Глава 19

Гиммлер объясняет причины войны

Гиммлер сообщил, что его второй визит в Пенемюнде состоится 29 июня. К полудню того дня явились и Мазув, полицейский комиссар Штеттина, и оберштурмбаннфюрер СС Мюллер. Они сказали, что не хотят мешать мне, и отправились в столовую Фишера. Тем не менее я хотел обсудить с ними дело Занссена и попросил передать, чтобы они зашли ко мне. В ходе разговора я пришел к безошибочному выводу, что они испытывают смущение. Я воззвал к их чувству чести и попросил прямо и откровенно сказать мне, что они знают об истории Занссена. Они заверили меня, что совершенно не в курсе дела. Больше ничего выжать из них не удалось. Я решил расспросить лично Гиммлера.

Ближе к вечеру он появился в Пенемюнде. Рейхсфюрер СС прибыл без сопровождения, сидя за рулем своей маленькой личной бронированной машины. После скромной вечерней трапезы в обществе нескольких моих коллег он отделался от эсэсовцев из Штеттина, и мы расселись в каминной. Присутствовали полковник Стегмайер, министерский советник Шуберт, профессор фон Браун, Реес, Штейнхоф и несколько старших членов моего коллектива.

Поначалу разговор не клеился. Я несколько раз испытывал искушение упомянуть имя Занссена, но в конечном итоге решил отложить эту идею до утра, когда, как я надеялся, мне представится возможность поговорить с Гиммлером наедине.

Фон Браун рассказал ему, как мы начинали в Куммерсдорфе. Он описал наши надежды, цели и убежденно добавил, что здесь, в Пенемюнде, мы научились стойко противостоять всем препятствиям. Затем разговор коснулся темы, которая тревожила нас.

В то время Гитлер еще колебался, стоит ли признавать нас. Мы упомянули, с каким беспокойством ждали включения в группу высших приоритетов. Вскоре в разговор включились все присутствующие, рассказывая о своей области деятельности и о своих намерениях. Час шел за часом. Мы говорили о возможности космических полетов и о тех шагах, которые ведут к этой цели.

Гиммлер обладал редким даром – умением внимательно слушать. Откинувшись на спинку кресла и положив ногу на ногу, он сохранял на лице дружелюбное и заинтересованное выражение. Его вопросы свидетельствовали, что он безошибочно улавливал все технические подробности. Разговор коснулся темы войны и тех важных вопросов, о которых все мы думали. Гиммлер отвечал без промедления, спокойно и откровенно. И лишь иногда, держа локти на ручках кресла, он подчеркивал некоторые свои слова, сводя воедино кончики пальцев и постукивая ими. Ему были свойственны сдержанные бесстрастные жесты; он производил впечатление человека без нервов. Говоря о высокой политике, он повторял избитые фразы, которые пресса и радио непрестанно вдалбливали нам в голову. И спустя какое-то время я уже слушал его вполуха. Мы, инженеры, не привыкли к политическим разговорам; они были трудны для нас. Но на эту тему говорил оказавшийся среди нас человек, который должен был досконально разбираться в политике, и я задал ему главный, основной вопрос:

– Рейхсфюрер, ради чего мы на самом деле ведем войну?

Гиммлер ответил без промедления:

– Фюрер мыслит и действует ради блага всей Европы. Он видит в себе последнего защитника западного мира и его культуры. Он убежден, что современное развитие техники, особенно железных дорог и воздушного транспорта, сделает национальные границы ненужными и устаревшими. Малые нации, не обладающие экономической самостоятельностью, должны будут присоединиться к более мощным. В современных условиях смогут выжить только крупные экономические объединения, политически и производственно достаточно сильные, чтобы обеспечить свою независимость.

