Глава 11. ЛСД экспириенс и реальность

Was kann ein Mensch im Leben mehr gewinnen Als dass sich Gott-Natur ihm offenbare? (Может ли человек достичь в жизни большего, чем то, что Бог-Природа открывается ему?)

(Гёте)

Меня часто спрашивают, что произвело на меня наибольшее впечатление в моих экспериментах с ЛСД, и достиг ли я нового понимания благодаря этим опытам.

Самое большое значение для меня имело фундаментальное понимание, которое я вынес из всех своих опытов с ЛСД: то, что обычно принимают за «реальность», включая реальность собственной личности, ни в коем случае не является чем-то определённым, а скорее, наоборот, чем-то размытым – что существует не одна, а много реальностей, каждая из которых содержит в себе разное осознание собственного «Я».

К этому пониманию можно прийти и путём научных рассуждений. Проблема реальности с незапамятных времён была и остаётся главным вопросом философии. Тем не менее, есть существенная разница, подходить к этой проблеме рационально, логическими методами философии, или же эмоционально, через жизненный опыт. Первый запланированный эксперимент с ЛСД оказался столь глубоким и тревожным, потому что повседневная реальность, которую я до этого считал единственной реальностью, и «Я», воспринимающее её, растворились, и незнакомое «Я» начало воспринимать незнакомую реальность. Здесь возникает проблема нашей внутренней глубинной сути, которая, оставшись незатронутой, смогла зафиксировать эти внешние и внутренние изменения.

Реальность немыслима без воспринимающего субъекта, без эго. Она является производной внешнего мира, передатчика, в роли же приёмника выступает эго, в самой глубине которого становятся осознанными эманации внешнего мира, зарегистрированные антеннами органов чувств. Если одно из двух отсутствует, то не возникает никакой реальности, музыка не играет и экран остаётся пустым.

Если развить концепцию реальности, как сочетания приёмника и передатчика, то вхождение в другую реальность при помощи воздействия ЛСД можно объяснить тем, что мозг, то место, где находится приёмник, изменяется биохимически. Таким образом, приёмник настраивается на другую длину волны, отличную от обычной, повседневной реальности. Поскольку бесконечное многообразие вселенной соответствует бесконечному множеству различных настроек приёмника, то в сознание вторгаются самые разнообразные реальности, каждая с соответствующим ей эго. Эти различные реальности, которые правильнее называть различными аспектами единой реальности, не взаимоисключают, а взаимодополняют друг друга, и все вместе составляют всеобъемлющую, вечную, трансцендентную реальность, в которой пребывает неизменная суть нашего самоосознания, способная запоминать различные эго.

Истинная ценность ЛСД и родственных галлюциногенов состоит в их способности изменять настройку длины волны приёмника «Я», и вызывать, таким образом, изменения в восприятии реальности. Исходя из способности вызывать к жизни различные новые картины реальности, этой истинно космогонической силы, становится понятным культовое поклонение галлюциногенным растениям, как священным.

В чем же заключается основное характерное различие между повседневной реальностью и видением мира под воздействием ЛСД? В нормальном состоянии сознания эго и внешний мир раздельны; мы находимся лицом к лицу с внешним миром; он стал объектом. Под воздействием ЛСД границы между воспринимающим «Я» и внешним миром более или менее исчезают в зависимости от глубины воздействия. Имеет место обратная связь между приёмником и передатчиком. Часть «Я» выходит за свои пределы во внешний мир, мир предметов, которые оживают и приобретают иное, более глубокое значение. Это может восприниматься как блаженство или как демонические изменения, пронизанные ужасом; в результате этого теряется уверенность в собственном «Я». В лучшем случае, новое эго чувствует блаженное единство с предметами внешнего мира, и, следовательно, с другими существами. Такое переживание полного единства с внешним миром может даже усилиться до ощущения единства с целой вселенной. Состояние космического сознания, которое в благоприятных условиях может быть вызвано ЛСД или другим галлюциногеном из группы мексиканских священных снадобий, сходно с произвольными религиозными озарениями – unio mystica. В обоих состояниях, которые зачастую длятся лишь мгновение, воспринимается реальность, дающая мимолётный взгляд на трансцендентную реальность, в которой вселенная и «Я» едины.

