Глава 8

Переизбрание

Президентские выборы 1925 года, хотя и касались многих людей, серьезно беспокоили лишь немногих, если вообще беспокоили кого – либо. Республиканские партии вряд ли всерьез оценивали политический потенциал президентства, считая этот пост представительским. Правые партии, с другой стороны, понимали, что занятие этой должности может помочь в изменении политической структуры страны. Они также понимали, что победа республиканского кандидата положит конец их надеждам создать в обозримом будущем авторитарное государство по предвоенному образцу. Вместе с тем они знали, что поражение их кандидата не сделает их отверженными, лишенными прав и защиты. Их опасения умерялись осознанием того, что даже победа кандидата правых вполне может оказаться вовсе не даром небес. Фельдмаршалу фон Гинденбургу пришлось принести клятву верности республиканской конституции, и его признание нового порядка помогло последнему укорениться в сознании граждан.

С тех пор прошло время, и значение президентской должности возросло сверх всяких ожиданий. Рейхстаг почти прекратил свою деятельность, появились новые силы, исполненные решимости вытеснить остатки демократической республиканской системы, заменив ее тоталитарной диктатурой. Поэтому имелись все основания предполагать, что исход приближающихся выборов, намеченных на весну 1932 года, будет иметь решающее влияние на развитие событий в Германии.

Несмотря на это, вопрос выдвижения кандидатов мало кого тревожил до тех самых пор, пока до выборов не осталось всего несколько месяцев. В действительности интерес к этой проблеме возник сразу после избрания Гинденбурга, когда мало кто надеялся, что он доживет до истечения срока своих президентских полномочий. Но Гинденбург неожиданно оказался долгожителем, и углубляющийся политический и экономический кризис привлек всеобщее внимание к более насущным проблемам дня. Сам Гинденбург одно время считал подходящим преемником адмирала Шеера, возглавившего военно – морской флот Германии в Первой мировой войне. Позднее он подумывал о Гренере, но не сделал ничего, чтобы подготовить министра рейхсвера для занятия этого поста. А растущая непопулярность Гренера у правых и отчуждение от Гинденбурга и вовсе лишили военного министра всяких перспектив на президентство.

Интерес к возможному преемнику президента возродился, когда срок полномочий Гинденбурга практически истек. В первой половине 1931 года поступило несколько предложений о продлении срока полномочий маршала сверх установленного. Вестарп, убежденный в незаменимости Гинденбурга, предложил установить для него пожизненный срок пребывания в должности парламентским голосованием. Этот план был неплохо принят в консервативных кругах рейхстага. Интерес к нему проявила немецкая народная партия, но без особой настойчивости, возможно, потому, что ряд ее лидеров продвигал кандидатуру Зекта. Однако против Зекта яростно ополчились национальные круги. «Мы получим нечто подобное еще одному Гинденбургу, – предостерегал бывший генерал рейхсвера, – которого нельзя трогать, руководствуясь национальными интересами, который иногда будет делать красивые жесты и произносить благородные фразы, а на деле поступать иначе». В мае на встрече лидеров народного национального союза – партийной организации «Юнгдойчер Орден» – было высказано пожелание, чтобы Гинденбург остался на президентском посту сверх установленного срока. Через некоторое время Папен и ряд других промышленников Рейнской области предложили Брюнингу парламентское продление президентского срока. Таким образом они стремились избежать волнений и беспорядков, неизбежных при проведении избирательной кампании. Одновременно Вестарп активизировал усилия, направленные на удержание маршала на должности. Он был приятно удивлен, получив известие, что «Стальной шлем» готов поддержать кандидатуру своего почетного члена. Вестарп приветствовал эту новость не только как дающую Гинденбургу больше шансов, а как первый признак раскола «национальной оппозиции». Сообщения о ходе осенней встречи в Харцбурге подтверждали его надежды.

В то же самое время другие силы старались не допустить переизбрания Гинденбурга. Во главе их, как обычно, стоял Гугенберг. Его план возглавить правительство при поддержке нацистов потерпел крах после выборов в рейхстаг в сентябре 1930 года. Численность нацистской партии резко возросла и в четыре – пять раз превысила число последователей Гинденбурга, и Гитлер стал куда более откровенным, чем раньше, в выражении презрения к Гугенбергу и его промышленным и аграрным сторонникам. Ненависть Гугенберга к веймарской системе исключала примирение с Брюнингом, и ему ничего не оставалось делать, как только смириться с оскорблениями, которыми не уставал сыпать Гитлер. Теперь Гугенберг, даже если бы захотел, уже не мог пойти на договоренность с канцлером. Немногие из оставшихся его сторонников этого бы не поняли. Все, на что он мог надеяться, – это не дать Гитлеру установить полный контроль над правительством, чтобы немецкая национальная партия могла оказывать сдерживающее влияние на нацистов и защищать экономические интересы близких к ней промышленников и аграриев от «социалистических» эксцессов.

Создавалось впечатление, что приближающиеся выборы давали такую возможность. Гугенберг был категорически против кандидатур и Гинденбурга, и Гитлера. Он опасался, что, будучи избранным, Гитлер использует президентскую власть для установления нацистской диктатуры. Встретившись с Гитлером в августе на баварском курорте, Гугенберг с большим облегчением воспринял заверения лидера нацистов, что он не собирается баллотироваться в президенты, поскольку не может позволить себе поражения[30]. Гугенберг предложил объединить силы для поддержки кандидата, официально не связанного ни с одной партией и приемлемого и для Немецкой национальной партии, и для нацистов, и для умеренных партий. Только такими совместными усилиями можно предотвратить переизбрание Гинденбурга. В качестве возможных кандидатур Гугенберг предложил следующие: Карл Яррес – неудачливый соперник Гинденбурга на первых президентских выборах; граф фон дер Гольц, возглавлявший лигу патриотических обществ, и генерал Отто фон Бюлов – боевой командир, сражавшийся на фронтах Первой мировой войны. Последний был самым предпочтительным кандидатом для Немецкой национальной партии и пользовался некоторой популярностью среди нацистов. Гитлер в принципе с этим согласился – во всяком случае, Гугенберг подумал именно так, – но попросил отложить окончательное решение по кандидатуре, и выбор сделан не был. Гугенберг все равно пребывал в уверенности, что его план непременно сработает, и с нетерпением ждал встречи в Харцбурге, которая должна была продемонстрировать нерушимое единство ««национальной оппозиции». После такого публичного признания нацисты не смогут не принять общего кандидата.

Но встреча в Харцбурге не оправдала его ожиданий. Вместо единства, она продемонстрировала разброд и шатания, царившие в «национальных кругах», а Гитлер изо всех сил старался показать своим буржуазным партнерам, насколько сильно он их презирает. И все же Гугенберг не сдавался. В течение ближайших нескольких дней он дважды попытался встретиться с Гитлером. Встречи назначались, но Гитлер в последний момент их отменял. И Гугенбергу пришлось отказаться от своего плана. Вероятнее всего, Гитлер никогда не был в нем заинтересован, просто он хотел, чтобы все двери оставались открытыми. У издателя, также принадлежавшего к нацистской партии, который «прощупывал» настроения Гитлера в ноябре, создалось впечатление, что тот вовсе не думает о президентских выборах. Он все еще рассчитывал, что проблема разрешится сама собой со смертью «старого дурака».

Как и в 1925 году, левые партии «раскачивались» даже дольше, чем правые, прежде чем начали рассматривать проблему кандидатов, но на этот раз задержка была вызвана вовсе не недооценкой значения президентства. Дело, скорее, было в том, что республиканско – демократические силы понимали: подходящего кандидата у них нет. Если же у них и был подходящий человек, например Отто Браун, то у него не было ни одного шанса быть избранным. Постоянно занятые сиюминутными проблемами, которых день ото дня становилось все больше, левые даже не делали попыток «вырастить» своего кандидата, имеющего конструктивную и вселяющую надежды программу, которая понравилась бы народу и стала эффективным противоядием от демагогии нацистов.

В сентябре 1931 года «Железный фронт» принял решение о поддержке кандидатуры Гинденбурга, посчитав это единственным способом оградить президентство от национал – социализма без гражданской войны. Да и некоторые социалистические лидеры начали кампанию за повторное избрание Гинденбурга. В ноябре социал – демократы начали зондировать почву относительно создания общего фронта с коммунистами против нацизма. Отдельные коммунистические лидеры приветствовали такой подход, но подавляющее большинство фракции не имело ничего против перспективы нацистской диктатуры. Эти лидеры надеялись, воспользовавшись хаосом, быстро захватить власть, и предпочли бороться с социалистами, чем с нацистами и немецкими националистами. Выдвинутые ими условия сотрудничества явно были направлены на крушение социалистической партии. Они настаивали, чтобы социалисты отказали в поддержке правительству Брюнинга, а также исключили всех, кто выступал за такую поддержку. Принятие подобных требований означало бы безусловное подчинение социалистического движения коммунистическому. Таков был план коммунистов, и он отчетливо проявился в настойчивости, с которой они хотели создать объединенный фронт «снизу».

Отдельные попытки в последний момент найти противника нацизма, который занял бы место Гинденбурга, также окончились провалом, поскольку все, к кому обращались с таким предложением, отказывались выступать против Гитлера: Карл Петерсен, бургомистр Гамбурга и один из лидеров отжившей свой век государственной партии; доктор Вильгельм Зольф, занимавший высокие государственные посты еще в империи и в первые дни Веймарской республики, первый немецкий посол в Японии; доктор Генрих Зам, много лет бывший президентом вольного города Данцига, впоследствии бургомистр Берлина. Эти не слишком хорошо известные даже в своей стране люди не могли рассчитывать на победу. Последняя попытка была сделана уже в конце 1931 года. Северинг решил, что все – таки нашел подходящего кандидата. Это был доктор Гуго Эккенер, известный немецкий воздухоплаватель, командовавший «Графом Цеппелином». В отличие от всех остальных потенциальных кандидатов воздухоплаватель был, по крайней мере, хорошо известным и очень популярным человеком. Его политическая позиция была сродни правым – по взглядам он был близок «Стальному шлему». «Государства, навязавшие Германии план Юнга, явно имеют криминальные намерения», – объявил он на публичном митинге в 1930 году. Но его национализм сглаживался ненавистью к нацистским эксцессам и их наплевательскому отношению к элементарным человеческим правам. Если не получится ничего другого, Эккенер мог, по крайней мере, дать им более решительный отпор, чем Гинденбург. И хотя воздухоплаватель вовсе не стремился выйти на политическую арену, он не отверг предложение. Однако прежде, чем его кандидатуру начали озвучивать, Брюнинг ознакомил страну со своим планом продления срока полномочий Гинденбурга путем соответствующего дополнения к конституции.

Канцлер, естественно, тоже занимался проблемой поиска кандидата. Ему было совершенно ясно, что Гитлера, так же как и любого другого нациста, нельзя допускать к президентству. Некоторые центристские сторонники предложили Брюнингу самому баллотироваться в президенты. Предложение поддержали руководители Баварской народной партии. Баварцы первыми поддержали Гинденбурга в 1925 году, но теперь они сомневались, достаточно ли у старого маршала сил, чтобы защитить конституцию от наступления нацизма. Но Брюнинг не дал своего согласия. Он трезво оценивал свои возможности и понимал, что ему не хватает красноречия и некой харизмы, которая позволила бы сплотить нацию и увлечь ее за собой. К тому же его деятельность на посту канцлера добавила ему непопулярности, которую он не мог преодолеть. Как Брюнинг ни ломал голову, он так и не нашел кандидата, который мог бы противостоять нацистам, имея хотя бы минимальные шансы на успех, кроме Гинденбурга.

Решение далось Брюнингу нелегко. Он отлично знал, что президент считает дни до того момента, когда сможет покинуть президентский дворец и удалиться в Нойдек, где будет доживать свои дни вдали от политической ответственности, в окружении своих старых друзей (которые вновь станут таковыми) и товарищей по оружию[31]. Возраст президента, ухудшение его здоровья и постоянные сомнения насчет Брюнинга обещали сделать дальнейшее сотрудничество еще более трудным, чем раньше. И все же канцлер знал, что, какие бы проблемы ни ожидали его во взаимоотношениях с Гинденбургом, он должен приложить все силы для его переизбрания, если, конечно, хочет, чтобы его политика имела шанс в будущем принести реальные плоды. Чтобы сделать повторное выдвижение более терпимым для Гинденбурга, канцлер хотел продлить срок его полномочий голосованием рейхстага и рейхсрата. Эта процедура также должна была избавить страну от многочисленных неприятных моментов, связанных с проведением предвыборной кампании, и обеспечить демонстрацию единства Германии, тем самым упрочив его собственную позицию на предстоящих конференциях по репарациям и разоружению.

