Небольшие размеры новых прибалтийских государств, их невозможность иметь достаточно мощные вооруженные силы, отсутствие у них запасов многих важных естественных ресурсов, недостаточная конкурентоспособность производимых ими промышленных товаров на мировом рынке и разрыв традиционных связей с Россией поставили Эстонию, Латвию и Литву в исключительно трудное положение, усугубившееся после разорительной мировой войны, Гражданской войны, а также других вооруженных конфликтов 1918–1920 годов на их территориях. Характеризуя положение Эстонии на мировой арене после 1919 года, руководитель эстонских коммунистов В.Э. Кингисепп назвал свою брошюру так: «Под игом независимости». Эти слова были справедливы и в отношении Латвии и Литвы.

Не только великие державы, но и такие страны, как Польша, могли навязывать им свою волю. Об этом, в частности, свидетельствовала судьба столицы Литвы и Виленского края. 30 сентября 1920 года после поражения советских войск под Варшавой в Сувалках начались польско-литовские переговоры, а 7 октября там был подписан договор, по которому Вильнюс и Виленский край передавались Польше.

При этом некоторые поляки — уроженцы Вильнюса во главе с генералом Л. Желиговским этим не удовольствовались. Войска Желиговского захватили Вильнюс и продолжили наступление на другие литовские города. Лишь 29 ноября под контролем Лиги наций было подписано перемирие между войсками Желиговского и Литвой. Вильнюс остался в руках Польши.

Виленский вопрос стал камнем преткновения в польско-литовских отношениях, препятствуя созданию единого антисоветского блока на западных границах СССР. В течение 1921 года державы Антанты вновь обещали решить вопрос о Вильнюсе и Виленском крае в пользу Литвы, но требуя взамен создания федерации с Польшей. Литва отвергла это предложение.

В 1923 году на конференции послов Лиги Наций государственная граница была установлена с признанием Виленского края в составе Польши. Это решение было одобрено всеми членами Совета Лиги Наций, Ватиканом и Соединенными Штатами. Лишь Литва и СССР не признали этой границы.

Эта позиция Литвы привела к тому, что ей долго отказывали в признании ведущие страны Запада. Лишь в июле 1922 году Литву признали США, а в декабре того же года — Франция, Италия, Великобритания и Япония. При этом эти державы требовали, чтобы Литва открыла для Польши свободный проход через Неман, пошла на интернационализацию Немана. Под давлением Литва согласилась на эти требования.

Неспособность дать отпор притязаниям таких соседей, как Польша, или действиям каких-то авантюристов вроде Желиговского свидетельствовала и о крайней слабости прибалтийских государств. Разрыв или ослабление традиционных экономических связей с Россией привели к изменениям в хозяйственной структуре новых стран. В Эстонии некоторые крупные промышленные предприятия (в том числе Кренгольмская мануфактура) пришли в упадок, были ликвидированы (например, Таллинские судостроительные заводы). В Латвии ряд заводов был закрыт (завод «Проводник», Русско-Балтийский вагоностроительный завод и др.). В Литве производство металлических изделий сократилось в 3 раза, резко снизился уровень производства лесопильной и деревообрабатывающей промышленности. К тому же после аннексии Польшей Вильнюса сильно сократилось кожевенное производство, сосредоточенное в столице Литвы.

К 1938 году продукция фабрично-заводской промышленности Латвии составляла 56,1 % довоенного уровня, а число рабочих в этой отрасли хозяйства снизилось до 58,7 % от уровня 1913 года. В 1930 году в промышленности Эстонии было занято лишь 17,4 % рабочей силы, в Латвии — 13,5 %, в Литве — 6 %. Поскольку растущее население стран Прибалтики не могло найти применения своим силам в их экономике, многие покидали этот регион. С 1919 года по 1940-й только из Литвы эмигрировало в США, Бразилию, Аргентину около 100 тысяч человек.

В экономике ряда новых стран усиливалась ориентация на сельскохозяйственное производство. Вопреки тенденциям во всех странах Европы доля сельского населения в этих странах почти не менялась. В 1922 году в Эстонии на долю сельского населения приходилось 71,6 %, а в 1940-м — 66,2 %. В 1940 году в Литве 65 % всех трудящихся страны работало в сельском хозяйстве. Хозяйство новых стран переориентировалось на снабжение Западной Европы сельскохозяйственной продукцией.

О. Сепре в своей работе «Зависимость буржуазной Эстонии от империалистических стран» писал: «Соответственно меняющемуся в Эстонии влиянию империалистических государств Эстония поставляла то бекон для Англии, то сальные свечи для Германии, то брала курс на аграризацию, то на производство полуфабрикатов, особенно сланцевого масла». Как отмечал О. Сепре, «в первые годы существования буржуазной Эстонии (1920–1924) делались попытки оживить крупную промышленность в надежде на свержение советского строя и восстановление прежних обширных рынков сбыта для промышленности Эстонии… С 1925 года в Эстонии преобладал курс на аграризацию страны, особенно на увеличение производства продуктов животноводства для экспорта в Англию».

С 1924 по 1934 год вывоз мяса из Эстонии увеличился в 4,3 раза, сливочного масла — в 3,2 раза, яиц — в 3,5 раза. Удельный вес готовых продуктов в экспорте Эстонии составлял 40,5 %, а в 1938 году — 19,3 %. Удельный же вес сельскохозяйственных продуктов, сырья и полуфабрикатов в экспорте за этот же период вырос с 59,2 до 80,7 %.

В те годы Эстония выступала на мировом рынке как производитель продовольствия и промышленного сырья. Сепре писал: «Средств производства в Эстонии для вывоза почти не производилось… Готовые изделия вывозились в столь малых количествах, что являлись скорее товарными образцами, чем предметами фактического экспорта. Значительную часть экспорта готовых товаров Эстонии составляли фанерные листы и сиденья для стульев». Предметом вывоза Эстонии являлась также бумага, наибольшее количество которой закупали Египет, Суринам, Китай и Колумбия. Впрочем, как замечал Сепре, «бумага вывозилась отдельными партиями и постоянного рынка не имела». 2/3 эстонского вывоза приходилось на Германию и Великобританию.

В аграрный придаток Западной Европы превратилась и Литва. Изделия литовской промышленности составляли лишь 2–3 % экспорта страны. Зато в импорте на них приходилось 60 %. В 1939 году 34,4 % литовского экспорта составляли мясо и мясопродукты, 25 % — масло и яйца.

Характеризуя основные направления развития хозяйства Латвии с первых лет ее независимого существования, А.Я. Варславан в своем исследовании «Английский капитал в буржуазной Латвии» писал: «Несмотря на ее юридическую независимость, Латвия фактически оставалась полуколонией, которую в экономическом отношении использовали, во-первых, как сырьевую базу, во-вторых, как источник дешевой рабочей силы и, в-третьих, как рынок сбыта своих товаров».

В 1920 году латвийский журнал «Экономисте» писал: «В настоящее время мы вынуждены изыскивать продукты сельского и лесного хозяйства в сыром и обработанном виде, пригодные для вывоза за границу. Среди этих продуктов лен и древесина в ближайшем будущем займут основное место».

Варславан замечал: «Статистическое управление Латвии стремилось по возможности завысить показатели роста удельного веса готовой продукции в экспорте. Если в 1927 году спичечная соломка учитывалась как полуфабрикат, то в 1929 году — уже как готовая продукция. Таким же образом учитывались дощечки для ящиков и бочарная клепка, полуфабрикаты фанеры, проволоки и др.». В то время как до 1917 года рижские заводы производили деревянные изделия из лесопродуктов, журнал «Экономисте» подчеркивал в апреле 1920 года, что теперь «латвийская деревоперерабатывающая промышленность ограничивается только распиловкой леса в экспортный товар, а дальнейшая обработка древесины происходит в весьма незначительных размерах — в пределах, обеспечивающих только местную потребность». Рижские лесопильные фабрики простаивали.

Большие надежды в независимой Латвии возлагали на экспорт льна. В мае 1920 года журнал «Экономисте» писал: «В настоящее время трудно использовать лес, поэтому на первое место становится использование льна». Для этих соображений были известные основания. В 1909–1913 годах на Латвию приходилось 16,3 % мировых посевов льна и 13,3 % производства льноволокна. Представитель Латвии на Парижской мирной конференции Я. Сескис писал 27 августа 1919 года министру иностранных дел Латвии Мейеровицу: «В особенности следует экономить лен, который здесь, на Западе, ценится, по-видимому, наравне с золотом». Сескис предлагал использовать состояние войны с Советской Россией для того, чтобы «захватить в пограничных с Латвией районах России запасы льноволокна, которые можно было бы реализовать на Западе, получив в обмен вооружение».

Министр финансов Латвии Р. Каллиенс заявлял: «Лен — это основа государственного хозяйства Латвии, поэтому делается все возможное, чтобы восстановить и расширить площади подо льном, которые в вихре войны значительно уменьшились». Эти усилия принесли свои плоды. В 1920–1923 годах Латвия заняла 4-е место в мире после РСФСР по производству льна. В 1921–1929 годах на долю Латвии приходилось от 9 до 11,5 % посевных площадей мира, занятых под льном. В те же годы на Латвию приходилось около 8 % мирового сбора льноволокна. В 1920 году 66 % латвийского сырья и полуфабрикатов для текстильной промышленности направлялось в Англию. Из льноволокна, ввозимого в Англию, 31 % приходился на Латвию.

Однако зависимость от экспорта льна поставила экономику Латвии в уязвимое положение. В 1921 году произошло падение цен на лен и сокращение его закупок. В 1922–1923 годах внешние закупки льна увеличились и наблюдался рост льнообрабатывающей промышленности в Латвии. Но в 1924–1929 годах экспорт льна в Великобританию неуклонно сокращался.

Как отмечал Варславан, «Латвия, имея возможность продавать льноволокно в другие страны по более высоким средним ценам, все же поддерживала устойчивый удельный вес экспорта в Англию сырья и полуфабрикатов для текстильной промышленности. В этом находило отражение неравноправие экономических отношений и зависимость буржуазной Латвии от Великобритании».

На Великобританию приходилось более 40 % латвийского экспорта сырья и полуфабрикатов, при этом значительное место занимали лесоматериалы. Большую долю в импорте Латвии занимало и сливочное масло, главным потребителем которого являлась Германия (78 %). Всего на долю Англии и Германии приходилось две трети экспорта Латвии. В то время как Англия главенствовала в латвийском экспорте, Германия доминировала в латвийском импорте.

После 1913 года существенно изменилась роль Прибалтики как транспортной артерии, связывавшей Россию с Западом. В 1913 году на латвийские порты приходилось 56,2 % внешнеторгового оборота России на Балтийском море. При этом 82 % стоимости товаров, вывозимых через эти порты, были произведены в России за пределами Латвии и лишь 18 % — в самой Латвии. После Первой мировой войны Латвия оказалась оторванной от России. Прежняя система хозяйства была нарушена, и транспорт Латвии работал с существенной недогрузкой. Если в 1913 году число судов, посещавших порты Латвии, составляло 5289 (их тоннаж был 3 591 195 тонн), то в 1929 году число таких судов было 3841, а их тоннаж составлял 1 872 790 тонн. Место России в морском транспорте Латвии заняла Англия, хотя Германия успешно конкурировала с «владычицей морей». Одновременно Германия играла активную роль в развитии железнодорожного транспорта через Прибалтику в РСФСР.

После 1917 года иностранный капитал постарался занять место российского в экономике Прибалтики. Значительной частью российской собственности завладели англичане и немцы. Так, 42,1 % пайщиков Кренгольмской мануфактуры жили в Англии, 38 % — в Германии, 4,5 % — в Дании, 2,9 % — в Чехословакии, 2,7 % — во Франции, 1,3 % — в Швейцарии, 5,2 % пайщиков жили в Латвии, Мексике, США, Финляндии, Австрии и Норвегии. Лишь 1,2 % пайщиков проживали в Эстонии.

«Эстонская энциклопедия» писала в 1933 году: «Влияние иностранного капитала в промышленности Эстонии велико. Он преобладает в текстильной и бумажно-целлюлозной промышленности, в телефонной фабрике и цементных заводах; посредством иностранного капитала создана вся частная сланцевая промышленность… Инвестированный в промышленность иностранный капитал достигает примерно 50 миллионов крон, составляя круглым счетом половину балансовой стоимости всего недвижимого и движимого имущества промышленных акционерных обществ». В 20-е годы в экономике Эстонии решающую роль играл английский капитал, а в 30-е годы все более усиливалось влияние Германии.

Иностранный капитал господствовал и в экономике Литвы. Шведский капитал скупал спичечные фабрики, строил бумажную фабрику. Германский капитал направлялся в металлообрабатывающую и полиграфическую промышленность. Английский и голландский — в бумажно-целлюлозную и полиграфическую промышленность, американский — в текстильную.

Английский капитал занимал 2-е место по вложениям в экономику Латвии, уступая лишь германскому.

Финансовый капитал крупных зарубежных держав господствовал в банках Прибалтики. Удельный вес капиталов банков США, Англии, Германии и других иностранных держав составлял 60 процентов в сводном балансе всех частных банков Латвии.

Велика была и долговая зависимость от Запада прибалтийских государств. В начале февраля 1923 года правительство Англии потребовало от Латвии возмещения расходов на содержание ряда латышских воинских формирований в Сибири в период колчаковщины, оплаты за содержание английских представителей в Латвии в 1919 году и платы за транспортировку латышей из Дальнего Востока и Архангельска в годы Гражданской войны. К этому времени долговые обязательства Латвии перед Англией превысили 2 миллиона фунтов стерлингов и составляли около 70 % всех внешних долгов Латвии. За американские продовольственные поставки в Латвию в годы войны республика была должна США более 5 миллионов долларов.

Займы, взятые Эстонией в странах Запада в первые годы своего независимого существования, стали тяжелым бременем для небольшой республики. 68 % военных долгов приходилось на долю США, 20 % — на долю Великобритании. Хотя Эстония ежегодно платила США огромные суммы для погашения долга, ее задолженность не уменьшалась, а вследствие неуплаты по процентам в кризисные годы в общем увеличивалась. Так, долг Эстонии Соединенным Штатам составлял в 1922 году 58 171 тысячу крон, а в 1934-м — 65 041 тысячу крон. Сепре замечал: «Этот долг был достаточно крупным, чтобы держать в подчинении такую небольшую страну, как Эстония».

К тому же импорт в Эстонию из развитых стран мира превышал ее экспорт. Так, Эстония ввозила из США товаров (хлопок, смазочные масла, автомашины, тракторы) на 22 миллиона крон, а вывозила своих товаров на 1 миллион крон. В результате в 1920–1925 годах были истрачены все резервы золота и инвалюты Эстонии. О. Сепре писал: «Большая часть золотого запаса буржуазной Эстонии утекла за границу уже в начале 20-х годов… Экономика страны оказалась на краю гибели. Курс эстонской марки катастрофически упал».

В 1927 году Эстонии был предоставлен заем Лиги Наций. На деле деньги были предоставлены английским банком «Мидлэнд». Финансовым советником при Эстонском банке на правах комиссара стал Уолтер Уильямсон, который фактически руководил всей финансовой и экономической политикой Эстонии».

С первых же дней своего независимого существования оказалась опутанной долгами и Литва. В товарообороте Литвы господствовали Германия и Великобритания, на долю которых приходилось 70–80 % импорта и 40–60 % экспорта. Американский капитал проникал в Литву в основном через зажиточную литовскую эмиграцию. Ей принадлежала значительная часть капитала в Международном и Кредитном банках. Американцы — выходцы из Литвы господствовали в Литовском и Земельном банках. Членом правления Международного банка был А. Сметона.

Экономическая зависимость во многом определяла и внешнеполитическую ориентацию новых стран. Оказавшись вовлеченными в сферу мирового капиталистического хозяйства и подчинившись гегемонии ведущих империалистических держав, новые государства неизбежно следовали по пути отречения от хозяйственной самостоятельности, политического суверенитета и культурной самобытности. Несмотря на свои патриотические декларации, правящие круги новых стран готовы были поступиться всем этим ради сохранения своего привилегированного положения.

Вначале особенно было ощутимым влияние Англии. «Если внешняя политика прибалтийских государств и склонялась к одной из великих держав, то обычно к Великобритании, которая, хотя и была далеко расположена, могла проявить, как в 1919 году, свою военно-морскую мощь в этом районе», — отмечали Мисиунас и Таагепера. В ходе бесед с представителем Великобритании в странах Прибалтики Таллентсом в 1920 году Ульманис и Мейеровиц признали «необходимость экономического проникновения со стороны какой-либо державы и выразили твердое пожелание, чтобы этой державой была Англия».

На состоявшейся в июле 1925 года конференции посланников Латвии в Риге была принята резолюция, в которой говорилось: «Поскольку Англия является врагом России и имеет интересы на Балтийском море, ее политика будет благоприятной для Латвии дольше всего. Поэтому следует развивать с Англией торговые отношения, привлекать в Латвию английские капиталы и стремиться получить в ней займы».

Но одновременно с Великобританией усиливала экспансию в Прибалтику Германия. При этом Германия стремилась опираться на немецкое меньшинство в трех республиках. 27 декабря 1920 года Министерство иностранных дел Германии направило директивы германским миссиям в Риге, Каунасе и Таллине, в которых говорилось: «Прибалтийские немцы должны стремиться к сотрудничеству с господствующими нациями окраинных государств, а не к отчуждению от них, что могло бы ослабить позиции как самих проживающих в Прибалтике немцев, так и Германии».

Продвижение в Прибалтику рассматривалось в германских правящих кругах как трамплин для экспансии в Россию. 26 января 1921 года в Министерстве иностранных дел Германии состоялось совещание по экономическим отношениям с Латвией. На совещании было сказано, что «Германия ничего не боится так сильно, как быть обойденной или опоздать при занятии позиций, с которых она могла бы начать завоевание России мирными средствами».

Помимо конкурентной борьбы за овладение Прибалтикой, ведущие державы Запада занимали различные позиции относительно будущего трех республик. Если Великобританию и Германию устраивало сохранение у них статуса номинальной независимости, что позволяло им укреплять свои позиции в этом регионе, то позиция Франции и США была иной. Эти державы не оставляли надежд на скорую реставрацию дореволюционных порядков в России. Так, министр иностранных дел Польши Сапега писал польским представителям за рубежом 10 сентября 1920 года, что Франция считает прибалтийские государства «временным и неизбежным злом» и «будущей добычей возрожденной России».

Аналогичную позицию занимало и американское правительство. Последнее упорно старалось спровоцировать вооруженный конфликт на советских границах Прибалтики с тем, чтобы развязать оттуда новую интервенцию против Советской России. Так, 9 августа в государственный департамент было направлено письмо Юнга о возможности советского нападения на прибалтийские республики. Следствием этого явилось прибытие в Балтийское море американского крейсера «Питтсбург», а также военных судов «Брум» и «Брукс». 6 и 24 декабря 1920 года Юнг направил новые телеграммы в Государственный департамент об угрозе советского нападения. В последней телеграмме он утверждал, что в середине января 1921 года ожидается нападение Красной Армии на Эстонию и Латвию.

Позиция двух влиятельных держав Запада заставляла правительство Латвии искать, с одной стороны, поддержки Великобритании, а с другой стороны — укреплять военно-политические связи с другими лимитрофами. Министерство иностранных дел Латвии информировало своего представителя в Великобритании о том, что союз возможно большого числа государств является необходимой гарантией на тот случай, если в России будут установлены прежние порядки и новое правительство России начнет добиваться восстановления «единой и неделимой». Поэтому, говорилось в письме министерства, «мы не возражали бы против заключения союза новых государств от Белого до Черного моря; наоборот, если возникла бы возможность заключить такой союз… мы его энергично поддержали бы».

Это предложение было поддержано и Эстонией на конференции трех прибалтийских стран, а также Польши и Финляндии в Булдури 6 августа 1920 года. На этой конференции был выработан ряд статей военного соглашения, предусматривавшего, что оно направлено против России. При этом под «Россией» подразумевалась «любая военно-политическая организация, которая возникла или могла бы возникнуть на территории России». На конференции было также признано желательным заключение военного договора между Польшей, Эстонией, Латвией и Литвой, направленного против Германии. (Финляндия категорически отказалась стать участником такого договора.)

Разногласия между западными державами проявлялись и в других областях. Если Франция стремилась связать три республики союзом с Польшей, находившейся под сильным влиянием Парижа, то Англия настаивала на создании политического блока прибалтийских стран со скандинавскими странами. Однако французские планы создания блока Польши и трех прибалтийских республик наталкивались на сопротивление Литвы, настаивавшей на возвращении Польшей Вильнюса и Виленской области.

Считая независимость прибалтийских государств «временным явлением», Франция не спешила с их признанием де-юре. Лишь разгром белых армий заставил французское правительство несколько изменить свою позицию. Журнал «Эроп нувель» писал: «Нет больше генералов, которых можно было бы признать, поэтому признают новые государства». Министр иностранных дел Латвии писал посланникам страны: «Единственной антибольшевистской силой остались новые государства, которые Франции, естественно, пришлось признать». 26 января 1921 года Верховный совет стран Антанты по предложению Франции признал независимость Эстонии и Латвии.

Латвийский посланник в Лондоне Бисениек писал в Ригу, что одной из причин признания Францией Эстонии и Латвии было желание французского правительства создать «сплошную полосу буферов между Германией и Россией от моря до моря».

Лишь США долго возражали против признания Латвии и Эстонии, исходя из необходимости реставрации «единой и неделимой» России под властью белых генералов. Правда, 28 июля 1922 года правительство США приняло решение о признании Латвии и Эстонии де-юре, но при этом не исключая возможности восстановить Россию в дореволюционных границах.

Созданию прочного антисоветского блока «от моря до моря» мешали разногласия между прибалтийскими государствами и Польшей. Не удовольствовавшись захватом Виленской области, Польша претендовала на шесть волостей Юго-Восточной Латвии, а то и на весь юг республики. Поэтому не только Литва, но и Латвия выступала против участия Польши в общем военно-политическом союзе. Однако ничто не помешало заключению 7 июля 1921 года договора о военном союзе между Эстонией и Латвией.

12–13 июля 1921 года в Риге состоялась конференция министров иностранных дел Эстонии, Латвии и Литвы. На ней Литва пыталась привлечь две другие прибалтийские республики к ее конфликту с Польшей на своей стороне, но потерпела в этом неудачу.

Через несколько дней, 25–30 июля, в Риге состоялась другая конференция, с участием представителей Эстонии, Латвии, Финляндии и Польши. Литва отказалась в ней участвовать. Очевидно, на ней вновь был поставлен вопрос о создании антисоветского военно-политического блока. Информируя своих посланников за рубежом после этой конференции, Министерство иностранных дел Латвии подчеркнуло, что слухи об агрессивных намерениях России не могут быть приняты всерьез; напротив, приходится опасаться, что Польша и Румыния сами могут спровоцировать конфликт с Советской Россией.

17 марта 1922 года на созванной по инициативе Франции конференции представителей Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии (Литва не была приглашена из-за ее конфликта с Польшей по поводу Виленщины) был заключен так называемый Варшавский договор четырех стран о взаимной помощи. Таким образом, был оформлен антисоветский политический блок под эгидой Антанты.

7-я статья договора гласила: «Представленные на Варшавской конференции государства обязуются в случае, если одно из них без провокаций с его стороны подвергнется нападению другого государства, соблюдать благосклонную позицию по отношению к атакованному государству и заключить немедленно соглашение о необходимых мерах».

Планы создания военно-политического блока «от моря до моря» беспокоили не только Советскую страну, но и Германию. Чтобы убедить Германию в том, что данная статья не была направлена против нее, представители Польши, Эстонии, Латвии и Финляндии подписали 22 апреля 1922 года секретный меморандум, в котором указывалось, что в статье 7 имелась в виду Россия. Сообщая 1 мая латвийскому посланнику в Финляндии о подписании меморандума, Мейеровиц подчеркивал, что он должен сохраняться в тайне, «чтобы русские не имели основания считать, что Варшавский договор направлен против них».

В то же время Франция не скрывала надежд на то, что новый военно-политический блок будет служить для развязывания нового нападения на Советскую страну. Комментируя итоги Варшавской конференции, французский посланник в Эстонии Жильберт писал: «Теперь наступило время для того, чтобы заговорили пушки… Польша, Латвия, Эстония, Финляндия достаточно сильны, чтобы свергнуть большевистскую власть в России».