Готтфрид Бенн, в своём эссе «Provoziertes Leben» (Искусственная жизнь) (Limes Ve rlag, Wiesbaden, 1949), определяет реальность, где эго и мир раздельны, как «шизоидную катастрофу, Западный невроз». Далее он пишет:… Эта концепция начала формироваться в южной части нашего континента. Мучительный греко-европейский принцип победы через усилия, коварство, зло, талант, силу и поздний европейский дарвинизм и его «сверхчеловек» были инструментами для её формирования. Эго возникло, преобладало, сражалось; для этого ему были необходимы инструменты, материалы, сила. Оно имело иное взаимоотношение с материей, более отдалённое в смысле чувств, но формально более близкое. Оно анализировало материю, испытывало и классифицировало: оружие, предметы обмена, деньги. Оно разъяснило материю путём изоляции, свело её к формулам, разделило её на кусочки. (Материя стала) концепцией, нависшей проклятием над Западом, с которой Запад боролся, не понимая её, которой он жертвовал огромные количества крови и счастья; концепцией, чья внутренняя натянутость и раздроблённость делали невозможным растворение в изначальном единстве и покое дологических форм бытия… вместо этого все яснее становился катастрофический характер этой идеи… государство, социальная структура, общественная мораль, для которой жизнь имеет экономическое значение и которое не признает мира искусственной жизни, не может остановить её разрушительную силу. Общество, гигиена и расовое воспроизводство которого, как современный ритуал основаны только на пустой биологической статистике, может представлять только внешнюю точку зрения масс; с этой точки зрения оно может вести войну непрерывно, поскольку реальность – это просто сырьё, но её метафизическая основа останется навсегда сокрытой. (Этот отрывок из эссе Бенна взят из перевода Ральфа Метцнера: «Искусственная жизнь: эссе по антропологии эго», который был опубликован в Psychedelic Review I (1): 47-54, 1963. Небольшие исправления в тексте Метцнера были сделаны А. Х.) Как сформулировал Готтфрид Бенн, концепция реальности, которая разделяет «Я» и внешний мир, решительно определила ход истории эволюции западного интеллекта. Восприятие мира как материи, объекта, которому противостоит человек, родило на свет современные естественные науки и технологии – создания западного ума, изменившие мир. С их помощью человек покорил мир. Его богатства эксплуатировались и разграблялись, и грандиозные достижения технологической цивилизации, комфорт западного индустриального общества находится лицом к лицу с катастрофическим уничтожением окружающей среды. Предметный разум проник даже в сердце материи, в ядро атома, и его расщепление, и, таким образом, выпустил на волю энергию, которая угрожает жизни на нашей планете.

Злоупотребление знанием и пониманием, продуктами ищущего разума, не могли возникнуть из осознания реальности, в которой люди не отделены от окружающей среды, а существуют как часть живой природы и вселенной. Все сегодняшние попытки компенсировать ущерб посредством мер по защите окружающей среды так и останутся безнадёжными, поверхностными заплатками, если не вылечить «западный невроз», как назвал Бенн концепцию предметной реальности. Исцеление, в этом случае, означает осознание на собственном опыте глубинной, всеобъемлющей реальности.

Восприятие этой всеобъемлющей реальности не возможно в окружающей среде, уничтоженной руками человека, такой, как в наших крупных городах и промышленных районах. Здесь становиться особенно очевидным контраст между «Я» и окружающим миром. Возникает ощущение отчуждения, одиночества и угрозы. Эти ощущения отпечатались в повседневном сознании западного индустриального общества, они оставляют свой след везде, где продвигается технологическая цивилизация, и они во многом определят произведения современного искусства и литературы.

В естественной среде гораздо меньше опасность испытать отчуждение от реальности. В поле и лесу, и мире животных, сокрытом там, даже в любом саду, реальность воспринимается как более реальная, старая, глубокая и более удивительная, чем что-либо, созданное людьми, как нечто вечное, что останется после того, как безжизненный, механический конкретный мир снова исчезнет, придёт в упадок и разрушится. В побегах, ростках, цветах, плодах, отмирании и возрождении растений, в их взаимоотношении с солнцем, чей свет они превращают в химическую энергию в виде органических соединений, из которых построено все живое на земле; в растениях проявляется та самая таинственная, непрестанная, вечная жизненная энергия, которая порождает нас и снова забирает нас в своё лоно, где мы покоимся и соединяемся со всем живым.

