Глава 11

От Папена до Шлейхера

Выборы в рейхстаг 6 ноября стали шестым по счету испытанием в том нелегком году. Страна была эмоционально истощена, страсти сменились полным безразличием. Вялой предвыборной кампании не хватало энергии и энтузиазма, лозунги были лишены вдохновения, а речи – живости. Даже нацисты больше не могли поддерживать среди своих сторонников боевой дух: посещаемость митингов заметно снизилась. За исключением коммунистов все партии заняли оборонительную позицию. Цели и требования оставались столь же расплывчатыми, как и в июле. Большинство ненацистов выступало против гитлеровской диктатуры, но не могло договориться относительно выбора курса. Только коммунисты, казалось, были готовы ее принять, но только в качестве предварительного этапа перед их собственным захватом власти. Немецкие националисты Гугенберга хотели видеть у власти Папена. Центристы туманно вещали о чрезвычайной коалиции с участием нацистов. Социалисты мечтали о возврате к веймарской демократии.

В дополнение к нереальности этих планов сторонники Папена не имели возможности проголосовать непосредственно за него. Как и прежде, не существовало «президентской партии», за которую можно было бы голосовать, хотя потенциальных сторонников таковой было значительно больше, чем в июле. Как предложила «Дойче фольксвирт», они могли лучше всего выразить свое одобрение, вообще воздержавшись от голосования, тем самым подтвердив заявление правительства, что оно не связано ни с одной партией. Но правительство могло выиграть от такой позиции, только если бы очень большое число избирателей не явилось на избирательные участки, а для организации такого бойкота времени не было. Поэтому снова голосовать за Папена означало голосовать за Гугенберга, поскольку все попытки сместить его с поста партийного лидера до сих пор оставались безуспешными, или, возможно, за Немецкую народную партию. Последняя гордо заявляла, что является единственной партией, «(которая поддерживала Гинденбурга, несмотря на все политические сдвиги и перемены».

Понимая, что Немецкая национальная партия занимает ключевую позицию, нацисты сделали ее первоочередной целью для нападок в своей избирательной кампании. Они знали, что вступили в решающую фазу борьбы. На недавних общинных выборах они потерпели явную неудачу: даже в сельских районах – Ольденбурге и Восточной Пруссии – их потери достигали 60 %, а в выигрыше во всех случаях оказывались буржуазные партии. Поскольку потери социалистов обернулись приобретениями коммунистов, представлялось маловероятным, что новые голоса будут найдены среди левых. Оставалась одна надежда – перетянуть на свою сторону сторонников Немецкой национальной партии. Если это удастся, Папену придется уйти, и шансы Гитлера занять пост канцлера заметно возрастут.

Но и в этой стратегии имелись проблемы. Нацисты должны были противостоять «(буржуазной реакции» – а эта позиция могла отпугнуть тех самых избирателей, которых они надеялись обратить в свою веру. Поэтому предвыборная пропаганда нацистов шла по двойной колее: Геринг открыто выражал свое презрение к «(мещанской буржуазии», а Штрассер изображал партию поборницей частной собственности. Другие, выступая против «(марксистской» алчности, предупреждали, что декреты Папена ведут страну в объятия Москвы. И в то время как все они вещали о нацизме как последнем оплоте против большевизма, партия усердно трудилась рука об руку с коммунистами, организуя серию забастовок. Самым сенсационным итогом этих объединенных усилий стала забастовка берлинских транспортников, которая в начале ноября парализовала жизнь германской столицы. Обеспокоенным представителям деловых кругов было недвусмысленно сказано, что только нацисты могут сдержать народные массы. Но партия не сможет успешно заниматься этим и дальше, если ее лидер – Адольф Гитлер – не станет канцлером.

Подобная тактика не могла остановить упадка партии: 6 ноября нацисты потеряли около миллиона голосов и 34 места в рейхстаге. Активность населения была на удивление высока – 80,6 % (84,1 % в июле); воздержавшиеся от участия в выборах составили лишь небольшую часть. Провал нацистов по большей части объяснялся протестом, который вызывали их экстремизм и тактика террора, но не последнюю роль в этом сыграла и неудачная попытка Гитлера войти в правительство. Многие из тех, кто проголосовал за него в июле, считали, что он растрачивает впустую плоды своих побед. («Это наглость и самонадеянность, – дала комментарий партийная пресса нацистов, – когда мелкие умишки, не имеющие ни малейшего представления о политике, считают себя вправе судить о величайшем политическом деятеле современной Германии».) Большинство из бывших сторонников Гитлера если пришли на выборы, то проголосовали за Гугенберга, а придерживающиеся более радикальных взглядов – за коммунистов. Вместе с изрядным числом лишившихся иллюзий социалистов они помогли коммунистам, увеличив количество их сторонников с 700 000 до почти 6 миллионов.

Рост числа голосов, отданных Немецкой национальной партии (почти 800 000), и усиление позиции Народной партии (225 000) стали доказательством того, что Папен обретает почву под ногами. Но в парламенте его позиция оставалась такой же неустойчивой, как и раньше. Немецкая национальная партия и Народная партия контролировали только 63 места в парламенте. Это число, вероятно, могло бы увеличиться до 97, если бы остатки мелких партий, таких как Баварская народная партия, пожелали прийти на помощь Папену. Против них выступало 487 оппонентов, с вожделением жаждущих момента, чтобы убрать канцлера.

Но даже учитывая тот несомненный факт, что оппозиция имела подавляющее численное преимущество, в политическом плане она была слабее. У нацистов и партии «Центра» больше не было большинства, и для формирования нужного правительства им потребовалась бы помощь Немецкой национальной партии. А как известно, последние выступали против того, что они объявили «возвратом к парламентскому хаосу», и просили Гинденбурга сохранить кабинет Папена с Гугенбергом в качестве министра экономики и генералом Иоахимом фон Штюльпнагелем вместо Шлейхера, теперь подозреваемого в оппортунизме. Если правительство надеялось показать, что его не сможет вытеснить ни одна коалиция, результаты выборов стали тому доказательством. Что же касается Гинденбурга, он пришел к вполне закономерному выводу, что Папен должен остаться канцлером.

Когда 9 ноября кабинет собрался на очередное заседание, было принято решение не подавать в отставку. Альтернативного правительства на горизонте не было, стало быть, его обязанностью было продолжать работать. То, что правительство большинства не может быть сформировано, могли продемонстрировать и консультации с партиями. Шлейхер, все еще стремившийся доказать стране и армии, что было сделано все возможное для нахождения общего языка с нацистами, предложил провести ряд консультаций, сначала канцлера с партиями, а после их неудачи – президента с партиями. Он утверждал, что дело было только за Гитлером, но тот продолжал требовать для себя пост канцлера, и недавний обмен мнениями между Шлейхером и Штрассером наглядно доказал, что ни один из соратников фюрера в правительство не войдет. Поэтому в новом рейхстаге рабочего большинства не будет, а если это очевидно, то ему и собираться не стоит. Большинство членов кабинета согласились с необходимостью проведения дискуссий, потому что, прежде чем решиться на приостановку действия конституции, следовало убедиться, что испробованы все законные пути. Также было высказано опасение, что, если нацисты не примут участия в правительстве, нацистская молодежь может переметнуться к коммунистам. Против этого неоднократно предостерегал Геббельс, а также другие партийные функционеры и ораторы.

