Верблюдов отборных с ним тысяча шла,
И не было грузам богатым числа
Сто рыжих верблюдов с дирхемами шли,
А сорок верблюдов динары везли
С вьюками, где мускус и лучший алой,
С шелками, дивящими взоры красой, —
Их Чин поставляет, и Мыср, и Иран —
Шел в тридцать верблюдов еще караван

(Фирдоуси)

В предгорьях Главного Кавказского хребта, в ущелье притока Кубани – Лабы, где в средние века обитали адыго-аланские племена, расположен могильник Мощенная Балка. В сухих пещерных склепах, тянущихся вдоль обреза балки, найдены предметы из дерева и кожи, полотняные одежды, украшенные шелком Особое внимание археологов привлекла группа китайских вещей времени династии Тан (618–907) обрывки картины на шелке, фрагменты переплета и рукописей Судя по документу с приходо-расходными записями «120 монет 10-й месяц 4-й день продал», – вещи эти принадлежали китайскому купцу.

В 1965 г в недрах безжизненного Афрасиаба – городища древнего Самарканда – археологи обнаружили росписи VII в. Они украшали парадный зал дворца самаркандского правителя Вархумана. Монументальные композиции на глинобитных стенах поясняются согдийскими надписями Перед глазами зрителей, сидевших вдоль стен на низкой скамье-суфе, развертывался блестящий «парад» азиатских народов во всем своеобразии их этнического облика, украшений и оружия, одежд и орнамента шелковых тканей Вот посольство от владетеля Чаганиана – области в долине Сурхандарьи Под перезвон колокольчиков мерно шествует слон с паланкином, в котором везут принцессу. Ее сопровождают знатные всадницы и вельможи с булавами в руках, едущие на верблюдах. Другие участники процессии гонят священных белых птиц и табуны коней. Не свадебный ли это кортеж; иноземная невеста со свитой прибывает ко двору царственного жениха? На западной стене зала – тюркские воины с длинными черными косами и китайские дароносцы с рулонами тканей, шелковой пряжей, плодами. Китайцы в шелковых халатах с широкими рукавами, их волосы собраны в пучок на макушке; у корейских посланников – круглые шапочки с перьями. На северной стене – сцены охоты на леопардов и катания на лодке китайской принцессы с придворными дамами. Как удалось создателю живописи Афрасиаба так досконально изучить моды и обычаи народов, живших на бескрайних пространствах от Великой китайской стены до утонувшего в садах Самарканда?

На четвертом году правления византийского императора Юстина II (565–578) в Константинополь из Согдианы – крупного оазиса в Средней Азии в бассейне Зеравшана и Кашкадарьи – прибыло посольство от тюркского кагана Дизибула. Его возглавлял знатный согдиец Маниах. Греческий историк Менандр повествует: миссия преследовала цель заключить соглашение с ромеями о торговле шелком в обход сасанидского Ирана, правители которого, борясь с Византией, облагали товары чужеземных купцов высокими пошлинами. Шахиншаху «было совсем нежелательно, чтобы согдийцы могли безнаказанно переходить границы его страны». Поэтому посольство избрало кружной путь через Северный Кавказ. Караван Маниаха, оставив позади снежные горы, равнины и леса, болота и реки, Кавказский хребет, наконец, достиг Византии. Император благосклонно встретил прибывших и отправил к тюркам ответное посольство во главе со стратегом[60] восточных провинций Зимархом. Можно восстановить маршрут длительного путешествия Зимарха со спутниками: от Трапезунта к реке Риони и через Кавказский хребет к реке Кубань, далее вдоль северных берегов Каспийского и Аральского морей к Сырдарье. Из страны согдийцев послы отправились к горе Эктеле (Золотой), как называли Алтай. Там, в котловине, окруженной горами, они посетили резиденцию Дизибула – властителя громадной степной державы. Ромеев, привыкших к тяжелой византийской пышности, все же поразило богатство правителя тюрок. В палатке, где состоялась аудиенция, под позолоченными деревянными колоннами они увидели золотое ложе, поддерживаемое четырьмя золотыми павлинами. На площади общественных собраний, на расставленных повозках лежали серебряная утварь и золотые изваяния животных, не уступавшие произведениям греческих мастеров. Дружественно принятый тюрками Зимарх вернулся в Византию тем же путем – через страну аланов и Трапезунт. Так установились непосредственные контакты между Константинополем и ставкой тюркского кагана.

То было время, когда после 500-летнего перерыва возобновились сухопутные связи между западом и востоком Азии. От Чина до Рума протянулся Великий шелковый путь. По нему везли самый желанный и ходкий товар: шелк-сырец и шелковые ткани. Возникает своего рода «шелковая» диломатия: нередко торговлю вели в завуалированной форме – под видом приношения даров при обмене посольствами или дипломатическими миссиями. Ее интенсивность можно усмотреть в стихах танского поэта Чжан Цзи: «В пограничном городе пелена дождя, низко летят гуси, постепенно выравниваются ростки спаржи. Далекие звуки бесчисленных колокольчиков сливаются вместе. Видимо, это верблюды (груженные) тонким шелком, направляются в Ансьи». Благодаря легкости, компактности, громадному спросу и дороговизне шелк сыграл немалую роль в отношениях между правителями разных стран. С его помощью покупали мир, заключали союзы, шелк посылали с посольствами властителям далеких земель. В быту аристократии шелковые материи приобрели большую популярность, спрос на них возрос необычайно. Как золото или драгоценная утварь, шелк превратился в международную валюту: им уплачивали подати и государственные долги, одаривали царей, храмы и иностранных послов, им вознаграждали наемных воинов.

Недаром выписаны с такой скрупулезностью шелковые ткани на среднеазиатских настенных росписях VII–VIII вв.: передан не только узор, служивший знаком ранга, но даже структура материи и швы на одеждах. Запечатленные на фресках царственные охотники и их приближенные одеты в шелка. В шелковые одежды облачались гордые мелкопоместные рыцари-дихкане перед прибытием на пир, торжественный прием во дворце или обрядовое празднество, купцы и послы, спешившие из-за дальних рубежей. Прочный и легкий, яркий и блестящий шелк шел на кафтаны вельмож, шатры царей и балдахины над их тронами. Поэты подробно и со вкусом описывают ткани и ковры, «которые украшены парными рисунками великолепного шитья: там куры, там львы в засаде, всяких вещей там можно видеть изображения…».[61]

Окольный шелковый путь в Средиземноморье, минуя сасанидские заслоны, проходил через согдийские центры Синь-цзяна и Средней Азии, затем через Хорезм и низовья Волги, дальше в северокавказскую Аланию и за Санчарским, Марухским или Клухорским перевалами спускался в Абхазию. Из черноморских портов – Фазиса и Трапезунта – купцы плыли в Константинополь.

