ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Если бы Суит имел в тот момент возможность взглянуть на свое лицо с близкого расстояния, он наверняка заметил бы, что оно стало иссиня-бледным – верный признак недостатка кислорода в крови. Соединительный шланг его маски был поврежден, и кислород поступал в маску в очень небольшом количестве. У него появились симптомы кислородного голодания – приток кипучей энергии, чувство благополучия и необоснованный оптимизм, хотя все это далеко не соответствовало окружающей обстановке. Кислородное голодание очень похоже на состояние легкого опьянения.

Что касается горящего крыла самолета, то теоретически Суит был прав: при нормальной температуре воздушно-топливная смесь в любом частично заполненном топливом баке слишком богата, чтобы воспламениться. Однако температура внешнего бака левого борта на его «ланкастере» была не нормальной. Когда раздался взрыв, Суит подумал, что это прямое попадание зенитного снаряда. Взрывной волной снесло большую часть плексигласового фонаря кабины. Штурвал вырвался из его рук. Суит не имел представления ни о том, что произошло, ни о полученных повреждениях, зато Мерфи, который ждал этого взрыва, отлично понял, что именно случилось.

Когда самолет начал сильно крениться, Мерфи схватил парашют и пристегнул к подвесной системе. Он слышал, как Суит сказал:

– Без паники, я выведу его.

Напрягая все свои мышцы, Мики Мерфи согнул ноги в коленях, чтобы упереться каблуком в стенку бомбового отсека. Преодолевая охвативший его страх, он с трудом продвигался навстречу сильнейшему воздушному потоку, который бил по нему, словно невидимый кузнечный молот. Дюйм за дюймом, используя всю силу мышц своих ног, он опускал тело все ниже и ниже. Потный и почти выбившийся из сил, Мерфи вдруг почувствовал, что оказался в темной холодной ночи. Центробежная сила бросила его тело в полет по кривой. Когда кривая начала выравниваться, Мерфи понял, что он быстро кувыркается в скрюченном положении, почти прижав лицо к коленям. Он знал, что парашют нельзя открывать, пока не. перестанет вращаться тело. Однако вращение не прекращалось.

Мерфи казалось, что прошел целый час, пока вспышки, мимо которых он летел, не стали опасно близкими. В отчаянии он дернул за вытяжной трос парашюта. Купол и стропы парашюта вывалились из коричневого брезентового чехла и ударили его по лицу. Затем его так швырнуло, что при очередном обороте одна его нога запуталась в стропах. Мерфи несколько раз подергал ею, но от стропов не освободил. Он медленно падал на разбомбленный Альтгартен. На какое-то мгновение Мерфи попал в луч прожектора, и купол парашюта показался ему ослепительно белым. Мерфи вспомнил молитву, которую учил в детстве, и прочитал ее вслух.

Суита не тревожила возрастающая скорость вращения самолета, ибо он знал: чем быстрее вращение, тем больше у самолета скорость и тем легче будет возобновить управление им. Он спокойно перенес вес всего своего тела на обе ноги и нажал ими на одну педаль управления рулем направления. Он предполагал, что потребуется огромное напряжение мышц, и поэтому жал на педаль изо всех сил. Ни левого элерона, ни самого левого крыла на самолете к этому моменту уже не было.

– Черт возьми! – буркнул Суит.

Он ни в малейшей степени не сомневался теперь, что надо выпрыгивать. С оглушительным ревом и дребезжанием огромная машина с бешеной скоростью летела вниз по спирали. Раздавались звуки лязгающего металла. Стрелка высотомера с опасной скоростью вращалась в обратном направлении. Суит, убедившись, что парашют пристегнут правильно, решил прыгать через носовой люк. Статистика свидетельствовала о том, что носовой люк самый безопасный.

Сначала это показалось невероятно глупым, но Суит не мог встать с сиденья. Он пытался оторваться от него и вверх, и в сторону, и ползком, но все попытки были тщетными. Сила тяжести прижимала его к сиденью так, что он оказался неспособным преодолеть свой вес. На голову тоже давила какая-то тяжесть, из-за которой у него образовалось два подбородка, и он почувствовал тошноту. Кровь из головы оттянуло вниз, и у него потемнело в глазах. Какая нелепость! У него так много всего, для чего надо бы жить: он здоров и красив, у него медаль, две любимые девушки, небольшой личный доход, повышение в чине в августе, много хороших друзей среди сослуживцев. Почему он не может подняться со своего сиденья? Суит стал еще хуже видеть, так как возрастающая от вращения сила тяжести почти полностью приостановила мозговое кровообращение.

Когда «ланкастер» Суита рухнул на ферму фрау Кврстен, в почве образовалась яма тридцати футов шириной и восьми футов глубиной. Лучше всего сохранилась его хвостовая секция, которая упала в двухстах ярдах в стороне. Хвостовой стрелок, убитый во время первой атаки, так и остался в своей турели, которая отскочила перед ударом о землю. Носовая часть фюзеляжа врезалась в боковую стену фермы и разрушила весь дом. Кастрюли смешались с высотомерами, кровати с топливопроводами, а останки фрау Керстен и французского солдата – ее любовника перемешались с останками капитана Суита. На ферме поднялось зловоние от сгоревшего масла и горящего углерода, а раскаленные докрасна кусочки металла звенели, как бубенчики на упряжи.

Рейтер и его грузовик с солдатами инженерных войск прибыли на ферму фрау Керстен через пятнадцать минут после падения самолета. Рейтер тотчас же организовал поиск, чтобы убедиться, не упали ли какие-нибудь записные книжки, бортжурналы или радиоприборы в стороне от места падения самолета. Один солдат обнаружил застрявшего в ветвях дерева английского летчика всего в ста пятидесяти ярдах от разбившегося самолета. Это был плотного телосложения человек. Когда его о чем-то спросили, он лишь нервно улыбнулся. Два солдата убили его лопатами.

Освещенной стеклянной картой пользовались уже в течение часа. От накалившихся электрических лампочек, разогретого лака и окрашенного металла исходил запах, который смешивался с запахами натертого пола и вспотевших людей. Август Бах почувствовал ноющую головную боль. Она всегда появлялась у него в подобной обстановке.

В крайней восточной зоне его сектора красная отметка цели медленно повернула и стала перемещаться в направлении на Утрехт. Август дал поправку в курс истребителя.

– Он уходит, – сказал Вилли Рейнеке, который следил за светящимися точками своим восковым карандашом.

– Да, ему теперь не догнать его, – согласился Август тоном долго ждавшего человека.

Вилли Рейнеке уже давно снял френч и галстук и теперь вытянул и несколько раз покрутил руки над головой, чтобы размять затекшие суставы.

– Ну как, все в порядке, Вилли?

Вилли кивнул в знак согласия, но Август чувствовал: что-то происходит не так, как ожидали. «Что же именно?» – задался он вопросом и с беспокойством еще раз взглянул на стол и висевшую над ним карту высот. Неужели он осрамился перед всеми? Может быть, он дал этому последнему истребителю неверную высоту, а потом обвинит его в неумении обнаруживать противника? Однако ничего неверного в своих действиях Август не нашел.

– Не притворяйтесь, Рейнеке, в чем дело? – холодно спросил Август. Он понимал: что-то происходит не так, как надо, и он не позволит подчиненному обмануть себя, даже если этот подчиненный – его заместитель.

Вилли сжал пальцы, а затем громко щелкнул ими.

– Это цель, – сказал он наконец.

– Какая цель?

– Англичане производят прицельную бомбардировку Альтгартена, герр обер-лейтенант.

– Не может быть!

– Какая-нибудь ошибка… Неправильно учли ветер… Может, сбиты самолеты обозначения цели… Может, неисправны приборы…

– Альтгартен? Все соединение-на Альтгартен?!

– Боюсь, что именно так, герр обер-лейтенант. Август попы тался представить себе картину подвергшегося бомбардировке Альтгартена и около минуты стоял молча.

– Встаньте к столу, Рейнеке! – попросил он наконец.

– Герр?..

– Попросите телефонную станцию соединить мой служебный телефон вот с этим номером, – приказал Август, передавая бумажку связисту Тшолю.

