Глава X

ПЕРЕВОЗКИ И ТОРГОВЛЯ

Во всех странах, занимающих одну лишь узкую долину большой реки, эта река становится естественным большим путем сообщения для всех случаев, особенно если, как в Египте, по стране трудно перемещаться в течение значительной части года. Обычными дорогами египтян были Нил и каналы; все виды грузов перевозили на лодках и судах, все поездки осуществлялись по воде, и даже изображения богов проезжали в торжественной процессии по Нилу на ладьях – а как еще мог путешествовать бог, если не в ладье? Это было настолько само собой разумеющимся, что в языке египтян трудно найти слово, означающее путешествовать: они пользовались словами хонт – подниматься вверх и ход — спускаться вниз по течению. Первое из этих слов применялось, когда говорили о любом путешествии на юг, второе – о любом путешествии на север, даже когда речь могла идти о пути через пустыню[302]. В таких обстоятельствах естественно, что постройка речных судов рано стала у этого народа особым искусством.

Египетский орнамент на потолке

Самая древняя разновидность лодки, которая была в ходу у египтян, – это, несомненно, маленькие ладьи из папируса – такие же, как те, которыми в более поздние времена восхищались греки, и похожие на те, которыми и теперь пользуются в Судане. Эти лодки не имели палубы, это были, по сути дела, маленькие плоты, сделанные из связанных вместе пучков стеблей папируса. В середине они были несколько шире, чем на концах, задняя часть была обычно приподнята, а передняя лежала плашмя на поверхности воды. Меньшие по размеру из этих лодок, с трудом вмещавшие двух человек, были равны по длине всего одной связке папируса; более крупные (некоторые были даже такого размера, что могли везти быка) состояли по длине из нескольких умело скрепленных между собой связок. При постройке этих лодок[303] прилагались все возможные старания, чтобы прочно связать стебли папируса.

Для этого вокруг них закрепляли скрученный втрое канат на расстоянии примерно девять дюймов между витками. Если такая лодка была предназначена для господина, на ее пол стелили толстую циновку для защиты от влаги.

Эти папирусные ладьи имели очень небольшую осадку и поэтому очень широко использовались пастухами, охотниками и рыбаками на мелководье в болотах. Ими было легко управлять по причине их легкого веса и малого размера, и даже там, где вода была слишком мелкой, их можно было без труда донести (или провести) до более глубокого места. Маленькие папирусные челны никогда не имели парусов, и на них не гребли по-настоящему: они передвигались с помощью либо шестов, имевших два острых конца, чтобы цепляться за дно, либо коротких весел с широкими лопастями, которыми египтянин легко греб, лишь слегка их погружая в воду. Второй способ можно было одинаково хорошо применять стоя или сидя. Этот примитивный способ гребли, которым и сейчас пользуются некоторые из наших речных рыбаков, очень хорошо подходит для маленьких папирусных лодок, в особенности если они везут легкий груз; легкого гребка достаточно, чтобы заставить такие лодки скользить по гладкой поверхности воды. Иногда египтяне строили папирусные суда более крупного размера[304] – так, например, во времена правления VI династии мы обнаруживаем одно такое судно, для которого были нужны самое меньше тридцать два гребца и рулевой. Это нововведение существовало недолго; как правило, все крупные ладьи даже в ранние времена строили из дерева, хотя, как мы видели в предыдущих главах, Египет был очень беден этим материалом. Однако под давлением необходимости египтяне очень умело использовали свою плохую древесину, и похоже, что даже в очень ранние времена постройка лодок и более крупных судов велась в очень широком масштабе. Даже при Древнем царстве строились суда крупных размеров и большой вместимости – например, нам известно о «широком корабле из акации длиной 60 локтей и шириной 30 локтей», то есть примерно 30 м в длину и 15 м в поперечнике, и ладья такого огромного размера была изготовлена всего за 17 дней[305]. Большое количество разнообразных форм лодок на рисунках эпохи Древнего царства свидетельствует о том, как высоко было развито это ремесло[306].

Характерную для современных нильских лодок форму с высоко поднятой над водой задней частью можно увидеть и у лодок Древнего царства; на это были, несомненно, практические причины. Во-первых, у маленьких лодок и папирусных челноков, которые человек перемещал не гребками, а толчками, такая задняя часть позволяла управлявшему ими человеку прочнее держаться на месте; а также, что было еще важнее, она позволяла легко сталкивать лодку с многочисленных мелей, на которых постоянно застревают даже современные лодки. Фарватер священной реки египтян постоянно изменялся, а потому даже большие суда строились с очень малой осадкой, отчего они, как правило, только слегка скользили по воде, будучи погруженными в нее лишь на треть поверхности. Мы должны исключить из этого правила грузовые суда, которые глубже сидели в воде, отчего строители делали их необычно плоскими. У корабля длиной около 15 м высота бортов едва достигала 0,9 м, и, если бы на край борта не клали еще одну доску, вода несомненно заливала бы этот корабль при самом легком волнении.

В эпоху Древнего царства весла деревянных лодок иногда имели очень узкую остроконечную лопасть; ими гребли совершенно так же, как в наше время, а не как на папирусных челноках. Эти весла вставлялись в уключины или в край борта; гребцы сидели лицом к корме и гребли, преодолевая сопротивление воды. Чтобы весла не терялись, каждое из них было прикреплено к лодке короткой веревкой, и, когда веслом не пользовались, его вынимали из воды и привязывали к краю лодки.

Руль в эпоху Древнего царства был неизвестен египтянам, и лодками управляли с помощью длинных весел. Для маленькой лодки было достаточно одного рулевого весла, но для того, чтобы уверенно направлять большую ладью, было необходимо несколько весел с обеих сторон кормы. По форме эти большие рулевые весла ничем не отличались от других весел; их тоже вставляли в уключины и привязывали веревками, чтобы не потерялись. Рулевой обычно правил стоя.

Похоже, что почти все лодки были приспособлены для движения не только на веслах, но и под парусами – исключением была эпоха Древнего царства, когда умение управлять парусами было, видимо, развито слабо. Нам известен всего один парус, который был квадратным и делался, вероятно, из папирусной циновки.

Мачта была очень необычной, поскольку из-за того, что один кусок дерева сам по себе не был достаточно прочным, египтяне использовали две сравнительно тонкие мачты, связанные вместе у вершины. Один мощный канат был протянут от вершины этой мачты на нос, а другой на корму – они соответствуют нашим вантам — канатам, которые удерживают мачту на месте. Кроме того, еще от шести до двенадцати более тонких канатов спускались с верхней части мачты и закреплялись в задней части лодки.

Нок (рея) находился на конце мачты. Матросы могли поворачивать его вправо или влево с помощью двух канатов, которые шли назад от концов. Парус свисал вниз до края лодки и – по крайней мере, в части случаев – был снабжен второй реей ниже первой и, как и реи, имел крупный – по сравнению с величиной лодки – размер. Так, ладья длиной 4,6 м с гребными веслами длиной 3 м и рулевыми веслами длиной 4,9 м должна была иметь мачту высотой 10 м и реи длиной по 6 м, чтобы в парусе насчитывалось от 56 до 65 м² холста.

Когда ветер прекращался, а парус спускали, чтобы начать грести, реи снимали с мачты, а мачту – с лодки; затем парус оборачивали вокруг них обеих и все это клали на верх каюты или вешали на шесты с раздвоенными концами[307].

Как я уже отмечал, на рисунках эпохи Древнего царства показаны несколько разновидностей судов, в надписях тоже речь идет не о просто лодках, а о «широких лодках, лодках с рулем, баржах» и т. д. На следующих страницах я буду говорить только о самых заметных различиях в форме этих древних судов. Нет сомнения в том, что самыми лучшими и быстрыми судами в эпоху Древнего царства были длинные плоские парусные ладьи, в которых путешествовали знатные люди[308]. Их строили из легкого желтого дерева – несомненно, иноземной сосны. Как мы видим, такие суда отличаются от других лодок тем, что их передняя и задняя части короче и ниже, чем обычно. Кроме того, эти части часто выделяли с помощью украшений: их могли окрасить в темно-синий цвет, или нос мог завершаться резной головой животного. В отличие от голов фигур наших современных судов (XIX в. – Ред.) эта голова всегда была повернута назад.

Большая ладья для поездок эпохи Древнего царства. Господин стоит перед каютой, его писцы несут ему свои отчеты (согласно L. D., ii. 45 b)

На черной деревянной палубе за мачтой стояла каюта, стенки которой были сделаны из красиво сплетенных циновок или из белого льна и могли быть опущены полностью или частично. Во время поездки каюта была жилищем господина, поскольку он, даже если имел звание адмирала, разумеется, сам не участвовал в управлении судном. Мы еще не упомянули лоцмана, который с шестом для измерения глубины в руке стоит на носу и дает указания рулевым. Когда судно приближается к берегу, чтобы пристать, лоцман должен позвать тех людей, которые должны помочь при высадке, а поскольку ему приходится это делать на достаточно большом расстоянии от берега, мы обнаруживаем, что уже при IV династии для этой цели применялся рупор[309]. Матрос, сидящий на корточках на крыше каюты, занят ответственным делом: он следит за парусом и быстрыми жестами повторяет команды лоцмана. Кроме паруса, такие суда почти всегда имели весла, которых обычно было около дюжины с каждого борта. Количество рулевых весел зависело от количества гребных весел – при девяти гребных веслах с каждого борта полагалось два рулевых, при четырнадцати – три, при двадцати гребных – четыре рулевых весла.

Маленькое судно для поездок эпохи Древнего царства, построенное иначе, чем более крупное, – оно имеет высокую корму и совершенно лишено гребных весел (согласно L. D., ii. 43 a)

Большая грузовая ладья времен Древнего царства. Похоже, что гребцы повесили свои весла на шею теленку (согласно L. D., ii. 62)

Малая грузовая лодка времен Древнего царства (согласно L. D., ii. 104 b)

Буксирная лодка времен правления V династии. Обращает на себя внимание решетчатый ящик, в который на время перевозки упакован гроб (согласно L. D., ii. 76 e)

Большие гребные ладьи были в близком родстве с описанным выше роскошным типом судов. Они тоже имели плоские корму и нос, но каюта занимала почти всю длину судна. Не похоже, чтобы эти ладьи могли идти под парусом, – и действительно, на них не было места для мачты из-за размеров каюты.

На более крупных грузовых судах было еще меньше места[310], все свободное пространство использовали для грузов, так что места, отведенные гребцам и рулевым, были тесными и неудобными.

Борта были высокими, чтобы увеличить вместимость корабля, а в середине судна стояли большая главная каюта и сразу за ней – вторая каюта, крыша которой наклонно спускалась к корме. Тем не менее для кают было недостаточно даже тех четырех пятых длины судна, которые они занимали; даже оставшуюся пятую часть не оставляли гребцам целиком: она служила еще и для перевозки скота. Поэтому три или четыре человека, которые гребли на таком грузовом судне, должны были с трудом удерживать равновесие на помосте вроде парапета, устроенном над кормой, а двум кормчим приходилось управлять рулевыми веслами с наклонной крыши кормовой каюты[311].

