Книга IX

1. Обойдясь таким образом с Иоанном и Григорием Гаврой, самодержец выступилиз Филиппополя и вступил в узкую долину, расположенную между нашими идалматскими землями. Весь путь через горный хребет, который местные жителиназывают Зигом, он проделал не верхом (мешала пересеченная, изобилующаяоврагами, заросшая деревьями труднопроходимая местность), а прошел пешком исвоими глазами осматривал, не осталось ли где-нибудь незащищенных участков,через которые врагу нередко удается пройти. В одних местах он приказал вырытьрвы, в других — соорудить деревянные башни, а где дозволяли условия, —построить из кирпича и камня крепости. При этом он сам определял их вели чину ирасстояние друг от друга. Кое-где он заставлял срубать под корень огромныедеревья и укладывать их на землю. Сделав таким образом дороги неприступными дляврагов, он вернулся в столицу. В моем рассказе это предприятие кажется{245} легким, но многие из тех, кто был тогда с императором издравствует поныне, могут подтвердить, сколько пота пролил тогдасамодержец.

Алексей получил точные сведения о Чакане и узнал, что последний, несмотря навсе поражения на море и на суше, не отказался от прежних намерений, присвоилсебе знаки императорского отличия, именует себя императором[873], избрал Смирну своей резиденцией и готовит флот, чтобывновь разграбить острова, дойти до самого Византия и, если удастся, захватитьимператорскую власть. Ежедневно получая подобные сведения, самодержец решил непребывать в бездействии, не приходить в уныние от этих слухов и в течениеоставшегося летнего времени и зимы[874]готовиться, а следующей весной вступить в решительную борьбу с Чаканом и нетолько постараться сорвать всеми средствами его замыслы, надежды и начинания,но изгнать его из самой Смирны и освободить из-под власти Чакана все другиезахваченные им области.

На исходе зимы, когда уже начинало улыбаться весеннее солнышко, Алексейвызвал к себе из Эпидамна своего шурина Иоанна Дуку и назначил его великимдукой флота[875]. Вверив Иоанну отборноесухопутное войско, император приказал ему двигаться по суше против Чакана[876], а командование флотом поручил КонстантинуДалассину и велел ему плыть вдоль берега; одновременно приблизившись кМитилене, оба полководца должны были с двух сторон — с моря и с суши — завязатьбой с Чаканом.

Подойдя к Митилене, Дука сразу же соорудил деревянные башни и, используя ихкак опорный пункт, начал упорное наступление на варваров. Чакан, поручившийранее охрану Митилены своему брату Галаваце[877], спешно прибыл туда, выстроил войско в боевой порядок исам вступил в бой с Дукой, ибо понимал, что у Галавацы не хватит сил для борьбыс таким славным воином. Завязалось упорное сражение, которое окончилось толькос наступлением ночи.

С этого момента Дука в течение трех месяцев, не переставая, ежедневноатаковал Митилену и с восхода до заката геройски сражался с Чаканом. Но трудыДуки не приносили плодов. Самодержец, получая об этом известия, сердился идосадовал. Как-то, расспрашивая воина, явившегося из Митилены, и узнав, чтосражения не приносят Дуке никаких результатов, император спросил его, в которомчасу вступают они обычно в бой с Чаканом. Воин ответил, что, мол, при первыхлучах солнца. Тогда император задал второй вопрос: «Кто {246}из сражающихся обращен лицом к востоку?» — «Наше войско», — ответил тот.Император, умевший мгновенно улавливать суть дела, тотчас понял причину неудачи быстро набросал письмо[878] к Дуке, гдесоветовал отказаться от утренних битв с Чаканом и, таким образом, не боротьсяодному с двумя противниками: с солнечными лучами и самим Чаканом. Онрекомендовал нападать на врагов лишь в то время, когда солнце, пройдя черезмеридиан, станет клониться к закату. Он вручил это письмо воину, несколько разповторил свой совет и, наконец, решительно сказал: «Если вы нападете на враговпосле полудня, то сразу же одержите победу». Воин передал это Дуке, которыйдаже в малом никогда не пренебрегал советами самодержца.

На следующий день варвары, как и обычно, вооружились, но противник непоявлялся (ведь ромейские фаланги согласно наставлениям самодержца не выходилииз лагеря), и они решили, что в этот день боя не будет, сняли с себя оружие иостались на месте. Однако Дука не пребывал в бездействии. Когда солнцедостигло зенита, он вместе со всеми воинами уже был при оружии, когда же солнцесклонилось к закату, выстроил в боевой порядок войско и с боевым кличем игромкими криками неожиданно напал на варваров. Но Чакан не растерялся, оннемедленно хорошо вооружился и сразу же завязал бой с ромеями. В это времяподул сильный ветер, и, когда бой перешел в рукопашную схватку, столб пылиподнялся до самого неба. Частично из-за слепящего глаза солнца, частично из-заветра, несущего в лицо пыль, а также из-за того, что натиск ромеев был в этотраз сильнее обычного, варвары потерпели поражение и обратили тыл.

После этого Чакан, не будучи более в состоянии выдерживать осаду и не имеясил, достаточных для непрерывных боев, предложил заключить мир и просил толькоразрешить ему беспрепятственно отплыть в Смирну. Дука согласился и взял двухзаложников из числа знатных сатрапов. Так как Чакан тоже попросил заложников,Дука выдал ему Александра Евфорвина и Мануила Вутумита (оба — храбрые ивоинственные мужи) при условии, что Чакан, уходя из Митилены, не совершитникакого насилия над ее жителями и никого из них не увезет в Смирну, сам же онсо своей стороны обещал позволить Чакану беспрепятственно отплыть в Смирну. Онидали друг другу клятвы, и Дука уже не волновался, что Чакан, уходя, причинитвред митиленцам, а Чакан — что его будет беспокоить ромейский флот во времяпереправы. Но как «не научился рак ходить прямо»[879], так и Чакан не отказался {247} от своихмерзостей. Он попытался увести с собой всех митиленцев вместе с их женами идетьми.

Между тем Константин Далассин, в то время талассократор, не успев ещесогласно приказу Дуки причалить на своих кораблях к какому-то мысу[880], узнал обо всем происходящем, явился кДуке и попросил разрешить ему вступить в бой с Чаканом.

Дука же, соблюдая данную им клятву, медлил с решением. Далассин настаивал иговорил следующее: «Давал клятву ты, меня же при этом не было. Ты и соблюдайсвою клятву, а я тогда не присутствовал, не клялся, ничего не знаю о вашемдоговоре и вступлю в бой с Чаканом». Как только Чакан отчалил и прямым путемнаправился к Смирне, его быстрее, чем слово сказывается, настигает Далассин; оннемедленно нападает на Чакана и начинает преследовать его. Дука же подошел костальному флоту Чакана в момент, когда тот отчаливал, захватил корабли иосвободил из рук варваров пленников и военнопленных, в оковах содержавшихся насудах.

Тем временем Далассин захватил многие пиратские корабли Чакана и приказалумертвить их команды вместе с гребцами. Чуть было не попал тогда в плен и самЧакан. Однако этот плут, предчувствуя опасность, перешел на одно из легкихсудов и незаметно ускользнул. Предвидя события, Чакан заблаговременно велелтуркам, находившимся на материке, расположиться на мысе и ждать, пока онблагополучно не достигнет Смирны или же, встретив врагов, в поисках убежища непричалит на корабле к мысу. И Чакан не ошибся в своих расчетах: причалив кмысу, он соединился с поджидавшими его турками, направился к Смирне и вскоретуда прибыл.