О важности этого ответвления шелкового пути, не забытого и при арабах, свидетельствуют ткани, найденные на Северном Кавказе (могильники Мощевая Балка, Хасаут), среди которых преобладают согдийские, китайские и византийские. Кусками шелка отделывали одежду, головные уборы, обувь, подголовные валики, футляры для гребней и мешочки для реликвий. Местный аланский вождь облачался в длиннополый кафтан на меху, крытый такой же материей, как у самого шахиншаха Ирана. На ней вытканы сенмурвы – существа с собачьей мордой, птичьими крыльями и рыбьим хвостом – одно из воплощений Хварны, божества царской славы и удачи. Сенмурв служил эмблемой носителя верховной власти.

Отважный Маниах, который проделал изнурительный путь, чтобы предстать перед священной особой василевса, как мы уже говорили, был выходцем из Согдианы. Наверное, он принадлежал к тем «искусным в торговле и корыстолюбивым» согдийцам, коммерческая активность которых, умение «извлекать большую прибыль» поражали китайских хронистов. Они рассказывали о том, что в Самарканде новорожденным мальчикам намазывали язык медом, «чтоб он был сладкоречив», а ладонь – клеем, чтобы она «крепко держала денежку», а также о том, что «мужчина, достигший двадцати лет, уезжает в соседние владения и везде побывает, где только предвидит выгоды» («Тан-шу»).[62] По словам китайского паломника Сюань Цзана, торговлю вела половина жителей Согда – области на перекрестке главных караванных путей.

Открытие согдийской надписи на ткани VIII в. из собора города Юи в Бельгии позволило определить родину многочисленных шелков из хранилищ Европы и Америки. Сходные по сюжетам и стилю изображений, технике и красочной гамме они назывались «занданечи» – по имени селения Зандана близ Бухары, где работали знаменитые ткацкие мастерские. Шелка Зандана находили широкий сбыт на мировом рынке. В замурованной пещере Монастыря тысячи будд близ Дуньхуана из мелких фрагментов ткани сделаны вотивные (посвященные богам) флажки. Ее орнамент из оленей в медальонах повторяет узор шелка из Юи. Бухарские материи вывозили в Сирию, Египет и византийские города, сообщает историк Бухары Наршахи, а европейские князья покупали ткани-занданечи по той же цене, что и парчу. Полуистлевшие согдийские шелка можно видеть до сих пор в ризницах, раках христианских святых и королей, в монастырских библиотеках Франции, Бельгии и других стран.

Расцвет ремесла и торговли Согда наступает с середины VII в., когда создается государство самаркандских царей – ихшидов.

Купцы из дальних земель посещают Самарканд, Пайкенд, Бухару, где прилавки ломятся от массы иноземных товаров. Предприимчивые согдийцы основывают города и поселения в Семиречье, Восточном Туркестане, Монголии и Туве. Колонизация идет по караванным трассам. В Китай отправляются караваны в несколько сот человек, груженные коврами и войлоком, лекарственными и красящими веществами, изделиями из самоцветов. В их вьюках шелковые и полотняные ткани, нашатырь и благовония, золото и белый жемчуг. Посольства из Самарканда доставляют властителю Поднебесной империи редкостные дары: «В начале правления Кхай-юань (713) прислали двору кольчугу, кубок из восточного хрусталя, агатовый кувшин, яйца верблюда-птицы, юениского карлика и тюркистанских танцовщиц» («Тан-шу[63]). В другой раз доставили дрессированного льва-плясуна.

В столице Срединной империи Чанъане живут тысячи выходцев из «Западного края», в который, по представлениям китайцев, входили Синьцзян, Средняя Азия, Афганистан и Северная Индия.

В 60 км восточное Самарканда находится городище Пенджикент – столица Согдийского княжества, погибшего в бурное время арабских завоеваний. Многолетние раскопки Пенджикента также свидетельствуют о разветвленной торговле Согда. Открыты десятки мастерских-лавок. Они шли вдоль оживленных улиц, примыкая к богатым домам: их сдавали в аренду ремесленникам и мелким торговцам городские землевладельцы. Драгоценным источником по истории культуры и быта Согдианы служат стенные росписи в храмах и частных жилищах горожан Пенджикента. Интересна одна из сцен в большом доме у базара: пирующие одеты в шелковые кафтаны с точно переданными рисунками тканей, в руках держат золотые сосуды с вином, а к наборным поясам их подвешены кошельки, вооружены они только кинжалами. Художник создал «групповой портрет» хозяина дома и его семьи – тех богатых согдийских купцов, караваны которых встречались на всем протяжении шелкового пути. «Людей с Запада» – согдийцев, иранцев, сирийцев – изображают и некоторые погребальные танские статуэтки.

Купцы, разбогатевшие на дальней торговле, как и рыца-ридихкане, владели обширными поместьями и обитали в укрепленных усадьбах-замках.

Профессиональное купечество Востока не утратило своих позиций и тогда, когда полчища фанатичных мусульман в VII–VIII вв. сокрушили и империю Сасанидов, и мелких правителей Средней Азии, пронеся знамена с полумесяцем до берегов Сырдарьи. Иранский заградительный барьер пал – установились непосредственные связи между танским Китаем и Арабским халифатом. Вслед за завоевателями двинулись купцы – греки и евреи, сирийцы и персы, нелегкую миссию которых мусульмане чрезвычайно ценили. Дух дальней торговли продолжал владеть этим обществом: «…кто из алчности с востока едет на запад, по горам и морям, и подвергает опасности жизнь, и тело, и имущество, не страшится разбойников, и бродяг, и пожирающих людей хищников, и небезопасных путей, людям Запада доставляет блага Востока, а людям Востока доставляет блага Запада, тот, конечно, содействует процветанию мира, а это – не кто иной, как купец».[64] На караванах верблюдов из Ирака, Ирана и Аравии в гавани сирийского и малоазийского побережий доставляли изюм, урюк, миндаль, финики, «сарацинские», т. е. происходящие из стран халифата, багдадские гладкие и пушистые ковры, готовые одежды. Из Селевкии и Антиохии большие и малые корабли перевозили товары к Босфору. В Константинополе, крупнейшем мегаполисе Средневековья, торговали едким индийским перцем, нардом из Лаодикеи, ароматной корицей с Цейлона и из Средней Азии, гвоздикой с Молуккских островов. С Явы и Суматры доставляли алоэ, из Тибета – растительный мускус, из Персии – лазурь – синее красящее вещество, из Аравии – благовония: ливан и душистую смолу смирну (мирру).

Приморскую Сирию с Южной Аравией связывал караванный Путь благовоний, который проходил вдоль западного побережья Аравийского полуострова и по Красному морю. По нему в Переднюю Азию поступали редкостные товары из «страны царицы Савской» (Йемен), Черной Африки и Эфиопии. Египет и Сирия ввозили в страну ромеев все виды пурпура, используемого для окраски тканей.

В пределах мусульманского мира под центральной властью Аббасидов шел постоянный обмен товарами. Особенно благородной и прибыльной считали торговлю предметами роскоши: дорогими тканями, ювелирными и парфюмерными изделиями, посудой из золота, серебра и стекла.