Кроме собственно грузовых судов, существовали специальные маленькие лодки небольшой грузоподъемности. Такими лодками мог управлять один человек – гребец и рулевой одновременно, они могли, например, сопровождать большую парусную ладью с благородным господином и его свитой, перевозя продовольствие.

Если двигаться под парусом было невозможно из-за встречного ветра или – что часто случается на Ниле – наступал полный штиль, матросам приходилось прибегать к буксировке – способу передвижения, который был утомительным из-за довольно быстрого течения[312]. Поэтому на рисунках, изображающих суда, даже те, что существовали в эпоху Древнего царства, мы видим, что у большинства из них был прочный столбик, на который наматывали буксирный канат.

В те древние времена египтяне так привыкли при плавании на судах использовать этот утомительный способ передвижения, что не могли даже представить себе, чтобы их боги могли обойтись без него, и, согласно египетским верованиям, ладья бога солнца по ночам двигалась через мир мертвых на буксире. Только днем она могла плыть вперед по небесному океану с помощью парусов и весел.

Суда, предназначенные для перевозки больших грузов, видимо, всегда буксировались или людьми, или другими судами, поскольку были слишком тяжелыми, чтобы двигаться самостоятельно. Здесь мы должны упомянуть ладью с названием «Сат», которое, вероятно, означало буксир. Ни нос, ни корма в этом случае ничем особенным не отличались, кроме того что на каждом из концов судна был короткий, укрепленный вертикально кол (штырь) для буксирного каната. Управлялись такие суда, как и все другие эпохи Древнего царства, с помощью длинных весел. Такой вид судов применялся для доставки каменных блоков из каменоломен восточного берега к пирамидам и гробницам мемфисского некрополя. Изображенное здесь судно, о котором специально сказано, что оно необычно большое, принадлежало царю Исеси из V династии и называлось «Слава Исеси». На нашем рисунке оно везет саркофаг и крышку к саркофагу, которые этот царь преподнес в подарок своему верному слуге, главному судье по имени Сендемеб.

Все суда, о которых мы говорили до сих пор, относятся ко временам Древнего царства. В малоизвестный период, которым завершилась эта эпоха[313], в этой области, вероятно, были сделаны большие усовершенствования, потому что суда Среднего царства гораздо лучше более ранних[314].

На нашей иллюстрации неуклюжие рулевые весла Древнего царства заменил большой руль, которым рулевой легко управляет с помощью каната. Две узких доски, ранее применявшиеся как замена для мачты, также уступили место мощной мачте-столбу.

Кроме того, с этого времени парус всегда снабжен нижней реей, и верхняя рея не прикрепляется неподвижно к вершине мачты, а привязана к ней способным двигаться канатом, что позволяет по желанию поднимать и опускать его. Такелаж тоже был очень сильно усовершенствован, так что такие суда, в общем, стали гораздо легче для управления, чем были при Древнем царстве. Даже большие гребные ладьи были затронуты усовершенствованиями: теперь они имели настоящий руль, а гребцы сидели на скамьях, установленных на палубе судна; есть также красивая каюта с боками из ярких циновок, с окнами и с красивой крышей, на которой женщины и дети хозяина могут наслаждаться прохладой, отдыхая во время поездки.

Долгое время египетские суда не развивались дальше этого уровня, и среди нововведений эпохи Нового царства немного того, что действительно стоит упоминания[315]. Самым важным из них была ненормальная ширина паруса. При Древнем царстве парус в высоту был значительно больше, чем в ширину; при Среднем царстве ширина была немного больше высоты; а при Новом царстве он достигал иногда такой огромной ширины, что никакой шест не был достаточно длинным, чтобы служить ему реей, и становилось необходимо соединить для этого два шеста.

Лодка середины эпохи Среднего царства (согласно L. D., ii. 127)

Лодка для поездок эпохи Нового царства (согласно W., ii. 224)

Например, при Древнем царстве большое судно, длиной около 16 м, имело бы мачту высотой около 10 м и рею длиной 6 м. При Среднем царстве мачта понизилась бы до 5 с небольшим метров, а рея сохранила бы длину 6 м. При Новом царстве рею удлинили бы примерно до 10 м, что вдвое больше высоты мачты в это время. Разумеется, для таких огромных парусов потребовалось увеличить количество такелажа, а для этого понадобилось его по-новому разместить, для чего мачту оборудовали чем-то вроде круглой головки, то есть прикрепили к ее верхушке решетчатую коробку. При Новом царстве мы обнаруживаем на носу и часто также на корме более крупных парусных судов деревянный помост высотой в половину человеческого роста. Это было место лоцмана или капитана, «который стоит на корме и не дает своему голосу замолкнуть». Сама каюта выше, чем в более ранние времена, и внешне немного напоминает дом с дверями и окнами, а вещи господина складывали на плоской крыше, на которой, должно быть, хватало места даже для его повозки, поскольку ни один знатный человек Нового царства не путешествовал без этого новомодного тогда средства передвижения.

Склонность к роскоши, которая так характерна для всех более поздних эпох египетской истории, разумеется, оказывала воздействие на декор египетских судов. При Древнем царстве судно, на котором путешествовали князья, было простой узкой лодкой, украшенной только головой барана на носу; при Новом царстве, наоборот, судно знатного человека должно было иметь роскошнейшие украшения[316]. Каюта стала великолепным домом с восхитительной крышей и входом, украшенным столбами. Бока судна сверкали от ярких красок и спереди были украшены большими рисунками, корма стала похожа на гигантский цветок лотоса. Лопасть рулевого весла напоминает букет цветов, а круглая коробка на верхушке имеет вид головы царя. Паруса (по крайней мере, у храмовых лодок) были сделаны из роскошнейших тканей самых ярких расцветок. Хороший пример того, какой степени достигла роскошь в этом отношении, – царский корабль Тутмоса III. Это судно имело то же название, что и при Древнем царстве, а именно «Звезда двух стран»; то есть формально это был тот же царский корабль, который служил и царю Хуфу (Хеопсу) двенадцатью столетиями раньше, но как отличается его внешний вид от древней простоты. Каюта теперь представляет собой постройку с дверью спереди и ярко окрашенными ковровыми стенами; мостики для рулевого и капитана похожи на часовни, а возле второго из них стоит в качестве носового украшения статуя дикого быка, который топчет людей ногами, – намек на царя, «победоносного быка».

Две грузовые лодки времен Нового царства. Они приспособлены только для движения на буксире. Здесь они причалены к берегу (согласно W., ii. 213)

Вряд ли мне нужно говорить, что эта роскошь распространялась лишь на суда, в которых ездили богатые люди. Грузовые суда при Новом царстве были такими же неукрашенными, как раньше. На них только поставили на палубе грубую решетчатую клетку для скота или других грузов[317].

Кроме плавания по реке, египтяне даже в ранние времена путешествовали по морю – правда, путешествия были небольшие. Морские суда[318] царицы Хатшепсут – единственные, изображения которых у нас есть, – в точности похожи на большие речные корабли ее времени. Помимо огромного паруса, они имеют тридцать гребцов[319]. Эти суда очень хорошо служили для плавания вдоль берегов в страны благовоний (современные Эритрея и Йемен) или в Сирию, в более длинные плавания египтяне отправлялись редко (если отправлялись вообще).

Как я уже отметил, переезды по суше были в Египте чем-то совершенно незначительным по сравнению с передвижением по реке. Любая поездка обычно была водной; другие средства передвижения были нужны египтянам лишь на небольшие расстояния от Нила до места назначения. Знатные люди Древнего царства обычно пользовались для этих случаев носилками[320] – сиденьем с балдахином над ним, которое несли на плечах двенадцать или более слуг. Рядом шли люди с длинными веерами-опахалами[321], направлявшие на своего господина волны свежего воздуха, а еще один слуга нес кожаный бурдюк с водой, чтобы господин мог освежиться.

Во времена Среднего царства мы также встречаемся с подобными носилками, но без балдахина: однако на этом более позднем рисунке можно увидеть слугу, несущего что-то вроде большого зонта, который мог применяться не только чтобы укрыть господина от солнца, но и чтобы защитить господина от ветра в день, когда налетала гроза. Как и сегодня, большинство египтян пользовались для езды ослами – лучшим средством для этой цели. Осел словно специально создан для характерных условий Египта: он – неутомимое и, если говорить о хороших особях, быстрое животное; он также способен пройти везде. Однако похоже, что египтяне вряд ли считали приличной езду на осле верхом: мы нигде не обнаруживаем ни одного изображения человека верхом на осле, хотя в Берлинском музее есть седло, несомненно предназначенное для осла, что свидетельствует о существовании такого способа езды по крайней мере в эпоху Нового царства[322]. Но для знатного человека не было неприличным путешествие по сельской местности в особого рода кресле, укрепленном на спинах двух ослов – это мы видим на одном симпатичном рисунке эпохи Древнего царства.

Парусный корабль царицы Хатшепсут на пути в страны благовонии (согласно Dum. Flotte, Pl. 1)

При Новом царстве это кресло, а также и носилки, видимо, вышли из употребления, хотя носилками продолжали пользоваться для церемоний. Причиной этого, похоже, было то, что за прошедшее между этими эпохами время в Египет были ввезены гораздо лучшие средства сообщения – лошадь и колесница. Было сделано предположение, что египтяне познакомились с лошадью и колесницей благодаря своим завоевателям, варварам-гиксосам; но это не было доказано, хотя, с другой стороны, мы можем быть уверены, что и лошадь, и колесница были ввезены в Египет в темные времена между Средним и Новым царством, поскольку лошади и колесницы впервые были изображены на памятниках XVIII династии. Слово хтор, которое в более поздние времена означало лошадь, по крайней мере один раз встречается как личное имя на стеле XIII династии, но, поскольку первоначально это слово означало двух животных, впряженных в одно ярмо (что-то вроде нашего слова «упряжка»), оно могло в более ранний период применяться для обозначения двух пашущих быков так же, как в более поздние времена это слово использовалось, когда говорили о лошадях колесницы. Поэтому мы не можем определить, какому народу мы обязаны появлением лошадей в Передней Азии и Египте (лошадей в этот регион привели индоевропейские племена, около 2300 г. до н. э. осуществлявшие масштабную экспансию – во многом благодаря наличию лошадей, прирученных этими племенами в степях к востоку от Днепра в период между 4000 и 2500 гг. до н. э. – Ред.), пока не узнаем, из какого языка происходит то слово, которое в египетском языке приобрело вид ссмт и смсм[323], а в ханаанейском и арамейском языках . В обеих странах это слово означало лошадь.

Поездка на ослах в кресле-седле. Два скорохода сопровождают своего господина; один идет впереди, чтобы освобождать ему дорогу, другой должен обмахивать его веером и погонять осла (согласно L. D., ii. 43 a)

С другой стороны, несомненно, у семитов, а точнее, от ханаанеев (ханаанеи – продукт смешения семитов из соседних пустынь и местного несемитского населения, обладавшего высокой культурой. – Ред.) египтяне заимствовали два вида повозок, которые стали модными при Новом царстве и были в ходу до самого недавнего времени[324], – те, что назывались меркаба и агала, а у египтян – меркобт и аголт. Существовали или нет в Египте какие-либо колесные средства передвижения до появления этих, остается неясным[325].

