Глава 9

Увольнение Брюнинга

Хрупкость успеха Брюнинга стала очевидной уже на следующее утро после переизбрания Гинденбурга. Канцлер явился к президенту с поздравлениями. Прием оказался весьма далеким от сердечного. Маршал не был удовлетворен победой, доставшейся, по его мнению, слишком дорогой ценой – от него отвернулись старые друзья и соратники. Он также знал, что правительство ждет от него шага, о котором он старался не думать, – роспуска нацистских штурмовых отрядов (СА) и элитной нацистской гвардии (СС), поскольку они представляют угрозу государству. Сын маршала Оскар тем же утром предостерег отца против мер, которые не понравятся правым. Чувствуя, что впереди его ждут только новые неприятности, президент был возмущен, что Брюнинг не избавил его от всего этого. Гинденбург считал, что имеет право на благодарность канцлера, ведь именно по его настоянию он принял пост президента еще на семь долгих лет. Поэтому Брюнингу следовало, по крайней мере, ощутить на своей шкуре обиду старика.

Канцлер предложил отставку кабинета, но то, что предполагалось как обычная условность, неожиданно для него стало предметом серьезного обсуждения. Президент настаивал, что после прусских выборов в составе правительства должны произойти серьезные перемены, которые положат конец сотрудничеству с социалистами. Брюнинг сумел получить согласие маршала на объявление вне закона СС и СА, но, когда канцлер покинул президента, он уже всерьез сомневался, сохранил ли его доверие. Официальное коммюнике могло только подтвердить его опасения, сообщив, что канцлер, в соответствии с общепринятой процедурой, следующей за президентскими выборами, представил президенту отставку правительства[44]. Далее следовало замечание о том, что президент попросил Брюнинга «<забрать свое прошение».

Насколько короткая жизнь была суждена успеху канцлера, он узнал тем же вечером. Уже через несколько часов после того, как Гинденбург дал согласие на приостановление деятельности СС и СА, Брюнингу сообщили, что президент передумал и не подпишет декрет об их роспуске. Действуя по наущению Шлейхера, Оскар фон Гинденбург уговорил отца отозвать свое согласие, и усталый и до крайности встревоженный маршал сдался.

До недавнего времени Оскар фон Гинденбург играл неприметную роль среди советников своего отца. Являясь его помощником по военным вопросам, он служил связующим звеном между Гинденбургом и армией, но его функции не имели особого значения, поскольку Гренер и Шлейхер имели свободный доступ к президенту. Иногда его просили довести те или иные предложения до сведения отца, но к большому разочарованию заговорщиков, вроде Кааса, он неизменно отказывался помогать им в плетении сложных интриг. Вялый и лишенный интереса к политике, он предпочитал исправно исполнять обязанности отцовского адъютанта. Более того, он знал, что любое вмешательство с его стороны успешным не будет, поскольку отец всегда настаивал на строжайшем разделении обязанностей. Оскар вовсе не собирался идти против воли отца, и когда он подписывал свои письма к нему словами «ваш послушный сын», то именно таким и был.

Некоторые перемены в официальном статусе Оскара наметились лишь в 1931 году. Тому способствовало два фактора: ухудшение физического состояния маршала и, вследствие этого, рост его зависимости от сына и отчуждение от тех кругов, к которым он был близок всю жизнь. Осознав свои личные и политические проблемы, маршал все чаще стал обращаться к сыну, чтобы поделиться своими тревогами. Оскар разделял горечь отца, оказавшегося в вынужденной изоляции, и, когда его давний друг Шлейхер объяснил, что этого быть не должно, стал на его сторону против Брюнинга. Сын хотел тем самым облегчить жизнь отца, который очень страдал, но не забывал он и о собственном положении. Настанет время, когда он больше не сможет жить в тени своего отца. Оскар боялся, что, когда это случится, он станет отверженным, от него отвернутся даже близкие друзья. В качестве единственного сына, носителя имени Гинденбурга и хранителя семейных традиций, он стал осторожно настраивать отца против Брюнинга и сотрудничества последнего с центристами и социалистами. К таким увещеваниям президент оказался в высшей степени чувствительным. И неудивительно, что именно Оскар отсоветовал ему санкционировать своим именем подавление СА и СС.

План по роспуску нацистских организаций был фактически навязан рейху рядом правительств германских государств, недовольных тактикой выжидания, принятой кабинетом Брюнинга по отношению к нацистам. Когда же стало очевидно, что нацисты готовились, в случае победы Гитлера, захватить власть силой, Пруссия, Бавария, Вюртемберг, Саксония и несколько мелких государств стали угрожать, что предпримут акции по подавлению СА и СС собственными силами, если правительство рейха не начнет действовать. Получив этот ультиматум, Гренер решил, что престиж президента и правительства рейха требует немедленных действий. Для него это решение было отнюдь не легким, поскольку оно ставило крест на давно вынашиваемом им плане объединить СС и СА в поднадзорную рейху организацию, предназначенную для укрепления военного потенциала страны. После многомесячных проволочек время для такого шага, наконец, созрело. Гренер чувствовал, что имеет полное право проявить решительность, тем более что во время полицейских рейдов были обнаружены весьма тревожные директивы нацистов. Эти инструкции предписывали штурмовикам в Восточной Германии в случае нападения поляков не принимать участия в обороне страны, а воспользоваться этим поводом для захвата власти. То, что этот приказ был санкционирован им лично, фюрер самодовольно подтвердил в одной из своих речей. Он откровенно заявил, что не может вынуждать своих людей защищать коррумпированную «систему».

Объявление вне закона СА и СС должно было повлиять на планы обороны страны, поскольку они составлялись с расчетом на помощь со стороны этих подразделений в случае польского вторжения. Поэтому прежде, чем действовать, Гренер проконсультировался с представителями военного командования. Шлейхер и Хаммерштейн дали свое согласие сразу. Адмирал Редер, командовавший военно – морским флотом, высказал предложение, что, справедливости ради, стоит распустить и «(Железный фронт», но Шлейхер вмешался и сказал, что этот вопрос не обсуждается. Что же касается СС и СА, Шлейхер дал свое согласие на немедленные действия.

Правда, уже на следующий день Шлейхер передумал. Он предложил Гренеру возложить бремя ответственности за роспуск этих подразделений на Гитлера, предъявив ему определенные требования. Если он их не исполнит, тогда будут основания для роспуска его отрядов. Что именно заставило Шлейхера передумать, не вполне ясно. Некоторые из его подчиненных утверждали, что он всегда был против насильственного подавления нацистов и какое – то время пытался найти основания для сближения с ними. Получив доказательства предательской деятельности нацистов, он, очевидно, отказался от этой надежды, но передумал, узнав, что запрет СА и СС вызовет бурю возмущения со стороны младших офицеров рейхсвера, многие из которых испытывали глубокие симпатии к нацизму. Компромисс, который он предлагал, должен был доказать сомневающимся, что запрет – это последнее средство, к которому нацисты вынудили правительство своим упрямством. Возможно, он также хотел выиграть время для будущих переговоров, которые могли пройти успешнее, учитывая угрозу запрета СС и СА. Как бы то ни было, Шлейхера одолевали тревожные мысли. У Гренера даже создалось впечатление, что генерал был близок к нервному срыву: временами он казался безумным.

В тот же вечер Гренер посетил Гинденбурга, чтобы представить свои планы президенту. Он добросовестно доложил и об альтернативном плане Шлейхера, но Гинденбург с ходу отверг его и выразил свое полное единодушие с Тренером. У Мейснера тоже не нашлось возражений.