Свое стремление укреплять антисоветскую направленность Варшавского договора продемонстрировала французская делегация во главе с сенатором Трувэ, посетившая в июне-июле 1922 года Латвию, Эстонию и Финляндию. Одновременно прибалтийские порты посетила эскадра французских судов в составе тяжелого крейсера «Жюль Мишело» и двух миноносцев. Франция предложила передать Латвии один из своих старых военных кораблей и получила обязательство Латвии размещать все свои заказы на военные корабли и принадлежности береговой обороны исключительно во Франции.

В это время активизировалась и разведывательная деятельность прибалтийских стран против Советской страны. В письме министра обороны Латвии Лайлиня Мейеровицу от 18 января 1923 года говорилось, что Генштаб латвийской армии практикует отправку вооруженных разведчиков через советскую границу. Разведкой в Советской стране занимались дипломаты и дипкурьеры прибалтийских государств.

Находясь в полной хозяйственной и политической зависимости от ведущих стран Запада, правительства прибалтийских государств послушно выполняли их волю и следовали антисоветскому курсу. Лишь опасаясь за судьбу своих режимов, они пытались уклониться от участия в военных авантюрах, к которым их подталкивали наиболее оголтелые враги Советского государства.

Советское правительство с тревогой оценивало военно-политическое положение на своей западной границе. 15 марта 1922 года Наркомат иностранных дел обратился с нотой протеста к правительствам Англии, Италии, Франции, в которой отмечалось, что «русское правительство имеет неопровержимые доказательства формирования враждебных банд на территории соседних государств». В связи с тем, что «против Советской России заключаются новые военные союзы», НКИД высказывал тревогу по поводу возможности «новой военной интервенции, открытой или замаскированной».

В ответ на диверсии, шпионаж и провокационные действия Советская Россия предлагала действенные меры, направленные на укрепление доверия со своими западными соседями. 12 июня 1922 года Советское правительство направило предложение правительствам Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и Польши (а затем и Румынии) о разоружении.

Комментируя это предложение, представитель Министерства обороны Эстонии полковник Терванд заявил латвийским представителям, что «переговоры следует вести, чтобы не давать России возможности распространять пропаганду о том, что прибалтийские государства не желают вести переговоры по вопросам разоружения и что они преследуют империалистические цели». В то же время на состоявшихся в Таллине (в августе) и в Варшаве (в сентябре) совещаниях военных представителей Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши и Румынии было решено: советские предложения «заранее следует признать неприемлемыми». Это решение было утверждено на конференции этих стран в Таллине 8–9 октября 1922 года.

2 декабря 1922 года началась московская конференция по вопросам разоружения этих стран и РСФСР, на которой советская делегация предложила сократить вооруженные силы всех ее участников на 75 %, ограничить военные бюджеты, ликвидировать военные формирования иррегулярного характера. В ответ Польша и прибалтийские страны предложили ограничиться подписанием договора о ненападении между участниками конференции. Делегация РСФСР поддержала и это предложение. В качестве компромисса советская делегация предложила сократить вооруженные силы на 25 %.

Польша и прибалтийские страны согласились с этим предложением. Они объявили, что после такого сокращения вооруженные силы Польши должны составить 280 тысяч человек, Латвии — 19 тысяч, Эстонии — 16 тысяч, Финляндии — 28 тысяч. (В РСФСР в это время вооруженные силы составляли 800 тысяч человек.) На самом деле западные партнеры России по переговорам искажали подлинные сведения о численном составе своих вооруженных сил. Глава польской делегации Радзивилл неофициально заявил представителям прибалтийских стран: «Вооруженные силы Польши составляют в настоящее время 240 тысяч человек. Нет никаких препятствий к тому, чтобы заявить большевикам, что в 1923 году вооруженные силы Польши будут составлять 280 тысяч человек». Также искажали сведения о численности своих армий и другие западные участники переговоров. В письме Министерства иностранных дел Латвии посланникам от 21 декабря 1922 года говорилось: «19 тысяч для Латвии, 16 тысяч для Эстонии и 28 тысяч для Финляндии означает сохранение существующих вооруженных сил».

Тем временем в Великобритании к власти пришли консерваторы, выступавшие за проведение жесткой политики в отношении Советской России. Страны «санитарного кордона» рассматривались тори как линия возможного фронта военных действий против РСФСР. 19 декабря 1922 года латвийский посланник в Лондоне Бисениек сообщал в Ригу, что военное министерство Великобритании «внимательно изучает возможности ведения военных действий в пограничных районах России». Естественно, что в этих условиях переговоры о разоружении зашли в тупик.

После «знаменитого» ультиматума министра иностранных дел лорда Керзона Советскому Союзу от 8 мая 1923 года англо-советские отношения резко ухудшились. Одновременно начались военные антисоветские демонстрации в Прибалтике. 22 июня в Рижском порту появилась английская эскадра в составе трех крейсеров. В августе того же года Керзон сообщил, что английское правительство готово послать в Латвию военных экспертов и инструкторов для оказания помощи в реорганизации латвийской армии. Вскоре в Латвию прибыли английский генерал Барт и другие военные специалисты. В августе Латвию и другие прибалтийские страны посетила группа английских парламентариев.

18–20 августа состоялось тайное совещание военных экспертов Польши, Финляндии, Эстонии и Латвии, на котором была достигнута договоренность о координации действий объединенного флота четырех стран.

Нагнетание напряженности на западных границах СССР продолжалось. 25 октября — 1 ноября 1923 года в Таллине состоялась латвийско-эстонская конференция, на которой был заключен военный договор на 10 лет. Однако попытки Латвии добиться присоединения к нему Литвы были отвергнуты Эстонией под давлением Польши. Латвия же выступила против присоединения к нему Польши, на чем настаивала Франция.

В ответ на обострение обстановки на западной границе Советское правительство в октябре 1923 года выступило с предложением о подписании протоколов о ненападении с Польшей и прибалтийскими странами. Однако начавшиеся по этому поводу переговоры были сорваны. Объясняя свое нежелание идти на подписание таких протоколов, латвийский посол в Лондоне писал 28 февраля 1924 года: «Важнейшим является тот случай, если бы Россия оказалась в состоянии войны с каким-либо третьим государством. Предположим, что этим государством является Англия. Я очень хорошо могу представить такой случай, что между Россией и Англией возникнет вооруженный конфликт… Для Англии легче всего произвести нападение через Балтийское море, так как Индия и Дальний Восток, а также Ледовитый океан слишком далеко и отдалены от центра России. Если же Латвия на основании заключенного договора отказалась бы пропускать англичан через свою территорию, то, по моему мнению, исход может быть только один: англичане все же двинулись бы через нашу территорию или территорию Эстонии. Единственным результатом было бы то, что англичане, относившиеся к нам до сих пор дружественно, если бы и не превратились в наших прямых противников, то стали бы равнодушными в отношении нашей самостоятельности». Так внешнеполитические руководители Латвии признавали свою неспособного проводить самостоятельную внешнюю политику.

В то же время правящие круги Латвии не скрывали своего отрицательного отношения к великой восточной стране. Комментируя официальное уведомление Советского правительства глав других стран о создании СССР, глава латвийской миссии в Москве А. Бирзниек 13 июля 1923 года написал в своем письме в Ригу: «Ни Латвия, ни какое-либо другое государство тут ничего изменить не могут, но известные головные боли этому огромному колоссу… мы можем причинить, и этот случай нам следовало бы использовать».

Приход в Великобритании к власти лейбористского правительства Р. Макдональда 24 января 1924 года привел к ослаблению антисоветской активности Лондона, что не замедлило отразиться и на политике прибалтийских государств.

Однако возвращение консерваторов к власти 4 ноября 1924 года вновь сопровождалось активизацией агрессивности в английской политике. К этому времени Франция, ослабленная рурской авантюрой 1923 года, не могла себе позволить прежнюю активность в делах Прибалтики. Ее место постаралась занять Великобритания. 29 июля 1925 года французская газета «Эр нувель» писала: «Англия решила взять под свой контроль все стратегические пункты на Балтийском море, в том числе обосноваться в датских проливах и на эстонских островах Сааремаа и Хийумаа».

Готовность руководства Эстонии обратиться за помощью к западным державам резко возросла после восстания, организованного Коммунистической партией Эстонии. Этому восстанию способствовало обострение социально-экономических проблем и усиление политической борьбы в Эстонии. В ответ на выступления трудящихся, во главе которых стояли коммунисты, власти отвечали жестокими репрессиями. В мае 1922 года был арестован и расстрелян один из руководителей Компартии Эстонии — Виктор Кингисепп.

Экономический кризис, поразивший Эстонию в 1923–1924 годах, стал причиной новых политических выступлений левых сил, а затем и новых репрессий против них. В январе 1924 года в Таллине произошли массовые аресты среди коммунистов. В августе по Эстонии прокатилась очередная волна арестов, а 10 ноября в Таллине открылся процесс по делу 149 коммунистов, обвинявшихся в революционной деятельности. Томп, один из руководителей КПЭ, был расстрелян, а остальные обвиняемые приговорены к различным срокам заключения, включая пожизненное.

Жестокий приговор явился толчком к восстанию под руководством коммунистов. Руководство компартии во главе с Яном Анвельтом намеревалось, захватив Таллин, создать революционное правительство и объявить о восстановлении Советской власти во всей Эстонии.

Восстание началось утром 1 декабря 1924 года выступлением 300 бойцов боевых дружин из коммунистов и комсомольцев. Утром 1 декабря 1924 года восставшие заняли Балтийский вокзал, железнодорожную станцию Таллин-Вяйке, главный почтамт, здание Государственного собрания, военный аэродром. Однако повстанцы не сумели овладеть военным министерством и помещениями воинских частей. Вскоре правительственные войска перешли в наступление. Несмотря на упорное сопротивление боевых дружин, восстание было подавлено.

После этого по всей Эстонии развернулись массовые репрессии. В течение 2–3 месяцев были арестованы тысячи членов компартии и сочувствовавших им лиц. Несколько сотен человек было расстреляно.

Поражение восстания 1 декабря отразилось не только на внутриполитическом положении в Эстонии, но и на ее внешней политике. Уже 2 декабря 1924 года эстонский посланник в Лондоне обратился в английское Министерство иностранных дел с просьбой направить суда военно-морского флота Великобритании к берегам Эстонии. Германский посланник в Финляндии сообщал, что эстонское правительство предложило Англии «уступить часть таллинской гавани для организации английской военно-морской базы». Латвийский посланник в Эстонии Сескис сообщал в Ригу 23 декабря, что «эстонское правительство желает во что бы то ни стало заключить в самое ближайшее время вместе с Латвией военный договор с Польшей, а может быть, также и с Финляндией».

Эти настроения захватили и правительственные круги Латвии. Правительство Латвии объявило о своей готовности прийти на помощь Эстонии в случае «нового коммунистического восстания». 3 декабря 1924 года министр иностранных дел Латвии Сей запросил посланников Великобритании, Франции, США и Италии в Риге: может ли Латвия рассчитывать на помощь, если бы тут произошло коммунистическое восстание, как в Эстонии. Великобритания и Франция объявили о своей готовности предоставить такую помощь.

Однако, как только стало ясно, что события в Эстонии являются чисто внутренним делом этой страны и не означают вторжения Красной Армии в Прибалтику под знаменами Коминтерна, обе страны отказались отправлять военно-морские эскадры к берегам Прибалтики, чтобы, как сказал министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен, «не раздражать русских».

В то же время восстание 1 декабря было использовано для нового давления на страны Прибалтики с целью создания единого антисоветского блока. 4 декабря 1924 года английская газета «Стар» писала: «Ожидается, что недавние события в Таллине приведут к быстрому соглашению между прибалтийскими государствами и к созданию уже давно ожидаемого прибалтийского союза». В начале января 1925 года министр иностранных дел Эстонии Пуста прибыл в Ригу, где настаивал на создании единого антибольшевистского фронта.

Но, придя в себя после перводекабрьского восстания в Эстонии, правительство Латвии стало возражать против создания такого блока. Оно не собиралось раздражать не столько СССР, сколько Литву, Германию и Швецию, не желавших создания в Балтийском регионе блока, в котором господствовала бы Польша.

Однако на Латвию продолжала оказывать давление Англия. 14 января 1925 года Мейеровиц заявил на пресс-конференции, что Англия ставила предоставление займов Латвии в зависимость от результатов очередной конференции Польши и стран Прибалтики по вопросу о создании военно-политического союза.

Попытки создать военно-политический блок были вновь предприняты в ходе конференции Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии, состоявшейся 16–17 января 1925 года в Хельсинки. Хотя эти усилия не увенчались успехом, военные круги этих стран оказывали давление на свои правительства с целью добиться создания такого союза. На состоявшейся 31 марта — 3 апреля 1925 года конференции Генеральных штабов Латвии, Эстонии и Польши было принято решение о координации разведки против СССР. Были распределены зоны разведки в СССР, и была достигнута договоренность об обмене развединформацией.

В то же время создание единого антисоветского фронта по-прежнему наталкивалось на непримиримые противоречия между Литвой и Польшей. С одной стороны, Англия в 1925 году усилила свое давление на Литву с целью вынудить ее пойти на примирение с Польшей. С другой стороны, Польша препятствовала созданию коалиции из трех прибалтийских республик без ее участия. 28 сентября 1925 года латвийский посланник в Эстонии Сескис писал: «Поляки всеми силами борются против объединения малых прибалтийских государств без участия Польши и стремятся поставить их под свою опеку».

В этих условиях 31 августа 1925 года комиссия по иностранным делам латвийского сейма высказалась против союза с участием Польши. Аналогичную позицию заняли представители Латвии и на конференции Польши, Эстонии, Латвии и Финляндии, состоявшейся 6–11 сентября. К Латвии присоединилась и Финляндия. После отставки министра иностранных дел Эстонии Пусты и назначения на его место бывшего посланника в Москве А. Барка отношения между СССР и Эстонией несколько улучшились, а поэтому и активность последней в организации антисоветского блока ослабла.

В начале 1925 года СССР вновь поставил вопрос о заключении договоров о ненападении с прибалтийскими странами. И вновь эти инициативы не были поддержаны в трех республиках.

В это время произошли изменения в расстановке сил в кругу великих держав мира. Влияние Франции в Европе после рурской авантюры 1923 года заметно ослабло, и этим воспользовалась Великобритания. Играя на возмущении Германии французским вторжением в Рур и в то же время используя опасения Франции в связи с угрозой германского реваншизма, Великобритания 19 января 1925 года выступила с инициативой, предусматривавшей гарантии статус-кво на Рейне. Германия поддержала это английское предложение.

Однако предложения Великобритания не предусматривали подобных гарантий на востоке Германии. Это было не случайно, так как устраивало Германию, стремившуюся к пересмотру восточных границ с Польшей и Чехословакией. В письме статс-секретаря МИД Германии Шуберта германскому послу в Москве графу Брокдорф-Ранцау от 12 февраля 1925 года говорилось, что «всякое признание наших существующих границ на Востоке посредством гарантийного пакта абсолютно исключается». Английский посол в Берлине д'Абернон в своей беседе с Шубертом в феврале проявил, по словам последнего, «полное понимание того, что наши границы на Востоке не могут быть долговечными».

Такое «понимание» объяснялось стремлением Великобритании направить германскую экспансию на Восток. В секретной записке Остина Чемберлена от 20 февраля 1925 года говорилось, что Советская Россия «нависла как! розовая туча, не поддающаяся учету, но прежде всего ослабленная». Чемберлен предлагал «определить политику безопасности вопреки России и даже, пожалуй, именно из-за России». Теперь Англия старалась определять положение в регионе, где до тех пор пыталась доминировать Франция. Но если Франция стремилась создать антисоветский военно-политический блок из приграничных государств и опираясь прежде всего на Польшу, то Великобритания решила превратить Германию в главную силу грядущего антисоветского похода.

Желая получить гарантии своей западной границы и продолжить подготовку для нападения на СССР, правящие круги Франции поддержали английскую инициативу. Более того, они стали настаивать на вступлении Германии в Лигу Наций, которую тогда рассматривали как возможный политический центр новой интервенции против СССР. Предполагалось, что, вступив в Лигу Наций, Германия будет поддерживать санкции против «нарушителя мира», предусмотренные 16-й статьей Устава Лиги. Также предполагалось, что обвинение в нарушении мира может быть в любой момент предъявлено Советской России (а уж предлог для таких обвинений всегда можно было найти или спровоцировать).

СССР решительно выступал против этих планов. 8 апреля 1925 года нарком иностранных дел Г.В. Чичерин заявил германскому послу Брокдорф-Ранцау: «Вступление Германии в Лигу Наций есть лишь составная часть общей комбинации, означающей объединение с Англией против нас… Маневр Германии и Англии сознательно направлен на изолирование СССР».

Проекты гарантийных соглашений стали предметом дискуссий на конференции в Локарно 5–16 октября 1925 года. Хотя делегация Германии во главе с министром иностранных дел Г. Штрезерманом была готова поддержать проекты договоров о гарантиях западных границ, она возражала против попыток втянуть ее в антисоветский блок. Штрезерман ссылался на «разоруженность» Германии, неизбежность обострения внутриполитической борьбы, если бы Германия пропустила иностранные войска через свою территорию к границам СССР. Не исключая возможности участия Германии в экономических санкциях против СССР, Штрезерман в то же время заявил: «Германия в настоящее время бессильна и должна поэтому во что бы то ни стало избегать таких ситуаций, которые могут навлечь на нее объявление войны», а между тем «на бойкот, объявленный Россией с немецкой стороны, Москва, несомненно, ответит объявлением войны». В результате никаких конкретных обязательств по участию в антисоветских акциях Германия не дала.

И все же отсутствие гарантии восточных границ Германии открывало последней дорогу на Восток. Оценивая итоги Локарно, 25 ноября Штрезерман писал: «Я вижу в Локарнском пакте средства для сохранения рейнских земель и возможность для возврата немецких земель на Востоке». Орган Французской компартии «Юманите» писала: «Локарнский акт — это первый очень важный шаг к созданию англо-европейского блока, острие которого направлено против Советского Союза».

Договоры и другие соглашения, подписанные в Локарно, имели большое значение и для Прибалтики. После заключения соглашений в Локарно газета «Ригас Зинон» писала, что теперь западноевропейские государства будут говорить с СССР «гораздо более внушительным языком. Тогда действительно в порядок дня встанет вопрос об организации великими державами похода против Советской России».

Однако часть правящих кругов прибалтийских государств не восторгалась от перспективы превращения своих стран в поля боевых действий. Особые опасения вызывали возможные действия Польши по провоцированию войны с СССР. 25 октября газета «Латвияс Саргс» писала: «Связываться с Польшей — значит идти вместе с ней к будущей войне».

Вскоре после Локарно СССР выступил с новыми предложениями, направленными на нормализацию отношений с западными соседями. 15 декабря 1925 года Г.В. Чичерин заявил на пресс-конференции: «Мы хотим жить в обстановке полного взаимопонимания с прибалтийскими государствами. Мы желаем заключать с каждым из них самые прочные договоры для того, чтобы укрепить наши мирные и дружественные отношения, но мы стремимся избежать всего того, что означало бы создание федерации государств-лимитрофов. Эта идея создания федерации государств-лимитрофов выдвигалась неоднократно и главным образом правительствами, относившимися к нам враждебно».

Однако идею союза приграничных государств продолжали упорно проводить правители Польши. В 1926 году Польша активизировала попытки создать польско-прибалтийский блок. Против по-прежнему выступали Латвия и Финляндия, но Эстония явно склонялась к поддержке польских планов.

Литва же заключила 28 сентября 1926 года договор о ненападении с СССР. Объясняя позицию правительства Литвы, ее министр иностранных дел писал: «Я придерживался по отношению к коммунистической России следующей позиции: решительная идейная борьба против коммунизма, но сотрудничество в возможных пределах с Россией как государством». Вскоре начались переговоры СССР о заключении договоров о ненападении с Латвией и Эстонией. Однако подобные тенденции в развитии отношений СССР со своими соседями вызывали немедленную негативную реакцию у творцов «санитарного кордона». Вскоре после подписания советско-литовского договора Англия закрыла кредиты Литве.

А в 1927 году началась новая антисоветская кампания, чреватая перерастанием в войну против СССР. 23 февраля 1927 года Остин Чемберлен направил Советскому правительству ноту с угрозами денонсации торгового соглашения Англии с СССР. 12 мая английская полиция под предлогом поиска некоего компрометирующего СССР документа устроила обыск в лондонском помещении англосоветского акционерного общества «Аркос». Хотя искомый документ не был найден, 27 мая правительство Великобритании разорвало дипломатические отношения с СССР. Лидер либеральной оппозиции Ллойд Джордж заявил: «Мы выпустили последнюю стрелу из колчана, в котором осталась лишь громовая стрела войны».

В антисоветскую кампанию включились и США. В речи, произнесенной 30 мая 1927 года, посол США в Париже Геррик призвал к крестовому походу против СССР. Одновременно О. Чемберлен в ходе встречи с министром иностранных дел Франции А. Брианом в мае постарался склонить его к антисоветскому походу.

7 июня в Польше бы убит советский полпред Войков. Считая это убийство провокацией, организованной британскими спецслужбами, газета «Дейли геральд» писала: «Отношения между Варшавой и Москвой постепенно улучшались. Для тех, которые надеялись, что англо-русский разрыв поведет к объединенным действиям против СССР, крайне необходимо было уничтожить эти хорошие отношения и вновь зажечь войну между обеими странами».

Против СССР была развернута шумная пропагандистская кампания, финансировавшаяся владельцем «Ройял Датч Шелл» сэром Генри Детердингом, потерявшим после 1920 года богатейшие нефтепромыслы в Баку, и предпринимателем Лесли Урквартом, владевшим до 1917 года крупными предприятиями на Урале и в Сибири. Дело не ограничивалось выступлениями в печати. В совещаниях, организованных Детердингом и Урквартом, участвовали французский маршал Фердинанд Фош, немецкий генерал Гоффман. На них обсуждались планы военного похода на СССР.

15 июня в Женеве состоялась секретная встреча министров иностранных дел Великобритании, Германии, Франции, Бельгии, Японии, на которой обсуждался «русский вопрос». Лишь представитель Германии отказался поддержать антисоветские мероприятия, на которых настаивал Остин Чемберлен.

Любое нападение на СССР предполагало соучастие в нем (активное или пассивное) прибалтийских стран. В этой обстановке правящие круги прибалтийских республик старались заверить Великобританию в своей лояльности. 15 марта 1927 года газета «Яунакас Зиняс» писала: «Латвия должна воздержаться от таких шагов, которые Англия может признать недружелюбными. А при нынешних обстоятельствах Англия могла бы признать советско-латвийский гарантийный договор именно таким недружелюбным шагом». Хотя 1 мая 1927 года был подписан советско-латвийский договор о торговле, переговоры о советско-латвийском договоре о ненападении зашли в тупик по вине Латвии. Англия оказывала давление на Латвию через посредство Польши и Эстонии.

В «Истории Эстонской ССР» отмечалось: «Когда в июне 1927 года оформлялось советско-латвийское торговое соглашение, эстонское правительство, по указке Лондона, всячески пыталось препятствовать этому, угрожая денонсацией договора о союзе между Эстонией и Латвией. Эстонский Генеральный штаб, действуя в тесном контакте с английской разведкой, засылал в Советский Союз шпионов и диверсантов. Была осуществлена реорганизация эстонской армии, введено оружие английских образцов. На полученный от международного спичечного треста Крейгера заем в Эстонии началось строительство стратегической железной дороги… Как в эстонской, так и в латвийской и шведской буржуазной печати стали появляться статьи, в которых делались попытки обосновать якобы «грозящей с Востока опасностью» необходимость наращивания и объединения военных усилий стран этого региона».

Хотя угроза военного нападения на СССР в 1927 году не реализовалась, Великобритания не отказывалась от демонстрации своего военного присутствия. В июне 1928 года состоялись военные маневры британского флота в Балтийском море. В своей беседе с министром иностранных дел Финляндии Остин Чемберлен заявил: «Англия хотела показать этими маневрами свой интерес к Балтийскому морю».

