Еще до того как в Европе разразилась война, полковник Пикенброк и полковник Лахузен готовили планы «специальных операций» в Соединенных Штатах, чтобы воспрепятствовать военному сотрудничеству союзников. Однако их планы натолкнулись на два препятствия. Когда Гитлеру не удалось добиться мира с союзниками на волне польской кампании, он все же твердо решил достичь того, чтобы США оставались нейтральными. Он приказал адмиралу Канарису избегать любых действий, могущих содействовать увеличению американской помощи британцам либо способных вовлечь США в войну.

Эта же позиция озвучивалась и министерством иностранных дел. Лахузен однажды официально запросил министра иностранных дел фон Риббентропа, есть ли какие-либо «политические препятствия деятельности второго отдела абвера [имелась в виду подрывная деятельность] в США». Риббентроп ответил: «Это приведет к столь серьезным политическим отрицательным последствиям, что мы категорически возражаем против любых подобных планов».

Помимо того что на секретную деятельность было наложено временное вето, линии связи абвера с Соединенными Штатами сводились исключительно к германским трансокеанским лайнерам. Война вымела их с океана, и эта линия связи была в одночасье прервана. Размещение тайных радиостанций в Америке потребовало бы времени. В ожидании этого, а также перевода системы курьерской службы на нейтральные суда, следующие до Генуи, и авиалайнеры «Пан-Америкэн», совершающие рейсы до Лиссабона, агентам было приказано затаиться.

В течение этой краткой спячки внимание абвера было сосредоточено на одной из самых необычных и таинственных операций, когда-либо осуществлявшихся в США. Она длилась восемнадцать месяцев, с конца лета 1939 года до февраля 1941 года. Всего один немецкий агент на американской земле вел действия, никоим образом не затрагивающие Соединенные Штаты. Целью был руководитель советской секретной службы, известный как генерал Вальтер Григорьевич Кривицкий.

Осенью 1937 года он произвел всемирную сенсацию, появившись в Гааге и заявив, что «порвал со Сталиным» и просит политического убежища на Западе.

В этом дезертире были живо заинтересованы все секретные службы мира, и особенно абвер. Капитан 3-го ранга Протце надеялся установить с ним контакт и получить от него, полюбовно, за щедрую плату или, если потребуется, путем давления, информацию о советской разведывательной сети.

Когда Кривицкий был в Париже, Протце подобрал в своих конюшнях журналиста, чью верность всегда мог купить тот, кто предложит большую цену. Выдавая себя за бывшего коммуниста и еврея, бежавшего от нацистов, этот человек сумел войти в доверие к Кривицкому и выудить у него некоторые сведения, которые помогли Протце и гестапо раскрыть нескольких советских шпионов, главным образом в Германии. Знакомство прервалось, когда Кривицкий внезапно получил гостевую визу в США и отбыл за океан.

Для продолжения охоты в Америке Протце выбрал своего лучшего специалиста по работе с беженцами. Доктор Ганс Веземанн прежде грешил марксизмом, но, в отличие от своего опустившегося коллеги, был умным, обаятельным, галантным человеком, принятым в лучших кругах западноевропейских столиц. Несмотря на свою изысканность и респектабельность, Веземанн был совершенно беспринципным. Он специализировался на похищении эмигрантов. В январе 1935 года он организовал похищение немецкого профсоюзного лидера Баллинга и его жены из их убежища в Копенгагене. Через несколько месяцев он разработал похищение Бертольда Якоба, известного военного писателя, проживавшего в Страсбурге.

Дело Якоба вызвало широкий международный резонанс, и власти Швейцарии, с территории которой было произведено похищение, арестовали Веземанна. На суде он раскаялся в своем сотрудничестве с нацистами, но после нескольких лет тюрьмы вновь тайно стал им служить, пытаясь войти в доверие к немецким политэмигрантам с помощью рассказов о своих признаниях и о разрыве с фашистами.

Тогда, в начале 1939 года, Веземанн работал на гестапо, организовывая заговор с целью похищения Вилли Мюзенберга, видного коммунистического пропагандиста, жившего в изгнании в Париже. Внезапно он был отозван и направлен за Кривицким в США. Он выехал с фальшивым паспортом, где его профессия была обозначена «журналист».

В Нью-Йорке его опознали некоторые старые знакомые. Один из них, всемирно известный политический карикатурист Эмери Келен, который был дружен с ним в Женеве в конце двадцатых, когда Веземанн работал в информационной службе социал-демократической партии. Келен наткнулся на Веземанна на автобусной остановке на Лексингтон-авеню. Удивленный, что столь известный агент нацистов смог въехать в США, он направился к Веземанну, который резко развернулся и сбежал. С ближайшего телефона Келен позвонил в ФБР и сообщил, что Веземанн находится в Соединенных Штатах, но Бюро, по-видимому, не заинтересовалось этой информацией.

В поисках укрытия в Америке Кривицкий натыкался на одно препятствие за другим. Маленький человечек с кустистыми бровями, прикрывавшими глаза, не мог скрыть своего страха перед советскими мстителями. Он публиковал сенсационные статьи в «Сатердей ивнинг пост», давал показания перед комитетом по расследованию антиамериканской деятельности, он подготовил автобиографическую книгу, написанную «втайне – за закрытыми шторами». Он быстро стал заметной фигурой в Нью-Йорке и Вашингтоне, посещая переполненные рестораны на Таймс-сквер и часто появляясь на Капитолийском холме, освещаемый вспышками магния и преследуемый ордой репортеров. После каждого такого появления он разражался сумбурными заявлениями о том, что его преследуют профессиональные убийцы из ГПУ.

В Нью-Йорке Веземанн быстро сел на хвост Кривицкому, преследуя русского, где бы тот ни появлялся. Он был не единственным иностранным агентом, проявлявшим интерес к Кривицкому. Вторым был печально знаменитый ликвидатор ГПУ, известный как Ганс, или Иуда Рыжий, который только что убрал Игнатия Рейсса, прежде близкого сотрудника Кривицкого по советской секретной службе, также бежавшего на Запад.

Кривицкий сразу же заметил эту парочку преследователей и не питал иллюзий на их счет. Он не сомневался, что Иуда Рыжий прибыл в США, чтобы убить его, но, зная выдающиеся способности Веземанна похищать людей, Кривицкий боялся, что немец выкрадет его, доставит в нью-йоркский порт и погрузит на судно, отправляющееся в Третий рейх, судьба, которой затравленный человечек страшился больше смерти.

Он обратился за помощью к американским властям, но ничего сделано не было. Вскоре после этого, появившись в одном из ресторанов на Таймс-сквер, Кривицкий буквально наткнулся на Ганса. Доведенный до отчаяния, он накинулся на свою тень.

– Ты здесь, чтобы убить меня, Ганс? – спросил он, но Иуда Рыжий притворился, что потрясен подобным обвинением.

– Нет, – ответил он. – За мной самим охотятся.

Нет сомнений, что, опасаясь быть захваченным вместе со своей жертвой, Ганс перестал преследовать Кривицкого, но Веземанн продолжал следовать за Кривицким все более зловеще и угрожающе.

Когда 1 сентября в Европе разразилась война, ФБР и управление военно-морской разведки внесли преследователя Кривицкого в свой список подозрительных лиц. Веземанн срочно телеграфировал капитану 3-го ранга Протце, что «американские власти явно подозревают, что мое присутствие здесь связано с моей работой на вас», и попросил, чтобы его отозвали. В ответной телеграмме Протце приказал ему остаться.

Тем не менее его положение становилось все ненадежнее, и через несколько недель ему разрешили выехать из США на японском судне. Когда он прибыл в Токио, его ожидала телеграмма с приказом возвращаться в Соединенные Штаты через Бразилию. Он не мог выехать из Иокогамы до 13 августа, а затем пришлось просидеть в Никарагуа, прежде чем появиться в Соединенных Штатах в декабре.

К тому времени Кривицкий уже не мог выносить напряжения жизни беглеца. Измученный как воображаемыми, так и реальными преследователями, которые, как он предполагал, намеревались убить его, он выехал из Нью-Йорка в Вирджинию, где рассчитывал достать у одного из своих знакомых пистолет.

В воскресенье 9 февраля он возвратился из своей краткосрочной поездки и остановился в Вашингтоне неподалеку от «Юнион-стейшн» в отеле «Бельвю», где, по-видимому, собирался только переночевать. Был темный промозглый вечер, когда в 18 часов он зарегистрировался в отеле. На следующее утро горничная нашла его за запертой дверью в его номере на шестом этаже распростертым на кровати с одолженным пистолетом в руке. Он был мертв не менее шести часов.

Бернард Томпсон, шеф вашингтонских детективов, утверждал, что в этой смерти нет ничего подозрительного.

– Все физические улики указывают на самоубийство, – заявил он.

Ганс Веземанн согласился с заключением Томпсона, но с мрачной ухмылкой. Его миссия потеряла смысл, и через несколько дней он отбыл в Венесуэлу, где зашел в германское посольство к резиденту абвера, работавшему под крышей торгового атташе, и оставил ему шифрограмму для передачи в Берлин. Это был его последний отчет. В нем он заявил, что следовал за Кривицким на протяжении всего пути в Вашингтон и был перед отелем, наблюдая, как Кривицкий регистрируется у стойки портье. «Я полагаю, что он заметил и узнал меня, – заключил он. – Я думаю, что напугал его до смерти».

Правда это или нет, но миссия Веземанна завершилась.

25 апреля 1940 года адмирал Канарис был приглашен к министру иностранных дел Риббентропу, чтобы обсудить «довольно деликатное дело». Немецкие войска вновь заняли Нарвик, и абвер работал круглые сутки, выполняя последние мероприятия по подготовке вторжения в Нидерланды. Но, прибыв в просторный кабинет Риббентропа на Вильгельмштрассе, Канарис с удивлением узнал, что министр иностранных дел вновь поднимает вопрос о шпионаже в Соединенных Штатах в любых формах и в любых местах. Трудная задача обеспечения нейтралитета США была возложена на Канариса, заявил министр.

Канарис заверил Риббентропа, что нет причин для беспокойства: у абвера нет агентов в США, «ведущих разведку в армии США и ВМФ США». Но даже если дело и обстояло таким образом, Канарис все же стал энергично развивать деятельность абвера в Соединенных Штатах. В тот же день, когда произошла беседа с Риббентропом, он издал приказ для руководства своей организации, в котором говорилось: «Настоятельно необходимо собирать секретную информацию о [американском] техническом и экономическом развитии… включая и вооруженные силы».

Через несколько дней была выпущена вторая директива, в которой указывалась тематика информации, которую должны были добывать агенты, включавшая в себя «изобретения и новые конструкции любого вида для армии и флота, особенно новые типы самолетов, авиадвигателей и военных кораблей.

Наши агенты должны работать независимо друг от друга. Провал той или иной группы, таким образом, затронет лишь ее, не коснувшись других».

Как только утих скандал, вызванный провалом Румриха, капитан 3-го ранга Файффер и майор Риттер, отвечавшие за американское направление, решили, что можно без опасений вновь приступить к работе. Файффер позднее писал:

«Мы возобновили деятельность, принимая более тщательные, чем прежде, меры безопасности, и добились очень хороших результатов. Множество ценных агентов, строго следуя указаниям, действовали эффективно и с поразительной безнаказанностью».

Агентура абвера представляла собой внушительную силу. Продолжал работать Герман Ланг, похитивший бомбардировочный прицел Нордена, как и его коллега по «Сперри джироскоп» Эверетт Минстер Рёдер. Суперагент Симон Кёдель получал ценную информацию непосредственно из военного министерства, поскольку входил в список лиц, допущенных к секретным данным. Лили Штайн, их незаменимая роковая женщина, по-прежнему работала на Риттера и была вхожа в избранное общество Вашингтона, связывая видных чиновников (включая высокопоставленного сотрудника Госдепартамента) и нью-йоркскую богему. Признанным мэтром шпионской сети Риттера стал неукротимый Фредерик Юбер Дюкесн.

Это были их безмятежные дни. Как позднее адмирал Канарис отмечал в своем письме к генералу Вильгельму Кейтелю, именно в тот период Рёдер раздобыл «чертежи всего радиооборудования нового бомбардировщика Глена Мартина» и среди других производимых «Сперри» приборов «секретные чертежи дальномера, прибора слепого полета, указателя крена и поворота и навигационного компаса». В то же самое время Дюкесн отправил в Германию «конструкцию секретного аккумулятора, механизм движения воздушного винта и чертежи многих других секретных приборов». Старый профи нашел эту работу настолько легкой и чувствовал себя настолько безопасно, что для того, чтобы добыть информацию, отправлялся непосредственно к источникам. Прочитав в «Нью-Йорк таймс» краткую заметку о каком-то новом противогазе, разрабатываемом армейской службой химической войны, он немедленно ухватился за эту ниточку. Конструкция противогаза не только представляла интерес сама по себе, но и могла указать на то, какие отравляющие вещества разрабатываются службой химической войны. Чтобы получить характеристики противогаза, он написал письмо непосредственно начальнику службы химической войны, где в тщательно подобранных выражениях охарактеризовал себя как «известного, заслуженного и ответственного писателя и лектора» и попросил дать ему сведения о новом противогазе. «Не волнуйтесь, если эта информация секретна, – приписал он в конце письма, – потому что она будет находиться в руках у хорошего гражданина». С обратной почтой он получил эту информацию.

Над этой кавалькадой теней возвышалась фигура агента с кодовым именем Динтер, впервые появляющегося на этих страницах. Его принимали и чествовали в высшем обществе как подлинного европейского аристократа, женатого на даме из германской аристократической фамилии. Графа и графиню Дуглас, как они себя называли, приглашали на самые избранные приемы в Вашингтоне и Нью-Йорке, где хозяева потчевали их самыми изысканными блюдами, а другие гости охотно общались с ними.

Граф Дуглас выступал в качестве гражданина Чили, где, как полагали, обладал значительным состоянием. Он действительно прибыл в Соединенные Штаты из Чили, но это была не вся правда. На самом деле это был граф Фридрих Сауерма, германский военный летчик в годы Первой мировой войны, а затем член «Свободного корпуса». Он играл важную роль в убийстве спартаковских лидеров Карла Либкнехта и Розы Люксембург 15 января 1919 года. Когда началось расследование этого преступления, влиятельные друзья из рейхсвера помогли графу Сауерма укрыться в Южной Америке.

Во время своих скитаний он женился на Фреде фон Мальцан, стал Дугласом, приняв девичью фамилию своей матери-шотландки, и, наконец, осел в Чили. Он стал чилийским гражданином и успешно занимался бизнесом до 1934 года, когда старые друзья из Германии предложили ему выехать в США и стать шпионом.

Для секретного агента он начал действовать слишком открыто. Он активно стал участвовать в политических интригах на пару с доктором Губертом Шнухом, демагогом, поставившим своей задачей вооруженным путем захватить власть в США. Шнух организовал свою частную армию под названием «Бунасте» и назначил графа начальником разведки в ней. На первых порах Дуглас ограничил свою деятельность шпионажем в немецких клубах и обществах, которые были откровенно антифашистскими, и среди национал-социалистов, находившихся в оппозиции к доктору Шнуху. В нацистском подполье был такой разгул коррупции, что один из бывших помощников Шнуха Антон Хегеле решил очистить «свинарник клики главарей». Хегеле провел расследование и выявил, что Шнух и Дуглас растратили значительные суммы из секретных фондов «Бунасте». Их вышвырнули из организации как раз тогда, когда доктор Шнух хвастался, что у него есть «10 тысяч человек по всей стране, стремящихся и готовых отдать жизнь за национал-социалистскую Америку».

Шнух исчез, а Дугласу пришлось искать другую работу. Он нашел ее в абвере. Благодаря его репутации как политического убийцы, он получил псевдоним Динтер, 500 долларов в месяц и щедрые представительские, с которыми быстро смог войти в высшее общество.

По его словам, его главным источником в Вашингтоне была пара, которую он называл «семья Уайт» и которая, как он утверждал, пользовалась известностью в самых избранных и влиятельных кругах. Он сообщал, что миссис Уайт на одном из приемов сидела между генералом Джорджем Маршаллом и не названным им членом правительства президента Рузвельта. По словам Дугласа, обычно сдержанный начальник штаба армии вдруг забыл об осторожности и заявил миссис Уайт, что «принято решение об использовании Гренландии, Исландии и Азорских островов в качестве баз [союзников]».

Это сообщение, отправленное в зашифрованном виде по телеграфу из консульства в Нью-Йорке, оказалось весьма своевременным. Вскоре после его поступления в Берлин пришло и частичное подтверждение. 7 июля американские войска высадились в Исландии для помощи британским силам, оборонявшим остров с весны 1940 года. К 25 сентября были завершены планы строительства военно-морской и военно-воздушной баз в Гренландии и Исландии, точь-в-точь как предупреждал Дуглас. В Вашингтоне стало известно об утечке информации, и генерал Маршалл приказал провести расследование. Под подозрение попало несколько совершенно невиновных офицеров из военного министерства, но ни ФБР, ни следователи военной контрразведки не смогли выявить источника того, что было названо «гренландской утечкой». Они так и не узнали, что информация поступила от Динтера и что сам генерал Маршалл помог Дугласу добиться этого успеха.

Граф продолжал сбор информации в высшем эшелоне главным образом с помощью любезных Уайтов. Дуглас однажды подслушал, как Кроха, сын Уайтов, рассказывал по телефону о крупнокалиберном пулемете, который собирали на конвейере одного из заводов «Дженерал моторе». Авиация сухопутных войск «планировала устанавливать их на крыльях боевых самолетов, а спусковой механизм на рулях высоты, используя для прицела зеркало на панели управления».

Граф Дуглас занимал хорошо информированных гостей беседой, задавая пьяным голосом вопросы, на которые гости отвечали без опаски, давая ему нужную информацию. После званого обеда в доме человека, которого он называл бароном, где он сидел рядом с «американским летчиком на службе в канадских ВВС», Дуглас мог описать «усовершенствованный американский бомбовый прицел» во всех его деталях. После очередного приема он сообщал в Кёльн, что скоро проволочная сетка в американских дальномерах будет заменена новым устройством из двух цветных дисков, наложенных один на другой. В своем донесении он писал, что «в том месте, где обычно были проволочные сетки, в одной точке фокусируются дополнительные цвета спектра, обесцвечивая в нужном месте диски и тем самым указывая желаемую дальность».

Еще на одном приеме Дуглас познакомился с инженером компании «Бендикс», производящей авианавигационные приборы, и втянул его в обсуждение конструкции нового прибора, показав хорошее знание предмета. Затем он уговорил инженера дать ему чертежи прибора, пообещав внести серьезные усовершенствования в его конструкцию, которые инженер сможет представить потом как свои собственные разработки, пожиная затем лавры[120].

В Нью-Йорке доктор Гисберт Гросс находился под крышей обозревателя по экономическим и финансовым вопросам для немецких экономических журналов. В действительности он был штатным сотрудником абвера, специализирующимся на промышленном и экономическом шпионаже, а также на лабиринте проблем американо-советских отношений. Он возглавлял небольшую ячейку, членов которой называл в своих донесениях как «Прохоров» и «Рюрик». Его сообщения настолько нравились его берлинскому начальству, что полковник Пикенброк неоднократно хвалил его за «превосходную работу» и следил за тем, чтобы она достаточно хорошо вознаграждалась.

Как и подобает агенту, специализирующемуся на финансах, Гросс был и самым высокооплачиваемым членом американской сети абвера. В то время как рядовые сотрудники получали жалкое пособие, Гроссу 18 апреля 1941 года было выслано 9500 долларов, а всего он заработал 75 тысяч. Деньги доставлялись ему через германское консульство в Нью-Йорке.

Главным специалистом абвера по политической разведке был всемирно известный журналист и патриарх германской зарубежной журналистики Пауль Шеффер, бывший редактор когда-то известной газеты «Берлинер тагеблат».

Шеффер, дородный мужчина, напоминавший, как однажды кто-то заметил, настоятеля монастыря, взирающего на грешников, был американским корреспондентом геббельсовского пропагандистского еженедельника «Рейх». Он хорошо умел маскировать свое нынешнее сотрудничество с фашистами, выпячивая свое либеральное прошлое, и поддерживал тесные отношения с прежними друзьями, не имевшими представления о произошедшей с ним политической метаморфозе. У него были довольно изысканные манеры и очень дорогие вкусы, он умел убеждать сомневающихся в нем антинацистскими разговорами, которые втихомолку вел во время обедов в самом дорогом и лучшем французском ресторане «Шамбор» на Третьей авеню, где всегда настаивал на том, что оплатит счет.

Шеффер был профессиональным разведчиком старой романтической школы, все еще сохранявшейся в его специальности. Он жил в доме 227 на Пятьдесят седьмой улице, но всю конфиденциальную корреспонденцию получал на Пятьдесят первой улице по адресу старого особняка, по-видимому необитаемого, так как его окна были всегда закрыты ставнями. Один раз в день Шеффер приезжал туда на такси, быстро подходил к почтовому ящику на двери, забирал почту и уезжал.

Такая уловка была не новой для Шеффера. Он уже был корреспондентом «Берлинер тагеблат» и резидентом абвера в Москве, а также личным связным Канариса с самым высокопоставленным из немецких шпионов в Советском Союзе. В картотеках абвера он числился как Рейнгольд, а на самом деле это был Михаил Александрович Чернов, глава Наркомата торговли Украины, ставший впоследствии наркомом сельского хозяйства СССР.

В конце зимы 1937 года, когда НКВД разоблачил Чернова, Шеффер был выслан из СССР. Его роль связного была раскрыта во время суда над Черновым. Тем не менее это не стало препятствием к тому, чтобы после краткосрочного пребывания в управлении абвера в Берлине выехать в Соединенные Штаты в качестве корреспондента ядовитого геббельсовского еженедельника. Он готовил политические обозрения – открытые для «Рейха» и тайные для абвера. Его секретные послания ценились так высоко, что полковник Пикеринг приказал, чтобы о них докладывали ему лично.

Карл Эдмонд Хайне представлял собой тот тип, что французы называют preux chevalier[121], и был заметной фигурой в Детройте, где его раздражающая немецкая манерность сгладилась в результате долгого членства в клубе, объединявшем элиту автомобильной индустрии. Прекрасно одетый сорокавосьмилетний мужчина работал менеджером по экспортным продажам в компаниях «Крайслер» и «Форд моторе», пока Форд не отправил его в Германию генеральным директором своего представительства в этой стране.

В Германии Хайне привлек внимание Фердинанда Порше, любимого автомобильного конструктора Гитлера и гения, который создал «фольксваген»[122], и был также агентом абвера. Порше тактично поинтересовался у Хайне, не согласится ли он вернуться в США, чтобы «работать в той же области, но в ином качестве». Намекнув, что работа будет «несколько рискованной», он добавил, что она также будет «очень полезной для Германии». Хайне любил принявшую его страну, но сейчас он испытал прилив ностальгического патриотизма и выразил согласие. Тогда Порше познакомил его с доктором Вирцем, начальником авиационного отдела фирмы «Фольксваген» и сотрудником абвера.

Доктор Вирц сообщил Хайне, что работа будет заключаться в сборе информации «ограниченного доступа» об американской автомобильной и авиационной промышленности. Ему пришлось оставить пост, на котором Форд платил ему баснословную (по тем временам) сумму в 30 тысяч долларов в год. Порше и Вирц обращались к его «патриотизму», и Хайне согласился. Затем он был послан в Гамбург на традиционное секретное обучение к майору Риттеру и капитану Герману Занделю.

Хайне обучили навыкам шифровального дела, пользованию симпатическими чернилами и постарались «укрепить» его «патриотизм», время от времени подвергавшийся спадам. Перед самым отъездом ему было велено, сохранив американский паспорт, возобновить немецкое гражданство, чтобы появилась возможность присвоить ему звание капитана ВВС запаса, но держать свое гражданство в тайне (то есть не сообщать американским властям о нем). Хайне не хотел сжигать за собой все мосты и прибыл в США через Перу как американский гражданин, начиная новую карьеру со своим настоящим паспортом. Он возвратился в Детройт, поселился в пригороде и восстановил все свои профессиональные и личные знакомства.

Используя эти связи, он обнаружил, что может легко добывать информацию об автомобильной промышленности, но гораздо с большим трудом – об авиационной. Уже почти отчаявшись, он вдруг нашел довольно простой способ «добывать» нужные сведения. Он поместил в журнале «Попьюлер эвиэйшн» объявление, гласившее, что он работает на рынке информации о «развитии аэронавтики». Он получил несколько ответов, в том числе от молодого человека по имени Боб Олдрич, который казался весьма осведомленным в этой области.

Хайне сообщил Олдричу, что для его дела ему нужна информация, но сам он настолько плохо разбирается в авиации, что не может даже обсуждать с сыном устройство простейшей модели аэроплана. Затем он задал Олдричу несколько вопросов об интересующих его узлах и устройствах, в частности таких, как гидроусилители для самолетов с большим потолком действия и новые виды конденсаторов. Он платил Олдричу и всем, кто отвечал ему, по 20 долларов за каждую информацию, а затем выдавал эти сведения за добытые лично им.

У него было также рекомендательное письмо от немецкого военного летчика Лёра к руководителю детройтского отделения совета гражданской авиации Волмексу, который предоставил ему множество несекретных материалов, выпущенных СГА, но, когда Хайне спросил его о конкретных деталях и разработках, встревоженный чиновник посоветовал обратиться за ними в Вашингтон по официальным каналам. Хайне последовал совету и, к своему удивлению, получил массу, предположительно, секретной информации, которую Волмекс отказался ему предоставить.

Хотя его методы сбора информации были примитивными, она в его опытных руках превращалась в ценные разведывательные данные. Используя свои знания и опыт, он улучшал и усиливал попадавшие к нему сырые материалы, обобщал разрозненные данные, заполняя пробелы собственными соображениями.

Их было гораздо больше – мелких сплетников, резидентов, «кротов», посредников, связных, курьеров – в дополнение к множеству информаторов, ожидавших своих подачек. Были и малоценные Hintermaenner, мужчины и женщины, поставлявшие информацию агентам. Одни из них работали как настоящие партнеры в этой игре, других использовали вслепую, и они не подозревали, что являются пешками, поставляющими данные для картотек абвера. Это было пестрое сборище самых обычных людей, не обладавших ни шармом и сообразительностью легендарных английских разведчиков, ни пресыщенностью и цинизмом французских espiones[123].

У адмирала Канариса имелись все основания быть довольным. Летом 1940 года он счел возможным сообщить о своих успехах, отправив начальнику Генштаба сухопутных войск генералу Францу Гальдеру меморандум о работе, выполненной его агентами в США. После характеристики объема и масштабов деятельности он перечислил следующие «наши достижения на данный момент»:

«1. Они обеспечили нам постоянный поток технической информации, в основном о ВМФ США – полные комплекты чертежей новейших военных кораблей – авианосцев и эсминцев. Благодаря получению подробных чертежей важных устройств (бомбардировочный прицел Нордена и др.) были сэкономлены значительные средства на научно-исследовательские цели.

2. Они постоянно докладывали об англо-американских переговорах, включая снабжение вооружением, боеприпасами и оборудованием (самолеты) и их поставки из Америки в Европу. С 1 апреля по 31 декабря 1939 года мы получили 171 такой доклад, не включая данные из периодической печати.

3. Они постоянно сообщали об отправке конвоев из американских портов в Англию и Францию.

4. Они постоянно держали нас в известности о плаваниях всех судов вдоль восточного побережья США».

Когда сам Гитлер 8 июня 1940 года наложил запрет на шпионаж в Соединенных Штатах, Канарис не осмелился противоречить ему, как Риббентропу. Он решил оставить всю свою американскую сеть нетронутой под двойным покровом. Но он мог отозвать своего резидента из Соединенных Штатов и перевести базу своей североамериканской организации в Мексику.

Человек, номинально являвшийся главным шпионом Канариса в Америке, не был столь важным или значительным, как говорил его титул – «генеральный резидент». Он был лишь надоедливым занудой на американской сцене, которого едва могли вспомнить по фамилии, не говоря уж о его достижениях. Этого обедневшего австрийского барона фон Мейделя нашел его старый друг Лахузен, который и предложил ему эту работу.

Он был направлен в США на первой волне энтузиазма после начала войны, когда все считали, что абверу нужен главный резидент в Соединенных Штатах. Оказалось, что он самонадеянный и ленивый повеса, проматывающий в Нью-Йорке и Вашингтоне средства абвера. Об этом стало известно в посольстве, и поступили протесты от карьерных дипломатов, которые жаловались, что подобное расточительство может засветить абвер и скомпрометировать посольство. Канарис решил использовать запрет Гитлера, чтобы отделаться от Мейделя.

Но от переезда в Мексику он ожидал многого.