Про аголт мы знаем только, что ее везли быки и что эта повозка применялась для доставки продовольствия на рудники; то есть это была какая-то разновидность телеги для перевозки грузов. Больше известно про меркобт, которой пользовались для катаний, для путешествий, на охоте в пустыне[326] и на войне. Это была маленькая, очень легкая колесница, в которой едва могли уместиться стоя три человека, – такая легкая, что один египетский поэт сказал про такую колесницу, что она весила пять утенов, а ее ось – три утена. Это, конечно, было большим преувеличением, потому что даже самая легкая колесница должна была весить больше чем восемь утенов (это 728 г или 1 ¹/₂ фунта).

Меркобт[327] никогда не имела больше двух колес: эти колеса делались из разных видов дерева или металла и имели четыре или, чаще, шесть спиц. Ось несла на себе кузов, который состоял из пола и окружавших его спереди и по бокам, немного нависавших над ним деревянных перил. Через этот пол было пропущено дышло, которое для большей надежности привязывали ремнями к перилам. На конце дышла был поперечный брус, концы которого были изогнуты в виде крючьев. К этим концам крепилась сбруя, которая обращает на себя внимание своей простотой. Постромки в те времена были египтянам неизвестны; груди обеих лошадей охватывал широкий ремень, который прикреплялся к поперечному брусу дышла, и лошади тянули колесницу только за этот ремень. Чтобы он не натер им шеи, египтяне подкладывали под него сзади широкий лоскут кожи, к металлическому покрытию которого прикреплялся ремень; от этой задней подстилки шел под брюхом лошади к дышлу другой, меньший ремень, который должен был не давать широкому ремню сдвигаться с места. Лошадьми управляли с помощью поводьев, которые шли через крюк, закрепленный в задней подстилке, к удилам, вложенным лошади в рот. Сбруя для головы по типу была похожа на ту, которой пользуются повсюду сейчас, а со времен Нового царства (XIX династия) применялись также шоры[328].

Все египетские колесницы были сделаны по этому образцу и отличались одна от другой только большей или меньшей роскошью своего снаряжения. У многих колесниц ремни сбруи и кожаное покрытие каркаса были окрашены в пурпурный цвет, все металлические части были позолочены, а перья, которыми украшали лошадей, были вставлены в подставки в виде маленьких львиных голов.

Уже одно богатство этого снаряжения говорит о том, как высоко египтяне ценили свои колесницы и своих лошадей. Они изображены на рисунках всюду, где это возможно, и у литераторов того времени любимой темой было их описание и восхваление. Возница, который назывался катана (иноземное, видимо, индоевропейское по происхождению слово), имелся в хозяйстве каждого знатного египтянина[329], а при дворе должность «первого возницы его величества» была такой важной, что ее занимали даже князья. Любимые кони царя, «первая великая упряжка его величества», носили звучные имена – например, две лошади, принадлежавшие Сети I, назывались «Амон наделяет силой» и «Амон дарует ему победу», причем вторая лошадь носила еще добавочное имя «Анат (богиня войны и любви, «импортированная» в египетскую мифологию с XVIII династии) довольна»[330]. По этим именам мы знаем, что лошади были обучены для боя; и по этой причине египтяне предпочитали самых отважных, горячих лошадей. К примеру, коням Рамсеса II, кроме возницы, были нужны еще три слуги, которые держали их за узду[331], а в других случаях египетские лошади обычно изображены, когда они встают на дыбы или нетерпеливо роют копытами землю. Как правило, ездовыми лошадьми были жеребцы, а не кобылы[332]. Окрас у них был обычно коричневый, однако в нескольких случаях мы встречаемся с упряжками прекрасных белых лошадей[333]. Насколько мне известно, холощеных коней (т. е. меринов) в ту эпоху не использовали. Те, кто желал иметь спокойных животных, предпочитали мулов; на красивом рисунке в одной из фиванских гробниц мы видим, как эти животные везут колесницу знатного господина, который осматривает свои поля; управлять мулами настолько просто, что возницей служит мальчик[334].

Коней в Египте использовали и для верховой езды, но, как и у других античных народов, верховая езда была у них чем-то совершенно второстепенным (настоящая верховая езда, как и конница, пришла на Ближний Восток с вторжением еще одного арийского народа, киммерийцев, которых в VIII–VII вв. до н. э. вытеснили из Северного Причерноморья ираноязычные скифы. Скифы около 630 г. до н. э. вторглись в Сирию и Палестину и дошли до собственно Египта, где от них откупились. – Ред.). У нас нет изображений египтян верхом на коне[335], и мы бы вообще не знали, что подданные фараонов умели ездить верхом, если бы не было нескольких упоминаний об этом в литературе.

Так, в одном месте мы читаем о «военачальниках (?), которые верхом на конях» преследуют побежденных врагов, а в одном из учебных писем говорится обо «всех, кто может сесть на коня». В одной повести мы читаем, что царица сопровождала фараона верхом на коне, а упомянутый выше сатирический сочинитель пишет, что получил письмо от своего оппонента, «сидя на коне». В то же время мы должны сказать еще раз, что использование лошадей для верховой езды было совершенно второстепенным их применением, а их главным делом было везти телегу или колесницу.

Боевой топор с прорезным изображением всадника на лезвии (согласно W., I. 278)

Перед тем как расстаться с этой темой, я должен коснуться вопроса, по поводу которого было много споров, а именно появления в Египте верблюдов. Можно считать доказанным, что это животное, которое сейчас считается таким необходимым для путешествия по пустыне, впервые появилось в Египте позже тех эпох, которые мы рассматриваем. Верблюд не отмечен ни в одной надписи и ни на одном рисунке раньше греческого периода[336]; и даже при Рамсесе III как вьючное животное для пустыни еще явным образом упоминается осел.

Эти средства передвижения, за развитием которых мы проследили выше, разумеется, делали возможным сообщение между провинциями Египта. Однако же из-за формы этой страны – длинной и похожей очертаниями на змею – расстояния между большинством городов были непропорционально велики. Поэтому такое сообщение всегда имело ограниченные размеры. Расстояние от Фив до Мемфиса было около 540 км, от Фив до Таниса около 690 км, а от Элефантины до Пелузиума – целых 936 км; это можно сравнить с расстояниями между Лондоном и Дублином, Лондоном и Пертом, Брайтоном и Абердином. Совершенно верно, что в других античных странах главные города тоже часто находились так же далеко один от другого, но у тех городов пути сообщения были со всех сторон, а египетские города из-за природы своей страны имели соседей лишь с двух сторон. Конечно, такие условия не способствовали развитию сообщения между различными частями этой страны, и жители Древнего Египта (так же как его современные жители) обычно довольствовались поездками в соседние провинции.

С другой стороны, у египтян, видимо, рано развились средства доставки писем, которые были вдвойне ценными из-за тех больших расстояний, которые мы упоминали выше.

Мы уже упоминали, что умение писать вежливые письма считалось одним из тех необходимых навыков, которые следовало изучать в школах. Здесь мы должны добавить к этому замечанию то немногое, что известно о доставке писем. Когда, например, мы читаем, что автор потерял надежду дождаться ответа на свое письмо и наконец пишет своему другу, что не уверен, что его мальчик-слуга, с которым он послал это письмо, добрался до места, речь явно идет о посланце частного лица. Однако существуют и фразы, которые, похоже, указывают на существование организованного почтового сообщения с помощью гонцов, посылаемых регулярно и официально. Например, мы читаем: «Пиши мне через письмоносцев, которые приходят от тебя ко мне» и «пиши мне о своем благополучии и здоровье через всех, кто приходит от тебя… ни один из тех, кого ты посылаешь, не прибывает сюда». То письмо, откуда мы процитировали второй из этих отрывков, возможно, содержит и указание на способ, которым от одного человека другому пересылались маленькие посылки. Автор письма извиняется за то, что посылает адресату письма только пятьдесят хлебов: ведь шед отбросил еще тридцать, потому что должен был нести слишком много; он также забыл сообщить ему вечером о том, как идут дела, и потому не смог сделать все как полагается.

Торговля на рынке в эпоху Древнего царства (согласно L. D., ii. 96)

Те же условия, которые сделали трудным сообщение между отдельными людьми, не позволили торговле приобрести то значение, которое ей следует иметь. Например, в текстах никогда ничего не говорится о торговцах, а это несомненный признак того, что роль торговли в самом деле была незначительной. Торговые сделки в Древнем Египте происходили во многом так же, как на базарах и рынках современных египетских провинциальных городов.

Интересные рисунки в одной из гробниц в Саккаре позволяют нам увидеть сцены повседневной жизни рынка времен Древнего царства: на них изображен такой базар, какой мог быть устроен в имении знатного землевладельца для его слуг и его крестьян. Торговец рыбой сидит перед своей камышовой корзиной, в этот момент он чистит огромного сома и одновременно торгуется о цене со своей покупательницей. А та носит с собой в коробке предметы, предназначенные для обмена, и отнюдь не молчит: она ведет с продавцом долгий разговор о том, сколько она «даст за это». Возле этой группы другой торговец выставил на продажу благовония или что-то вроде них. Еще один продает что-то, по виду похожее на белые булки, и ожерелье-воротник, которое ему предложили за одну из них, кажется ему недостаточной ценой. «Вот, [возьми] и сандалии [тоже]», – говорит покупатель и получает покупку в обмен на другое ожерелье, а продавец заверяет его: «Вот это [полная цена]»; в это время подходит другой покупатель, надеясь в обмен на веер купить себе лука для еды.

Однако съедобные продукты – не единственное, что тут продается: еще один торговец сидит на корточках перед своей корзиной с красными и синими украшениями и торгуется с женщиной, которая желает купить одную из его ярких ниток бус. Возле нее мужчина с рыболовными крючками (?), кажется, напрасно навязывает свой товар другому, стоящему рядом мужчине.

Рыночная торговля в эпоху Древнего царства (согласно L. D., ii. 96)

В гробнице часто упоминавшегося Хаемхета, «начальника житниц» при Аменхотепе III, есть рисунок, изображающий такую же мелкую торговлю на рынке в эпоху Нового царства. В гавани Фив идет разгрузка больших кораблей, которые доставили зерно, ввезенное из-за границы для нужд государства. Пока большинство матросов выносят на берег груз, несколько человек из их числа потихоньку ускользают и подходят к продавцам, сидящим на корточках на берегу перед своими кувшинами и корзинами. Два из этих торговцев, несомненно, сирийцы, один из них помогает своей жене продавать ее товар, и по очень простецкой одежде этой госпожи видно, что их предприятие не слишком процветает. Похоже, что они продают какую-то еду, а в обмен на нее матросы, вероятно, отдают зерно из груза, полученное в качестве платы. Во всех случаях обменивается один товар на другой, поскольку вся торговля в Египте была меновой, и в уплату давали только товары или произведенную продукцию.

Нам, людям современного мира, кажется странным, что народ мог устраивать торговлю на рынках, продавать скот, давать ссуды под проценты, выплачивать жалованье и собирать налоги, не употребляя при этом денег. Но на самом деле это не так трудно, и мусульмане из негритянских стран Африки могут служить доказательством того, что сравнительно высокий уровень цивилизации может быть достигнут при меновой торговле.