Однако, учитывая преклонный возраст Гинденбурга, все эти меры могли дать лишь временное решение главной проблемы – держать нацистов подальше от президентства. Если Гинденбург умрет в течение ближайших двух – трех лет, Гитлер все еще может стать президентом. Поэтому канцлер решил объединить избрание Гинденбурга с попыткой восстановить монархию. Поскольку о возврате предвоенных условий речь не шла, а оба потенциальных монарха – и бывший император, и бывший кронпринц – были слишком дискредитированы, чтобы возводить их на престол, он все чаще думал об ограниченной монархии в английском стиле. При этом Гинденбург мог бы до конца своих дней оставаться регентом, а после его смерти трон мог занять один из сыновей кронпринца. Брюнинг обсудил свой план с некоторыми депутатами рейхстага и, получив их одобрение, решил претворить его в жизнь. Он понимал, что это предложение встретит сильное сопротивление (но все же, судя по всему, недооценил силу антимонархистских настроений). Поэтому с организацией плебисцита следовало подождать до тех пор, пока ему не удастся упрочить собственную позицию большим успехом на внешнеполитическом поприще. Если ему удастся добиться прекращения всех репарационных выплат и хотя бы минимальных успехов на переговорах по разоружению, народ, впечатленный этими достижениями, с большей готовностью примет его предложения. Канцлер также не сомневался, что разработанный им план поможет вбить клин между Немецкой национальной партией и нацистами. Последние наверняка выступят против него, но первые, скорее всего, согласятся. А прежде всего, Брюнинг ожидал, что так ему будет намного легче убедить Гинденбурга согласиться на продление срока президентства. Он считал, что маршал пойдет на это охотнее, если будет знать, что таким образом поможет восстановить монархию и окончательно очистит себя от обвинений, выдвинутых против него относительно действий 9 ноября 1918 года. Канцлер был убежден, что Гинденбург посчитает восстановление монархии венцом своей долгой карьеры.

К его удивлению и разочарованию, маршал отверг этот план сразу и окончательно. Он сказал Брюнингу, что ни за что не станет помогать возводить на трон «<кого – то, кроме самого императора». Позволить кому – нибудь другому занять престол, объяснил он, было бы нарушением клятвы верности, которую он принес императору. Гинденбург не дал своего согласия и на восстановление монархии по английскому образцу. По его мнению, это была ненастоящая монархия. Даже империя Бисмарка не могла считаться удовлетворительной, заявил он и мысленно вернулся к давно ушедшим дням старой прусской монархии, которая всегда оставалась для него образцом. У Брюнинга создалось впечатление, как он вспоминал позднее, что он и маршал говорили на разных языках. Все его усилия убедить маршала оказались безрезультатными.

Представлялось маловероятным, что Гинденбург изменит свою позицию, но если кто – то и мог убедить маршала в целесообразности плана Брюнинга, то только Шлейхер. Однако, как выяснилось, влиятельный генерал не проявил никакого энтузиазма в отношении плана канцлера. «Идея, – писал Брюнинг, – была отвергнута не только Гинденбургом, но и армейской верхушкой (несомненно, речь идет, в первую очередь, о Шлейхере, с которым канцлер консультировался в первую очередь). Все они в высшей степени скептично отнеслись к возможности реализации моего плана конституционными средствами, то есть путем плебисцита. А неконституционные средства были бы отвергнуты генералами так же решительно, как и мной». Поэтому от плана пришлось отказаться[32].

Поскольку теперь нацистам нельзя было преградить путь к президентству навсегда, все же было очень важно как можно дольше держать их подальше от президентского дворца. Брюнингу предстояло убедить Гинденбурга согласиться на продление срока полномочий без каких бы то ни было изменений в правительственной системе. Но старый маршал, как и следовало ожидать, ни за что не желал соглашаться. Он привел обычные аргументы, которые действительно являлись препятствием к повторному выдвижению его кандидатуры: преклонный возраст, отвращение к политике, право на покой и уединение после семи долгих лет пребывания на высшем посту в государстве. Он также указал на отчуждение его прежних сторонников, считая маловероятным, что они снова проголосуют за него. Маршал опасался, что, возражая против его кандидатуры, они снова поднимут вопрос о его роли в тот злосчастный ноябрьский день 1918 года. А быть кандидатом левых он не желал.

Но Брюнинг не сдавался. Все, чье мнение имело вес для президента – Шлейхер, Нейрат, Отто Браун, – были призваны на помощь, чтобы заставить его изменить свою позицию. Но на каждого, кто требовал, чтобы Гинденбург согласился на переизбрание, находился другой, кто предостерегал его от превращения в кандидата от социалистов и от предательства всего того, за что он выступал всю свою долгую жизнь. Насколько результативными были эти советы, Отто Браун узнал, когда сам явился с визитом к Гинденбургу. Президент с готовностью выслушал аргументы Брауна и обещал подумать; когда же Браун уходил, маршал попросил сохранять его визит в тайне. Если станет известно, что социалисты являлись к президенту, это спровоцирует новый поток возмущения от его бывших друзей и соратников, а старый и очень усталый человек больше всего на свете желал, чтобы его оставили в покое.

В конце концов Гинденбург дал себя убедить в том, что, если он не останется на посту, президентом может стать экстремист – не важно, правый или левый, – и страну охватит гражданская война. У него были некоторые возражения против парламентского продления срока его полномочий. Отто Браун был одним из тех, кто считал, что следует провести прямые выборы, и Гинденбург согласился. А Брюнинг не уставал заверять маршала, что предлагаемая им процедура является вполне конституционной[33] и перспектива избежать волнений, связанных с избирательной кампанией, может только радовать. Тогда президент согласился на парламентское продление срока, в том случае, если это решение будет поддержано без условий всеми партиями, кроме коммунистической. Он также оставил за собой право уйти в отставку, когда он сочтет, что обстановка стабилизировалась достаточно для проведения новых президентских выборов.

Затем канцлер приступил к решению задачи обеспечения необходимой парламентской поддержки. Умеренные партии быстро оценили преимущества его плана. Социал – демократы отнеслись к нему с несколько меньшим энтузиазмом, но, поскольку они тоже хотели видеть Гинденбурга президентом, согласились, правда, при условии, что правые партии его поддержат без каких – либо дополнительных уступок. Понятно, что социалисты ничего бы не выиграли от президентства Гинденбурга, если бы поддержка нацистов или представителей Немецкой национальной партии была куплена ценой замены правительства Брюнинга правыми или проведения новых выборов в рейхстаг.

Очевидно, Брюнинг не ожидал серьезных возражений со стороны Гитлера или Гугенберга. Конечно, первое «зондирование», проведенное им накануне – в августе, – было не слишком успешным. И Гитлер, и Гугенберг отказались поддержать переизбрание Гинденбурга, даже учитывая, что Брюнинг намекнул на свое намерение отказаться от канцлерства после урегулирования вопроса с репарациями. Между тем переговоры Шлейхера с нацистами достигли некоторых успехов, и, как следовало из его сообщения, Гитлер письменно обещал, что его «107 человек в рейхстаге поддержат принятие дополнения к конституции о продлении срока президентских полномочий». (Это обещание могло быть подсказано желанием Гитлера нейтрализовать недавнее смущающее его раскрытие в Гессене планов нацистов о подготовке к насильственным действиям.) А после того как Брюнинг получит согласие Гитлера, Гугенберг уже не мог отказаться. Уверенность Брюнинга была настолько сильна, что он планировал убедить рейхстаг в течение недели после переговоров с обоими партийными лидерами. Он хотел, чтобы необходимые законодательные акты были приняты до начала конференции по репарациям в Лозанне. Канцлер выбрал именно это время, чтобы публично заявить, что о возобновлении репарационных платежей речь больше не идет. Он надеялся, что это поможет сломить сопротивление «национальной оппозиции», а ее поддержка, в свою очередь, убедит западные державы в общенациональной поддержке, которой пользуется политика канцлера.

Таким образом, к Гитлеру следовало обратиться в первую очередь. В начале января канцлер провел беседы с Гренером, Шлейхером и Гитлером. Лидер нацистов не отверг, но и не принял предложение Брюнинга, попросив время для размышлений. У тех, кто беседовал с ним, сложилось впечатление, что он ничего не имеет против плана Брюнинга. Однако Гитлер дал ясно понять, что, если он и примет план канцлера, его сотрудничество будет стоить дорого. Во время переговоров речь шла о трех требованиях нацистов: правительство должно признать «законность» нацистской партии и устранить все ограничения, наложенные на членов партии и ее деятельность; выборы в прусский ландтаг должны пройти в установленное время – весной (ходили слухи, что они будут отложены, чтобы сохранить у власти прусское коалиционное правительство социалистов и «<Центра»); рейхстаг следовало немедленно распустить, чтобы вновь избранный, более представительный парламент продлил срок полномочий президента. Первые два требования не были проблемой. По заявлению Геббельса, Брюнинг был готов признать законность партии нацистов, а Гренер вскоре после этого отменил приказ, запрещающий нацистам служить в рейхсвере и на флоте. Да и откладывать прусские выборы в общем – то никто не собирался. Соответствующее официальное заявление было опубликовано в прессе. Но требование немедленных новых выборов в рейхстаг Брюнинг принять не мог. Это стоило бы ему голосов социал – демократов, без которых он обойтись не мог, ставило перед угрозой срыва переговоры о репарациях и разоружении, уничтожало все надежды на уклонение от национальной избирательной кампании в столь смутное время. Скорее всего, и Гинденбург не пошел бы на такое соглашение, которое было несовместимым с его достоинством и престижем президентского поста.

Если Гитлер, казалось, был готов принять на определенных условиях план Брюнинга, Гугенберг сразу дал понять, что не желает иметь с ним ничего общего. Он заявил, что не станет участвовать ни в одном мероприятии вместе с социал – демократами. Он также сообщил, что не желает предпринимать какие – либо шаги, которые могут быть истолкованы как поддержка Брюнинга. Гугенбергу даже удалось убедить Гитлера, что они ничего не выиграют от продления срока президентских полномочий Гинденбурга. Его предложение заключалось в следующем: отвергнуть план Брюнинга, но выдвинуть Гинденбурга своим кандидатом на всеобщих выборах, если, конечно, он согласится отправить в отставку Брюнинга и его кабинет и немедленно назначить новое ««национальное» правительство по их выбору. После этого должны были состояться выборы в новый рейхстаг и прусский ландтаг. Гитлер согласился, после чего президенту и канцлеру было сказано, что нацистская и немецкая национальная партии не могут, руководствуясь и политическими, и конституционными соображениями, поддержать предложение Брюнинга. Вопрос о возможности поддержки Гинденбурга (на их условиях) на всеобщих выборах был оставлен открытым.

Поэтому от плана продления срока полномочий Гинденбурга пришлось отказаться. Он мог остаться в должности только после проведения избирательной кампании. Чрезвычайно чувствительный к любому противостоянию, старый маршал был до крайности разочарован и оскорблен тем, что план Брюнинга не был принят, однако к большому удовольствию канцлера он заявил, что готов выступить в роли кандидата, но только при условии, что станет кандидатом не какой – нибудь одной партии, а подавляющего большинства народа. У него не должно было быть серьезных оппонентов, кроме коммунистов. Иными словами, его переизбрание следовало обеспечить заранее.

А для этого снова была необходима поддержка правых. Переговоры с нацистами и Немецкой национальной партией продолжались. Капитан Герман Геринг, гитлеровский офицер связи в Берлине, будучи заслуженным, имеющим множество наград летчиком, прославившимся во время Первой мировой войны, мог рассчитывать на сердечный прием у Гинденбурга; он стал частым гостем в президентском дворце. Тем временем Гугенберг и Гитлер, придя к соглашению относительно того, что Брюнинг должен уйти, если они поддержат Гинденбурга, никак не могли договориться о составе нового кабинета, который намеревались сформировать. Гитлер требовал пост канцлера для себя, а для двоих своих товарищей по партии – посты министров внутренних дел и рейхсвера. Представители Немецкой национальной партии и ««Стального шлема» должны были, по его мнению, довольствоваться постами министров экономики, финансов и труда. Ни Гугенберг, ни Зельдте не были готовы уступить нацистам все основные должности и отказались принять их условия. «<Стальной шлем» также требовал гарантий неприкосновенности своей организации в случае, если Гитлер станет президентом. Поскольку члены этой организации постоянно сталкивались с нацистскими штурмовиками, да и нацистские агитаторы никогда не обделяли ее своим критиканством, у лидеров «Стального шлема» имелись все основания опасаться прихода Гитлера к власти. Их опасения еще более усилились, когда Гитлер проявил уклончивость, избегая давать какие – либо обещания. Даже если бы «(Стальной шлем» и немецкая национальная партия согласились с требованиями Гитлера, Гинденбург все равно отверг бы их. Он не имел ничего против расставания с Брюнингом, но все же не был готов видеть Гитлера на посту канцлера и позволить ему командовать рейхсвером. Таким образом, «<Харцбургский фронт» оказался неспособным сформировать правительство, которое заменило бы правительство Брюнинга. Вместе с тем правые продолжали настаивать, что только Брюнинг, оставаясь на посту канцлера, мешает им поддержать повторное выдвижение Гинденбурга. Если канцлер уйдет, президент получит немедленную поддержку правых[34].

После двух недель ожесточенных споров Брюнинг решил, что пора открыть карты. Ведь без поддержки президента он все равно был бессилен и не мог рассчитывать на претворение в жизнь своих планов. И к Мейснеру был послан Пюндер, чтобы выяснить, что думает Гинденбург об утверждении, что он, Брюнинг, является единственным препятствием для нового президентского срока маршала. Ответ Мейснера казался весьма обнадеживающим: он не сомневался, что президент не изменил своего отношения к канцлеру. Это правда, что довольно многие люди пытались настроить Гинденбурга против Брюнинга, и, возможно, с его стороны было бы тактически правильным предложить свою отставку. Тогда президент может заявить, если, конечно, нападки на канцлера будут продолжаться, что последний предложил покинуть свой пост, но он, Гинденбург, это предложение отверг. В любом случае он был убежден, что президент не пожелает расстаться с Брюнингом.