В ближайшие дни партийным лидерам были посланы приглашения для участия в консультациях. Результат разочаровал. Социал – демократы отказались явиться к канцлеру, которого считали виновником развала правительства Брауна – Северинга. Торжествуя по поводу неудач Гитлера, социал – демократы уверились, что их главным оппонентом теперь является Папен, а не фюрер. Дважды потерпев провал на избирательных участках, канцлер, по их мнению, утратил право вести переговоры и должен немедленно подать в отставку. Правда, имени преемника социалисты не называли, довольствуясь нападками на канцлера, и не более того. К тому же они не сомневались: что бы ни случилось, Гинденбург не назначит на этот пост Гитлера.

Партия «Центра» также была намерена вынудить Папена покинуть канцелярию. Каас предупредил канцлера, что страна двигается к революционной ситуации, имеющей много общего с 1918 годом. Единственным гарантом стабильности Каас считал правительство, опирающееся на большинство в рейхстаге. Он был уверен, что при условии принятия должных мер предосторожности даже правительство, возглавляемое Гитлером, предпочтительнее президентского кабинета, возглавляемого непопулярным Папеном. В отличие от «Центра» Баварская народная партия первоначально была намерена поддержать Папена, но, убедившись в его непопулярности, тоже решила, что он должен уйти в отставку. Таким образом, безусловную поддержку канцлеру оказали только Немецкая национальная партия и Немецкая народная партия.

Все зависело от позиции нацистов. Однако Гитлер, как и его враги – социалисты, отказался вступать в прямые переговоры с Папеном. Все еще не забыв о злосчастном дне 13 августа, лидер нацистов не желал будить в своих последователях напрасные надежды. Иначе их опять постигнет разочарование, поскольку его требование предоставить ему пост канцлера выполнено не будет. С другой стороны, он не желал, несмотря на все неудачи последнего времени, занимать подчиненное положение в руководимом Папеном правительстве. Учитывая упадок партии, фюрер опасался, что, став вторым человеком в правительстве, он быстро окажется оттесненным на задний план. Кроме того, он не хотел, чтобы его снова обошли, как это было 13 августа, в войне публикаций. Он потребовал, чтобы все дальнейшие переговоры велись в письменной форме и были обнародованы. С оглядкой на будущих читателей (в том числе президента), Гитлер предупредил Папена, что не может быть продуктивного обмена мнениями, если он, Папен, не готов взять на себя ответственность за свои поступки. Возлагать вину за провал переговоров 13 августа на восьмидесятипятилетнего президента и тем самым втягивать его в противостояние было не только непорядочно, но и являлось нарушением «священного» правила взаимоотношений между главой государства и его министром, по которому последний защищает своего «суверена» во всех политических делах.

После обращения к партиям Папен снова собрал свой кабинет 17 ноября. Он ясно представлял себе следующий шаг: правительству придется уйти в отставку. Именно это он и посоветовал своим коллегам, потому что правительство «национальной концентрации» под его руководством создано быть не может. И хотя президент желает, чтобы кабинет продолжал работать, министрам придется покинуть свои посты. У президента должны быть полностью развязаны руки, когда он снова попытается собрать «национальные» силы. Если он не достигнет успеха и снова призовет их, министры должны быть готовы служить дальше.

Большинство членов кабинета согласилось с Папеном. Шлейхер тоже считал, что враги не должны иметь повод назвать попытку президента создать новый кабинет неискренней, театральной. А если она все же не увенчается успехом, кабинет будет готов продолжить служение отечеству. В этом случае, подчеркнул Шлейхер, кабинет должен получить право прибегать к «<крайним мерам».

В тот же вечер Папен представил президенту отставку кабинета. Гинденбург поинтересовался, действительно ли существует необходимость побеседовать с партийными лидерами. Он желает работать только с президентским правительством, и ни с каким другим. Папен объяснил, что попытаться стоит хотя бы для того, чтобы окончательно убедиться: парламентского большинства не существует. А если это явится неоспоримым фактом, следующий президентский кабинет сможет успешно работать, получив больше полномочий.

И Гинденбург снова вынужден был пройти через тяжелейшее испытание – принять партийных лидеров. Были приглашены руководители Немецкой национальной партии, «Центра», Немецкой народной партии, Баварской народной партии и, конечно, Гитлер. Поскольку социал – демократы отказались встретиться с Папеном, их отказ стал достаточным основанием не приглашать их и на встречу с президентом. Сами социалисты не стали просить аудиенции у президента, чтобы довести до его сведения свои взгляды. Переговоры с остальными буржуазными партиями, теперь превратившимися в очень маленькие отколовшиеся группы, были сочтены бессмысленными. Коммунистов, всегда выдвигавших собственные неприемлемые условия, и раньше на консультации не приглашали. Вести подобные дискуссии Гинденбургу всегда было тяжело, но теперь это стало для него непосильным. Мейснер записал все вопросы, которые президенту предстояло задать своим посетителям, а также реплики, которые он должен был произнести после их выступлений. Последнее замечание маршала было намеренно туманным: пока он не может сказать ничего определенного, поскольку должен переговорить с представителями других партий. Позднее он их вызовет еще раз – по одному или всех вместе. По двум вопросам подготовленный ответ был совершенно недвусмысленным: «<Я ограничусь тем, что скажу, что ни при каких условиях не отдам правительство снова в руки партий. Не стану я и назначать правительство, сформированное партиями и подавляемое ими. Также я буду всеми силами стремиться сохранить союз рейха и Пруссии».

Как и следовало ожидать, переговоры не привели к принятию решения. Партийные лидеры не смогли предложить ни одного конструктивного совета. Гугенберг, Каас, Дингельд и Шеффер согласились с тем, что необходимо сохранить авторитарное правительство и ослабить рейхстаг. Они также одобрили концентрацию всех «(национальных сил», чтобы на них могло опереться такое правительство. Все согласились и с тем, что нацистов надо ввести в правительство, но, кроме Кааса, сомневались, что Гитлера можно назначить канцлером. Гугенберг, у которого был самый большой и весьма неприятный опыт общения с Гитлером, высказал самые серьезные опасения. «Я не заметил у Гитлера желания выполнять свои обещания, – заметил он. – Его способ решения политических вопросов заставляет усомниться, можно ли ему доверить политическое лидерство. У меня имеются самые серьезные возражения». Все были согласны, что выбор канцлера – прерогатива президента и, когда он примет решение, партийные лидеры не станут его оспаривать. Никто не сказал об этом прямо, но все понимали: время, когда партии являлись творцами политики, ушло в прошлое.

Причиной готовности Кааса принять Гитлера в качестве канцлера являлось опасение, что диктатура Папена, не пользующегося народной поддержкой, приведет страну к гражданской войне. «Нас ждет ужасная зима, – говорил он президенту. – Двенадцать миллионов немцев выступают против правительства справа и тринадцать с половиной миллионов – слева. Национальное единство, включающее национал – социалистов, является необходимостью». Он настаивал на проведении основательных, спокойных и серьезных переговоров с ними, потому что стоящие перед страной проблемы не могут быть решены на поспешных коротких встречах, и утверждал, что этого хочет вся страна – и деловые круги, и промышленники, и аграрии. Причем переговоры не должны прерываться только потому, что одной стороне не понравилось что – то, сказанное другой, – такие трудности придется урегулировать партийным лидерам. «Необходимость в положительном исходе так велика, что я считаю настоящей трагедией, если и эти переговоры станут пустой формальностью и если они прервутся в тот момент, когда нацисты отвергнут очередное предложение. <..> Мы поддержим президента, если будут выдвинуты требования, которые он сочтет неприемлемыми, но мы также просим президента пойти на все уступки, на которые он сможет пойти, не поступаясь своими основными убеждениями». Если такие переговоры все же окажутся неудачными, нация должна убедиться, что ответственность за это не лежит на руководстве рейха.