Европа в силу своего географического положения, экономической структуры, наличия сырья и особенностей истории как раз и является такой общностью. На Европейском континенте и должна образоваться группа, политическая и экономическая мощь которой будет сильнее, чем у отдельных ее составляющих. Ради своего же собственного благополучия нации должны будут добровольно подчиниться лидерству самого сильного государства. И если мы не хотим потерять наши европейские стандарты жизни и наш экономический статус, такой экономический союз появится рано или поздно. Вопрос только один: какая нация возьмет на себя бремя лидерства? Фюрер убежден, что ею должна стать Германия, обладающая расовым здоровьем и экономической стабильностью, объединенная в патриотическом порыве и политически сильная. Ей и предназначено взять на себя эту миссию.

Я был знаком с этими взглядами. Тем не менее хотел знать больше.

– Но конечно же, – сказал я, – эти намерения втянут нас в конфликт и со странами, которые не хотят терять свою независимость, и с другими великими державами мира, не так ли?

Гиммлер кивнул:

– Фюрер с самого начала понимал, что мир не смирится с усилением Германии, как и Европа не примет ее лидерства. Богатые страны всегда стараются предотвратить возвышение бедных родственников. Такое отношение свойственно человеческой натуре. Англия из-за ее географического положения обладает мощной центробежной силой – то есть ее интересы лежат слишком далеко, за морем, хотя она и могла бы возглавить Европу. Тем не менее фюрер пытался достигнуть взаимопонимания с Англией. Но его усилия не привели к успеху. Тем не менее он не расстался с надеждой, что придет день, когда англосаксы поймут, как им выгоднее вести себя.

Он говорил это в июне 1943 года!

– С точки зрения фюрера, – спокойным ровным тоном продолжил Гиммлер, – европейский экономический союз под англо-германским руководством отнюдь не обязан вступать в конфликт с американской экономической политикой.

Я упомянул о России.

– Россия, – ответил Гиммлер, – не должна оставаться в изоляции. Европа должна включить в себя и другие славянские народы. Если Россия добьется успеха, сколотив славянский блок из трехсот миллионов человек, добившись его промышленного развития и превратив эти миллионы в фанатиков, то он подавит превосходство Запада. Эта идущая с Востока опасность угрожает всему западному миру и его культуре. В этом и кроется одна из причин войны с Россией.

– То есть вы считаете, – спросил я, – что экономическая опасность, угрожающая нам с Востока, обладает такой огромной силой?

Гиммлер ответил едва ли не автоматически:

– Западный рабочий обладает высокой квалификацией, но он требователен и, если подходить с расовой точки зрения, пресыщен. Он уже ничего не хочет от жизни. По окончании восьмичасового рабочего дня ему нужен лишь дом, семья, покой и свой садик. У него сравнительно высокие заработки. В определенном смысле он рассматривает свою работу на предприятии как неизбежное зло, как средство вести свободную жизнь после работы. Он хочет пользоваться достижениями культуры своего времени.

Русский рабочий не таков. Для него труд на производстве сравнительно нов. Он полон сил и энтузиазма, у него хорошие руки, он еще не испорчен удовольствиями внешнего мира, потому что жизнь за пределами фабрики не может предложить ему ничего стоящего. Его труд, как и у японского рабочего, исключительно дешев, и высокоразвитая промышленность может только мечтать о таком труженике. Советское правительство добилось исключительных успехов, заставив русских рабочих ценить труд на производстве. Оно предлагает им на предприятиях все социальные и культурные преимущества, которых они лишены дома. Но, поддерживая низкий уровень жизни, оно заставляет их за ту же заработную плату работать больше и тяжелее. Русский рабочий любит свой завод. И придет день, когда Сталин, если мы не остановим его, переключит промышленность с производства вооружений на потребительские товары. Учитывая полную национализацию производства, он волен выбирать любую линию поведения. И тогда Россия получит возможность затопить мировые рынки предельно дешевыми товарами. У мира не найдется ответа на такую экспансию, особенно если за ней будет стоять огромная военная мощь. Следствием станет экономическая катастрофа для Западной Европы и Америки, а главной жертвой станут рабочие.

– Значит, – спросил я, – наша цель войны с Россией скорее экономическая, чем военная или политическая? Иными словами, не идеологическая.

Гиммлер с иронией улыбнулся:

– Анализ любой войны говорит, что она представляет собой борьбу за власть. В современных же войнах, так или иначе, участвуют все три фактора.

