Глава 11

Гитлер одобряет

И снова Дегенколб предпринял свои сомнительные действия. В Пенемюнде появились четыре присланных им инженера. И сразу же до меня стали доходить странные слухи. Они вынудили меня позвонить Дегенколбу и осведомиться, что он имел в виду. Он объяснил, что эти четыре специалиста должны ознакомиться с нашими трудами, чтобы потом руководить линиями выпуска продукции. Во время некоего разговора в кабинете у меня появились дополнительные причины усомниться в честности намерений Дегенколба. Один из инженеров, Саватски, доверительно сообщил мне, что он и его коллеги получили от Дегенколба недвусмысленные указания подробно изучить Пенемюнде и как можно скорее прислать ему предложения о реорганизации работ. Недостатка в стимулах у них не было. Дегенколб заверил всех четверых, что они станут руководителями цехов опытной продукции. Это было неопровержимым доказательством, что Дегенколб не расстался с надеждой преобразовать Пенемюнде в свою частную компанию. Поскольку он отказывался отозвать своих людей, я отослал их всех, кроме Саватски, восвояси – туда, откуда они явились.

Я первый раз почувствовал, что время упущено. Неизмеримо возросли требования к поставкам стали и стройматериалов, а также к увеличению числа техников и строителей. То же самое было с жизненно необходимым нам оборудованием и аппаратурой. Начала болезненно сказываться и нехватка опытных инженеров. Ситуация снова стала критической.

Наконец 7 июля 1943 года Гитлер принял решение наделить Пенемюнде статусом высшей приоритетности в программе вооружения Германии. Великая борьба за признание, похоже, подошла к концу. Наше положение стало стремительно улучшаться. Потоком пошли материалы и людская сила. Мы успевали за несколько недель сделать то, на что раньше требовались месяцы и годы. Все министерства, все власти, которые имели к нам хоть какое-то отношение, предлагали поддержку. Нас даже не спрашивали, в чем мы нуждаемся, а тут же высылали нам материалы. Маятник резко пошел вверх.

7 июля я вместе с фон Брауном и Штейнхофом был приглашен на аудиенцию в Ставке фюрера. В густом тумане мы вылетели на нашем «He-111». Пилотом был Штейнхоф. По пути радист связывался с аэропортом или метеостанцией, чтобы выяснить, как далеко к востоку тянется туман. Вызов пришел совершенно неожиданно. В 11.30 я получил приказ от Шпеера прибыть к нему, захватив с собой фильм, снятый 3 октября 1942 года, и другие необходимые материалы. Как много времени прошло с 3 октября! Почти девять месяцев!

Мы упаковали в дорогу все: фильм, модель бункера на берегу Ла-Манша для запуска ракет, маленькую деревянную модель транспортного средства, цветной чертеж расположения секций, организационный план, руководство для полевых частей, схему дуг траекторий.

Гитлера я не видел с марта 1939 года. Он больше не бывал в Пенемюнде. Хотя фюрер никогда не выражал абсолютного отрицания наших планов, относился он к ним скептически. Никогда, даже в кино его нельзя было увидеть при запуске ракеты дальнего радиуса действия, он никогда не испытывал возбуждения, которое вызывает вид огромной ракеты в полете, он никогда не посещал место ее падения. И сейчас нам предстояло убедительно доказать ему, что нам, так сказать, под силу. Мы решили остановиться на нашей обычной программе. Сначала – фильм, отснятый 3 октября 1942 года и съемки испытаний, которые сейчас стали постоянными, с комментариями фон Брауна. И не будем затрагивать другие аспекты, пока не увидим, что Гитлер явно заинтересован, что фильм убедил его в явных преимуществах этого оружия.

Вдруг туман исчез, как отрезали. Под нами, сколько видел глаз, тянулись темные лесные массивы Восточной Пруссии, украшенные россыпью блестящих озер и случайными цветочными полянами. Через полчаса мы приземлились в Растенбурге. Штабная машина Ставки доставила нас и наш объемный груз в армейскую гостиницу на Охотничьем холме. Первое, что мы услышали на месте, – лекция откладывается до пяти часов пополудни. Я предполагал услышать нечто худшее – о ее отмене.

