«Я — не личная жизнь»

У его превосходительства Герберта фон Дирксена в папке лежало личное письмо британского премьер-министра Чемберлена. Граф Иоганн фон Вельчек прибыл из Парижа, чтобы передать Гитлеру письмо Даладье[50]. Из Вашингтона спешно прилетел Ганс Дикгоф с посланием от президента Рузвельта. Но Гитлер никогда не любил читать послания глав иностранных государств и принимать своих собственных послов. В Нюрнберге они целыми днями ждали, пока он наконец закончит любоваться маршем своих военизированных формирований на огромной, обнесенной бетонными заграждениями площади, именуемой «Партийным стадионом». Судетский кризис вынудил весь мир затаить дыхание. На политическом горизонте сгустились облака, послы смертельно устали от ожидания, но даже Риббентроп не осмелился замолвить за них слово.

Как и в предшествующие годы, Ева также приняла участие в этом празднестве штыков и штандартов со свастикой. Как и послов, ее также поместили в «Гранд-отеле». Через какое-то время она сразу же обратилась к Гитлеру со следующей просьбой: «Пожалуйста, шеф, не заставляйте этих людей ждать, ведь они прибыли издалека, чтобы увидеть вас. Ведь каков поп, таков и приход…» Ева очень любила подкреплять свои аргументы поговорками, делая их более образными.

Гитлер успокоил Еву, вызвал Видемана и, дождавшись ее ухода, сказал: «Ладно, пригласите этих засранцев».

Автор рассказывает об этом инциденте вовсе не для того, чтобы доказать, будто Ева активно вмешивалась в политику и сыграла пусть даже незначительную роль в подписании Мюнхенских соглашений. Нет, она не являлась ни Дюбари[51], ни королевой Пруссии Луизой и уж тем более ни Марией-Антуанеттой[52].

Можно ли отсюда, как Тревор-Рупер, приходить к поспешному выводу и заявлять, что «Ева Браун сильно разочарует историков»? Гитлер не был распутником, подобно Людовику IV, у него, в отличие от Людовика XVI, был по-настоящему мужской характер, и уж тем более у него никогда не было желания уподобиться Фридриху Вильгельму III и спрятаться за женской юбкой. На Гитлера с юных лет никто никогда не оказывал никакого влияния, и из разговоров в ставке видно, что он отвергал многие предложения своих паладинов, а над некоторыми даже откровенно издевался. Даже Борман мог лишь незначительно повлиять на его решения и являлся только исполнителем его приказов. Роль Евы Браун заключалась в беспрекословной демонстрации своей верности Гитлеру и готовности служить ему опорой в любой ситуации. Ведь, в сущности, он доверял только ей.

«Как вам понравилось мое обращение с дипломатами?» — спросил он Еву, и услышанное в ответ слово «поразительно» вдохновило его гораздо больше, чем подпись под текстом Мюнхенского соглашения. Подробности частной жизни Гитлера открывают нам другую, еще неизвестную страницу истории, резко отличающуюся от той, что представлена в сборниках документальных материалов. Так, например, во время войны он заявил в узком кругу, что считает Мюнхенское соглашение не победой, а чуть ли не крушением своих тогдашних планов. Своих представителей за рубежом Гитлер совершенно не воспринимал всерьез и вообще относился к дипломатам с нескрываемой антипатией. «Наши послы — сплошь бездари, они ничего не знают, ничего не понимают, не хотят изучать нравы и обычаи народов тех стран, где они временно проживают», — непрерывно внушал Гитлер Еве.

Однажды в присутствии Евы Гитлер рассказал следующую историю, подлинность которой подтверждает не только присутствовавшая при разговоре Ильзе, но и то обстоятельство, что о ней упоминается в «Застольных беседах Гитлера в ставке»[53]. В ней говорится о некоем советнике посольства и друге Хевеля[54], который как-то оказался на куполе собора Святого Петра вместе с одной американкой, сотрудницей аппарата Белого дома. Она купила в газетном киоске несколько открыток, окинула взглядом прилегающие улицы и безапелляционно заявила, что они очень грязны и что их даже не сравнить с «нашими великолепными вашингтонскими аллеями…». Немецкий дипломат был настолько возмущен ее словами, что, не прощаясь, бросил ее одну у перил, а сам устремился вниз по лестнице, так как лифт тогда в соборе не работал. «Этот дипломат очень плохо воспитан, — подчеркнул Гитлер, — он достоин отправки в самые отдаленные районы Китая. Наши дипломаты должны сперва научиться хорошим манерам, а уже потом заниматься политическими науками. Красивая женщина вправе говорить все, что ей в голову взбредет. Ей не нужно, чтобы мужчины воспринимали ее всерьез, она просто хочет нравиться им…»