Великая латиноамериканская республика в Северной Америке всегда привлекала воображение немцев в их планах борьбы с Соединенными Штатами, возможно, потому, что верили в наличие острой ненависти к гринго – американцам, сохраняющейся к югу от границы. Двадцать два года назад решающим фактором вступления американцев в Первую мировую войну было глупое обещание министра иностранных дел Артура Циммермана[124] прогермански настроенному президенту Венустиано Карранзе вернуть Мексике штаты Нью-Мексико, Аризону и Техас, если он объявит войну Соединенным Штатам. Тогда Мексика так же была наводнена германскими шпионами и диверсантами – среди них были такие опасные оперативники, как Вилли Янке, Лотар Витцке (он же Павло Ваберски) и Антон Дельмар, использовавшие эту страну как логово для своих вылазок против США.

Взятки и латинская беспечность позволяли легко использовать территорию Мексики для подрывной работы против США.

Используя фальшивые паспорта и удостоверения, немцы могли устанавливать в Мексике тайные коротковолновые передатчики, которые не смогли бы столь безнаказанно работать длительный срок в Соединенных Штатах.

Еще в 1936 году в Мехико под прикрытием должности первого секретаря посольства был направлен доктор Генрих Норте, в обязанности которого входило подготовить почву для деятельности абвера и в первую очередь наладить сотрудничество с разветвленной японской разведывательной сетью, протянувшейся вдоль всего тихоокеанского побережья. Немедленно после начала войны в Европе немцы создали свой аванпост в Мехико, сравнимый по величине и значению с так называемой Kriegsorganisation – военной организацией, созданной абвером в Испании.

Германский посол барон фон Рюдт, карьерный дипломат старой школы, мало знал о том, что творится за его спиной, и не очень хотел знать об этом. Из посольства тянулись щупальца к аванпосту. Один агент по фамилии Хильгерт, работавший банковским клерком, посылал военные и военно-морские разведданные каждый раз, когда был трезв. Другой агент – Хермкес под маской бизнесмена работал на капитана 3-го ранга Файффера. Майор Георг Николаус и агент Рюге специализировались на экономической разведке.

Доктор Иоахим Хертшлет, молодой энергичный саксонец, под прикрытием должности советника в переполненном посольстве постоянно въезжал и выезжал из Мексики, организовывая с целью прорыва британской блокады тайную транспортировку нефти в Германию через Италию, Японию и Приморский край. Он также пытался создать тайные базы в Мексиканском заливе и в Карибском море, где могли бы заправляться подводные лодки дальнего радиуса действия. Не новичок в Мексике, он сумел заключить бартерное соглашение, по которому еще в 1938 году Германия обменивала промышленные изделия на нефть. У Хертшлета в Мексике был обширный круг влиятельных знакомых, которых он и его хорошенькая жена радушно принимали в своем доме на Монте-Бланко, где бывал даже президент Карденас.

Карл Бертольд Франц Рековски, австрийский бизнесмен, когда-то принятый на работу нью-йоркской экспортно-импортной компанией «Бишофф», был специалистом по диверсиям и интересовался исключительно объектами в Соединенных Штатах. Он организовал ирландцев на действия по нанесению ударов по оружейным заводам и кораблям. В число агентов абвера входили также один экономист, несколько береговых смотрителей, два агента в Тампико, по одному в Мехико и Масатлане и еще несколько десятков других.

Руководить этим сборищем шпионов, диверсантов и вредителей был в октябре 1939 года направлен подполковник Фридрих Карл фон Шлебрюгге, бывший командир полка берлинского гарнизона и участник недавней польской кампании. Несомненно компетентный полевой командир, он не имел никакого опыта разведывательной работы. Что именно заставило Канариса остановить свой выбор на нем, осталось загадкой как для Мехико, так и для окружения адмирала.

Родственник Франца фон Папена, Шлебрюгге был высоким, обладавшим юнкерской выправкой офицером с моноклем и в гетрах. Он величественно парил над низменной деятельностью своей новой службы, оставаясь безразличным к ней и проводя большую часть времени в своем элегантном доме номер 142 по Доната-Герра, где общался лишь с равными по положению и никогда – с подчиненными из аванпоста, к которым испытывал, судя по всему, легкое презрение. Вскоре даже барон фон Рюдт пришел к заключению, что полковник не тот человек, который нужен на этой деликатной работе, и написал в МИД, что «господин фон Шлебрюгге неизбежно привлекает к себе внимание своей прусской выправкой и офицерскими манерами».

Но не имело значения, хорош или плох был руководитель аванпоста. Все члены шпионской сети знали свое дело и работали замечательно, не обращая внимания на причуды или приказы своего шефа.

Несмотря на бездеятельного подполковника, а также медленную связь со своей штаб-квартирой на родине, лежащей на расстоянии в 11 тысяч километров, аванпост работал блестяще, достигая одного триумфа за другим. Энергичный доктор Хертшлет нелегально вывез из страны на японских танкерах и судах других дружественных Оси стран тысячи тонн нефти. Доктор Норте заложил основу того, что впоследствии стало фантастической «сетью Боливар» из подпольных коротковолновых радиопередатчиков, передающих в Германию жизненно важную информацию об отправлении и маршрутах конвоев.

Постепенно стали сказываться и недостатки организации шпионских операций на столь большой дистанции. Огромный мексиканский аванпост был самым дорогостоящим из всех резидентур абвера за рубежом. Финансовые проблемы усугублялись тем, что большинство выплат приходилось производить наличными в валюте тех стран, где они осуществлялись. Шлебрюгге были нужны песо, колоны, сукре, кетцали, лемпиры и кордобы для выплат агентам соответственно в Колумбии, Коста-Рике, Эквадоре, Гватемале, Гондурасе и Никарагуа, а также тысячи долларов для США. Ограничения военного времени сделали перевод денег очень затруднительным. Британская финансовая блокада, поддержанная американским правительством, сделала перечисление средств почти невозможным.

К лету 1940 года мексиканский аванпост остался без денег. Их бедность выражалась в различных формах и поразила агентов в самые уязвимые места. Рековски временами оказывался настолько на мели, что не мог оплачивать еженедельный счет за проживание в отеле «Женева», где он останавливался, приезжая в Мехико. Согласно телеграмме посла фон Рюдта, у одного из агентов не оставалось денег даже на еду и ему грозила смерть от голода. Шлебрюгге вынужден был предпринять осторожные действия в кругу своих богатых знакомых, чтобы свести концы с концами.

Из-за отсутствия средств операции в Центральной Америке прекратились. И в самый разгар кризиса, когда казалось, что наступает полное банкротство, Берлин вдруг решился прийти на выручку. У итальянцев был в Нью-Йорке специальный денежный запас, переведенный из Рима для финансирования шпионажа и фашистской пропаганды в США. Этим занималось не так много итальянцев, а то немногое, что они успели сделать, стоило недорого. К тому времени как Канарис узнал о фонде, тот оставался почти нетронутым. Адмирал ринулся в Рим и уговорил дуче одолжить абверу эти деньги. Это был, вероятно, самый большой единовременный вклад, который Муссолини внес в совместные военные усилия.

Фонд, насчитывающий 3 миллиона 850 тысяч долларов, хранился на нескольких специальных счетах в различных банках США. Все деньги оставались там, и теперь вопрос заключался в том, как вывезти эти деньги из Соединенных Штатов в Мексику и Южную Америку. Разработанный план возлагал все действия на итальянцев. Деньги были изъяты из банков, уложены в сумки для дипломатической почты и доставлены тремя курьерами – двумя консулами, которые перевезли 2 миллиона 450 тысяч долларов в Рио-де-Жанейро, и одним секретарем посольства, который отвез 1 миллион 400 тысяч долларов в Мехико.

Три дипломата вместе добрались до Браунсвилля, Техас, где и разделились. Консулы доехали до Нового Орлеана, сели на борт судна, следующего в Бразилию, и благополучно достигли места назначения. Секретарь посольства сел на поезд до Мехико, но едва он оказался на мексиканской земле, человек, представившийся специальным агентом тайной полиции, заставил итальянца открыть сумку, а затем конфисковал деньги, не обращая ни малейшего внимания на протесты молодого дипломата и напоминания о дипломатической неприкосновенности.

Итальянский посол в Мехико ринулся в МИД и заявил протест. Министр иностранных дел принес извинения за то, что он назвал «непростительной ошибкой нового и неопытного сотрудника», но ни итальянцы, ни немцы больше так и не увидели этих денег. Мексиканские власти положили всю сумму на блокированный счет, где деньги хранились до конца войны.

Нарастающий поток лихорадочных посланий из Мехико в Берлин свидетельствует о постоянном углублении немецких осложнений. В них говорится о внезапных задержаниях ключевых агентов, о таинственных разоблачениях, появляющихся в мексиканских газетах и с нехарактерной для местных репортеров точностью описывающих операции шпионской сети и похождения ее сотрудников, о филерах, следящих за Шлебрюгге, Николаусом и Хермкесом. Один агент сообщил, что его сверхсекретный шифр был раскрыт.

Никакое количество резких дипломатических нот, которыми посол фон Рюдт засыпал министерство иностранных дел, не помогло остановить эти неприятности. Положение стало столь невыносимым, что посол рекомендовал Берлину закрыть аванпост. В его телеграмме говорилось: «Я полагаю, что дальнейшее осуществление подобной деятельности не представляется возможным. Более того, она только наносит вред моей основной миссии – защите германских интересов в Мексике».

– Давайте посмотрим правде в глаза, – заявил полковник Шлебрюгге доктору Норте 14 октября 1940 года. – Мы провалились.

В ту же ночь он отправил в Берлин телеграмму с просьбой освободить его от должности в Мексике и разрешить выехать либо в другую южноамериканскую страну, либо домой через Японию. Его телеграмма вызвала в Берлине панику, но, поскольку ставка была очень велика, Канарис отказался удовлетворить просьбу. В ответной телеграмме он написал: «Продолжение вашего пребывания в Мексике абсолютно обязательно. Если вам угрожает высылка, примите все необходимые контрмеры». Поскольку фон Рюдт не мог осуществить каких-либо контрмер, Канарис полагал, что сможет помочь с этим из Германии, например применяя в отношении мексиканцев те же действия, которые будут предприняты против немцев, отвечая тем же на каждую высылку, каждый арест, каждый инцидент.

Он спросил у полковника Бентивеньи, начальника третьего отдела абвера, ответственного за контрразведку, есть ли мексиканцы в его списке подозрительных лиц. Бентивеньи принес список из пяти человек, но трое из них были сотрудники мексиканского посольства, защищенные дипломатическим иммунитетом. Оставшиеся двое – журналист Хосе Калеро и инженер Фернандо Гутьерес – были под подозрением. Канарис отправил такой же запрос в гестапо, но получил ответ, что у тайной полиции нет сведений о мексиканцах, занимающихся противозаконной деятельностью.

Некоторый свет на источник этих неприятностей был пролит, когда 6 августа специальный следователь из управления генерального прокурора прибыл к немцу по фамилии Вебер и около трех часов допрашивал его по подозрению в шпионаже. Когда официальный допрос был окончен, немец и следователь некоторое время просто беседовали. Оказалось, что следователь был членом мексиканской команды гимнастов на Олимпийских играх 1936 года в Берлине и у него остались самые приятные впечатления о нацистской Германии.

– Во всяком случае, лично я не настроен антигермански, – добавил он с многозначительной улыбкой.

Вебер уловил намек и в свою очередь стал допрашивать следователя. Да, признался тот, они получили порочащие сведения о Вебере и его друзьях и не могли не отреагировать. Когда Вебер поинтересовался, откуда поступила информация, следователь ответил, что главным образом из Вашингтона, но частью и «из других источников здесь, в Мехико». А что за информация? Все виды информации, отвечал мексиканец уклончиво, предоставляя Веберу возможность первым приступить к делу.

Вебер сделал предложение, и сделка совершилась. Приличная сумма денег перешла из рук в руки. На следующий день мексиканец вернулся с несколькими оригиналами документов из секретного досье управления генерального прокурора. Одним из них был 47-страничный меморандум от Эдгара Гувера из ФБР в адрес генерального прокурора, излагавший факты о подрывной деятельности немецкой агентуры в Мексике. Он включал, как сообщил Вебер в Берлин, «отрывки из перехваченных и расшифрованных радиограмм, сведения о наших радиопередатчиках, адреса почтовых ящиков и другие точные данные». В заключение Вебер успокаивающе сообщал: «За дополнительные взятки я могу уговорить чиновника продолжать держать меня в курсе дела».

Большая же часть информации, основываясь на которой мексиканцы провели свою контрразведывательную кампанию, поступала из другого, как время показало, более опасного источника, о котором немцы тогда ничего не знали. Летом 1940 года британская СИС открыла огромное представительство в Нью-Йорке для сбора «информации о вражеской деятельности [в Западном полушарии], направленной против продолжения британских военных усилий». Этот Британский центр по координации деятельности в области безопасности возглавил Уильям Стефенсон, канадский миллионер, о котором Ян Флеминг позднее писал: «Это человек, ставший… бедствием для врагов в обеих Америках».

В Нью-Йорке Стефенсон был известен как Intrepid (неустрашимый), и само слово характеризовало его деятельность. В течение нескольких недель после прибытия, совместно с полковником Уильямом Донованом, ставшим впоследствии главой управления стратегических служб, и «с мистером Эдгаром Гувером из ФБР в качестве грозного защитника», Стефенсон выявил почти всю немецкую разведывательную сеть в Западном полушарии.

Он стоял за перехватом итальянских денег на пути к немецким агентам в Мехико. Итальянцы совершили ошибку, поспешно изымая огромные суммы со своих банковских счетов. Об этих операциях сообщили в ФБР, а мистер Гувер дал знать своему другу Стефенсону. Остальное было просто. Агент Стефенсона в Мексике имел большое влияние на шефа полиции и организовал перехват денег, едва поезд прибыл на мексиканскую территорию. Затем он сумел добиться того, что мексиканские власти блокировали нелегально ввезенные деньги.

Это был первый удар в начинающейся тайной войне с реальными жертвами и потерями, происходившей на театре военных действий в несколько тысяч километров. Потребовалось не менее года, чтобы целенаправленная атака на немецкую агентуру завершилась полным разгромом огромного и когда-то многообещающего мексиканского аванпоста.

В декабре 1939 года американский гражданин по имени Карл Альфред Ройпер завершил курс обучения в Гамбурге и к Рождеству вернулся в США, готовый начать новую, двойную жизнь. Поскольку был квалифицированным чертежником, он легко нашел работу в «Эр ассошиэйтс» в Бендиксе, Нью-Джерси, фирме, выполнявшей секретные контракты для правительства Соединенных Штатов. Одновременно он приступил к выполнению своего секретного задания по созданию шпионской ячейки и сбору «документов, шифровальных книг, эскизов, фотографий, чертежей, имеющих отношение к национальной обороне США». К 1940 году Ройпер стал одним из самых загруженных агентов абвера в Америке. 11 июня было как раз типичным днем Ройпера.

Он встал 5.45 утра в своем доме на Палисейдс-авеню в Хадсон-Хайтс, Нью-Джерси, и в семь часов уже был на своем рабочем месте в Бендиксе.

Он отработал восемь часов на заводе и к четырем часам дня был дома, пообедал, переоделся и на автобусе отправился на явку в Манхэттен, где на Пенсильванском вокзале должен был встретиться с одним из своих субагентов. Это был тридцатитрехлетний Петер Франц Эрих Доней, рядовой подразделения американской армии, расквартированного на Говнер-Айленд. Доней добыл «кое-что крупное», что следовало «обработать», прежде чем отправить в Германию с курьером. Оказалось, что это был секретный полевой устав, который солдат сумел одолжить на один день.

С этим уставом Ройпер на метро добрался до Вудхейвена в Куинс и зашел к механику Паулю Гросе, связному между ним и Франком Гроте, фотографом в Бронксе. В обязанности Гроте входило переснимать доставленные чертежи на 18-мм пленку.

Он оставил устав у Гросе для доставки к Гроте, а сам вернулся в Манхэттен, чтобы встретиться с Фридрихом (Фрицем) Шрётером, еще одним членом ячейки, собиравшим информацию о береговой полосе от береговых наблюдателей.

Ройпер и Шрётер встретились в небольшом ресторанчике-казино на Восточной Восемьдесят шестой улице (хозяин заведения Рихард Айхенляуб также был членом шпионской группы), где Фриц сообщил Ройперу, что вчера отплыл сухогруз «Индиан принс» с 10 двухмоторными самолетами на борту.

Из Йорквилля Ройпер проехал в Бронкс на Санта-Анна-авеню на явку с радистом Феликсом Янке, у которого в квартире на Колдуэл-авеню была спрятана коротковолновая рация. Ройпер оставил сообщение: «Индийский принц» отбыл 10 июня с 10 двухмоторными самолетами на борту, предположительно в Англию», поручив Янке зашифровать его и отправить в очередной сеанс связи.

Когда Ройпер вернулся в Хадсон-Хайтс, был двенадцатый час ночи. Но работа еще не закончилась.

Гросе доставил армейский устав Гроте, который переснял страницу за страницей на микрофотопленку в своей студии на Сто восемьдесят первой улице в Бронксе. На следующее утро Гроте доставил пленку владельцу книжного магазина на Восемьдесят шестой улице, который порезал пленку на полоски, вложил их в книгу, завернул томик и отложил в сторону.

14 июня библиотекарь американского океанского лайнера «Манхэттен» Карл Генрих Айлерс зашел в магазин, получил там сверток, отнес его на корабль и положил на библиотечную полку.

«Манхэттен» прибыл в итальянский порт Геную 24 июня. Айлерс направился в припортовую тратторию и передал книгу курьеру Аст-Х, за которым, кроме «Манхэттена», был закреплен и лайнер «Америка» и который встречал оба судна всякий раз, как они прибывали в итальянский порт.

Устав, полученный Ройпером от Донея 11 июня, привезли в Гамбург всего через пятнадцать дней, то есть 26 июня, и при тех обстоятельствах это считалось быстрой доставкой.

Информация об отправке «Индиан принс», которую Ройпер отдал Янке 11 июня, уже на следующий день, 12 июня, была получена Аст-Х в Гамбурге.

У абвера по-прежнему функционировала хорошо налаженная курьерская служба. Среди связных были матрос лайнера «Президент Гардинг», немец, работавший на судне «Сибоней», а также матросы и стюарды, плававшие на судах под испанским, португальским и швейцарским флагами. Еще один маршрут через Южную Америку обслуживался курьером на лайнере «Уругвай» компании «Мур-Маккормик», «Экскалибур» – «Америкэн экспорт лайн», матрос на пароходе «Аргентина» и парикмахер на «Экскамбион».

Они перевозили микрофотопленки, упрятанные внутрь авторучек, приклеенные к задней обложке журналов, намотанные на катушки и сверху обмотанные шелковыми нитками, доставляли их в Боливию или Бразилию, откуда самолетами итальянской авиакомпании ЛАТИ их привозили в Неаполь или Геную.

В Италии курьерской службой руководил Карл Айтель, который еще в 1935 году был связным между Гамбургом и Уильямом Лонковски. После начала войны Айтель был послан в Геную для организации доставки информации через Италию на судах нейтральных государств.

Через связных отправлялось относительно небольшое количество информации, а большая ее часть по-прежнему шла по почте и частично по коммерческому телеграфу. Почта представляла собой реальную проблему.

Британская цензура организовала на Бермудах большую контору по перлюстрации почты, укомплектованную криптоаналитиками, химиками, графологами и офицерами безопасности. Все суда, доставлявшие почту в Европу, были вынуждены заходить на Бермуды и отвозить ее на просмотр в цензурный комитет. Письма проверялись с использованием научных методов, включая химреактивы и ультрафиолетовые лучи.

Проблема укрывания информации стала первостепенной. Полевые агенты пользовались шифрами, но в абвере не сомневались, что некоторые из них могут быть раскрыты.

Была серьезная уверенность в надежности так называемых симпатических, или невидимых, чернил, особенно это касалось трех их видов, разработанных «Хемиш технише рейхзанштальт» и называвшихся «Апис», «Пирамидон» и «Бетти». Их формула была одним из наиболее охраняемых секретов абвера. Поскольку считалось, что их невозможно обнаружить, агентам рекомендовалось чаще ими пользоваться.

Однажды немецкий шпион по кличке Гамлет был направлен в Лоренсу-Маркиш, столицу Мозамбика в португальской Восточной Африке, чтобы следить за вражескими кораблями и помогать немецким рейдерам в Индийском океане. Он получил стандартное оснащение, включая «Апис» и «Пирамидон».

Дела Гамлета шли неплохо, однако в какой-то момент произошла осечка. Кто-то забыл выслать ему формулу реагентов для проявки исчезающих чернил, и он не смог читать секретные сообщения.

Агент по телеграфу попросил Берлин выслать ему проявители. Другому агенту, доктору Вилджуну, который должен был следовать через Лоренсу-Маркиш, было поручено доставить Гамлету реактивы как для чернил, так и для проявителя. Гамлет получил сообщение о предстоящей доставке. Случилось так, что Вилджуну не удалось заехать в Мозамбик. В Берлин была отправлена паническая телеграмма с требованием незамедлительно выслать реактивы и инструкции.

В этой обстановке полковник Пикенброк решил выслать агенту инструкции, зашифрованные самым сложным дипломатическим шифром и по телеграфному адресу германского консульства в Лоренсу-Маркише были отправлены следующие инструкции:

«Предписания по изготовлению проявителей: Проявитель (а): Водный раствор 1-процентного хлористого железа, добавить 25 процентов поваренной соли. Проявитель (б): Раствор 1 процента кальциумферроцианида и 25 процентов поваренной соли.

Вы должны приобрести химикалии на месте, так как нет возможности выслать их отсюда.

Передайте Гамлету, как пользоваться при проявлении: равные части обоих растворов (например, по одной чайной ложке) смешать непосредственно перед использованием. Письмо смачивается раствором с использованием небольшого ватного тампона на зубочистке».

Телеграмма Пикенброка была перехвачена англичанами, и этот важный секрет немцев стал им известен. Поразительная способность британских цензоров обнаруживать укрытые шпионские сообщения в, казалось бы, безобидных письмах еще на раннем этапе войны была дополнена открытием секрета проявителя.

Между тем немцы и сами пришли к выводу, что секретность их Geheimtinten[125] обеспечена недостаточно хорошо. Они решили разработать новый способ, который, они были уверены, никто не сумеет раскрыть. Этот способ стал известен как «микродот», или «микроточка», и был назван Эдгаром Гувером «вражеским шедевром шпионажа».

Метод, усовершенствованный профессором Цаппом из Дрезденского технологического института, позволил уменьшить целую страницу текста до размера почтовой марки, а затем, фотографируя ее через микроскоп, получить изображение размером с типографскую точку. Негатив покрывался коллодием[126], после чего иголкой от шприца эта «микроточка» с изображением снималась и помещалась на письмо или документ. Чтобы уберечь ее от повреждений, она вновь покрывалась коллодием.

К несчастью для абвера и совершенно неведомо для него, система микродотирования стала известна нам почти сразу же, как была внедрена. В начале 1940 года двойной агент ФБР СТ. Дженкинс сообщил Бюро, что немцы придумали новую «штучку» и уверены, что теперь смогут «беспрепятственно поддерживать связь по всему миру». Агент не мог сообщить, в чем заключался новый метод, за исключением того, что использовалось «много-много маленьких точек».

В течение полутора лет новый способ раскрыть не удавалось, пока в августе 1941 года в США не приехал некий турист из Европы. Поскольку он входил в фэбээровский список подозрительных лиц, его арестовали и тщательно осмотрели все его вещи. Задержанный был плейбоем и сыном балканского миллионера, составившего состояние на торговле оружием и наркотиками. Было известно также, что он числился в картотеках абвера как Иван И.

При обыске в чемодане был найден подозрительный конверт, немедленно отправленный в лабораторию ФБР в Вашингтон. При первоначальном осмотре ничего инкриминирующего не было найдено. Но когда лаборант рассматривал письмо под ярким светом лампы, он вдруг заметил небольшой отблеск – свет отражала небольшая точка «размером не больше чем пятнышко, посаженное мухой».

Точку рассмотрели под сильным микроскопом и выявили текст объемом в машинописную страницу, который Иван должен был доставить немецкому агенту в Нью-Йорке. Тайна микродота была раскрыта.

Адмирал Канарис был неудовлетворен всей системой связи и передачи информации. Черепашья скорость, с которой передавались сообщения, грозила свести к нулю эффективность секретной службы.

Курьеры продолжали прибывать и отправляться. Но они были привязаны к случайному расписанию рейсов их судов, которые были, кроме того, подвержены частым опозданиям. Курьерская почта настолько замедлилась, что на доставку сообщения требовалось не менее месяца.

Письма, отправленные обычной почтой, проходили британскую военную цензуру. Подозрительные письма задерживались на длительный срок с расчетом, что за это время сведения, которые в них могут содержаться, устареют и станут бесполезными.

Шпионские сообщения относятся к числу самых скоропортящихся товаров, и лучшие из них – это самые свежие. Абверу было необходимо создавать всемирную сеть коротковолновых радиопередатчиков.

Джордж Мортелли в своей книге о замечательной разведывательной сети Мишеля Оляра во французском подполье отметил, что его секретные операции «лучше проводились без аппаратуры связи, которая лишь привлекала внимание врага». Генерал сэр Колин Габбинс, начальник британской службы специальных операций, писал, что радиосвязь была самым важным звеном во всей цепочке действий ССО в годы войны. «Без нее, – говорил он, – мы бы блуждали во тьме». То же верно и в отношении абвера.

Коротковолновые рации, весом менее 15 кг и с максимальной мощностью в 20 ватт, были не способны осуществлять радиосвязь между Европой и Америкой. Чтобы связаться с радиоцентром в Вольдорфе, нужен был гораздо более мощный коротковолновый приемопередатчик Морзе. Но это было не одной проблемой, а целым комплексом, включавшим как технические вопросы, так и необходимость обеспечения секретности.

Было предпринято несколько попыток нелегально доставить с курьерами в страны Западного полушария полностью укомплектованные рации – одну, укрытую в пианино, отправили вместе с домашней обстановкой в Аргентину, другую в разобранном виде отправили с дипломатическим багажом в Боливию. Обе были обнаружены и конфискованы. В результате этих неудач адмирал Канарис пришел к выводу, что нет смысла транспортировать полные комплекты. Следовало деталь за деталью переправлять агенту для сборки на месте.

Рация должна была быть простой конструкции, компактной, с широким диапазоном волн, а рабочие частоты должны были определяться сменными кристаллами. Еще одну проблему представляли антенны. Идеальной была бы рамочная антенна направленного действия с одной или несколькими рамками, но 20-метровый провод, который требовался для ее изготовления, было не так легко укрыть. Кристаллы были хрупкими, их было трудно перевозить и почти невозможно спрятать или замаскировать.

Следовало подготовить место, где можно было хранить радиостанцию и откуда достаточно безопасно вести передачи. Следовало найти, подготовить и заслать радистов. Надо было решить проблему замены личного состава, обеспечения запчастями, ремонта.

Тем не менее адмирал Канарис отдал приказ создать всемирную сеть стационарных подпольных радиостанций. Ответственным за эту работу был назначен подполковник Траутманн, начальник радиослужбы Вольдорфа, в помощь ему был придан штурмбаннфюрер СС Зипен, начальник Хавельинститута, радиоцентра в Ваннзее. Это стало одним из редких примеров хорошего сотрудничества между абвером и его нацистскими соперниками.

Техническое обеспечение программы было возложено на «Телефункен», огромный концерн по производству электронной аппаратуры с филиалами по всему миру. Одно из его дочерних предприятий фирма «Дебег» готовила радистов для торгового флота. «Дебег» должна была обеспечить сеть подпольных радиостанций радистами из своего резерва сезонных работников, а также оказать помощь в эксплуатации и ремонте.

Первая радиостанция в Западном полушарии была собрана специалистом «Телефункен» на экстерриториальной почве – в германском посольстве в Мехико. Станция получила кодовое имя «Гленн» и стала флагманом сети «Боливар» – цепочки радиостанций, протянувшейся по Латинской Америке от Мексики до Аргентины.

Затем на повестку дня встали Соединенные Штаты. Создание цепи подпольных радиостанций в этой стране поставило перед специалистами абвера массу острых проблем. В этой связи Зипен писал: «Предварительная техническая подготовка для создания сети подпольных радиоприемопередатчиков в Соединенных Штатах настолько сложна, а американская система радиопеленга настолько совершенна, что для достижения удовлетворительных результатов требуется тщательное планирование».

Поскольку в этом отношении не было никакого опыта, следовало произвести ряд экспериментов. В 1939 году Траутманн и Зипен предложили двум американцам немецкого происхождения осуществить подобный эксперимент. Одним из них был кадровый сотрудник абвера Эрнст Вебер. Зипен откомандировал из Хавельинститута специалиста по электронике Йозефа Якоба Иоганнеса Старжични, числившегося в реестре под номером УС/7-368.

Вебер проверял условия работы североамериканской, а Старжични – южноамериканской сети. Результаты обескураживали.

Атмосферные условия – геомагнитные возмущения и циклические пятна на Солнце – серьезно влияли на качество радиосигналов и передач в целом. Как подчеркивал Старжични, даже у мощной радиостанции имперского почтового управления (которая вела открытое радиовещание) были проблемы с качественным приемом ее передач, хотя она использовала огромные антенны и передатчики мощностью 100 киловатт. Подпольные же рации тайных агентов действовали с использованием самодельных антенн и в ограниченном диапазоне мощности – не менее 80 и не более 250 ватт.