Прелат предложил Гинденбургу выбрать человека, которому он может доверить вести переговоры, предпочтительно не являющегося потенциальным кандидатом на пост канцлера. Он был уверен, что прогресс по самым актуальным вопросам, нечто вроде «соглашения доверия», может быть достигнут тремя или четырьмя решительными партийными лидерами. Издавать чрезвычайные декреты и распускать рейхстаг недостаточно, чтобы провести страну через тяготы грядущей зимы. Необходим президентский кабинет, который одновременно опирался бы на поддержку, пусть и временную, большинства рейхстага.

За настойчивостью Кааса также стояло опасение, что неприятие нацизма будет способствовать усилению коммунистов. Результаты выборов, принесшие коммунистической партии 100 мест в парламенте, стали потрясением для многих. Изолированные и не имеющие влиятельных друзей коммунисты представляли значительно меньшую угрозу, чем нацисты, но их всеобъемлющая критика существующего порядка вызывала особенно сильные опасения, что позволяло нацистам казаться меньшим злом. Более того, нацисты умело поддерживали и приумножали эти опасения, настойчиво подчеркивая, что их неудачи на выборах не являются основанием для ликования их буржуазных противников. Геббельс писал в «Ангриф»:

«Перед нами зима, которая принесет нам только худшее или самое худшее. Число большевиков в рейхстаге может очень быстро удвоиться в результате экономической депрессии и безграничной нищеты, в которой живет большинство немцев. Безнадежное отчаяние, охватившее массы, может привести к тому, что явью станут даже самые абсурдные ожидания. Как правило, ответственные круги не принимают наши предостережения всерьез, но, если слова являются неубедительными, факты говорят безошибочным языком».

Многие банкиры и промышленники считали такие опасения оправданными. Если они и были разочарованы в Гитлере после террористических перегибов коричневорубашечников и неудачи его летних переговоров с «Центром», победа коммунистов на выборах вновь вернула их в лагерь нацистов. «Должны ли мы позволить нацистам сломать себе шею, – выразил один из промышленников широко распространенное в этих кругах сомнение, – чтобы вся лавина обрушилась на нас? Это будет конец!» «Когда 6 ноября, – свидетельствовал на Нюрнбергском процессе другой представитель деловых кругов, – партия национал – социалистов потерпела серьезную неудачу и, как нам показалось, прошла свою высшую точку и двинулась к упадку, ее поддержка немецкой тяжелой промышленностью стала вопросом первостепенной важности». «Дойче фольксвирт», широко читаемая банкирами и промышленниками, предостерегала, что любая попытка ввести нацистское движение в русло нормальных правительственных процедур окончится катастрофой. Причем это произойдет не «из – за его программы, которой попросту не существует, а из – за весьма специфических моральных и духовных ценностей». Каким канцлером может стать человек, который связывает свою честь с судьбой убийц в Потемпе и который недавно спас двух террористов от заслуженного наказания, сделав их депутатами рейхстага? (Двум депутатам от партии нацистов было предложено уйти в отставку, чтобы освободить место для этих двух осужденных.) Нельзя достичь взаимопонимания с человеком, который отрицает самые элементарные моральные ценности, как бы он ни уверял, что будет действовать в рамках закона. Но на подобные предостережения никто не обращал внимания. Бизнесмены не видели причин избегать Гитлера, если с ним имеют дело члены правительства и даже священнослужитель (имеется в виду Каас) изъявляет желание с ним сотрудничать. Напуганные перспективой большевизации или социализации Германии, они стали требовать назначения Гитлера канцлером.

За дело взялся Вильгельм Кепплер, один из советников фюрера по вопросам промышленности. С помощью доктора Шлахта, бывшего президента Рейхсбанка, и видного банкира барона фон Шредера он инициировал совместную атаку, имеющую целью убедить Гинденбурга отказаться от своих возражений. Было составлено письмо, которое предложили подписать пятидесяти самым известным промышленникам, судовладельцам, банкирам и аграриям для представления президенту. Назначение Гитлера канцлером, указывалось в письме, поможет стабилизировать обстановку, потому что мы видим «в движении национал – социализма начало новой эры. Покончив с классовой борьбой, оно создаст нерушимую основу для нового подъема немецкой экономики». В заключительной части письма было сказано, что назначение Гитлера также устранит «ошибки и недостатки, которые неизбежно приписываются любому массовому движению» и вдохновит миллионы людей, которые до сих пор стоят в стороне. И хотя ряд деятелей, которым предложили подписать письмо, ответили решительным отказом, список все равно оказался впечатляющим, поскольку включал самых видных представителей немецкой промышленности и сельского хозяйства. Отдельные промышленники, хотя и не поставили свои подписи, тем не менее заявили, что одобряют петицию. Письмо было передано Мейснеру в тот самый день, когда Гинденбург должен был встретиться с Гитлером[52].

Встреча маршала и фюрера состоялась утром 19 ноября. Прибытие Гитлера было обставлено с большой помпой. Тысячи нацистов, созванных по этому случаю Геббельсом, приветствовали фюрера восторженными криками, пока он ехал от отеля «Кайзерхоф» до офиса президента. Но даже если Гинденбург и слышал рев толпы, он был не слишком впечатлен этим. Старый маршал принял решение и, несмотря на советы многих, не собирался назначать Гитлера главой президентского кабинета. На этом месте мог быть только человек, пользующийся его особым доверием.

По просьбе Гитлера Гинденбург сначала принял его лично. Отказ от успокаивающего присутствия Мейснера, очевидно, заставил маршала испытывать дополнительное напряжение, но он старался проявить максимум несговорчивости. Гитлер, надеявшийся в отсутствие Мейснера выглядеть более убедительным, был разочарован. В полном соответствии с подготовленным заранее текстом Гинденбург воздал хвалу национальной гордости и идеализму, которые пробуждает Гитлер, но потом, как позже вспоминал фюрер, отошел от написанной речи. Пожаловавшись на агрессивное поведение нацистской молодежи, он припомнил инцидент в Танненберге, когда толпа начала скандировать ему: «Проснись! Проснись!» «Я же не сплю!» – обиженно проворчал он. Гитлер заверил старого маршала, что он неправильно понял или не расслышал крики толпы. Он наверняка слышал известный боевой клич нацистов «Германия, проснись!», а лично маршала никто обидеть не хотел. Беседа завершилась без принятия какого – либо решения. Как отмечено в протоколе, собеседники, по сути, снова лишь определили свои позиции.

Когда к ним присоединился Мейснер, все повторилось. Гинденбург требовал, чтобы Гитлер вошел в непартийный кабинет, в котором ему будет выделено несколько портфелей, а Гитлер говорил, что может войти в кабинет только в качестве его главы. «Я вовсе не собираюсь ставить на все министерские посты национал – социалистов, – заверял он президента, – но политическое лидерство должно быть сосредоточено в одних руках, поскольку я рискую не только своим именем, но и движением». Сыграв на широко распространенной боязни коммунистической угрозы, он хмуро изрек: «Если это движение погибнет, Германия окажется в величайшей опасности из – за восемнадцати миллионов марксистов, среди которых четырнадцать или даже пятнадцать миллионов коммунистов. В интересах отчизны мое движение должно сохраниться, а это значит, что я должен стать лидером». Непартийное правительство, поддерживаемое президентом, может управлять страной еще некоторое время, «но долго это не продлится. Не позднее февраля начнется новая революция, и Германия перестанет быть мощным фактором мировой политики».