В те дни Брюнинга в Берлине не было. Он еще не вернулся из поездки по стране в рамках предвыборной кампании. О планах Гренера он ничего не знал. По его собственным воспоминаниям, он узнал о них только после возвращения в столицу в день выборов – 10 апреля. Он подверг сомнению своевременность мероприятия накануне парламентских выборов, но подготовка зашла уже слишком далеко, и назад пути не было. Иностранные дипломаты тоже знали о подготовке, и отмена оказала бы крайне негативное влияние на предстоящие переговоры о разоружении в Женеве. Поэтому канцлер решил согласиться с предложением Гренера.

Встретившись со своими главными советниками вечером 10 апреля, Брюнинг выяснил, что в основном они согласны с Гренером. А Мейснер к этому времени уже был готов поддержать Шлейхера. Президент, доложил он, одобряет принятие мер против нацистов, но спрашивает, не будет ли ясный и строго ограниченный по срокам – скажем, пусть это будет неделя – ультиматум предпочтительнее прямого запрета специальных нацистских формирований. Он добавил, что Гинденбург заранее огорчен нападками, которым он наверняка подвергнется после такого запрета. Шлейхер поддержал предложение и объяснил, почему эта процедура окажется более неприятной для Гитлера. Немедленный запрет поставит нацистов в положение мучеников. Если же вина за это может быть возложена на фюрера, ситуация будет в корне иная. Более того, Гренер мог написать письмо, предъявляющее ультиматум, избежав тем самым втягивание в противостояние президента. Министр юстиции выступил против плана Шлейхера. Тогда Брюнинг, отдававший предпочтение плану Гренера, решил нанести визит президенту и заручиться его согласием.

Встреча с Гинденбургом, состоявшаяся следующим утром, была описана выше. Через несколько часов Гинденбург передумал и пожелал отложить декрет до прусских выборов. Оскар фон Гинденбург в то утро долго совещался о запрете СА со Шлейхером. Он был очень обеспокоен этим планом, как сказал Шлейхер Гренеру, но он, Шлейхер, отказался быть втянутым в дискуссию об этом мероприятии, поскольку не желал иметь с ним ничего общего. Столь очевидное отмежевание генерала от жизненно важного шага доказало Оскару фон Гинденбургу, что его отец не должен его одобрять. И он поспешил в президентский дворец. А уже после ленча Мейснер смог сообщить помощнику Гренера, что президент решил не подписывать декрет.

Когда на следующий день Гренер стал выяснять, что произошло, Гинденбург – младший с готовностью признал свою роль в нарушении планов правительства. В большом волнении Оскар стал жаловаться, что от его отца требуют слишком многого, вынуждая подписать очередной чрезвычайный декрет сразу после переизбрания. Это вызовет новую волну грязи со стороны правых. Его совершенно не беспокоит судьба СА, поспешно добавил он, но правительство не должно предпринимать никаких мер до завершения парламентских выборов в Пруссии. Гренер понял, что у Оскара нет возражений по существу декрета, но, поскольку президентский отпрыск выглядел очень расстроенным, министр не стал его уговаривать.

Прежде чем снова идти к президенту, Брюнинг и Гренер провели консультации с Брауном и Северингом. Они обсуждали вопрос, можно ли отложить запрет до завершения прусских парламентских выборов. Оба прусских министра отвергли предложение о промедлении и предупредили, что немедленно распустят все нацистские формирования в своем государстве, если правительство рейха не начнет действовать. Тогда канцлер и министр отправились к Гинденбургу. Как и Оскар, Гренер отметил, что у президента не было возражений против предлагаемого мероприятия как такового. Его беспокоила необходимость предпринимать какие – либо действия против одной конкретной группы сразу же после того, как он публично заверил Германию, что будет одинаково относиться ко всем немцам, вне зависимости от их партийной принадлежности. Министры заметили, что относиться одинаково – это вовсе не значит терпеть противоправную деятельность, но аргумент не убедил президента. Неужели нельзя подождать хотя бы до окончания прусских выборов? Брюнинг, не желавший обострять свои и без того напряженные отношения с президентом, был готов ждать, но Гренер, учитывая настоятельные требования прусского правительства, настаивал, чтобы решение о роспуске было принято немедленно. Если же Гинденбург не пожелает поставить свою подпись, ему придется подать в отставку. После этого Брюнингу ничего не оставалось делать, как предупредить президента, что в случае отставки Гренера он уйдет тоже. Он не сразу решился на такое заявление, поскольку знал, что маршал терпеть не может подобное давление. Когда же Гренер предложил взять на себя всю полноту ответственности перед общественностью и парламентом, Гинденбург дал неохотное согласие – «для блага государства», как следовало из протокола совещания.

Декрет был опубликован на следующий день, а днем позже все казармы и офисы СА и СС по стране были закрыты полицией. Сопротивления фактически не было, если не считать инцидента в Бреслау, где «безработные» штурмовики попытались воспротивиться своему изгнанию. Но было очевидно, что нацистов вовремя предупредили и они успели принять необходимые меры – спрятать оружие и компрометирующие документы до появления полиции. Кроме того, отсутствие открытого сопротивления вовсе не означало, что нацисты примирились с поражением. Организационно СА и СС продолжали существовать, под вывеской антикоммунистических союзов, спортивных клубов или новых партийных ячеек. А нежелание нацистов выказать открытое неповиновение декрету должно было убедить президента, армию и симпатизирующее нацистам население в том, что они вполне законопослушны и терпят несправедливое к ним отношение со стороны правительства.

Если внешне мероприятие не вызвало серьезных беспорядков, за кулисами страсти кипели нешуточные. Как и ожидалось, в президентский дворец хлынул очередной поток жалоб и протестов. Да и в министерство рейхсвера поступило немало недовольных откликов от командиров, на что Шлейхер не преминул с явным удовлетворением указать Гренеру. Президент, всегда опасавшийся подобной шумихи, был очень расстроен, а содержание жалоб не могло его не встревожить. В них содержались намеки на то, что запрет есть не что иное, как вознаграждение левым за помощь во время предвыборной кампании. Критики также высказывали мнение, что запрет негативно скажется на положении рейхсвера, поскольку любые действия Гренера, как министра внутренних дел, касаются и армии. Кроме того, Гинденбурга очень тревожило, что многие генералы, находящиеся на действительной службе, отнеслись к этому шагу в высшей степени неодобрительно. Терпя душевные муки, маршал даже не подумал о том, что эти люди грубо нарушают воинскую дисциплину, направляя жалобы ему, минуя своих вышестоящих командиров. Поскольку об отмене декрета речи не было, он решил продемонстрировать своим критикам непредвзятость и отсутствие партийных пристрастий. Для этого он надумал потребовать роспуска «(Железного фронта» (хотя все же не «(Стального шлема»). Генералу фон Хаммерштейну было предложено подготовить материалы, оправдывающие такую меру, что было неуместным жестом со стороны Гинденбурга. Дело было чисто политическим, а значит, все документы должны были проходить через Гренера – министра внутренних дел.

Получив весьма немногочисленные материалы, которые Хаммерштейну удалось собрать, Гинденбург направил Гренеру письмо, в котором предложил установить, подлежат ли роспуску другие группы, подобные СС и СА. Тон письма был намеренно недружелюбным. Гренеру довольно резко предлагалось рассмотреть этот вопрос с той же серьезностью, с какой он, Гинденбург, отнесся к требованию Гренера о роспуске нацистских формирований. Чтобы еще более явно выказать свое неуважение, письмо было сделано достоянием прессы раньше, чем оно попало к Гренеру. Таким образом, президент сделал еще одну отчаянную попытку заверить своих старых друзей, что сердцем он на их стороне.