«…Едва ли в нашем городе Серахсе недостает чего-нибудь из товаров, так как если прекращают приходить караваны с одной стороны, приходят они к нему Серахсу с другой» (Мукаддаси).[65] Арабские и иранские купцы по-прежнему проникали во внутренние области Китая. Их путь лежал через моря Индийского океана или по сухопутной «дороге шелка». Масуди встретил в Балхе старика «с умом и пониманием», который много раз ходил в Китай. В Хорасане он встречал немало бывалых людей: они путешествовали из Согда через «Нашатырные горы» (Тянь-Шань) в Тибет и Китай. Вело их не любопытство и не жажда географических открытий, а купеческая корысть.

О громадных прибылях торгового патрициата дает представление рассказ Ибн-Хаукаля: мусульманский купец Рамешт, проживший около 20 лет в Китае, вывез оттуда товаров на 500 тыс. динаров По возвращении он на свои средства заменил серебряную облицовку бассейна для омовения в Мекке на золотую.

Издревле на Востоке вели караванную торговлю: одиночка не мог справиться с дорожными опасностями и громадными путевыми расходами. Купцы закупали товары и комплектовали крупные караваны из сотен людей и вьючных животных – верблюдов, лошадей, мулов.

Когда из лагеря, в котором находился буддийский паломник Сюань Цзан, ушло несколько десятков человек со своими товарами, этого даже не заметили. Посольство халифа Муктадира из Багдада в Волжскую Булгарию насчитывало 5 тыс. купцов, ремесленников и духовных лиц и 3 тыс. вьючных животных. Ездили и небольшими партиями: арабские купцы отправлялись к берегам Енисея всего с двадцатью верблюдами. Во главе караванов стояли должностные лица из богатых купцов. Их обслуживал целый штат приказчиков, писцов, нотариусов. Большинство людей в караване составляли слуги и военная охрана. На границе с неспокойной кочевой степью каравану придавали дополнительный конвой. Вместе с торговыми людьми ехали послы, паломники, ученые, ремесленники – так было безопаснее. Правители городов и областей часто давали дипломатические поручения и самим купцам.

Караван снаряжали долго и тщательно как в исходной точке маршрута, так и на промежуточных перевалочных пунктах. У крупных поставщиков закупали верблюдов, приспособленных к преодолению пустынных пространств, и мулов для передвижения по горам и областям с влажным климатом. Товары упаковывали по-разному. Жидкие продукты: мед, масло, смолу, нефть перевозили в кожаных бурдюках; дерево, хлопок, шерсть – в крепко перевязанных тюках, а сено и солому – в сетках. Соль и хлеб везли в сумах, а ткани и ценности – в специальных мешках из разноцветных материй. Дыни и виноград бережно складывали в глубокие ивовые корзины.

В дальний путь обычно пускались весной. Когда в феврале 922 г. халифское посольство решило отправиться из Хорезма к волжским булгарам, купили тюркских верблюдов, сделали дорожные мешки из верблюжьих кож для переправы через реки, на три месяца запаслись хлебом, просом, сушеным мясом. Жители Джурджании снабдили отъезжающих теплой одеждой для путешествия зимой и ранней весной через степи («… каждый из нас, когда ехал верхом на верблюде, не мог двигаться от одежд, которые были на нем», – писал секретарь посольства Ибн-Фадлан). Наняли проводника из жителей Джурджании. Приготовления оказались не напрасными: в приаральских степях стояли сильные холода, мели беспрерывные метели, верблюды увязали по колено в снегу.

Нелегок был и Шелковый путь по Иранскому нагорью, через Среднюю Азию и Восточный Туркестан, где шли и шли караваны с драгоценным грузом.

И ныне привел караван я.
Гружен Коврами, одеждами, тканями он.
Алмазы везем, благовонья, венцы —
Ведь здесь покупатели, мы ж – продавцы.[66]

(Фирдоуси)

Основная магистраль протянулась от Средиземного моря через Нисибин, Хамадан, Рей, Нишапур, Мерв, Бухару, Самарканд, Чач, Тараз (Талас), Баласагун, оазисы Восточного Туркестана к танской столице Чанъань (рис. 20). Самые трудные участки трассы старательно поддерживали в хорошем состоянии. В солончаковой пустыне Центрального Ирана через каждые 15 км встречалась куполообразная постройка над прудом с водой. Для ориентировки служили деревянные шесты или похожие на минареты башни. Через реки перекидывали изогнутые дугой мосты на стрельчатых арках. «Если двигаться прямым путем, то считают, что от Красного моря до Китая около 200 станций, или дневных переходов. Отдельные расстояния следующие: от Красного моря через пустыню до Ирака около 2 месяцев, из Ирака до Балха около 2 месяцев, от Балха до границ ислама в стране Фергане немногим более 20 переходов, от Ферганы через Страну карлуков до домов Тагазгаза немногим более 1 месяца, от жителей Тагазгаза до моря, омывающего берега Китая, около 2 месяцев» (Абу-л-Фида, XIV в.).[67] Срок, указанный этим поздним географом, можно считать рекордом скорости. Практически путешествие в Китай растягивалось года на три ввиду длительных остановок на отдых, зимовок, ожиданий благоприятной погоды и т. д. По пути лежали главные торгово-ремесленные города Востока, центры притяжения людей и товаров.

Рис. 20. Великий шелковый путь: а – основная трасса; б – ее ответвления.

Нишапур – «место торговли обеих сторон (Востока и Запада), его товары вывозятся во все страны, у его ткани слава и блеск, в нее наряжаются жители Египта и Ирака. Там собираются плоды, и туда ездят ради наук и торговли. Он – ярмарка Фарса, Синда и Кермана, складочное место Хорезма, Рея и Джурджана» (Мукаддаси).[68] Благосостояние таких городов, как Нишапур, было неразрывно связано с интересами дальней торговли. Их население пополняли пришельцы из разных мест.

Между цветущими оазисами лежали обширные незаселенные зоны – знойные пустыни с зыбучими песками и посещаемые только кочевниками степи. «Пески расстилаются на необозримое пространство; по прихоти ветра они то нагромождаются в одном месте, то вновь разметаются. Путники не находят там никаких следов человека, и многие из них сбиваются с дороги… Поэтому странники отмечают дорогу, собирая в кучи кости животных. Там нет нигде ни воды, ни растительности и часто дуют жгучие ветры. Когда поднимаются эти ветры, люди и животные падают в изнеможении и заболевают.

