – лучшие из серийных самолетов Италии и Германии. Таким образом, мы имеем здесь кровавые маневры той воздушной войны, которая, по замыслу Берлина и Рима, должна покорить Европу.

Разумеется, итальянская база на Майорке, превосходно оборудованные германские аэродромы в районе Пиренеев, наконец, испытания некоторых новых моделей самолетов преследуют цели более далекие, нежели уничтожение испанской независимости. Однако для осуществления этих целей Германии и Италии необходимо прежде всего завоевать Испанию. Отдавая должное качеству некоторых фашистских самолетов, техническому образованию [317] фашистских летчиков, мы вправе теперь задуматься над достигнутыми результатами.

Фашисты считают, что уничтожение открытых городов является необходимой предпосылкой завоевания страны. На первый взгляд, фашисты достигли значительных успехов. Мы видим развалины в центре больших городов – Мадрида, Барселоны, Валенсии. Варварски изуродованы высокие ценности прошлого от Паласио-дель-Инфантадо в Гвадалахаре до барселонского собора. Искалечены десятки городов – Таррагона, Фигерас, Лерида, Картахена, Альбасете, Реус, Хаен, Аликанте, Алкала, Фальсет, Альмерия. Некоторые города уничтожены – Герника, Пособланко, Нулес, Тортоса. Убиты тысячи и тысячи людей (я говорю, понятно, не о бойцах, но о гражданском населении).

16 сентября 15 германских бомбовозов бомбили Барселону. Бомба попала на рыбный рынок и перебила сотню женщин. Это самая что ни на есть стандартная бомбардировка.

Я не буду сейчас рассказывать о тех страшных сценах, которые видел не раз, но ограничусь некоторыми сухими цифрами.

30 октября 1936 года – немцы бомбят Мадрид. 425 жертв.

12 января 1937 года – итальянцы и немцы бомбят Малагу. 410 жертв.

Апрель 1937 года – фашисты четыре раза бомбят Дуранго. 1270 жертв.

26 апреля 1937 года – Герника. 2545 жертв.

Октябрь 1937 года – Кангас-де-Онис. 612 жертв.

Ноябрь 1937 года – немцы дважды бомбят Лериду. 615 жертв.

Январь 1938 года – фашисты двадцать один раз бомбят Барселону.

19 января 1938 года – 198 жертв.

30 января – 153 жертвы.

17 марта 1938 года – в течение суток фашисты одиннадцать раз бомбят Барселону. 2113 жертв.

4 марта 1938 года – Альканис. 408 жертв.

8 марта 1938 года – Пуэбло-де-Ихар. 267 жертв.

25 мая 1938 года – итальянцы трижды бомбят Аликанте. 328 жертв.

31 мая 1938 года – Гранольерс. 506 жертв.

Я перечислил только некоторые, наиболее «удачные» [318] для фашистов даты. С начала войны фашистская авиация 1108 раз бомбила мирные города Испании. За последние шесть месяцев итальянцы и немцы 624 раза бомбили открытые города: чтобы увеличить число жертв, они сплошь да рядом скидывают осколочные бомбы.

В международном комитете помощи испанским детям имеются сведения о 9000 детей, убитых или изуродованных «хейнкелями» и «савойями». Труднее приводить эти цифры: статистика здесь граничит с безумием.

Я сказал, что, уничтожая Испанию с воздуха, фашисты, на первый взгляд, добились серьезных успехов. Однако если сопоставить цели, которые они преследовали, с достигнутыми результатами, придется признать, что фашисты потерпели поражение. Конечно, среди фашистских летчиков имеются садисты, которым нравится убивать женщин и детей. Я сам видел трех-четырех. Однако посылая самолеты в Испанию, Гитлер и Муссолини думали не об удовлетворении болезненных потребностей некоторых из своих соплеменников, но о захвате страны. Уничтожение открытых городов они рассматривали как стратегический маневр: они хотели терроризировать испанский народ и тем самым заставить его капитулировать. Но испанский народ не Чемберлен: на угрозы он отвечает не мольбой о пощаде, но еще большей волей к сопротивлению. 1108 воздушных нападений на города принесли Испании не только развалины и могилы: они породили в испанском народе ненависть, твердость; в немалой степени они способствовали перерождению этой мирной и беззаботной страны. Я решусь сказать, что дух армии Эбро родился среди дымящихся развалин, из-под которых вытаскивали трупы детей.

На фронте фашистская авиация достигла несколько больших результатов, однако и они не были решающими. В течение долгого времени республиканская армия, сколоченная наспех, молодая, не обладавшая опытными кадрами, была подвержена психозу «авиафобии». В начале войны дружинники убегали, завидев над собой несколько «юнкерсов». Еще весной этого года в Арагоне многие части республиканской армии, необстрелянные и недостаточно дисциплинированные, очищали позиции после ряда воздушных бомбардировок. Между тем авиация оказалась куда менее смертоносной, нежели другие виды оружия. Обычно по количеству жертв она идет на последнем месте после пулеметов, после мортир, после артиллерии. [319] Страх перед всесилием авиации был мифом, и потребовалось долгое время, прежде нежели этот миф перестал жить в сознании республиканских бойцов.

Республиканская армия училась на своих ошибках. Майское наступление республиканцев в районе Балагера оказалось безуспешным, несмотря на исключительную активность республиканской авиации и на интенсивный артиллерийский огонь. Республиканцы не продвинулись вперед: неприятель встретил их пулеметным огнем. Это было неудачей республиканцев и в то же время плодотворным уроком: бойцы поняли, что численное превосходство авиации еще не предрешает исхода боя и что господство в воздухе не означает господства на земле.

Миф о всесильной авиации умер окончательно на фронте Эбро. В начале операции фашистская авиация пренебрегла республиканской пехотой: фашисты пытались уничтожить мосты. Это, конечно, замедлило переброску артиллерии, но все же республиканцы дошли до ближайших окрестностей Гандесы. Тогда фашисты решили обратить в пыль республиканские позиции на высотах Пандельс и Кабальс. Вряд ли история знала столь энергичные бомбардировки с воздуха. Однако республиканцы удерживали захваченную в июле территорию, а число жертв в их рядах от авиационных бомб относительно невелико.

Количественно куда более слабая республиканская авиация все же в сильной степени мешает «хейнкелям» и «савойям». В течение трех последних месяцев республиканские истребители сбили 98 вражеских самолетов: 69 «фиатов», 18 «мессершмиттов» и 11 бомбовозов. Мужество испанских летчиков достойно изумления. Много раз мы присутствовали при боях, когда республиканские самолеты атаковали противника, вдвое более многочисленного. Конечно, немцы маневрируют не хуже республиканцев, но мужество не преподается в военных академиях: вопреки представлению большинства людей оно и не является прирожденным. Дело не в тех качествах, которые фея кладет в колыбель младенцу, дело – во внутренней дисциплине, в сознании, в совокупности чувств. Каждому ясно, что летчик-захватчик, уроженец Штеттина или Милана, летая над испанскими городами, не испытывает того, что испытывает испанец. Любовь к родине, любовь к свободе вдохновляет и бойцов Эбро, и республиканских летчиков. Я напомню о восемнадцатилетнем [320] летчике, который недавно сбил шестнадцатый фашистский самолет. Он говорит, улыбаясь:

– Зачем они летают над нашей землей?

Это – ненависть и страсть всей Испании.

Противовоздушная оборона в Испании растет, крепнет. Переправы через Эбро отстояли зенитчики. Бывали дни, когда зенитная артиллерия на фронте Эбро расходовала в сутки до ста сорока тонн боеприпасов: это свидетельствует об интенсивности ее работы.

Авиация помогла фашистам захватить отрезанный от остальной республиканской территории плохо вооруженный и дезорганизованный север. Авиация не раз способствовала счастливым дебютам фашистских операций. Она позволила фашистской пехоте пройти от Уэски до Лериды, от Кинто до Тортосы. Но как только республиканская пехота преодолевала панику, кончалась магическая сила «хейнкелей» и «савой». Самолеты не помогли фашистам взять Тортосу или перейти узкую речку Сегре. Самолеты фашистов не помешали республиканцам форсировать Эбро. Они не вернули фашистам потерянной территории на правом берегу этой реки.

Фашистские державы блефуют: «Наша авиация всесильна. Мы можем стереть с лица земли Париж и Лондон. Что линия Мажино для нашей пехоты, поскольку у нас имеются сотни и сотни современных бомбовозов? При помощи авиации мы можем выиграть войну в кратчайший срок». Тень «хейнкелей» и «савой» перестала пугать в Испании даже старух, которые не спеша идут в «рефухис» (убежище), как они ходили прежде в церковь, – «на всякий случай». Но эта тень еще страшит миллионы людей в других европейских странах.

Я помню старуху в Мадриде. Это было в квартале Куатро Каминос, сильно поврежденном авиацией. Среди развалин на складном стульчике сидела старуха и преспокойно вязала. Мы спросили ее:

– Почему вы не уехали?

– Надо им показать нашу силу.

Если бы эта мадридская женщина была премьер-министром Франции!

Испанская война способствовала гибели многих мифов, которые жили в Европе. В окрестностях Гвадалахары умер миф о «железной твердости» римских солдат. На испепеленных горах по ту сторону Эбро умер другой миф – о непобедимой силе фашистской авиации.

Барселона, сентябрь 1938 [321]

Третья осень

Вой, ветер осени третьей…

В. Брюсов

В Мора-де-Эбро женщина испуганно крикнула: «Пепе, иди сюда!» – пятилетний мальчуган играл среди развалин. Мора чуть ли не каждый день бомбят фашисты. Жители привыкли к бомбам: что скажешь против смерти, которая проходит мимо дома каждый день, как почтальон? Женщина испугалась не бомб: она испугалась, как бы на ее сына не свалился кирпич полуразрушенного дома.

В Фигерасе люди собрали кирпичи, некоторые дома залатали. Многие живут в домах с прорехами: с улицы видны кровать, буфет. Может быть, завтра починят и эти прорехи, а может быть, снова прилетят бомбардировщики и разрушат сорок домов. Рамы без стекол: нет стекол. Нет мыла. Женщины отчаянно мнут, трут, колотят белье. Сегодня воскресенье, все ребята в чистых костюмах или платьицах. Вечером бал объединенной молодежи. Танцуют солдаты. Танцует несколько инвалидов. У красивого парня нет правой руки – Теруэль. Левой он обнимает девушку; девушка улыбается.

Голодно. Картошку сажают повсюду – и на цветочных клумбах, и на теннисных площадках. Длинные очереди за хлебом, за растительным маслом, за треской. В очередях измученные люди, но ни ропота, ни ссор. Вчера я видел – к очереди подошел человек, он продавал игрушку вроде Ваньки-встаньки: боец падает и вскакивает, а под ногами римская моська. Измученные женщины глядели на игрушку и весело смеялись.

В центре Барселоны выставка детских рисунков. Дети теперь рисуют только самолеты: они изображают их очень яркими – изумрудными или багровыми. Вчера немецкие самолеты убили в Барселоне еще восемнадцать детей.

Добровольцы собирают утильсырье: тряпки, дырявые кастрюли, железо. Семнадцатилетний Лупо недавно вытащил из дома, разрушенного авиацией, восемь железных полос, каждая весит восемьдесят кило.

«Союз девушек» устроил сельскохозяйственную школу: девушек учат птицеводству, пчеловодству, уходу за скотом. [322]

Крестьяне деревни Пуэбла-де-Альмерадиель постановили вырыть убежище. Делегат Сикундес представил рапорт правительству: «Наше убежище имеет 10 метров 25 сантиметров глубины. Оно снабжено девятью вентиляторами и электрическим освещением. Имеются пять входов: с площади Республики, два с базарной площади, которая называется «Площадь 14 апреля», один соединяет убежище с аптекой, один – со школой. Как только показывается вражеская авиация, все население деревни, а именно 3200 душ, уходит в убежище. Да здравствует республика!»

Барселона (на днях была «юбилейная», сотая бомбардировка) живет жизнью большого города. Работают фабрики. В школе бледные, худые ребята. Учительница, тоже худая и бледная, объясняет: «Если наложить треугольник А…» Любители литературы обходят лавочки букинистов. В драматическом театре премьера: «Укрощение строптивой». Одни критики хвалят, другие ругают. В Барселоне открыты двенадцать театров и пятьдесят четыре кино. Вышел очередной номер журнала «Филателист Барселоны».

Вчера на фронте Эбро снова отбиты все атаки фашистов.

Это третья осень. Война давно стала бытом. Героизм оделся в защитный цвет, его не сразу увидишь.

Победа у Эбро нелегко далась: два года республика строила армию. Теперь очередь за тылом. Я не буду скрывать трудностей: испанский народ научился глядеть правде в глаза.

Сельскохозяйственные области Испании с начала войны захвачены фашистами: Галисия, Эстремадура, часть Кастилии, три четверти Андалусии – хлеб, масло, свекловица, побережье океана, богатого рыбой. В республиканской Испании всего несколько производящих районов, как, например, Альбасете или Куэнка. В Каталонии население теперь увеличилось втрое: армия, беженцы. А в Каталонии мало хлеба, мало скота – большие промышленные центры, горы, виноградники да еще огороды, которые давали зелень для экспорта.

Изверившись в «хейнкелях» и в марокканцах, фашисты хотят взять республику измором. Что такое «невмешательство»? В фашистскую Испанию преспокойно доставляют итальянские бригады и немецкую артиллерию. [323]

В республиканскую Испанию трудно доставить даже банку со сгущенным молоком. Английское правительство отказалось защитить свои суда; их спокойно топят немецкие и итальянские бомбардировщики. Конечно, никто в палате общин не произнес слова «блокада». Но в Испанской республике 3 миллиона 900 тысяч детей, из них 386 тысяч грудных, и, по мнению английских «гуманистов», некоторых детей должны убить фашистские бомбы («помолимся о них»), а остальные умрут голодной смертью («еще раз помолимся»).

Республика яростно борется с голодом. Весь хлеб собран. На помощь деревне пришли города. Промышленные поселки Каталонии – Сабадель, Бадалона, Маторо – послали бригады для уборки хлеба. В Куэнке для полевых работ мобилизовали подростков, женщин, стариков. В Фуэнте-де-Сас тринадцатилетний мальчик за два с половиной дня убрал 14 гектаров люцерны. Теперь в Леванте собирают рис: работать часто приходится под бомбами.

В Каталонии удалось повысить хлебный паек: вместо ста граммов хлеба теперь выдают полтораста. Крестьянам оставили по двести граммов муки на душу и еще семян – 120 кило на гектар.

За последнюю неделю продовольственный комитет роздал в Барселоне 185 тысяч кило мороженого мяса, 148 тысяч кило гороха, 172 тысячи кило рыбы, 74 тысячи кило сахара. Этого, разумеется, недостаточно; выручают сады, огороды, виноградники. Картошка здесь дает три урожая в год. Сейчас сушат фрукты на зиму. Распределительный аппарат еще не налажен. В стране, например, достаточно оливкового масла (на нем испанцы готовят все), а в Барселоне масла не достать. Тыл отстал от фронта, его только начинают организовывать.

Бойцы армии Эбро шлют рабочим Барселоны оливковое масло, виноград. 10-я дивизия прислала союзу учителей грузовик с маслом. В Барселоне много детских столовых содержится за счет армии. Все высокие качества испанского народа нашли выражение в эти трудные дни.

Нелегко крестьянам: нет сахара, нет трески, нет табака. Феодальные формы землевладения ликвидированы в первые дни войны, и землей владеют крестьяне. Однако переход земли во владение крестьян не закреплен законом. [324] В Каталонии отдел земледелия (во главе его стоят представители крестьянской партии рабасайрес) подготовляет декрет о юридическом закреплении земли за крестьянами. Это еще крепче свяжет судьбу каждого крестьянина с судьбой республики.

Во время весеннего наступления фашисты захватили мощные станции, снабжавшие Каталонию электрической энергией. Страна разбита на два отрезка: сырье приходится перебрасывать из портов Леванта в Каталонию. Несмотря на это, военные заводы работают безостановочно. Рабочие показали себя героями. Всем памятна эпопея завода в Сагунте: рабочие оставались у станков под бомбами.

Кампания по повышению производительности охватила всю страну. Продукция многих заводов увеличилась в полтора, даже в два раза. Я видал машину, которая выпускала 70 патронов в минуту. У машины стоит маленькая курчавая девушка – Кончита (прежде она была модисткой). Эта машина выпускает теперь в минуту 112 патронов. Кончита работает одиннадцать часов в сутки. На заводе все женщины нарядные и веселые, живут они впроголодь, но работают ожесточенно.

Горняки по двенадцать часов остаются под землей. Республика вывозит не только миндаль или апельсины, но свинец, ртуть, ткани, даже изразцы.

Народ спасает страну от разрухи. Мало бумаги, но газеты выходят вовремя, без опоздания; книги прекрасно напечатаны; иллюстрированные издания могут посоперничать с парижскими. Мало кожи, но все обуты пристойно, и чистильщики сапог no-прежнему яростно трут ботинки. В народных столовых подают тарелку с бобами, но на столе чистая скатерть, официанты улыбаются, улыбаются и посетители, как будто они едят индюшку. Это – заговор народа против смерти: отстаивать каждый клок земли, каждое мельчайшее достижение культуры, охранять ту форму жизни, которая связана с ощущением собственного достоинства.

В ближайшие дни откроет двери Барселонский университет; начнутся занятия в средних школах. Растет число библиотек. В книжных магазинах много покупателей. Я видел в убежищах понтонеров Эбро передвижные библиотеки: Сервантес, Гюго, Толстой. Журналы печатают прекрасные сонеты Антонио Мачадо. Бойцы в театре аплодируют пьесам Гарсиа Лорки. [325]

Конечно, в тылу осталась кучка политиканов, для которых мировая история – закулисные интриги и министерские кризисы. Они шепчут на ухо: «Надо все предоставить дипломатии…» Очевидно, им хочется, чтобы Испанию изрубили для нового обеда в Берхтесгадене. Но сколько этих «героев» в отставке? Двадцать, тридцать, будем щедрыми – сто. А миллионы испанцев согласны скорее умереть, нежели сдаться.

Победа на Эбро была подготовлена долгой работой, неудачами, отступлениями, весенним разгромом, двумя годами неравной борьбы. На Эбро сражались хорошо обученные бригады. Впервые республиканская армия показала свое умение защищать позиции летом на Леванте. Укрепления Сьерры-Пандолос и Сьерры-Кабальс – действительно серьезные укрепления. Опыт инженерных частей, занятия стрельбой, организация походных кухонь – все это было необходимыми предпосылками той победы на Эбро, которая удивила мир. Теперь произошло чудо (такое чудо мы наблюдали в Мадриде): бойцы на Эбро поняли, что они не уйдут с позиций, и это сознание является их главной силой. Слова: «Я из армии Эбро» звучат магически, они обязывают к мужеству.

Третья осень начинается для Испании победой на Эбро и капитуляцией Европы перед фашистскими захватчиками. Бесспорно, ободренные вторым бескровным Седаном, интервенты кинут в Испанию новые корпуса итальянцев, сотни новых самолетов. Бойцы Эбро это знают, и они стойко защищают родную землю. Не раз мы в Испании переживали страшные дни: многим казалось, что все потеряно; из темных углов выползали капитулянты; они шептали: «Кончено!» То, что казалось им концом, было только началом подлинной войны.

В июле 1936 года испанский народ атаковала армия, запуганная или заласканная мятежниками… Фашисты двинули из Африки марокканцев, иностранный легион, Италия и Германия кинули на полуостров свою авиацию. Каждый день в фашистских портах выгружали артиллерию и танки интервентов. Соседняя Португалия при попустительстве Англии стала базой фашистской армии. Французы придумали «Комитет по невмешательству», и, обрадованные этим, итальянцы высадили в Испании свои дивизии. Гибель казалась неизбежной. Но Испания не капитулировала. [326]

Темно вечером в испанских городах; нет хлеба; в каждой семье кто-нибудь на фронте; в каждом поселке развалины. А рядом, за горами, в счастливой Франции города залиты светом, и в булочных сколько угодно нежного белого хлеба. Но как там людям смотреть друг на друга, да еще при ярком свете, не краснея? А у нежного белого хлеба легкий привкус предательства.

В 1919 году Валерий Брюсов написал стихи о народе, который третью осень голодал, мерз и сражался. Этот народ победил. Среди позора Европы на высотах вокруг Гаэты стоят гордые люди, которые не хотят расстаться с мечтой о победе.

Барселона, сентябрь 1938

Рождение армии

Всякий, кто видел тайгу, а потом большой город, выросший на пустом месте, знает, что такое чудо рождения. Проходя по освещенным улицам между высокими домами, он невольно вспоминает землекопов, экскаваторы, скрип пил, грязь, бараки.

Когда 18 июля 1936 года фашисты подняли мятеж, у народа, защищавшего республику, не было никакого представления о военном деле. Французской революции, воевавшей против шуанов и интервентов, достались не только арсеналы монархии, но и ее старые солдаты. Октябрьская революция разразилась после трех лет империалистической войны, и низший командный состав царской армии обладал большим военным опытом. Испанская республика была застигнута врасплох. Свыше 80 процентов командного состава армии тотчас примкнули к мятежу. Они увлекли за собой почти все полки. Первые победы народа были одержаны только благодаря исключительной отваге, и они были оплачены непомерно дорогой ценой.

В Мадриде рабочие с таранами и револьверами штурмовали казармы. В Барселоне рабочие с ручными бомбами кидались на пулеметные гнезда. В этой уличной войне они победили, но как только война вышла в поле, сказалось преимущество организованной армии над необученными и недисциплинированными дружинами. Война [327] в мадридской сьерре еще напоминала баррикадные бои, небольшие отряды, прикрываясь камнями, отстаивали горную цепь. Фашисты учли это и стали наступать с юга и с юго-запада. Они быстро подошли к Мадриду.

Дружинники, видя измену генералов, не хотели повиноваться своим командирам. С бесцельным героизмом они кидались под пулеметный огонь, а час спустя, увидев несколько танков, бежали в панике назад. Они не хотели рыть окопы, считая это недостойным делом. Суеверно страшились они самолетов противника. Будучи от природы храбрыми, они каждый день сдавали врагу 10-20 километров и не понимали при этом, что они отступают. Не было связи между отдельными частями. Командиры не умели пользоваться картой. Когда артиллеристы устанавливали батареи, выяснялось, что нет снарядов. Разведка неприятеля работала открыто, пользуясь правительственным телеграфом и телефоном. В сентябре после двух месяцев войны дружинники отправлялись на фронт после 3-5 дней обучения, причем в казармах не было учебных патронов, и половина дружинников вовсе не умела стрелять. Майор Паррита, бывший тореадор, теперь один из лучших командиров Южного фронта, рассказывал мне, что в первый день на фронте он вертел в руках винтовку, стыдясь признаться товарищам, что не умеет стрелять.

