Глава 12

Интерлюдия Шлейхера

В тот самый момент, когда Шлейхер мрачно обдумывал свои политические перспективы, Гинденбург принял решение, которому предстояло стать роковым для нового канцлера. Если президент не мог видеть Папена канцлером, он желал, по крайней мере, сделать его своим личным советником. Имея рядом этого проверенного и доверенного человека, он определенно сумеет защитить себя от сюрпризов Шлейхера. Папен будет следить за политическими маневрами Шлейхера, удержит непредсказуемого генерала от капитуляции перед политическими партиями и будет знать, что делать, если Шлейхер затеет с нацистами какие – либо акции.

Решение Гинденбурга потрясло Шлейхера. Он хотел, чтобы Папен покинул Берлин, и предложил ему посольство во Франции – лишь бы убрать его с дороги. Шлейхер был невысокого мнения о политических талантах Папена, но знал, что присутствие последнего в Берлине рядом с президентом сделает его собственные взаимоотношения с Гинденбургом еще более сложными. Как только станет известно о новой роли Папена, авторитет канцлера будет поколеблен.

Внешне, однако, поначалу все шло хорошо. Менее чем за двадцать четыре часа Шлейхер сформировал свой новый кабинет – рекордная скорость для Веймарской республики. За исключением двух человек он сохранил всех, кто сотрудничал с Папеном. Гейл, всегда выступавший против его осторожной тактики, покинул кабинет, его место занял Брахт. Министра труда Шеффера сменил Фридрих Сируп, президент государственной страховой компании, выплачивающей пособия безработным. Он имел более широкие социальные и экономические взгляды, чем его предшественник. Гереке стал ответственным за правительственную программу общественных работ.

Да и на другом фронте тучи, казалось, начали рассеиваться. В рейхстаге Шлейхер мог рассчитывать на более весомую поддержку, чем Папен: умеренные партии, включая партию «Центра», желали с ним работать; Немецкая национальная партия, хотя и относилась к нему прохладнее, чем к Папену, тоже не высказывала возражений, и пока ничего не изменилось на левом фланге, внешне положение выглядело не безнадежным. Коммунисты конечно же немедленно объявили генералу войну, да и социалисты выступили против. Для них он был сообщником Папена в нанесении удара против Пруссии. Они еще более утвердились в этом убеждении, когда генерал сохранил в составе кабинета большинство коллег Папена. Поверив, что нацистская угроза остановлена, социалисты видели свою задачу в сохранении твердой идеологической позиции. Правда, какими бы ни были взгляды лидеров, идеология рядовых членов партии становилась все более гибкой.

Самый дружелюбный прием оказали Шлейхеру профсоюзы. Ни одна сторона не брала на себя никаких обязательств, но, как написала «<Дойче фольксвирт», благодаря некоторым незначительным факторам была создана совсем другая атмосфера, и это уже само по себе стало большим достижением в обстановке непрекращающегося напряжения. Газета предсказывала, что избирательная кампания при Шлейхере станет совсем не такой, как при Папене. Она наглядно докажет неправомерность любой непримиримой оппозиции и сделает шансы нацистов на победу весьма сомнительными.

В конце концов, будущее Шлейхера, конечно, было связано с поведением нацистов, и здесь перспективы казались особенно радужными. Через два дня после назначения Шлейхера нацисты потерпели серьезное поражение на общинных выборах в Тюрингии. Шлейхер отреагировал на это известие в характерной для себя манере. «Требование Гитлером поста канцлера, – сказал генерал одному из своих помощников, – оправданно согласно правилам парламентской игры. Но если президент не желает идти на это, это его конституционное право, которое я не вправе игнорировать». Он останется, пока «один из них не снизит цену». После поражения нацистов в Тюрингии генерал решил, что настал благоприятный момент для возобновления переговоров с Гитлером. А фюрер, чувствуя слабость нового канцлера, и не думал снижать свои требования. Какое – то время он даже подумывал их повысить. Но все же, учитывая тюрингский провал, Гитлер не мог допустить новых выборов и стремился удержать Шлейхера от роспуска рейхстага. В ответ на амнистию политических преступников и отмену самых обременительных декретов Папена он согласился поддержать предложение объявить перерыв в работе рейхстага.

Шлейхер опасался бросить открытый вызов Гитлеру. Его нежелание идти на конфликт укрепил тот факт, что Штрассер не мог повлиять на своего фюрера. Сразу же после формирования нового кабинета Шлейхер и Штрассер встретились дома у генерала. Геббельс в своем дневнике утверждает, что Шлейхер предложил Штрассеру посты вице – канцлера в его кабинете и рейхскомиссара Пруссии. А Штрассер, в свою очередь, дал обещание на следующих выборах в рейхстаг баллотироваться по отдельному списку. То, что Шлейхер предложил подобную сделку, вполне возможно, но только Штрассер, несомненно, не давал никаких обещаний, как это предполагает Геббельс. Штрассер не одобрял непреклонность Гитлера, но ему не хватало твердости и независимости, чтобы идти своим путем. Да и у Шлейхера в тот момент вроде бы не было намерения расколоть нацистскую партию. В те дни Штрассер, по договоренности со Шлейхером, был занят лишь одним делом: пытаться свести Гитлера и нового канцлера. Понимая, что моральный дух в рядах нацистов вовсе не так крепок, как хотелось бы, он считал сотрудничество этих двух лидеров непременным условием выживания движения. На встрече партийных лидеров 5 декабря он умолял Гитлера последовать его совету; его поддержал и Фрик, и еще несколько видных нацистских деятелей. Но Гитлер отказался слушать Штрассера. Дискуссия вышла ожесточенной. Штрассер предупреждал, что Шлейхер распустит рейхстаг, если нацисты его не поддержат, а Гитлер, подстрекаемый Герингом и Геббельсом, надеялся на временный перерыв в его работе. Через два дня – 7 декабря – Гитлер и Штрассер снова сцепились в словесной дуэли. Гитлер обвинил своего заместителя в нелояльности и попытке лишить его поста канцлера и партийного лидерства. Штрассер возразил, что всегда был предан фюреру и думал только об интересах партии. Вернувшись в гостиницу, он долго думал, переживая разочарование и оскорбление, после чего все же решился написать Гитлеру письмо, в котором заявил, что тактика фюрера самоубийственна. Пребывая в полном отчаянии, он, похоже, совершенно спонтанно отказался от всех своих постов (но не от членства в нацистской партии). Сделав это, он решил забыть о политических проблемах и уехал с семьей в солнечную Италию.

Если бы Штрассер был готов продолжать борьбу (но, увы, он никогда не был борцом), он мог бы при финансовой помощи Шлейхера нанести Гитлеру серьезный удар. Партийная казна была пуста, настроения в рядах коричневорубашечников царили бунтарские, а партийные функционеры мечтали о государственных постах. В этот момент Гитлер был очень уязвим. Когда же Штрассер отказался от борьбы и исчез, его потенциальные сторонники оказались беспомощными. Гитлер, когда миновал первый шок, понял, что Штрассеру не хватает энергии и амбиций, чтобы создать свою партию. Уверенность вернулась к фюреру. Действуя где кнутом, а где и пряником, он вернул своих ближайших сторонников, и партийная машина, капитально отремонтированная, обрела новую силу.

Не только сторонники Штрассера в партии почувствовали себя покинутыми. Когда Штрассер исчез, отказавшись от борьбы, рухнули и надежды Шлейхера. Вынашиваемые им планы оказались никому не нужными, и канцлеру оставалось только ждать. Но поскольку Гитлер, так же как и Шлейхер, не был заинтересован в открытом конфликте, канцлер мог допустить открытие сессии рейхстага, даже не появившись на ней.

Рейхстаг начал свою работу 6 декабря, когда кризисная ситуация с участием Штрассера приближалась к своей высшей точке. Председательствовал Карл Лицман – восьмидесятилетний депутат от партии нацистов, сражавшийся вместе с Гинденбургом в 1914 году. В своей речи по случаю открытия сессии рейхстага Лицман произнес пламенную речь, обрушив всю силу своего гнева на президента, не назначившего Гитлера канцлером. Он дал выход своему негодованию, выплеснув поток грязи на военные достижения маршала. Восемнадцать лет назад, громовым голосом вещал председатель, его дивизия спасла положение в битве при Лодзи, осуществив прорыв. «(Господин фон Гинденбург в результате этого стал фельдмаршалом и сам признавал, что обязан своим маршальским жезлом нам, 3–й гвардейской пехотной дивизии. Сегодня, – продолжал Лицман с горечью в голосе, – для него на карту поставлено больше чем маршальский жезл. Еще есть шанс, что история не вынесет ему обвинительный приговор за то, что он привел наш отчаявшийся народ прямо в руки большевиков, хотя спаситель был совсем рядом». В официальном протоколе отмечено, что далее следуют бурные аплодисменты нацистов и смех в рядах коммунистов. Никто не счел необходимым выступить в защиту маршала, а запоздалый и довольно вялый протест, выраженный депутатом от Немецкой национальной партии на следующий день, только лишний раз подчеркнул, как низко упал престиж президента[56].

Свидетельством неуважения президента стал и первый пункт повестки дня – подготовленный нацистами законопроект о назначении президента государственного суда заместителем президента рейха на случай недееспособности последнего и его временным преемником – на случай смерти. Еще год назад очень немногие депутаты осмелились бы обсуждать подобные вопросы так открыто и дерзко, как сейчас. Да и партии не проявили бы беспечности, а постарались бы максимально укрепить свои позиции на случай такого развития событий.

Нацисты не разъяснили свое предложение, и до сих пор покров тайны окутывает причины его появления. Идея могла изначально принадлежать не им. Существует предположение, что ее предложил нацистам Шлейхер. Как сказал граф Шверин фон Корсиг британскому послу, канцлер перепоручил инициативу нацистам в их же интересах. Шлейхер утверждал, что Гинденбург выступает категорически против назначения Гитлера канцлером, главным образом, из опасения, что, если с ним что – нибудь случится в период пребывания Гитлера канцлером, лидер нацистов, согласно существующему законодательству, возьмет на себя президентские функции и станет фактическим диктатором Германии до проведения новых выборов. Если президентское место в перспективе займет президент Верховного суда, а не канцлер, Гинденбург, возможно, согласится принять Гитлера в качестве канцлера. Такое объяснение вполне согласуется с усилиями Шлейхера найти общий язык с лидером нацистов; оно также было выдвинуто оратором от социалистов Брейтшейдом во время дебатов в рейхстаге.

Если такие рассуждения и имели некоторое касательство тактики нацистов, последних значительно больше тревожил вопрос, как удержать Шлейхера от принятия на себя президентских полномочий. Такое предположение выдвинул «Народный обозреватель», и в сложившейся тупиковой ситуации такая опасность казалась Гитлеру более реальной и неминуемой, чем шанс получить пост канцлера.

Законопроект приобрел силу закона. За него проголосовали все партии, кроме коммунистов и немецких националистов. Первые выдвинули возражения на том основании, что президент Верховного суда является первейшим представителем проникнутой классовым сознанием системы правосудия, совершенно несправедливой к рабочим, и при этом он так близок нацизму, что следующим президентом, несомненно, станет нацист. Коммунисты, объявил их оратор, не станут помогать нацистам прийти к власти, пусть даже окольным путем. В заключение последовал злобный выпад в адрес Гинденбурга, «представителя фашистской диктатуры, прямого представителя германского финансового капитала крупных землевладельцев… [Его имя] отождествляется с программой самой бесстыдной эксплуатации рабочего класса!». И снова официальный протокол не зафиксировал ни одного протеста в защиту президента.

Представители Немецкой национальной партии отвергли законопроект по совершенно другим причинам. Они не доверяли действующему президенту государственного суда, потому что тот председательствовал на процессе, который частично аннулировал действия Папена против Пруссии. Кроме того, они предпочли бы другой порядок перехода президентского поста от Гинденбурга к преемнику. Они считали, что президент должен иметь право сам назвать своего преемника на случай своей недееспособности и смерти. Они надеялись, что в таком случае Гинденбург назовет одного из членов императорской семьи, тем самым вымостив дорогу к реставрации монархии. Даже если бы, вопреки ожиданиям, их предложение было принято, Гинденбург вряд ли согласился бы с их пожеланиями, учитывая его неоднозначное отношение к монархизму.

Перейдя к повседневным проблемам, рейхстаг отменил те части декретов Папена, которые позволяли нанимателям снижать заработную плату, если они используют дополнительную рабочую силу. Эти пункты вызвали столько возмущения, что Папен уже и сам подумывал об их отмене. Шлейхер также принял закон об амнистии (который зашел намного дальше, чем ему хотелось бы), чтобы обеспечить поддержку нацистов и социал – демократов. И несмотря на сильные возражения со стороны деловых кругов и своего же министерства финансов, он продолжил работу над специальной программой чрезвычайной помощи «Зимняя помощь», на которой настаивал рейхстаг. В результате предложение о вотуме недоверия канцлеру и требование его личного присутствия благодаря помощи нацистов не прошли. Также было принято предложение о перерыве в работе на неопределенный срок после трехдневной сессии.

Но все это были тактические решения, предназначенные для помощи Гитлеру в преодолении его финансовых и организационных трудностей. Враждебность нацистов к Шлейхеру ничуть не ослабла. Это стало очевидно сразу после объявления о перерыве в работе рейхстага. Через день канцлер смог объявить нации, что Женевская конференция по разоружению согласилась с принципом полного равенства Германии в предстоящих переговорах. Нацистская пресса весьма язвительно высказалась по поводу того, что давно выдвинутое требование, наконец, выполнено, а Геббельс в «<Ангриф» заявил, что Шлейхер идет прямиком в ловушку союзников.

И все же Шлейхер, связывавший свое политическое будущее с сотрудничеством с нацистами, не отвернулся от них. Он не уставал повторять всем своим визитерам, начиная от социалиста Отто Брауна и кончая британским послом, что горит желанием сотрудничать с «ценными для нации» элементами в нацистской партии. Армейским командирам внушалось, что уничтожение нацистской партии не в интересах государства. Шлейхер обратился к Герингу, который не скрывал, что заинтересован в правительственной должности. Он «положил глаз» на пост прусского рейхскомиссара, а также не отказался бы от прусского министерства внутренних дел, контролирующего прусскую полицию. Переговоры были прерваны, когда Геринг посетил Гинденбурга и узнал, что президент не согласится ни на какие мероприятия, предполагающие возврат к былому дуализму рейха и Пруссии.