Тшоль взял клочок бумаги и некоторое время стоял неподвижно, прежде чем выполнить распоряжение. Таким образом он предоставил Августу достаточное время, чтобы тот изменил свое решение о телефонном звонке по личным вопросам. Это строго запрещалось инструкциями.

– Ваш служебный телефон? – спросил наконец связист.

– Да, – ответил Август. – И пусть они попробуют другие номера, если не ответит первый.

Когда в подвале раздался телефонный звонок, АннаЛуиза полудремала, ибо вентиляторы остановились и в убежище стало тепло и душно.

– Говорит Крефельд. Служебный телефонный вызов по линии департамента связи люфтваффе, из Роттердама. Ответьте на вызов.

Еще до того как Анна-Луиза смогла ответить и несмотря на треск в поврежденных телефонных линиях, она узнала голос Августа:

– Анна-Луиза? У тебя все в порядке?

– Все в полном порядке, герр обер-лейтенант, – ответила Анна-Луиза. Теперь она окончательно проснулась и догадывалась, что Август пошел да большой риск, позвонив ей по телефону. – Я… то есть Ганс и я находимся в бомбоубежище герра Фосса. Работа идет, как обычно, – добавила она, чтобы придать разговору более официальную окраску. – Все в порядке, – сказала она еще раз. – Все обстоит точно так, как я обещала. Сегодня во второй половине дня…

– Да, все будет так, так мы решили, -сказал Август, также стремясь придать разговору официальный характер.

Гул от самолета Суита, летевшего в это время над городом чуть повыше крыш, был достаточно громким, чтобы Анна-Луиза услышала его даже в глубине подвала в доме Фосса. Когда самолет рухнул на землю, раздался оглушительный грохот.

– Я не слышу вас, герр обер-лейтенант, – сказала Анна-Луиза. – Что-то очень скрипит, а ваш голос еле слышно…

– Я люблю тебя, – сказал Август и с отчаянием положил трубку. – Слава богу, – сказал он себе вполголоса и вернулся к столу «Зеебург».

– У нас уже появился другой, – доложил Вилли. Август принял от него микрофон. На «скрипучей двери» Кошер Коэн подался вперед и прислонил повалившуюся косоглазую куколку Фланаган к лобовому стеклу фонаря кабины.

– Не переношу, когда Флан валяется, – сказал он.

Куклу подарили Ламберту накануне самого первого боевого вылета, и с тех пор он брал ее с собой в каждый рейд. Он заметил, что каждый член экипажа во время полета улучал момент, чтобы прикоснуться к потрепанной кукле, хотя Коэн и Джимми Гримм всегда бы нашли подходящее оправдание своим действиям и ни за что бы не признались, что они суеверны. Жена Джимми даже заштопала в прошлом месяце растрепавшуюся ногу Фланаган.

Кошер возвратился к своему штурманскому столику, а Ламберт медленно направил нос самолета к гряде облаков. Во второй раз за эту ночь «скрипучей двери» предстояло пересечь прокладочный стол на радиолокационной станции «Горностай».

Герд Белль был экспертом в совершенно новом искусстве – искусстве распознавать тип разрушений, причиненных бомбами. Он знал, что разрушения можно подразделить на три основных типа. Бывают такие здания, которые, разрушаясь, превращаются в груды камней, образующих сплошную пирамиду из обломков. Бывают здания, которые рушатся на одну сторону, так что полы всех этажей с этой стороны сползают на землю. С больницей произошло именно это. Бывает также и третий вид руин, самый трудный и предательский. В этом случае полы этажей проваливаются в центре здания и образуют несколько громоздящихся друг на друга У-образных фигур, готовых в любой момент осесть еще ниже и придавить собой неосторожных спасателей.

Герд знал, что таят в себе обломки разрушенного здания. Он знал, что на какой-нибудь хрупкий стул могут опираться несколько тонн битого камня или в сочетании с какой-нибудь другой мебелью этот стул может образовать предательскую пустоту в самом центре руин. Он знал также, что в недоступных для воздуха карманах может скопиться достаточно плотный газ, который способен воспламениться или погубить сунувшего в него голову человека. Он знал, какую опасность представляет собой безобидная на первый взгляд капающая вода, и понимал, что человеку, склонному к панике, для проникновения в руины или для выхода из них необходимо вдвое большее пространство, чем человеку спокойному и уравновешенному. Именно с такими, склонными к панике, спасательными командами, происходили случаи, когда они не могли вернуться из руин тем же путем, каким проникли в них. Короче говоря, Герд был экспертом.

Он не обнаружил никаких доступных путей, чтобы проникнуть в гору обломков, накрывших вход в подвал дома Фосса. Вершина руин находилась на высоте не меньше двадцати футов над уровнем земли на улице, а остальная масса обломков представляла собой ровную возвышенность с небольшим углублением вокруг основания. Обычно в таких случаях он начал бы раскапывать вход в руины как можно ближе к грунту, но тут заметил, что валявшиеся на вершине обломков старая софа и кухонный стол как будто бы прикрывали собой достаточно широкий проход в развалины. Герд пнул ногой разбитую мебель. С места стронулись лишь игрушечная собака да несколько кусков штукатурки. Из этого Герд сделал вывод, что руины достаточно устойчивы, а потому можно попытаться воспользоваться обнаруженным проходом.

Он протиснул свое тело в проход, предварительно вытащив из него несколько паркетин и сломав ножку стула, которую протянул стоявшим позади него солдатам.

– Герр Белль в своем амплуа, – сказал один из солдат.

Герд был уверен, что Анна-Луиза воспримет все это достаточно спокойно: она очень рассудительная и серьезная девушка.

Герд полз теперь под более отлогим углом к подвалу, и вскоре ему удалось проникнуть в самую середину руин.

Внизу, сравнительно близко от Герда, в кресле сидела Анна-Луиза. Она нежно покачивала спящего на ее коленях Ганса и ласково гладила его волосы. Спокойствие девушки передалось мальчику, и он задремал. Анна-Луиза до минимума убавила пламя в лампе, ибо понимала, что света в подвале не будет и утром. Она решила терпеливо ждать, когда кто-нибудь придет ей на помощь.

Герд Белль добился замечательного успеха: чтобы добраться до грунта, ему потребовалось меньше часа. Ему никогда еще не удавалось пробираться через руины так быстро. Как опытный археолог, он распознавал сдавленные пласты этажей здания. Герд проложил путь через кучу кафельных плиток в ванной, выбрался на лестничный ковер, подполз к разбитой кухонной раковине. Пол в кухне был каменный, и Герд понимал, что для проникновения через него потребуется немало усилий и времени, но все это оказалось не так уж сложно. Каменные плитки во многих местах раскрошились, а в податливой земле под кухней имелась довольно широкая яма. Герд осторожно пролез через дыру и все же поцарапал ноги об острый битый камень.

Он уже почти добрался до подвала, когда неожиданно столкнулся с препятствием. Сравнительно легкий до этого путь ему преградил какой-то зеленый металлический предмет. Круглый по форме, он имел около двух с половиной футов в диаметре. Странный предмет плотно прилегал к обломкам, будто это была вмонтированная в стену круглая дверь сейфа. Герд провел по металлической поверхности рукой и задумался над вопросом, какую функцию в домашнем хозяйстве могло бы выполнять такое странное устройство? Может быть, это цистерна для воды? Но разве такие цистерны обязательно делать такими прочными, как эта? Толстые стальные части соединены между собой массивными болтами… Боже, да ведь это бомба!

Бомба упала на руины и проделала в них проход. Поэтому-то Герду и удалось так легко пробраться через обломки к грунту. Он прошел по тому же пути, что и бомба. Взрыватель с довольно большим замедлением. Но сколько еще осталось? Минута? Две? Сутки? Герда бросило в жар и холод, сердце застучало, как барабан. Тысячефунтовое яичко снесет с лица земли половину улицы, а он гладит его рукой. Герд еще раз потрогал бомбу, и ему показалось, что она теплая, хотя, возможно, его ввела в заблуждение температура своих собственных нервно дрожащих рук.

