Глава VI

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ЕГИПТЕ В ЭПОХУ НОВОГО ЦАРСТВА

Несмотря на все перемены и нововведения, Среднее царство имело ту же политическую основу, что и Древнее; а вот политический порядок эпохи Нового царства нужно рассматривать как новый, созданный в эту эпоху, и он отличался от политического строя старых времен настолько же, насколько военизированное государство Наполеона I отличалось от феодального королевства Людовика IX Святого (правил в 1226–1270 гг. – Ред.). Многие старые судебные органы и многие титулы продолжали существовать и в эту более позднюю эпоху, но основные принципы управления страной изменились настолько, что эти признаки сходства могли быть лишь внешними.

Египетский узор, украшавший потолок

Прежде всего, в эпоху Нового царства совершенно исчезли правительства провинций, которые были опорой старого государства: больше не было номархов, старая аристократия потеснилась и уступила место царским чиновникам, а земли перешли из рук старинных знатных семей в собственность государства и крупнейших храмов. Это, несомненно, произошло в результате правления гиксосов и войн, которые они вели.

Фиванские династии в течение многих поколений вели борьбу против этих правителей-чужеземцев и сражались при этом не за свободу мелких княжеств, а за собственные интересы. Едва ли они отвоевали страну и изгнали из нее гиксосов под влиянием патриотических чувств, о наличии которых у себя заявляем мы, люди современного мира. Они смотрели на освобожденные ими земли как на свои собственные, с трудом добытые владения и просто занимали место чужеземных правителей. Мы можем понять, почему царь Таа не только не получил поддержки от мелких князьков, но встретил с их стороны сопротивление, поскольку они предпочитали оставаться вассалами чужеземного правителя из Хату ара, чем подчиниться равному себе. И действительно, мы видим, что после освобождения страны по-прежнему вспыхивали восстания, которые Яхмос должен был подавлять. Особенно выделяется одно сообщение: мы читаем, что некий Тетеан «собрал злодеев» и начал поход против Яхмоса, который победил его в ожесточенной битве. С другой стороны, Яхмос был обязан наградить титулами тех князей, которые его поддерживали, и потому в начале правления XVIII династии мы встречаем частных лиц с высоким титулом «первый сын царя»; очевидно, высокий сан был дан им в уплату за отказ от их притязаний. Четыре поколения семьи правителей Эль-Каба (Нехебта) несомненно сохраняли титул «первый царский сын», и к ней принадлежал Аменхотеп, сын Хапу, знаменитый мудрец и придворный Аменхотепа III. Каковы бы ни были подробности, в общих чертах мы можем считать истиной, что Таа и Яхмос истребили старую знать способами, очень похожими на те, которыми Мухаммед-Али истребил мамлюков (в 1811 г. – Ред.), и как он приобрел наибольшую часть всей земельной собственности в стране за счет конфискации земель у мамлюкских беев (в 1808 г. – Ред.), так и эти цари подобным же образом завладели землями мелких княжеств[107]. Так возникло то неестественное положение, которое мы обнаруживаем в Египте позже, когда все земли, кроме полей жрецов, принадлежали фараону, и государство отдавало их в аренду за плату в размере 20 процентов. В библейской Книге Бытия (47: 20–24) это положение названо результатом деятельности Иосифа (в современном русском переводе Библии это место звучит так: «…и купил Иосиф всю землю Египетскую для фараона, потому что продали Египтяне каждый свое поле; ибо голод одолевал их. И досталась земля фараону. И народ сделал он рабами от одного конца Египта до другого. Только земли жрецов не купил, ибо жрецам от фараона положен был участок, и они питались своим участком, который дал им фараон; посему не продали земли своей. И сказал Иосиф народу: вот, я купил теперь для фараона вас и землю вашу; вот вам семена, и засевайте землю. Когда будет жатва, давайте пятую часть фараону; а четыре части останутся вам на засеяние полей, на пропитание вам и тем, кто в домах ваших, и на пропитание детям вашим». – Пер.).

Новое царство было основано военной силой и утверждало свою власть с помощью войн на севере и на юге; поэтому неудивительно, что оно стало военным государством и что воины в нем приобрели больше власти, чем когда-либо ранее. До того времени роль армии были невелика; даже в эпоху Среднего царства войны в Нубии вели ополчения отдельных номов; существовал лишь один элемент постоянной армии – «идущие вслед за царем» , гвардия телохранителей, с которой мы так часто встречаемся в Нубии и исключительно в Нубии, поэтому можем предположить, что она была гарнизоном этой покоренной страны. Похоже, что в эпоху Нового царства все изменилось: мы постоянно встречаемся с пехотой, отрядами колесниц и их командирами и «царскими писцами»; на границах страны и в завоеванных землях мы обнаруживаем наемников и их вождей, а внутри страны войска из иноземных наемников выполняют военные и полицейские задачи. Все эти виды воинской службы исполняли для фараона по большей части варвары, и при Рамсесе II мы встречаем на оплачиваемой службе у египтян ливийцев и шарденов.

Воин эпохи Нового царства (согласно L. D., iii. 121 b)

Из этого следует, что такая армия наемников, какую мы сейчас описали, вскоре должна была стать могущественной силой в государстве и многими способами вмешиваться в управление им. Что так и было на самом деле, мы часто можем догадаться по сохранившейся до наших дней переписке, которую вели писцы. «Начальник воинов» дает точные указания о том, как и где нужно копать канал, а его заместитель не только отдает приказы о перевозке каменных блоков, но и организует перевозку статуи. Возница царской колесницы, который занимает высокую должность в армии, надзирает за перевозкой памятников, и это же делает начальник ополчения. Таким образом, мы видим, что армейские начальники заняли места прежних «государственного казначея» и «казначея бога». Прошло еще несколько веков, и наемники сбросили фараона с престола, а на его место посадили своего верховного предводителя.

Однако судьба определила Египетскому царству еще до этого покориться другой власти, и грозные признаки этой опасности были видны уже в эпоху Нового царства. Я говорю о сословии жрецов, чье положение в царстве после XVIII династии стало все больше выходить за пределы нормы. Признаки роста их могущества можно легко разглядеть на кладбище Абидоса, где мы подобным же образом увидели возвышение низшей части чиновничества в эпоху Среднего царства: со времени правления XVIII династии там повсюду появляются гробницы жрецов и храмовых чиновников.

Воин эпохи Среднего царства. Рисунок из Асьюта, согласно W., I, 202

В более ранние времена в жрецах тоже не было недостатка, но большинство из них – исключением были первосвященники главных богов – занимали низшие должности, полученные от номархов или высших чиновников. От тех времен у нас мало сообщений и о поместьях или богатстве храмов; самое большее, с чем мы встречаемся, – должность «казначея» святилища. В эпоху Среднего царства положение было немного иным: в это время мы обнаруживаем «писца при жертвоприношениях», «управляющего поместьями храма», «верховного казначея храма», даже «писца – составителя отчетов по зерну и управляющего складами зерна богов в Тинисе». Однако они мало значили по сравнению с бесчисленными «управляющими от собрания министров» и «хранителями дома», служившими в казначействе. В эпоху Нового царства все изменилось: четверть могил на кладбище в Абидосе – это гробницы жрецов и храмовых чиновников. У каждого бога был свой управляющий его имуществом, полями, скотом, складами зерна и кладовыми; боги имели своих управляющих зданиями, а также собственных живописцев и золотых дел мастеров, своих рабов и слуг; в каждом крупном святилище был даже свой главный цирюльник. Эти храмовые чиновники обычно были людьми хорошего происхождения и имели видное положение в обществе. Итак, мы видим, что в эпоху Нового царства жречество было одной из главнейших составных частей государства. Тут нет ничего удивительного, потому что как раз в это время религия подрывала и истощала силы египетского народа: цари разоряли себя, тратя свои средства на постройку гигантских храмов или отдавая добычу, взятую в захваченных городах, богу Амону; и рисунки чисто религиозного характера заняли место прежних ярких изображений повседневной жизни. Естественно, что на почве этого религиозного фанатизма пришедшей в упадок нации жречество должно было расцвести пышным цветом. Когда мы читаем в папирусе Харриса об огромных богатствах, которые лишь один из царей преподнес своим «отцам-богам», нас не удивляет, что служители этих богов скоро стали соперничать с царями по могуществу и действительно в конце концов отбросили их прочь.

Командиры наемников, с одной стороны, могущественные жрецы – с другой занимают в эпоху Нового царства место старой аристократии. И совсем не случайно то, что мы видим, как с этими двумя объединяется третья группа людей, определяющая жизнь страны, – та, которая возникает лишь тогда, когда государство больно, а именно рабы, принадлежащие правящему классу.