Вернувшись с победой, Далассин встретился с великим Дукой. Дука же, послетого как Далассин вернулся, укрепил Митилену и направил большую частьромейского флота против островов, находившихся под властью Чакана (Чакан успелзанять многие из них). Приступом овладев Самосом и некоторыми другимиостровами, он вернулся в царственный город.

2. Через несколько дней самодержцу стало известно, что Карик[881] восстал и захватил Крит, а Рапсомат занялКипр. Против них Алексей послал с большим флотом Иоанна Дуку. Когда критянеполучили сведения о прибытии Дуки на Карпаф[882], который, как они знали, расположен недалеко от Крита,они напали на Карика, зверски убили его и сдали Крит великому дуке[883].{248}

Дука укрепил остров, оставил для его защиты значительные силы и отплыл наКипр. Как только Иоанн причалил к острову, он сразу же с ходу овладелКиринией[884]. Узнав об этом, Рапсомат сталусиленно готовиться выступить против него. Покинув Левкусию[885], он занял холмы около Киринии и разбил там свой лагерь.Этот человек, неопытный в военном деле и неискушенный в полководческомискусстве, все оттягивал бой. Ему бы неожиданно напасть на ромеев, а он всеоткладывал сражение, причем делал это не потому, что не был готов к нему исобирал силы для предстоящей битвы (напротив, у Рапсомата все было готово, ион, если бы только захотел, мог немедленно начинать бой), а потому, что простоне желал вступать в схватку.

Рапсомат вел войну так, как будто это была детская игра: малодушно отправлялк ромеям послов, словно рассчитывал привлечь врагов на свою сторону сладкимиречами. Я полагаю, он поступал так то ли из-за своей неопытности в военном деле(как я слышала, он лишь незадолго до того впервые взявший в руки меч и копье,не умел садиться на коня, а забравшись в седло, боялся и волновался, когда надобыло ехать; так недоставало военного опыта неопытному Рапсомату!), то ли из-затого, что был напуган и голова у него пошла кругом от неожиданного появленияимператорских войск. Рапсомат уже вступал в войну с чувством безнадежности,поэтому удача и не сопутствовала ему.

Вутумит привлек на свою сторону некоторых бывших сообщников Рапсомата ивключил их в состав своего войска. На следующий день Рапсомат построил фалангии, ища боя с Дукой, медленно двинулся по склону холма. Когда расстояние междуобеими армиями сократилось, от войска Рапсомата отделился отряд в сто воиновякобы для того, чтобы напасть на Дуку.

Однако скачущие во весь опор воины повернули назад острия своих копий иперешли к Дуке. Увидев это, Рапсомат сразу же обратил тыл и, пустив коня вовесь опор, направился в Немес в надежде найти там корабль, чтобы перебраться вСирию и, таким образом, обрести спасение. Его по пятам преследовал МануилВутумит. Мануил уже нагонял его, и Рапсомат, не достигнув цели, бросился вдругую сторону, к горе, и стал искать защиту в воздвигнутом в давние временахраме святого Креста. Вутумит, которому Дука поручил преследование врага,настиг там Рапсомата, гарантировал ему безопасность, забрал его с собой ипривел к великому дуке. Затем все прибыли в Левкусию, подчинили себе весь{249} остров, приняли необходимые меры для его защиты и вписьме сообщили обо всем случившемся самодержцу.

Император отдал должное их делам и решил усилить оборону Кипра. Он назначилКаллиппария (человек этот не принадлежал к знатному роду, но не раз давалсвидетельства своей справедливости, бескорыстия и скромности) судьей иэксисотом[886]. Так как остров нуждался вчеловеке, который смог бы обеспечить его охрану, император поручил оборонятьостров Евмафию Филокалу[887], назначил егостратопедархом и дал ему военные корабли и конницу, чтобы он смог защитить Кипрна море и на суше. Вутумит забрал Рапсомата и восставших вместе с нимбессмертных, вернулся к Дуке и отправился в царственный город.

3. Такие события развернулись на островах — я имею в виду Кипр и Крит. Темвременем Чакан — человек воинственный и решительный — не пожелалумиротвориться, но вскоре подошел к Смирне и овладел городом[888]. Преследуя прежнюю цель, он тщательно снарядил пиратскиесуда: дромоны, диеры, триеры и также легкие суда. Узнав об этом, самодержец непал духом и не стал медлить, а поспешил напасть на Чакана с моря и с суши. Онназначил Константина Далассина талассократором и тогда же направил его со всемфлотом против Чакана.

В то же время Алексей счел целесообразным направить султану письмо, чтобынатравить его на Чакана. Письмо гласило следующее: «Тебе известно, о славныйсултан Килич-Арслан, что сан султана перешел к тебе от отца. Твой зять Чаканподнял оружие, как может показаться, против Ромейской империи и называет себяимператором, однако совершенно очевидно, что все это лишь предлог. Чакандостаточно опытен и сведущ, чтобы понять: Ромейская империя не для него, и емуне по силам захватить над ней власть. Все его интриги направлены против тебя.Не спускай этого Чакану и не проявляй слабости, будь настороже, дабы нелишиться власти.

Я с божьей помощью изгоню его из пределов Ромейской империи, но, в заботах отебе, рекомендую, чтобы и ты сам подумал о своей державе и власти и мирно, аесли не удастся, то и оружием, привел к повиновению Чакана»[889].

В то время как совершались все эти приготовления, Чакан вместе с войском ссуши подходит к Авиду, осаждает его и окружает гелеполами и разнымикамнеметными орудиями. У Чакана не было тогда пиратских судов, ибо их постройкак тому времени не была еще завершена. Далассин — отважный и храбрый воин — тоженаправился с войском к Авиду. {250}

Когда султан Килич-Арслан получил сообщение императора, он немедленно взялсяза дело и с войском двинулся против Чакана — таковы все варвары: они всегдарады устроить резню и начать войну. Когда Килич-Арслан был уже близко, Чаканпришел в замешательство, ибо видел, что враги наступают с суши и с моря, астроительство кораблей еще не закончено и его силы недостаточны для борьбы сромеями и войском его свойственника Килич-Арслана. Кроме того, он опасалсяжителей и воинов Авида. Ничего не зная о кознях самодержца, Чакан решил явитьсяк султану.

Султан, увидев Чакана, изобразил на своем лице радость и приветливо принялего. Затем он, как и положено, велел приготовить трапезу и во время едыпринуждал Чакана пить несмешанное вино. Видя, что Чакан выпил уже довольномного вина, султан обнажил свой меч и поразил его в бок. Чакан упал замертво[890]. После этого султан отправляет ксамодержцу посла с предложением мира. Килич-Арслан не обманулся в своихрасчетах: самодержец удовлетворил его просьбу. Был заключен, как и полагается,мирный договор, и в приморских областях водворился мир.

4. Не успел еще самодержец освободиться от этих забот и избавиться отдоставленных Чаканом хлопот (Алексей принимал личное участие не во всехсобытиях, но всегда мысленно был с воюющими и помогал им в их делах и заботах),как должен был отправиться на новые подвиги.