С этого момента Герду пришлось пробираться с трудом. Он обошел стороной гладкую металлическую поверхность бомбы и проник на шесть футов ниже ее. Неожиданно обломок железной кровати легко сдвинулся с места, подвальная стена прогнулась и рухнула. Герд почувствовал, как скользит по ней вперед в свободное пространство. Присущая ему самодисциплина удержала его от того, чтобы ухватиться эа бомбу. Он грузно упал и сильно ушибся.

– Герр Белль! – воскликнула Анна-Луиза, открыв глаза и увидев сидящего на мокром полу маленького человека, который появился перед ней так же неожиданно, как дьявол-искуситель в какой-нибудь пантомиме. Весь обсыпанный кирпичной пылью, он старательно массировал ушибленный локоть.

– Это бомба, – с трудом проговорил Герд, показывая на темный гладкий предмет, едва видневшийся в проломе потолка подвала.

– Похожа на водяную цистерну, – пробормотала Анна-Луиза, приближаясь к пролому, чтобы лучше разглядеть предмет.

– Нет, я полагаю, это бомба, – сказал Герд Билль. В его сознании мелькнуло неприятное подозрение о возможном умственном потрясении Анны-Луизы. Герд неловко улыбнулся ей. – По-моему, нам надо попытаться выбраться отсюда, – добавил он.

– Здесь много чудесных драгоценностей, герр Белль.

– Фосс был состоятельным человеком, – сказал он.

– Он очень милый, – заметила Анна-Луиза. – Нас могло бы убить, если бы он не позволил нам спрятаться в своем убежище.

– Я помогу вам подняться в проход, – сказал Герд, пододвигая кресло, на которое она могла бы встать. – Мальчика оставьте со мной. Я выберусь с ним, я уже делал это не раз.

В этот момент шестьсот фунтов взрывчатки превратили подвал и руины над ним в мельчайшие кусочки. Взрыв был слышен во всем Альтгартене. Никто позже не нашел ни единой могущей быть узнанной части тела, или принадлежности, или одежды Герда Белля, Анны-Луизы или Ганса, зато даже в наши дни в возделываемых на этом месте землях нет-нет да и находят осколки дорогостоящих фарфоровых фигурок и бесформенные кусочки серебра.

На вычислительном пункте радиолокационной станции стояла такая тишина, что слышно было, как электрические часы отсчитывали каждую секунду.

– Этот англичанин ушел далеко на север от своей колонны, – сказал Август.

– Неисправный компас?

– Наверное.

– Он должен быть сейчас здесь, почти над нами.

– Вызовите на связь «Кошку-один», Вилли. Виктор Левенгерц посмотрел на свои наручные часы. Он не доверял часам в кабине самолета: команда наземного обслуживания следила за ними недостаточно тщательно. Левенгерц переключил двигатели на главный топливный бак и обеднил смесь. Ему может понадобиться каждая капля горючего, ибо самолетам противника, которые входят сейчас в его сектор на обратном пути, потребуется не меньше часа, чтобы пересечь этот сектор. Последние бомбардировщики обычно самые уязвимые, и Левенгерц хотел быть вполне уверенным в том, что будет в воздухе, когда они появятся в его секторе.

Другие летчики, такие, как Гиммель, действовали вопреки существующим приказам и гонялись за самолетами противника на протяжении всего их полета до цели. Левенгерц не позволял себе этого. Он патрулировал в своем секторе и неукоснительно выполнял приказы командира поста наведения Августа Баха. Сейчас Бах вызвал его по радио и сообщил, что они засекли четырехмоторный английский самолет.

– Сообщение: большой автомобиль. Приказ: курс триста градусов.

– Вас понял, – ответил Левенгерц и тотчас же увеличил скорость, чтобы догнать английский самолет до того, как он выйдет из зоны видимости радиолокационной станции.

На крейсере противовоздушной обороны «Гельд» ночь для экипажа прошла спокойно. За пятьдесят пять минут, которые потребовались Ламберту, чтобы пролететь сто миль до цели я возвратиться назад, конвой прошел всего девять морских миль вдоль берега. Впрочем, «Гельд» прошел чуть больше, чем следовало, ибо в настоящий момент он находился на милю впереди конвоя, вместо того чтобы быть в его хвосте.

Единственной отметкой цели на экране радиолокационной установки «Вюрцбург» на крейсере была отметка, соответствующая самолету «скрипучая дверь», и так было до тех пор, пока сзади не подкрался самолет Левенгерца.

– Огонь!

Это был огонь, управляемый с помощью радиолокационной станции, и поэтому взрывы зенитных снарядов образовали весьма четкую прямую линию вспышек в воздухе. Счетно-решающее устройство радиолокатора нежно замурлыкало и откорректировало прицел. Следующий залп был дан с поправкой на скорость самолета. Второй залп оказался более точным, а третий – и того точнее.

Последний снаряд третьего залпа взорвался на раестоянии семидесяти одного фута от левого двигателя Левенгерца. Двадцать восемь осколков поразили «юнкерс». Четыре осколка попали в левый двигатель, а остальные – в крыло и фюзеляж. Левенгерц направил нос машины вниз и перекрыл топливный кран. Затем он дал на левый двигатель полный газ, чтобы израсходовать в нем остатки топлива и таким образом уменьшить опасность загорания. Левенгерц узнал берег, над которым летел. Он не раз совершал здесь вынужденные посадки в кошмарных снах, перед тем как проснуться.

Левенгерц сорвал крышку аварийного комплекта возле своего сиденья. Топливо вылетало из хвоста самолета в виде искрящегося в холодном лунном свете тонкого серебристого плюмажа длиной пятьдесят футов. Он закрыл створки радиатора на поврежденном левом двигателе и несколько увеличил мощность работающего правого. Затем сбалансировал самолет так, чтобы, поднять носовую часть.

Левенгерц посмотрел на побледневшие лица членов своего экипажа. Никто не произнес ни слова. Левенгерц сбросил заднюю часть фонаря кабины, и она с ужасным грохотом отлетела в сторону, подставив их под бешеный поток ледяного воздуха, который с воем и свистом завихрялся у кромок лобового стекла. Это нарушило балансировку, и. Левенгерц отжал штурвал, чтобы опустить нос самолета.

Мросек выбросился первым, тщательно запрятав перед этим свой цейсовский бинокль под мундир. Один его ботинок мелькнул в опасной близости от головы Левенгерца. Мросек выскочил из самолета рывком. Сначала Левенгерцу показалось, что он выбросился благополучно, но раздавшийся в тот же момент неприятный глухой удар свидетельствовал о том, что спутная струя отбросила Мросека назад и он ударился о хвост самолета. Бинокль вдавился Мросеку в грудную клетку и сломал ему четыре ребра. Кувыркаясь, Мросек ударился запястьем об левую плоскость стабилизатора, и его оттянула назад спутная струя, разбрызгивающая топливо из трубы аварийного слива.

Обессилевший от удара головой и после бензинового душа, Мросек начал падение с высоты три тысячи футов. Холодный ночной воздух, проникая сквозь влажную одежду, пробирал до костей. В полубессознательном состоянии Мросек дернул вытяжной трос парашюта и благополучно опустился под его куполом на картофельное поле.

Закс всегда был несколько робок. Левенгерц решил, что этому человеку нужно нечто большее, чем обычный приказ.

– Если ты немедленно не выбросишься, то выброшусь я и оставлю самолет на тебя! -крикнул он.

Только после этого радиооператор Закс начал медленно подниматься для прыжка. Этому богатому молодому человеку неизменно везло в жизни. Он без происшествий отделился от самолета и благополучно приземлился.

Когда разорвался роковой зенитный снаряд, Левенгерца пронзила острая боль, которая затем вызвала общее недомогание. Ему казалось, будто его живот и талию кто-то обтянул чересчур горячим мокрым полотенцем. Причиной всему был рваный осколок насеченного латунного взрывателя из головной части зенитного снаряда. Этот кусочек весом всего в одну шестидесятую унции попал Левенгерцу в живот, проложил путь через мелкие артерии и почку и раздробил один из его поясничных позвонков. В позвонке осколок застрял, слегка повредив спинной мозг.