Определенное решение было тем более важным, по мнению Брюнинга, поскольку в канцелярию поступило известие о том, что нацисты готовы выдвинуть собственного кандидата. Предположительно, им должен был стать Гитлер. Вскоре Мейснер подтвердил это предположение – якобы Геринг сказал Оскару фон Гинденбургу, что Гитлер действительно станет кандидатом от нацистской партии. В то время как некоторые из коллег Брюнинга считали, что в подобных обстоятельствах прошение об отставке уже не требуется, Брюнинг, очевидно, решил развеять последние сомнения, которые могли оставаться у Гинденбурга. Он всерьез опасался, что, если президент не согласится на его кандидатуру раньше, чем все правые перейдут на сторону Гитлера, он может вообще отказаться от участия в выборах.

Сомнения Брюнинга в отношении к нему президента оказались необоснованными. В то время как Гинденбург действительно был готов отказаться от Брюнинга, если Гитлер и Гугенберг сформируют приемлемое правительство, теперь он хотел, чтобы канцлер остался на своем посту. Когда Гренер встретился с ним 27 января, он был полон решимости снова выступить кандидатом, если таково желание нации, и отверг все мысли о «покупке» своего переизбрания ценой отставки Брюнинга. В тот же день Брюнинг сам посетил президента, и тот подтвердил свою готовность остаться на второй срок, если такова воля нации. Тем не менее Брюнинг предложил свою отставку, если она разрядит ситуацию. Сразу после этой беседы Брюнинг рассказал Пюндеру, что президент отверг его предложение со слезами на глазах: «Мой дорогой старый друг, вы не должны делать это для меня». Они обсудили возможность изменения состава кабинета после выборов в прусский ландтаг, но канцлер покинул президента с уверенностью, что тот не хочет обеспечивать свое избрание ценой отставки кабинета.

На самом деле уход Брюнинга уже ничем не мог помочь Гинденбургу, поэтому маршал и не колебался, заявив, что не желает покупать свое переизбрание ценой отставки Брюнинга. Уход последнего стоил бы ему поддержки социалистов, при этом не обеспечив поддержки нацистов, поскольку он не принял условий Гитлера. Гинденбург не мог выиграть выборы без поддержки или нацистов, или социалистов. Если он не понимал этого сам, Шлейхер, без сомнения, провел соответствующую разъяснительную работу. Роль генерала в те дни еще нуждается в прояснении, но, судя по имеющимся свидетельствам, Шлейхер оказал Брюнингу полную поддержку. Генерал знал, что без помощи Брюнинга переизбрание маршала будет под большим вопросом. Какие бы сомнения относительно эффективности канцлера на своем посту ни одолевали Шлейхера, он решил отодвинуть их на задний план до переизбрания президента.

Если Гинденбург был готов отказаться от поддержки Гугенберга и Гитлера, он вовсе не был готов игнорировать мнение организаций ветеранов войны. Он очень хотел, чтобы за ним пошли, по крайней мере, его старые солдаты. «Стальной шлем» и «Союз Кифхойзера» были самыми крупными организациями ветеранов, поддержки которых он жаждал в первую очередь. Но под давлением Гугенберга «Стальной шлем» стал проявлять нерешительность. Учитывая особую привязанность Гинденбурга к «Стальному шлему», возможность его отступничества очень тревожила старого маршала, и, чтобы заручиться его поддержкой, прилагались особые усилия. Умеренным партиям, народным консерваторам Вестарпа, народной партии и государственной партии было предложено воздержаться от каких бы то ни было публичных заявлений от имени маршала. Они хотели номинировать Гинденбурга, как только Гитлер и Гугенберг отказались от парламентского продления срока президентства, но Брюнинг предостерег их от превращения этого дела в один из моментов партийной политики, чтобы не отпугнуть ненацистские «патриотические союзы» от поддержки переизбрания Гинденбурга. Они согласились ждать, хотя их «уход в тень» ничего не дал. Переговоры со «Стальным шлемом» зашли в тупик, поскольку и сам «Стальной шлем» внес в них элемент партийной политики. Он втянул в переговорный процесс Гугенберга, который выказал свою обычную несговорчивость и потребовал отставки Брюнинга и Гренера в качестве «платы» за свою поддержку.

Если Гинденбург хотел получить хотя бы частичную поддержку со стороны правых, следовало действовать незамедлительно. А он медлил. Старый маршал все еще хотел дождаться ясной позиции «Стального шлема», а уж потом принимать окончательное решение. Между тем в беседах с Гренером и Брюнингом он не настаивал на поддержке «Стального шлема», как sine qua nori[35], и они решили, получив одобрение Шлейхера и Мейснера, обратиться к другим организациям. А тем временем формировались самые разные группы для работы в предвыборной кампании. Туда входили консерваторы, либералы и даже некоторые социалисты, но из уважения к пожеланиям президента основное внимание уделялось избавлению их поддержки от всех примесей партийности: они хотели призвать нацию сделать своим кандидатом Гинденбурга исключительно как «независимые личности». Движение возглавлял берлинский бургомистр Генрих Зам. Его поддерживали видные представители всех слоев немецкого общества. Первоначально канцлер попросил и Зама быть не слишком активным: он продолжал надеяться, что «Стальной шлем» и другие организации ветеранов прояснят свою позицию относительно кандидатуры президента. Но больше ждать было нельзя, и избирательная кампания началась. 1 февраля комитет Зама опубликовал обращение, в котором призвал народ подписать петиции о выдвижении своим кандидатом Гинденбурга. Отвечая желаниям Гинденбурга, обращение было абсолютно аполитичным; в нем больше внимания уделялось военным достижениям маршала, чем годам его президентства. «Это имя озаряет слава Танненберга и бессмертная память о немецкой армии, которая во время мировой войны в течение четырех долгих лет защищала родную землю и доказала силу немецкого оружия в дальних странах. Гинденбург – это жизнь, посвященная служению отечеству, с 1871 года, когда была провозглашена империя, и до дней Веймарской республики. Гинденбург – это поражение партийного духа, символ национального единства, путь к свободе…»

Гинденбургу очень понравился текст обращения, но некоторые его авторы вызвали значительно меньше положительных эмоций. Вместе с консервативными политиками и бизнесменами, а также беспартийными деятелями промышленности и культуры сообщение подписали либералы, деятели профессиональных союзов и даже несколько социалистов (хотя и правого толка). Среди последних были Густав Носке, бывший министр рейхсвера, и Карл Хельтерман, глава «Железного фронта». Первым делом Гинденбург разозлился, и, очевидно, некоторые доверенные лица маршала потребовали, чтобы он не связывался с комитетом Зама. В письме одному из своих коллег по партии Дингельд поделился информацией, полученной от «военного товарища». Он написал, что «старый джентльмен, его сын и военные советники – все согласны с тем, что он ни при каких обстоятельствах не должен предоставлять свое славное историческое имя в распоряжение такого объединенного фронта, как комитет Зама».

6 февраля Брюнинг снова встретился с президентом. Он настаивал, чтобы вопрос с выдвижением его кандидатуры был урегулирован как можно скорее: пока не прояснится ситуация, многие планы придется отложить. Примет ли президент окончательное решение до конца следующей недели? Гинденбург уклонился от прямого ответа. Он заметил, что понимает беспокойство канцлера и надеется принять решение до упомянутого им срока, но пока он не может связывать себя определенными обещаниями. Брюнинг снова предложил свою отставку, поскольку считал, что намного важнее переизбрать президента и не позволить «радикальному социалисту» получить этот пост, чем сохранить существующее правительство. Выразительным жестом руки Гинденбург отмел это предложение: он не собирался склоняться перед условиями любых политических партий.

Через два дня переговоры с Гугенбергом были прерваны. Некоторые из лидеров «Стального шлема» все же не были уверены в том, что руководство немецкой национальной партии исчерпало все возможности для достижения взаимопонимания с Гинденбургом. Поэтому дальнейшие беседы продолжались, но давление со стороны немецких националистов и региональных лидеров «(Стального шлема» возросло. Наконец, 14 февраля на собрании лидеров «Стального шлема» было объявлено, что организация поддержит кандидатуру Гинденбурга, только «<если будут конкретные свидетельства будущей перемены курса». В тот же вечер Мейснеру сказали, что безусловная поддержка Гинденбурга больше не обсуждается. Но если «Стальной шлем» рассчитывал, что вынудит президента таким образом пойти на уступки, он ошибся. Гинденбург решил принять выдвижение своей кандидатуры, независимо от позиции «Стального шлема».

А тем временем сторонники выдвижения кандидатуры маршала не дремали. Обращение Зама нашло отклик в массах. Менее чем через две недели после его опубликования уже больше трех миллионов человек поставили свои подписи под петициями, требующими выдвижения Гинденбурга. Одновременно Вестарп, Берг и другие сторонники продолжали попытки заручиться поддержкой консерваторов. Им удалось собрать несколько сот подписей. (Они также встретились и с довольно сильным отпором: даже старые военные товарищи Гинденбурга, такие как Макензен, отказались поддержать кандидатуру маршала на том основании, что он не порывает с левыми, а Берг вызвал такой взрыв негодования среди своих собратьев, что был вынужден уйти с поста президента Лиги немецких аристократов.)

Три миллиона подписей, собранных Замом, поддержка правых, обеспеченная Вестарпом и «Союзом Кифхойзера»[36], который все – таки удалось уговорить, оказались решающими. Гинденбург согласился стать кандидатом. Несомненно, частично его решение было продиктовано чувством долга, повелевавшим не покидать свой пост в критический момент, но и, как обычно, маршала беспокоил личный имидж. Без борьбы уступить поле боя «богемскому капралу» он считал позором. Такой поступок стал бы несмываемым пятном на его репутации. После серьезных размышлений маршал поведал Брюнингу, что он должен защитить и свое имя тоже. Он не может принять на себя ответственность за «самовольное» оставление ответственного поста в такое тяжелое время.

И все же сердце старого маршала переполнялось горечью, поскольку он знал, что, приняв поддержку левых, вызовет негодование своих самых близких друзей. Только днем ранее он получил очередное письмо от Макензена, который заклинал не принимать помощь социалистов. Одновременно Макензен заявлял, что фельдмаршал фон Гинденбург получит голоса всех своих товарищей, «если стрелка компаса его переизбрания укажет направо». Собственно говоря, руководство «Стального шлема» заявляло то же самое.

Только все эти критики, вероятнее всего, могли пребывать в убеждении, что Гинденбург был и остается их человеком. Став кандидатом, не согласившись ни на какие условия, маршал теперь чувствовал, что имеет право на некий примирительный жест. Сообщив Брюнингу о своем решении, он поднял вопрос о замене Гренера постоянным министром внутренних дел. В качестве подходящего кандидата маршал предложил старого члена немецкой национальной партии Оскара фон Остен – Варница. Кроме его политических пристрастий, у Остена не было никаких данных для занятия этого поста. Но он был землевладельцем, и Гинденбург, вероятно, надеялся, что он «прикроет» его от докучливой назойливости своих друзей – аграриев. Брюнинг встретил предложение довольно холодно, поскольку был невысокого мнения об Остене – старом человеке, которому было далеко за семьдесят. Его собственным кандидатом был Карл Гёльдерер – обербургомистр Лейпцига, которому позже, в годы Второй мировой войны, предстояло стать печально известным в качестве одного из руководителей заговора против Гитлера. Гёльдерер был недавно назначен комиссаром по ценам, призванным проводить правительственную программу по их урезанию. Брюнинг знал, что этот успешный и энергичный администратор в нужный момент сумеет дать достойный отпор нацистам. Но прежде всего, он не хотел оскорблять Гренера, который был его преданным сторонником в смутные времена. Канцлер ответил, что не хотел бы вносить какие – либо перемены, как раз когда рейхстаг вот – вот соберется и будет назначен день президентских выборов. Перемены станут более возможны после сессии рейхстага, да и то их следует проводить с большой осторожностью. Гинденбург неохотно согласился и чувствовал себя при этом, несомненно, глубоко несчастным.

Если нельзя изменить кабинет, можно найти и другие способы продемонстрировать свои симпатии. Поэтому Гинденбург потребовал, чтобы первое публичное объявление о его кандидатстве сделал генерал фон Хорн – президент «Союза Кифхойзера». После этого он выждал еще день и только потом принял предложение комитета Зама. Очень короткая речь Гинденбурга была составлена в тщательно подобранных выражениях: он подчеркнул, что считает себя доверенным лицом нации и чувствует себя обязанным перед всеми, кто будет за него голосовать. На его заявление почти никто не обратил внимания. В 1925 году он говорил то же самое, поскольку по такому поводу необходимо было сказать нечто подобное. Подлинный смысл его слов остался скрытым от всех, кроме разве что ближайшего окружения.