Мы не подводим к сентиментальной восторженности природой, к девизу «назад к природе», в понимании Руссо. Это романтическое движение, которое искало идиллию в природе, тоже можно объяснить человеческим чувством отстранения от природы. Сегодня же необходимо восприятие единства всего живого, осознание всеобъемлющей реальности, которое тем реже случается самопроизвольно, чем больше первобытная флора и фауна нашей матери земли уступает место мёртвой технологии.

Представление о реальности как о «Я», стоящем рядом с миром, противоположном внешнему миру, начало формироваться, как упоминалось в цитате из Бенна, в южной части европейского континента, в античной Греции. Несомненно, люди в то время знали о страданиях от такого расщепления сознания. Греки попробовали исцелить их, дополняя многообразное и пёстрое, чувственное и глубоко печальное видение мира Аполлона, созданное противоположностью субъект-объект, восприятием мира Диониса, в котором это противоречие уничтожается в экстазе опьянения. Нитцше пишет в «Рождении трагедии»: Либо под воздействием наркотических зелий, о которых первобытные народы и расы слагали гимны, либо под влиянием силы наступления весны, охватывающей радостью всю природу, возникли эти Дионисийские ритуалы, во время которых человек полностью забывал себя… Этот волшебный ритуал не только выковывал заново узы между людьми, но и отчуждённая, враждебная, и покорённая природа снова праздновала своё примирение с её блудным сыном – человеком. Элевсинские мистерии, которые праздновались ежегодно осенью, на протяжении примерно 2000 лет, с приблизительно 1500 года до нашей эры до четвёртого века нашей эры, были тесно связаны с церемониями и празднованиями в честь бога Диониса. Эти мистерии были установлены богиней сельского хозяйства Деметрой, в качестве благодарности за возвращение её дочери Персефоны, которую похитил бог подземного мира Аид. Другим подарком стал колос, который две богини подарили Триптолему, первому жрецу Элевсина. Они научили его выращивать хлеб, и это знание Триптолем распространил по всему земному шару. Персефоне, однако, не было позволено все время оставаться со своей матерью, потому что, вопреки указаниям высших богов, она отняла у Аида пищу. В качестве наказания, ей следовало возвращаться в подземное царство на определённый срок в году. В это время на земле царила зима, растения погибали, чтобы затем проснуться для новой жизни в начале весны, когда Персефона возвращалась на землю.

Миф о Деметре, Персефоне и Аиде, который разыгрывали в виде спектакля, был, однако, лишь внешней стороной дела. Апогеем ежегодной церемонии, которая начиналась многодневным шествием из Афин в Элевсин, была заключительная церемония посвящения, которая происходила ночью. Посвящённым под страхом смерти было запрещено разглашать то, что они узнали, и видели в самой главной, священной комнате храма, тетестерионе. Ни один из множества тех, кто был посвящён в таинства Элевсина, не сделал этого. Павсиний, Платон, многие римские императоры, такие как Гардиан и Марк Аврелий, и много других известных античных личностей приняли это посвящение. Оно, вероятно, было похоже на озарение, визионерский взгляд на таинственную реальность, на истинную основу вселенной. Это можно понять из утверждений посвящённых о значимости и ценности этого видения. В одном из гимнов Гомера говорится об этом: «Блажен тот человек Земли, кто видел это! Тот, кто не был посвящён в эти святые мистерии, кто не был там, остаётся трупом во мраке и тьме». Пиндар говорит об Элевсинском таинстве следующими словами: «Блажен тот, кто, увидев это, ступает на путь в подземное царство. Он знает конец жизни, также как и её божественное начало». Цицерон, тоже один из знаменитых посвящённых, точно так же превозносит то величие, которое снизошло на него в Элевсине, он говорит: «Мы не только получили там повод для того, чтобы радостно жить, но, кроме этого, и повод для того, чтобы умереть с надеждой.»