Однако отказ от планов военного нападения на СССР сразу же ослабил активность Великобритании в Прибалтике. Лондон демонстративно показывал, что Прибалтика его интересует лишь как антисоветский бастион. Новый посланник Великобритании в прибалтийских странах Эдисон всячески выражал презрение по отношению к народам трех республик. В ответ на замечание латвийского дипломата Веемана о том, что в Англии не знают, где находится Латвия, Эдисон саркастически ответил, что это его «не удивляет, ибо в Англии мало интересуются Латвией и другими прибалтийскими государствами». Эдисон заметил, что латыши думают, что по их первой же просьбе «перед Ригой сразу появится английский флот». Эдисон заверил собеседника, что у английского военно-морского флота «имеются более важные задачи».

В ноябре 1927 года латышский писатель Акуратер жаловался советскому полпреду, что англичане считают латышей «мужиками» и постоянно дают им это чувствовать. Именно так вел себя, по словам писателя, посланник Эдисон, который не скрывал своего презрения к латышам, эстонцам и литовцам, называя их «туземцами».

Впрочем, и более вежливые представители Франции в Прибалтике проявляли с конца 1927 года утрату интереса к этому региону.

Зато заметно усилилась активность Германии. Еще 31 марта 1926 года германское правительство выделило 1,5 миллиона марок на поддержку немцев в Эстонии, Латвии и Литве. Посланник Латвии в Берлине Войт сообщал в Ригу: «В Германии все упорнее распространяются взгляды о необходимости экономического завоевания прибалтийских государств». В 1927 году германский капитал занял первое место в акционерном капитале Латвии.

В то же время в конце 20-х годов активизировалась торговля СССР с прибалтийскими странами. До тех пор объем торговли Советского государства с Прибалтикой сокращался. В 1924 году он составлял 12,8 % эстонского импорта, а в 1925 году лишь 4,4 %. В конце же 20-х годов торговля СССР с Прибалтикой, особенно с Латвией, стала заметно активизироваться. Так, с 1927 по 1929 год экспорт латвийских товаров в СССР увеличился в 10 раз, и Советский Союз занял третье место в экспорте Латвии после Англии и Германии.

Несмотря на постоянные осложнения в политических отношениях, восстанавливалась роль Прибалтики как связующего звена между Россией и Западом. Так как Эстония первой подписала мирный договор с РСФСР, то она стала получать немалые выгоды от восстановления транзитной торговли России с Западом. Поэтому Латвия также старалась восстановить былые транзитные маршруты из России в Западную Европу. Латвийский министр путей сообщения в своих выступлениях напоминал, что «линия Рига — Ровно — Москва значительно ближе подходит к внутренним районам Советской России, чем пути, связывающие Россию с Таллином, и что латвийские гавани не замерзают».

После заключения соответствующих договоров и соглашений начиная с 1923 года СССР обеспечивал более половины транзита через Латвию в Англию. Железнодорожные фрахты, которые Советская Россия выплатила Латвии, уже в 1922 году составили 60 % всех бюджетных доходов латвийского Министерства путей сообщения.

О растущем влиянии СССР в этом регионе свидетельствовали и действия Советского правительства во время обострения польско-литовских отношений осенью 1927 года. 24 ноября 1927 года Советское правительство выступило с осуждением действий Польши и в защиту независимости Литвы.

Новые шаги в направлении нормализации отношений со своими западными соседями были предприняты СССР в связи с подписанием пакта Бриана — Келлога. Подписанный 27 августа 1928 года в Париже представителями Англии, Бельгии, Германии, Италии, Польши, Франции, Чехословакии и Японии договор предусматривал отказ «в своих взаимоотношениях от войны в качестве орудия национальной политики». Договор обязывал его участников урегулировать разногласия между ними «только мирными средствами».

Отстранение СССР от разработки этого договора могло свидетельствовать о желании его участников не распространять эти методы разрешения международных споров на Советское государство. Накануне подписания этого договора Г.В. Чичерин выступил перед представителями печати, заявив: «В действительные цели инициаторов этого пакта, очевидно, входило и входит стремление сделать из него орудие изоляции и борьбы против СССР. Переговоры по заключению так называемого пакта Келлога, очевидно, являются составной частью политики окружения СССР, стоящего в данный момент в центре мировых международных отношений». Чичерин подчеркнул, что желание или нежелание инициаторов пакта вести переговоры с СССР по поводу вступления в него «будет служить доказательством того, что именно служит их действительной целью — мир или подготовка войны».

В ответ правительства США, Франции и Великобритании заявили о готовности пригласить СССР к подписанию пакта Бриана — Келлога, а 6 сентября 1928 года Советское правительство объявило о своем согласии подписать его. Поскольку же пакт мог вступить в силу только лишь после его ратификации всеми без исключения государствами, подписавшими его, СССР, желая ускорить вступление договора в действие, обратился к своим соседям, прежде всего к Польше и прибалтийским государствам, с предложением считать его обязательным и вступившим в силу, даже в том случае, если другие государства его не ратифицируют.

9 февраля 1929 года в Москве состоялось подписание протокола о досрочном введении в действие пакта Бриана — Келлога. Протокол подписали СССР, Эстония, Латвия, Польша, Румыния. 1 апреля 1929 года к нему присоединилась Турция, а 5 апреля — Литва. 24 июля 1929 года пакт вступил в силу.

Хотя эти события мешали организации антисоветского похода, прибалтийские государства продолжали сотрудничать с державами Запада в организации недружественных акций против СССР. Посланник Латвии в СССР Сескис писал в Ригу о том, что из Латвии засылают шпионов на советскую территорию, а в Латвии находятся многочисленные антисоветские политические организации. Кроме того, отмечал Сескис, в Латвии имеется около десяти различных военных представительств, «взоры которых обращены на красный Восток. Латвия является их излюбленным местом деятельности. Ведь нетрудно за некоторую сумму денег найти в Латвии людей, которые знают русский язык, знакомы с условиями в России и готовы попытать в ней своей счастье… Я узнал от одного венгерского агента в Ревеле, что он еженедельно направляет в Россию одного человека. Если же учесть, что в Латвии имеются десять резидентов, а в Эстонии только три, то неудивительно, что так много латвийских граждан арестовываются в СССР за шпионаж».

Дальнейшее развитие событий в Прибалтике и ее отношений с СССР происходило под воздействием мирового кризиса, начавшегося в конце 1929 года. За годы кризиса цены на латвийский лес упали в 2 раза, на фанеру — в 2,4 раза, на лен — в 2 раза, на масло — в 3 раза, на бекон — в 2 раза. В некоторой степени экономические трудности прибалтийских стран смягчались за счет усилившейся торговли с СССР. Латвия направляла половину экспорта своих промышленных изделий в СССР. Над выполнением советских заказов трудились 17 тысяч латвийских рабочих, а транзит товаров из СССР и в СССР обеспечивал работой около 3 тысяч человек.

Однако антисоветские силы использовали мировой кризис для нагнетания антисоветской истерии и стали искать выход из экономических проблем в походе против СССР. Хотя доля СССР в мировом экспорте составляла лишь 1,9 %, в средствах массовой информации Запада утверждалось, будто советские товары, которые якобы производятся «за счет принудительного труда и продаются по бросовым ценам», спровоцировали экономический кризис. 10 февраля 1930 года папа римский Пий XII в своем послании призвал верующих к <молитвенному крестовому походу» против СССР. Бывший полковник австрийской армии Видаль представил папе римскому предложения о созыве всемирного антибольшевистского конгресса. Видаль пояснял: «Борьба против большевизма означает войну, а война непременно произойдет. Поэтому не время и не место заниматься изучением вопроса, каким образом ее избежать, и тратить энергию на безнадежные мирные утопии».

Правительство католической Польши живо откликнулось на инициативы Ватикана. В течение 1930 года состоялось несколько обменов визитами между правительственными делегациями Эстонии и Польши. В ходе их постоянно обсуждались планы нападения на СССР. Поляки /добивались поездки в Варшаву главы латвийского правительства для присоединения к этим дискуссиям.

Эти действия Польши поощрялись из Парижа. В начале мирового кризиса Франция менее других крупных держав Запада пострадала от него. Это, в частности, способствовало активизации ее политики в Прибалтике. Франция вновь выступала за создание союза Польши с прибалтийскими странами на антисоветской основе. Латвийский посланник во Франции Шуман сообщал из Парижа в Ригу 19 ноября 1930 года: «Франция весьма охотно приветствовала бы заключение прочного военного блока между Польшей и прибалтийскими государствами».

Хотя латвийское правительство не поддерживало курса на нагнетание напряженности на своей восточной границе, представители Генерального штаба Латвии активно сотрудничали с Генштабами Польши и Эстонии. Происходил обмен военными делегациями, визитами военных судов, самолетов. Латвийские военнослужащие проходили стажировку в польской армии. Польские офицеры присутствовали на маневрах латвийских и эстонских войск, а латвийские и эстонские офицеры — на маневрах польских войск.

В феврале 1932 года были организованы совместные маневры польских и латвийских войск возле советской границы. Командующий латвийской армией в 1924–1928 годах генерал Радзинь в своем интервью заявлял: «В случае польско-советской войны Латвия не должна оставаться нейтральной, а должна воевать вместе с Польшей».

В ответ на эту антисоветскую кампанию советские диппоматы не раз советовали прибалтийским государствам не поддаваться влиянию других стран. Еще 17 августа 1930 года нарком иностранных дел М.М. Литвинов в беседе с Сескисом заявил: «Если Латвия будет руководствоваться в своей внешней политике только собственными интересами, она неизбежно будет поддерживать с Советским Союзом хорошие отношения». Добиваясь улучшения отношений с той или иной прибалтийской страной, советская дипломатия старалась использовать разногласия среди лимитрофов и прежде всего противоречия между прибалтийскими государствами и Польшей.

Осенью 1931 года обострились польско-латвийские отношения. 1 октября 1931 года в Латвии была приостановлена деятельность двух польских обществ, обвинявшихся в том, что они пытались ополячить население прилегавших к польской границе районов Латвии и распространяли взгляды, что эти районы должны отойти к Польше. Посланник в Латвии Арцишевский требовал возобновления их деятельности. Он заявлял: «Латыши очень ошибаются, если думают, что Польша действительно на вечные времена отказалась от известных шести волостей Илукстского уезда».

4 и 7 октября у латвийского консульства в Вильно состоялись демонстрации, участники которых выкрикивали: «Долой Латвию!» 24 октября антилатвийская демонстрация состоялась в Варшаве. Демонстранты выкрикивали: «Бейте латышей!», «Войну с Латвией!». Польская печать не прекращала нападок на Латвию.

Учитывая наличие острых разногласий среди западных соседей СССР, Советское правительство понимало невозможность создания спаянного антисоветского блока из бывших провинций России. Поэтому оно старалось воспользоваться этим для укрепления мирных отношений с ними. Советское правительство вступило в переговоры с правительствами Эстонии, Латвии, Финляндии и Польши о подписании договоров о ненападении. После долгих проволочек, вызванных главным образом сопротивлением со стороны Польши, договоры о ненападении с этими странами были подписаны в середине 1932 года и ратифицированы к концу того же года.

Однако в связи с тем, что 17 октября 1932 года Великобритания денонсировала торговое соглашение с СССР, английское правительство стало оказывать давление на Латвию с целью сорвать переговоры о советско-латвийском торговом договоре. Под угрозами экономических санкций со стороны Англии Латвия прекратила переговоры.

Также под давлением Запада Латвия допускала существование на своей территории филиалов белогвардейских организаций. В республике издавались белогвардейские газеты. Вблизи от советской границы была создана белогвардейская радиостанция на русском языке. Было известно, что деятельность этих организаций и учреждений финансировалась и направлялась в основном английскими, французскими, американскими и японскими разведывательными центрами. Заброска японских агентов на советскую территорию осуществлялась и через Эстонию.

В своей книге «Прибалтийский фашизм» М.Ю. Крысин писал: «С первых же лет своего существования республики Прибалтики превратились в плацдарм для разведывательной и подрывной деятельности против Советского Союза. С начала 1920-х годов, а фактически с начала интервенции, здесь обосновались резидентуры разведок Великобритании, Германии, США, Франции, Финляндии, Швеции, Японии. Центром большинства резидентур стала Латвия. Первыми, кто освоил этот плацдарм, стали англичане. В 1920-х годах здесь действовала агентура не только «Сикрет Интеллидженс Сервис» (СИС), но и разведотделы отдельных британских министерств, а также сотрудники Скотленд-Ярда… Все они собирали развединформацию о Советской России и Красной Армии».

Подчиняясь западному давлению, правящие круги Латвии в то же время выражали опасения по поводу того, что подрывная деятельность реваншистских и шпионских организаций приведет к осложнению в советско-латвийских отношениях. 19 апреля 1932 года Министерство иностранных дел Латвии направило письмо в Министерство внутренних дел этой страны, в котором говорилось: «Начинает усиливать свою активность русская пресса, которая подстрекает в известном направлении местное русское население». МИД Латвии ссылался на обращение, опубликованное в «Нашей газете», к местной русской интеллигенции с призывом «принимать активное участие в борьбе за освобождение России от большевиков». МИД указывал, что такая агитация противоречит советско-латвийскому договору о ненападении.

1 ноября 1932 года в беседе с советским полпредом министр иностранных дел Латвии пообещал, что белогвардейские организации, связанные с монархистами и имеющие оружие, будут ликвидированы. Однако очевидно, что давление Запада на Латвию не позволило ей осуществить обещанного.

Вопреки тому, что прибалтийские страны не раз слепо подчинялись диктату держав Запада и причиняли головную боль Советскому государству, создавая опасные ситуации на ее границе, СССР неустанно выступал с новыми и новыми мирными инициативами, направленными на создание климата доверия и делового сотрудничества с Эстонией, Латвией и Литвой. Во многом благодаря этим усилиям перерастание напряженности в вооруженный конфликт на западных границах СССР удалось предотвратить и даже создать условия для расширения делового сотрудничества с тремя государствами Прибалтики.

Экономическая слабость новых прибалтийских государств была причиной не только их зависимости от крупных стран мира, но и внутриполитической нестабильности, которая усиливалась тем, что власть в них оказалась в руках сравнительно небольших социальных и политических группировок. Главной социальной опорой новых режимов, установленных на западно» границе Советской страны, стала малочисленная, но активно развивавшаяся торговая, промышленная и финансовая буржуазия этих стран.

В прибалтийских странах происходило сращивание финансовых и государственных интересов. В Эстонии одним из руководителей крупной промышленной компании «Ээсти Кивиыли» был генерал Лайдонер. Крупный финансист Аугуст Юрима занимал пост министра внутренних дел в последнем правительстве Эстонии. Крупные промышленники и финансисты Шеель, Лютер, Пухк фактически диктовали политику страны по многим ее аспектам. Аналогичные явления наблюдались и в других новых государствах.

Правящая привилегированная верхушка новой национальной буржуазии и высших государственных чиновников стремилась удержать в своих руках власть с помощью демагогии или репрессий. Несмотря на разгром революционных сил и неоднократные репрессии против них, в странах Прибалтики не прекращалась борьба за решение социальных проблем под руководством коммунистов и других левых. Правящие круги прибалтийских государств противопоставляли идеям пролетарского интернационализма националистические лозунги, изображая себя подлинными защитниками интересов своих народов.

В целях укрепления власти буржуазия стремилась подчинить своему влиянию крестьянские массы, составлявшие большинство населения этих стран. Представители крупной буржуазии Эстонии И. Лайдонер и К. Пяте возглавили влиятельную политическую партию страны — Союз аграриев. В середине 20-х годов в Литве у власти находился Союз крестьян ляудининков (ляудининки (лит.) — народники).

Для завоевания симпатий крестьянского большинства населения Прибалтики в трех странах была осуществлена аграрная реформа, ограничившая землевладение помещиков. В первую очередь новые участки земли раздавались добровольцам антисоветских армий. Большинство из тех, кто утратил часть своих земель, были немецкими баронами. Земельные реформы подорвали господство немецких помещиков в прибалтийской деревне.

Действия, направленные против господствующего положения немецкого меньшинства, пользовались поддержкой среди большинства населения и потому, что в них видели победу над теми, кто были наследниками вековых угнетателей народов Прибалтики.

Известно, что испокон веков население Прибалтики не было однородным в этническом отношении. В 30-х годах в Латвии национальные меньшинства составляли 26,6 % населения. В Литве на их долю приходилось 16,1 %. В Эстонии 12,4 % населения составляли неэстонцы. При этом удельный вес национальных меньшинств в городском населении и среди государственных служащих существенно превышал их долю в общем составе населения. В 1919 году среди населения Риги латыши составляли 51,5 %, немцы — 17 %, евреи — 13,5 %, русские — 7 %, поляки — 5 %. В городах и населенных пунктах Литвы с населением свыше 2 тысяч человек литовцев было 57 %. В то время как 65 % латышей занимались сельским хозяйством (среди немцев таких было 14 %), в промышленности было занято лишь 14 % всех латышей (27 % всех немцев, 28 % всех евреев), в торговле — 3,6 % латышей (19 % немцев, 49 % евреев). В Литве 85 % литовцев были заняты сельскохозяйственным трудом (58 % немцев, 6 % евреев); в промышленности работало 5 % литовцев, 17 % немцев и 22 % евреев; в торговле — 1 % литовцев, 3 % немцев и 30 % евреев.

Хотя в Эстонии на долю немецкого меньшинства приходилось всего 1,8 % населения, оно пользовалось немалым влиянием в республике. Немецкое меньшинство занимало значительное место среди владельцев промышленных предприятий Эстонии. Из 3688 предприятий страны на долю немцев приходилось 155. При этом стоимость имущества этих предприятий составляла 25,8 % от общей стоимости промышленных предприятий страны. На долю эстонских владельцев приходилось 29,2 %, доля государственных предприятий составляла 12,7 %. Доля имущества предприятий, принадлежавших евреям, составляла 3,8 %. Их доля среди населения составляла 0,4 %. На долю русских, составлявших 8,2 % населения, приходилось 0,7 % стоимости промышленных предприятий Эстонии. Хотя в Эстонии была сначала проведена радикальная земельная реформа, почти половина баронов получила обратно часть своих угодий (до 50 га). В руках немецкой буржуазии остались все акции промышленных предприятий, все дома и постройки в городах.

Значительная часть государственных чиновников приходилась на представителей национальных меньшинств. Эти лица зачастую не владели местным языком. Особенно сильна была их прослойка в сфере правосудия. Здесь немцы занимали самые высокие посты. Немало представителей национальных меньшинств было и среди высококвалифицированных специалистов и интеллигенции. Так, в 1930 году в Латвии 22 % всех врачей были немцы, 8,6 % — евреи, 7,6 % — русские.

Тот факт, что лучшие школы Латвии были для национальных меньшинств, приводил к тому, что депутаты сейма отправляли своих детей учиться в русские или немецкие школы. Это было предметом разбирательства на заседаниях сейма.

В то же время лозунг защиты интересов преобладающей национальности использовался для дискриминации непривилегированных этнических меньшинств. Это проявлялось, в частности, в политике правительства Латвии в районах, населенных латгальцами. Развитие промышленности там тормозилось, и Латгалия превращалась в сырьевой придаток страны. Политика «латышизации» привела к исключению латгальского языка из употребления. Аналогичное направление получила «эстонизация» районов с русскоговорящим населением в районе Нарвы.

Антирабочая направленность новых режимов сочеталась с крайним и демагогическим национализмом. Как всегда и везде, для идеологии восторжествовавшей в Прибалтике новой буржуазии были характерны авторитаризм, гипертрофированная амбициозность, агрессивность, упрощенная, эклектическая и мифологизированная философия и грубые методы в политике. Все это благоприятствовало распространению влияния идей тогда нового идейно-политического течения — фашизма.

Правящая в Литве партия националистов (таутининки) развивала связи с фашистской партией Италии, было создано литовско-итальянское общество, распространялась итальянская фашистская литература. Руководители литовского правительства рассуждали об общности государственных интересов Италии и Литвы. И хотя правые партии новых республик постоянно говорили об особой форме своей идеологии, заявляя о выборе средней линии между фашизмом и парламентским строем, президент Литвы и вождь таутининков А. Сметона провозглашал: «XX век — век фашизма».

17 декабря 1926 года таутининки совместно с партией христианских демократов при поддержке армии совершили государственный переворот, установив диктатуру. Президент Литвы К. Гринюс был взят под домашний арест. Были подвергнуты арестам министры кабинета, лидер социалистов Сляжявичус, а также руководство Компартии Литвы. Четыре коммуниста были расстреляны. 19 декабря президентом был провозглашен А. Сметона. В апреле 1927 года был распущен сейм. В 1928 году таутининки обнародовали новую конституцию, по которой вся власть была сосредоточена в руках президента А. Сметоны.

Однако в руководстве возникло соперничество между Сметоной и премьер-министром Вальдемарасом, возглавившим полулегальную организацию «Гяляжинис вилкас» («Железный волк»). В апреле А. Сметона отстранил Вальдемараса от власти, а организация «Железный волк» была распущена. В 1927–1936 годах сейм в Литве не созывался, а избранный в 1936 году парламент состоял исключительно из представителей партии националистов.

«Сметона, взяв роль «лидера нации», попытался создать свой режим, по образцу фашистской Италии», — подчеркивали Р. Мисиунас и Р. Таагепера. В стране был создан культ «вождя нации» Сметоны. Правящая партия опиралась на военизированную организацию «Шаулю Саюнга» («Стрелки»). По образцу Италии литовское, общество делилось на корпорации. Школьные учебники истории были напичканы националистической пропагандой. Все злодеяния, случившиеся в истории Литвы, приписывались русскому народу. Впрочем, немало нападок содержалось и в адрес Польши.

События в Литве имели отклики и в Латвии, где в 1927 году была предпринята попытка установить фашистскую диктатуру в ходе так называемого Валмиерского путча.

Активизации фашистских сил способствовало обострение социальных проблем в странах Прибалтики по мере развития мирового экономического кризиса 1929–1933 годов. В эти годы промышленное производство в Латвии сократилось на 1/3 и соответственно уменьшилось число занятых в промышленности. Число безработных в Латвии составляло 60 тысяч человек. Заработная плата понизилась и составила половину докризисного уровня. Долги крестьянских хозяйств увеличились в 2 раза. Внешнеторговый оборот страны упал до уровня 1921–1922 годов. Оборот акционерных банков сократился на 2/3, а вклады в них — в 2 раза.

Одно правительство Латвии сменяло другое, пытаясь найти выход из сложившейся острой социально-экономической ситуации. Только в 1931–1932 годах сменились правительства Берга, Ульма «иса, Скуениека, Блондниека.

Победа партии вапсов («Союз ветераюв»), опиравшейся на прямую поддержку гитлеровской Германии, на выборах в Эстонии в октябре 1933 года создала условия для установления фашистской диктатуры нацистского типа. И хотя лидеры аграриев К. Пяте и И. Лайдонер осуществили 12 марта 1934 года переворот под лозунгом «защиты демократии» и партия вапсов была запрещена, а ее лидеры арестованы, в стране фактически была установлена фашистская диктатура, только другой партии. Осенью 1934 года парламент был распущен, а в 1935 году запрещены все политические партии. Вместо них была создана фашистская партия «Изамаалийт» («Отечественный фронт»).

В ночь с 15 на 16 мая 1934 года государственный переворот был совершен в Латвии. Действуя почему-то на основе декрета Временного правительства Керенского от 2 августа 1917 года, правительство Ульманиса произвело аресты 575 человек. Затем в мае — августе было арестовано еще 3483 человека. Были запрещены все политические партии. Эти действия осуществлялись под лозунгом: «Освободить Латвию от ига партий и возвратить единство латышскому народу для нового хозяйственного подъема». По оценке историков Р. Мисиунаса и Р. Таагеперы, «авторитаризм в Эстонии и Литве был мягче, чем в Латвии. Ульманис сформировал правительство национального единства и управлял без законодательного собрания». К тому же он «совместил должности президента и премьер-министра» в своих руках.

Подобно фашистским режимам в Италии и Германии, режимы в прибалтийских странах опирались на правящую политическую партию и военизированные «охранные отряды» (айзсарги — в Латвии, кайцелиты — в Эстонии, шаулисы — в Литве). Остальные политические партии были запрещены, а многие инакомыслящие оказались за решеткой.