Гинденбург, как обычно, не предпринимал усилий, чтобы поддержать канцлера. Шлейхеру пришлось искать пути приобретения популярности самостоятельно. 15 декабря он обратился к нации по радио. При этому ему не мешали недоброжелатели и критики, и он получил возможность спокойно рассказать о своих планах на ближайшую перспективу. В его программе нашлось что – то привлекательное для каждого: заверение партиям, что он не будет изменять конституцию; обещание правым настоять на скорейшем претворении в жизнь военного равенства Германии; для промышленных рабочих разработка проектов общественных работ, направленных на создание занятости; сельским жителям была обещана земля на востоке; деловым кругам гарантировалось продолжение экономической политики, начатой кабинетом Папена, а сельскому хозяйству – защита от иностранной конкуренции. Правительственная помощь национальной экономике в отдельных районах увеличивалась, а в других, наоборот, сокращалась. Предприятиям, которые получали прямые государственные субсидии, предлагалось или подчиниться основным организационным принципам государства, особенно в вопросах зарплат, или вернуть полученную ими помощь. Шлейхер заявил, что является в достаточной степени еретиком, чтобы признать: он не поддерживает ни капитализм, ни социализм. «<Для меня такие концепции, как частная или плановая экономика, давно утратили свою привлекательность хотя бы потому, что они обе неприменимы при абсолютной чистоте нашей экономической жизни. По этой причине я считаю, что для экономики следует делать то, что на данном этапе представляется разумным и вероятнее всего даст наилучший результат для страны и людей. А разбивать друг другу голову во имя догм нет никакого смысла».

Обращаясь к национал – социалистам, Шлейхер попытался убедить их, что он делает то же, к чему стремятся и они, – создает истинное национальное общество, основанное на социальной справедливости и товариществе. Он заверил нацистов, что в первую очередь стремится к социальной справедливости, что он «<социальный генерал». Еще никогда не было ничего более социального, чем армия всеобщей обязательной военной службы, в которой богатый и бедный, офицер и солдат стоят рядом. В грандиозных сражениях мировой войны все они продемонстрировали чувство товарищества, чувство общности, равного которому не знала история. Именно такую общность он мечтает воссоздать и для достижения этой цели приглашает к сотрудничеству всех, кто может и хочет помочь. Отвергая всякие диктаторские амбиции, он делал вывод, что даже авторитарное правительство не может полностью обойти парламент. Одного только упорства и смелости недостаточно, нужны еще сочувствие и понимание нужд и чаяний народа.

Эта речь, не вполне ясная и в некоторых разделах непоследовательная, завоевала Шлейхеру очень мало новых друзей, но стоила ему поддержки старых, которую он вряд ли рассчитывал и не мог позволить себе потерять. Те предложения, которые должны были произвести впечатление на нацистов и социалистов, вызвали недовольство бизнесменов и аграриев. Бизнесменам не понравился его «поклон» рейхстагу и отмежевание от системы свободного предпринимательства, а аграриев возмутил возврат к планам переселения, вынашиваемым еще Брюнингом. Да и взаимоотношения с профсоюзами заставляли вышеуказанные группы относиться к Шлейхеру с подозрением – в итоге они отвернулись от нового канцлера.

На самом деле у них было даже больше оснований для волнений, чем причин, известных им, чтобы опасаться намерений Шлейхера. Среди альтернативных направлений его политики, которые он рассматривал на случай, если не сумеет договориться с нацистами, была попытка найти поддержку у социал – демократов. Опираясь на поддержку социал – демократов, профсоюзов и умеренной буржуазии, генерал обдумывал возможность распустить рейхстаг, отложить новые выборы, объявить вне закона нацистскую партию и ее военизированные формирования, объединить «Железный фронт» и «Стальной шлем» в единую организацию и слить все профессиональные союзы в один трудовой союз. За это два социалиста или профсоюзных деятеля должны были войти в кабинет.

План являлся типичным продуктом изменчивого ума генерала. Эта программа была совершенно безрассудна. Представлялось в высшей степени маловероятным, что Гинденбург согласится на такой резкий политический поворот. Но у Шлейхера был ответ и на это тоже. Он надеялся убедить маршала после того, как уберет Оскара фон Гинденбурга из его ближайшего окружения. Молодой Гинденбург, произведенный в генерал – майоры, должен был получить назначение в Восточную Пруссию. Хотя очень сомнительно, что президент, ставший очень зависимым от своего сына, согласился бы отказаться от его услуг. Но маршалу так никогда и не пришлось принимать подобное решение. Весь план рухнул, поскольку социал – демократы, испытывавшие глубочайшее недоверие к Шлейхеру, отказались следовать за ним.

Пассивность Гинденбурга побуждала Шлейхера строить самые немыслимые планы. Она же подтолкнула Папена сделать попытку собственными силами найти выход из политического тупика и наладить контакты с Гитлером. Возможность представилась на следующий день после выступления по радио Шлейхера, когда «Клуб господ», куда входила социальная элита страны, устраивал свой ежегодный банкет с Папеном в роли почетного гостя. После ужина бывший канцлер обратился к собравшимся с речью. Он отметил, что считал главной задачей своей администрации включить «великое национал – социалистическое освободительное движение» в «национальное единство» и уверен, что эта же цель должна стоять перед любым правительством. Он подчеркнул, что нацисты не должны рассматривать свое движение как самоцель и порочить политические принципы. Путь к могуществу, вещал Папен, – это путь веры и преданности незыблемым правилам христианского мира. «Никто, – уверял он, – не желал сильнее, чем я, единства всех национальных сил. Никто не трудился ради этой цели честнее и усерднее, чем это делал я. Насколько дальше вперед мы могли бы продвинуться, если бы в канун 13 августа могли сказать немецкому народу: мы идем вместе против любой оппозиции дома и за границей».

Говоря о Шлейхере, Папен ограничился несколькими ни к чему не обязывающими комплиментами, после чего уведомил собравшихся, что политика требует гибкости. Он призвал Шлейхера не упускать из виду такие позитивные цели, как включение национал – социалистов в правительство, поддержание авторитарного правительства соответствующими конституционными реформами и возрождение частного сектора экономики. «Я ожидаю, – добавил Папен, – что независимо от всех тактических маневров, которые сегодня могут быть нужны, правительство будет помнить об обозначенных мною целях». В заключение он выразил надежду, что «мы никогда не устанем бороться с помощью Всевышнего и Гинденбурга за новый рейх в новом веке».

Формально Папен выступил как частное лицо, но в глазах своих слушателей он вовсе не был таковым. Собравшиеся политики, высокопоставленные государственные деятели, лидеры деловых и общественных кругов были хорошо информированы обо всем, что происходит на Вильгельмштрассе, и знали, что Папен, хотя и не является канцлером, остался личным советником и доверенным лицом президента. Сам Папен и распространил слух о том, что пользуется особым доверием «старого джентльмена», который до сих пор называет его «мой канцлер». По этой причине все им сказанное воспринималось в известной мере как выражение взглядов президента.

Более всего слушателей Папена поразила весьма выразительная просьба, обращенная к нацистам, видеть в его лице друга и помощника, поскольку он стремится видеть их участвующими в правительстве. Хотя Папен утверждал, что ничего не желает больше, чем помочь Шлейхеру, и тон, и смысл его речей производили иное впечатление, да и аудитория воспринимала его высказывания именно так. Многих пугало открытое предложение Папеном помощи Гитлеру, притом в тот момент, когда Шлейхер явно стремится расколоть нацистское движение. Поэтому они рассматривали речь Папена как открытую атаку на канцлера. Один из присутствовавших на собрании даже выразил протест председателю, заявив, что это «<удар Шлейхеру в спину». «(Предложение нацистам войти в правительство придаст им новый импульс. Они же знают, что Папен – доверенное лицо Гинденбурга».

То, что такая реакция имела под собой объективную основу, показали дальнейшие события того же вечера. Среди тех, кто подходил к Папену после его речи, был барон фон Шредер – кельнский банкир, один из инициаторов петиции Гинденбургу о назначении Гитлера канцлером. Его «соавторы» этой идеи – Кепплер и Шлахт – заверили его, что Шлейхер больше не пользуется полным доверием президента и потому есть возможность уговорить его заменить Шлейхера Гитлером. Папен мог стать идеальным посредником в этом вопросе, поскольку пользовался абсолютным доверием «старого джентльмена». Оба, Шредер и Папен, были согласны с тем, что с нацистами следует найти общий язык. Но кто из них первым предложил прямой обмен мнениями между Папеном и Гитлером, в точности неизвестно. Хотя, скорее всего, это не играет роли, поскольку согласие было полным. Папен в своих мемуарах утверждает, что ничего, кроме этого, сказано не было. А Кепплер, которому Шредер пересказал суть беседы, докладывая Гитлеру о разговоре Шредера и Папена, поведал другую историю. Согласно его рассказу, Папен жаловался Шредеру на интриги Шлейхера, которые мешали переговорам Гитлера с Гинденбургом и привели к его отставке. Но теперь позиция Шлейхера очень слаба, потому что «старый джентльмен» недолюбливает генерала из – за применяемых им методов, а он, Папен, наоборот, пользуется полным доверием президента. В заключение Кепплер сказал Гитлеру: «Папен хочет переговорить с вами конфиденциально. Он расскажет о предыдущих событиях и обсудит с вами возможные действия в будущем». Это, конечно, повествование из вторых рук, но Шредер подтвердил все сказанное на Нюрнбергском процессе.

Пока противники строили планы, как убрать Шлейхера, сам канцлер был занят укреплением своей позиции. Его первым действием было установление контакта со Штрассером, которого генерал, наконец, обнаружил в Риме. Богатый на выдумки ум Шлейхера уже вынашивал новый план нейтрализации Гитлера. Генерал собирался создать новую социал – национальную партию во главе со Штрассером, которая привлечет многих сторонников фюрера. Хорошо финансируемая из тайных фондов рейхсвера, она должна была стать особенно привлекательной для нацистских функционеров, чей жизненный уровень находился в прямой зависимости от финансового состояния Гитлера, которое в тот момент было незавидным. Однако, к величайшему разочарованию генерала, Штрассер не поспешил на его зов в Берлин. Очевидно, он обдумал возможные последствия своего разрыва с Гитлером и теперь зондировал почву для примирения с ним.

Если Шлейхер и оказался неудачливым в закулисных интригах, внешне казалось, что он полностью контролирует ситуацию. Некоторые ограничения, наложенные Папеном на политическую деятельность, были сняты на основании того, что условия достаточно стабилизировались, чтобы позволить партиям свободу действий. Была принята специальная программа помощи, которую требовал рейхстаг, и уголь, так же как и продовольствие, предлагался нуждающимся по сниженным ценам. С помощью нацистов Шлейхер справился и с попыткой социалистов и коммунистов снова собрать парламент перед Рождеством. При встрече с британским послом, прошедшей в те дни, генерал выразил уверенность, что пик политического кризиса уже пройден. Он заверил посла, что даже нацисты ведут себя намного спокойнее. По его словам, в этой партии сформировалась внушительная группа, готовая поддержать его, Шлейхера, и только отношение Гитлера остается, как всегда, непредсказуемым. При условии поддержки нацистов правительство могло бы опереться на широкую социальную базу. «<Он отказался от любых проявлений враждебности к нацистам, – сообщал Румбольд, – и сказал, что будет сожалеть о крахе гитлеровского движения. Такой коллапс был бы опасен. А цель Шлейхера – поставить движение на службу государству». Что касается социал – демократов, генерал все еще думал, что сможет достичь с ними взаимопонимания. Если нет, их оппозиция тоже может оказаться полезной.

Такая уверенность не была вовсе уж несостоятельной. Хотя Гитлеру удалось справиться с вызванным Штрассером кризисом, его преследовали нескончаемые трудности. «<В партии много бед и неприятностей, – признался Геббельс в своем дневнике 21 декабря, – это результат внутреннего кризиса. <..> Обстановка с денежными средствами сложная». На следующий день он добавил: «Нам придется снизить выплаты в регионах, иначе финансовый кризис преодолеть не удастся». Но дело было не только в финансовых проблемах. Несмотря на все усилия Гитлера, направленные на укрепление партийной дисциплины, во многих частях страны она заметно ослабевала. Штурмовики бунтовали против своих лидеров. Во Франконии основная часть СА ушла из Мюнхена и образовала отдельный «свободный корпус». В некоторых городах казармы штурмовиков превратились в пристанища организованных банд воров и грабителей; среди предводителей бандитов был даже один из баварских гаулейтеров. Даже личная охрана Гитлера была деморализована. Об этом Шлейхер узнал от своих шпионов в партии.

Видимость некоторого ослабления напряженности в обществе передалась и президенту. Он жил в полном уединении, и информация о событиях во внешнем мире доходила до него дозированной и тщательно обработанной. Гинденбург ничего не знал об интригах, которые не плел только ленивый, как и о том, в какой лагерь его на данном отрезке времени пытаются втянуть. Удивительным стало для него известие о политическом перемирии, заключенном всеми партиями на Рождество. «Рождество еще никогда не было таким мирным, – сказал маршал канцлеру с необычной теплотой в голосе. – Я должен поблагодарить вас за это, мой дорогой друг». «Франкфуртер цайтунг» в те дни писала: «Сегодня мы знаем, что телега еще не безнадежно увязла в грязи. <…> Мы видим [в лице канцлера] государственного деятеля, который держит руку на пульсе нации и выступает против любых авантюр. Этот человек стремится, насколько это от него зависит, оживить демократический организм Веймарского государства». Лидер социалистических профсоюзов Лейпарт также воздал канцлеру должное, как человеку, старающемуся помочь рабочему классу, давая ему работу.