Гренер оказался в непростой ситуации. Он предпочел проигнорировать рассчитанную невежливость Гинденбурга, так же как и нелояльность и нарушение субординации Шлейхера и Хаммерштейна. Если он потребует у президента их увольнения, это лишь озлобит маршала и сделает невозможным дальнейшее сотрудничество. Если же он будет вынужден покинуть свой пост, правительство Брюнинга, скорее всего, потерпит крах, причем накануне таких решающих событий, как выборы в Пруссии и возобновление переговоров по репарациям и разоружению в Женеве. Гренер не сомневался, что только Брюнинг может спасти страну, и хотел помочь ему сохранить пост канцлера даже ценой унижения, которому незаслуженно подвергся. С другой стороны, он не мог выполнить желание президента и распустить «(Железный фронт». Переданные ему материалы были слишком неубедительными, чтобы являться основанием для столь серьезной меры. Более того, «(Железный фронт», чтобы предотвратить такое развитие событий, сам распустил свои так называемые защитные формирования – полувоенные отряды отставных полицейских офицеров, созданные для охраны митингов социалистов против нацистских и коммунистических провокаций. Чтобы хотя бы частично пойти навстречу желаниям президента, кабинет предложил издать декрет, которым все полувоенные организации были бы помещены под непосредственный контроль государства. Поскольку такой шаг не мог не затронуть интересы любимого детища президента – «Стального шлема», был необходим еще один примирительный жест: новый декрет должен был обеспечить также роспуск коммунистической лиги безбожников. Гинденбург уже давно жаждал ее запретить, но, поскольку у правительства не было для этого законных оснований, она продолжала существовать. Чтобы доставить ему удовольствие, правительство было готово отбросить сомнения в законности этого шага, что не осталось незамеченным президентом. Он подписал декрет, хотя чувствовал, что он едва ли сгладит несправедливость, совершенную, по его мнению, в отношении нацистских формирований. Тот факт, что последние имели приказ не защищать свою страну против иностранного вторжения, а подстрекать к беспорядкам дома, казалось, его нисколько не заботил.

Сомнения Гинденбурга относительно правильности запрета нацистских организаций были усилены итогами парламентских выборов в разных государствах Германии, состоявшихся 24 апреля: везде нацисты добились впечатляющих результатов. Отмечалось также улучшение их позиций по сравнению с результатами президентских выборов: несмотря на 5 %—ное снижение числа избирателей (с 86 до 81 % от общей численности электората), количество отданных за них голосов снизилось всего на 2 %. Везде, за исключением Баварии, нацисты стали самой крупной партией в избранных парламентах. А те консервативные партии, которые поддержали Гинденбурга, потерпели серьезное поражение. Создавалось впечатление, что роспуск нацистских штурмовых отрядов, который многие считали неразумным и несправедливым, подтолкнул часть избирателей в лагерь Гитлера.

Одновременно выборы снова продемонстрировали дилемму для тех, кто видел в Гинденбурге единственную надежду на политическое и моральное возрождение. Некоторые из тех, кто работал на переизбрание Гинденбурга, надеялись использовать политический импульс, генерированный кампанией. Они думали о поддержании «фронта Гинденбурга», и даже ходили разговоры о создании «газеты Гинденбурга» для придания гласности его мнениям и политическим решениям. Но безоговорочный отказ маршала связываться с чем – то подобным обрек эти планы на провал. В результате старая несогласованность и раздробленность сохранились, а новые лидеры отказывались иметь что – либо общее с левой либеральной буржуазией, не говоря уже о социал – демократах. Даже между собой такие мелкие группы, как немецкая народная партия, экономическая партия, христианские социалисты и крестьянская партия, не могли договориться об общей тактике. Выступая отдельно, все они представлялись электорату в качестве сторонников «политики Гинденбурга». Некоторые из них получали финансовую поддержку из фондов, не использованных в президентской кампании. Но все оказалось бесполезным: за исключением народной партии, которая получила в новом прусском парламенте 7 мест (вместо 40 в старом), и христианских социалистов, получивших 4 места, «партии Гинденбурга» лишились своих избирателей, уступив их национал – социалистам.

Немецкая национальная народная партия разделила судьбу всех остальных буржуазных партий. Как и они, она понесла серьезные потери, и ее представительство в прусском парламенте уменьшилось более чем наполовину (в других парламентах положение оказалось еще хуже). В отчаянной попытке предотвратить полный разгром, Гугенберг попытался привлечь некоторых радикалов из национал – большевиков в качестве кандидатов в свой партийный список. С их помощью он надеялся придать кампании динамизм, который один только мог справиться с беспардонной энергией нацистов. Однако национал – большевиков не привлекла идея сотрудничества с выразителем интересов промышленного капитализма, который неожиданно проявил к ним интерес.

В то время как выборы принесли новые победы нацистам, их общий итог оказался, говоря словами «Дойче тагесцайтунг», «негативным во всех отношениях». Они уничтожили существовавшие коалиции большинства – частично буржуазные, частично буржуазно – социалистические, – которые управляли этими государствами, но они также не дали партиям «Харцбургского фронта» большинства. Учитывая существующие политические разногласия, представлялось маловероятным, что в Пруссии, Баварии, Вюртемберге и ряде других государств удастся сформировать правительства, опирающиеся на парламентское большинство. Ближайшей перспективой была следующая: существующее правительство продолжает работать как временно исполняющее обязанности. Также существовала возможность, что свое веское слово скажет президент рейха и, руководствуясь статьей 48 Веймарской конституции, назначит имперских комиссаров для выполнения функций правительства.

Было очевидно, что центр политической тяжести переместился в рейх, а если конкретно – к президенту рейха. Будущее развитие событий зависело от его решений, или, если быть более точным, от того, на что его уговорят решиться.

Давление, которое должно было в конце концов заставить его заменить правительство Брюнинга, не прекращалось. И оно имело некоторый эффект. «Меня все время пытаются сместить, – написал Гренер своему другу после прусских выборов. – К сожалению, Брюнинг уже тоже имеет черную метку. Консервативное сердце президента открыто навстречу более правому правительству, чем наше. Но он пока не нашел нового канцлера».

Активнее всех работали против Брюнинга Шлейхер и Оскар фон Гинденбург. Мейснер предпочел роль стороннего наблюдателя, выжидающего, что принесет будущее. Оскара очень беспокоили непрекращающиеся разговоры о том, что его отец играет на руку социалистам. Не забыл он и ходившие во время президентской кампании слухи о том, что сам он является социал – демократом. Сыну президента очень хотелось очиститься от этого позорного пятна[45]. Ему понравился план Шлейхера по смещению Брюнинга, и он охотно говорил с отцом от имени генерала и передавал его мнения. Шлейхер, в свою очередь, нашел в лице Оскара весьма полезного союзника. Как – никак Оскар постоянно находился с президентом, знал привычки и настроения своего отца и лучше, чем кто – либо другой, мог судить, когда и как лучше всего обратиться к нему по насущным политическим вопросам. Поэтому эти двое стали работать вместе, и президент через Оскара постоянно был информирован о планах и деятельности Шлейхера.

А генерал, как и прежде, стремился найти способ сблизиться с нацистами. Поскольку главным недостатком Брюнинга, в глазах Шлейхера, была именно неспособность достичь взаимопонимания с Гитлером, Шлейхер не оставлял попытки договориться с последним. Сразу после роспуска штурмовых отрядов он уведомил Гитлера, что был против этого шага, и инициировал новые переговоры с видными нацистскими деятелями. Шлейхер надеялся сформировать ненацистское правительство правых, которое Гитлер будет терпеть и в которое впоследствии можно будет пригласить и некоторых нацистов. Шлейхер считал, что к этому времени новое правительство будет так твердо стоять на ногах, что нацистам придется вступить в него на его условиях, а не на своих, и им никогда не удастся захватить власть. За то, что они будут терпимо относиться к новому правительству, декрет о роспуске СС и СА будет отменен, будут проведены выборы в новый рейхстаг и во время избирательной кампании им будет предоставлена полная свобода в их пропагандистской деятельности.