Такая торговля никогда не остается долго чистым обменом; нужды торгового дела вскоре заставляют выделить какой-то товар в качестве условного стандарта, с помощью которого можно измерять и сравнивать стоимость различных предметов. Например, сейчас (конец XIX в. – Ред.) в Судане, если человек покупает порох, он, возможно, сможет заплатить за него торговцу домашними птицами, но, чтобы знать, сколько пороха должен дать один и сколько птиц отдать другой, оба подсчитывают рыночную цену своих товаров в единицах третьего товара, например в янтарных бусинах.

При уплате они могли не использовать вообще ни одной янтарной бусины или использовать их всего несколько, чтобы доплатить небольшую разницу в стоимости, но бусины стали на этом рынке условной мерой стоимости, при помощи которой можно было вычислять цены товаров. Мы видим, что в этом случае янтарные бусины действительно выполняли роль денег.

Такие меры стоимости до сих пор (конец XIX в. – Ред.) имеют широкое распространение в Африке, и купцы, которые ведут торговлю с ее внутренними областями, должны узнавать в точности, какие именно обычаи приняты на различных рынках и в различных городах. В одном месте могут пользоваться бусинами, в другом брусками соли, в третьем железными лопатами, или стирийскими бритвами, или же мериканис, то есть имеющими определенный размер отрезами плохих американских хлопчатобумажных тканей.

В древней Африке условия торговли были очень похожи на эти. Но в эпоху Нового царства в качестве меры стоимости использовалась по меньшей мере одна монета – медная, весом в один утен, то есть 91 г. Эта медная монета представляла собой кусок проволоки, согнутый в виде спирали , и ее вес был установлен настолько точно, что изображение такой проволоки в египетской письменности стало обозначать утен. Кстати, читатель может увидеть по списку товаров, приведенному выше, как эту медную меру веса использовали при расчете платежей. Здесь мы приведем еще один пример, который позволит нам увидеть, как выполнялись расчеты при покупке быка. В этом случае всего было нужно заплатить 119 утенов меди – 111 утенов за само животное, а остальное в качестве подарков и иных подобных затрат. Но из этих 119 утенов ни один не был на самом деле металлическим утеном, перешедшим из одних рук в другие. Посох (?), украшенный инкрустацией, был отдан вместо 25 утенов и другой посох с менее сложным узором – вместо 12 утенов; 11 кувшинов меда – вместо 11 утенов и т. д.[337] Мы замечаем, что некоторые (немногие) из этих предметов обмена встречаются во многих расчетах, например некоторые виды посохов и, если я не ошибаюсь, также некоторые сорта папируса. К сожалению, нам неизвестно значение большинства слов в этих многочисленных счетах, и потому мы должны отказаться от попытки решить интересную задачу – выяснить, как соотносились между собой цены на самые ходовые товары. Но все же я могу привести пример одного такого соотношения: в процитированном выше тексте сказано, что бык стоил 111 утенов, а вместе с дополнительными расходами – 119 утенов; а на глиняном черепке, хранящемся в Берлине[338], указано, что стоимость осла была 40 утенов. Следовательно, стоимости быка и осла соотносились как три к одному.

На примере важных договоров Хепдефая, которые у нас цитировались уже несколько раз, мы видим, что при этих примитивных способах оплаты можно было совершать сложные коммерческие сделки. Этот князь, который правил в номе Асьют в эпоху Среднего царства, желал, чтобы во все будущие времена жрецы его нома – разумеется, за соответствующее затратам вознаграждение – подносили небольшие дары его ка.

На сложных условиях он внес в их храм вклад, ежегодные доходы с которого должны были возмещать, по сути дела, малую стоимость этих хлебов и фитилей. Среди вкладов, вносимых на церковные службы в Средние века и в наши дни, есть подобные примеры. Хепдефай использовал не совсем обычную процедуру. С одной стороны, он уступил часть своих полей, например, отдал один участок земли жрецу Анубиса за три фитиля в год. С другой стороны, он завещал часть своих доходов – первые плоды своего урожая или принадлежавшие ему и его наследникам ноги жертвенных быков. Но в первую очередь он предпочитал расплачиваться теми доходами, которые получал как член жреческой семьи из пожертвований, принесенных в храм Эпуат, – так называемыми «храмовыми днями». Однако эти ежедневные отчисления, состоявшие из различных видов продовольствия, не могли быть получены людьми, жившими далеко от храма; поэтому Хепдефай, если желал расплатиться ими с этими людьми, должен был воспользоваться системой обмена: например, он отдал 22 «храмовых дня» своим собратьям-жрецам за 2200 хлебов и 22 кувшина пива в год для тех людей, которым он действительно хотел заплатить. Таким образом он обменял храмовые доходы, неудобные как средство платежа, на хлеб и пиво, которые мог передать кому угодно.

Хотя внутренняя торговля в Египте явно никогда не была развита в больших размерах, торговля с другими странами, видимо, временами велась очень активно. Тем не менее Египту – насколько нам известно – всегда было нужно иметь особое политическое положение для того, чтобы какое-то время активно общаться с соседними странами, поскольку лишь такой толчок извне был способен преодолеть естественные препятствия (речные пороги, пустыни и морские течения), которые отделяют долину Нила от всех прочих стран. На нескольких следующих страницах мы опишем развитие этих мирных отношений Египта с соседними государствами и влияние этих государств на жителей нильской долины.

Наиболее доступная страна для тех, кто отправляется в путь из Египта, – Нубия. Но из-за своей неплодородной почвы эта страна лишь в поздние времена, под влиянием египетских властей, стала до некоторой степени цивилизованной. Северную часть Нубии населял народ с темно-коричневой кожей – предки нынешних нубийцев; однако египтяне объединяли их со всеми остальными южными варварами в категорию нехес, то есть «негры». Естественной политической границей между Египтом и Нубией был первый порог Нила. Расположенный в этом месте остров Элефантина стал местом для рынка, на котором нубийцы обменивали произведения своей страны и товары, полученные от племен, живших южнее, на египетские изделия. Туда доставлялись для ввоза в Египет шкуры леопардов, обезьяны, но прежде всего – слоновая кость.

Даже названия двух мест на границе – Абу (Элефантина) и Суенет (Сиена, Асуан), которые означают остров слоновой кости и торговля, свидетельствуют о том, какую важную роль играла эта древняя торговля[339].

Нет сомнения в том, что Египет в какой-то степени господствовал над теми племенами, которые жили рядом с его границей. Уже при царе Пепи негритянские страны Эртет, Меда, Эмам, Вават, Каау (?) и Татеам были обязаны усиливать египетскую армию наемниками. При Меренре, преемнике Пепи, князья стран Эртет, Вават, Эмам и Меда привозили на Элефантину акации для постройки египетских судов. С другой стороны, в той самой надписи, которая рассказывает нам об этом, специально подчеркнуто как поистине необычный случай то, что большую экспедицию, посланную Меренрой к каменоломням Сиены (Асуана), сопровождал всего один военный корабль: египтяне явно не чувствовали себя в безопасности от нападений на границе[340]. Более того, Элефантина сама первоначально принадлежала нубийским князьям, хотя они уже в ранние времена были египетскими чиновниками и вассалами фараонов; в самой древней из их гробниц, которая относится, возможно, ко времени правления VI династии, показано, что тогдашний наместник Элефантины был темно-коричневым нубийцем, хотя его двор, похоже, состоял только из египтян.

Могущественные цари XII династии проникли дальше в глубь Нубии и полностью открыли северную часть этой страны для египетской цивилизации. Сенусерт I покорил юг до «краев земли»; несомненно, его главной целью было получить доступ к золотым рудникам Нубийской пустыни; и в его царствование мы впервые встречаем упоминание о «жалкой стране Куш», то есть южной части Нубии[341]. Тем не менее только самую северную часть завоеванных земель – страну Вават – он смог сохранить и колонизировать, или, как говорили египтяне, «снабдить памятниками»[342]. Его правнук Сенусерт III был первым, кто достиг большего – отодвинул свою «южную границу» до современной Семны (несколько дальше – выше современного Абри. – Ред.), и хвалился, что «продвинул свои границы дальше границ своих отцов и умножил то, что унаследовал»[343]. В восьмой год своего царствования этот царь установил там пограничный камень, «чтобы ни один негр не мог проникнуть дальше него ни по воде, ни по суше, ни с лодками, ни со стадами этого негра». Исключение составляли лишь те негры, которые ехали в качестве послов, и те, кто направлялся на рынок в Экене (Экен, должно быть, – поселение на границе): их пропускали, но не на их лодках[344].

Пока царь таким образом организовывал мирные взаимоотношения на границе, его верховная власть над этой частью страны снова оказалась под угрозой.

Восемь лет спустя этот фараон был вынужден начать боевые действия, и торжественность, с которой он провозгласил свою победу на заново установленных пограничных камнях (донеся ее тем самым до потомков), в достаточной степени свидетельствует, что и сам он понимал: лишь теперь, одержав вторую победу, египетский царь действительно закрепил за собой завоеванные земли. В самых впечатляющих выражениях Сенусерт III призывает своих преемников не выпустить из рук добытые им на войне владения. Он говорит: «Тот из моих сыновей, кто сохранит этот пограничный камень, который установило мое величество, – поистине мой сын, и его дети будут моими детьми; он подобен тому сыну (то есть Гору), который защитил своего отца и сохранил границы своего родителя. Тот же, кто позволит уничтожить этот камень и не будет сражаться за него, – тот не мой сын, и его дети не имеют доли во мне. Колония, основанная Сенусертом III, на этой границе имела не только крепостные сооружения, но и храм, и признаком мудрости политики царя было то, что этот храм он посвятил в первую очередь нубийскому богу Дедуну и лишь во вторую очередь – египетскому богу Хнуму. В течение жизни нескольких следующих поколений новая египетская провинция оставалась нетронутой, и преемники завоевателя могли отмечать высоту воды в Ниле во время разлива на скалах Семны, которые были границей их нового царства (граница проходила южнее о. Сан. – Ред.). Они даже проникли дальше на юг, и царь Себекхотеп из XIII династии воздвиг изображавшую его самого статую на острове Арго, находящемся более чем на 580 км к югу от Египта.

В беспокойные времена правления гиксосов Нубия явно была потеряна Египтом, так как похоже, что первые фараоны Нового царства были вынуждены сражаться вблизи от египетской границы. Однако Тутмос I распространил силу своего оружия так же далеко, как раньше царь Себекхотеп, а один из его ближайших преемников (Тутмос III. – Ред.) захватил Напату (нынешний Гебель-Баркал), который находится на расстоянии 860 км вверх по Нилу от Сиены (Асуана). С этого времени Нубия – Куш, как она называлась на египетском языке, – в течение 500 лет оставалась под египетским правлением, и хотя за это время в ней случались малые войны, это были просто стычки с бедуинами пустыни или сражения с пограничными племенами юга. Вся длинная долина от Сиены (Асуана) до мест за Гебель-Баркалом (Напатой) оставалась неоспоримым владением фараонов. В то же время Нубия так никогда и не стала вполне частью Египетского царства: ею всегда управляли «вице-короли», носившие титул «царский сын Эфиопии» и «начальник южных стран» (или «стран золота»). Это нас мало удивляет и будет удивлять еще меньше, когда мы вспомним, что новые подданные фараонов, по сути дела, не имели собственной цивилизации.