Если нацисты являются непримиримыми врагами коммунистов, тогда почему, пожелал узнать Гинденбург, они участвовали в забастовке берлинских транспортников? «Люди настроены очень решительно, – объяснил Гитлер, воспользовавшись этой возможностью, чтобы добиться желаемого. – Даже если бы я попытался сдержать моих людей, забастовка все равно произошла бы, но я бы лишился своих сторонников среди рабочих, а это противоречит интересам Германии». И он снова принялся убеждать президента, что только его назначение канцлером может спасти страну от большевизации.

На бизнесменов и промышленников таким образом можно было воздействовать – но только не на Гинденбурга. Его недоверие к Гитлеру нисколько не уменьшилось. Но если уж национал – социализм стал национальным движением, его следовало контролировать. И Гинденбург попытался применить личный подход, который так часто выручал его раньше. «Я могу только повторить свою просьбу: помогите мне. Я высоко ценю вдохновляющую вас и ваше движение великую идею и хотел бы видеть вас в правительстве. Я не сомневаюсь в искренности ваших намерений, но не могу согласиться на партийное правительство».

Будет ли Гитлер контактировать с другими партиями? Нет, если не получит мандат на формирование правительства. Решение за президентом. Но если он получит такой мандат, убеждал фюрер, он сможет достичь соглашения относительно программы и состава кабинета. Его правительство также получит от рейхстага акт о предоставлении дополнительных полномочий, дающий право принимать все меры, которые будут сочтены необходимыми. Гитлер выразил уверенность, что никто, кроме него, такой акт получить не сумеет. Он сможет решить все проблемы.

Но даже перспектива больше не подписывать чрезвычайные декреты не поколебала позицию Гинденбурга: ему необходимо время, чтобы подумать, после чего можно будет снова вернуться к обсуждению. Президент снова призвал Гитлера вспомнить о солдатском чувстве долга и, на некоторое время позабыв о пропасти, разделявшей маршала и капрала, упомянул о «старом братстве по оружию, которое свело нас вместе на войне. Пойдите мне навстречу, и мы обязательно сможем работать вместе».

Через два дня Гинденбург снова встретился с лидером нацистов. Ни мрачные пророчества Гитлера, ни требования назначить его канцлером, непрерывным потоком поступающие в президентский дворец, не изменили позиции президента. Гинденбург не желал идти на какие – либо уступки. Он повторял, что, поскольку Гитлер является партийным лидером, он не может возглавить президентский кабинет. Этот пост может занять только человек, не связанный обязательствами ни с одной партией и пользующийся его безусловным доверием. И все же Гинденбург предложил Гитлеру в течение ближайших трех дней подтвердить, что он сможет обеспечить парламентское большинство, которое поддержит сформированное им правительство, в котором сам станет канцлером. Давление, которому постоянно подвергался Гинденбург, все же возымело некоторый эффект. Еще в августе он наотрез отказался назначить Гитлера канцлером, даже если нацисты и партия «Центра» сумеют сформировать правительство большинство. Теперь он предложил Гитлеру выяснить, найдет ли тот большинство, которое поддержит его в роли канцлера. Что заставило старого маршала изменить свою позицию, точно не известно: очевидно, он принял во внимание аргумент, все чаще звучавший на митингах и приводимый в средствах массовой информации, что «недемократично» не допускать на пост канцлера человека, являющегося главой крупнейшей партии. Заключая в себе невысказанное обвинение в неконституционном подходе, этот аргумент вполне мог произвести впечатление на маршала, хотя был лицемерным и неискренним. Закрыть ярому врагу демократии дорогу к власти – такое действие никак нельзя было назвать недемократичным. Учитывая преобладающую тенденцию развития событий, Гинденбург считал маловероятным, что Гитлер обеспечит большинство в рейхстаге, но, если последнему это все – таки удастся, президент решил больше не идти против воли народа.

Чтобы определить свои позиции, не подвергая их опасности сомнений и искажений, Гинденбург и Гитлер обменялись заранее подготовленными меморандумами. В меморандуме Гинденбурга были кратко изложены его взгляды, а Гитлер, с оглядкой на общественное мнение, мрачно предупредил, что альтернативой неэффективного использования «его» движения является «большевистский хаос». В нем также выражалось сомнение, не возвращается ли президент к старым парламентским методам – если да, то об этом курсе люди должны знать, а он, Гитлер, может только указать на его пагубность.

Видя, что шансов сформировать коалицию почти нет, Гитлер поинтересовался условиями, которые правительство большинства должно выполнить. Ему передали заявление с изложением условий президента: все партии, которых это касается, должны согласовать экономическую программу (чтобы исключить социалистические выступления); старый дуализм между рейхом и Пруссией не должен восстановиться; в случае проведения рейхом реформ ни одно государство не должно получать какие – либо уступки; Гинденбург сохранял свои чрезвычайные полномочия согласно статье 48. Что касается состава правительства, президент сохраняет право одобрить кандидатуры всех министров и, в соответствии со своими конституционными правами, лично выбрать министра иностранных дел и рейхсвера – как представителя рейха на международной арене и главнокомандующего армией.

Гитлер обещал в тот же вечер дать письменный ответ. Гинденбург предпринял еще одну попытку завершить затянувшуюся дискуссию на дружеской ноте. «Чем все это закончится, известно одному Богу, – сказал он. – Но я хочу подчеркнуть только одно: как бы ни закончились наши переговоры, мои двери всегда останутся для вас открытыми».

На протяжении трех следующих дней последовал обмен письмами между Гитлером и Мейснером, в которых обе стороны еще раз уточнили свои позиции. Мейснер снова акцентировал внимание на том, что президент не может быть уверенным в непартийной позиции Гитлера и потому имеет все основания опасаться, что возглавленный им президентский кабинет превратится в партийную диктатуру. В ответном письме Гитлер указал, что Брюнинг также являлся партийным лидером, но все же возглавлял президентский кабинет. В ответ Мейснер пояснил, что Брюнинг первоначально сформировал парламентский кабинет и стал главой президентского кабинета только после того, как сумел завоевать полное доверие Гинденбурга. Мейснер предположил, что Гитлер мог бы тоже завоевать доверие президента, но ясно дал понять, что этот день еще не настал.

В очередном длинном послании Гитлер отверг условия президента как нереальные и неконституционные и снова предложил дать ему официальный мандат на формирование нового правительства. Получив такой мандат, он обещал оперативные действия и быстрые решения. Он брался представить в течение сорока восьми часов краткую программу планируемых им первоочередных мер во внешней политике и внутри страны. После одобрения ее президентом в течение двадцати четырех часов он представит список кабинета, в который будут включены Шлейхер – министр рейхсвера – и Нейрат – министр иностранных дел, а также несколько других членов существующего кабинета. На посту канцлера Гитлер обещал действовать в соответствии с конституцией. Все, чего он просил, – дать ему особые полномочия, которые даже парламентские канцлеры имели в кризисных ситуациях. «Я обещаю, – писал он в заключительной части письма, – пожертвовать собой для спасения отечества. Ради этой благородной цели и я, и мое движение сделаем все возможное».

Но Гинденбург все еще не был убежден. Президент не может, написал в ответном письме Мейснер, взять на себя ответственность за дачу plein pouvoir[53] главе партии, которая постоянно подчеркивает свои тоталитарные амбиции и является противником не только его лично, но и политических и экономических мер, которые он считал необходимыми. «При таких обстоятельствах, – указал Мейснер, – президент должен опасаться, что возглавляемый вами президентский кабинет превратится в партийную диктатуру, а трещины, разделяющие немецкий народ, станут еще глубже. Он не хочет обременять свою совесть ответственностью за такой кризис».