План Шлейхера был мерой его непоколебимой уверенности в себе: там, где Брюнинг потерпел неудачу, он обязательно добьется успеха. Его ловкость разоружила уже стольких оппонентов, что он одержит верх над нацистами с той же легкостью, как над социалистами. Шлейхер сказал Мейснеру, что Брюнингу не хватает гибкости. Специфической задачей «Центра» всегда было формирование коалиций с правыми или левыми. Если бы для христианского «(Центра» было возможно организовать сотрудничество с безбожниками – социалистами, то ничуть не труднее прийти к соглашению с нацистами. Он никогда не понимал совершенно особой природы нацизма и рассматривал национал – социализм всего лишь как еще одну политическую партию, возможно более непредсказуемую и динамичную, чем другие, но не более того. В сущности, нацисты являются малыми детьми, убеждал он министра финансов Дитриха, которых необходимо взять за руку и повести за собой. Весьма изобретательный во всевозможных тактических приемах и поиске обходных путей, Шлейхер не сомневался, что сумеет это сделать.

Переговоры между генералом фон Шлейхером и эмиссарами Гитлера шли своим чередом. Кульминация наступила 28 апреля, когда произошла встреча генерала с фюрером. Согласно дневнику Геббельса, она тоже прошла гладко. 8 мая они встретились снова. На этот раз в присутствии Мейснера и Оскара фон Гинденбурга. Второй конклав достиг устного соглашения, согласно которому Гитлер вроде бы принял условия Шлейхера. Во всяком случае, генерал теперь был убежден в благосклонном нейтралитете нацистов. Вооруженный тем, что он считал твердым обещанием с их стороны, он надеялся убедить Гинденбурга назначить более подходящего канцлера. Если можно верить Геббельсу, Брюнинг должен был покинуть свой пост в течение ближайших нескольких дней, а рейхстаг распущен сразу после его ухода.

Но Брюнингу снова удалось отразить удар Шлейхера. Этой удачей он был обязан скорее обычному нежеланию Гинденбурга предпринимать решительные действия, чем силе своих аргументов, поскольку они вряд ли показались маршалу убедительными. Канцлер как раз с пустыми руками вернулся с конференции по разоружению в Женеве. В то время как британский премьер Рамси Макдональд и госсекретарь Генри Стимсон были готовы принять предложения относительно некоторых уступок – снижение срока службы части рейхсвера, существенное сокращение существующего наземного вооружения, – французский премьер Тардье отказался пойти на соглашение. Вероятно, предстоящие выборы во Франции не давали ему возможности брать на себя какие – либо обязательства. Дипломатический успех, в котором так отчаянно нуждался канцлер, снова от него ускользнул.

Поэтому его положение стало еще более опасным, чем раньше. В день своего возвращения из Женевы его противники добились еще одного успеха. После консультаций со Шлейхером министр экономики Вармбольд подал прошение об отставке. Он заявил, что не может согласиться с увеличением налога с оборота и сокращением рабочего дня, предложенными правительством. Тем не менее было очевидно, что главной причиной ухода со своего поста этого единственного выразителя интересов промышленности в кабинете было то, что Брюнинг теряет популярность среди промышленников.

В тот же день Гинденбург, очевидно подстрекаемый Шлейхером, сообщил канцлеру, что хочет обсудить политическую ситуацию с лидерами разных партий, и поинтересовался, есть ли у Брюнинга возражения. Канцлер указал, что такие переговоры везде будут интерпретированы как выпад, направленный непосредственно против него, – они подорвут его положение настолько серьезно, что это может привести к падению кабинета. В личной беседе с маршалом, состоявшейся 9 мая, Брюнинг снова повторил, что любой открытый жест, направленный против него, серьезно ослабит его позицию на переговорах по разоружению, которые возобновятся в Женеве 17 мая, по репарациям, намеченным на середину июня в Лозанне. Нет никаких причин, мешающих президенту провести консультации с партийными лидерами, но было бы предпочтительнее дождаться более подходящего момента, который обязательно наступит после первой сессии прусского парламента 24 мая. Гинденбург долго колебался, не желая брать на себя обязательства. Только днем раньше Шлейхер достиг соглашения с Гитлером, и переговоры с ним, так же как и с остальными партийными лидерами, были намечены на ближайшие дни. Но Брюнинг не сдавался. Он предупредил, что сразу подаст в отставку, если президент начнет консультации с партийными лидерами до открытия прусского парламента. В конце концов Гинденбург уступил, хотя, несомненно, был обижен заботой Брюнинга о собственном положении и его очевидным нежеланием думать в первую очередь об авторитете и престиже маршала.

Когда в беседе была затронута политическая ситуация, президент снова поднял вопрос о необходимости смещения центра политической тяжести вправо. На этот раз Брюнинг согласился с тем, что нацистов следует включить в прусское правительство. Убежденный в необходимости их участия, канцлер предложил президенту издать официальное обращение к партийным лидерам – от нацистов до центристов – и потребовать, употребив всю силу своего авторитета, чтобы они добросовестно участвовали в работе по формированию нового правительства. Брюнинг также полагал, что в интересах более тесного сотрудничества между рейхом и Пруссией ряд нацистов следует включить и в правительство рейха, но только после завершения конференции в Лозанне, чтобы не подвергать опасности переговоры по репарациям.

Брюнинг, хотя и пережил последнюю атаку, вышел из боя не без ущерба. Осознав неспособность устранить канцлера, его оппоненты сумели убрать одного из его союзников: неизменно преданный Гренер пал жертвой объединенного натиска на него в рейхстаге.

Сессия рейхстага началась спокойно. Судя по всему, нацисты решили доказать президенту, что могут взять на себя ответственность правительства, и потому вели себя идеально. Когда же на второй день Гренер попытался отстоять свой декрет о роспуске штурмовых отрядов, они вернулись к своей обычной обструкционистской тактике и начали ежеминутно прерывать его. Гренер, бывший не слишком хорошим оратором даже при благоприятных обстоятельствах, позволил втянуть себя в личную перепалку с несколькими хулиганами и в итоге произвел крайне негативное впечатление. Шлейхер решил, что самое время нанести решающий удар, и объявил, что Гренер должен уйти в отставку. Если же министр рейхсвера останется, он, Шлейхер, а с ним и все генералы министерства рейхсвера немедленно подадут прошения об отставке. Гинденбург, после декрета о роспуске нацистских формирований считавший Гренера помехой, стал на сторону Шлейхера. Но Брюнинг желал во что бы то ни стало сохранить Гренера на посту министра внутренних дел, чтобы его уход не рассматривался как отмена декрета о штурмовых отрядах. Последовало несколько поспешных совещаний, целью которых было урегулирование кризиса. Все еще не совсем готовый к резким переменам в канцелярии Гинденбург в конце концов удовлетворился отставкой Гренера только с поста министра рейхсвера. Но он дал ясно понять, что это решение не является окончательным и что он подумает над вопросом во время своего предстоящего пребывания в Нойдеке.

Брюнинг, со своей стороны, попытался успокоить президента, вскользь защитив пресловутый декрет в своем собственном обращении к рейхстагу.