Левенгерц мрачно улыбнулся. Он вызвал по радио пост наведения и кратко доложил, что самолет поврежден, а сам он ранен и ведет машину на запад над одним из крупных островов в районе к югу от Роттердама.

– Выбрасывайтесь, «Кошка-один», – предложил Август Бах тревожным голосом.

– Сообщение: невозможно, – ответил Левенгерц, – у меня повреждена спина.

– Приказ: возвращайтесь назад.

– Слишком быстро теряю высоту.

– Приказ: оставайтесь на связи, – сказал Август. – Мы известим аварийно-спасательную службу. Они засекут ваше место для спасательных катеров.

– Спасибо, – ответил Левенгерц.

Ноги Левенгерца стали безжизненными. Действовала только верхняя часть тела. Зрение также ослабевало: красные и зеленые огоньки на приборной панели и яркая серебристая луна окрасились в грязно-серые тона. Гул исправного двигателя, казалось, тоже ослаб, и Левенгерц задался вопросом: не по этой ли причине тяжелый «юнкерс» так плохо держится в воздухе? Серый самолет приближался к серой поверхности моря, и вспышка, которая произошла, когда он ударился о волны, была такой же серой, как и вода, в которой он скрылся.

Установка «Вюрцбург» на радиолокационной станции «Горностай» следила за «юнкерсом» до самого моря, до того самого момента, пока отметка на экране не вспыхнула фосфоресцирующим светом и не исчезла совсем.

– Погиб, – сказал Вилли.

– Всегда погибают самые лучшие.

– И все этот проклятый крейсер!

– Они не виноваты. Им ничего не было известно, Вилли.

Ламберт нервно осмотрелся вокруг. В небе не было видно ни одного самолета противника.

– Командир, можно за меня немного посидит Джимми, а то меня здорово подпирает? – спросил Бинти Джонс.

– Джимми, ты можешь? – спросил Ламберт.

– Могу, командир. Ламберт почувствовал, как изменилась ба лансировка самолета сначала от того, что бортрадист пошел к верхней турели, а потом от того, что спустившийся вниз Бинти пошел в туалет в хвостовой части самолета.

Джимми Гримм, как и большинство бортрадистов, был обучен выполнять обязанности стрелка и всегда и с удовольствием занимал место в турели, откуда можно было видеть, что происходит вокруг самолета в небе. Он сдвинул шлемофон и прижался лицом к холодному как лед плексигласу турели. Джимми при этом испытывал такое чувство, будто выпил большой глоток холодного пива.

– Все в порядке, Джимми?

– Все в порядке, командир. Ламберт заметил, как мелькнул свет от лампочки над штурманским столиком. Кто-то позади него отодвинул в сторону занавеску. Ламберт сразу догадался, что в кабину на минутку вошел Бинти. Бинти был твердо убежден, что управлять бомбардировщиком куда сложнее, чем водить мотоцикл, и поэтому очень любил наблюдать за действиями Ламберта.

– А как насчет фотобомбы, Бинти? Посмотри, нельзя ли ее сбросить, ладно? – сказал Ламберт.

– А мне поможет кто-нибудь?

– Нет, – ответил Ламберт.

– Я помогу ему, командир, – предложил Коэн.

– Хорошо, – согласился Ламберт. – Посмотрите, можно ли ее сбросить.

Находясь над морем, трудно было предположить, что тебя начнут обстреливать восьмидесятивосьмимиллиметровыми зенитными снарядами, но, даже если каким-то чудом такое орудие и появится под ними, «скрипучая дверь» не пострадает, ибо идет на три тысячи футов выше, чем могут достать такие снаряды.

В тот момент, когда Ламберт размышлял над этим, около стабилизатора «скрипучей двери» разорвался стопятимиллиметровый снаряд, посланный из более мощных орудий крейсера противовоздушной обороны «Гельд». Взрывная волна отбросила Ламберта на штурвал, сбила с мест и привела в действие огнетушители и разметала по всей кабине штурманские карты Кошера. Все это сопровождалось яркой вспышкой света. Она ослепила Ламберта, глаза которого привыкли к ночной темноте.

Штурвал так надавил на живот Ламберта, что у него не хватило сил остановить его движение. Нос «скрипучей двери» задрался вверх. Самолет напоминал вставшую на дыбы, насмерть перепуганную лошадь.

– Мики! Мики! – закричал по привычке Ламберт.

Бэттерсби бросился Ламберту на помощь: он знал, что этот крик адресован ему. Бинти Джонса взрывной волной отбросило на пол. Ламберт понял, что «скрипучая дверь» получила тяжелое повреждение. Затем, как молния, сверкнула еще одна ярчайшая вспышка света, гораздо большая, чем вспышка от разрыва зенитного снаряда. Это был огромный ослепительный беззвучный взрыв в непосредственной близости от нижней части фюзеляжа «скрипучей двери».

– Посмотри, что там произошло, Бинти, -сказал Ламберт, – там, в хвосте.

Бинти уже поднялся с пола, а Бэттерсби упирался ногой в основание сиденья летчика и изо всех сил нажимал на штурвал. Лицо его покраснело, как свекла. Вены на лбу вздулись от напряжения.

Штурвал не поддавался, но Бэттерсби и Ламберту все же удалось приостановить его движение назад. Оба они прилагали все свои силы, и Ламберт уже начал сомневаться, удастся ли им вообще отжать его вперед, пока они будут лететь над Северным морем.

Бинти отдернул шторку у штурманского поста. Его сразу же ослепила яркая, неестественно зеленая вспышка. Бинти испуганно перекрестился: уж не в преисподнюю ли они попали? Зеленый свет вспыхнул еще ярче и сразу пропал. Бинти ощупью добрался до сиденья штурмана, но там никого не оказалось. Самолет заполнило дымом. Бинти осторожно направился к хвостовой части и, дойдя до своей турели, увидел в фюзеляже пробоину, через которую прошел бы небольшой автомобиль.

– Боже мой! – пробормотал Бинти. Он ожидал, что ему хоть что-то скажет на это сидящий в турели Джимми Гримм, но, направив вверх луч карманного фонаря, вдруг с ужасом понял, что нижней части тела Джимми не было. Вместо нее он увидел месиво из обломков костей, кропи и внутренностей. В эту массу из труб, которые шли в хвостовую турель, стекало масло. Бинти отвел фонарный луч. К горлу подступила тошнота. Бинти прижался к холодной как лед металлической обшивке фюзеляжа.

Ламберт чувствовал, что педали управления рулем направления не действуют. Значит, хвостовая часть самолета сильно повреждена. Он убрал газ и снизил скорость, чтобы уменьшить напряжение всего корпуса самолета.

Бинти включился в переговорное устройство:

– Флэш, ты на месте? Ответа не последовало.

– Бинти, что там происходит? – спросил Ламберт.

– Джимми убит, командир. Флэш не отвечает.

– А ты разве не можешь пойти и узнать, что с ним?

– Дальше невозможно пройти, командир. Тут полно дыма. Оторвало чуть ли не половину фюзеляжа с одного борта. Хвост едва держится, вот-вот отвалится.

– Кошер, у тебя все в порядке? – спросил Ламберт по переговорному устройству.

Никто не ответил.

– Ты где. Кошер? – еще раз спросил Ламберт. В переговорном устройстве послышалось какое-то бормотание.

– Ты ранен? В ответ опять раздались булькающие звуки. Похо же, что Кошер, как и все раненые, шептал слово «мама».

Ламберту приходилось водить самолет с ранеными и мертвыми. Он уже хорошо знал, что тот, кто не отвечает, или убит, или совсем невредим. Тот же, кто воет благим матом, наверняка легко ранен или поцарапан, ибо тяжелораненые не могли кричать громко и долго. Слабое бормотание, такое, какое издавал сейчас Коэн, обычно было свойственно тем раненым, которым следовало срочно наложить жгут и дать морфий.

– Найди Кошера, Бинти, – приказал Ламберт.

– Я уже нашел его, командир. Придется опуститься пониже, ему необходим кислород.