Как только Гинденбург связал себя согласием, Гитлер и Гугенберг начали действовать. Гугенберг до последнего момента старался убедить Гитлера сохранить единство «национальной оппозиции». После срыва переговоров с Гинденбургом он сразу поспешил в Мюнхен. Он просил Гитлера изменить условия, на которых тот соглашался поддержать кандидатуру президента. Он знал, как неохотно Гинденбург выступал против «(национальных» правых сил, и был уверен, что маршал все еще может стать их кандидатом, если Гитлер снизит планку. Но к этому времени Гитлер решил баллотироваться сам. Все еще не имеющий гражданства Гитлер попросту тянул время, выжидая, пока сможет выставить свою кандидатуру. Нацисты Брунсвика изо всех сил старались обеспечить ему штатную должность профессора «социологии и политики» в технологической школе Брунсвика. Назначение на государственную службу по немецким законам автоматически давало ему права гражданина, а значит, он мог баллотироваться в президенты. Гугенберг предупредил, что представители Немецкой национальной партии и «Стального шлема» никогда за него не проголосуют, но на Гитлера угроза не произвела впечатления. Он лишь холодно ответил, что в таком случае им лучше поискать своего кандидата. Он пребывал в непоколебимой уверенности, что большинство националистов, как и членов «Стального шлема», скорее проголосуют за него, чем за соперников.

Гугенберг это тоже понимал, но страх перед непомерными амбициями Гитлера был сильнее самых страшных опасений, и он не сдавался. Более того, он был уверен, что Гитлер не сможет победить Гинденбурга, и хотел избавить себя от унижения, связанного с поражением своего кандидата. Он тем больше стремился избежать подобной неудачи, поскольку считал, что время работает против «национальной оппозиции». Если она в самое ближайшее время не получит доступ к властным структурам, то, вполне возможно, не получит его уже никогда. В стране появились первые признаки постепенного экономического роста, да имелись и все основания считать, что Брюнинг вот – вот добьется существенных успехов во внешней политике, проведя переговоры по репарациям и разоружению. Тогда положение канцлера значительно упрочится и станет, можно сказать, несокрушимым. Но подобные рассуждения были неведомы Гитлеру. Нацистский лидер был настолько убежден в обреченности существующего режима, что попросту не принимал его в расчет. «Фюрер имел беседу с Гинденбургом, – записал Геббельс в своем дневнике. – Он не смягчил его слова. Реакционеры пытаются нас обмануть. Они ничего не добьются. Никогда прошлое не может одержать победу над будущим. Иногда так может показаться, но, в конце концов, юность всегда оказывается права».

Потеряв надежду договориться с Гитлером, Гугенберг решил сам стать кандидатом в президенты, но, узнав, что «Стальной шлем» выдвигает своего кандидата, отказался от своего намерения и решил поддержать коллегу. Выбор «Стального шлема» пал на Теодора Дюстерберга. Это был кадровый офицер, отлично зарекомендовавший себя на фронтах Первой мировой войны. Его военная карьера оборвалась ввиду поражения Германии. Он не мог и не хотел принять демократическую республику и вложил весь свой организаторский талант в «Стальной шлем», одним из лидеров которого (вместе с эмоциональным и непостоянным Зельдте) стал в 1926 году. Дюстерберг был человеком немногословным, сдержанным, неизменно придерживавшимся фактов, иначе говоря, профессиональным военным в лучшем смысле этого слова. Он не был оратором, умевшим воздействовать на аудиторию. По правде говоря, в нем не было почти ничего, что могло привлечь к нему широкие народные массы. Но в качестве кандидата от группы Гугенберга и «Стального шлема» он был вполне уместен. Славное военное прошлое, деятельность на посту лидера «Стального шлема», видное положение в лагере «<национальной оппозиции» – все это было несомненным достоинством в глазах правых. Более того, никто и не ждал, что он станет президентом. Его задачей было набрать достаточно голосов, чтобы ни Гитлер, ни Гинденбург не получили большинства. Тогда «Стальной шлем» и немецкая национальная партия окажутся в более выгодном положении и смогут повлиять на вторые выборы, отдав свои голоса наиболее подходящему кандидату.

Прежде чем было объявлено о кандидатуре Дюстерберга, Гугенберг предпринял последнюю попытку убедить Гитлера согласиться на общего кандидата от «(национальной оппозиции». Фюрер был в Берлине, и Гугенберг навестил его в отеле «Кайзерхоф», в котором Гитлер всегда останавливался во время своих визитов в столицу. На этот раз Гугенберг решил предложить Гитлеру два новых имени для номинации – рурского промышленника Альберта Фёглера и принца Оскара Прусского – второго сына бывшего императора[37]. Номинация Фёглера стала бы доказательством того, что национал – социалисты поддерживают капиталистическую систему, а выдвижение принца было бы признаком их намерения в будущем реставрировать монархию. Одновременно она должна была изрядно смутить Гинденбурга. Гугенберг надеялся, что старый маршал откажется выступать против сына бывшего императора.

Обе кандидатуры были выбраны исключительно неудачно. Для нацистов они символизировали «социальную реакцию», с которой Гитлер мог сотрудничать лишь временно, да и то, чтобы ускорить ее конец. В глубине души он был настроен против нее так же решительно, как и против «марксистов» и евреев. «Любопытно, как мало Гугенберг знает о том, что творится в людских умах, – отметил Геббельс. – Немецкая национальная партия есть и всегда будет организацией всех реакционных сил».

Поскольку из беседы с Гугенбергом стало ясно, что Немецкая национальная партия и «Стальной шлем» намереваются идти своим путем, Гитлеру следовало поторопиться и выдвинуть свою кандидатуру раньше, чем они. А он так и не получил немецкого гражданства. Противодействие его назначению на государственную должность оказалось настолько велико, что от этого плана пришлось отказаться. Предпринимались усилия, чтобы назначить его атташе миссии Брунсвика в Берлине. 22 февраля, то есть через день после встречи с Гугенбергом, он узнал, что назначение все – таки состоится. Учитывая получение гражданства в самом ближайшем будущем, Гитлер решил действовать. Геббельсу было поручено объявить о его выдвижении в тот же вечер – на митинге нацистов в берлинском дворце спорта. Такие вещи главный пропагандист нацистов очень любил и, имея несомненную склонность к сценическому искусству, превращал их в незабываемые спектакли. И в этот раз он больше часа метал громы и молнии в адрес «беззаконий республики, режима Брюнинга и социал – демократов», вогнав аудиторию в состояние близкое к трансу, после чего торжественно объявил, что фюрер станет партийным кандидатом на предстоящих президентских выборах. Сделав это объявление, он пообещал торжествующей толпе, что Гитлер будет не только ее кандидатом, но и ее президентом[38].

Сразу после этого последовало объявление о выдвижении Дюстерберга; в январе коммунисты, как и в 1925 году, выдвинули кандидатом в президенты своего лидера, Эрнста Тельмана[39].

Гинденбург следил за развитием событий с тяжелым сердцем. Ведь Гитлер и Дюстерберг выступали от той части электората, которая должна была поддержать его. А то, что «Стальной шлем», который он так часто защищал и всячески опекал, обернулся против него, явилось для маршала тяжелейшим ударом. Других долго ждать не пришлось. Земельный союз, которому Гинденбург постоянно пытался помогать, отказался поддержать его, мотивируя свое решение невозможностью «выбирать президента рука об руку с социал – демократами, среди которых преобладают антикрестьянские настроения». Лига патриотических обществ также отказала в своей поддержке на основании того, что президент подписал план Юнга. Судя по некоторым признакам, которые вскоре подтвердились, бывший кронпринц и остальные члены императорской семьи также не собирались голосовать за Гинденбурга. Чтобы хоть как – то противодействовать этим негативным тенденциям, Гинденбург обратился к Ольденбургу – Янушау с просьбой передать Гугенбергу и Немецкой национальной партии требование прекратить распространение лжи о том, что якобы маршала номинировали левые, но Ольденбург не стал брать на себя никаких обязательств.

Глубоко обеспокоенный Гинденбург решил еще раз объяснить свою позицию некоторым старым друзьям и знакомым. В письме Бергу он обосновывал свое решение и разъяснял, при каких обстоятельствах согласился снова стать кандидатом в президенты. Он также попросил Берга проинформировать своих ближайших знакомых о действительном положении дел. Копии большей части этого письма были одновременно отосланы некоторым другим консервативным лидерам.

Письмо это проливает свет на взгляды Гинденбурга. Резко отрицая, что он якобы является кандидатом левых сил и выступает против «(национальной Германии», маршал утверждал, что его вины в том, что правительство Брюнинга до сих пор не заменено правительством правых, нет. Несмотря на свое глубокое уважение к канцлеру, он готов с ним расстаться и назначить кабинет, состоящий из консерваторов, если это будет осуществимо. Он описал имевшие место переговоры, которые были прерваны из – за неспособности Гитлера и Гугенберга достичь соглашения. «Из этого вы можете видеть, что утверждение о моей предполагаемой оппозиции правительству правых полностью ложно. Я никогда не создавал препятствий для такого развития событий, так же, кстати, как и канцлер Брюнинг. Главными причинами того, что такое правительство до сих пор не создано, является отсутствие единства среди правых, их неспособность достичь соглашения по основным пунктам между собой. Остается только сожалеть, что правые силы, пребывающие в настоящий момент в состоянии раздробленности, идут за своими лидерами, занятыми только своими партийными политическими амбициями, по пути утраты своего значения и самоуничтожения. Когда это положение изменится, и произойдет ли это вообще, сказать невозможно». Чтобы заверить близких ему людей в том, что он разделяет их политические взгляды, Гинденбург добавил: «Несмотря на все неудачи, я не оставлю попыток обеспечить здоровое сближение с правыми. Надеюсь, после прусских выборов, которые должны произойти не позднее мая, станет возможным возобновление переговоров о формировании нового национального правительства». Таким образом, положение Брюнинга оставалось таким же неустойчивым, как и прежде, и, в свете этого письма, его отставка спустя три месяца представляется куда менее удивительной, чем она показалась современным обозревателям. Из письма также явствует, как сильно ошибались те избиратели, которые считали, что, выбрав своим кандидатом Гинденбурга, они тем самым поддерживают Брюнинга.

Всеми силами стремясь свести к минимуму поддержку левых, Гинденбург настаивал, чтобы основная масса его сторонников в политическом плане находилась правее «Центра». «В консервативной прессе и на митингах людей настраивает против меня утверждение, что я принял кандидатство с одной стороны – от левых, или от «черно – красной коалиции». Это ложь! Мне предложили стать кандидатом от партии, располагающейся между «Центром» и Немецкой национальной партией (далее следовал подробный список), к которым позднее присоединились партия «Центра» и Баварская народная партия. К ним следует добавить ряд групп и организаций, таких как «Юнгдойчер Орден», ассоциация христианских профсоюзов, христианская крестьянская ассоциация, лига ветеранов «Союз Кифхойзера», некоторые высшие учебные заведения и т. д. Эти партии и организации включают большое число избирателей, которые избрали меня на высокий пост президента еще в 1925 году». 3,5 миллиона подписей, собранных комитетом Зама, убедили маршала, что у людей, независимо от их партийной принадлежности, существует большое желание видеть его на посту президента. Если же социал – демократы призвали своих сторонников голосовать за него, с этим маршал ничего не мог поделать. Любая попытка оттолкнуть этих избирателей «противоречила бы моей цели объединить немецкий народ в великих вопросах политики».

В заключительном абзаце Гинденбург поделился с Бергом своей обидой на «Стальной шлем». «Руководствуясь чувством преданности, которое я испытываю к своим товарищам по оружию, я с первых дней своего президентства старался опекать «Стальной шлем». Я даже не отказался от почетного членства в этой организации, когда мне это было предложено правительством по политическим соображениям, и все годы поддерживал дружеские отношения с членами «Стального шлема» и его лидерами. После всего, что мне довелось пережить за последние семь лет, я уверен, что, если бы президентом в 1925 году был избран кто – то другой, «Стальной шлем» давно был бы распущен». После этого он поведал, как пришел на выручку организациям «Стального шлема» в Рейнской области и Вестфалии. «Я не могу понять лидеров «Стального шлема», которые в публичных выступлениях заявляют о своей преданности мне, а на деле выступают против моего избрания. Причем они объясняют тот факт, что находятся в оппозиции, тем, что выдвигают вместе с Немецкой национальной партией своего отдельного кандидата, который станет моим соперником. Он заявляет, что представляет черно – бело – красные идеалы и выступает против меня, представляющего весь народ. Преданность я понимаю иначе».

Как раз в то время, когда было написано это письмо, вокруг личности Гинденбурга развернулись ожесточенные споры. Как и предусмотрено конституцией, рейхстаг собрался на сессию, чтобы определить дату президентских выборов. Короткая – всего лишь четырехдневная – сессия оказалась весьма показательной, продемонстрировав, как барометр, отношение народа к маршалу. Каждая партия стремилась оправдать свою позицию по отношению к нему, и его имя постоянно упоминалось в дискуссиях. Никто не извинился за этот отход от обычной сдержанности: старый маршал стал законной темой парламентских дебатов. Причем его имя упоминалось без всякого почтения. Почти для всех ораторов он был просто «<Гинденбургом» или «<рейхспрезидентом», и только Вестарп и Брюнинг продолжали именовать его «(господином рейхспрезидентом».