Дело в том, что Вукан (этот муж, властитель всей Далмации, был искусен как вречах, так и в делах) через два года после разгрома скифов[891] вышел за пределы своей страны и стал опустошать соседниегорода и земли, овладел даже Липением, поджег и спалил город. Узнав об этом,император решил не оставлять действия Вукана безнаказанными, собрал противсербов[892] большое войско и повел его прямок Липению (это небольшой городок, расположенный у подножия Зига, отделяющегоДалмацию от нашей страны). Его целью было, если представится возможность,завязать упорную битву с Вуканом, а если бог дарует ему победу, отстроить ивосстановить в прежнем виде Липений и все остальные города. Вукан, узнав оприходе самодержца, вышел из Липения и прибыл в Звенчан (это городок,расположенный на упомянутом уже Зиге, между Ромейским государством иДалмацией).

Когда самодержец прибыл в Скопле, Вукан отправил к нему послов спредложением мира; снимая с себя всякую ответственность за происшедшиепечальные события и целиком возлагая вину на ромейских сатрапов, Вукан сообщал{251} следующее: «Сатрапы не желают оставаться в своихпределах; они совершают бесчисленные набеги и наносят немалый вред Сербии. Я сосвоей стороны не буду больше предпринимать никаких враждебных действий, вернуськ себе, отправлю твоей царственности заложников из числа моих родственников ивпредь не переступлю границ своего государства». Император согласился на этои, оставив лишь тех, кто должен был восстановить разрушенные города и взятьзаложников, отправился в царственный город. Однако Вукан, несмотря на всетребования, не выдавал заложников и со дня на день оттягивал исполнениеобещания.

Не прошло и года[893], как он вновьотправился в набег на ромейские земли. Несмотря на то, что он получил множествописем от самодержца, где тот напоминал об условиях договора и о данныхобещаниях, Вукан не пожелал исполнить обещанного. Тогда император призвал ксебе Иоанна, сына своего брата, севастократора, и отправил его с изряднымвойском против Вукана.

Иоанн, человек, не имевший военного опыта, но, как всякий юноша, пылавшийжаждой битв, выступил в поход, переправился через реку Липений и разбил лагерьу подножия Зига, прямо напротив Звенчана. Это не укрылось от Вукана, и он вновьобратился с предложением мира, обещал Иоанну выдать обещанных заложников ивпредь добросовестно выполнять условия мирного договора. Все это, однако, былилишь пустые обещания, на самом деле он втайне готовил нападение на Иоанна.

Когда Вукан уже выступил к лагерю Иоанна, к последнему, предупреждаянеприятеля, явился некий монах, который сообщил о замысле Вукана и утверждал,что враг уже подходит. Иоанн с гневом прогнал монаха, назвав его лжецом иобманщиком. Но события подтвердили слова монаха. Вукан ночью напал на Иоанна,и в результате многие наши воины были убиты в палатках, а многие обратились впаническое бегство, попали в водовороты протекавшей внизу реки и утонули. Лишьнаиболее храбрые бросились к палатке Иоанна и, мужественно сражаясь, с трудомотстояли ее от неприятеля. Таким образом, большая часть ромейского войскапогибла.

Затем Вукан собрал своих воинов, поднялся на Зиг и остановился у Звенчана.Воины Иоанна видели их, но самих их было мало, сразиться с таким многочисленнымпротивником они не могли и поэтому решили переправиться назад через реку. Послепереправы они прибыли в Липений, расположенный примерно в двенадцати стадияхоттуда[894], {252}

Потеряв большинство своих воинов, Иоанн не мог более продолжатьсопротивления врагу и направился к царственному городу. Вукану больше никто немешал, он осмелел и стал грабить соседние города и земли. Он опустошилтерриторию вокруг Скопле и сжег селения. Не ограничившись этим, он занял Полог,дошел до Враньи, все разорил и с большой добычей вернулся в свою страну.

5. Император не мог этого вынести и немедленно вновь взялся за оружие. Ведьему не надо было, как Александру, ждать, пока флейтист Тимофей исполнит громкуюпеснь. Самодержец вооружился сам, вооружил имевшихся в его распоряжении воинови отправился прямо в Далмацию; Алексей стремился отстроить разрушенныекрепости, восстановить их в прежнем виде и с лихвой отплатить Вукану запричиненное им зло. Он покинул столицу и достиг Дафнутия[895] (это древний город, в сорока стадиях от Константинополя),где задержался в ожидании тех своих родственников, которые еще к нему неприбыли.

На следующий день к нему приходит исполненный злости и гордыни НикифорДиоген. Спрятавшись за своей обычной маской, он с лисьей хитростью изобразил насвоем лице приветливость и сделал вид, что откровенно разговаривает симператором. Свою палатку он поставил не на обычном расстоянии от императорскойопочивальни, а рядом с дорогой, поднимающейся к палатке императора. Когда этоувидел Мануил Филокал, от тотчас понял замысел Никифора и, как пораженныймолнией, застыл на месте. С трудом пришел он в себя и, немедленно явившись кимператору, сказал: «Неспроста, кажется мне, сделал это Никифор; меня гложетстрах, как бы этой ночью не предпринял он чего-либо против твоей царственности.Под тем или иным предлогом я заставлю его перенести палатку в другое место». НоАлексей со своей обычной невозмутимостью не разрешил Филокалу делать этого и вответ на его настояния сказал: «Не следует мне давать ему повод для обиды.Пусть он обнаружит перед богом и людьми злой умысел против меня». Филокалогорчился, всплеснул руками и, упрекнув императора в беспечности, ушел.

Вскоре, в среднюю стражу ночи, когда император беззаботно спал рядом симператрицей, Диоген со спрятанным под полой мечом входит в палатку иостанавливается у порога. Ведь когда император почивал, двери палатки обычно незакрывались и никто не охранял его сон. Это — об императоре. Что же касаетсяНикифора, то божественная сила не позволила тогда ему выполнить свое намерение.Увидев служанку, {253} веером обмахивающую императора иимператрицу и отгоняющую комаров от их лиц, он, как говорит поэт, «от ужасачленами всеми трепещет и бледность его покрывает ланиты»[896]и до следующего дня откладывает убийство. Планы Никифора,который без всякой причины все время замышлял убийство императора, не осталисьтайной для Алексея: вскоре явилась служанка и поведала императору обо всемслучившемся. На другой день Алексей отправился дальше; он делал вид, что ни очем не знает, но устроил все таким образом, чтобы самому находиться под охранойи вместе с тем не давать Никифору никаких благовидных предлогов длянедовольства.

Когда они достигли области Серр, следовавший вместе с самодержцем КонстантинДука Порфирородный попросил Алексея остановиться на отдых в его поместье[897], говоря, что оно очень живописно,изобилует прохладной питьевой водой и в нем имеются обширные покои для приемаимператора (называется имение Пентигостис). Император пошел навстречу егожеланию и остановился там на отдых. Но и на следующий день Порфирородный непозволил ему уйти оттуда. Он просил Алексея остаться еще немного, чтобыотдохнуть от дороги и смыть в бане пыль со своего тела, — у Константина был ужеготов роскошный пир для императора. И вновь пошел Алексей навстречу желаниюПорфирородного. Когда Никифор Диоген, давно замышлявший бунт и ждавший толькоудобного случая, чтобы покончить с Алексеем, узнал, что император вымылся ивышел из бани, он привесил к поясу акинак и, как будто возвращаясь с охоты,вошел в дом. Увидев Никифора, Татикий, уже давно знавший о его замысле,вытолкал его за дверь со словами: «Что ты являешься в таком непристойном виде,да еще с мечом? Ведь сейчас время бани, а не похода, охоты или битвы». Недостигнув цели, Никифор удалился.