Как и нацисты в Германии, диктаторские режимы в Прибалтике брали в качестве своего идейного оружия оголтелый национализм. В Латвии распространялись идеи «Великолатвии» и превозносили эпоху курляндского герцога Якова (XVII века) как время колониального могущества Латвии, когда остров Тобаго принадлежал этому герцогу. Один из идеологов ульманисовской Латвии Я. Лапинь писал в 1936 году, что философия национализма является философией неравенства и что в силу этого с небывалой остротой встал расовый вопрос и необходимость «охранять чистоту крови свой расы». Лапинь считал, что Латвия способна выполнить ведущую историческую роль. Он утверждал: «Мы охраняем Запад от дикого хаоса, надвигающегося с Востока».

Как отмечал историк А. Дризул, «такие же взгляды разделяли поэт Вирза, писатель Александр Грин, журналист Давис, основатель религиозной секты «диевтури» Брастынь, руководитель отдела пропаганды Министерства общественных дел Латвии писатель Гоба, руководитель Камеры культуры и искусства Друва, министр просвещения Аушкап». Последний писал о судьбе латышского народа, который «в своей массе состоит из крестьян и поэтому призван идти во главе тех народов, которые возродят новую сельскую жизнь и культуру».

М.Ю. Крысин приводит в своей книге высказывание академика Я. Дзинтарса о том, что нацистские идеи, которые внедрялись в Латвии в годы оккупации и разделялись значительной частью людей, «не упали с воздуха. В 1920–1930-х годах воспитывался этот самый фашистский дух. А после ульманисовского фашистского переворота долбили каждому в голову, что, если ты латыш — ты лучше всех. Особенно ты лучше евреев и лучше славян».

Установление фашистских режимов в Прибалтике происходило в то время, когда в Германии к власти пришел Гитлер. Еще за несколько лет до своего прихода к власти Гитлер писал в «Майн кампф»:

«Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно подводим черту под внешней политикой, которой следовала предвоенная Германия. Мы начинаем там, где мы остановились 600 лет назад. Мы прекращаем вечное германское движение на юг и запад Европы и поворачиваем наши взоры к землям на востоке. Мы, наконец, кладем конец колониальной и торговой политике предвоенных времен и переходим к территориальной политике будущего. Когда мы сегодня говорим о территории в Европе, мы можем думать прежде всего о России и пограничных государствах, являющихся ее вассалами».

Используя широкое недовольство германского народа обострением социально-экономических проблем, особенно усугубившихся под воздействием грабительской политики держав-победительниц, национал-социалисты провозглашали свое намерение компенсировать потери 1918 года путем захватов на Востоке. Заявляя о том, что он намерен восстановить движение на Восток, прерванное 600 лет назад, Гитлер тем самым давал понять, что он принимает эстафету от организаторов крестовых походов, в ходе которых немцами были покорены народы Эстонии и Латвии и были предприняты попытки покорить народы Литвы и Руси. По сути, Гитлер провозглашал намерение возродить времена Ливонского и Тевтонского орденов, проводивших политику «Drang nach Osten».

Еще за три месяца до прихода Гитлера к власти латвийская миссия в Берлине 2 ноября 1932 года с беспокойством извещала Ригу: «Германия отнюдь не примирилась с самостоятельностью прибалтийских государств». Миссия подчеркивала, что нацистская партия Германии, влияние которой усиливалось в стране, выступает за «распространение германского господства на Восток».

Приход нацистов к власти в Германии сопровождался откровенными заявлениями об их экспансионистских намерениях в отношении прибалтийских стран. В календаре на 1934 год, изданном в Германии, было написано, что Прибалтика — «старинная немецкая земля, населенная почти исключительно немцами». Заметка завершалась словами: «Прибалтика будет снова немецкой». Распространению подобных взглядов способствовало и то, что многие выходцы из Прибалтики заняли высокие посты в нацистской партии (А. Розенберг, А. Врангель, Шиледанц, Мантейфель, Медам, Фрейтаг-Лорнхофен).

Для осуществления своих захватнических планов нацисты решили активно использовать влиятельное немецкое меньшинство прибалтийских стран. Культурную автономию, которую имели немцы в Прибалтике, они после 1933 года превратили в очаг распространения нацизма. Сепре отмечал: «Немцы имели свои газеты, свои клубы, культурные учреждения, театры. Все эти институты приобрели фашистский характер. Их школы, где преподавание велось на немецком языке, в 30-х годах стали рассадниками фашизма. Учащиеся этих школ, гитлерюгенд не раз демонстрировали свое баронское, теперь же фашистское «превосходство».

Нетрудно было догадаться, что в случае вооруженного конфликта определенная часть немецкого меньшинства могла сыграть роль «пятой колонны» и помогла бы восстановить господствующее положение немецкого населения в экономической и государственной жизни этих стран, отчасти утраченное им после 1918 года. Об этом, например, свидетельствовала демонстративная поездка в нейтральные воды Балтики на пароходе большой группы немцев, проживавших в Риге, для голосования за А. Гитлера на выборах президента Германии 19 августа 1934 года, выезды многих немцев в Германию для участия в выборах в рейхстаг.

Подавляющее большинство населения прибалтийских стран с тревогой наблюдало распространение нацистской идеологии среди немецкого меньшинства. 6 марта 1933 года на Рижском вокзале побили немцев, вернувшихся после своего участия в выборах в рейхстаг Германии. (Было широко известно, что они голосовали за нацистов.) 17 марта 1933 года в латвийском сейме ряд депутатов выступил с осуждением нацистского переворота в Германии. 3 июня в Латвии началось движение за бойкот германских товаров.

В ответ Германия ввела 10 июня запрет на ввоз латвийского масла. Такого давления на латвийские правящие круги оказалось достаточно для их капитуляции перед Гитлером. Бойкот германских товаров был прекращен, а 5 августа 1933 года правительство запретило антигитлеровский митинг.

Еще до прихода Гитлера к власти в Прибалтике заметно укрепились позиции германского капитала, который занял первое место среди иностранных капиталовложений в Латвии. На Германию приходилось более трети латвийского импорта и более четверти экспорта Латвии. Великобритания же сдавала свои господствующие позиции. Ее доля в латвийском экспорте, составлявшая в 1920 году 67 %, к началу 30-х годов сократилась до 27 %. С 1932 года главным экономическим партнером Литвы стала Германия.

По дипломатическим каналам в Ригу поступали сообщения о намерении Германии усилить свою экспансию в Прибалтику. Латвийский посланник в Германии Криевинь 4 декабря 1933 года писал в Министерство иностранных дел своей страны: «В экономической области германские предложения могут оказаться весьма далеко идущими… Их цель заключается в том, чтобы связать нас экономически по возможности крепко… чтобы в результате этого мы оказались в зависимости от Германии». Криевинь подчеркивал, что Германия желает присоединить Прибалтику к своему хозяйственному пространству.

К еще более жестким выводам относительно германских планов в отношении Прибалтики приходили дипломаты соседних стран. 11 января 1934 года польский посланник в Варшаве писал после своей беседы с германским министром иностранных дел Нейратом, что тот «считает продолжительное существование прибалтийских государств весьма проблематичным».

Свидетельством растущей агрессивности Германии стали события 1933–1934 годов в Клайпедском крае. Эта литовская земля не раз сменила хозяев за 7 веков. В 1252 году она была захвачена Тевтонским орденом, и здесь была сооружена крепость Мемель. В 1629–1635 годах Клайпедский край и Мемель (Клайпеда) принадлежали шведскому королю. В 1757–1762 годах — России. С 1762 года — королевству Пруссии, а с 1871 года — Германской империи. В строках германского гимна «Германия превыше всего!», в которых говорилось о территориальных пределах рейха, упоминалось о Мемеле. Поэтому для реваншистов пребывание Мемеля в составе рейха было аксиомой.

Вопрос о возвращении этого края Литве был поставлен сразу после завершения Первой мировой войны. После ее окончания в Мемель (Клайпеду) были введены французские войска. Вскоре в городе и прилегающем крае развернулось движение сопротивления против французских оккупантов. В январе 1923 года в Клайпедский край стали проникать переодетые в штатское литовские военнослужащие и добровольцы из числа учащейся молодежи, члены военизированной организации «Шаулю Саюнга». 15 января они организовали восстание в Клайпеде, заняли город, а затем и весь Клайпедский край.

17 февраля 1923 года конференция послов Лиги Наций приняла решение о передаче Литве прав на Клайпедский край и Клайпеду, но потребовала установления специального режима для порта и свободного транзита для Польши. 8 мая 1924 года Франция, Великобритания, Италия и Япония подписали так называемую Клайпедскую конвенцию. К конвенции прилагался статут, предусматривавший широкую автономию для Клайпедского края и обеспечивавший права немецкого меньшинства.

Сразу же после прихода Гитлера к власти в Клайпеде и Клайпедском крае усилилась активность немецкого меньшинства. Там были созданы две партии нацистского толка (Социалистическое народное объединение во главе с Э. Нойманном и Христианско-социалистическое трудовое объединение во главе с пастором Т. Зассом). Каждая из них имела свои штурмовые отряды. На выборах местных органов власти нацисты получили большинство в Клайпедском сейме.

В конце 1933 — начале 1934 года литовское правительство потребовало от всех организаций Клайпедского края порвать связи с Германией. В 1934 году в Каунасе начался процесс по делу о подрывной деятельности нацистов в Литве. Следствие установило, что те получили указание «быть в полной готовности присоединиться к штурмовым отрядам, прибытие которых в Литву ожидалось через несколько дней». Более 100 служащих и учителей, имевших германское подданство, были уволены. Деятельность двух нацистских партий была запрещена, а Нойманн и Засс были арестованы. Были приняты меры по ограничению использования в городе немецкого языка.

В ответ Германия в 1934 году постепенно прекратила вывоз продуктов из Литвы, поставив страдавшее от экономического кризиса хозяйство республики в тяжелое положение. (Заключенный позже, в 1936 году, торговый договор между Германией и Литвой поставил последнюю в кабальные условия.)

В прибалтийских странах многие ясно понимали ту опасность, которую представлял для них германский нацизм. Поскольку фашистские правительства Прибалтики стремились сохранить свою власть, они боялись фашистской Германии. По этой же причине фашистские партии Прибалтики, не скрывая своей идеологии, на словах отмежевались от гитлеризма. Эстонская фашистская партия вапсов («Союз ветеранов»), тщательно перенимавшая опыт нацизма и получавшая прямую помощь от гитлеровцев, заявляла о своей особой идеологической концепции и отрицала связи с германским национал-социализмом. При этом чем ближе страна была расположена к Германии, тем четче высказывались эти опасения. Оценивая в декабре 1933 года на съезде партии таутининков роль германского нацизма, президент Литвы А. Сметона говорил: «Он открыто агрессивен и стремится не только получить утраченные в последней войне земли, но и захватить новые территории за счет балтийских стран, а потом и России».

В то же время усиление роли Германии в Прибалтике возрастало по мере усугубления экономических трудностей в этом регионе. Растущая зависимость прибалтийских государств от Германии порождала колебания в их политике и в конечном счете привела к капитуляции перед ней.

Внешняя политика Советского правительства исходила прежде всего из необходимости предотвратить совместное нападение стран Запада на СССР. Такая угроза возросла после 7 июня 1933 года, когда в Риме был подписан Пакт о проведении политики сотрудничества и поддержания мира между Англией, Францией, фашистской Италией и гитлеровской Германией. СССР предпринял усилия с целью нормализовать отношения с зарубежными странами, особенно со своими соседями. По инициативе СССР в июле 1933 года состоялось подписание Конвенций об определении агрессии между СССР и представителями Эстонии, Латвии, Литвы и Польши.

В конце 1933 года советское руководство одобрило принципиально новые установки по вопросам внешней политики. 19 декабря было принято решение ЦК ВКП(б) о развертывании борьбы за коллективную безопасность. Выступая 29 декабря 1933 года на заседании ЦИК, нарком иностранных дел СССР М.М. Литвинов заявил о позиции прибалтийских стран: «Эти страны все больше убеждаются в нашем абсолютном миролюбии, доброжелательности к ним и заинтересованности в сохранении ими полной экономической и политической независимости. Но мы не только заинтересованы, но и озабочены этим».

Демонстрируя эту озабоченность, Советское правительство предложило Польше опубликовать совместную декларацию, в которой бы указывалось, что обе страны заявляют о твердой решимости охранять и защищать мир в Европе, условием которого они считают сохранение независимости и неприкосновенности прибалтийских государств. В декларации предлагалось указать, что независимость прибалтийских стран составляет предмет забот обоих правительств и что в случае угрозы этой независимости они обсудят создавшееся положение.

13 декабря 1933 года Польша поддержала это предложение. 8 января 1934 года латвийский посол в Париже Ф. Циелен в своем сообщении в Ригу писал, что СССР «в огромной, даже в чрезвычайной степени заинтересован в независимости прибалтийских государств, особенно Литвы и Латвии. Они с точки зрения России являются настоящими буферными государствами, прикрывающими Россию от возможного нападения Германии».

Однако под давлением Германии правительства Эстонии и Латвии сочли публикацию советско-польской декларации нежелательной. В ответе Латвии утверждалось, что «никакой угрозы не существует», а публикация такой декларации «могла бы подорвать политический престиж Латвии, вызвать тревогу относительно угрозы нападения со стороны Германии». Такой же ответ был дан и правительством Эстонии. Лишь Литва сообщила о своем согласии на опубликование советско-польской декларации.

Впрочем, Польша недолго проявляла готовность защищать безопасность в Прибалтике. Подписание польско-германского Договора о дружбе и ненападении 26 января 1934 года означало, что две страны, не скрывавшие своих гегемонистских целей в отношении Прибалтики, объединяли внешнеполитические усилия. Правительство Польши объявило, что считает советско-польскую декларацию теперь излишней. Правящие же круги Прибалтики вновь делали хорошую мину при плохой игре. Оценивая польско-германский договор, министр-президент Латвии Блодниек заявил, что он не угрожает Латвии.

В сложившейся обстановке Советское правительство 28 марта 1934 года предложило Германии совместно с СССР подписать протокол, в котором правительства двух стран обязались бы воздерживаться от каких бы то ни было действий, могущих нанести прямой или косвенный ущерб независимости и неприкосновенности пограничных с ними прибалтийских государств. Однако это предложение было отвергнуто Германией.

Тогда 20 марта 1934 года советский полпред в Риге Бродовский предложил продлить действие советско-латвийского договора о ненападении на 10 лет. Такие же предложения были сделаны и правительствам Литвы, Эстонии, Польши. Все страны поддержали это предложение. 4 апреля 1934 года договор о ненападении между Латвией и СССР был продлен. Вскоре были продлены и другие договоры о ненападении.

Министерство иностранных дел Латвии в письме от 28 февраля своим дипломатическим представителям за рубежом писало, что СССР «при существующей ситуации является главным фактором поддержания мира в Восточной Европе». В то же время в письме говорилось: «Линия внешней политики Латвии могла быть только такой: не поспешить преждевременно связаться под влиянием преходящего общественного возбуждения с какой-либо комбинацией великих держав». Другими словами: избегать слишком тесного сотрудничества с СССР.

Тем временем в развитие своего решения от 19 декабря 1933 года советское правительство предложило заключить региональное соглашение о защите от агрессии со стороны Германии, в котором наряду с СССР и Францией приняли бы участие Бельгия, Чехословакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия. Однако Франция отказалась распространять гарантии на прибалтийские государства.

В ходе дальнейших переговоров по этому соглашению Франция продолжала выступать против распространения гарантий на прибалтийские государства. Великобритания и Польша настаивали на включении в это соглашение Германии. (Однако сама Германия решительно выступала против такого договора.) 5 июля 1934 года министр иностранных дел Латвии Мунтерс поддержал позицию Англии и Польши, заявив советскому полпреду Бродовскому: «В случае отказа Германии принять участие в пакте пакт неосуществим, ибо этот пакт перестал бы быть пактом взаимной помощи, а стал бы оборонительным союзом против Германии».

В то же время Латвия в сдержанных выражениях демонстрировала свое положительное отношение к пакту. Так, латвийский посланник в Москве 29 июля 1934 года писал: «Латвийское правительство заявляет о своем доброжелательном отношении к идее Восточного регионального пакта о взаимной помощи, в котором участвовали бы СССР, Польша, Германия, Чехословакия и прибалтийские государства… Ввиду отсутствия текста пакта Латвия оставляет за собой право по получении проекта внести необходимые поправки и добавления». Однако позже, в своем интервью газете «Пти паризьен» 2 сентября, Мунтерс откровенно заявил: «Латвия в принципе приняла проект Литвинова, предложенный в 1934 году, но окончательное участие в нем поставила в зависимость от позиции Германии».

Тем временем руководители Эстонии, Латвии и Литвы вместо участия в Восточном пакте заключили 12 сентября 1934 года «Договор о согласии и сотрудничестве», получивший название «Балтийская Антанта».

В сложившейся ситуации Советское правительство не расценило появление Балтийской Антанты как угрозу своим интересам. В директиве НКИД Бродовскому от 27 августа говорилось: «В нынешней международной обстановке мы относимся положительно к предстоящему соглашению Латвии, Литвы и Эстонии, полагая, что в настоящее время положительные стороны такого соглашения превышают отрицательные», Франция также поддержала создание Балтийской Антанты. Германия и Польша выступили против этого договора. Обе страны выступили официально и против Восточного пакта. (8 сентября 1934 года его отвергла Германия, а 27 сентября — Польша.) Латвийское правительство поспешило выступить с заявлением о том, что в связи с ответом Германии положение с Восточным пактом радикально изменилось и требуется новое обсуждения вопроса.

Трусливое поведение Латвии и Эстонии перед лицом германского диктата проявилось и в ходе дальнейших переговоров по заключению Восточного пакта в 1934 году. Хотя предполагалось, что участниками пакта станут Германия, СССР, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия и Чехословакия, лишь правительства СССР, Чехословакии и Литвы согласились подписать пакт без каких-либо-условий. В июле 1934 года латвийский посланник в Москве заявил Советскому правительству о принципиальном согласии с планом этого пакта, но тут же Латвия (а затем и Эстония) обусловила этот шаг положительным ответом Германии. 5 июня 1934 года Мунтерс заявил: «В случае отказа Германии принять участие в пакте пакт неосуществим». Между тем 12 сентября 1934 года Германия отказалась подписывать Восточный пакт.

9 октября 1934 года в Марселе агентами германской разведки были убиты король Югославии Александр и главный сторонник Восточного пакта во Франции министр иностранных дел Жан Луи Барту. Правда, кончина Барту не положила конец усилиям по созданию Восточного пакта. 5 декабря 1934 года Франция и СССР подписали протокол, в котором содержалось обязательство не вступать в какие-либо переговоры, целью которых было бы подписание соглашений, которые могли бы нанести ущерб подготовке и заключению Восточного пакта. Вскоре Латвия и Литва присоединились к этому протоколу.

Разъясняя политику СССР советскому полпреду в Париже, руководство НКИД в письме от 3 апреля 1935 года сообщало: «Позиция СССР состоит в том, чтобы иметь пакт о взаимопомощи на Востоке с участием Германии и Польши, а если Германия отказывается, то с участием хотя бы Польши. В случае же несогласия Польши — с Францией, Чехословакией и прибалтийскими республиками». 6 апреля 1935 года СССР официально внес предложение о заключении Восточного пакта без Германии и Польши. Литва поддержала это предложение. Эстония высказалась против. Латвия заняла выжидательную позицию.

Объясняя позицию двух прибалтийских стран, литовский посланник в Риге Вилейшис говорил полпреду Бродовскому 8 апреля 1935 года: «Латыши и эстонцы очень боятся Германии и даже Польши. Это ведет лишь к стремлению избегать всего, что могло бы раздражать Германию и Польшу». В то же время Вилейшис полагал, что если «Франция будет гарантировать границы Латвии и Эстонии, то последние пойдут на пакт. Ведь Германия, по существу, отказалась гарантировать эти границы, поэтому если они получат такую гарантию от Франции, то смогут рискнуть не считаться с Германией».

Однако 6 апреля 1935 года новый министр иностранных дел Франции Лаваль заявил советскому полпреду в Париже, что Франция никогда не согласится гарантировать помощь прибалтийским государствам. В то же время 2 мая 1935 года Франция подписала договор о взаимопомощи с СССР. 16 мая такой же договор был подписан между СССР и Чехословакией.

3 июня 1935 года правительство Франции предложило Германии подписать Восточный пакт, в котором бы Германия и Польша взяли на себя обязательства о ненападении на страны Восточной Европы. Вместе с СССР Латвия поддержала эту французскую инициативу. В правительственном заявлении Латвии говорилось: «Теперь нет больше препятствий, которые удерживали бы все те государства, заинтересованные в восточноевропейском статус-кво, от подписания договора».

Латвия исходила из того, что 14 апреля на конференции в Стрезе Германия заявила о своей готовности подписать двусторонние договоры о ненападении со всеми своими соседями. Латвия немедленно предложила подписать такой договор с Германией. Однако после заключения советско-французского договора германское правительство заявило, что ситуация кардинально изменилась. Предложение же Латвии Берлин оставил без ответа.

В этой связи латвийское правительство 15 июня отправило телеграмму посланнику в Эстонии, в которой сообщалось, что из-за отказа Германии заключить договор о ненападении оно намерено «начать переговоры с СССР о заключении пакта, подобного французскому и чешскому». На совещании латвийских дипломатических представителей в Риге (28 июня — 3 июля 1935 года) Мунтерс заявил: «У Латвии нет другого пути, как последовать примеру Чехословакии и заключить договор с СССР, который потом был бы заменен коллективным пактом». (Правда, Мунтерс тут же оговаривался и сообщал латвийским дипломатам, что он «гораздо больше предпочел бы заключение договора о ненападении с Германией, чем заключение пакта о взаимной помощи без участия Германии и Польши».)

7 июля 1935 года латвийское правительство проинформировало Советское правительство о готовности заключить с СССР договор о взаимопомощи. Но уже 15 июля статс-секретарь Министерства иностранных дел Германии Бюлов вызвал латвийского посланника в Берлине Криевиня и заявил ему: «Германия не одобрила бы присоединения Латвии к советско-французской системе». Одновременно Бюлов обратился к Польше, чтобы та оказала давление на Ригу и Таллин.

Вскоре Эстония поддержала Германию и Польшу, а Великобритания заявила, что заключение советско-латвийского договора о взаимопомощи ей «не нравится». В это время Великобритания решила дать «зеленую улицу» Гитлеру для продвижения на Восток. Этому должно было способствовать разрабатывавшееся соглашение по военно-морскому флоту между Германией и Англией. Объясняя его смысл, английский журнал «Нью Стейтсмен энд нейшен» писал, что норма увеличения военно-морских сил Германии «более чем достаточна для превращения Балтийского моря в германское озеро» и что «соглашение достигнуто за счет молчаливого согласия Англии на осуществление германских экспансионистских устремлений, направленных против СССР и прибалтийских государств». Позже в своих воспоминаниях У. Черчилль признавал, что английское правительство согласилось на увеличение германского флота с тем, чтобы он мог стать «хозяином Балтийского флота».

Усиление позиций Германии в Прибалтике угрожало безопасности стран этого региона. 29 апреля 1935 года газета «Манчестер гардиан» писала: «Если Германия получит требуемое ею право развивать военно-морской флот, то равновесие на Балтийском флоте будет нарушено. Если Германия добьется господства на Балтийском море, то все прибалтийские государства будут в прямой опасности. Столицы Латвии и Эстонии — Рига и Таллин — являются портами, и над ними смогут господствовать орудия германских кораблей».

Еще в декабре 1934 года посол Эстонии в Каунасе писал: «Англия… в настоящее время, пожалуй, с удовлетворением видела бы некоторое усиление германской дипломатии в прибалтийских странах и вытекающее из этого частичное укрепление антисоветского фронта». Советник британского посольства в Берлине Ньютон в беседе с советником эстонского посольства рекомендовал не забывать, что Эстонии в первую очередь грозит опасность не со стороны Германии, а со стороны России.

Стараясь направить германскую агрессию на Восток, Великобритания пошла на подписание морского соглашения с Германией 18 июня 1935 года, по которому последняя получила право иметь 35 % от тоннажа английского надводного военно-морского флота и 45 % от тоннажа английского подводного флота. Комментируя это соглашение, «Правда» 2 июля 1935 года писала: «Освоение морского театра Финского залива входит, по-видимому, составной частью в план подготовки германским империализмом войны на Востоке».