На той сессии Брюнинг все – таки добился большинства, хотя и всего в 27 голосов. Он получил небольшую передышку, но ему не позволяли ни на минуту забыть, насколько шатко его положение. Канцлер был достаточно мудр, чтобы предложить Шлейхеру пост министра рейхсвера, но только генерал оказался «скользким» переговорщиком. С одной стороны, он хотел войти в кабинет, с другой – его слишком многое не устраивало. В конце концов им все же удалось достичь соглашения. Тем не менее Берлин был полон слухов о том, что Шлейхер не желает работать с Брюнингом и ждет формирования нового кабинета. Шлейхер опроверг эти слухи, как необоснованные. Он заверил Пюндера, что целиком находится в распоряжении канцлера и является только противником излишней поспешности. Тем не менее он готов сделать все, что потребует господин рейхсканцлер, «потому что Брюнинг является единственным человеком, который может наладить ситуацию в Германии в обозримом будущем». Трудно сказать, был ли он неискренним или нерешительным, но уже через три дня он не хотел, чтобы его считали кандидатом. «Ради собственных практических целей Шлейхер нас отверг, – записал Пюндер в своем дневнике. – Очевидно, он хочет сохранить себя для будущих постов». Брюнинг также не мог найти другого министра экономики, способного заменить Вармбольда. Он попытался прозондировать почву, но получал лишь отрицательные ответы. Его неспособность восстановить кабинет была тем более неприятной, что подтверждала мнение Гинденбурга об отсутствии народной поддержки у правительства Брюнинга.

Но канцлер все еще надеялся загасить пламя кризиса. Он был уверен, что проблемы репараций и разоружения могут вот – вот быть урегулированы с выгодой для Германии. Его уверенность еще более окрепла, когда выборы во Франции принесли победу левому большинству. Вероятность того, что оно пойдет на уступки Германии, была стократ больше, чем если бы у власти остались консерваторы – националисты. Да и внутренняя ситуация казалась чуть более обнадеживающей. Появились признаки экономического роста. Канцлер считал, что, как только проблема с репарационными выплатами будет решена, он сможет пойти на риск и ввести давно планируемую программу общественных работ, которая ускорит экономическое возрождение. В общем, внешне все выглядело так, словно канцлер и его коллеги по кабинету не сомневались в своем политическом будущем. Они встречались почти ежедневно, чтобы завершить работы над бюджетом и планами общественных работ, включавшими проекты строительства дорог и каналов, схемы мелиорации земель, всеобъемлющую программу модернизации железных дорог и весьма амбициозную программу передела земли и переселения.

Именно последняя программа внесла самый весомый вклад в падение правительства, случившееся двумя неделями позже. В дополнение к спонсорству мелкого садоводства в пригородах она предусматривала разделение тех крупных поместий, которые постоянная правительственная помощь не смогла сделать платежеспособными. Обанкротившиеся поместья следовало разбить на мелкие фермы и передать безработным поселенцам. Правительство надеялось, надо сказать, совершенно безосновательно, что таким образом можно будет обеспечить землей до 600 000 человек, то есть 10 % от числа безработных. В результате существенно снизится безработица, безнадежно захиревшие поместья превратятся в приносящие доход фермы, а слабо заселенные сельские районы Восточной Германии будут обеспечены притоком новых поселенцев.

Идея земельной реформы была не нова. Ее обсуждали еще в первые дни существования правительства Брюнинга, но ее претворение в жизнь неоднократно откладывалось по политическим и финансовым причинам. Тем временем систематические правительственные субсидии не смогли поставить на ноги многие крупные поместья и пришлось снова вспомнить о программе переселения. Поскольку теперь были доступны изрядные суммы, позволявшие выкупить земли и финансировать их раздел на мелкие фермы, кабинет решил действовать – был подготовлен соответствующий декрет, и в мае министр финансов Дитрих ознакомил с ним рейхстаг.

Чрезвычайно встревоженные безрадостными перспективами землевладельцы весьма оперативно нанесли ответный удар. Они достали копии проекта декрета и, понося на чем свет стоит его цели и средства, начали бомбардировать президента возмущенными посланиями. Поскольку программа уже давно обсуждалась кабинетом, Мейснер, несомненно, доложил о ее содержании Гинденбургу, но тот сначала не проявил к ней интереса. Вероятнее всего, он попросту не понял ее значения и оставался спокойным до тех пор, пока гневные жалобы не заставили его обратить на программу самое пристальное внимание. Он был шокирован, услышав, что она является попыткой социализации сельского хозяйства Германии и направлена на лишение ряда старейших прусских родов их владений. Старый сторонник Гинденбурга барон фон Гейл предупредил его, что подобная экспроприация может подорвать желание населения защищать свою землю против иностранного вторжения и это, добавил он, серьезно беспокоит военные круги.

Очевидно, подобные предостережения были составной частью возобновившихся попыток убедить президента в том, что с увольнением Брюнинга больше медлить нельзя. «Все это приведет к диктатуре, которую мы, конечно, будем требовать для представителя правых сил», – предупреждал в конфиденциальной беседе Ольденбург – Янушау. Протесты также не остались незамеченными и Оскаром фон Гинденбургом, который сопровождал отца в Нойдек. Оскар весьма остро отреагировал на обвинение в том, что правительство Брюнинга продвигает «государственный социализм». Он очень боялся, что подобные утверждения могут негативно отразиться на нем и его отце. Шлейхер постоянно поддерживал с ним связь и держал его в курсе настроений в армии. Командиры подразделений, расквартированных на востоке, настаивали, чтобы, по военным соображениям, было скорее найдено взаимопонимание с нацистами. Посещая соседние поместья и расположенные поблизости гарнизоны, Оскар встретился с теми же пессимистическими взглядами на способность Брюнинга решить стоящие перед страной политические и экономические проблемы.

Шлейхер постоянно информировал президента о своих продолжающихся переговорах с нацистами. Они уже достигли стадии, на которой началось обсуждение состава нового правительства. 24 мая Геббельс записал в своем дневнике, что новым канцлером станет Франц фон Папен, а министром иностранных дел – Нейрат. Чтобы еще сильнее подорвать позицию Брюнинга, была допущена намеренная утечка информации. Французский посол узнал о предстоящем назначении фон Папена за несколько дней до того, как будущий канцлер получил это предложение, и еще до одобрения его кандидатуры Гинденбургом. А в Нойдеке Оскар фон Гинденбург вел речь о правительстве, в котором видную роль будет играть аристократия.

Как раз в это время Мейснер находился на пути в Нойдек, чтобы ознакомить президента с новыми бюджетными и экономическими предложениями. Чтобы их ввести очередным декретом, правительству требовалась подпись президента. Брюнинг планировал сам поехать в Нойдек и лично объяснить президенту важность предлагаемых мер. Зная нежелание Гинденбурга подписывать новые декреты, он считал вдвойне важным, чтобы президент до конца осознал необходимость новых программ. В тишине и покое Нойдека, встретившись с расслабившимся и хорошо отдохнувшим маршалом, он надеялся найти возможность еще раз обсудить с ним основные вопросы государственной политики и планы на будущее. Брюнингу так часто удавалось в подобных беседах снова вернуть себе поддержку и доверие президента, что он снова надеялся на успех. Но Гинденбург отказался принять Брюнинга. Возможно, это произошло потому, что он опасался пространных и беспокоящих разъяснений канцлера, а может быть, он просто хотел отдохнуть. За две недели пребывания в Нойдеке он не видел никого из своих прежних друзей. Исключение было сделано только для графа Брюннека, от которого ни в коем случае нельзя было ожидать, что он обрушит на президента поток гневных жалоб и язвительных упреков. Канцлеру было сказано, что визит Мейснера будет носить чисто информативный характер, никаких решений не будет принято до возвращения президента в Берлин.