Последнее слово осталось за Гитлером. В заключительном письме он снял с себя всякую ответственность за провал переговоров. Существующий кабинет, повторил он, не является конструктивной силой, и он, фюрер, никогда бы не отдал движение, которое сам создал, в его распоряжение. Нацистское движение будет служить только интересам немецкого народа. Гитлер заявил, что тоже имеет совесть и понимает, что такое ответственность. «Я ответственен перед своей совестью, перед честью движения, которое возглавляю, и перед миллионами немцев, которые из – за политических экспериментов последних месяцев оказались в нищете и страданиях».

Пока Гинденбург был занят переговорами с партийными лидерами, Шлейхер также пытался справиться с кризисом. Генерал был куда больше встревожен создавшейся тупиковой ситуацией, чем Папен. Больше всего его угнетали безрадостные перспективы, маячившие перед армией. Без народной поддержки правительство будет вынуждено опереться на рейхсвер, чтобы восстановить пошатнувшееся равновесие. Все более реальной становилась опасность того, что ему придется призвать на помощь армию, чтобы поддержать свою власть. Таким образом, если рейхстаг будет распущен, а новые выборы отложены, армия почти наверняка будет втянута в политическую борьбу. Шлейхер поручился за поддержку рейхсвера в этом случае, но не оставлял надежду избавить армию от столь незавидной участи.

Размышляя о возможных путях выхода из кризиса, Шлейхер все чаще стал подумывать о том, чтобы самому стать канцлером. Он не находил привлекательной такую перспективу, предпочитая оставаться в стороне. Но Папен, не пользующийся популярностью, был бессилен. А у Шлейхера было множество контактов даже в кругах, настроенных враждебно по отношению к Папену. Партия «(Центра» и профсоюзы, ненавидевшие Папена, вполне могли принять его, Шлейхера, в роли канцлера. Даже Гитлер, все еще кипевший от злости на Папена за позор 13 августа, вполне мог согласиться работать с генералом.

Конечно, все зависело от реакции Гитлера. Его мнение следовало прозондировать в первую очередь. В былые времена Шлейхер отправился бы прямо к фюреру, после чего рассказал бы Гинденбургу обо всем, что сделал. Но теперь генерал не рисковал демонстрировать подобную независимость. Отношения между ним и маршалом испортились с того самого дня, когда генерал стал уговаривать Гинденбурга назначить Гитлера канцлером. Гинденбург утратил доверие к своему некогда ближайшему советнику, и его место занял Папен. Да и Оскара фон Гинденбурга Шлейхер больше не мог считать своим близким другом. Их длительное и весьма плодотворное сотрудничество оборвалось, когда о высказанном им в адрес Оскара язвительном замечании тут же доложили президентскому сыну. Но все же, будучи министром рейхсвера, Шлейхер имел доступ к президенту и сумел получить его весьма неохотное разрешение на переговоры с нацистским фюрером.

И снова генералу пришлось убедиться в том, что он сильно недооценил Гитлера. Решив стать канцлером, Гитлер был заинтересован в возглавляемом Шлейхером правительстве ничуть не больше, чем в правительстве, возглавляемом Папеном или любым другим деятелем. Поколебать его намерения не мог никто. Фюрер открыто заявил Шлейхеру, что выступит против его назначения канцлером и будет добиваться новых выборов в рейхстаг.

Враждебность Гитлера соединилась с недовольством Гинденбурга. Доложив об исходе беседы, Шлейхер получил резкий выговор за то, что «преждевременно» поднял вопрос о своем канцлерстве. Гинденбург желал сохранить Папена и был крайне недоволен, столкнувшись с необходимостью принимать решения, к которым не был готов.

Если Гинденбург считал возглавляемый Шлейхером кабинет очень отдаленной возможностью, то о Мейснере этого сказать было нельзя. Он тесно сотрудничал в эти тяжелые дни с генералом, информировал его о ходе переговоров президента с партийными лидерами, давал ему читать и редактировать письма, которые писал Гитлеру от имени Гинденбурга. Шлейхер, в свою очередь, при поддержке Мейснера помогал направлять действия президента. На следующий день после беседы Шлейхера с Гитлером Гинденбург пригласил к себе Кааса, чтобы выяснить, видит ли прелат какие – либо пути заключения того самого «соглашения доверия», которое он предлагал в свой предыдущий визит. Это приглашение, противоречащее действительным намерениям маршала, явно несло отпечаток прямого или косвенного влияния генерала. Шлейхер всегда настаивал на использовании всех законных шансов до последнего, пусть даже самого безнадежного, прежде чем прибегать к силе, и приглашение Кааса как раз и являлось последней попыткой. Каасу можно было доверить и передачу еще одного предупреждения о нежелательности Папена на посту канцлера.

Каас решил, что вопрос должным образом не изучен, но после дня интенсивной работы был вынужден признать свое поражение. Дингельд и Шеффер хотят помочь, сообщил он, но Гугенберг упрямо выступает против правительства большинства. Гитлер якобы одобрил план Кааса в принципе, но потом изменил свое мнение на основании того, что любые договоренности между ними будут проигнорированы во «влиятельных местах». Каас с горечью жаловался, что его задача многократно усложнилась из – за опрометчивого заявления ряда официальных лиц, утверждавших, что поручение Каасу президент не рассматривал всерьез. А хуже всего было то, что в это же самое время кто – то еще (очевидно, Шлейхер) зондировал почву для создания президентского кабинета. Отсутствие единой, четко обозначенной цели помешало успешному ведению консультаций лидером партии «Центра».

Гинденбург хотел знать, что он теперь должен делать. Что бы он ни решил, ответил Каас, он определенно не должен назначать канцлером Папена – это чревато серьезными неприятностями. Президентское правительство при другом канцлере может иметь шанс; его посчитают чем – то новым, что очень важно с психологической точки зрения. Оно должно быть сформировано заново и больше представлять народ. Прелат выразил уверенность, что такой кабинет может открыть новые возможности для будущего.

Но Гинденбург всеми силами держался за Папена. Какие у «Центра» есть возражения против этого человека? Папен слишком мало знает о финансовых и экономических проблемах? Каас ответил уклончиво, но не без оснований. Последние снижения заработной платы вызывали большее недовольство народных масс, чем все остальные чрезвычайные меры. Здесь Каас ступил на весьма опасную почву. Гинденбург настолько тесно идентифицировал себя с программой Папена, что воспринял критику Кааса как направленную непосредственно против него. И поэтому он тут же пожелал узнать, не считают ли и его препятствием на пути к решению кризиса. «(Если я дома или за рубежом лишился доверия, которое должен иметь, то готов уйти в любое время. Я не хочу навязываться стране, для этого я слишком горд».

Взволнованный и встревоженный такой вспышкой эмоций, Каас поспешил успокоить маршала: «Я могу понять горечь президента. Но я с глубочайшим убеждением могу заявить, что в тот день, когда вы, господин президент, нас покинете, последняя надежда на единство и сотрудничество будет потеряна. Если и есть кто – то, стоящий над партиями и сохраняющий наше единство, то это вы, господин президент, и я умоляю вас: не позволяйте этой мысли появиться на пороге вашего дома». Гинденбург не был удовлетворен. «<Они показывают мне в одной руке морковку, – проворчал он, – а в другой палку».