На рисунках, изображающих придворную жизнь номарха Хнемхотепа (которого здесь уже часто упоминали), мы можем видеть начальников кухни сада и, кроме них, нескольких домашних слуг, которые названы словом . Вероятно, они служили на кухне этого князя, поскольку они присутствуют при том, как закалывают скот, и приносят своему господину жареное мясо, кувшины с вином и еду. Однако по Берлинской стеле мы знаем, что знатная семья той эпохи имела четырех таких слуг, которые начальствовали над «пекарней» и «домом плодов»[108]. Мы также встречаем их в качестве слуг низшего разряда в других домах того времени – например, в доме одного человека, который не имел вообще никакой официальной должности. Поэтому мы не сделаем ошибки, если переведем это слово как раб.

При Х династии эти рабы стали играть важную роль в государстве и достигать высоких почестей. Один из них – служащий в казначействе, другой отдает чиновникам приказы относительно того, как нужно воздвигать памятники, а при Рамсесе IX мы встречаем даже двух рабов-князей, которые по рангу занимали место сразу после верховных жрецов. Это были «раб царя Несамун, писец фараона и управляющий имуществом верховной жрицы Амона-Ра» и «раб царя Нефер-ка-Ра-ем-пер-Амун, глашатай фараона». В следующей главе мы встретимся с ними обоими как с исполнителями официальных должностей и будем иметь случай обсудить подробнее их неестественное положение в государстве.

Эти рабы в большинстве случаев были по рождению варварами: из одиннадцати, которые упомянуты как входящие в число придворных Рамсеса III, пять носили иноземные имена; например, один был ливийцем по имени Инене, а другой с радостью носил красивое финикийское имя Махар-баал. Из тех, кто носил египетские имена, многие, вероятно, тоже были родом иноземцы. Их чужеземное происхождение заставляет нас предположить, что в этом случае речь идет о рабах, а отрывок из стихотворения, где цветистым стилем описан триумф царя, устраняет все сомнения в том, что это так и есть. Там сказано, что старшие из пленных киликийцев, которых провели перед царским балконом во время триумфального шествия, будут работать на пивоварне, а младшие будут либо лодочниками, либо, после того как их искупают, натрут благовонными мазями и оденут, станут рабами его величества. Такие рабы стали любимцами у фараонов эпохи Нового царства, которые, похоже, подобно средневековым султанам, пытались, покупая рабов, окружить себя людьми, которым можно было бы доверять. В этом случае рабы занимают то же место, что мамлюки, и мне вряд ли нужно говорить, что одна и та же причина, а именно недоверие к своим подданным, в обоих случаях заставила монархов использовать странное средство – возвысить рабов, в результате чего в обоих государствах невольники заняли высокие должности. На деле рабы (так же как и много позже мамлюки) не всегда были верны своим господам: к примеру, некоторые из них участвовали в большом заговоре против Рамсеса III.

Среди придворных сановников мы тоже часто встречаем иноземцев, которые, возможно, раньше были рабами. Например, при царе Меренптахе должность «первого глашатая его величества», через посредство которого царь разговаривал с теми, кто входил в его свиту, была дана ханаанею по имени Бен-Матана, сын Иупаа из Дарбарсаны. При дворе этот ханааней, конечно, взял себе египетское имя: он назывался «Рамсес в храме Ра» и (возможно, потому, что это благородное имя носил еще кто-то из его сослуживцев) носил еще и дополнительное имя – «любимый Гелиополем». Вероятно, не все варвары так добросовестно указывали на свое иноземное происхождение, как Бен-Матана, а следовательно, мы можем предположить, что многие чиновники, носившие имена в честь царствующего фараона, могли быть финикийцами или киликийцами.

Мы уже отметили, что феодальный строй Египта, вероятно, был уничтожен насильственно; однако от прежних провинциальных правительств кое-что сохранилось, хотя и в сильно измененном виде[109]. То и дело упоминается – по крайней мере, в стихах – Совет тридцати. Прежний титул номархов – «князь»  – продолжали носить правители больших городов, например Фив или Тиниса, но они потеряли то влияние и ту власть, которые были у князей эпохи Среднего царства. Они стали только лишь правительственными чиновниками, не имевшими никакого значения в политике.

Фивы имели двух таких князей – одного для самого города, другого для квартала мертвых. Если мы можем верить рисунку времен Сети I, «югом и севером» в более ранние времена управляли 19 князей[110].

Между фараоном и правительственными чиновниками теперь стоял заместитель царя; он назывался «главные уста», или, иначе, «вождь вождей и начальник над начальниками работ»; при царице Хатшепсут в этом качестве выступал ее любимый слуга, но обычно эту должность занимал предполагаемый наследник престола[111]. Однако во главе самого правительства мы по-прежнему обнаруживаем «главного судью» и «наместника»; теперь их часто бывает два одновременно[112]. В более ранние времена эти люди обычно имели еще одну высокую должность, а именно «государственного казначея». В эпоху Нового царства – и, вероятно, раньше[113] – они управляли городом, то есть тем из городов, где находилось правительство страны, будь это Фивы, Мемфис или новый город Пер-Рамсес в восточной части дельты, основанный при XIX династии. В столице наивысшей властью даже в делах храмов был наместник, который по должности был даже выше верховных жрецов. Когда работники не могли добиться, чтобы им вовремя доставили зерно, то, исчерпав все остальные средства, они обращались к нему. О каждом преступлении докладывали наместнику, и он должен был расследовать дело и провести судебный процесс. Короче говоря, он был главой полиции в столице и, вероятно, также во всем царстве. В эпоху Нового царства наместником и «начальником города» часто выбирали священнослужителя – верховного жреца великого фиванского бога Амона или верховного жреца великого мемфисского бога Птаха. Такой сановник объединял в своем лице высшую светскую и высшую духовную власть и был не только «главой великих людей юга и севера», но и «начальником пророков юга и севера», то есть, как сказали бы мы, министром внутренних дел и министром по делам религий одновременно. Древние ведомства, управлявшие царским имуществом, тоже были сохранены – и управление домом[114] (то есть земельными владениями), и управление складами зерна, и управление, распоряжавшееся быками, и их многочисленные начальники были людьми высокого звания, способными воздвигать себе великолепные гробницы. Особенно велико было значение должности «начальника складов зерна», поскольку, несмотря на все завоевания и дани, истинным богатством Египта было производимое на его землях зерно. «Начальник складов зерна» должен был следить за тем, чтобы этого зерна было много и хватало на содержание всех чиновников, солдат и зависимых крестьян; он должен был держать под своим контролем и требовать крупных поставок зерна от «управляющих поместьями (?) фараона, от жалкой страны Эфиопии до границ страны Нахарины. Каждый год для страны наступал великий день, когда «начальник складов зерна» на торжественном приеме представлял монарху «отчет об урожаях на юге и севере»; и если он, как Хаемхет, начальник складов зерна при Аменхотепе III, мог объявить своему повелителю, что разлив Нила был хорошим, что «урожай был лучше, чем за тридцать лет», то его величество проявлял особое благоволение к своему верному слуге: в присутствии монарха начальника умащали благовониями и украшали дорогими ожерельями.

Хаемхет, «начальник складов зерна» при Аменхотепе III (по L. D., iii. 77 e)

Однако казачейское ведомство, хотя и имевшее совершенно иной облик, продолжало занимать первое место в управлении страной. Теперь мы редко встречаем сведения о «казначее»[115] , кроме не имевшего реального содержания титула «главный казначей» , который по-прежнему носили наместники. «Казначеи» исчезли, а вместе с ними исчезли «начальники собрания министров». Основную часть их работы выполняют военные, а то, что остается, – мы назвали бы это работой департамента финансов – взял на себя «дом серебра», который раньше был лишь подразделением казначейства. Во главе его стояли различные «начальники дома серебра»[116] – они занимали высокое положение и по рангу были следующими после наместника. В подчинении у них были «заместители» и «писцы дома серебра», переписка которых сильно займет наше внимание. Мы увидим, как они поставляли лес строителям кораблей, как они организовывали украшение царского дворца и как они обеспечивали снабжение двора продовольствием в пути.

Забота о царских драгоценностях была, как и в более ранние времена, поручена казначейскому ведомству: она входила в обязанности «начальника умащений в казне господина обеих стран, хранителя царского венца благого бога». По этой причине «начальник дома серебра» имел у себя в подчинении некоторое число художников; это были «заместитель художника дома серебра», «главный живописец» и «писец при живописцах», а также «главный архитектор дома серебра»[117]. Мы также должны упомянуть еще нескольких чиновников, имевших отношение к этим работам, – например, «хранителя весов дома серебра», который хвалит себя за то, что «не уменьшил доходы богов и не подделал стрелку весов». Существовали также высокопоставленный библиотекарь «дома серебра», «главный хранитель книг», и «писец склада зерна, полученного как дань».

Переписка между «писцом Эннаной» (и его предшественником в этой должности) и наставником Кагабу, «писцом дома серебра», послужит нам хорошим примером работы этого ведомства. Оба они, вероятно, служили в казначействе города Рамсеса, хотя Эннана в то время жил в восточной части дельты.