Когда коммунисты решили организовать 5-й полк, они надеялись набрать тысячу дисциплинированных бойцов. Генеральный штаб считал эти надежды необоснованными и называл 5-й полк 5-м батальоном. Как известно, 5-й полк дал республиканской армии не 500 и не 1000, но 120 тысяч бойцов. Бывший монастырь в рабочем квартале Мадрида Куатро Каминос был колыбелью республиканской армии. Когда один отряд неожиданно для всех отбил атаку марокканцев, впервые было произнесено слово «армия».

Армии, однако, еще не было. Сражались несколько прекрасных батальонов. Кругом по-прежнему были храбрые, но недисциплинированные люди. Слово «колонны» заменили словом «дивизии», но дивизий еще не было. Родились политические комиссары. Их роль была нелегкой: они строили армию среди военных неудач, среди политических интриг в тылу, встреченные недоверчиво, зачастую недружелюбно. Я помню первые собрания на фронте, горячие, сбивчивые речи, тщетные призывы к [328] дисциплине. Комиссары обращались к гражданской совести каждого бойца, и далеко за полночь затягивались беседы, споры, увещевания. Походные печатни в грузовиках выбивали листовку «Азбука бойца», наставления, как окапываться или как укрываться от авиации. Десятки фронтовых газет расширяли горизонт бойца. Показались кинопередвижки, и в прифронтовых деревнях бойцы переживали драму Чапаева. В его ошибках они узнавали свои. Можно сказать, что в первую зиму войны одним из самых влиятельных комиссаров в республиканской армии был Фурманов. Начались военные занятия. Комиссары родились до армии: они убедили дружинников, что армия необходима.

Армия училась на своих неудачах. Нужно было обеспечить тайну военных операций. Противник был заранее предупрежден о наступлении в Каса-де-Кампо, о наступлении на Уэску, о второй Сарагосской операции. Жизни тысяч бойцов были расплатой за беспечность. Армия насторожилась, и операции под Теруэлем, переход через Эбро застали противника врасплох. Несогласованность действий авиации, артиллерии и пехоты сказались в Брунете, под Уэской. На Эбро эти недочеты оказались устраненными. Страх перед вражеской авиацией, преувеличенные надежды на свою авиацию долго парализовывали республиканскую пехоту. Неудачное наступление возле Балагера весной этого года показало бойцам, что авиация не решает исход боя, и на Эбро они в свою очередь показали это неприятелю. Неподготовленность пехоты сказалась в дни мартовского отступления. Во всех частях начались усиленные занятия, и армия, форсировавшая Эбро, готовилась к этой трудной операции свыше двух месяцев.

Новые полководцы вышли из народа. Модесто был прежде пильщиком, Листер – каменотесом, Кампесино – десятником на строительных работах, Дуран – композитором, Тагуэнья – физиком, Мера – каменщиком. Это все молодые люди – командующему дивизией Дурану двадцать девять лет, а командующему корпусом Тагуэнье – двадцать пять лет.

Командующий армией Эбро Хуан Модесто – сын андалусского рабочего. Он мыл бутылки на винном складе, потом пошел на лесопилку. Он не читал газет, увлекался футболом. Он рассказывает: «Я видел много несправедливого и задумался…» Доктор, работавший на лесопилке, [329] как-то дал ему газету «Пролетарский голос», и Модесто стал коммунистом. В первые дни войны он набрал батальон. Когда он взял в плен первого марокканца, он сам не мог поверить в такую удачу. Он мне говорил теперь на Эбро, что тот день был для него самым радостным в жизни. Он командовал частями на Хараме, у Брунете, под Теруэлем. Дважды был ранен. Это веселый андалусец. В Мерте, когда всеми овладело отчаяние, он шутил, пел песни – он ни на минуту не сомневался в победе. Между двумя боями он сидел над книгами. Его палатка на Эбро – рабочий кабинет. Это уже не тот Модесто, которого я знал в Мадриде и который шумно радовался, взяв в плен одного марокканца. Это командир мощной армии, человек с огромным военным опытом.

Кампесино – это подлинный Чапаев Испании, с лицом араба, страшный, храбрый до безрассудства, хитроумный и наивный. Прекрасный организатор, талантливый стратег. Его жизнь – роман приключений, Он пас овец; служил на флоте; записался в иностранный легион; был анархистом, сражался против марокканцев, а потом помогал им в их борьбе за независимость; сидел в тюрьмах; сочинял коммунистические прокламации. В начале войны он дрался в сьерре. Они сами там мастерили ручные гранаты. Он разбил итальянцев под Бриуэгой. Тогда армия еще жила партизанщиной. Каждая бригада старалась набрать побольше боеприпасов, оружия, грузовиков. Помню, как Кампесино боялся сказать мне, сколько он взял итальянских пулеметов: «Ты в газете пишешь… скажу, а потом отберут пулеметы». Это было давно. Кампесино все тот же: хитрые, горячие глаза, борода, столь неожиданная в Испании, фантастические истории. Но методично, изо дня в день он занимается со своими бойцами, и враг теперь боится имени Кампесино, его части слывут непобедимыми, бойцы его любят трогательной любовью. Один сказал мне: «Это не просто командир, это Кампесино». Он всегда позаботится, чтобы было сало, горох, чтобы бойцов разместили на отдых в спокойные деревни. Война для этого поэта также большое, сложное хозяйство.

Я знал Дурана до войны. Он был одним из лучших композиторов Испании. В двадцать семь лет его жизнь разломалась. На Северном вокзале Мадрида в июльский день он пытался связаться с железнодорожниками Вальядолида и Бургоса. Он стал во главе моторизованной [330] колонны, которая сражалась возле Толедо. В Аранхуэсе, после толедского разгрома, он собрал деморализованных бойцов и вдохнул в них волю к победе. Он забыл о музыке и только на отдыхе, если попадается дом с пианино, два-три часа играет, не отрываясь. Он стал прекрасным командиром и в боях за Валенсию показал свои качества; несмотря на численное превосходство, противник был остановлен.

Я мог бы рассказать о судьбе других командиров, но при всей разности этих людей мы увидели бы одно: за два года люди, весьма далекие от военного искусства, стали настоящими командирами. За ними стоят настоящие бойцы.

На Эбро я не мог отвязаться от невольных сопоставлений: то и дело я вспоминал первые недели войны, ту тайгу, на которой вырос город. Против Испанской республики сражаются две сильные империи. Никогда дотоле фашистская авиация не была столь многочисленной -и активной, как на Эбро. Итальянские моторизованные части обновлены и пополнены. Немцы, командующие фашистскими дивизиями, – люди большого опыта, проделавшие мировую войну. Наконец, у противника вдвое больше пехоты. Однако семь наступательных операций, предпринятых фашистами на Эбро, не дали им решающих успехов. Теперь мы можем с уверенностью сказать, что пехота фашистов сражается хуже республиканской. Никто не станет отрицать боевых качеств, проявленных фашистами в Толедо, возле Мадрида, в Бельчите. Это были солдаты иностранного легиона, офицеры регулярной армии, марокканцы. Это были, наконец, добровольцы – рекете и фалангисты, которые знали, за что они дерутся. Потом на помощь им пришла итальянская пехота, но и она не решила исхода войны. Фашистам пришлось призвать крестьян и рабочих. Конечно, они окружили мобилизованных унтерами, преданными Франко. Немецкие инструкторы обучали новобранцев. Фашисты создали большую хорошо организованную армию. Она обладает всем, кроме духа.

До недавнего времени у республиканцев был только «дух». Древние религии обычно так представляли рождение человека: в глиняного истукана вдувают душу. Фашисты не могут вдохнуть душу в свою армию: вместо политических комиссаров у них фельдфебели, а вместо слова – палка. Тот «дух», о котором я говорил, – [331] сознание, воля к победе у республиканцев постепенно облекались плотью. В одном из последних номеров газеты «Джорнале д'Италиа» помещена корреспонденция с фронта Эбро. Итальянский журналист пишет: «Напрасно некоторые нетерпеливые обозреватели упрекают военное командование. Ликвидировать красных, укрепившихся на правом берегу Эбро, нелегко, ибо мы имеем дело не с оравами дружинников, но с крепкой, превосходно обученной армией».

Сегодня, во вторую годовщину начала обороны Мадрида, мы видим, что не напрасно пролилась кровь лучших сынов испанского народа. Итало-германские бандиты надеются теперь взять Испанию измором. Они сговариваются с «героями» Мюнхена. Но на беду им, на счастье всем честным людям, помимо дипломатов, посредников, лондонского комитета и Лиги наций, на свете еще есть молодая испанская армия.

Париж, 6 ноября 1938

Большое сердце

Тяжело теперь в Европе. Стыдно за людей. Разбойников с большой дороги называют «сторонниками мира». Их тупые кровожадные лица показывают на экранах, и зрители аплодируют. Палачи открывают приюты для сирот. Предатели читают доклады о морали, а трусы гордо дефилируют, осыпаемые цветами.

В этом мире зверства и лжи не все предали и не все сдались. Миллионы людей борются за человеческое достоинство. Есть чувства, которые красят человека, и есть люди, которые красят землю. Я хочу рассказать об этих чувствах, об этих людях.

Люди, которые выше всего ставят деньги, карьеру и честолюбие, не знают, что такое дружба. «Человек человеку – волк», – говорили предки Муссолини. А французские лавочники придумали поговорку: «Маленькие подарки поддерживают большую дружбу».

21 августа 1937 года в Турине была арестована студентка Габриелла Брентани. У нее нашли листовку, которая кончалась словами: «Да здравствует Испанская республика!». Это была девятнадцатилетняя болезненная [332] девушка, изучавшая математику и больше всего на свете любившая симфонические концерты. На допросе она показала, что листовку ей дали накануне и что никогда прежде она не занималась политикой.

– Хорошо, но кто вам дал листовку? Тогда девушка покраснела от гнева.

– Как вы смеете меня об этом спрашивать?

Ей грозили расправой. Четыре дня ее держали без воды. Ей обещали свободу. Она молчала: она не хотела выдать свою подругу. В тюрьме девушка заболела туберкулезом в острой форме. Ее освободили за три недели до ее смерти. Она прожила короткую жизнь, но она успела узнать высокое чувство: дружбу.

Фашисты учат один народ ненавидеть другой. Они натравливают венгров на украинцев, поляков – на чехов, арабов – на евреев. Прежде разбойники, сговариваясь друг с другом, заключали союз. Теперь слово «союз» кажется им чрезмерно человечным, и, когда один.бандит договаривается с другим, это называется «осью». Они жмут друг другу руки, а сами думают, как бы потопить партнера. Германия хочет отбить у Италии Венгрию. Италия хочет отнять у Германии огрызки Чехословакии. В Испании интервенты друг друга ненавидят, и в Саламанке имеется немецкий ресторан, куда не пускают итальянских офицере в. Французское правительство недавно подписало мир с Гитлером и объявило войну французским рабочим. Казалось, эти люди должны быть спаяны общей ненавистью, общим позором, общим страхом. Но что ни день – до нас доходят вести о кознях одного министра против другого. Когда какой-нибудь капиталист накануне банкротства, другие радуются: больше будет наживы. Чешские буржуа не хотят пускать к себе других буржуа, таких же чехов, как они сами, убежавших из областей, занятых немцами: фабриканты посуды или маслобоен боятся конкуренции. Французы написали слово «братство» на всех правительственных зданиях, включая тюрьмы. Но сегодня из Франции выслали двадцать калек – бывших бойцов интернациональных бригад, безруких, безногих. Сражаясь в Испании, они отстаивали французскую границу от Гитлера и Муссолини, а в награду их выкидывают из Франции. Когда они спрашивают: «Куда нам ехать?» – им отвечают: «Не наше дело». Таково их братство. [333]

Тысячи людей из разных стран два года тому назад пришли на помощь испанскому народу. Они не подписывали протестов. Они сражались и умирали. Одни оставили дома любимую работу, другие – любимых людей., Были среди них храбрецы, пробравшиеся в Испанию из! Гамбурга, из Милана, с Балкан, люди, знавшие тюрьму, каторгу, пытки. Были приехавшие из мирных стран, из тихих зажиточных городов Швеции и Дании. Они не знали испанского языка, не знали, что такое рекете или фалангисты. Но они знали, что испанский народ изнемогает, и, не задумываясь, они пришли ему на подмогу. Когда этой осенью они покидали Испанию, в деревушках Каталонии крестьянки их обнимали, плача: сестры – братьев.

Весной в Бремене полиция арестовала 14 грузчиков. Они отказались грузить пушки для генерала Франко. Это была неравная борьба: что могли сделать 14 человек против полиции и армии? Но все же настанет день, когда 14 грузчиков, замученных штурмовиками, будут названы не только героями, но и победителями. Накануне Французской революции Бурбоны перебили тысячи крестьян. Тени этих крестьян брали Бастилию. Тени рабочих, погибших на Лене, были среди отрядов, штурмовавших в Октябре Зимний дворец. 14 бременских грузчиков – это бойцы интернациональной бригады, так и не увидевшие берегов Испании. У них тоже были семьи, уют, жизнь. Они все отдали за братство.

Наши враги не знают, что такое верность, и вероломство они возвели в добродетель. Муссолини гордится тем, что он был социалистом и предал рабочий класс. Когда гитлеровцы захватили власть, нашлись социал-демократы, которые пошли к ним на службу. Гитлеровцы перебили тысячи рабочих, но предатель Носке получает от них пенсию. Гитлеровцы искромсали Чехословакию. Тотчас чешские «социалисты» предали свой народ. Они прикрыли партию, как обанкротившийся лавочник прикрывает лавочку. Иуда всегда почитался нищим, с брезгливостью люди говорили о 30 сребрениках, а теперь Иуда стал мессией капитализма. Его поцелуй – высокая политика, а 30 сребреников – честный доход: гонорары, субсидии, пенсии, премии. Во главе французских фашистов стоит Дорио. Он велик только одним: предательством. Пять лет назад он называл себя коммунистом. Этим летом он поехал на поклон к Франко. [334]

В Саламанке Дорио встретился со своим одноплеменником – французом Жан-Мари Бланшаром. Встреча произошла в тюрьме. Молодой токарь Бланшар поехал в Испанию как доброволец. Вместе с другими бойцами интернациональной бригады он защищал Мадрид. В январе 1937 года Бланшара взяли в плен возле Боадильи. Это было ночью – Бланшар не успел даже выстрелить. Он просидел в тюрьме 17 месяцев. Его били на допросах. Он молчал. Его держали в темной, сырой камере, есть давали гнилой горох. Он грустил об одном: в Аньере (предместье Парижа) у Бланшара осталась мать, и он не мог сообщить ей, что он жив.

В июне в тюрьму, где находился Бланшар, прибыл Дорио. Ему сказали:

– Это француз.

Дорио приветливо улыбнулся, спросил:

– Ты откуда, старина?

Бланшар молчал. Дорио спрашивал его:

– Хочешь что-нибудь передать своим?

Бланшар молчал. Его предупредили:

«Это – Дорио. Если ты будешь с ним полюбезнее, тебя отпустят во Францию».

Дорио протянул руку. Бланшар не пожал ее. Когда Дорио ушел, Бланшара избили. Англичане, которые недавно вырвались из плена, рассказывают, что многих французов после посещения Дорио саламанкской тюрьмы фашисты расстреляли. Может быть, среди них был и Бланшар. А Дорио?.. Иуды теперь не ищут осины, они редактируют газеты. Все же с ужасом я думаю о судьбе такого Дорио. Как все, он был ребенком, играл, рос. Что он должен был почувствовать, выходя из саламанкской тюрьмы? А Бланшар перед смертью дышал одним: верностью. Это тот воздух, который делает людей твердыми и непобедимыми.

Есть еще одна добродетель нашего мира: мужество. Я знаю, что среди фашистов имеются храбрые по природе люди. На сто человек у них всегда приходилось несколько сорвиголов. Я говорю не об этой храбрости, но о том внутреннем напряжении, которое превращает тихих, скромных людей в героев. Чем гордятся фашисты? Они празднуют «взятие Рима». Но они взяли Рим без единого выстрела. Они празднуют также завоевание Абиссинии. Они пустили авиацию и танки против безоружных людей. Германия гордится присоединением Австрии и разделом [335] Чехословакии. Кого они победили? Шушнига{129}? Английского буржуа с зонтиком? Нет, они еще не узнали настоящих испытаний, войны, блокады, голода. История рабочего класса Европы – это не только история горя: это также история славы – от июльских инсургентов до обороны Флорисдорфа, от баррикад Коммуны до восстания астурийцев.

В Испании против одного республиканского самолета – восемь фашистских; против одного орудия – десять, против одного штыка – три. Сильные державы – Германия и Италия – вот уже два года как ведут войну против Испанской республики. Они подошли к Мадриду и Мадрида не взяли. Они приблизились к Валенсии. Их остановили. Они шли на Барселону. Их отбросили, и республиканцы перешли Эбро. Мужество испанского народа в каждой женщине, которая спокойно переносит страшные ночи Барселоны; в ученых, которые продолжают работать без хлеба, без света, под бомбами; в крестьянах, которые убирают хлеб под пулеметным огнем; в детях, которые учатся натощак и спокойно разглядывают вражеские эскадрильи.

Я помню Фернандо Санчеса. Он служил в Барселоне в бюро спальных вагонов. Это был робкий человек. Товарищи рассказывали, что он научился танцевать, но никогда не танцевал: конфузился. Он был в молодежной дивизии, которой командует юный герой Тагуэнья. 48 человек в сентябре защищали одну из высот Сьерра-Кабальс. Среди них – Фернандо. Их там бомбили 27 «хейнкелей». Высоту закидали снарядами. Холм стал непохожим на то, чем был. Когда фашисты пошли в атаку, республиканцы встретили их гранатами и пулеметным огнем. Фашисты отступили. Из 48 защитников высоты уцелели 17 человек. Раненный в ногу Фернандо кидал ручные гранаты.

Мы видели, как от страха побледнели Париж и Лондон. Мы видели людей, которые радовались тому, что сдались на милость врага. Правда, теперь им невесело. Их мутит, как с перепоя. Человек, который поддался страху, потом презирает себя и злобу вымещает на других, а человек, победивший страх, – весел. Кроме того, [336] он мудр: он понял, что есть на свете то, что дороже жизни.

В мире идет страшный бой. С одной стороны, военная техника фашизма. Эссен, золото Сити, хитроумие дипломатов, предательство мнимых друзей. С другой – только люди, те, что стоят у станков Эссена или стучат на машинках в Сити, те, кто, озираясь, передают друг другу крохотные листовки, и те, что своими телами теперь защищают высоту Эбро, – люди, настоящие люди с тяжелыми, как жизнь, добродетелями.

В Испании есть старая песня:

Победа – это девушка,

Она любит утро в горах,

Она любит горячие ладони,

Она любит большое сердце.

Париж, 6 ноября 1938

Народ Парижа встречает своих героев

Сегодня в Париже летний день. С раннего утра тысячи парижан ждали возле Аустерлицкого вокзала героев интернациональных бригад. Люди, измученные бесчестием и трусостью правящих классов Франции, наконец-то увидели свободных и гордых людей.

Вот они идут по улицам Парижа – герои Харамы и Гвадалахары, Теруэля и Эбро. На некоторых еще шапчонки испанской армии. Над бойцами – испанское трехцветное знамя. Они поют песню, с которой дрались под Мадридом, – «Интернационал».

Работницы принесли тысячи букетов. Это скромные и прекрасные цветы бедняков. Парижане после двух лет разлуки увидели снова родной город. Девушка кричит: «Жан!»

Бойцы проходят по улицам рабочих кварталов. Десятки тысяч рабочих стоят на тротуарах. Из окон кидают цветы. Вот идет полковник Дюмон, командир бригады «Парижская коммуна». Крики «Спасите Испанию!»…

Многих я знаю – я их видел в окопах Испании. Молодой рабочий, красавец. Один рукав пустой – Теруэль. Он поднимает кулак и улыбается. [337]

Вот ведут на веревке ветерана – дворняжку, любимицу батальона.

Проспект Республики запружен толпой. Я не знаю, сколько людей сегодня встречали героев, но я знаю, это все тот же великий бессмертный Париж. Его дети были не в Мюнхене, но в Каса-де-Кампо. Они отдали свою кровь за свободу другого народа. Предали другой народ не они. Все улыбки, все фиалки, все астры им – героям Франции.

Они увидели родину в горькие часы. Им запретили остановиться во французском городе Перпиньяне. Для «героев» сегодняшнего дня – это чуть ли не преступники. Для парижского народа – это герои.

Париж, 13 ноября 1938

Ночь над Европой

У греков был миф о начале Европы. Европой звали прекрасную финикиянку, дочь Агенора. Зевс, влюбившись, ее похитил. Агенор послал своего сына Кадма на розыски Европы. Кадм долго блуждал. Дельфийский оракул сказал ему: «Следуй за коровой и там, где корова ляжет, заложи новый город». Кадм последовал совету и, увидев корову, воскликнул: «Здесь будет Европа!»

Недавно я прочитал в газете «Фелькишер беобахтер» следующие строки: «Наши крестьяне были мудрее наших книжников: они понимали, что такое чистота расы. Если мы справедливо гордимся прусскими коровами, которые во многих отношениях выше фионских и герефордских, то никто у нас не станет гордиться Марксом, Гейне или ублюдком Эйнштейном».

Что же, вспомним Кадма и, взирая на великолепную прусскую корову, скажем: «Здесь была Европа».

7 ноября 1917 года рабочие и крестьяне разоренной, нищей России обратились к Европе со словами братства. На эти слова ответили орудия. По улицам Киева гарцевали германские уланы. Японцы захватили Владивосток. Сторонники самоопределения народов высадились в Архангельске. Присяжные пацифисты кровью залили Одессу.

В те памятные годы они глядели свысока на нашу страну: сколько неграмотных и сколько лаптей! Они заверяли, [338] что для буржуазной Европы наступает эра мира и счастья. Отвоевав, победители и побежденные ночи напролет танцевали – это была эпоха фокстрота. В Вене люди умирали с голоду, но и в Вене не умолкал джаз. Демократы клялись помирить волков и овец. Ученые готовились к новым открытиям. Писатели обещали читателям длинные романы. Восторженно глядели обыватели на самолеты – они еще помнили извозчиков. Как они презирали нашу страну! В Москве голодные люди, устраивая субботники, руками подталкивали вагоны.