Разговор перешел к поддержке партией «Центра» другого президентского кабинета. И снова Каас проявил уклончивость: он точно знал, чего не хочет, но весьма смутно представлял, чего хочет. Самое главное – сформировать новое правительство. «Центр» и другие партии пересмотрят свое отношение. Оно не обязательно должно иметь большинство в рейхстаге, но должно пользоваться большей популярностью в стране, чем правительство Папена. Возможно, удастся объявить небольшой перерыв в работе рейхстага, и страна выйдет из кризиса без серьезных потерь. На Гинденбурга увещевания прелата не произвели впечатления. Он хотел оставить Папена на посту канцлера. «Я попал в чрезвычайно тяжелое положение, – жаловался он. – У меня хотят отобрать человека, которому я доверяю, и навязать мне нового канцлера». Каасу осталось только заверить старого маршала, что выбор канцлера – прерогатива президента, на которую никто не посягает. Он ушел, оставив старика еще более растерянным и одиноким, чем всегда.

Пока Каас беседовал с президентом, кабинет собрался, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Шлейхер доложил о своей беседе с Гитлером. Его участие, сделал он вывод, могло бы добавить правительству реальную силу, которой нет больше ни у кого. Другой канцлер – пока неизвестно, кто им станет, – возможно, и будет пользоваться некоторой поддержкой, но определенно не сохранит ее надолго. «Центр» хотел найти кандидатуру, приемлемую для всех партий – от Немецкой национальной до социал – демократической. Естественно, такой кандидатуры не нашлось. Тогда был сделан единственно возможный вывод: смена канцлеров ни к чему не приведет. Эльц и Гюртнер согласились с Каасом.

Многие, однако, не желали видеть Папена на посту канцлера. Барон фон Браун, который все время выступал против его повторного назначения, выразил сомнение, не приведет ли оно к выходу двадцати или даже тридцати тысяч штурмовиков на улицы Берлина. Он также опасался всеобщей забастовки. Шверин – Корсиг предвидел трудности с молодежью «национального» лагеря, которая была настроена категорически против кабинета Папена. Правительству придется использовать против нее армию. Подобные опасения высказывали многие, но Шлейхер всячески старался успокоить людей. Поскольку Гинденбург был решительно настроен не давать Гитлеру пост канцлера, правительству ничего не оставалось, как внимательно рассмотреть все возможности и сделать правильные выводы. Папен должен остаться канцлером. Свою кандидатуру Шлейхер отверг на том основании, что канцлер не должен быть еще и министром рейхсвера. Если возникнет необходимость в объявлении чрезвычайного положения, общественное внимание неизбежно будет приковано к министру рейхсвера, который контролирует исполнительные силы, и канцлер перестанет находиться на линии огня. Это ослабит давление на Папена, которое, он признал, было сильным.

Шлейхер также произнес несколько успокоительных фраз относительно позиции рейхсвера: на него можно положиться во всех отношениях. Восторги по отношению к Гитлеру в его рядах значительно поутихли. Что касается технической готовности армии, все соответствующие вопросы, связанные с возможным военным положением, были обстоятельно обсуждены в министерстве рейхсвера и находятся на постоянном контроле. Нет никаких оснований опасаться непредвиденных случайностей. Нет необходимости и в усилении рейхсвера другими формированиями – лучше все равно не будет[54].

Папен, не желавший бороться за себя, упорно хранил молчание. Заговорил он только в самом конце. Президент, повторил он еще раз, не назначит Гитлера главой президентского кабинета. Но если Гинденбург собирается вернуть кабинет, он, несомненно, будет настаивать на определенных условиях. Кабинету придется еще больше трудиться над обеспечением работы и хлеба для народа, особенно если рейхстаг будет закрыт. Во время чрезвычайного положения он будет считать себя более чем когда – либо защитником конституции и не допустит никаких конституционных реформ. Последнее обещание понравилось Шлейхеру и остальным министрам, желавшим избавить кабинет от дополнительного бремени конституционных изменений, которые не были популярны у народа. Папен завершил свою речь заверением, что считает обязанностью кабинета продолжить работу, если об этом попросит президент. Никто не возражал.

Прошло несколько дней, но со стороны президента не поступало никаких просьб. Как бы ни стремился Гинденбург сохранить на посту канцлера Папена, число его противников не могло не произвести впечатление на президента. Все еще не желая расставаться с Папеном, президент предпочел отложить окончательное решение. Подыскивавший альтернативу Мейснер предложил кандидатуру Гёльдерера. За него же высказался эмиссар Немецкой национальной партии, представивший президенту список кабинета, возглавляемый обер – бургомистром Лейпцига. В списке Брюнинг занимал должность министра иностранных дел, а Гугенберг – министра экономики Пруссии и рейха. Посты министров внутренних дел и рейхсвера также занимали консерваторы. Гинденбург не заинтересовался списком, но имя Брюнинга, упомянутое и Каасом, затронуло чувствительную струну. Его совет мог оказаться неоценимым! Хотя принять бывшего канцлера официально – значит вызвать новые противоречия, и Мейснер пригласил Брюнинга к президенту тайно, не поднимая лишнего шума. Только совет бывшего канцлера президенту не пришелся по душе: Брюнинг тоже считал, что Папен не сможет справиться с кризисом. Во главе коалиции, включающей представителей всех партий от социал – демократов до умеренных консерваторов, должен стать Шлейхер.

И хотя Мейснер с этим согласился, Гинденбург не мог заставить себя принять такое решение. А что, если Гитлер все же откликнется на призыв к исполнению солдатского долга и войдет в правительство Папена? Маршал снова пригласил к себе фюрера, но тот, понимая, что маршал вновь выдвинет свои условия, отказался от встречи. Фюрер пошел на это тем более уверенно, потому что повторяющиеся призывы к сотрудничеству убедили его в слабости оппонентов и укрепили веру в свой успех.

Вечером 1 декабря Гинденбург встретился с Папеном и Шлейхером. Прошло две недели после отставки кабинета, и следовало срочно принять решение. На 6 декабря было назначено первое заседание нового рейхстага. Как всегда, столкнувшись с кризисом, президент был вялым и измученным. О ходе встречи трудно говорить с уверенностью, потому что два сохранившихся источника – протокол Мейснера и воспоминания Папена – не сходятся по основным пунктам. Рассказ Папена представляется более заслуживающим доверия, хотя в его рассказе имеется ряд неточностей; протокол Мейснера более расплывчат и противоречив.

Сначала Гинденбург обратился к Папену и поинтересовался его мнением. Канцлер кратко обрисовал проблемы, возникшие в связи с отказом Гитлера войти в его кабинет и неудачей в формировании коалиции большинства. При таких обстоятельствах смена правительства невозможна и нежелательна, поэтому он предложил повторное назначение своего кабинета. Рейхстаг его, вероятнее всего, не поддержит, и тогда деятельность парламента придется на некоторое время приостановить. Это будет нарушением конституции, но сложность ситуации его оправдает. Папен заверил, что понимает, насколько священной является для маршала присяга. Но Бисмарк, вступив в бой с прусским парламентом, тоже советовал Вильгельму I проигнорировать конституцию. Он не станет навязывать конституционные изменения стране: такие предложения будут вынесены на референдум или для обсуждения вновь избранному Национальному собранию. А как только предлагаемая реформа будет принята, все законодательные функции сразу же вернутся к парламенту.

Затем в беседу вступил Шлейхер. Для генерала после его последней встречи с канцлером настали нелегкие дни. Готовность рейхсвера, о которой он так уверенно заявлял на заседании кабинета, на поверку оказалась, мягко говоря, неадекватной. По предложению одного из сотрудников штаба подполковника Отта 25–26 ноября была проведена военная игра, которая должна была проверить способность армии справиться с всеобщей забастовкой и/или вооруженным восстанием. Результат мог лишь привести в уныние. Оказалось, что в случае объединения нацистов и коммунистов, с реальностью чего, как доказала недавняя забастовка берлинских транспортников, приходилось считаться, рейхсвер не сможет выполнить все стоящие перед ним задачи. Более того, местные силы, такие как специально созданный технический чрезвычайный корпус, полиция и т. д., оказались настолько деморализованными и попавшими под влияние нацистов, что в случае уличных столкновений на них рассчитывать было нельзя. В дополнение ко всему постоянно существовала угроза польского вторжения в Восточную Пруссию, оборону которой нацисты могли блокировать без особого труда. Консультации с полевыми командирами подтвердили весьма неутешительный вывод: с кризисом необходимо справиться, не привлекая армию.