Как Мейснер обсуждал декрет с Брюнингом, теперь уже не узнает никто. Искусно лавируя между Шлейхером и Брюнингом, он старался не связывать себя обязательствами ни с одним из них, ожидая решения Гинденбурга. Он также посетил одну из бесед Шлейхера с Гитлером и, по имеющимся сведениям, не высказал никаких возражений по поводу тайных приготовлений, которые велись за спиной Брюнинга. Он был ответственен по крайней мере за одно письмо протеста относительно декрета о переселении, полученное Гинденбургом: когда барон фон Гейл позвонил, чтобы лично выразить свое недовольство, Мейснер предложил ему изложить все наболевшее в письме, которое он захватит с собой в Нойдек. И все же, пока Гинденбург колебался, следует ли ему расстаться с канцлером, Мейснер стремился сохранить хорошие отношения с Брюнингом и регулярно информировал его о настроении президента и о позиции Оскара фон Гинденбурга. Являясь человеком президента, Мейснер, вероятно, подчеркивал те пункты программы, которые представляли для маршала особый интерес. Да и Гинденбург, неспособный уследить за пространными объяснениями, концентрировал свое внимание на пунктах, касающихся снижения выплат инвалидам войны и раздела обанкротившихся поместий. Во всяком случае, это были единственные вопросы, о которых маршал помнил спустя несколько дней. Какое – то время его волновало уменьшение пенсионных выплат, что же касается предлагаемых аграрных реформ, то он сказал Мейснеру, что подвергся настоящей осаде аграриев, требующих, чтобы он их не одобрял в существующей форме. Убежденный в несовершенстве реформ, он настаивал на более справедливом отношении к землевладельцам и их кредиторам. Он также потребовал ликвидации пункта об уменьшении пенсий ветеранам, потому что он, президент рейха и фельдмаршал, не мог взять на себя ответственность за такую вопиющую несправедливость.

Разговор постепенно утратил свой чисто информативный характер, и Мейснер задал вопрос о будущем правительства. Он доложил, что Брюнинг не хочет брать на себя вину за еще один непопулярный декрет, если через несколько недель ему придется уйти. Гинденбург ответил, что хотел бы продолжать работать с канцлером, но Гренеру придется покинуть кабинет. Если он даст согласие на новое назначение Гренера министром внутренних дел, тем самым он выразит свое доверие к нему, а это невозможно после грубой ошибки, которую тот допустил, распустив нацистские формирования. Судя по беседе с Мейснером, президент не планировал расстаться с Брюнингом, и Мейснеру даже было предложено поручить ему сформировать новое правительство правых после переговоров в Лозанне. Нацистов в нем не будет, но, чтобы заручиться их поддержкой, их следует включить в новый прусский кабинет. С явным намерением оказать давление на Брюнинга Мейснер должен был передать ему, что президент не станет делать никаких новых назначений, чтобы заполнить вакансии в существующем кабинете. Гинденбург тем самым давал понять, что дни старого правительства сочтены и после Лозанны оно в любом случае будет заменено более приемлемым.

После возвращения в Берлин Мейснер имел две длительные беседы с канцлером. Новости не были ободряющими для Брюнинга. Он знал об интригах Шлейхера, и для него не было тайной то, что в качестве нового канцлера генерал выбрал господина фон Папена. Он прямо спросил Мейснера: действительно ли президент хотел сохранить его и весь кабинет до переговоров в Лозанне? Не готов ли Гинденбург к немедленным переменам, учитывая постоянное давление военных и прочее постороннее влияние? При следующей встрече с президентом ему, Брюнингу, придется вести разговор с полной откровенностью. И в тот же день он сказал Тревиранусу, что больше не подчинится давлению со стороны рейхсвера вообще и Шлейхера в частности.

Опасения Брюнинга были обоснованными. Неутомимый Шлейхер действительно прилагал все усилия, чтобы нанести ему решающий удар. Через Оскара и, вероятно, лично – во время короткого визита в Нойдек, который Шлейхер, предположительно, нанес в это время, – он не уставал повторять, что канцлер быстро теряет популярность и что его кабинет падет со дня на день. Он также сообщил, что нашел подходящего преемника в лице Папена. Этот центрист со склонностью к монархизму быстро положит конец богопротивному альянсу с социалистами. А поскольку Папен приемлем и для нацистов, его кабинет будет опираться на стабильное большинство и отпадет необходимость в президентских декретах. Плетя свою сеть интриг, Шлейхер внешне пытался оставаться в нормальных отношениях с канцлером. Он не единожды передавал ему через легковерного Пюндера, что считает его незаменимым. Генерал не сомневался, что канцлер проглотит его грубую лесть и, когда Гинденбург предложит ему подать в отставку, это станет для Брюнинга неприятным сюрпризом.

День возвращения президента в Берлин приближался. Напряжение нарастало. Кажущийся совершенно незначительным эпизод накануне его прибытия ускорил развязку. После визита в Нойдек Мейснер проинформировал Штегервальда и Шланге – Шенинге – на – двух членов кабинета, которых это непосредственно касалось, – об изменениях, которые президент желал видеть в декрете о переселении. В противоположность обычной процедуре оба министра предпочли выразить свое несогласие в письменной форме, обратившись лично к президенту, и оба отвергли президентские предложения. Даже более того, Шланге, которого уже давно возмущало отношение президента к кабинету, написал ему довольно – таки бесцеремонное письмо, в котором сухо предложил свою отставку, если он больше не пользуется доверием президента. Всегда строго придерживавшийся правил этикета, Гинденбург выразил недовольство «необычным поведением молодого министра». Но он был еще более шокирован, узнав, что его желания, оказывается, могут быть резко и безоговорочно отвергнуты.

Поэтому, когда 29 мая к Гинденбургу явился Брюнинг, президент находился в весьма мрачном расположении духа. Он только что закончил чтение писем Шланге и Штегервальда. Канцлер доложил ему о внутренней и внешнеполитической обстановке. Расстроенный и раздосадованный, он отбросил свою обычную сдержанность и дал волю чувствам. Он пожаловался на непрекращающиеся козни безответственных интриганов, в первую очередь военных, и сказал, что если он останется на посту канцлера, то этому необходимо положить конец. Брюнинг также потребовал, чтобы Гинденбург публично выразил ему свое доверие и заполнил все вакантные места в составе кабинета. Временные перемещения не дадут ему достаточно авторитета, чтобы ввести новый бюджет и достойно представить страну на переговорах в Лозанне. Канцлер не поднял вопрос об увольнении Гренера или о возражениях маршала к предложенным проектам декретов, но, похоже, был готов отказаться от Гренера, если президент проявит настойчивость.

Ответ Гинденбурга был подготовлен заранее, и он зачитал его по бумаге: он больше не станет подписывать декреты, предложенные этим кабинетом, и не будет назначать новых министров. Правительство настолько дискредитировало себя, что некоторые из его членов будут, несомненно, вынуждены покинуть свои посты, а правительственные декреты будут отменены на следующей сессии рейхстага. Отсюда и его отказ подписывать новые.

Для Брюнинга вопрос о проведении его предложений через рейхстаг вообще не стоял. Даже если он обеспечит необходимое большинство, коммунисты и нацисты сумеют настолько затянуть их претворение в жизнь, что правительство окажется в тупике. А Брюнингу нужно было действовать очень быстро, по крайней мере в двух направлениях: принять бюджет и закон, передающий прусскую полицию и судопроизводство рейху на случай, если в результате грядущих выборов нацисты получат большинство в прусском правительстве. Если Гинденбург эти меры не одобрит, канцлер не сможет больше оставаться на своем посту.