Считая, что он уже разоблачен (ведь совесть — страшная обличительница),Никифор решил обеспечить себе спасение бегством, отправиться во владенияимператрицы Марии в Христополе или в Перник, или же в Петрич и в дальнейшемдействовать в зависимости от обстоятельств. Ведь императрица Мария еще ранееприблизила к себе Никифора как сводного брата прежнего императора, ее мужаМихаила Дуки (они были единоутробными братьями от разных отцов)[898].

На третий день император выступил из Пентигостиса; он оставил тамКонстантина, чтобы дать ему отдых, ибо боялся утомить нежного юношу, впервыепокинувшего родину и отправившегося в военный поход. Ведь Константин былединственным ребенком у матери; самодержец любил его как {254}своего сына, заботился о нем и делал ему, так же как и его матери, императрице,всевозможные послабления[899].

6. Чтобы мое повествование не было сбивчивым, я изложу историю НикифораДиогена с самого начала. О том, как Роман, отец Никифора, был облеченимператорской властью и какой его постиг конец, рассказано в трудах многихисториков[900], и желающие могут там обо всемэтом прочесть.

Роман оставил после своей смерти сыновей — Льва и Никифора[901]. К тому времени, когда Алексей был провозглашенсамодержцем, они оба из императоров уже превратились в частных лиц, ибо их братМихаил сразу же после вступления на престол немедленно снял с них красныесандалии, сорвал венцы и заключил братьев вместе с их матерью, императрицейЕвдокией, в Киперудский монастырь[902].Алексей же окружил братьев своей заботой, делая это частично потому, чтосочувствовал перенесенным ими страданиям, а частично из-за необыкновеннойкрасоты и силы юношей. На их щеках только появлялся первый пух, оба они быливысокими, обладали пропорциональным сложением, и размеры их теласоответствовали канону. Лев и Никифор были настоящим цветом юности, и тольколюди, ослепленные ненавистью, могли не заметить отваги и благородства этихмолодых львов[903].

Алексей ни о чем никогда не судил поверхностно, не закрывал глаза на правду,не находился в плену предосудительных страстей, а все взвешивал на точных весахразума. Поэтому, понимая, с какой высоты были низвергнуты эти юноши, он принялих как своих детей, и чего только он ни говорил братьям, какими благодеяниямиих ни осыпал, как только ни проявлял свою заботу о них. И хотя людская завистьне прекращала метать в них свои стрелы (многие люди пытались натравитьсамодержца на юношей), Алексей оказывал им все большее покровительство, спостоянной благосклонностью смотрел на них, старался вызвать у них симпатии ивсе время давал братьям полезные советы.

Любой другой на его месте с подозрительностью отнесся бы к юношам и с самогоначала всеми способами постарался бы изгнать их прочь из государства, носамодержец ни во что не ставил бесчисленные наветы на них, горячо любил юношей,одаривал их мать Евдокию и не лишил ее почестей, приличествующих императрицам.Никифору он отдал под начало Крит и предназначил этот остров для егорезиденции. Так поступил император.

Из них двоих Лев, человек здравого ума и благородного характера, видя доброерасположение императора, был доволен {255} своим жребием иудовлетворился тем, что имел, следуя Изречению: «Если тебе досталась Спарта,дорожи ею»[904]. Но вспыльчивый и обладавшийтяжелым нравом Никифор непрерывно тайком затевал козни против самодержца изамышлял бунт. Свой план он держал в тайне и, лишь после того как приступил кделу, кое с кем доверительно поделился своими замыслами. Благодаря этому егопланы стали известны многим лицам, и слух о них достиг ушей императора.Император повел себя несколько необычно; он стал при удобном случае призывать ксебе заговорщиков и, делая вид, что ни о чем не слышал, увещевал их и давалразумные советы. Чем более явным становился заговор, тем более свободнообращался с заговорщиками император, желая таким образом привлечь их на своюсторону.

Но нельзя отмыть добела эфиопа[905].Никифор остался верен себе и заражал скверной всякого, к кому приближался;одних он привлекал на свою сторону клятвами, других — обещаниями. Простые воиныне слишком заботили Никифора — они и так уже все склонились на его сторону. Егопомыслы были обращены к вельможам, и он всеми силами стремился заручитьсяподдержкой военачальников и главных членов синклита. Ум его был острееобоюдоострого меча, однако Никифор не отличался постоянством и лишь в одномпроявлял твердую волю — в стремлении к власти. Медоточивый в речах, весьмалюбезный в обращении, он порой надевал на себя лисью маску смирения, нослучалось, что и проявлял истинно львиный пыл. Он обладал могучим телосложениеми хвастался, что может померяться силой с гигантами; кожа у него была смуглой,грудь — широкой, и он на целую голову возвышался над всеми современниками.Каждому, кто наблюдал, как он играет в мяч, гарцует на коне, мечет стрелы,потрясает копьем или правит колесницей, казалось, что перед ним некое новоечудо; он разевал рот от восхищения и разве что не застывал на месте. Благодаряэтим качествам Никифору удалось завоевать расположение многих людей. Оннастолько продвинулся в достижении своей цели, что даже привлек на свою сторонумужа сестры самодержца, Михаила Таронита, удостоенного сана паниперсеваста[906].

7. Однако мне следует вернуться к прерванной нити повествования и продолжитьрассказ по порядку. Самодержец постоянно думал о том, сколько времени прошло смомента, как ему стало известно о заговоре Диогена, и испытывал душевноесмятение, вспоминая, с какой благосклонностью относился он к обоим братьям ссамого начала своего правления, {256} каких милостей и заботудостаивал их в течение стольких лет, однако не сумел изменить к лучшемухарактер Никифора. Обо всем размышлял император — о том, как Диоген послепервого неудачного покушения вновь явился к нему, и о том, как его оттолкнулТатикий. Он знал, что Никифор точит против него свой злодейский меч, торопитсязамарать руки невинной кровью и что, сидя до поры до времени в засаде иподстерегая его по ночам, он уже готовится к открытому убийству. И вот Алексеяобуревали противоречивые мысли. Он не хотел преследовать Диогена, ибо питал кэтому мужу искреннюю привязанность и любовь; в то же время, сопоставляя факты,понимая, до каких размеров может вырасти это зло, и отдавая себе отчет в том,какая опасность угрожает его жизни, Алексей страдал душой. Приняв все это вовнимание, он решил взять под стражу Никифора.

Никифор же, спеша осуществить задуманное бегство и желая в ту же ночьпуститься в путь к Христополю, вечером послал слугу к КонстантинуПорфирородному с просьбой дать ому резвого скакуна, которого Константинуподарил император. Но Константин отказался, говоря, что не может в тот же деньотдать ему такой ценный подарок императора.

Наутро император отправился дальше, и Диоген последовал за ним, ибо бог,путающий планы и расстраивающий замыслы целых народов, помешал Никифору,который, задумав бегство, с часу на час откладывал осуществление своегонамерения. Таков был божий суд.