Наконец разговор зашел о послевоенной политике на Востоке, где Польша стала «генерал-губернаторством». Гиммлер блеснул стеклами пенсне. Может, я ошибался, но мне показалось, что маска невозмутимого дружелюбия на мгновение исчезла с его лица. Неужели он почувствовал мою сдержанность, которую я скрывал за тщательно подобранными фразами нашего разговора?

– А что еще мы можем делать? – произнес он. – Вы неизменно должны помнить, что густо населенная земля Германии может прокормить всего шестьдесят процентов своего населения. Ресурсы, необходимые для поддержания уровня жизни всех нас, для существования остальных сорока процентов, должны импортироваться. Фюрер подсчитал, что через десять лет население Германии достигнет ста миллионов человек. Проблема обеспечения продовольствием требует срочного решения. Сам фюрер считает себя западноевропейцем. И он видит, что с Востока надвигается опасность. Он не испытывает желания расширяться на Запад. В своем стремлении сохранить Западную Европу ему нужно, чтобы за спиной стоял сильный и цивилизованный народ. Единственный возможный способ обеспечить выживание народа и расширение поселений для нашей растущей нации – особенно если западные государства будут продолжать свою экономическую политику – это осваивать малонаселенные земли на Востоке.

– В данный момент восточные земли, – возразил я, – в самом деле мало населены. Но вы считаете, что эти пространства, несмотря на стремительно растущий ежегодный прирост населения, все же будут заселены немцами и обеспечивать немецкий народ? Такие попытки уже дважды кончались провалом.

– Конечно, – ответил Гиммлер, – тем или иным образом надо будет добиться снижения рождаемости среди коренного населения. Я лично занимаюсь планированием политики колонизации. У нас достаточно будущих поселенцев. Если вторые и третьи сыновья наших землевладельцев и фермеров осядут на Востоке компактными поселениями, которые образуют ряд поселенческих центров, и у каждого чиновника на восточных землях будет круг своих обязанностей, из этих центров пойдет дальнейшее расширение на Восток, и, наконец, эти земли будут навечно принадлежать Германии.

Я задал следующий вопрос:

– Вы уверены, что во время столь долгого освоения немцы смогут выдержать местный климат?

Гиммлер небрежно постучал кончиками пальцев друг о друга.

– Мы добьемся, что молодые немецкие крестьяне будут брать в жены украинских девушек хорошего крестьянского происхождения. Они дадут начало новому здоровому поколению, приспособленному к местным условиям.

– А что, если другие народы осудят это расширение на Восток как несправедливость, которая взывает к небесам, и как порабощение чуждых наций, возвращающее нас к временам рабства? – осмелился я спросить.

– Если война будет выиграна, они остерегутся. Кроме того, мы намереваемся на первом этапе использовать минимальные силы – лишь столько, сколько нужно для начала. Мы должны будем ввести в практику жесткое государственное планирование использования и людской силы, и материальных ресурсов на всей завоеванной территории. Но чем дальше будет идти ее освоение, чем большей стабильности удастся достичь, чем больше будет производиться и потребляться товаров и услуг, тем выше станет уровень жизни, особенно у неквалифицированных и низкооплачиваемых рабочих в странах Европейского экономического сообщества. И я уверен, что через несколько лет свободный плебисцит даст стопроцентное согласие с политикой Германии.

Я не знал, принадлежали ли идеи, высказанные Гиммлером, ему лично, или же он повторял то, что слышал. Этот поток идей, планов и проектов, столь чудовищных для нас, простых людей, эта бесконечная спираль насилия излагались столь убедительно, просто и естественно, что вполне возможно, их источником был великий мастер упрощения, лично Гитлер. Я передернулся от той будничной манеры, с которой они излагались. Но даже сейчас я не мог не восхищаться умением Гиммлера излагать сложнейшие проблемы предельно просто, в нескольких словах, которые ухватывали самую суть дела, и любой мог понять их.