– Соедини его шланг.

– На нем нет кислородной маски. Она обгорела. Я достал из коробки морфий. Сколько ему впрыснуть из этой ампулы?

– Введи ему половину ампулы в руку. Это уже будет двойная доза.

– В руку трудно, командир. Можно ввести в ногу?

– Можно, Бинти. Дигби, поди помоги Бинти, слышишь?

Бинти попытался сдвинуть Коэна вперед, к прикрепленной над главным лонжероном койке, но Коэн прилип обгоревшей спиной к желобу для сброса фотобомб. Бинти опасался, что может разорвать Коэна, так как теперь, после укола морфия, тот не почувствует боли, а когда почувствует, будет уже поздно.

Бинти прижал к себе Коэна, как ребенка. После укола морфия Коэн начал дрожать, как в лихорадке, но вскоре снова затих. Его открытые глаза стали стеклянными, как у игрушечного плюшевого медвежонка.

Неожиданно все услышали голос Флэша Гордона:

– Хвостовой стрелок – командиру. У меня все в порядке.

– Где ж ты был, черт возьми?! – спросил Ламберт.

– Извини, командир. У меня отсоединился разъем, а я и не заметил. Я все время вызывал вас и спрашивал, что происходит.

– Командир, прикажи Флэшу пройти вперед, – предложил Бэттерсби. – А то его вес так далеко в хвосте… – Он не договорил, как бы давая Ламберту самому представить, чем это грозит.

– Ты можешь прийти сюда, Флэш? У нас кое-что произошло в средней части, поэтому иди осторожно и захвати с собой парашют.

– О'кей, командир, – ответил Флэш.

Без помощи штурмана и бортрадиста, который мог бы определить место самолета по радиомаякам, Ламберт попытался построить в уме треугольник скоростей. Он снизил «ланкастер» до четырех тысяч футов, чтобы Кошер не погиб от недостатка кислорода, хотя ветер здесь опять мог быть совершенно другим.

– Командир, разреши, я попробую настроить радиостанцию, – предложил Дигби.

– Оставайся в носу. Помоги мне определить момент, когда мы пересечем береговую линию.

Луна светила очень ярко, но Ламберт видел только Северное море внизу и бесформенное нагромождение облаков впереди. Он отлично понимал: чтобы посадить самолет на землю, надо вести его под облаками. Итак, ему снова приходится возвращаться из рейда с мертвым в умирающим, в то время как сам он не получил ни царапины. Рут всегда говорила, что здесь нет его вины, но она, конечно, ничего не понимает в этом. Ведь машину ведет он: легкое прикосновение его ноги к педали – и их место в воздухе моментально изменится на полмили. Все, что происходит с самолетом, происходит с его ведома и по ею вине. Никаких оправдывающих или смягчающих обстоятельств! Не существует никаких прав без ответственности! Ребята делали все так, как он им приказывал, без малейших возражений. Никто не просил разрешения выброситься с парашютом, и никто из них не сказал, что, отреагируй он побыстрей на вспышки зенитных орудий корабля, и самолет не был бы поврежден.

– Бэттерсби, возьми огнетушитель и тщательно осмотри все в средней части самолета. Если сможешь, найди сигнальный фонарь и осмотри двигатели через иллюминатор около радиста.

– На приборах все в норме, командир. Двигатели, судя по ним, работают отлично.

– Стой здесь, дружище, я просто разнервничался немного, – признался Ламберт.

– О'кей, командир, – ответил Бэттерсби.

Подавленный, чувствуя необъяснимую вину за то, что с ним самим-то ничего не произошло, Бинти прижимался к Кошеру и вполголоса, кашляя от едкого дыма, одну за другой перечислял гайки и болты каждой детали побывавших в его владении четырех мотоциклов. Флэш сидел на полу, прислушиваясь к нудному бормотанию Бинти и стараясь не глядеть в сторону верхней турели. В кабине летчика Ламберт и Бэттерсби боролись с непокорной, еще неизвестно как поврежденной «скрипучей дверью». В носу в поисках земли жадно смотрел на море Дигби. Через некоторое время он крикнул:

– Вижу землю! Это английский берег. Олдборо.

– Командир – всему экипажу. Я могу приземлиться на запасном аэродроме в Менстоне или попытаюсь найти Уорли-Фен.

Около двух минут все молчали, потом Бинти несмело предложил:

– Давайте довезем Коэна домой. Через несколько минут Лам берт и Дигби увидели вертикально направленный луч прожектора. Усталость как рукой сняло. Пользуясь только элеронами, Ламберт все ближе в ближе подводил «скрипучую дверь» к аэродрому Уорли-Фен. Градус за градусом он вывел самолет на такой курс, который позволил начать посадочный маневр за девять с половиной миль до аэродрома.

Ламберт управлял высотой полета посредством дросселей, позволяя самолету медленно терять высоту вместе с уменьшением скорости. Рули высоты по-прежнему не действовали.

– Мне понадобится весь твой вес, Мики, – сказал Ламберт, обращаясь к Бэттерсби.

Они медленно приближались к взлетно-посадочной полосе со светотехническим оборудованием. Бэттерсби включил механизм выпуска шасси и, ко всеобщему облегчению, оно плавно встало на замки без каких-либо происшествий.

– Закрылки на двадцать градусов. Держитесь крепче за что-нибудь. Если хвост и отскочит, то только самый кончик. Смотрите не выскользните из самолета, – дал Ламберт несколько распоряжений подряд.

Он вел самолет на высоте не более четырехсот футов над деревьями и продолжал снижаться. Вышка аэродрома Уорли-Фен поползла вверх и пронзила линию горизонта. Ламберт прилагал все силы, чтобы удержать штурвал. «Ну-ну, давай, „скрипучая дверь“, не подведи, родная! Последний раз!»-взмолился Ламберт про себя. Бэттерсби и Ламберт наваливались на штурвал с такой силой, что стали даже опасаться, не погнулся бы металл.

Никто из них не произнес ни слова. Они уже прошли значительную часть полосы, но колеса еще не коснулись ее.

– Не могу посадить, не слушается! – пробормотал Ламберт.

Продолжать лететь по такой глиссаде означало бы сильнейшее и роковое столкновение с землей где-то за серединой аэродрома или еще хуже-в рощице за ним.

– Будь что будет, – сказал Ламберт и взял назад до отказа все рычаги управления двигателями.

«Скрипучая дверь» стукнулась о полосу, как кулак рассерженного человека о стол. Заскрипели заклепки. Покрышки на колесах завизжали, как побитые собаки, и этот визг повторялся всякий раз, когда подпрыгивающий самолет разогретой резиной касался бетонированной полосы. Ламберт полностью выпустил закрылки, но самолет все еще мчался прямо на деревья в дальнем конце полосы со скоростью шестьдесят миль в час.

– Самолет качается! – крикнул Бэттерсби, но Ламберт уже заметил это и пытался уменьшить размахи качания.

В следующий момент началось невероятное, и псе перемешалось, как в аду. Бэттерсби был совершенно уверен, что им не сесть на полосу, и тем не менее понимал, что они садятся. Все ниже и ниже. Самолет сильно ударился и весь задрожал. По обоим бортам взметнулось яркое пламя. В окнах кабины замелькали желтые искры. Раздался пронзительный визг и скрежет. Послышались звуки раздираемого металла. В сумасшедшем ритме замелькали по сторонам деревья. Потом все звуки внезапно оборвались и наступила такая тишина, какой они никогда раньше не ощущали. Дигби в какое-то мгновение даже показалось, что он умер. Потом послышались булькающие звуки вытекающего из поврежденных баков бензина, заскрипел согнувшийся и теперь оседающий металл. Запахло гарью и стооктановым бензином, остро ощущались сладковато-терпкие запахи теплой крови и свежих ран.

Все молчали и не шевелились. Даже если бы самолет охватило огнем, вряд ли бы кто-нибудь из них пошевельнулся.

– Извините, ребята, – проговорил наконец Ламберт. – Вынужден был убрать шасси. Выбирайтесь из самолета как можно скорее, он может вспыхнуть. Бинти, Кошер с тобой?