Гинденбургу было очень тяжело. «Я должен, наконец, повернуться к правым, – воскликнул он со слезами на глазах. – Этого требуют газеты, да и вся нация! А вы всегда отказывались пойти на это». На это Брюнинг возразил, отметив, что идет подготовка к созданию правительства правых под руководством Гёльдерера в Пруссии и что он постоянно контактирует с Гитлером и другими приверженцами правых. Но Гинденбургу этого было мало, «другие» – это совсем другая история. Брюнинг все еще пользуется его безоговорочным доверием, заверил президент, но существующий кабинет не в состоянии изменить ситуацию, и наилучшим решением стало бы совершенно новое правительство, в котором Брюнинг стал бы министром внутренних дел. Канцлер отверг это предложение, пояснив, что оно сделало бы его положение невыносимым и дома, и за границей. К тому же, подчеркнул он, оно несовместимо с понятием лояльности по отношению к тем, кто голосовал за Гинденбурга. Брюнинг предложил продолжить обсуждение на следующий день, и президент согласился[46].

Встретившись на следующее утро со своими коллегами министрами, Брюнинг предложил кабинету подать в отставку. Министры обсудили и одобрили короткое послание Гинденбургу, проект которого составил канцлер. Министры были возмущены тем, как президент относился к правительству. Гренер, по словам Шланге, взорвался и поклялся, что расскажет стране всю омерзительную историю от начала и до конца, причем не постесняется назвать имена. Брюнинг попросил не делать этого, причем его слова должны были показаться генералу до боли знакомыми: «Прошу вас, не надо. Несмотря ни на что, Гинденбург – единственное объединяющее звено, которое есть у нашей страны».

До некоторой степени это все еще было правдой, и то, что это понимал Брюнинг, давно лишившийся иллюзий, безусловно, говорит в его пользу. Но возможно, он все еще надеялся, что пропасть, разделившая его и Гинденбурга, не так уж и глубока. Старый маршал так часто менял свое мнение, так почему бы ему не сделать этого снова? Рано утром Брюнингу позвонил Мейснер и сообщил, что президент сильно обеспокоен перспективой потери канцлера. Быть может, он хотел совершить поворот вправо вместе с ним? Да и Брюнингу хотелось самому выбрать своего преемника. А чтобы его советы имели вес для президента, следовало воздержаться от критики в его адрес. Кандидатурой Брюнинга на пост канцлера был Гёльдерер. Что касается Папена, Брюнинг был абсолютно уверен в его непригодности на эту роль.

В полдень Брюнинг прибыл к президенту с заявлением об отставке правительства. Гинденбург выглядел виноватым и снова пустился в объяснения, почему ему крайне необходимо сблизиться с правыми. Время чрезвычайных декретов прошло, страна больше не хочет их терпеть. Но если маршал и имел намерение предложить Брюнингу пост канцлера в новом правительстве правых, то он снова передумал, поскольку предложение так и не было сделано. Он даже не упомянул о том, что хотел бы видеть Брюнинга министром иностранных дел. Правда, он согласился встретиться с Гёльдерером и обсудить с ним кризисную ситуацию[47].

Вскоре после этого Гинденбург в очередной раз изменил свое мнение. После ухода Брюнинга маршал встретился с президентом Рейхсбанка Лютером. Встреча была организована, чтобы поддержать позицию Брюнинга, но события развивались быстрее, чем можно было рассчитывать. Лютер нарисовал мрачную картину финансового положения страны и предупредил, что бюджет не будет сбалансирован и новые программы приняты, пока президент не одобрит предлагаемые меры по жесткой экономии. Гинденбург был неприятно поражен докладом Лютера. Он объяснил, что не знал, насколько серьезно обстоят дела, и выразил готовность немедленно подписать декрет, урезающий или прекращающий все пенсионные выплаты и пособия. В их число входили пенсии инвалидам войны, вдовам и сиротам, которые он лишь несколькими днями раньше не позволил правительству уменьшить. Были проведены консультации с Брюнингом, но он не хотел издавать декрет, предлагающий лишь частичное решение, и брать на себя ответственность за все непопулярные меры.

Трудно сказать, возможно ли было его повторное назначение, изъяви он в этом вопросе свое согласие. Точно известно одно: на протяжении следующих нескольких дней все, кто видели президента, находили его озадаченным и беспомощным, а такие люди, как Гёльдерер, которые желали возвращения Брюнинга, к нему не допускались до тех пор, пока канцлером официально не стал Папен. Когда Брюнинг нанес президенту прощальный визит, Гинденбург выглядел чрезвычайно встревоженным. «Теперь у нас есть такое правительство, как я хотел, – признался он, – но меня снова ввели в заблуждение. Этот канцлер [Папен] не справится. Я еще не впал в маразм, чтобы этого не видеть. Вы должны были остаться, и тогда все было бы хорошо».

Увольнение Брюнинга стало одним из поворотных пунктов в истории Веймарской республики. Вряд ли стоит говорить о том, что это была трагическая ошибка, – и так понятно. Трагедия была тем более значительной, что именно в тот момент острой необходимости в переменах не было, хотя для главных действующих лиц разыгрывавшегося действа этот факт, конечно, не был очевидным. Поскольку решающую роль в этом судьбоносном решении сыграл человеческий фактор, полезно разобраться в личных отношениях основных участников драмы.

Главная фигура – Гинденбург – был обвинен в нарушении элементарных правил человеческой порядочности. Всего лишь за шесть недель до этого он был переизбран голосами людей, поддерживавших правительство Брюнинга, и при неустанной преданной помощи самого канцлера. Теперь он отвернулся от Брюнинга и отказался от тех, кто за него голосовал.

Эта точка зрения вряд ли была справедлива. Выставив свою кандидатуру, он объявил, что не чувствует обязательств перед теми, кто за него голосовал; его публичные заявления, организация избирательной кампании, все его поведение никогда не оставляло сомнений в том, что его симпатии принадлежат правым. Да и избиратели – республиканцы выбирали его не для того, чтобы он в дальнейшем руководствовался исключительно их желаниями и интересами. Они считали, что только его престиж способен удержать Гитлера от прихода к власти. От него ожидали, что он будет соблюдать конституцию и защитит своих избирателей от попыток лишить их гражданских и законных прав. «(Президент рейха, – написала социалистическая «Форвертс», – ни в коем случае не принимал на себя обязательства сформировать правительство только из центристов и левых, когда его выбирали центристы и левые. Он взял на себя обязательства защищать конституционные права оппозиции». Это Гинденбург действительно был намерен сделать. Основной причиной увольнения Брюнинга стала твердая убежденность маршала, заботливо выпестованная его окружением, что канцлер не сможет справиться с нацистским движением и должен быть заменен тем, кто сможет держать это движение в узде. Иначе страну охватит гражданская война. Какими бы ошибочными ни были его действия, их нельзя считать проявлением непорядочности.

Однако увольнение Брюнинга было подготовлено закулисными интригами, которые стали возможны только потому, что Гинденбург их молча терпел. Он мог не считать старания Шлейхера нежелательными, потому что они были представлены ему как необходимые в интересах рейхсвера. А будучи человеком военным, он всегда имел подготовленную замену на любой командный пост. Кроме того, маршал так никогда и не признал тот факт, что политическая практика может быть в корне отличной от военной. Хотя нельзя даже быть абсолютно уверенным в том, что он до конца осознавал происходящее. Измученный старый человек вполне мог не представлять истинного размаха деятельности Шлейхера. А возможно, у него не было ни сил, ни желания идти наперекор настоятельным требованиям своего сына. Гинденбург жил в собственном мире и за политическими и экономическими событиями в стране наблюдал с усталой отрешенностью. Такова была цена, которую его избиратели заплатили за свою неспособность найти более подходящего выразителя и защитника своих интересов, чем этот восьмидесятилетний старец.