Нацисты воспользовались возможностью, чтобы в очередной раз выразить свое презрение. «(Серьезная ошибка президента – объявлять, что он не может покинуть пост по своему желанию, – вещал Геббельс. – Его поставили на этот пост на семь лет, и, когда семь лет истекли, он оставляет пост не по своему желанию, а подчиняясь чувству долга. Если он желает снова получить наши голоса, ему придется смириться с фактом, что нация захочет рассмотреть политику, за которую он ответственен и которой дал свое имя. И если эта политика не выдержит проверки, он должен ожидать, что мы откажемся за него голосовать». Сказав это, Геббельс дал волю своему особому дару – сладкоголосым завуалированным обличениям, после чего снова устремился в прямую атаку.

«Я протестую против обвинения, выдвинутого против движения национал – социалистов в том, что оно покинуло Гинденбурга. Нет, это Гинденбург отказался от дела своих прежних сторонников. Мы доверили ему высший пост в республике, поверив, что он, хотя бы в основных вопросах, будет проводить политику, которую национальная Германия считает жизненно важной. Он все делал как раз наоборот. Он недвусмысленно перешел на сторону центра, он открыто присоединился к социал – демократам».

Подготовив, таким образом, почву, он нанес маршалу сокрушительный удар: «<У нас, национал – социалистов, есть поговорка, которая еще никогда не подводила, всегда оказываясь верной: скажи мне, кто тебя хвалит, и я скажу, кто ты. Хвалить может асфальтовый каток, хвалить может партия дезертиров…»

Геббельсу не позволили закончить предложение и в тот день удалили с сессии, потому что он отказался отозвать свои ремарки. Но непоправимое уже случилось – имя национального героя было во всеуслышание связано с предателями и дезертирами. Когда Геббельс тем же вечером появился во дворце спорта, до отказа набитом приверженцами нацистов, его приветствовали как героя.

Как бы ни расценивались поношения Геббельса, они были, прежде всего, примером полного смешения фактов и поступков, которое совершалось с небольшой надеждой на успех. Связывать имя фельдмаршала Гинденбурга с дезертирами было настолько нелепо и бессмысленно, что Геббельс путался в попытках объяснить свое обвинение. Но сам факт, что он его озвучил, говорит о многом. Нацистский пропагандист надеялся, что оно окажет влияние на многих. Утверждение, что социал – демократическая партия является сборищем дезертиров, являлось бесстыдной демагогией и было тотчас опровергнуто одним из ораторов – социалистов, который напомнил, что в его делегации рейхстага больше ветеранов, чем в делегации нацистов. Но убедительные аргументы уже не имели веса для неистовствующей толпы восторженных сторонников Гитлера.

Таким же неправомерным было утверждение Геббельса, что национал – социалисты доверили Гинденбургу пост президента в надежде на то, что он, хотя бы в основных вопросах, будет проводить политику, которую национальная Германия считает жизненно важной. В 1925 году эта партия была слишком немногочисленной и дискредитированной, чтобы сыграть решающую роль в выдвижении или избрании Гинденбурга, не говоря уже о том, что она и тогда приняла его кандидатуру с большими оговорками. Нацистский представитель в комитете Лебеля противился выдвижению кандидатуры маршала до последнего момента, поскольку партия не испытывала уважения к маршалу. (То же самое можно сказать и о Немецкой национальной народной партии. Гугенберг и его сторонники сопротивлялись выдвижению кандидатуры Гинденбурга в 1925 году так же яростно, как и теперь.)

Но было нечто странное и в выступлениях в поддержку Гинденбурга. В речах тех, кто поддерживал его еще в 1925 году, превалировали нотки уважительного отношения к Гинденбургу прежде всего как к национальному герою. В таком тоне выступали граф Вестарп (от имени народных консерваторов); Фридрих Бальтруш, который в 1925 году входил в Немецкую национальную народную партию, а в 1932 году стал одним из лидеров «Юнгдойчер Орден»; ораторы от христианских социалистов, крестьянской партии и др. Эти люди представляли группы, обреченные на бессилие ввиду своей малочисленности. Их ссылки на «победителя при Танненберге» и на «фельдмаршала фон Гинденбурга, как на символ немецкого единства» были в общем – то пустым звуком. Ведь было очевидно, что «концепция Гинденбурга», названная так одним из писателей – современников, заключавшаяся в объединении нации, невзирая на все партийные различия, больше не была достаточно эффективной, если вообще когда – то была таковой.

Если народные консерваторы, христианские социалисты и другие представители мелких групп могли поддержать Гинденбурга без идеологических сомнений, социал – демократам было трудно объяснить свою поддержку его кандидатуры. Нацисты продолжали упрямо повторять то, что говорили еще в 1925 году, а коммунисты яростно выступали против политического и социального предательства, которое подразумевалось в поддержке социалистами Гинденбурга. Несколько растерявшись, социалисты не стали настаивать на своем выступлении в рейхстаге в первый же день, хотя имели на это полное право, являясь в нем самой многочисленной партией, а дождались второго дня дебатов. Когда слово взял Брейтшейд, он осторожно, подбирая слова, разъяснил, что, если речь идет об идеологии, его партия и сейчас занимает позицию, полярно противоположную президентской, но она изменила свое мнение о нем в одном важном вопросе. Если раньше у социалистов существовали опасения, что он может воспользоваться своим положением для претворения в жизнь неконституционных авантюр, теперь таких опасений нет.

Партия поддержала Гинденбурга, поскольку его продолжительное пребывание на президентском посту было единственной действенной гарантией того, что Веймарская конституция будет соблюдаться и Германия не станет жертвой нацистской диктатуры.

Настроение «Алисы в Стране чудес», царившее на протяжении всех дебатов, достигло своей кульминации в речах депутата Больца – оратора от партии «Центра» – и его товарища по партии Брюнинга, который обратился к собравшимся как канцлер. Больц также столкнулся с задачей объяснить прежние заявления своей партии о преклонном возрасте Гинденбурга и отсутствии у него политического понимания, но ему это удалось легче, чем его коллеге – социалисту. Также у него не было социальных и идеологических трудностей в объяснении поддержки президента партией «Центра». Тем не менее именно он, товарищ канцлера по партии, произнес воистину убийственную по своей откровенности речь. Описывая переговоры между нацистами и Немецкой национальной партией о кандидатуре Гинденбурга, Больц акцентировал внимание на том, что в прежние времена правые всегда настаивали на непартийном статусе должности маршала и хотели сделать его даже более независимым от партий и парламента, чем он уже был.

«Сегодня выбор кандидата является зависимым от партийных политических обязательств. Сегодня от кандидата ждут, что он отвергнет прошлое и согласится заранее на новую будущую систему. В качестве доказательства доброй воли от Гинденбурга потребовали послать правительство к черту. На этих условиях правые могли бы выдвинуть Гинденбурга своим кандидатом. Бесхарактерный Гинденбург был бы для них приемлемым, а свободного Гинденбурга, ответственного только перед собой и своим народом, они отвергли».

Больц, конечно, не знал, что Гинденбург был готов расстаться с Брюнингом, чтобы найти общий язык с правыми. Брюнинг хранил трудности своих взаимоотношений с президентом в тайне даже от своей партии. О них знал только лидер партии монсеньор Каас.

Речь канцлера не содержала и намека на ухудшившиеся отношения между ним и президентом. Наоборот, стремясь во что бы то ни стало обеспечить переизбрание Гинденбурга, Брюнинг нарисовал картину, весьма далекую от реальности. Изображенный им маршал был мало похож на старика, подверженного резким перепадам настроения, с которым ему приходилось общаться. Он держался прекрасно, был, как обычно, сдержан и спокоен и проявил эмоции только тогда, когда призывал аудиторию голосовать за Гинденбурга.

«(Если в течение двух лет я мог поддерживать надежду справиться с трудностями, то не только потому, что верил в высшую силу, но также благодаря тому, что мне было позволено служить такому человеку, как господин рейхспрезидент фон Гинденбург. Любой, кому довелось служить этому человеку, поймет, что я, а со мной, я верю, и весь немецкий народ сделает все, чтобы этот человек и дальше продолжал вершить судьбу Германии. Не думайте, что кто – нибудь из вас может претендовать на роль исторической личности такого масштаба. И помните: именно от переизбрания господина рейхспрезидента зависит, поверит ли мир в то, что истинное уважение, чувство истории и традиций, способность признать человеческое величие еще живы в Германии».

Выслушав все речи, рейхстаг согласился на предложенные правительством даты выборов – 13 марта и10 апреля. Он отклонил предложение о недоверии кабинету, правда, небольшим большинством в 24 голоса. Немецкая народная партия и крестьянская партия поддержали предложения, объяснив, что их поддержка Гинденбурга не подразумевает одобрения действий Брюнинга. Возражения против Гренера и Дитриха также были отклонены. 26 февраля рейхстаг снова объявил о перерыве в своей работе.

Определением даты выборов были урегулированы последние технические вопросы кампании. Случилось так, что как раз в этот момент Гитлер устранил все препятствия, мешавшие ему участвовать в президентской гонке. 25 февраля он был официально назначен правительственным советником Брунсвика в берлинской миссии и уже на следующий день принес клятву. При этом он вовсе не собирался там работать и в миссию заглянул лишь однажды, чтобы выполнить формальности с клятвой. Но ни правительство рейха, ни государственные чиновники, ни партии не выразили протест против такого очевидного беззакония. Казалось, разумнее победить его в открытой борьбе, чем затевая споры о технических нарушениях[40].

До выборов оставалось две недели, и предвыборная кампания начала быстро набирать обороты. Комитет Зама претерпел существенные изменения. Генрих Зам из него вышел, мотивируя свою отставку тем, что непартийному характеру комитета угрожает поддержка правительственных партий, а его деятельности препятствует вмешательство правительства и «семьи Гинденбурга», то есть Мейснера и Оскара фон Гинденбурга. Список членов национального комитета был очищен от всех левых, а провинциальные комитеты пошли еще дальше. Глава ганноверского комитета доложил, что исключил имена не только всех социалистов и деятелей государственной партии, но и двух членов немецкой народной партии, которые иногда досаждали правым. И все же эти усилия комитета сделать себя приемлемым для избирателей из числа правых имели лишь умеренный успех. Как сообщил Шлейхеру один из его коллег, в сельских районах широко распространилось мнение о том, что «нельзя голосовать за человека, за которого на предвыборных митингах агитировал Шейдеман». Довольно быстро распространялись и всяческие слухи, например, о том, что сын Гинденбурга Оскар и Мейснер являются членами социал – демократической партии. Еще ходили слухи, что дочери президента были лидерами социалистической студенческой лиги (одной из дочерей в это время было далеко за пятьдесят, вторая вплотную подошла к полувековому рубежу). Еще говорили, что Гинденбург согласился на повторное выдвижение своей кандидатуры по настоянию семьи: якобы без его президентской зарплаты было бы невозможно содержать Нойдек. Также «знающие» люди утверждали, что Оскар стал католиком. Комитет уделял много времени и внимания опровержению многочисленных измышлений, которым люди верили. Даже хорошо знакомый с Гинденбургом человек, бывший кронпринц, принял эти байки за чистую монету. Шлейхеру пришлось со всей серьезностью объяснять помощнику принца, что Оскар фон Гинденбург никогда не вступал в социал – демократическую партию, хотя бы потому, что, являясь офицером действительной службы, он не имел права принадлежать к какой – либо политической партии, не говоря уже о других причинах.

Лагерь Гинденбурга не был единым с самого начала, и подобные слухи лишь усугубляли разлад. Поэтому о каких – либо объединенных усилиях всех сторонников маршала не было и речи. Митинги, организованные комитетом Гинденбурга, угождали вкусам правых: немецкой народной партии, группе Вестарпа и подобным партиям и организациям. Когда лейпцигский комитет решил обратиться к министру финансов Дитриху с просьбой выступить на митинге, проводимом в рамках кампании, народная, экономическая и другие буржуазные партии пригрозили выходом из комитета. Председатель сообщил Дитриху: «<Это была настоящая дворцовая революция.

Если бы мы не сдались, комитет бы распался… [Эти люди] исполнены решимости сбросить правительство Брюнинга и не желают давать членам кабинета ни одного шанса пропагандировать в Лейпциге за кабинет и Гинденбурга. Они вели бы себя так же, даже если бы сам канцлер пожелал выступить в Лейпциге». Социалисты, «Центр» и государственная партия – все устраивали отдельные митинги.

Подчеркивая свои разногласия, сторонники Гинденбурга играли на руку своим противникам. Те с откровенным ликованием высмеяли заявление о том, что Гинденбург, в отличие от Гитлера, Тельмана и Дюстерберга, был кандидатом единой нации. Они смогли противопоставить разброду в лагере «кандидата от всего народа» единство в рядах собственных последователей. Сторонники Гинденбурга действительно оказались раздробленным скоплением партий и групп, каждая из которых поддерживала кандидатуру президента по своим собственным соображениям. В то время как Вестарп пытался доказать, что он такой же противник социализма и парламентаризма, как любой нацист или представитель немецкой национальной партии, социалисты требовали, чтобы их сторонники голосовали за Гинденбурга – единственный оставшийся оплот парламентаризма и демократии. И если Вестарп превозносил Гинденбурга как героя Танненберга, социалисты заверяли своих слушателей, что имеет значение не военное прошлое маршала, а его приверженность конституции. Теперь его консерватизм в глазах социалистов стал весьма ценным качеством. «Тот факт, что он не только гарант конституции, но также и лидер консерваторов, – писал сотрудник «Социалистише монатсхефте», – убеждает нас, что республика будет в безопасности». Как бы искренне сторонники маршала ни трудились ради его переизбрания, было ясно, что связывает их вместе только оппозиция Гитлеру, и ничего более.