Обрадованный таким развитием событий, Шлейхер даже решился на открытую схватку с рейхстагом. Он чувствовал, что нацистская партия так быстро теряет почву под ногами, что не допустит роспуска рейхстага, а значит, будет вынуждена поддержать канцлера. Уверившись в успехе, Шлейхер 4 января поручил Планку объявить совету старейшин рейхстага, что готов в любой момент предстать перед парламентом, но будет настаивать на голосовании по ожидающимся предложениям о недоверии. Совет назначил следующее заседание на 24 января, при этом нацисты от голосования воздержались.

Как и многие другие планы генерала, хотя всегда тщательно продуманные, этот последний план не учел весьма существенного фактора. Шлейхер не предвидел, что влиятельные силы могут настолько яростно противиться возрождению демократии, что удвоят свои усилия по достижению взаимопонимания с Гитлером. А ведь именно так и получилось. За обменом мнениями между Папеном и Шредером в середине декабря последовали переговоры, готовящие встречу Папена и Гитлера. 29 декабря, когда левые бурно радовались упадку нацистов, Геббельс с удовлетворением записал в своем дневнике: «Возможно, через несколько дней состоится беседа фюрера и Папена. Нам представляется новый шанс».

За день до того, как Геббельс сделал эту запись, подготовка к встрече была действительно завершена. Папен должен был увидеться с Гитлером 4 января в доме Шредера в Кельне. Подготовка велась втайне, и Гитлер прибыл на встречу в нанятой машине и кружным путем – в лучших традициях рыцарей плаща и кинжала. Но все предосторожности оказались излишними. Один из телохранителей Гитлера был подкуплен Гансом Церером – редактором «Тат» и берлинской ежедневной газеты «Тэглихе рундшау» – и информировал их обо всех перемещениях Гитлера. От него Церер, а затем и Шлейхер узнали о встрече.

Существует несколько версий случившегося далее, из них две – Папена и Шредера – единодушны в одном. Гитлер начал беседу, обругав Папена за то, что тот поддержал обвинение убийц в деревне Потемпа. Папен в своих мемуарах пишет, что он отверг обвинения Гитлера, как не имеющие отношения к делу, а Шредер вспоминает, что бывший канцлер не признал за собой ответственности за то, что обвиняемые не были оправданы. Что бы ни сказал бывший канцлер, вполне очевидно, что он снова предпочел проигнорировать презрение Гитлера к правам человека и к закону. Он не отвернулся с негодованием от человека, не признающего никаких моральных и законных обязательств, а упорствовал в своем желании договориться с ним. Папен даже бесстрашно предложил Гитлеру создать дуумвират, состоящий из Шлейхера и Гитлера (как он утверждает) или из себя и Гитлера (как утверждает Шредер). Последнее представляется более правдоподобным. Этот дуумвират возглавит новый кабинет, в который войдут нацисты, немецкие националисты и непартийные консерваторы.

Гитлер, как всегда, был несгибаем и не желал идти на компромиссы. Если Папен ожидал, что фюрер проявит большую готовность играть подчиненную или координирующую роль в новом коалиционном кабинете, ему пришлось пережить разочарование. Гитлер продолжал настаивать, что должен стать единственным главой любого правительства, в которое он войдет. Он сможет взять кое – кого из сторонников Папена в такое правительство, если они разорвут все свои партийные связи и выразят свое согласие с ним по основным направлениям политики. Отдельно Гитлер упомянул о необходимости исключения из общественной жизни социал – демократов, коммунистов и евреев.

Имеющиеся свидетельства не позволяют понять, до чего конкретно договорились лидер нацистов с бывшим канцлером. Но оба завершили встречу в уверенности, что чего – то достигли. Гитлер позже вспоминал, что рассматривал предложения Папена как попытки Гинденбурга прозондировать его позицию. А предложение о дуумвирате оставило впечатление, что неприязнь к нему президента постепенно ослабевает, и, вполне вероятно, он вскоре назначит его главой президентского кабинета. Его уверенность еще более окрепла, когда Папен сообщил, что у Шлейхера пока нет декрета о роспуске рейхстага. Возможно, Папен добавил, что, учитывая недоверие Гинденбурга к канцлеру, тот его вообще никогда не получит. И новые выборы стали казаться не такими уж угрожающими. «Если все получится, – записал Геббельс в своем дневнике, – мы недалеки от захвата власти». Его надежды окрепли, когда финансовое положение партии через несколько дней после встречи стало улучшаться. На помощь партии пришли промышленники, не желавшие допустить ее распад.

Папена тоже вроде бы удовлетворили результаты встречи. Правда, ее немедленные последствия стали для бывшего канцлера источником немалого беспокойства. Зная, что встреча не была тайной, он попытался опередить возможные неприятности со Шлейхером, направив тому свой отчет. Но Шлейхер, заподозривший самое худшее, мобилизовал берлинскую прессу, и 5 января все газеты вышли со статьями, в которых пресловутая встреча описывалась как заговор против правительства.

Шлейхер также поспешил к Гинденбургу, чтобы пожаловаться на поведение Папена. Пребывая в ярости из – за вмешательства бывшего канцлера, он потребовал, чтобы президент больше не принимал этого интригана. Негодование Шлейхера было слегка наигранным, поскольку сам он нередко занимался тем же. Маршал не был в курсе инициатив Папена, и он либо не смог оценить важность союза Папена с Гитлером, либо так привык ко всякого рода закулисным интригам (спасибо тому же Шлейхеру), что не счел нужным давать какие – либо обещания. Когда Папен по возвращении в Берлин попросил президента о встрече, тот его тотчас принял и спокойно выслушал его объяснения.

Если не считать начальной стычки, Папен считал, что встреча оказалась весьма плодотворной. Он даже убедил себя, что лидер нацистов стал более сговорчивым, хотя нисколько не уменьшил своих притязаний. Он по – прежнему требовал назначения канцлером и права единолично определять политику правительства. Тем не менее воодушевленный Папен встретился с представителем Немецкой национальной партии в Дюссельдорфе и обсудил с ним формирование нового «фронта национального единства». Затем бывший канцлер отправился в Дортмунд и провел переговоры с ведущими немецкими промышленниками. Некоторые из них поддерживали требование Гитлера назначить его канцлером еще в ноябре, были обеспокоены планами Шлейхера и приветствовали перспективу сближения с лидером нацистов.

9 января бывший канцлер вернулся в Берлин. Первым делом он посетил Шлейхера, с которым, как он утверждает в своих мемуарах, разрешил все недоразумения. Затем Папен навестил президента и убедился, что его старый защитник готов принять его объяснения. Папен не пишет в мемуарах, что именно он сказал Гинденбургу. Позже Мейснер услышал от Гинденбурга, что Папен нашел Гитлера куда менее требовательным, чем раньше. Тот якобы не настаивал на получении всей полноты власти и выразил готовность участвовать в коалиционном правительстве с правыми. Папен также верил, что партия «Центра» пожелает оказать поддержку такому правительству и оно сможет рассчитывать на парламентское большинство. Об условиях Гитлера, похоже, не говорилось вообще. Гинденбург, очевидно решив, что фюрер готов принять Папена в роли канцлера, уполномочил того поддерживать связь с лидером нацистов. Эти контакты, неформальные и пробные, должны были поддерживаться втайне, и президент попросил Мейснера ничего не говорить канцлеру.

Санкционировав продолжение контактов с Гитлером, Гинденбург ставил под удар возобновившиеся попытки Шлейхера расколоть партию нацистов, которые как раз находились в критической стадии. Гитлер решительно отверг попытки Штрассера к примирению, Шлейхер снова предложил последнему пост вице – канцлера. Штрассер, к большой тревоге своей партии, выказал готовность принять предложение. 4 января, в день, когда Штрассер и Гитлер встретились в Кельне, Штрассер прибыл к президенту. Встреча была успешной. Гинденбургу понравилось спокойствие и дисциплинированность Штрассера, так не похожие на напряженное поведение Гитлера. «Этот парень выглядит намного лучше, чем Гитлер, – впоследствии сказал он Шлейхеру. – Это совсем другое дело. Штрассер мне понравился».

Шлейхер почувствовал, что близок к победе. Похоже, президент снова на его стороне. Он даже потребовал, чтобы Шлейхер, как тот писал позже, не терял времени на переговоры и немедленно распустил рейхстаг. Но канцлер предпочел подождать, более чем когда – либо надеясь обеспечить большинство и получить, таким образом, передышку хотя бы на несколько месяцев.

Понимал ли Гинденбург, что повинен в вероломстве, когда спустя несколько дней разрешил Папену за спиной Шлейхера продолжать переговоры с Гитлером? Убедил ли его Папен, что Шлейхер не может рассчитывать на успех и что необходимо искать другое решение? Или он просто готовил две альтернативные стратегии, как это было принято в Генеральном штабе, в надежде, что хотя бы одна из них окажется успешной? Не было принято окончательного решения по плану Шлейхера, да и Папен не получил ничего, кроме неофициального мандата. Гинденбург мог снова занять выжидательную позицию, чтобы все разрешилось само собой. Все это лишь предположения, ничего более. Сомнений нет лишь в одном: президент полностью понимал, что делает. Он, конечно, уже не мог концентрировать свое внимание в течение длительного времени и частенько засыпал на затянувшихся совещаниях, но сжатые, короткие доклады он вполне был способен воспринимать, о чем единодушно свидетельствуют все его приближенные. И если он не понял всех нюансов, касавшихся инициатив Папена, то уловил все же достаточно много, если дал Мейснеру инструкции не раскрывать планов Папена канцлеру. Поэтому он сам, по крайней мере частично, виноват в том, что совершенно запутался в сети плетущихся вокруг него интриг.

Гинденбургу не пришлось оставаться пассивным долго. 11 января последовал звонок из Земельного союза с требованием немедленной аудиенции у президента. Собравшийся совет директоров оказался встревоженным настолько, что считал совещание с президентом «абсолютно необходимым, чтобы развеять опасения Земельного союза и представляемого им сельскохозяйственного населения страны». Всегда благоволивший к аграриям Гинденбург не обратил внимания на их безапелляционный тон и принял делегацию уже через полчаса. Визитеры нарисовали мрачную картину отчаянного положения сельского хозяйства: фермеры не могут справиться с разрухой, они возмущены и близки к бунту, ситуация подталкивает их к коммунистам. Гинденбург отреагировал очень быстро и сразу вызвал на совещание с аграриями Шлейхера и соответствующих министров. Он придал поставленным вопросам настолько большое значение, что сам занял кресло председателя, что делал нечасто. «Господа, – сказал он, открывая совещание, – должен вас предупредить, что мы не уйдем отсюда, пока не выработаем приемлемое решение. Пусть даже нам придется сидеть всю ночь».

Представители Земельного союза повторили свои жалобы. Правительство остается совершенно пассивным, канцлер пообещал многое, но не сделал ничего. Положение фермеров во всех частях страны катастрофическое. Один из ораторов, памятуя о внимании президента к проблемам сельского хозяйства, намекнул, что желания последнего игнорируются. Снова прозвучали тревожные сообщения о том, что фермеры все чаще обращаются к коммунистам, основа нации распадается. Яростной атаке подверглись планы переселения Шлейхера. Если юнкера, так же как и фермеры, не получат помощи, страна окажется перед лицом катастрофы. Чтобы спасти их, Земельный союз требовал трех – шестимесячной отсрочки до лишения должников права выкупа заложенного имущества.

Шлейхер в ответ перечислил все, что было сделано за пять недель его канцлерства, и то, что планируется сделать в ближайшее время. Но фермеры, предостерег он, существуют не в вакууме, и у других секторов экономики также имеются права, которые он не может игнорировать. Отсрочка, о которой просит Земельный союз, отразится на торговцах и других слоях общества, и потому не может быть дана. Шлейхера поддержал барон фон Браун, ставший министром сельского хозяйства по выбору самого же Земельного союза, и министр экономики Вармбольд. Но представители Земельного союза и не думали сдаваться. Гинденбург, как всегда бывший на их стороне, потерял терпение. Один из участников совещания рассказывал, что маршал стукнул кулаком по столу и, вспомнив о прежних привычках, заявил: «Я прошу, канцлер фон Шлейхер, и, как старый солдат, вы, разумеется, знаете, что просьба – это всего лишь вежливая форма приказа, чтобы на заседании кабинета сегодня же вечером были выработаны необходимые законы и завтра утром представлены мне на подпись». Раздражение президента нашло отражение и в официальном протоколе, где отмечено, что Гинденбург «попросил» Шлейхера на следующий день доложить ему результаты обсуждения. Но маршал не был бы собой, если бы позволил совещанию закончиться на такой недружественной ноте. После вспышки гнева Гинденбург завершил совещание весьма характерной для себя ремаркой: «А теперь, господа, давайте пожмем друг другу руки».

С точки зрения представителей Земельного союза, совещание оказалось весьма полезным. После него не только можно было ожидать скорой помощи фермерам – через несколько дней правительство пересмотрело закон о лишении права выкупа заложенного имущества, – но и, к их удовлетворению, отношения между президентом и канцлером, и без того напряженные, еще более обострились.

Этот результат не смог испортить даже неприятный эпилог. Когда совещание завершилось, в зал принесли вечерние газеты. На первых полосах все они опубликовали официальное заявление Земельного союза, которое было передано представителям прессы до начала совещаний с президентом и канцлером. В заявлении говорилось, что упадок немецкого сельского хозяйства при нынешнем правительстве достиг таких размеров, которые представлялись бы немыслимыми даже при чисто марксистском правительстве. Далее повторялись привычные жалобы, а в заключительной части содержался призыв к каждому фермеру приготовиться к «решительному усилию в навязанной ему борьбе за свое существование». Во время совещания Гинденбург отверг обвинения Земельного союза в том, что администрация Шлейхера ничего не сделала для помощи сельскому хозяйству. Взбешенный очередным проявлением демагогии, маршал уведомил, что ни за что не принял бы представителей Земельного союза, если бы знал, к какой вероломной тактике они могут прибегнуть. Шлейхер, со своей стороны, прервал все официальные отношения с Земельным союзом и отказался вступать с ним в какие – либо переговоры в дальнейшем.