И вот Никифор, поставив свою палатку вблизи Серр, в том же месте, где иимператор, предался своим обычным размышлениям: ему казалось, что он уже уличени его ожидает страшное будущее. В это время император призывает к себе своегобрата, великого доместика Адриана, — дело было вечером дня великомученикаФеодора[907] — и рассказывает ничего преждене подозревавшему Адриану о том, как Диоген с мечом явился в дом и как еговытолкали за дверь; Алексей делится с братом своими опасениями, как бы Диогенне поспешил при первой возможности привести в исполнение свой старый замысел.Тогда же император приказывает доместику зазвать Диогена в палатку, с помощьюмедоточивых слов и всевозможных обещаний убедить его открыть все свои замыслы ипосулить ему безопасность и полное прощение в будущем, если только Диогенничего не скроет и выдаст сообщников.

Рассказ Алексея поверг Адриана в отчаяние, тем не менее он отправилсяисполнять приказ. Но ни угрозами, ни обеща-{257}ниями, нисоветами не удалось ему убедить Диогена хоть частично раскрыть свои замыслы.Что же дальше? Великий доместик очень опечалился, ибо понял, навстречу какимбедствиям идет Диоген. Адриан был женат на младшей из сводных сестер Диогена[908] и поэтому так упорно, со слезами на глазахобращался с мольбами к своему шурину. Ему, однако, не удалось убедить Диогена,хотя Адриан был весьма настойчив и напомнил ему один эпизод из прошлого.Однажды самодержец играл в мяч на ипподроме Большого дворца[909]; туда с мечом под одеждой вошел некий варвар, армянин илитурок; увидев, что самодержец отстал от своих товарищей по игре и придерживаеттяжело дышащего коня, чтобы дать ему перевести дух, варвар с мечом под одеждойприблизился к Алексею и пал на колени, словно обращаясь к нему с просьбой.Император сразу же остановил коня, повернулся к варвару и спросил, чего тотхочет. Тогда этот убийца под маской просителя схватился за меч и попыталсяизвлечь его из ножен. Но меч не поддавался. Непрерывно пытаясь вытащить меч,он произносил лживые просьбы. Затем, отчаявшись в своих попытках, он бросилсяна землю и, распростершись, стал просить снисхождения. Император повернул кнему коня и спросил, по какой причине тот просит снисхождения. Тогда варварпоказал ему меч в ножнах и, бия себя в грудь, в ужасе закричал: «Теперь яузнал, что ты истинный раб божий, теперь я собственными глазами увидел, каквеликий бог охраняет тебя. Ведь этот меч был предназначен убить тебя, и япринес его из дому, чтобы пронзить им твое тело. Не раз пытался я извлечь его,но меч не подчинился моей руке». Император без страха продолжал сидеть в той жепозе, как будто бы не услышал ничего необычного. Все присутствующие сразу жесбежались к Алексею, одни — чтобы услышать слова варвара, другие —взволнованные случившимся. Наиболее преданные императору люди уже готовы былирастерзать варвара, но Алексей кивком головы, жестом и окриками не дал имсделать этого.

Что же дальше? Воин-убийца немедленно получает прощение, и не толькопрощение, но и богатые дары, к тому же он пользуется полной свободой. Многиедрузья императора, докучая Алексею, требовали удалить убийцу из царственногогорода. Но он не послушался их и сказал: «Если господь не охранит города,напрасно бодрствует страж[910]. Посемудавайте молиться богу и просить у него защиты». Стали распространять слухи, чтоварвар покушался на самодержца с согласия Диогена. Но император не обращалвнимания на эту молву {258} и даже возмущался ею. Он продолжалтерпеть Диогена и изображал полное неведение до тех пор, пока острие меча,можно сказать, не коснулось его горла. Но хватит об этом.

Великий доместик напомнил этот эпизод Никифору, но не смог его ни в чемубедить. Затем он пришел к императору и сообщил, что Диоген ни в чем несознается и запирается, несмотря на все увещевания.

8. И вот император вызвал к себе Музака и приказал ему, взяв оружие ипомощников, отвести Никифора из палатки великого доместика в свою, где имнадлежало со всеми мерами предосторожности стеречь его, но не заключать в оковыи не причинять никакого зла. Музак сразу же приступил к исполнению приказа.Схватив Никифора, он привел его в свою палатку.

Всю ночь Музак увещевал и уговаривал Диогена. Видя, что тот дерзко отвечаетему, исполненный гнева Музак начал действовать вопреки приказу. Он решилприменить пытку. Едва он начал пытать Диогена, как тот, не выдержав дажепервого прикосновения, пообещал во всем сознаться. Музак немедленно освободилНикифора от оков и позвал писца со стилом (это был Григорий Каматир, недавноназначенный на пост секретаря императора)[911]. Диоген рассказал обо всем, не умолчав и оподготовлявшемся покушении.

Наутро Музак захватил с собой письменные признания Диогена и найденные имписьма, присланные Диогену различными лицами (из этих писем явствовало, чтоимператрица Мария знала о бунте Диогена, старалась не допустить убийстваАлексея и не только усиленно отговаривала Диогена от осуществления его плана,но убеждала его вообще отказаться от мысли об убийстве), и принес ихимператору. Прочтя письма, Алексей обнаружил в них имена большинстваподозреваемых им людей и пришел в отчаяние, ибо заговорщики оказались весьмавысокопоставленными лицами. Ведь Диогена не интересовали простые люди: они итак с давних пор были всей душой преданы ему и приняли его сторону, поэтому онстарался заручиться поддержкой первых людей из военного и гражданскогосословия.

Самодержец решил оставить в тайне соучастие императрицы Марии и упорнопритворялся, что ни о чем не знает; он делал это в память того взаимногодоверия и согласия, которое существовало между ними еще до того, как он вступилна престол. Повсюду распространялись тогда слухи, что императору сообщил озамысле Диогена сын Марии, император Константин Порфирородный. Это, однако, несоответствует {259} действительности, ибо обстоятельствазаговора постепенно стали Алексею известны от самих помощников Диогена.

Диоген был уличен, заключен в оковы и отправлен в ссылку. Знатныесоучастники его заговора еще не были задержаны, однако они хорошо понимали, чтоуже находятся под подозрением, и поэтому пребывали в страхе и раздумывали, чтоим делать. Сторонники императора заметили их беспокойство, но, казалось, самииспытывали беспокойство, видя, в каком затруднительном положении оказалсясамодержец: над его головой уже нависла опасность, а рассчитывать он мог лишьна ограниченный круг лиц. Целый рой мыслей обуревал Алексея, он находился всмятении и вспоминал обо всех событиях с самого начала: о том, сколько разДиоген покушался на него, как божественная сила ему помешала и как после этогоДиоген попытался собственноручно совершить убийство. Много раз менял Алексейсвои решения; император знал, что все военное и гражданское сословие развращенолестью Диогена, не имел сил для защиты от стольких врагов, да и не хотелувечить множество людей, поэтому он ограничился лишь высылкой в Кесаропольглавных виновников — Диогена и Кекавмена Катакалона[912]. Их должны были держать там в оковах под стражей, непричиняя другого зла, хотя все окружающие советовали императору нанести увечьяим обоим (ведь Алексей очень сильно любил Диогена и все еще заботился о нем).Кроме того, Алексей отправил в ссылку и лишил имущества мужа своей сестрыМихаила Таронита и...[913].