После того как испытания показали, что радиоволны проходят в направлении с севера на юг гораздо лучше, чем с востока на запад через Атлантику, было решено разместить в США относительно маломощные рации, ведущие передачи на мощные радиостанции в Южной Америке для последующей ретрансляции в Германию. «Гленн» стала ключевым звеном в этой системе ретрансляции. Но те приемопередатчики, которые абверу в конце концов удалось разместить в Соединенных Штатах собственными силами, осуществляли прямую связь с Европой.

Установка передатчика в районе Нью-Йорка натолкнулась на препятствия. В Нью-Йорке не было филиала «Телефункен», и сотрудники «Дебега» не могли помочь с использованием своих судов. Было можно, хотя и рискованно, купить необходимые узлы и детали. В конце концов абвер нашел человека, которому можно было поручить сборку радиостанций, подобрал и подготовил штат радистов.

Задача была поручена Веберу, а в помощь ему дали человека Зипена Вильгельма Густава Керхера. Вебер (или Ричард Дик) был пятидесятипятилетним баварцем, по специальности радиотехником, и проживал в США с 1908 года. Убежденный нацист, он был зачислен в абвер, где занимался организацией связи. В 1939 году абвер оплатил несколько его поездок в Германию, в ходе которых он нелегально провез в Соединенные Штаты радиодетали, необходимые для сборки радиоаппаратуры. Он устроился на работу в фирму по производству радиодеталей, расположенную в городке Бабилон, штат Нью-Йорк, и мог легко доставать необходимые ему для работы части.

Сорокапятилетний Керхер был натурализованным американцем, механиком по профессии и руководителем германо-американского союза. В 1938–1939 годах он часто бывал в Германии, где был зачислен в четвертое управление в американский отдел гауптштурмфюрера Керштена. В начале 1940 года он возвратился в США, чтобы работать вместе с Вебером.

Было решено придать радиостанции Вебера и портативный передатчик, который был изготовлен двумя радиолюбителями-коротковолновиками из деталей, похищенных служащим манхэттенской «Дуглас радио компани» со склада фирмы. Одним из этих дилетантов был профессиональный фотограф Йозеф Август Кляйн, американец немецкого происхождения. Вторым был его приятель Артур Маги, единственный член группы, не знавший об истинных целях проекта. Кляйн сказал ему, что передатчик нужен его деловому партнеру для связи с Гамбургской торговой палатой в целях развития американо-германских экономических связей.

Когда передатчик был изготовлен, понадобились люди для работы на нем. Один из них, опытный радист, проживал в Манхэттене и ждал команды приступить к работе. Это был тридцативосьмилетний холостяк Феликс Янке, силезец, натурализовавшийся в 1930 году, что не помешало ему в конце тридцатых годов тайно выехать в Германию и пройти подготовку в учебном подразделении войск связи в Штеттине под руководством гауптштурмфюрера Керштена, выучиться на радиста и возвратиться в Штаты в ожидании задания.

Приказ пришел в начале 1940 года. Янке сообщили, что скоро из Германии прибудет радист для руководства так называемой операцией «Джимми».

Джимми было кодовым именем Акселя Уиллер-Хилла, сорокалетнего уроженца Лифляндской губернии. В 1918–1922 годах он воевал против большевиков в прибалтийских белогвардейских частях. В 1923 году он эмигрировал в Соединенные Штаты, получил гражданство и в течение десяти лет работал машинистом метро на линии Третьей авеню. В 1938 году им вновь овладел дух авантюризма. Он уволился с работы и уехал в Германию, чтобы стать членом одной из многочисленных нацистских организаций, нацеленных на США.

По рекомендации своего брата, служившего тогда в министерстве иностранных дел в Берлине, Аксель был зачислен в абвер и направлен на курсы радистов. Он поселился в пансионе «Клопсток» в Гамбурге, где в течение семи недель обучался «передавать и принимать шифрованные радиограммы, чтобы по возвращении в Соединенные Штаты быть в состоянии установить коротковолновую радиосвязь (с абвером) как можно быстрей».

Стать классным радистом было не так просто. Он был старательным и работящим, но у него не было многих качеств, необходимых для этой работы. Он допускал искажения в контрольных передачах, испытывал трудности при шифровании, медленно и с ошибками вел прием. Янке, который был талантливым и высококвалифицированным радистом, не представлял, что из Уиллер-Хилла вообще может получиться радиооператор, и жаловался, что ученик «просто не понимает, что рация сконструирована для передачи важных военных сведений».

У абвера не было выбора. В Нью-Йорке срочно требовался радист, а в наличии был только Уиллер-Хилл. Срок обучения был сокращен, и он выехал в Америку, так и не завершив полного курса обучения.

Хотя это обстоятельство, по-видимому, и не тревожило его нанимателей, оно задевало самого Акселя. Его мало тревожили предстоящие опасности, но беспокоили возможные технические проблемы. На следующий же день после прибытия в Нью-Йорк в январе 1940 года он записался в радиошколу на Манхэттене, надеясь все же, несмотря ни на что, стать хорошим радистом.

Собранный Вебером радиопередатчик был установлен в квартире на Колдуэл-авеню. В доме работали и жили как Уиллер-Хилл, так и Вебер, но агентам не разрешалось встречаться с ними здесь. Агенты приносили свои сообщения в другую квартиру на Санта-Анна-авеню в Бронксе, где Янке шифровал их, а затем относил на ту квартиру, с которой он или Уиллер-Хилл передавали сообщения по радио в абвер.

Была идея ведения радиопереговоров из разных мест с использованием переносных передатчиков, основанная на том, что их будет сложнее запеленговать, чем стационарную радиостанцию. Но в подобных предосторожностях не было нужды. «Эти тупые американцы, – говаривал Уиллер-Хилл, – никогда нас не найдут».

Очень скоро Джимми пришлось работать за двоих. На радостях, что удалось создать свой первый Meldekopf – центр связи в Нью-Йорке, Гамбург осмелел настолько, что решил внедрить опасную и ненадежную систему, именуемую на жаргоне Traubenbildung – «гроздь винограда». Вместо того чтобы приберечь доступ к радиостанции лишь для нескольких агентов из группы Ройпера, для которых эта станция и создавалась, к ней давали выход все большему числу агентов. Похоже было, что это не беспокоило ни Гамбург, ни самих агентов. Как и Уиллер-Хилл, они считали, что «эти тупые американцы» никогда их не найдут.

В 1940 году у абвера в США было 44 агента, поставлявших информацию. Размеры сети значительно превзошли возможности службы связи. «Гленн» и Джимми не могли обработать такое количество данных. Следовало предпринять меры для расширения возможностей как радиосвязи, так и курьерской службы, и были подготовлены еще несколько радистов.

Поскольку дело касалось Соединенных Штатов, помощь была уже в пути – новый радист отбыл из Гамбурга в январе 1940 года. Он прибыл в Нью-Йорк 6 февраля с деньгами и заданием создать третий Meldekopf в Северной Америке. Перед отправкой он получил номер А-3459, а затем ему дали и псевдоним.

Капитан Герман Зандель, его куратор во время обучения, предложил:

– Что, если назвать его Пикок?[127]

– Нет, – заявил майор Риттер. – Мы будем звать его Трэмп[128].

Примерно в 1922 году двадцатитрехлетний немец, в юности успевший послужить пулеметчиком в кайзеровской армии, а теперь бродивший по свету, сошел на берег в Галвестоне. Ему настолько понравился Техас, что он решил «иммигрировать», сбежав с судна. Его звали Вильгельм Георг Дебовски, но, став «американцем», он присвоил имя Уильям Дж. Сиболд.

Поскитавшись по Техасу, он перебрался на западное побережье, где перепробовал десятки самых разных работ, от мойщика посуды в дешевых забегаловках до бармена в дорогих ресторанах. У него были взлеты и падения, но он никогда не опускался до самого дна.

В своих странствиях он женился и приобрел гражданство. Хотя эта страна не слишком осыпала его дарами, Сиболд полюбил ее.

В 1938 году он работал механиком на авиационном заводе фирмы «Консолидейтид эркрафт» в Сан-Диего. В это время он вступил в полосу неудач. У него обострилась приобретенная во время странствий язва желудка. Он вновь пустился в путь, на сей раз на восток. Когда он достиг Нью-Йорка, болезнь обострилась настолько, что необходимо было делать операцию. Ее произвели в больнице «Бельвю», и, выписавшись, он оказался один в огромном городе. Соединенные Штаты стали вдруг холодной и чужой страной. Его семья – мать, двое братьев и сестра – жили в Германии. Он решил навестить их и провести реабилитационный период в более дружеском окружении.

В феврале 1939 года он прибыл в Гамбург на борту океанского лайнера «Дойчланд», направляясь в Мюльгейм, грязный, дымный промышленный город в Рурской области, где в 1899 году он родился и где жила семья Дебовски. В своей судовой анкете он указал, что работает механиком на авиационном заводе «Консолидейтид эркрафт». Два человека, одетые в темно-зеленые костюмы, задали ему несколько вопросов о характере его работы и разрешили Сиболду продолжать путь.

В сентябре грянула война, но Соединенные Штаты оставались нейтральными, и Сиболд не торопился уезжать из Германии. Он уже чувствовал себя настолько хорошо, что даже устроился на работу на местный турбостроительный завод.

Затем пришло первое письмо.

Оно было от доктора Отто Гасснера, приглашавшего Сиболда приехать в Дюссельдорф и побеседовать, как было сказано в письме, о некоторых преимуществах, которые он может получить на службе делу Германии. Гасснер был офицером гестапо. Он вышел на Сиболда, прочитав отчет, составленный чиновниками, опросившими его на борту «Дойчланда». Он был охарактеризован как «американский немец, работающий авиамехаником, – представляет интерес для подпольной деятельности в США».

Гасснер не стал ходить вокруг да около. Его письмо было отпечатано на бланке гестапо, а приглашение звучало как приказ. Сиболд все понял, но, чувствуя себя защищенным американским паспортом, решил проигнорировать приглашение.

Затем пришло второе письмо. На сей раз Гасснер прозрачно намекнул на возможные последствия отказа «сотрудничать». Сиболд написал, что не заинтересован в предложении.

Гасснер написал еще одно письмо, где предупредил, что «давление государства» будет усиливаться до тех пор, пока он не согласится, описывая «саван», который, как он писал, «мы пришлем на ваши похороны».

Затем Гасснер зашел с козырной карты. Он сделал запрос в полицейский архив Мюльгейма и нашел в старых делах некоторые компрометирующие сведения. Теперь, сказал он, у Сиболда нет выбора. Он оказался человеком с уголовным прошлым. В 1920-м или 1921 году молодой Дебовски задерживался за контрабанду и еще некоторые правонарушения и отбыл срок в несколько месяцев в тюрьме. Очевидно, написал Гасснер, «герр Дебовски» не счел возможным сообщать эти жизненно важные биографические сведения американским властям, когда подавал заявление о предоставлении ему гражданства.

Гасснер предложил ему альтернативу – либо он возвращается в США в качестве немецкого агента, либо, если он будет продолжать упорствовать, он не сможет вернуться туда вообще, так как попадет в концлагерь. Он добавил, что будет найдено средство проинформировать американские власти о его прошлом и это послужит причиной лишения его незаконно полученного гражданства.

– Я принял его предложение на сто один процент, – говорил позднее Сиболд.

Когда он уведомил гестапо о своем согласии, Гасснер передал его досье вместе с их перепиской в Аст-VI, ближайшее отделение абвера в Мюнстере. Но Мюнстер занимался Францией и не был заинтересован в Соединенных Штатах. Было отправлено сообщение в Гамбург, и в Мюнстер за новичком прибыл офицер, который представился как «доктор Рэнкин». Он заявил, что он против шантажа и запугивания при вербовке, но его мюнстерские коллеги уверили его, что Сиболд добровольно предложил свои услуги. Когда Рэнкин сказал, что может взять только проверенного человека, Гасснер заверил, что гестапо проверяло Сиболда и нашло, что все в порядке.

Явка была организована в городе, и Рэнкин имел возможность оценить Сиболда. Это была дружеская встреча, но без сближения. Гамбург искал людей, которых можно было использовать в качестве радистов на подпольных рациях, которые планировалось забросить в Америку. Рэнкин, считавший, что на это место следует брать только американских граждан, решил, что из Сиболда может получиться радиооператор. Он согласился зачислить его в штат и велел собираться и выезжать в Гамбург для прохождения обучения.

– Сколько времени это займет? – спросил Сиболд.

– Ну, – ответил Рэнкин, – месяца три или четыре. Возможно, больше, возможно, меньше.

– Нет, так дело не пойдет. Я собирался возвращаться в Штаты раньше. Мне надо позаботиться о жене. Если понадобится столько времени, то следует придумать что-то, чтобы выслать ей денег.

Рэнкин заверил его, что об этом позаботятся, но Сиболд предложил:

– Лучше, если я сделаю это сам через американского консула. Это позволит нам избежать подозрений.

Рэнкин согласился. Сиболд отправился в Кёльн уладить дело с консулом, а затем приехал в Гамбург, где его поселили в «Клопстоке». Там Рэнкин на весь период обучения поручил его заботам Генриха Зорау.

Сиболда обучили микрофотографированию, изготовлению чернил для тайнописи. Больше всего времени занимало шифрование и дешифровка, азбука Морзе и работа на коротковолновом передатчике. В отличие от Уиллер-Хилла Сиболд блестяще сдал все экзамены. После окончания семинедельного курса обучения он был готов выехать.

За день до отправки Зорау вручил Сиболду листок бумаги, на котором были написаны четыре фамилии и адреса.

– Это наши агенты, их сообщения вы будете передавать нам. Вот. Запомните фамилии и адреса.

Это были Фредерик Юбер Дюкесн, дом 24 по Восточной Семьдесят шестой улице, и Лили Штайн, дом 232 по Семьдесят девятой улице, оба в Манхэттене, Эверетт Минстер Рёдер, дом 210 по Смит-стрит в Меррике, Лонг-Айленд, и Герман Ланг, дом 24–36 по Шестьдесят четвертой площади, Глендейл, Куинс.

Себолд был снабжен американским паспортом на имя Уильяма Сойера и легендой, соответствующей новому имени. Ему дали пять документов, уменьшенных до размеров почтовой марки, и посоветовали спрятать их в корпусе часов. Это были инструкции для агентов в Нью-Йорке.

Ему выдали «аванс» в тысячу долларов, сообщили, что 5 тысяч долларов он получит по прибытии, и дали подробные инструкции.

– По приезде, – сказал ему Зорау, – вы откроете офис в деловой части Манхэттена, где будете встречать агентов и получать от них материалы. Вы установите передатчик и будете пересылать их донесения по радио.

К тому времени Сиболд многое узнал об абвере, насколько это было возможно в «Клопстоке» и в разведшколе. Он знал, что доктор Рэнкин – это на самом деле майор Николаус Риттер, отвечавший в Аст-Х за сбор сведений о ВВС, создатель и руководитель лучшей шпионской сети абвера в США. Он также узнал, что Генрихом Зорау был заместитель Риттера капитан Герман Зандель, который в годы Первой мировой войны был летчиком, затем десять лет прожил в США, в 1938 году вернулся в Германию и поступил в абвер. И еще, конечно, Сиболд знал фамилии четырех лучших агентов Риттера в Соединенных Штатах и едва мог дождаться встречи с ними.

28 января 1940 года с одним из фальшивых паспортов «Папы» Туссена в кармане Сиболд поднялся на борт парохода «Вашингтон» и прибыл в Нью-Йорк 6 февраля. Плавание через штормящую Атлантику не угасило его энтузиазм. Он входил в новую жизнь, подобно Пипу, с большими надеждами[129].

В Нью-Йорке он немедленно приступил к работе.

Он зарегистрировал фирму под названием «Дизель рисерч» и снял офис в небоскребе «Никербокер» в центре Манхэттена на Сорок второй улице. Вскоре после этого в доме на Сентерпорт на Лонг-Айленде он установил коротковолновый передатчик. Затем он установил связь с членами группы и обнаружил, что все они трудятся вовсю. Постоянно занятыми были Дюкесн и инженер «Сперри» Рёдер, Ланг отслеживал последние разработки бомбардировочного прицела Нордена. Прекрасная Лили вела поиск новых агентов и была связной с курьерами.

В начале апреля Сиболд уведомил капитана Занделя, что готов приступить к работе, как только получит зеленый свет. Через несколько недель связной доставил ему ответ с подробным заданием.

С 15 мая, пользуясь позывным CQDXVW-2, ему следовало попытаться установить связь с Гамбургом, выходя в эфир ежедневно в 18.00 в течение пятнадцати дней. «Многое будет зависеть от атмосферных условий, – писал Зандель. – Не беспокойтесь, если несколько дней не будет удаваться установить связь».

И вот 31 мая ровно в 18.00 Cиболд отправил в эфир первое сообщение. Оно, как и следовало ожидать, было от Дюкесна. Старый бур был дуайеном разведывательной сети не только потому, что был старейшим, но и потому, что был лучшим.

Сиболд, или Трэмп, как он теперь назывался, зашифровал его, пользуясь в качестве ключа бестселлером Рейчел Филд «Всё это и небеса тоже» (он называл книгу «Это всё небесное» и так и не удосужился ее прочитать). Секрет шифра заключался в дате выхода в эфир. Цифры, обозначающие день и месяц, суммировались, к результату прибавлялось 20. Итог обозначал номер страницы книги, используемой для шифрования. Начиная с первой строки агент двигался по странице, подбирая по сложной схеме необходимые буквы, пока все сообщение не было зашифровано.

Следующие отправленные им донесения были от Рёдера и Ланга. Даже Лили принесла кое-что от своих субагентов. И это была не единственная линия связи Риттера с Америкой. Более длинные послания или объемные материалы доставлялись связными. Передатчик Сиболда использовался лишь для самых срочных сообщений или для такой информации, которую можно было преобразовать в краткие радиограммы. Например, одно донесение, отправленное Дюкесном 24 июня, то есть на четвертую неделю деятельности радиста, пришлось отправлять по рации, несмотря на его величину, поскольку оно шло под грифом SSD, sehr sehr dringend – очень, очень срочно.

После начала войны англичане обращались к Рузвельту с просьбой дать им бомбардировочный прицел Нордена, но военное и военно-морское министерства настолько резко выступили против, что президент вынужден был отказать.

Пробил одиннадцатый час. Франция пала. Нацисты были хозяевами Европы. Рузвельт понимал, что Британия прижата к стене и ей для того, чтобы выжить, потребуется хорошее вооружение.

Дюкесн немедленно узнал об этом историческом решении. Это был солидный куш.

Подобные сведения нельзя было отправлять с пароходами. Сообщение следовало передать тотчас.

Радиограмма, составленная, как и все сообщения Дюкесна, по-английски, гласила:

«От А-3518 в Нью-Йорке через А-3549 от 24.6.40–18.00 на пароходе «Пастер» отправлены 10 комплектов чертежей бомбардировочных прицелов Нордена и «Сперри» в адрес «Виккерс» в Лондоне для производста прицелов для нужд союзников. Отделение «Виккерс» в Детройте также производит прицелы. «Сперри» изготовит 1200 и Норден 1200. Обе фирмы потратят на переоборудование цехов не менее трех месяцев, после чего начнется производство».

Сообщение произвело фурор в Аст-Х. Судя по всему, все усилия, потраченные на Трэмпа, оправдались.

Главным достоинством центров связи, таких, как у Трэмпа, была оперативность в отправлении неотложной информации, особенно сообщений об отправлении и прибытии судов, перевозящих военные грузы, чтобы подводные лодки могли перехватывать и топить их. Следующими по важности и срочности были сводки погоды, позволяющие метеорологической службе люфтваффе делать прогнозы погоды.

Трэмп всегда оперативно высылал сводки погоды – это был его собственный участок работы, и здесь он не зависел от других агентов. Каждое утро в семь часов он собирал необходимые данные и ровно в 8.25 отправлял радиограмму.

Сведения о передвижениях кораблей он отправлял по вечерам, во втором сеансе связи. Эти данные были результатом целенаправленного сбора разведывательной информации. Одной из типичных радиограмм была отправленная 9 сентября:

«Фесе сообщает, что отплыло бельгийское судно «Билль д'Аббон», загруженное медью, деталями машин, моторами, лошадьми. «Билль д'Ассело» отчалило с полной загрузкой, главным образом самолеты. Оба судна направляются в Ливерпуль. Английский пароход «Британик» отправляется во вторник с авиадвигателями и 12 тяжелыми бомбардировщиками. «Иль-де-Франс» и голландский сухогруз «Дефт Тдейк» загружаются 15 неупакованными истребителями на верхней палубе».

Фесе, агент номер 2017, был ценным информатором, работавшим не на гамбургское, а на бременское отделение, где его курировал Йоханнес Бишофф. 9 сентября он воспользовался помощью Трэмпа с разрешения майора Риттера. После блестящей работы Джонни деятельность Трэмпа была самой известной в абвере. Руководители других звеньев майор Липе из военной разведки Аст-Х, доктор Науч из отдела авиационной техники и даже офицеры из других отделений обращались к Риттеру с просьбами, чтобы он позволял их агентам отправлять срочные сообщения через Трэмпа.

Его работа превосходила самые радужные надежды. Вскоре каждое отделение, имевшее агентов, в Америке стало прибегать к его посредству не только для получения донесений от своих агентов, но и для отправки им заданий.

Запросы, поступавшие через Трэмпа, касались количества авиадвигателей Эллисона, производимых на заводе «Дженерал моторе» в Индианаполисе; уточнялось, действительно ли американский пароход «Саратога» транспортирует самолеты в Галифакс, откуда их по воздуху переправляют в Англию; интересовались тактико-техническими данными «Локхид Р-38»[130] и «Белл Р-39»[131], объемом их производства и количеством самолетов, отправляемых в Англию; запрашивали об авиационных заводах «Фэйрчайлд», «Грумман» и «Рипаблик эркрафт» на Лонг-Айленде; уточняли маршруты определенных судов, следующих в Южную Африку, Персидский залив и Индию.

Передвижения судов отнимали большую часть времени Трэмпа. Дополнительную работу прибавили береговые наблюдатели – механик Альфред Брокхоф, работавший на разных пирсах, слесарь Пауль Банте, занимавшийся ремонтом поврежденных судов, портовый клерк Рудольф Эберлинг. Едва ли хоть одному судну, проходившему через проливы нью-йоркской гавани, удалось избежать их внимания:

«Капира» отправилась в Ливерпуль…

«Сазерн принс» отправляется в составе конвоя…

«Роберт Локсли» совершает первое плавание в Ю. Африку…

«Чарльз Трапп» идет транзитом в Лондон…

Неназванный голландский пароход в порт…»

И время от времени посылалось очередное сообщение о том, что «Нормандия» снаряжается в нью-йоркском порту для перевозки войск.

Но до сих пор так и не было ни одного донесения, сравнимого по качеству с тем, что добывал старик Дюкесн. Поставки ли оружия в Европу, или последние новости из Генерального штаба, или решение об увеличении числа эсминцев во флоте, он всегда узнавал об этом первым, а часто был и единственным, кто знал это. Например, 1 февраля 1941 года он сообщал через Трэмпа:

«К Черчиллю на борт линкора «Король Георг V» прибыли с визитом Рузвельт и Нокс».

Это сообщение было типичным для Дюкесна – отчасти правда, отчасти ложь, но оно было поразительным даже из-за подобия содержавшейся в нем правды. 24 января «Король Георг V» находился в Аннаполисе, не с Черчиллем, конечно, на борту, но на нем прибыл лорд Галифакс, новый посол Великобритании в США. За пять дней до этого премьер-министр телеграфировал президенту об этом линкоре:

«Я не знаю, захотите ли вы посетить его. Мы будем рады показать его вам или любому представителю командования вашего ВМФ, если вы дадите разрешение»[132].

В Гамбурге так и не узнали или не интересовались, был ли Черчилль таинственным пассажиром. В абвере просто поразились неистощимым познаниям старика о том, что происходит в Соединенных Штатах, и были довольны той оперативностью, с которой действовала линия связи Трэмпа.

Германский шпионаж в Соединенных Штатах достиг своего пика, и ничто не предвещало спада. Майор Риттер был убежден в превосходстве созданной им организации. Что еще мог он совершить или ожидать? Какие новые волнения, какие новые триумфы могли доставить ему его агенты?

Он искал новое поле деятельности. Он решил покинуть Аст-Х и отправиться в Северную Африку, прокладывать Роммелю путь к Каиру. В феврале легендарный фельдмаршал прибыл в Ливию и возглавил мощную танковую армию. Риттер считал, что с этого момента здесь начнутся настоящие дела.

Произошел серьезный сдвиг в интересе немцев к Соединенным Штатам. Когда можно было сделать выводы, что деятельность Трэмпа подняла шпионаж против Америки на его высший уровень, военные и экономические секреты этой страны утратили свое первостепенное значение.

В решающую фазу вступила президентская кампания 1940 года. Победит ли Рузвельт? Кто будет республиканским кандидатом? Можно ли предотвратить переизбрание Ф.Д.Р.?[133]

Вот какие вопросы интересовали немцев, и абвер был не тем ведомством, которое могло дать ответы.

Игра лисиц продолжалась. Но появилась и другая игра. На смену шпионажу обычного типа пришли особые шарады дипломатов и политиков.

В разгар «холодной войны» в пятидесятых годах американское Центральное разведывательное управление каким-то образом сумело раздобыть из лаборатории образец мочи одного из ведущих членов Политбюро и при анализе ее выяснило, что советский туз страдал от серьезной болезни почек, которая неминуемо вскоре сведет его в могилу. Хотя он жив и сегодня[134], это «приобретение», как его стали называть, и по сей день считается одним из главных достижений ЦРУ.

Но ЦРУ не было пионером в том, что стали называть урологической разведкой. Первенство принадлежит абверу, и у нас есть подтверждающие это документы. 19 июня 1941 года в 20.10 в абвер пришло сообщение первостепенной важности, поступившее кружным путем из США на лайнере «Пан-Америкэн» в Китай, а затем по телеграфу из Шанхая в Берлин. В нем говорилось:

«Надежные источники подтверждают, что Рузвельт страдает от уремии, повлекшей серьезные психологические проблемы в результате постоянного введения катетера в мочеиспускательный канал. Повторяющиеся сообщения о заболеваниях верхних дыхательных путей имеют целью сокрытие истинного состояния».

Это было лишь одно из серии донесений Динтера, агента абвера в Вашингтоне, у которого был выход на лечащего врача Рузвельта и доступ к медицинской карте. Динтер, или капитан граф Сауерма, входил в высшее общество американской столицы, пользуясь своей принадлежностью к благородному шотландскому клану Дугласов.

Последний отчет Динтера, основанный на сплетнях, собранных им на вашингтонских приемах, был живой иллюстрацией постепенного снижения качества информации при ее прохождении по «грозди винограда». Президенту была произведена катетеризация, но в связи с синуситом[135]. Некоторые вашингтонские врачи, не слишком расположенные к президентскому врачу, поговаривали sotto voce[136], что ухудшение состояния Рузвельта вызвано, в первую очередь, методами лечения, применяемыми доктором Макинтайром.

К тому времени, как сплетни достигли ушей Динтера, носовые пазухи успели превратиться в мочеиспускательный канал.

Все остальное представляло собой обычные в подобной ситуации домыслы. Это была не первая путаница в сообщениях Динтера, но в данном случае это не имело значения. Достоверное или нет, это послание стало причиной ажиотажа в Берлине. Нацисты, как и его политические противники, всегда реагировали на сообщения о болезнях Рузвельта в духе знаменитой остроты Марка Твена: «Надеюсь, ничего несерьезного».

Основываясь на информации Динтера, медицинские эксперты абвера теперь диагностировали «патологическое состояние крови, вызванное затрудненным мочеиспусканием». Нацисты надеялись, что раньше или позже Ф.Д.Р. сойдет со сцены по воле Божьей, и желали этого не менее страстно, чем побед своего оружия.

Можно было бы предположить, что столь важная задача, как наблюдение за американским президентом, должна была стать первоочередной для абвера и осуществляться только специально подобранными людьми. В действительности же не было предпринято никаких действий, чтобы сесть на хвост Рузвельту. Иррациональное отношение Гитлера ко всему, что касается Рузвельта, делало весьма рискованным сообщение сведений, хотя бы и верных с фактической стороны, но противоречащих порожденным предубеждением представлениям фюрера.

Адольф Гитлер и Рузвельт пришли к власти в одно и то же время, в 1933 году, и оба приступили к осуществлению радикальных, если не революционных изменений: Гитлер «нового порядка», Рузвельт – «нового курса». Но фюрер не проводил подобных исторических параллелей. Презрительно называя Рузвельта «калекой из Белого дома», он считал его бесцветной фигурой, полагал, что тот не обладает ни умом, ни смелостью, чтобы оказаться способным противостоять триумфальному маршу нацизма.