Да и сам Гинденбург не стремился объединить своих сторонников. Не говоря уже о его отказе пойти на сближение с «Центром» и социалистами, он принципиально не желал, да и не мог физически, вести активную предвыборную кампанию. Чтобы успокоить народ относительно состояния своего здоровья, маршал принял участие в смотре берлинского гвардейского полка на плацу Моабита. Телекамеры снимали это событие для новостей, и нация смогла убедиться, что ее президент крепок, как всегда. Вероятнее всего, это было таким же эффективным обращением к избирателям, как и любая речь. Корреспондент «Нью – Йорк таймс» назвал «волнующей» картину, когда «старый маршал, настоящий человек – гора, чей черно – золотой остроконечный шлем на целую голову возвышался даже над самыми высокими фигурами его одетой в зеленое свиты», приветствовал войска, проходящие мимо него.

Его участие в кампании ограничилось двумя моментами. Он позволил снять короткий фильм о себе, зачитывающем речь, в которой он соглашался стать кандидатом, а 10 марта, за три дня до выборов, он обратился по радио к избирателям. В ней он повторил аргументы, приведенные в письме Бергу, и хотя он говорил осторожно, тщательно выбирая выражения, тем не менее было совершенно ясно, что он не является кандидатом левых или «черно – красной коалиции». Гинденбург с гордостью отметил, что первое предложение о выдвижении его кандидатом поступило именно от правых группировок. Он согласился на номинацию, только убедившись, что огромное количество немцев, независимо от их партийной принадлежности, выразили желание, чтобы он остался на президентской должности. Маршал подчеркнул, что стал кандидатом еще и для того, чтобы помешать избранию на этот пост радикала – правого или левого, – что подвергло бы отечество серьезнейшему риску. «Я не могу поверить, – сказал он, – что Германии суждено погрузиться в пучину внутренних раздоров и гражданской войны. Хочу напомнить вам дух 1914 года и фронтовое отношение, которое касалось человека, а не его социального статуса или его партии. <..> Меня не покидает надежда, что Германия снова сплотится в новом единстве». В этом заявлении не было ничего о планах президента на будущее.

Больше чем кто – либо другой боролся за переизбрание президента канцлер. Всю неделю, предшествовавшую выборам, он ездил по Германии – от Рейнской области до Восточной Пруссии, от Северного моря до Баварии – и выступал в переполненных избирателями залах. Этот лишенный эмоций скептик тронул свою аудиторию торжественными панегириками, превозносящими мудрость и чуткость Гинденбурга. Канцлер назвал старого маршала человеком, посланным Германии Богом.

«Тот, кто имел счастье, как и я, часто беседовать с президентом, должен проникнуться глубоким убеждением: не найти человека, который обладал бы таким же знанием жизни, способностью безошибочно оценивать людей и события, умением моментально проникать в суть вещей и выражать ее несколькими фразами, отличающимися классической простотой. <…> Только человек, подобный Гинденбургу, имеющий склад ума, позволяющий уменьшить путаницу, разобраться в хитросплетениях неимоверно сложных, многогранных событий и свести их к ясному и простому общему знаменателю, только такой человек в ситуации, когда нация, объятая хаосом, находится на краю пропасти, способен принять именно те решения и добиться их выполнения, которые могут спасти страну».

Затем следовала неизбежная ссылка на Танненберг и решающую роль, которую Гинденбург сыграл в этой победе (что снова вызвало череду возмущенных протестов со стороны Людендорфа и его сторонников). Каас с готовностью поддержал канцлера. «Победа [Гинденбурга] станет победой Германии», – торжественно провозгласил он; голосуя за маршала, страна выбирает достойнейшего человека, «которого немецкая мать родила для этого кризисного времени». Вознеся президента до ранга некоего мистического героя, он отбросил всех прочих кандидатов как «(отрицание необходимости немецкого единства».

Нарисовав портрет Гинденбурга, весьма далекий от реальности, Брюнинг старался даже таким способом обеспечить его избрание. На карту было поставлено так много, что не время было думать о собственных планах и политике. В действительности он даже не мог быть уверен, что увидит, какие плоды принесут его усилия, если маршал будет избран. Но это не имело значения, поскольку борьба теперь велась вокруг более фундаментальных проблем. Вопрос заключался, по словам «Берлинер цайтунг», в следующем: одержит ли культура верх над сельским хозяйством, а разум над мускулами. Подтверждение реальной опасности для нации канцлер видел в той оголтелой озлобленности и недоброжелательстве, с которыми нацисты сражались в избирательной кампании, в распространяемых ими клевете и злословии, в бесконечных уличных стычках и пивных драках, в открытом и молчаливом терроре, которым они запугивали своих противников.

Понимая, сколь высоки ставки, социалисты тоже рассыпались в хвалах Гинденбургу. Отто Браун разъяснил в «Форвертс», что будет голосовать за маршала, поскольку видит в нем воплощение спокойствия и стабильности, мужской преданности и глубокого чувства долга, которое он поставил на службу всей нации. Что бы ни разделяло его и президента, заверял Браун в другом обращении к избирателям, он знает, что маршал – человек слова, благородных побуждений и зрелых суждений. При этом Браун концентрировал внимание избирателей на прошлом. Как и все, поддерживавшие Гинденбурга в избирательной кампании, он считал, что старый маршал достоин президентства благодаря своим прошлым заслугам, а не потому, что с ним связаны надежды на будущее.

Восхваляя Гинденбурга, его сторонники предполагали, что он будет скорее сохранять, чем что – либо менять, и неосознанно сделали из него символ несчастливого настоящего, а вовсе не лучшего будущего. Именно на этой фундаментальной слабости нацисты испробовали всю силу своей пропагандистской артиллерии. Занимаясь этим, они также могли отвлечь внимание избирателей от своей основной стратегической линии – сдерживания правых экстремистов в надежде привлечь умеренных правых (так же как и комитет Гинденбурга пытался снизить поддержку крайне правых, чтобы привлечь всю группу). Это была нелегкая задача. Неприязнь к Гинденбургу, этому кажущемуся защитнику ненавистной республики, среди нацистов постоянно росла и старательно подпитывалась ораторами и средствами массовой информации. В начале кампании появились плакаты, на которых Гинденбурга изображали кандидатом от евреев. К примеру, на одном из них в верхней части были показаны лица известных евреев, под которыми шла подпись (причем шрифт был стилизован под идиш): «Мы голосуем за Гинденбурга!» В нижней части плаката были изображены нацисты тевтонской внешности и надпись (готическим шрифтом): «<Мы голосуем за Гитлера!» А когда «Мюнхенер иллюстрирте прессе» – финансируемый промышленниками еженедельник весьма консервативных склонностей – опубликовал портрет Гинденбурга, его засыпали яростными протестами за изображение «порочного предателя Гинденбурга», утверждая, что еженедельник таким образом обнажил свою «<истинно еврейско – большевистскую природу». Нацисты – ставшие достаточно «(крепким орешком» – одобряли подобные действия, но все же считали себя обязанными оттолкнуть «(буржуазных избирателей». Партийным нацистским ораторам и публицистам была дана установка: нацеливать свои атаки не против самого Гинденбурга, а против «буржуазно – социал – демократической системы», которую он представляет. «С этой системой следует бороться всеми доступными средствами, и личность должна упоминаться лишь от случая к случаю». Основной упор необходимо делать на то, что Гитлер, в отличие от Гинденбурга, является человеком будущего. «Адольф Гитлер – наша последняя надежда» – таким был официальный пропагандистский лозунг нацистов, который изо дня в день звучал в речах и публикациях. Так, Геббельс написал в «<Ангриф» следующее:

«<В безысходной нищете послевоенных лет появилась новая политическая вера. Она основана на пылком идеализме… Это работа Адольфа Гитлера. Именно в нем массы видят свою последнюю надежду, и для миллионов людей его имя стало сияющим символом воли Германии к свободе… Те, кто хотят, чтобы в Германии все оставалось по – прежнему, предаются отчаянию. И мы не можем винить их за то, что они отдают свои голоса представителю существующей системы. А мы хотим видеть, как в Германии все переменится. Те, кто не хотят классовой войны и братоубийства, те, кто ищут пути выхода из ошибок и смятения сегодняшнего дня, голосуют за Адольфа Гитлера. Он олицетворяет пробуждающийся идеализм молодой Германии, выражает интересы самой активной части населения, представляет рассвет социального и экономического возрождения. Поэтому мы призываем вас: отдайте власть в руки Адольфа Гитлера, чтобы немецкий народ снова обеспечил себе право на жизнь. За свободу и хлеб!»

Организуя пропагандистскую кампанию, Геббельс показал себя высококлассным мастером. Страна оказалась наводненной плакатами и листовками, последние нередко сбрасывали с самолетов. Более 50 000 граммофонных записей с речами нацистов было отправлено самым видным оппонентам, а график выступления ораторов был сверхнапряженным. В период между 1 и 11 марта Гитлер и Геббельс произносили минимум по одной пространной речи каждый день, а иногда и по три – четыре. Не успевая вовремя на встречу в Гамбурге, Геббельс обратился к своим слушателям по телефону прямо из поезда, после чего толпа терпеливо ждала, пока он в полночь не появился лично. Залы, в которых должен был выступать Гитлер, заполнялись до отказа за много часов до его ожидаемого появления, хотя лишь немногие могли рассмотреть его в гигантских залах. Сами митинги были обставлены как торжественные красочные церемонии с драпированными флагами стенами, украшенными цветами трибунами, песнями и оркестровой музыкой. Штурмовики выстраивались рядами вдоль стен и в проходах не столько из соображений безопасности – с этим все было в порядке, – а для придания собранию некой военной атмосферы, чтобы произвести впечатление на слушателей нацистской солдатской дисциплиной и преданностью.

Чтобы лишить спокойствия оппозицию, распространялись все новые слухи и намеки. Помимо того что Гинденбурга изображали жертвой евреев и социалистов, постоянно то здесь, то там возникали слухи, что он умер. В Восточной Пруссии, на которой нацисты сосредоточили свое особое внимание, распространилась информация о том, что, если Гинденбурга переизберут, провинцию захватят поляки. Эти нелепые бредни оказались достаточно эффективными: в Восточной Пруссии за Гитлера было отдано больше голосов, чем во многих других избирательных округах.

Перед двумя другими кандидатами – Тельманом и Дюстербергом – стояли на удивление одинаковые задачи. Ни один из них не имел шансов на победу, но их способность оказывать более или менее сильное давление на политические события зависела от успеха в «перетягивании» голосов из лагеря Гинденбурга: Тельман обращался к социал – демократам, Дюстерберг – к консервативной буржуазии. Причем немалая доля иронии заключалась в том, что их личный успех зависел от эффективности соперника в той же мере, как от своей собственной. Способность Тельмана оттянуть большое число голосов социалистов из лагеря Гинденбурга уменьшала разрыв между Гинденбургом и Гитлером, давая, таким образом, блоку Дюстерберга больше шансов повлиять на выбор кандидата для второго тура выборов. С другой стороны, крупномасштабная миграция умеренных консерваторов в лагерь Дюстерберга вполне могла привести к «сходу с дистанции» Гинденбурга во втором туре, тем самым открывая возможность для выбора кандидата из числа левых.

Кампания Тельмана шла без особых проблем. Она двигалась по традиционным каналам и была рассчитана в основном на социалистов. В то же время социалисты упорно повторяли утверждение, что отдать голос за Гинденбурга – значит отдать голос за Гитлера. Это предсказание оказалось трагически верным в основном из – за отказа коммунистов объединить свои силы с социалистами и другими демократическими силами в борьбе против нацизма.

Задача Дюстерберга была более тонкой. Его кандидатура должна была предотвратить избрание и Гитлера, и Гинденбурга. Иными словами, он должен был оставить окончательное решение открытым до второго тура выборов, не дав ни одному из них получить большинство в первом. В то же время он должен был собрать как можно больше голосов, потому что возможность «Стального шлема» и Немецкой национальной партии повлиять на выбор кандидата от правых сил во втором туре выборов напрямую зависела от числа его последователей. Ораторы, выступавшие от имени Дюстерберга, постоянно повторяли своим слушателям, почему те не должны поддерживать других кандидатов: проголосовать за Гитлера значило установить нацистскую партийную диктатуру, а Гинденбург слишком тесно ассоциировался с существующей политической системой. Не обошлось и без сложностей. Из – за присутствия в их рядах слишком большого количества лиц, симпатизирующих нацистам, приходилось атаковать нацистов с оглядкой; а попытки обратиться к избирателям – протестантам, объявив фюрера «римлянином» по вероисповеданию и по характеру, были встречены таким сильным взрывом недовольства, что от них поспешно отказались. Почетное членство Гинденбурга в «Стальном шлеме» также стало источником проблем. Чтобы справиться с этой трудностью, оппозиция его переизбранию была оправдана на том основании, что «Стальной шлем» и немецкая национальная партия слишком сильно уважают маршала, чтобы видеть, как его оскорбляют предатели и клеветники. Даже при этом некоторые члены «Стального шлема» настаивали на поддержке Гинденбурга: кое – кого пришлось срочно исключить. Но основная проблема в стане Дюстерберга проистекала из того факта, что его сторонники были заняты операцией сдерживания и не имели позитивной цели. Понадобилось целеустремленное упрямство Гугенберга, чтобы прикрыть этот пробел в глазах избирателей. В одном из своих немногочисленных публичных выступлений во время избирательной кампании он призвал слушателей голосовать за Дюстерберга. «Что касается того, что будет потом, – жизнерадостно заявил он, – пожалуйста, предоставьте это мне».