– Да, командир. Мы вынесем его.

– Флэш?

– Да-да, командир. Фланаган не забыл? Ламберт протянул руку к косоглазой тряпичной кукле.

– Да, с Фланаган все в порядке, – сказал он. В последнее время Ламберт стал недолюбливать эту куклу.

В помещении для инструктажа каждому вернувшемуся из рейда члену экипажа давали по стаканчику рома. Низкорослая девушка из женской вспомогательный службы, тщательно накрашенная и напудренная, протягивала каждому по чашке сладкого чая с молоком. Два летчика раздвигали шторы затемнения на окнах. Небо на востоке стало бледно-розовым. За раскладными столами сидели офицеры и опрашивали возвратившиеся экипажи. Они торопливо записывали все, что говорили толпившиеся вокруг них летчики, которые по памяти воспроизводили все достойные внимания события в полете.

Их голоса звучали резко, а на чумазых лицах еще виднелись красные полосы от кислородных масок, напоминающие нарисованные улыбки на лицах грязных клоунов. Неожиданное осознание того, что они остались живы, действовало на них куда более возбуждающе, чем предписанный министерством авиации стаканчик рома.

Ламберт не уходил из помещения, хотя опрос возвратившихся уже закончился. Он всегда поджидал, но на этот раз его ожидания оказались напрасными. Никаких признаков возвращения Мики Мерфи или кого-нибудь другого из экипажа Суита не было. Поеживаясь от холодного ночного воздуха, на предангарной бетонированной площадке, где обычно стоял самолет Суита, сгруппировалось шесть членов экипажа наземного обслуживания этого бомбардировщика. На них были шерстяные подшлемники и длинные шарфы. Они глубоко засунули руки в карманы курток и вынимали их оттуда лишь для того, чтобы закурить новую или еще раз зажечь потухшую сигарету. На бетоне под их ногами валялось множество растоптанных белых окурков. Никто не произносил ни слова, только кто-нибудь время от времени спрашивал, который теперь час. Наконец сержант – специалист по двигателям, когда-то изучавший основной курс вместе с Мики Мерфи, – сказал:

– Пойдемте, ребята. Пора завтракать.

Они медленно пошли по аэродрому, глядя себе под ноги и надеясь не встретить никого из знакомых.

Гиммель последним из эскадрильи посадил свой истребитель на аэродром Кронсдейк. Вышедший из строя двигатель доставил ему немало хлопот во время рулежки, но летчик ожидал этого и потому был готов. Гиммель подрулил к месту стоянки на большой скорости и с такой силой нажал ногой на левую тормозную педаль, что машина неожиданно круто развернулась. Затем он выключил оба двигателя. Гирокомпас и гирогоризонт остановились с приятным музыкальным мурлыканьем, а остывающие двигатели слегка зазвенели. Недалеко от самолета стояла группа людей. Христиан Гиммель узнал среди них начальника медицинской службы и майора Реденбахера. Дежурный офицер по командно-диспетчерскому пункту явно нервничал и торопливо выключил огни на взлетно-посадочной полосе.

В дальнем конце аэродрома было оживленно. Светили карманные фонари и фары автомашин. По тому, как беспокойно двигались их лучи, Гиммель понял, что происходит что-то необычное, что все куда-то торопятся.

– Что происходит? – спросил Гиммель механика из команды наземного обслуживания, когда спустился по стремянке на землю.

– Неудачная ночь, Христиан. Сбили обер-лейтенанта Левенгерца, а сейчас они полагают, что и лейтенант Кокке тоже погиб.

– Этот двигатель надо сменить, – сказал Гиммель механику. – Он сегодня отказал в самый разгар перехвата.

– Это не оттого, что на свечах было масло.

– Как раз от этого, – настоял Христиан, – клапаны тоже неисправны. Ты же слышал, как работает двигатель! Так или иначе, но командир эскадрильи приказал сменить двигатель, если он еще раз забарахлит.

– Хорошо, мы поставим новый двигатель, Христиан. Кстати, по телетайпу сообщили, что Левенгерц награжден Рыцарским крестом.

– А это точно, что Левенгерц погиб?

– Оператор на радиолокационной станции «Горностай» видел, как его самолет взорвался при падении в море. Говорят, будто его подбил снаряд с корабля противовоздушной обороны. Рыцарский крест ему должен был вручить лично рейсхмаршал Геринг.

– А Кокке?

– Там сначала думали, что это его рация работала, однако никаких сообщений о том, что он где-нибудь сел, не получено, – ответил механик.

– Может, они еще появятся? – заметил Христиан.

– Тебя ждет командир авиационной эскадры, – предупредил механик Гиммеля. – И этот пожилой в штатском.

– Я знал, что они придут, – сказал Гиммель. – В моем шкафчике есть бутылка коньяку и купол от американского парашюта. Можешь взять их себе.

– Начальник медицинской службы тоже там, – продолжал механик.

– Да, он, конечно, хочет посмотреть, – сказал Гиммель. – В конце концов он ведь тоже человек.

Механик оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что его никто не слышит.

– Ударь меня! – сказал он.

– Что?

– Ударь меня и беги. Ударь покрепче, чтобы это было убедительно.

– Спасибо, ты хороший друг, – сказал Гиммель и пошел к ожидавшей его группе людей.

Мунро очень легко посадил свой «ланкастер», будто это был не тяжелый самолет, а какое-то перышко. Однако при всем его мастерстве спустившая покрышка колеса, ударившись о твердое бетонное покрытие на скорости восемьдесят миль в час, сначала сплющилась, а затем разорвалась на длинные резиновые полосы. «Ланкастер», описав правильную дугу, свернул с взлетно-посадочной полосы и, слегка накренившись на один борт, почти невредимым остановился на. мокрой от дождя траве. До обломков «скрипучей двери» оставалось не больше двухсот ярдов.

– Экипажу можно сойти на землю! -нарочито четко произнес Мунро. Он снял кислородную маску, отключился от переговорного устройства, отстегнул привязные ремни, открыл замок подвесной системы парашюта и протянул руку за своей фуражкой и тростью.

– Вот это да, черт возьми! Посмотри-ка сюда, Джок. Мунро взмахнул обломком своей трости. Маленький осколок разломил ее на две части. Мунро поморщился и решил, что больше никогда не будет брать с собой никаких талисманов. Если бы перед тем, как совершить эту цирковую посадку, Мунро узнал, что трость его перебита, неизвестно, удалась ли бы ему тогда посадка.

– Поздравляем, командир! – сказал Джок. – С отличной посадкой и окончанием рейда!

– Спасибо, – ответил Мунро.

Сержант Бинти Джонс позволил Флэшу Гордону вывести свой мотоцикл из котельной, куда он ставил его, когда отправлялся в полет. Засунув в карман зубную щетку, Бинти помчался на мотоцикле на свидание с Роуз в Питерборо. Он повел мотоцикл по протоптанной летчиками тропинке позади столовой, чтобы кратчайшим путем попасть на шоссе. Бинти уже почти поравнялся с шедшим ему навстречу человеком, когда узнал его. Это был Мунро.

– Э-э, я вижу, некоторые из вас… – удивленно начал подполковник. – Куда это вы собрались?

Встреча для Бинти была слишком неожиданной, чтобы говорить неправду.

– В Питерборо, сэр.

– На свидание с женщиной? Да?

– Да, сэр, – ответил Бинти, не в состоянии скрыть волнения в голосе.

– А не подвезете ли вы меня на железнодорожную станцию Питерборо? – неожиданно вырвалось у Мунро. – Я тогда успею на поезд. Хочу съездить домой.

Когда Ламберт пришел в раздевалку, там уже никого не было. Он открыл свой шкафчик. В это время появился Бэттерсби. Он вытер рот рукой и спросил:

– Ну как, ты доволен мной, командир?

Ламберт подмигнул ему.

– Лучше любого ветерана, Бэттерс. Бэттерсби радостно улыб нулся.

– Я звонил в лазарет, – сказал он.

– Я тоже звонил, Бэттерс.

– Я хотел там побыть, но они сказали, что никакой пользы от этого не будет. Они делают все возможное.