Если инцидент не вернул Шлейхеру благосклонность маршала, тому имелась лишь одна причина: аграрии имели доступ к президенту не только через Земельный союз. Восточнопрусские соседи Гинденбурга всегда могли служить линиями связи, по которым в президентский дворец лился непрекращающийся поток жалоб на планы переселения и ценовую политику правительства. Самым откровенным из критиков был неукротимый Ольденбург – Янушау.

К тревогам аграриев по поводу программы Шлейхера в те дни добавились и другие. Бюджетный комитет рейхстага предпринял тщательное рассмотрение выполнения программы помощи восточным провинциям. Газеты сообщили, что расследование выявило большие растраты фондов. Бенефициарии, было сказано в газетах, использовали субсидии для уплаты карточных долгов, приобретения скаковых лошадей, отдыха на Ривьере и содержания любовниц. В дело оказались замешанными отпрыски старинных прусских аристократических семейств, и даже существовали предположения, что родственники президента получили немалую выгоду от этих неправомерных действий. В некоторых случаях якобы имелась санкция Гинденбурга.

Расследование было начато по инициативе нацистов. Предположительно, они хотели привести Гинденбурга в замешательство, сделав его более сговорчивым. Кампанию в прессе возглавляла «Тэглихе рундшау» Ганса Церера, якобы являвшаяся рупором Шлейхера. Сотрудничество Шлейхера и Церера было куда менее закрытым, чем считалось, да и Шлейхер незадолго до этого урезал все субсидии газете. Каковы бы ни были факты, враги канцлера поспешили доложить президенту, что Шлейхер мастерски раздувает «скандал с восточной помощью», или, по крайней мере, не делает ничего, чтобы его загасить.

Словно чтобы еще больше усложнить жизнь Шлейхеру, Штрассер снова передумал. Он не примет ни пост вице – канцлера, ни пост министра труда, предложенный ему Шлейхером в надежде обеспечить поддержку консервативных профсоюзов. Теперь Штрассер откровенно боялся взять на себя любую активную роль против Гитлера. В порыве откровения он признался Мейснеру, что после полученных им угроз ни за что не осмелится мешать фюреру. Видимо, он все еще не терял надежду, что Гитлер возьмет его обратно, для чего в середине января дважды являлся к нему. Но Гитлер не пожелал простить бывшего соратника, и, когда Штрассер спустя несколько дней нанес еще один визит, его попросту не приняли. К этому времени прошли парламентские выборы в маленьком государстве Липпе, где нацисты сумели возместить свои потери. Обрадованный успехом, Гитлер публично заявил, что разрывает отношения со Штрассером, и пригрозил «сломать шеи всем партийным пораженцам».

В сложных маневрах, последовавших за новыми бедами Шлейхера, на передний план выдвинулся почти позабытый Гугенберг. Он понимал, что время работает против него. Грядущий экономический рост мог вернуть страну на путь демократического парламентаризма. «Учитывая возросшую деловую активность во всем мире, – объявил он, – для Германии все сложится хорошо, если власть предержащие будут проводить ясный авторитарный курс, относиться к Гитлеру с ледяным равнодушием и осуществлять те экономические меры, которые мы предлагаем им каждый день». Чтобы перестроить экономику страны согласно его идеям, нельзя терять ни минуты, и ради этой благой цели он даже готов работать со Шлейхером. Воспользовавшись стычкой канцлера с Земельным союзом, он предложил успокоить аграриев, если, конечно, канцлер даст ему портфели министров экономики и сельского хозяйства. К его величайшему разочарованию, Шлейхер отверг предложение. Канцлер все еще надеялся сформировать коалицию вокруг «Центра» и профсоюзов и не желал рисковать этими переговорами вступлением в союз с протагонистом реакции.

Тогда Гугенберг обратился к президенту. Он настаивал, что неумелые действия Шлейхера сделали сотрудничество нацистов и немецких националистов вопросом первостепенной важности, иначе страну не удастся спасти от катастрофы. Как и Папен, Гугенберг вынашивал планы коалиции с Гитлером при поддержке большинства рейхстага. Но Гинденбург, если верить путаному рассказу, основанному на воспоминаниях Мейснера, не хотел давать Гитлеру пост канцлера на этих условиях, хотя в ноябре уже был готов на это пойти. «<Вы можете быть уверены, мой молодой друг, – говорил президент шестидесятисемилетнему Гугенбергу (по словам Мейснера), – что от меня Гитлер власть не получит».

16 января Гугенберг встретился с Гитлером, чтобы прозондировать почву относительно будущего сотрудничества, если Шлейхер будет вынужден уйти в отставку. Гитлер занимал такую же несгибаемую позицию, как всегда. Воодушевленный результатами выборов в Липпе, Гитлер теперь желал получить и прусское министерство внутренних дел. Гугенберг был готов принять Гитлера в роли канцлера, но не мог согласиться на контроль нацистами прусской полиции. В процессе обсуждения страсти накалились, и собеседники расстались крайне недовольные друг другом.

Поскольку Гугенберг не вернулся к Шлейхеру, канцлер ничего не выгадал. Его переговоры с левыми тоже забуксовали. Отто Браун предложил свою помощь при условии своего повторного назначения на пост прусского рейхскомиссара, облеченного всей полнотой власти. Но Шлейхер счел предложение невыполнимым. Канцлер понимал, что Гинденбург ни за что не согласится на восстановление отдельного прусского правительства, так же как и на предложенное Брауном приостановление работы рейхстага. Другие подходы к социал – демократам оказались столь же безуспешными. К этому времени издерганный и больной канцлер уже был готов кидаться в любых направлениях. Он сказал Брауну, и был при этом прав, что президент вряд ли согласится распустить рейхстаг, и тут же попытался убедить социалистических лидеров терпимо отнестись к приостановлению его работы. В итоге все его «пробные шары» были отбиты, и даже более того: под давлением социалистов к ним присоединились лидеры профсоюзов и отозвали свое предложение о сотрудничестве.

На собрании кабинета 16 января канцлер не сказал ничего о своих тревогах. Вопрос заключается в том, доложил он, представится ли возможность привлечь нацистов к работе в правительстве – или прямо, путем активного сотрудничества, или косвенно, путем терпимости и невмешательства, – либо они предпочтут борьбу. Сам Шлейхер надеялся, что карты будут раскрыты как можно раньше. Если рейхстаг вскоре соберется и внесет в повестку дня вопрос о недоверии, он вручит декрет о роспуске. Новую избирательную кампанию придется вести на более широкой основе, чем предыдущую. С другой стороны, деловые круги и часть профессиональных союзов возражают против скорого проведения выборов, и сам канцлер тоже стал задумываться, не лучше ли будет отложить выборы до осени.

Далее он сообщил о возможном назначении Штрассера на пост вице – канцлера, выразив уверенность, что с Гугенбергом можно договориться о поддержке и что в парламенте может быть создана основа, включающая партии от Штрассера до «Центра», на которую будет опираться правительство.

Все будет, конечно, зависеть от последующих действий Гитлера. Шлейхер не считал, что Гитлер всерьез рассчитывает занять пост канцлера. Говорили, что он требовал должность министра рейхсвера, хотя должен был понимать, что Гинденбург никогда не доверит ему армию. Если коллеги Шлейхера по кабинету и не разделяли оптимизма канцлера, они не заявили об этом открыто. Одни выразили сомнение, продвинется ли процесс экономического роста до осени достаточно далеко, чтобы проводить такое рискованное во всех отношениях мероприятие, как новые выборы. Другие беспокоились, стоит ли немедленно объявлять точную дату осенних выборов. Но никто не подверг сомнению правильность анализа ситуации, изложенного Шлейхером. В общем, это заседание кабинета характеризовала полная оторванность от жизни.

Об одном из недавних событий вообще не было упомянуто – о парламентских выборах в Липпе. На протяжении двух предыдущих недель крошечное государство Липпе, один из последних остатков политической раздробленности, уместившееся между подножиями Тевтобургского леса[57] и долиной Везер и имеющее электорат, не превышающий 100 000, стало центром активной политической деятельности. Не приходилось сомневаться, что позиция Гитлера в «торге» за место канцлера заметно упрочится, если он сможет сказать, что все неудачи остались в прошлом и он имеет все основания проявлять прежнюю несговорчивость. За первые две недели января нацистская партия буквально накрыла это миниатюрное государство одеялом из предвыборных встреч и митингов. За двенадцать дней между 3 и 14 января Гитлер выступил на 18 митингах. Геббельс, Геринг и другие партийные лидеры выступали по 2–3 раза в день, часто в самых отдаленных деревнях. Их усилия оказались не напрасными. На выборах нацисты получили 38 800 голосов против 33 000, полученных 6 ноября, и их пресса с восторгом объявила, что сказка об упадке партии опровергнута результатами этих выборов.

На деле вполне могли возникнуть сомнения, обоснован ли такой оптимизм. Хотя нацисты добились существенных успехов по сравнению с результатами последних выборов в рейхстаг, все же они были еще далеки от результатов июльских выборов, когда за партию было подано 42 300 голосов. Также существовал вопрос, насколько показателен этот успех. Совершенно очевидно, что нацисты не смогли бы повторить в национальном масштабе то, что предприняли в крошечном государстве. Расположенное в сельском протестантском регионе, это государство оказалось особенно восприимчиво к обращениям нацистов. Геббельс воспользовался результатами выборов в Липпе, как всегда, умело и преподнес нации эту победу как преддверие неминуемого захвата власти Гитлером.

Если согласиться с утверждением, что результат выборов в Липпе стал показателем подъема нацизма в национальном масштабе, то социал – демократы получили значительно больше оснований говорить о своем возрождении. В этом непромышленном районе они добились почти таких же результатов, как нацисты. В пересчете на национальный масштаб их успех означал даже более существенное продвижение вперед. Они привлекли в свой лагерь некоторых бывших сторонников коммунистов, говоря, что являются более эффективными защитниками от большевизма. Помимо этого, Папен и Гугенберг должны были обратить внимание на еще один важнейший факт: нацисты добились преимуществ за счет Немецкой национальной партии, которая лишилась около 40 % голосов по сравнению с ноябрьскими выборами. Более того, государство Липпе было родиной Гугенберга. Если его соотечественники оказались столь непостоянными, был ли хоть один шанс «обуздать» Гитлера в коалиции?

Все эти факторы прошли мимо Шлейхера, который мог использовать их себе во благо. Зато Папен отнесся к результатам выборов серьезнее, правда, только потому, что принял их оценку нацистами. Судя по всему, 10 января он снова встречался с Гитлером. Встреча была организована поздней ночью в загородном доме Иоахима фон Риббентропа, тогда процветающего владельца экспортного и импортного бизнеса, позже ставшего известным в качестве гитлеровского министра иностранных дел[58]. Обладающий изрядными политическими амбициями Риббентроп недавно вступил в партию нацистов и уже неоднократно выполнял функции связующего звена между Папеном и Гитлером. К своему смятению, бывший канцлер обнаружил, что Гитлер продолжает требовать назначения его главой любого правительства. После напоминания Папена о том, что Гинденбург на это не пойдет, Гитлер отказался встречаться с ним и обсуждать что бы то ни было до завершения выборов в Липпе, после которых он надеялся предстать перед Папеном (и Гинденбургом) с более весомыми картами на руках. Понимавший это Папен предвидел, в случае успеха нацистов, новые трудности. Его тревога отчетливо отразилась в записях, которые он внес в свой дневник после выборов: «Результат – удивительно большой успех нацистов и столь же удивительная неудача правых, которые потеряли треть голосов. <… > Так же как дополнительные выборы в Англии и выборы конгресса в США в годы, когда не проводятся президентские выборы, отражают мышление современного электората, так и у нас. Результатом стал рост напряжения по всей стране».

Эти сравнения зарубежного опыта с совершенно непоказательными выборами в Липпе были некорректными и могли только сбить с толку. Они существенно ослабили позицию Папена в переговорах с Гитлером. Когда через три дня после выборов бывший канцлер снова встретился с Гитлером, он понял, что подтвердились его самые худшие опасения. Воодушевленный достигнутым успехом Гитлер не желал идти на компромисс в вопросе канцлерства. Папен возразил, что Гинденбург не примет кандидатуры Гитлера и его, Папена, влияние недостаточно велико, чтобы переубедить президента. В итоге переговоры опять окончились ничем.

Ни одна из сторон не была заинтересована в придании этого факта огласке, и пропагандистская машина Геббельса распространила информацию о том, что стороны пришли к долгосрочному соглашению относительно будущего правительства нацистов и консерваторов. Распространился слух, что речь идет о замене кабинета Шлейхера правительством, сформированным из харцбургских групп под руководством национал – социалистов. Папен станет министром иностранных дел. Ведя такую войну на истощение, Геббельс надеялся измотать ненавистного ему Папена.

Прежде чем Папен и Гитлер расстались, хозяин дома Иоахим фон Риббентроп высказал предположение, что может оказаться полезной встреча Гитлера с Оскаром фон Гинденбургом. Было известно, что из всех отцовских советников Оскар был самым ярым противником назначения Гитлера. Если удастся преодолеть его сопротивление, «старый джентльмен» тоже вполне может передумать.

Следующие несколько дней – с 19 по 21 января – были заполнены переговорами и дискуссиями. Риббентроп связался с Папеном, чтобы организовать воплощение в жизнь своего предложения о встрече Гитлера с Оскаром фон Гинденбургом. Папен обещал переговорить с полковником. Риббентроп выдвинул и ряд новых предложений: столкнувшись с твердостью Гинденбурга, Гитлер готов пойти на некоторые уступки. Он будет настаивать на канцлерстве, но готов согласиться с тем, что большинство должностей в кабинете займут не нацисты. Только двое из его соратников по партии войдут в правительство. Один станет министром внутренних дел, а другой специальным представителем вновь созданного департамента авиации. Для себя Гитлер также потребовал пост имперского комиссара Пруссии.