На закрытом совещании представителей трех Министерств иностранных дел прибалтийских стран 28 июня 1935 года подписание военно-морского соглашения между Германией и Великобританией было расценено как раздел сфер влияния между двумя державами. При этом Прибалтика переходила в германскую сферу.

Согласие Великобритании уступить Германии в Балтийском регионе объяснялось и тем, что английский капитал явно быстро сдавал свои позиции германскому в прибалтийских государствах. Если в 1933 году товарооборот Англии с Латвией составлял 64,4 миллиона латов, а Германии — 50,4 миллиона латов, то в 1935 году товарооборот Латвии с Великобританией сократился до 50,6, а с Германией увеличился до 70,3 миллиона латов.

Это же обстоятельство, как подчеркивал посланник Латвии в Берлине Криевень в июне 1935 года, способствовало также тому, что возможность Германии оказывать давление на Латвию усиливалось. Свидетельством этого стало торговое соглашение между Германией и Латвией от 4 декабря 1935 года, в соответствии с которым Латвия была обязана закупать ряд товаров в Германии, хотя они имелись в других странах и по более выгодным для Латвии ценам. Совместное давление на Латвию Германии и Великобритании, господствовавших в ее экономике, возымело свое действие: правительство Латвии перестало поднимать вопрос о договоре о взаимопомощи с СССР.

Правящие круги Германии все откровеннее объявляли о своих экспансионистских планах в отношении Латвии и двух других прибалтийских республик. 25 марта 1935 года в ходе беседы с министром иностранных дел Великобритании Саймоном Гитлер заявил о своем намерении «в ходе борьбы против большевизма… продвинуться в Литву, Латвию и Эстонию» и установить свою власть над проживающими там «варварскими народами». Германский министр экономики и генеральный уполномоченный Шахт в начале ноября 1935 года заявил управляющему французским банком Таннери: «Рано или поздно Германия и Польша поделят между собой Украину, пока же мы удовлетворимся захватом Прибалтики».

Одновременно Германия усиливала свое влияние на правящие круги авторитарных режимов прибалтийских стран. Особенных успехов в этом отношении Германия добилась в Эстонии. Этому не в малой степени способствовала крайняя коррумпированность многих высших лиц в этой стране, как, впрочем, и в других прибалтийских государствах.

Коррупция, семейственность, кумовство, использование государственных должностей как выгодной кормушки были характерны для верхов трех республик, недавно дорвавшихся до власти и охотно использовавших открывшиеся возможности в личных целях. О продажности государственных чиновников, включая высших, становилось широко известно в пределах небольших государств. Американский журналист Джон Гантер в своей книге «Внутри Европы» рассказал со слов местных жителей, как превратили в свою вотчину литовское государство семейства президента Сметоны и премьера этой страны. Как отмечал М.Ю. Крысин в своей книге «Прибалтийский фашизм», «коррупция среди правительства Пятса достигла невиданных размеров, сравнимых разве что с коррупцией в Соединенных Штатах Америки в 1920-е годы. Причем разграбление страны осуществлялось на законных основаниях. Например, генерал Лайдонер задолжал государству сумму в 207 478 крон… но в 1935 году секретным решением правительства этот долг был погашен».

Многие знали и о тесных связях высших политических деятелей с иностранными банками и зарубежными спецслужбами, особенно германскими. Иностранный отдел Главного управления государственной безопасности (ИНО ГУГБ) СССР сообщал в 1935 году о визите к президенту Эстонии Пятсу профессора Курселя, лидера прибалтийской организации в Берлине, связанного с внешнеполитическим отделом нацистов. В сообщении говорилось, что «основной целью визита профессора Курселя является обсуждение вопроса о желаемом Германией слиянии эстонской и финской политики (образование так называемой Скандинавской Антанты) и отрыв Эстонии от сближения с Латвией и Литвой». В сообщении подчеркивалось: «Несмотря на то что Пяте не имеет еще твердой точки зрения по этому вопросу, он все же будет вынужден принять профессора Курселя».

Причина готовности Пятса принимать этого профессора разъяснялась в разведсообщении от 2 июня 1936 года: «Заключив ту или иную торговую сделку с Эстонией, Германия, как правило, получает при этом разрешение эстонского правительства на въезд и длительное пребывание в стране определенного количества немцев. Такой характер сделок, заключенных с Германией в правительственных кругах, держится в тайне. Большое содействие Германии в смысле усиления ее влияния в Эстонии оказывает банк «Шелл», от которого экономически зависит большинство руководителей эстонского правительства. Так, командующий армией генерал Лайдонер состоит членом совета этого банка; президент Пяте ведет с банком «Шелл» коммерческие операции… Есть целый ряд данных, свидетельствующих о том, что Пяте и Лайдонер получают от Германии денежную дотацию… Германское правительство обещает Эстонии закупить весь эстонский экспорт по более дорогой цене, чем СССР».

В «спецсообщении» Иностранного отдела ГУГБ НКВД СССР в сентябре 1936 года говорилось: «Некоторые руководители эстонского правительства все больше и больше связываются с немцами, которые все глубже проникают в Эстонию. В Эстонии определенно чувствуется приготовление к войне и к потери самостоятельности. Лайдонер, Сельтер, а отчасти и Пяте уверены в том, что с началом войны немцы оккупируют Эстонию. В правительственных кругах муссируются слухи о том, что в ближайшие два года начнется война Германии с СССР, что Германия безусловно займет Эстонию, страна потеряет свою самостоятельность, и поэтому правительство должно подготовить следующие мероприятия: перевод государственных предприятий в частные руки и организацию крупных капиталов, которыми можно было бы потом воспользоваться для сохранения нации. Распространяя такие мысли, правительство пытается обосновать и объяснить уже начавшийся переход крупных пакетов акций предприятий, финансируемых государством, в руки частных лиц, особенно в руки семьи Пятса и лиц, близко стоящих к Лайдонеру. Например, министр Сельтер купил у частных немцев в Берлине акции разных заводов на сумму 750 тысяч эстонских крон. Сельтер купил все это на свое имя, хотя все знают, что он лично таких средств не имеет. Бывший эстонский президент Теннисон в разговоре о внешней политике Эстонии рассказал почти все то, что изложено выше, и добавил, что окружение Пятса и его семьи начинает выглядеть чудовищно».

Сообщалось также, что «премьер-министр Эстонии Энпалу является ярым германофилом и в последнее время ведет активную политику в правительстве по сближению Эстонии с Германией». Обращалось внимание на субсидирование премьером «народного национального союза немцев в Эстонии». Говорилось, что «Энпалу просил обратить внимание на планомерное воспитание будущих вождей немецкого населения в Эстонии с таким расчетом, чтобы в нужный момент народный национальный союз немцев в Эстонии смог дать руководителей для немецкого движения». Указывалось, что «эстонское правительство в лице Энпалу и министра просвещения Канна благожелательно расположено к легализации в Эстонии немецкой фашистской молодежной организации «Гитлерюгенд», но проводить в жизнь это боится в силу возможного протеста со стороны советского полпредства».

Правительство Эстонии послушно закупало то, что им приказывали закупать из Берлина, и так же послушно продавало Германии то, в чем та нуждалась. 7-й отдел ГУГБ НКВД сообщал в 1937 году о том, что «Эстония намеревается приобрести в Германии предметы вооружения всех видов, т. е. не исключая танков, орудий и т. д… приблизительно на 1 миллион английских фунтов… Смыслом этой операции является обстоятельное вооружение Эстонии со стороны Германии, даже если Германия на этом экономически потеряет. Германия желает получить уплату за поставляемое вооружение в виде эстонского сланцевого масла. Кроме того, разговор идет также о предоставлении Германии Эстонией базы для германских подводных лодок и подобных концессий. На эстонской стороне панически боятся, чтобы сведения об этих сделках не проникли в СССР».

По мере наращивания подготовки к войне Германия увеличивала в Эстонии закупки сланцевого масла. Одновременно, учитывая, что в ходе войны марокканские фосфориты могут оказаться недоступными для Германии, руководство Третьего рейха активизировало усилия по добыче эстонских фосфоритов. С помощью германского капитала началось строительство завода по обогащению фосфоритов. При этом Германия поставляла флотационное вещество.

Растущее влияние Германии меняло даже направление экономического развития Эстонии. О. Сепре замечал: «Если Эстония в первое десятилетие буржуазной власти (английская ориентация) являлась страной, которая вывозила главным образом сельскохозяйственные продукты и сырье, то линия на аграризацию Эстонии была признана в тридцатых годах уже неправильной, односторонней. Упор делается на большее использование природных богатств, особенно сланцев и леса». В значительной степени это было связано с усиленными капиталовложениями Германии в эти отрасли хозяйства. Сепре подчеркивал: «Чтобы оправдать усиленную эксплуатацию природных богатств в интересах империалистических стран, особенно фашистской Германии, был выдвинут лозунг индустриализации страны».

22 июля 1937 года 7-й отдел ГУГБ НКВД докладывал руководителям СССР: «Немцы принимают все меры к тому, чтобы глубже внедриться в Эстонию. Они готовы закупить весь эстонский экспорт с тем, чтобы эстонцы импортировали немецкие промышленные товары. Особенно энергично немцы предлагают эстонцам военные материалы. Когда немцы узнали, что Эстония заключила договор со Скандинавией о продаже Скандинавии 2 миллионов литров эстонского спирта, немцы заявили, что они согласны купить весь эстонский спирт вплоть до 5 миллионов литров».

В сообщении НКВД отмечалось, что «патроном всего этого дела является Пяте, который, однако, себя изолировал от прямых переговоров. Посредником между германцами и эстонцами является адвокат Кромель». Подчеркивалось, что «Кромель избран посредником, потому что известны его связи в Германии, его антисоветские убеждения». В сообщении говорилось, что Кромель в 1918 году «служил в германском посольстве в Москве, работал по линии разведки». Далее говорилось, что «Пяте зарабатывает при посредстве Кромеля уже не первый раз. Известен один случай много лет тому назад, когда при каком-то деле отчуждения имений Пяте при посредстве Кромеля получил 60 000 эстонских крон. В данном же случае Пяте должен получить весьма крупные суммы. В этом деле заинтересован и Лайдонер».

Германия заполучила влиятельных проводников своей политики и в латвийском правительстве. В сентябре 1936 года разведка сообщала: «Эстонские правительственные круги считают, что и латвийское правительство находится целиком на службе Германии. В частности, там хорошо известно, что генеральный секретарь латвийского МИДа Мунтерс является германским агентом, а президент Латвии Ульманис всецело зависит от Берлина».

Еще 28 ноября 1935 года ИНО ГУГБ сообщал на основе донесений из Риги о борьбе за власть в Латвии между группировкой президента страны Квесиса и германофильской группой премьера Ульманиса. При этом отмечалось, что группа Квесиса «опирается на нелегально существующую фашистскую организацию «Парконкурст» и часть армии, главным образом на офицерство, которое недовольно политикой Ульманиса в части поддержки последним легально существующей полувоенной организации айзсаргов».

Как отмечал историк А. Дризул, «Ульманис за одни лишь проценты, полученные от лицензии на импортируемые в Латвию товары, купил в Германии имение и большой дом в Берлине. Мунтерс был членом немецкой акционерной компании «Ферайнигте штальверке» и получал свою долю прибылей. Многие руководящие посты в правительственных учреждениях Латвии занимали немцы или немецкие агенты. Так, охранкой и разведкой в Латвии руководил немецкий шпион Штиглиц».

В разведсообщении от 28 сентября 1935 года подчеркивалось, что «в походе против президента Квесиса большую роль играют немцы, которые заметно улучшили свое положение в Латвии при помощи Ульманиса и генсекретаря МИД Мунтерса. В связи с таким положением и германофильской политикой Ульманиса замечается отход латвийского правительства от укрепления связей с СССР, а в некоторых случаях и нажимов. Так, например, Ульманис всячески препятствует развитию торговли с СССР и при заключении последнего договора на продажу СССР свиней чинил препятствия и давал указания Министерству земледелия договор сорвать. Усилился полицейский режим в отношении советских граждан».

Экономические позиции Германии в Латвии в середине 30-х годов продолжали быстро усиливаться за счет других стран, прежде всего Великобритании. Если в 1935 году импорт из Германии в Латвию составлял 37,2 миллиона латов, то в 1937 году он достиг 62,6 миллиона латов. Если в 1935 году латвийский экспорт в Германию равнялся 33 миллионам латов, то в 1937 году — 92,4 миллиона латов. Поскольку экспорт в Германию существенно превышал латвийский импорт из этой страны, то к 1938 году Латвия задолжала Германии 21,9 миллиона латов.

К тому же Германия имела опору в Латвии в лице немецких баронов и местной немецкой буржуазии, обладавших сплоченными политическими организациями. В государственном аппарате страны работало более 1000 немцев. Специальная школа в Кенигсберге готовила пропагандистов для работы в Латвии.

И все же, несмотря на усиленное проникновение Германии в Латвию, отношения между двумя странами обострились в начале 1936 года, после того как в Латвии были реквизированы некоторые здания, принадлежавшие немецким общинам. 22 января 1936 года посланник Германии в Риге Шак заявил латвийскому правительству грубый протест: «Эта мера — акт угнетения германского меньшинства». Более сдержанно выразил свой протест Латвии германский министр иностранных дел Нейрат, заявивший: «Германия приветствует стремление латвийского правительства к национальной консолидации, но она возражает против того, чтобы это проводилось за счет немецкого национального меньшинства».

В германской же печати развернулась яростная антилатвийская кампания. По сведениям латвийской миссии в Берлине, в начале 1936 года в германских газетах было опубликовано 165 статей, свидетельствовавших о враждебных намерениях Германии против Латвии.

В Латвии многие расценили эту кампанию как психологическую подготовку к нападению на республику. Ведь агрессивные намерения гитлеровцев в Прибалтике беспрестанно пропагандировались в целом ряде вышедших в Германии за последние три года книг. В них указывалось, что Латвия является одной из первых германских колоний, что города Латвии были созданы немцами, что в Латвии имеются прекрасные возможности для расселения немцев. Латвийская миссия писала в Ригу, что все эти публикации венчались выводом о том, что Прибалтика должна быть присоединена к Германии.

Латвийский посланник в Берлине Целлинь в своем письме в Ригу от 28 ноября 1936 года констатировал: «Нападение в восточном направлении неизбежно. Это может случиться совершенно неожиданно, так сказать, ночью». Целлинь писал, что такой вывод напрашивается из политических заявлений ведущих руководителей Германии. При этом он ссылался на Альфреда Розенберга, который писал: «Война между Германией и Советским Союзом неизбежна. Немцы пойдут через прибалтийские государства. Стена новых государств слишком узка, чтобы они могли удержаться при столкновении двух великих держав. Поэтому латыши должны договориться с немцами и стать друзьями и союзниками Германии».

Одновременно усиливалось экономическое проникновение Германии в Латвию. ИНО ГУГБ НКВД сообщал в 1937 году: «За последнее время заметно оживилась немецкая деятельность, главным образом направленная к укреплению латвийско-германских отношений путем заключения целого ряда экономических договоров на крупные суммы». В сообщении перечислялся ряд закупок, произведенных Германией для нужд своей армии. При этом подчеркивалось, что Германия платила за приобретаемые продукты по ценам более высоким, чем предлагал Латвии Советский Союз.

В сообщении говорилось: «По слухам, муссируемым среди латвийского населения, и сведениям, исходящим из правительственных кругов, Латвия последнее время очень обеспокоена создавшимся положением в связи с клайпедским вопросом, не зная, к кому ей примкнуть и какой позиции держаться. В это же время германофильские круги правительства, возглавляемые генеральным секретарем Министерства иностранных дел Мунтерсом, не без участия Ульманиса ведут с Германией секретные переговоры о блоке».

В Германии все чаще звучали заявления о необходимости быстрее поглотить прибалтийские государства. Это не могло не вызвать тревоги даже среди части правящих кругов прибалтийских стран. В ходе визита в Латвию, Литву и Эстонию в феврале-марте 1937 года советской военной делегации во главе с Маршалом Советского Союза Егоровым советские гости стали свидетелями растущих антигерманских настроений. Некоторые военные этих стран даже выражали свое стремление в случае войны бороться вместе с СССР против Германии.

Подводя итоги визита маршала Егорова в три прибалтийские республики, заведующий первым Западным отделом НКИД СССР Карский в своем письме к советским представителям в Эстонии, Латвии и Литве констатировал «наличие серьезных антигерманских настроений в армиях всех трех стран, настроений, несомненно отражающих опасения перед германской агрессией в широких слоях населения». В письме одновременно подчеркивалось, что в ходе визита выявилось «растущее понимание военными кругами значения Советского Союза и его мощной Красной Армии для независимости прибалтийских государств».

В то же время в письме отмечались отличия в позициях трех стран. Так, подчеркивалось, что правительство Литвы, находящееся в сильной зависимости от военных кругов, разделяет антигерманские взгляды.

О том, что такая оценка отвечала действительности, свидетельствует письмо посланника Финляндии в Литве Палина в Хельсинки от 29 марта 1937 года: «В Литве считают совершенно ясным, что Советский Союз не потерпит вторжения в Литву Германии или Польши. Но какую помощь может оказать Советский Союз? Я твердо уверен в том, что это пока устные обещания… Но в Литве твердо верят, что в момент опасности помощь будет оказана». Посланник подчеркивал: «Что касается Литвы, то дружба ее с Советским Союзом действует отрицательно на Латвию и Эстонию, которые стремятся к полному нейтралитету. Вопрос военной помощи Советского Союза Литве особенно нервирует Латвию, которая находится в военной связи с Эстонией. Таким образом, можно констатировать, что интимность между Литвой и Советским Союзом мешает Прибалтийской Антанте. Эта интимность, разумеется, беспокоит Германию. Польша также наблюдает за этой дружбой злыми глазами».

Палин замечал: «Территория Литвы находится между Германией, Советским Союзом и Польшей. Если произойдет столкновение между этими государствами, то это будет стоить Литве жизни. Такая устрашающая перспектива заставляет Литву искать самую надежную позицию. Является аксиомой, что искать защиты у Англии и Франции — нельзя, они далеко. Нейтралитет? Но на практике нейтралитет означает полнейшую изолированность. Таким образом, Литва должна выбирать между Польшей, Германией и Советским Союзом, причем Литва выбирает последнее. Трудности, существующие у Литвы во взаимоотношениях с Германией и Польшей, не существуют у нее во взаимоотношениях с Советским Союзом… В Литве не сомневаются в том, что Советский Союз — естественный друг, и если опасность, угрожающую со стороны Польши и Германии, расценивают как очень большую, то является только естественным, что дружба с Советским Союзом занимает такое большое место во внешней политике Литвы».

В то же время, как подчеркивалось в письме Карского, в Латвии явственнее ощущались различия между позициями правительства прогерманской ориентации и армии, «обеспокоенной германской опасностью и стремящейся в связи с этим к более дружественным отношениям с СССР». Правительство, подчеркивалось в письме, менее зависит от армии, «имея опору в лице массовой фашистской организации айзсаргов».

О просоветских настроениях в военных кругах Латвии свидетельствовало и заявление министра обороны генерала Балодиса в мае 1937 года, заявившего: «Несмотря на то что в Советском Союзе существует другой строй, в случае войны необходимо идти вместе с Советским Союзом». 28 октября 1938 года Балодис в беседе с советским полпредом Зотовым заявил: «У коренных латышей не было и не будет пропольской и немецкой ориентации, особенно в армии… Латышский народ никогда с ними не пойдет, и мы это прекрасно знаем… Наш народ имеет сердечные чувства только к вам — русским, и мы должны с этим считаться».

С целью продемонстрировать дружеское отношение к военным Латвии 31 мая 1937 года было организовано посещение Лиепаи советским линкором «Марат», а в сентябре 1937 года делегация латвийской армии во главе с генералом Розенштейном была приглашена на маневры Вооруженных Сил СССР. О готовности части латвийских верхов к контактам с Советским государством свидетельствовали визиты трех делегаций латвийских промышленных кругов в СССР в течение 1937 года.

С этими настроениями в латвийских правящих кругах были вынуждены считаться даже прогерманские руководители страны. В июне 1937 года в Москву прибыл министр иностранных дел Латвии Мунтерс, который имел беседы со Сталиным и Литвиновым. В ходе беседы с Мунтерсом Литвинов заявил: «Географическое положение Латвийской республики таково, что СССР не может не относиться с особым интересом к сохранению полностью ее целостности и независимости в соответствии с пактом Лиги Наций».

В переговорах с Мунтерсом приняли участие Молотов и Сталин. Вернувшись в Ригу, Мунтерс рассказывал, что хотя никаких обещаний им дано не было и никакие пакты заключены не были, также не велись переговоры о торговле оружием… В разговорах только констатировалось, что отношения хорошие». Мунтерс признал, что «никакой опасности агрессии со стороны Советского Союза нет» и что он «также заверил русских, что Латвия свою землю никому не предоставит для прохождения через нее войск».

По случаю 20-й годовщины Октябрьской революции в ряде латвийских газет были даже опубликованы статьи, в которых высоко оценивались достижения Советской власти. (При этом Компартия Латвии продолжала находиться под запретом, а многие коммунисты пребывали в тюрьмах.)

Видимо, учитывая антигерманские и просоветские настроения среди части военных Эстонии, даже генерал Лайдонер, по сведениям советской разведки, заявлял, что «был весьма удовлетворен визитом маршала Егорова и пришел к убеждению, что Советский Союз не занимает в отношении Эстонии позицию офензивы».

Однако под давлением Германии власти Эстонии и Латвии постарались, чтобы контакты военных этих стран с их советскими коллегами были сведены к минимуму. Одновременно расширялись связи между армией и разведкой двух стран. После прихода Гитлера к власти германская разведка активизировала сбор сведений о Советском Союзе через прибалтийские страны. Эта разведывательная деятельность координировалась так называемым Бюро Целлариуса. Бюро вело наблюдение за Балтийским флотом, частями Ленинградского военного округа. Только в Эстонии было установлено 4 германские радиостанции, с помощью которых велось наблюдение за работой радиостанций на территории СССР и осуществлялся радиоперехват советских радиограмм, которые тут же расшифровывались.

Сотрудничество эстонской и германской разведок особенно усилилось после визитов в Германию в 1936 году руководителя военной разведки Эстонии Маазинга и начальника штаба армии Рээка. В том же году Эстонию посетил шеф военной разведки Германии Канарис и начальник Генерального штаба Германии Гальдер. Позже командующий эстонской армии Лайдонер признавал: «Гальдер и Канарис выясняли мобилизационные способности и возможности Советского Союза, уточняли данные насчет железных дорог, гужевого и автомобильного транспорта, насчет людских резервов, запасов оружия, производственной способности военных предприятий и об авиационных силах СССР». С 1938 года германская разведка по договоренности с эстонской стала забрасывать шпионско-диверсионные группы в СССР.

Давление Германии на три республики усиливалось. С 1938 года Германия добивалась, чтобы прибалтийские республики разрешили пропускать германские войска через их территорию. Кроме того, в том же году Германия настаивала на нейтрализации прибалтийских государств и заставляла их отказаться от соблюдения 16-й статьи устава Лиги наций о коллективной обороне.

Эти действия Германии были поддержаны Польшей. Министр иностранных дел Польши Бек не раз посещал столицы прибалтийских государств, выступая за их нейтралитет. В польском журнале «Пржеглад Повсечни» в 1938 году говорилось: «Сам Риббентроп намерен посетить Варшаву, Каунас, Ригу, Таллин и Хельсинки, чтобы установить там протекторат Польши под протекторатом Германии». Разоблачая эти маневры, «Правда» 19 июля 1938 года писала: «Бек хлопочет о создании блока нейтральных государств от Черного моря до Северного Ледовитого океана, блока, который можно было бы поставить на службу агрессивным планам Берлина и Варшавы».

29–31 августа 1938 года Эстонию посетил зять Геринга Мегерле, который настаивал на отказе Эстонии от ее обязательств, вытекающих из 16-й статьи Устава Лиги Наций. 1 сентября 1938 года заведующий отделом Скандинавских и прибалтийских стран Министерства иностранных дел Германии Грундгер заявил поверенному в делах Латвии Игенбергу: «Пришло время недвусмысленно и твердо заявить о том, кто будет соблюдать во время войны нейтралитет, а кто нет».