Временами слышатся то пение и свист, то болезненные стоны; если прислушиваться к этим звукам, то сознание помутится и потеряешь способность передвигаться. Вот потому там часто гибнут путники. Эти миражи – наваждение демонов» (Сюань Цзан).[69] Дорога через безбрежные просторы Центральной Азии, усеянная скелетами людей и животных, была нелегка. В безжизненной пустыне в районе Лобнора, называемой «Барханами белого дракона», летом дули горячие ветры, и тогда старые верблюды начинают кричать, собираются вместе и прячут морды в песок. Если люди тотчас же не покроют рот и нос шерстяными тканями, то их ждет гибель. После зыбучих песков идущих на запад путешественников ждал тяжелый переход через Памирское нагорье. По словам очевидцев, «скалы вздымаются вверх на громадную высоту. Если человек посмотрит вниз, у него кружится голова, и если захочет идти вперед, то не найдет места, куда поставить ногу».

Несмотря на громадные расстояния, безводные пустыни и труднопроходимые горы, по Шелковому пути в обоих направлениях шли и шли караваны. Двугорбые верблюды бактрийской породы, эти «корабли пустыни», стойко выносили тяжелые переходы. В государствах-оазисах Восточного Туркестана была четко организована транспортная служба. На специальных станциях – «ямах» происходила смена верблюдов.

Движение каравана подчинялось постоянному, несколько монотонному ритму. Традиция закрепляла его обычаи и распорядок жизни. Странствие совершалось неспешно, а стоянки были долгими. В безводной пустыне и степях, где отсутствовала дорожная служба, караванщики сами устраивали себе привалы.

Караванщики своим путем идут.
Мерно за верблюдом шествует верблюд.
Жвачку на ходу животные жуют,
На горбах тюки с товарами несут…
Ночь идет за днем, за ночью день идет, —
Караванный путь не близок и не скор.

Хотя правители, через владения которых проходил торговый путь, прилагали все усилия для обеспечения его безопасности, нередко на караван нападали грабители; их ватаги достигали нескольких тысяч человек. Иногда они брали выкуп с купцов. Караван могли обобрать не только кочевники: во времена междоусобных войн и смут становились небезопасными и районы проживания оседлого населения.

Переваливая через столько гор, Люди на дорогу устремляют взор: Может ведь нагрянуть и разбойник-вор, Станут на привале – выставят дозор, Где им питьевая встретится вода, Там и отдыхать стараются всегда… Хоть еще конца дороги не видать, Дай бог быть живыми и товар продать, Любят уж заранее прибыли считать… Если ночевать в пути решат они, Чем ни есть себя вооружат они. Если близко звери, разведут огни, А с рассветом снова в путь спешат они… Сколько им терпеть приходится невзгод! Дни идут за днями, месяцы идут, Караванщики в страну Байсун бредут. Вот уже пред ними край родной простерт, Сладко пахнет дымом соплеменных юрт, Соплеменников они встречают тут.

Приход каравана из незнакомых мест воспринимали как большое событие.

Видя их, народ на перекрестках ждет, Весть об их прибытии впереди идет: «Караван пришел, товары нам везет!» Каждый встречный им поклоны отдает… Эти люди тоже все – и стар и юн – На базар идут в тот самый град Байсун. Будет каравану – люди говорят – В этот день базарный очень рад Байсун.

И вот караван, минуя предместья-рабады, вступал на узкие улицы восточного города, где едва-едва могли разъехаться две арбы. С трудом пробираясь сквозь разноязычную толпу, он шел по лабиринту базарных переулков, кое-где перекрытых сводами или циновками, проходил под купольными зданиями на перекрестках главных улиц, где вели бойкую торговлю, минуя сотни маленьких мастерских-лавок, в которых под навесами-айванами ремесленники продавали свои изделия. На глазах у прохожих работали кузнецы, ткачи, кожевники, гончары, деревообделочники, оружейники, медники, ножовщики, переплетчики, ювелиры, изготовители сладостей, духов и лекарств, мясники и пекари. Здесь же на улице клиентов обслуживали брадобреи и сапожники, прямо на земле раскладывали свои товары старьевщики, назойливые гадальщики предлагали свои услуги, крикливые оборванные нищие хватали за полы прохожих. Рядом под одобрительные возгласы зрителей давали представление бродячие фокусники. Этот оглушающий цветастый базар выплескивался далеко за пределы тима – крытого рынка на берегу речки или канала, где каждый ряд был закреплен за определенным товаром. Мечети и медресе[70] на рыночных площадях приводили в изумление странников затейливостью своего убранства.

Караванщики приходят в Байсун-град,
Заворачивают в караван-сарай,
Здесь расположившись, попивают чай.
Будь благословен, отцов священный край![71]

Наконец-то после долгого утомительного пути можно отдохнуть среди соплеменников! Люди одной национальности и веры останавливались в одной части города. Окруженные стеной с башнями вместительные караван-сараи у городских ворот или при оптовых рынках гостеприимно принимали путников. Внутри этих «крепостей» находился обширный двор с несколькими деревьями и водоемом.

В зданиях по сторонам двора в два или три этажа размещались небольшие жилые комнаты-худжры с выходом на террасу. На подворье разгружали товары, люди за плату получали постель и еду, ставили на отдых вьючных животных. Здесь узнавали последние торговые новости и заключали выгодные сделки. Под сводчатыми воротами караван-сарая гнездилось множество лавочек; там продавали коренья, хозяйственные товары, фонари и другие вещи, необходимые путнику. В городах караван-сараи содержались товариществами купцов, в деревнях – сельскими общинами. Складские помещения при подворьях охраняла наемная стража, при приближении каравана она открывала запертые на ночь ворота.

В VII–X вв. искусство Византии, Ирана, Средней Азии и Китая, соединенных оживленной караванной магистралью, вступило в период особенно тесного взаимодействия. В его сферу было вовлечено и население лесной полосы и степей Сибири. Торговые люди, чиновники и пилигримы везли с собой художественные вещи, которые вдохновляли мастеров в разных концах Евразии. С запада на восток и с востока на запад дипломатические миссии доставляли необычайные подарки. Могучий шахиншах Ирана Хосров I Ануширван получил от властелина Китая «сделанную из жемчуга лошадь со всадником, а глаза той и другого были из красного яхонта, и китайское платье ушари, на лазоревом поле которого был изображен царь в короне и украшениях и в своих царских одеждах, а слуги стояли перед ним; несла это платье невольница с (распущенными) волосами, которые скрывали ее целиком… (другие) платья находились в золотом сундуке».[72] Турфанский повелитель послал «сыну неба» собачку из Фолини (Рима) и добытые где-то на севере меха черно-бурых лисиц.

Когда арабы ворвались в сокровищницу правителя согдийского города Кеша, они нашли там украшенные рисунками позолоченные сосуды, седла, атлас и другие «китайские диковинки». На склоне лет Бируни вспоминал: «Был у меня в Рее друг из купцов Исфахана, в доме которого я гостил. И видел я, что вся посуда у него – миски, уксусницы, солонки, тарелки, кувшины, чаши и даже сосуды для нагревания, тазы, банки, фонарики, светильники и прочая домашняя утварь – были из китайского фарфора».[73] Фарфор и селадоны[74] Китая обнаружены археологами в Ани – древней столице Армении, в халифской резиденции Самарре (недалеко от Багдада) и в Фустате – Старом Каире. Купцы Срединной империи везли картины на шелке, бумагу, изделия из лака, бронзовые зеркала.