– Иди поспи, Бэттерс. Самое страшное осталось позади.

Бэттерсби хотелось о многом спросить Ламберта, но он лишь улыбнулся и пошел к двери. Ламберт достал с полки свои ботинки и увидел в них групповую фотографию. Все парни на ней широко улыбались, будто бессмертные. Он засунул фотографию в шкаф и бросил туда же Фланаган.

Ламберт вышел из помещения и вывел свой велосипед. До деревни было всего десять минут езды. Ему нравились эти поездки. Кругом стояла тишина. От деревьев исходил пьянящий аромат. Иногда под ними раздавался негромкий шорох – это копошились маленькие зверьки. Во время таких поездок Ламберт поздравлял себя с тем, что вернулся живым еще из одного рейда. Он прислонил велосипед к живой изгороди и, стараясь не шуметь, вошел в дом.

Рут не спала. Она всегда ждала его возвращения. Ламберт догадывался, что она вообще никогда не спала, пока он находился в полете. Правда, он ни разу не спрашивал ее об этом. Не зажигая света, он медленно разделся. Луна, которая так ярко светила над голландским побережьем, здесь пряталась за легкие облака и освещала комнату мрачно-голубоватым полусветом.

– Ну как, все в порядке, дорогой?

Ламберт ничего не ответил, и Рут поняла, что вылет закончился плохо. Вот так же он молчал в тот день, когда их обстреляли и убили штурмана. Ламберт лег в постель, вытянулся и долго лежал, как бревно. «Будто мертвый», – подумала Рут, но тут же отогнала эту мысль. Его кожа была шероховатой и холодной, а дыхание – почти беззвучным. Рут положила голову на плечо Ламберта. Он никак не отреагировал, но и не отодвинул плеча. Он вернулся из рейда, и уже за одно это надо быть благодарным судьбе. Тысячу раз умирают не только трусы. Жены, матери и невесты тоже умирают тысячу раз.

– Коэн и Гримм, – выговорил наконец Ламберт. Он ничего не сказал о Мики.

Рут промолчала.

– Я ведь обещал его отцу, – сказал Ламберт.

– Он сам заставил тебя пообещать, – возразила Рут.

– Я обещал. Она хотела рассказать ему о разговоре с полков ником, но не стала причинять еще одно огорчение.

– Не можешь же ты нести ответственость за всех за свете, Сэм, – сказала она. – Ты не должен…

– Я больше не полечу. Пусть делают что хотят, Рут. Я выдохся. Кончено. Капут.

Рут протянула руку к прикроватной тумбочке и достала снотворную таблетку для него. Он принял ее, как маленький ребенок, нисколько не интересуясь, что это такое в откуда взялось.

– В воскресенье тебе, пожалуй, лучше сыграть в крикет. В Лондон мы можем поехать на следующей иеделе.

– Ты прелесть, Рут. – Он обнял ее и закрыл глаза, но очень долго еще не мог заснуть.

Примерно в то же время, когда Ламберт закрыл глаза, бургомистра нашли на пепелище его дома. Он собрал в кучу все уцелевшие кирпичи и пытался построить из них стены. Разумеется, он клал кирпичи без цемента, поэтому, когда подъехавший на велосипеде посыльный задел за стену, все сооружение развалилось, как карточный домик. Бургомистр очень расстроился, и четырнадцатилетний посыльный стал помогать ему восстанавливать стены. Прошел почти целый час, прежде чем мальчик понял, что бургомистр пытается построить для себя маленький домик.

На площади Либефрау группа солдат из инженерных частей под руководством Рейтера дружно тянула такелажные снасти. С каждым новым рывком хвостовая секция «ланкастера» Суита поднималась все выше и выше, пока, поддерживаемая со всех сторон подпорками, не вытянулась в центре города во всю свою длину. Ее слегка покачивал порывистый ветер, тот самый, который так помог разгореться большим ночным пожарам. Поднятая хвостовая секция напоминала какое-то доисторическое животное, подвешенное здесь для того, чтобы смягчить гнев богов.

– Да здравствует победа! – воскликнул один из солдат, и его поддержали другие. Разбитый «ланкастер» Суита постоит здесь около недели, затем его переплавят, и через семь недель он поднимется в воздух уже как немецкий самолет.

Радиолокационной станции люфтваффе «Горностай» повезло в этот день с почтой. Станция оказалась первой береговой частью люфтваффе на пути почты из Роттердама. В почте имелось письмо для Августа Баха. Это было письмо от ювелира в Альтгартене – расписка в получении задатка и счет за свадебное кольцо. Как сообщал ювелир, свадебное кольцо – самый рискованный предмет из всех, которые продаются в кредит.

В комнате дежурного по аэродрому Уорли-Фен раздался телефонный звонок. Телефонистка сообщила дежурному сержанту:

– Мне нужно соединить вас с одним полицейским участком. На вашем командно-диспетчерском посту никто не отвечает.

– О'кей, – ответил старший сержант Бишоп, – соединяйте участок со мной.

– Аэродром королевских военно-воздушных сил Уорли-Фен? – раздался голос в трубке. – С вами говорит сержант Форд из полицейского участка Кембриджшира. У нас здесь авария. Столкнулись мотоцикл и грузовая машина. Превышение скорости. Летели как сумасшедшие. Вот их имена… -Наступила пауза: полицейский листал лежащие у него на столе документы. – Мунро Джон – подполковник авиации. И Джонс Уильям Гаррет – сержант. Вы знаете их?

– Я знаю подполковника Мунро, а что касается сержанта… У нас на аэродроме почти все сержанты.

– Хорошо. Я полагаю, что ваша военная полиция позвонит нам утром и сообщит решение командования. Кроме того, вам надлежит получить у нас поврежденный мотоцикл.

– Подождите, подождите, – сказал Бишоп, хитро улыбаясь самому себе. – Вы не имеете права задерживать до утра подполковника. Во всяком случае, не имеете права задерживать его за нарушение правил дорожного движения.

– О, извините. Мне надо было сказать поточнее. Они мертвы. Разбились насмерть. Наскочили на грузовую машину при скорости девяносто миль.

– О'кей, я передам это сообщение по дежурству, – ответил старший сержант и положил трубку.

Поднимавшееся от горизонта солнце гасило своими лучами немногие оставшиеся на небе звезды. Ламберт повернулся во сне, пробормотал что-то и тихо засмеялся. Он не разбудил жену, потому что она еще и не засыпала. Рут смотрела на мужа как мать на больного ребенка.

В лазарете два врача впервые за два с половиной часа разогнули спины и встали во весь рост. Вырвать сержанта Коэна из тисков смерти им так и не удалось.

В Альтгартене давно уже кончились бланки свидетельств о смерти, и власти начали использовать для этих целей листки из ученических тетрадей, предварительно поставив в их левом верхнем углу штамп ратуши. Здесь давно уже кончились не только бланки, по и бинты, кровь для переливании, лубки и шины, повязки для пострадавших от огня, йод и морфий.

Неподалеку от Альтгартена находился единственный уцелевший член экипажа самолета Суита – штурман Билли Пэйс. Приземлился он, однако, не совсем удачно. Темные очертания густого леса он увидел всего за какую-то секунду до того, как опустился вместе с парашютом на деревья. Он сильно ударился ногой о сук. Зацепившийся за верхушки деревьев купол парашюта резко приостановил падение. Острые ветки деревьев глубоко поцарапали Билли. Затем раздался треск разрываемого полотна, в Билли опустился еще на несколько футов, а потом остановился в подвешенном положении. В лесу было очень темно. Билли попробовал разглядеть что-нибудь, но ничего не увидел. Нащупав в кармане спички, чиркнул одной, но пламя осветило лишь находившиеся рядом с его лицом ветки, а вокруг, казалось, стало еще темней. Он висел в таком положении три долгих часа и многое передумал за это время. Наконец восходящее солнце дюйм за дюймом осветило темный лес, и Билли увидел, что земля находится всего в пятнадцати – двадцати дюймах от его пяток. Он спрыгнул с дерева. В этот момент мимо проходил лесник. От лесника Билли узнал, что этот небольшой лес примыкает к отелю «Вальд». В сопровождении лесника Билли прошел в его сторожку и с помощью нескольких немецких слов все ему объяснил.