Уступая этому давлению, 19 сентября 1938 года представитель Латвии в своем выступлении на заседании Ассамблеи Лиги Наций заявил, что правительство этой страны «сохраняет за собой право определять в каждом отдельном случае, в состоянии ли оно принять меры, предусмотренные статьей 16, и если да — то в какой степени». Аналогичные заявления были сделаны правительствами Эстонии, Литвы, Польши, Швеции и ряда других стран. Эти заявления были с удовлетворением встречены в Берлине.

Отступление перед германским диктатом происходило в то время, как Германия практически не скрывала своих захватнических намерений. В апреле 1938 года Гитлер в беседе с германским послом в Риме Макензеном заявил, что после того, как к Германии будет присоединена Судетская область, речь будет идти прежде всего об установлении германского господства над окраинными государствами. Эти мысли высказывали в своих разговорах и германские дипломаты в Прибалтике, что следовало из секретной записки латвийской полиции: «Что говорят сотрудники германской миссии в Риге». В ней* в частности, сообщалось о постоянных беседах о том, что «сразу же после разрешения чехословацкого вопроса начнется осуществление планов немцев на Востоке, в том числе в Прибалтике».

Откровенно высказывались на этот счет и представители немецкого меньшинства. Руководитель немецких нацистов в Лиепае говорил 9 сентября 1938 года: «Если из Германии будет получен приказ создать условия, которые дали бы Германии возможность вступить в Латвию, то участники национал-социалистического движения будут устраивать демонстрации и беспорядки, чтобы спровоцировать полицию на применение насильственных мер, пока об этом не начнет писать иностранная пресса, особенно немецкие газеты. После того как мировое общественное мнение будет должным образом подготовлено, никто не может запретить Германии поспешить на помощь своим братьям».

Руководители Германии открыто заявляли о своей поддержке этих взглядов немецкого меньшинства. Выступая на слете руководителей национал-социалистического движения в Прибалтике летом 1938 года, Генрих Гиммлер говорил: «Германия поддерживает латвийских немцев даже больше, чем немцев, проживающих в других странах, например судетских, ибо прибалтийские, в том числе латвийские, немцы в известном отношении более важны, так как их рассматривают как германский форпост на Востоке против Коминтерна».

Между тем руководители Латвии трусливо поддерживали германскую агрессивную политику. Вскоре после аншлюса 4 апреля 1938 года Мунтерс приветствовал «великую Германию». Находясь в Риме, Мунтерс провозгласил тост за «короля Италии и императора Абиссинии» (так Латвия первой после Германии признала захват Италией Эфиопии). Казалось бы, поглощение Германией Судетской области под предлогом защиты местных немцев в результате мюнхенской сделки создавало прецедент для аналогичных действий в отношении Латвии, где проживало немало немцев. Однако латвийское правительство поспешило одобрить мюнхенский сговор в конце сентября 1938 года. Мунтерс назвал Мюнхенские соглашения «историческим событием» и предложил «поздравить их творцов». В своей статье, опубликованной в ноябрьском номере журнала «Сеейс», Мунтерс писал: «События 1938 года не вызывают перед внешней политикой Латвии никаких проблем. На наших глазах рождается новая Европа. Мы шли в ногу с эпохой и в области культуры, и в области хозяйства, и в области государственных организаций, и, наконец, в понимании социальной системы. В области внешней политики мы должны включаться в новую Европу».

В Германии положительно оценивали позицию Латвии. Германское правительство выразило благодарность латвийскому правительству за его поведение в ходе кризиса вокруг Чехословакии. 1 декабря 1938 года Грундгер в беседе с латвийским посланником Криевенем хорошо отозвался о статье Мунтерса в журнале «Сеейс» и заявил, что, судя по ее содержанию, внешняя политика Латвии полностью соответствует в своих основных линиях германской внешней политике. Германский посланник в Риге Коце в беседе с посланником США Уйали говорил: «Многие члены латвийского правительства желают полностью отдать Латвию в руки немцев (очевидно, имея в виду просить Германию взять под свой протекторат)».

Литовский посланник в Риге Савицкас сообщал в Каунас: «Ульманис и его приближенные занимают открыто прогерманскую позицию». Часть правящих кругов Латвии говорила о сходстве между нацизмом и националистической идеологией, господствовавшей в Латвии. Отражая эти взгляды, газета «Брива Земе» писала 13 февраля 1939 года: «В Латвии значительно легче понять национал-социалистическое мировоззрение, чем в традиционных демократических странах… Каких-либо идеологических расхождений между Латвией и Германией не существует».

Однако далеко не все в Латвии разделяли такие настроения. Опасения по поводу возможного вторжения Германии в Прибалтику усиливались по мере того, как становилось ясно, что западные державы не намерены защищать малые страны Европы. Объясняя проводившуюся правительством Чемберлена политику «умиротворения» нацистских агрессоров, английский посланник в Риге Орде 22 февраля 1939 года заявил в беседе с группой латвийских министров: «Пока спешить нечего. Отдали одну, другую, третью — все это маленькие страны. Когда же дало дойдет до Франции, то следует подумать». Участник этой беседы латвийский министр путей сообщения Латвии Эйнберг позже говорил: «На латышей эти слова подействовали как холодный душ».

Понимание того, что прогерманские настроения распространены лишь среди части правящих кругов Латвии, превратившихся в платных агентов Гитлера, отразилось в содержании записки Грундгера, в которой говорилось: «Настроение латышского народа было таким, что в случае если на помощь Латвии против Германии пришла бы Красная Армия, то она была бы встречена населением с распростертыми объятиями». Советник германской миссии в Латвии в беседе с американским посланником утверждал: «80 % латышей симпатизирует СССР, а не Германии». Французский посланник в Латвии писал: «Я знаю, что латыши пойдут с Советским Союзом, а если на них нападут, то они уйдут в СССР, так говорят все слои, кроме богатых».

Такие же настроения выявила и латвийская полиция. 20 марта 1939 года начальник охранки Лиепайского района отмечал в своем отчете «резкие антигерманские настроения». Он писал: «Крестьяне готовы бороться с немцами хоть с косами в руках». При этом люди высказывали «подозрения, что правительство проводит с Германией общую политику». 4 апреля 1939 года начальник Тукумсской уездной полиции докладывал в Министерство внутренних дел Латвии: «Настроение в настоящее время среди латышского населения, в том числе среди рабочих, таково, что в случае необходимости… все, как один человек, поднимутся на борьбу против Германии». Латвийская полиция признавала в отчете за лето 1939 года: «Рабочие настроены крайне враждебно к гитлеровской Германии и своим единственным спасителем считают СССР». Даже в верхах было немало лиц, выступавших против Германии. Так, генерал Балодис заявлял: «Немцы не прочь взять нас под свой протекторат. Но это равносильно гибели… Возьмите, например, основные вопросы: аграрный — немцы все заберут и будут нас угнетать; дальше — нашу интеллигенцию, служащих и военных, — они выгонят и заставят на них работать. Вся жизнь будет перекроена… Это мнение всего народа и армии».

Прогерманская ориентация верхов Эстонии и Латвии шла вразрез с настроениями народов этих республик. Посол Чехословакии в Латвии Берачек сообщал 21 сентября 1938 года в Прагу: «Даже при поверхностном знакомстве с положением в Латвии нетрудно убедиться в том, что латышский народ в большинстве своем настроен антинемецки. Подобные антинемецкие настроения берут свое начало еще со времен владычества прибалтийских баронов в Латвии… Наиболее многочисленный слой Латвии, крестьянство, хотя и не сочувствует политике, проводимой в Советском Союзе в области сельского хозяйства, все же страшится ее менее, чем власти баронов, о которых латышский народ знает, что они полны мести за проведенную в Латвии земельную реформу… Эти бароны в большинстве своем входят в национал-социалистические дружины, которые в случае оккупации Латвии немецкими войсками смогут расправляться с неугодным им элементом, а бароны займут наиболее важные административные посты». В то же время Берачек обращал внимание на антигерманские настроения министра обороны Латвии генерала Балодиса, о котором писал, что «он чрезвычайно популярен среди народа, враг немцев». Обсуждая с Берачеком развитие кризиса вокруг Чехословакии, Балодис говорил: «Надеюсь, что Чехословакия не уступит немцам и в своих уступках немцам слишком далеко не зайдет, ибо в противном случае возрос бы аппетит немецких меньшинств во всем мире, в том числе и в Латвии». Берачек утверждал, что «верховный командующий Беркис… полностью разделяет взгляды Балодиса… В общем, можно сказать, что армия во главе с Балодисом против немцев и за сотрудничество с Россией в случае, если бы удалось соблюдать нейтралитет».

Из того же послания следовало, что антигерманские настроения были распространены и в Эстонии: «Знатоки предсказывают, что Эстония в случае войны и поражения польской политики скорее встанет на сторону России, чем на сторону Германии». Сообщая о прогерманских настроениях Пятса и руководителей эстонской армии, 7-й отдел ГУГБ НКВД в своем сообщении от 22 июля 1937 года писал: «Что касается эстонской армии, то вся армия и 99 % офицерства продолжают оставаться отрицательно настроенными по отношению к Германии».

Оценивая позицию Литвы, в своей телеграмме в Прагу от 21 сентября 1938 года посол Чехословакии сообщал: «Что касается Литвы, то дать ответ здесь еще труднее, ибо Литва до сих пор играла на двух струнах: немецкой и русской». Но, заявлял посол, скорее всего, «Литва также решила бы в пользу России».

Настроения в Прибалтике перед Мюнхеном и после него вызвали беспокойство в Берлине. 10 октября 1938 года Грундгер потребовал через латвийского представителя в Берлине принятия мер для борьбы с антигерманскими настроениями. 21 ноября 1938 года такое же заявление Криевеню сделал Риббентроп.

В германских газетах появились публикации, в которых вновь говорилось о том, что Латвия является «старой немецкой землей», «бывшей немецкой колонией», что она входит в «прежние германские государственные границы». Журнал «Дойче арбайт» писал в 1938 году: «Задачей немцев в Прибалтике является размещение немецких колонистов — немецких крестьян, как это было во время Екатерины II, когда появилась первая немецкая колония в Видземе, так называемая «германская колония». К сожалению, тогда жидкое верхнее сословие (дворяне) без твердого основания (немецкие крестьяне) не сумело онемечить латышей». Теперь, говорилось в журнальной статье, эта задача вновь стоит перед немцами в Прибалтике. «Если теперешний автократический режим в Латвии существует, — следовало далее в статье, — то эта идея национал-социалистов и режим созданы германским прошлым. Немецкой молодежи в Латвии надо быть сплоченной, понимать большие проблемы и выполнять задачи настоящего времени».

Газета «Дойче альгемайне цайтунг» писала в 1938 году: «Нет такой силы в мире, которая могла бы вычеркнуть германизм из истории этой земли или оспорить его будущее». 28 ноября 1938 года «Магдебургер цайтунг» писала: «Германские народные группы живут у устья Даугавы уже 700 лет, и они поселились там еще тогда, когда там нельзя было найти ни одного латыша». В январе 1939 года журнал «Ост-Европа» в своем обзоре положения в Латвии утверждал: «Единственным естественным актом ее будущего может быть только присоединение к Германии». В марте 1939 года «Дас шварце кор» поместил карту, в примечании к которой заявлялось, что Латвия, Эстония и Литва принадлежали Германии еще в 1250–1400 годах.

Такими же идеями были пропитаны и многие издания, опубликованные в эти годы в Германии (например, книга «Балтийское пространство» Эрнста Брунова). В своей работе «Тевтонский рыцарский орден и его замки» Август Винниг заявлял, что Латвия тесно связана с Пруссией, и выражал надежду на возвращение времен Тевтонского ордена. В своей книге «Раса и государство» К. Хаусхофер и Г. Пауль писали: «28–30 градусы долготы уже в древние и средние века являлись границей германского государства на востоке. Государство Тевтонского ордена простиралось до Чудского озера и его притока реки Нарвы».

Вскоре после захвата Германией Чехии и превращения ее в «протекторат Богемия и Моравия» 15 марта 1939 года советник Министерства пропаганды Латвии Бемер откровенно заявил латвийскому посланнику Криевеню: «Теперь Латвия должна идти за Германией, так как тогда немцам не надо будет двигаться в поход и заставлять Латвию становиться под защиту фюрера с помощью силы».

Латвийский консул сообщал 20 марта 1939 года из Бреслау: «Из сообщений германской печати вытекают два вывода: 1) Германия совершенно открыто начала свое империалистическое шествие по Европе; 2) те области, которые рассматриваются как «германское жизненное пространство», должны быть полностью подчинены германскому правительству. Это означает, что многим государствам, в том числе Латвии, угрожает опасность».

Такая ситуация стала результатом срыва усилий СССР по созданию системы коллективной безопасности против гитлеровской агрессии. Эти усилия отвечали интересам народов всей Европы, особенно Прибалтики, страны которой могли вновь стать первыми жертвами агрессивной войны германского империализма. В Прибалтике многие выступали в поддержку советских предложений о коллективной безопасности. Однако советские инициативы не были поддержаны ведущими державами Запада. Великобритания же пыталась сделать все возможное, чтобы направить германскую экспансию через Прибалтику на СССР. Не в последнюю очередь провалу советских усилий по обузданию захватчиков способствовали прибалтийские государства, оказавшиеся в экономической зависимости от Германии, и особенно правители этих государств, многие из которых фактически превратились в платных агентов Гитлера.

Поскольку в разделе Чехословакии после Мюнхенского соглашения принимала активное участие Польша, то эта страна, как и Германия, стала вызывать страх в правящих кругах Прибалтики. 10 октября 1938 года советская разведка сообщала из Риги: «Здесь упорно циркулируют слухи, что вскоре после захвата Тешина Польша поставила перед Латвией требования о присоединении к Польше латвийской территории с польским населением. Речь идет об Илькте, возможно, о Двинске… Молва утверждает, что латыши уже смирились с неизбежностью уступок полякам. Вопрос только в размере этих уступок. Говорят, что польские требования вызвали острые разногласия в руководящих сферах. Против капитуляции настроены военные круги. Ходят также слухи о возможности резкого поворота политического курса в сторону открытого сближения с Германией и соответствующего изменения внутренней политики Латвии. Местные газеты сообщают теперь, что в тревожные дни здесь наблюдалось массовое изъятие вкладов из банков… Здесь не перестают говорить о растерянности, которая наблюдается в руководящих кругах».

Эти страхи объяснялись тем, что в ходе кампании угроз, развернутой в начале 1938 года против Литвы, Польша добилась своих целей. В марте 1938 года правительство Польши предъявило ультиматум Литве, требуя, чтобы та навечно отказалась от Виленской области и установила с Польшей дипломатические отношения. Литву поддержал Советский Союз. 16 марта 1938 года Литвинов заявил польскому послу Гржибовскому, что СССР заинтересован в сохранении независимости литовского государства и не стал бы оставаться безучастным к событиям на польско-Литовской границе. Однако Эстония и Латвия не поддержали Литву. Под давлением Польши Литва установила дипломатические отношения с Польшей, а последняя активизировала усилия по созданию военно-политического блока от Балтийского до Черного моря.

В том же году вслед за Польшей кампанию против Литвы развернула Германия. В начале 1938 года нарком внутренних дел СССР Л.П. Берия докладывал И.В. Сталину и В.М. Молотову: «Немцы в Клайпеде (Мемельская область) ведут открытую работу по подготовке присоединения области к Германии. Все существующие законы литовского правительства по Клайпедской области сеймиком игнорируются, фактически немцы в Клайпеде являются хозяевами. Они создали фашистские организации, штурмовые отряды, которые вооружением и обмундированием снабжаются из Германии. Руководитель клайпедских фашистов доктор Нейман открыто выступает о присоединении Клайпеды к Германии. Для того чтобы спровоцировать конфликт с литовцами, Нейман всюду говорит, что литовцы, возможно, выступят против мемельских немцев. Это заявление рассматривается как подготовка путем провокаций к вооруженному вмешательству немцев с целью захвата Клайпеды».

Позже советская разведка сообщала, что 10 и 28 июня 1938 года «в Клайпеде в районе порта немцами были организованы многочисленные демонстрации, которые носили ярко выраженный фашистский характер и сопровождались лозунгами в честь Гитлера и великой Германии. Демонстрации были приурочены к дням захода в порт немецких пассажирских пароходов. При разгоне последней демонстрации было применено оружие. Насчитывается более 100 человек раненых, из которых несколько человек тяжело, и один умер. Среди пострадавших большинство литовцев. В Клайпеде царит сильное возбуждение… Литовские правительственные круги убеждены в том, что события в Клайпеде спровоцированы немцами и являются подготовкой к захвату Клайпедской области Германией».

21 октября 1938 года германское правительство дало указание о подготовке захвата Клайпеды и примыкающей к городу территории. Под давлением Германии правительство Литвы в ноябре 1938 года сняло цензуру с немецкой печати, разрешило легальную деятельность нацистских партий. В январе 1939 года была создана новая директория Клайпедского края, провозгласившая своей официальной идеологией нацизм. В крае создавались нацистские вооруженные отряды, устраивались демонстрации под нацистскими лозунгами. Свастика, форма штурмовиков, портреты нацистских вождей заменили государственные атрибуты Литвы. Нацисты избивали антифашистов, преследовали прохожих за литовскую речь на улицах Клайпеды. Шла интенсивная подготовка к аннексии Клайпедского края Германией.

20 марта 1939 года Риббентроп вручил вызванному в Берлин министру иностранных дел Литвы Урбшису ультиматум о немедленной передаче Германии Клайпедской области. Риббентроп угрожал: если литовское правительство не даст положительного ответа, то «скажет свое слово германская армия». «Но тогда, — заявил Риббентроп, — неизвестно, где именно остановится армия в своем походе».

Литовское правительство обратилось к Великобритании и Франции с запросом: что предпримут обе державы, если Германия попытается захватить Клайпеду насильственным путем. Ответ не замедлил себя ждать. Париж и Лондон ответили, что на их помощь Литва может не рассчитывать.

В Берлин, где шли германо-литовские переговоры, поступали запросы от Гитлера, который находился вместе с командующим германским военно-морским флотом адмиралом Редером на борту линкора «Германия» у берегов Литвы. В случае отказа литовского правительства все было готово к вторжению в Литву.

В 1 час 30 минут ночи 23 марта Литва подписала договор о сдаче Клайпеды (Мемеля) Германии. В ответ Германия дала обязательство о ненападении на Литву. Комментируя подписанный договор, латвийская миссия в Бельгии сообщала в Ригу: «Никто не верит, что Германия остановится на границах Клайпедской области. Она в первый подходящий момент пойдет дальше. Судьбу Литвы считают уже решенной, и почти с такой же точки зрения начинают смотреть на Латвию». Так же оценивала положение и латвийская миссия в Берлине.

Через час после подписания договора с Литвой, в 2 часа 30 минут ночи 23 марта, Гитлер начал речь в «освобожденном Мемеле». Комментируя захват немцами Клайпеды, греческий посол в Бельгии Сакепаропулос заявил: «Договор означает перенос границы Германии к Даугавпилсу и Елгаве. Германия в любой момент найдет причину для интервенции, основываясь на том, что ей надо уберечь Литву от какой-либо чужой власти… Кто знает, может быть, такой же договор, в котором скрывается мысль о протекторате, Гитлер предложил и остальным прибалтийским государствам». 14 апреля французская газета «Ле суар» писала: «Кто хочет начать военный поход против России, тому надо держать в своих руках Клайпеду. Клайпедская область — это хороший мост для нападения. После Клайпеды, надо думать, последует Данциг. Затем после Данцига — Рижский порт в Латвии. После него, очевидно, Таллин в Эстонии. Эти порты в руках Германии будут пистолетами, направленными против Прибалтики и против России. Балтийское море станет озером Германии».

Потеря Клайпеды нанесла ощутимый удар по экономике Литвы. Хотя в Клайпедском крае проживало лишь 6 % населения республики, здесь производилась треть ее промышленной продукции. Через Клайпедский порт проходило 80 % объема внешней торговли Литвы. Овладев Клайпедой, Германия чувствовала себя вправе диктовать новые жесткие условия Литве. 20 мая 1939 года был подписан новый германо-литовский договор, по которому 75 % экспорта Литвы направлялось в Германию, а 85 % ее импорта составляли продукты из Германии.

Излагая свои экспансионистские планы на секретном совещании военных руководителей 23 мая, Гитлер заявлял: «Речь идет для нас о жизненном пространстве на Востоке… о разрешении прибалтийской проблемы».

Захват Клайпеды (Мемеля) вдохновил немецкое меньшинство в прибалтийских странах. По свидетельству германского посланника в Эстонии Фровайна, в Эстонии и Латвии среди немцев существует мнение, что «аннексия Германией прибалтийских государств является просто делом времени» и что «тогда немцы снова станут хозяевами в Эстонии и Латвии». Латвийская полиция сообщала, что среди членов союза немецкой молодежи распространялись слухи о том, что скоро будет решен вопрос о компенсациях немецким помещикам, утратившим земли после аграрной реформы.

В германской печати снова развернулась антилатвийская кампания. Историк В. Сиполс замечал: «Если верить германским газетам, то не немцы угнетали латышей в течение столетий, а, наоборот, проживавшие в Латвии немцы подвергались гнету со стороны латышей. Эта кампания напоминала те, что развертывались в германской печати перед захватами Австрии, Чехословакии, Клайпеды». Министерство иностранных дел Латвии обреченно констатировало: «Со дня на день усиливается кампания против Латвии и Эстонии».

Одновременно Германия ставила вопрос о разделе прибалтийских стран между ней и Польшей. 27 марта 1939 года польский генеральный консул в Мюнхене сообщал в Министерство иностранных дел Польши, что генерал фон Экк (близкий к Гитлеру) заявил ему, что «Польша является слишком большим государством, чтобы не иметь доступа к морю, и это признает Гитлер. Она могла бы получить взамен коридора и Данцига военный порт Лиепаю и, возможно, Ригу». О подобного рода предложениях сообщал в Ригу также латвийский посланник в Польше Экие. Польше предлагались также вся Литва, Лиепая и Рига. Было очевидно, что Германия была готова начать экспансию против прибалтийских республик либо в одиночку, либо с помощью Польши.

В этой обстановке 28 марта 1939 года Литвинов заявил посланнику Латвии в Москве Коцыню о «заинтересованности СССР в сохранении полной независимости Латвии и других прибалтийских государств» и подчеркнул «готовность Советского Союза на деле доказать свою заинтересованность».

По мере нарастания вероятности вторжения Германии в Прибалтику в правящих кругах трех республик росли капитулянтские настроения. Министр общественных дел Латвии А. Берзинь на закрытом совещании айзеаргов заявил: «Малые страны не имеют никаких перспектив на сохранение своей независимости и должны покориться Германии». Он призывал айзеаргов вести пропаганду среди населения в соответствующем духе. Министр путей сообщения Латвии Эйнберг в беседе с советским полпредом Зотовым 22 марта заявил: «Немцы не замедлят воспользоваться обстановкой, и придется, конечно, идти на уступки».

Трусливая позиция верхов прибалтийских стран привела к тому, что Германия сменила свою тактику в этом регионе. Как отмечал В. Сиполс, учитывая позицию фашистских правительств Эстонии, Латвии и Литвы, придерживавшихся по отношению к Германии все более угоднической политики, гитлеровцы пришли к выводу, что они смогут установить свое господство над Прибалтикой и без применения вооруженной силы. Гитлеровцы стали в Прибалтике на путь так называемой «косвенной агрессии». Внезапно Германия прекратила кампанию о «преследованиях немцев в Прибалтике». Более того, германский посланник в Латвии Коце заявил местным немцам, что «жизнь в Латвии идет в таком же направлении, как и в Германии» и что они «должны быть счастливы, проживая в таком государстве». В германской печати стали писать о тесных связях между Германией и Латвией в «борьбе против коммунизма».

В ответ латвийские руководящие деятели спешили заверить Гитлера в их лояльности к нему. 3 апреля 1939 года Мунтерс писал: «Мы признаем и уважаем громадную роль Германии в нашей части Европы». На празднование 50-летия Гитлера 20 апреля 1939 года в Берлин прибыли по приглашению германского правительства военные руководители Латвии: начальник Генерального штаба Гартманис, генерал Данкер (с 1941 года — глава марионеточного «самоуправления» латвийского «бецирка»), военный атташе Латвии генерал Пленснер (впоследствии начальник латышского легиона СС), подполковник А. Берзинь (после германской оккупации работал в органах «самоуправления» и штабе латышского легиона СС).