От Тараза и городов Восточного Туркестана отходили пути на Иртыш и к хакасам Верхнего Енисея, которые в VI в. создали сильное государство. Китайские авторы утверждают: хакасы поддерживали связи с Даши (арабами?), тибетцами и карлуками Семиречья. Каждые три года из Даши к ним направлялся караван верблюдов с узорчатыми шелками. По дороге, в земле карлуков, купцы получали военный конвой. В обмен на пушнину к хакасам Минусинской котловины – создателям своеобразного степного искусства – поступали такие диковинки, как произведения танских ювелиров. В курган близ Красноярска попал металлический сосуд, о котором упомянул Ф. Страленберг в своем труде «Историческое и географическое описание полуночной восточной части Европы и Азии», изданном в Любеке в 1730 г. (автор сочинения – шведский подполковник, участник похода Карла XII на Россию, взятый в плен под Полтавой, долго жил в Сибири). Выгравированные на сосуде охотничьи сцены и окружающий их ландшафт характерны для танской утвари (рис. 21).

При посредстве коммерсантов халифата китайский фарфор, шелка и художественные изделия из металла достигали Византии.

Рис. 21. Серебряный сосуд из-под Красноярска. Китай, Vlll-IX вв.

В Трапезуйте и сирийских портах восточные товары грузили на корабли «румов». Византийская серебряная кружка X в., найденная в кладе на острове Готланд, украшена крылатыми львами и фениксами (похожие сказочные птицы вырезаны на византийском костяном ларце из собора Труа в Шампани).

Облик фениксов близок древнему описанию этой птицы счастья и бессмертия: у нее голова петуха, змеиная шея, грудка ласточки, спина черепахи и рыбий хвост. Фениксов, стоящих на лотосе, изображали на китайских головных уборах и серебряных сосудах, на свадебных зеркалах, ларцах и косметических коробочках. Верили, что фениксы-фэнхуаны приносят счастье в браке. Символизируя новобрачных, они входили в круг благопожелательных свадебных эмблем.

Среди пернатых только фэнхуану
Назначено бессмертной птицей быть.
Но потеряет самка-феникс друга —
Тоска три года застит бедной свет.
Вокруг нее летают птицы стаей,
А пары ей, печальнице, все нет.[75]

В свою очередь на Дальний Восток везли изделия мастеров «Западного края». В числе предметов обмена восточных тюрок с Китаем упоминаются вещи из хотанской яшмы и чаши с семью драгоценными камнями В Китае обнаружены агатовый ритон и среднеазиатские серебряные сосуды с тюркскими надписями. Из сасанидского Ирана ко двору японских императоров попала ложчатая чаша из золота (хранится в храмовой сокровищнице Сесоин в Наре).

Трансконтинентальные связи способствовали взаимодействию религий, культур и искусств разных народов, что ярко отразилось на орнаменте шелковых тканей. В VII-IX вв. полихромные материи с фигурами охотников, животных и птиц в медальонах: сенмурвов, львов, крылатых коней, оленей, кабанов, уток с повязкой почета в клюве – ткали не только персы, но и жители городов Восточного Средиземноморья, Согда и Синьцзяна (Хотан). В двух последних районах шелкоткачества некоторые исследователи видят страну шелка – «Серинду» Прокопия Кесарийского. По словам этого хрониста, какие-то монахи тайно доставили из Серинды в Византию грены шелкопряда. Сходство рисунков тканей, представленных на скальных рельефах Так-и-Бустана (Иран), в среднеазиатской стенной живописи, резьбе и росписях буддийских храмов Центральной Азии (в «сасанидских» шелках здесь щеголяют Бодхисаттвы[76] и небожители), свидетельствует не только об экспорте тканей на огромные расстояния, но и о взаимовлиянии разных центров шелкоткачества. Согдийскую благопожелательную эмблему – олень в медальоне – заимствуют ткачи Дальнего Востока. В византийский текстиль проникают изображения слонов, популярные на восточных материях (рис. 22). Вот эпиграмма неизвестного поэта на одну модную даму, переданная ал-Джахизом.

Рис. 22. Появление слонов в романской скульптуре связано с влиянием восточных шелков: 1 – среднеазиатская ткань Х в. с именем саманидского военачальника Бухтегина, 2 – капитель колонны церкви ев Петра в Ольнэ, деп Шаранта, Франция, первая половина XII в.[77]

Захотелось ей раз комнату, в которой были бы у нее изображения
Но когда она увидела занавеску, с обеих сторон которой были рисунки
Там изображен слон, а хобот у него длинный,—
То сказала «Уберите занавеску, как бы меня не съел слон».[78]

Многоцветные шелка – «подвижные распространители» декоративных композиций от Тихого до Атлантического океана.

По Шелковому пути происходил взаимообмен не только товарами и посольскими дарами, но и духовными ценностями. Вдоль и поперек «земного круга» кочевали идеи, мифы, обычаи.

Так, развитие связей по Шелковому пути способствовало проникновению в Китай буддийской религии. В первую очередь она стала распространяться среди знати, приобретавшей предметы роскоши. Первые буддийские общины появились в Лояне с главной колонией в Китае, где обосновались западные купцы. Многие буддийские миссионеры происходили из купеческих семей.

В 1932 г. на берегу Камы, неподалеку от села Афанасьево Кировской области, был выкопан клад. Вместе с другими среднеазиатскими серебряными сосудами VIII в. в нем обнаружили литую кружку с рельефными фигурами на позолоченном фоне. На тулове по сторонам пальметт[79] – изображения лежащих оленей и джейранов, типичных обитателей полупустынь и пустынь Средней Азии, Ирана, Закаспия. В кольцевом ободке поддона – мужская голова в профиль. Ручка кружки оформлена в виде лица лысого старца Силена с двумя головами слонов по сторонам (рис. 23).

Образ вечно хмельного, веселого и добродушного Силена говорит о стойкости античных традиций в раннесредневековом искусстве Ирана и Средней Азии. Силена почитали как покровителя источников и гения плодородия, способного прорицать будущее и обладающего знанием сокровенной природы вещей.

Рис. 23. Силен со слонами. Ручка серебряной кружки из села Афанасьево. Нижегородский историке-археологический музей.