Самые южные племена, покорение которых изображают сцены сражений, нарисованы эфиопскими художниками как варвары, очень похожие на обезьян, – почти голые и с длинными угловатыми руками и ногами. Северные племена вначале вряд ли находились на более высоком уровне, но они быстро приобрели внешние признаки цивилизации – во всяком случае, под египетским управлением. На рисунке времен правления Тутмоса III большинство негров, несущих дань, еще одеты в короткие юбки из шкур, и лишь двое надели египетские льняные юбки вроде тех, которые раньше носили в Египте крестьяне[345]. Через сто лет в этом отношении произошла полная перемена, что мы видим на рисунке, который оставил нам в наследство в своей гробнице Хуи, наместник Эфиопии при царе Тутанхамоне. Рисунок изображает торжественную церемонию, когда Хуи «явился из Эфиопии с этой прекрасной данью, избранными дарами всех южных стран» и вместе с несущими ее «великими людьми Эфиопии» преподнес ее царю. Там показано больше пятидесяти этих «великих людей Нубии» (как и их современные потомки, часть из них коричневые, а часть черные); только четверо носят старинную юбку своих предков, сделанную из шкуры, и даже они украсили ее передним полотнищем из белой ткани; все остальные одеты в египетскую одежду, причем самую модную. Многие из них даже отказались от старинной прически, в которой волосы поднимались над головой со всех сторон, как большая крыша, а также от страусовых перьев – своего национального головного убора. Нубийцы отрастили свои курчавые волосы и, насколько возможно, причесали их по египетской моде. Несколько человек также сняли тяжелые серьги и браслеты своего народа и заменили их египетскими украшениями. Если бы мы не видели по цвету кожи, курчавым волосам и негритянским чертам лиц этих «великих людей», к какому народу они принадлежат, мы почти могли бы принять их за высокопоставленных придворных фараона. Одна из нубийских дам даже едет на колеснице, изготовленной в точности по образцу египетско-сирийской меркобт; но – странно сказать – впрягла в нее вместо обычных коней карликовых быков.

Пленники-негры с их женами и детьми. Их регистрирует писец. Фивы (согласно W., I. 272)

Среди даров, которые несут эти «великие люди», особенно интересны самые зрелищные. На нашей иллюстрации изображен показ таких даров; на ней показан стол, покрытый шкурами леопардов и тканями, а на столе воссоздан нубийский пейзаж. Высокие соломенные хижины конической формы, пальмы дум с играющими в их ветвях обезьянами, – все это воспроизводит зрелище, подобное которому до сих пор можно увидеть в верховьях Нила.

Изображенная деревня явно населена одним из «коричневых» (Нубия, получившая это название от поселившихся здесь только в III в. н. э. племен нубадов, в древности была заселена названными здесь «коричневыми» хамитами, со 2-го тысячелетия до н. э. на север активно мигрируют с юга негроидные племена. – Ред.) северных народов, поскольку эти коричневые люди изображены на коленях, приветствующими фараона, черные негры в жалком виде лежат на земле или поневоле позволяют украшать хижины своими головами.

Можно с полным правом усомниться, что эти привезенные из Нубии дары, которые выставлены здесь, были произведениями искусства самих нубийцев. И в самом деле, как здесь, так и в других случаях мы обнаруживаем, что южные племена обычно приносили в дар фараону природные богатства своей страны – к примеру, золото в виде колец, брусков и в мешках (золотой песок), драгоценные камни, слоновую кость, шкуры леопардов, перья и яйца страусов, живых обезьян, леопардов, жирафов, а также собак и скот. Самое большее, что мы можем считать изделиями собственных нубийских ремесел, это украшения в виде человеческих голов и рук, надетые на концы рогов, и, возможно, даже целый пейзаж на голове у одного из быков[346]. Остальные художественные изделия, которые несут негритянские князья под присмотром Хуи, – золотые колесницы, красивые предметы мебели из черного дерева и великолепные металлические вазы – очевидно, были только сделаны из нубийских материалов. И действительно, в текстах редко упоминаются (если упоминаются вообще) ремесла этих племен[347], а вот сирийские изделия упоминаются часто: Египет эпохи Нового царства, очевидно, был просто наводнен изделиями сирийских ремесленников.

Демонстрация нубийской дани. Нижняя часть рисунка, где изображен стол, покрытый шкурами и т. д., здесь не показана (согласно L. D., iii. 118)

Однако нубийские варвары не ограничивались тем, что подражали своим египетским повелителям в одежде; они – что было важнее – заимствовали у них и религию, а возможно, также язык и письменность[348]. Когда Сенусерт III основал храм в своей пограничной крепости, он действительно имел мудрость сделать там главным божеством нубийского бога Дедуна, но установленные в храме обряды исполнялись чисто по-египетски, а варварский бог просто был принят в египетский пантеон. Правители из XVIII династии и в этом случае возобновили труд своих великих предков. В Кумме, напротив Семны, где Сенусерт III уже построил маленький храм в честь бога Хнума и себя самого, Тутмос I и Тутмос II расширили этот храм, а третий царь того же имени его достроил. Последний из этих правителей затем восстановил и храм в Семне и по предложению наместника Нубии возобновил ранее начатое Сенусертом III дарение этому храму, в его праздничные дни, зерна, тканей и скота. Севернее, в Амаде, он построил храм в честь Хармахиса, а наместник по имени Нехи приказал вырубить в скалах пещерный храм в честь тех Горов, которые были богами Северной Нубии.

Другие здания были возведены южнее – на острове Саи, в Гебель-Доше и других местах. Введенный Сенусертом III обычай давать варварам самого фараона (т. е. себя) в качестве бога их страны позже был исполнен Аменхотепом III, который построил в Солебе храм себе самому и другой храм в Седэнге – во имя своей супруги. При XVTII династии великие египетские боги тоже получали в Нубии собственные святилища – например, в царствование Тутанхамона город Напата назывался в честь карнакского храма «Троном двух царств»[349]. Но первым, кто превратил этот труд в систему, стал Рамсес II. В Абу-Симбиле, Герф-Хуссейне, Эль-Себуа и Эд-Дирре он вырубил в скалах огромные пещерные храмы для Амона, Птаха и Ра – великих богов Фив, Мемфиса и Гелиополя. Эти святилища, первое из которых было в числе самых больших и величественных из всех, когда-либо созданных мастерами Египта, свидетельствуют о том, что в то время Нубия была в основном египетской провинцией и в этом качестве ее окончательно освятили, наделив ее подобиями главных религиозных городов Египта. И действительно, прошло еще несколько столетий, и жалкая страна Куш былых времен стала более египетской, чем сам Египет, и ее жители утверждали, что ее религия ближе к чистой старине, чем религия самого Египта, искаженная семитскими и ливийскими влияниями.

Чем дальше распространялось это египетское влияние, тем больше управление Нубией теряло свой особый характер, хотя она оставалась «вице-королевством», которое, как и раньше, находилось под управлением формально независимого[350] «царского сына Эфиопии»[351]. Мы получили возможность бросить взгляд на работу этой системы правления в разные времена, и кажется, что она каждый раз имеет другую форму. В конце правления XVIII династии наш старый знакомый Хуи был назначен царем Тутанхамоном на должность наместника Эфиопии[352]. Торжественная церемония этого назначения происходила в храме Амона в Фивах (сказано, что «Амон принял его»), и казначей вручил Хуи в качестве символа его сана «золотой перстень с печатью его должности». Власть наместника Эфиопии распространялась на земли от города Нехена (Иераконполь, или же Идфу) до города «Трон двух царств», или, как иначе описывали вторую границу, «до страны Кер», то есть от Эль-Каба до Напаты, что у горы Гебель-Баркал[353]. Когда же Хуи вернулся домой в свою провинцию, там его встретили все ее высшие чиновники, в частности «заместитель наместника Эфиопии» и «начальник быков» этой провинции, а также князья  обоих ее египетских поселений, называвшихся «Сияющее истиной» (Солеб) и «Огражденный двор богов», и, кроме того, «заместитель наместника» второго из поселений и два служащих жреца оттуда же. Однако под началом этих египетских чинов продолжали править в качестве вассалов Египта – даже в Северной Нубии – мелкие туземные князья, хотя они, возможно, имели не больше власти, чем в XIX веке индийские махараджи под управлением англичан. Один из них, князь Меама, должно быть, считался имеющим особые заслуги, поскольку именовался «добрый правитель».

Через несколько поколений мы обнаруживаем «царского сына страны Куш», окруженного чиновниками совершенно иного рода – писцами, писцами воинов, писцами житниц и т. д.; речь идет уже не о колониях и памятниках, а о городах, и они подчинены «начальнику городов страны Куш». И (что, возможно, значит еще больше) Нубия имела свой собственный суд: например, ее наместник при Рамсесе II именует себя «начальником великого дома» (то есть суда) «в доме истины и верховным судьей Северной Нубии»[354].

Интересная гробница в Анибе, недалеко от Эд-Дирра, позволяет нам увидеть, в каком состоянии была Нубия в конце правления XX династии. Похороненный в ней чиновник по имени Пеннут был «заместителем наместника» города Меам. Его сыновья занимали должности в местном правительстве, а его дочери были певицами в храмах этого города. Сам он был заслуженным и верным властям чиновником; он привел в безопасное состояние золотоносные округа нубийских пустынь, «покорил негритянские народы страны Экайте и привел их как пленных к фараону». Более того, он приказал установить в своем округе статую царя в половину человеческого роста, изображавшую государя с древними знаками его власти – царским шлемом на голове и двумя скипетрами в руках. Кроме того, он преподнес в дар большие участки земли этой статуе и еще двум подобным ей статуям, принадлежавшим жрецу Аменемопету и заместителю наместника Мери, чтобы перед ними приносились жертвы до конца времен. За такой прекрасный поступок царь почтил Пеннута щедрым подарком – прислал ему две серебряные чаши для благовоний, наполненные дорогим благовонием «камей»[355]. Этот город Меам, где все было таким египетским, вероятнее всего (как полагал Бругш), был тот же самый город Меам, который за двести или триста лет до этого находился под управлением своего собственного нубийского доброго князя.

Мы видим, что в Нубии Египет поистине исполнил высокое предназначение – постепенно цивилизовал варварскую страну. Однако это была – насколько нам известно – единственная местность, где такая попытка египтян имела успех. Другие, менее цивилизованные народности, с которыми сталкивались египтяне, либо были кочевыми племенами, либо жили так далеко от Египта, что было совершенно невозможно установить с ними по-настоящему близкие отношения. В особенности это касалось стран благовоний у Красного моря, к рассказу о которых мы сейчас переходим.

Эти две страны – Божественная страна и страна Пунт[356] – с давних времен считались у египтян родиной благовоний и других драгоценных вещей. Однако и первое, и второе название вряд ли можно связать с какой-то определенной страной. Это были обобщенные обозначения – такие, которые до сих пор создает коммерция, например слово Левант в наше время.