Что же касается остальных, то он счел наиболее безопасным вообще непроизводить над ними следствия и постараться смягчить их сердцаснисходительностью. Вечером все приговоренные к ссылке отправились вназначенные места, и Диоген отбыл в Кесарополь. Остальным заговорщикам непришлось менять своего местожительства — они остались там, где и были[914].

9. Находясь в этих трудных обстоятельствах, самодержец решил собрать всех наследующий день и привести в исполнение свое намерение. Все его родственники,свойственники и искренне любившие самодержца слуги, находившиеся еще вуслужении у отца Алексея (люди энергичные, умевшие предвидеть события имгновенно найти самый разумный способ действия), опасались, как бы на следующийдень, когда соберется большая толпа, какие-нибудь воины не набросились наимператора и не растерзали его прямо на троне. Ведь они нередко носят мечи пододеждами, как тот самый варвар, который под видом просителя явился к императоруво время игры {260} в мяч[915]. Предотвратить это можно было лишь одним способом: отнятьу воинов всякие надежды на Диогена, распространив слух о том, что он тайноослеплен. И вот благожелатели Алексея разослали своих людей, которые должныбыли каждому тайно сообщать об ослеплении Диогена (на самом деле самодержцу и вголову не приходило ничего подобного). Как станет ясно из дальнейшего, этотслух, несмотря на его неправдоподобность, сделал свое дело.

Когда светлый лик солнца выглянул из-за горизонта, к императорской палаткепервыми пришли приближенные Алексея, не запятнавшие себя участием в заговореДиогена, и воины, чьей обязанностью с давних пор была охрана императорскихособ. Одни из них явились с мечами на поясе, другие несли копья, у третьих наплечах были ромфеи. Они встали группами на некотором расстоянии отимператорского трона и, образовав полукруг, как бы заключили в его центрсамодержца. Гнев владел их душами, и они точили, если не мечи, то во всякомслучае сердца. Родственники и свойственники Алексея встали по обе стороныимператорского трона. Справа и слева от них расположились другие вооруженныещитами воины. Император с грозным видом восседал на троне, одетый скореепо-воински, чем по-царски, — его не очень высокая фигура почти не возвышаласьнад окружающими. Золото обрамляло его трон и покрывало голову. Брови у Алексеябыли нахмурены, глаза полны тревоги; в них отражалось волнение души; ожиданиесхватки окрасило щеки самодержца еще большим румянцем. Затем к палаткесбежались все остальные воины; они были перепуганы, и душа их готова была уйтив пятки от страха; одних сильнее, чем удары стрел, мучили угрызения совести,других — опасения пустых подозрений.

Никто не произносил ни звука, все стояли в страхе, напряженно глядя навоина, расположившегося у двери палатки. Это был муж разумный в речах иискусный в делах, по имени Татикий. Император посмотрел на него и взглядомподал знак впустить толпящихся за дверью. Татикий тотчас позволил им войти.Воины, несмотря на страх, медленно переступая с ноги на ногу и отводя взоры,вошли в палатку. Построившись рядами, они с нетерпением ждали дальнейшихсобытий и каждый из них с ужасом думал о том, что, может быть, свершаетпоследний путь в своей жизни. Но и самодержец, как человек, не был совершенноспокоен (впрочем, он целиком уповал на бога); Алексей опасался, как бы этаразнородная толпа не замыслила какого-нибудь нового зла против него.

Набравшись мужества, император разом ринулся в схватку.{261} Обратившись с речью к собравшимся (в это время онистояли безмолвнее рыб, как будто им отрезали языки), он сказал следующее: «Каквам известно, Диоген никогда не испытывал от меня никакого зла. Не я, а другойотнял императорскую власть у его отца, я же вообще не причинял ему никакихогорчений и никакого вреда. Когда с божьего соизволения императорская властьперешла в мои руки, я не только не тронул Диогена и его брата Льва, но полюбилих обоих и обращался с ними как со своими детьми. Нередко раскрывал я козниНикифора и всякий раз прощал ему. Никифор не исправлялся, однако я относился кнему терпеливо и покрывал многие его выходки, направленные против меня, ведь явидел, с какой неприязнью все относятся к братьям. Тем не менее мои благодеянияне изменили коварного нрава Диогена, который в награду за все для негосделанное обрек меня на смерть».

В ответ на эти слова все присутствовавшие закричали, что не хотят иметьникакого другого императора, кроме Алексея. Но большинство воинов вовсе недумало так — они произносили эти льстивые слова лишь для того, чтобы избежатьнависшей опасности. Воспользовавшись моментом, император даровал большинству изних прощение, поскольку виновники заговора еще раньше были осуждены наизгнание. При этом поднялся такой крик, подобного которому, как рассказываютприсутствовавшие там, никто никогда не слышал. Одни восхваляли императора ивосхищались его милосердием и кротостью, другие поносили изгнанников иутверждали, что они достойны смерти. Таковы люди: сегодня они превозносят,прославляют и почитают человека, но стоит его жребию измениться, как они безвсякого стыда совершенно меняют свое отношение к нему. Кивком головы императорзаставил их замолчать и сказал: «Не надо шуметь и запутывать дело, ведь, какуже сказано, я всем даровал прощение и буду к вам относиться как прежде».

Но в то время как император даровал заговорщикам прощение, кое-кто отправиллюдей лишить глаз Диогена, приняв такое решение без ведома Алексея; на подобноенаказание был обречен как сообщник Диогена и Кекавмен Катакалон. Это произошлов день великих апостолов[916]. С тех пор ипоныне об этом деле рассказывают всякие небылицы. Один бог знает, пошелимператор навстречу требованиям ослепить Диогена или же весь замысел целикомпринадлежал ему одному. Я пока что не имею на этот счет точных сведений[917].

10. Вот какие хлопоты доставил самодержцу Диоген, но необоримая рукавсевышнего неожиданно избавила Алексея {262} от грозящейопасности. Эти события не лишили императора мужества, и он отправился прямо вДалмацию.

Вукан знал о приближении самодержца к Липению и видел, что Алексей ужеподходит к городу. Однако Вукан не мог противостоять ромейскому войску,двигающемуся сомкнутым строем и в полном боевом снаряжении, и поэтомунемедленно отправил к Алексею посла с предложением мира; вместе с тем онсогласился выдать императору всех обещанных ранее заложников и в будущем непричинять ему никакого зла. Самодержец приветливо принял варвара, так какненавидел междоусобную войну и стремился ее предотвратить — ведь далматы тожебыли христианами. После этого Вукан осмелел, сразу же явился к императору,привел с собой своих родственников и главных жупанов и охотно отдал самодержцув качестве заложников своих племянников Уреса[918], Стефана Вукана и других — всего двадцать человек (ведьВукану ничего иного не оставалось). Самодержец, мирным путем уладив то, чтообычно решается войной и оружием, вернулся в царственный город.