В ответ Ева сказала: «Все, видимо, произошло так, как вы рассказали, мой фюрер. Наверное, наш дипломат слишком уж настойчиво ухаживал за американкой — сами понимаете, итальянское солнце и чудесное вино, — и она дала ему пощечину, во всяком случае, в фильмах американки ведут себя именно так…»

Вне всякого сомнения, в 1938 году Гитлер уже настроился на войну с Чехословакией. Именно тогда он составил свое первое завещание, датированное восьмым мая 1938 года. Это произошло на следующий день после окончательного решения вопроса о конфликте с Чехословакией. Завещание, о котором и тогда, и сегодня мало кто знал, было отдано на хранение в рейхсканцелярию под личную ответственность министра Ламмерса[55]. Гитлер распорядился передать все свое состояние — он, правда, не указал его размеры — Национал-социалистической партии, оговорив необходимость выделить из него определенное количество легатов[56]. Еве Браун назначалось пожизненное ежемесячное жалованье в 100 марок[57].

Аналогичные суммы предназначались также обеим сестрам Гитлера и его брату Алоизу, однако первой была указана Ева. Совершенно очевидно, что к маю 1938 года она прочно заняла место в его сердце и никакой другой женщины у него в жизни уже не существовало. В завещании — первом официальном документе, где упоминается имя Евы Браун, — нет даже намека на какого-либо ребенка или фаворита, которого можно было бы счесть таковым. Из этого следует вывод, что все слухи о наличии у Гитлера сына лишены всяких оснований, ибо он как человек, познавший трудное детство, наверняка позаботился бы о его будущем.

Ева ничего не знала о завещании, но даже если бы это было не так, в их отношениях с Гитлером ничего бы не изменилось. Гитлер теперь постоянно оказывал ей знаки внимания и разве можно сравнивать указанную в завещании смехотворную сумму с тем обстоятельством, что он распорядился при строительстве Новой рейхсканцелярии непременно оборудовать в здании для нее отдельные апартаменты. Сюда можно добавить также поездку в Прагу сразу после объявления Чехии протекторатом Третьего рейха. Была ли Ева в Градчанах[58]? «Она никогда ничего не рассказывала об этом, — уверяет Ильзе Браун. — Впрочем, Гитлер никогда бы не позволил Еве поехать в занятый войсками город. Он хотел избежать даже малейшего риска». Данное утверждение ни на чем не основано. Достаточно вспомнить поездку Евы в Вену. Кроме того, есть сделанная Евой фотография с изображением Гитлера у одного из окон Пражского града. Значит, она точно побывала в Чехословакии.

Как известно, президент Чехословакии Эмиль Гаха во время бурного объяснения с Гитлером упал в обморок, и доктор Тео Морелл вколол ему им же самим разработанный лекарственный препарат. В 1937 году он стал одним из личных врачей Гитлера, благодаря — об этом еще нигде ни разу не упоминалось — Еве Браун, дружившей с его женой Фанни. Добродушного толстяка, специализировавшегося на лечении в Берлине и Мюнхене больных миллионеров, прозвали поэтому «доктором с Курфюрстендамм»[59]. Ранее он служил врачом на корабле береговой охраны. Однако, по мнению Гитлера, основной причиной популярности Морелла в определенных кругах было изобретение им специфического порошка, избавившего немецких солдат от блох и прочих паразитов. Ева познакомилась с ним и его женой через семейство Гофманов, и ее мать, пройдя у Морелла курс лечения, считала его настоящим волшебником. Поэтому Ева устроила доктору приглашение в Берхтесгаден. Гитлер тогда очень страдал от кишечного заболевания, причину которого Морелл устранил с помощью порошков и инъекций.

Из писем Евы Браун следует, что чета Морелл не только сопровождала ее в Италию, но и постоянно присутствовала вместе с ней на партийных съездах в Нюрнберге. Ева даже предложила Ильзе пойти к Мореллу работать. К этому времени доктор Маркс сам предложил старшей сестре Евы уволиться. Он смог эмигрировать в Нью-Йорк, не прибегая к содействию семьи Браун, и никогда нигде не обмолвился о тайне их средней дочери. Он словно наложил на себя обет молчания.