Потом Европа оттанцевала. Во всех европейских городах поставили памятники героям войны. Под памятниками валялись люди: дружно, как всходят хлеба, всходило поколение без работы и без хлеба.

Где теперь законники, которые осуждали балтийцев за то, что балтийцы отдали будущему не избирательные бюллетени, но свою кровь? Фашисты убили Ратенау и Эрцбергера, Амадола и Маттеоти. О Веймарской конституции упоминают только учителя истории. В домах Вены, построенных социал-демократами, поселились берлинские штурмовики. Чехословакия поделена между захватчиками, а Бенеш{130} изгнан немцами из своей страны.

Детям свойственно играть, подросткам – мечтать. Все люди рождаются для счастья. Новое поколение Европы так и не узнало счастья. Юноши весь день бродят по улицам: они ищут работу – так некогда люди искали клад. В Манчестере закрыты фабрики. Экономисты говорят, что в Англии чересчур много текстиля. Но я видел в том же Манчестере людей без рубашек, они заворачивались в газеты. Во Франции особая комиссия обсуждает, каким способом уничтожить избыток пшеницы, а газеты пишут, что во французских колониях голод. Датчане несчастны потому, что в Дании слишком много коров. Шахтеры Боринажа голодают потому, что в Бельгии чересчур много угля. Зачем люди прокладывали через Европу пути? Все страны наглухо закрыли двери. На чужестранцев устраивают ночные облавы, как на зверей.

На пустыре между Германией и Чехословакией, под открытым небом ютятся триста человек. Германия их выслала, Чехословакия их не впустила. Они обречены на голодную смерть. Несколько дней тому назад одна женщина родила ребенка. Ей никто не помог: врачи были по [339] ту сторону двух границ. Она рожала осенью 1938 года, как в пещерный век.

Поезд с ранеными бойцами интернациональной бригады подошел к французской границе. Поезд не впустили во Францию. Фашисты тотчас сообщили итальянской авиации, что в Порт-Бу – бойцы интернациональной бригады, и, чтобы спасти людей от итальянских бомб, испанские железнодорожники отвели состав в туннель. На пороге Франции люди в темноте корчились и стонали.

В Германии палач, надев черные перчатки, отрубил голову молодой женщине: ее заподозрили в том, что она коммунистка. Остался грудной ребенок. Я не скажу – звери: у зверей нет жалости, но у них нет и жестокости, звери знают голод, а люди, которые теперь правят Германией, всю цивилизацию своей страны, весь технический прогресс посвятили одному – жестокости. Они изучили анатомию, чтобы лучше пытать арестованных рабочих. Они изучили механику, чтобы без промаха убивать испанских детей. Они изучили химию, чтобы завтра удушить народы Европы. Во имя чего? Во имя «чистоты расы», во имя той прусской коровы, которая выше Маркса и Гейне. Черная ночь опустилась на Европу, и по сравнению с штурмовиками варвары, уничтожившие Древний Рим, кажутся нам гуманистами.

В новом Риме засели комедианты. Они были бы смешны, если бы им не дали свободы грабить и убивать. Они говорят о древней латинской культуре и мимоходом рассказывают, с каким наслаждением они травят абиссинцев ядовитыми газами. Я видел в Испании пленных итальянцев. Эти представители «древней латинской культуры» были вшивыми, голодными, неграмотными. В нашей стране имелись народы, до революции не обладавшие алфавитом, не знавшие оседлости, никогда не видавшие поезда, но Муссолини может теперь пригласить в Сицилию шорцев или ненцев с букварями и с мочалками.

Где открытия? Где бальзаковские романы? Где культура? Начало века сулило народам Европы достоинство и мир. Я не говорю о достоинстве – прусская корова… но кто теперь говорит о мире? Капитализм, разлагаясь, как огромный труп, отравил водоемы Европы. В Италии восьмилетние сопляки учатся колоть штыком. Гейдельбергские студенты заменили курсы философии маршировкой.

Гитлер вызвал к себе представителей двух демократических [340] держав. Он показал им сначала танки, потом карту Чехословакии. Они поняли и не стали перечить. Среди бела дня разграбили страну, как лавочку. Каждый старался схватить побольше. Я знаю Бреслав. Это чешский город. Его заняли немцы. Жители убежали, и Бреслав стал новой Помпеей: пустые улицы, брошенные дома.

Завтра венгры войдут в Ужгород, в Мукачево, в села Закарпатской Украины. Два дипломата провели карандашом по карте. Теперь жандармы могут исчерчивать плетками спины крестьян.

После этого бессовестные люди в странах, гордых «Хабеас корпусом»{131} или «Декларацией прав человека», спокойно говорят, что восторжествовало право.

Французские буржуа откупились на год или на полгода. Они предали все ради покоя и все же покоя не нашли. Я видел в газете объявление пошляка, не лишенного смекалки: «Ввиду тревожного времени ищу хотя бы на краткий срок веселую беззаботную блондинку». Они стараются повкуснее есть и принимают на ночь снотворное. Они хлещут вперемешку коньяк и валерьянку. Судьба Португалии – вот их затаенная мечта, и они хотят завести у себя своего французского Салазара.

Обыватели с ужасом смотрят на небо. Они думали, что самолеты заменят извозчиков. Фашистские самолеты воскресили чуму 1000 года.

В Испанской республике нет хлеба. Недавно над маленьким каталонским городом показались пять «хейнкелей». Немцы скидывали не бомбы, но хлеб. Голодные женщины и ребята выползли из убежищ и стали подбирать хлеб. Тогда-то германские летчики принялись расстреливать их из пулеметов. Это новый спорт – охота на людей с приманкой, величайшее достижение Европы 1938 года.

Мужественно испанский народ защищает свою родину и культуру Европы. Мужественно в Париже и в Лондоне, в Берлине и в Риме миллионы рабочих, измученных одни безработицей и нуждой, другие кнутом и решеткой, отстаивают ценности большой цивилизации.

Мы взяли все, что было лучшего в Европе. Мы взяли Гёте и Гегеля, Маркса и Гейне, мы им оставили Геббельса. [341] Мы взяли Леонардо да Винчи, Леопарди, Гарибальди. Мы им оставили скоморохов в черных рубахах. Мы взяли Вольтера и Конвент, Гюго и Бальзака. Мы оставили им грустных героев этой осени. Мы взяли Байрона в Греции. Мы оставили им лорда Ренсимена{132} в Праге.

Настанет день, и все живые люди повернутся лицом к той стране, которая одна сохранила традиции всеевропейской культуры. Подлинная Европа теперь у нас, и теперь их черед открыть окно в Европу.

Париж, ноябрь 1938

Волки

На парижских экранах часто можно увидеть Муссолини: он любит сниматься. Мы видим его то воинственного в каске, то в трусиках на пляже. Недавно он снялся на сельском празднике с косой. Жаль, позади не сняли стогов – детей Харрара и Барселоны, скошенных этим державным косцом.

В Риме, согласно обычаю, проживает тощая, облезшая волчица. Ей дают в день два кило конины, и она никого не пугает. Рядом с ней теперь засели двуногие волки. Сотни тысяч матерей в Риме и Аддис-Абебе, в Неаполе и в Мадриде плачут оттого, что эти двуногие волки любят не конину, но человечину.

Тучный, обрюзгший человек, который снимается на пляже в трусиках, объявил убийство подвигом, грабеж – добродетелью: «Война – дело божественного происхождения. Война для мужчины – то же, что материнство для женщины».

Придворный шут академик Маринетти развил мысль своего учителя: «Война прекрасна, потому что она создает единую симфонию из выстрелов, грохота бомб, немых пауз, ароматов и трупного смрада».

Сын правителя – Бруно – собственноручно принимал участие в создании «единой симфонии»: он бомбил абиссинские деревни и каталонские города. Этот «герой» выпустил книгу воспоминаний, в которой он пишет: «При помощи зажигательных бомб мы подожгли лесистые [342] холмы и деревни. Все это было чрезвычайно занимательно…»

Есть русская поговорка: «Сын в отца, отец в пса, а все в бешеную собаку».

Один из вожаков германских волков – тщедушный графоман Геббельс поделился с миром своей философией: «Война – самая простая форма утверждения жизни. Нельзя уничтожить войну, как нельзя уничтожить феномен рождения».

Эти люди не в палате для буйных, они управляют огромными странами.

Капитализм когда-то строил библиотеки, обсерватории, мосты. Теперь, обезумев от страха, он призвал на выручку убийц, которые жгут библиотеки, разрушают обсерватории, взрывают мосты. В стране Данте и Леонардо да Винчи отец Бруно спокойно заявляет: «Я предпочитаю одну ручную бомбу десяти томам».

В стране Гёте и Шиллера графоман Геббельс говорит: «Когда я вижу интеллигента, мне хочется выхватить из кармана револьвер».

В стране Сервантеса фашистский генерал Мильян Астрай провозглашает: «Смерть разуму!»

Я повторяю: они не в клинике для помешанных, они – на командных постах.

Они учат детей одному: убивать. Даже арифметика у них смердит: они считают трупы. Немецкий «Бунд дер лерер» («Союз учителей») издал новый задачник. Вот несколько задач:

«Каждая зажигательная бомба весит полтора кило. Сколько бомб может захватить самолет грузоподъемностью 600 кило?»

«47 бомбардировщиков бомбят вражеский город. Каждый самолет взял по 500 бомб весом в полтора кило каждая. Сколько сброшено кило взрывчатых веществ? Принимая во внимание, что 70 процентов бомб не попадут в цель и что только 20 процентов попавших в цель произведут нужное действие, сколько пожаров произойдет в городе?»

Это для десятилетних немцев. Для десятилетних испанцев – бомбы зажигательные, фугасные или осколочные.

Фашисты – грабители. Среди них имеются и взломщики – итальянцы в Испании, и «форточники» – поляки в Тешине. Грабеж они оправдывают высокими [343] побуждениями. Они захватили Абиссинию потому, что там вместо культуры было рабство. Оказывается, неграмотные крестьяне Калабрии и Сардинии принесли абиссинцам просвещение. В Италии нет свободных людей, там все рабы, кроме тучного человека, который любит сниматься, и вот сотни тысяч рабов пришли освобождать абиссинцев. Они принесли им высшую форму волчьей культуры: иприт и портреты человека в каске.

Ворвавшись в Испанию, фашистские варвары тоже говорили хорошие слова. Они заверяли, что каталонцы – дикари, что в Мадриде на площадях насилуют монахинь и что в горах Астурии бродят преступники. Эти неучи объявили народ с высокой культурой, за счет которой долго жили другие народы Европы, народом дикарей. Смотрители концлагерей, рыцари кнута, топора и касторки, освобождали испанский народ от республики, от парламента, от свободы.

В сентябре этого года все тот же графоман Геббельс назвал дикарями чехов. Истребители книг, профессиональные поджигатели решили просветить «дикарскую Прагу» с ее старейшим в Европе университетом.

Когда в сентябре Гитлер произнес очередную речь, вся Европа сидела у радиоприемников. Неуравновешенный душевно человек кому-то грозил, и философы, ученые, поэты слушали, затаив дыхание: их судьба зависела от этого невнятного и, скажем прямо, нечеловеческого воя.

Один крупный и два мелких разбойника разграбили страну. Запуганные буржуа Европы вежливо кивали головами, и грабеж они называли «самоопределением национальных меньшинств».

Фашистские волки нахальны, но трусливы. Мы знаем, до чего победоносен Муссолини в Риме. Мы знаем также, как удирают его храбрые дивизии в Испании всякий раз, когда против них оказывается несколько батальонов.

Почему правители Англии и Франции не остановили захватчиков? Один француз цинично сказал: «Это могло бы привести к усилению Народного фронта». Чемберлен говорил: «Я боюсь, что у нас мало самолетов». Он думал про себя: «Я боюсь, что у Гитлера слабый тыл». Он боялся одного: свалить германский фашизм. В Мюнхене ни о чем не договаривались. В Мюнхене только завтракали, обедали, а потом оставили на память четыре автографа. Все было решено заранее. Гитлеру выдали с головой [344] не только Чехословакию, но и немецкий народ. Даладье приехал в Париж гордый, как победитель при Аустерлице. Он сразу сказал шоферу адрес: к Триумфальной арке.

Теперь все живут одной мыслью: чей черед? Куда двинутся захватчики? На Литву или на Эльзас? На Румынию или на Данию? Во Франции жизнь замерла. Лаборатории ученых стали кочевыми: их эвакуируют, потом возвращают. Писатели больше не пишут длинных книг: все равно до конца не допишешь. Война скребется у дверей.

Фашисты не могут жить мирной жизнью. Им больше десяти лет, и они уже решили все задачи с зажигательными бомбами. Они хотят жечь, грабить, убивать. Ввиду антракта правители Германии предложили своим храбрым воинам заняться еврейскими погромами. В ноябрьскую ночь людей вытаскивали из домов и обливали ледяной водой, у стариков выдергивали бороды, женщинам набивали рот нечистотами. Геббельс назвал это «высоким проявлением германской души»; он сказал: «Никаких грабежей не было. Если женщина и взяла шубу в магазине, чтобы поднести ее матери на рождество, я не могу назвать это грабежом».

Можно ли назвать грабежом, если женщина арийской расы стащила для маменьки неарийскую беличью шубку? Это только торжество справедливости. Теперь Геббельс и Даладье договариваются с Муссолини. Дело идет не о беличьей шубке: Муссолини хочет получить Испанию. Этот ребенок капризен, и Чемберлен, вздыхая, говорит: ничего не поделаешь! Чемберлена прозвали «крылатым вестником мира»: он присутствует при европейских грабежах – такова его специальность. Притом мы знаем, что, присутствуя при грабежах, он всегда ходит с зонтиком и всегда говорит о мире.

В испанском городе Фигерасе одна женщина, сына которой убили итальянские летчики, сказала мне: «Может быть, у этого Чемберлена нет детей?» Я не знаю, имеются ли у него дети. У него зонтик в руке, а в голове – Сити. Что касается Муссолини, у него много детей, это образцовый семьянин, и, может быть, именно его сын Бруно убил мальчика в Фигерасе. Не будем ждать человеческих чувств от тех, что поклялись уничтожить человека.

Американские газеты пишут, что в Европе воцарилось средневековье. Зачем оскорблять предков? Люди средневековья [345] жили в городах-крепостях с узкими темными улицами. Они верили в дурной глаз и боялись ада. Они еще многого не знали, и с улыбкой изумления человечество вышло из узких уличек на площади Возрождения. Но люди средневековья любили жизнь. Они создали прекрасные соборы, гениальные поэмы. Они оставили примеры мужества и дружбы. Можно ли сравнить с ними Бруно Муссолини или двух громил из Берлина? Что оставят потомкам эти убийцы, кроме фотографий дуче в каске, кроме развалин, кроме песни о сутенере Хорсте Весселе, кроме колючей проволоки концлагерей?

Они всегда были жадными. Они всегда говорили, что человек человеку – волк. Но теперь они взбесились. Мы знаем, что значат эти мутные глаза и слюнявые пасти. Страшно и стыдно подумать, что в 1938 году по городам Европы бродят эти проклятые стаи.

Париж, декабрь 1938

Сила сопротивления

Все знают о мужестве испанской армии. Линия фронта превратилась в границу, и вот уже шесть месяцев, как враг не завоевал ни пяди испанской земли. Окопы – лицо обороны. Ее изнанка – анонимное будничное мужество военной промышленности. Для обороны нужны снаряды, бомбы, патроны. Фашисты получают снаряжение из Италии и из Германии. Кроме того, в их руках превосходно оборудованные заводы Севильи, Трубии, Страны Басков. В Каталонии не было ни одного военного завода. Здесь мало горючего, не хватает энергии. Итальянский флот блокирует побережье, металл приходится по нескольку раз переплавлять. Мало хлеба, и рабочие работают, как заводы, – на голодном пайке. Героизм тружеников военной промышленности лишен внешнего пафоса. Добавлю, что мне приходится о многом умалчивать, – страна воюет. Люди труда поймут все же, что значат эти сухие строки, и оценят силу испанского сопротивления.

Я повторяю – до войны в Каталонии не было ни одного военного завода. Теперь Каталония изготовляет снаряды, гранаты для минометов, винтовки, патроны, капсульные втулки и много другого. За последние полгода [346] освоено свыше 40 новых видов военного снаряжения. На военных заводах прежде изготовляли патефоны и радиаторы, дверные приборы и кровати, велосипеды и посуду, игрушки и радиоприемники. Если многие музыканты теперь стали пулеметчиками, то на заводе, изготовлявшем патефоны, теперь делают гранаты. О том, как трудно человеку переменить свою судьбу, написаны тысячи романов. Знают ли все, как трудно переменить судьбу заводу?

Вот крохотный заводик. Прежде он изготовлял запасные части для швейных машин. Восемнадцать рабочих знали свое дело: из года в год они делали одно и то же. Началась война. Завод стал изготовлять снаряды и взрыватели. Из Барселоны прислали заказ. Не было ни моделей, ни чертежей. Старый мастер сделал матрицы для прессов и переделал станки. На завод пришли крестьяне, женщины. Теперь здесь работают 80 человек. Раздобыли маленький двигатель. На заводе нет ни одного инженера, и к техникам следует отнести 18 старых металлистов. Они не только работают, – они изобретают. Они сделали несколько автоматических станков для выработки жала взрывателя – это трудное производство, оно требует большой точности. Работают безостановочно в три смены. За последние два месяца производство возросло втрое. Во главе завода рабочий Серафим Торне. Бывают дни – он работает по 16 часов. На заводе холодно, голодно, но рабочие говорят об одном: как увеличить производство. Есть глубокая связь между людьми, которые стоят у этих самодельных станков, и другими, которые стоят в окопах на Сегре. Каждая сводка отражается на ходе станка.

Другой завод – далеко от Барселоны. Здесь делали радиоприемники и нарядную мебель. Инженеры (иностранцы), когда началась война, уехали. На заводе было 80 рабочих, теперь 400. Столяры делают ложе винтовок. Любовно старик гладит дерево: «Орех должен сохнуть 29 дней». На тридцатый орех может стать… винтовкой. О любви испанского рабочего к материалу, о тщательности отделки можно написать подлинную поэму. Старательно окрашены в два цвета снаряды и гранаты. Нет нужды, что они идут прямо на фронт. Горячка военного времени, тяжесть обстановки – жизнь впроголодь, бомбардировки и воздушные тревоги с их останавливающей все темнотой – никак не отражаются на [347] качестве работы. Снаряд отделан, как ювелирная безделушка.

Этот завод изготовляет гранаты для миномета и пулеметные диски. Портнихи и белошвейки четыре дня смотрят, на пятый они начинают работать. Еще недавно в месяц изготовляли 600 лож для винтовок, теперь – 24 тысячи. Вместо 28 тысяч магазинных коробок – 600 тысяч. Рабочие переделали все машины. Они оборудовали цех для антикоррозийного покрытия. А на старом буксире они нашли паровой двигатель в 80 лошадиных сил. Так был разрешен вопрос об энергии.

Сиксто Рекасенс – старый механик. Он сидит над чертежами: он переделывает машину. У него болен сын. В Испании теперь нет многих лекарств, и у Сиксто Рекасенса грустные глаза. Потом он оживляется: он придумал, как использовать один бездействующий станок. Теперь у него глаза поэта. Амелия Барбара – смешливая девушка. Ей девятнадцать лет. Она была модисткой. Все ее братья на фронте. Она училась пять дней и теперь изготовляет в неделю 10 тысяч частей взрывателя. Улыбаясь, говорит: «Мало. Буду выпускать 15».

Я рассказал о двух маленьких заводах. Они ничем не отличаются от других, это рядовые военной промышленности. Может быть, какой-нибудь инженер из Эссена усмехнется, ознакомившись с достижениями каталонских рабочих. Но вряд ли станут усмехаться его соотечественники в Лериде или Балагере: они успели ознакомиться с гранатами и снарядами, изготовленными на заводах Каталонии. Притом я склонен предпочесть человека, который изобрел колесо, коммивояжеру Форда.

В стране, как я сказал, мало сырья. Рабочие это знают и с хозяйской бережливостью относятся к материалу: ничего не пропадает. Часто приходится изготовлять вещь без чертежей: на завод присылают поломанную модель. Освоение нового вида не берет и трех месяцев. Вместо токарных станков зачастую работают на фрезерках. Вместо резьбофрезерных станков – на сверлильных. Процент брака не выше, чем в странах с передовой индустрией. Испанский рабочий – искусник, и только невежды могут говорить об испанской лени. Инженеры обладают политехническими познаниями, и часто один техник обслуживает различные цехи.

Женщины в старой Испании были обречены на затворнический образ жизни, но они быстро приспособились [348] к машинному труду. На одном снарядном заводе 80 процентов женщин. В цехах работают сплошь женщины. Несмотря на отмеченные мною трудности, некоторые предприятия достигли исключительно высокого уровня. На одном заводе осуществлено литье снарядов механизированным процессом. Знающие производство поймут, что это означает.

Сила испанского сопротивления не только в окопах – она на этих заводах, где романтическая кустарщина превращается в индустриальную мощь. Народ, которому грозят петлей блокады, не сдается.

Он разводит картошку на балконах шестиэтажных домов и в мастерских, где недавно изготовляли детские игрушки, он изготовляет снаряды. Так в слащавые и циничные беседы европейских дипломатов вмешивается голос Испании, которая хочет жить.

Барселона, 25 декабря 1938

Три конкистадора

Вчера я провел день с итальянцами. Для этого мне не пришлось даже съездить в Рим. С двумя итальянскими фашистами я беседовал на испанской земле. Мистер Чемберлен заявил в парламенте, что Муссолини вывел из Италии всех «волонтеров», которые находились в законной отлучке свыше 18 месяцев. Однако итальянец, с которым я беседовал, а именно капрал Кармело Индичелли, прибыл в Испанию в феврале 1937 года. Таким образом, Индичелли воюет в Испании 22 месяца, и если со вчерашнего дня он перестал убивать испанцев, то в этом повинны не столько английские дипломаты, сколько бойцы республиканской армии, которые взяли в плен капрала. Индичелли преспокойно рассказал мне, что в его роте все – «ветераны» – участники героического бегства под Гвадалахарой. Значит, капрал не исключение.