Гугенберг был откровеннее, чем Гитлер и Гинденбург, когда убеждал слушателей не задавать вопросов. Карт – бланш, на котором он настаивал открыто, другие требовали косвенно. Относительно своих планов на будущее все кандидаты выражались весьма туманно.

Гитлер никогда не общался с аудиторией доверительно: его речи всегда являлись пространными экскурсами в область истории, философии и даже биологии, а не обсуждением строго определенных проблем. Истоки его воздействия лежали в убедительности, с которой он высказывал свои взгляды, и в ощущении, которое неизменно возникало у слушателей, что он поднимает их за собой на более высокую идеалистическую плоскость. Люди полагались на его слова, чувствуя, что участвуют в возбуждающем эксперименте, втягиваются в бесконечный исторический процесс. В одной из своих речей Гитлер говорил:

«<От крови, авторитета личности и боевого духа происходит та важность, которая только одна дает народу право смотреть по сторонам с радостной надеждой и которая является обязательной основой жизни, желаемой людьми. Когда это установлено, мы также понимаем, что обещают политические партии: процветание, личное счастье, семейную жизнь и т. д. Сначала мы должны вновь обрести честь, затем свободу, а уже из этого возникнут счастье и благополучие. Короче говоря, нам необходимо снова обрести условия, которые мы, немцы, возможно, смутно видели до войны. Люди будут жить с радостью в сердцах, потому что жизнь обретет смысл и цель, потому что закат жизни не станет концом всего, ведь далее последует бесконечная череда новых поколений. Люди будут знать, что все нами созданное не достанется Орку, а перейдет детям и детям их детей».

Когда речь шла о таких грандиозных исторических перспективах, не имел никакого значения тот бесспорный факт, что Гитлер никогда не говорил своим сторонникам, что он предлагает делать. Люди ликовали и громко выражали свое одобрение, когда он заявлял: «(Если кто – то придет и спросит нашу программу, мой ответ будет таков: я проповедую свою программу уже тринадцать лет. Она проста и понятна. Германия должна быть избавлена от яда демократии и интернационализма». И если программа казалась неопределенной, людей все равно убеждали, что им выпала великая миссия претворить ее в жизнь.

«Я верю в способности, таланты и ресурсы моего народа. Только одно необходимо, чтобы высвободить эту мощь, – союз национальных сил… У немецкого народа мы видим новую волю, закаленную как сталь, – новое единство и упорство. Сотни тысяч человек в Померании, Баварии, Рейнской области и других местах готовы к любым жертвам, чтобы спасти людей, ставших жертвами существующей системы».

Произведенные в ранг творцов истории, слушатели не желали беспокоиться по таким «мелким» причинам, как, например, рост уровня безработицы. Они верили Геббельсу, который говорил, что «<когда человек имеет волю и талант трансформировать небольшое общество из семи членов в движение миллионов, он также найдет путь к объединению всей нации, которое преодолеет ужасные политические, идеологические и социальные конфликты, которые сегодня разъединяют, истребляют наш народ».

Если Гитлер не говорил ничего конкретного о том, что он предлагает делать, Гинденбург и выступавшие от его имени ораторы не далеко ушли от лидера нацистов. Гинденбург не уставал повторять только одно: что он не имеет обязательств ни перед одной партией и сохраняет полную свободу в своих решениях, избегая говорить о том, что он намерен предпринять в будущем. Он всячески старался, чтобы имя Брюнинга не ассоциировалось с его политикой, а последний находился не в том положении, чтобы обещать что – то определенное. В то время как основная масса сторонников Гинденбурга ожидала, что он сохранит Веймарскую конституцию, самые прозорливые понимали, что его переизбрание есть прыжок в темноту. «Гинденбург, – писала «Франкфуртер цайтунг», – не может сказать нам, что он намерен делать в будущем, какие меры он планирует в случае ухудшения существующей обстановки или ослабления политического напряжения, кого он планирует назначить канцлером, если перемена станет необходимой. Он не может нам сказать этого, но в его случае нам и знать все это не надо, потому что у нас есть опыт семи прошедших лет и обещание Гинденбурга не лишать нас конституционных прав». Вместе с тем в той же статье признавалось, что за Гинденбургом следует наблюдать «внимательно и постоянно», чтобы не допустить появления «групп привилегированных личностей, которые могут в решающий момент оказать опасное влияние».

Утверждение, что маршал будет охранять конституцию, было не лишено двусмысленности. Широко распространилось мнение о том, что политическая реальность далеко ушла от предпосылок создания Веймарской конституции, к ней следует разработать существенное дополнение, если не новую конституцию. «Франкфуртер цайтунг», заявляя о неизменном уважении Гинденбурга к конституционным правам, одновременно считала само собой разумеющимся тот факт, что Веймарская республика находится в процессе перемен, и с уверенностью приветствовала освобождение страны от беззаконного режима партий. Закономерно возникал вопрос, какие именно конституционные права Гинденбург должен был охранять, но этот момент в процессе избирательной кампании не затрагивался. Можно только сказать, заключала «Франкфуртер цайтунг», что на президента следует смотреть как на попечителя нации. Сущность его мандата кажется незначительной, если принять во внимание, что речь идет, прежде всего, о борьбе между цивилизованным образом жизни и варварством.

13 марта Гинденбург получил 18 650 730 голосов. Это весьма впечатляющая цифра. До большинства ему не хватило 345 323 голоса. Партия «Центра» и социал – демократы дисциплинированно проголосовали за него. Из семнадцати регионов, в которых он получил большинство голосов, четырнадцать были католическими, а восемь имели большой процент рабочего класса. Еще десять регионов, в которых он получил большинство голосов, также входили в сферу влияния социалистов и центристов. Гитлер получил 11 399 285 голосов и большинство только в трех регионах. Тельман получил 4 983 197 голосов, а Дюстерберг – 2 558 000 голосов. Все члены лагеря Гинденбурга вздохнули с облегчением. Полученное Гинденбургом большинство было весьма впечатляющим, и его избрание во втором туре казалось гарантированным. «13 марта Гитлер поставил на карту свое политическое существование, – радовалась «Дойче фольксвирт». – Конечно, национал – социалисты хотели бы позабыть об этом. Только слишком поздно. Игра окончена, решение принято». В рядах нацистов воцарилось уныние и жесточайшее разочарование. Уверовав в искусную пропаганду Геббельса, они ни минуты не сомневались в победе своего фюрера[41].

Сам Гинденбург в результатах выборов не находил причин для торжества. Он был потрясен, обнаружив, что половина электората больше не испытывает к нему доверия. То, что многие прежние сторонники его отвергнут, он знал заранее и был к этому готов, но только отвернувшихся оказалось намного больше. В своей родной провинции, Восточной Пруссии, он получил лишь мизерное преимущество, несмотря на всю помощь, которую маршал так старательно оказывал ей. А в Танненберге и на Мазурских озерах, где были одержаны величайшие военные победы, Гитлер получил больше голосов. А в Дитрамсцелле, куда маршал каждую осень отправлялся на несколько недель охотиться, Гитлер победил «со счетом» 258:157. И не важно, насколько убедительным было большинство Гинденбурга. Подобные проявления недоверия были для него чрезвычайно болезненным ударом. Одна из газет Гугенберга, «Дер монтаг», была очень близка к передаче самых сокровенных чувств маршала, назвав свою статью, посвященную итогам президентских выборов, следующим образом: «Гинденбург расстроен небольшим разрывом. До абсолютного большинства не хватило 168 453 голоса»[42].

Когда первые эмоции улеглись, сторонникам Гинденбурга стало ясно, что следует серьезно подумать, что предпринять дальше. Между сентябрем 1930 и мартом 1932 года, то есть в течение полутора лет, число членов партий, поддерживающих Гинденбурга, уменьшилось на 12,3 %. За этот же период число нацистов увеличилось на 11,9 %. Более того, нацисты показали себя сплоченной силой. По крайней мере, личному соперничеству и идеологическим расхождениям Гитлер решительно положил конец. Большинство Гинденбурга опиралось на мелкие группы и организации, то есть на раздробленные элементы. К тому же было совершенно не ясно, какое количество его сторонников готово продолжить борьбу против Гитлера вне президентской кампании. Многие из тех, кого на избирательные участки привлекло лишь историческое имя маршала, вероятнее всего, снова вернутся к своему обычному состоянию политического безразличия и в грядущем противостоянии будут держаться в стороне. Можно было ожидать, что выступающие против политики Брюнинга в парламентских выборах проголосуют за нацистов. И наконец, в лагере Гинденбурга были группы, которые даже избирательная кампания не сумела примирить между собой. Они делали победу двусмысленной, блокировали принятие позитивной программы и сдерживали усилия истинных сторонников маршала не допустить Гитлера к президентскому посту. «Выборы показали, что Гинденбург и система не идентичны, – писала поддерживавшая президента газета правого крыла «Дойче тагесцайтунг», комментируя итоги выборов. – Тождество Гинденбург– Брюнинг неверно». А другая пропрезидентская газета «Тэглихе рундшау», близкая к христианским социалистам, опубликовала рассуждения на тему: какая часть из тех, кто поддержал Гинденбурга, сделала это из патриотических побуждений. «<Для нас важно, что с переизбранием Гинденбурга президентский пост окажется у человека достойного, не защищающего интересы ни одной партии… Мы не позволим, чтобы он стал игрушкой партийных групп, которые, не задумываясь, растащат государство на благо своих сторонников и никогда не демонстрировали упорство и бескомпромиссность в отношении бесконечных претензий из – за границы по решающим внешнеполитическим вопросам». На это «<Социалистише монатсхефте» ответила, что 8,5 миллиона социал – демократов, которые подали свои голоса за Гинденбурга, «<хотят мира, они хотят работать, они хотят освободиться от ужасного давления, которое оказывалось на них в течение многих месяцев и лет. Они имеют право на четкое политическое руководство. Они с негодованием отвергнут любые попытки использовать их лояльность ради националистической политики все или ничего». Статья завершилась предупреждением, что продолжение политики чрезвычайных декретов вполне может подтолкнуть многих к коммунистам.

Таким образом, после трезвых размышлений стало ясно: решающие сражения еще впереди. Грядет второй тур выборов, в котором Гитлер должен потерпеть еще более серьезное поражение, чем в первом, а также парламентские выборы в Пруссии, Баварии, Вюртемберге и других небольших государствах, назначенные на 24 апреля. Последние пройдут без участия Гинденбурга на строгой партийной основе. Некоторое представление о том, чего можно от них ожидать, получено в Мекленбурге – Штрелице. Там парламентские выборы проходили одновременно с президентскими – 13 марта, и тысячи сторонников Гинденбурга на местных выборах отдали свои голоса за нацистов и представителей Немецкой национальной партии.

С перспективой второго тура национал – социалисты были согласны. Они знали, что Гитлер, скорее всего, не сможет выиграть президентские выборы, и поэтому решили использовать второй тур как трамплин для парламентских выборов. Набрав дополнительных сторонников во время президентских выборов, их партия станет непобедимой. На гребне этой волны она придет к победе на местных выборах, и Гитлер все равно придет к власти, но кружным путем.

Вторая кампания началась только в начале апреля. Чтобы избавить страну от напряжения, связанного с длительным противостоянием, правительство объявило политическое перемирие, которое продлилось до пасхального воскресенья 3 апреля. Поскольку до этой даты все политические мероприятия были запрещены, обе стороны использовали образовавшееся время для подготовки к предстоящим сражениям. У каждой хватало проблем. Пока нацисты справлялись с пораженческими настроениями в своих рядах, лагерю Гинденбурга предстояло избавиться от излишней уверенности, которая в решающий момент могла оказаться роковой. Считая избрание Гинденбурга обеспеченным, многие его сторонники могли вообще не прийти на избирательные участки. И если таких окажется достаточно много, победа вообще могла достаться Гитлеру или, что более вероятно, разрыв между кандидатами уменьшился бы настолько, что победа становилась бы бессмысленной. Поэтому повсеместно придумывались новые лозунги, печатались плакаты и листовки. Геббельс разработал план использования в предвыборной кампании Гитлера авиации. Это не только даст возможность фюреру за неделю, оставшуюся до выборов (10 апреля), побывать в большем количестве городов, но и покажет всем, что нацисты идут в ногу со временем, а их не имеющие воображения соперники действуют по старинке. Комитет Гинденбурга, решив использовать исключительно фотогеничную внешность старого маршала, снял фильм для показа во всех кинотеатрах во время предвыборной недели. Фильм назывался «Жизнь и подвиги нашего Гинденбурга». «Железный фронт», специальное подразделение, сформированное из числа членов профессиональных союзов, рабочих клубов и социал – демократической партии, организовал 10 000 митингов на каждый день недели.