Эти уступки были значительно менее щедрыми, чем могло показаться на первый взгляд. В качестве имперского комиссара Пруссии Гитлер получал контроль над прусской полицией, а специальный представитель департамента авиации мог бы начать создание мощных военно – воздушных сил, потенциальные возможности которых были бы довольно велики. Геринг, первый кандидат на этот пост, открыто хвастался, что с их помощью «<внесет беспорядок» в рейхсвер. Министр внутренних дел имел ограниченные возможности, но Гитлер планировал расширить их новыми декретами, как только станет канцлером. Некоторые ловушки, скрытые в этих предложениях, было сложно распознать, но многие из них Папен был просто обязан увидеть. Но, одержимый желанием образовать альянс с Гитлером, он принял предложения нацистов как основу дальнейших переговоров. И поскольку их лидер не соглашался ни на что меньшее, чем пост канцлера, Папен решил, что на это придется пойти. Если он и советовался с кем – то из друзей или соратников, в его мемуарах об этом ничего не сказано. Очевидно, он считал себя способным провести переговоры от начала до конца собственными силами.

Судя по всему, Папен относился к коалиции с Гитлером как к некоему личному вызову. Он руководствовался не мстительностью, не страхом перед коммунизмом или неприятием парламентаризма. Папен желал достичь успеха и тем самым доказать, что он является истинным государственным деятелем. Там, где все остальные потерпели неудачу, он обязательно достигнет цели. Он вовлечет Гитлера в правительство и направит усилия и энергию его движения в русло дисциплинированного и конструктивного сотрудничества. Он, Папен, и министры – консерваторы конечно же станут ведущими фигурами в новом кабинете благодаря их богатейшему опыту, чувству ответственности и численному перевесу. Последнее даст им возможность блокировать все безрассудные проекты. Было нечто от дерзкого бесстрашия всадника в том, как Папен преодолевал препятствия, встававшие на его пути. Какие бы сомнения ни владели им относительно пригодности Гитлера на роль канцлера, он их отбросил. Приняв решение, он устремился к цели и уже не мог свернуть с избранного пути.

Чтобы заручиться союзником, он побеседовал с Мейснером. Ответ Мейснера был уклончивым и ни к чему не обязывающим: он сомневается, что президент согласится на любое новое правительство, в котором Папен не будет канцлером. Вскоре после этого Папен посетил Гинденбурга. Сначала беседа велась с глазу на глаз, потом президент позвал Мейснера и Оскара фон Гинденбурга. Папен еще раз изложил предложения нацистов. Он считал, что Гитлер имеет право настаивать на канцлерстве – в конце концов, он является лидером крупнейшей партии. А кроме канцлерства, он просит всего лишь один или два поста в кабинете. Папен сообщил, что будет вполне удовлетворен постом вице – канцлера. На этот раз Мейснер выразил свое согласие. Он не мог предложить лучшего решения. Кроме того, он был доволен, что таким образом не была нарушена конституция[59]. Конечно, следует предусмотреть меры предосторожности, которые не позволят нацистам злоупотребить властью. Также в правительство должны войти представители умеренных партий – «<Центра» и Баварской народной партии. Папен перечислил меры предосторожности, которыми будет связан Гитлер: конституционные права президента, его положение Верховного главнокомандующего рейхсвером, права рейхстага и рейхсрата. Да и согласно последнему предложению Гитлера, в кабинет войдет больше представителей буржуазных партий, чем нацистов, так что у них всегда будет перевес голосов. И наконец, Гитлер обещал уважать права президента, рейхстага и прессы. Большим преимуществом такого решения было бы то, что участие нацистов в работе правительства означало бы их отвлечение от революционных идей и конец их демагогической тактике.

Речи звучали достаточно обнадеживающе, но Гинденбург все же не был убежден. Вряд ли он осознавал, насколько ненадежными являются меры предосторожности, которым Папен так безоговорочно доверял, игнорируя реальные факторы: старый и немощный президент, который всегда избегал открытых столкновений, рейхсвер, только недавно подвергший сомнению его приказы и опасающийся схватки с нацистами; рейхстаг и рейхсрат, которым не хватает народной поддержки и которым, как Папен это доказал сам, можно открыто не повиноваться; заверения Гитлера, чьи понятия о чести не подразумевали обязательства выполнять свои обещания. Вероятнее всего, дело было в инстинктивном отвращении, которое маршал испытывал к Гитлеру и которое не позволяло ему так просто сдаться. Однако он не дал указания Папену прервать переговоры на основании того, что не назначит Гитлера канцлером. Президент только уклончиво сообщил, что ему необходимо время, чтобы подумать. Однако позиция Оскара фон Гинденбурга осталась неизменной, и он настоятельно советовал отцу отказаться от планов Папена.

В создавшейся ситуации следовало, прежде всего, заручиться согласием Оскара, а уж потом обращать в свою веру президента. Как и у отца, оппозиция Оскара по отношению к Гитлеру была скорее эмоциональной, чем рациональной, с элементом социального снобизма, но, по мнению Папена, энергичный и напористый Гитлер мог развеять опасения Оскара. Папен, за время своего канцлерства успевший подружиться с сыном президента, по – дружески попросил его встретиться с Гитлером, который очень хотел этого. Но Оскар не желал вмешиваться. В конце концов, только чтобы не оскорбить нацистского лидера, как позднее объяснил Оскар, он неохотно дал согласие на встречу, но настоял, чтобы при встрече присутствовал Мейснер – официальный политический советник его отца. Гинденбург согласился. Он сказал Папену, что было бы хорошо выяснить действительные намерения Гитлера, тем более сейчас, когда Шлейхер доказал свою неспособность справиться с ситуацией. Встреча прошла в обстановке строжайшей секретности. Оскар и Мейснер первым делом отправились в оперу – показались на публике. Сразу после начала последнего действия они выскользнули из театра и на такси отправились на виллу Риббентропа. Там их ждали Папен, Гитлер и еще некоторые представители нацистской верхушки. После обмена несколькими дежурными фразами Гитлер встал и предложил Оскару перейти вместе с ним в соседнюю комнату. Полковник, подчинившись командному тону Гитлера, последовал за ним, не предложив Мейснеру присоединиться.

Беседа тет – а–тет продлилась больше часа. Мы почти ничего не знаем о ее содержании. По утверждению Оскара, говорил в основном Гитлер. Пытаясь заставить Оскара изменить свою позицию, он повторил все уже известные аргументы: только он может спасти Германию от коммунизма; только он станет самым лучшим и эффективным канцлером; ни одно правительство не продержится без его поддержки, потому что он всегда сможет обеспечить большинство, которое заставит уйти любого с поста главы государства. Возможно, Гитлер пригрозил и импичментом президенту – об этом Гинденбург в те дни часто думал. Хотя, скорее всего, перетянуть на свою сторону Оскара Гитлеру помогла его обычная напористость и умение убеждать. Как бы то ни было, всю обратную дорогу Оскар был погружен в свои мысли. Мейснер не мешал. После долгого молчания полковник сообщил, что тоже пришел к выводу о необходимости назначения Гитлера канцлером. Мейснер, конечно, предвидел такой исход и раньше, а беседа с Герингом, которую он провел, ожидая Оскара, лишь утвердила его в этом мнении. Геринг полностью подтвердил сообщение Папена о предложениях Гитлера. Он также повторил, что нацисты будут уважать Веймарскую конституцию и установят плодотворное сотрудничество с другими «национальными» партиями. Прозвучал также намек на то, что Гитлер, возможно, сумеет исполнить сокровенную мечту Гинденбурга и реставрировать монархию[60].

В тот вечер Гитлер смог записать на свой счет еще одну победу. Когда Мейснер и Оскар фон Гинденбург ушли, Папен остался. Почувствовав изменение в отношении Оскара фон Гинденбурга, Папен пообещал, что будет настаивать на канцлерстве Гитлера и не примет этот пост сам. Очевидно, Гитлер не был в этом убежден, потому что Папен, как следует из записей в дневнике Риббентропа, предложил выйти из переговоров, если фюрер ему не доверяет.

В итоге мир был восстановлен, и на следующее утро Папен снова явился к президенту. Если при их предыдущей встрече Гинденбург, казалось, несколько смягчился по отношению к Гитлеру, теперь он снова не хотел ничего слышать о нем в качестве канцлера. Ни инстинктивная неприязнь к Гитлеру, ни старые страхи, как выяснилось, не исчезли. Папен сделал все от него зависящее, чтобы убедить Гинденбурга в необходимости принять предложение Гитлера, но президент не стал слушать. Встретившись в тот же день с Риббентропом, Папен был вынужден признать, что не сумел ничего добиться. С его подачи Гитлеру была предложена кандидатура Шлахта в качестве компромиссного варианта канцлера, и приближенные фюрера, желавшие, наконец, дорваться до правительственной кормушки, приветствовали такое решение. Но Гитлер не пожелал даже выслушать Папена. Переговоры зашли в безнадежный тупик.

В это время новый поворот положил начало иной цепи событий. В день, когда Папен докладывал Гинденбургу о своей последней беседе с Гитлером, президент также принял канцлера. Несмотря на все меры предосторожности, принятые Оскаром фон Гинденбургом и Мейснером, Шлейхер все же узнал о их визите на виллу Риббентропа. Теперь, когда в переговоры с Гитлером оказался замешанным Оскар, Шлейхеру следовало действовать быстро, если, конечно, он желал сохранить контроль над ситуацией. В любом случае время поджимало. 31 января, после еще одной отсрочки, должен был собраться рейхстаг, а имея в противниках нацистов, социалистов и, конечно, коммунистов, Шлейхер мог не сомневаться, что встретится с враждебным большинством. В довершение всех неприятностей от Шлейхера отвернулась и Немецкая национальная партия, объявив, что «существующее правительство подозревается в ликвидации авторитарной идеи, которую президент выдвинул с назначением Папена канцлером, и в направлении политики Германии в болото, которое осталось с появлением национального движения». Резолюция подлежала опубликованию только через три дня в надежде, что канцлер изменит свою позицию. Было ясно, что только временное прекращение деятельности рейхстага удовлетворит сторонников Гугенберга.

Конфронтация с Гинденбургом оказалась весьма болезненной. Шлейхеру пришлось признать, что его попытки расколоть партию нацистов провалились. Оставалось только вернуться к предложению Папена, которое он высказал в конце декабря: рейхстаг должен быть распущен, а новые выборы отложены до стабилизации ситуации. Чтобы подавить возможное сопротивление нацистов, он попросил чрезвычайных полномочий. В ответ на это Гинденбург, как и следовало ожидать, сразу же заговорил об ужасах гражданской войны. Разве Шлейхер сам не говорил всего лишь несколькими неделями ранее о том, что рейхсвер не справится с нацистским восстанием? Шлейхер ответил, что за эти несколько недель ситуация изменилась – нацистская партия стала слабее, чем была в начале декабря, а успех выборов в Липпе сильно преувеличен. Да и кризис, связанный со Штрассером, до сих пор не урегулирован. Готовность Гитлера пойти на уступки показывает, насколько сильно он обеспокоен. Если фюрер в самом ближайшем будущем не предложит что – нибудь конкретное своим штурмовикам, они уйдут к коммунистам. Именно страх перед коммунистами привлек к Гитлеру многих его сторонников, посчитавших фюрера единственным защитником против большевизма. Шлейхер не сомневался, что коммунисты не устроят восстания, да и всеобщей забастовки, которой так опасались в декабре, тоже не будет, потому что профсоюзы теперь поддержат его. В случае начала открытого противостояния он, Шлейхер, находится в лучшем положении, чем Папен, потому что в его ведении и политическая, и военная власть. А благодаря успехам в переговорах по разоружению он может укрепить рейхсвер добровольцами, не опасаясь возражений со стороны западных держав, а с таким подкреплением рейхсвер без особых усилий справится с нацистами.

На Гинденбурга речи канцлера впечатления не произвели. Он не видел разницы между положением Шлейхера и Папена и сомневался в том, что тактика Шлейхера сработает. Он подумает о роспуске рейхстага, но не станет откладывать новые выборы на срок больший, чем это предусмотрено законом, потому что такое нарушение конституции все его противники используют против него. Было очевидно, что его очень тревожили и повторяемые нацистами угрозы импичмента. Если ему придется сделать такой шаг, добавил он, партийных лидеров придется спросить, признают ли они существование чрезвычайного положения. Тогда его никто не сможет обвинить в нарушении конституции. Он совершенно не готов назначить Гитлера канцлером, сообщил маршал, потому что силы, окружающие Гитлера, не могут договориться даже между собой. Для Шлейхера последнее заявление не явилось убедительным.

Новости о предложении Шлейхера быстро стали достоянием гласности. Реакция была скорой и показательной. «Центр» и социал – демократы соперничали друг с другом: кто быстрее и убедительнее докажет преступность этого плана. Отто Браун, позабыв о своем собственном, весьма схожем плане, назвал его «(государственной изменой». Все еще не осознавая тяжести кризиса, республиканские силы намеренно закрыли глаза на возможные последствия увольнения Шлейхера. Понимая, что Гинденбург в любом случае не даст ему требуемых полномочий, Шлейхер 24 января опубликовал заявление, отрицающее его намерения нарушить конституцию. Оно помогло успокоить «Центр», но обозлило немецких националистов, которые моментально придали гласности свой разрыв с канцлером.

Для Гитлера и Папена инициатива националистов явилась даром свыше. Если теперь удастся убедить Гугенберга присоединиться к ним, Гинденбургу ничего не останется, кроме как назначить Гитлера канцлером. Тем же вечером Папен встретился с Фриком, Герингом и Риббентропом. «(Решение сформировать национальный фронт для поддержки позиции Папена у старого Гинденбурга принято», – записано в дневнике у Риббентропа. Казалось, поворотный пункт уже виден. На следующий день Оскар фон Гинденбург прибыл к Риббентропу на чай. «Судя по всему, – отметил последний, – канцлерство Гитлера, при наличии нового национального фронта, не столь уж безнадежно». Оскар пообещал, что прежде, чем его отец примет решение, он еще раз побеседует с Риббентропом.

Далее последовало обращение к «Стальному шлему» и Немецкой национальной партии. Непостоянного и импульсивного Зельдте удалось склонить к сотрудничеству довольно быстро. Дюстерберг, уже имевший опыт общения с нацистами, отверг саму идею о сотрудничестве. Гугенберг занимал промежуточную позицию между ними – не то чтобы он и думать не хотел о сотрудничестве, но ему не хотелось связываться со скользким и необязательным фюрером.