Но как же могло мифологическое представление такого очевидного явления, происходящего перед нашими глазами ежегодно – зерно падает в землю, замирает там, чтобы весной новое растение, новая жизнь тянулась к свету – быть столь глубоким, экстатическим переживанием, как следует из упомянутых отрывков. Хорошо известно, что тем, кто принимал посвящение, во время заключительной церемонии подавали напиток кикеон. Также известно, что ингредиентами кикеона были экстракты ячменя и мяты. Религиоведы и мифологи, например Карл Керений, из книги которого «Элевсинские мистерии» (Rhein-Verlag, Zurich, 1962) были взяты вышеупомянутые цитаты, и с которым я сотрудничал во время исследований напитка этих мистерий, считают, что в составе кикеона был некий галлюциноген. (В книге «Дорога в Элевсин», которую написали Р. Гордон Уоссон, Альберт Хофманн и Карл А. П. Рак (Harcourt Brace Jovanovich, New York, 1978), обсуждается возможность того, что кикеон действовал благодаря ЛСД-подобному препарату из спорыньи.) Тогда становиться понятным, откуда возникало экстатическое визионерское восприятие мифа о Деметре и Персефоне, как символа цикла жизни и смерти во всеобъемлющей и вечной реальности.

Когда король пришедших с севера готов Аларих, в 396 нашей эры захватил Грецию и разрушил святилище Элевсина, это стало не только концом религиозного центра, но и обозначило собой крах античного мира. Вместе с монахами, сопровождавшими Алариха, в страну, которую следует считать колыбелью европейской культуры, проникло христианство.

Культурно-историческое значение элевсинских мистерий, их влияние на европейскую историю, едва ли можно переоценить. В них, в восприятии мистического единства, в вере в бессмертие и вечное существование, страдающее человечество нашло лекарство от рационального, предметного, расщеплённого разума.

Эта вера выжила и во времена раннего христианства, хотя и в других символах. Она встречается как обещание, даже в некоторых местах Евангелий, наиболее отчётливо в Евангелии от Иоанна, глава 14. Иисус, покидающий своих учеников, говорит им: И я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек.

Духа истины, которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет.

Не оставлю вас сиротами; приду к вам. Ещё немного, и мир уже не увидит Меня; а вы увидите Меня, ибо Я живу, и вы будете жить.

В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас. Это обещание представляет собой самое сердце моей христианской веры и моего призвания как учёного естествоиспытателя: через дух истины мы достигнем вселенского знания, и понимания нашего единства с самой тонкой, всеохватывающей реальностью, с Богом.

Церковное христианство, с его определением двойственности творца и создания, с его отчуждённой от природы религиозностью, во многом уничтожило Элевсинско-Дионисийское наследие античности. В христианской вере только отдельные счастливцы были свидетелями вечной, непрерывной реальности, воспринимая её в своих спонтанных видениях, тогда как в античные времена бесчисленные поколения избранных прикасались к ней через посвящение в Элевсине. Unio mystica католических святых, видения представителей христианского мистицизма, таких как Якоб Бёме, Майстер Экхарт, Ангелус Силезиус, Томас Траэрн, Уильям Блейк и других, описанные в их работах, очевидно по своей сути сходны с озарениями, которые испытывали посвящённые в элевсинских мистериях.

Существенное значение мистического экспириенса для выздоровления человека западного индустриального общества, который страдает от одностороннего, рационального, материалистического видения мира, подчёркивается сегодня не только приверженцами восточных религиозных течений, таких как Дзен-буддизм, но и ведущими представителями академической психиатрии. Из соответствующей литературы мы упомянем здесь только книги Балтасара Штеелина, базельского психиатра, работающего в Цюрихе. (Haben und Sein «Иметь и быть» (1969), Die Welt als Du «Мир – Ты»(1970), Unvertrauen und zweite Wirklichkeit „Недоверие и вторая реальность“ (1973), и Der flnale Mensch „Последний человек“ (1976); все опубликованы издательством Theologischer Verlag, Zurich.) Они ссылаются на многих других авторов пишущих о подобных проблемах. В настоящее время „метамедицина“, „метапсихология“ и „метапсихиатрия“ начинают обращаться к метафизической основе человека, которая проявляется в восприятии глубинной, над-двойственной реальности, и эта основа становиться главным исцеляющим принципом в терапевтической практике.