Но у Ильзе были другие планы. Не исключено, что отказ от предложения Евы спас ей жизнь. Ведь Гретль почти безвылазно находилась в Берхтесгадене и флиртовала там едва ли не с каждым из особ мужского пола. Она выражала готовность выйти замуж за любого из них, пока, наконец, не заключила брак с Фегелейном, прозванным «оком Гиммлера». Стань Ильзе ассистенткой Морелла, это могло иметь непредсказуемые последствия, ибо Геринг вроде бы в шутку уже однажды назвал пребывание сестер в «Бергхофе» «вторжением армии Браунов». В ответ Гитлер сурово нахмурился и настоятельно порекомендовал ему не вмешиваться в чужие дела.

В конце августа 1937 года Ева писала, что если «Морелл хочет лечить фюрера, он должен поторопиться, так как вскоре у того совершенно не будет времени».

Оказавшись в Берхтесгадене, Морелл тут же принялся плести интриги и в результате сумел оттеснить своего соперника доктора Брандта. Ева никогда не скрывала своего восхищения им и немедленно попыталась смягчить последствия немилости Гитлера. Но изгнанию Брандта из Берхтесгадена уже ничто не могло помешать. Вполне возможно, что Гитлера давно раздражали знаки внимания, которые Брандт оказывал Еве. Правда, ее отношение к Мореллу быстро изменилось. В конце концов она окончательно потеряла доверие к новому лечащему врачу Гитлера и открыто обвинила его в том, что он своими лекарствами отравляет кровь ее возлюбленного. Морелл закончил жизнь в американском лагере для интернированных. Брандта же по приговору Международного трибунала повесили в Ландсбергской тюрьме.

В начале 1939 года Ева въехала в квартиру в Новой рейхсканцелярии. Гитлер предоставил в ее распоряжение бывшую спальню Гинденбурга, основными достопримечательностями которой были колоссальных размеров камин и не менее огромный, занимавший почти всю стену портрет Бисмарка. Прислуге строжайше запрещалось хоть немного приподнимать наглухо закрывавшие окна тяжелые шторы. Комната и будуар примыкали к библиотеке Гитлера. В квартиру Ева входила через служебный вход, она и здесь официально числилась секретаршей, была вынуждена обедать вместе со своими коллегами и не имела права свободно передвигаться в той части рейхсканцелярии, где размещались высшие государственные и партийные инстанции. Рядом с Гитлером ее видели крайне редко, но по ночам она, видимо, посещала его, так как он однажды сам признался, что «меня всего трясет от ужаса при одной только мысли о ночном одиночестве». Из-за этого в отсутствие Евы Гитлер старался лечь как можно позже и часто не смыкал глаз до рассвета.

Если он обедал с Евой, то только в библиотеке и всегда в обществе двух секретарш. В ответ на все просьбы Евы взять ее с собой на один из роскошных приемов, устраиваемых кем-либо из высших чинов рейха, или просто отпустить на сезонный бал он неизменно отвечал: «Ты не создана для светской жизни, Эви… Ты слишком дорога для меня… Я просто обязан беречь твою чистоту и непорочность… Берлин — это греховный Вавилон… Пойми, окружающий мир грязен и подл».

Ева согласно кивала головой, но продолжала ныть. Ее страшно раздражала Эмми Геринг, повсюду расхваливаемая как «первая дама рейха». Когда Геббельс публично заявил, что «Гитлер всецело занят судьбой нации и у него нет личной жизни», Ева с издевкой сказала: «Я, оказывается, не личная жизнь».

Ева, естественно, обижалась на такое пренебрежительное отношение к ней. Чтобы хоть как-то забыться, она покупала любую качественную и дорогую вещь, попадавшуюся ей на глаза. Ильзе рассказывает, что Ева однажды оделась, как обычная секретарша, отправившаяся в обеденный перерыв за покупками, и в таком виде появилась в знаменитом на всю Европу фирменном магазине кожаных изделий, чтобы подобрать себе сумочку. Все предлагаемые продавщицей дешевые товары она с презрением отодвигала в сторону.