Английское правительство столь же категорично заявило, что после 1 октября в Испанию прибыло весьма малое количество итальянцев. Капрал Индичелли, видимо, не посвящен в дипломатические тонкости. С живостью, присущей его южному темпераменту, он указывает, [349] что Италия шлет в Испанию подкрепления: «В нашем батальоне много солдат, которые приехали из Италии в начале декабря, за несколько дней до наступления». Обидно, если мистер Чемберлен перед тем, как беседовать с Муссолини, не поговорит по душам с Кармело Индичелли. Последний мог бы рассказать английскому премьеру о том, как 15 тысяч новых «волонтеров» заменили 10 тысяч эвакуированных. В наступлении на Сегре принимают участие итальянские дивизии «Литторио» и «Черные стрелы». В резерве находятся 4 итальянские дивизии: «Синие стрелы», «Зеленые стрелы», «Черное пламя» и «23 марцо» (две последние, якобы расформированные, на самом деле пополнены).

Капрал Кармело Индичелли, конечно, заявляет, что он – пламенный фашист. Но его политические познания весьма ограниченны. Он говорит, что генерал Франко всем генералам генерал и что в генеральских владениях не жизнь, но рай. Четверть часа спустя капрал сокрушенно объясняет, что в раю не всем сладко: «У рабочих и крестьян нет никаких прав». Почему же фашистская Испания кажется капралу, который родом из нищей Сицилии, раем? «Мне платили в день жалованье в песетах, а помимо этого в Италии накапливаются денежки – каждый день 20 лир!»

Капрал Кармело Индичелли, как я сказал, был под Гвадалахарой. Не останавливаясь, он бежал от Трихуэки до Бриуэги. Это – лавры истории. Что касается новых побед, то капрал простодушно поясняет: «Нам приказали вступить в Барселону». Слов нет, капрал вчера вступил в Барселону, правда, несколько иначе, нежели он предполагал.

Лейтенант артиллерии Ладислао Эдельштейн, тщедушный и уродливый человечек, он родом из Южного Тироля и хорошо говорит по-немецки. Однако будучи патриотом, он переменил фамилию Эдельштейн на Эдели. Это, конечно, самое невинное из его занятий. Он – военный инженер, полиглот и тонкий политик. Он охотно поясняет высокие мысли дуче: «Мы приехали в Испанию, чтобы освободить эту страну от иностранных влияний, именно от английского, французского и русского. Англия в своей ненависти к Италии готова была опереться на Россию, но этому мы помешаем. Англия и Франция должны быть удалены с Иберийского полуострова». [350]

Должен признаться, что накануне римского свидания{133} мысли лейтенанта Эдельштейна – Эдели о коварстве англичан звучат особенно трогательно.

Лейтенант думает, что Италии не придется воевать против Франции: «Мы добьемся своего и без войны». Конечно, не сразу. Сначала мы получим автономию итальянцев в Тунисе, на Корсике и в Ницце. А потом все пойдет само собой…»

Лейтенант спешит добавить, что Корсика всегда принадлежала Италии и что в Ницце нет французов.

Лейтенант по природе неглуп. На нем нашли письмо итальянского полковника, который горячо рекомендует лейтенанта Эдельштейна – Эдели как образцового командира. Если рассуждения лейтенанта кажутся пародийными, то виноват в этом не он. Я приведу несколько афоризмов лейтенанта: «Папа непогрешим только в канонических вопросах, а Муссолини непогрешим везде и во всем. Я люблю стихи Д'Аннунцио, а вот поэт Леопарди – почти фашист. Большевики – фаталисты вроде Льва Толстого. Испанская история показывает, что испанцы могут только воевать, в то время как Италия с древнейших времен создавала и создает мирную цивилизацию. В Испании было два выдающихся человека – Сервантес и Примо де Ривера».

Памятуя об «оси», я посвятил часок еще одному пленному: унтер-офицеру рейхсвера Гергарду Импингу. Этот родился не в Тироле, а в Вестфалии, и ему не пришлось менять фамилию. С унтером приключился неприятный казус. По дороге возле Тремпа на мотоцикле ехал немец в испанской форме. Его остановил патруль. Унтер показал удостоверение. Испанцы в ответ отобрали у немца револьвер. Унтер закричал, но республиканские солдаты не понимали немецкого языка, а немец, который вот уже два года как сражается в Испании, не знал ни слова по-испански. В итоге злополучный унтер проснулся пленным.

Унтер охотно рассказывает о жизни немцев в Испании. Он нес главным образом тыловую службу. В Бургосе духовная семинария отведена под казармы для немцев. Что касается немецких офицеров, они забрали лучшую в Городе гостиницу «Мария Исабель». Живут немцы в Испании неплохо. Унтер получал в месяц полторы тысячи [351] песет, из них часть в валюте – 300 марок. Унтер с презрением говорит об итальянцах, которые женятся на испанках: «Ни один немец не женился и не женится на испанке».

Рассуждения немецкого унтера находятся на уровне «оси». Он недоволен тем, что в фашистской Испании чересчур много ревностных католиков. Он считает, что, обладая Гитлером и расистской теорией, можно обойтись без других предрассудков. Я спрашиваю: «Почему немцы воюют в Испании?» Унтер отвечает: «Мы воюем против врагов Германии». Потом он поясняет, что у Германии, как у Карла в опере «Гугеноты», тьма-тьмущая врагов: Франция, Бельгия, Россия, США, Англия и т.д. Однако вспомнив о подписании франко-германской декларации, унтер, как истинный дипломат, спешит исправить оплошность: «Франция теперь не вполне враг, так как мы отказались от французских территорий. Зато Бельгия – вот это враг!» Каждому – свое.

Немцы в фашистской Испании расположились как у себя дома. Письма в Германию они посылают без почтовых марок, а письма из Германии вместо адреса снабжены пометкой «S-89». Унтер рассуждает, как колонизатор: «Конечно, в Испании красивые пейзажи, но это – отсталая страна, и ее необходимо просветить…»

Надо ли напоминать о том, как немцы и итальянцы «просвещают» Испанию? Об этом говорят развалины и могилы. В дни, когда итальянские дивизии, подкрепленные германской авиацией, под командой немцев наступают на Каталонию, мой долг, долг писателя, долг человека, любящего испанскую культуру, испанский народ, рассказать всем о полудиких конкистадорах, которые при трусливом молчании европейских демократов пытаются захватить эту прекрасную страну.

Барселона, 26 декабря 1938

На фронтах Испании

Наступление противника началось 23 декабря около полудня на всем фронте Сегре от Тремпа до Эбро. В первый день сильные ветры несколько препятствовали действиям неприятельской авиации. Но в последующие [352] дни противник, как обычно, старался использовать свое превосходство в воздухе. За последние месяцы в Испанию были доставлены новые самолеты из Италии и Германии. Вчера на правом крыле противника действовали 200 фашистских бомбардировщиков, а на левом, тоже в районе Тремпа, – около 80. Такой концентрации авиации противника мы не видели даже при боях на Эбро. В районе Тремпа противник сосредоточил марокканский корпус и две дивизии. Достигнув в первый день незначительных успехов, он не мог продвинуться дальше.

Бои происходят при морозе до минус 20 градусов. Сопротивление республиканцев возрастает. Атаки неприятеля в центре не имели успеха, и теперь на этом участке затишье. Особенно ожесточенно неприятель атакует в районе Сероса. В бой пущены три итальянские дивизии и одна наваррская. В резерве находятся три итальянские дивизии и некоторые части мятежников. Неприятель пускает в ход итальянские танки. Артиллерийский огонь по интенсивности превосходит бои на Эбро. Несмотря на материальное превосходство противника, он и на этом участке до сих пор не одержал серьезных успехов. Неся крупные потери, он несколько продвинулся вперед и занял четыре деревушки.

Вчера на левом фланге участка Сероса противник столкнулся со славной 10-й дивизией республиканской армии. Произошел встречный бой. Дрались предпочтительно ручными гранатами. Обе стороны вернулись на исходные позиции. Республиканцы захватили некоторое количество пленных и трофеи. Сегодня неприятель продолжает атаковать. На левом фланге он пытается продвинуться к Борхас Бланкас, на правом – в сторону Фальсета. Повсюду он встречает упорное сопротивление.

Итальянцы, мечтавшие о повторении мартовского наступления, обманулись. Предстоят длительные и тяжелые бои.

Барселона, 26 декабря 1938

Вчера неприятель атаковал с необычайной настойчивостью как в районе Сегре, так и в районе Тремпа. В районе Тремпа атаку ведут марокканцы и части «Терцио [353] «. Неприятель здесь пытается прорваться к Аспеху. В районе Сегре части, ведущие наступление на Борхас Бланкас, встречают упорное сопротивление.

Итальянская дивизия «Литторио» 26 декабря уведена на вторые линии. Атакуют четыре итальянские дивизии-»Синие стрелы», заменившие «Литторио», «Зеленые стрелы», «Черные стрелы» и «9 маггио». Итальянцы несут очень серьезные потери.

Вчера итальянцы заняли деревни Аспа и Солерас, но потом были остановлены. Сегодня бои идут с выигрышем для республиканцев.

Итальянские и германские бомбардировщики бомбят республиканские позиции. Силы фашистских интервентов впервые демонстрируются с такой откровенностью. Новые виды вооружения фашистских держав нашли проверку и применение на Сегре. Вчера республиканцы захватили, помимо германского танка «мерседес», другой германский танк новой модели.

Итальянскими силами командует генерал Гамбара, один из крупных военных итальянского генштаба. 27-го числа захвачено 105-миллиметровое итальянское орудие вместе с прислугой. На трупе итальянского подполковника найдены изданные в Риме карты, которые показывают, с какой тщательностью разрабатывал итальянский генеральный штаб наступление на Каталонию.

В южной части сектора Нижнего Сегре неприятель вчера пытался проникнуть в тыл республиканского расположения. Сильно пересеченная местность благоприятствует здесь обороне. Сегодня на этом участке затишье.

Бесспорно, пятидневное наступление принесло интервентам некоторые территориальные успехи, но оно не разбило сил республиканцев и не позволило итальянцам захватить военные стратегические центры. План итальянцев захватить до римского свидания какой-либо крупный пункт, имеющий политическое значение, можно теперь причислить к неосуществившимся мечтам: как и при предшествующих наступлениях противника, сила сопротивления республиканцев возрастает с каждым днем.

Мы можем еще раз отметить мужество молодой республиканской армии, которая, несмотря на материальное превосходство итальянцев, оказывает стойкое сопротивление и переходит в успешные контратаки.

Барселона, 28 декабря 1938 [354]

Под новый год

Год тому назад я ехал из Теруэля в Москву. Мне теперь кажется, что это было давно. Путь лежал через много стран. Предпраздничный Париж беспечно улыбался: это было до мюнхенского грехопадения, и французы тогда еще не знали всей меры добра и зла. Незадолго перед этим полиция раскрыла фашистский заговор: в центре Парижа нашли склады оружия. Парижане посмеивались, и куплетисты слагали песенки о «глупых заговорщиках в колпаках». Потом замелькали бледно-зеленые холмы Шампани. Был теплый день. Альткирхен мирно нежился на солнце со своими стрельчатыми крышами и прозрачными садами. Кто тогда думал в Альткирхене, что осенью город заполнит встревоженным гулом тихий вокзал и побежит по дорогам? Кто во Франции тогда думал о войне? Я проехал через Тироль. Вечером среди снега деревни светились, как пряничные домики, освещенные изнутри елочными свечками. В вагоне-ресторане толстый тиролец говорил соседу: «Все-таки Австрия самая спокойная страна на свете». Тогда еще была Австрия… Вена кокетливо охорашивалась: в витринах пестрели цветы, флаги, ярлычки шампанского. Чехословацкий пограничник играл с котенком. На вокзале суетились школьники с лыжами. Они не знали, что скоро их объявят немцами. Вечером, стоя в коридоре, я увидел огни одинокого дома и смутно подумал о чьем-то счастье. Поезд снова врезался в ночь. Неужели это было всего год назад?

Нет нужды перечислять события: они еще не стали историей. По радио мы слушали, как германские дивизии входили в Вену… Я видел чехов, потерявших города, работу, счастье. Я видел Париж в сентябрьские дни. Я видел его и в декабре. Давно на свободе фашистские заговорщики. В тюрьмах теперь сидят рабочие. С гневом, с презрением прочтут дети иного века о Европе 1938 года.

Через несколько дней люди в разных странах будут встречать новый год. На одну ночь они попытаются забыть унижения, тоску, страх. Им помогут грохот джаза, винный туман, условность границы во времени – «С Новым годом! С новым счастьем!»

«Я боюсь утром раскрыть газету», – сказала мне француженка. У нее сын двадцати лет. До сих пор она не [355] научилась понимать язык газет, «перемена статута… новый карлсбадский ультиматум… угроза второго Мюнхена…» Она жадно читает, что сказал Муссолини в Карбонии, что пишут берлинские газеты о Клайпеде, что ответил Чемберлен Эттли – от этих лицемерных и загадочных слов зависит жизнь ее сына.

Мы живем среди человеческого несчастья, оно стало плотным, окутало города, как зимний туман. Недавно я встретил старого немецкого еврея, поросшего седой бородой, с глазами затравленной собаки. Он ехал в Парагвай. Его жену убили погромщики в Бреславле. Я спросил: «Почему в Парагвай?» Он покачал головой и не ответил. Он сам не знал, куда он едет и зачем. Он остался один на свете. Где-то на бумажку поставили визу, он даже не может ее прочесть. Сколько таких людей сейчас мечется по свету? Я все вспоминаю тот домик ночью с освещенными окнами… Может быть, люди, которые в нем жили, сейчас сидят на каком-нибудь полутемном промерзшем вокзале с ребятами, с узлами.

Я говорю не о политике, но о простых чувствах, из которых складывается жизнь миллионов людей. Когда-нибудь о бойцах интернациональных бригад напишут удивительные книги. За дело чужого народа они отдали жизнь. Как встретили уцелевших героев? С цветами? С мандатами на арест. В «странах свободы» – в Швейцарии, в Голландии – для них отвели тюремные камеры. Низкое время!

Я знаю в Париже бедную женщину, поденщицу. У нее лицо недоуменное и тусклое: заботы, приниженность, может быть, личное горе. У нее двое детей. 30 ноября, в день всеобщей забастовки, она пошла на работу: боялась потерять место. Я повторяю – у нее двое детей. Она получила 20 франков; эти деньги ей жгли руки; она отнесла их в «Комитет помощи испанским детям». Кто расскажет о том, что она пережила? Все высокие чувства теперь под запретом. Государство-левиафан требует от людей трусости, подлости, измены.

Варвары равно грозят культуре и судьбе отдельного человека, книгам и детям, лопарям Швеции и камерунским неграм, поэту Полю Валери и той поденщице, о которой я рассказал. В Италии недавно издали циркуляр «О борьбе против антифашистских предрассудков». Этих «предрассудков» много: рукопожатия, банкеты, наконец, «милосердие к евреям». Да, новое варварство много [356] страшнее древнего: оно вооружено техникой, оно владеет всей механической цивилизацией – радио, линотипами, бомбардировщиками. Оно может не считаться с пространством. Немцы теперь проверяют, как люди служат в конторах Стокгольма, и требуют увольнения негодных. В Данциге открыты высшие курсы для террористов из Львова. Эссен шлет снаряды, которыми итальянцы уничтожают Мадрид. Представитель японского посольства объезжает села Закарпатской Украины «для борьбы против коммунизма». В Брюсселе германский посол потребовал, чтобы на концерте один тенор не исполнял немецкий романс: у тенора «неарийское происхождение».

А Париж? Лондон? Что же, демократы угощают Риббентропа или Шахта. Теперь они собираются выпить на брудершафт с Вейдеманом. Французский писатель Шатобриан восторженно описывает подбородок Геринга. Лондонские снобы, приятели Мосли{134}, стараются даже в мелочах подражать Муссолини. Когда Древний Рим распадался, его дети не думали о борьбе. Оружию они предпочитали косметику. Они наносили себе увечья, чтобы их случайно не отправили на войну. Римские «мюнхенцы» носили светлые парики, стремясь походить на северных варваров. Самые рьяные «пацифисты» обожествляли вождей варваров и закалывали в их честь петухов. Конечно, французские радикалы не занимаются жертвоприношениями. Они только мирно голосуют в парламенте (когда по недосмотру парламент бывает открыт), а потом они едят петухов в винном соусе – это гордость французской кухни. Притом каждый из них вам скажет: «Надо еще разок откушать петушка – кто знает, что будет завтра?» Теперь они готовятся к новогоднему ужину: «С Новым годом! С новым счастьем!»

Черны ночи Испании. Тишину прерывает крик сирен. Иногда слышишь в темноте, как кричит ребенок. В Барселоне теперь много голодных детей: у матерей нет молока. Вчера отправили телеграмму в Париж: «Необходимо сгущенное молоко. Тридцати тысячам детей в Мадриде грозит голодная смерть». Я много раз писал о матерях после бомбардировок – как они смотрят на уцелевших детей. К страстям испанских матерей прибавились новые – голод. Женщины работают в полях, в гаражах, на заводах. Дома – голодные дети. А во Франции все [357] еще обсуждают – как денатурировать излишки пшеницы? Мне могут сколько угодно говорить, что это «экономическая проблема», я знаю, что это преступление.

Новогодняя ночь будет девятисотой ночью войны Над одним или над пятью городами покажутся бомбардировщики. Утром сводка отметит: «Имеются жертвы». Холод нетопленого Мадрида, который под снарядами слушает музыку, читает стихи, – полуразрушенный, изголодавшийся, трижды прекрасный.

Несколько дней тому назад немцы уничтожили каталонскую деревню Эль-Перельо. Они разрушили бомбами все дома… Жители убежали в поле. Тогда немцы стали расстреливать крестьянских ребят из пулеметов. Деревни больше нет: ни домов, ни людей. Солдаты разгребают горы мусора. Среди развалин бродит старик: он ищет внучку. Его хотят увести, он отбивается. Может быть, он лишился рассудка. Это обыкновенная история.

Я мог бы рассказать, как люди ищут картофельную кожуру. В Барселоне, когда человек на улице курит, за ним следят жадные глаза: где он бросит окурок? Темно. Я видел, как школьник готовил уроки, стоя на табурете: даже у самой лампочки трудно было разобрать буквы.

Я знаю все это, знаю много другого и все же думаю, что здесь люди могут встретить новый год без страха. Слова о «новом счастье» здесь не звучат как издевка. Конечно, это не то простое, теплое, как овечья шерсть, счастье, о котором, устав, мечтает иногда каждый. Это счастье подвига; обычно оно достается в удел немногим: здесь оно выпало на долю всего народа. Здесь тоже жили тихо и не мудрствуя, любили танцы, терпкое вино вальдепеньяс, длинные споры в кафе, сладкую нугу, жизнь вне истории. Здесь тоже когда-то встречали новый год, который бывал хорош именно тем, что походил на старый. Народ закалился в борьбе. Он живет одним: борьбой за прямой взгляд, за громкий голос.

В первую весну войны Долорес Ибаррури как-то рассказала нам о мотоциклисте. Его послали с приказом. Дорога находилась под обстрелом. Он отдал приказ, повернул назад. Долорес замолкла, а потом тихо добавила: «Мотоциклист не вернулся». Я никогда не видал этого человека, но запомнил рассказ Долорес. Я думаю о счастье мотоциклиста, который умер как человек. Я думаю о счастье Долорес – этот человек был испанцем. [358]

Большие чернильные тучи груздятся над Сегре. Дождь идет без остановки. Все обмерзли. В грязи окопов бойцы усмехаются: они ждут атаки врага. Они будут драться на Сегре, как дрались на Эбро: не отступая. Это счастье народа, который победил страх.

Так на окраине Европы полузабытый небольшой народ принял бой. Другие торговались со смертью, закладывали свою свободу, продавали честь. Он один сказал: «Нет». Год позора для него был гордым годом.

С новым счастьем, Испания!

Барселона, декабрь 1938

Сообщения из Фигераса

Республиканец профессор университета, выбравшийся из Барселоны, рассказывает о фашистском терроре. Арестованных держат в трех казармах. В бывшей гостинице «Колон» разместилась одна из контрразведок. Среди арестованных много лиц умеренно правых и аполитичных. Так, арестованы правый каталонский депутат Барриоберо и далекий от политики судебный деятель Помарес. Арестованы семь профессоров университета.

Население проводит тревожные ночи, ожидая арестов. Одна старуха сказала моему собеседнику: «Даже когда они бомбили, и то не было так страшно»…

3 февраля 1939

Вчера Фигерас подвергся жестоким бомбардировкам с воздуха. На улицах Фигераса еще ютятся десятки тысяч беженцев, лишенных крова. Число жертв за вчерашний день достигает 400. Убито около ста детей. Беженцы продвигаются к Хункере.

На всех фронтах герои республики пытаются замедлить натиск неприятеля, который пускает вперед танки. На крохотном отрезке северной Каталонии еще идет борьба. Один раненный в руку боец, возвращаясь на фронт, сказал мне: «Мы их остановим, а если нет, – еще достаточно здесь земли, чтобы нас похоронить». [359]

С большими трудностями спасены картины Прадо Вчера при содействии представителей Лиги наций они переправлены через французскую границу.

Сегодня неприятель с утра бомбит Херону.

4 февраля 1939

Борьба до конца

Когда несколько тысяч республиканских солдат, охваченных паникой, перешли французскую границу, некоторые французские газеты осмелились говорить о «трусости республиканцев». Герои Мюнхена, сдавшие без единого выстрела свою линию Мажино в Богемии, попрекали республиканцев, сдавших железное кольцо вокруг Барселоны. Я не стану сейчас на этой несчастной и героической земле спорить с французскими журналистами. Мы разно понимаем честь, дружбу и храбрость. Я предпочитаю даже этих оборванных, обросших бородами, голодных солдат парижским приказчикам лондонских купцов, битым не в бою Я этим гордых.

Железного кольца вокруг Барселоны не было. Была армия, недостаточно вооруженная и подточенная сначала боями у Эбро, потом неприятельским наступлением.

Каталония, с прошлой весны отрезанная от Леванта, от Мадрида, от центра, была, скорее, осажденным городом, нежели областью. Беженцы из Малаги, из Астурии, из Арагона принесли с собой горе, ощущение жизни, как гибели. Их надо было кормить, а хлеба не было.