К этому времени мир уже месяц жил в обстановке разраставшегося международного кризиса вокруг Данцига. За полгода до его начала Гитлер решил предпринять агрессию против СССР совместно с Польшей. В качестве условия раздела Украины Гитлер потребовал аннексии свободного города Данцига. Тогда, предлагал он, «Германия и Польша могут действовать совместно на Украине». Однако отказ Польши уступить Данциг и согласиться на проведение экстерриториальной дороги через польский коридор показал Гитлеру, что в случае германо-польской кампании германские войска были бы вынуждены действовать на чужой территории, имея весьма ненадежный тыл и довольно ненадежного союзника. Походы для завоевания «жизненного пространства» на Украине и в Прибалтике можно было отложить ради упрочения плацдарма для будущего нападения на Россию. Заявления Германии по Данцигу приобрели угрожающий характер. В этих условиях было очевидно, что Польша не сможет в одиночку отразить возможное германское нападение.

Правительство Польши продемонстрировало политическую слепоту, отказавшись даже рассмотреть вопрос об участии СССР в совместных мероприятиях по отпору гитлеровской агрессии. Польша обратилась за помощью лишь к западным державам, которые также проявляли нежелание привлечь СССР к совместной борьбе против агрессии. 22 марта министр иностранных дел Бек предложил Англии заключить секретное англо-польское соглашение о взаимопомощи. 31 марта 1939 года, выступая в палате общин, Чемберлен заявил, что Англия и Франция «окажут польскому правительству любую поддержку, какая имеется в их распоряжении», если на Польшу будет совершено нападение.

Кризис в польско-германских отношениях, возникший первоначально из-за компенсации за будущую добычу на Украине, перерос в острый конфликт, вовлекавший как крупные державы Европы, так и малые страны. Как и полгода назад, мир вновь оказался на пороге войны.

Латвийские верхи демонстрировали свое верноподданническое отношение к Гитлеру в то время, когда по вине Германии мир вновь оказался на грани войны и в различных странах изыскивались способы обуздания германской агрессии. 15 апреля 1939 года президент США Ф.Д. Рузвельт обратился с личным письмом к Гитлеру и Муссолини с предложением, чтобы они дали гарантии ненападения Германии и Италии на 31 страну мира. Среди них были упомянуты и три прибалтийские республики. Через два дня, 17 апреля, Министерство иностранных дел Германии потребовало от своих дипломатических представителей в большинстве из упомянутых Рузвельтом стран запросить их правительства: 1) «Чувствуют ли они, что им в какой-либо степени угрожает Германия?» и 2) «Поручали ли они Рузвельту вносить свое предложение?»

К 22 апреля большинство запрошенных, включая правительства Югославии, Бельгии, Дании, Норвегии, Нидерландов и Люксембурга, ответили отрицательно на оба вопроса. Румыния ответила загадочно, заявив: «Правительству рейха лучше известно, существует такая угроза или нет».

Как отмечал американский историк У. Ширер, «Латвия сначала не поняла, какой ответ от нее ждут. Вскоре германское Министерство иностранных дел прояснило обстановку. 18 апреля статс-секретарь министерства Вайдзеккер позвонил своему посланнику в Риге и сообщил ему, что «мы не понимаем ответа латвийского министра иностранных дел на наш запрос в связи с телеграммой Рузвельта». В то время как практически все другие правительства уже дали ответы, и, естественно, отрицательные, то господин Мунтерс увидел в этой вздорной американской пропаганде вопрос, о котором он должен посоветоваться со своими коллегами по кабинету. Если господин Мунтерс сразу не ответит «нет» на наш запрос, то мы можем включить Латвию в список тех стран, которые стали добровольными соучастниками господина Рузвельта. Я полагаю, что заявление господина фон Коце (германского посланника) будет достаточным для того, чтобы получить очевидный ответ от Мунтерса». Как замечал Ширер, Вайзекер оказался прав. Из Риги пришел ответ Мунтерса: «Существующее состояние латвийско-германских отношений не дает никаких оснований об угрозе независимости и неприкосновенности Латвии». Еще раньше схожие ответы были направлены в Берлин из Каунаса и Таллина.

28 апреля 1939 года в своем выступлении в рейхстаге Гитлер высмеял обращение Рузвельта и одновременно заявил о готовности Германии подписать договоры о ненападении с рядом соседних стран, включая Швецию, Данию, Норвегию, Финляндию, Эстонию, Латвию. (Литве такое предложение не было сделано, так как, по объяснению немцев, обязательство о ненападении Германии содержалось в германо-литовском договоре о Клайпеде.)

В тот же день Риббентроп вызвал латвийского посланника Криевеня и заявил ему, что заключение договора о ненападении должно привести к «урегулированию всех вопросов, касающихся немецкого меньшинства в Латвии». 2 мая правительство Латвии решило принять немецкие условия.

Подписанию договора предшествовала германская пропагандистская кампания, приуроченная к 20-летию вступления немецких войск в Ригу в 1919 году. В Латвию прибыли ветераны антисоветской интервенции 1919 года. Состоялись торжественные посадки деревьев в «антибольшевистских» рощах. Были открыты «антибольшевистские» памятники. В Лиепаю прибыл германский военный корабль «Бруммер». Генерал Телферс, представитель латвийского правительства на этих торжествах, состоявшихся 22 мая 1939 года, заявил: «Если вновь придет час борьбы, я убежден, что мы снова будем стоять в ней плечом к плечу». В эти дни министр общественных дел Берзинь в беседе с советским полпредом Зотовым говорил, что в Латвии действительно есть люди, особенно из крупной буржуазии, «которые не прочь принять немецкую ориентацию».

7 июня в Берлине состоялось подписание латвийско-германского и эстонско-германского договоров о ненападении. В Латвии ходила шутка: «Теперь Германия может быть спокойна, Латвия на нее не нападет».

Одновременно Латвия и Эстония отказывались от англо-франко-советских гарантий своей безопасности. В коммюнике после подписания договоров говорилось: «Латвийское правительство и эстонское правительство обязались самостоятельно заботиться о сохранении политической независимости своих государств и придерживаться строгой политики нейтралитета». В тот же день министры иностранных дел Латвии и Эстонии, подписавшие договоры, были награждены германскими орденами.

Вскоре в прибалтийские страны стали поступать новые партии германского оружия. Если с 1919 по 1938 год Латвия закупала оружие в основном в Англии и во Франции, то с середины 1939 года вооружения стали закупаться исключительно в Германии. Латвия заключила с Германией контракты на поставки 96 артиллерийских орудий, а также автоматов, минометов, снарядов, патронов, пороха, оптических приборов.

14 июля 4 германских эсминца прибыли в Рижский порт. Одновременно в Ригу на немецких пароходах прибыло 4 тысячи туристов из Германии. Агент латвийской охранки сообщал: «Немцам известно до последней мелочи все, что намереваются предпринять латыши… В каждом государственном и общественном учреждении они имеют своих агентов и доброжелателей. Поэтому нечего удивляться, что Германия полностью осведомлена о положении не только в экономике, но и в военном ведомстве».

В июне 1939 года Эстонию посетил начальник штаба сухопутных сил Германии Гальдер, а затем начальник германской военной разведки Канарис. В ходе секретных переговоров обсуждался вопрос о вводе немецких войск в эту страну через Латвию и Литву. Прибывшие с Гальдером немецкие инженеры фотографировали пограничную полосу между Эстонией и СССР.

21 июня итальянский посланник в Таллине сообщал в Рим о том, что в правящих кругах Эстонии говорят о «возможности оккупации Германией островов Хийумаа и Сааремаа». Утверждалось, что в ходе германо-эстонских переговоров было решено, что для ввода войск в Эстонию потребуется 16 военных кораблей. Но не исключалась возможность и ввода войск через Литву и Латвию.

Казалось, что захват прибалтийских стран Германией — это дело времени. Тогда в случае войны германские войска оказались бы на ближайших подступах к Ленинграду. Правящие круги прибалтийских государств понимали неустойчивость своего положения как перед лицом германской агрессии, так и в случае советского отпора этой агрессии. В секретной записке Мунтерс писал: «Германо-советская война… очень обширное мероприятие, которое не поддается никаким предварительным расчетам. Если так случится, то перед нами будет такая беспощадная борьба, все возможности которой совсем не будут предусмотрены… Одним словом, наша подлинная угроза — ближайшая германо-советская война, которая будет такой обширной катастрофой, реальные прогнозы которой установить сегодня совсем нельзя».

Многие предприниматели Прибалтики стали переводить свои сбережения за рубеж, а иные побежали вслед за своими капиталами. Став свидетелями аншлюса Мюнхена, захвата Чехии, а затем и Клайпеды, они осознавали тщетность надежд на помощь Англии и Франции в такой ситуации. Поскольку же антикоммунистическая идеология лидеров прибалтийских режимов ставила пределы в развитии их отношений с СССР, то они приучались вести себя на международной арене так, как это было угодно Берлину.

Тем временем Советское правительство подчеркивало свое стремление к сохранению дружественных отношений с прибалтийскими государствами. Несмотря на проводимую Западом политику остракизма в отношении СССР, Советское правительство выступило с новой инициативой, направленной на обуздание агрессора. 17 апреля М.М. Литвинов в беседе с послом Англии в СССР внес предложение о пакте взаимопомощи Великобритании, Франции и СССР, к которому могли бы присоединиться Польша и другие страны Европы. Договор предусматривал бы оказание помощи Финляндии, Эстонии, Латвии, Польше и Румынии.

Однако 8 мая правительство Великобритании ответило, что пока «не созрело время» для такого договора. Вместо этого Англия предложила договор, в соответствии с которым СССР был бы обязан прийти на помощь Великобритании и Франции в случае германского нападения на Польшу, Румынию, Бельгию, но Великобритания и Франция не помогали бы СССР, если бы произошло нападение Германии на прибалтийские страны.

В то же время, исходя из очевидного нежелания Запада сотрудничать с СССР, Советское правительство предприняло зондаж позиции Германии. В беседе со статс-секретарем Вайдзеккером посол СССР в Берлине Мере-калов 17 апреля заявил: «Идеологические различия не помешали отношениям между Россией и Италией и не должны мешать отношениям с Германией. Россия не использовала нынешние осложнения между Германией и западными демократиями, и она не желает делать это. Нет оснований, почему бы не поставить отношения на нормальную основу, почему бы из нормальных отношений не могли вырасти постоянно улучшающиеся отношения».

Идя на эти переговоры, Советское правительство исходило из наличия враждебного окружения СССР. Перед Советским Союзом имелись две одинаково опасные альтернативы: или готовиться к скорому вооруженному конфликту против Германии с союзниками, ненадежность которых была проявлена в Мюнхене, или попытаться добиться временной отсрочки конфликта путем договоренности с Гитлером, неуважение к договорам и вероломство которого демонстрировались постоянно с момента его прихода к власти. Судьба СССР зависела от воли тех, с кем наша страна вступила бы в соглашение. При этом партнерами СССР при любом выборе стали бы страны, постоянно проводившие политику, направленную против Советского государства. В любом случае результат был бы чреват непредвиденными опасностями для СССР и ставил под угрозу его существование. Однако иного реального пути, кроме поиска решения в пределах двух альтернатив, у Советского Союза не было.

9 мая правительство Чемберлена официально отвергло советское предложение о тройственном пакте. Вместо этого, имея в виду английские гарантии Польше и Румынии, правительство Чемберлена предложило, чтобы, «если Великобритания и Франция окажутся вовлеченными в военные действия во исполнение этих обязательств, Советское правительство осуществило бы немедленную помощь, в случае выраженного желания в такой помощи, таким образом и на таких условиях, как об этом будет достигнута договоренность».

Позже английский историк А. Тейлор назвал это предложение «концепцией крана»: «Помощь СССР включалась и выключалась по воле Англии, а не Советского Союза». Получалось, что в случае германской агрессии СССР должен прийти на помощь Польше, Румынии и Бельгии, но Великобритания и Франция отказывались помогать СССР, если бы Германия захватила прибалтийские страны. Как свидетельствовал советник американского посольства в Париже 30 мая, «если Латвия и Эстония подвергнутся нападению со стороны Германии и не будут защищаться или воздержатся от того, чтобы просить Россию о помощи, то обязательство о взаимопомощи не вступит в силу».

Отказ Англии распространить гарантии как Советского Союза, так и собственные на прибалтийские страны в случае нападения на них Германии открывал реальный путь для германской агрессии. А. Тейлор писал: «Англия дала гарантии Польше и Румынии; поэтому ей пришлось бы выполнять свои обещания и вступить в войну, если бы Германия совершила нападение на Советскую Россию через одну из этих стран. Никаких обязательств перед балтийскими государствами Англия не дала. Это оставляло лазейку для германского нападения на Советскую Россию, в то время как западные державы сохраняли нейтралитет».

Несмотря на негативный ответ, Советское правительство возобновило свои усилия по созданию антигитлеровской коалиции. Перед лицом очевидного саботажа переговоров со стороны своего партнера СССР продолжал свои усилия по созданию антигитлеровской коалиции, поддерживая дипломатическую переписку на высоком уровне. Ныне эти факты, которые всегда признавались любыми объективными историками во всем мире, часто игнорируются в Прибалтике. Напротив, выдвигаются бездоказательные утверждения о том, что Советский Союз использовал переговоры с Англией как ширму для подготовки сговора с Германией.

На самом же деле не прекращался поиск решения из двух вариантов, при этом и значительно более низкий уровень, на котором шли переговоры с Германией, и их медленные темпы свидетельствовали о явном предпочтении, которое Советское правительство отдавало созданию антигитлеровской коалиции, даже с такими непоследовательными противниками Гитлера, какими являлись Англия и Франция.

27 мая дипломатические представители Англии и Франции вручили новому наркому иностранных дел В.М. Молотову свой проект соглашения трех держав, который предусматривал не конкретные действия, а консультации в случае угрозы агрессии. Кроме того, это предложение опять не предусматривало гарантий республикам Прибалтики в случае нападения на них Германии. Ответственный сотрудник МИД Франции Роша объяснил последнее обстоятельство советнику посольства США в Париже Вильсону: «Если Латвия или Эстония подвергнутся нападению со стороны Германии и не будут защищаться или воздержатся от того, чтобы просить Россию о помощи… обязательства о взаимной помощи не вступят в силу». Как справедливо отмечал историк И.Д. Овсяный, «проект Форин-оффис, таким образом, оставлял в Прибалтике коридор для германской агрессии против СССР». Фактическое объявление Прибалтики зоной, находящейся вне защиты великих держав, автоматически превращало этот край в район свободы действий для нацистов.

Изложенные 2 июня 1939 года в ноте Советского правительства предложения о подписании военной конвенции трех стран и об их гарантиях странам Прибалтики были отклонены правительством Англии.

Правда, Франция стала склоняться к участию в отпоре Германии в случае ее агрессии против прибалтийских стран. Однако и новые предложения западных держав содержали лазейку, позволявшую им отказаться от гарантий странам Прибалтики.

После же заключения договоров о ненападении между Германией, с одной стороны, и Латвией и Эстонией — с другой, латвийский посланник в Лондоне Заринь передал Галифаксу 12 июня 1939 года заявление о том, что политика нейтралитета делает для Латвии невозможным принятие гарантий. В заявлении же эстонского правительства говорилось, что оно «рассматривает русское предложение как недружелюбный акт, направленный против нейтралитета Эстонии». По поручению своего правительства посланник Эстонии в Москве Рей заявил британскому послу в СССР Сиидсу, что советское предложение «заставило бы нас воевать до последнего солдата на стороне Германии».

Ссылаясь на эти заявления, западные державы отказывались принять меры против вторжения Германии в прибалтийские страны. 15 июня Великобритания и Франция вновь отклонили предложение СССР о гарантиях и предложили лишь начать консультации в случае угрозы независимости Латвии, Эстонии, Финляндии, Голландии и Швейцарии.

В эти дни Англия не выразила возражений против договоров Германии с Эстонией и Латвией. Выступая на заседании комиссии Государственной думы, министр иностранных дел Эстонии Сельтер заявил, что «Англия в принципе согласна с заключением германо-эстонского пакта». В английской печати появились сообщения, что перед заключением договора с Германией на президента Эстонии Пятса «было оказано сильное давление, чтобы он не отказался от германских предложений. Это давление, по-видимому, исходило — пусть это не покажется странным — из кругов, связанных с британским ведомством иностранных дел».

Латвийский посол в Италии А. Спекке писал 17 июня в Ригу: «Из источников, стоящих близко к английским кругам, слышно, что позиция Латвии в отношении заключения договора с Германией нашла в большей части решающих английских кругов понимание и признание». В значительной степени такая позиция объяснялась желанием Лондона направить агрессию Германии к советским границам.

Латвийский посланник в Брюсселе сообщал китайскому послу в Бельгии Дзинь Таю в июне 1939 года: «Оставляя прибалтийские государства вне гарантий, Германии указывают путь к границам Советского Союза… Если определенные границы оставляют негарантированными, то из этого ясно, что… Чемберлен желает, чтобы Германия все же оказалась в конце концов в состоянии конфликта с Советским Союзом, что является давнишним планом Чемберлена».

Очевидно, что в Лондоне и Париже прекрасно понимали, что угроза для Запада будет устранена или, во всяком случае, отсрочена в случае затяжной войны на Востоке. Как утверждал посол Германии в Лондоне Дирксен, для того, чтобы обеспечить участие СССР в активных военных действиях против Германии, Англия даже была готова «уступить» СССР Прибалтику, которую до этого с такой же легкостью «отдавала» Германии.

Лицемерная политика Запада, проявившаяся, с одной стороны, в срыве реальных соглашений по отпору германской агрессии, а с другой стороны, в начале тайных переговоров с Германией, имевших целью достижение нового «Мюнхена», была обусловлена желанием развязать советско-германскую войну.

16 июня СССР вновь потребовал распространения гарантий на Прибалтику. 22 июня Франция предложила Англии включить прибалтийские республики в список стран, на которые должны были распространяться гарантии, а 28 июня повторила свои предложения. Поэтому 1 июля в своем совместном послании Советскому правительству оба западных государства выражали готовность распространить гарантии на Прибалтику. Однако вопрос о так называемой косвенной агрессии, подобно той, что осуществил Гитлер в отношении Чехии 15 марта 1939 года, был обойден.

3 июля 1939 года Советское правительство в своей ноте западным державам настаивало на том, чтобы все участники договора выступили против Германии и в случае косвенной агрессии против трех прибалтийских государств. Однако это предложение было проигнорировано. 24 июля латвийский посланник в Лондоне Заринь сообщал в Ригу, что Чемберлен «не стремится форсировать заключение договора» о взаимной помощи с СССР.

Вновь и вновь советская дипломатия требовала от Запада распространения гарантий на прибалтийские страны в случае косвенной агрессии Германии. Снова и снова эти требования отвергались.

В ходе начавшихся в августе 1939 года англо-франко-советских переговоров Советское правительство делало все от него зависящее, чтобы добиться создания действенной системы коллективной безопасности. В ходе московских переговоров Советское правительство заявило, что считает необходимым, чтобы в случае войны сильные английские и французские военно-морские эскадры вошли в Балтийское море, а Англия и Франция договорились с прибалтийскими странами о временном размещении англо-французского флота на Аландских островах, в Моонзундском архипелаге, в портах Ханко, Пярну, Хаапсалу и Лиепая «в целях охраны нейтралитета этих стран от нападения со стороны Германии». СССР предлагал, чтобы советский Балтийский флот действовал совместно с флотами западных союзников. Эти предложения Запад отверг.

Переход в 1938–1939 годах гитлеровской Германии к захватам целых стран и отдельных земель требовал принятия действенных мер для обуздания агрессора. Между тем западные державы и государства-лимитрофы продолжали срывать попытки СССР создать надежный фронт против гитлеровской агрессии. При этом Лондон прямо подталкивал Латвию и Эстонию к капитуляции перед Гитлером

Политика западных держав делала практически невозможным действенное англо-франко-советское сотрудничество против Гитлера. Пока Запад обменивался нотами с СССР, а представители Великобритании и Франции далеко не на самом высоком уровне и с сомнительными полномочиями не спеша ехали на конференцию в Москву, активизировались тайные англо-германские переговоры, которые осуществлялись Вольтатом, видным специалистом Третьего рейха по экономическим вопросам и советником Германа Геринга, с одной стороны, и английским министром внешней торговли Хадсоном и доверенным лицом Чемберлена Вильсоном — с другой. Как отмечалось в «Истории Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», «в этих переговорах предусматривалось полюбовное разграничение «жизненных пространств» между Англией и Германией, то есть раздел мира между ними; развивались планы захвата новых и эксплуатации существующих мировых рынков, включая «рынки» России и Китая; подготавливался англо-германский договор о взаимном ненападении, который должен был включить отказ Англии от ее обязательств в отношении Польши; шла речь о предоставлении Германии английской экономической и финансовой помощи, в том числе очень крупного займа».

В своих воспоминаниях германский посол в Англии Дирксен писал, что Хадсон заявлял на переговорах с Вольтатом о возможности совместных действий Германии и Англии в Китае, России и Британской империи. Хадсон подчеркивал, что в России особенно важна «всеобъемлющая дополнительная экономическая деятельность Германии».

Эту внешнеполитическую линию консервативного кабинета поддерживали и руководители оппозиционной лейбористской партии. Во время своего визита в германское посольство в Лондоне видный деятель лейбористов Чарльз Роден Бакстон заявил, что «Англия будет согласна уважать германские интересы в Восточной и Юго-Восточной Европе, откажется от своих гарантий некоторым странам, воздействует на Францию с целью разрыва ею договора о взаимной помощи с СССР и прекратит переговоры с Советским Союзом». Свои предложения Бакстон затем изложил в письменном виде для Рейхсминистерства иностранных дел во время своей поездки в Германию. В них говорилось о том, что Англия готова «признать Восточную Европу естественным жизненным пространством Германии» и выдать Польшу нацистам.

С 7 августа в переговоры с Хадсоном и Вильсоном включился Герман Геринг, второе лицо в гитлеровской иерархии. Составлялись планы для прибытия «наци № 2» в Лондон для подписания соглашения между Германией и Великобританией.

Одновременно шли переговоры Запада с руководством рейха и по другим каналам. 10 августа в Берхгесгадене прошла тайная встреча между Гитлером и комиссаром Лиги Наций в Данциге Буркхартом. Заявив, что он готов пойти на всеобщую войну из-за Данцига и польского коридора, Гитлер в то же время подчеркивал, что он ничего не требует «от Запада ни сейчас, ни в будущем». Он подчеркивал, что ему «нужна свобода рук на Востоке… Германия нуждается в зерне и лесе. Для получения зерна мне нужна территория на Востоке, для леса — колония, только одна колония. Все остальное ерунда… Все, что я предпринимаю, направлено против России… Мне нужна Украина, чтобы нас не могли морить голодом, как в прошлую войну». Эти заявления Гитлер делал через неделю после того, как министр иностранных дел заверял советского поверенного в делах в благожелательном расположении Германии к России.

После встречи с Гитлером Буркхарт вылетел в Базель, где он имел секретную встречу с доверенными представителями английского и французского министров иностранных дел Роджером Макинсом и Пьером Арналем. Так готовилась почва для оформления союза Германии с Англией и Францией. Публикация 12 августа в газете «Пари суар» о вылете Буркхарта из Данцига на личном самолете Гитлера вызвала переполох в мировой печати. Высказывалось предположение о том, что «Гитлер вручил Буркхарту для передачи Чемберлену письмо с предложением присоединиться к походу Германии против СССР».

Так как в этот день, 12 августа, в Москву наконец прибыли для ведения переговоров военные делегации Англии и Франции, эта новость вызвала резко негативную реакцию общественного мнения Запада. Неблагоприятное отношение к очередной сделке с Гитлером как раз в тот момент, когда, казалось, открывалась возможность создать мощную антигитлеровскую коалицию, ослабляло шансы на достижение сговора Гитлера с Англией и Францией. Однако тайные переговоры Запада с нацистским руководством были продолжены. 16 августа состоялась встреча представителя военно-воздушных сил Англии барона де Роппа с Риббентропом в Берлине. Ропп заявил: «Было бы абсурдом для Германии и Англии ввязаться в смертельную борьбу из-за Польши. Результатом может быть взаимное уничтожение воздушных сил… в то время как Россия, с ее нетронутыми силами, останется единственной страной, оказавшейся в благоприятном положении».