Я вспомнил распространенную историю о словах Гитлера, которые он бросил офицеру отдела вооружений сухопутных войск во время своего первого визита в Куммерсдорф в октябре 1933 года. Этот полковник, демонстрируя свою широкую эрудицию, объяснял какую-то проблему. Гитлер прервал его: «А сейчас я вам в нескольких словах изложу то, что вы мне так долго растолковываете». Что и сделал.

В Пенемюнде мы почти не говорили о политике. Ее мир был за пределами наших интересов. Стоило двум собеседникам встретиться в столовой или в кают-компании, как через пять минут разговор переходил на клапаны, реле и контакты, смесители, дополнительные факторы сопротивления или прочие технические подробности, которые беспокоили нас. Не лучше обстояло дело, когда руководители отделов встречались у боулинга или за рюмкой шнапса. Год за годом едва ли не круглосуточно все мысли и идеи обитателей Пенемюнде крутились вокруг нашей «А-4». Работа сделала из нас трезвых реалистов. И мы знали, как опасно, если идеи и планы простираются слишком далеко в будущее.

И я задал вопрос, который давно волновал меня:

– В самом ли деле фюрер убежден, что у нас достаточно людей и материалов для реализации столь огромной цели, тем более что сейчас нам приходится противостоять военному потенциалу всего мира?

Похоже, Гиммлер ждал этого вопроса.

– Как я говорил вам, фюрер считает себя защитником Европы против опасности, наступающей с Востока. И посему он убежден, что Европа, пусть даже сейчас она оставила Германию сражаться в одиночку, должна будет в конечном итоге оказать ей экономическую помощь. По его мнению, большая часть Европы пока еще не видит подступающей опасности и не противостоит ей. Мы должны помнить величие нашей миссии и просто заставить людей действовать себе во благо. Вся европейская промышленность должна работать ради этой великой цели. Вся рабочая сила, которая ныне находится под нашим контролем, должна включиться в эту борьбу не на жизнь, а на смерть.

Чудовищное требование! Разве возможно его претворить в жизнь?

– Рейхсфюрер, из соображений безопасности я никогда не мог пользоваться иностранной рабочей силой. И не думаю, что широкое использование ее даст нашей индустрии большие преимущества. Ныне в берлинской подземке вы слышите практически только французский или другие восточные языки. И мне кажется, что возникнет огромная опасность диверсий и шпионажа.

Неизменная улыбка Гиммлера стала еще шире.

– Диверсии удастся устранить, поставив повсюду немецких надзирателей. Шпионаж – свести к минимуму путем внимательного контроля и суровых наказаний. Призыв ко всеобщей мобилизации рабочей силы для участия в борьбе Европы не на жизнь, а на смерть против варварства азиатских степей уже привел к нам массы народа, готового к добровольной работе. И я считаю, что возможности получать высокую заработную плату и хорошо питаться в Германии или работая в иностранной промышленности под немецким контролем заставят еще больше европейцев включиться в нашу работу. И фюрер придерживается мнения, что экономический потенциал Германии в сочетании с европейской индустрией в конечном результате будет равен вражескому.

Час шел за часом. Разговор зашел о великих личностях в истории. При всей своей усталости я заинтересовался, когда Гиммлер сообщил нам, что Гитлер считает Сталина своим единственным и действительно серьезным соперником. Серьезным? Что это значит? В устах Гиммлера это слово имело резко отрицательное значение. Он вспомнил Чингисхана, самого страшного человека своего времени, который наводил всеобщий ужас. Тем не менее история не отрицает его талантов великого полководца и государственного деятеля. Хотя ему не удалось при жизни подчинить всю Азию монгольскому владычеству, но его необычная стремительная карьера, безжалостность его политики, жестокость его армий на долгие столетия оставили свой след на лице азиатского мира и в большей части Европы. В этой связи Гиммлер упомянул современных правителей России, в которых, по его мнению, без сомнения, просматриваются черты древних монгольских воителей. Он напомнил нам, что в Центральной России до сих пор встречаются потомки Золотой Орды. Из этого источника, заявил он, берут начало многие характерные черты русской психологии: изощренная хитрость, потрясающая физическая стойкость, необъяснимая жестокость, самый дикий фанатизм, презрение к смерти, равнодушие к бедам и трудностям, смирение с условиями существования, которые нам кажутся нечеловеческими. Гиммлер считает, что только азиатские методы могут оказать воздействие на такой менталитет, который не имеет ничего общего с западноевропейским. Никакого иного отношения русский просто не поймет.