Изучив доклад Отта, Шлейхер решил, что возвращение Папена на пост канцлера невозможно. Удивительно, но он не уведомил о своих выводах ни Папена, ни Гинденбурга. Мы можем только догадываться, по какой причине Шлейхер предпочел оставить свои мысли при себе; возможно, он хотел выиграть время и найти другое решение. Последние дни ноября он провел в неустанных поисках возможной альтернативы. Несомненно, он не желал докладывать президенту, что рейхсвер не способен охранять порядок внутри страны. Генерал знал, что маршал не приемлет насильственные меры, и, возможно, верил, что, если ему удастся найти выход, который будет одновременно и законным и ненасильственным, Гинденбург не обратит внимания на недостатки армии. А утаивая реальность от канцлера, генерал, скорее всего, надеялся, что так будет легче его убедить.

В поисках решения Шлейхер обратился к плану, который одно время широко обсуждали и к которому он сам стал проявлять все больше интереса, – коалиции нацистов, «Центра» и профсоюзов. Он с августа исследовал такую возможность и неоднократно обсуждал ее с Грегором Штрассером, который, будучи главой партийного чиновничьего аппарата, находился в контакте с рядовыми членами партии и был уверен: партия, если она хочет сохранить своих сторонников, должна войти в правительство. Шлейхер также поддерживал связи с «Центром», трудовыми союзами и «(Железным фронтом», не теряя надежду со временем создать общий фронт – от нацистов до социалистов, – который поддержит правительство, желающее произвести всеобъемлющие социальные реформы и воплотить в жизнь обширные проекты общественных работ. «Тат», некоторое время поддерживавшая такой план, назвала его благоприятным сплавом «духовного прусачества» армии и союзов против материалистической троицы – крупных землевладельцев, тяжелой промышленности и банковского капитала. Для нации, к этому времени приобретшей антикапиталистический настрой, союз рабочих и солдат должен был стать особенно привлекательным.

Под давлением углубляющегося кризиса Шлейхер усилил поиски выхода из него и полученные результаты счел обнадеживающими. Ему дали понять, что Грегор Штрассер оставался с Гитлером только из преданности, но уже был готов пойти собственным путем, если требование Гитлера о назначении канцлером снова будет отвергнуто. Переговоры с двумя социалистическими представителями профсоюзов – Теодором Лейпартом и Вильгельмом Эггертом – показали, что взаимопонимание с этими группами вполне может быть достигнуто, да и переговоры с католическим лидером профсоюзов Бернхардом Отте тоже показались весьма многообещающими. Только социал – демократ Брейтшейд отверг все предложения Шлейхера, но генерал, памятуя о пассивности социалистов после прусского удара, не видел причин тревожиться относительно их позиции. Генерал также связался с Гюнтером Гереке – инициатором программы общественных работ, представленной Гинденбургу. Являясь близким другом Оскара фон Гинденбурга, Гереке сумел заинтересовать своими планами обоих – и отца, и сына. Участившиеся в последнее время требования Гинденбурга активизировать борьбу с безработицей в основном были вдохновлены программой Гереке. Таким образом, еще не заручившись ничьими обязательствами, Шлейхер все же надеялся объединить все эти группы в рабочий альянс. Он сможет обеспечить большинство в рейхстаге любому правительству, которое станет заниматься его проблемами.

И все же, когда поступил вызов от Гинденбурга, генерал не был готов к разговору. Более того, он так и не сумел найти человека, который возглавил бы правительство, поскольку сам планировал остаться на заднем плане. Отчаянно стремясь найти подходящего кандидата, Шлейхер побеседовал со Шлахтом, Брахтом, членом нового прусского правительства, и даже с Мейснером. Желающих не нашлось. В тот же день он отправил подполковника Отта к Гитлеру, надеясь, что фюрер в конце концов согласится войти в правительство со Шлейхером в роли канцлера. В лагере Гитлера нарастало беспокойство. Генерал знал, что Фрик, глава нацистской делегации в рейхстаге, готов присоединиться к Штрассеру, да и Геринг начал колебаться – он и предложил генералу связаться с Гитлером.

Однако все это были лишь предположения, и поэтому, когда подошла очередь Шлейхера излагать свои взгляды президенту, генерал чувствовал некоторую неуверенность. Ему недоставало привычного апломба. Отбросив свою всегдашнюю самоуверенность, генерал говорил о надеждах, а не о фактах. Он видел «возможность» избавить президента от необходимости нарушить присягу; он «думал», что нацисты вполне могут передумать; его «план» заключался в нахождении с их помощью большинства, включая все буржуазные партии и социалистов. Это большинство поддержит правительство, возглавленное им лично, в которое войдет Штрассер и ряд его людей. О неспособности армии обеспечить выполнение плана Папена не было сказано ни слова.

Папен выразил сомнение, что нацистская партия, присягнувшая на верность лично Гитлеру, может быть расколота с такой легкостью, как предполагал Шлейхер. Но его главное возражение заключалось в том, что Шлейхер предлагал возврат к старым парламентским методам, от которых президент теперь желал отказаться. Парламентское большинство никогда не разрешит основные реформы, которые необходимо выполнить. План Шлейхера, может быть, и предполагал временное облегчение, но в перспективе его ценность представляется сомнительной.

Далее последовало краткое обсуждение достоинств двух планов. Шлейхер, который не мог сказать ничего конкретного, предложил не принимать решения до тех пор, пока не удастся прояснить позицию нацистов. Но Гинденбург, измученный сверх всякой меры, не желал больше ждать. Он решил принять план Папена, который ему нравился намного больше. Встав, чтобы обозначить конец переговоров, он предложил Папену сформировать новое правительство, готовое выполнить намеченные им задачи. Шлейхер благоразумно промолчал: военная дисциплина в любом случае не позволила бы ему заговорить после того, как маршал закрыл дискуссию. Но только молчание не значило подчинение. Когда Папен после окончания беседы попытался заручиться его помощью, генерал поспешил уйти, уведомив на прощание канцлера, что тот движется к беде.

По возвращении домой Шлейхер принял звонок от Отта. Подполковник доложил, что его миссия провалилась. Гитлер, в течение трехчасовой беседы не дававший никому вставить ни слова, в итоге отверг любое сотрудничество с правительством Шлейхера. Уже на обратном пути Отта перехватил Геринг. Он готов попробовать переубедить Гитлера, предложил он, если получит назначение рейхскомиссара Пруссии и министра авиации рейха. Кроме того, нужно будет снять абсолютно все ограничения на деятельность нацистов. Штурмовики должны пользоваться абсолютной свободой в своей борьбе против «марксизма». (Геббельс в своем дневнике назвал это требованием «чистых улиц» и права на самооборону.) На это Отт смог ответить лишь то, что рейхсвер никогда не будет содействовать подобным планам неограниченного террора.