Название «Божественная страна» первоначально означало только Восток, где каждый день появлялся Бог, то есть Ра; вероятно, в разговорном языке это название применялось к гористой пустыне, расположенной между Нилом и Красным морем[357], Синайскому полуострову[358], а также, несомненно, к северной и центральной части Аравии. Название же Пунт явно обозначало более близкие к экватору земли на побережье Красного моря – юг Аравии и побережье Эритреи и Сомали.

Нет сомнений в том, что египтяне уже в очень ранние времена имели связи с Божественной страной; по сути дела, в ней находились каменоломни Хаммамата, и через нее шла дорога к Красному морю, а значит, к рудникам Синая[359] и в страны благовоний. Несомненно, со времен Снофру «казначеи бога» и подчиненные им чиновники[360] ездили по этой дороге, и вероятнее всего, это была примерно та же дорога, по которой и теперь ходят караваны нашего времени, – Косерская дорога (сейчас здесь функционирует дорога – от Кифта на Ниле до порта Эль-Кусейр на побережье Красного моря. – Ред.). Похоже, что за прошедшие века немного сдвигались только ее начальная и конечная точки. И в ранние времена, и даже в греческий период путники отправлялись из Коптоса (Кифта), в Средние века – из соседнего с ним города Кус, а в наши дни (повторимся, в конце XIX в. – Ред.) местом выхода в путь для этих караванов стала Кена. Теперь они выходят к морю у бухты Эль-Кусейр, но в греческие времена конечной точкой путешествия была белая гавань (Левкос Лимен, там же), а в ранние эпохи (по меньшей мере какое-то время) этой точкой был Вади-Газуз, расположенный севернее Эль-Кусейра в местности под названием Сауу. Там египтяне построили крепость, чтобы защитить это важное место от варваров; они построили также маленький храм, где путешественники могли попросить защиты у могущественного бога Мина из Коптоса, покровителя пустынь Божественной страны[361].

От времени правления XI династии до нас дошли два любопытных сообщения относительно событий, происходивших в Божественной стране. При том самом царе Ментухотепе, который выкопал колодец в Хаммамате, или, иными словами, «откопал воду в этих горах, которые до этого были непроезжими для людей», и таким образом «открыл эту дорогу для езды»[362], военачальник Сеанх приехал в Хаммамат и насадил в этом краю «все зеленые растения Верхнего Египта». Этот военный продолжает свой рассказ так: «Я превратил его долины в сады из трав, а его высоты в пруды с водой и заселил его детьми на всем его пространстве – на юг до страны Таау и на север до города Менат-Хуфу. Я отправился к морю, и охотился на людей, и охотился на скот, и я приехал в этот край с шестьюдесятью взрослыми людьми и семьюдесятью их молодыми детьми за один раз»[363]. Значит, чтобы обеспечить жителями новую путевую стоянку с колодцем, был устроен набег на несчастных горных бедуинов, которых греческие путешественники называли троглодитами.

Не менее интересна надпись, относящаяся к немного более позднему времени, которую велел вырезать в Хаммамате «главный казначей Хену, командующий в пустыне, вождь в горах, удовлетворяющий оба Египта, тот, кого сильно боятся и горячо любят». Вот что он рассказывает: «Его величество поручил мне отправить корабли в страну Пунт, чтобы забрать свежий ладан от ее князей, вождей этой красной страны[364], ибо страх перед ним преследует варваров. Смотрите, когда я вышел из города Коптос по дороге, которую указал мне его величество, я имел с собой войска из южных земель, которые расчищали дорогу передо мной, и покорил всех, кто был враждебно настроен по отношению к царю. Так я шел с армией из 3 тысяч человек». За солдатами следовали ремесленники различных профессий. Путь, по которому они двигались, проходил через различные неизвестные нам места. И все было организовано так хорошо, что Хену смог давать каждому из своих людей два кувшина воды и двадцать булок (хлебов) кажый день. Более того, он выкопал два глубоких колодца в стране Эдахет и третий в стране Эахетеб. Он также рассказывает: «Я достиг моря[365], и построил этот корабль, и полностью снарядил его, и приготовил ради него большое жертвоприношение – телят, быков и газелей. А когда я вернулся с моря и исполнил все, что его величество мне поручил, я привез ему все изделия, которые смог найти в Божественной Стране». Хену, не удовлетворенный тем, что сделал во время этого путешествия, на обратном пути проехал через каменоломни Хаммамата и «привез каменные блоки для колоссов и статуи для храма. Ничего столь же важного не происходило при прежних царях, и подобного никогда не совершал ни один посланный в поездку царский родственник со времен бога. Я же, – продолжает Хену, – сделал это для его величества, моего повелителя, поскольку он очень сильно любит меня и дал мне первое место в своем дворце впереди всех великих людей этой страны. Я поистине его любимый слуга, который делает все, что он приказывает, день за днем».

Как мы видим, Хену сам не ездил в Пунт. Он со своими людьми совершил переход из Коптоса к Красному морю; там он снарядил корабль и, чтобы плавание корабля было удачным, принес жертвы богам. К сожалению, нам ничего не известно об этом путешествии, хотя уже одно то, что египтяне совершали путешествия в Пунт при XI династии, имеет важное значение. Если бы не эта надпись Хену и не надпись главного казначея Хентхетиера, который при Аменемхете II «счастливо возвратился из Пунта: его воины были с ним, здоровые и бодрые, и его корабли пристали к берегу в Сауу»[366], мы вообще могли бы сомневаться, что продукция стран благовоний попадала в долину Нила иначе чем посредством сухопутной торговли, например через Аравию. Товары, произведенные там, были, по сути дела, давно и хорошо знакомы египтянам: уже при Древнем царстве ладан и мирра были необходимыми принадлежностями всех египетских религиозных обрядов, и мы даже обнаруживаем уроженца стран благовоний, негра по имени Хертесе, среди слуг одного из сыновей царя Хуфу (Хеопса)[367]. Тем не менее через много столетий после этого египетский народ по-прежнему считал Пунт полумифической сказочной страной.

Этот взгляд на нее представляет определенный интерес в более широком смысле, поскольку подобные представления обнаруживаются во всех частях мира; везде простые люди думают, будто все далекие страны, откуда торговцы привозят ценные вещи, – это сказочные страны, населенные необыкновенными существами. Человеку низкой культуры трудно осознать, что эти странные редкостные пряности – плоды обычных растений, выращивать которые и собирать с них урожай так же трудно, как растить и собирать плоды его страны. Для понимания такого человека так же недоступно и то, что драгоценные камни, по сути дела, – то же, что камешки, которые он подбирает на своем поле. Если это верно, как же они могут быть такими редкими и ценными? Человек, с его склонностью любить все чудесное и неприязнью к здравому смыслу, позволяет своему воображению сплетать о дальних странах сказки, которые очень похожи в фольклоре всех народов.

Золото в пустыне могут искать муравьи или грифоны, гигантские птицы могут собирать драгоценные камни в своих гнездах, которые они строят в неприступных горах, и даже слоновая кость никак не может быть получена от обычного слона – должно быть, это рога благородных единорогов. Пряности и ароматные жидкости, видимо, происходят с чудесных островов, лежащих далеко в океане, и там моряки иногда находят их лежащими на берегу под охраной только духов или змей. Воздух там такой тяжелый от их ароматов, что люди должны жечь асафетиду (пряность с острым вкусом и резким запахом, похожими на вкус и запах лука и чеснока. – Пер.) и козью шерсть, чтобы противостоять этому избытку приятных запахов[368].

Сказочная повесть в форме рассказа путешественника, записанная в эпоху Среднего царства на папирусе, который теперь хранится в Санкт-Петербурге, свидетельствует о том, что египтяне в течение долгого времени представляли себе подобным образом страны благовоний. «Я ехал на рудники фараона, – будто бы рассказывает некий казначей, – и я спустил на море корабль длиной 150 локтей (1 локоть – 46 см, царский локоть – 51 см. – Ред.) и шириной 40 локтей с командой из 150 самых лучших египетских моряков, которые знали небо и землю и чьи души были мудрее, чем у львов.

Они сказали, что ветер не будет плохим, что вообще может быть полное безветрие. Но когда мы были в море, на нем поднялись волны, а как только мы приблизились к земле, начался сильный ветер, и волны стали 8 локтей в высоту. Я один ухватился за обломок дерева; остальные, кто был на корабле, погибли все до единого. Волна выбросила меня на остров, но прежде я провел три дня один (в море), и моему сердцу тоже было одиноко. И теперь я лежал в лесной чаще, и у меня стало темно перед глазами (?). Наконец я пошел поискать еды для своего рта. Я нашел там инжер и виноград, всевозможные растения и плоды[369], разные виды дынь, рыбы и птиц. Все было в достатке. И я ел, пока не насытился; а то из взятого мной, чего оказалось для меня слишком много, я сложил для себя на земле. Затем я вырыл яму, зажег огонь и сжег жертву в честь богов.

Вдруг я услышал гром и подумал, что это грохот волны; деревья задрожали, и земля закачалась. Я поднял свое лицо вверх и увидел, что ко мне приближается змей, длина его была 30 локтей, а его борода имела длину больше 2 локтей. Его конечности были украшены золотом, а цвет его был как у настоящего лазурита. Он подкатился вперед и открыл свой рот; я пал перед ним на землю, и он сказал: «Кто привез тебя сюда? Кто привез тебя сюда, малыш? Кто привез тебя сюда? Если ты не скажешь мне сейчас же, кто привез тебя сюда, я покажу тебе, кто ты такой!»…

Потом он взял меня в свой рот, поднес меня к своему логову и опустил вниз, не причинив мне никакого вреда. Я остался цел, и со мной ничего не случилось. Затем он открыл свой рот в мою сторону. Я пал перед ним на землю, и он сказал: «Кто привез тебя сюда? Кто привез тебя сюда, малыш? Кто привез тебя на этот остров, который находится в море и берег которого окружен волнами?» Тогда я ответил ему, кланяясь ему и держа свои руки вдоль боков: «Я по приказу фараона отправился морем в каменоломни на корабле 150 локтей длиной и 40 локтей шириной с командой из 150 лучших египетских моряков, которые знали небо и землю и чьи души были мудрее, чем у львов. Они могли поспорить друг с другом мудростью сердца и силой рук, а я поистине был равен им. Они сказали, что ветер не будет плохим и что может быть полная тишина, но, когда мы были в море, на нем поднялись волны, а как только мы приблизились к земле, начался сильный ветер и волны стали 8 локтей в высоту. Только я один ухватился за обломок дерева; остальные, кто был на корабле, погибли все до единого за эти три дня. И вот теперь я здесь, где ты живешь, потому что волна вынесла меня на этот остров».

Тогда он сказал мне: «Не бойся, не бойся, малыш, и пусть на твоем лице не будет тревоги, потому что, раз ты добрался до меня, значит, это бог сохранил тебе жизнь. Он привел тебя на этот остров духов, где ни в чем нет недостатка и который изобилует всеми хорошими вещами. Смотри: ты будешь жить месяц за месяцем, пока не проведешь на этом острове четыре месяца. Тогда придет корабль с моряками из твоей страны, и ты сможешь вернуться с ними в твою страну. Ты умрешь на своей родине. Беседа – это радость, она помогает нам провести грустное время; поэтому я расскажу тебе, что есть здесь, на этом острове. Я живу здесь со своими братьями и своими детьми, окруженный ими; нас семьдесят пять змей, считая детей и слуг, и еще одна девица…[370] Если ты силен и имеешь терпеливую душу, то ты прижмешь своих детей к сердцу и обнимешь свою жену; ты снова увидишь свой дом, а лучше этого нет ничего, и вернешься в свою страну, и будешь жить со своими друзьями.