Государственный казначей, взвешивающий золотые кольца (согласно L. D. iii., 39 а)

Кагабу получил от своего начальника, «Параемхеба, начальника дома серебра», поручение покрасить заново царский дворец, пока там нет царя, и черновую часть этой работы передал Эннане. Тот вместе с ремесленником Сераменнахтом должен был также починить ладью из акации, которая не была на воде уже много лет и теперь разваливалась на куски. Кагабу пишет: «Когда вы получите мое письмо, пойдите вместе и посмотрите на акациевые доски, которые остались лежать вместе с ладьей бога в кладовой в Ресну, выберите из них четыре доски очень длинных, очень широких и очень красивых и установите их как боковые доски на ладью из акации, которая хранится вместе с ними в кладовой; на каждый бок поставьте по две доски. Посмотрите, какое еще осталось хорошее дерево для обшивки, и почините ладью от носа до кормы»[118].

В другой раз Кагабу поручил Эннане осмотреть виноградник при храме Амона в городе Пер-Рамсес и доставить по назначению выжатое там вино. Эннана в точности выполнил эти указания и послал своему предшественнику отчет о своей поездке, который является для нас хорошим примером стиля таких официальных докладов. Вот что он сообщил:

«Когда я прибыл в Най-Рамессу-Мри-Амун, что на берегу Потера, на грузовой ладье моего господина с двумя упряжками быков из дома Сети II, в храм Амона, несокрушимого на миллионы лет, я определил количество садовников в храме Амона, несокрушимого на миллионы лет. Вот что я обнаружил:

Садовники:

Мужчин – 7

Юношей – 4

Подростков – 4

Мальчиков – 6

В с е г о: 21 душа

Список вин, которые я обнаружил опечатанными главным садовником Татери:

Вино, кувшины, – 1500

Шедех (напиток), кувшины, – 50

Пауэр (напиток), кувшины, – 50

Эхармаа (плоды), корзины, – 50

Связки виноградных гроздей, корзины, – 50

упаковки, – 60

Я загрузил две запряженные быками повозки из дома Сети II в храме Амона, несокрушимого на миллионы лет, и приехал по суше, двигаясь вдоль Нила (протоки Нила. – Ред.), в город дома Рамсеса II, великого образа Ра-Хармахиса. Там я передал их в руки служащего, который отвечает за дом Сети II в храме Амона, несокрушимого на миллионы лет, и теперь пишу моему господину этот доклад».

Эннане было доверено также еще одно поручение, гораздо более важное, а именно снабжение царского двора продовольствием. Находясь в пути, царь требовал, чтобы во всех многочисленных местах, где он собирался останавливаться, было заранее приготовлено все необходимое, и у «писца дома серебра» было едва ли не больше дел, чем он был в силах выполнить, по доставке всего необходимого для временного проживания двора. Начальник «писца дома серебра» прислал ему письмо, где сообщал ему о предполагаемом приезде «фараона, его доброго господина», и настойчиво просил его выполнить указания точно как положено по распорядку царских остановок, и ни в коем случае не оказаться виновным «в преступной лени». Это была задача не из легких, потому что количество продуктов было очень большим. Были нужны шесть разновидностей хорошего хлеба, всего 16 тысяч кусков, другого хлеба 13 300 кусков, 4 тысячи пирогов различных видов и 200 корзин.

Кроме этого – 100 корзин сушеного мяса, 90 кувшинов сливочного масла и соответствующие этому количества молока, гусей и т. д. Количество корзин, наполненных инжиром, виноградом и другими плодами, тоже было значительным; 100 венков понадобились, чтобы украсить цветами кувшины с вином, 100 грузов сена нужны для лошадей, 2000 кусков дерева пошли на дрова для кухни, и на топливо для нее же потребовалось 200 грузов угля. Корзин, которыми обычно пользовались в казначействе, не хватало для упаковки и перевозки всего этого, и потому письмоводитель должен был еще заказать у плетельщиков 500 новых корзин из тростника.

Будем надеяться, что Эннана хорошо справился со своей трудной задачей и таким обазом избежал кары, которой ему угрожали. Если бы он допустил, чтобы фараон «путешествовал в Гелиополь, не имея при себе всего, что требуется», это посчитали бы великим преступлением.

В другом случае Эннана действительно оказался в очень трудном положении. Выполняя свои обязанности, он, наряду с другими делами, должен был управлять каким-то количеством зависимых крестьян, которые работали в полях, а их жены в это время ткали для государства. За несколько месяцев до этого Эннана передал своему ближайшему начальству, «начальнику дома серебра», большое количество тканей, изготовленных этими женщинами, а теперь готовился передать еще 178 кусков материи, сотканных за прошедшее с тех пор время. А в это время другой крупный чиновник, «господин дома» (то есть управляющий поместьем), которому Эннана должен был сдать урожай, собранный этими крестьянами, выяснил, что работа крестьянских жен должна быть сдана тоже ему, и в таком его мнении на этот счет, вероятно, была какая-то доля правоты. По этой причине он смело пришел к Эннане и, по словам того, «чинил ему зло всяческими способами». Затем он приказал трем своим слугам отвести Эннану к Хуи, начальнику солдат, и Птахемхебу – писцу, который составлял списки зависимых крестьян в этой местности. Перед Эннаной положили список его крестьян – содержавший, по его утверждению, много ошибок. «После того как мне предъявили реестр крестьян, – писал Эннана Кагабу, – он подстрекал своих людей говорить мне: «Сдай работу крестьянок». Так он говорил. Но ведь я уже сдал работу этих крестьянок начальнику дома серебра, и работа была принята больше чем за пять месяцев до случившегося, во втором месяце лета! Тогда он взял у меня ту материю, которую я собирался сдать начальнику дома серебра. Я прилагаю список тканей, отнятых у меня, чтобы начальник дома серебра смог его увидеть:

Царский лен – 87 кусков

Лен – 64 куска

Хороший лен из Верхнего Египта – 27 кусков

В с е г о – 178 кусков».

Эннана в конце концов вызвал своего противника на суд князей, и благодаря их вмешательству это дело, похоже, было улажено – по крайней мере, внешне; но Эннане пришлось вынести еще много обид от «начальника дома». «Когда этот начальник послал двух солдатских писцов забрать урожай, они второй раз увели двух крестьянок из деревни Паешему и приказали Эннане дать им слугу-юношу, хотя у Эннаны был в распоряжении только один юноша – тот, который ухаживал за скотом владельца деревни Тутмоса». Это и многое другое управляющий поместьем предпринял только из желания отомстить Эннане и сам же открыто ему сказал: «Это происходит с тобой из-за того, что ты отдал тканую работу крестьянок начальнику дома серебра». Эннана был не в силах ничего сделать своему могущественному врагу и мог лишь добиваться от своего начальника Кагабу, чтобы тот замолвил за него слово «великому человеку дома», стоявшему над злым «начальником дома», чтобы тот смог вернуть обратно четырех крестьянок, которых забрали у Эннаны без какой-либо обоснованной причины. Имела ли эта просьба успех и как события развивались дальше, мы не знаем.

Писцы в эпоху Древнего царства (L. D., ii. 9)

До нас дошло много документов, которые показывают, как велась отчетность в этом «доме серебра» и в других подобных ему ведомствах, но перевод этих документов представляет величайшую трудность оттого, что в них много неизвестных слов и сокращений. В этих документах точно указано, сколько получено того-то или того-то, от кого и когда поступило полученное и подробности того, как оно было использовано. Такую педантичность проявляли не только тогда, когда количество продукта было большим: даже самые малые количества зерна или фиников тщательно вносились в список. Эта мания все записывать (никаким другим словом мы не можем ее назвать) была характерна не только для более поздней эпохи: нет сомнения, что и во времена Древнего и Среднего царства писцы трудились так же усердно, как и при Новом царстве. Об этом свидетельствуют рисунки из древних гробниц: измеряют ли зерно, проводят ли мимо кого-то скот, повсюду при этом присутствуют писцы. Они сидят на земле, опустившись на корточки, рядом с писцом стоит коробка с принадлежностями для его работы или футляр для свитков папируса, за ухом у писца находится запасное перо, а в руках – полоса папируса, на которой он пишет. Каждое поместье имело свою особую контору, которую часто возглавлял сын владельца. В государственных службах мы обнаруживаем то же положение дел: каждый судья носил еще и звание «главный писец», а каждый главный судья был «начальником письменных дел царя»; один из «великих людей юга» назывался:

начальник письменных дел по сельскому хозяйству,

заведующий письменными делами в ведомстве сельского хозяйства,

управляющий письменными делами по вопросам сельского хозяйства (?),

старший писец, писец царя,

управляющий писанием прошений (?).

Короче говоря, мы видим, что все дела по управлению страной велись в письменной форме. Управлять и писать дела было, с точки зрения египтян, почти одно и то же, и писец был чиновником. В более поздние времена в каждом ведомстве было огромное множество писцов: например, в «доме серебра», где служили Эннана и Кагабу, писцов было по меньшей мере девять, и даже в армии управление было бюрократическим, потому что одним из старших командиров был «войсковой писец».