В шестой эклоге «Буколик» Вергилия Силен развивает космогонические идеи эпикурейской философии:

Ты увидал бы тогда, как пляшут фавны и звери
В лад, непреклонные, как качают верхушками дубы.
Даже и Фебу не так веселятся
Парнаса утесы, Даже и Исмар с Родопой не так дивятся Орфею.
Ибо запел он о том, как собраны в бездне глубокой
Были зачатки земель и тверди воздушной, и моря,
Жидкого также огня; как все из этих первейших
Произошло, и как сам стал юный мир разрастаться.[80]

(Вергилий)

Культ воспитателя Диониса, участника его оргий, любителя музыки и пения, был популярен в Египетском царстве Птолемеев. Затем он распространился в Западном Средиземноморье, оказав влияние на римскую литературу и искусство. Позднеантичные металлические изделия с изображением Силена знали в самых отдаленных уголках эллинистического мира на Востоке. Александрийский бронзовый светильник с маской этого божества найден в Сиаме. Медальон от греко – римского серебряного блюда с Силеном в венке из виноградных гроздей обнаружен при раскопках индийского города Таксилы в Пенджабе.

Согласно античному мифу, Силен принимал участие в походе Диониса, который победоносно прошел по Элладе, Сирии, Азии, вплоть до Индии, и через Фракию вернулся в Европу.

Покинув пашни Лидии златой,
И Фригию, и Персии поля,
Сожженные полдневными лучами,
И стены Бактрии, и у мидян
Изведав холод зимний, я арабов
Счастливых посетил и обошел
Всю Азию, что по прибрежью моря
Соленого простерлась: в городах
Красиво высятся стенные башни,
И вместе грек там с варваром живет.
Всех закружил я в пляске вдохновенной
И в таинства их посвятил свои,
Чтоб быть мне явным божеством для смертных.[81]

(Еврипид)

По пути Дионис учил людей виноделию и творил чудеса: то преображался в козла, льва, пантеру, то заставлял бить из-под земли фонтаны вина, молока и меда. В шумном экстатическом шествии бога растительности участвовали женщины-вакханки, менады в венках из плюща, одетые в шкуры диких животных, с тирсами – жезлами, увитыми виноградными листьями, – в руках. Римляне полагали, что Дионис познакомил варварские народы с достижениями передовой культуры.

Триумф Диониса – покорителя Индии – излюбленная тема в искусстве императорского Рима. Триумфатор, в колеснице, запряженной слонами, пантерами или кентаврами, среди пляшущих сатиров и вакханок видим на римских саркофагах и мозаиках, на коптских тканях IV–V вв.

Свое особое место в вакхическом кортеже занимал толстобрюхий хмельной Силен, сопровождающий бога вина. Иногда его изображали с ланью или слонами. По Лукиану, в индийском походе у Диониса было два помощника: Пан и «приземистый старик, несколько тучный, пузатый, курносый, с большими торчащими кверху ушами, с неверной походкой, опирающийся на дроковую трость и почти все время верхом на осле разъезжающий». Он «в плаще шафранного цвета и, по-видимому, как военачальник пользуется чрезвычайным доверием верховного вождя».[82] Во время битвы с индийцами Силен командовал правым крылом войска. Во главе отдельных отрядов стояли сатиры. Этим сюжетом, видимо, навеяна композиция «Силен со слонами» на кружке из Афанасьева, в орнаменте которой органически сплавлены греко-римские и азиатские мотивы. Возможно, на ее дне представлен сам Дионис, которого в Бактрии и Индии изображали бородатым («индийский Дионис»).

О дионисийских культах в Иране и Средней Азии в эпоху Греко-Бактрии, Великих Кушан и Парфии появляется все больше археологических данных. Но у земледельческих народов Азии эти культы возникли задолго до походов Александра Македонского, распространивших греческий язык и культуру далеко на восток. Греческие божества слились со своими восточными двойниками, а не были искусственно привнесены извне. Триумфальное шествие Диониса от «пашен Лидии златой» до Бактрии и склонов Гиндукуша подготовили родственные локальные культы. Представления о боге, который, уничтожая все дисциплинирующие ограничения, одновременно предстает носителем достижений цивилизации, издавна бытовали в Иране, Бактрии, Согде, Фергане, Хорезме. Здесь отмечали свой цикл дионисийских праздников, посвященных созреванию винограда и изготовлению вина.

В раннесредневековом искусстве Ирана и Средней Азии античные сюжеты возродились под влиянием оживления связей по Шелковому пути, когда купеческие рейсы отодвигали все дальше на восток пределы византийского «земного круга».

Рис. 24. Шествие Диониса Иранское серебряное блюдо, VI– VII вв. Галерея Фрир в Вашингтоне.

В сасанидской и среднеазиатской торевтике[83] вакхические мотивы – Вакх с пантерой, его победоносное шествие, Силен с винным мехом, танцы менад, виноградные лозы – получают развитие благодаря знакомству с так называемым византийским антиком (рис 24) Это серебряные сосуды со сценами из античной мифологии – произведения ювелиров эпохи Юстиниана I и его преемников Как и придворные стихотворцы, мастера по металлу ориентировались на академическое подражание древним образцам. Они отразили вкусы высшего общества Восточной Римской империи, которое считало себя наследником языческих цезарей Рима. Перевозимые по дорогам «шелковой дипломатии» (с 568 по 576 г Среднюю Азию посетило семь византийских посольств) произведения торевтов Рума в короткий срок достигали Согда и Ферганы, оседая в сокровищницах местных владетелей. Недалеко от Кунгура на Урале найдено блюдо времени Юстиниана I со сценой посещения Венерой Анхиза – чье-то воспоминание о путешествии на Запад или просто дорогая вещь, купленная согдийским любителем редкостей. На блюде вырезана согдийская надпись с именем бухарского государя раннесредневекового государства Уструшана.

С 1965 по 1972 г в Северном Таджикистане проводились раскопки дворца афшинов (царей) Когда-то он возвышался в цитадели городища, которое отождествляют с Бунджикатом – столицей Уструшаны.

Дворец поражал своими размерами и великолепием убранства интерьеров – затейливой резьбой на деревянных балках, панно и фризах, скульптурными фигурами людей и птиц Стены парадных помещений – трехъярусного зала с тронной лоджией, малого приемного зала, храма и широких коридоров между ними – были покрыты многокрасочной живописью В конце IX в «правоверный» Исмаил Самани присоединил Уструшану к мусульманскому миру Он не только положил конец афшинской династии, но и не пощадил ее резиденцию, дворец ограбили и сожгли дотла Его развалины перекрыты толстыми слоями горелого дерева и обожженной глины, стены докрасна прокалены.

При расчистке центрального коридора археологи обнаружили композицию, уникальную для Средней Азии Контурными киноварными линиями на стене нарисована большая волчица и два обнаженных младенца, припавших к ее соскам От снежных вершин Туркестанского хребта этот древнеримский сюжет уводит нас на берега Тибра, ко временам сложения легенды об основании Вечного города мифическая волчица вскармливает двух царственных близнецов – Ромула и Рема (рис 25).

Рис. 25. «Капитолийская волчица» 1 – итальянский золотой медальон из Ахангарана, VI в, 2 – роспись во дворце Уструшаны.