Алексей продолжал заботиться о Диогене, плакал о юноше и горестно стенал(как это можно было видеть и слышать), выказывал ему свое расположение,старался вселить в него бодрость и вернул Диогену большую часть отнятого у негоимущества. Но охваченный горем Диоген отказался жить в столице; он предпочелобосноваться в своих владениях и все свое время проводил в изучении книгдревних авторов, которые ему читали вслух. Лишенный возможности видеть, онвоспользовался для чтения глазами других людей. Способности этого мужа былитаковы, что он и слепой легко понимал то, что непостижимо даже для зрячих.Диоген превзошел все науки и, что самое удивительное, знаменитую геометрию. Сэтой целью он воспользовался помощью одного философа, которому велел доставитьгеометрические фигурки, изготовленные из твердого материала. Ощупывая ихруками, он получил представление обо всех теоремах и фигурах геометрии. Точнотак же известный Дидим, не имея глаз, досконально изучил музыку и геометриюблагодаря остроте ума. Правда, познав эти науки, Дидим впал в глупую ересь, иего ум был ослеплен тщеславием так же, как глаза болезнью[919]. Всякий, кто слышит такое о Диогене, удивляется, я жевидела этого мужа своими глазами и была поражена, услышав его рассуждения обэтих науках. Я и сама не совсем невежда в науках и поэтому сумела понять, какимвеликолепным знанием теорем обладает Диоген. Но несмотря на занятия науками, онне от-{263}решился от своей старой ненависти к самодержцу, иего ум все еще был затуманен жаждой власти. Он вновь кое с кем поделился своимитайными замыслами, и один из них явился к самодержцу и сообщил ему о намеренияхДиогена. Алексей призвал Диогена к себе, расспросил о его замыслах и выяснилимена сообщников. Диоген быстро во всем признался и немедленно получилпрощение.

Примечания:

8

Бытие, IX, 18—27.

9

Ил., XI, 654; XIII, 775; Од., XX, 135.

87

В сочинении Никифора Вриенния (Nic. Br., IV, 13) на Никифора Вриенния Старшего бросается не «второй турок», а «первый турок с отрубленной рукой» (о ?????? ??? ????? ??’ ????? ?????????).

88

В тексте лакуна: пропущено название места (см. Предисл., стр. 28).

89

Ил., XIV, 398.

90

Ил., II, 2.

91

Борил, по словам Вриенния (Nic. Br., III, 22), был одним из ближайших к Никифору III лиц, которому император пожаловал высокие титулы протопроедра (об этом титуле см. Diehl, De la signification du titre «proedre»; cp. Svoronos, Recherches sur le cadastre..., p. 68) и этнарха (т. е. начальника союзнического войска. См. Скабаланович, Византийское государство и церковь в XI в., стр. 345). По словам Вриенния, Борил был «скифом или мисийцем» (т. е. болгарином), Анна называет его славянином (II, I, стр. 91). В. Златарский предполагает половецко-болгарское происхождение Борила (см.: Златарски, Потеклото на Петра и Асеня...; Скабаланович, Византийское государство и церковь в XI в., стр. 128 и сл.).

873

Именует себя императором (??????? ?????? ????????). По мнению ?. Шаландона (Chalandon, Essai..., р. 147), речь здесь идет о титуле султана, но из дальнейших слов Анны становится ясно, что Чекан претендовал на императорскую власть и именовал себя императором, а не султаном.

874

Т. е. лета 1091 г. и зимы 1091/92 г.

875

Великим дукой флота (????? ???? ??? ??????), т. е. главнокомандующим флотом. В византийских источниках это первое упоминание такого титула (см. Guilland, Les chefs de la marine..., p. 223). Впрочем, в это время титулатура окончательно еще не была установлена, и, как следует из текста «Алексиады», под командованием великого дуки находилась также и сухо-{546}путная армия, а непосредственное руководство флотом осуществлялось великим друнгарием (см. Brehier, Les institutions..., р. 424). В «Житии св. Мелетия Миупольского» (Васильевский, Житие св. Мелетия, стр. 27) Иоанн назван дукой флота без эпитета «великий».

876

Не совсем ясно, как можно двигаться по суше к расположенной на острове Митилене.

877

См. Moravcsik, Byzantinoturcica, II, S. 109.

878

См. Dolger, Regesten..., 1166 (весна 1092 г.).

879

См. Аристофан, Мир, 1083.

880

о ?????????? ???????????? ????????????? ????????? ?? ??? ???? ??????? ???? ?? ??????????? ???? ??? ????? ??? ?????????? ?? ??? ???? ???????????. Наше понимание этой фразы расходится с толкованием Е. Доуэс и Б. Лейба, которые переводят ее следующим образом: «Константин Далассин, который был тогда талассократором и который еще не успел прибыть, причалил, согласно приказу Дуки, к мысу...». Если Константин Далассин к тому времени не успел подойти, то как он мог вообще говорить с Дукой? Кроме того, слова ???? ???????... ??????????? недвусмысленно означают «не успев причалить».

881

Карик — по-видимому, дука Крита; до него этот пост занимал Никифор Диоген (Ал., IX, 6, стр. 255). См. Glykatzi-Ahrweiler, L’administration de la Crete byzantine, p. 224.

882

Карпаф — ныне Скарпанто, остров недалеко от Крита.

883

В «Житии св. Мелетия Миупольского» (Васильевский, Житие св. Мелетия, стр. 27—28) содержится несколько иная версия этого эпизода. Иоанн Дука по пути на Крит останавливался в гавани Еврипа и просил благословения у св. Мелетия на борьбу с Кариком. Святой не разрешил Иоанну переправиться на Крит, а велел ожидать исполнения божественной воли. Так Иоанн и поступил. Вскоре прибыло известие о смерти Карика. Краткое упоминание о восстании на Крите и Кипре содержится также у Зонары (Zon., XVIII, 22; ср. Glycas» IV, р. 620).

884

Кириния — город на северном побережье Крита.

885

Левкусия — ныне Никосия.

886

??????... ??? ????????. Термином ?????? (досл. «судья») в Византии именовались наместники провинций. В XI в. в связи с реорганизацией провинциального управления роль наместников значительно возросла, в их ведении могло теперь находиться не только гражданское, но и военное управление (в данном случае гражданские и военные функции, по-видимому, разделены, и последние отданы Евмафию Филокалу, см. ниже). {547} См.: Скабаланович, Византийское государство и церковь в XI в., стр. 186 и сл.; Glykatzi-Ahrweiler, Recherches..., р. 69 sq.

Эксисот — налоговый инспектор, главная функция которого заключалась в определении и изменении суммы налога (см. Dolger, Beitrage..., S. 79 sq.).

887

Сохранились печати Евмафия Филокала, где он именуется великим дукой флота, претором Эллады и Пелопоннеса, куропалатом и магистром (см.: Mordtmann, Plombs byzantins..., р. 47 sq.; Schlumberger, Sigillographie..., pp. 691—692). По мнению С. Маринатоса (?????????, ???????? ? ?????????...), этот Евмафий, протоспафарий и стратиг Крита, упоминается в надписи на колонне, найденной на Крите. С. Маринатос относит надпись к последнему десятилетию XI в. Но, как справедливо замечает Ф. Дэльгер (??, XXI, S. 475), выводы С. Маринатоса, и в первую очередь отождествление [???]????? надписи с Евмафием Филокалом Анны, имеют произвольный характер.