Были также писцы, которые лично сопровождали начальников различных ведомств, например, наместника, «князя» города и «начальника дома серебра». Нет сомнения, что эти чиновники часто имели большое влияние как представители своих господ. Монарх всегда имел личного секретаря; в эпоху Древнего царства мы обнаруживаем должность «писец в присутствии царя», во времена Среднего царства был «писец и свидетель в присутствии царя», а при Новом царстве «царский вассал и писец фараона».

Хорошо известное положение «что нельзя вписать в документы, того не существует» действовало и в делах египтян, и поэтому к деловым письмам часто добавляли такую фразу: «Я пишу это тебе, чтобы это могло послужить свидетельством в отношениях между нами, а ты должен хранить это письмо, чтобы в будущем оно могло послужить свидетельством». С некоторых документов снимали копии, чтобы копия и оригинал были подтверждением друг для друга. Казначейство ничего не выдавало без письменного приказа. Кроме того, необходимо было полностью предоставить все данные в письменном виде: один «начальник ополчения» напрасно пытался получить у командира наемников определенное число зависимых крестьян: ему не могли дать ни одного, пока он не принес список их имен. И этот начальник целиком и полностью одобрил такой формализм. Пунктуальность доходила до того, что отмечались даже мельчайшие подробности: если кто-то на время брал быков для молотьбы у кого-то другого, погонщик имел список переданного ему скота; если работник получал положенное количество зерна себе на еду, вместе с зерном ему давали официальную расписку в получении зерна.

Писец оформлял документы одним из двух способов: «для переписывания» или «для хранения в архиве наместника». После этого документы передавались на ответственное хранение главному библиотекарю[119] того ведомства, к которому они имели отношение, а он помещал их в большие вазы и аккуратно составлял их перечень. К примеру, один библиотекарь, живший при ХХ династии, записал, что в шестой год правления царя осмотрел две из своих ваз с книгами[120]. В первой из них (если я понял верно) находились два отчета, принадлежавшие частным лицам и хранившиеся в архивах, протокол осмотра «венков» для храма Амона, а также два больших и четыре маленьких свитка, содержавшие дела, имевшие отношение к храму Рамсеса III:

«Общее число свитков, обнаруженных в вазе для книг, – 9».

В других вазах хранились документы, касавшиеся судебного процесса против грабителей могил, о котором мы будем говорить в следующей главе. Там были следующие документы:

«Расписка в получении золота, серебра и меди, которые, как оказалось, были украдены рабочими в некрополе – 1

Отчет о повторном осмотре пирамид – 1

Суд над людьми, которых застали оскверняющими гробницу на кладбище города, – 1

Осмотр пирамиды царя Ра-сехем-мери-тауе – 1

Осмотр гробницы наместника Сера, проведенный Уаресом, мастером работ по металлу, – 1

Список медных вещей, украденных ворами в некрополе «Место красот», – 1

Имена воров, – 1

Суд над Пайкахаем, бывшим смотрителем, теперь снятым с должности, – 1».

Два папирусных свитка, которые сейчас находятся в Берлинском музее, были найдены в вазе.

Рассказанная выше история развития Египетской империи может быть значительно дополнена в результате будущих исследований, в особенности история эпохи Нового царства; но основные ее черты все же не изменятся. И потому, вместо того чтобы излагать еще какие-либо исторические подробности, я предлагаю читателю описание нескольких случаев, которые показывают, какой была египетская бюрократия. Все они произошли с чиновниками времен Нового царства, но служители более древнего государства имели много общего с теми, о ком мы сейчас будем говорить.

Об этих случаях я узнал в основном благодаря так называемым учебным письмам, то есть частично реальной, частично вымышленной переписке между учителем и его учеником или между начальником и подчиненным, что сводилось к одному и тому же. В более позднюю эпоху египетской истории был такой обычай: каждого, кто желал посвятить себя занятию чиновника, сперва отдавали под присмотр одному из начальников писцов казначейства, который не только учил новичка практическим навыкам работы, но также давал ему воспитание и упражнял его ум. Естественно, что при таком профессиональном характере образования взгляды чиновника на жизнь становились узкими. Подобные преподаватели внушали своим ученикам, что положение писца, то есть чиновника, – самое высокое из всех: все остальные люди похожи на ослов, а чиновник на погонщика, который гонит перед собой тяжело нагруженного осла. «Его должность благородна и великолепна, его книги и принадлежности для письма приятны и богаты», поскольку на этом пути трудолюбивый ученик достигает высокого положения в обществе, власти и богатства.

Правда, даже самый прилежный ученик не мог получить положение, власть и богатство, если его начальник («его господин», как говорили египтяне) не изволил милостиво дать их ему. Поэтому писец должен был прежде всего стараться хорошо выглядеть в глазах своего начальника и для этого поступал по правилу, которое было в ходу во все времена: «Сгибай спину перед своим старшим», – учил древний мудрец Птаххотеп, и египетские чиновники добросовестно следовали этому правилу. Покорность и смирение перед вышестоящими начальниками стала у писцов второй натурой, и это отразилось даже в стиле официальных писем. Начальник пишет своим подчиненным коротко и без лишних слов: «Когда получишь мое письмо, сделай то или это», и редко случается, чтобы он не прибавил к этому наставления и угрозы; а подчиненный униженно склоняется перед ним. Подчиненный не смеет лично говорить с начальником и осмеливается писать лишь для того, чтобы «порадовать сердце своего господина, чтобы его господин знал, что он выполнил все данные ему поручения, чтобы его господин не имел оснований упрекнуть его». Писать в подобном стиле были обязаны все без исключения: писец Эннана писал так «своему господину Кагабу, писцу дома серебра», и в таких же выражениях он заверял о своем почтении «Паремхеба, начальника дома серебра». Кроме этой официальной переписки, младший по чину часто присылал старшему выражения своих личных покорности и любви; один благодарный молодой подчиненный отправил своему начальнику такие строки:

Я – как конь, бьющий землю копытом;
Мое сердце не спит днем,
А мои глаза – ночью,
Ибо я желаю служить моему господину,
Как раб, который служит хозяину.

А «служить своему господину» в том деле, которое выполнял этот человек, он, несомненно, мог бы и без бессонных ночей; подчиненный представил себе, как бы он строил начальнику загородный особняк, и описал ему это воображаемое здание в стихотворении из двадцати четырех строк. Обязанностью начальника было защищать права подчиненного от нарушения со стороны других лиц, и есть пример, когда писец, несправедливо обиженный одним своим собратом по профессии, жаловался своему господину, что живет так, словно не имеет старшего, и беззащитен совершенно так же, как вдова.

Много мелких неприятностей приходилось испытывать чиновнику на его службе. Один чиновник, веря в то, что его господин был «царским слугой, стоящим ниже ног царя», то есть жил при дворе фараона, осмелился немного отступить от указаний, которые получил относительно поля, расположенного в далекой провинции. Но сам его господин, услышав об этом, прислал виновному письмо-выговор: «Один из моих слуг (господин поступил мудро – не назвал имя обвинителя) пришел и сказал мне, что ты поступаешь нечестно с той частью моего поля, которая находится в округе Та…эт-Ра. Как мне понимать то, что ты таким образом нарушаешь мои указания?»[121] Этому слуге повезло, что он так легко отделался: часто бывало, что виновному чиновнику «приносили царский приказ», то есть выговор ему делали центральные власти. К примеру, однажды случилось, что один из высокопоставленных чиновников казначейства недостаточно подробно осмотрел каких-то людей (я не совсем смог понять, кто обозначен словом «тектана»), которые пришли в Египет из оазиса; он позволил им уйти, а потом должен был послать в оазис одного из своих писцов. Такое упущение считалось большим преступлением, чиновникам царского казначейства казалось невероятным, что дело обстояло именно так, и они надеялись, что боги Ра и Птах услышат более удовлетворительный отчет. И все-таки князь написал: «Если бы ты дал лазутчикам-тектана уйти, куда бы ты повернул? В какой бы дом ты бежал? Он обрушился бы тебе на голову подобно песчаной буре». Чиновнику был дан – с прибавлением угроз – совет привести это дело в порядок, и сразу же после того, как «это письмо фараона» было получено одним из его писцов, этот чиновник послал в оазис своего самого быстрого курьера и приказал ему под страхом смерти привести обратно одного из тектана.

Писец должен был бояться не только суровости тех, кто стоял выше него, но и неприятностей от своих сослуживцев и товарищей. Каждый высший чиновник ревниво следил, чтобы никто не смел вмешиваться в его дела и чтобы низшие чиновники сдавали свои отчеты и работу зависимых крестьян ему, а не кому-либо из его сослуживцев. Он всегда был склонен рассматривать мелкие нарушения своих прав как преступные отступления от хороших старинных обычаев и докладывать об этих нарушениях вышестоящим властям, если же он не мог этого сделать, то досаждал своему сопернику всем, чем только мог.