Тогда я низко поклонился, пал перед ним на землю и заговорил: «Дам тебе такой ответ: я расскажу фараону о тебе, я опишу ему, как ты велик, и устрою, чтобы тебе привезли священное масло аб, и ладан, и кассию, и благовония, которые отбирают для использования в храмах и которыми чтят всех богов. Потом я расскажу ему о том, что пережил, и тебе будет высказана благодарность перед всей страной. Я заколю ослов в дар тебе, я ощиплю для тебя гусей и устрою, чтобы к тебе были приведены корабли со всеми сокровищами Египта, как человеку следует сделать для бога, который благосклонен к человеческому роду в чужой стране, неизвестной людям».

Тогда он засмеялся моим словам из-за того, что думал о них, и сказал: «Ты, по сути дела, не богат миррой, потому что все это – только обычные благовония. Я же, князь страны Пунт, я владею миррой. Только масло хекен, которое ты устроил бы, чтобы мне прислали, редкость на этом острове. Но [не беспокойся о том, чтобы послать его мне], потому что, как только ты отъедешь отсюда, ты больше никогда не увидишь этот остров: он превратится в воду».

И смотри: когда пришел корабль, как он предсказал, я взобрался на высокое дерево, чтобы увидеть, кто находится на корабле. Потом я пошел к нему, чтобы сказать, но он уже знал об этом. Тогда он сказал мне: «Возвращайся домой с миром, малыш; желаю, чтобы ты смог снова увидеть своих детей и оставить после себя доброе имя в своем городе; вот мое желание для тебя».

Тогда я поклонился ему, держа свои руки вдоль боков, и он преподнес мне подарки – мирру, масло хекен, ладан и кассию, куски дерева тешепес и шаас, шкуры леопардов (?), дерево мерери, много обычных благовоний, бивни слонов, борзых собак, обезьян гуф и обезьян киу и всевозможные ценные вещи. Я устроил, чтобы все это было перенесено на борт прибывшего корабля, и поблагодарил правителя, пав перед ним на землю. Тогда он сказал мне: «Смотри: через два месяца ты прибудешь в свою страну, и прижмешь своих детей к сердцу, и [когда-нибудь] будешь покоиться в безопасности в своей гробнице».

Тогда я спустился на берег к кораблю и позвал моряков. И на корабле я поблагодарил правителя острова и всех, кто жил на острове. Когда, проведя в обратном пути два месяца, как он сказал, мы достигли резиденции фараона, мы направились во дворец. Я вошел к фараону и вручил ему подарки, которые я привез домой с этого острова. Тогда он поблагодарил меня перед лицом всей страны»[371].

Таким образом, даже для египтян эпохи Среднего царства страны благовоний еще казались сказочными царствами. Прошло еще несколько столетий, и этот романтический туман рассеется: даже простолюдины не могли больше верить, что страна Пунт – это остров, населенный змеями, после того как царица Хатшепсут приказала изобразить ее в своем большом храме – ее деревни, ее растения и ее животных.

Эти изображения из Дейр-эль-Бахри относятся к тому примечательному периоду времени, когда египтяне освободились от многолетнего чужеземного ига и начали чувствовать себя одной из могущественных стран мира. Как будто с их глаз упала повязка, до того скрывавшая мир. С оружием в руках фараоны прошли по пути завоеваний до далеких берегов Евфрата и Голубого Нила, и Египет стал центром Передней Азии и Восточной Африки. Тогда египтяне вспомнили также и о чудесных странах Красного моря, а могущественная царица Хатшепсут послала экспедицию для их исследования[372].

Как об этом сказано в официальном египетском стиле, «Амон Фиванский, владыка богов», внушил ей эту мысль потому, что очень любил эту правительницу – больше, чем любого другого царя, который когда-либо был в этой стране».

В одной из гаваней Красного моря стоит флот, который воины ее величества готовы повести в эту отдаленную страну; величественные весла имеют длину примерно 65 футов (около 20 м); им приданы тридцать гребцов и гигантские паруса, которые, словно крылья, выступают за оба борта кораблей. В гребной лодке на борт доставляют огромные кувшины с продовольствием, а на берегу, возле деревьев, к которым привязаны корабли, приносят жертву богине Хатхор, «госпоже Пунта», чтобы она «смогла послать ветер». Затем поднимают паруса, моряки забираются на корабельные мостики, чтобы закрепить последние канаты, гребцы опускают свои длинные весла в воду, и из деревянных кабинок на носах кораблей, где стоят два капитана, раздается команда «Лево на борт!». Суда начинают двигаться, и вот «царские воины плывут по морю, они начинают свое прекрасное путешествие в Божественную страну и счастливо плывут в Пунт».

Мы не знаем, как долго продолжалось это путешествие. Если судить по тому, сколько времени занимают у теперешних (конца XIX в. – Ред.) арабов их плавания по Красному морю, то можно предположить, что флот провел в море месяц, прежде чем его моряки увидели берега чудесной страны, которую они искали.

Вид Пунта, покрытого пышной тропической растительностью, не мог не произвести сильного впечатления на обитателей долины Нила, но местных жителей они, похоже, посчитали варварами самого низшего сорта. Поблизости от берега стоят, укрывшись среди огромных деревьев и странных гигантских растений, жалкие маленькие деревушки, состоящие из маленьких хижин полуконической формы, поднятых на сваи для защиты от врагов и диких зверей, так что лестница – единственный путь к дыре, которая служит входом. Между этими домами лежат маленькие коровы с короткими рогами и ослы, которых жители Пунта используют как вьючных и верховых животных. Одежда туземцев тоже не свидетельствует о высоком уровне цивилизации, поскольку даже во времена царицы Хатшепсут жители Пунта продолжали носить ту же юбку, заплетать свои волосы в ту же косичку и носить ту же остроконечную бороду, что носили в странах благовоний в древние времена царя Хуфу (Хеопса). То есть прошло больше тысячи лет, а в одежде жителей Пунта не произошло существенных изменений – такое отсутствие эволюции возможно лишь у примитивных народов. Жители деревни идут в позах просителей навстречу сходящим на берег египтянам; те смотрят на них без особого уважения и особенно смеются над женой вождя. Эта госпожа действительно имеет далеко не изящную фигуру, потому что страдает ожирением из-за болезни, которая до сих пор часто встречается у женщин во внутренних областях Африки. Форма ее ног, груди и прежде всего спины способна вызвать отвращение, а ее одежда – жалкая короткая кофта желтого цвета и толстое ожерелье – не помогает ей выглядеть привлекательней. Эта княгиня так толста, что не может ходить, и поэтому художник, который явно с удовольствием увековечивал ее на стенах храма в Дейр-эль-Бахри, не забыл изобразить за ее мужем осла под седлом, «осла, который возит его жену».

Египтяне получают от этих варваров «сокровища страны Пунт»: туземцы складывают в кучу благовония перед «царским послом» и его воинами, а также приводят обезьян и пантер. Египтяне тоже поставили на берегу стол, на котором разложены вещи, способные порадовать сердце жителя Пунта, – кинжалы, боевые топоры и яркие ожерелья. После того как совершен обмен, которым довольны обе стороны, «великих людей этой страны» ведут в «шатер царского посла и посол, согласно указанию царского двора, преподносит им хлеб, мясо, вино, плоды и все хорошие вещи Египта».

Таким образом, мы имеем здесь истинный пример такой меновой торговли, которая до сих пор (XIX в. – Ред.) происходит между неграми и европейцами, но в официальном отчете египтяне этого не признают. Как может покупать что-то у варварского народа фараон – тот (или та)[373], «кому все страны приносят свои дары», чтобы он по своей милости «мог позволить им вдыхать дыхание жизни»? Поэтому на официальном языке египтян благовония, приобретенные путем торговли, названы «данью князей Пунта», а оружие, которым египтяне заплатили за них, именуется жертвоприношением, которое положено там для богини Хатхор (Хатор), госпожи Пунта.

К счастью, эта официальная точка зрения существовала лишь в теории. На деле же торговля идет бойко. По доскам, ведущим на корабли, без остановки ходят вперед и назад носильщики, и вот корабли «очень высоко нагружены сокровищами страны Пунт и всеми прекрасными растениями Божественной страны – грудами благовоний, огромными мирровыми деревьями, черным деревом, чистой слоновой костью, белым золотом из страны Аму, ароматными видами древесины, всевозможными благовониями и красками для глаз, бабуинами, обезьянами и борзыми собаками, шкурами южных леопардов; рабами и их детьми; никогда ничего подобного не привозили ни одному царю с начала времен».

Начальник заботится о том, чтобы все эти разнообразные грузы были аккуратно сложены на кораблях, где их штабеля поднимаются почти до высоты нижнего мостика. Однако обезьянам позволяют свободно бегать по кораблю; во время обратного пути они с удовольствием взбираются на крепкий парус, который протянут над кораблем; но похоже, что одна из них предпочитает сидеть на корточках рядом с капитаном и с забавной серьезностью повторяет командные жесты его милости, несомненно каждый раз заново восхищая этим моряков. Когда «воины господина двух стран мирно прибыли домой и радостно добрались до Фив», их прибытие туда было обставлено поистине как триумфальное шествие. С зелеными ветвями в руках они вошли в этот город в праздничной процессии и преподнесли своей правительнице дары, «подобных которым до этого не привозили ни одному другому царю».

Один из рисунков, изображающих экспедицию царицы Хатшепсут. Загрузка корабля (согласно Dum. Flotte, pi. 2)

И в самом деле, среди них есть «два живых леопарда, которые должны ходить следом за ее величеством», и, что вызывает еще большее изумление, «тридцать одно живое ладанное дерево, которые были привезены в числе сокровищ Пунта для величия этого бога, Амона-Ра. Никто еще не видел подобного с тех пор, как был сотворен мир». Более того, похоже, что в первую очередь именно этот успех царицы Хатшепсут вызвал восхищение и желание подражать, потому что Тутмос III тоже получил от жителей Пунта живое ладанное дерево[374]; и, когда через три столетия после этого царь Рамсес III послал свои большие корабли посетить страны «великого моря обратной воды»[375], то есть Южную Аравию, эти деревья снова считались очень важной частью военной добычи[376], которую эта экспедиция привезла из Божественной страны и из Пунта[377].

Похоже, что торговля Египта со странами благовоний почти не оставила долговременных следов ни с одной ни с другой стороны. Несколько варварских названий различных сортов благовоний вошли в египетский язык, и, вероятно, бог Бес – странная фигура, которая начиная со времен Нового царства почиталась в Египте как дух-хранитель, – попал в Египет благодаря этой торговле. В любом случае влияние стран Красного моря на Египет было совершенно незначительным по сравнению с влиянием Палестины и Сирии.