Позади сторожки лесника Билли Пэйс увидел похожую на манекен застывшую фигуру. Маленькие руки были плотно прижаты к груди, как у защищающегося от ударов боксера, а обгоревший рот растянулся в дьявольской улыбке, обнажившей большие, ровные белые зубы. По обгоревшим коротко подстриженным усам Пэйс узнал бомбардира Спика, который выбросился из «ланкастера» Суита без разрешения. Он опустился на парашюте в охваченный пламенем лес.

Лесник разрешил Пэйсу посмотреть на погибшего.

– Камерад? – спросил он.

– Да, камерад, – ответил Пэйс и поспешил скрыться в сторожке, так как почувствовал, что его бросает в жар и холод.

Лесник дал Билли чашку горькой коричневой жидкости, которую назвал кофе, и, воспользовавшись телефоном, предназначенным для сообщений о лесных пожарах, вызвал в сторожку солдат охраны. Как объяснил лесник, ему, Билли, будет безопаснее идти по подвергшемуся бомбардировке городу с солдатами, чем тащиться по нему одному. Билли показал леснику фотографию своей матери и задумался: скоро ли мать узнает, что он попал в плен, а не убит в бою?

Как только на аэродром Уорли-Фен приземлился последний бомбардировщик, в подразделениях аэрофотослужбы началась напряженная работа. Из снятой с каждого бомбардировщика аэрофотокамеры F-24 извлекали длинные высокочувствительные фотопленки пятидюймовой ширины и проявляли их. Затем старший сержант брал мокрую пленку и протаскивал ее через специальный ящик с подсветкой, чтобы проверить эксиозицию и качество проявления. Он не заметил на пленках ничего необыкновенного. Ничего не заметили на них и другие фотолаборанты. Наконец лаборантка, капрал женской вспомогательной службы, повесила пленки сушиться в специальной камере с вентилируемым подогретые воздухом.

Девушка разыскала глянцевую фотографию, сделанную во время предыдущих налетов на Крефельд, и, тщательно рассмотрев ее, перевела взгляд на свежие негативы. Она несколько минут сосредоточенно думала, прежде чем доложить свои выводы старшему сержанту. Девушке вовсе не хотелось оказаться в дураках перед ним.

– Старший сержант Бут, докладывает фотолаборатория. Налет произведен не на Крефельд, сэр. Я только что просмотрела все негативы. Расположение улиц и площадей совсем не такое, как в Крефельде. И вообще не сходится ни один объект. Нет ни одного похожего объекта.

ЭПИЛОГ Некоторые совершенно забыли события той ночи 1943 года. Другие никогда не смогли забыть их, а многие просто не остались в живых, чтобы помнить. Погибли не только Левенгерц, Кокке и Суит со своими экипажами. Потери люфтваффе в эту ночь составили восемь ночных истребителей. Королевские военно-воздушные силы потеряли сорок четыре бомбардировщика. Тридцать один из них сбили ночные истребители, девять погибло от зенитного огня, и еще один был сбит английским же ночным истребителем, который ошибочно принял его за самолет противника как раз в тот момент, когда бомбардировщик пролетал над английским побережьем в сорока милях южнее района, предусмотренного планом операции.

Три бомбардировщика допустили роковую навигационную ошибку. Один, снижаясь, прошел через облака и разбился о скалу возле Ставангера в Норвегии. У другого кончилось горючее, когда он находился в ста шестидесяти милях восточнее Оркнейских островов. Еще один упал во Франции: его сбили из зенитных орудий. Экипажи всех этих самолетов погибли.

Август Бах теперь совсем седой старик с глубокими морщинами на лице. Его сына, эсэсовца Петера, вскоре после налета на Альтгартен повысили в чине и должности. Четырьмя днями позже, когда его часть отдыхала позади линии фронта, их обстреляли партизаны, и он умер от ран. После войны Август уехал в Бразилию, женился там на местной женщине, и у них родились два сына и дочь. Он начал работать на небольшом предприятии, строившем моторные катера для рыболовов-любителей, главным образом из Соединенных Штатов. Спустя четыре года хозяин предприятия принял Баха в пайщики, а через несколько месяцев после этого Бах стал полноправным совладельцем, поскольку пожилой хозяин совершенно устранился от дел. Бах к этому времени тоже был уже пожилым человеком, но он привлек к делу своего старшего сына и мужа дочери, и их предприятие с каждым годом расширялось.

На том месте, где находилась радиолокационная станция «Горностай», от самой станции не осталось и следа. Только бетонированные площадки для зенитных орудий сохранились до сих пор. Летом, по воскресным дням, туда иногда приезжают голландцы – любители птиц, но цапель теперь там не бывает.

Христиан Гиммель был казнен за государственную измену в понедельник 13 сентября 1943 года.

Доктора Штаркхофа арестовали за участие в политическом заговоре и попытке совершить убийство Гитлера 20 июля 1944 года. Штаркхофу удалось доказать свою невиновность и таким образом избежать смертного приговора, однако его все же заключили в концентрационный лагерь. Через три месяца после освобождения лагеря американскими войсками Штаркхоф умер.

Бургомистр попал в дом для умалишенных и умер там еще до окончания войны.

Ламберт больше не летал. Рут забеременела, уволилась из женской вспомогательной службы королевских военно-воздушных сил в все остальное время войны не разлучалась с мужем. После войны Ламберт начал работать чертежником на авиационном заводе. В 1954 году он получил патент на модификацию компрессора и стал компаньоном по его производству. Он счастлив и относительно богат, однако его, как и многих бывших летчиков-бомбардировщиков, иногда беспокоят боли в спине. У Ламбертов родились дочь и два сына.

Бэттерсби, Флэша Гордона и Дигби включили в экипаж другого бомбардировщика. Когда они закончили цикл боевых вылетов, их перевели в учебное подразделение, а затем, еще до окончания войны, возвратили еще для четырех вылетов второго цикла. В последнем из этих вылетов их самолет подвергся ожесточенному обстрелу. Флэш Гордон был ранен в левую руку, и ее пришлось ампутировать. Многие турельные установки на «ланкастерах» были оборудованы смотровым щитком свободного обзора. Командир базы добился в министерстве авиации, чтобы щитку присвоили название «смотровой щиток Суита».

Бэттерсби женился на девушке-водителе из женской вспомогательной службы, с которой он познакомился в ту памятную ночь. После войны он поступил в Лондонский университет, как и планировал его отец, но, к немалому удивлению последнего, стал изучать английскую средневековую историю. Позже он написал книгу о средневековых фортификационных сооружениях, а в настоящее время читает курс лекций в крупном американском университете.

Дигби возвратился в Австралию. Он возглавляет австралийское агентство одного из английских производителей легких самолетов. Разъезжая по стране, он продает эти самолеты фермерам, убеждая их, что уж если он, Дигби, научился управлять таким самолетом, то им сможет управлять каждый. Бывает, что какой-нибудь дотошный покупатель спросит его, не служил ли он во время войны в военно-воздушных силах, но Дигби настойчиво повторяет, что в те времена был еще слишком молод, чтобы участвовать в военных действиях. Теперь он совершенно лысый и носит парик.

Оба родителя Коэна умерли в 1948 году один за другим в течение трех месяцев. Нора Эштон продолжает жить со своей матерью в домике рядом с домом Кознов. Она весьма удивляет некоторых людей тем, что до сих пор не выходит замуж, хотя всем известно, что ей было сделано множество предложений.

Взлетно-посадочные полосы аэродрома Уорли-Фен еще сохранились, хотя увидеть их довольно трудно, так как теперь здесь раскинулось поле. Сохранились здесь и некоторые старые постройки. Барак, где находился лазарет и где скончался Коэн, стал теперь загоном для овец, а из окон помещения, в котором когда-то была сержантская столовая, теперь доносится хрюканье множества свиней. Лишь командно-диспетчерская вышка мало изменилась и сохранилась почти в прежнем виде.