Другим несчастьем, которое всегда могло выпасть на долю чиновника, было направление в плохое место. В Египте были такие места, и те, кто должен был жить в болотах дельты, имели достаточно оснований жаловаться. До нас дошло письмо, написанное одним из таких несчастных писцов своему начальнику; он жил в городе Кенкен-тауэ, известном нам только из этого текста, – и, по его словам, город этот был плох во всех отношениях.

Если он хотел построить что-нибудь, то «не было никого, чтобы формовать кирпичи, и поблизости не было соломы». Что ему было делать в таких обстоятельствах? «Я провожу время, разглядывая то, что находится в небе (то есть птиц), – жалуется он. – Я ловлю рыбу, мои глаза наблюдают за дорогой… Я лежу под пальмами, плоды которых невозможно есть. Где их финики? Они не дают ни одного!» Остальная еда тоже была плоха; из напитков лучшим, что можно достать, было пиво из Кеде. Правда, мух и собак в Кенкен-тауэ имелось в изобилии. По словам этого писца, там было 500 собак, из них 300 волкодавов и 200 других; каждый день они подходили к двери его дома и шли с ним рядом во время прогулок. Такое количество собак было для него слишком большим, хотя двух он любил так, что, за отсутствием другой темы, полностью описал их в своем письме. Одна из собак была маленьким волкодавом, принадлежавшим одному из его сослуживцев; этот пес бежал впереди писца и лаял, когда он выходил на прогулку. Другим любимцем писца был рыжий пес той же породы с необычно длинным хвостом, рыскавший по ночам вокруг конюшен и хлевов. Кроме этого, писец мог сообщить мало новостей из Кенкен-тауэ – только описание болезни одного из сослуживцев. У больного судорога сводит все мышцы лица. «Его глаза страдают от болезни уашатете. Червь грызет его зубы». Возможно, это были последствия плохого климата.

Другой писец, уроженец Мемфиса, пишет о том, как сильно он страдает от скуки и тоски по дому там, где служит теперь. Его сердце покидает тело и спешит вверх по течению Нила к родному дому. Писец пишет: «Я сижу неподвижно, а мое сердце рвется прочь, чтобы узнать, как идут дела в Мемфисе. Я не могу делать никакой работы: так бьется мое сердце. Явись ко мне, Птах, и отведи меня в Мемфис или позволь мне хотя бы увидеть его издали». По праву считался счастливым тот, кому удавалось обойтись без такого неприятного жизненного опыта – кто оставался дома или был направлен служить рядом со своим отцом; такого счастливца поздравляли все друзья. Например, Серамун, начальник наемников и иноземцев, писал Пахрипедту, начальнику наемников, который был послан в то место Сирийской пустыни, где уже находился на службе его отец: «Я получил известие, о котором ты мне написал. Ты писал мне так: «Фараон, мой добрый господин, показал мне, что доволен мной: он назначил меня командовать наемниками в этом оазисе». По милости Ра, ты теперь находишься там же, где твой отец. Ура, ура! Я был рад сверх меры, когда читал твое письмо. Пусть Ра-Хармахиту будет угодно, чтобы ты долго пробыл там же, где твой отец. Пусть фараон делает тебе то, что согласно с твоими желаниями. Да станешь ты еще могущественней. Прошу тебя, пиши мне, присылай письма с письмоносцем, который приходит сюда от тебя, и рассказывай, как идут дела у тебя и твоего отца». Поистине счастлив был тот чиновник, к которому фараон так хорошо относился, который «получал награды от царя и был любим царем, правившим в его время». О нем поэт справедливо сказал:

Ты жив, ты счастлив, ты здоров,
Ты живешь без бедности и без страданий,
Ты так же прочен, как время:
Твои цели прочны, твоя жизнь долга.
Твои слова прекрасны,
Твой глаз видит то, что хорошо,
Ты слышишь то, что приятно,
Ты видишь хорошие вещи, ты слышишь приятные вещи,
Ты стоишь крепко, а твой враг падает,
Тот, кто говорил против тебя, уже не существует.

Такая удача не доставалась людям случайно, а была даром великого бога Амона-Ра. Кагабу, писец «дома серебра», верил в него, когда, жадно желая повышения по службе, писал: «Ты увидишь, что Амон исполняет твое желание в час милости. Тебя хвалят в кругу князей, ты прочно стоишь во дворце истины. Амон-Ра! Твой великий Нил заливает даже горы, он господин рыбы, он богат птицами, он утоляет желания всех сирот; поэтому помести князей на княжеские места, а писца Кагабу помести перед Тотом, твоим (писцом) истины».

«Видимые знаки признания» (современный синоним для выражения «знаки отличия») в этом упорядоченном государстве имелись в более чем достаточном количестве. Уже в эпоху Среднего царства один высокопоставленный чиновник хвалился, что «ему было дано в награду золото», а при правлении XVIII династии такие награждения стали обычными. Биографы военачальников, служивших этим воинственным царям этой династии (таким, как Тутмос I, Тутмос III или Аменхотеп III), никогда не забывали указать, сколько раз покойный получил от своего повелителя «золото в награду». Яхмос, сын командующего флотом Эбаны, был «награжден золотом» семь раз. В первый раз он получил «золото за доблесть» в юности, во время сражения против гиксосов, а в последний раз в старости, во время войны Тутмоса I в Сирии. Его современник, тезка и земляк, полководец Яхмос, получил золото в награду от каждого из фараонов, в чьи царствования он участвовал в войнах, а Аменемхеб, полководец времен Тутмоса III, в царствование этого монарха заслужил такую награду шесть раз. И каждый раз он бывал награжден «за доблесть»: он приводил пленных из-за Евфрата, захватывал в плен сирийских вождей или во главе самых отважных воинов врывался в пролом городской стены во время штурма.

Что представляла собой эта награда, обладать которой так страстно желали знатные люди всех эпох? Это было не просто одно украшение, как наши ордена или «почетные цепи» XVI века, а много драгоценных украшений разных видов. Например, золото, которое было «преподнесено перед всеми людьми» Аменемхебу перед битвой при Кадеше, состояло из льва, трех ожерелий, двух пчел и четырех браслетов – все из самого чистого золота; награда, которую он же завоевал немного позже в стране Техсе, состояла из предметов, очень похожих на эти. Аменхотеп I наградил полководца Яхмоса «золотом» в виде четырех браслетов, одного сосуда для притираний, шести пчел, льва и двух топоров; Тутмос I был еще щедрее: он дал Яхмосу четыре золотых браслета, шесть золотых ожерелий, три лазуритовых сосуда для притираний и две серебряные застежки – скреплять одежду на плечах. Мы видим, что в таком подарке уже одна цена металла была очень велика, и все же «награда золотом» ценилась больше за свое символическое значение, чем за свою стоимость. Самые богатые и высокопоставленные люди страны соперничали между собой за то, чтобы быть торжественно награжденными царем «перед всеми людьми, на глазах у всей страны». Мы не знаем, как проходила церемония награждения в военном лагере или на полях сражений упомянутых здесь воинственных царей, но замечательные рисунки в гробницах, изображающие жизнь при дворе царя-еретика Эхнатона, показывают нам, как она проводилась дома и в мирное время.

«Божественный отец Эйе» (современные ученые считают его отцом царицы Нефертити. Эта точка зрения отразилась и в научно-популярной литературе. Например, в книге А.В. Волкова и Н.Н. Непомнящего «Хетты. Неизвестная империя Малой Азии» (изд-во «Вече», 2004) сказано (с. 150): «…Эйе, отец Нефертити и верховный жрец страны». – Пер.) играл видную роль при дворе в новом городе «Горизонт Солнца» Атона[122] (Ахетатон). В старой иерархии Эйе не занимал высокого места, но при Эхнатоне возвысился до положения его доверенного лица – возможно, благодаря своему активному участию в реформаторской деятельности царя. Похоже, что Эйе не имел высокого религиозного сана; при дворе он носил титулы «носитель опахала справа от царя» и «воистину любимый писец царя», а также заботился обо всех царских лошадях; но в религиозной иерархии не поднялся выше звания «божественный отец», которое имел в начале реформы. Супруга Эйе Тия очень помогала ему в его возвышении при дворе: она раньше была кормилицей и воспитательницей царя.

Естественно, что при такой благосклонности к нему монарха Эйе должен был публично получать награды, и его должны были наградить золотом. Действительно, Эйе получил этот знак отличия по меньшей мере два раза. Первый раз это случилось до его свадьбы с Тией[123]. На соответствующем рисунке Эйе прибывает во дворец царя на колеснице, его сопровождают многочисленные носители опахал и слуги. На заднем плане мы видим его величество вместе с царицей на балконе дворца; толпа почтительно приветствует их. Царь, повернувшись к казначею, приказывает ему наградить Эйе: «Надень золото на его шею, на его спину и золото на его ноги, потому что он слушал учение». Казначей приказывает своим слугам принести драгоценности всех видов – золотые цепи, ожерелья и красивые сосуды для притираний; а пока он отмечает на своей табличке для письма, насколько уменьшились в тот день сокровища царя, слуги обвивают горло и шею Эйе золотыми цепями.