Следы связей с этими странами, северными соседями, можно обнаружить уже в эпоху Древнего царства: как мы уже видели в девятой главе, уже в эту раннюю эпоху был в употреблении один вид хлеба, заимствованный у семитских народов. Повесть о Синухете, в которой так точно описана жизнь бедуинов, заставляет предположить, что в период правления XII династии существовало активное общение между Египтом и Палестиной. Из этой повести мы узнаем, что египетские послы по пути к местам своего назначения часто проезжали через страну Тену и что у князей этой страны обычно жили египтяне – несомненно, из-за торговых дел. Нам, по сути дела, сказано, что египетские оружейники ездили со своим товаром в чужие страны[378]; на стелах эпохи Среднего царства часто бывают изображены семитские девушки в качестве любимых рабынь, а это свидетельствует, что по меньшей мере один товар семитского происхождения высоко ценился в Египте[379].

Однако по-настоящему северные страны открылись для египтян только в эпоху Нового царства – благодаря завоевательным походам великих царей XVIII династии. По монументам и сочинениям этой эпохи мы получаем представление о Передней Азии, которое во многих подробностях может действительно быть неполным и неясным, но которое ценно для истории.

Страна Хару, которая лежала между пограничным египетским городом Тару и городом Эупа, делилась на несколько округов. Ее южная часть, «верхняя Ретену», вероятно соответствовавшая нашей Палестине, делилась на два округа, из которых южный назывался Кенана (Ханаан), а северный – Эмур (страна аморитов). Под «нижней Ретену» подразумевалась равнинная низменная часть Сирии. Финикия носила имя Кефт, а ее жители назывались фенех. Все эти земли делились на маленькие слабые города-государства, которые не имели особого политического значения для Египта. Но в Северной Сирии фараонам по меньшей мере в течение какого-то времени противостояли сильные государства, прежде всего Хеттское царство, о котором мы уже говорили ранее, а также Кеде и др. На северо-востоке, где египтяне столкнулись с цивилизацией Месопотамии, обычно самой далекой точкой для них было государство Нахарина на Евфрате. Правда, египтяне торговали и с более далеким Сангаром, то есть гористым краем между Евфратом и Тигром, где теперь есть невысокие горы Синджар. Но с самой Ассирией фараоны, видимо, долго не вступали в контакт, и похоже, что Вавилон также был им почти неизвестен. Даже Евфрат египтяне не знали под каким-либо постоянным именем, а называли его «вода Нахарины» или, пораженные направлением, в котором он тек, – обитателям долины Нила оно, конечно, казалось совершенно неестественным, – говорили о нем как об «обратной воде, по которой, чтобы двигаться на север, надо плыть вверх по течению»[380]. Дошедшие до нас названия мест, относящиеся к этой части мира и особенно к ее южной половине, насчитываются сотнями. Для большинства из них мы совершенно не в состоянии определить, к чему они относятся (к нашему времени ситуция резко изменилась в лучшую сторону. – Ред.), но, к счастью, мы можем различить среди них имена знаменитых городов Сирии. Так, мы читаем о Дамаске и Бейруте, о Библе и о Тире, «городе в море, куда воду привозят на корабле»; соседние города Газа и Иоппия (совр. Яффа) тоже часто упоминаются египтянами.

Было бы очень интересно узнать, доходили или нет связи египтян с другими странами дальше на запад, прежде всего до греческих островов, и всегда ли корабли, которые Рамсес II и Рамсес III посылали в море, чтобы «привезти дары от стран», плавали только вдоль берега Сирии. Мы почти можем предположить, что дело обстояло именно так, поскольку о западных странах египтяне всегда говорили в обобщенных выражениях, например, «острова моря» и т. д. Только Кипр, расположенный близко от мест, которые были хорошо известны египтянам, имел у них собственное имя.

В следующей главе мы рассмотрим политические и военные отношения Египта с этими северными странами, но здесь мы должны лишь описать влияние коммерческих отношений на обе стороны.

При Новом царстве началась оживленная торговля[381], и возле старой границы Египта было такое большое движение туда и обратно, что оно, по меньшей мере в течение какого-то времени, нарушало равновесие в стране[382]. В отношении цивилизации восточная часть дельты тогда, как и теперь, заметно отставала от остальной страны. Тем не менее в те дни эта часть Египта выступила на передний план политической жизни: там возникли новые города, и на какое-то время даже правительство переехало туда из великого города Фивы.

В этот период количество сирийских изделий, ввозившихся в Египет, было огромным. Если бы мы судили об этом импорте только по рисункам из египетских гробниц[383], то получили бы о нем совершенно ложное представление: то, что там изображено, кажется, подразумевает, что египтяне не нуждались ни в каких произведениях этих северных стран, кроме тех, которые постоянно появляются на рисунках – великолепных золотых и серебряных сосудов, драгоценных камней, лошадей и малого числа редких животных, например медведей и слонов. Но к счастью, мы знаем истинное положение дел из литературы времен XIX и XX династий[384], а когда мы начинаем изучать эту литературу, мы почти готовы считать, что цивилизация Ретену достигла очень высокого уровня, раз она добилась такого преимущества, несмотря на высокое развитие ремесел в Египте. Среди ввозимых товаров были такие:

корабли таруте;

повозки: меркобт с многочисленными приспособлениями для них и аголт;

оружие: мечи хурпу, копья (?) мерху, колчаны эспате;

жезлы: шабуд и пуга;

музыкальные инструменты: лиры кененеуру, флейты уада и уар;

сосуды и т. д.: мендекете для пива, йенра из серебра, мешки (?) техбусате;

жидкости: напитки хеуауа, йенбу, кадауар, а также некфетер из Сангара, пиво из Кеде, вино из Хару и «много растительного масла из гавани»;

хлеб, например, туруте; другие виды хлеба – камху, эбашту и керашту; хлеб арупуса и «различные сирийские виды хлеба»;

благовония; кадаруте;

рыба: эбари и хауана;

скот: кони из Сангара, коровы из Эрсы, быки (эбари) из страны хеттов и т. д.[385]

То, что по своей природе не могло быть привезено в Египет, – здания и т. д. – копировалось: возводились замки типа мектер, стены храмов имели арте и такар – вероятно, это означало «бойницы» и «ниши». Египтяне говорили о постройках, называвшихся менате, запирали узников в шаар и т. д.

Мы уже видели, что вместе с товарами, произведенными в северных странах, в Египет попадали их иностранные имена; и, как бывает во всех случаях, когда более молодая цивилизация берет верх над более старой, из семитских языков было без какой-либо разумной причины заимствовано еще много других слов. Писец назывался тупар, дом – бпайте, бассейн – баркате, море – йум, а река – нехер; «говорить» переводили словом анне (арабское ранма), «избегать» – словом сауабаба, «отдыхать» – словом шарам, а «продовольствие» – словом шармате, а это показывает, что в то время египетский язык был сильно укреплен семитскими словами, как тысячу лет спустя – греческими. С другой стороны, мы не можем отрицать, что в те давние времена этими иностранными словами щеголяли в своей речи в основном люди из образованных слоев общества: стихи и письма писцов переполнены иностранными словами, но в фольклоре они встречаются редко; да и в коптском языке, произошедшем от языка низших классов, такие слова представлены в сравнительно малом количестве.

Влияние, которое египетская цивилизация при Новом царстве испытывала со стороны цивилизаций этих северных народов, хорошо заметно и в том, как египтяне делали заимствования в области религии: они включили в свой официальный религиозный культ сирийских божеств – Баала (Ваала), Астарту, Анат.

«Семитизация», если можно так выразиться, египетского царства вряд ли зашла бы так далеко, если бы после конца правления XVIII династии в Египте не поселилось много северных варваров. Правда, их появление в Египте началось прежде всего с привода рабов, частично захваченных во время военных походов фараонов, частично приобретенных благодаря торговле. Рабы из Хару, Ханаана, Карки и других мест часто упоминаются в эпоху Нового царства, и, как мы уже видели в VI главе, многие из этих рабов достигли весьма почетного положения. Разумеется, в таких случаях они предпочитали сделаться египтянами и превращались в египтян так успешно, что, видимо, уже во втором поколении все следы чужеземного происхождения часто исчезали.

Сириец в костюме конца правления VIII династии. В окраске слоев одежды чередуются синий и красный цвета, то же и в вышивке, а рукава желтые (согласно L. D., iii. 116)

Кто бы, например, мог предположить, что Мери-Ра («любимый Ра»), оруженосец Тутмоса III, и его брат, жрец Усер-Мин («Мин силен»), были сыновьями варвара, судьи Па-Эмеру (аморита), и его жены Каруны?[386] Более того, эти два сирийца были воспитаны при дворе этого царя, поскольку Мери-Ра рассказывает, что был «в почете» уже «с самого рождения».

С другой стороны, мы не можем не заметить, что народ фараонов, несмотря на все это, считал себя несколько выше своих северных соседей: например, мы обнаруживаем, что в своем искусстве египтяне всегда изображали варваров в полукомическом виде. В манере, в которой египтяне изображают сирийцев, несущих дань, заметны черты карикатуры: короткие пухлые фигуры, крючковатые носы и остроконечные бороды[387]; одежда сирийцев показана тоже с таким расчетом, чтобы она сильно контрастировала с просторными белыми одеждами египтян. Узкие, богато украшенные вышивкой пурпурные одежды, в которых чередуются синие и красные слои, желтые нижние одежды с узкими рукавами и узкие штаны явно не восхищали взгляд египтянина[388]. С другой стороны, египтяне явно почти любовались хеттами (хетты, первоначально назывались «несийцы», выходцы из степей и лесостепей Восточной Европы, откуда около 2300–2200 гг. до н. э. пришли в Малую Азию, основав здесь в XVIII в. до н. э. мощное царство; арийский народ, родственный италикам, славянам, кельтам и др. Хеттское царство, в XVI–XIII вв. до н. э. доминировавшее в Передней Азии, в XII в. до н. э. распалось под ударами «народов моря» и новой волны арийских переселенцев с Балкан (таких, как фригийцы). Раскопки, показавшие наяву величие Хеттского царства, прежде всего раскопки столицы хеттов Хаттусаса, происходили в конце XIX–XX вв., поэтому автор книги еще многого не знал. – Ред.) и другими народами, похожими на них самих, – теми, кто носил длинные одежды без украшений и имел безбородые лица[389].

Бегемот сидит на дереве, на которое поднимается по лестнице птица (согласно Leps., Ausw. 23)

Если на какое-то время древняя цивилизация Египта оказалась в определенной культурной зависимости у сирийской цивилизации, мы чувствуем желание спросить, было ли это влияние взаимным и в какой степени. На этот вопрос можно будет с уверенностью ответить лишь после того, как сирийские памятники будут исследованы подробнее, чем они исследованы сейчас. Однако похоже, что многие факты убедительно свидетельствуют о том, что сирийцы получили почти так же много, как дали, и что их нравы и обычаи испытали сильное влияние Египта[390]. Мы можем ожидать, что обнаружим следы этого влияния прежде всего в Палестине, где долгое время власть фараонов была неоспоримой и существовали египетские города с египетскими храмами[391].

Что касается языка, мы обнаруживаем употребление египетских слов – например, слов ящик, лилия, мера, жалкий и т. д.; и эти примеры заимствования слов доказывают, что египтяне все же в какой-то степени господствовали по крайней мере над теми странами, которые были их ближайшими соседями.