Незадолго до падения Барселоны я получил письма барселонских школьников. Я должен был их переслать в Москву. Дети писали детям о своей жизни. Маленькие испанцы, они не жаловались, но в каждой строке чувствовался голод. Один мальчик двенадцати лет писал: «Война – самая жестокая игра из всех, которые я видел в моей жизни». Ребенок, он думал, что война – это игра. Ребенок, он думал, что многое видел в своей жизни. Игра…

23 воздушные бомбардировки в сутки. Ночи, полные воя сирен, грохота, криков. Огромная усталость разъедала город. Люди не договаривали фраз, разучились смеяться. Муссолини поздравил свои дивизии в связи с блестящей [360] победой. Однако если итальянцы, битые под Гвадалахарой, теперь дефилируют по проспектам Барселоны, дело не в боевых качествах итальянских солдат, но в концентрации живой силы и материала. Я не буду повторять цифр. Они не раз приводились в печати. Итальянские моторизованные части могли легко маневрировать. Противник избегал лобового удара. Он просачивался в бреши. У республиканцев не было ни должного количества автоматического оружия, ни резервов, чтобы прикрыть все долины, все проходы. Натыкаясь на сопротивление, итальянцы тотчас сворачивали в сторону. Их авиация, их артиллерия не давали республиканцам ни часа передышки. Мы можем только преклоняться перед мужеством многих республиканских дивизий, которые отражали в таких условиях атаки противника.

Части, находившиеся на побережье, распылились, и фашисты подошли к Барселоне с юга. Они пытались охватить город. Оборона в районе Субадельи была более упорной, и кольцо не сомкнулось. Противник тем временем продолжал бомбить город. В Барселоне не было продовольствия. Несколько сот голодных женщин пытались рыть окопы. Началась паника среди населения. Люди бросились прочь из города. Они врывались в грузовики, ехали на ослах, шли пешком, забивая все дороги. Итальянцы их расстреливали на бреющем полете.

Командование решило оставить город и спасти армию. Одна старуха, плача, говорила уходившим солдатам: «Вам воевать, а для нас война теперь кончена, – ведь наши не бомбят городов».

Начались дни паники. О них говорил Негрин на заседании кортесов. За годы войны я сжился с испанским народом. В нем много детского, он легко переходит от безоблачного оптимизма к отчаянию. Тщетно в первые дни министры, командиры, отдельные стойкие люди пытались остановить лавину. Провокаторы распространяли вздорные слухи. Не было ни газет, ни радио. В Хероне уверяли, что в Порт-Бу высадился вражеский десант, в Фигерасе говорили, что пала Херона…

Дорога между Хункером и границей была забита. Люди ехали шесть километров в сутки. Север Каталонии превратился в табор – миллион людей кочевал. Ночью горели костры. Не было хлеба. Лил холодный дождь. В районе Пуисчерды стояли сильные морозы. Дети, женщины умирали. Раненые, выбравшиеся из барселонских [361] госпиталей, валялись на земле без перевязок. Крестьяне везли скарб, гнали коз, баранов. Земля на десять километров от границы покрыта тряпьем, брошенной утварью, дохлыми ослами, сломанными машинами, мебелью – всем, что еще недавно было аксессуарами мирного быта. Кто-то приволок кресло, потом бросил. Кто-то оставил узел с голубыми лентами.

Что означал этот исход народа? Ушли не только рабочие Барселоны, ушли крестьяне. Известна привязанность крестьянина к своей земле, к своему дому. Страх перед фашистами, ненависть к захватчикам заставили этих людей бросить все. Кажется, мир еще не видел столь трагического плебисцита. Французские газеты полны рассказов о беженцах. Они молчат об одном – о глубоком значении этих страшных дней. Каталония еще раз проголосовала против изменников.

Правительство работало не покладая рук. Бойцы на фронте стали укрепляться. Вышли газеты – крохотные листочки «Френте рохо», «Эхерсито популар», «Требаль». Радиостанция Хероны передала первую сводку. Навели порядок на дорогах. От отчаяния люди легко перешли к надежде. Беглецы отдышались, отоспались, побрились и пошли бодро на фронт. Эвакуация женщин во Францию проходит теперь в порядке. На кострах пограничники жгут память недавних дней – тряпье, рухлядь.

Положение остается исключительно трудным. Север Каталонии – это фронт без тыла. Сотни тысяч беженцев кочуют, их негде разместить. Итальянцы каждый день бомбят городки и селя. Беженцы, ночуя на улицах Фиге-paca, узнали ряд трагических бомбардировок. Одно учреждение поместилось в лавке, другое – в деревенском сарае. Нет типографии, нет бумаги, нет даже пишущих машинок.

Противник продолжает энергично наступать. Многое зависит теперь от лопат: укрепления могут остановить противника, уставшего и понесшего тяжелые потери. Новые назначения и объединение двух каталонских армий в одну облегчат оборону. Мы помним, как фашистов остановили под Мадридом и близ Валенсии. Север Каталонии еще не потерян.

Учитывая серьезность положения, правительство собрало кортесы. Сессия длилась несколько часов. На последнем отрезке свободной Каталонии… парламент собрался [362] в подземелье, чтобы избежать опасности воздушной бомбардировки. Свободный парламент, который должен заседать в убежище под землей, – этого я никогда не забуду. В речи Негрина было много горькой правды. Он рассказал о том, как французское правительство после падения Таррагоны отказалось принять испанских женщин и детей, как англичане посадили под арест героический экипаж «Хосе Луиса Диаса», как демократические государства приложили свою руку к петле блокады. Он говорил о страшной борьбе испанского народа против военной мощи двух фашистских империй. В этой речи были слова высокой надежды. Негрин напомнил, что это война не между испанцами, но испанцев. Испания не может умереть. Потом один за другим вставали депутаты – республиканцы, коммунисты, социалисты, католики, называли свое имя и говорили: «Да». Это было присягой на верность Испании. А по дороге шли на фронт грузовики с бойцами, и среди черной ночи горели костры беженцев.

Я говорил с главой правительства и с солдатами, с командирами и с беженцами. У всех те же слова: «Бороться до конца». Женщина в палатке с детьми. Я спросил: «Почему вы не уходите во Францию?» Она покачала головой: «Они еще не пришли, а здесь я у себя – испанка».

Когда испанский народ боролся против Наполеона, были тяжелые дни. От Испании оставался только один город Кадис. Испания победила. Я думал об этом на маленьком куске свободной Каталонии. Там – за врагами и за городами – свободная Испания от Мадрида до Альмерии. Испания не может умереть. Испания победит.

Фигерас, 4 февраля 1939

Исход

Кажется, я не видел ничего горше этого исхода. Народ согнан со своей земли. Идут по дорогам из Фигераса, из Риполя, из Сео-де-Уржеля. Фашисты бомбят дороги. Идут без дорог, через горы. Женщины с детьми, с узлами. Идут по скользким, обледеневшим скалам, вязнут в снегу. Многие идут уже шестой день. Весь север Каталонии [363] заполнен людьми, которые идут, и кажется, что сдвинулись с места Пиренеи. Идут каталонцы, беженцы из Мадрида, из Малаги, из Овьедо, работницы, крестьяне, старые актрисы, беспризорные дети. Женщины тащат на головах тюки. Крестьяне гонят мулов, овец. Одна женщина сегодня родила на горе, а рядом падали бомбы. Я не знаю, где найти слова, чтобы об этом рассказать.

Трудно понять, что люди уносят с собой, покидая жизнь. Зачем этой женщине на чужбине трюмо? Интеллигент в очках, он идет, прихрамывая, а под мышкой несколько книг, связанных бечевкой. Девочка прижимает к груди уродливую куклу. Возле Пуисчерды много снега. Сколько там погибло в пути? Приходят с отмороженными ногами. Итальянские летчики истребляют беженцев. Возле Порт-Бу сидит женщина и кормит грудью ребенка. Ребенок мертвый – осколок бомбы, а мать сошла с ума. В Перпиньяне в госпитале много умалишенных.

Дети из Бильбао. Для них это не первый исход. Они перешли через горы возле Пратс-де-Молло. Я видел детей, где-то на перевале потерявших мать, я не забуду, женщины, которая в снегу кричала: «Пепе, Пепе!» Она потеряла сына. Французы говорят, что границу уже перешли сто тысяч. Сегодня с утра идут все новые и новые: у каталонцев отняли Каталонию.

Франции нелегко: все здесь уплотнено. Что делать стране с чужим горем и с чужим народом? Я не хочу ничего осуждать. Я только расскажу о том, что видел. В тяжелые часы все ясней – и низость, и великодушие.

Застигнутое врасплох французское правительство быстро наладило питание беженцев и эвакуацию. Жители французской Каталонии хотели приютить у себя десятки тысяч испанских каталонцев. Муниципалитеты рабочих предместий Парижа просили прислать им десятки тысяч детей. Однако французское правительство решило не допускать ни в Париж с его предместьями, ни в пограничные области испанских беженцев. Поезда направляются в центр Франции.

Несколько дней тому назад французскую границу охраняли сенегальцы. Это хорошие солдаты и, наверное, добрейшие люди, но им трудно разобраться в европейских делах. Выполняя слепо приказы, они по непониманию разлучали матерей с детьми. Мне хочется перебить этот грустный рассказ смешным воспоминанием – те же сенегальцы по ошибке вытолкали одного французского [364] журналиста правого толка в Испанию. Теперь на границе французские солдаты. Они помогают женщинам и нянчатся с детьми.

Негде разместить беженцев. В приграничных городках у ребят каникулы – во всех школах приютили испанцев. Есть города гостеприимные и негостеприимные – как люди. Впрочем, зависит это не от доброты людей, но от политической окраски мэра. В Арль-сюр-Теке все теперь живут одним – спасают испанских женщин и ребят, а в Серете мэр отказался предоставить для беженцев даже бывшую тюрьму.

Я видел со стороны французских властей много участия и человечности. Видел я и другое. В Булю я пытался разыскать одну испанку с двумя детьми – у меня было для нее письмо от мужа и деньги. Мэр, тучный и бездушный, сказал: «Их чересчур много». А представитель полиции стал кричать на меня. Я ему напомнил о человеческих чувствах. Тогда он гордо ответил: «Человеческие чувства меня не касаются». Я внимательно оглядел его. Он и впрямь не походил на человека.

Конечно, среди десятков тысяч беженцев имеются скверные люди. Газеты здесь пишут только о них, и местный листок завел даже особую рубрику «Неблагодарность испанцев». Стыдно читать такие газеты – на горе целого народа они отвечают глупыми анекдотами или клеветой. Местных жителей пугают: «Это анархисты, бандиты, убийцы». Группа правых советников парижского муниципалитета опубликовала расистское заявление. Эти господа требуют закрытия границы даже для испанских детей, так как дети, рожденные на испанской земле, должны неминуемо стать преступниками. Я знаю гостеприимство испанского народа, не раз я ел хлеб испанских бедняков. Когда я читаю статьи о бесстыдстве испанских беженцев, мне стыдно за перо, за бумагу, за письменность.

Среди беженцев фашисты – испанские и французские – ведут агитацию: «Поезжайте в Бургос. Франко вас примет, как родных детей». Вчера над французским городом Сен-Лоран-де-Сердан летали три итальянских самолета и скидывали листовки: «Франко вас прощает» (французов?). Тем, кто соглашается ехать в фашистскую Испанию, дают деньги. Несмотря на посулы и обиды, таких мало. Вероятно, скоро их будет больше: ведь не зря [365] поехал в Бургос почтенный Леон Берар{135}. Он договорится, а потом французские жандармы «раскроют глаза» разоруженным солдатам республики.

Прекрасно зрелище человеческого братства, оно одно помогает пережить жизнь. Во всей Франции люди теперь собирают деньги, муку, ботинки. Дают те, которым трудно дать. На вокзалах беженцев встречают с едой, с подарками, со словами утешения и надежды. Железнодорожники выбились из сил, но они все на посту, и с каким вниманием они слушают жалобы измученных женщин на непонятном языке. В Лионе на вокзал пришел Эдуард Эррио, чтобы ободрить испанских женщин, и все дети ему улыбались. В Арль-сюр-Теке механик круглые сутки ездит на границу и спасает в горах обессиленных ходьбой детей. Учитель в Пратс-де-Молло все время на посту. Он на перевале дает беженцам горячий кофе и хлеб. В Сен-Лоран-де-Сердане две с половиной тысячи жителей. Мимо села прошли пять тысяч беженцев. Крестьяне их всех кормили. Крестьяне носили детей на плащах с перевалов. Я видел этих крестьян, я видел механика и учителя. Это – обыкновенные французы, люди труда и борьбы. Я хочу, чтобы в нашей стране знали: настоящая Франция – не журналисты с их грязными статейками, но вот эти простые и благородные люди. В Сен-Лоране солдаты бегают в лавчонку и покупают для испанских детей шоколад. В Баньюльсе рыбаки окружили журналистов, клеветавших на беженцев, и пригрозили им не на шутку. У Пратс-де-Молло пусты все амбары, все кладовые – люди ничего не пожалели для других людей в беде.

Я видел на перевале Apee, как пограничник прощался с женой и двухлетним сыном. Они пошли вниз, во Францию. Он долго следил за ними глазами. Потом он повернул в другую сторону, к своему посту. Этот не уйдет – я видел его глаза, столько в них было ненависти и гордости! Со своим автоматическим ружьем, с кучкой товарищей он еще отражает атаки итальянцев. Говорят: «Горе побежденным», но сейчас среди метели на перевале я думаю об этих глазах бойца, об этой ненависти, и в моей голове вертятся другие слова: «Горе победителям».

Перпиньян, 5 февраля 1939 [366]

Испания не сложила оружия

Лучшие части героически отражают атаки противника, чтобы дать возможность населению перейти границу. Фашисты находятся в Торелье и Фласе – на полпути между Хероной и Фигерасом. Отступление прикрывают части Модесто, Листера и Тагуэньи. В районе Риполя каталонцы под командой дель Баррио задерживают неприятеля. Боевые части не отойдут во Францию прежде, нежели будет закончена эвакуация женщин, раненых и военного снаряжения.

Правительство во главе с Негрином продолжает оставаться в одном из поселков Каталонии, еще не занятом врагом. Правительство решило после потери Каталонии продолжать борьбу в центральной зоне. Малодушные говорят о капитуляции – первыми проникли во Францию дезертиры и некоторые политиканы. Но армия не для того прикрывает отступление, чтобы сдаться на милость врагу.

Вчера весь день итальянцы бомбили Фигерас, Порт-Бу и рыбацкие поселки. Число жертв среди беженцев велико. Перейдя границу, дети не доверяют тишине и, заслышав шум мотора, бросаются врассыпную.

Дороги забиты. Французы отсылают беженцев в концлагеря. Охрану различных пунктов, где сосредоточены беженцы – Булю, Пратс-де-Молло и в других местах, несут сенегальцы. Вчера я был в Лас-Илласе. Беженцы и раненые, перевалив через горы, шли пешком в Морельяс – двадцать километров. Многие женщины с детьми.

Большинство французских газет продолжает науськивать население на испанских беженцев. Демонстрация сочувствия Испании в Перпиньяне запрещена. Во многих пунктах среди солдат, перешедших границу, идет пропаганда: «Поезжайте к Франко». Зачастую политических и военных руководителей республики, которые были принуждены перейти границу, отправляют в концлагерь. В некоторых местах испанским солдатам предлагают записываться во французский иностранный легион. До сих пор правительство Франции не приняло решений о дальнейшей судьбе солдат, перешедших границу.

Французским капитулянтам следует помнить, что Испания не сложила оружия. Мадрид шлет по радио слова бодрости и надежды. Война еще не кончена.

Перпиньян, 7 февраля 1939 [367]

Умер поэт Антонио Мачадо

В дни горя Испании еще одно горе, еще одна потеря: умер большой поэт Антонио Мачадо. Я познакомился с ним перед войной в Мадриде. Он писал стихи, легкие и прозрачные. Он был окружен любовью молодых поэтов – Гарсиа Лорки, Неруды, Альберти. Сухая сьерра Кастилии, когда он глядел на нее, убиралась цветами, как в старых серанильях испанских пастухов.

Под бомбами в Мадриде Мачадо писал стихи, и я думаю об этом как о большой победе человека в наши бесчеловечные дни. Его насильно увезли в Валенсию, потом в Барселону. Он часто вспоминал любимый Мадрид. В 63 года он жил жизнью бойца. Работая, он не знал передышки. Он писал стихи, он писал статьи, он писал листовки. Он говорил о прекрасных камнях Испании и о мужестве бойцов Эбро, о Дон Кихоте и о сердце ротного комиссара. Он жил в Барселоне в промерзшей комнате. Он работал ночью. Друзья иногда приносили ему папиросы, кофе. Он никогда не жаловался. У него были молодые глаза, а он едва ходил. Он написал бойцам Эбро: «Испания Сида, Испания 1808 года узнала в вас своих детей», и я видел, как, волнуясь, командир Тагу энья читал эти строки бойцам.

В последний раз я был у Мачадо незадолго до падения Барселоны. Мы говорили о поэзии. Мачадо повторял любимые стихи испанского поэта XV века Хорхе Манрике:

Наши жизни лишь реки,

А смерть – это море.

Берет оно столько рек!

Туда уходят навек

Наша радость и горе,

Все, чем жил человек!

Потом он сказал о смерти: «Все дело в том «как». Надо хорошо смеяться, хорошо писать стихи, хорошо жить и хорошо умереть».

Он не был моралистом. Он был поэтом, и он был испанцем, – он был бойцом.

Он увидел перед смертью самое страшное – исход народа. Он увидел, как бездушные люди оскорбляли его братьев. Он умер в деревушке Кольюр, близ испанской границы. Из последних домов Кольюра виден пляж Аржелеса. [368] Антонио Мачадо перед смертью видел муки своего народа: на песке Аржелеса пытали голодом и обидой бойцов Эбро, молодых поэтов Испании, друзей и учеников Мачадо. Когда фашисты убили в Гранаде Гарсиа Лорку, Мачадо писал: «Преступление свершилось в Гранаде». Может быть, перед смертью он еще повторял: «Преступление свершилось в Аржелесе…» Потомкам достанутся стихи Мачадо, чистые, как вода Мадрида. Друзья Мачадо не забудут человека – детская улыбка, горячие глаза, жизнь в звуках, смерть в походе.

23 февраля 1939 [369]

Вячеслав Попов, Борис Фрезинский. Верность сердцу и верность судьбе (Испанские страницы жизни и творчества Ильи Эренбурга)

Народно-революционная война в Испании стала вехой в творческой судьбе советского писателя Ильи Эренбурга. В конце тридцатых годов его имя – имя военного корреспондента «Известий» в Мадриде – в сознании читателей прочно ассоциировалось с испанскими событиями. Потом, в Отечественную войну, когда слово Эренбурга набатом звучало в солдатском окопе, когда сотни газет всего мира нарасхват печатали его статьи и репортажи, испанская страница биографии писателя была как бы затенена. После войны выстраданная радость победы еще дальше отодвинула на периферию памяти давнюю боль от поражения в Испании. Но сам Эренбург никогда не забывал Испанию, и последующие события ничего в этом не могли изменить. «… В те далекие годы, – писал Алексей Эйснер, – он был на стороне побежденных, и побежденные были правы. Преданность им, служение Испании остались одним из главнейших двигателей его творчества, сутью его существа, и он нес эту службу до последнего вздоха»{136}.

«Испания давно притягивала меня к себе. Как часто бывает, я начал ее понимать через искусство. В музеях различных городов я долго простаивал перед холстами Веласкеса, Сурбарана, Эль Греко, Гойи. В годы мировой войны я научился читать по-испански, переводил отрывки из «Романсеро», из поэм Гонсало де Берсео, протоиерея Итского Хуана Руиса, Хорхе Манрике, Кеведо. В произведениях этих, непохожих одно на другое, меня привлекали [370] некоторые общие черты, присущие национальному гению Испании (их можно найти и в «Дон Кихоте», и в драмах Кальдерона, и в живописи): жестокий реализм, неизменная ирония, суровость камней Кастилии или Арагона и одновременно сухой зной человеческого тела, приподнятость без пафоса, мысль без риторики, красота в уродстве, да и уродство красоты»{137}, – так писал Илья Эренбург в своей книге «Люди, годы, жизнь».

Испанский язык стал вторым, наряду с французским, с которого переводил Эренбург. Некоторые сюжеты, связанные с историей Испании и со старой испанской поэзией, настолько сильно волновали Эренбурга, что в конце концов становились содержанием его собственных стихов (например, «Сем Тоб и король Педро Жестокий»).

Испанская тема впервые возникла у Эренбурга в военных очерках 1916 года{138}. Тогда же писатель побывал на франко-испанской границе, но увидеть Испанию не через пограничный шлагбаум ему удалось не скоро. Случайная и мимолетная встреча Эренбурга с Испанией произошла в августе 1926 года, когда, оказавшись неподалеку от испанской границы, он смог проехать в городок Сео-де-Уржель, расположенный в десяти километрах от Андорры. Вот что сообщал об этом Эренбург 5 сентября 1926 года Николаю Тихонову: «Я успел побывать в Испании, хотя недолго, зато вполне авантюрно, т.е. без визы, благодаря доброте пограничника и своему легкомыслию. Будь я один, я добрался бы до Барселоны. Жаль было поворачивать назад во Францию – кроме России Испания единственная страна, где»Couler locale»{139} – душа, а не приманка для английских туристов»{140}. Эренбург смог увидеть лишь краешек Испании, тем не менее он.многое заметил, например, что «политикой здесь занимаются исключительно военные. Это политика без газет и без партий, похожая на полковой анекдот или на дуэль после [371] солидной выпивки»{141}. Итог беглых впечатлений был скорее грустным: «Это – не улица, это – тупик, нежный и душный, в стороне от биржевой толчеи и от механических кавалькад Европы, чулан с драгоценным храмом, жизнь вне жизни, слишком мудрая или же слишком пустая для нас»{142}.

Как только в апреле 1931 года в Испании свергли монархию, Эренбург попытался получить испанскую визу. К тому времени не только его сатирические романы, но и публицистика, вошедшая в книги «Хроника наших дней» и «Виза времени», были переведены на многие европейские языки, включая испанский. Эти книги вызывали бешеную реакцию их «жертв», вплоть до судебного преследования автора. Эренбургу все труднее становилось получать европейские визы. «Альфонса XIII прогнали в апреле 1931 года, – вспоминал он, – а мы получили визы только осенью: консулу не нравились ни советские паспорта, ни мои книги»{143}.

Испанская революция не кончилась свержением монархии – она только еще начиналась. Куцая земельная реформа осуществлялась черепашьими темпами. Надежды народа на быстрое обновление страны не оправдывались. В республиканском лагере не было единства. Противники республики поднимали голову.