Разительный контраст с колеблющимся, нерешительным Гинденбургом представлял Шлейхер – человек нетерпеливый, уверенный в безошибочности своего политического чутья, преисполненный кипучей энергии. Он действовал добросовестно и из лучших побуждений, в том смысле, что он осознавал силу и радикализм нацистского движения и верил, что Брюнинг не сможет с ним справиться. Он очень боялся нацистского восстания, которое могло привести к конфликту внутри армии и спровоцировать польское вторжение. Кроме того, он хотел вывести армию с политической передовой линии, на которой она оказалась из – за нескончаемой череды кризисов. Если для него, человека сугубо военного, было совершенно неправильным вмешиваться в политику, ни один представитель властных структур ему на это не указал, а некоторые даже поддерживали его действия. Принимая во внимание слабость правительства и присутствие такого же, как и он, солдата во главе государства, такое развитие событий было, скорее всего, неизбежным. Сам Шлейхер взял на себя такую роль без особых колебаний, поскольку был убежден, что никто не справится с ней лучше, чем он.

Сколь бы неправильными ни были эти действия, они были бы простительными, если бы высочайшая самооценка генерала была оправданной. Самой ужасной ошибкой Шлейхера было то, что он сильно переоценивал свои политические таланты. Он полагался на поспешные импровизации и краткосрочные маневры, неоправданно быстро переходя от одной схемы к другой, при этом ему явно не хватало проницательности и умения составлять основательные планы. Такие методы работали, пока он имел дело с оппонентами, не столь изобретательными, как он. Но они оказались явно недостаточными, когда он столкнулся с такими соперниками, как Гитлер и его соратники, к неприкрытому цинизму которых он был совершенно не готов и потому принял неохотное согласие нацистов с его планами за нерушимые обязательства. В ответ на этот мираж сотрудничества он намеренно приносил в жертву сплоченность правительственного аппарата, поддерживал нелояльность и отсутствие субординации в его рядах, усердно занимался нагнетанием атмосферы закулисных интриг, жертвой которых в конце концов оказался сам.

Если Шлейхер мог заявлять, что выступает от имени армии, то Оскара фон Гинденбурга, по свидетельству множества очевидцев, больше всего интересовало собственное положение и защита интересов отца. Тот факт, что ему недоставало политического видения, чтобы понять истинное значение ухода Брюнинга, только подчеркивает трагедию падения канцлера.

Аграрии тоже, в первую очередь, руководствовались собственными интересами, и их роль в смещении Брюнинга была вторичной. То же самое можно сказать о Мейснере, который, по мере роста влияния Оскара, все чаще прибегал к роли официального советника. Понимая, что его позиции стали гораздо слабее, он предпочитал оставаться на втором плане, чтобы впоследствии присоединиться к победителю.

Из всех главных героев этой драмы только роль Брюнинга вызывает искреннее уважение. Он связывал много надежд с переговорами по репарациям и разоружению, в которых ожидал успеха. Он был так уверен в их жизненной важности, что обращал мало внимания на политический климат внутри страны. Если Шлейхер был тактиком без стратегической концепции, Брюнинг был стратегом, склонным отрицать тактику. Уверовав в правильность своего курса, он фактически развязывал руки своим противникам и на национальной арене, и в их усилиях настроить президента против него. Это, конечно, не было целиком или даже в первую очередь делом его собственного выбора. Пока он надеялся обеспечить поддержку Гитлером переизбрания Гинденбурга, он не позволял себе поднимать нацию против террора, беззакония и моральной коррупции, которые нацисты навлекали на страну. Когда же эти надежды потерпели крах, Брюнинг все равно был лишен свободы действий, учитывая отношение Гинденбурга (и Шлейхера) к «национальному» движению и свою зависимость от поддержки президента. Но он был обязан, по крайней мере, опровергнуть лживые слухи, которые в изобилии распространялись о нем и его коллегах министрах. Вместо этого, канцлер решил, что он слишком горд, чтобы обращать внимание на клевету. Главное, не уставал повторять он, – это в любых обстоятельствах сохранять спокойствие.

Поставив свое политическое будущее в зависимость от успеха в переговорах по разоружению и репарациям, Брюнинг рассчитывал на понимание и проницательность народа. Он ожидал, что страна примет его успех на дипломатическом поприще как доказательство мудрости и его внутренней политики тоже. При этом он не учел не только человеческий фактор – людям, прежде всего, нужна стабильная работа и экономические гарантии, – но и неустанные попытки Гитлера и Гугенберга сместить его с поста, так же как и эмоциональную несдержанность их сторонников. А своим отказом вступать в полемику Брюнинг дал возможность оппозиции так прочно утвердиться политически, что ее положение уже нельзя было подорвать внешнеполитической победой. Его преемник – Папен – на собственном опыте убедился в этом несколькими неделями позже.

Брюнингу изменил реализм и во взаимоотношениях с Гинденбургом. Понимая, что не допустить вмешательство Шлейхера (и Оскара), хотя и осторожное, в дела Гинденбурга невозможно, он тем не менее мог попытаться защитить себя от махинаций генерала, предложив маршалу проконсультироваться с такими доверенными советниками, как Вестарп, который мог изложить позицию канцлера президенту лучше, чем сам канцлер. Такие посредники были очень нужны Брюнингу, поскольку он так и не сумел достичь полного взаимопонимания с президентом. Он никогда не мог понять ход его мыслей. Канцлера не слишком интересовали эмоции маршала, и он никогда не мог оценить всю меру его беспокойства относительно своей репутации у людей его круга, так же как и у нации в целом. Полагаясь на здравый смысл президента, Брюнинг недооценил его уязвимость перед общественным мнением, причем с возрастом эта черта усугублялась. Поэтому, судя по всему, канцлер до последнего момента был убежден, что президент пусть и неохотно, но пойдет за ним.

Убедившись в своей ошибке, канцлер, безусловно, лишился иллюзий и сделал разве что очень слабую попытку воспротивиться своему смещению с поста. Он даже не настоял на визите в Нойдек, чтобы получить возможность лично противостоять интригам Шлейхера и его единомышленников. Как неоднократно отмечал Брюнинг в своем дневнике, он пришел к последнему решающему разговору с президентом измученным и обескураженным, и представляется маловероятным, что он изо всех сил старался отстоять свое дело. Да и кабинет после первой беседы с Гинденбургом не подтолкнул его к борьбе за свой пост. Неизвестно, что двигало министрами – злость, усталость или безразличие, но они, как отмечено в протоколе, сразу согласились на отставку.

С другой стороны, Брюнинг был прав в своем нежелании обращаться к рейхстагу, поскольку ждать помощи с этой стороны у него не было никаких оснований. Когда стало известно, что канцлер больше не пользуется поддержкой Гинденбурга, мелкие правые партии, которые до тех пор помогали ему обеспечивать свое большинство – экономическая партия, христианские социалисты и ряд других, – несомненно отвернулись бы от него, поскольку они неустанно повторяли, что поддерживают не столько его, сколько Гинденбурга. Таким образом, политическая судьба Брюнинга целиком зависела от президентского доверия, лишившись которого он стал бессильным. По этому поводу в «<Тат» было сказано, что «падение Брюнинга стало неизбежным, когда выяснилось, что характер канцлера лишен живости и воображения, чтобы справиться с конфликтующими силами современной Германии. Следствием этого недостатка личности канцлера является все остальное. Брюнингу не хватило силы, чтобы привлечь собственных последователей, которые могли поддержать его». Спустя тридцать лет Теодор Эшенбург написал: «<Он был неполитичным политиком, он стоял над партиями, группами и движениями, целеустремленно решив справиться с кризисом надлежащими техническими средствами. Трагическая фигура Брюнинга подтверждает тот факт, что не бывает неполитичных политиков, не важно, как высок их интеллект и строги этические принципы».