За час до назначенного времени нас, вооруженных пропусками во все закрытые зоны, провели через поляну меж дубов, которые скрывали просторные здания казарменного типа и бетонные укрытия Ставки фюрера. Просмотровый зал был во внутренней закрытой зоне. Мы развесили наши планы и рисунки, устроив что-то вроде небольшой выставки. Время шло, давно миновало пять часов. Сгущались сумерки.

Внезапно распахнулась дверь, и мы услышали чей-то возглас: «Фюрер!» Появился Гитлер в сопровождении Кейтеля, Йодля, Буле, Шпеера и личных адъютантов. Больше никто не был допущен в это помещение. Меня поразила перемена в Гитлере. Просторный черный плащ с капюшоном прикрывал его сутулые плечи и согбенную спину. На нем были китель мышиного цвета и черные брюки. Лицо выглядело усталым. Жили только глаза. От них на лице, покрытом нездоровой бледностью от постоянного пребывания в закрытых помещениях и убежищах, остались, как казалось, только зрачки.

Отрывисто поздоровавшись с нами, он сел между Кейтелем и Шпеером в первом ряду кресел амфитеатра. После нескольких моих вступительных слов в помещении медленно померк свет.

На экране возникла картина исторического взлета «А-4», который в то время так восхитил нас, а потом и всех, кто видел его. Комментарии давал фон Браун. Зрелище было потрясающим. Пришли в движение огромные, почти 30 метров вышиной, раздвижные ворота большого сборочного зала испытательного стенда номер 7. На могучей металлической раме ракета «А-4» в полной сборке поползла к стартовой площадке, где ей предстояло пройти статическую проверку. Она воздвиглась над большим туннелем с водой для отвода раскаленных газов, утопленным в земле. Рядом с гигантской конструкцией лесов, напоминающих дом на колесах, люди казались муравьями. Прошла статическая проверка, когда ракета удерживалась на месте специальными упорами; крупным планом был показан механизм управления стабилизаторами. Затем ракета была погружена на подвижный лафет, предназначенный для полевых условий. Испытания на прямых и извилистых участках дороги доказали, что ракету без труда можно перемещать с места на место.

Солдаты, управляющие гидравлическим подъемником, поставили ракету, конструкция которой была на удивление проста, на стартовый стол в вертикальном положении. Гидравлическая техника транспортера управлялась с 14-метровой ракетой весом 4,5 тонны как с игрушкой. Затем была показана последовательность процедуры заправки и подготовки к запуску, еще раз доказавших, что ракету можно использовать в полевых условиях. И наконец, подошла пора запуска. Уникальные крупные кадры показали, как ракета снимается со стартовой позиции и, стоя на хвосте пламени, начинает вертикальный подъем. Различные этапы подготовки и старта ракеты были показаны в замедленном режиме.

За кино– и фотодокументами последовали мультипликационные картинки траектории полета с указанием скорости, высоты и расстояния, достигнутых в этот день.

Последние несколько футов ленты демонстрировали в ритме рапида ключевые моменты всей операции: прибытие стартовой команды на испытательный стенд, статическая проверка, работа командного пункта и, наконец, сам запуск. В конце фильма появились слова, заполнившие весь экран: «Мы всё же это сделали!»

Фильм завершился. Комментарии фон Брауна смолкли. Наступило молчание. Никто не осмеливался произнести хоть слово.

Бросалось в глаза, что Гитлер был тронут и возбужден. Погруженный в свои мысли, он откинулся на спинку кресла, рассеянно глядя куда-то в пространство. Когда спустя какое-то время я пустился в объяснения, он с самого начала внимательно слушал меня, не скрывая неподдельного интереса. Казалось, что прежде, чем я произносил слова, он по моему лицу и губам читал их. Время от времени он качал головой или кивал, соглашаясь.