Согласно созданному в Италии мифу, Ромул и Рем были сыновьями бога войны Марса и Реи Сильвии – дочери Нумитора, царя латинского города Альбы Лонги. Нумитора сверг с престола его младший брат Амулий, повелевший бросить младенцев в Тибр. Но река вынесла детей на берег, и посланная Марсом волчица выкормила найденышей своим молоком. Когда братья выросли, они, убив Амулия, вернули власть деду и основали город на том месте, где их отыскала волчица. С тех пор как версия о чудесном спасении основателей Вечного города получила официальное признание, композиция «Волчица с младенцами» надолго стала эмблемой Рима на памятниках искусства, монетах, печатях. С трофейных значков, отобранных персами у пленных римских легионеров, она перекочевала на сасанидские геммы.[84]

Но каким образом этот сюжет стал достоянием среднеазиатского художника? Вероятно, промежуточным звеном послужила Византия – преемница античного Рима. При Юстиниане I в Риме чеканили медные монеты с волчицей, кормящей Ромула и Рема. Подобные монеты и оттиснутые с них монетовидные подвески-брактеаты попадали в Среднюю Азию. При ремонте дороги возле древнего поселения на территории средневековой области Илак (Ахангаран) в Узбекистане нашли золотой медальон с припаянным ушком. На его лицевой стороне отчеканен бюст императора в тиароподобном шлеме, кирасе, с копьем и щитом. Образцом для изображения послужили золотые монеты – солиды Юстина I и его преемника – Юстиниана I. Обрамляющую бюст надпись можно расшифровать так: «Наш повелитель Юстиниан, пожизненный Август». Обратная сторона подвески тождественна росписи Бунджиката: волчица и два сидящих на корточках младенца, которые тянутся к ее соскам. Образцы, подобные этому итальянскому медальону, вдохновляли среднеазиатских художников, которые расписывали царские чертоги и замки дихкан.

В искусстве Уструшаны пришлый сюжет переосмыслили. Возможно, он служил иллюстрацией к мифической родословной местных владетелей.

Как и на Западе, на Востоке издревле слагали легенды о родовитых царских подкидышах, вскормленных животными и воспитанных пастухами. В тотемистических представлениях тюркских и монгольских племен, волка почитали как прародителя. В «Истории династии Тан» записано предание о том, что от волчицы произошло тюркское племя тукюесцев, предки которых обитали у «Западного моря» (Арала или Каспия).

Каждый из десяти рожденных ею мальчиков положил начало особому роду. В память о своем происхождении один из потомков волчицы – государь Ашина – вывесил над входом в свою ставку знамя с волчьей головой. Так, осваивая ценности чужих культур, местные мастера наполняли традиционные темы новым, созвучным им содержанием.

«В то время как светлейший император Тайцзун во славе и блеске начал свое счастливое царствование, просвещая свой народ и мудро управляя им, в царстве Великий Цинь (Сирия) жил человек высокой добродетели, по имени Олопен; прорицая по светлым облакам, он принес сюда священные рукописи и, наблюдая за гармонией ветров, преодолел трудности и опасности (путешествия).

В 9-й год Чжэн-гуань.[85] Олопен прибыл в Чанъань. Император послал своего министра-военачальника Фан Сюань-лина во главе эскорта в западное предместье, чтобы встретить и сопровождать гостя. Его рукописи были переведены в библиотеке. После того как в (императорских) частных покоях учения эти были проверены, император признал их справедливыми и истинными и приказал проповедовать их и распространять»[86]

Эта надпись на сирийском и китайском языках вырезана на каменной стеле высотой свыше 2 м, которую в 1625 г. нашел китайский кули при постройке дома близ Чанъаня. Стелу, датированную 781 г., когда Адам был «священником, епископом и законоведом Цинистана (Китая)», обнаружили как раз вовремя: в Китай, до сих пор не знакомый с христианством, проникли миссионеры-иезуиты.

Вот почему расшифровка текста «Несторианской стелы», из которого Европа узнала о широком распространении своего вероучения в Китае VII–VIII вв., стала неслыханной сенсацией. Немало лет памятник считали подлогом иезуитов, одним из «благочестивых мошенничеств», как писал Вольтер. Только в середине XIX в. подлинность надписи была доказана: сирийский миссионер Олопен действительно достиг Срединной империи незадолго до разгрома арабами иранской державы Сасанидов.

Как видим, вместе с торговыми караванами по Великому шелковому пути двигались монахи и проповедники различных религий: зороастризма,[87] буддизма, манихейства,[88] христианского сектантства. Среди последних особую роль играли сирийцы – народ купцов, посланцев, миссионеров и «толмачей». Они живым мостом соединили Византию и Иран, но их торговые фактории распространились до самого Китая, где была основана большая христианская община во главе с епископом-сирийцем. Духовные миссии способствовали развитию географических знаний. Крупную роль в освоении бескрайних пространств Внутренней Азии сыграли несториане – представители самой влиятельной на Востоке христианской секты, которая вела происхождение от константинопольского патриарха Нестория. После низложения Нестория и признания его учения еретическим (431) начался массовый исход несториан из Византии на Восток. Первоначально взгляды ересиарха встретили поддержку у населения Сирии, затем у персидских христиан, во главе которых встал патриарх Ктесифона. Враждебным Византийской империи несторианским общинам Ирана покровительствовали сасанидские цари. Процветание несторианского клира в Китае продолжалось целых 200 лет со времени знаменитого танского императора Тайцзуна, оказавшего столь почетный прием Олопену.

В различных провинциях Срединной империи воздвигали церкви. Отличаясь особой религиозной сплоченностью, общины последователей Нестория появились на громадных пространствах от Сирии до Китая и от Монголии до Индии и Цейлона.

Из среды несториан выходили великие путешественники Средневековья. По-видимому, к христианам несторианского толка принадлежал бесстрашный александрийский мореплаватель Косьма Индикоплов, посетивший Индию и Цейлон. При составлении своей «Христианской топографии» (около 550 г.) он пользовался сведениями своих единоверцев – сирийских и персидских купцов и священников, которых встречал во время странствий. По словам Косьмы, христианская Церковь преуспевала на Цейлоне и Малабарском берегу Индостана. Епископ, «получивший посвящение из Персиды», возглавлял небольшую христианскую общину на острове Сокотра в Аравийском море.