Оказавшись между двух огней – с одной стороны, непримиримая оппозиция Гитлера, с другой – несговорчивость Гинденбурга, Шлейхер снова и снова взвешивал вероятность вооруженного конфликта. Чтобы окончательно прояснить позицию армии, он лично собрал командиров семи военных районов. Он рассказал им о решении Гинденбурга и спросил, что они думают о возможности подавления беспорядков и забастовок в случае чрезвычайного положения. Семь генералов единодушно посоветовали не прибегать к таким шагам, утверждая, что войска, находящиеся под их командованием, не смогут справиться со всеми чрезвычайными ситуациями. Больше тянуть было невозможно. Следовало проинформировать президента об опасностях, связанных с повторным назначением Папена.

Папен тоже в тот день не сидел сложа руки. Обеспокоенный враждебностью Шлейхера, он вызвал в канцелярию двух членов кабинета, наиболее близких ему по духу, – Гюртнера и Эльца. Оба выразили готовность оказать ему любую возможную помощь и согласились с тем, что предложенный им курс оправдан сложившейся ситуацией. Они также сообщили, что Шлейхер предупредил всех членов кабинета об опасности гражданской войны, к которой приведет назначение Папена канцлером. Перед рейхсвером будет поставлена задача, которую он не сможет выполнить. Учитывая опасения Шлейхера, оба министра сомневались в том, что Папен может рассчитывать на поддержку кабинета.

От Шверина – Корсига, разделявшего тревоги Шлейхера, канцлер узнал о существовании в составе кабинета оппозиции, не желавшей его возвращения на пост канцлера. Желая иметь полную ясность, Папен решил встретиться лицом к лицу со своими оппонентами и, невзирая на поздний час, назначил на следующее утро заседание кабинета. На нем Папен узнал, что многие члены кабинета действительно не одобряют его назначение. Шлейхер предостерегал от поспешных решений, Нейрат открыто выступил против него, Корсиг отказался войти в новый возглавляемый Папеном кабинет, что неизбежно должно было вызвать недовольство и помешать началу процесса экономического возрождения. Корсиг настаивал, что канцлером должен стать Шлейхер, и все министры, за исключением Эльц – Рюбенаха, были с ним согласны. Мейснер усомнился, что Гинденбург пожелает изменить свое решение, а Гюртнер поднял вопрос о готовности рейхсвера справиться с возможными беспорядками.

Был вызван Отт для того, чтобы доложить министрам, какие меры будут приняты. Но, комментируя результаты военной игры, Отт указал, что с саботажем и пассивным сопротивлением невозможно справиться силой оружия. По его мнению, в случае всеобщей забастовки ни технический чрезвычайный корпус, ни полиция не смогут обеспечить такие жизненно важные функции, как, например, снабжение продовольствием. Да и нечего будет противопоставить возможному мнению людей, что полиция и армия мобилизованы не поддерживать мир и порядок, а защищать интересы весьма немногочисленного высшего класса от всей нации.

Никто не подверг сомнению пессимистичные выводы Отта, возможно, потому, что Шлейхер разъяснил: военная игра предполагает наихудшую совокупность неблагоприятных факторов; совершенно не обязательно, что все они будут иметь место в действительности. Сообщение Отта не вызвало возражений, скорее всего, еще и потому, что большинство членов кабинета в любом случае не собирались следовать за Папеном.

Прекратив дискуссию, Папен закрыл заседание и поспешил к президенту. Даже когда его покинули преданные сторонники, а рейхсвер явно не желал его поддержать, канцлер не был готов сдаться. Трудно сказать, по какой причине – из – за природного упрямства или из – за преданности президенту, – но Папен не предложил вернуть свой мандат. Он спросил, хочет ли еще президент, чтобы он продолжал работать. Если да, то придется назначить другого министра рейхсвера (очевидно, Папен имел в виду кандидатуру генерала фон Штюльпнагеля, которую раньше предлагала Немецкая национальная партия). Канцлер объяснил, что не разделяет страхи Шлейхера, считающего, что чрезвычайное положение повлечет за собой всеобщую забастовку и гражданскую войну, хотя, конечно, некоторые столкновения местного значения могут иметь место. Папен выразил уверенность, что многих немцев все – таки можно заставить понять, что он заботится лишь о том, чтобы дать им хлеб и работу, а также о восстановлении демократии. В заключение Папен признался, что, конечно, может ошибаться, а если президент не желает следовать предложенным им курсом, он должен принять соображения Шлейхера и назначить генерала канцлером.

Если Гинденбург накануне и был настроен стать на сторону Папена, он все же являлся не тем человеком, который может проигнорировать проблемы армии и опасения беспорядков внутри страны. Он не желал расставаться с Папеном, но чувствовал, что у него нет выбора. «Вы сочтете меня невежей, мой дорогой Папен, – сказал он тихим измученным голосом, – если я сейчас изменю свое мнение. Но я слишком стар, чтобы на исходе дней своих взваливать на плечи ответственность за развязывание гражданской войны. Пусть господин фон Шлейхер попытает счастья». Маршал сердечно пожал руку Папена, и по его бледным морщинистым щекам скатилось две слезинки.

Гинденбург всячески старался показать Папену, как сильно он переживает вынужденное расставание. В тот же день он послал бывшему канцлеру свою фотографию, под которой написал строку из старой солдатской песни: «Ich hatt' einen Kameraden»[55]. А на следующий день он послал ему письмо, в котором еще раз выразил чувство утраты, владеющее им с тех пор, как Папен покинул канцелярию. «Мое доверие и мое уважение к вам и вашей работе осталось неизменным», – заверил маршал и снова поблагодарил бывшего канцлера за преданность, готовность взять на себя ответственность, за беззаветный патриотизм и благородный характер. Всегда холодный и сдержанный маршал еще ни разу не находил таких теплых, приветливых слов ни для одного из ушедших канцлеров.

После ухода Папена Гинденбург вызвал Шлейхера и поручил ему сформировать кабинет для выполнения предложенной им программы. Шлейхер не проявил желания принять назначение, предпочитая оставаться в тени. «Я последняя лошадь в вашей конюшне, – пошутил он, – и меня лучше оставить в резерве». Но Гинденбург настоял на своем. Именно Шлейхер вынудил его расстаться с Папеном, сказал он, значит, именно он и должен занять освободившееся место. Да и в любом случае он единственно возможный кандидат. Если же Шлейхер откажется, маршал пригрозил тоже уйти в отставку. Как обычно, ультиматум возымел действие, и Шлейхер принял мандат.

А Гинденбург чувствовал себя глубоко несчастным. Еще не придя в себя от расставания с Папеном, маршал был потрясен, обнаружив, что армия больше не стоит за него. Вероятно, он припомнил, как в начале года пресс – секретарь Цехлин предупреждал о том, что рейхсвер, получив приказ выступить против нацистов, вполне может отказаться его выполнять. Неужели так и случилось? Маршал пришел в ярость, узнав о консультациях Шлейхера с войсковыми командирами, которые тот провел уже после того, как он, Гинденбург, принял предложения Папена. Позицию генералов он воспринял как политическое суждение, выходящее за рамки военного дела и наносящее удар по его авторитету президента. Поведение генералов для маршала означало: он, президент, приказал армии привести себя в боевую готовность и помочь Папену, а армия, по сути, отказалась подчиниться этому приказу. Даже среди солдат его авторитет больше не был священным.

Гнев президента был особенно яростным, поскольку он понимал, что бессилен что – либо изменить и ему придется подчиниться решению армии. Шлейхер, главный выразитель интересов рейхсвера, и без того уже бывший персоной нон грата, теперь стал основным объектом для вымещения злости и обиды старого маршала. Поэтому генерал начал свою деятельность на высоком посту, лишенный поддержки и доверия президента, которыми располагали все его предшественники. Когда Отт поздравил Шлейхера с назначением, новый канцлер, отлично понимая шаткость своего положения, ответил со слабой улыбкой: «Morituri te salutant!»