Я кратко подвел итог сегодняшнего положения дел, рассказал, как это оружие может быть использовано и что для этого необходимо сделать. Затем объяснил процедуру запуска из большого бункера и с подвижных установок. От темы промышленного выпуска – я привел данные по объему выпуска и графикам поставок – я перешел к вопросу о стартовых командах, как их надо комплектовать и готовить. С помощью наших моделей, чертежей и карт я старался создать впечатляющую картину наших трудов, которые годами не давали нам перевести дыхание.

Во время моей речи Гитлер вскочил с места и подошел к столу, на котором мы устроили небольшую выставку наших моделей. Он непрерывно переводил взгляд с них на меня. Наконец я сказал все, что считал нужным, и, замолчав, стал ждать вопросов.

Гитлер подошел и пожал мне руку.

– Я благодарю вас, – сказал он шепотом. – Почему же я не верил в успех вашей работы? Если бы такие ракеты были у нас в 1939 году, не пришлось бы вести эту войну… – Его взгляд, казалось, снова растворился в пространстве. Теперь он больше не смотрел на меня, а лишь шевелил губами. – И Европа, и мир теперь станут слишком малы, чтобы вести войны. При таком оружии человечество их не выдержит. – Он повернулся к модели бункера.

Мы снова разобрали ее и во второй раз дали объяснения. Нам пришлось в деталях продемонстрировать, как ракету снимают со стапелей, заправляют, проверяют и готовят к запуску, после чего, полностью готовую, провозят сквозь узкие раздвижные ворота на открытое пространство, за минуту до старта запускают встроенные в нее гироскопы – и она тут же вертикально взмывает в небо.

Я не делал тайны из того, что мне не нравились старты из бункера. Предпочтение я отдавал маневренности, которая достигалась за счет моторизации, быстроты подготовки в полевых условиях и стрельбы с движения. Если враг обладает большим преимуществом в воздухе, много запусков из бункера не сделаешь.

Гитлер, вскинувшись, прервал меня и подозвал Шпеера, чтобы тот рассказал – не о тех ли больших укрытиях на берегу Ла-Манша идет речь, которые доказали свою надежность для подводных лодок. Он хотел иметь не один, а два или, если возможно, и три бункера для нас. По его мнению, враг быстро засечет моторизованные ракетные батареи и уничтожит их. Будущее доказало, что он ошибался.

Хотя я знал, что Гитлер терпеть не может возражений, я не стал медлить со своей точкой зрения. Я заметил, что при использовании подвижных батарей вражеской воздушной разведке будет исключительно трудно после запуска определить место стартовой позиции. На ней останутся только небольшие направляющие, а замаскировать несколько машин – это детская игра. Нетрудно будет после каждого залпа менять свое местоположение, не оставляя ничего, на что стоило бы тратить бомбы.

Но мои аргументы были тщетны. Бункеры были любимыми сооружениями для Гитлера, и он не мог отказаться от их идеи. Шпеер получил приказ, чтобы крыша бункера была толщиной не менее 7 метров. Гитлер дополнил свое указание объяснениями на плане:

– Эти укрытия будут манить вражеских летчиков, как мух на мед. И значит, чем больше на них будет сброшено бомб, тем меньше их упадет на Германию.

После того как я показал ему фотографии кратеров в земле после разрыва ракет, он, молча рассмотрев их, спросил, не можем ли мы увеличить вес боеголовок до 10 тонн и довести ежемесячный выпуск ракет до двух тысяч. Я ответил, что в таком случае понадобится совершенно новая ракета огромного размера и, чтобы она покрывала те же расстояния, потребуются ресурсы, которых у нас сейчас нет. Потребуется, самое малое, лет пять, чтобы создать такую гигантскую ракету.

– А как насчет их количества? – нетерпеливо прервал меня Гитлер.