Несторианство в Восточной Азии пережило века. Марко Поло встречал несториан в Кашгаре и Яркенде: «У них свои церкви и свой закон».[89] Распространение этого учения среди народов Азии (в частности, у восточно-тюркского племени кереитов) породило неясные, но упорные слухи о многочисленном христианском населении на Востоке, которые около середины XII в. взволновали всю христианскую Европу. Из уст в уста передавали, что где-то «на крайнем Востоке» раскинулась держава могучего «царя-священника Иоанна». Этот правитель, ведущий свой род от евангельских волхвов, окружен сказочной роскошью: ежедневно за его столом пируют 30 тыс. человек, которым вручают подарки из царской сокровищницы. Четыре аметистовые колонны поддерживают смарагдовый стол. Дворец сложен из драгоценных камней на чистом золоте, сама собой открывается и закрывается хрустальная дверь чертогов. От имени «пресвитера Иоанна» какой-то европеец направил подложные письма папе, византийскому императору Мануилу Комнину и Фридриху Барбароссе: «Я, пресвитер Иоанн, властелин над всеми властелинами. 72 царя платят нам дань… Наше Великолепие властвует над тремя Индиями, и земли наши простираются до потусторонней Индии, где покоится тело святого апостола Фомы… В одну сторону государство наше простирается на четыре месяца пути; на какое расстояние наша власть распространяется в другую сторону, никому не известно».[90] Пресвитеру подчинены амазонки и брамины. «Вы сможете определить размеры нашей территории и нашу силу только в том случае, если вам удастся сосчитать число звезд в небе и песчинок в море». В Иоанне, который якобы обратил в бегство мусульман и готовился идти на Иерусалим, Западная Европа усмотрела желанного союзника крестоносцев. В 1177 г. папа Александр III, поверивший в мистификацию, предложил союз и дружбу «блистательному и великолепному царю индийцев». Доставить послание папы поручили врачу Филиппу – «человеку достойному, мудрому и благоразумному». Отправившись с директивами Рима в «дорогу в никуда», посол бесследно исчез где-то на Востоке. Ни Рубруку, ни Марко Поло не удалось обнаружить мнимое царство. Несмотря на это, еще четыре века европейцы считали легендарного «царя-священника» реальным историческим лицом и связывали с ним различные политические иллюзии. Но надежды найти его таинственную страну, питаемые тягой людей Средневековья к необычному, оказались тщетными.

Несторианские миссионеры проповедовали свое учение прежде всего среди населения крупных центров международной торговли. «Несметное количество монахов и епископов есть… в Бактрии, в Стране гуннов, в Персиде… у персидских армян, мидян, эламитов.» (Косьма Индикоплов).[91] О широком распространении несторианства в Средней Азии свидетельствуют и письменные источники, и археологические открытия последних десятилетий.

К крупнейшим очагам несторианской культуры принадлежал Мерв, который «чистотою, красотою расположения, планировкою зданий и кварталов между каналов и древесных насаждений, обособленностью разных ремесленников на базарах превосходит прочие города Хорасана» (Истахри).[92] В Мерве и его окрестностях раскопаны руины церкви и монастыря. В VIII–X вв. христианство приняли некоторые тюркские кочевые племена несторианский клир Семиречья обратил в свою веру царя карлуков, правивших в этой стране. Была образована особая карлукская митрополия. Во время наступления мусульман христианские церкви семиреченских городов превращали в мечети. Фундаменты одного из таких храмов исследованы археологами на городище Ак-Бешим в Северной Киргизии.

О несторианах Семиречья многое может рассказать цельнолитое серебряное блюдо-дискос IX–X вв. с евангельскими сценами и сирийскими надписями (рис. 26). Оно найдено у села Григоровское Пермской области. Изображения на блюде исполнены в плоском рельефе и детализированы гравировкой. Фон и отдельные части фигур позолочены. В трех переплетающихся медальонах представлены «Вознесение», «Жены у фоба» и «Распятие», в промежутках – «Даниил во рву львином», «Отречение Петра» и стража у гроба Господня.

Рис. 26. Несторианское серебряное блюдо из села Григоровское, IX-X вв. Гос. Эрмитаж.

Материалы по истории туркмен и Туркмении. С. 174.

Некоторые композиции на блюде отражают особенности несторианской догматики. Так, отсутствие Богоматери среди апостолов в сцене вознесения для православной иконографии необычно, но согласуется с центральным пунктом ереси несториан: они считали Марию не матерью Бога, но только матерью Христа-человека. В распятии опущены орудия страданий Спасителя: отсутствует крест, ноги не пригвождены, а стоят на подножной доске, копье сотника Лонгина превратилось в короткий обрубок. «… Армяне и несториане стыдятся показывать Христа пригвожденным к кресту», – отмечал Рубрук Влиянием несторианских обычаев можно объяснить странное положение рук Даниила и рук апостолов в сцене вознесения. Не изображена ли специфическая культовая поза средне – центральноазиатских несториан? Как сообщал Рубрук, под влиянием «идолопоклонников» (буддистов) они «не соединяют рук для молитвы, а молятся, протянув руки перед грудью».[93] Крест в центре блюда имеет четыре расширяющихся конца с маленькими кружками и удлиненную нижнюю ветвь – форму, особенно характерную для несторианских памятников (стела из Чанъ-аня, семиреченские надгробия тюрков-несториан). Наконец, несторианскую принадлежность блюда подтверждают и надписи: официальным языком несториан, на котором шла литургия,[94] был сирийский. Вместе с тем палеографический анализ надписей показал отсутствие у мастера прочных навыков в сирийском письме. Здесь снова уместно вспомнить слова Рубрука о том, что китайские несториане «произносят свою службу и имеют священные книги на сирийском языке, которого не знают, отсюда они поют, как у нас монахи, совершенно не знающие грамоты…».[95]

В основе композиций на блюде лежит сиро-палестинская иконография тех евангельских событий, которые были отнесены Церковью к наиболее чтимым. Именно их чаще всего изображали на культовых предметах паломников в Святую землю: ампулах для хранения масла и святой воды, бронзовых кадилах и ларцах, кольцах, браслетах и амулетах. Из Сирии и Палестины эти скромные сувениры пилигримов распространялись по всему христианскому миру. Их находят в Египте и Италии, Крыму и Закавказье. Литургическая утварь Святой земли поступала и в несторианские монастыри Средней Азии. В Ургуте близ Самарканда обнаружено сирийское бронзовое кадило с эпизодами из Нового Завета, в Пенджикенте найден сирийский стеклянный сосудик. Благоговейное отношение к палестинским реликвиям сохранялось на востоке Азии в течение всего Средневековья. Рубрук описал серебряный крест с пятью жемчужинами, принесенный одним армянином из Иерусалима в Монголию.

Сирийские мастера работали и за пределами своей страны, распространяя технические приемы и стиль, созданные в сиро-палестинском искусстве. Не исключено, что прототип блюда из Григоровского был исполнен в кругах несториан Ирана, где целые корпорации сирийских мастеров занимались художественной обработкой металла. Отсюда заметное влияние сасанидской торевтики: условная передача Голгофы в духе сасанидских «скал», близость ангелов в сюжете «Вознесение» зороастрийским крылатым гениям – покровителям шахиншахов и т. д. Несториане Средней Азии постоянно поддерживали связи со своими единоверцами на иранской территории.

Скрещение и взаимодействие различных художественных принципов в одном произведении – свидетельство сложности исторической и духовной жизни эпохи. В Семиречье, где встречались Запад и Восток Азии и где на великой караванной трассе лежали крупные торговые города, создалась благоприятная почва для взаимопроникновения элементов непохожих культур. Оседлое согдийско-тюркское население с его культурным синкретизмом – вот та среда, откуда вышло несторианское блюдо.