Приехав в Испанию осенью 1931 года, Эренбург, конечно, знакомился с историческими достопримечательностями, музеями и памятниками архитектуры. Но прежде всего его интересовала жизнь страны, ее люди. В Мадриде он беседовал с политическими деятелями, писателями и художниками. «Был в кортесах, – писал Эренбург 25 октября 1931 года своему другу писателю О. Г. Савичу. – Здесь революция – это литература, адвокаты, клубы и пр. На селе несколько иначе»{144}. В Барселоне Эренбург проспорил несколько часов с вождем анархистов Дуррути. Он объездил не только крупные города страны, но и те районы, куда никогда не забирались туристы, – познакомился с литейщиками Сагунто и батраками [372] Эстремадуры, увидел нищету крестьян Санабрии и Лас-Урдеса. От его цепкого взгляда не укрылись прекраснодушные адвокаты и вороватые чиновники, бездельники-кабальеро и католическое духовенство, обирающее нищих. Все они старались сохранить под пышной вывеской «республики трудящихся всех классов» уклад прежней, дореволюционной жизни. Эренбург разглядел это с остротой, характерной для его художественного зрения. Он разглядел и как зрело народное недовольство, становясь решающим фактором общественного развития. В этом Эренбургу-политику помогал Эренбург-художник – недаром больше всего в Испании его поразило чувство достоинства трудового народа, органически присущее ему стремление к свободе. Об этой черте испанцев Эренбург знал и раньше – из книг испанских классиков, но увидел это и понял только теперь, в 1931 году.

Трудно удержаться от сравнения двух картин Испании, запечатленных Эренбургом с интервалом в пять лет.

1926 год: «Помпезная и по существу жалкая история Эскуриала, величественные нищие, офицеры из плохой оперетки, которые правят страной, растерянные, как носовые платки, колонии, анархисты с бомбами, лопоухий король, тираж романов Бласко Ибаньеса, смертники, обдаваемые ладаном, пустота»{145}.

И 1931 год: «Испания – это не Кармен и не тореадоры, не Альфонс и не Камбо, не дипломатия Лерруса, не романы Бласко Ибаньеса, не все то, что вывозится за границу, вместе с аргентинскими сутенерами и «малагой» из Перпиньяна, нет, Испания – это двадцать миллионов рваных Дон Кихотов, это бесплодные скалы и горькая несправедливость, это песни грустные, как шелест сухой маслины, это гул стачечников, среди которых нет ни одного «желтого», это доброта, участливость, человечность»{146}. Эти слова не стерлись от частого цитирования, в них – самая суть впечатлений Эренбурга от Испании, в них – объяснение его любви к этой стране.

В том же году Эренбург дважды был в Германии. Там к власти рвался фашизм, поощряемый щедрыми подачками военных магнатов. Отсутствие единства в антифашистском лагере объективно играло на руку нацистам. [373] Эренбург с его острым политическим умом понимал, что предстоит война с фашизмом – ее первые окопы были вырыты в Испании. Впоследствии он писал: «В 1931 году я понял, что судьба солдата не судьба мечтателя и что нужно занять свое место в боевом порядке»{147}.

1931 год – рубеж в творчестве Ильи Эренбурга. Решению «занять место в боевом порядке», принятому после глубоких раздумий, он следовал до конца своих дней.

Первой книгой Эренбурга, в которой отчетливо выразилось его новое понимание ответственности писателя, была «Испания»{148}. Она написана в декабре 1931 – январе 1932 года с оперативностью, характерной для Эренбурга. 25 декабря 1931 года в «Вечерней Москве» появился очерк «Рай, как он есть» – это первая публикация из «Испании». Полностью книга была напечатана в 1-3 номерах журнала «Красная новь» за 1932 год и в том же году вышла отдельным изданием.

Еще до того как эта книга вышла в Москве, она была издана в Мадриде под названием «Испания – республика трудящихся». Реакция испанской прессы на книгу Эренбурга была темпераментной. Газета «Либертад», например, требовала не только конфискации зловредного издания и привлечения автора к ответственности, но и дипломатического давления с целью запрета книги в других странах{149}. Журнал «Интернациональная литература» (1933, № 1) опубликовал материалы испанской дискуссии о книге Эренбурга. В «Письме одного республиканца великому русскому писателю Эренбургу» книга подвергалась нападкам с проправительственных либерально-демократических позиций. Автор письма выступал против критики Эренбургом испанского правительства, его непоследовательности в решении острых социальных вопросов. «Споря со мной, – отвечал Эренбург на эту критику, – вы защищаете не Испанию, а партию, стоящую у власти в настоящий момент… Я верю, что среди руководителей республики есть люди, искренне стремящиеся помочь рабочему классу. Но у истории свои законы. История не считается с добрыми намерениями того или иного мечтателя». Отвергая обвинения в «презрении к [374] испанскому народу», Эренбург писал: «Все дело в том, что я называю народом рабочих и крестьян, а вы, вероятно, чиновников и адвокатов. А их я, конечно, изображаю бездельниками, невеждами, зачастую жестокими. Да, это упрек, но упрек не народу, а классу». В «Письме Эренбургу революционного писателя Филиппе Ф. Арместо» книга «Испания» критиковалась с позиций ультрареволюционных, левацких. Его автор обвинял Эренбурга в «недостаточной революционности». Отвечая оппоненту «слева», Эренбург заметил: «Я отнюдь не думаю, что моя книга – это книга о причинах и перспективах испанской революции. Это не социально-политический трактат. Это всего-навсего путевые очерки. Я писал о том, что видел и слышал…»

Полемика об «Испании» отражала положение в среде республиканцев – пассивность и прекраснодушие одних и догматическую непримиримость других. Потребовалось немало времени, испытаний и жертв, чтобы сотрудничество антифашистов Испании стало реальным фактом.

С 1931 года Испания становится не только одной из постоянных тем Эренбурга, но и частью его жизни. Находясь в Париже в качестве корреспондента «Известий», он пристально следит за событиями в Испании. Они воспринимаются Эренбургом в свете поляризации сил в Европе – приход к власти в Германии Гитлера, разгром в Вене восстания рабочих, подавление фашистского мятежа во Франции.

«Спасти культуру от фашизма!» – лозунг Парижского конгресса писателей, одним из организаторов которого был Илья Эренбург. Слова об ответственности писателей были для него не сиюминутным лозунгом. Еще в 1933 году в статье «Мигель Унамуно и трагедия «ничьей земли» Эренбург выступил с предостережением, не потерявшим актуальности и через 50 лет: «Велика опасность опрощения, нивелировки, замены всех инструментов одним барабаном, отрицания глубины и многообразия жизни. Но не менее страшна и другая опасность – чрезмерного усложнения, подмены живой жизни игрой, жонглирования легкими идеями и редкими словами, инфляции мысли, за которой неизменно следует инфляция крови»{150}. [375]

В феврале 1936 года на всеобщих выборах в Испании победил Народный фронт. Во Франции дело также шло к победе Народного фронта. Создавалась реальная возможность остановить фашизм в Европе. Весной 1936 года Эренбург увидел новую Испанию. Он поехал в Астурию; в Овьедо еще не успели ликвидировать следы разгрома восстания горняков, а гвардия уже выступила против нового правительства. В стране вызревал военный мятеж. Поездка писателя не осталась незамеченной – выходившая в Севилье газета «ABC» 30 апреля сообщала о вояже «советского эмиссара» Ильи Эренбурга{151} (накануне мятежа правым нужна была «рука Москвы» в испанских делах).

Вернувшись в Париж, Эренбург стал свидетелем внушительной победы Народного фронта. Однако это не сняло тревоги за положение в Испании. Эренбург выступил на собрании левых интеллигентов с докладом об испанских событиях. Вот каким запомнил Эренбурга присутствовавший на этом собрании писатель А. В. Эйснер: «Сидя за столиком на эстраде банкетного зала ресторана, где собралось около ста человек, он, заложив руки в карманы, раскачиваясь на стуле, с убийственным сарказмом обрисовывал типы титулованных контрреволюционеров мадридских салонов. С грустной иронией он рассказывал о мягкотелости правительства… о белобородых старичках, проповедующих Бакунина и Кропоткина в портовых тавернах. Он говорил о голодающем народе и о широкоплечих контрабандистах в черно-красных шарфах, проносящих через границу французский коньяк и парижские духи. Насмешливая улыбка постепенно сползала с его губ. Стул под ним перестал раскачиваться. Тонкий голос звучал все громче, в нем зазвенели металлические нотки. Он предупреждал. Народный фронт в Испании в опасности. В стране, где на шесть солдат приходится генерал и на десять человек – сутана, попы и генералы готовят мятеж. Министры из профессоров ничего не видят и ничего не делают. Полиция на стороне заговорщиков. Народ безоружен. Рабочие разъединены. Армия в руках аристократического офицерства. Зреет международный заговор против Испанской республики. Фашизм точит нож… Расходясь, взбудораженные слушатели [376] обменивались недоуменными репликами: «Откуда он взял это?.. Почему молчат наши газеты?»{152}

18 июля 1936 года застало Илью Эренбурга в Париже за работой над книгой рассказов «Вне перемирия» (в ней 15 коротких сюжетов – разные страны, разные герои; три рассказа связаны с темой астурийского восстания; книгу объединяет одно чувство – тревога)… Поздним душным вечером радио передало первое сообщение о фашистском мятеже в Испании… Оглядываясь на прожитые годы, Эренбург напишет потом, что «для одних жизнь раскололась надвое 22 июня 1941 года, для других – 3 сентября 1939, для третьих (и для него самого) – 18 июля 1936»{153}. С этого дня борьба с бесстыдной идеологией и бесчеловечной практикой фашизма стала главным содержанием деятельности Ильи Эренбурга. Он немедленно обратился в редакцию «Известий» – его место в Испании. Но вопрос о посылке военного корреспондента в Мадрид редакция согласовывала долго. Томление Эренбурга было тем более сильным, что многие его друзья – Андре Мальро, Жан-Ришар Блок, Поль Низан – тотчас же отправились в Мадрид; 8 августа в Барселону прибыл корреспондент «Правды» Михаил Кольцов; даже далекий от политической злобы дня Сент-Экзюпери поехал в Испанию – а Эренбургу приходилось довольствоваться пересказом чужих сообщений. 25 июля он передал в «Известия» первый обзор положения в Испании, основанный на анализе французской и испанской прессы, на сообщениях очевидцев и радио.

Военный мятеж, начавшийся одновременно во всех гарнизонах Испании, был во многих городах подавлен практически безоружным народом. План молниеносного захвата власти мятежниками провалился. Началась подготовка к походу мятежников на Мадрид. Этот поход, осуществленный армиями генералов Франко, Мола и Кейпо де Льяно, к середине августа захлебнулся. У республиканской Испании была реальная возможность покончить с мятежниками уже в конце августа 1936 года, если бы испанские события оставались локализованными. Прикрываясь словами о «невмешательстве в испанские дела», французское правительство социалиста Леона Блюма уже в конце июля 1936 года закрыло границу с [377] Испанией для военных грузов. Однако эта мера ударила лишь по республиканской Испании – мятежники получали морем и через Португалию энергичную помощь фашистских Германии и Италии: оружие, технику, советников.

«Борьба идет между трудовой Испанией и фашистами всего мира», – писал Эренбург в «Известиях» 31 июля 1936 года. Помимо ежедневных корреспонденции для газеты, он работает над фотоальбомом об испанских событиях и 24 августа отправляет в Москву рукопись альбома и фотографии. 26 августа Эренбург посылает в редакцию последний материал из Парижа – корреспонденцию о защите Ируна и Сан-Себастьяна – и затем поездом отправляется в Барселону. Отныне его адрес для всей корреспонденции – Барселона, отель «Мажестик».

Первые десять дней в Каталонии Эренбург провел на колесах. Понять, что происходит в стране, было трудно. Не приходилось и думать о статьях для газеты. Эренбург вспоминал: «Не только крестьяне не знали, что происходит в соседней деревне, – в Барселоне никто не мог ответить на вопрос, в чьих руках Кордова, Малага, Бадахос, Толедо»{154}. Вместе с кинооператорами Карменом и Макасеевым Эренбург совершает пятидневную поездку на Арагонский фронт, знакомится с авиачастью «Красные крылья», приезжает под Уэску, где линию фронта держат анархисты, руководимые Дуррути. Только 4 сентября Эренбург отправил первую телеграмму в «Известия»: «Барбастро (по телеграфу). Сегодня ваш корреспондент присутствовал при обстреле населения деревни Монт-Флорид семью трехмоторными самолетами «юнкере», предоставленными мятежникам Германией. Фашисты вторглись в Тардиенте и уничтожили крестьянский урожсай». Впоследствии он вспоминал об этом дне: «Я впервые увидел обстрел людей с бреющего полета; крестьяне рыли на гумне, молотили; потом старая женщина громко плакала: убили ее сына. Крестьяне знали, что я корреспондент советской газеты, просили: «Напиши! Может быть, русские нам помогут…» Конечно, в тот день происходили события более значительные: корреспондент «Известий» сообщал из Лондона, что Сан-Себастьян отрезан (и это было правдой), что республиканцы взяли Уэску (это было [378] уткой); я же находился в деревне Монт-Флорид, и мне казалось, что необходимо срочно написать о том, как фашисты с помощью немецких самолетов убивают безоружных крестьян. Для военного корреспондента это, может быть, было наивно, но я думал не о газете – об Испании»{155}.

Приехав в Мадрид, Эренбург беседует о положении в Каталонии с советским послом в Испании М. И. Розенбергом, с военным атташе В. Е. Горевым, с М. Е. Кольцовым, а также с руководителем испанских коммунистов Хосе Диасом. По предложению Розенберга он изложил свои соображения в специальной телеграмме в Москву и вернулся в Барселону.

По поручению Международной ассоциации писателей в защиту культуры 17 сентября 1936 года Эренбург выступил на собрании каталонских писателей, а 18 сентября на десятитысячном митинге. Первоначальные трения и даже враждебность между различными антифашистскими партиями постепенно удалось сгладить, и в начале октября 1936 года представители анархистов вошли в состав каталонского правительства. Это позволило ослабить сепаратистское движение в Каталонии, и взаимопонимание между Мадридом и Барселоной стало налаживаться.

19 сентября Эренбург ненадолго вернулся в Париж. Отсюда он отправил в «Известия» серию корреспонденции. Это были беглые зарисовки, свидетельства очевидца. В газете они шли с подзаголовком «Письма из Испании». В «Письмах» не было того соотнесения частных эпизодов с общим ходом военных и политических событий, которое отличает последующие эренбурговские статьи… «Писал я наспех, – вспоминал Эренбург, – не в рабочем кабинете, а на фронтах; занимал меня не литературный стиль, а самолеты и танки, без которых испанцам не выстоять»{156}.

В Лондоне заседал Комитет по невмешательству. Советский Союз принял участие в его работе, исходя из возможности победы сил испанской демократии над мятежниками в случае локализации конфликта. Однако когда в течение сентября 1936 года выяснилось, что державы фашистской оси при попустительстве Англии и Франции [379] развязали интервенцию против Испанской республики, Советский Союз заявил об оказании испанскому народу необходимой помощи в его антифашистской борьбе и одновременно использовал трибуну комитета для разоблачения действий фашистских держав и их фактических пособников.

Меньше месяца отсутствовал в Париже Эренбург, тем разительнее показались перемены – воздух Парижа уже был отравлен бациллами страха перед безнаказанным разбоем Германии и Италии, опасениями, что любая помощь республиканской Испании спровоцирует войну с фашистскими режимами.

В Париже работы у Эренбурга было по горло. Он помогал Мальро собирать средства на интернациональную эскадрилью; к нему обращались добровольцы, направлявшиеся в Испанию, за советами и адресами. По пути в Барселону Эренбурга разыскал в Париже В. А. Антонов-Овсеенко{157}, чтобы сообщить: «Вашу телеграмму обсуждали, согласились с вами. Я назначен консулом в Барселону. В Москве считают, что в интересах Испании сближение Каталонии с Мадридом»{158}. Согласились в Москве и с предложением Эренбурга организовать кинопередвижку и походную типографию. Были переведены деньги на покупку грузовика и оборудования, присланы фильмы «Чапаев» и «Мы из Кронштадта». «Еще я нашел, – вспоминал Эренбург, – чудесный мультипликационный фильм: Микки-Маус боролся с котом, побеждал и подымал над мышеловкой красное знамя – я уже знал, что без улыбки в Испании не проживешь»{159}.

В начале октября грузовик доставили в Барселону и оформили в комиссариате пропаганды при каталонском правительстве. «Поезжайте обязательно на Арагонский фронт, – сказал Эренбургу Антонов-Овсеенко. – Вы умеете разговаривать с анархистами. Там нет никого из наших – они всех выживают. А с вами они разговаривают. Вы можете их урезонить…»{160} Закончив первую поездку с агитгрузовиком на Арагонский фронт, Эренбург [380] докладывал Антонову-Овсеенко: «Нам удалось в течение 4 дней выпустить 7 газет, которые мы напечатали на позициях или в ближайшем тылу… и устроить 7 киносеансов с показом «Чапаева» и с небольшими митингами… После «Чапаева» дружинники постановляли выставлять ночные дозоры… Необходимо серьезно поставить дело пропаганды на фронте, в прифронтовой полосе, а также среди частей неприятеля. Я отдельно пишу Вам о плане организации пропаганды на фронте с помощью 3-х грузовиков. Если Вы найдете нужным, буду продолжать работать над этим»{161}. Опыт работы с агитфургоном, выпуск фронтовой газеты и листовок пригодился Эренбургу и в годы Отечественной войны, когда ему ежедневно приходилось писать не только для центральной, но и для армейской печати.

Работа с агитгрузовиком продолжалась три-четыре месяца, и все это время «Известия» регулярно получали «Письма из Испании».

В декабре 1936 года Эренбург приехал в Мадрид. Город оставался фронтом, хотя ноябрьская атака франкистов и была отбита. Бои шли в пригородном парке Каса-де-Кампо. Артиллерия и авиация фашистов обстреливали Мадрид. Гражданское население гибло, терпело невероятные лишения. «О чем писать? Кричать в телефонную трубку снова и снова, что фашисты – звери, что люди не могут жить с ними на земле, что бой в Каса-де-Кампо – это начало отчаянной, длительной битвы, в которой жизнь сражается против смерти? Но об этом знают все – и дряхлые гуманисты Запада, и маленькие пионеры Союза. Об этом знает каждый камень Мадрида, каждый воробей в его уцелевших садах», – так писал об этих днях Эренбург в очередной известинской корреспонденции{162}.

Из статей И. Эренбурга в «Известиях» и М. Кольцова В «Правде», из сообщений корреспондентов ТАСС советские читатели узнавали нечто большее, чем просто новую информацию о гражданской войне в Испании, – они узнавали, что несет человечеству фашизм.

В январе 1937 года Эренбург – в Париже. В этом месяце он не послал в газету ни одной статьи: работал над вторым испанским фотоальбомом, сделанным иначе, [381] чем первый. Писатель принял теперь за основу не фотографии, а тексты «Писем из Испании», проиллюстрировав их снимками и репродукциями антифашистских плакатов, созданных испанскими художниками за полгода войны. Напряженная работа отвлекала от тревожных, мыслей, оснований для которых было хоть отбавляй.

В начале февраля Эренбург возвращается в Испанию, он едет вместе с близким другом писателем Овадием Савичем, корреспондентом «Комсомольской правды». Снова Барселона, отель «Мажестик». Савич вспоминал: «Гостиница «Мажестик» – старая, добротная. Маленький юркий директор, говорящий на всех языках, мгновенно и навсегда запоминающий людей…

На этом этаже помещалось ваше консульство, пока не переехало в свой дом. Здесь жил сам мсье Антонов-Овсеенко. В вашей комнате останавливался мистер Хемингуэй. Какие новости в Париже, мсье Эренбург? У нас? У нас что же? Война. Каталонское правительство становится сильнее, но пока у нас не будет мадридского настроения… На ночь можете выставить обувь за дверь, мы еще чистим ее. Вы ведь написали в вашей книге «Испания – республика трудящихся», что самый бедный идальго протягивает ногу чистильщику, даже когда его обувь ослепительно блестит. Это очень верно…»{163}

Война пришла в Барселону. 15 февраля в «Известиях» – очерк Эренбурга «Барселона под обстрелом»: «Развалины домов и стоны раненых сделали свое дело. Эпоха пестрых флагов, красивых лозунгов, беззаботного оптимизма кончилась и для Барселоны…»

С начала 1937 года Эренбургу, помимо Мадрида и, Барселоны, все чаще приходилось бывать в Валенсии, куда переехало правительство Испанской республики. В Валенсии Эренбург постоянно встречался со своим близким другом Андре Мальро (его эскадрилья располагалась неподалеку от города). Весной в Мадриде он познакомился с Эрнестом Хемингуэем, писателем, книги которого очень любил. Вместе с Хемингуэем Эренбург не раз ездил на фронт, не раз бывал в легендарной 12-й интербригаде, которой командовал генерал Лукач – венгерский писатель Мате Залка. Можно исписать несколько страниц, только перечисляя тех, кого встречал Эренбург на дорогах Испании в 1936-1939 годах. Мы [382] упомянули здесь лишь встречи, без которых рассказ об испанских страницах жизни Ильи Эренбурга был бы существенно неполным.

4 июля 1937 года в Валенсии открылся 2-й Международный конгресс писателей; Эренбург был одним из самых деятельных работников его оргкомитета. 6 июля началось наступление республиканцев на Брунете, и Эренбург вместе с Вс. Вишневским и В. Ставским отправился туда. Дорога сильно простреливалась, Эренбургу вместе с московскими гостями едва удалось уйти от марокканской контратаки. При переезде делегатов конгресса из Валенсии в Мадрид машина, в которой ехали Мальро и Эренбург, наскочила на грузовик со снарядами, чудом не произошла катастрофа.

Репортажи с заседаний конгресса Эренбург передавал в «Известия» ежедневно. Весной и летом 1937 года он много пишет в газету, добиваясь создания полной и глубокой картины испанских событий, что не всегда удавалось ему в корреспонденциях 1936 года. Многие статьи Эренбурга (наряду с выступлениями Кольцова) печатаются в испанских газетах; его имя хорошо знали руководители республики, наши военные советники, интербригадовцы. Не случайно одна из рот «Колонны 19 июля» называлась «Центурия Илья Эренбург».