Когда в 1936 году предложили предпринять в радиопередачах, адресованных американским немцам, пропагандистские меры с целью воспрепятствовать переизбранию Рузвельта, Гитлер резко отверг подобные предложения. Он отдал министерству иностранных дел, министерству пропаганды и другим органам, проводящим агрессивную внешнюю политику Третьего рейха, приказ игнорировать американские выборы.

Однако 5 октября 1937 года ему пришлось изменить свое безразличное отношение, когда в Чикаго прозвучала речь президента с его знаменитым призывом «изолировать диктаторов». Гарольд Икес, вдохновитель и автор речи президента, назвал ее «самым важным [обращением] по международным проблемам, которое [Ф.Д.Р.] когда-либо делал».

В Берлине первым отреагировал министр пропаганды Йозеф Геббельс. Он ночью услышал речь по коротковолновому радио и тут же ринулся к Гитлеру с ее немецким переводом. Германский посол в Вашингтоне Ганс Генрих Дикхофф, занимавший этот пост лишь несколько месяцев и все еще пытавшийся наладить отношения двух стран, разразился серией лихорадочных посланий, в которых растолковывал, что действительным объектом критики Рузвельта была не Германия, а Япония (как раз в тот период спровоцировавшая инцидент на мосту Марко Поло под Пекином)[137]. Гитлер отверг эту гипотезу. Он отбросил идею установления тесных отношений с Соединенными Штатами и стал считать Рузвельта bete noire[138].

С этого момента враждебность постоянно нарастала. Рузвельт был для Гитлера не кем иным, как «шарлатаном… запутавшимся масоном… ненормальным… преступником… лицемерным жидом». Он отказывался принимать президента всерьез. Когда в ноябре 1937 года германский посол Дикхофф вернулся в Германию, намереваясь убедить Гитлера в значимости Рузвельта как противника, фюрер отказался его принять.

Убежденный в том, что в Рузвельте есть хотя бы частица еврейской крови, Гитлер воспринимал все поступки и высказывания президента, исходя из «этого основного факта». К лету 1939 года, когда война в Европе стала неизбежной и следовало учесть позицию Соединенных Штатов, Гитлер принял генерал-лейтенанта Фридриха фон Бёттихера, военного атташе в Вашингтоне с 1933 года и знатока военного потенциала США. Вместо того чтобы поинтересоваться, какое влияние могут оказать политика и планы Рузвельта на войну в Европе, Гитлер потребовал у генерала «решительных доказательств того, что Рузвельт еврей».

Адмирал Канарис в глубине сердца не разделял этого предубеждения. Втайне он даже восхищался Рузвельтом. Но его расчетливый оппортунизм заставлял его вести слежку за президентом в соответствии с навязчивыми идеями фюрера. Таким образом, не было предпринято никаких серьезных действий по выявлению подлинных намерений Рузвельта, мало было совершено, чтобы проследить за его деятельностью, тогда как ничего не было упущено в отношении сбора информации, порочащей президента и его семью, поскольку подобными сведениями можно было угодить Гитлеру.

Слежка была поручена нескольким более или менее свободным агентам. В 1937 году капитан 3-го ранга Эрих Файффер при встрече в Бремене с доктором Гриблем похвалялся, что щупальца его организации дотянулись до ближайшего окружения президента. Файффер получал случайные разведывательные сведения от некоторых из своих шпионов, утверждавших, что эти данные исходят непосредственно из Белого дома. Он не преминул сообщить Гриблю о последних мероприятиях по реорганизации ВМФ США, упомянув, что информатор получил их от члена правительства Рузвельта.

На самом же деле у абвера в США не было никого, кому было бы специально поручено наблюдать за Белым домом. Большая часть подобных сведений поступала от таких агентов, как пресловутый Динтер. Они собирали циркулирующие по Вашингтону слухи и сплетни, обрабатывали их и отправляли в Германию как «достоверную информацию», полученную из «источников, заслуживающих полного доверия».

Лишь два человека, работавшие на абвер, могли считаться специализирующимися на Ф.Д.Р. – один сидел в Бремене и следил за президентом издалека, другой находился в Вашингтоне.

Бременским агентом был доктор Николаус (Нико) Бенсманн, общительный предприниматель, занимавшийся шпионажем в кругах деловой элиты.

Среди сведений, которые до Пёрл-Харбора Нико получал от своих американских друзей, было и весьма значительное количество информации о президенте. Бенсманн знал, что эта область числилась в абвере второстепенной и что он был единственным кадровым разведчиком, занимающимся Ф.Д.Р. Он активно обеспечивал возможно больше сведений, как полагали, исходивших непосредственно из Белого дома, но в действительности поступавших через вторые и третьи руки.

Он работал на расстоянии методом косвенного подхода, но получал ценные факты о повседневной деятельности Рузвельта, о его политике, особенно по вопросу о поддержке союзников, и что было особенно важно – о тайных маневрах его администрации, связанных с поставками англичанам нефти и нефтепродуктов задолго до официального вступления Соединенных Штатов в войну.

Агентом, которого абвер не без оснований мог назвать «наш человек в Белом доме», был Майкл. Хотя он и способствовал созданию впечатления, будто был американским гражданином и пользовался доверием влиятельных американских политиков, в действительности он был австрийским прощелыгой – возможно, лучше было бы назвать его жуликом – Ловисом Мацхольдом. В США он был корреспондентом «Берлинер бёрсен цайтунг», консервативной берлинской газеты, за которой стояли пронацистски настроенные олигархи. Она была не только респектабельным глашатаем Гитлера в финансовых кругах, но и использовалась для различных тайных сделок и служила прикрытием для отдельных операций абвера. Этот обходительный, умный, обладающий богатым воображением уроженец Вены испытывал романтическую тягу к секретной работе и стремился стать агентом абвера в Вашингтоне. Канарис, не одобрявший использование корреспондентов-зарубежников в качестве шпионов, согласился лишь на то, чтобы Мацхольд работал как Gewaehrsmann, или совместитель, и то лишь потому, что у журналиста были неплохие рекомендации и он утверждал, что близок многим влиятельным политикам.

Мацхольд снабжал абвер длинными, подробными и, по-видимому, информативными vertrauliche Berichte (конфиденциальными докладами), насыщенными «секретными сведениями», полученными, по его утверждению, от высокопоставленных друзей. Этот круг, как полагали, включал таких лиц, как губернатор Пенсильвании Джордж Говард Эрл, сенатор от штата Монтана Бёртон Уилер и многие другие, включая Гарри Гопкинса. Но его piece de resistance[139], по его уверениям, были «близкие отношения» с самим Рузвельтом, возникшие, по его словам, на почве общего увлечения филателией.

Как он сообщал абверу, обычно он встречался с Рузвельтом по вечерам в субботу, когда Ф.Д.Р. проводил долгие часы рассматривая свою коллекцию марок. В эти дни Мацхольд появлялся в Овальном кабинете с редкими марками или европейскими филателистическими новинками, которые президенту хотелось бы приобрести. Обмениваясь марками или со знанием дела обсуждая вопросы филателии, Мацхольд время от времени затрагивал злободневные вопросы, исподволь добывая «конфиденциальную информацию», которой, как он отметил в одном из донесений в Берлин, президент мог поделиться лишь с другом, пользующимся его неограниченным доверием.

Трудно сказать, что в его утверждениях было правдой, а что выдумкой, направленной на то, чтобы вызвать интерес абвера к нему. Его отчеты отражают достаточно близкое знакомство с деятельностью правительства США. Впрочем, такую информацию любой проницательный журналист мог получить, покрутившись в «коридорах власти» в Вашингтоне, без необходимости иметь прямой доступ к президенту.

Даже если эта «дружба» существовала, о ней нет никаких упоминаний в архивах Рузвельтовской библиотеки в Гайд-Парке[140]. Отсутствие документальных подтверждений не обязательно означает, что Мацхольд лгал, рассказывая о своих вечерних бдениях в Овальном кабинете, так как в журналах учета посетителей Рузвельта не указывались те его гости, визиты которых носили строго частный характер.

Немцам сообщения Мацхольда о его отношениях с президентом казались настолько убедительными, а его филателистические связи столь важными, что абвер снабжал Мацхольда исключительно редкими марками, предназначенными для Ф.Д.Р. Некоторые из раритетов приобретались у берлинских торговцев через посредников, другие поступали из конфискованных у евреев коллекций. Возможно, какие-то из таких марок действительно оказались в коллекции Рузвельта.

Таким образом Мацхольд действовал до декабря 1941 года. Его связи были прерваны лишь Пёрл-Харбором, после чего он был вынужден покинуть Соединенные Штаты вместе с другими репатриированными немцами. Направленный затем в Венгрию в качестве корреспондента «Бёрсен цайтунг» и резидента абвера на Балканах, он продолжал отслеживать президента через «общих друзей», появлявшихся в этом регионе. Одним из них был губернатор Эрл, посетивший Будапешт по поручению президента и использовавший Мацхольда в качестве «конфиденциального информатора», отметив его «ценный вклад». Но это уже другая история. Она будет подробно освещена в соответствующем месте нашего повествования, в рассказе о похождениях «шпиона по имени Майкл».

Крохи информации о Ф.Д.Р поступали в абвер от агента, дружившего, по его словам, с Полиной Гринвил Эммет, вдовой бывшего партнера Рузвельта по юридической конторе, до своей смерти в 1937 году занимавшего пост американского посла в Нидерландах. Миссис Эммет продолжала поддерживать близкие отношения с Рузвельтом и была частой гостьей в любимом фамильном особняке президента в Гайд-Парке. Отчеты агента, «вытягивающего», по его словам, сведения у вдовы, не носили того, что принято называть разведывательными данными. Но, мне кажется, его донесения достаточно верно и точно отражали важные проблемы, в которые президент был погружен в 1939–1941 годах.

Постоянной темой так называемых «отчетов Эммет» (которые абвер получал через Лиссабон и которые я нашел в его архивах) была позиция Рузвельта в отношении принципа невмешательства, провозглашенного 3 сентября 1939 года: «Наша страна останется нейтральной, но я не могу просить каждого американца оставаться нейтральным в своих мыслях. Даже нейтрал имеет право учитывать факты. Даже нейтрала нельзя просить закрыть глаза или не мыслить».

Подобные донесения имели определенную ценность, но были бесполезны для целей, преследуемых Канарисом. В них не было ничего такого, что хотел бы услышать Гитлер, и поэтому адмирал не мог преподнести свою информацию фюреру.

В картотеках абвера числилось еще не менее трех агентов, занимавшихся наблюдением за Белым домом. Первым, под номером ЮС/7-376, числился американский промышленник, выходец из Португалии, охарактеризованный в досье как «вице-президент крупной фирмы по производству обуви». Он занимался «сбором информации об американской помощи англичанам с особым упором на деятельность Рузвельта в этой связи».

Второй, обозначенный в досье как ЮС/7-372, был «видным германо-американским издателем с обширными деловыми интересами в Америке и Европе». Согласно досье, в его собственности находился пакет акций крупной немецкой фирмы по производству синтетического шелка и пакеты акций концернов по производству электроники «И.Г. Фарбен» и «Сименс унд Хальске». У него был особняк в Пенсильвании, он снимал роскошный номер в «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке и владел замком и скаковыми конюшнями во Франции.

Немцы отмечали его «исключительно хорошие связи в политических и финансовых кругах с легким доступом в Белый дом». В его досье я нашел список видных и знаменитых американцев, с которыми ЮС/7-372, как полагали, был «в крайне дружеских отношениях». В него входили госсекретарь Корделл Халл, бывший министр финансов Эндрю Меллон, полковник Чарльз Линдберг, Джон Хейз Хэммонд, сенаторы Джеймс Уотсон, Генри Кэбот Лодж и Роберт Рейнольде, банкир Уинтроп Олдридж, Джон Д. Рокфеллер-мл., президент Колумбийского университета Николас Мюррей Батлер, представитель династии мясоторговцев Джон Каддахи, посол Джозеф П. Кеннеди, генерал Роберт Вуд, Генри Форд и Джозеф Дэвис, вашингтонский юрист, близкий друг президента и муж наследницы финансовой империи Постов Марджори.

Самым перспективным из этого трио был ЮС/7-375, считавшийся основным в наблюдении за президентом. Согласно досье, он происходил из европейского аристократического рода и был «женат на полуеврейке, родственнице [министра финансов] Генри Моргентау». Полагают, что Моргентау под присягой поручился за него, когда он вскоре после начала войны иммигрировал в США.

Досье также включало утверждение, что агента с распростертыми объятиями принимали в доме Моргентау, естественно не имевшего ни малейшего представления о том, что член его семьи был профессионально обученным и зарегистрированным немецким шпионом. Его «регулярные донесения» в Берлин «о целях внешней политики Рузвельта и о финансовом состоянии страны» высоко ценились за их «надежность и достоверность», главным образом, потому, что он постоянно ссылался на слова министра Моргентау и даже самого президента. Он утверждал, что собирал информацию во время своих уик-эндов на ферму Моргентау в графстве Датчиз и в особняке Рузвельта в Гайд-Парке, куда он часто сопровождал своих «родственников», когда они приглашались к Ф.Д.Р.

Я предпринял все возможные усилия, чтобы материализовать этого агента во плоти. Если такой человек реально существовал, семья Моргентау должна была бы отрицать это. Однако он сохранился в картотеках германской секретной службы и в своих донесениях о президенте, поступавших в Берлин в 1940–1941 годах. Ради справедливости следует отметить, что все три так называемых агента ЮС/7 прекратили свою деятельность и перестали слать донесения после вступления Соединенных Штатов в войну 7 декабря 1941 года. Можно полагать, что это указывало на патриотические чувства в высших слоях американского общества: хотя эти люди и соглашались сотрудничать с германскими секретными службами, ни один из них не стал заниматься подпольной деятельностью после Пёрл-Харбора.

Шпионаж за Рузвельтом особенно усилился в октябре 1939 года в связи с внезапным и неожиданным появлением у абвера источника информации в американском посольстве в Лондоне. Хотя это несомненно было одним из наиболее серьезных нарушений секретности в отношении американского президента в годы Второй мировой войны, это нельзя считать шпионажем в обычном значении этого слова. Как значительный акт политической неосмотрительности этот факт был «несомненным», и Ричард Уолен охарактеризовал его в биографии покойного Джозефа Кеннеди как «один из самых необычных эпизодов в дипломатической истории США». Этот инцидент возник в напряженной политической атмосфере Соединенных Штатов по поводу войны или мира в период между началом войны в Европе и нападением японцев на Пёрл-Харбор.

Хотя эта история стала широко известна из специального сообщения для печати Госдепартамента США (номер 405 от 2 сентября 1944 года) и тех заявлений (некоторые из них были основаны на догадках, а большинство не соответствовали действительности), что сделал наш посол Дж. Кеннеди, я решил включить ее в эту книгу, поскольку располагаю серьезной дополнительной информацией, основанной на достоверных данных.

В октябре 1939 года двадцатидевятилетний дипломат Тайлер Гейтвуд Кент прибыл в американское посольство в Лондоне из Москвы, где с 1936 года служил шифровальщиком в дипломатическом представительстве США. Это был привлекательный, воспитанный и образованный молодой человек среднего роста, с хорошими манерами. Несмотря на молодость и недолгий срок службы в дипломатическом ведомстве (куда он поступил двадцати трех лет от роду в 1934 году), Кент не был новичком в дипломатии благодаря своему происхождению и явной компетентности.

Он родился в Маньчжурии и был сыном Уильяма Паттона Кента, карьерного консула в Нуньцзяне, и потомком старинных вирджинских и теннессийских фамилий англо-шотландского происхождения и числил среди своих предков даже знаменитого Дэви Крокетта[141].

В поисках собственной ниши в жизни Кент блестяще учился в Принстонском и Мадридском университетах, в Сорбонне и Сент-Олбани, а также в университете Джорджа Вашингтона. Он был выдающимся лингвистом, свободно владел греческим, испанским, итальянским, немецким, русским и французским языками, был начитан в исторической, политической и биографической областях.

У него сложились собственные нестандартные убеждения в отношении бурных тридцатых годов.

Два принципа, если не навязчивые идеи, были ведущими в его философии. Ко времени отъезда из Советского Союза, где он «из первых рук получил сведения о механизме работы большевизма», он стал ярым ненавистником коммунизма. Второй idee fixe стал средневековый антисемитизм, основанный на убеждении, что «все войны инспирируются, разжигаются и финансируются международными банкирами и банковскими синдикатами, контролируемыми, главным образом, евреями».

В Лондоне, где его немного знали посол Кеннеди и некоторые профессиональные дипломаты, Кента направили в шифровальный отдел посольства, где он должен был заниматься самыми секретными телеграммами, как исходящими, так и проходящими через посольство. Он получил доступ к переписке посла с Рузвельтом и госсекретарем Халлом, к телеграммам американского посла в Париже У. Буллита и других посланников США в Европе.

Вскоре через шифровальный отдел посольства прошла целая серия секретных сообщений. С началом войны в 1939 году Уинстон Черчилль стал первым лордом Адмиралтейства в коалиционном правительстве Чемберлена. Президент Рузвельт прислал ему личное письмо с необычным предложением, полностью нарушающим традиции и протокол официальных отношений между главой одного государства и обычным министром в правительстве другого. В противоположность устоявшемуся мнению, к тому времени Рузвельт и Черчилль вовсе не были давними друзьями и лишь однажды накоротке встретились в Лондоне в 1920 году. Но бескомпромиссная борьба против Гитлера в тридцатых годах произвела на Рузвельта неизгладимое впечатление, и президент решил выбрать его своим наперсником в осажденной Британии. В письме к Черчиллю от 11 сентября 1939 года Рузвельт писал:

«Именно потому, что мы с Вами занимали одинаковые позиции в [Первой] мировой войне, я рад, что Вы снова в Адмиралтействе. Я отдаю себе отчет, что Ваши проблемы осложняются некоторыми новыми факторами, но их существо не слишком отличается от прежних. Я хочу, чтобы Вы и премьер-министр знали, что я буду всегда рад, если Вы будете связываться со мной напрямую всегда, когда сочтете необходимым, сообщая все, что считаете нужным. Вы всегда можете посылать мне опечатанные письма через Вашу или мою дипломатическую почту».

Черчилль «с готовностью», как он выразился, согласился поддерживать, по сути дела, тайную связь за спиной госсекретаря Халла в США и премьер-министра Чемберлена в Великобритании, пользуясь при этом подписью «Военный моряк». Однако события развивались слишком быстро, дипломатическая почта следовала слишком медленно, а высокопоставленные корреспонденты были слишком нетерпеливы. Вскоре экспансивный «военный моряк» начал бомбардировать Рузвельта телеграммами, которые он, минуя Форин Офис, передавал непосредственно послу Кеннеди для отправки Рузвельту, предупреждая, что их следует вручать лично президенту. Американское посольство лишь шифровало тексты (так называемым шифром «Грея», считавшимся совершенно секретным и на тот момент нераскрываемым). Зашифрованные телеграммы по радио передавались в Вашингтон непосредственно президенту, минуя каналы Государственного департамента.

Обмен телеграммами начался почти одновременно с приездом в Лондон Кента, и посол Кеннеди поручил ему наряду с другими шифровальщиками работать над тем, что позднее было названо «откровенно пристрастной перепиской Рузвельта с Черчиллем». Шифрование производилось разными сотрудниками в качестве механической и рутинной работы. Оставаясь в одиночестве в шифровальной комнате, Кент читал и перечитывал сообщения, размышляя над их смыслом и значением.

Британская криптографическая служба в тот период регулярно перехватывала и читала с помощью команды коммандера Деннисона, с необычайным мастерством обеспечивающей дешифровку самых сложных кодов, значительную часть секретных радиопереговоров между различными правительствами и посольствами мира. Вскоре после начала обмена телеграммами между Рузвельтом и Черчиллем они перехватили и расшифровали серию радиограмм германского посла в Риме Ганса Макензена своему министерству иностранных дел. Когда тексты расшифрованных сообщений были представлены в Форин Офис, их анализ показал, что Макензен явно был ознакомлен с совершенно секретной информацией, часть которой могла быть известна только на уровне Рузвельта и Черчилля.

В одном из своих отчетов 1940 года Макензен предупредил об изданном Черчиллем приказе по флоту, где говорилось, что «ни одному американскому судну и ни при каких обстоятельствах не следует чинить препятствий к нахождению в зоне боевых действий вокруг Британских островов».

Хотя информация и относилась лишь к техническому аспекту войны, она имела большое значение. Приказ Черчилля говорил о том, что морская блокада не касалась американцев. Высший чиновник министерства юстиции Великобритании позднее писал: «Едва ли следует подчеркивать, насколько важным было сохранение этого обстоятельства в секрете, поскольку иначе любая нейтральная страна могла бы потребовать предоставления ей тех же возможностей, что и Америке, а это нанесло бы серьезный вред ведению нами боевых действий на море».

Но это не сохранилось в секрете. Подстрекаемые немцами представители других нейтральных государств, включая Италию и Испанию, немедленно стали осаждать Адмиралтейство, резко протестуя против «дискриминации различных государств» и требуя, чтобы их торговые суда получили бы те же привилегии, что и американские. Это нанесло бы ущерб блокаде.

В других докладах Макензена содержалась информация практически о каждой договоренности, содержащейся в секретной переписке Черчилля и Рузвельта по поводу гарантий американской помощи англичанам.

Проверка высоко информативных посланий Макензена привела британские власти к заключению о том, что где-то в высшем американо-британском эшелоне власти происходит значительная утечка сведений. Из отдельных замечаний Макензена было ясно, что данные поступили от итальянцев, предположительно, от самого министра иностранных дел графа Галеаццо Чиано.

Предполагая, что в деле замешано посольство Италии в Лондоне, английские службы безопасности усилили слежку за всеми итальянскими дипломатами. В результате наблюдения удалось установить, что помощник военного атташе подполковник кавалерии дон Франческо Маринглиано герцог Дель Монте иногда посещал русскую чайную, принадлежавшую бывшему царскому адмиралу и его жене и славившуюся лучшей икрой в Лондоне. Выяснилось, что офицер поддерживал приятельские отношения с их тридцатисемилетней дочерью Анной, натурализованной британской подданной, по профессии портнихой, а по убеждениям ярой антисемиткой и фашисткой. Мисс Волкофф состояла на учете в Скотленд-Ярде и в МИ-5 как активный член реакционного и антисемитского «Правого клуба», во главе которого стоял член парламента от консерваторов, дальний родственник королевской семьи капитан Арчибальд Генри Мол Рамсей.

К Анне Волкофф тоже приставили хвост, что позволило выяснить ряд компрометирующих фактов из ее тайной жизни. Оказалось, что по ночам она часто гуляет по городу, обычно по темной стороне улицы, и расклеивает на остановках, телефонных будках, стенах церквей листовки. «Это еврейская война, – говорилось в одной из них. – Ваше стремление к самопожертвованию используется теми, кто получает от войны все большие и большие прибыли, спасая также свои богатства от конфискации». Хотя эти листовки были явно направлены на подрыв боевого духа нации, их тем не менее нельзя было расценивать как деятельность вражеских агентов.

Дальнейшая слежка выявила, что Анна бывает в фотостудии Николаса Смирноффа, где и встречается со своим знатным итальянским приятелем. Однако в этом не было найдено ничего предосудительного, тем более указывающего на их причастность к утечке или передаче особо секретной информации из Лондона в Рим.

Но вскоре службы безопасности Великобритании получили сообщение, давшее новый толчок расследованию. В нем прямо указывалось на американское посольство в Лондоне как на источник секретных материалов в таком количестве, что иногда для доставки их недельной партии требовалась бельевая корзина. Намек на это поступил от итальянского журналиста-антифашиста Луиджи Барзини-младшего, сына известного итало-американского издателя и бывшего редактора нью-йоркской газеты «Коррьере д'Америка». Молодой Барзини, работавший корреспондентом в Риме, сообщил, что его друзья, высокопоставленные чиновники МИДа Италии, открыто говорили с ним о фантастическом потоке американских документов из Лондона[142].

Существовала ли какая-либо связь между мисс Волкофф и американским посольством? Существовала. Круг тайных друзей Анны включал и молодого американского дипломата, разделявшего ее предрассудки. Это был Тайлер Кент.

К тому времени утечка материалов продолжалась уже несколько месяцев и, судя по донесениям Макензена, содержала все более важную информацию. Более того, из других источников стало известно, что Анна Волкофф через герцога Дель Монте и знакомых в румынском посольстве ведет переписку с Уильямом Джойсом, британцем, ведущим по радио Берлина нацистскую пропаганду, направленную на англичан. Мисс Волкофф регулярно писала Джойсу, снабжала его подрывной информацией, давала советы, как сделать его передачи более эффективными.

К середине мая британские власти знали достаточно и решили арестовать мисс Волкофф и допросить Тайлера Кента. В десять часов утра 20 мая в дверь его квартиры на площади Глостер постучал человек, представившийся сотрудником полиции, и попросил открыть дверь. Кент отказался, и четыре человека – два детектива специального отдела, один из МИ-5 и второй секретарь американского посольства, приглашенный в качестве наблюдателя, – взломали дверь. Детективы предъявили ордер и обыскали квартиру. В это время прозвонил телефон, и полицейский, снявший трубку, услышал голос человека, представившегося сотрудником итальянского посольства, что, как позднее отметил Кеннеди, «дало нам след к выходу [Кента] на немцев через итальянцев».

В квартире при обыске было обнаружено более 1500 документов из картотек американского посольства, сложенных в серванте, коричневом кожаном чемодане и в корзине. В отдельном ящике были сложены негативы фотографий. Еще были найдены два дубликата ключей – один к шифровальной комнате, другой к бронированному кабинету, где хранились секретные документы, а также пачка листовок мисс Волкофф с антивоенными и антисемитскими лозунгами.

Кента доставили в посольство, и там, в просторном кабинете Кеннеди, был пролит свет на эту грязную историю.

По словам Кента, во время своего пребывания в Москве он начал разочаровываться во внешней политике администрации Рузвельта, считая, что политика президента идет во вред интересам США. Читая проходившую через его руки дипломатическую почту, он сделал вывод, что «администрация поступает неблаговидно по отношению к американскому народу», а он сам «получил явные свидетельства того, что американские дипломаты… принимают участие в создании агрессивной коалиции в Европе… не имея на эти действия полномочий».

Решив разоблачить перед американским народом этот «заговор» с помощью «доказательств» в пользу выдвинутых им обвинений, он стал снимать копии с секретных документов, сначала в Москве, а затем в Лондоне, стараясь застраховаться от возможного разоблачения. Он копировал документы либо сохранял те, что подлежали уничтожению. Он признался, что сделал дубликаты ключей от шифровальной комнаты и от бронированного кабинета, чтобы иметь туда доступ во время своих дежурств.

Когда его познакомили с Анной Волкофф, он решил, что появился выход для его материалов, которые он собирался, как позднее заявлял, передать членам конгресса США. Он позволил своей подруге просматривать и выносить из его квартиры документы, которые она, по ее словам, собиралась показать капитану Рамсею.

В марте Рамсей сам побывал на квартире у Кента, ознакомился с материалами и часть из наиболее секретных, в первую очередь телеграммы Рузвельта и Черчилля, забрал с собой.

Кент настаивал, что в этом и заключалась его «неосмотрительность». Он упорно утверждал, что не имел никакого отношения к передаче этих документов кому-либо еще и тем более ничего не знал о том, что эти материалы отправлялись в Италию или пересылались в Германию через итальянцев.

Был ли Кент шпионом? Посол Кеннеди безапелляционно утверждал, что да. Он заявил, что «вынужден признать, что неделя за неделей эти данные через Кента уходили в Берлин». Если бы Соединенные Штаты участвовали в войне, он бы потребовал, чтобы Кента выслали на родину и расстреляли.

В эту же ночь с 20 на 21 мая посол позвонил президенту Рузвельту и сообщил, «что их шифр, самый секретный «шифр Грея», с помощью которого Рузвельт и Черчилль вели переговоры, стал бесполезным. В результате как раз к моменту капитуляции Франции Соединенные Штаты вынуждены были приостановить секретную связь со своими представительствами за рубежом».

Кент, в свою очередь, не признавался в шпионаже. Он по-прежнему настаивал на том, что его целью было «передать бумаги конгрессу США, для предотвращения попытки президента США и человека, вскоре ставшего премьер-министром Великобритании, вовлечь Америку в войну»[143].

Через два дня после взлома его квартиры, на фоне активной деятельности в Европе «пятой колонны» Германии, Кент был официально арестован. Уже находясь в заключении, американским внешнеполитическим ведомством он был лишен дипломатической неприкосновенности, что привело к беспрецедентной передаче его в юрисдикцию британского суда. В августе он и мисс Волкофф были привлечены к уголовной ответственности, а в октябре при закрытых дверях начался судебный процесс. 7 ноября Анну Волкофф приговорили к десяти, а Тайлера Гейтвуда Кента к семи годам каторги.

Когда обнаружилась «неосмотрительность» Кента, как американские, так и британские власти полагали, основываясь на мнении посла Кеннеди, что значительное число документов, в том числе и переписка Черчилля с Рузвельтом, изъятых Кентом из шифровальной комнаты, попало к немцам через итальянцев. Из-за отсутствия точных доказательств против Кента и Волкофф обвинение в шпионаже не выдвигалось[144].