Все попытки переубедить Гинденбурга оставались безуспешными. Хотя он больше не отвергал мысль о назначении Гитлера, все же выбор оставался неизменным – канцлером должен быть Папен. Все его приближенные были уверены, что он не назначит Гитлера канцлером. Если Шлейхер уйдет в отставку, его преемником станет Папен. Одинокий и оторванный от жизни маршал, упрямый, как все старики, он и подумать не мог, что Папен может быть еще менее популярен, чем Шлейхер.

Гинденбург больше не сомневался, что со Шлейхером необходимо расстаться. Генерал уже не был незаменимым как министр рейхсвера. Достойного кандидата на этот пост маршал нашел в лице генерала Вернера фон Бломберга. Этот командир корпуса из Восточной Пруссии был частым гостем в Нойдеке. Он имел приятные манеры, естественный шарм и очень нравился маршалу. Он был одним из немногих генералов, симпатизировавших нацистам, и внимание президента к нему было привлечено приближенными Гитлера. Маршал неоднократно прибегал к его советам за спиной Шлейхера. Бломберг категорически не советовал использовать армию против нацистов. Учитывая тот факт, что симпатии к нацистам среди солдат и офицеров рейхсвера довольно сильны, Бломберг предсказывал неизбежное поражение рейхсвера в борьбе против СА и СС. Наилучшим решением Бломберг считал назначение Гитлера канцлером. Он не сомневался, что армия поддержит правительство, которое возглавит Гитлер[61].

Политические маневры и интриги последующих дней трудно проследить. Сохранившиеся документы содержат, по большей части, заявления, сделанные или написанные намного позже. В них часто перепутаны имена и даты, воспоминания обрывочны и противоречивы. Более или менее точно все источники передают только напряженную атмосферу тех дней, окружавшую главных участников событий. За исключением фюрера нацистов, все они были подхвачены вихрем собственных козней и стремились к Гитлеру, как мотыльки, летящие к пламени, в котором должны неминуемо погибнуть. В самой гуще событий, смутно представляя, что происходит вокруг, находился старый маршал, тщетно старавшийся, чтобы его не унесло потоком событий, но не имевший ни сил, ни реальной альтернативы, чтобы пытаться изменить направление движения.

Шлейхер, ничего не зная о появлении Бломберга, продолжал считать себя единственным представителем интересов рейхсвера. В качестве такового он был уверен, что будет играть ключевую роль в любом правительстве, не важно кем возглавляемом. Его первым побуждением, после аудиенции у Гинденбурга, было предложение Хаммерштейну позвонить Гитлеру и проинформировать его, что рейхсвер «ни при каких обстоятельствах не может согласиться на его канцлерство». Шаг был бесполезным и неразумным. Гитлер это понимал и позаботился о том, чтобы Гинденбургу немедленно сообщили о предупреждении Хаммерштейна. Когда последний на следующее утро явился к президенту, он был удостоен лишь хмурого приветствия: маршал не желал, чтобы его генералы вмешивались в политику. «Если генералы не будут подчиняться, я их всех уволю». Хаммерштейн заверил президента в полной лояльности рейхсвера, и тот в конце концов сменил гнев на милость.

Но Хаммерштейн не был готов отказаться от обсуждения вопроса о возможном преемнике Шлейхера. Он специально пришел, чтобы предостеречь Гинденбурга от увольнения Шлейхера и назначения на его место Папена или Гитлера. Как и Шлейхер, он больше тревожился относительно кандидатуры Папена, чем Гитлера. Учитывая непопулярность Папена, Бломберг беспокоился о трудностях, которые могут возникнуть у армии, если ей придется прийти на помощь правительству Папена – Гугенберга. Возможно, Гинденбург был слишком утомлен, чтобы внимательно следить за аргументами Хаммерштейна, а может быть, и сознательно решил их проигнорировать. Поэтому он отмахнулся от возражений Хаммерштейна против Папена и сказал: «Вы же не думаете, что я назначу канцлером австрийского капрала»[62].

Пока Шлейхер и Хаммерштейн тревожились относительно потенциального канцлерства Папена, сам Папен работал не покладая рук, чтобы обеспечить назначение канцлером Гитлера. Он считал, что главным препятствием к этому назначению уже является не так президент, как Гугенберг и Немецкая национальная партия, которая, по мнению президента, должна была быть представлена в таком кабинете. Гугенберг, значительно лучше осознававший степень риска, чем Папен, имел собственные интересы, которыми не был намерен поступиться. Если он вообще согласится участвовать в правительстве, то желал бы, чтобы была принята его экономическая программа, а также чтобы его партии были гарантированы портфели министров экономики и сельского хозяйства и Пруссии, и рейха. Он также дал понять, что не согласится на контроль нацистами прусской полиции. И наконец, он был против нового роспуска рейхстага, которого требовал Гитлер. Гугенберг понимал, что, если Гитлер станет канцлером, нацисты наберут силу, а проигравшими, как показали уроки Липпе, станут немецкие националисты.

С Гитлером, однако, было не так легко договориться, а возражения Гугенберга привели его в ярость. Убежденный в том, что он – человек, дарованный Германии провидением, он не сомневался, что судьба позаботится о том, чтобы рано или поздно он стал главой правительства. Зачем тогда ему связываться с мелкими умишками, которые не в состоянии это понять? Он решил прервать переговоры и уехать из Берлина.

Его соратники, не надеявшиеся на судьбу, делали все от них зависящее, чтобы убедить его остаться. Они боялись, что, покинув Берлин, он лишится последнего шанса прийти к власти. Риббентроп предложил Гитлеру изложить свою позицию непосредственно Гинденбургу, но тому предложение не понравилось. Что он может сказать «<старому джентльмену» такого, чего не говорил раньше? К тому же он не желал пробуждать пустые надежды, что неизбежно произойдет, если его последователи узнают о визите к президенту. В конце концов он все же поддался на уговоры и согласился с тем, что встреча с Гинденбургом станет последним средством, хотя и продолжал сомневаться, что она поможет. Гитлер понял, что старый маршал оказался одним из немногих людей, на которых не действовал его личный магнетизм, завоевавший ему столько сторонников. Тогда было решено, что Гитлер встретится с Гугенбергом, а после него в тот же день – с Папеном. А Геринг свяжется с Мейснером и передаст просьбу Гитлера об аудиенции у Гинденбурга. Встреча с Мейснером оказалась в высшей степени многообещающей. Геринг снова заверил Мейснера, что Гитлер, став канцлером, будет уважать права президента, рейхстага и рейхсвера, что он стремится защитить армию от политики и не будет требовать для своих товарищей по партии больше двух мест в составе кабинета. Геринг был крайне удивлен и обрадован, обнаружив, что пытается обратить в свою веру уже обращенных людей. Хотя Гинденбург все еще не принял окончательного решения, Мейснер считал, что Папену удалось убедить старого маршала в преимуществах возглавляемого Гитлером кабинета. Такое правительство, по мнению Мейснера, могло быть сформировано уже в течение следующих нескольких дней.

Окрыленный приятными известиями, Геринг присоединился к Гитлеру на встрече с Гугенбергом, но она с самого начала пошла не так, как хотелось бы. На представителей Немецкой национальной партии не произвело впечатления триумфальное заявление Гитлера о том, что Папен настаивает на кандидатуре Гитлера на пост канцлера, и «Стальной шлем» согласился принять его в этой роли. Нацисты заявили, что их требования относительно постов в кабинете, прусской полиции и рейхстаге приняты. Встреча завершилась яростным спором. Гитлер был вне себя от гнева. Он снова решил прервать все переговоры и вернуться в Мюнхен. «Я еще никогда не видел Гитлера в таком состоянии», – угрюмо заметил Риббентроп. Неужели все усилия последних недель были потрачены зря? Теперь, когда даже Гинденбург почти готов видеть Гитлера канцлером, неужели удача снова ускользнет от них? А ведь она казалась такой близкой! Геринг и Риббентроп попытались успокоить фюрера, убедить, что не все потеряно. В конце концов Гитлера удалось уговорить, если уж он хочет покинуть Берлин, оставаться в пределах досягаемости. Риббентроп взялся обсудить обстановку с Папеном – Гитлер отказался встречаться с бывшим канцлером.

Пока кипели страсти и шла напряженная война нервов, ничто не могло обескуражить неутомимого Папена. Он заверил Риббентропа, что претензии Гугенберга – досадная мелочь. Лично он был твердо убежден, что Гитлер должен стать канцлером. Шлейхер приведет страну обратно к марксизму, да и другой президентский кабинет не решит проблему. «Папен уверен, – отметил Риббентроп, – что при любых обстоятельствах обязан настоять на канцлерстве Гитлера и что он сам не должен оставаться в запасе у Гинденбурга в качестве последнего средства. По моему мнению, это решение Папена является поворотным моментом в нашем деле».

В тот вечер произошло еще одно событие, решившее судьбу Шлейхера. Совет старейшин рейхстага собрался еще раз, чтобы подвергнуть повторному обсуждению решение назначить пленарную сессию на 31–е. 20–го числа нацисты, не уверенные в будущем, выступили за то, чтобы все пленарные сессии были отложены, но теперь, когда появилась информация, что Гинденбург рассматривает кандидатуру Гитлера на пост канцлера, они страстно желали ускорить процесс, устранив Шлейхера вотумом недоверия. Если же Гинденбург все же назначит канцлером Папена, с ним, учитывая его непопулярность в стране, все же будет легче иметь дело, чем со Шлейхером.

Решение собрать рейхстаг 31–го было принято при их поддержке.

Утром 28 января Папен снова был принят президентом. Он снова объяснил, почему кабинет Папена – Гугенберга будет недееспособным. Единственно верное решение – правительство Гитлера плюс адекватные меры предосторожности.

Президент колебался. Давление на него многократно возросло. Непрекращающийся поток писем, телеграмм и петиций, требующих назначения Гитлера канцлером, уже много месяцев осаждал президентский дворец. Бломберг объявил Гитлера приемлемым и для армии, то же самое подтвердил Хаммерштейн. Даже такой безупречный во всех отношениях консерватор, как Ольденбург – Янушау, заверил президента, что не видит ничего недопустимого в правительстве, возглавляемом Гитлером. Когда же президент пожаловался на грубость и насилие нацистов, Ольденбург, по словам Мейснера, ответил своему старому другу, что не предвидит никаких трудностей в общении с этими молодыми людьми, «которые, в конце концов, довольно привлекательны». Уверенность Ольденбурга, вероятно, основывалась на обещании Геринга строго соблюдать законность, о чем ему тем же утром, только чуть раньше, сообщил Мейснер. Что бы ни говорилось о Гитлере, Геринг был заслуженным офицером, воздушным асом, имеющим боевые награды, и слово такого человека много значило для маршала, так же как и советы Оскара, теперь находившегося на стороне Папена, звучавшие в доверительных беседах, часто происходивших между отцом и сыном. Маршалу было необходимо излить душу человеку, который мог его понять. Разве не является долгом президента ввод Гитлера в правительство именно сейчас, когда его могут контролировать преданные Гинденбургу люди и он сам? Ведь после смерти маршала новые президентские выборы все равно отдадут всю власть в руки лидера нацистов, причем безо всяких ограничений.

Верный своим привычкам, Гинденбург воздерживался от любых обязательств, но Папен почувствовал перемену. Когда тем же утром к бывшему канцлеру зашел Риббентроп, тот приветствовал его взволнованным вопросом: «Где Гитлер?» Если он уехал, его следует немедленно вернуть, потому что в настроении Гинденбурга наблюдается явный сдвиг. Папен радостно доложил, что «старый джентльмен», похоже, сменил гнев на милость и готов назначить Гитлера канцлером. Вне себя от радости, Риббентроп отправился искать фюрера.

В то же самое время злополучный Шлейхер встречался со своими министрами. Поскольку через три дня ему предстояло появиться в рейхстаге, следовало выработать тактику. Шлейхер считал, что сможет предстать перед рейхстагом, только имея в руках декрет о роспуске. При этом он имел все основания сомневаться, что президент даст ему таковой. Остается только один выход – подать в отставку, поскольку на парламентское большинство надежды нет. По имеющейся у него информации сразу же будет сформирован другой президентский кабинет, в котором главные роли будут исполнять Папен и Гугенберг. Такое правительство никогда не получит поддержки народных масс и может ввергнуть страну в еще более тяжелый кризис. Шлейхер предложил предостеречь президента от назначения Папена, и кабинет одобрил эту инициативу. Шверин – Корсиг и Нейрат предложили лично явиться к президенту и присоединить свое мнение к предостережениям канцлера.

Заседание кабинета было прервано, и Шлейхер пошел к президенту. Встреча оказалась очень короткой, и меньше чем через полчаса канцлер вернулся к министрам. Он высказал маршалу свои опасения и передал, что Шверин и Нейрат тоже хотят поделиться с президентом своими мыслями. Если президент не хочет распускать рейхстаг, правительство под руководством Гитлера – единственно возможная альтернатива. У Шлейхера создалось впечатление, что президент обратил мало внимания на его слова. Правительство не смогло обеспечить большинство, проворчал маршал, но он надеется сформировать другое, которое претворит в жизнь его идеи. Он примет отставку кабинета; он принял решение, и любые дальнейшие консультации не сделают его задачу легче. «(Правильно ли то, что я собираюсь сделать, мой дорогой Шлейхер, – сказал Гинденбург, – я не знаю, но скоро узнаю, когда буду там». Произнеся последние слова, он указал рукой наверх. Не приходится сомневаться, что эти двое говорили о разных вещах: в то время как Шлейхер просил президента не назначать канцлером Папена, Гинденбург тревожился по поводу назначения Гитлера.

Это взаимное непонимание также может объяснить уверенность Шлейхера и его окружения в политическом будущем генерала. Его преданный помощник Планк в тот же день заявил, что Шлейхер вернется на пост канцлера не позднее чем через два месяца. Пусть «старый джентльмен» пока поборется в одиночку. Чтобы показать, насколько он уверен в своем скорейшем возвращении, Шлейхер предложил ведущим экономистам разработать меморандум о национализации угледобычи и металлургической промышленности. Срок – 1 апреля.