«Принесите мне с витрины вон тот набор кожаных изделий», — потребовала она. «Но ведь это натуральная крокодиловая кожа, — возразила продавщица, с удивлением посмотрев на нее. — Набор очень дорогой. Собственно говоря, он не продается и выставлен лишь для эффекта, так как никто не может позволить себе купить его». «А я вас о цене не спрашиваю, — холодно ответила Ева. — Немедленно принесите сюда набор». Продавщица смущенно молчала, и тогда Ева высокомерным тоном герцогини, обращающейся к служанке, велела ей привести управляющего, а когда тот появился, приказала; «Этот гарнитур сегодня в первой половине дня должен быть доставлен в рейхсканцелярию. Счет пришлите в личную канцелярию фюрера».

Не успели управляющий и продавщица опомниться от шока, как Ева вышла из магазина и села в черный «мерседес», за рулем которого сидел рослый шофер в эсэсовской форме. Управляющий тут же лично доставил набор, состоящий из чемодана, сумочки, зонтика и дорожных предметов в рейхсканцелярию, присовокупив к нему от себя огромный букет цветов.

Ева очень любила рассказывать эту историю, и какое-то время ее даже называли «фрейлейн Крокодил».

Помимо «мерседеса», у Евы был еще один автомобиль. К двадцатисемилетию Гитлер подарил ей один из первых «фольксвагенов». Он лично приказал начать в Германии массовое производство этих малолитражных машин с целью доказать американцам, что он способен пойти по стопам Форда. Однако в дальнейшем выяснилось, что автомобиль слишком бросается в глаза, и почти всю войну он простоял в гараже «Бергхофа».

Ева Браун теперь даже отдаленно не напоминала ожидавшую поезд девочку в клетчатом пальто и хлопчатобумажных чулках. Теперь она шила платья у фрейлейн Гейзе, считавшейся одной из самых дорогих портних Берлина. Белье она получала из Парижа, туфли и сапожки — из Флоренции, а спортивные костюмы покупались для нее в лучших магазинах Вены. На примерках она вела себя невыносимо, ее чрезмерно роскошные туалеты подчас граничили с безвкусицей и, наверное, могли вызвать только усмешку у истинного знатока моды, но Гитлер чрезвычайно гордился ее манерой одеваться.

«Нет, вы только посмотрите, как элегантна фрейлейн Браун…» — замечал он иногда. Тем не менее, завидев Еву в очередном супермодном платье из Парижа, он считал нужным упрекнуть ее в чрезмерной тяге к роскоши.

«Вы приобрели это платье на черном рынке? Нам так не хватает твердой валюты, а вы себе такое позволяете… Женщинам непременно нужно покупать платье за границей, они никак не желают понять, что в Германии делают вещи не хуже. Вы хотите именно французские духи? А кто изобрел одеколон[60]? Мы!»

Ева оставалась глуха к такого рода упрекам. Если дело касалось приобретения модных вещей, она всегда умела настоять на своем. Гитлер безропотно подписывал ее счета, а она затем передавала их Аксману или Борману. Но часто Гитлер выдавал ей нужную сумму наличными, он просто вытаскивал из кармана толстую пачку стомарковых банкнот и небрежно засовывал ее в сумочку Евы, которая никогда напрямую не просила у него денег.

До окончания строительства Новой рейхсканцелярии Ева по настоянию Гитлера во время своих нечастых визитов в Берлин жила в одном из номеров отеля «Адлон». Сам Гитлер отдавал предпочтение отелю «Кайзерхоф», куда иногда заезжал по вечерам послушать легкую музыку. Разумеется, там всегда толпилось множество красивых женщин, издали бросавших на него восхищенные взгляды. По слухам, метрдотель «Кайзерхофа» неслыханно разбогател, получая от поклонниц фюрера щедрые чаевые и усаживая их за это как можно ближе к его столу. Вполне понятно, что Гитлер выбрал для временного проживания Евы в Берлине другой отель. Ведь она ревновала Гитлера к любой особе женского пола, осмелившейся приблизиться к нему.