Во время работы над этой книгой я нашел недостающее звено в деле «Король против Тайлера Г. Кента». Донесения посла Макензена, найденные мной в сверхсекретных делах МИДа Германии, не оставляют ни малейших сомнений в том, что важнейшие из его сообщений в Берлин были почерпнуты из документов, похищенных Кентом и передаваемых Анной Волкофф ее итальянским друзьям.

Макензен начал передавать эти сведения в январе 1940 года, вскоре после того, как Кент предоставил Анне Волкофф возможность пользоваться добытыми им материалами, и внезапно прекратил их отправку, когда Кент был разоблачен и Анна Волкофф арестована.

Последнее сообщение Макензен отправил 23 мая 1940 года, через три дня после налета на квартиру Кента, а о важности этой информации можно судить по тому, что она была адресована министру иностранных дел фон Риббентропу. В ней излагался ответ президента Рузвельта на просьбу Черчилля, в частности о предоставлении 50 американских эсминцев для укрепления британских военно-морских сил, понесших значительный урон и в связи с возросшей угрозой со стороны немецкого подводного флота.

В телеграмме Макензена, в частности, говорилось:

«Из абсолютно надежного источника мне стало известно, что 16-го числа сего месяца американский посол в Лондоне получил по телеграфу указание Рузвельта передать Черчиллю ответ на его просьбы, выраженные в его личном письме к президенту.

1. Возможна передача 40–50 эсминцев устаревшего типа, но для этого потребуется специальное согласие конгресса, получить которое в настоящее время представляется затруднительным. Более того, в связи с нуждами национальной обороны выделение их кажется весьма сомнительным. В дополнение ко всему, по мнению Рузвельта, даже при получении такого согласия США потребуется по меньшей мере шесть-семь недель, чтобы ввести эти корабли в строй под британским флагом».

Это было написано за три с лишним месяца до подписания исторического соглашения о передаче эсминцев, в конце концов заключенного 3 сентября. Таким образом, немцы узнали о подробностях одной из самых деликатных и неоднозначных сделок, которую Черчилль и Рузвельт имели все основания держать в секрете не только от немцев, но и от американского народа.

По каким бы критериям ни оценивалась безрассудная «неосмотрительность» Кента и какие бы юридические доводы ни приводились при изучении этого дела, сейчас совершенно ясно, что он нанес Великобритании неисчислимый ущерб, притом в самые трудные времена. В тот день, когда он был разоблачен, битва за Францию подходила к трагическому концу. Немецкие танки подошли к Абевилю, отрезав французские и британские силы от эстуария Соммы[145]. Это был также день, когда адмирал Рёдер подал Гитлеру идею вторжения в Англию. Англичане были серьезно потрясены этими катастрофическими событиями, и дело Кента высветило ненадежность системы безопасности в их собственной стране.

Абвер не имел ни малейшего отношения к этому делу, а вся эта «операция» каким-то образом прошла мимо внимания секретных служб. Если это и смутило Канариса, то ненадолго, и вскоре абвер реабилитировался своим участием в другой крупной неосмотрительности, которая, как впоследствии выяснилось, нанесла гораздо больший вред союзникам и использовалась абвером для получения ценнейших разведывательных данных в течение длительного периода времени. Абвер вышел на президента благодаря невольному сотрудничеству самого вице-президента США.

В годы Второй мировой войны Швейцария была наполнена международными интригами. Значительная часть разведывательной информации абвера о Великобритании и США поступала из этой страны, впрочем, как и о Германии в США и Великобританию. (Именно в Берне Аллен Даллес организовал свои два исторических заговора: проникновение в германское правительство и операцию «Восход», результатом которой стала капитуляция Италии.) И там же британская и советская разведки сумели раздобыть тактические и оперативные планы вермахта через Александра Фута и Рудольфа Рёслера – таинственной Люси, аса шпионажа Второй мировой войны.

На первом этапе секретной войны на швейцарской земле немцы некоторое время пользовались преимуществом, прежде всего потому, что раскрыли шифры, используемые дипломатами союзников, включая даже Даллеса. Несколько лет немцы читали их секретную переписку. Они также сумели внедриться в считавшуюся лучшей в мире швейцарскую секретную службу, в первую очередь благодаря загадочному соглашению с ее начальником полковником Рожером Масоном, считавшим разумным дружить с обеими сторонами. В Швейцарию заслали двух немецких агентов: журналиста по кличке Хабакук, чьим объектом был МИД, и писателя по кличке Якоб, числившегося внештатным агентом в ведомстве Масона.

Летом 1941 года Хабакук добыл копию телеграммы швейцарского посла в Вашингтоне в дипломатическое ведомство его страны, содержащую подробное изложение исторической встречи Рузвельта и Черчилля в Пласентиа-Бэй[146], результатом которой стала Атлантическая хартия. Там были приняты совершенно секретные решения, в том числе и о позиции США в отношении Японии.

В то время проходили судьбоносные американо-японские переговоры, на которых решался вопрос о войне и мире. Черчилль, отчаянно стремившийся вовлечь США в войну, настаивал на твердой политике, а Ф.Д.Р. склонялся к тому, чтобы придерживаться того, что он называл «средней линией».

В добытом Хабакуком документе содержалась и информация о совещании в Белом доме, состоявшемся 17 августа 1941 года, где Рузвельт сообщил членам своего правительства о результатах совещания с Черчиллем. По вопросу о Японии он заявил, что «твердо убежден в необходимости сделать все возможное, чтобы предотвратить развязывание войны».

Согласно телеграмме, добытой Хабакуком, вице-президент США Генри Уоллес, не проронивший на заседании ни слова, позже направил президенту «частное письмо», где упрашивал Ф.Д.Р. занять «самую твердую позицию»: «полное или частичное умиротворение в долговременной перспективе приведет к негативным последствиям» как в том, что касается Японии, так и Германии.

Через несколько дней после Пёрл-Харбора Хабакук достал еще один подобный документ. В нем содержался подробный отчет о двух заседаниях в Овальном кабинете Белого дома, проводившихся 7 декабря в 20.30 и в 21.30. Первым было заседание правительства, которое президент назвал «самым серьезным после заседания правительства Линкольна в начале Гражданской войны»; на втором президент встречался с лидерами конгресса[147]. Президент подробно проинформировал руководителей страны о разрушениях в Оаху. Единственным, кто, кроме Рузвельта, присутствовал на обоих заседаниях, был вице-президент Уоллес.

В сопроводительном письме в Берлин к добытому Хабакуком документу германский посол в Берне (он подписывал все исходящие из резидентуры абвера документы) подчеркнул, что отчет содержит «точную и надежную информацию», поскольку основывается на телеграмме швейцарского посла в Вашингтоне Шарля Бругманна, получившего сведения «строго конфиденциально» от вице-президента «Уоллеса».

Профессиональный дипломат, пятидесятидвухлетний доктор Бругманн (который, несомненно, был невинной жертвой воришек) был зятем вице-президента. После пребывания в России, Бельгии, Франции и Чехословакии он в 1923 году был назначен в США. Там он познакомился с Мери, сестрой Генри Уоллеса, и на следующий год в Париже женился на ней.

Тесные семейные отношения поддерживались между мужем Мери и ее братом и до повторного назначения Бругманна в Вашингтон к началу сороковых годов. После этого их связи еще больше укрепились. Уоллес старался встречаться со своим зятем как можно чаще, ежедневно разговаривал с ним по телефону. Уоллес полностью доверял своему зятю. Он без колебаний делился с ним самыми сокровенными сведениями и не мог даже в страшном сне вообразить, что его откровенные замечания могут дойти до немцев.

Немцы воспользовались ситуацией. Хабакук получил задание отслеживать все донесения доктора Бругманна, отправляемые из Вашингтона в Берн, а Якобу было поручено добывать копии отчетов, исходящих от швейцарского военного атташе. Практически на следующее утро после поступления этих донесений в Берн их копии попадали через МИД Германии в берлинское управление абвера.

Поток непрерывно шел весь 1942-й и 1943 годы, вплоть до января 1944 года, но, как обычно и бывает, в конце концов эта золотая жила иссякла. К тому времени Аллен Даллес крепко утвердился в Берне в качестве представителя американской разведки – управления стратегических служб (УСС), установил прочные отношения с важными членами антифашистского подполья в Германии. Через двух из них он узнал о деятельности германского МИДа и абвера.

Первым из агентов абвера был младший чиновник министерства иностранных дел Германии, значившийся под псевдонимом Джордж Вуд. В действительности это был Фриц Кольпе, работавший в аппарате посла Карла Риттера. Вторым информатором Даллеса был молодой юрист Ганс Гивезиус, член группы близких сотрудников Канариса, который находился в Берне под крышей должности вице-консула и числился у Даллеса под кодовым именем «доктор Берндт»[148].

Кольпе похищал из министерства иностранных дел буквально сотни документов и доставлял их Даллесу, когда удавалось добиться командировки в качестве дипкурьера, либо передавал их Гизевиусу, который курсировал между Берлином и Цюрихом с единственной целью доставки материалов Кольпе Даллесу.

В самом начале 1941 года в очередной партии материалов, добытых Кольпе, находилось донесение Хабакука с изложением телеграммы Бругманна в его МИД с сопроводительной запиской, гласившей:

«В сообщении доктора Бругманна содержится столь много конкретной информации, потому что, как вам известно, вице-президент Уоллес доверительно беседует со швейцарским послом в Вашингтоне, являющимся его зятем».

Последняя телеграмма Бругманна относилась к самым злободневным событиям и содержала массу «конкретной информации». Немцев особенно заинтересовало сообщение о совещании министров иностранных дел союзных стран в октябре 1943 года в Москве. Швейцарский посол сообщил, что его зять пессимистически настроен в отношении состояния русско-американских отношений, и привел его высказывание о том, что Великобритании и Соединенным Штатам придется одержать победу в войне «в одиночку» и, «возможно, даже воюя против русских». В послании Бругманна говорилось:

«Главным результатом Московской конференции является неясность – сохранилась ли решимость в осуществлении концепции мировой революции. Хотя Россия и согласилась с большинством американских и британских предложений, все равно остаются лазейки. Предполагается, что Россия поставит западные державы в положение обороняющихся тем, что после войны коммунистическим организациям различных стран будет обеспечена свобода действий. Поскольку это в корне противоречит американским мирным идеалам, американское правительство будет вынуждено в конечном счете принять серьезные решения».

В какой степени подобная информация могла оказаться немцам полезной, остается гипотетичным. Нельзя сказать, что она не имела для них никакой ценности. Они всегда надеялись на то, что альянс между западными демократиями и большевизмом окажется нежизнеспособным, и в Берлине радостно встречали любую информацию о трениях внутри коалиции. Донесение из Берна, цитирующее высказывание вице-президента США, показывало, что назревает раскол в лагере союзников.

Получив сигнал о серьезной утечке информации из высших эшелонов, Даллес немедленно уведомил об этом Вашингтон.

Вопрос был весьма деликатным – явное нарушение секретности вице-президентом. Было выдвинуто предложение положить конец утечке, попытавшись предупредить Уоллеса, чтобы он был более сдержан в беседах со своим зятем. В конечном итоге в УСС решили обойти вице-президента и сообщить об этом деле непосредственно президенту. Начальник УСС генерал-майор Уильям Донован передал сообщение Даллеса вместе с донесением германской разведки начальнику штаба президента адмиралу Уильяму Лихи, отвечающему за секретность.

Во время своего ежедневного совещания 11 января 1944 года встревоженный и обескураженный адмирал Лихи сообщил о случившемся своему верховному главнокомандующему, лишь для того, чтобы увидеть, как тот пожал плечами. Как рассказывал позднее Лихи, «по-видимому, доклад УСС не удивил Рузвельта… он никак не прокомментировал происшедшее, заметив лишь, что это довольно интересно».

Мне неизвестен конец этой истории, о которой я не смог найти никаких упоминаний на этот счет в архивах Рузвельтовской библиотеки в Гайд-Парке. Возможно, президент побеседовал об этом с Уоллесом, и нет ничего невозможного в том, что неосмотрительность вице-президента имеет отношение к последующему решению Рузвельта заменить его при выдвижении своей кандидатуры на четвертый срок на сенатора Гарри Трумэна, у которого не было зятя в Швейцарии.

Это было наибольшим достижением абвера в сборе материалов о Рузвельте. Абвер был военной разведкой, и, хотя президент был также и верховным главнокомандующим и, следовательно, объектом интереса абвера, сбор информации о нем считался задачей министерства иностранных дел, которое ревностно отстаивало свои прерогативы.

В МИДе была создана группа специалистов, именуемая «американским комитетом», объектом интереса которой был в первую очередь Рузвельт. Его возглавил бывший посол Ганс Генрих Дикхофф, бесцеремонно отставленный от дел, после того как в 1938 году был отозван из Вашингтона. Комитет подготовил несколько так называемых докладов, содержащих психоаналитическую характеристику политики Рузвельта и основанные на ней прогнозы его будущих действий. Это не было разведкой как таковой, и Дикхофф не нашел ничего лучшего для использования своей группы, как заниматься подготовкой пропагандистских материалов, направленных на Соединенные Штаты.

В этой примитивной кампании, инициированной лично Гитлером и направленной непосредственно против Ф.Д.Р. и его семьи, Дикхофф предлагал использовать для обозначения Рузвельта весьма грубые эпитеты. Одним из его перлов было «безумец из Белого дома». В одной из своих директив он указывал: «Президента следует именовать Бенедиктом Арнольдом Рузвельтом, подчеркивая, что он является британским приспешником; или Франклином Сталино Рузвельтом, делая акцент на его дружбе с большевиками; или Самуилом Изидором Рузвельтом и Франклином Финкелыптейном Рузвельтом, чтобы указать на его еврейские корни». Таков был интеллектуальный уровень немецкой пропаганды, и доктор Дикхофф внес в это значительный вклад.

Пока видный посол занимался столь нечистоплотной кампанией, конфиденциальное наблюдение за президентом было возложено на германское посольство в Вашингтоне, возглавляемое преемником Дикхоффа, поверенным в делах Гансом Томсеном. На роли доктора Томсена как руководителя разведывательной сети мы еще остановимся в нашем повествовании.

После начала войны в Европе нашлось немало американцев, служивших делу Германии в этот смутный период. Это было временем неуверенности и ненадежности, сомнений и формирования представлений о роли США в данном вооруженном конфликте. Множество авантюристов и бывших лежебок добровольно пошли на службу к немцам в качестве секретных агентов, немало важных персон позволили использовать себя в качестве пешек в этой игре.

В Северной Америке в марте 1938 года произошли два события, нанесшие вред тщательно культивируемой политике добрососедства. 17 марта президент вмешался в политическую борьбу в Пенсильвании, поддержав на первичных выборах кандидата в губернаторы штата бизнесмена из Питсбурга Чарльза Джонса. 18-го произошел взрыв ликования в Мексике и острого негодования в США, вызванный тем, что мексиканское правительство президента Лазаро Карденаса национализировало собственность американских, британских и голландских нефтяных компаний.

Эти два совершенно не связанных между собой события породили весьма странный альянс, который смог повлиять на изменение хода истории.

Поддержав Джонса, президент бросил вызов Джону Л. Льюису, президенту конгресса производственных профсоюзов (КПП) и председателю американского объединенного союза горнорабочих (ОСГ), который выдвинул на первичных выборах своего собственного кандидата Томаса Кеннеди, секретаря-казначея ОСГ. Выступив против Льюиса, Ф.Д.Р. подтолкнул профсоюзного лидера к сближению с Уильямом Родсом Дэвисом, независимым нефтепромышленником, одним из ведущих участников мексиканских событий.

Разочарование Льюиса в политике США нарастало в течение всего 1937 года. Как отметил Артур Кларк из «Нью-Йорк таймс», Дамон слишком много хотел от Пифия, не давая ничего взамен[149]. Афронт в Пенсильвании не только оттолкнул Льюиса от президентского лагеря во внутренней политике, но и втянул его в орбиту зарубежных противников Ф.Д.Р.

Независимый нефтепромышленник Дэвис стал для Льюиса весьма неудачной заменой Рузвельта в качестве союзника. Тем самым профсоюзный деятель не только заключил союз с самым крупным в Северной Америке пособником немцев, но и попал в нацистскую сеть и, как позднее отмечал в секретном докладе президенту помощник государственного секретаря Адольф Бёрл-младший, «оказался на грани нарушения закона Логана»[150].

В течение этих трех критических лет, когда Дэвис превращался в профессионального немецкого агента, представляющего как Гитлера, так и Гиммлера, работающего и на абвер, и на Sicherheitsdienst (СД), Льюис выполнял их задания в Вашингтоне и Мехико. Он сыграл главную роль в осуществлении трех крупнейших акций, предпринятых Дэвисом по указке нацистов.

В 1938 году Льюис обеспечил поставки нефти из Мексики в Германию.

В 1939 году Льюис содействовал тайным усилиям по привлечению Рузвельта к мерам по предотвращению войны в Европе на условиях Гитлера.

В 1940 году Льюис активно способствовал тому, что один из германских дипломатов в Вашингтоне Герберт фон Штемпель назвал «крупнейшей комбинацией, касавшейся США», – интриге по недопущению избрания Рузвельта на третий президентский срок.

Человек, чьим союзником и пособником стал Льюис, был одним из последних частных предпринимателей в нефтяном бизнесе. Хотя он гордо вел свою генеалогию от Джефферсона Дэвиса и Сесила Родса, на самом деле его происхождение было весьма скромным.

Он родился в 1889 году в Монтгомери, Алабама, и оттуда двинулся на запад. Ко времени прибытия в Оклахому он был пожарным, а затем стал и железнодорожным машинистом. Кровь Родса, по его словам, текущая в его жилах, толкала его все дальше. В 1913 году, в возрасте всего двадцати четырех лет, он создал собственную нефтяную компанию в Маскоги, Оклахома, став независимым нефтепромышленником типа Гетти.

К 1938 году он руководил «Крусейдер ойл» и ее многочисленными дочерними предприятиями в Техасе, Луизиане и в Мексике. Ему принадлежал нефтеперерабатывающий завод в Гамбурге, нефтяной терминал в шведском порту Мальме и множество бензоколонок по всей Скандинавии. Он также был владельцем особняков в Хьюстоне и Скарсдейле, штат Нью-Йорк, и управлял деятельностью своей растущей империи в Нью-Йорке из роскошного офиса на тридцать пятом этаже Рокфеллеровского центра.

Седой, краснолицый, изысканно одетый, вежливый и деликатный южанин управлял своими владениями железной рукой и контролировал каждое действие своих сотрудников.

Еще в 1936 году в поисках перспективных зарубежных рынков Дэвис остановился на гитлеровской Германии. Нацисты отчаянно нуждались в горючем для своей стремительно растущей военной машины, но не имели ни своих источников нефти, ни иностранной валюты для ее закупок за рубежом. В особенно тяжелом положении оказался германский военно-морской флот. Адмирал Эрих Рёдер предупреждал Гитлера, что «командование [ВМФ] полностью исчерпало все возможности приобретения горючего за немецкие марки».

Дэвис, уже несколько лет занимавшийся различными сделками, хорошо знал о трудностях Рёдера. Он предложил построить в Германии нефтеперерабатывающий завод на средства из замороженных активов бостонского Первого национального банка. Тогда он сможет доставлять на завод сырую нефть, перерабатывать ее в бензин и солярку и продавать германскому военному флоту на основе бартера в обмен на станки, другие экспортные товары и танкеры, построенные на немецких верфях.

Он подготовил предложение и, приехав в Берлин, пригласил президента Рейхсбанка доктора Ялмара Шахта подключиться к этому предприятию. Получив отказ Шахта и попав в бюрократический лабиринт Третьего рейха, он сумел передать свой план лично Гитлеру. Результат был потрясающим и немедленным. Вскоре он вместе с Шахтом и еще 20 немецкими промышленниками был приглашен к фюреру.

– Господа, – заявил фюрер ошеломленным олигархам, – я рассмотрел предложение мистера Дэвиса и нашел его весьма перспективным. Я считаю нужным, чтобы Рейхсбанк профинансировал его.

Сделка совершилась. В Гамбурге был построен нефтеперерабатывающий завод «Евротанк», и Дэвис прочно закрепился в Германии, занимаясь, главным образом, поставками горючего военно-морскому флоту, что поглощало львиную долю поставляемой им нефти.

Национализация иностранных нефтепромыслов в Мексике затронула и Дэвиса, потерявшего около 11 миллионов долларов, инвестированных в богатые нефтепромыслы «Позор-Рика» и не желавшего смириться с потерей. Дэвис решил, что может частично компенсировать убытки, убедив мексиканцев предоставить при его посредничестве Германии концессии на нефтедобычу.

Немцы одобрили его план, и особенно активно Рёдер, давно уже изыскивающий подобную возможность. В своем меморандуме Герингу с ходатайством об ассигновании из скудных резервов иностранной валюты Рейхсбанка 600 тысяч фунтов стерлингов адмирал с энтузиазмом поддержал проект американского нефтепромышленника.

«Я намерен израсходовать деньги не на закупку нефти, – писал он, – а на приобретение иностранной концессии». Далее он указывал, что по тогдашним рыночным ценам на 600 тысяч фунтов стерлингов можно купить лишь около 150 тысяч тонн бензина и дизельного топлива, то есть совершенно незначительное количество. «Но, вложив ту же сумму в приобретение и разработку иностранной нефтяной концессии, например в Мексике, мы, по оценке экспертов, получим семь с половиной миллионов тонн нефти, или в 50 раз больше, без каких-либо дополнительных затрат иностранной валюты».

Рёдер получил 600 тысяч фунтов стерлингов и передал их Дэвису, «смазывать» путь к заключению мексиканской сделки. В помощь Дэвису адмирал назначил крупного специалиста ВМФ по горючему Фридриха Фетцера, а Геринг подключил к ним Иоахима Герцлета, высокопоставленного чиновника министерства экономики. Но для форсирования операции был нужен сильный и влиятельный посредник, имевший доступ в президентский дворец. В это время за кулисами появился Джон Л. Льюис.

Как, когда и где Льюис познакомился с Дэвисом и стал с ним сотрудничать, сколько он получил от сделки, стоившей миллионы долларов, осталось тайной, погребенной вместе с участниками этих драматических событий. Позднее Дэвис однажды заметил, что «сотрудничество с Льюисом было организовано через различные политические каналы». Дэвис нуждался в Льюисе из-за его близких связей с всесильными лидерами мексиканских профсоюзов.

Первые результаты сотрудничества проявились в апреле 1938 года. Между 17 и 18 часами 18 апреля Льюис позвонил в Мехико Винсенте Ломбардо Толедано, президенту конфедерации мексиканских рабочих. Когда ему сказали, что Толедано нет на месте, он попросил к телефону Алехандро Карильо, заместителя Толедано и близкого друга президента Карденаса.

Льюис сообщил Карильо, что Дэвис, охарактеризованный им как «ведущая фигура нефтяной индустрии», в 15 часов вылетел из Нью-Йорка в Мехико с предложением, заслуживающим самого благожелательного рассмотрения. Он фактически приказал Карильо немедленно позвонить Карденасу, сообщить ему, что Дэвис «абсолютно надежен», и обеспечить, чтобы Дэвис получил необходимую ему концессию. При этом Льюис заявил, что «Германия и Италия единственные страны, с которыми Мексика может без опасений иметь дело».

Благодаря рекомендации Льюиса Дэвиса ждал в Мексике «красный ковер». Но потребовалось несколько недель на сложные и деликатные переговоры, в которых вскоре принял активное участие и доктор Герцлет. Льюис пригласил Толедано в Вашингтон для совещания с Дэвисом. После второго визита Толедано, состоявшегося в июне, Дэвис в сопровождении Герцлета и своей доверенной секретарши, Эдны Фриды Верле, вновь прибыл в Мехико, где обнаружил, что путь к совершению сделки расчищен. Они встретились с президентом Карденасом и обсудили детали соглашения с министром финансов Эдуардо Суаресом и другими высокопоставленными чиновниками, но потребовалась дополнительная помощь Льюиса в обеспечении концессии. Наконец, состоялось подписание соглашения, по которому мексиканцы должны были поставлять нефть в Германию, а немцы рассчитываться за нее промышленными товарами.

В сентябре из Веракруса в Германию ушел первый танкер с 10 тысячами тонн нефти. В том же месяце Льюис прибыл в Мехико, официально в целях участия в Международном конгрессе против войны и фашизма, а в действительности – чтобы отпраздновать заключение сделки. В своем публичном выступлении перед 50 тысячами рабочих под развевающимися красными знаменами Льюис клеймил «реакционных работодателей», которые, по его словам, «будут приветствовать приход фашизма в Америку».

В течение следующих одиннадцати месяцев, в 1938-м и 1939 годах в Германию было отправлено еще около 400 тысяч тонн нефти, добытых из скважин, пробуренных американскими и британскими компаниями. Огромный завод Дэвиса «Евротанк» перешел на трехсменный режим работы, производя горючее для германского ВМФ.

Со временем Дэвис и Герцлет стали испытывать трудности с расчетами за нефть. Мексиканцы поставили ее в рейх уже почти на 8 миллионов долларов, а товаров в уплату получили только примерно на 3 миллиона. Одна из крупнейших бартерных сделок Дэвиса на поставку мексиканским ВВС 17 «юнкерсов» была заблокирована американским посольством.

Поставки нефти резко прекратились с германским вторжением в Польшу и с объявлением Великобританией и Францией войны Германии. Доктор Герцлет, проведший июль и август 1939 года в Мексике и в США, срочно вернулся в рейх, поручив Дэвису попытаться спасти операцию. Тот пытался, несмотря на британскую блокаду, продолжать поставки, отправляя танкеры в итальянские и шведские порты для дальнейшей транспортировки нефти в Германию. Однако англичане уже в самом начале перехватили три корабля, направлявшиеся в Скандинавию с 33 тысячами тонн, ссылаясь на то, что «поставки вместе с наличествующими запасами значительно превосходят обычные потребности Скандинавских стран».

Находясь под постоянным давлением Фетцера и Герцлета, бомбардировавших его отчаянными телеграммами, Дэвис, лишенный возможности выполнять эти требования, стал перед лицом кризиса, слишком серьезного даже для такого сообразительного предпринимателя. Он решил выдвинуть план восстановления мира в Европе с привлечением президента Рузвельта в качестве посредника в разрешении конфликта.

Он по телеграфу изложил свою идею Герцлету, доложившему в свою очередь обо всем Герингу и в ответной телеграмме сообщившему о заинтересованности германского правительства. Оставалось встретиться с Рузвельтом и привлечь его на свою сторону. Вновь потребовалась помощь Джона Л. Льюиса.

Весь 1939 год отношения профсоюзного лидера с Ф.Д.Р. оставались весьма натянутыми, а к сентябрю ухудшились до крайности. Тем не менее отношения с Дэвисом были настолько обязывающими, что Льюис, подавив гордость, согласился побеседовать с президентом.

Во второй половине дня 14 сентября Льюис позвонил в Белый дом и, когда ему ответил Рузвельт, попросил президента «конфиденциально принять мистера У.Р. Дэвиса по вопросу, который может представлять исключительную важность для страны и всего человечества». Рузвельт знал о делишках Дэвиса и не испытывал желания беседовать с ним, но понимал, что, отказавшись от встречи, окончательно испортит отношения с Льюисом. Поэтому он отказался встретиться с Дэвисом «конфиденциально», на чем настаивал Льюис, но согласился принять его «в обычном порядке». Встреча была назначена на следующее утро.

После телефонного разговора с Льюисом Рузвельт позвонил в Госдеп и попросил, чтобы Адольф Бёрл-младший присутствовал при встрече, поскольку «желательно», чтобы имелась «точная запись беседы».

В 11.45 15 сентября Дэвис был принят в Овальном кабинете, где немедленно изложил свой план. Он заявил, что уже семь лет ведет крупные операции в Германии и установил близкие личные отношения с рейхсмаршалом Германом Герингом. На днях он получил телеграмму «от Геринга» с предложением «выяснить, не согласится ли президент либо сам выступить посредником, либо помочь найти на эту роль какую-либо нейтральную страну». «Немцы, – продолжал Дэвис, – жаждут заключения мира», при условии выполнения некоторых из их требований.

Бёрл скептически отнесся к плану Дэвиса и позднее отметил, что «опыт сотрудничества Государственного департамента с Дэвисом недостаточен для того, чтобы с уверенностью полагаться на его заверения». Вопрос был оставлен на усмотрение президента, который не отклонил предложение, но и не принял на себя никаких обязательств. Он сказал Дэвису, что к нему поступает «множество неофициальных предложений… о вмешательстве в европейский конфликт», но, естественно, он не может быть вовлеченным в подобные проблемы, «если не получит официального предложения на правительственном уровне».

Дэвис не был обескуражен отказом. Он заявил, что получил приглашение от германского правительства на секретное совещание, которое состоится 26 сентября в Риме, и спросил у Рузвельта, может ли он прозондировать почву и доложить ему по возвращении.