После ухода Шлейхера Папен снова был вызван к президенту. Бывший канцлер и президент, с участием Мейснера и Оскара фон Гинденбурга, еще раз тщательно проанализировали ситуацию. Гинденбург без особой уверенности предложил Папену пост канцлера – было ясно, что он и сам больше не рассматривает такую возможность всерьез. Совещание пришло к выводу, что канцлерство Гитлера является единственным конституционным решением. А при условии принятия соответствующих мер предосторожности напористого лидера нацистов можно будет держать в узде. «Итак, – вздохнул Гинденбург, – моя неприятнейшая обязанность заключается в назначении этого человека – Гитлера – на пост канцлера?» Задавая этот вопрос, маршал аккуратно перемещал бремя ответственности на своих советников. Папену было дано поручение исследовать возможность формирования правительства, возглавленного Гитлером, «в рамках конституции и в согласии с рейхстагом».

Сформулированный таким образом мандат, принятый с должной степенью серьезности, мог с самого начала закрыть Гитлеру путь к канцлерству. Но удержать Папена было невозможно. Он с головой окунулся в новый раунд переговоров, желая как можно скорее выполнить свою миссию. Гугенберг, получив информацию о воле президента, снова повторил высказанные им ранее опасения. Однако, если Гинденбург пошел на уступки, а «Стальной шлем» был готов войти в кабинет, возглавленный фюрером, руководитель Немецкой национальной партии почувствовал, что может остаться «у разбитого корыта». Поэтому, получив заверения Папена о том, что надлежащие меры предосторожности будут приняты, он дал согласие на сотрудничество. Как и раньше, Гугенберг потребовал портфели министров экономики и сельского хозяйства Пруссии и рейха, чтобы иметь возможность противостоять любым экономическим авантюрам[63].

Переговоры с представителями Гитлера касались в основном прусских портфелей. Гитлер требовал пост рейхскомиссара Пруссии, который занимали, будучи канцлерами, и Шлейхер, и Папен, но Гинденбург предназначал этот пост Папену. Гитлер также отказался искать парламентское большинство в существующем рейхстаге и потребовал новых выборов.

Поскольку мандат Папена требовал формирования правительства, приемлемого для рейхстага, ему следовало или настоять на обеспечении большинства рейхстага, или вернуть мандат. Он не сделал ни того ни другого. В тот же вечер «Центр» и Баварская народная партия изъявили желание участвовать в обсуждениях, но Папен, зная, что Гитлер не станет с ними сотрудничать, отверг их предложение, хотя у него были совершенно противоположные инструкции маршала. Когда он поздно вечером докладывал президенту об итогах переговоров, Гитлер у него получился весьма умеренным политическим деятелем, а вовсе не крайним радикалом. О желании фюрера стать прусским комиссаром Папен предусмотрительно умолчал, зато много было сказано о его намерении оставить на своих постах Нейрата, Шверин – Корсига, Гюртнера и Эльца. Ни президент, ни бывший канцлер не поняли, почему фюрер не выдвинул возражений против этих гражданских служащих. Возможно, от Гинденбурга и не следовало ожидать слишком многого, но ведь и Папен, так гордившийся якобы принятыми им мерами предосторожности, почему – то не задавался вопросом, смогут ли эти технические эксперты противостоять напористой агрессивности Гитлера. Ему даже в голову не приходило, что фюрер, перенеся центр политической тяжести из парламента и залов заседаний на улицу, может попросту отказаться признать себя побежденным, если на чинном заседании кабинета кто – то проголосует против него.

Такую же небрежность Папен продемонстрировал и при выборе военного министра – одного из самых важных в кабинете. Кандидатура Шлейхера больше не рассматривалась. Статья в утреннем выпуске «Тэглихе рундшау», якобы инспирированная им, предостерегала Гинденбурга против правительства Папена – Гугенберга, которое непременно попытается раздуть скандал с помощью восточных регионов и приведет к собственному свержению. Понятно, что президент был глубоко задет таким афронтом. Очевидно, Папен до тех пор еще не обсуждал это важнейшее со всех точек зрения назначение с Гинденбургом. Теперь он предложил кандидатуру генерала барона фон Фрича – своего старого друга и хорошего солдата, которого Гинденбург почти не знал. Гинденбург выдвинул кандидатуру Бломберга, с которым Папен если и был знаком, то шапочно. Президент назвал Бломберга «далеким от политики солдатом с приятными манерами». А будучи делегатом конференции по разоружению, Бломберг продемонстрировал savoir faire[64], необходимое министру. Папен согласился, что кандидатура Бломберга, как ее описывает президент, кажется подходящей на пост министра рейхсвера, а если он действительно является далеким от политики солдатом, то сможет оказать достойный отпор стремлению Гитлера вмешаться в дела армии.

Папен не сделал ни одной попытки удостовериться в квалификации Бломберга. Очевидно, он не осмеливался подвергать сомнению суждения маршала в военных делах, хотя обязан был задаться вопросом, насколько хорошим судьей является старый президент. Папен очень спешил, опасаясь, что время работает против него и что любая задержка может лишить его финального успеха. Поэтому человек, которому предстояло стать главным «противовесом» Гитлеру, был выбран в большой спешке. Выходило так, что Бломберг был одним из генералов, менее всего готовых бороться с Гитлером. С другой стороны, найти человека, способного действительно оказать эффективное сопротивление, было практически невозможно. Да и концепция рейхсвера как «узды» для Гитлера представлялась весьма проблематичной. Если армия не выразила желания сдержать его, когда он еще не пришел к власти, маловероятно, что она будет готова выступить против него, ставшего канцлером[65].

Еще несколько месяцев назад Папен и сам высказывал такие сомнения, но теперь они не играли роли в его размышлениях. Их значение казалось еще меньшим, поскольку Папен не думал о возможности конфликта между нацистами и ненацистами в новом правительстве. Он не только не удосужился проверить политический опыт и личную стойкость своих коллег – министров, но также предпочел не думать о новых выборах, которые придется проводить после назначения Гитлера канцлером. А ведь именно в этом вопросе расходились нацисты и немецкие националисты. Папен считал, что этому вопросу можно будет уделить внимание после завершения формирования кабинета. Похоже, он и Гинденбургу не сказал, что такая проблема существует. Даже наоборот, он сумел вызвать у того уверенность, что новое правительство будет опираться на парламентское большинство. Создается впечатление, что Папен, вопреки собственному опыту, говорившему об обратном, считал, что будет иметь дело с людьми, сотрудничество с которыми не представит серьезных проблем.

В заключение дискуссии Гинденбург официально попросил Папена занять пост вице – канцлера, и тот, представив дело так, что не может обмануть доверие президента, объявил о своей готовности принять это назначение, если правительство под руководством Гитлера действительно заработает. В качестве гарантий от возможных сюрпризов было условлено, что Папен будет присутствовать во время всех докладов Гитлера президенту[66].

На следующее утро Гитлер и Геринг прибыли к Папену для выработки окончательного решения. Гитлер согласился, чтобы Папен занял высший пост в Пруссии, если Герингу отдадут министерство внутренних дел. Но он продолжал настаивать на проведении новых выборов и принятии новым рейхстагом всеобъемлющего законодательного акта о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий. Папен обещал обсудить все это с президентом.

Очевидно, требования Гитлера не волновали Папена. Похоже, он даже не думал о том, как станет ограничивать власть Геринга, будучи устраненным от прямого управления прусской полицией. Не встревожился он и когда узнал, что доктор Вильгельм Фрик избран Гитлером на пост министра внутренних дел рейха. Фрик завоевал известность в 1930 году, будучи министром внутренних дел Тюрингии, когда попытался нацифицировать тюрингскую полицию и ввести нацистско – шовинистические богослужения в школах. Несмотря на это, Папен считал его «опытным государственным деятелем и человеком умеренных взглядов, плодотворно работавшим в тюрингском правительстве».

Тем же утром Папен совещался с Гугенбергом, Дингельдом и двумя лидерами «Стального шлема» – Зельдте и Дюстербергом. Гугенберг смирится с канцлерством Гитлера, если только не будет новых выборов. Он был очень доволен, узнав, что Гинденбург хочет поручить ему все экономические министерства. Наконец – то маршал обратился к нему с просьбой о сотрудничестве! Более того, Папен намекнул, что, если со стороны Гугенберга последует отказ, Гитлер может сформировать правительство с партией «Центра». Поэтому, если Гугенберг желает сохранить хотя бы какое – то влияние, он должен немедленно принять предложение президента. Контролируя все экономические министерства, он будет иметь достаточно средств для достижения поставленных целей. Когда Дюстерберг усомнился и заговорил о «чрезвычайном динамизме» Гитлера и его фанатично настроенного нацистского движения, Гугенберг спокойно ответил, что ничего не может произойти, потому что фюрер парализован Гинденбургом – президентом и Верховным главнокомандующим армией, Папеном – вице – канцлером, им самим – экономическим лидером – и Зельдте – министром труда. Дингельд и Зельдте согласились. Было отмечено, что участие Зельдте обеспечит поддержку «Стального шлема», который станет противовесом коричневорубашечникам. Никто не вспоминал о том, что многие члены «Стального шлема» на последних выборах голосовали за Гитлера.

После совещания Папена и Гугенберга осадили их друзья консерваторы, уговаривая не приближать катастрофу и не позволять Гитлеру стать главой правительства. Осознав, что переубедить эту пару не удастся, они потребовали, чтобы те не настаивали на роспуске рейхстага без проведения новых выборов. Гитлер, надеялись консерваторы, сочтет это требование неприемлемым и откажется возглавить правительство на таких условиях. Только ни Папен, ни Гугенберг, правда по разным причинам, не прислушались к этому совету отчаявшихся.

Ближе к вечеру Папен доложил президенту, что все участники договорились между собой и подготовка к формированию нового кабинета завершена. На этот раз Папен доложил и о требовании Гитлера провести новые выборы. Он объяснил, что правительство, которое возглавит Гитлер, будет такой крутой переменой, что следует получить поддержку электората. Более того, Гитлер дал обещание, что это будут последние выборы. И снова не было упомянуто о том, что Гугенберг имеет иное мнение. Гинденбург, по словам Мейснера, не высказал никаких возражений. Но, исходя из его последующего поведения, возникает вопрос: было ли его молчание согласием или неспособностью понять существо происходящего? Процедура представления нового кабинета президенту и принесения присяги была назначена на следующее утро – на 11 часов.

Геринг навестил Папена вечером, и тот радостно доложил, что с президентом все улажено. Но если Гинденбург готов пойти на роспуск рейхстага, с Гугенбергом договориться пока не удалось. Хотя это препятствие, по мнению Папена, большого значения не имело. «Давайте просто не будем говорить о новых выборах, – предложил он Герингу, – эти разговоры только помешают правительству приступить к работе». Геринг согласился и поспешил сообщить фюреру, что перед ним наконец – то открылась последняя дверь в рейхсканцелярию. Он нашел фюрера у Геббельса, с аппетитом поглощающего кофе с тортом. Геббельс описал развернувшуюся перед его глазами сцену в свойственной ему патетичной манере: «<Это, безусловно, звездный час Геринга… Этот несгибаемый солдат с сердцем ребенка стоит перед фюрером, чтобы сообщить ему самое счастливое известие. Мы некоторое время молчим, потом встаем и пожимаем друг другу руки.

Безмолвная клятва фюреру. Все останется как раньше. Мир поймет, что мы ярчайший пример преданности фюреру и самой благородной дружбы, которая может связывать мужчин между собой.

Это было торжественное обещание!

Наступил великий час!»[67]

Лидерам нацистов не пришлось долго радоваться. В разгар празднований поступила информация, что Шлейхер мобилизовал Потсдамский гарнизон, который теперь находится на пути в столицу, чтобы помешать Гитлеру стать во главе правительства. Информация была ни на чем не основанной, и нет смысла строить предположения относительно того, кто и с какой целью распространил такой слух. В зловонной атмосфере заговоров и гнусных интриг, которая в те дни окутывала Берлин, этой информации поверили – в первую очередь в лагере Гитлера. Шлейхер же двумя днями ранее сделал последнюю отчаянную попытку поучаствовать в переговорах. Опасаясь, что вопрос о правительстве Папена – Гугенберга с повестки дня еще не снят, он отправил Хаммерштейна к Гитлеру с предложением союза между рейхсвером и нацистами. Вместе они сформируют правительство, в котором Гитлер станет канцлером, а Шлейхер – министром рейхсвера. Ответ Гитлера был уклончивым, поскольку, в отличие от Шлейхера, он точно знал, что назначение Папена очень маловероятно. Хотел ли Шлейхер, узнав, что больше не будет министром рейхсвера, сохранить свой пост, применив силу? Гитлер приказал берлинским штурмовикам находиться в состоянии боевой готовности на случай неприятных сюрпризов. Связи нацистов с берлинской полицией к тому времени уже были настолько крепки, что он мог позволить себе уведомить ее главу о необходимости привести своих людей в готовность. Гинденбург, которому Папен рассказал о якобы замышляемых Шлейхером планах, отказался поверить, что один из его генералов может выступить против него, маршала. Тем не менее он согласился, что Шлейхера следует как можно быстрее заменить на посту министра рейхсвера. Выбор пал на Бломберга (который был срочно отозван из Женевы). Оскар получил приказ встретить его на вокзале и сразу доставить к президенту.

Когда Бломберг рано утром 30 января прибыл на вокзал Анхальтер Банхоф, его приветствовал не только Оскар фон Гинденбург, но и помощник Хаммерштейна. Последний был отправлен на вокзал Шлейхером и Хаммерштейном, которые узнали о его возвращении. Генералы все еще опасались формирования правительства Папена – Гугенберга и хотели переговорить с Бломбергом до его встречи с Гинденбургом в надежде, что он сумеет предостеречь «старого джентльмена» от страшной ошибки. Бломберг решил ехать с Оскаром фон Гинденбургом, поскольку приказ президента и Верховного главнокомандующего имел приоритет в сравнении с приказом Хаммерштейна. Президент принял Бломберга немедленно, и тот сразу же был приведен к присяге как министр рейхсвера. Процедура вышла несколько скомканной. Бломберга предупредили, чтобы он держался подальше от министерства рейхсвера, если он не хочет попасть там под арест, после чего он отправился гулять в парк, окружающий президентский дворец.