18 июля 1937 года, в годовщину гражданской войны в Испании, «Известия» печатают статью Эренбурга «Испанский закал». 19 июля Эренбург высылает в Москву выправленные тексты своих статей для книги «Испанский закал. Апрель – июль 1937» и предисловие к ней. Тогда же у него окончательно сложился замысел прозы на материале испанских событий. Он пишет в редакцию «Знамени», резервируя место в ноябрьском номере для будущей книги, а 28 июля уезжает на юг Франции, в деревушку Tour de Faure. «Там было тихо, порой даже слишком тихо. Зеленели поля табака, и медленно сочилась река Лот. Я написал повесть об испанской войне; вернее назвать эту книгу записями о событиях и людях… Я мог оторваться на несколько месяцев от жизни военного корреспондента. Но уйти от войны я больше не мог»{164}. 3 сентября в «Известиях» появился первый [383] отрывок из повести; в конце сентября работа над ней была закончена. Как и предполагал автор, повесть «Что человеку надо» была напечатана в одиннадцатом номере «Знамени».

Критика оценила актуальность книги, отметив в то же время дробность ее композиции, обилие и пестроту персонажей, затрудняющие чтение. Как и в «Письмах об Испании», в повести «Что человеку надо» свидетельства очевидца, остро схваченные детали, разрозненные куски, наметки будущих героев и тем, – в которых узнается почерк Эренбурга, – не воссоздают в должной мере трагической картины событий; повесть, скорее, напоминает страницы лирического дневника. Пройдут десятилетия, и Эренбург вернется к Испании тех лет, посвятив ей многие страницы своей книги «Люди, годы, жизнь».

Осень 1937 года писатель проводит во Франции. В резких, саркастических статьях он анализирует политику «невмешательства», толкающую Европу к мюнхенской сделке, к открытой агрессии Германии. После короткой поездки в район Теруэля Эренбург получил возможность приехать в Москву. «Есть в истории народа такие дни, которые нельзя понять даже по рассказам друзей, их нужно пережить»{165}, – написал он о том времени. В Москве писателя иногда приглашали выступить с рассказом об испанских событиях; за пять месяцев он написал всего четыре статьи – не работал, ожидая разрешения вернуться в Испанию.

«Ночью у себя в комнате я слушаю радиопередачу Барселоны, – писал Эренбург в «Известиях» 30 марта 1938 года. – За окном – девятый этаж – огни большого города, Москвы. Глухо доносится голос: «В секторе Фраги мы отбили атаку…» Против смерти борется сейчас не один испанский народ, за ним лучшие люди всего мира. Мы слышим здесь каждый выстрел в горах Арагона. Мы знаем, что миру грозит смерть – эта «новая культура» римских и берлинских разбойников. Против смерти – жизнь. Одна мысль: оборона, оборона, только оборона. Красноармейцы, стоя сейчас на рубежах страны, обороняют не только родину, они обороняют самое высшее благо – жизнь – не одну нашу – человечества».

Весной 1938 года в Москве вышла книга «Испанский закал»; в нее вошло тридцать статей, написанных в [384] феврале – июле 1937 года. «За эти пять месяцев, – писал автор в предисловии, – Испания создала мощную армию, и теперь после потери Бильбао, будучи свидетелями отступления на севере, мы все же можем сказать, что проигранные битвы только эпизоды в истории освободительной борьбы испанского народа, которая должна завершиться победой». Утверждая это, Эренбург не обманывал ни себя, ни читателей. «Он стойко верил в победу. Он верил в нее вопреки очевидности, в самые тяжелые минуты, когда уныние охватывало сердца. Эту веру он черпал не в себе. Он находил ее в тех фактах, которые высматривал своим острым глазом и улавливал своим чутким слухом. Рассказы его о сокровенных чувствах и помыслах испанского народа утешают и сейчас»{166}, – писал А. Эйснер в 1957 году.

Вернувшись в Париж в мае 1938 года, Эренбург приступил к сбору материалов для сборника памяти Мате Залки; в начале июня он выехал в Испанию. «В пограничный испанский город Порт-Бу я приехал рано утром и попал сразу под бомбежку. Испания меня встретила кровью: на мостовой лежал убитый ребенок. Я уехал из Испании в дни боев за Теруэль, когда еще все верили в победу. Вернувшись полгода спустя, я увидел другую картину»{167}.

Прорвав в апреле 1938 года Арагонский фронт, франкисты вышли к Средиземному морю, разрезав республику на две части. Это в значительной степени предопределило исход испанской войны.

В Испании Эренбург немедленно включается в работу, он пишет в июне восемь статей, в июле – девять. Статьи 1938 года – безусловная вершина испанской публицистики Эренбурга. Написанные со всей силой его художественного темперамента, они органически сочетали в себе гнев и мужество, пафос и иронию, элементы очерка, репортажа и памфлета, документы. В этих статьях неповторимый голос художника-публициста обрел полную свободу дыхания, он звучит естественно и убедительно.

Летом республиканской армии Модесто удается добиться важной победы – она форсирует реку Эбро. Однако закрепить этот успех не удалось. [385]

Линия фронта подходила к франко-испанской границе так близко, что Эренбург иногда ездил писать статьи во французский приморский городок Баньюльс. Весь август он работал над большой книгой испанских статей. Все статьи пришлось переделывать, сокращать, снимать повторы, иногда умерять былой оптимизм (события в Испании близились к трагической развязке). 27 августа 1938 года Эренбург пишет в Москву: «Сегодня отправил заказным пакетом рукопись книги «В Испании. 1936-1938». В рукописи 260 листов… Большинство очерков я переработал основательно. Несколько новых. Включил также о Мате Залке… Работа над рукописью отняла у меня десять дней. Теперь вернусь к рассказам»{168}. Уже подготовленный к печати сборник Эренбурга «В Испании» не был издан. Некоторые из испанских статей Эренбург включал в оба свои послевоенные собрания сочинений, но только книга, которую читатель держит сейчас в руках, представляет испанскую публицистику писателя в сравнительно полном объеме.

Летом 1938 года после пятнадцатилетнего перерыва неожиданно для себя Эренбург начал писать стихи.

Испанский цикл стихов Эренбурга складывался постепенно. «Я сочинял стихи в машине или в поезде, в часы отдыха или на шумливом собрании, на улице, во фронтовых землянках. Записывал я их позднее; стихотворения были короткими, и я их знал на память»{169}. Испанские стихи Эренбурга – горькие и выстраданные; в них не только пережитое, но и предчувствие будущих испытаний. Поэт Лев Озеров описал их сжато и точно: «В стихах тихий голос, короткая задыхающаяся фраза, часто без глагола, пропуски смысловых звеньев, напряженность, крик души, выражающийся в спокойной, канонической, невозмутимой строфе. Так все вокруг громко, шумно, тревожно, надрывно, что остается одно – быть спокойным и тихим, чтобы тебя услышали»{170}. Испанские стихи Эренбурга появились в сдвоенном 7-8 номере «Знамени» за 1939 год. Сохранилось много свидетельств современников о том, какое сильное впечатление они произвели. Вот слова Маргариты Алигер: «Эти стихи, даже шрифт [386] машинки, на которой они были напечатаны, я помню с тех пор той, давней, молодой памятью первого сильного впечатления… я долго повторяла про себя, долго жила во власти их звучаний, пронзенная тем особенным трепетом, который способна вызывать только истинная поэзия»{171}.

Вернемся к осени 1938 года. 11 октября в «Известиях» появилась корреспонденция «Политическая борьба во Франции», подписанная новым для читателей именем – Поль Жослен. Это – псевдоним Эренбурга. Испанские статьи он подписывал своим именем, а всю французскую информацию поставлял в газету Жослен. Обстановка в Европе становилась все более зловещей, и Эренбургу (он оставался постоянным корреспондентом газеты в Париже) приходилось все больше внимания уделять французским делам.

Одна из статей, написанных Эренбургом осенью 1938 года, называется «Ночь над Европой». Это название, очень точно выражающее обстановку того страшного времени, заставляет вспомнить другую вещь Эренбурга – написанный им еще в 1923 году сатирический роман «Трест Д. Е. История гибели Европы». В этой книге рассказывалось о том, как американские миллиардеры поощряют гибель Европы, этого источника «социалистической заразы», и как у буржуазной Европы не находится сил противостоять своему уничтожению. При всей фантастичности этого сюжета многие страницы книги оказались пророческими. Ночь, спустившаяся на Европу в конце 30-х годов, кровавая пляска фашизма, бессилие большинства европейских стран противостоять наглому натиску не могли не напоминать о «Тресте Д. Е.».

Эренбург продолжал напряженно работать. «Газетная работа, – писал он 25 октября 1938 года В. Ставскому, – отнимает у меня теперь очень много времени. Вчера приехал из Эльзаса, недавно был в Испании, завтра еду в Марсель. Все надеюсь, что события пойдут чуть медленней и удастся посвятить месяц-другой «изящной словесности», но вряд ли эти надежды оправданы. Жаль мне, что Вы не повидали теперь Эбро: это куда сильней и ясней Брунете. В Барселоне людям очень трудно, это Вы знаете из газет. Многое изменилось в ней с прошлого [387] года. Париж сейчас испуган, растерян, и жизнь в нем нелегка. Передавайте сердечный привет всем друзьям и товарищам и не забывайте, что где-то между Эбро и Рейном блуждает один советский писатель»{172}.

В декабре 1938 года развернулась битва за Каталонию. Несмотря на подавляющее превосходство фашистов в технике, республиканцам удалось продержаться два месяца. Эренбург был с ними до конца. Всю последнюю неделю эвакуации Каталонии он провел на границе Испании с Францией, помогая чем мог республиканцам. 1 февраля 1939 года Эренбург и Савич присутствовали на последнем заседании кортесов в Фигерасе. «Фашистские самолеты бомбят города и дороги, – рассказывает Савич. – У въезда в Херону – гигантская пробка. Очередь у бензоколонки на двенадцать-четырнадцать часов. Фашисты бомбят именно въезд в город. В Фигерасе они бомбят площадь… Внезапно на площадь выходит человек сорок солдат с офицером и трубачом… Труба звучит как сирена гибнущего корабля… Кто-то плачет… Слезы на глазах Эренбурга. Потом он напишет стихи о том, как «Испания шла, доспехи волоча», и об этом трубаче»{173}.

«Шестого февраля я в последний раз шел по испанской земле. Это было у горной деревни Компродон. Вокруг еще шли бои, – вспоминал Эренбург. – Французское правительство отдавало бесчеловечные приказы. А на местах люди действовали по-разному. Каждый день я видел и солидарность, доброту, участие, и откровенную низость… Шестого марта в Мадриде командующий армией Центрального фронта полковник Касадо, с благословения свадебного генерала Миаха, произвел переворот, поставил на место Негрина кучку людей, решивших капитулировать. Однако развязкой испанской трагедии были не судороги обреченного Мадрида, а те зимние дни, когда армия Эбро в полном порядке, с оружием перешла французскую границу, надеясь, что ее перебросят в Валенсию. (Спасенное бойцами оружие французы передали генералу Франко.)»{174}

Тысячи испанцев, перешедших французскую границу, были интернированы по решению французского правительства. Последнее, что мог сделать для своих испанских [388] друзей Эренбург, – это вызволить хоть кого-нибудь из лагеря для интернированных. И он занимался этим несколько месяцев, мобилизуя все мыслимые и немыслимые возможности и жалкие остатки того, что еще недавно было общественным мнением Франции.

1939 годом кончаются хронологические рамки испанской публицистики Ильи Эренбурга, вошедшей в эту книгу, но, конечно же, не кончается испанская тема в его творчестве – она продолжалась в стихах, в переведенной им книге Пабло Неруды «Испания в сердце», во многих статьях и выступлениях, наконец, в книге «Люди, годы, жизнь».

Вячеслав Попов, Борис Фрезинский [389]

Примечания

С 1931 по 1939 год И. Г. Эренбург написал около 350 статей, очерков, репортажей об Испании. Из них в настоящий сборник включено больше ста. Ниже использованы следующие сокращения:

В – Эренбург И. В Испании. 1939. Верстка книги.

И – газета «Известия».

И-2 – Эренбург И. Испания (фотоальбом). М.: Изогиз, 1937, т. 2.

ИЗ – Эренбург И. Испанский закал. М.: ГИХЛ, 1938.

КН – журнал «Красная новь».

С-54 – Эренбург И. Сочинения. М.: Гослитиздат, 1954, т.5.

С-66 – Эренбург И. Собрание сочинений. М.: ИХЛ, 1966, т. 7.

Осел, иди! – Впервые КН, 1932, № 1; печатается по С-66.

Небоскреб и окрестности. – Впервые КН, 1932, № 1; печатается по С-66.

Переименовывают. – Впервые КН, 1932, № 1; печатается по С-66.

Республика трудящихся. – Впервые под названием «Рай, как он есть» – Вечерняя Москва, 1931, 25 декабря; печатается по С-66.

Лас-Урдес. – Впервые КН, 1932, № 2; печатается по С-66.

Что такое достоинство. – Впервые КН, 1932, № 2; печатается по С-66.

Эстремадура. – Впервые под заголовком «Испанское захолустье» – Прожектор, 1932, № 2; печатается по С-66.

«Guardia Civil». – Впервые под заголовком «Клеенчатая треуголка» – Вечерняя Москва, 1932, 11 января; печатается по С-66.

Ученик Бакунина. – Впервые КН, 1932, № 2; печатается по С-66.

О человеке. – Впервые КН, 1932, № 3; печатается по С-66. [390]

Испанский эпилог. – Впервые КН, 1932, № 3; печатается по С-66.

Мигель Унамуно и трагедия «ничьей земли». – Впервые Литературная газета, 1933, 29 мая; печатается по тексту книги Эренбург И. Затянувшаяся развязка. М.: Советский писатель, 1934.

В горах Астурии. – Впервые И, 1934, 7 ноября; печатается по книге Эренбург И. Испания. М.: Гослитиздат, 1935.

Женщины Испании. – Впервые И, 1936, 9 марта.

В Испании. – Впервые И, 1936, 20 апреля; не переиздавалась.

Враги. – Впервые И, 1936, 9 мая; не переиздавалась.

Те же и революция. – Впервые И, 1936, 15 мая; не переиздавалась.

Семь дней боев. – Впервые под редакционным названием «Героическая борьба испанских рабочих и крестьян» – И, 1936, 27 июля; не переиздавалась.

Испания не будет фашистской. – Впервые под названием «Борьба испанского народа» – И, 1936, 3 августа; не переиздавалась.

Барселона в августе 1936. – Впервые С-54; печатается по В.

Мадрид в сентябре 1936. – Впервые С-54; печатается по В.

Ночью на дороге. – Впервые И, 1936, 23 сентября; печатается по В.

В Толедо. – Впервые И, 1936, 23 сентября; печатается по В.

Под Талаверой. – Впервые И, 1936, 27 сентября; печатается по В.

Мальпика. – Впервые И, 1936, 29 сентября; печатается по В.

У Дуррути. – Впервые И, 1936, 5 октября; печатается по В.

Вокруг Уэски. – Впервые И, 1936, 6 октября; печатается по В.

Вечером в Гвадарраме. – Впервые И, 1936, 9 октября; печатается по В.

«Красные крылья». – Впервые И, 1936, 12 октября; печатается по В.

Мохаммед бен-Амед. – Впервые И, 1936, 18 октября; печатается по В.

Песня. – Впервые под названием «О песне» – И, 1936, 20 октября; печатается по В.

Барселона в октябре 1936. – Впервые И-2; печатается по В.

Художник Гомес. – Впервые И, 1936, 21 октября; не переиздавалась.

«?Salud y animo!» – Впервые И, 1936, 7 ноября; не переиздавалась. [391]

Интернациональные бригады. – Впервые И, 1936, 17 декабря; печатается по В.

Мадрид в декабре 1936. – Впервые под заголовком «О Мадриде» – И, 1936, 20 декабря; печатается по В.

«Мы пройдем!» – Впервые И, 1937, 1 января; не переиздавалась.

Нейтралитет. – Впервые И, 1937, 6 февраля; не переиздавалась.

Барселона в феврале 1937. – Впервые под названием «Барселона под обстрелом» – И, 1937, 15 февраля; печатается по ИЗ, название по В.

Малага. – Впервые И, 1937, 16 февраля; печатается по ИЗ.

Рабочие «Дженерал моторе». – Впервые И, 1937, 19 февраля; печатается по ИЗ.

Герои «третьей империи». – Впервые И, 1937, 28 февраля; печатается по ИЗ.

Под Теруэлем. – Впервые И, 1937, 3 марта под названием «Возле Теруэля»; печатается по В.

Судьба Альбасете. – Впервые И, 1937, 5 марта; печатается по ИЗ.

Трагедия Италии. – Впервые И, 1937, 12 марта; печатается по ИЗ.

Сапожник Грего Сальватори. – Впервые И, 1937, 16 марта; печатается по ИЗ.

На поле битвы. – Впервые И, 1937, 27 марта; печатается по ИЗ.

Партизаны Испании. – Впервые И, 1937, 23 марта; не переиздавалась.

В деревнях Испании: «У синего моря» – впервые И, 1937, 27 февраля; печатается по Колхозник, 1938, № 2; «Виноделы» – впервые Колхозник, 1938, № 2, не переиздавалась; «Уэрто» – впервые Колхозник, 1938, № 2, не переиздавалась; «Деревня Буньоль» – впервые И, 1937, 18 марта, печатается по Колхозник, 1938,№ 2; «Кампесино – крестьянский командир» – впервые И, 1937, 4 апреля, печатается по Колхозник, 1938, № 2.

«Красный Аликанте». – Впервые И, 1937, 8 апреля; печатается по ИЗ.

«Парижская коммуна». – Впервые И, 1937, 10 апреля; печатается по ИЗ.

Мадрид в апреле 1937. – Впервые С-54; печатается по В.

День в Каса-де-Кампо. – Впервые И, 1937, 10 апреля; печатается по ИЗ.

14 апреля. – Впервые И, 1937, 14 апреля; не переиздавалась. [392]

Весна в Испании. – Впервые И, 1937, 1 мая; печатается по ИЗ.

Вирхен-де-ла-Кабеса. – Впервые И, 1937, 4 мая; печатается по ИЗ.

На Южном фронте. – Впервые И, 1937, 6 мая; печатается по ИЗ.

Дивизия без номера. – Впервые И, 1937, 9 мая; печатается по ИЗ.

По ту сторону. – Впервые И, 1937, 11 мая; печатается по ИЗ.

Битва за хлеб. – Впервые И, 1937, 30 июня; печатается по ИЗ.

Под Уэской. – Впервые И, 1937, 16 июня; не переиздавалась.

Арагонский фронт. – Впервые И, 1937, 21 июня; печатается по ИЗ.

Репортажи с второго Международного конгресса писателей. – Впервые ИЗ, 1937, 11 июля; не переиздавались.

Речь на втором Международном конгрессе писателей. – Впервые под названием «Наступление» – И, 1937, 12 июля.

Брунете. – Впервые печатается по В.

Первая победа после Гвадалахары. – Впервые И, 1937, 14 июля; не переиздавалась.

Испанский закал. – Впервые Пропаганда и агитация, 1938, № 13-14; печатается по В.

Герои Астурии. – Впервые И, 1937, 2-3 ноября.

Перед битвами. – Впервые И, 1937, 14 декабря; не переиздавалась.

На Теруэльском фронте. – Впервые И, 1937, 18 декабря; не переиздавалась.

Горе и счастье Испании. – Впервые И, 1938, 1 января; печатается по В.

За жизнь! – Впервые И, 1938, 30 марта; не переиздавалась.

Да здравствует Дон Кихот! – Впервые под названием «Кровь зовет в бой» – И, 1938, 1 мая; название по В.

Мятеж против мятежа. – Впервые И, 1938, 1 июня; не переиздавалась.

Мате Залка, генерал Лукач. – Впервые И, 1938, 12 июня; печатается по В.

Правды! – Впервые И, 1938, 14 июня; не переиздавалась.

Семьсот дней. – Впервые И, 1938, 17 июня; не переиздавалась.

Кто они? – Впервые И, 1938, 21 июня; не переиздавалась.

Вокруг Лериды. – Впервые И, 1938, 28 июня; не переиздавалась. [393]

О верности и вероломстве. – Впервые И, 1938, 2 июля; не переиздавалась.

Барселона в июне 1938. – Впервые под названием «В Барселоне» – И, 1938, 17 июля; печатается по В.

В деревне. – Впервые И, 1938, 4 июля; печатается по В.

Во весь голос. – Впервые И, 1938, 18 июля; не переиздавалась.

18 июля 1938 года. – Впервые И, 1938, 20 июля; не переиздавалась.

Сражение в Леванте. – Впервые И, 1938, 21 июля; не переиздавалась.

Две притчи. – Впервые И, 1938, 27 июля; печатается по В.

Долорес Ибаррури. – Впервые Ленинградская правда, 1938, 1 августа; печатается по В.

В фашистской Испании. – Впервые И, 1938, 9 августа; не переиздавалась.

Эбро. – Впервые И, 1938, 20 сентября; печатается по В.

Смерть одного мифа. – Впервые И, 1938, 29 сентября; не переиздавалась.

Третья осень. – Впервые И, 1938, 9 октября.

Рождение армии. – Впервые Красная звезда, 1938, 7 ноября;-не переиздавалась.

Большое сердце. – Впервые Комсомольская правда, 1938, 7 ноября; не переиздавалась.

Народ Парижа встречает своих героев. – Впервые И, 1938, 14 ноября; не переиздавалась.

Ночь над Европой. – Впервые одновременно в газетах «Правда» и «Известия», 1938, 7 ноября; не переиздавалась.

Волки. – Впервые Комсомольская правда, 1938, 4 декабря; не переиздавалась.

Сила сопротивления. – Впервые И, 1938, 26 декабря; не переиздавалась.

Три конкистадора. – Впервые И, 1938, 27 декабря; не переиздавалась.

На фронтах Испании. – Впервые И, 1938, 27, 29 декабря; не переиздавалась.

Под новый год. – Впервые под названием «С новым счастьем, Испания!» – И, 1939, 1 января; название по В.

Сообщения из Фигераса. – Впервые И, 1939, 4, 5 февраля; не переиздавалась.

Борьба до конца. – Впервые И, 1939, 5 февраля; не переиздавалась.

Исход. – Впервые И, 1939, 6 февраля. [394]

Испания не сложила оружия. – Впервые И, 1939, 8 февраля; не переиздавалась.

Умер поэт Антонио Мачадо. – Впервые И, 1939, 24 февраля; не переиздавалась.

Постраничные примечания в тексте, кроме специально оговоренных, принадлежат составителям. Написание географических названий и имен приведено в соответствие с современным правописанием.

В книге публикуются фотографии, сделанные в Испании Капа, Шимом, Б. М. Симоновым, И. Г. Эренбургом и другими.