О том, что германское руководство не отказывалось от своих планов экспансии на Восток, свидетельствовали заявления Гитлера в ходе его бесед с министром иностранных дел Италии Чиано 12–13 августа 1939 года. Фюрер говорил: «Германская политика должна развиваться в восточном и северо-восточном направлении». Гитлер уточнял: «Восточное и северо-восточное направление, то есть прибалтийские государства, было всегда неоспоримой сферой влияния Германии с незапамятных времен».

Получая исчерпывающую разведывательную информацию о готовящейся тайной сделке между Западом и Германией, руководители СССР не намеревались спокойно наблюдать приближение к советским границам вооруженных сил страны, которая постоянно выдвигала захват советских земель в качестве одной из важнейших целей своей политики. Пока война не началась, Советский Союз мог дипломатическими средствами ослабить тот урон, который он понес бы в случае неизбежного военного разгрома Польши и почти неизбежной оккупации Прибалтики немецкими войсками. Этого можно было добиться лишь заключением военного союза с Польшей и выходом частей Красной Армии на такие рубежи на польской территории, на которых можно было остановить наступление немцев. Однако неуступчивая позиция польского правительства, не допускавшая пропуска советских войск через территорию ее страны, исключала такую возможность. Другая возможность состояла в том, чтобы договориться с Германией и на основе соглашения предотвратить вооруженное столкновение с ней, по крайней мере на некоторое время.

В середине июля 1939 года советская дипломатия решила начать переговоры с Германией по решению ряда актуальных вопросов отношений между двумя странами. С целью найти путь для широкого соглашения с Германией были использованы «переговоры о торговле и кредите», возобновившиеся в Берлине 18 июля, которые вели заместитель торгпреда в Берлине Е. Бабарин и заведующий Восточноевропейской референтурой политико-экономического отдела Министерства иностранных дел Германии Ю. Шнурре.

Москва одновременно продолжала переговоры с Парижем и Лондоном. Лишь 23 июля Англия и Франция наконец приняли советское предложение начать переговоры на уровне военных штабов с целью согласования военной конвенции, которая должна была определить, сколько вооруженных сил обязана выставить каждая сторона против Гитлера.

Но еще до того, как английские и французские делегации поднялись на борт тихоходного товаропассажирского парохода «Сити оф Экстер», направлявшегося в Ленинград, 2 августа состоялась беседа советского дипломата Г.А. Астахова с Риббентропом, в ходе которой последний заявлял о благожелательном расположении Германии к СССР. Риббентроп заверил Астахова, что «от Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой». Риббентроп заявил представителю СССР, что «на Балтике нам двоим хватит места» и что «русские интересы там ни в коем случае не придут в столкновение с нашими. Что касается Польши, то за развивающимися событиями мы следим внимательно и хладнокровно. В случае провокации со стороны Польши мы урегулируем вопрос с Польшей в течение недели. На случай этого я сделал тонкий намек на возможность заключения с Россией соглашения о судьбе Польши».

Комментируя германские предложения, Г.А. Астахов 8 августа сообщал в Москву, что нацистские руководители не собираются «всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства. Я думаю лишь, что на ближайшем отрезке времени они считают мыслимым идти на известную договоренность в духе вышесказанного, чтобы этой ценой нейтрализовать нас… Что же касается дальнейшего, то тут дело зависело бы, конечно, не от этих обязательств, но от новой обстановки, которая создалась бы».

Тем временем на московских переговорах выяснилось, что Польша и Румыния наотрез отказывались пропустить советские войска через свою территорию для боевых действий против Германии в случае ее нападения на эти страны. Западные участники переговоров стремились убедить советских представителей в необходимости выступить против потенциальных агрессоров, даже не имея реальной возможности нанести по ним своевременный удар. Главы военных делегаций Англии и Франции высказали следующее мнение: если агрессор нападет на Польшу и Румынию, то те «будут умолять» Советский Союз оказать им помощь. На это глава советской делегации Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов возражал: «Польша и Румыния могут не обратиться за помощью или так поздно попросить ее, что это повлечет тяжелые последствия для армий Франции, Англии и других союзников. Мы в это время не в состоянии будем оказать соответствующего воздействия на события».

Информация о готовности СССР участвовать в вооруженных действиях по отпору гитлеровской агрессии встревожила правительство Германии. Вечером 14 августа из Берлина в Москву было направлено «очень срочное» послание Риббентропа для передачи Молотову в устной форме через Шуленбурга. Как и в своей беседе с Астаховым 2 августа, рейхсминистр утверждал, что «у Германии нет агрессивных намерений в отношении СССР. Имперское правительство придерживается того мнения, что между Балтийским и Черным морями не существует вопросов, которые не могли бы быть урегулированы к полному удовлетворению обоих государств. Среди этих вопросов есть и такие, которые связаны с Балтийским и Черным морями, Прибалтикой, Польшей, Юго-Восточным районом и т. д. В подобных вопросах политическое сотрудничество между двумя странами может иметь только положительный результат». Риббентроп объявил о своей готовности «прибыть в Москву с краткосрочным визитом, чтобы от имени фюрера изложить его взгляды господину Сталину».

В ответ на его обращение В.М. Молотов 15 августа предложил заключить советско-германский договор о ненападении. В.М. Молотов запрашивал также, «намеревается ли Германия дать возможные совместные гарантии прибалтийским государствам». Поддержав предложение о поездке Риббентропа в Москву и выразив мнение, что с этим «желательно поторопиться», В.М. Молотов утверждал, что «для подобной поездки необходимо предварительное выяснение и подготовка определенных вопросов».

Однако Риббентроп не хотел ждать, и 16 августа он снова обратился к Молотову, заявив о своей готовности выехать в Москву 18 августа. В ходе встречи с Шуленбургом на другой день Молотов наотрез отказывался принять германского коллегу 18 августа. Подробно напомнив о многолетней враждебной политике Германии в отношении СССР, Молотов заявлял, что пакту о ненападении должно предшествовать экономическое соглашение между двумя странами, а также некоторый период между этими событиями.

Телеграмма Шуленбурга о его встрече с Молотовым была отправлена утром 18 августа в 5 часов 30 минут. Узнав, что Советское правительство не собирается принимать Риббентропа 18 августа для подписания договора о ненападении, Гитлер, по оценке У. Ширера, «был близок к отчаянию…». Он решил удвоить усилия для того, чтобы достичь соглашения с СССР. Из ставки фюрера в Оберзальцберге вечером 18 августа была отправлена новая телеграмма в Москву. Шуленбургу предписывалось «немедленно» условиться «о новой беседе с господином Молотовым» и сделать «все, что возможно, чтобы эта беседа состоялась без задержки». Шуленбург должен был передать Молотову, что «в нормальных условиях мы, естественно, тоже были бы готовы проводить дальнейшую перестройку германо-русских отношений через дипломатические каналы и довести ее до конца в обычном порядке. Но, по мнению фюрера, существующая необычная ситуация делает необходимым использование какого-нибудь другого метода, который приведет к быстрым результатам». Шуленбург сообщал о том, что окончательное торговое соглашение между СССР и Германией подписано. (Сообщение «Правды» от 21 августа гласило, что торгово-кредитное соглашение было подписано 19 августа Е. Бабариным и Ю. Шнурре.)

Однако, несмотря на то что Шуленбург выполнил указания своего шефа («настаивайте… на быстром осуществлении моей поездки и соответствующим образом противьтесь любым возможным советским возражениям»), германские требования о «немедленном» выезде Риббентропа в Москву не были удовлетворены. Во время очередной встречи с Шуленбургом, состоявшейся 19 августа в 2 часа дня, Молотов, одобрив идею договора, заявил, что «германский проект пакта о ненападении ни в коем случае не является исчерпывающим». Вместо этого проекта Молотов предложил взять за образец один из пактов о ненападении, заключенных СССР «с другими странами, например с Польшей, Латвией, Эстонией и т. д.». В этой связи Молотов категорически заявил о том, что «в данный момент невозможно даже приблизительно определить время поездки, так как она требует тщательных приготовлений». Видимо, ко времени встречи Шуленбурга с Молотовым 19 августа Советское правительство еще не приняло окончательного решения.

К этому времени трехсторонние переговоры окончательно зашли в тупик. 14 августа советская делегация выразила официальное сожаление по поводу «отсутствия у военных миссий Англии и Франции точного ответа на поставленный вопрос о пропуске Советских Вооруженных Сил через территорию Польши и Румынии».

С 17 по 20 августа дипломаты Англии и Франции несколько раз обращались к министру иностранных дел Польши Беку с призывом согласиться на пропуск советских войск через польскую территорию, но получили отказ. В то же время они отчаянно пытались убедить СССР за столом московских переговоров в необходимости связать себя военными обязательствами по участию в польско-германском конфликте. Как последний шаг глава французской делегации Думенк по поручению премьер-министра Франции Даладье сообщил Ворошилову о согласии Франции «в принципе» на проход советских войск через польскую территорию».

К.Е. Ворошилов потребовал письменных полномочий от Даладье на подписание Думенком военного пакта, разрешающего проход советских войск через Польшу. Таких полномочий Думенк предъявить не мог. В этой связи К.Е. Ворошилов заявил: «Я боюсь одного. Французская и английская стороны позволили, чтобы политические и военные переговоры слишком затянулись. Вот почему мы не должны исключить возможности в настоящее время определенных политических событий». Вечером 21 августа 1939 года, когда происходил этот разговор, К.Е. Ворошилов уже знал, что «определенные политические события» совсем не исключены в самом ближайшем будущем.

В это время в Москве изменилось отношение к германскому предложению. По словам Шуленбурга, 19 августа «едва ли не через полчаса после завершения беседы Молотов передал мне, что просит меня разыскать его снова в Кремле в 16.30». Во время второй встречи Молотов объяснил, что после его доклада Советскому правительству он получил полномочия вручить германскому послу советский проект договора о ненападении. Молотов заявил, что Советское правительство готово принять Риббентропа в Москве «примерно через неделю после обнародования подписанного окончательного соглашения», то есть «26 или 27 августа».

Попытки Шуленбурга приблизить дату прибытия Риббентропа оказались безуспешными. Новым событием в советско-германских отношениях явилось прямое обращение Гитлера к Сталину, которое Шуленбург передал Молотову 21 августа в 3 часа дня. Гитлер, как отмечает У. Ширер, «проглотив свою гордость, лично просил советского диктатора, которого так часто и так долго оскорблял, принять его министра иностранных дел немедленно в Москве». Гитлер приветствовал «подписание нового германо-советского торгового соглашения» и объявлял его первой ступенью «перестройки германо-советских отношений». Гитлер безоговорочно принимал проект пакта о ненападении, который был предложен Молотовым. Он объявлял, что пакт «возобновляет политическую линию, которая была выгодна обоим государствам в течение прошлых столетий».

Гитлер настаивал, «не теряя времени, вступить в новую фазу отношений друг с другом». «Поэтому, — писал он, — я еще раз предлагаю принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа».

К последней декаде августа, когда у Советского правительства были исчерпаны резервы времени для отсрочки решения, перед ним стоял выбор из ограниченного числа альтернатив. Подобно ситуации, возникшей зимой 1917/18 года во время переговоров в Бресте, Советская страна имела три схожие возможности для внешнеполитических действий: 1) заявить о своем решительном неприятии сделок с Германией и этим самым взять курс на войну с гитлеровским режимом; 2) заявить о своем отвращении к любым соглашениям с империалистической державой, но в военные действия с Германией не вступать; 3) подписать договор о мирных отношениях с Германией.

Учитывая существенные различия, происшедшие за 20 лет в мире и в положении Советского государства, рассмотрим, как выглядели эти три возможных варианта действий в 1939 году.

1. Отказ от договора о ненападении с Германией и продолжение попыток достичь соглашения с западными державами о совместных вооруженных действиях против Германии.

Советское правительство не могло не догадываться, что военный конфликт может начаться со дня на день. Неоднократно выраженное стремление германских руководителей подписать договор с СССР как можно быстрее и не позднее 23 августа свидетельствовало об одном: до начала войны оставались считаные часы. (На военном совещании у Гитлера был назначен день начала войны с Польшей — 26 августа. Лишь затем дата была перенесена на 1 сентября.)

Советское правительство понимало, что антигитлеровский союз к началу военных действий создать не удалось. Более того, оно видело, что западные державы стремятся максимально уклониться от выполнения своих союзнических обязательств и возложить основную тяжесть военных усилий на Советский Союз. В этом случае возникала опасность того, что в ближайшие дни Советскому Союзу предстояло бы вступить в бой с мощной германской армией не только без помощи Англии и Франции, но и имея рядом Польшу, которая и слышать не желала о военном сотрудничестве с СССР и, возможно, организовала бы вооруженное сопротивление. Как и платформа «революционной войны», выдвинутая «левыми коммунистами» во главе с Н.И. Бухариным в 1918 году, этот вариант действий ставил судьбу Советского государства в зависимость от внешних факторов и почти фатально обрекал ее на сокрушительное военное поражение.

2. Отказ от любых соглашений с империалистическими державами.

Этот вариант был подобен тому решению, которое принял Л.Д. Троцкий в Бресте: никаких соглашений (ни с Германией, ни с западными державами) не подписывать, но в военных действиях против Германии участия не принимать. Вероятно, подобные действия дали бы известную отсрочку вступления СССР в войну, но практически неизбежная агрессия Германии началась бы с рубежей, расположенных в основном по польско-советской границе, установленной Рижским договором. Стратегическое преимущество Германии в этом случае было бы неоспоримым.

3. Согласие на подписание договора о ненападении.

Вопрос о целесообразности заключения советско-германского договора о ненападении стал предметом публичных дискуссий с момента его подписания. Поставил этот вопрос и И.В. Сталин в своей речи 3 июля 1941 года, сказав: «Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».

Этот аргумент соответствовал представлениям, рожденным в пылу дискуссий по Брестскому договору о необходимости любой ценой добиваться «щелей во времени» или кратковременных «мирных передышек» для подготовки к будущим боям в непрекращающейся борьбе Советского государства против империалистических агрессоров. Отсрочка военного конфликта с Германией позволяла решить задания третьего пятилетнего плана для оборонной промышленности. Ряд показателей свидетельствует о качественных переменах, происшедших с 1939 года по июнь 1941-го в вооружении советских войск, и отчасти подтверждает справедливость аргументов И.В. Сталина об «определенном выигрыше», который получил СССР, заключив договор о ненападении. За этот период поступление винтовок и карабинов в войска возросло на 70 %, число ручных пулеметов — на 44 %, а станковых — на 29 %. Именно за эти месяцы были созданы совершенные образцы орудий, танков, самолетов, не уступавшие соответствующим видам вооружений в германской армии. Накануне войны были созданы «катюши».

Правда, не все задачи перевооружения и подготовки к войне были решены к 22 июня 1941 года. Однако очевидно, что в конце августа 1939 года Красная Армия была гораздо хуже вооружена и вряд ли смогла бы дать достойный отпор гитлеровской армии. Очевидно, в 1939–1941 годах советское руководство во главе с И.В. Сталиным рассчитывало максимально долго расширять «щель во времени» и оттягивать начало войны, вплоть до достижения военного превосходства над Германией.

Видимо, эти соображения во многом определили окончательный выбор Советского правительства. Ответ И.В. Сталина Гитлеру был готов через два часа после того, как Шуленбург зачитал послание германского фюрера. Выражая уверенность в том, что «германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами», И.В. Сталин соглашался «на прибытие в Москву господина Риббентропа 23 августа».

23 августа Риббентроп прибыл в Москву, и в тот же день начались советско-германские переговоры. По словам Риббентропа, «последним препятствием к окончательному решению» явилось «требование русских… признать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния». Согласие Гитлера, полученное из Германии телеграммой, устранило и это препятствие. Поздно ночью 23 августа советско-германский договор о ненападении был подписан.

Германия получала гарантию неучастия СССР в германо-польской войне. СССР получил отсрочку германского нападения. Но, как и во времена Бреста, существенное значение в подобном договоре имели не только «щели во времени», но и «щели в пространстве», и прежде всего те рубежи, на которых будет размещена германская армия к моменту своего неизбежного нападения на СССР. Советские руководители сознавали, что фронт военных действий может переместиться в глубь страны. Об этом, в частности, свидетельствовало заявление И.В. Сталина в докладе XVII съезду партии, когда он ставил задачу создания «базы хлебного производства на Волге» в связи с тем, что могут возникнуть «всякие возможные осложнения в области международных отношений». В то же время советские руководители стремились максимально отдалить рубеж германского наступления от Волги (которой суждено было стать рубежом немецкой оккупации по плану «Барбаросса»).

Фактор пространства был неразрывно связан с фактором времени. Чем с более дальнего расстояния начинали бы свое наступление немецкие войска, тем больше снижалась бы у них вероятность достичь Ленинграда, Киева и Москвы до осенней распутицы и зимних холодов. Поэтому в ходе советско-германских переговоров в Москве решалея вопрос и о разграничении рубежей, на которых могут остановиться армии двух держав.

Впоследствии советско-германский договор о ненападении 1939 года, который стал именоваться «пактом Молотова — Риббентропа», использовался в Прибалтике для гневных обвинений нашей страны в тайном сговоре, с помощью которого Эстония, Латвия и Литва вошли в состав СССР. На самом деле ни положения этого договора, ни устные договоренности, достигнутые в ходе переговоров, не устанавливали государственных границ между двумя странами.

После окончания войны было объявлено, что границы между СССР и Германией были определены секретным дополнительным протоколом к договору о ненападении. Наличие этого протокола (а затем и протокола к советско-германскому договору о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года) использовалось для обвинений Советского Союза в сговоре с Германией с целью захватить Польшу, Прибалтику и ряд других стран и земель. На этом основании выдвигались требования признать договоры 1939 года с Германией незаконными. Выдвигая эти обвинения, многие в Прибалтике и Польше требуют при этом компенсацию с России за «оккупацию», осуществленную в сговоре с Германией.

Однако возник вопрос: а были ли протоколы? Профессиональный сотрудник КГБ СССР, проработавший немало в главных архивах страны, В.А. Сидак обратил внимание в печати на то, что до сих пор никто не видел подлинников этих самых протоколов, вокруг которых кипело и кипит столько страстей. То, что выдают за фотокопии с исчезнувших протоколов, доказывает В. А. Сидак, является фальшивкой. В своих публикациях В.А. Сидак приводит убедительные свидетельства грубых несоответствий используемых до сих пор фотоматериалов требованиям делопроизводства. Он указывает на грубые ошибки, в том числе и грамматические, в приводимых текстах, которые скорее всего стали следствием несовершенного перевода с немецкого на русский язык изготовителями фальшивок.

Хотя автор данной книги долго считал возможным наличие таких протоколов, он исходил из того, что сами по себе секретные соглашения не являются юридическим документом, определяющим статус тех или иных стран и областей, а потому признавать договоры 1939 года незаконными нельзя на основании приложений, которые не были оглашены и ратифицированы. Тайные соглашения, до сих пор имеющиеся в международной практике (примером этому является секретное дополнение к действующему и ныне американо-японскому договору о безопасности 1951 года), заключаются с целью скрыть какие-то действия партнеров от мирового общественного мнения или третьих сторон, но по своей юридической сути касаются лишь сторон, подписавших договор. Секретные соглашения или секретные приложения к открытым договорам не могут иметь юридической силы для каких-либо сторон, которые не только не являются участниками этого соглашения, но и не знают о его существовании. Они не могут повлиять на правовой статус какой-либо третьей стороны, быть юридическим основанием для каких-либо территориальных или государственных изменений в стране, даже не знающей о факте такого соглашения.

В то же время автор в различных публикациях обращал внимание на то, что рубежи, на которых останавливались вооруженные силы Германии и СССР в 1939–1940 годах, не всегда отвечали текстам «секретных протоколов», а потому очевидно, что они не носили характер, обязательный к исполнению. Поэтому, скорее всего, В.А. Сидак прав, и никаких письменных соглашений такого рода между Германией и СССР не было.

В то же время очевидно, что подписание договора от 23 августа 1939 года (а затем и договора от 28 сентября) было связано с некими договоренностями о невмешательстве Германии и СССР в пределы определенных государств или территорий. Вероятно, немецкие участники переговоров сделали черновые записи относительно устных договоренностей, о которых шла речь в Кремле, которые затем после войны стали выдавать за «секретные протоколы», определившие «сферы влияния» двух держав.

События 1939–1940 годов показали, что «сферы влияния» Германии и СССР, которые были определены, скорее всего, устными договоренностями, отнюдь не означали, что входившие в них страны или земли рассматривались сторонами как германские или советские. Понятие «сфера влияния», к которому, возможно, прибегли участники переговоров в Кремле, или понятие «сфера государственных интересов», к которому прибегали в СССР в 1939–1941 годах для обозначения на географических картах польской территории, оказавшейся под германской оккупацией, были достаточно неопределенными. Как показали дальнейшие события, все зависело от конкретного положения той или иной страны или территории. Объявление Германии о своей незаинтересованности в Бессарабии означало ее готовность не препятствовать тем действиям СССР, которые будут связаны с непризнанием румынской аннексии этого края. Объявление Литвы и значительной части Польши «сферой влияния» Германии могло означать, что СССР не начнет войны, если германские войска войдут на территорию этих стран. Аналогичным образом могла бы действовать и Германия, если бы советские войска вступили в Эстонию, Латвию, Финляндию и восточную часть Польши. Однако последующие события показали, что в этом вопросе было много неясного и подобные акции обеих сторон были предметом дополнительных консультаций. В противном же случае они заставали партнера по соглашению врасплох.

Вместе с тем возмущение, которое вызывает договоренность о «сферах влияний» (запротоколированная или устная), которая достигается без учета мнения малых стран, игнорирует историческую реальность тех лет. Известно, что Англия, энергично защищавшая на московских переговорах 1939 года суверенные права Прибалтики, Румынии, Польши, когда вставал вопрос о пропуске советских войск к германским границам, действовала иначе, когда в ходе Второй мировой войны возникла опасность Суэцкому каналу, и оккупировала Египет вопреки протестам египетского правительства. Аналогичным образом в 1941 году Советский Союз и Великобритания приняли решение ввести свои войска на территорию Ирана, когда возникла угроза установления там прогерманского режима, не учитывая мнение иранского шаха. В 1942 году США высадились в Марокко, презрев необходимость испросить на то разрешение у марокканского султана и правительства Виши, с которым они поддерживали дипломатические — отношения.

В значительной степени такие действия были обусловлены вопиющим игнорированием международного права Германией и ее союзниками по «антикоминтерновскому пакту», свидетельством чего были захваты Японии в Китае, оккупация фашистами Эфиопии, а также Албании, Греции, Австрии и многих других стран Европы. Судьбы нейтральных Голландии и Дании показали, что соблюсти нейтралитет во Второй мировой войне было практически невозможно. В этой исторической обстановке у прибалтийских стран и Польши не оставалось реальных шансов на сохранение неприкосновенности своих границ.

В любом случае дальнейшие действия Германии и СССР в отношении стран Прибалтики и Польши следует оценивать по их содержанию, а не по договоренностям относительно «сфер влияния». Какими бы ни были договоренности с Германией, единственно, что стало предметом гласности, — это советско-германский договор о ненападении. Выступая на внеочередной четвертой сессии Верховного Совета 1-го созыва 31 августа 1939 года с докладом о ратификации договора, В.М. Молотов подчеркнул, что «Советский Союз заключил пакт о ненападении с Германией, между прочим, в силу того обстоятельства, что переговоры с Францией и Англией натолкнулись на непреодолимые разногласия и кончились неудачей по вине англо-французских правящих кругов… Эти люди требуют, чтобы СССР обязательно втянулся в войну на стороне Англии против Германии… Если у этих господ имеется уж такое неудержимое желание воевать, пусть воюют сами, без Советского Союза… Мы бы посмотрели, что это за вояки». В тот же день договор был ратифицирован.

Подписание Советским Союзом договора о ненападении с Германией было вызвано прежде всего сложившимися международными обстоятельствами. Для Советской страны, не подготовленной к войне и лишенной надежных союзников, договор представлялся единственным способом оттянуть столкновение с гитлеровской Германией.