Ближе к четырем утра я наконец попросил о перерыве. Несмотря на позднее время, долго лежал без сна, размышляя о том, что мне довелось услышать. Все эти идеи не были логически до конца продуманы, все они, внешне убедительные, имели целью оправдать бесчеловечную и грубую политику. Все это серьезно беспокоило меня. Во всем том, что я услышал за эти долгие часы, какова была доля искренних убеждений, сколько было пропаганды и сколько истины?

На следующее утро первый же запуск завершился неудачей. Стоило только «А-4» подняться, как она начала колебаться вокруг продольной оси, не реагируя на команды. Приняв почти горизонтальное положение, она пролетела над лесом почти 200 метров в диаметрально противоположном направлении к «Пенемюнде-Запад». После нескольких секунд полета она рухнула на поле аэродрома.

Над лесом высоко поднялся клуб густого черного дыма с языками пламени. Когда он превратился в гигантский угрожающий гриб, в воздухе прокатился громовой грохот: это взорвались почти восемь тонн горючего. Даже здесь, в 2 километрах от места взрыва, задребезжали все стекла.

В «Пенемюнде-Запад», куда мы с Гиммлером в моей машине прибыли спустя несколько минут, люди суетились как растревоженные муравьи. В округе не осталось ни одного целого оконного стекла. По бетонной дороге мы добрались до аэродрома.

К счастью, никто не пострадал. Зияющий кратер диаметром около 30 метров, который быстро заполнялся водой, был всего в метре от ближайшего ангара. Все пространство вокруг воронки было покрыто комьями черной земли, припорошенной светлым песком аэродрома. От взрыва пострадали три самолета, и, зияя дырами, они лежали, словно смятые ударом огромного кулака. И снова, как часто бывало раньше, несчастье обошло нас стороной. Это было едва ли не чудом, что за все годы в Пенемюнде мы не потеряли ни одного человека непосредственно при запусках ракет. Случались автомобильные аварии, бывали травмы из-за невнимательности или беспечности, но благосклонность судьбы оберегала нас от серьезных неприятностей.

Второй запуск был намечен на дневное время. Мы воспользовались хорошей летней погодой и к ленчу перебрались на Грейфсвалдер-Ойе в одном из наших поисковых катеров. Когда судно вышло из устья Пене и оказалось на просторах Балтики, мне наконец представилась возможность поговорить с Гиммлером с глазу на глаз. Мы стояли на носу и, опираясь на фальшборт, вглядывались в молочную дымку, за которой вырисовывался синевато-серый силуэт Ойе.

После пространных объяснений неудачи запуска я затронул тему, которая вот уже несколько месяцев беспокоила меня, и спросил о причинах увольнения Занссена. Гиммлер ответил мне с ледяной холодностью. Сначала он объявил, что вообще не помнит этого дела. Когда я, продолжая настаивать, подчеркнул, что была допущена несправедливость, он, не отрывая глаз от моря, ответил после короткой паузы:

– Вам бы лучше успокоиться на том, что генерал-полковник Фромм восстановил в должности полковника Занссена. Тем самым можете считать, что инцидент исчерпан.

– Может быть, для меня, – признал я, – но ни в коем случае не для Занссена.

Помолчав, Гиммлер раздраженно бросил:

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Так я и не выяснил ничего, что могло бы пролить свет на эту историю. Неопределенность продолжала существовать, и устранить опасность не удалось.

Второй запуск «А-4» прошел без малейшей оплошности, и Гиммлер собрался уезжать. Он пообещал изложить нашу точку зрения Гитлеру, добавив, что окажет нам помощь в случае благоприятного решения Гитлера.