В дополнение к этому, наиболее важно, что не только медицина, но другие сферы нашего общества считают преодоление двойственного, разделённого видения мира главной предпосылькой для исцеления и духовного обновления западной цивилизации и культуры. Это обновление могло бы привести к отказу от материалистической философии и развитию осознания новой реальности.

Медитация, в различных её формах, занимает в настоящее время видное место, как способ достижения глубинной, абсолютной реальности, в которой находит пристанище её воспринимающий. Существенное различие между медитацией и молитвой в обычном смысле слова, которая основывается на двойственности творец-создание, заключается в том, что медитация стремиться к разрушению барьера Я-Ты путём слияния объекта и субъекта, приёмника и передатчика, предметной реальности и «Я».

Предметная реальность, видение мира, порождаемое духом научного исследования, является мифом нашего времени. Она заменила собой церковно-христианское и мифическо-аполлоническое видение мира.

Но это вечно расширяющееся фактическое знание, которое и составляет предметную реальность, не следует профанировать. Наоборот, если только оно разовьётся достаточно вглубь, оно неминуемо приведёт к необъяснимой изначальной основе вселенной: чуду, божественной тайне, заключённой в микрокосме атома, в макрокосме спиральных туманностей; в семенах растений, в теле и душе людей.

Медитация начинается на границе предметной реальности, в самой дальней точке, достигнутой рациональным знанием и восприятием. Таким образом, медитация не означает отказа от предметной реальности; напротив, она состоит в проникновении в глубинные слои реальности. Это не бегство в воображаемый мир снов; скорее это поиск абсолютной истины предметной реальности, при помощи одновременного стереоскопического созерцания её глубин и поверхностей.

Было бы более важным, чем преходящая мода, чтобы все больше и больше людей сегодня взяли бы себе в привычку каждый день посвящать час, или, хотя бы, несколько минут медитации. Результатом углубления и расширения естественнонаучного видения мира при помощи медитации стало бы развитие нового, более глубокого, осознания реальности, которое все больше становилось бы способностью каждого человека. Оно могло бы стать основой для новой религиозности, которая основывалась бы не на вере в догматы различных религий, а скорее на восприятии «духа истины». Здесь имеется в виду восприятие, чтение и непосредственное понимание текста «книги, которая писалась рукой Бога» (Парацельс).

Трансформацию предметного видения мира в более глубокое, и поэтому религиозное, осознание реальности, можно осуществить постепенно, практикую медитацию. Однако могут случаться и внезапные озарения; визионерский опыт. Тогда он бывает особенно глубоким, счастливым и важным. Тем не менее, такие мистические переживания могут «не возникать и после десятилетий медитации», как пишет Балтасар Штеелин. Это не случается с каждым, хотя способность к мистическому экспириенсу – неотъемлемая часть духовности человека.

Тем не менее, в Элевсине мистические видения, прозрения и исцеляющий опыт, могли происходить в установленном месте в назначенное время со всеми, кто принимал посвящение великих мистерий. Это можно объяснить тем, что там использовался галлюциноген; и это, как уже было сказано, подтверждают учёные религиоведы.

Благодаря отличительному свойству галлюциногенов с помощью экстатического, эмоционального переживания разрушать границы между воспринимающим «Я» и внешним миром, становиться возможным с их помощью, при надлежащей внутренней и внешней подготовке, запланированно вызывать мистический экспириенс так, как это происходило в Элевсине.

Медитация – это подготовка к той цели, к которой стремились, и которой достигали посвящённые в элевсинские мистерии. Соответственно, в будущем, возможно при помощи ЛСД, мистические видения, вершина медитации, станут доступными все большему числу практикующих медитацию.

Я вижу истинное значение ЛСД в возможности оказывать существенную помощь медитации, направленной на мистическое восприятие глубинной, абсолютной реальности. Такое его применение полностью соответствует сущности и характеру действия ЛСД, как священного снадобья.