– И это невозможно, – объяснил я. – У нас нет столько спирта. Цифры, упомянутые в моем докладе, – это самые высокие показатели, которые счел возможным дать плановый отдел. Любое альтернативное горючее иного происхождения и сочетания, – добавил я, – потребует создания новой ракеты, что также займет несколько лет.

Глаза Гитлера зажглись странным фанатичным огнем. Я испугался, что он может впасть в один из своих припадков неконтролируемой ярости.

– Но вот что мне надо – уничтожение! Полное уничтожение!

Что мне было ответить на это упрямое истерическое требование? Шпеер, Кейтель, Йодль, Буле и другие молча стояли в отдалении, внимательно наблюдая за мной.

– Никто не может получить из тонны взрывчатки, – коротко ответил я, – больше, чем она в состоянии дать. Может, нам удастся увеличить разрушительный эффект за счет использования более чувствительных взрывателей. Мы еще не испытывали их и пока никто из специалистов не может представить теоретическое обоснование.

Гитлер снова повернулся к моделям. Он стоял в профиль, и, продолжая говорить, я догадывался, о чем он думает.

– И прошу вас, умерьте пропаганду, которая уже начала рассказывать, что исход войны решит «всесокрушающее чудо-оружие», – предупредил я. – Это ничего не даст, кроме разочарования у населения. Нашей целью было путем использования новых методов увеличить расстояние, доступное для тяжелой артиллерии всех калибров. Мы добились успеха. Кроме того, использованием ракет мы свели к минимуму неприемлемый вес сверхтяжелых полевых орудий. Разброс при стрельбе сравнительно невелик, и мы можем посылать тонну взрывчатки на расстояние двести шестьдесят километров, поражая цели, до которых раньше могли добираться только бомбардировщики, не подвергая риску ни машины, ни экипажи. Защиты против ракет не существует…

Поскольку Гитлер ничего не сказал и продолжал внимательно слушать, я особо подчеркнул:

– Мы создали такое оружие. Мы можем обслуживать его и обеспечить тактическое использование. В наши задачи не входило оценивать его психологическое воздействие, его полезность в сегодняшних условиях или стратегическое значение в целом.

Пока я говорил, вдруг с абсолютной уверенностью осознал, что после всех этих лет промедлений Гитлер теперь надеется, что новое оружие внесет решительное изменение в ход войны. Свидетельством тому было только что прозвучавшее требование о десяти тоннах взрывчатки в боеголовке. Но если даже предположить, что удалось бы удовлетворить это бессмысленное требование, оно все равно не изменило бы хода войны. Потому что потребовались бы новые средства разрушения, новые источники энергии. Может, атомная энергия? Об этом не могло быть и речи. Я знал, насколько скудны были за последние годы успехи в этой области исследовательского отдела управления вооружений сухопутных войск. Я знал, каким серьезным ударом для проекта оказалось уничтожение завода по производству тяжелой воды в Норвегии. Потребуются годы, чтобы добиться хоть каких-то успехов, пусть даже проекту будет дана высшая степень приоритетности и максимум ресурсов.

Создавая в 1936 году нашу первую скромную ракету, мы и мечтать не могли о таком далеком будущем. Я почувствовал, что должен еще раз попытаться объяснить фюреру, на что он может твердо рассчитывать. Если будем принимать желаемое за действительное, это нам ничего не даст. Так что я снова начал:

– Когда мы приступили к конструированию, то не думали о всеуничтожающем воздействии. Мы…

Гитлер, впав в ярость, резко развернулся и заорал на меня:

– Вы! Знаю, вы-то об этом не думали! А вот я думал!

Столкнувшись с таким взрывом эмоций, я предпочел промолчать. Кейтель поспешил сменить тему разговора, подчеркнув необходимость защиты Пенемюнде от воздушных налетов. Надо немедленно прикрыть его зенитной артиллерией. Напряжение спало.

В доказательство своего расположения Гитлер пообещал, что отныне мы будем пользоваться всеми благами высшего приоритета.