Эйе радостно поднимает руки, и царь с удовольствием кивает ему с балкона. Кроме того, в этот день пострадал ради Эйе и царский склад продовольствия: царь приказал отнести в дом своего любимца сосуды с вином и огромное количество еды.

Когда Эйе получил «золото» во второй раз, он уже был мужем Тии, и по тому, как была вручена ему награда, мы видим, что этот брак сделал его близким человеком царского семейства. Теперь движение к дворцу колесниц с высокородными женихом и невестой было обставлено с царской пышностью: их сопровождали целые отряды скороходов и носителей опахал и охраняли солдаты – сирийцы и нубийцы; Эйе даже привел с собой десять писцов, чтобы они записали милостивые слова, которыми его повелитель почтит его.

И когда Эйе и Тия оказались под царским балконом, они получили почести намного выше тех, что ожидали. Царь не вызвал своего казначея, чтобы тот их украсил, а сам вместе со своими женой и детьми пожелал вручить наградное золото этим верным слугам своего семейства. Опираясь на пестрые подушки, лежавшие на перилах балкона, монарх бросал награждаемым ожерелья; царица, державшая на руках свою самую младшую дочь – царевну Анхесенпаатон, – бросала вниз золотые цепи, и две старшие царевны, Меритатон и Мекетатон, приняли участие в этой игре и разбрасывали браслеты. На Эйе и Тию пролился целый дождь драгоценностей; они не могли унести все это, тем более надеть на себя. Эйе надел семь толстых ожерелий и девять тяжелых браслетов; остальное слуги должны были отнести в его дом. Толпа, увидев милость монарха, выразила свою радость криками, а мальчики, которые шли позади Эйе, танцевали и прыгали от радости. Счастливая пара гордо вернулась домой, и веселье, которое началось в доме, когда их увидели подъезжающими к нему, было поистине великим. Их слуги радостно вышли встретить их, горячо целовали ноги Эйе и простирались в пыли перед дарами царя. Крики радости были такими громкими, что их услышали даже старики-привратники, сидевшие на корточках перед задними постройками, далеко от двери. Они стали с удивлением спрашивать друг друга: «Что значат эти радостные крики?» И один из них сказал своему мальчику: «Скороход, сходи посмотри, что означает эта великая радость?» – «Иду, иду», – ответил мальчик и скоро вернулся с новостью: «Они радуются за божественного отца Эйе и за Тию, которые стали людьми из золота!» Так все порадовались этому «счастливому случаю».

Этот обычай давать подарки в знак благоволения и почета был в ходу долгое время: почти в конце дней правления ХХ династии мы встречаем некоего Пеннута, который управлял одним из округов Нубии и благодаря наместнику Нубии получил две серебряные чаши с драгоценными притираниями как знак высокого отличия.

Благодаря могуществу и дарам, полученным от царя, чиновники стали богатеть, и теперь любой, у кого хватало средств, позволял себе иметь красивый особняк, изящную повозку, великолепную ладью, много негров в качестве лакеев, слуг и чиновников своего хозяйства, а также сады и скот, дорогие кушанья, хорошее вино и роскошные одежды. Вот пример, позволяющий представить размер богатства, которое добыли таким путем многие египетские вельможи. В Египте был старинный обычай, сохранившийся до наших дней: в Новый год «дом делает подарки своему господину». Рисунок в гробнице одного высокопоставленного чиновника времен Аменхотепа II (к несчастью, его имя утрачено) позволяет нам увидеть «новогодние подарки», которые он преподнес этому царю. «Среди них есть колесницы из серебра и золота, статуи из слоновой кости и черного дерева, всевозможные ожерелья, драгоценности, оружие и произведения искусства». Статуи изображали царя и его предков в различных положениях и одеждах или в облике сфинксов с портретной головой монарха. В набор оружия входили боевые топоры, кинжалы, щиты всех видов, а также кольчуги, несколько сот кожаных колчанов различной формы, 680 щитов из кожи какого-то редкого животного, 30 дубин из черного дерева, украшенных золотом и серебром, 140 бронзовых кинжалов и 360 бронзовых серповидных мечей, 220 рукояток для хлыстов – из слоновой кости, инкрустированной черным деревом, и т. д. Кроме всего этого, там было много сосудов странной азиатской формы из драгоценного металла, две большие статуэтки газелей с цветами во рту, вырезанные каждая из целого куска слоновой кости, и, наконец, настоящий щедевр – изображение здания, заросшего фантастическими растениями, на которых цветут гигантские цветы, а среди них гоняются друг за другом крошечные обезьянки. Вероятно, это была часть чего-то вроде столового сервиза из драгоценного металла.

Великолепные гробницы, где покоятся похороненные в Фивах главы чиновников эпохи Нового царства, создают у нас такое же представление о великом богатстве. Разумеется, лишь небольшое число чиновников поднимались до такого высокого положения; большинство должны были жить на свое жалованье, которое обычно выплачивалось натурой – зерном, хлебом, пивом, гусями и другими различными вещами, необходимыми для жизни; все это «заносилось в списки от имени» соответствующего чиновника. Однако нам известны и случаи, когда платили медью: в письме, которое некий Аменемопет направил своему ученику, носившему имя Паебпаса, сказано, что автор письма выделил 50 утенов (то есть примерно 4,5 кг) меди «для нужд зависимых крестьян гелиопольского храма».

Однако похоже, что склады Древнего Египта вряд ли снабжались лучше, чем казна современной страны: во всяком случае, мы видим в письмах того времени много жалоб на невыдачу положенной платы. Слуга по имени Аменемуе жалуется князьям, что «несмотря на все обещания, в храм, где я нахожусь, не поставлено никакого продовольствия, мне не дают хлеба, мне не дают гусей». Один несчастный старшина рабочих получил свое зерно лишь после того, как десять дней говорил каждый день: «Умоляю, дайте его мне». Правда, часто случалось, что поставка ждала своего часа, а его определяли удобство или вежливость сослуживца. «Что я скажу тебе? – жаловался некий писец. – Дай десять гусей моим людям, но ты не идешь ни к этой белой птице, ни к этому прохладному пруду. Хотя у тебя мало писцов, у тебя есть много слуг. Почему же моя просьба не исполнена?»

В дополнение к своему жалованью чиновник часто имел доступ к какой-либо собственности государства. В делах такого рода правила были нестрогими, и вдова чиновника нередко продолжала пользоваться такой собственностью после смерти мужа. В одном случае, когда у некоего чиновника умерла мать, которой при жизни была предоставлена одна из царских колесниц, сын попытался получить у своего начальника право пользования этой колесницей для своей сестры, которая за год до того овдовела. Начальник не ответил сразу же согласием на эту просьбу, но и не отказал напрямую, а сообщил чиновнику, что, если тот заедет к нему, когда будет в пути, он посмотрит, что можно сделать.

У этой видимой щедрости египетского правительства была оборотная сторона: совершенно ясно, что тот, кто пользуется государственной собственностью, обязан платить за это государству какую-то долю доходов, которые зарабатывает с ее помощью: он ведь пользуется этой собственностью только как залогом.

Основная часть урожаев, которые зависимые крестьяне собирали с государственных полей, а также пряжа и ткани, изготовленные их женами, разумеется, принадлежали государству и взимались с крестьян без всякой жалости. Каким бы плохим ни был урожай, в крестьянские дома приходил писец, которого сопровождали негры с палками, и требовал зерно, и было бесполезно говорить, что зерна нет: тогда негры избивали их почти до смерти. Даже у тех, кто не принадлежал к числу зависимых людей, налог требовали с той же суровостью: писец наместника даже ворвался в дом женщины по имени Такарет, которая не пожелала отдать первого теленка своей коровы. Налоги тогда платили так же неохотно, как сейчас, и многие люди считали, что платят больше, чем положено. До нас дошло обращение слуги Аменемуе к князьям. Тутмос, служитель храма Тота, в течение четырех лет – с 31-го по 34-й год – требовал с этого человека следующее[124]:

Шкуры, сырые, 4 штуки, стоимость в меди 8 утенов.

Шкура, выделанная в виде кольчуги, 1 штука, стоимость в меди 5 утенов.

Палки – посох с инкрустацией, 1 штука, стоимость в меди 4 утена.

Палки – палочка для чесания тела, 1 штука, стоимость в меди 1 утен.

Бумага – 1 полоса.

Бумага – 1 рулон.

Мотыга – 1, стоимость в меди 2 утена.

Зерно – 2 ³/₄ бушеля.

Мука – столько же.