Дюстерберг, конечно, воздержался от участия во втором туре выборов. Да и Гугенберг находился не в том положении, чтобы настаивать на выдвижении другого кандидата, более предпочтительного для его партии. Решительный и неустрашимый, он предложил в обмен на выборы нового рейхстага считать Гинденбурга избранным, но предложение проигнорировали и Гитлер, и Гинденбург. Почувствовав себя обойденным, Гугенберг в конце концов объявил своим соратникам, что они могут голосовать за кого хотят. «Настал момент, – написал он Гитлеру, – когда национальные интересы… требуют, чтобы наши разногласия были преданы гласности. Если мы [члены немецкой национальной партии] будем свободны в своем выборе на этих бессмысленных президентских выборах, это и будет демонстрацией различий между нами». Дюстерберг, со своей стороны, призвал своих сторонников голосовать за Гинденбурга. Нацисты нанесли ответный удар, объявив, что один из его дедов был евреем.

Через несколько дней была предпринята попытка выдвинуть кандидатуру бывшего кронпринца. Это была инициатива нескольких нацистов и членов «Стального шлема», которые надеялись, что и Гитлер, и Гинденбург откажутся от борьбы. Гитлер будет спасен от поражения, а Гинденбург избавится от трудностей из – за своих республиканских и социалистических связей. Кронпринц заинтересовался предложением, так же как и, предположительно, Гитлер, который якобы заявил, что готов отказаться от борьбы, если Гинденбург сделает то же самое. План оказался мертворожденным ребенком, поскольку бывший кайзер решительно отказался его одобрить, а кронпринц не рискнул пойти против воли отца. На выборах кронпринц голосовал за Гитлера.

Короткая кампания оказалась не менее напряженной, чем первая. Нацисты стремились во что бы то ни стало заполучить 2,5 миллиона голосов Дюстерберга. Гитлер, Геббельс, Геринг и толпа других нацистских ораторов без устали носились по стране, создавая впечатление вездесущности. Митинги проходили даже в самых отдаленных деревушках. С 3 по 9 апреля Гитлер в своем первом полете по Германии выступил перед слушателями в более чем двадцати городах: Дрезден, Лейпциг, Хемниц, Плауэн, Берлин, Потсдам, Лауэнбург, Кёнигсберг, Эльбинг, Вюрцбург, Нюрнберг, Франкфурт – на – Майне, Дюссельдорф, Эссен, Мюнстер, Швеннинген, Штутгарт, Мюнхен и др. Геббельс, согласно записям в его дневнике, имел такой же напряженный график. Накануне выборов он выступил на массовом митинге в берлинском дворце спорта, затем отправился на машине в Штеттин, расположенный в 278 километрах севернее, где уже около полуночи обрушился с ядовитой атакой на «систему» перед 12 000 слушателей. Непрерывное воздействие оживило слегка ослабевший бойцовский дух, и ко дню выборов энтузиазм нацистов был кипуч, как и прежде.

Брюнинг, Дитрих, Вестарп и «взаимодействующие» с ними силы социал – демократов работали в не менее напряженном ритме. Но если нацисты олицетворяли собой молодую энергию, рождающую дерзкие идеи и планы, тактике президентского окружения не хватало искры и новизны. Залы были полными, однако кампания использовала традиционные методы аргументированных доводов и не предлагала волнующих, эмоциональных зрелищ. Да и силы, поддерживавшие Гинденбурга, после первой победы не сумели взять инициативу в свои руки и атаковать противника. Как и в первой кампании, они в основном занимали оборонительную позицию. Даже если бы его сторонники и хотели бы проявить напористость, нечеткая позиция Гинденбурга и неоднородный состав их собственных рядов не оставляли им выбора. Более того, Брюнинг отказался, как это было и ранее, делиться с электоратом своими планами и надеждами на будущее. «Пока у нашего народа недостаточно еды, – не уставали повторять нацистские ораторы своим слушателям, – должна быть доступной работа для людей, желающих производить продовольствие. Пока наши люди ходят в лохмотьях, должна быть доступной работа на текстильных фабриках. Пока наши люди живут в трущобах, должна быть работа для тех, кто хочет строить новые светлые дома. Не может быть нехватки работы в то время, когда нищета немецкого народа достигла таких катастрофических размеров». Когда же в ответ на это министр финансов Дитрих в одной из своих речей сказал, что проекты общественных работ подготавливаются правительством, тут же последовало официальное опровержение, хотя такая подготовка действительно велась. Очевидно, канцлер опасался, что преждевременная гласность может повредить его заявлению, что Германия не в состоянии выплачивать репарации. (С другой стороны, проект бюджета на 1932/33 год, опубликованный накануне выборов, не предусматривал выплату репараций.)

Были и другие факторы, дававшие преимущество нацистам. Гитлер без устали ездил с речами по стране, а Гинденбург оставался на месте и за весь период второй кампании ни разу не выступил, что явилось постоянным напоминанием о разнице в возрасте и выносливости между претендентами. В этой связи нацисты постоянно распространяли самые разнообразные слухи: Гинденбург серьезно болен и снимет свою кандидатуру; каждый день он спит до одиннадцати часов и не в состоянии подписать ни одной бумаги; в полдень два капеллана, выбранные Брюнингом, водят его рукой по бумаге. Также говорили, что после выборов будут урезаны все пенсии и зарплаты; пенсии по инвалидности и пособия по безработице будут ликвидированы; бизнес будет выплачивать налог в размере 20 % от величины капитала.

Кроме того, следует отметить ряд неприятных моментов, доставивших лагерю Гинденбурга немало беспокойства. Один касался неуклюжей попытки манипулировать голосованием в Дитрамсцелле. Корреспондент мюнхенской газеты отправился в деревню еще до начала первого тура выборов, чтобы собрать материалы для статьи о популярности Гинденбурга. К его немалому изумлению, он обнаружил, что маршал был там кем угодно, но только не популярной фигурой. Он никогда не общался с местным населением, ни разу не внес даже самой мизерной суммы в фонд помощи бедным. (Внимательный наблюдатель мог намного раньше заметить, что дела обстоят не так уж хорошо: ролик о жизни Гинденбурга, снятый накануне его восьмидесятилетия, показывал его на встрече с жителями деревни, которые приветствовали маршала с заметным отсутствием энтузиазма.) Чтобы исправить положение, журналист, на правах «друга Гинденбурга», пожертвовал 400 марок для нуждающихся. Он надеялся таким образом обеспечить голоса жителей Дитрамсцелля для президента. Деньги распределили – по пять марок на человека, причем каждый получатель должен был написать расписку. На некоторых из этих расписок дарителем был ошибочно указан «Hindenburg – Spende» – дар фонда Гинденбурга, вместо «Hindenburg – Freund – Spende», то есть дар друга Гинденбурга. Гитлеровская «Народный обозреватель» опубликовала фотографию одной из ошибочных расписок, одновременно забив тревогу: фонд Гинденбурга был создан для помощи инвалидам войны, вдовам, сиротам и престарелым ветеранам, а теперь используется для покупки голосов для Гинденбурга. История получила широкую огласку, и, главное, ей поверили. (Меры, принятые для спасения ситуации, результатов не дали, и во втором туре Гитлер в Дитрамсцелле получил больше голосов – 230, при 179 у Гинденбурга.)

Отсутствие единства среди сторонников Гинденбурга оказалось даже более заметным, чем во время первого тура выборов. Его консервативные сторонники беспокоились относительно предстоящих парламентских выборов и стали более откровенными в своей оппозиции «Центру» и социалистам. «(Заявление Гинденбурга), что он принимает выборы без условий и обязательств… – сказал Вестарп, – направлено, прежде всего, против социал – демократов». В том же духе один из союзников Вестарпа потребовал, чтобы его единомышленники – протестанты приняли поддержку «Центра» «как везение, потому что по результатам выборов 13 марта партия «Центра», к сожалению, все еще занимает ключевую позицию на политической сцене». Брюнингу довелось почувствовать эту враждебность, выступая в Кёнигсберге накануне выборов: время и место были выбраны специально, чтобы кампания достигла своей кульминации в родной провинции Гинденбурга. Но председатель местного комитета Гинденбурга не был удовлетворен этим планом. В Кёнигсберге, проинформировал он канцлера, комитет Гинденбурга состоит только из правых и старается угодить именно правым, чтобы не давать в руки оппозиции оружие против себя. Если Брюнинг будет выступать, члены комитета могут отказаться спонсировать такой митинг. Его вывод был прямолинеен до грубости: «От выступления Брюнинга мы можем ожидать… только неприятностей, препятствий к успеху наших стремлений». Он даже не был уверен, насколько целесообразна встреча центристов с Брюнингом. Зато народная партия поспешила заверить канцлера, что многие ее члены жаждут приветствовать его появление на трибуне. В конце концов канцлер выступил как частное лицо – при содействии комитета Гинденбурга.

Результаты выборов отразили все эти проблемы. Гинденбург получил 19,4 миллиона голосов, на 700 000 больше, чем 13 марта. Гитлер получил на 1 миллион голосов больше. Всего за него проголосовало 13,4 миллиона избирателей. За Тельмана было отдано 3,7 миллиона голосов[43]. Полученное Гинденбургом большинство (53 % против 36,8 % Гитлера) было впечатляющим. Правда, было очевидно, что нацистское движение растет и крепнет.

Отсутствие единства в лагере Гинденбурга не позволяло четко определить, какие наказы он получил от избирателей. Его переизбрание со всей очевидностью свидетельствовало лишь об одном – общей оппозиции нацистской диктатуре. С другой стороны, пока социалисты, левые центристы и либералы противились вхождению нацистов в правительство, миллионы людей приветствовали бы эту акцию при соответствующих оговорках. Гинденбург по – прежнему настаивал, что будет принимать решения независимо от избирателей. Многие надеялись, что останется открытой дверь для веймарской демократии, ну, быть может, в слегка модифицированной форме, но требований об ее сохранении они не выдвигали. Все, чего они могли ожидать, зная, каков маршал в деле, и выслушав его обещания, – это проведения политики, которая защитит страну от слишком сильных потрясений и противозаконной диктатуры. Ничего большего и не подразумевалось в обещании Гинденбурга всегда уважать конституцию – он даже не обещал активно трудиться ради ее защиты и усовершенствования. Тем не менее конституционность многого из того, что было санкционировано маршалом, можно было подвергнуть сомнению – его больше интересовали технические аспекты конституции, чем ее дух. Он считал ее в первую очередь процедурным кодексом, а не гарантом парламентской демократии, и, как написала одна из газет, он придерживался конституционных форм, забывая о сути.

Так сложилось из – за слабости тех, кто все еще верил в конституционную законность, при молчаливом согласии Гинденбурга. Деморализация республиканского лагеря проявилась в его неспособности выбрать кого – либо более деятельного, чем восьмидесятилетний старец, который не верил в демократическую республику и был неспособен, и умственно, и физически, справиться со стоящими перед ним грандиозными задачами.

Однако кризис был не только конституционным. Если ранее и существовали какие – либо сомнения на этот счет, два тура избирательной кампании продемонстрировали со всей очевидностью, что моральные и нравственные основы нации находились в серьезной опасности. Чтобы их спасти, требовалась рука более твердая, чем дрожащая рука разменявшего девятый десяток старика, который, как и раньше, довольствовался тем, что призывал нацию объединиться ради общего блага. «Забудьте о своих ссорах и сомкните ряды! Сейчас, как и семь лет назад, когда я был избран на этот пост, я прошу немецкий народ работать вместе со мной. Мы должны собрать силы, если хотим справиться с сегодняшней неразберихой и нищетой. Только вместе мы будем достаточно сильны, чтобы стать хозяевами своей судьбы. Вперед! Все вместе и с Богом!»

Это не было обращение, способное вдохновить нацию, которая постепенно поверила, что быстро распространяющийся распад есть непременная прелюдия к лучшему будущему и потому не следует пытаться его остановить. «Дорога ведет прямиком в хаос, – написало в это время читаемое и весьма уважаемое издание – «Тат», – и поскольку выхода нет, мы должны принять этот процесс распада: это также и очищающий процесс, потому что он уничтожает старое и прогнившее». В другой статье было сказано: «Мы можем справиться с этим распадом, признав и поддержав его – сознательно организуя коллапс». Менее оптимистичные обозреватели в один голос утверждали, что время для небольших преобразований прошло, если таковое наступало вообще. «Такие острые, глубокие и оправданные противоречия, как те, что существуют внутри самого государства и между государством и нацией, – написал в те дни один из товарищей Гинденбурга по оружию, – уже нельзя урегулировать в дружественной беседе. Их придется разрешать только в открытом противостоянии. Концепция Гинденбурга примирить одну Германию с другой больше не отвечает духу времени. <…> Каким бы уважаемым человеком ни был фельдмаршал фон Гинденбург, одного только его присутствия совершенно недостаточно, чтобы спасти рейх».