888

Подошел к Смирне и овладел городом (??? ??????? ??????? ????????). Эти слова вызывают недоумение. Смирна — резиденция Чакана, и Анна выше сообщала, что Чакан уже вернулся туда (IX, 1, стр. 248), а теперь выясняется, что Чакан «не пожелал умиротвориться, но (!) явился в Смирну». Думается, что здесь «Смирна» — ошибка Анны или переписчика. Писательница имеет в виду какой-то другой город.

889

Dolger, Regesten..., 1169. Анна переходит к рассказу о событиях весны 1093 г.

890

Упал замертво — ????????????. В дальнейшем Чакан «оживает» на страницах «Алексиады» (XI, 5, стр. 302). Аналогичная история происходит у Анны и с Аспиетом (см. прим. 465). Может быть, и в данном случае слово ?????? следует понимать не в буквальном смысле (см. Buckler, Anna Comnena..., р. 255, n. I). По мнению С. Рэнсимена, в книге XI Анна говорит не о самом Чакане, а о его сыне Ибн Чакане, которого писательница упрощенно называет Чаканом, так же как Килич-Арслана ибн Сулеймана она иногда именует Сулейманом (Runciman, ? history..., ?, p. 77, n. ?).

891

Имеется в виду победа над печенегами в апреле 1091 г. (Ал., VIII, 5, стр. 237). Таким образом, выступление далматов следует датировать весной 1093 г.

892

Обычно Анна, так же как и другие византийские писатели того времени, именует сербов далматами, а Сербию — Далмацией. Название «Сербия» дважды встречается в тексте «Алексиады» (см. ниже письмо Вукана Алексею, стр. 252 и XIV, 4, стр. 384). ?. Радойчич (Радојчић, Вести..., стр. 21 {548} и сл.) обращает внимание на употребление названия «Сербия» в письме Вукана и делает на этом основании вывод о подлинности письма (если бы Анна его сочинила, то использовала бы обычный термин «Далмация»). Этому выводу, казалось бы, противоречат другие примеры употребления писательницей наименований «сербы» и «Сербия». Однако здесь Анну, возможно, заставило воспользоваться термином «сербы» встретившееся в письме Вукана слово «Сербия». Что же касается другого случая (XIV, 4, стр. 384), то там Анне важно перечислить как можно большее число географических названий, и она говорит о Сербии наряду с Далмацией. Вполне вероятно, под первой она понимает внутренние области, под второй — прибрежные районы.

893

Таким образом, Анна переходит к изложению событий 1094 г.

894

На самом деле Липений значительно дальше от Звенчана.

895

Дафнутий — к западу от Константинополя, около Регия (Ducange, In Alex., p. 589).

896

Ил., III, 34.

897

Указание Анны на то, что владения Дук находились во Фракии, очень интересно.

898

Никифор Диоген и Михаил Дука были сыновьями императрицы Евдокии, Никифор — от Романа Диогена, Михаил — от Константина Дуки.

899

Анна повествует о событиях начала 1094 г. Незадолго до этого Константин был низложен и вместо него соправителем Алексея назначен Иоанн (Предисл., стр. 14). Подчеркивая любовь Алексея к Константину, Анна стремится, видимо, оправдать отца и в то же время досадить Иоанну, наследовавшему престол вместо Константина.

900

История царствования Романа Диогена подробнее всего описана Пселлом (Psellos, Chronogr., II, рр. 152—172). Сведения о нем содержатся также в сочинениях Вриенния, Атталиата, Продолжателя Скилицы и др.

901

Вриенний упоминает также третьего сына — Константина; см. прим. 931.

902

В Киперудский монастырь (????? ??? ?????????). Продолжатель Скилицы называет монастырь Пиперудским. По словам Вриенния (Nic. Br., I, 20), Евдокия удалилась в богородичный монастырь, который она сама основала на берегу Босфора.

903

См. Бытие, IXL, 9. Этот образ нередко встречается и у византийских писателей XII в. {549}

904

См. Еврипид, Телеф, фр. 722; Plut, Mor., 472Е, 602В. О переводе изречения: «Если тебе досталась Спарта, дорожи ею» см. Buckler, Anna Comnena..., р. 201.

905

См. Иеремия, XIII, 23.

906

См. прим. 313.

907

17 февраля (1094 г.).

908

Адриан был женат на Зое — дочери Константина X Дуки и Евдокии.

909

При Большом дворце был специальный ипподром, где императоры и их приближенные устраивали конные состязания, занимались гимнастическими упражнениями и играми в мяч. R. Janin, Constantinople byzantine, p. 119.

910

Псалт., 126, 1.

911

Род Каматиров нередко упоминается в византийских источниках. Григорий Каматир, секретарь Алексея, — хорошо известная личность в истории Византии XII в. При Иоанне Комнине он был логофетом секретов и протасикритом. Григорий Каматир — адресат писем Феофилакта Болгарского, ему посвящены монодия Продрома и два стихотворения поэта XII в. Николая Калликла. Каматир упоминается Никитой Хониатом, известны также две его печати (см. Шандровская, Григорий Каматир..., стр. 173 и сл.).

912

Кекавмены Катакалоны встречаются в византийской истории с конца X в. Один из них помог прийти к власти дяде Алексея Исааку Комнину (Banescu, Un duc byzantin..., р. 17 sq.). По мнению ?. Бэнеску (ibid., pp. 11—12), Кекавмен Катакалон, упомянутый Анной, и сподвижник Исаака Комнина — одно лицо. Вряд ли это так, ибо, как это отмечает сам Н. Бэнеску, в 1057 г. сподвижник Исаака был уже стар.

913

Лакуны в обеих лучших рукописях: F и С.

914

Н. Адонтц, которому вообще рассказ Анны о заговоре Диогена кажется малоправдоподобным, считает, что расправа Алексея с богатыми и знатными заговорщиками была задумана с целью овладеть их имуществом (Adontz, Les Taronites a Вуzance, p. 26).

915

См. Ал., IX, 7, стр. 258.

916

29 июня (1094 г.).

917

Зонара (Zon., XVIII, 23) кратко сообщает о заговоре Никифора Диогена и весьма высоко оценивает самого Никифора. Судя по противоречивым объяснениям Анны, Никифор был ослеплен по приказу самого Алексея. Сначала писательница утверждала, что Диоген ослеплен без ведома императора, затем говорит о небылицах, которые рассказывают люди (явно об Алексее), и вдруг заявляет, что не имеет точных сведений {550} о том, кто все-таки был инициатором ослепления заговорщика. Заговор Никифора Диогена был наиболее крупным и наиболее опасным за весь период царствования Алексея I Комнина. Сама Анна неоднократно говорит о популярности Никифора среди простых воинов (этой популярности, должно быть, немало способствовало царское происхождение Никифора). В заговоре участвовала высшая знать, гражданская и военная, к нему имела отношение и Мария Аланская, сына которой, Константина, Алексей за два года до этого лишил власти (см. Предисл., стр. 14). Даже по явно тенденциозному рассказу Анны Комниной можно понять, до какой степени в это время дошло в Византии недовольство Алексеем.

918

Уреся — по-видимому, Урош I, жупан Рашки, наследник Вукана (см. о нем Јиречек, История срба, стр. 140—141).

919

Дидим — известный александрийский ученый и богослов IV в. Ослеп еще в детстве. Церковь предала его имя анафеме, ибо Дидим был последователем Оригена, чье учение было признано еретическим (см. RE, V, со1. 474 sq.).