На следующий год он снова должен был поставить три полосы бумаги и четыре утена меди; таким образом, он должен был платить примерно 5 утенов (около 0,5 кг) меди в год – крупная сумма для слуги. Это было для него еще тяжелее из-за того, что – как он с горечью жалуется – продовольствие, которым государство должно было его обеспечивать, не поступало к нему. Похоже, что такие случаи вовсе не были чем-то необычным. Обеспечение, предоставленное государством, могло задержаться в пути, а могло и совсем не попасть в руки своего законного владельца, но, если такой дар государства отмечен в списках как отправленный на чье-то имя, от адресата все же требовали выполнения связанных с этим даром обязанностей. Например, пастух по имени Тутмос потерял осла, а некий Паэре, который должен был вернуть осла пастуху, предпочел под каким-то предлогом оставить себе это полезное животное. Поэтому Тутмос написал ему такое убеждающее письмо: «Хана, старшина артели «Сияющая, как солнце», которая находится в стране Дапер, дал тебе осла и велел тебе отдать его Тутмосу. Но ты не отдал его мне. Тогда я схватил тебя, когда ты был в Мемфисе с Аменмосе, начальником конюшни, и сказал: «Отдай мне осла». Ты тогда сказал мне: «Не веди меня на суд. Осел у меня, но, если ты пришлешь людей забрать его, я его не отдам». Так ты сказал, и ты поклялся жизнью своего господина, что велишь привести осла ко мне. Но смотри: ты не прислал его ко мне, а теперь с меня спрашивают работу этого осла, год за годом, за то время, когда он был у тебя».

«Работа» осла, о которой здесь идет речь, – это налог, который Тутмос должен был платить за пользование этим животным.

К каждому из крупных ведомств египетского государства были приписаны ремесленники и земледельцы, которые делились на «артели». С этими артелями () мы встречаемся в поместьях богатых землевладельцев и видим, что впереди них стоит знаменосец и что господин устраивает им смотр. Гребцы каждого большого судна или боевого корабля составляли «артель», и даже духи, которые вели ладью солнца через ночь, назывались так же. Рабочие храма и некрополя были организованы таким же образом: египетский чиновник всегда думал о низших сословиях как о просто толпе: один рабочий для него существовал не больше, чем один солдат существует для наших старших офицеров. Их рассматривали только в массе; одни лишь суды имели с ними дело как с отдельными личностями. Говоря об одном рабочем, мы всегда должны добавлять имя старшего, под чьим началом он работал, и ведомства, при котором он состоял: «рабочий Усерхопеш, подчиненный старшины рабочих Нахтемхета, из некрополя». Я вряд ли смогу сказать, были или нет в составе этих рабочих артелей зависимые крестьяне: похоже, что обычно между рабочими и подневольными крестьянами храма или некрополя была какая-то разница.

Ремесленники иногда тоже бывали «крепостными», например «мастер работ по металлу Пейхару из западного города, кабальный слуга дома Рамсеса III в храме Амона, подчиненный первому пророку Амона-Ра» или «художник Сетнехт» из того же храма, «подчиненный второго пророка Амона-Ра». Но ремесленники обычно не состояли на учете в ведомстве рабочих «артелей»; зависимые крестьяне должны были приносить воду, ловить рыбу, рубить дрова, доставлять корм для скота и выполнять другую подобную работу[125].

Во главе каждой артели рабочих стоял старшина, который носил звание «начальник артели»; по положению он был ненамного выше своих подчиненных, поскольку нам известен пример, когда один и тот же человек в одном месте обозначен как просто «рабочий», а в другом точнее – как «старший рабочий». Тем не менее он гордился своей должностью и, подобно служащим более высокого уровня, старался завещать ее одному из своих сыновей[126]. Какой бы мелкой ни была эта должность, ее обладатель был большим человеком для подчиненных ему рабочих. Он аккуратно делал в книге отметки об их прилежании. На грубой табличке из известняка, которая находится в Британском музее, какой-то старший рабочий записал имена сорока трех своих подчиненных-рабочих и возле каждого имени указал дни месяца, в которые этот человек не появился на работе. Многие были в высшей степени прилежны и едва ли пропустили хотя бы один день за целый год; остальные были менее надежными: они пропустили больше двух недель. Предлогов для отсутствия в пропущенные дни было бесчисленное множество; старший рабочий записывал их красными чернилами. Разумеется, самый частый из них «болен»; в нескольких случаях мы обнаруживаем запись «ленится». Некоторые рабочие были «набожными» и «приносили жертву богам»; иногда легкое недомогание жены или ребенка считалось уважительной причиной для неявки на работу.

Нам известно несколько точных подробностей о поведении «артели рабочих», которые трудились в фиванском городе Мертвых во времена Рамсеса IX. Мы не знаем в точности, чем именно они занимались, но похоже, что в их числе были мастера работ по металлу, плотники и другие подобные ремесленники. Их старшина вел свою книгу очень аккуратно и вписал в нее все достойное внимание, что произошло с его артелью за полгода.

Помимо этого, он каждый день отмечал, «работали» его люди или были «без дела». Два полных месяца (с 5-го дня месяца фаменота до 11-го дня месяца пахонса) от них не требовали никакой работы, хотя с разрешения начальства эти дни отмечались как рабочие. В следующие после этого два месяца половина времени тоже была занята праздниками. Однако рабочие не страдали из-за отсутствия работы: они каждый день получали свое продовольствие независимо от того, работали они или нет. Четыре раза в месяц они, похоже, получали от других чиновников более крупное жалованье рыбой (возможно, 200–300 кг рыбы), которая, видимо, была их основной пищей. Кроме того, они каждый месяц получали порцию каких-то бобов и определенное число кувшинов, в которых могли находиться растительное масло и пиво, а также какое-то количество топлива и зерна. Однако о зерне можно рассказать целую историю. Одна из общепризнанных особенностей современного Египта (конец XIX – начало ХХ в. – Ред.) – то, что там не бывает платежа без задержки, и похоже, что и в Древнем Египте это же правило существовало для натуральных платежей. Письма и документы чиновников эпохи Нового царства полны жалоб; если писцам выдавали их гусей и хлеб только после многих жалоб и просьб, мы можем быть уверены, что к рабочим проявляли еще меньше внимания. Нашей артели должны были выдавать зерно 28-го числа каждого месяца; в месяце фаменоте оно было выдано на день позже, в месяце фармуфи оно не поступило вообще, и поэтому рабочие забастовали – «остались в своих домах», как говорили египтяне. Затем 28-го числа месяца пахонса зерно было выплачено полностью, но 28-го числа месяца пайни зерно не поступило вообще, а дров было доставлено только 100 кусков. Тогда рабочие потеряли терпение и «взялись за дело»: все вместе отправились в Фивы. На следующий день они появились перед великими князьями и главными пророками Амона и изложили свою жалобу. В результате великие князья 30-го числа приказали писцу Хамуэсе явиться перед ними и сказали ему: «Вот зерно, принадлежащее властям, выдай из него зерновые пайки людям из некрополя». Так зло было устранено, и в конце месяца в дневнике рабочей артели появилась запись: «Сегодня мы получили свои зерновые пайки; мы дали носителю опахала два сундука и дощечку для письма». Смысл последней фразы легко понять: сундуки и дощечка для письма были подарены человеку из свиты наместника, который убедил своего господина удовлетворить просьбы рабочих.

В двадцатый год правления Рамсеса III положение рабочих некрополя было таким же печальным: чтобы добиться выплаты любого положенного им вида продовольствия, они почти всегда должны были бастовать. В таких случаях они покидали город Мертвых вместе со своими женами и детьми и угрожали, что не вернутся назад, пока их просьбы не будут выполнены. До нас дошли документы, из которых видно, что на этот раз это печальное положение дел длилось полгода. Месяц тиби прошел, а люди не получили свое продовольствие; похоже, они привыкли к такому обращению с собой, потому что ждали целых девять дней, прежде чем снова пойти на крайние меры. Затем они потеряли терпение, и 10-го числа месяца мехира «они перешли пять стен некрополя и сказали: «Мы уже 18 дней погибаем от голода»; рабочие разместились за храмом Тутмоса III. Напрасно писцы некрополя и два старших рабочих пытались заманить их обратно «великими клятвами»: рабочие поступили мудро и остались снаружи. На следующий день они пошли еще дальше и добрались даже до ворот, находившихся в южном углу храма Рамсеса II. Дело приняло угрожающий оборот, и в этот день на место событий были отправлены два чиновника из полиции. Жрецы тоже пытались умиротворить рабочих, но те отвечали: «Нас пригнали сюда голод и жажда; у нас нет одежды, нет растительного масла, нет еды. Напишите об этом нашему повелителю фараону, и напишите наместнику, который стоит над нами, чтобы они смогли дать нам что-нибудь для поддержания нашей жизни». Их усилия завершились успехом: «в тот день они получили продовольствие на месяц тиби». И 13-го мехира рабочие с женами и детьми вернулись в некрополь. Спокойствие было восстановлено, но ненадолго – по сути дела, всего лишь на месяц. В месяце фаменоте рабочие снова вышли за стену некрополя и, гонимые голодом, подошли к городским воротам. Там наместник лично вступил с ними в переговоры: он спросил их (если я верно понял), что он может им дать, когда кладовые пусты, и в то же время приказал выдать им по меньшей мере половину просроченных пайков.