Застолье в библиотеке на Вильгельмштрассе Гитлер использовал для разглагольствований на самые разнообразные темы и зачастую нес полную чепуху. Черчилля он называл «хроническим алкоголиком», Рузвельта — «настоящим преступником», про Кемаля Ататюрка говорил, что в его жилах течет германская кровь, ибо он голубоглазый курд. Никто из секретарш — среди них встречались достаточно образованные женщины — не осмелился сказать ему, что тогдашний президент Турции родился в Салониках, а его отец, как и отец Гитлера, — таможенный чиновник. Гитлер также полагал: преимущество рекламных текстов заключается в их непрерывном повторении, и неоднократно подчеркивал, что из него вышел бы превосходный управляющий рекламным агентством на Мэдисон-авеню. «Скажите, фрейлейн Браун, почему вы пользуетесь одной и той же зубной пастой?» — «Потому, что она мне нравится», — отвечала Ева. «Неправильно, — возражал Гитлер, — потому, что вы повсюду видите ее название — на плакатах, в театральных программах, в журналах. Вот почему в политике мы также должны повторять одно и то же, только тогда народ поймет, что мы правы».

Однако коньком Гитлера был еврейский вопрос.

Ева Браун выросла в семье, не знавшей расовых предрассудков. Фриц Браун терпимо относился к людям вне зависимости от их национальности и вероисповедания, иначе он никогда бы не позволил своей старшей дочери работать у врача-еврея. Что же касается Евы, то она не питала ни малейшего интереса к расовой теории, с удовольствием читала произведения еврейских авторов и, слушая любимую мелодию, никогда не спрашивала, есть ли в композиторе еврейская кровь. Напрасно Гитлер неустанно повторял: «Евреи — не немцы и никак не могут быть немцами. Они мои личные враги, и ты должна относиться к ним соответственно». Но судьба «врагов» Гитлера совершенно не волновала Еву. Ведь и домохозяйка в Бруклине также не проливает слез по поводу жалкой участи палестинских беженцев. «Даже если бы Ева вздумала вступиться за какого-нибудь еврея, то никак не облегчила бы его участи, скорее наоборот, — защищала сестру Ильзе Браун в беседе с автором. — Я один раз пришла к Борману с просьбой помочь освободить из концлагеря Заксенхаузен одного из моих самых любимых писателей Артура Эрнста Рутру, еврея по национальности. Борман обещал мне в присутствии Евы сделать все необходимое. Через две недели он с ханжеским видом заявил: «К моему сожалению, ваш подопечный мертв. Он убит при попытке к бегству». Мне стало ясно, что любое вмешательство приведет к аналогичному результату и все попытки помочь евреям лишь ускорят их уничтожение».

В 1939 году Ева много путешествовала. Вместе с младшей сестрой и матерью они совершили плавание на прогулочном лайнере по Северному морю. Такого рода туристические поездки устраивались действовавшей в системе Германского трудового фронта организацией «Сила через радость». Гитлер ничего не имел против, так как эти поездки ничего ему не стоили.

Еву также приглашали на кинофестиваль в Венеции. Ее пребывание в отеле «Экзельциор» оказалось, однако, недолгим. Она получила срочную телеграмму и немедленно выехала обратно в рейх. Был конец августа, и в переполненном спальном вагоне говорили только о предстоящей войне с Польшей. Поезд по непонятной причине подолгу простаивал на переездах. Перроны мелькавших за окнами станций были переполнены. Ева даже содрогнулась, увидев, сколько воинских эшелонов стремительно мчится в противоположном направлении. Как и почти все немцы, она так до конца и не верила, что будет объявлена всеобщая мобилизация.

Разумеется, Ева от всей души хотела присоединения Данцига к рейху и даже подарила Гитлеру к пятидесятилетию украшенные бриллиантами золотые запонки с изображением свастики над гербом «Вольного города». Но сестрам она постоянно говорила, что «все закончится подписанием мирного соглашения и веселыми песнями». Ильзе отправилась вместе с ней в Берлин. По просьбе Евы Альберт Шпеер предложил ее старшей сестре должность своей секретарши. Гитлер несколько смягчил режим секретности, поэтому позволил себе пригласить обеих молодых женщин на полуофициальный ужин в рейхсканцелярию. Когда подали десерт, Гитлер спросил Риббентропа: «Если вы не против, я открою тайну?» Министр иностранных дел только горделиво улыбнулся в ответ. Тогда Гитлер во всеуслышание заявил: «Никакой крупномасштабной войны не будет. Сегодня ночью Риббентроп вылетает в Москву. Мы подписываем с русскими договор».