– Естественно, – ответил Рузвельт, – меня интересует любая информация, способная пролить свет на ситуацию.

Немедленно после встречи Дэвис обратился в Госдепартамент с просьбой о выдаче паспортов ему, его жене и мисс Верле, указав, что они собираются порознь отправиться в Италию. Эдна Верле уже значилась в «черной книге» миссис Рут Б. Шипли, начальника паспортного управления Госдепа, и получила отказ, так же как и миссис Дэвис. Отказ в паспорте его жене не слишком обеспокоил Дэвиса. Его больше волновала мисс Верле. Он вновь обратился к Льюису и попросил его побеспокоить по этому поводу Рузвельта.

Кто-то мог бы подумать, что Льюис не осмелится беспокоить президента по столь ничтожному поводу, но Льюис вновь снял телефонную трубку. В 17.20 он позвонил Рузвельту и попросил его приказать миссис Шипли выдать паспорт мисс Верле.

На сей раз президент не уступил и посоветовал Льюису обратиться в Госдепартамент. Затем он позвонил Бёрлу и попросил помощника государственного секретаря сделать запись и об этом звонке, специально отметив, что «требование исходило от мистера Льюиса». Что касается профсоюзного лидера, то он, по-видимому, понял значительность полученной отповеди. Он так и не позвонил Бёрлу, а мисс Верле так и не получила паспорт.

На следующий день, однако, Льюис вновь обратился к президенту. Честно работая на Дэвиса, он переслал Рузвельту телеграмму, по его словам полученную Дэвисом из Берлина в ответ на свое сообщение о результатах беседы с президентом. В телеграмме, подписанной Герцлетом, говорилось:

«Полностью согласны на переговоры с Рузвельтом о плане, согласованном с вами в августе. Новое соглашение по Дальнему Востоку имеет большое значение для американского правительства. Можем заверить в полном отказе от дальнейших военных акций после войны с Польшей, если новый порядок в Европе будет поддержан правительством нейтральных Соединенных Штатов. Попытайтесь убедить Вашингтон оставаться строго нейтральным, не пересматривая ныне действующий Закон о нейтралитете, поскольку его пересмотр может привести к необратимым изменениям. Безотлагательно объясните Вашингтону, что любой груз, поставляемый воюющим странам, будет перехватываться и уничтожаться, что чревато опасностью военного конфликта. Именно поэтому существующее сейчас положение должно сохраняться до окончания встречи в Риме».

Рузвельт вызвал Бёрла, передал ему копию телеграммы Герцлета, чтобы ее приобщили к досье, которое помощник госсекретаря вел после начала переговоров с Дэвисом. Если бы не поразительное вмешательство Льюиса, Ф.Д.Р. готов был не обращать внимания на всю эту историю. Но Бёрл был потрясен.

Госдепартамент вел досье на Дэвиса еще с 1928 года. Бёрл считал нефтепромышленника немецким агентом и заявил об этом президенту. Хотя Рузвельт и был склонен согласиться с этим, он не мог ничего поделать из-за вмешательства Льюиса.

Поначалу он хотел обратиться к Эдгару Гуверу с просьбой проследить за этим делом, но после некоторого размышления отказался от своей идеи. Он осознавал, какие рискованные последствия могут произойти, если станет известно о его приказе ФБР установить слежку за столь важной и влиятельной персоной, как Льюис. Он поручил лично Бёрлу следить за всеми действиями, предпринимаемыми Льюисом по поручению Дэвиса. Одновременно другой доверенный сотрудник президента Гарднер Джексон, в лучшие времена работавший личным помощником Льюиса, получил задание следить за своим бывшим боссом. Джексон рьяно взялся за дело и регулярно докладывал Рузвельту не только о каждой встрече профсоюзного лидера с нефтепромышленником, но и о все более частых визитах Льюиса в офис Дэвиса в Рокфеллеровском центре или в его дом в Скарсдейле.

Дэвис, как и планировал, отправился прямиком в Рим, где доктор Герцлет ждал его с хорошей новостью – рейхсмаршал Геринг с воодушевлением воспринял его план мира и хочет видеть их в Берлине, чтобы лично обсудить детали. В нарушение инструкции миссис Шипли, выдававшей ему паспорт, нефтепромышленник тайно направился в Берлин, куда и прибыл 28 сентября.

Все шесть дней своего пребывания здесь Дэвис был гостем Фетцера и Герцлета, за это время он четыре раза имел долгие беседы с Герингом, обсуждая мексиканскую ситуацию и детали переговоров о мире.

Ключевая встреча с участием Герцлета и экономиста ведомства Геринга Гельмута Вольтата произошла 1 октября в кабинете рейхсмаршала в министерстве авиации.

В неразобранных немецких архивах я обнаружил подробную запись о совещании, сделанную Вольтатом. Она важна не только потому, что показывает, в каком извращенном виде Дэвис представлял им политику США, но и раскрывает огромный масштаб всей этой операции, проливая свет на конкретное участие Льюиса на различных ее этапах.

В связи с его исторической важностью этот впервые опубликованный документ приводится полностью:

«Во время полуторачасовой беседы президента Рузвельта с мистером Дэвисом в Белом доме 15 сентября 1939 года президент поручил мистеру Дэвису выяснить в Берлине, на каких условиях Германия согласится на перемирие и последующее заключение мира. Если Германия проявит соответствующую инициативу, президент Рузвельт готов использовать свое влияние на западных союзников для начала ведения переговоров. Президенту Рузвельту необходимо знать конкретные условия Германии в отношении, например, Польши и колоний.

В этой связи президент Рузвельт поднял также вопрос о собственно чешских территориях, но окончательное решение этого вопроса может быть отложено и на более позднее время. Этот вопрос упоминался, поскольку он осознает важность этой проблемы для общественного мнения США и должен нейтрализовать своих чешскоязычных избирателей и сочувствующих им, когда и если окажет давление на Англию с целью прекращения войны.

Встречу между Рузвельтом и Дэвисом организовал лидер американского профсоюзного движения Дж. Льюис, уверенный, что продолжение войны приведет к тяжелейшим социальным и экономическим последствиям в Соединенных Штатах. Затянувшаяся современная война приведет к полному истощению как воюющих, так и нейтральных стран Европы. Это принесет убытки и США в связи с потерей их важнейших потребителей в Европе, также косвенно, из общего снижения уровня жизни во всем мире. Англия и Франция располагают в США активами в размере 4 миллиардов долларов и инвестициями в 9 миллиардов долларов. Американцы осознают, насколько опасна для них ликвидация этих активов либо путем изъятия вкладов США, либо продажей этого имущества для оплаты закупок в Америке.

Первоначально, вплоть до 1934 года, Льюис был противником национал-социализма, главным образом, потому, что, как он тогда полагал, рабочий класс Германии был угнетен, лишен возможности для защиты своих интересов и подвергался эксплуатации. Однако за последние три года Льюис смог убедиться, в основном под воздействием Дэвиса, что благосостояние немецких рабочих заметно выросло благодаря экономической системе национал-социализма.

Дэвис расширял свои операции по продаже нефти преимущественно Германии. Дэвис также продолжал поставлять нефть в Италию, даже когда эта страна подверглась санкциям. Льюис сегодня признает значительную общность политических и социальных факторов, воздействующих на европейских и американских трудящихся. Он считает, что экономические и социальные проблемы, стоящие перед Соединенными Штатами, нельзя разрешить, копируя индивидуалистическую английскую систему, а можно, лишь используя пролетарскую и коллективистскую идеологию новой Германии. Льюис положительно воспринимает картину социальных и политических условий в Германии, как ее нарисовал Дэвис. Дэвис выделяет щедрые финансовые пожертвования на рабочее движение. Помимо 9 миллионов организованных членов профсоюзов, имеются и большие группы рабочих, считающих Льюиса своим лидером, и, таким образом, Льюис контролирует около 14 миллионов избирателей. Демократическая партия не сможет вести эффективную кампанию по выборам президента без финансовой помощи Льюиса. Льюис вправе свободно выбирать, поддерживать ли ему демократического или республиканского кандидата на пост президента. Хотя президент Рузвельт должен быть благодарен Льюису за свое переизбрание в 1937 году [так в тексте. – Примеч. автора], он не выполнил своего обещания предоставить ему место в своем правительстве. Если Рузвельт решит баллотироваться на третий срок, он сможет выиграть выборы лишь с помощью Льюиса. Это в равной мере относится к любому кандидату как от демократической, так и от республиканской партии. Благодаря этим обстоятельствам господин Дэвис обладает исключительными возможностями оказывать влияние на политику и деятельность президента Рузвельта.

Президент Рузвельт из личных узкоэгоистических соображений заинтересован в организации мирных переговоров, даже если решит не добиваться своего переизбрания на третий срок. Подобная акция с его стороны сможет компенсировать все провалы проводимого им «нового курса» и неудачи в других сферах и позволит ему уйти со своего поста на пике славы. Рузвельт убежден, что аналогичные усилия Муссолини являются недостаточно эффективными, чтобы повлиять на англичан. С другой стороны, он считает, что американское давление на Англию немедленно приведет к установлению продолжительного мира. Рузвельт опасается, что затяжная война может положить конец современной европейской цивилизации из-за взаимоуничтожения трех ведущих европейских держав. Другим последствием продолжительной войны может стать упадок и крушение Британской империи с последствиями, которые невозможно предсказать, но которые неизбежно приведут к ликвидации руководящего положения белой расы в мире.

Рузвельт считает, что долгая война приведет к ослаблению Германии в ее противостоянии России, что, в свою очередь, приведет к распространению коммунизма в Европе, а последующее усиление Японии в Тихоокеанском регионе будет нетерпимым для США. Таким образом, он полагает, что безотлагательное начало мирных переговоров и активное сотрудничество в деле поддержания длительного мира отвечают жизненным интересам США.

В своей беседе с Дэвисом Рузвельт отметил, что он был против объявления Англией войны Германии. Англичане с ним предварительно не консультировались. Он узнал об этом только из телефонного звонка от посла [Джозефа П.] Кеннеди из Лондона за восемь часов до истечения срока ультиматума, выдвинутого Англией Германии. Он убежден, что Англии нет дела до поляков, а в том, что Англия объявила войну Германии, лежит гораздо более серьезная подоплека. У него есть основания считать, что Англия вовлекла Францию в конфликт не только против желания французского народа, но даже вопреки проводимой французским правительством политике. По его мнению, причины войны порождены односторонним диктатом Версальского договора, сделавшего невозможным для Германии обеспечить в стране жизненный уровень, сопоставимый с ее соседями[151]. Он думает, что если бы он смог оказать германскому правительству поддержку в этом отношении, то сумел бы обеспечить заключение справедливого, равноправного и продолжительного мира на следующих условиях:

а) Германия должна получить Данциг, «польский коридор» и все ее бывшие провинции, переданные Польше по Версальскому договору.

б) все колонии, принадлежавшие Германии до 1914 года и управляемые в настоящее время другими государствами на основании мандатов либо в иной форме, должны быть немедленно возвращены Германии.

в) Германии должна быть оказана существенная финансовая помощь для приобретения всех тех сырьевых ресурсов, которые потребуются ей, чтобы привести свою экономику в соответствие с той, что наличествует у ее соседей.

Рузвельт предложил Дэвису стать его полномочным представителем на переговорах. Дэвис отказался на том основании, что это помешает ему вести бизнес, за который он несет личную ответственность. Рузвельт и Дэвис договорились, что Дэвис доложит президенту о своих переговорах немедленно по возвращении. Если между Германией и Соединенными Штатами будет достигнуто понимание на основании определенной программы, Рузвельт готов направить Дэвиса в Париж и Лондон для передачи британскому и французскому правительствам своих мирных предложений. Если Даладье и Чемберлен выступят против этого плана, Рузвельт готов оказать давление на Францию и Англию следующими методами:

Рузвельт сообщит Франции и Англии, что поддержит Германию в попытке добиться заключения справедливого, равноправного и продолжительного мира. В интересах этого он подготовит заключение соглашения с Германией, в соответствии с которым Соединенные Штаты будут поставлять сырьевые и военные материалы. В качестве последнего довода он пригрозит, что эти поставки в Германию будут осуществляться под защитой военной мощи США.

Рузвельт жаждет использовать нынешнюю ситуацию для того, чтобы уничтожить британскую монополию в мировой торговле. В отношении отмены эмбарго на военные поставки Рузвельт ожидает, что дебаты по этому вопросу затянутся на несколько месяцев. Он полагает, что эмбарго вряд ли будет снято по вышеуказанным позициям. Он поставит этот вопрос на рассмотрение сената в качестве политического маневра, чтобы выиграть время. Он предполагает, что если его попытка выступить в качестве посредника провалится, то отмена эмбарго в современной психологической атмосфере может побудить американцев стать на сторону союзников, поддерживаемых широким общественным мнением.

Дэвис ознакомил Льюиса с тем, что было высказано в ходе совещания с Рузвельтом. Если эта позиция найдет поддержку в Германии, Льюис готов мобилизовать возможности всей своей организации для поддержки движения за мир. Он считает, что в случае необходимости благодаря своему влиянию, распространяющемуся на общественное мнение даже во Франции, его организация в состоянии обеспечить принятие мирных предложений. Если будет достигнуто взаимопонимание между Германией и Америкой, Льюис сумеет создать такую обстановку, что американские рабочие просто откажутся производить военные материалы для Англии и Франции.

О переговорах с президентом Рузвельтом должен знать лишь узкий круг лиц, ни одна другая страна не должна быть осведомлена о них. Президент Рузвельт со своей стороны исключает из участия в переговорах Государственный департамент в целях обеспечения секретности».

Было бы желательно вместе с Дэвисом направить в Америку германского представителя и господина Герцлета, чтобы избежать недоразумений, которые могут возникнуть из-за неправильного перевода, и в целях достоверного изложения Вашингтону подлинной позиции Германии. Через день после этого совещания, 3 октября Геринг официально уполномочил Дэвиса продолжать переговоры с Рузвельтом о примирении, он также поручил Герцлету отправиться в США в качестве его личного представителя вместе с нефтяником. Для Дэвиса, остававшегося в неведении о полном масштабе разворачивающейся операции, это было лишь некоторым осложнением в готовящейся сделке. Но что касается Герцлета, это поручение стало возможностью для стремительного взлета, весьма нередкого в судьбе молодого немца в эпоху нацизма. Уроженец Галле, города в прусской Саксонии, он вступил в гитлерюгенд в 1929 году, сделал там быструю карьеру, затем был взят на работу в министерство пропаганды доктора Геббельса. Теперь в возрасте двадцати пяти лет он, будучи протеже рейхсмаршала Геринга, считался «одним из трех или четырех наиболее способных нацистских чиновников» и специализировался на экономическом проникновении в страны Латинской Америки.

Невысокий и худощавый светловолосый пруссак с вежливыми манерами и мягким голосом свободно говорил по-английски и был несомненно специалистом в своем деле. Теперь наступил решающий перелом в его карьере. Геринг сказал Герцлету, что если усилия Дэвиса увенчаются успехом и президент согласится выступить посредником на мирных переговорах с союзниками, то молодой порученец будет назначен на вакантный пост германского посла в Вашингтоне, став самым молодым посланником в истории немецкой дипломатии.

До этого Герцлет выступал в качестве более или менее официального представителя министерства экономики, но Дэвис предложил, чтобы для данной миссии он был обеспечен какой-либо крышей. Это было необходимо для того, чтобы замаскировать связь Герцлета с Дэвисом.

Геринг согласился. Еще в период пребывания Дэвиса в Берлине Герцлет стал секретным агентом абвера, снабженным всеми принадлежностями разведчика, в том числе и сложным шифром, разработанным специально для него. Участникам операции были присвоены условные имена: Геринг стал Гарольдом, доктор Фетцер – Фрицем, Дэвис – агентом номер С-80, а Джон Льюис был внесен в картотеки как его Hintermann (подагент) номер С-80/Л, или Чарли.

Решено было осуществлять связь через Мадрид, а связником был назначен нефтяник по фамилии Янссен, чьим первым заданием стало обеспечение проезда Дэвиса и Герцлета в Португалию, где они должны были сесть на американский авиалайнер, вылетавший из Лиссабона 8 октября.

Абвер снабдил Герцлета настоящим шведским паспортом на имя Карла Клеменса Блюхера, который незадолго до этого сдал свой паспорт при получении немецкого гражданства. Специалисты абвера заменили фотографию и проставили на ней фальшивую печать шведского консула в Берлине. Когда с фальсифицированным паспортом удалось получить американскую визу на въезд, немцы решили, что все в порядке.

Однако с первого шага поездка Герцлета пошла наперекосяк. Хотя Дэвис и пытался скрыть свой визит в Германию, об этом стало известно торговому атташе американского посольства Сэму Вуду[152], немедленно сообщившему о несанкционированном приезде в Государственный департамент, откуда информация была передана в Лондон в Форин Офис. Британская разведка быстро узнала, кто скрывается под именем Карл Блюхер, и предупредила американское консульство в Лиссабоне, что младший из попутчиков «путешествует не со своим собственным паспортом».

Когда Дэвис и Герцлет проходили регистрацию перед посадкой на самолет, клерк «Пан-Америкэн» притворился, будто вспомнил немца по его предыдущим поездкам, и назвал его настоящее имя. Герцлет засуетился. Он не впервые летал под чужим именем, но прежде никогда не попадался.

Дэвис бурно протестовал, пытаясь доказать, что «швед Блюхер» – руководитель одного из скандинавских филиалов его фирмы, но безрезультатно. Когда стало ясно, что переубедить клерка не удастся, он сменил тактику и прозрачно намекнул, что выполняет специальное поручение президента США и для успеха его миссии необходим этот маскарад Герцлета. Клерк был неумолим, и Дэвис тогда обратился к американскому генеральному консулу Сэмьюелу Уили, который, выполняя приказ Вашингтона, аннулировал въездную визу Герцлета.

Дэвис был вынужден улететь в Нью-Йорк один и приземлился в аэропорту Вашингтон на Лонг-Айленде 9 октября вместе с еще 35 пассажирами авиалайнера. Перед самым его приездом Юнайтед Пресс разоблачило его секретную поездку в Берлин, и его встретила толпа репортеров, которым он сообщил, что «две недели находился по делам в Риме», и опроверг слухи, будто он пытался наладить нелегальную транспортировку нефти в Германию через Италию.

Сразу же после возвращения в США он попросил Джона Льюиса позвонить в Белый дом и устроить ему встречу с Рузвельтом. На сей раз Льюис связался по телефону с секретарем президента генералом Эдвином Уотсоном, который ответил, что у президента нет времени для встречи с Дэвисом. Нимало не смущенный отказом Дэвис 11 и 12 октября отправил Рузвельту два длинных послания, в которых на семнадцати страницах машинописного текста поделился своими «впечатлениями о Европе» и изложил свою версию его переговоров с рейхсмаршалом Герингом.

Не сумев добиться аудиенции у президента, Дэвис обратился в Госдеп, где был принят помощником государственного секретаря Бёрлем. Результат встречи был обескураживающим. Бёрл сделал Дэвису выговор за его «многочисленные искажения» в письмах к Рузвельту. Когда речь зашла о фальшивом паспорте Герцлета, Дэвис попытался выгородить себя.

23 октября 1939 года Льюис позвонил Бёрлу и потребовал встречи с ним, но отказался прийти в Государственный департамент. Встреча состоялась в доме Бёрла. Это была весьма странная и зловещая встреча. Судя по записи Бёрла, Льюис начал с напоминания о том, что «резолюция в поддержку президента, принятая на съезде КПП… с такой же легкостью могла быть и резолюцией с отказом в поддержке». Затем он перешел к разговору о Дэвисе.

По его словам, он уже встречался с нефтепромышленником и знает, что тот привез из Европы «важное послание от высокопоставленных германских должностных лиц». Наступило время, утверждал Льюис, для всеобщего мира в точном соответствии с предложениями Дэвиса, изложенными президенту 15 сентября. Такую возможность и предоставляет послание, доставленное Дэвисом, однако президент отказывается его принять. Означает ли это, что президент не заинтересован в достижении мира?

Бёрл резко ответил, что Вашингтон не может рассматривать подобные предложения, если они не исходят от правительства и получены не по официальным каналам. Более того, и сам Дэвис в искаженном виде изложил результаты своего визита и свои возможности в Берлине, и поэтому он не рассматривается в Вашингтоне как заслуживающий доверия посредник между американским и германским правительствами в каком бы то ни было деле.

– Вы хотите, чтобы германское правительство официально заявило то, о чем Дэвис говорит неофициально? – спросил Льюис.

– У германского правительства есть в Вашингтоне компетентный представитель для передачи любых посланий подобного характера, – ответил Бёрл.

Встреча закончилась холодно, что почувствовали оба ее участника, и Льюису было ясно, что Дэвис является персоной нон грата для администрации Рузвельта. Он понял также, что и его роль во всей этой истории рассматривается как весьма неприглядная. Оскорбленный и озлобленный, он на протяжении недели часто встречался с Дэвисом, изыскивая пути и возможности заставить Рузвельта принять план Дэвиса или, если президент откажется, наказать его.

Пожалуй, как никогда ранее на протяжении своего пребывания у власти Льюис не был так уверен в своих значимости и влиятельности. В конце концов он решил, что безразличие к вопросу мирного урегулирования и такое неуважительное отношение Рузвельта к нему лично не должны оставаться безнаказанными.

Дэвис приступил к выполнению своих обязательств перед Герингом даже раньше, чем предполагалось. Начинался второй акт этой невероятной драмы.

На пресс-конференции 4 мая 1940 года заместитель госсекретаря Самнер Уэллес стал объектом того, что могло выглядеть как (а возможно, и имело целью) скандальное расследование. Корреспондент из Детройта расспрашивал его о статье, «как правило, ответственного журналиста», опубликованной несколько недель назад, где утверждалось, что Уильям Роде Дэвис, «осуществивший ряд сделок с мексиканским правительством», внес в фонд демократической партии «подарок в 250 тысяч долларов… разделенный между национальным комитетом и пенсильванской партийной организацией».

Известие о взносе Дэвиса серьезно обеспокоило администрацию Рузвельта, пытавшуюся скрытно вести кампанию по дискредитации нефтяника в связи с сотрудничеством с нацистами. Заместитель госсекретаря попытался замять этот вопрос. Это дело, заявил он, относится к «внутренней политике», и таким образом он «не компетентен комментировать его».

Новость оказалась реальной и своевременной, но не полностью соответствовала действительности. Дело в том, что Дэвис всегда был активным сторонником демократической партии и в прошлом щедро субсидировал ее. Но теперь он порвал с Рузвельтом. Корреспонденту (и мистеру Уэллесу) было неведомо, что на сей раз он пожертвовал демократам не 250 тысяч, как об этом говорили, а 160 тысяч. Более того, эти средства он внес не в национальный комитет, а «представителю пенсильванской организации партии».

Вот как доктор Герцлет обосновал этот платеж в докладе рейхсмаршалу Герингу. Эти 160 тысяч долларов поступили из секретного фонда Геринга, насчитывающего миллионы долларов и предназначенного для подкупа и взяток, и были выделены Дэвису и Герцлету для финансирования антирузвельтовского лобби. По словам Герцлета, они были выплачены для «продвижения кандидатуры» пенсильванского политика (его имя в транскрипции шифрованной телеграммы Герцлета было искажено) «в целях… подкупа примерно сорока пенсильванских делегатов на партийном съезде в Чикаго, намеченном на 17 июля».

Внося взнос, Дэвис и Герцлет надеялись скрыть подлинный источник финансирования. В германских архивах имеются записи об использовании посредника, имеющего большое влияние в пенсильванской политике, и нефтяника-миллионера из Питсбурга. Его звали Уолтер Джонс.

Кем был пенсильванский посредник и как он собирался «покупать» голоса против Рузвельта, нам неизвестно, да это и не имеет значения. Но Джонс – совсем иное дело.

Питсбургский нефтяник не был ни пиратом бизнеса, ни политическим оппортунистом, как Дэвис. Он был кем угодно, только не пронацистом. Он также не был и противником демократической партии. Напротив, он принадлежал к той немногочисленной группе нефтяных королей, которые поддерживали Рузвельта. Пользуясь репутацией «самого крупного единоличного жертвователя в президентскую кампанию 1936 года», он был близок к Ф.Д.Р. и имел свободный доступ в Белый дом. Он также пользовался доверием министра внутренних дел Гарольда Икеса, сторожевого пса нефтяной промышленности.

Что же побудило Джонса принять вклад Дэвиса? Он сделал это не ради Дэвиса, а потому что его попросил об этом Джон Льюис.

Прожженный, хладнокровный нефтяник был покорен могущественным профсоюзным лидером, которого он считал величайшим из живущих ныне американцев. Пока Льюис и Рузвельт были союзниками, у Джонса не было проблем с определением лояльности. Он был за Рузвельта, потому что за него же был Льюис. Когда Льюис стал противником президента, так же поступил и Джонс. Но в отличие от Джонса он не выступил открыто и держал свои изменившиеся убеждения при себе, внешне делая вид, что остается преданным сторонником Рузвельта[153].

Герцлет сообщил, что Дэвис также заинтересован в поражении «антигерманского» сенатора Джозефа Ф. Гаффри. В течение многих лет сенатор от Пенсильвании был одним из ближайших союзников Льюиса на Капитолийском холме, пользуясь щедрой помощью профсоюзов. Гаффри, хотя и был человеком Рузвельта, поддержал Льюиса в его противостоянии президенту и был на его стороне в борьбе за выдвижение кандидата на пост губернатора штата в 1938 году, когда официальный кандидат от демократической партии соперничал с кандидатом Льюиса. Когда Льюис заключил соглашение с Дэвисом, Гаффри стал одним из основных сторонников нефтяника в сенате.

Кризис в отношениях Дэвиса и Гаффри наступил 15 июня 1939 года, когда Маркие У. Чайльдс, вашингтонский корреспондент сентлуисской «Пост диспатч», опубликовал статью о связях сенатора «с независимым нефтяником», который, как указывал Чайльдс, наладил поставки нефти германским потребителям из экспроприированных мексиканских скважин. «Утечку» информации к Чайльдсу организовал помощник госсекретаря А. Бёрл-мл. как часть кампании против нефтяника. Гаффри, в свою очередь, попытался с помощью Дэвиса и Льюиса дискредитировать Чайльдса. В саркастическом опровержении сенатор заявил, что Чайльдсу за эту статью «заплатил кто-то еще, помимо работодателя».

Сотрудничество Гаффри с Дэвисом зашло настолько далеко, что Бёрл решился положить этому конец. Полагая, что сенатор поддерживает нефтяника, не зная прошлого и движущих мотивов Дэвиса, Бёрл решил открыть ему глаза на махинации нефтяника и на роль Льюиса в них.

Встреча была секретно организована, и Гаффри получил доказательства, представленные Государственным департаментом. Они были столь убедительными и уличающими, что сенатор немедленно отказал в своей поддержке Дэвису и пересмотрел свои отношения с Льюисом, не желая подвергать опасности свою политическую карьеру. В результате этой встречи он публично, как в сенате, так и в прессе, опроверг все обвинения, выдвинутые им против Map киса Чайльдса, заявив в заключение, что «изложенные мистером Чайльдсом факты в основном справедливы».

Ответный удар последовал немедленно. Гаффри был включен в черный список Льюиса к выборам 1940 года. Вся помощь, ранее поступавшая от Льюиса и ВКТ, немедленно испарилась. Часть средств, выделенных Джонсу на «подкуп» демократов в Пенсильвании, были переадресованы на кампанию против Гаффри. Льюис выдвинул своего собственного кандидата – Уолтера Джонса. В результате одной из самых необычных в американской политике комбинаций Джонс использовал деньги Дэвиса не только для того, чтобы нанести поражение своему доброму другу Гаффри, но и чтобы самому занять его место. Несмотря на разрыв с Льюисом и германские деньги, Гаффри был переизбран, победив даже в шахтерских районах, где слово Льюиса считалось решающим и определяющим.

Гаффри конечно же не был главной мишенью вендетты Льюиса. Хотя это был первый случай использования немецких денег для тайного воздействия на внутреннюю политику США, это все же не было первой попыткой осуществления плана Дэвиса.

На встрече в начале осени 1939 года Геринг и Дэвис обсуждали не только «план мира», но и «возможность поражения Рузвельта на выборах в 1940 году». Джон Льюис, утверждал Дэвис, пользуется таким огромным влиянием в стране, что может провалить кандидатуру Рузвельта, сорвать его планы вновь остаться в Белом доме. Нефтяник убеждал Геринга, что профсоюзный лидер пользуется огромным влиянием на всю внутриполитическую жизнь страны. Льюис принял твердое решение, как Дэвис заявил Герингу, сорвать все планы президента остаться в Белом доме в 1940 году.

«Он представил себя близким другом Джона Льюиса, – позднее рассказывал об этом совещании Геринг. – Он говорил мне, что Льюис не связан ни с одной политической партией, а действует на политической сцене в том, что касается принятия решений, самостоятельно и является одним из немногих, кто с пониманием относится к позиции Германии… Дэвис говорил мне, что, используя свое влияние на Льюиса, он сможет воздействовать на президентскую кампанию таким образом, что переизбрание Рузвельта, которое, по его мнению, означает войну, будет предотвращено».