В месяце фармуфи продовольствие, похоже, было выплачено в положенный срок, поскольку в наших документах нет никаких упоминаний о бунте; но в месяц пахон рабочие снова страдали от нужды. Во второй день пахона им выдали два мешка полбы – и это было продовольствие на весь месяц; нас ничуть не удивляет, что рабочие были возмущены таким сокращением их жалованья и решили сами отправиться на склад зерна, находившийся в порту. Они дошли лишь до первой стены города Мертвых; там писец Аменнахту убедил их, что выдаст им остальную полбу, если они будут вести себя спокойно, и они оказались настолько легковерными, что вернулись назад. Разумеется, после этого они точно так же не получили свое зерно, как до этого, и были вынуждены снова «перейти стены», после чего в дело вмешались «князья города», которые 13-го числа того же месяца приказали выдать им пятьдесят мешков полбы.

Мы видим, что эти рабочие до некоторой степени играли в Египте роль нашего пролетариата. Однако мы не должны думать, что их жизнь была очень тяжелой. Напротив, рабочий имел жену или, чаще, подругу, которая жила с ним как жена; он имел собственный дом – правда, иногда дом этот стоял среди голых камней некрополя; и часто он даже имел собственную гробницу. Это был человек, получивший некоторое образование; как правило, он умел писать и читать, и в разговоре с теми, кто стоял выше его, он часто выражался высоким поэтическим стилем. Однако мы должны признать, что при попытке писать он плохо выражал свои мысли, и эти попытки представляют собой запутанную мешанину предложений.

Нравственный уровень рабочих был не слишком высок, если можно верить тем длинным обвинениям, которые они выдвигали один против другого. Старший рабочий Панебе, живший при царе Сети II, был, видимо, очень плохим человеком[127]. Этот старшина крал все, что попадалось ему под руку: вино для жертвенных возлияний, ремень с колесницы и ценный каменный блок, который потом был найден в доме Панебе, хотя тот поклялся, что не брал его. Однажды он украл инструмент для раскалывания камней, и, когда после двух месяцев напрасных поисков «ему сказали: «Этой вещи здесь нет», он принес ее и спрятал за огромным камнем. Когда Панебе поставил своих людей обтесывать камни для одной из построек царя Сети II, они каждый день крали камни для его гробницы, и он поставил в своей гробнице четыре столба из этого камня». Панебе находил и другие пути, чтобы дешево добыть утварь для своей гробницы, и ради этого украл у некоего Пахербеку «две огромные книги», несомненно содержавшие главы из Книги мертвых. Он не постыдился даже обокрасть могилу одного из своих подчиненных: «Он спустился в гробницу рабочего Нахтмина и украл ложе, на котором тот лежал. Панебе также забрал различные вещи, которые обычно дают умершим, и украл их». Даже инструменты, которые этот тип использовал при постройке своей гробницы, были собственностью царя.

Панебе постоянно отвлекал своих подчиненных на различные работы для своих личных целей. Однажды он сдал их внаем одному чиновнику из храма Амона, которому были нужны работники в поле; некий Небнофр получил от него поручение кормить его быков утром и вечером, а жен рабочих он заставил ткать для него. Его также обвиняли во всевозможных вымогательствах, особенно у жен и дочерей рабочих. Он был также виновен в жестокости: однажды он приказал крепко побить палками среди ночи нескольких человек, потом он укрывался от них на верху стены и бросал в них кирпичи.

Хуже всего было то, как он поступил с семьей старшего рабочего Небнофра. Похоже, что Панебе враждовал с этим Небнофром, пока тот был жив, а когда Небнофр умер, перенес свою ненависть на двух сыновей умершего, особенно на Неферхотепа, который унаследовал должность своего отца. Его Панебе даже попытался убить: «Случилось так, что он бежал за старшим рабочим Неферхотепом… двери были закрыты перед ним, но он поднял камень и взломал дверь; и были поставлены люди охранять Неферхотепа, потому что Панебе сказал, что действительно убьет его ночью; в эту ночь он велел выпороть плетьми девять человек, старший рабочий Неферхотеп сообщил об этом наместнику Аменмосе, и тот наказал его». Однако Панебе выкрутился из этого дела, и, похоже, что он в конце концов устранил со своего пути Неферхотепа; несмотря на это, Панебе, видимо, жил после этого спокойно, потому что – если можно верить выдвинутым против него обвинениям – он убил тех, кто мог бы свидетельствовать против него.

Как уже говорилось, мы обнаруживаем, что эти свободные или полусвободные рабочие практически всегда объединялись в артели, а зависимые слуги, принадлежавшие храму или некрополю, и зависимые крестьяне в поместьях были организованы совершенно по-военному и считались частью армии. Они имели своих командиров различного уровня, часть которых выбиралась из их собственных рядов; впереди них шли знаменосцы, которые, несомненно, выбирались из числа солдат. Мы не можем сомневаться в том, что эти люди были рабами в современном смысле этого слова и что они были собственностью государства или храма так же, как земля или скот. Их имена вносили в список чиновники из «дома серебра», которые ездили с этой целью по стране в сопровождении военачальника и его воинов, которые клеймили рабов клеймом соответствующего ведомства. Писцы презирали таких рабов и говорили, что у тех нет «сердца», то есть разума, и потому их нужно погонять палкой, как скот. Вот стихи, где речь идет о рабах:

Бедного ребенка растят лишь для того,
Чтобы его было можно вырвать из рук матери;
Как только он становится мужчиной,
По его костям бьют, как по костям осла.
Его погоняют, он действительно не имеет сердца в своем теле.

Писец должен заботиться о таких рабах:

Он берет их списки в свою руку,
Старшего из них он делает командиром,
Младшего из них он делает горнистом.

Многие из этих рабов были военнопленными; их брали из военной добычи и посылали туда, где они были нужны. Их передавали из одного ведомства в другое точно так же, как если бы они были быками или ослами, и иногда с ними случалось то же, что бывает с быками или ослами, которые проходят через руки различных чиновников: они исчезали без следа. К примеру, жил на свете пророк из храма Тота по имени Рамсес, которому государство дало раба-сирийца для работ в поле, но этот раб так и не попал в его руки, потому что потерялся в пути. Тогда Рамсес попросил своего сына заняться этим делом и выяснить, где находится раб. Его сын Бекенамун, писец по учету жертвенных возлияний, действовал так энергично, что смог, по крайней мере, послать отцу такой далеко не удовлетворительный ответ: «Я расспросил о сирийце, который принадлежал храму Тота и о котором ты мне писал. Я убедился, что он был назначен сельским рабочим храма Тота и отдан под твое начало в третьем году, 10-го числа месяца пайни. Он входил в число галерных рабов, которых привез начальник крепости. Его сирийское имя Накатей, сын Сарураты, а имя его матери Кеде. Он родом из страны Арту и был рабом-гребцом у Кенра, капитана судна. Его охранник сказал мне, что Хаемепет, чиновник по делам царских крестьян, занялся его отправкой. Я поспешил к Хаемепету, чиновнику по делам кабальных крестьян царя, но тот притворился глухим и сказал мне: «Его отправкой занимался наместник Мерити-Сехемт». Поэтому я поспешил к наместнику, но он, а с ним его писцы притворились глухими и сказали: «Мы не видели его!» Тогда я пошел к чиновнику из Хмуну и сказал ему: «Прошу тебя, прикажи, чтобы полевой рабочий-сириец, которого ты получил для храма Тота, был послан к пророку. Я вызову его в высокий суд».

И в заключение позвольте коротко перечислить то, что мы знаем или предполагаем об условиях жизни в эпоху Нового царства. Земли были в собственности частично у государства, частично у жрецов. Обрабатывали эти земли зависимые крестьяне. У аристократов, похоже, не было поместий в частной собственности, по крайней мере при XIX династии. Низшие слои общества состояли в основном из зависимых крестьян и рабов-иноземцев, высшие – из чиновников, состоявших на службе у государства или храма. Между этими двумя крайностями, несомненно, существовал средний класс из ремесленников и лавочников, но они редко оказывались на виду. Только благодаря тому, что существует много стел, на которых имена умерших написаны без всяких титулов, мы знаем, что в Египте должны были существовать зажиточные люди, которые не были чиновниками. Возможно, это были «люди страны», чьи жены именовались «жительницы города».

Мы не можем сейчас определить, играли ли эти люди важную роль в развитии своей страны так же, как жрецы, чиновники и военные. Но одно мы видим ясно: плохое управление, характерное для Египта и в наши дни, расточительство высших классов и крайняя нищета низших – все это существовало еще в глубокой древности. Тот самый царь Рамсес III, который каждый год выдавал 185 тысяч мешков зерна храмам, часто не мог выдать пятьдесят мешков зерна в месяц голодающим рабочим некрополя. Повторяющиеся одинаковые жалобы «Мы голодны, нам не выдают продовольствия» представляют собой печальный комментарий к хвастливым фразам надписей о могуществе и богатстве царя.