В эти предваряющие начало величайшей в Новейшей истории войны роковые часы Ева неотступно находилась рядом с Гитлером. Ее альбом содержит поразительные любительские снимки, но еще более ошеломляющее впечатление производят подписи под ними. Гитлер говорит по телефону с Риббентропом, сообщающим ему из Москвы о подписании договора. На заднем плане люто ненавидящие друг друга Геббельс и Борман обнимаются от радости. Далее следующая запись Евы: «…И все-таки Польша не хочет вести переговоры…» Оказывается, Гитлер сообщил ей, что поляки хотят войны, а их неуступчивый посол Липский распространяет в посольствах на Тиргартенштрассе слухи о непригодности немецких танков к боевым действиям и готовности польской кавалерии уже через неделю после их начала торжественно вступить в Берлин.

Ева и Ильзе присутствовали также на приснопамятном заседании рейхстага в опере Кролл, где Гитлер объявил, что германские войска вступили в Польшу.

«Это война, Ильзе, — прошептала Ева. — Он покинет меня… Что с нами будет?»

Когда же Гитлер возвестил, что до победы будет носить только военную форму, а в случае поражения уйдет из жизни, Ева затряслась и закрыла лицо руками. «Если с ним что-нибудь случится, — пробормотала она, — я тоже умру».

Все присутствующие встали и закричали: «Хайль Гитлер!» Затем зазвучали государственный и партийный гимны. Но на улицах у большинства берлинцев лица были мрачными и озабоченными, как на похоронах. Женщины спешили домой, с горечью поглядывая на торопливо семенящих рядом детей.

У выхода из здания оперы доктор Брандт сказал: «Не беспокойтесь, фрейлейн Браун. Фюрер обещал, что через три недели война закончится». «Да». Ева горько улыбнулась и стиснула зубы, чтобы не разрыдаться.

Вечером она попросила управляющего делами рейхсканцелярии Канненберга зайти к ней. «Я слышала от Геринга, — сказала она, и, пораженный ее приказным тоном, невысокий полный человек удивленно вскинул брови, — что в Гамбургском порту стоят пароходы, битком набитые консервами, шоколадом, кофе, вином и множеством других продуктов. Немедленно пошлите туда кого-нибудь, пусть он заберет часть продуктов и отправит их на «Гору»[61]. Нам нужно сделать как можно больше запасов». Канненберг поспешил выполнить ее желание. Мародеры, в мае 1945 года накануне прихода американских войск грабившие дома в Оберзальцберге, обнаружили в подвалах и амбарах бывшей резиденции Гитлера довольно большое количество этих продуктов.

Примечания:

5

Фён — сухой, теплый ветер, дующий с гор в долины; его особенности обусловлены повышенным давлением.

6

Рудольф Гесс — заместитель Гитлера по руководству нацистской партией, в мае 1941 года тайно вылетел в Англию с целью достичь соглашения с ней на основе разделения сфер влияния, но был посажен под арест. На Нюрнбергском процессе был приговорен к пожизненному заключению, скончался в тюрьме Шпандау в 1987 году.

50

Эдуард Даладье — премьер-министр Франции в 1938–1940 годах.

51

Дюбари — имя фаворитки французского короля Людовика XV маркизы де Помпадур.

52

Мария-Антуанетта — королева Франции, казненная в годы якобинского террора.

53

Русское издание книги «Застольные беседы Гитлера в ставке» увидело свет в 1973 году.

54

Вальтер Хевель как представитель министерства иностранных дел входил в ближайшее окружение Гитлера, который долго и безуспешно уговаривал его жениться на Гретль, обещая взамен пост посла.

55

Ганс Ламмерс — руководитель имперской канцелярии.

56

Легат — в данном случае изложенное в завещании поручение наследнику выплатить какому-либо лицу определенную сумму или выделить долю имущества.

57

Еве Браун назначалось пожизненное ежемесячное жалованье в 100 марок. Эта, как по тогдашним, так и по теперешним меркам, незначительная сумма еще раз свидетельствует о том, что Гитлер в обыденной жизни был крайне непрактичен.

58

Градчаны — официальное название резиденции президента Чехословакии.

59

На Курфюстендамм в центре Берлина проживали только весьма состоятельные люди.

60

Французское слово «одеколон» переводится как «вода из Кёльна».

61

«…пусть он заберет часть продуктов и отправит их на «Гору» — «гора» — по-немецки «Берг», отсюда название местности — Берхтесгаден.