Когда Дэвис буквально гарантировал участие Льюиса в антирузвельтовской кампании, Геринг заинтересовался. «В годы американской депрессии, – заявил он на допросе, – я отчаянно искал кого-либо, кто смог бы быть мне полезен в эксплуатации этой экономической ситуации». Теперь таким человеком, по его мнению, стал Льюис, способный использовать политическое напряжение в стране в связи с беспрецедентной попыткой добиться избрания Рузвельта президентом США на третий срок.

Дэвис заявил Герингу, что готов «вложить миллион долларов из собственных средств… чтобы помочь Льюису нанести поражение Рузвельту». Но для избрания нового президента, «благожелательно настроенного к Германии», потребуется миллионов пять, если не больше.

Геринг ответил, что для достижения такой цели не жалко и 100–150 миллионов долларов. Дэвис заверил собеседника, что не рассчитывает на какой-либо доход от операции, но надеется в случае победы над Рузвельтом стать государственным секретарем – пост, на котором он мог бы оказаться весьма полезным Герингу.

Геринг доложил о задуманной комбинации Гитлеру и получил его согласие. В ходе их последней встречи 3 октября он поручил Дэвису договориться с Льюисом о конкретных шагах, с помощью которых можно было бы обеспечить поражение Рузвельта, если тот решит добиваться нового переизбрания. Он также пообещать выслать в США миллион долларов наличными, как только операция приобретет существенную базу. Сразу после встречи, возможно, чтобы произвести впечатление на Геринга (чья Forschungsamt прослушивала все телефонные переговоры), Дэвис позвонил Льюису в Вашингтон и условленными заранее словами изложил суть переговоров.

Когда Рузвельт отказался участвовать в политических маневрах вокруг вопроса о заключении мира по плану, доставленному Дэвисом из Германии, было решено перейти тотчас же к запасному варианту. Льюис в октябре 1939 года приступил к организации антирузвельтовской кампании, когда сам президент еще не принял окончательного решения в вопросе о выдвижении своей кандидатуры на третий срок.

Его первый выпад был направлен против двух государственных служащих среднего звена – Нормана М. Литтела из министерства юстиции и Маршалла Э. Димока из министерства труда, которые, по слухам, готовили созыв конференции представителей либерального крыла демократической партии из 11 западных штатов. Приверженцы идей «нового курса» были встревожены явным дрейфом Ф.Д.Р. от левоцентристской позиции к центру и даже еще правее. Конференция планировалась в целях оказания давления на президента с тем, чтобы «сохранять приверженность истинно либеральному курсу».

Льюис углядел в задачах конференции скрытый подтекст. В заявлении, опубликованном 30 октября, он злонамеренно упомянул о «секретной повестке дня», подготовленной организаторами конференции, в целях «продвижения кандидатуры президента Рузвельта на третий срок». Характеризуя мероприятие, он использовал такие эпитеты, как «подпольные методы» подготовки конференции, «сомнительные источники финансирования», «анонимные личности из Калифорнии» и «келейные планы использования конференции для пробивания идеи о третьем сроке».

Наряду с этим – поскольку он все же еще окончательно не порвал с Ф.Д.Р. – Льюис не утверждал, что президент замешан в калифорнийских интригах. «Я сомневаюсь, – с явным подтекстом писал он, – что президент осведомлен об этих планах или одобряет инициативу лиц, ответственных за выдвижение этой программы». Первый удар Льюиса оказался успешным. Конференцию отменили.

В течение всего оставшегося периода 1939 года Льюис продолжал следовать прежним курсом, не оставляющим сомнений в его направленности. 24 января 1940 года он публично выступил с резким осуждением президента и яростными нападками на его «новый курс». Мысль о выдвижении на третий срок впервые оформилась внутри профсоюзного движения и даже внутри его собственного союза «Объединенные горнорабочие Америки». К тому времени 47 проектов резолюции в пользу переизбрания президента Рузвельта поступили в редакционную комиссию конференции ОГА, проводимую в Колумбусе, Огайо.

Используя огромный авторитет и все свое красноречие, Льюис в речи перед 2400 делегатами конференции ОГА рекомендовал шахтерам «воздержаться от поддержки идеи выдвижения президента Рузвельта на третий срок». Он зашел настолько далеко, что «предсказал», что Ф.Д.Р. потерпит на выборах «позорный провал», даже если национальный съезд демократической партии «в результате давления и угроз все же выдвинет его кандидатуру».

Конференция горняков закончилась 30 января, а через пять дней Дэвис вручил представителю демократической партии штата Пенсильвания 160 тысяч долларов для «покупки» делегатов, с условием, что на национальном съезде делегация штата проголосует против кандидатуры Рузвельта. Тем самым он продолжил финансирование антирузвельтовской кампании за счет секретных средств, отпущенных на эти цели Герингом.

Вскоре после конференции Льюис в беседе с журналистом Робертом Кинтером сообщил, что отказался от поддержки Рузвельта как кандидата демократической партии и выступает в пользу сенатора Уилера, для финансирования предвыборной кампании которого у него уже лежит в банке «более миллиона долларов», и что ему удалось убедить профсоюз железнодорожников и Дэна Тобина, руководителя профсоюза водителей грузового транспорта, «самых мощных звеньев всего рабочего движения», отказаться от поддержки Ф.Д.Р.

Тогда же Дэвис просил Герцлета организовать перевод германской доли «фонда кампании» как можно скорее и предложил Герцлету вновь попытаться приехать в США, несмотря на предыдущую неудачу.

Герцлет передал письмо Дэвиса Герингу. Несмотря на острую нехватку твердой валюты в германской казне, рейхсмаршалу понадобились все его влияние и изворотливость, чтобы наскрести из своих различных секретных фондов и из скудных резервов иностранной валюты Германии 5 миллионов долларов, переданных в распоряжение Дэвиса и Герцлета.

Это была огромная сумма, особенно в сравнении с 50 тысячами долларов «специального фонда», ассигнованных германскому посольству в Вашингтоне, когда в германском МИДе решили, что поверенный в делах в Вашингтоне доктор Ганс Томсен должен организовать подобную антирузвельтовскую кампанию. Даже сегодня, когда об этой операции известно почти все, судьба многомиллионного «фонда кампании» остается неразрешенной загадкой.

Арестованный после войны Герцлет на допросе рассказал, что Геринг действительно собрал такую сумму и что надежный курьер – итальянец Луиджи Подеста доставил ее в США и передал Дэвису, который поместил деньги на различные счета в «Фёрст нэшнл бэнк» в Бостоне, «Ирвинг траст компани» в Нью-Йорке, «Бэнк оф Америка» в Сан-Франциско и «Банко Германо» в Мехико. Однако Герцлет, по его словам, не знал, как расходовались эти средства, сколько было истрачено и сколько осталось. Он признал, что на финансирование антирузвельтовской кампании ушла лишь часть этой суммы. Он заявил, что «у Дэвиса была возможность провести кампанию, не используя значительных средств, поскольку у него был козырь, достаточный для того, чтобы выиграть лишь с его помощью. Это был Джон Льюис».

Насколько удалось установить, Дэвис, Герцлет и Льюис израсходовали около 1,5 миллиона долларов из этого секретного фонда. В декабре 1941 года, после разрыва дипломатических отношений между США и Германией, в немецком посольстве в Вашингтоне было обнаружено около 3 миллионов 600 тысяч долларов, но никто из ответственных лиц не смог или не захотел объяснить их происхождение.

Что касается приглашения приехать в США, это было для Герцлета делом непростым. Госдепартамент пресек бы любую попытку въехать в страну по фальшивому паспорту. Плавание через Атлантику в условиях британской блокады было бы крайне рискованным предприятием.

Однако Геринг настаивал, и Герцлет выехал с датским паспортом, сфабрикованным для него немецкой разведкой. С ним он пересек Атлантику на португальском пароходе и сошел на берег в Аргентине, откуда перебрался в Мексику. Отсюда, уже со своим настоящим дипломатическим паспортом, в визировании которого Госдепартамент не мог отказать, Герцлет через Браунсвилл, Техас, въехал в США.

В Вашингтоне он появился 18 марта 1940 года и остановился в принадлежащем Дэвису номере люкс отеля «Мейфлауэр». Близость к Герингу, важность порученной ему миссии и доступ к пятимиллионному фонду вскружили голову молодому наглому немцу. Дэвис стал разочаровываться в Герцлете, который начал пытаться командовать и даже давать указания Дэвису по поводу его деятельности.

Этот первый из двух визитов Герцлета в США длился двадцать шесть дней. Он познакомился с людьми Дэвиса, и 27 марта состоялась решающая встреча немца с Льюисом, с которым его свел Дэвис. Хотя Дэвис и пытался сохранить в тайне это важнейшее событие, ему не удалось скрыть его от Государственного департамента.

Еще осенью 1939 года, когда помощник госсекретаря Бёрл предложил установить наблюдение ФБР за Льюисом, президент в ужасе отверг это предложение. Но еще до того, как Бёрл вернулся в свой кабинет, он позвонил директору ФБР Эдгару Гуверу и попросил его на основании акта Свенгали – Трилби установить тайную слежку за Дэвисом и Льюисом. В отношении Льюиса это предпринято не было. Наблюдение было установлено только за Дэвисом, но тем самым отслеживались и все встречи последнего с Льюисом.

Герцлет попал под колпак спецслужб, едва ступив на американскую землю. В эту мартовскую пятницу специальные агенты следовали за ним до дома Дэвиса в Скарсдейле, где выяснилось, что у нефтяника присутствует еще один гость – Джон Л. Льюис.

Герцлет впоследствии признался, что это была его первая полномасштабная встреча со знаменитым профсоюзным лидером. Дэвис уже представил его Льюису тотчас же по приезде в Вашингтон, и Льюис до этого несколько раз принимал Герцлета в здании ОГА на Пятнадцатой улице, но пока они не имели возможности серьезно обсудить главные вопросы.

В доме Дэвиса Льюис смог провести только ночь и утро следующего дня, но этого времени хватило, чтобы обсудить совместный проект и разработать тактику. Льюис изложил свои идеи, а Герцлет внимательно выслушал громкие сентенции великого валлийца.

Судя по показаниям Герцлета, во время длительной беседы 27 марта Льюис подтвердил их альянс с Дэвисом. Нефтепромышленник же, в свою очередь, повторил то, что ранее уже сообщил Герингу: Льюис может рассчитывать на поддержку 10 миллионов рабочих и использовать этот огромный блок избирателей против Ф.Д.Р. Льюис заметил, что это так. Когда речь зашла о предстоящих выборах, Льюис заверил немца, что, если будет выдвинута кандидатура Рузвельта, он официально выступит против него.

Заявления президента КПП произвели определенное впечатление на Герцлета, но он был достаточно искушен, чтобы полагаться только на слова. К тому времени он уже успел понять, что в своих докладах в Берлин Дэвис весьма преувеличивал собственные достижения, а база его деятельности слишком узка, чтобы обеспечить успех задуманной кампании даже с помощью Льюиса, и что поэтому следует привлечь к делу германское посольство в Вашингтоне, используя его широкие контакты.

На следующий день Герцлет прибыл в германское посольство в Вашингтоне на Массачусетс-авеню и связался, как ему предписали в Берлине, с военно-морским атташе капитаном Робертом Витгёфт-Эмденом. Он предъявил свой дипломатический паспорт и представился личным полномочным эмиссаром Геринга, приехавшим в США со специальным заданием. На Эмдена это произвело такое впечатление, что он немедленно провел его к поверенному в делах доктору Гансу Томсену.

После войны Томсен на допросах показал, что «Герцлет заявил, что лично знает Джона Л. Льюиса и может оказывать большое влияние на внутриполитическую обстановку в США. <…>

Он добавил, что через мистера Льюиса в состоянии провалить кандидатуру Рузвельта на выборах».

Герцлет сообщил поверенному в делах об огромном фонде, находящемся в его распоряжении, и заявил, что было бы надежнее, если бы посольство присоединилось к нему и Дэвису в «активной поддержке мистера Льюиса».

Томсен на допросах утверждал, что до того, как Герцлет сделал свое предложение, идея повлиять на ход президентской кампании не приходила ему в голову. Сама эта мысль казалась нелепой или, как охарактеризовал ее помощник Томсена Герберт фон Штемпель, «фантастической и нереализуемой».

Томсен не посмел отказать Герцлету и телеграфировал в Берлин запрос о полномочиях эмиссара. Штемпель позднее рассказывал, что «пришел ответ, что он является полномочным представителем ВМФ Германии. Более того, Берлин ответил, что если он захочет связываться с МИДом, используя специальный дипломатический код посольства, то он вправе делать это»[154]. У Герцлета была более скорая и безопасная линия связи. Ему было разрешено использовать секретный шифр военно-морского атташе, отличавшийся от общего дипломатического шифра, который, как справедливо подозревал Герцлет, был известен англичанам.

После ухода Герцлета Томсен обсудил ситуацию со Штемпелем и, как после войны заявил американцам на допросах, решил не принимать никакого участия в этой «авантюре». Он якобы не только отказался содействовать Герцлету, но даже просил МИД Германии ходатайствовать перед Герингом о дезавуировании Дэвиса и об отзыве Герцлета.

В действительности все обстояло иначе. Не возражая против задуманной операции, Томсен протестовал лишь против вмешательства в его прерогативы и утверждал, что он и его посольство значительно лучше подготовлены для организации подобной кампании как вместе с Льюисом, так и без него. Именно так обстояло дело к 12 апреля 1940 года, когда Герцлет, считая подготовительную стадию своей работы в США законченной, выехал в Мексику для организации контрабандных поставок в Германию мексиканской нефти, минуя британскую блокаду.

Большая часть этих интриг напоминала бой с тенью. Оставалось менее трех месяцев до партийных съездов, семь месяцев до выборов, и никто не мог предсказать, кто будет кандидатом от демократов. В то время как Льюис громогласно выступал против выдвижения Рузвельта на третий срок и вел закулисные интриги против президента, объект этих нападок оставался невозмутимым и скрытным. Никто, даже миссис Рузвельт, не знал о подлинных намерениях президента. Похоже было, что в нем самом идет внутренняя борьба по поводу этого решения[155].

Затем ситуация изменилась. В то время как Герцлет плел свои интриги в Вашингтоне, зловещий штиль того, что называли странной войной, внезапно сменился драматическими событиями. 9 апреля немцы вторглись в Данию и Норвегию. Еще через месяц немецкие войска пересекли границы Бельгии и Нидерландов и начали широкомасштабное наступление во Франции.

Уолтер Липпманн писал в своем обозрении: «Наш долг действовать немедленно с учетом того, что союзники могут этим летом потерпеть поражение в войне». Рузвельт принял вызов.

Германское посольство в Вашингтоне занимало уродливый особняк из красного кирпича на Массачусетс-авеню, похожий на казарму кирасир в одном из германских княжеств. Соответствуя своему облику, оно было центром той бесцветной тевтонской дипломатии, о которой столь презрительно отзывался Бисмарк.

В течение двух десятилетий после Первой мировой войны дипломатическая миссия собирала политическую (через дипломатов) и военную (через военных атташе) информацию, строго в обычных дипломатических рамках. Обстановка в посольстве резко изменилась в 1937 году, когда послом Германии в США был назначен профессиональный дипломат доктор Ганс Генрих Дикхофф.

Он не был новичком в Вашингтоне, где в двадцатых годах был консулом, затем в том же качестве работал в Лондоне. Большую часть своей профессиональной жизни он провел в Англии и Америке, где приобрел англосаксонские убеждения и манеры.

Руководствуясь, с одной стороны, традиционными нормами германской дипломатии и, с другой стороны, идеологией и практикой нацизма, Дикхофф предпочитал собирать информацию непосредственно от тех лиц, которые в лучшей степени обладали ею. Однако в Вашингтоне его возможности в этом отношении были в значительной степени ограниченными. Будучи представителем нацистской Германии, он не мог разрабатывать прогрессивных политиков, либеральных интеллектуалов, профсоюзных лидеров и влиятельных евреев, обычно являвшихся лучшими источниками. Он был изгоем в кругах видных представителей американской общественной жизни, не желавших иметь дела с посланником Гитлера. Те, с кем он мог иметь дело, либо были далеки от администрации Рузвельта, либо разделяли представления нацистов о новой Германии.

Дикхофф был закомплексованным и слабым человеком. Хотя он сам никогда не был членом нацистской партии, он постепенно менялся в направлении, угодном хозяевам Германии. Под руководством этого карьериста атмосфера в германском посольстве изменилась.

В 1938 году правительства США и Германии временно отозвали своих послов, оставили свои дипломатические представительства на попечение временных поверенных в делах. Дикхофф покинул Вашингтон и временно возвратился домой. Как сгустилась обстановка во втором акте «Юлия Цезаря»[156] с появлением Кассия, так резко изменился климат в германском посольстве, которое превратилось в подлинную цитадель фашизма. Оно стало напоминать гнездо заговорщиков, каковыми были средневековые венецианские посольства. Посольство, можно сказать, ушло в подполье.

Шпионаж стал обычной практикой за стенами здания на Массачусетс-авеню. Именно Дикхофф в свое время инициировал эти перемены. Обеспокоенный тем, что информация, посылаемая из Вашингтона группой оставленных там посредственных дипломатов, скудна и поверхностна, он начал искать человека, который мог бы исправить положение. Он понимал, что для этой цели требуется опытный разведчик, непосредственно не связанный с посольством.

Летом 1938 года, отдыхая на одном из немецких курортов, Дикхофф познакомился с человеком, который подыскивал для себя именно такую работу. Им оказался Георг Сильвестр Вирек, довольно талантливый поэт, поклонник Оскара Уайльда. Один из наиболее удачливых и хитроумных немецких разведчиков в США во время Первой мировой войны, он сделал своей профессией торговлю политическими секретами.

Дикхофф принял предложение Вирека наладить в Вашингтоне разведывательную работу для немецкого посольства и устроил ему командировку в США под видом корреспондента одной мюнхенской газеты. Эта же крыша должна была служить каналом для перевода Виреку средств из не подлежащего никаким ревизиям секретного фонда МИДа Германии, обычно фигурировавшего под названием «Специальный счет J».

Таким образом, к тому времени, как Томсен полгода пробыл временным поверенным, он получил также и опытного организатора шпионажа. Томсен под свою ответственность значительно расширил функции Вирека. Поэт-шпион стал не только, как он сам о себе говорил, «пропагандистской кукушкой, откладывающей яйца в каждое чужое гнездо». Томсен поручил ему обработку законодателей и политических деятелей, оказывающих влияние на формирование общественного мнения в США, пытаясь добиться углубления раскола страны, создания обстановки неуверенности и хаоса. Но и это было не все. Вирек получил указание информировать Берлин о том, что «в действительности происходит и Соединенных Штатах», то есть собирать особо доверительную и конфиденциальную информацию. «Это было его главной задачей», – признал после войны Дикхофф.

Выполняя задание Томсена, Вирек создал сеть информаторов в особо важных органах вашингтонской администрации, прежде всего на Капитолийском холме. Он установил близкие отношения с группой законодателей среди изоляционистов и противников Рузвельта, однако был достаточно умен, чтобы не компрометировать их своей «дружбой». Параллельно с этой группой он создал сеть платных шпионов в канцеляриях своих друзей – сенаторов и конгрессменов.

Томсен прекрасно понимал, какой опасностью чревата подобная деятельность посольства и какому риску он подвергает себя как дипломат. В своих депешах в Берлин он просил позволить ему вести секретную работу по его собственному усмотрению, не докладывать о ее деталях и не требовать отчета в расходах.

Война в Европе нарушила связь с посольством через дипкурьеров и вынудила Томсена пользоваться исключительно коммерческими каналами связи. Он правильно предполагал, что англичане читают его шифровки и доводят их содержание до сведения американцев. Телеграммой в МИД Германии от 3 июля 1940 года он попросил разрешения уничтожить все бумаги о его «расходах на политические цели», так как опасался, что они могут попасть в руки противника, а это означало бы «политическое крушение» для друзей Германии, несмотря на всю маскировку.

В целях обеспечения «максимальной эффективности» его усилий, «направленных на удержание [Соединенных Штатов] от вступления в войну, и для оказания соответствующего политического влияния» он должен применять «специальные методы» и производить денежные выплаты через доверенных и надежных посредников. Было ясно, писал он, что «при таких обстоятельствах… нельзя рассчитывать на получение расписок». Подобное разрешение он получил 8 июля. Вся переписка, относящаяся к тайным операциям посольства, была уничтожена, и в дальнейшем денежные выплаты производились без расписок.

Томсен считал, что ему удалось спрятать концы в воду, но он ошибался. Например, 18 июля в совершенно секретной телеграмме он подробно сообщил, как «после длительных переговоров» сенатор от Северной Дакоты Джеральд Най согласился разослать «100 тысячам специально отобранных лиц» текст одной из своих речей, которую немцы считали образцом прогерманской пропаганды. Томсен особенно подчеркивал, что это «мероприятие оказалось нелегким и весьма деликатным, так как политический противник президента сенатор Най находится под тщательным наблюдением тайной полиции [der hiesigen geheimen Staatpolizei]». Свое сообщение Томсен заканчивал уже обычным постскриптумом: «Подлинник мною уничтожен».

Однако в Берлине сообщение не уничтожили, и сейчас оно хранится в Национальном архиве США под серийным номером 897 в папке 291872 среди документов МИДа Германии, захваченных союзниками, и бесчисленного множества других бумаг, уцелевших вопреки расчетам Томсена. Именно поэтому есть возможность восстановить тайную деятельность Томсена от начала до конца, в декабре 1941 года, когда нападение на Пёрл-Харбор и объявление Гитлером войны Соединенным Штатам закрыло эту главу в германо-американских отношениях.

Как началась эта фантастическая кампания; как она велась; сколько людей вольно или невольно отдали себя – свою репутацию, свой энтузиазм, свои убеждения в систему доктора Томсена?

Она началась 30 марта 1940 года, когда Томсен доложил о визите Герцлета и предложил, чтобы ему, Томсену, разрешили вести собственную операцию параллельно Дэвису. Берлин ответил 8 апреля, выделив 50 тысяч на финансирование проекта. Это была весьма жалкая сумма по сравнению с миллионами, которыми, как считают, располагали Дэвис и Герцлет.

Сразу же, как только посольство получило для своего секретного фонда 50 тысяч долларов, Томсен поручил Виреку разработать план кампании с целью оказать влияние на съезды политических партий в 1940 году и на последующие президентские выборы. Вирек в начале июня представил такой план, и 13 июня Томсен отправил план в Берлин на утверждение.

В отличие от плана Дэвиса, основанного на эмоциях Джона Льюиса и требующего обязательного «уничтожения» Рузвельта, план Вирека – Томсена был гораздо более реалистичным и предусматривал не только создание оппозиции перевыборам Рузвельта, но, что было более важным, и поддержку американского изоляционизма. Это соответствовало настроению значительного большинства американского народа и позволило втянуть в орбиту Томсена многих видных и влиятельных американцев, которые испытывали неприязнь к Гитлеру, но преодолели свое отрицательное отношение к фашизму, чтобы не позволить втянуть свою страну в европейскую войну[157].

Отсылая план на утверждение в Берлин, Томсен потребовал немедленного ответа, поскольку очередной съезд республиканской партии должен был начаться в Филадельфии менее чем через две недели. По сообщению Томсена, Вирек разработал для съезда специальные мероприятия, представлявшие, по его характеристике, «хорошо замаскированную пропагандистскую блиц-кампанию», состоящую из двух основных пунктов:

1. Хорошо известный конгрессмен-республиканец, работающий в постоянном контакте с пресс-атташе посольства (Гербертом фон Штемпелем), пригласит 50 республиканских конгрессменов-изоляционистов провести три дня на партийном съезде с тем, чтобы они могли обрабатывать делегатов съезда в пользу изоляционистской внешней политики. На это потребуется 3 тысячи долларов.

2. Этот же конгрессмен готов сформировать специальный комитет республиканской партии, который… в течение всей работы съезда будет публиковать в основных американских газетах платное обращение на всю страницу с выразительным призывом: «Удержим Америку от вступления в войну». (Стоимость рекламной кампании оценивалась в сумму от 60 до 80 тысяч долларов, но Томсен уверял Берлин, что половину расходов, «по всей вероятности, возьмут на себя наши республиканские друзья».)

Телеграммой от 17 июня Берлин одобрил план, а уже через два дня Томсен передал в МИД, что «около 50 конгрессменов выезжают в Филадельфию для изложения наших взглядов делегатам партийного съезда». В действительности такая «делегация» состояла главным образом из членов «Уэнзди найт клаб», неформального кружка, объединявшего конгрессменов, избранных на первый срок и встречающихся еженедельно.

Этот клуб видел своей основной задачей противодействие вовлечению США в войну. Конгрессмен Гамильтон Фиш от Нью-Йорка сумел убедить конгрессмена (впоследствии сенатора) Карла Мундта от Южной Дакоты возглавить группу делегатов, выезжавших в Филадельфию. Их изоляционистский пункт программы партии, подготовленный Виреком, встретил, согласно жалобам Томсена, противодействие в виде пункта программы, подготовленного Кристофером Т. Эмметом-младшим от Нью-Йорка. Комитет в защиту Америки путем помощи союзникам, возглавляемый редактором «Эмпория газетт» Уильямом Алленом Уайтом, предложил заменить этот пункт программы иным, предусматривающим «всевозможную помощь союзникам».

Сам конгрессмен Мундт не знал, что германское посольство утверждало, что стоит за его спиной. «Мы выступали против Уэнделла Уилки, – позднее говорил он, – потому что он интервенционист». Он добавил, что вся его группа сама оплачивала свои расходы в Филадельфии. Томсен же доложил своему руководству, что он оплатил эти расходы на сумму в 1350 долларов.

Накануне принятия съездом избирательной программы, 25 июня, в газете «Нью-Йорк таймс» появилось обращение в поддержку изоляционистской платформы. Оно было адресовано «делегатам национального съезда республиканской партии, американским матерям, трудящимся, фермерам и ветеранам войны», и в нем, в частности, говорилось:

«Остановите военную машину! Остановите интервенционистов и поджигателей войны! Остановите демократическую партию, которая является партией войны и против воли американского народа ведет нас к войне!»

Обращение якобы оплатила некая организация под названием Национальный комитет против участия Америки в иностранных войнах. Из немецких документов видно, что комитет был создан Виреком[158].

Национальный съезд республиканцев выдвинул кандидатом в президенты Уэнделла Л. Уилки от Индианы. В своей телеграмме от 28 июня с оценкой результатов съезда Томсен показал неплохое знание американской политической сцены.

«В том, что касается внешнеполитической платформы, избрание Уилки можно рассматривать как неблагоприятное для нас. Он не является изоляционистом, и… его прежняя позиция не оставляет сомнений в том, что он относится к тем республиканцам, которые считают, что лучшей защитой Америки будет ее поддержка Англии всеми средствами, кроме войны».

Далее Томсен сообщал, что ему удалось добиться включения в избирательную платформу республиканской партии нескольких пунктов, явно благоприятных для немцев. «Умело используя тактические приемы, – писал он 3 июля в первом из своих блестящих отчетов, – изоляционистское крыло республиканской партии преуспело… в обосновании внешней политики своей партии на принципах, которые кандидат в президенты Уилки обязался соблюдать». Наиболее важными из этих пунктов были следующие:

«1. Республиканская партия решительно выступает против вовлечения нации в иностранную войну.

2. Республиканская партия высказывается за американизацию, обороноспособность и мир».

Томсен откровенно заявлял, что именно он автор этих пунктов, «взятых почти слово в слово из бросавшегося в глаза обращения в американской прессе, опубликованного по нашей инициативе».

В донесении от 19 июля он сделал следующее заключение: «Утечки информации о нашей деятельности не произошло».

Едва успел закончиться съезд республиканской партии, как Томсен, Штемпель и Вирек занялись тем, что они считали менее крепким орешком, – национальным съездом демократической партии. «Пресс-атташе [Штемпель] позаботился о том, чтобы несколько надежных конгрессменов-изоляционистов выехали в Чикаго с намерением повлиять на делегатов и добиться официального включения в избирательную платформу демократической партии обязательства о неучастии в европейской войне», – сообщал Томсен.

«Эти же конгрессмены, – по его словам, – использовали уже испытанную и оправдавшую себя практику публикации в прессе броского платного обращения». Томсен утверждал, что Вирек составил для демократов такое же обращение, как и для республиканцев, лишь изменив призыв:

«Не допускайте, чтобы демократическая партия, известная в истории как партия невмешательства, против воли 93 процентов американцев превратилась в партию вмешательства и войны!»

Это обращение от имени комитета Гамильтона Фиша 15 июля появилось в газете «Чикаго трибюн».

Занятый подобного рода интригами, Томсен не обращал особого внимания на деятельность Дэвиса и его компании.