Папен тоже тем утром встал очень рано. Пока Бломберга везли к президенту, он еще раз встретился с Гугенбергом, Зельдте и Дюстербергом. Он очень боялся, что проведенная им гигантская подготовительная работа потерпит в последний момент крах из – за непредсказуемого поведения Гугенберга. Папен знал, насколько сильна в лагере немецких националистов оппозиция правительству под руководством Гитлера (только этим утром Дюстерберг и Шмидт – Ганновер просили Зельдте не входить в такое правительство), и знал о состоявшемся накануне обращении к президенту консерваторов. Не было для Папена тайной и то, что Гитлер и Гугенберг так и не достигли соглашения относительно новых выборов. Как он и боялся, Гугенберг снова выдвинул серьезные возражения против кабинета, возглавленного Гитлером. Измотанный Папен взволнованно проговорил: «Если новый кабинет не будет сформирован до 11 часов утра, рейхсвер выступит. Шлейхер и Хаммерштейн установят военную диктатуру». Когда же его спросили, откуда у него такая информация, он в нетерпении воскликнул: «От Гинденбурга – младшего!» Дюстерберг и Шмидт – Ганновер поспешили к Оскару фон Гинденбургу за более подробной информацией, но крайне возбужденный полковник отвечал уклончиво. Слухи о путче упорно продолжали распространяться. Ночью Мейснера подняли с постели, сообщив, что Шлейхер собирается арестовать его и обоих Гинденбургов. Никто не подумал о том, чтобы направить вооруженное формирование в штаб рейхсвера и тем самым помешать восстанию. Трудно поверить, что Папен очень боялся последней отчаянной попытки помешать ему со стороны Шлейхера и Хаммерштейна. Дело в том, что в своих мемуарах он описывает этот эпизод чрезвычайно уклончиво и противоречиво, в результате создается впечатление, что заботила Папена исключительно оппозиция Гугенберга и ничто больше.

Гугенберг, казалось, сменил гнев на милость и в назначенный час присоединился к остальным потенциальным членам нового правительства, собравшимся в кабинете Мейснера. Пока они ожидали приглашения к Гинденбургу, снова был поднят вопрос о новых выборах. Гитлер пожаловался, что его лишили поста рейхскомиссара Пруссии, который по праву должен был принадлежать ему. Взамен этого ему должны быть гарантированы хотя бы новые выборы в рейхстаг. Гугенберг возбужденно возразил, что выборы прошли лишь несколько недель назад, и разгорелся нешуточный спор. Формирование нового правительства опять оказалось под угрозой. Если Гугенберг решит уйти, Гинденбург вполне может отказаться назначить Гитлера канцлером. Почувствовав опасность, Гитлер направился к Гугенбергу и протянул ему руку. «Господин тайный советник, – сказал он, – я торжественно даю вам слово чести, что никогда не расстанусь ни с одним из присутствующих здесь людей, независимо от исхода выборов». На Гугенберга это заверение не произвело впечатления – слишком часто он сталкивался с нарушением обещаний Гитлера. Нельзя сказать, что он выступал против новых выборов из страха перед возможным увольнением. Больше всего он боялся, что в результате выборов нацисты получат большинство, а Гитлер – полную свободу действий.

Встревоженный и проявлявший все большее нетерпение Папен счел опасения Гугенберга необоснованными. Он с ужасом видел, что с таким трудом достигнутое соглашение с Гитлером в очередной раз оказывается под угрозой. Фюрер гневался. К облегчению Папена, Зельдте и три «эксперта», моментально доказав свою бесполезность в качестве «<мер предосторожности», присоединились к фюреру. Но Гугенберг все равно не уступал. В этот момент в дверях появился Мейснер с часами в руке. «Господа, вы опаздываете уже на пять минут. Президент любит пунктуальность». Папен был в отчаянии. «(Господин тайный советник! – воскликнул он. – Неужели вы готовы рисковать национальным единством, которое, наконец, достигнуто после долгих и трудных переговоров?» Гугенберг, знавший, как много поставлено на карту, не сдавался, и яростная перепалка продолжилась.

Мейснер вернулся в кабинет Гинденбурга. Президент был возмущен тем, что его заставляют ждать. «<Пусть они решат, – проворчал он, – хотят они сформировать новое правительство или нет. У них было достаточно времени для дискуссий». Мейснер бегом устремился в свой кабинет, где разгорелась нешуточная ссора. «(Президент требует, чтобы вы не заставляли его ждать, – крикнул он. – Сейчас одиннадцать пятнадцать. Старый джентльмен может уйти в любой момент!»

Последовал новый поток просьб, аргументов и контраргументов. Гитлер пообещал немедленно установить контакты с партией «Центра» и Баварской народной партией, чтобы обеспечить максимально широкую базу для нового правительства. Но Гугенберга, который не доверял обеим партиям, и это не убедило. В конце концов он решил оставить решение за президентом. Возможно, он надеялся, что Гинденбург не захочет снова распускать рейхстаг.

С опозданием на двадцать минут группа будущих министров вошла в приемную президента. Гинденбург не стал выяснять причину опоздания. Не стал он и обращаться к ним с речью, в которой были бы изложены задачи правительства. Причем маловероятно, что Мейснер не подготовил соответствующее обращение. Скорее всего, рассерженный необоснованным, по его мнению, опозданием, президент решил продемонстрировать свое недовольство, отказавшись от привычных процедур. После приведения к присяге неожиданно заговорил Гитлер. Он торжественно пообещал соблюдать конституцию и уважать права президента. Он заявил, что обеспечит большинство в рейхстаге и освободит Гинденбурга от бремени подписания чрезвычайных декретов. Он справится с экономическим кризисом и непременно объединит разъединенную ссорами нацию в настоящее национальное сообщество.

Гинденбург молчал. Создавалось впечатление, что он хочет «умыть руки», максимально отмежеваться от происходящего[68]. Он напутствовал собравшихся всего лишь одной короткой фразой: «А теперь, господа, вперед и с Богом».

Было нечто символичное в неспособности Гинденбурга поставить задачи, ожидавшие новое правительство. Непреложный факт заключался в том, что, какими бы долгими и трудными ни были предварительные переговоры, в их процессе не обсуждалась правительственная программа. Возможно, в этом не было ничего нового; вопросы политики играли вспомогательную роль при формировании кабинета Брюнинга и вряд ли вообще рассматривались при назначении Папена и Шлейхера. Но все эти правительства состояли из людей, имевших общие цели и ценности, которые обеспечивали базу для сотрудничества.

Теперь такой основы не было. Тем не менее никто не пытался определить общие знаменатели, помимо негативных – антимарксизма и антипарламентаризма. Предварительные переговоры свелись только к дележу постов и власти, причем каждая сторона пыталась перехитрить другую. В таких условиях назначение неполитических «экспертов» рассматривалось как чисто техническая деталь. Если случай Шверин – Корсига можно считать характерным, то у них просто поинтересовались, хотят ли они сохранить свои посты или в кабинете Гитлера – Папена, или в кабинете Папена– Гугенберга. На Нюрнбергском процессе министр финансов засвидетельствовал, что 30 января ему позвонили из приемной президента и предложили явиться туда ровно в 11.00. «Там я встретил некоторых других представителей кабинета Шлейхера, получивших такие же вызовы. Мейснер сказал нам, что Гинденбург формирует кабинет, который возглавит Гитлер, и желает, чтобы мы остались на своих должностях в новом правительстве. Затем нас проводили в другую комнату, где Гитлер и другие члены будущего кабинета были приведены к присяге. Там я впервые увидел Гитлера». У Шверина едва хватило времени, чтобы спросить у будущего канцлера, будет ли ему позволено проводить упорядоченную финансовую политику, на что получил утвердительный ответ.

Если Папен не обсуждал с Гитлером, какую политику будет проводить новый кабинет, он сделал это не случайно. Он не видел необходимости поднимать существенные вопросы, которые могли только еще более усложнить переговоры, в которых он стремился сыграть решающую роль. Папен был непоколебимо убежден: то, что он сделал, не удавалось никому: он «привлек» Гитлера к работе на себя и своих друзей консерваторов. «Не пройдет и двух месяцев, – заверял он своего приятеля Клейста – Шменцина, – и мы так плотно загоним Гитлера в угол, что он и пискнуть не посмеет».

Большинство немцев вовсе не были уверены в таком исходе дела, но следует отметить, что новость о назначении Гитлера канцлером была принята всеми его противниками с удивительным спокойствием. Либеральная буржуазная пресса – «Берлинер тагеблатт» и «Франкфуртер цайтунг» – прокомментировала это событие между делом, и, судя по содержанию передовых статей, неизбежных революционных перемен никто не ждал. Внешне в новом кабинете преобладали консервативные элементы: трех нацистов – Гитлера, Геринга и Фрика – превосходили по численности ненацисты – Папен, Гугенберг, Зельдте, Нейрат, Шверин фон Корсиг, Эльц – Рюбенах и неприметный Бломберг. Гереке остался комиссаром общественных работ, а Гюртнер, после некоторой задержки, – министром юстиции. «Состав кабинета показывает, что господину Гитлеру пришлось принять важные условия, – прокомментировала это событие «Франкфуртер цайтунг» 31 января, а 2 февраля добавила: «Стало ясно, что центром правительства является Гугенберг, а не канцлер». Да и пресса партии «Центра» не выказывала признаков серьезной озабоченности. «Партия «Центра», – писала «Дойчланд», – заняла позицию холодной отчужденности к этому правительству, которое было сформировано без его ведома и участия. <..> Она не несет ни малейшей ответственности за события, которые теперь произойдут». «<Дойче» – печатный орган католических профсоюзов – выразила согласие с «Франкфуртер цайтунг» в том, что политику нового правительства будут определять Папен и Гугенберг.

«Форвертс» – печатный орган социал – демократов – заявила, что политически просвещенные массы будут «хладнокровно» наблюдать за развитием событий и оставаться в готовности к решительным действиям в нужный момент. Причем «Форвертс» вовсе не демонстрировала показной оптимизм. Многие социалистические лидеры были абсолютно уверены, что Гитлер никогда не получит большинство в две трети, необходимое, чтобы изменить конституцию. Они смирились с периодом преследований – согласно модели антисоциалистической законодательной деятельности Бисмарка, сопровождающейся ограничениями свободы печати и собраний, – но относились к этим трудностям как к мимолетному эпизоду, из которого партия и профсоюзы выйдут еще крепче, чем раньше. «<В целом, – писал британский посол, – пресса отнеслась к назначению господина Гитлера канцлером с почти философским спокойствием», а «население восприняло новость флегматично»[69]. Всего лишь неделей раньше веймарские партии яростно протестовали против намерения Шлейхера приостановить действие конституции, но теперь они же не видели ничего необычного в канцлерстве Гитлера – «все требования конституции были соблюдены».

Мнение, что Веймарская республика была политически нейтральной, одинаково открытой для всех партий и идеологий, описало полный круг, и он замкнулся. Даже самые стойкие республиканцы, вне зависимости от цели конституции, придерживались точки зрения, что взятие власти Гитлером, непримиримым врагом конституции, является законным[70]. Те, у кого канцлерство Гитлера все же вызывало смутную тревогу, утешали себя мыслью, говоря словами «<Дойче альгемайне цайтунг», что все равно «(необходимо нырнуть» и пройти через это. Широко распространилось убеждение, что назначение Гитлера в любом случае было неизбежным.

К тому же существовал невозмутимый гарант конституции – многоуважаемый президент. Правда, ходили слухи, что с ним не все в порядке. Вроде бы знающие люди заметили у него первые признаки слабоумия. Рассказывали, что 30 января он, наблюдая за коричневорубашечниками, проходившими парадом по Вильгельмштрассе, обернулся к Мейснеру и воскликнул: «А я и не знал, Людендорф, что мы взяли так много русских пленных». Но подавляющее большинство прессы все – таки рисовало другую картину. Президент изображался хранителем страны, простершим свою длань над нацией. «В этот час мы с глубокой благодарностью думаем о нашем президенте, решительные действия которого… положили конец затянувшемуся хаосу», – говорилось в одной из газет. А «Берлинер локаль – анцайгер» Гугенберга 31 января написала, что «только благодаря нашему старому президенту тяжелейший кризис в нашей истории был ликвидирован всего за сорок восемь часов». Далее следовал несколько загадочный вывод: «История сохранит в своих анналах решение Гинденбурга от 30 января 1933 года… как величайшее из решений президента, каким бы ни был его исход, так же как она всегда будет помнить его заслуги при Танненберге, где он показал себя величайшим стратегом». Двусмысленность этого заявления отразила непрекращающиеся тревоги Гугенберга. В тот самый день, когда «Франкфуртер цайтунг» назвала его центром нового правительства, он признался своему товарищу по партии Гёльдереру: «Вчера я совершил самое большое безрассудство в своей жизни: я стал союзником величайшего демагога в мировой истории».

Те газеты, которые подвергли критике назначение Гитлера, если вообще упоминали имя Гинденбурга, то возлагали вину за выбор канцлера не на него, а на его советников или на «бессовестных» людей, втянувших старого маршала в эту авантюру. Несогласные голоса звучали очень редко. Один из них – «Тэглихе рундшау», которая не могла простить президенту увольнения Шлейхера и посчитала плохой услугой Гинденбургу поиск виновных среди его советников. «В конечном счете, – утверждала газета, – президент принимает такие решения, какие считает нужным, и несет за них полную ответственность».

Глядя на этот почти обожествленный образ, как всегда тщательно формируемый и охраняемый даже теми, кто обладал всей полнотой информации, народ верил, что победитель при Танненберге не утратил своего могущества и сможет оказать сдерживающее влияние на Гитлера.