Составители выражают глубокую благодарность Ирине Ильиничне Эренбург, предоставившей в их распоряжение материалы личного архива И. Г. Эренбурга. [395]

Подстрочные примечания

{1} Испанский парламент.

{2} Карточная игра.

{3} А. М. Коллонтай (1872-1952) – революционерка, писательница, дипломат.

{4} Повесть русского советского писателя Н. Огнева (1888-1938).

{5} Имеется в виду 2-я Международная конференция революционных писателей, состоявшаяся в Харькове в ноябре 1930 года.

{6} Альфонс XIII (1886-1941) – король Испании в 1902-1931 годах.

{7} Хаимисты – сторонники претендента на испанский престол Хаиме (ск. в 1932 году).

{8} Франсиско Камбо (1875-1947) – каталонский буржуазный общественный деятель.

{9} Александр Леррус (1864-1949) – лидер радикальной партии, премьер-министр Испании в 1933-1935 годах.

{10} Франсиско Масиа (1859-1933) – лидер левой республиканской партии Каталонии, первый председатель каталонского автономного правительства (1931-1933 годы).

{11} Мигель Примо де Ривера (1870-1930) – генерал, установивший в 1923 году с согласия короля Альфонса XIII военную диктатуру.

{12} Мигель Маура (1887-1971) – лидер правой республиканской партии, входил во временное правительство республики (апрель – октябрь 1931 года).

{13} Мигель Унамуно (1864-1936) – писатель и философ, классик испанской литературы; после недолгих колебаний осудил фашистский мятеж 1936 года; умер, находясь под домашним арестом.

{14} Нисето Алкала Самора (1877-1949) – правый республиканец, ортодоксальный католик, президент Испанской республики (1931-1936 годы).

{15} Алькальд – глава муниципалитета, в деревне – выборный староста.

{16} Индалесио Прието (1883-1962) – лидер центристского крыла Испанской социалистической рабочей партии, занимал министерские посты в правительстве Народного фронта.

{17} Шведский магнат, «король спичек».

{18} Персонаж романа И. Эренбурга «Единый фронт»; его прототипом послужил Крейгер.

{19} Имеются в виду штрейкбрехеры.

{20} Женщина.

{21} Гражданская гвардия (исп.).

{22} Хосе Санхурхо (1872-1936) – генерал, один из организаторов мятежа в 1936 году, погиб в авиационной катастрофе.

{23} Кура (исп.) – священник.

{24} Франсиско Ларго Кабальеро (1869-1946) – лидер социалистов, министр труда в 1931-1933 годах, премьер-министр Испанской республики в 1936-1937 годах.

{25} Речь идет об организациях анархо-синдикалистской Национальной конфедерации труда, обладавшей большим влиянием в Андалусии.

{26} Пабло Иглесиас (1850-1925) – основатель и председатель Испанской социалистической рабочей партии и Всеобщего союза трудящихся.

{27} Рамон Гомес дела Серна (1891-1963) – писатель, один из наиболее известных испанских авангардистов.

{28} Буэновенкуро Дуррути (1896-1936) – один из руководителей анархистов.

{29} Макс Штирнер (1806-1856) – немецкий философ, теоретик анархизма.

{30} Камареро (исп.) – официант.

{31} Габриэль Д'Аннунцио (1863-1938) – итальянский писатель-декадент, политический деятель, идеолог фашизма.

{32} Филиппо Маринетти (18 76-1944) – итальянский писатель, глава и теоретик футуризма.

{33} Страдающий манией величия.

{34} Роман «Безразличные» (1929), отражающий духовную опустошенность молодого поколения, выросшего при фашизме, принес Моравиа широкую известность.

{35} Л. И. Шестов (1866-1938) – русский философ, писатель-экзистенциалист.

{36} В январе 1933 года отрядом гражданской гвардии в деревне Касас Вьехас были убиты 30 крестьян, пытавшихся занять земли герцога Мединасели.

{37} Бронепоезда.

{38} Долорес Ибаррури (р. 1895) – деятель испанского и международного рабочего движения, одна из организаторов Народного фронта; с 1942 по 1960 год генеральный секретарь, с 1960 года председатель Испанской Компартии.

{39} Хосе Мария Хиль Роблес (1908-1980) – реакционный политический деятель, основатель правокатолической организации Испанская конфедерация автономных правых (СЭДА), в 1934 и 1935 годах входил в правительство, после 1939 года – в оппозиции к франкизму.

{40} Мануэль Асанья (1880-1940) – писатель, один из лидеров республиканского движения, приведшего к свержению монархии; в 1932-1933 годах и в 1936 году – глава правительства, в 1936-1939 годах – президент Испанской республики.

{41} Хосе Кальво Сотело (1883-1936) – министр финансов при диктатуре Примо де Ривера, затем – один из лидеров антиреспубликанских сил; убит офицерами штурмовой гвардии, его смерть была использована франкистами как предлог для начала мятежа.

{42} Речь идет о сокращении ввоза испанских товаров в Италию, вызванном агрессией Италии в Абиссинии.

{43} Хуан Марч (1884-1962) – миллионер, финансировавший мятежников.

{44} Представители клерикально-абсолютистского движения, развязавшего в XIX веке гражданские (карлистские) войны; после свержения монархии они основали партию «Комунион традиционалиста».

{45} Испанская фаланга – партия фашистского типа, создана в 1933 году.

{46} Речь идет о религиозных процессиях, во время которых их участники несут статуи святых.

{47} «UP» – сокращение от «Union Patriotica» (исп.) – «Патриотический союз».

{48} «UHP» – сокращение от «Union Hermanos Proletarios» (исп.) – «Союз братьев-пролетариев».

{49} Хосе Диас (1895-1942) – генеральный секретарь Испанской Компартии.

{50} Здесь и ниже имеются в виду члены Федерации социалистической молодежи, которая в апреле 1936 года объединилась с молодежной организацией Компартии Испании

{51} Рафаэль Альберти (р. 1902) – выдающийся поэт, активный участник борьбы с фашизмом.

{52} Слуга.

{53} Эмилио Мола (1887-1937) – генерал, один из главных руководителей мятежа.

{54} Гонсало Кейпо де Льяно (1875-1951) – генерал, один из организаторов мятежа, захвативший власть в Севилье.

{55} Это – неточность: Алькасар продержался до подхода армии Франко.

{56} Название испанских акций (примечание И. Эренбурга).

{57} Один из парижских вокзалов (примечание И.Эренбурга).

{58} Фермин Галан – капитан, поднявший восстание против монархии, расстрелян 14 декабря 1930 года.

{59} Андре Мальро (1901-1976) – французский писатель, активный участник борьбы с фашизмом, впоследствии министр культуры Франции.

{60} Горная цепь.

{61} Бульвар в центре Барселоны (примечание И. Эренбурга).

{62} Панча Вилья (настоящее имя Доротео Аранга; 1877-1923) – руководитель крестьянского движения в Мексике, убит реакционерами.

{63} Центральный орган Испанской Компартии.

{64} Знаки различия в испанской армии носились над левым грудным карманом, на рукаве и головном уборе.

{65} Один из зачинщиков фашистского мятежа (примечание И. Эренбурга).

{66} Федерация анархистов Иберии.

{67} Мария Тереса Леон (р. 1905) – писательница, активная участница антифашистского движения.

{68} Густаво Дуран – композитор, музыковед, во время гражданской войны командир бригады, затем дивизии, корпуса; после войны работал переводчиком в ООН.

{69} «CNT» – сокращение от «Confederacion Nacional de Trabajo» – Национальная конфедерация труда.

{70} «UGТ» – сокращение от «Union General de Trabajadores» – Всеобщий рабочий союз, объединение профсоюзов, созданное Испанской социалистической рабочей партией; в 1936 году в него вошел также профсоюз, примыкавший к Компартии Испании.

{71} Знамя испанской монархии.

{72} Последний везиготский король Испании, разбитый маврами в 711 году.

{73} Мануэль Альтолагирре (1904-1959) – поэт-антифашист.

{74} «Привет и мужество!» (исп.).

{75} «?Viva! Hoch!» (исп., нем.) – «Да здравствует!»

{76} Имеется в виду Международный комитет по применению соглашения о невмешательстве в дела Испании, учрежденный в августе 1936 года. В нем принимали участие 27 европейских государств, включая СССР. Комитет заседал в Лондоне.

{77} Центральная площадь Мадрида.

{78} Имеются в виду итальянцы, оккупировавшие Абиссинию.

{79} В Эссене (Германия) были сосредоточены заводы по производству вооружения.

{80} При Капоретто итальянские войска понесли поражение во время первой мировой войны (примечание И. Эренбурга).

{81} Генерал фон Фаупель был назначен в 1936 году послом фашистской Германии при правительстве Франко.

{82} Уменьшительное от Франсиско.

{83} В феврале 1937 года в битве при Хараме одержала победу республиканская армия.

{84} Символика итальянского фашизма, заимствованная из эпохи Древнего Рима, – связка прутьев, олицетворявшая «единство».

{85} Англо-итальянское соглашение от 2 января 1937 года представляло попытку защитить английские интересы в Средиземноморье; оно не накладывало никаких обязательств относительно прекращения итало-германской интервенции в Испании.

{86} На Липарских островах находилась тюрьма.

{87} Центурион – командир военного подразделения в итальянской армии (центурия – сотня).

{88} Итальянский генерал, воевавший в Испании на стороне Франко.

{89} Сорт салата.

{90} Кампесино – один из военных руководителей республиканской Испании, впоследствии отошел от коммунистической партии.

{91} Гимн республики. Рафаэль Риего-и-Нуньес (1785-1823) – герой испанской революции 1820-1823 годов.

{92} Имеются в виду участники вооруженного выступления венских рабочих в 1934 году.

{93} Людвиг Ренн (1889-1979) – немецкий писатель-антифашист.

{94} Ральф Фокс (1900-1937) – английский критик-марксист, погиб в Испании.

{95} Баскское название Страны Басков.

{96} Рекете (красные береты) – вооруженные отряды карлистов.

{97} Участники корриды.

{98} Военное формирование, созданное Компартией Испании.

{99} Квинтал – вес 100 литров жидкости (в Кастилии – 48 кг).

{100} Пьер Лаваль (1883-1945) – премьер-министр Франции в 1931-1932 и 1935-1936 годах. В 1942-1944 годах глава коллаборационистского правительства Виши. Казнен как изменник.

{101} Касик – вождь племени у индейцев, здесь – лицо, пользующееся неограниченной властью в деревне.

{102} Скороспелая пшеница (примечание И. Эренбурга).

{103} Густав Реглер – немецкий писатель, комиссар 12-й интербригады; после гражданской войны в Испании эволюционировал вправо.

{104} Антони Иден (1897-1977) – политический деятель Великобритании, в 1935-1938 годах министр иностранных дел.

{105} Формирования народной милиции.

{106} Терсио (испанский легион) – добровольческий корпус из наемников-профессионалов; участвовал в подавлении астурийского восстания и в гражданской войне. Бандера – воинское формирование, аналогичное полку, входившее в «Терсио».

{107} Здесь – местные комитеты Национальной конфедерации труда и Федерации анархистов Иберии.

{108} Хуан Негрин (1894-1956) – один из лидеров Испанской социалистической рабочей партии; с 1937 года премьер-министр Испанской республики, до 1945 года возглавлял испанское правительство в изгнании.

{109} Хулио Альварес дель Вайо (1891-1975) – писатель, один из лидеров левого крыла Испанской социалистической рабочей партии, министр иностранных дел Испанской республики в 1936-1939 годах и руководитель Генерального военного комиссариата.

{110} Антонио Апарисио (р. 1917) – поэт, коммунист, автор популярных у воинов-республиканцев романсов.

{111} Луис Компанис (1883-1940) – глава каталонского автономного правительства; в 1940 году был выдан правительством Виши франкистам и расстрелян.

{112} POUM – т.н. Рабочая партия марксистского единства – левоэкстремистская организация троцкистского типа, организатор путча против правительства республики в мае 1937 года.

{113} Представитель фашистской Италии в «Комитете по невмешательству».

{114} В Бургосе находилась резиденция «правительства» Франко, в Саламанке – штаб-квартира франкистского командования.

{115} Герцог Альба – неофициальный представитель Франко в Лондоне; с 1939 года – посол.

{116} Псевдорадикальные положения программы фаланги призывали к свершению национал-синдикалистской революции.

{117} Члены французской террористической организации 30-х годов.

{118} Коста Хоакин (1844-1911) – испанский писатель и историк.

{119} А. В. Эйснер (1905-1984) – адъютант генерала Лукача, активный участник гражданской войны в Испании; впоследствии советский писатель.

{120} Англо-итальянское соглашение, заключенное 16 апреля 1938 года; содержало обещание Италии отозвать своих «волонтеров» из Испании после окончания войны.

{121} Сиприсиано Мера (1897-1975) – один из руководителей анархистов, участник заговора против республики в марте 1939 года.

{122} Мигель Тагуэнья (1913-1971) – республиканский военачальник, командир корпуса во время боев у Эбро.

{123} Председатель «Комитета по невмешательству».

{124} Лорд Галифакс (1881-1959) – один из лидеров консервативной партии Великобритании, в 1938-1940 годах министр иностранных дел; проводил политику «умиротворения» фашистских агрессоров.

{125} Так народ прозвал республиканские истребители (примечание И. Эренбурга).

{126} Фанега – около 60 аров.

{127} Антонио Примо де Ривера (1903-1936) – сын бывшего диктатора Испании, основатель фашистской партии «Испанская фаланга»; находясь в тюрьме, отдал распоряжение о начале мятежа в июле 1936 года; расстрелян республиканцами.

{128} Программа правительства Негрина, опубликованная 30 апреля 1938 года, предусматривала глубокие социально-экономические преобразования.

{129} Курт Шушниг (1897-1977) – последний федеральный канцлер Австрии до ликвидации ее самостоятельности германским фашизмом в 1938 году.

{130} Эдуард Бенеш (1884-1948) – в 1935-1938 и в 1946-1948 годах президент Чехословацкой республики.

{131} Закон о неприкосновенности личности, принятый английским парламентом в 1679 году.

{132} Глава английской миссии во время переговоров Чехословакии с судетскими немцами в августе – сентябре 1938 года; поддерживал отчленение Судетской области от Чехословакии.

{133} Речь идет о встрече Чемберлена и Муссолини в Риме.

{134} Лидер английских фашистов в 30-е годы.

{135} Французский сенатор, ведший переговоры об условиях признания Францией правительства Франко.

{136} Воспоминания об Илье Эренбурге. М.: Советский писатель, 1975, с. 77.

{137} Эренбург И. Собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1966, т. 8, с. 568. При ссылках на это издание далее приводятся только том и страницы.

{138} «В испанском кафе». «Утро России», 1916, 15 января.

{139} Местная окраска (франц.).

{140} Личный архив Н. С. Тихонова.

{141} Эренбург И. Белый уголь, или Слезы Вертера. Л.: Прибой, 1928, с. 288.

{142} Там же.

{143} Т. 8, с. 570.

{144} Личный архив О. Г. Савича.

{145} «Белый уголь, или Слезы Вертера», с. 227.

{146} Т. 7, с. 519.

{147} Т. 8, с. 591.

{148} Часть статей из книги «Испания» вошла в первый раздел настоящего сборника.

{149} Интернациональная литература, 1933, № 1.

{150} Эренбург И. Затянувшаяся развязка. М.: Советский писатель, 1934, с. 217.

{151} Пожарская С. От 18 июля 1936 года – долгий путь. М.: Молодая гвардия, 1977, с. 55.

{152} Иностранная литература, 1957, № 6, с. 251-252.

{153} Т. 9, с. 100.

{154} Т. 9, с. 102.

{155} Т. 9, с. 110.

{156} Там же.

{157} В. А. Антонов-Овсеенко (1883-1939) – руководитель штурма Зимнего дворца в 1917 году, активный участник гражданской войны, С 1924 года – на дипломатической работе, в 1936-1937 годах – генеральный консул СССР в Барселоне.

{158} Т. 9, с. 11:.

{159} Т. 9, с. 119.

{160} Т. 9, с. 120.

{161} Вопросы литературы, 1973, № 9. с. 211-212.

{162} Известия, 1936, 20 декабря.

{163} Савич О. Два года в Испании. М.: Советский писатель, 1981, с. 8.

{164} Т. 9, с. 177-178.

{165} Т. 9, с. 185

{166} Иностранная литература, 1957, № 6, с. 252.

{167} Т. 9, с. 194.

{168} Личный архив И. Г. Эренбурга.

{169} Т. 9, с. 208.

{170} Воспоминания об Илье Эренбурге. М.: Советский писатель, 1975, С. 187.

{171} Алигер М. Тропинка во ржи. М.: Советский писатель, 1980, с. 184-185.

{172} Вопросы литературы, 1973, № 9, с. 216.

{173} Савич О. Два года в Испании, с. 272.

{174} Т. 9, с. 226-227.

Список иллюстраций

Список схем

Линия фронта в октябре 1936 г.

Список фотографий

Илья Григорьевич ЭРЕНБУРГ

Год 1936: транспарант на улице Мадрида: «Они не пройдут! Мадрид станет могилой фашизма!»

Генеральный секретарь Испанской Компартии Хосе Диас

Долорес Ибаррури выступает на фронте под Мадридом

«Мы победим!» – такую клятву давали защитники республики

Плакат Объединенной социалистической партии с надписью по-каталонски: «Чтобы остановить фашизм – вступайте в авиацию!»

В бою под Уэской

Батальон республиканцев на марше (вверху слева)

Фронт подошел к столице

Вождь анархистов Буэновенкуро Дуррути (справа) (фото вверху слева)

Агитфургон Ильи Эренбурга «Печатня и кино» на улице Барселоны

Фашистские бомбардировщики несли смерть женщинам и детям. Зенитчики-республиканцы отражают очередной воздушный налет

Полковник Энрике Листер и генерал Лукач (Мате Залка) под Гвадалахарой

Интербригадовцы болгарин Фердинанд Козовский, венгр Мате Залка, итальянец Галлеани, русский Павел Батов

Поэт Рафаэль Альберти

Премьер-министр Испанской республики Хуан Негрин выступает на 2-м Международном конгрессе писателей в защиту культуры (вверху слева)

Министр иностранных дел Испанской республики писатель Хулио Альварес дель Вайо (вверху справа)

Художник Элиос Гомес

Поэт Антонио Мачадо

Поэт Эмилио Прадос, корреспондент ТАСС Овадий Савич, Илья Эренбург и поэт Хосе Эррера Петере в Барселоне

Советские делегаты 2-го Международного конгресса писателей на встрече с Долорес Ибаррури

Илья Эренбург у знамени центурии его имени

Роман Кармен, Эрнест Хемингуэй и Йорис Ивенс (вверху справа)

Илья Эренбург с летчиками эскадрильи «Красные крылья» под Уэской. В центре – командир эскадрильи Альфонсо Рейве

Михаил Кольцов в Испании

Советский Союз стал для этих испанских детей второй родиной. Москва, 1937 год (вверху слева)

Сын Долорес. Ибаррури Рубен (четвертый слева в нижнем ряду) с советскими пионерами в Артеке. Он погиб в боях за Сталинград

Испанские республиканцы на Красной площади в Москве 7 ноября 1937 года

Содержание

П. И. Батов. К читателям

Декабрь 1931 – май 1936

Осел, иди!

Небоскреб и окрестности

Переименовывают

«Республика трудящихся»

Лас-Урдес

Что такое достоинство

Эстремадура

«Guardia civil»

Ученик Бакунина

О человеке

Испанский эпилог

Мигель Унамуно и трагедия «ничьей земли»

В горах Астурии

Женщины Испании

В Испании

Враги

Те же и революция

Июль 1936 – февраль 1939

Семь дней боев

Испания не будет фашистской

Барселона в августе 1936

Мадрид в сентябре 1936

Ночью на дороге

В Толедо

Под Талаверой

Малышка

У Дуррути

Вокруг Уэски

Вечером в Гвадарраме

«Красные крылья»

Мохаммед Бен-Амед

Песня

Барселона в октябре 1936

Художник Гомес

«?Salud y animo!»

Интернациональные бригады

Мадрид в декабре 1936

«Мы пройдем!»

Нейтралитет

Барселона в феврале 1937

Малага

Рабочие «Дженерал моторс»

Герои «третьей империи»

Под Теруэлем

Судьба Альбасете

Трагедия Италии

Сапожник Грего Сальватори

На поле битвы

Партизаны Испании

В Деревнях Испании

«Красный Аликанте»

«Парижская коммуна»

Мадрид в апреле 1937

День в Каса-де-Кампо

14 апреля

Весна в Испании

Вирхен-де-ла-Кабеса

На Южном фронте

Дивизия без номера

По ту сторону

Битва за хлеб

Под Уэской

Арагонский фронт

Репортажи с второго Международного конгресса писателей

Речь на втором Международном конгрессе писателей

Брунете

Первая победа после Гвадалахары

Испанский закал

Герои Астурии

Перед битвами

На Теруэльском фронте

Горе и счастье Испании

За жизнь!

Да здравствует Дон Кихот!

Мятеж против мятежа

Мате Залка, генерал Лукач

Правды!

Семьсот дней

Кто они?

Вокруг Лериды

О верности и вероломстве

Барселона в июне 1938

В деревне

Во весь голос

18 июля 1938 года

Сражение в Леванте

Две притчи

Долорес Ибаррури

В фашистской Испании

Эбро

Смерть одного мифа

Третья осень

Рождение армии

Большое сердце

Народ Парижа встречает своих героев

Ночь над Европой

Волки

Сила сопротивления

Три конкистадора

На фронтах Испании

Под новый год

Сообщения из Фигераса

Борьба до конца

Исход

Испания не сложила оружия

Умер поэт Антонио Мачадо

Вячеслав Попов, Борис Фрезинский. Верность сердцу и верность судьбе (Испанские страницы жизни и творчества Ильи Эренбурга)

«Военная литература»: militera.lib.ru

Издание: Эренбург И. Г. Испанские репортажи 1931-1939. – М.: АПН, 1986.

Книга на сайте: militera.lib.ru/prose/russian/erenburg_ig1/index.html

Иллюстрации: militera.lib.ru/prose/russian/erenburg_ig1/ill.html

OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)

Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Эренбург И. Г. Испанские репортажи 1931-1939 / Составители Попов В. В. и Фрезинский Б. Я. – М.: Издательство АПН, 1986. – 398 с., ил. – (Библиотечка АПН). Тираж 100 000 экз. / Составление, послесловие и примечания В. В. Попова и Б. Я. Фрезинского. Предисловие дважды Героя Советского Союза генерала армии П. И. Батова.