Между тем быстрое развитие событий, выдвижение кандидатуры Уилки республиканцами и вероятность выдвижения кандидатуры Рузвельта демократами подтолкнули Джона Льюиса на более решительные действия. Дэвис в свою очередь потребовал скорейшего приезда Герцлета в США. Немец выполнил просьбу и 26 июня прибыл в Вашингтон самолетом, но на сей раз смог пробыть в Штатах лишь четыре дня.

Усиление слежки за Льюисом и Дэвисом, подслушивание телефонных разговоров и перлюстрация их корреспонденции, столь же строгое наблюдение за самим Герцлетом так его напугали, что он счел свое дальнейшее присутствие в США бесполезным и поспешил покинуть страну.

Чувство разочарования было вызвано не только пристальным интересом к нему со стороны ФБР. Эйфория мартовских и апрельских дней испарилась. Столь малая отдача капиталовложений в Дэвиса заставила Геринга пересмотреть свой план. В то время как Герцлет продолжал из Мехико бомбардировать Берлин оптимистическими отчетами, энтузиазм германского руководства уменьшался. В июне Герцлет был оставлен на собственное попечение.

Возвратившись из США в Мехико 1 июля, он прибыл в посольство и сообщил в Берлин о своем приезде. Тон его последнего донесения был весьма унылым:

«Сегодняшнее прибытие в Мехико было вызвано тем, что дальнейшее пребывание в США стало невозможным из-за постоянной слежки. <…> Это [по-видимому, слежка] показывает, что моя деятельность признается и оценивается американским правительством выше, чем в Берлине».

Отъезд Герцлета вызвал у Дэвиса чувство облегчения[159]. Он уже не нуждался в помощи немца. За время между двумя посещениями Герцлетом США, 12 апреля и 25 июня, Дэвис сумел укрепить свое положение среди немцев и поддержка Герцлета ему была ни к чему. В действительности он превратился в особо доверенного агента, руководителя группы и стал официально зарегистрированным Haupt-V-Mann (старшим секретным агентом) со своей сетью шпионов и своими независимыми линиями связи с Берлином с использованием шифров германского военно-морского атташе в Вашингтоне и германского посольства в Мехико.

Широко используя собственную транснациональную компанию и свои контакты в Англии и Франции, Дэвис без труда получал нужную информацию. Поскольку США формально сохраняли нейтралитет, он мог свободно посещать страны, куда доступ немцам был закрыт.

Деятельность Дэвиса в этом направлении началась 16 мая 1940 года, когда один из его деловых партнеров, известный в абвере под кличкой Макдональдс, отправился в обычную на первый взгляд поездку в Европу, а на самом деле для доставки собранной Дэвисом и зашифрованной информации. Успешно пробравшись через британскую блокаду и досмотры, Макдональдс вручил материалы германскому генеральному консулу в Генуе, а тот незамедлительно переслал их в абвер.

Примерно в то же время первый вице-президент фирмы Дэвиса и руководитель его заграничных операций Генри Уоррен Уилсон находился в Париже и Лондоне, выполняя определенные поручения Дэвиса. На пути в США Уилсон тайно побывал в Риме и передал собранную в Англии и Франции информацию специальному связнику, присланному немецкой разведкой из Берлина.

25 мая 1940 года Уилсон встретился в Мехико с высокопоставленным сотрудником абвера, обозначенным в обнаруженных документах только псевдонимом Фриц, и получил от него перечень необходимых немцам сведений, которые требовалось собрать в Англии и Франции. В сопровождении Фрица Уилсон отправился в Лиссабон, оттуда в Мадрид, где расстался с немцем. Пока Фриц оставался в испанской столице, Уилсон направился в Париж (где как раз начались первые бои битвы за Францию[160]), а затем в Лондон за информацией, крайне необходимой немцам в этот критический период войны.

На этот раз пребывание в британской столице оказалось для Уилсона особенно результативным благодаря близким отношениям Дэвиса с шотландским промышленником лордом Инверфортом из Саутгейта, старшим членом семьи Уир, шотландских производителей боеприпасов и самолетов. Дом его светлости в Хэмстеде был золотым прииском информации. Сам Инверфорт был очень хорошо осведомлен о положении дел в Великобритании и о планах правительства его величества, знал о состоянии британской военной промышленности, а его зять, отставной морской офицер Роналд Лангтон-Джонс, кроме того, обладал широкими знаниями в области военных и военно-морских проблем.

Инверфорт и капитан 3-го ранга Лангтон-Джонс знали Уилсона только как ближайшего делового партнера Дэвиса и не могли заподозрить в нем немецкого шпиона. Уилсон же всякий раз, возвращаясь из Лондона в США, делал остановку в Мадриде, где и вручал собранную информацию либо поджидавшему его Фрицу, либо связнику, работающему под крышей представительства фирмы Дэвиса в Испании.

17 июня Уилсону было приказано лететь в Мадрид и ожидать там инструкций из Берлина. Они поступили 29 июня и содержали приказ снова лететь в Лондон. К тому времени Франция уже не представляла большого интереса, за четыре дня до этого начав переговоры о перемирии. Выполнив задание, Уилсон прибыл в Лиссабон, на сей раз на явку с человеком, которого он знал как Альберта фон Карстхофа. На самом деле это был майор фон Крамер-Ауэнроде, резидент абвера в Португалии[161].

Избирательная кампания в США достигла наивысшего напряжения к октябрю 1940 года. Еще 8 июня Джон Льюис публично обязался поддерживать сенатора Бёртона К. Уилера в качестве кандидата на пост президента против кандидатуры Ф.Д.Р. Как докладывал Томсен своему министерству иностранных дел, Льюис, заключая соглашение с Уилером, брался «создать из недовольных демократов третью партию – партию мира».

Первым и решительным ударом Льюиса была тщательно подготовленная речь для выступления в Филадельфии, а в качестве аудитории он избрал конференцию прорузвельтовской Национальной ассоциации содействия цветным, где и обрушился с нападками на Ф.Д.Р. «Мистер Рузвельт, – заявил он ошеломленным слушателям, – сделал депрессию и безработицу хроническим явлением в американской жизни». Затем под занавес демократического съезда в Чикаго он нанес еще один удар, назвав Рузвельта поджигателем войны и будущим диктатором. Как оказалось, все это было бесполезным. Ф.Д.Р. прошел при первом же голосовании.

Яростные предвыборные нападки Льюиса на Рузвельта содержались, например, в его выступлении 30 июля на съезде Объединенного профсоюза рабочих автомобильной промышленности в Сент-Луисе.

К октябрю антирузвельтовская кампания Томсена слилась с такой же кампанией, проводившейся дуэтом Дэвис – Льюис. К этому времени США, как и предполагал Вирек, вступили в полосу глубокого политического кризиса, вызванного всем ходом подготовки к президентским выборам. Использование грязных методов было обычным явлением в американской политической жизни, однако на сей раз на нее влиял новый элемент – страх войны. Как писал впоследствии политический обозреватель Роберт Шервуд, «в ней было нечто новое, иррациональное, особенно острым было чувство нарастающей паники».

В известной мере это была естественная реакция на развитие событий в Европе, где Гитлер побеждал, не встречая, в сущности, никакого сопротивления, и наказывал Англию авиационными налетами. Однако эта атмосфера в значительной степени была искусственно создана немцами. Многие громкие предвыборные лозунги, казавшиеся выражением чаяний американского народа, в действительности были, как это видно из немецких архивных документов, изобретены Виреком и подброшены американским политиканам. Именно он был автором двух броских фраз, использованных политиками в своих выступлениях и потом подхваченных миллионами американцев. В одной из них, впервые произнесенной сенатором Уилером, говорилось, что, если Рузвельт вмешается в войну в Европе, он «угробит каждого четвертого американского парня». Другой фразой было заведомо ложное утверждение, будто «американские парни уже плывут в Европу на военных транспортах».

К октябрю в группу подручных пропагандистов Вирека уже входило 24 сенатора и конгрессмена. Одни из них сознательно сотрудничали с ним, других он ловко использовал в своих целях. Друзья и марионетки Вирека в конгрессе, пользуясь своим правом бесплатной корреспонденции, рассылали избирателям сотни тысяч писем с предупреждением, что переизбрание Рузвельта означает войну, а «война – это конец той Америки, которую мы знаем». В нескольких донесениях в Берлин Томсен хвастался, что по его инициативе конгрессмены разослали 1 миллион 173 тысячи экземпляров 37 текстов. Согласно Томсену, они были написаны Виреком и напечатаны в «Бюллетене конгресса» его друзьями и помощниками.

К середине октября стало ясно, что репутации президента был нанесен серьезный ущерб нападками изоляционистов. В Белый дом шел поток писем с призывами, варьировавшими одну и ту же тему: скажите что-нибудь, сделайте что-нибудь, господин президент, пока не поздно. Призывы подхватывались друзьями и соратниками президента, его спичрайтерами. В телеграмме Рузвельту партийного босса Бронкса Эдварда Флинна, ставшего председателем демократической партии, содержалось требование «предоставить американским матерям полные гарантии, что их сыновья не пойдут воевать».

Президент совершил турне по Новой Англии с циклом предвыборных речей, завершившееся кульминационным выступлением в Бостоне 30 октября. Он работал над подготовкой речи в своем поезде и получил телеграмму Флинна, выезжая из Меридена, штат Коннектикут. Президент был крайне раздражен.

– Сколько раз я должен повторять это? – спросил он. – Все это есть в программе демократической партии, и я твердил об этом сотни раз!

– Я знаю, господин президент, – ответил один из главных спичрайтеров Роберт Шервуд, – но не похоже, что они это слышали. Вам придется повторять это еще, еще и еще.

Именно тогда в бостонскую речь были включены знаменитые слова: «Я обращаюсь к вам, отцы и матери. Я даю еще одно твердое обещание. Я уже говорил об этом, но повторяю снова и снова: ваши сыновья не будут посланы на чужую войну».

Судья Сэмюэл Розенман, близкий друг и советник Рузвельта, напомнил, что в программе демократов далее следовали слова «за исключением вероломного нападения». Рузвельт ответил, что об этом нет смысла говорить.

– Естественно, если на нас нападут, мы будем защищаться. В текст речи вошла только первая часть программного заявления.

И в этой напряженной обстановке, когда Рузвельт отступал, а Уилки набирал очки, Джон Льюис решил нанести решающий удар по надеждам Рузвельта добиться переизбрания. В очередной уик-энд Льюис и Дэвис встретились в Скарсдейле обсудить планы заключительного этапа кампании. Льюис не мог считать себя удовлетворенным. Он потерпел поражение, поддерживая Уилера, и ему не удалось создать третью партию. Теперь он был вынужден стать на сторону Уилки. Именно из дома Дэвиса он позвонил в Нью-Йорк Уилки и договорился с ним о встрече, чтобы обсудить возможности сотрудничества. Они встретились на следующий день, в субботу.

В отчаянной попытке положить конец вражде между президентом и профсоюзным лидером Уолтер Джонс устроил его встречу с Рузвельтом в надежде, что президент сумеет умиротворить Льюиса. Это оказалось бесполезным. На следующий же день Льюис сообщил Дэвису, что будет поддерживать Уилки.

21 октября некто, назвавшийся личным представителем Джона Л. Льюиса, позвонил в крупнейшие нью-йоркские радиовещательные корпорации – «Коламбия бродкастинг систем» (Си-би-эс), «Нэшнл бродкастинг компани» (Эн-би-си) и «Мчел нетуорк» – и закупил для обращения Льюиса к радиослушателям время на 322 радиостанциях. Звонивший не был представителем ни ВКТ, ни ОГА, ни Независимой лиги труда, которые обычно занимались организацией подобных мероприятий. Заказчик назвался личным представителем мистера Льюиса. Это был Уильям Р. Дэвис. На вопрос, кто будет платить за выступление, Дэвис ответил:

– Вышлите счета непосредственно мистеру Льюису[162].

В тот же день Льюис объявил, что выступит по радио 25 октября. В этот день в девять часов вечера 25 миллионов человек слушали его речь.

Он перешел к сути дела решительным заявлением: «Его [Рузвельта] целью и задачей является война». Это было не единственной сентенцией, почерпнутой Льюисом из аргументации немцев и постоянно им повторяемой. «Если он будет переизбран, – пригрозил Льюис, – я приму это как выражение доверия к нему и на съезде конгресса производственных профсоюзов в ноябре уйду в отставку».

Слова президента КПП прозвучали как угроза, рассчитанная на то, чтобы запугать миллионы американских избирателей и заставить их голосовать против Рузвельта.

Это было последнее перед выборами выступление Льюиса, но немцы считали, что в запасе у них есть еще кое-что. 30 октября, всего за шесть дней до выборов, Риббентроп телеграфом прислал Томсену копию донесения польского посла в Вашингтоне графа Ежи Потоцкого от 7 марта 1939 года, найденную немцами в захваченных архивах МИДа Польши в Варшаве.

Посол излагал содержание своей беседы с послом США во Франции Уильямом Буллитом, который, очевидно с согласия Рузвельта, заверил поляка, что президент готов в случае войны оказать союзникам, включая Польшу, «всяческую помощь».

По мнению Риббентропа, телеграмма польского посла служила неоспоримым доказательством того, что Рузвельт – поджигатель войны, а его заверения, данные в бостонской речи американским отцам и матерям, являются «преступным лицемерием».

Документ был отправлен вместе с личным приказом Риббентропа обеспечить его самое широкое распространение с помощью радио и прессы. Томсен, хорошо зная, что Потоцкий не пользовался хорошей репутацией в вашингтонских кругах из-за своих антисемитских взглядов, не думал, что свидетельство польского посла будет принято во внимание, но выбора у него не было.

Все его попытки предложить документ для публикации в крупнейших американских изданиях встретили решительный отказ. Наконец, издатель желтой воскресной газеты «Нью-Йорк инквайр» Уильям Гриффин опубликовал скандальную полосу в своем издании. «Инквайр» был одним из немногих периодических изданий США, ведущих прогерманскую пропаганду, по той простой причине, что Гриффин был одним из платных агентов Вирека. За 5 тысяч долларов Гриффин 1 ноября напечатал под огромным сенсационным заголовком «Приготовления Рузвельта к вступлению Америки в войну» телеграмму польского посла сначала в своей газете, а затем еще и специальным выпуском тиражом в 250 тысяч экземпляров. Томсен доложил Риббентропу, что «публикация статьи в канун выборов может оказаться весьма эффективной».

Статья с телеграммой произвела некоторое впечатление, но «разорвавшейся бомбой» (как Томсен преподнес ее Риббентропу) не стала. Заявление Потоцкого было опровергнуто Рузвельтом и государственным секретарем Халлом, а после выборов вообще забыто. Эта малоуспешная попытка повлиять на исход выборов стала последней в ведущейся Томсеном кампании.

Но вот все кончилось – речи, кампания, выборы. На очередном съезде КПП после сентиментальной прощальной речи в конференц-зале отеля «Челси» в Атлантик-Сити перед 600 делегатами Льюис, как и обещал, ушел в отставку. Через девять месяцев от сердечного приступа умер Уильям Роде Дэвис – сломленный, разочарованный и скомпрометированный. Он сделал миллионы, занимаясь своим бизнесом, но провалил свою самую большую сделку.

В первом раунде борьбы за получение общественной поддержки в Америке – то, что Герберт фон Штемпель называл «самой большой программой», – нацисты потерпели поражение. В ретроспективе весь этот заговор Дэвиса и роль в нем Джона Л. Льюиса выглядят несерьезными, дилетантскими и жалкими. Но для Томсена это стало победой особого рода.

Хотя он и не смог нанести поражение Рузвельту, он на протяжении этого незабываемого месяца боролся с президентом. Он загонял Рузвельта в угол, и тому приходилось обороняться. Позднее Шервуд писал: «Возможно, он [Рузвельт] мог бы действовать и лучшим образом и быть более откровенным, освещая этот случай. Что касается меня, я считаю, что было ошибкой позволять им вести столь разнузданную пропаганду. <…> Все это осталось пятном на его биографии, которое смогло быть смыто только последующими пятью годами его деятельности».

Утром 11 ноября 1940 года офицер Аст-Х с кодовым именем И.М.6 доложил начальству, что получил личную телеграмму от друга из Мадисона, штат Висконсин. Она содержала лишь семь слов по-английски: «Сердечные поздравления за хорошо сделанную работу, Фил».

Текст телеграммы был заранее обусловлен.

Если бы «Фил» прислал просто «поздравления», это означало бы, что Соединенные Штаты планируют «активное вмешательство в войну в будущем». Но «сердечные» поздравления означали, что «вмешательство предопределено и неминуемо».

Эта информация встряхнула абвер. Что-то приносила авиационная война против Англии, но на остальных фронтах было тихо. Единственное важное событие произошло под Таранто, где атака британских торпедоносцев уничтожила итальянский военный флот[163].

Хотя Соединенные Штаты за несколько недель до этого приняли закон о частичной воинской повинности и только что переизбрали «поджигателя войны Рузвельта» на третий срок, ничто из его действий не предвещало событий, предсказанных в зловещей телеграмме. Не зная, доверять ли этой информации или отмести ее, командование абвера приказало И.М.6 разыскать своего американского информатора и выяснить, на чем основано предупреждение.

Офицером, поддерживавшим связь с информатором, был лейтенант Герхард Иоахим Мецгер, юрист по образованию, занимавший должность Sonderfuehrer (специального офицера) в управлении военно-морской разведки абвера.

Американским другом, приславшим телеграмму, был Филип Фокс Лафоллет, член известной династии прогрессивных политиков штатов Среднего Запада и губернатор Висконсина, избранный на этот пост в третий раз.

Лейтенант Мецгер позднее рассказывал, что он полетел в Италию, откуда абвер обычно связывался по телефону со своими агентами, и позвонил Лафоллету в Мадисон, лишь чтобы услышать, что тот выехал в Нью-Йорк для произнесения антивоенной речи. Мецгеру дали номер телефона для связи, и он на следующий день созвонился со своим информатором, который, по словам Мецгера, «был очень осторожен в выражениях».

Тем не менее отдельные фразы, а также акценты, расставленные в них, позволили выяснить то, что он хотел передать. Сообщив своему другу, что он находится в Нью-Йорке, осуществляя «кампанию борьбы за мир», Лафоллет затем добавил: «Ухудшится ли ситуация, или, иными словами, вступит ли Америка в войну, очень трудно сказать – прямо сейчас». Он сделал паузу, а затем повторил ее, сделав ударение на последних словах: «прямо сейчас».

Затем он печально добавил: «Хотелось бы вскоре увидеться, но нет необходимости, ведь в наших дружеских отношениях ничего не изменится. <…> Он вновь сделал паузу, а затем с ударением добавил: Даже если до этого нам предстоят долгие и тяжелые времена».

Мецгер объяснил, что Лафоллет иносказательно дал понять, что его высказывания имеют скрытый смысл. Слова «прямо сейчас» в первой фразе не означали «в этот момент». Далее он указал в своем отчете, что слова «долгие и тяжелые времена» означали, что США готовы вступить в войну с Германией, что в ближайшее время возведет барьер между ними.

Вернувшись в Гамбург, Мецгер представил отчет. Он писал:

«Из телеграммы Лафоллета можно сделать заключение, что его приезд в Нью-Йорк с «антивоенной кампанией» и беседа с ним по телефону означают, что позиция Америки в отношении к войне в Европе сформируется в ближайшее время».

Позднее Мецгер утверждал, что никогда «без обиняков» не заявлял Лафоллету, что служит в абвере и имеет кодовый номер И.М.6, и заявлял, что губернатор «никогда не ступал на какие-либо объекты абвера». Но он добавил, что познакомил его с капитаном Вихманном в Гамбурге и капитаном 3-го ранга фон Бонином в Берлине, где мог увериться, что Лафоллет не сомневался в истинном роде занятий этих руководителей германских спецслужб и о причинах их интереса к нему.

Подобно своим отцу и брату, Филип Лафоллет был либералом и реформистом, он налаживал связи между простыми фермерами и рабочими и находился в оппозиции к финансовым и промышленным олигархам, составлявшим так называемый восточный истеблишмент[164]. Но во второй половине тридцатых годов с его прогрессивными убеждениями что-то произошло.

Трудно сказать, как произошла эта политическая метаморфоза и какие психологические факторы способствовали ей. Он прошел путь от крайне левых к крайне правым взглядам и никогда никому не говорил о причинах этого. Возможно, он хотел самоутвердиться, дистанцируясь от великого государственного деятеля – своего отца и от своего умудренного старшего брата, царившего в столице страны. Может быть, причина лежала в его разочаровании в президенте Рузвельте и его «новом курсе», когда в 1935 году президент заявил, что «следует приостановить осуществление программ по выдаче пособий, осуществлению общественных работ, снижению безработицы и других социальных программ».

Именно в это время Лафоллет стал получать письма из Гамбурга от юриста, который был его лучшим другом и однокашником в университете Висконсина. Это был Герри Мецгер. Их дружба возродилась в конце осени 1937 года, когда Мецгер прислал поздравление в связи с его переизбранием на должность губернатора и пригласил «дорогого Фила» посетить новую Германию. И прежде марши фашистов на киноэкране производили на Лафоллета какое-то необычное впечатление. Еще больше поразило его то, что он увидел в Третьем рейхе, и то, что рассказал ему Мецгер, «объясняя истинные цели гитлеровского «нового порядка».

Возвратившись домой из поездки по Италии и Германии в апреле 1938 года, он поразил всех друзей кардинальными переменами в его политических взглядах. Вскоре после своего возвращения он проводил митинг прогрессистов в Мадисоне, и все были поражены сходством этого мероприятия с массовыми манифестациями нацистов. Один из репортеров писал, что «он, как Гитлер, стоял в одиночестве на большой трибуне. Рост Фила ниже среднего, и, чтобы казаться выше, он требовал от репортеров фотографировать его снизу, в таком ракурсе, чтобы его рост казался выше. Никому не разрешалось стоять ближе к нему, чем на расстоянии в полтора метра. Здесь, на этой трибуне, он был отчужден от всех и возвышался над всеми. На заднем плане было натянуто полотнище белого флага с белым крестом в красном круге, напоминавшее нацистское знамя со свастикой. Его приветственно поднятая рука сразу вызывала в памяти фашистское приветствие».

Макс Лернер, политолог и близкий друг семьи Лафоллет, присутствовал на митинге и сказал, что зрелище вызвало у него «не только тревогу, но и отвращение». Когда 12 мая он услышал, что Ф.Д.Р. выдвигает идею включения братьев Лафоллет в свое правительство (Боба на должность госсекретаря, а Фила – министра сельского хозяйства или министра юстиции), Лернер отправился к Рузвельту, чтобы предупредить его о том, что «Фил Лафоллет… по-видимому, вернулся [из европейского турне], подцепив нацистскую заразу».

Срок его пребывания в должности истекал 1 января, и он планировал совершить вторую поездку в Германию, на сей раз в качестве частного лица. Судя по всему, он питал грандиозную идею создания нового молодежного движения в США по образцу гитлерюгенда. Прибыв в Рим 2 февраля и встретившись там с Мецгером, он попросил своего друга организовать ему в Берлине встречу с Бальдуром фон Ширахом, вождем гитлерюгенда. Протокол требовал, чтобы эта встреча была назначена по каналам министерства иностранных дел, но мидовские чиновники не проявили особого энтузиазма, узнав об этой идее. Они знали только об ультрарадикальных взглядах губернатора в прошлом и не имели представления о кардинальных переменах, произошедших с ним. В конце концов, по настоянию абвера встреча была организована. Предупрежденный министром иностранных дел Ширах держался отчужденно, и результаты визита разочаровали Лафоллета. Но Мецгер нашел способ компенсировать неудачное знакомство.

К тому времени и Мецгер претерпел метаморфозу. Он официально стал сотрудником абвера с кодовым номером Ф-3059, занимающимся сбором разведывательной информации через своих знакомых и клиентов в США. Таким образом, возрождение старой дружбы и ознакомление высокого гостя со славной действительностью нацизма не имело отношения ни к ностальгическим воспоминаниям, ни к гордости за свою страну. Ему поручили привлечь Лафоллета к работе на абвер. Видные политики всегда были лакомым кусочком для германских секретных служб. Ведущих европейских политиков соблазняли, подкупали, шантажировали, чтобы заставить их работать на фашизм. Мецгер сразу сообразил, что отличится и укрепит свое положение в абвере, если сможет не только добиться дружеского отношения Лафоллета к новой Германии, но и завербовать его. Когда Лафоллет вернулся домой после знакомства с руководством нацистской разведки, он уже был H-mann, или Hintermann (дублирующий источник), со своим собственным кодовым номером в картотеках абвера A-3059-Лаф, хотя сам он мог и не знать об этом.

Затем, согласно Мецгеру, возникли осложнения. Трансатлантическая переписка была затруднена, поскольку вся почта проходила британскую военную цензуру на Бермудских островах. Чтобы обойти контроль, Мецгер наладил переписку через своего друга, живущего в Италии. Позднее он организовал более быстрый способ связи с Лафоллетом по телефону из Италии, куда ездил каждые десять дней.

В формулярах Мецгера указано, что первый телефонный разговор военного времени состоялся из Рима 21 сентября 1939 года в 18.15 по среднеевропейскому времени. Лафоллет выехал в Вашингтон для участия в сенатских дебатах по поводу поправки к Закону о нейтралитете. Рузвельт просил законодателей созвать специальную сессию для отмены эмбарго на поставку американского вооружения воюющим странам, поскольку, как он заявил, «эмбарго наносит вред Великобритании и Франции, но помогает Германии».

Мецгер отметил в своем докладе, что телефонный разговор 21 сентября был полностью посвящен данной теме. Лафоллет выступал «против поставок вооружения и тем самым против плана Рузвельта» и сказал немцу, что решение не будет принято по меньшей мере в течение двух недель. В то же время он уверил, что «нет причин для беспокойства». Когда через десять дней они вновь беседовали, то, по словам Мецгера, его собеседник уже не был столь уверен. Он сказал Мецгеру, что дела идут плохо – конгресс готов пойти навстречу требованию Рузвельта и отменить эмбарго. Это событие следует ожидать через две недели.

Неудача в борьбе против поправки к закону расстроила Лафоллета так же сильно, как и немцев. Он посвятил себя борьбе за нейтралитет Соединенных Штатов, что совпадало как с его собственными чувствами, так и с интересами Германии. Лафоллеты традиционно были пацифистами. Хотя в 1916 году его отец одобрил интервенцию в Мексику, он активно боролся против решения Вильсона о вступлении в войну в 1917 году[165]. Ныне его младший сын шел по стопам отца.

Когда летом 1940 года был создан Первый комитет, Лафоллет стал одним из первых видных американцев, вошедших в него, и был одним из самых энергичных и красноречивых его членов. Все активнее и активнее он проповедовал идею невмешательства. В начале 1941 года он стал одним из лидеров изоляционизма. В списке видных деятелей антивоенного движения он стоял выше сенатора Уилера и сенатора Уэйланда Врукса от Иллинойса.

В течение нескольких месяцев Лафоллет завершил свою политическую метаморфозу, уподобившись отцу Чарльзу Кофлину, крещеному еврею, основавшему Христианский фронт. Он стал одним из лидеров движения за преобразование Первого комитета в политическую партию.

Его приверженность пропаганде идей изоляционизма (чем, по словам Мецгера, он занимался по собственной воле) прервала поток его корреспонденции с Мецгером. Абвер был не слишком недоволен этим. Разведывательные данные, которые поступали от него, были незначительными, а телефонный разговор от 11 ноября 1940 года не позволил укрепить его реноме как информатора. Таким образом, Лафоллет представлял ценность, главным образом, как пропагандист.

Они продолжали переписываться, но абвер приказал Мецгеру прекратить трансатлантические телефонные переговоры, которые перехватывались и записывались как британскими, так и американскими властями.

В сообщении, отправленном Мецгеру 2 декабря 1941 года, за пять дней до Пёрл-Харбора, Лафоллет отмечал, что новое руководство американского Первого комитета решило преобразовать его в политическую партию. Лафоллету было известно о японском флоте, курсирующем в районе Гавайских островов. В своем последнем письме к Мецгеру, отправленном через несколько дней, он сообщил, что кризис в японо-американских переговорах вызван рузвельтовской войной нервов. Он выражал сожаление и разочарование тем, что с перевесом всего в 10 голосов был отменен пункт 6 Закона о нейтралитете, запрещавший вооружать торговые суда США, что стало последним из тысячи и одного шага Рузвельта к войне.

Затем произошло нападение на Пёрл-Харбор.

Хотя Филип Лафоллет до самой смерти верил, что именно Ф.Д.Р. втянул США в войну, он принял приговор этого исторического декабря. Он использовал свои контакты с Мецгером как оружие в борьбе за нейтралитет Соединенных Штатов, но никогда не пошел бы на службу врагу.

Через несколько дней после Пёрл-Харбора он достал свой старый мундир и пошел на службу в армию США в звании капитана с одним лишь условием – чтобы участвовать в боевых действиях в Тихоокеанском регионе. Он хорошо воевал. Через четыре года, не достигнув еще возраста пятидесяти лет, он вернулся в звании полковника с войны, на которой с честью воевал и против которой когда-то выступал.