Глава V

КУЛЬТУРА

В течение многих столетий слово «культура» соотносилось с отдельными людьми и им выражались образованность, воспитанность, высокая нравственность индивида. В словаре В. Даля «культура» – это образование, умственное и нравственное. Кроме того, культура – это обработка и уход, возделывание, возделка. С культурой, как видим, связывались в русском языке и умения по возделыванию, и сами результаты обработки. В переводе с латинского слово «cultura» означало "воспитание, образование, почитание, развитие, возделывание". В этом первоначальном значении, связанном с воспитанием и образованием человека, данный термин употребляется и в наши дни. Так, в "Философском словаре" Д. Жюлиа (Франция) написано: "Культура – это социальное и интеллектуальное формирование индивида (культура имеет тот же корень, что и культ, и предполагает уважение к традиции)"^[133]. Д. Жюлиа не останавливается, между прочим, на этом и пишет далее о типах культур, о цивилизованных нравах и т. п., однако его исходное определение фактически фокусируется на культуре индивида. Начиная с эпохи Возрождения «культура» все больше становится, наряду с исконным своим значением (формированием индивида), также и словом, охватывающим разные области человеческой духовной деятельности: науку, искусство, философию, религию. Чаще всего культура это наука и искусство. С XVIII века оно уже вошло в обиход социальной мысли для анализа широкой сферы социальной реальности. В марксизме (XIX век) под культурой стала пониматься совокупность духовных и предметных образований, т. е. духовная и материальная культура общества. В позднейшей марксистской литературе, например в «Философском словаре» 1980 года, эта трактовка закреплялась лишь за культурой в узком смысле слова. Культура, читаем мы здесь, – это совокупность материальных и духовных ценностей, созданных и создаваемых человечеством в процессе общественно-исторической практики и характеризующих исторически достигнутую ступень в развитии общества; в более узком смысле принято говорить о материальной (техника, производственный опыт, материальные ценности) и духовной культуре (наука, искусство и литература, философия, мораль, просвещение и т. д.). В западноевропейской литературе XX столетия довольно часты употребления термина «культура» как нечто противоположное «цивилизации»: культура есть явление духовное, творческое, а цивилизация – нетворческая стадия развития общества, связанная преимущественно с бездуховной техникой. Цивилизация, писал, например, О. Шпенглер (1918), «следует за культурой, как ставшее за становлением, как смерть за жизнью, как окоченение за развитием… Она неотвратимый конец; к ней приходят с глубокой внутренней необходимостью все культуры»^[134]. О. Шпенглер по существу оставлял за культурой только то, что представляло собой духовную ценность в обществе (да и эта сфера у него была еще более ограниченной).

Здесь приведены разные понимания культуры в разные эпохи развития человечества. И каждое из них справедливо в чем-то, относящемся к культуре. Действительно, культура – это и образованность, и воспитанность индивида. Культура – это (в другом случае) духовная сторона общества (наука плюс искусство). Культура представляет собой и совокупность духовных и материальных ценностей. Мы могли бы и должны отнести к культуре также обычаи, ритуалы, традиции той или иной нации. В культуру включаются также культура чувств, культура диалога. Культура – это и культура жилища, и спортивная культура, и культура здравоохранения. Культура, бесспорно, а быть может, даже преимущественно – это идеалы жизни и духовные ценности (индивида, социальной группы, общества). Сами ценности, их понимание и восприятие людьми пронизывают собой все те компоненты культуры, которые только что были отмечены. Наличие единой системы ценностей в культуре обусловливает ее историческую устойчивость и ее изменчивость в определенном направлении.

Приведенные трактовки культуры не исключают полностью друг друга, но, скорее, выдвигая на первый план ту или иную структуру в культуре, впитывают в себя представления и о других компонентах, хотя бы и расцениваемых как дополняющие или не столь существенные в отношении к ведущей, главной структуре (позиция О. Шпенглера и его последователей в этом плане может считаться исключением из данного правила).

К перспективным трактовкам культуры в наши дни относятся те, которые пытаются охватить ее в целом. Среди них можно назвать «социокодовый» подход В. С. Степина. Его рассуждения на этот счет таковы. Сложные исторически развивающиеся в органической природе целостности содержат внутри себя особые информационные структуры, обеспечивающие управление системой, ее саморегуляцию. Эти структуры представлены кодами, в соответствии с которыми воспроизводится организация системы как целого и особенности ее основных реакций на внешнюю сферу. В биологических организмах эту роль выполняют генетические коды (ДНК, РНК). В обществе как целостном социальном организме аналогом генетических кодов выступает культура. Подобно тому, как управляемый генетическим кодом обмен веществ воспроизводит клетки и органы сложных организмов, различные виды деятельности поведения и общения людей, регулируемые кодами культуры, обеспечивают, по В. С. Степину, воспроизводство и развитие элементов, подсистем общества и их связей, характерных для каждого исторически конкретного вида социальной организации. Таким образом, пишет он, наряду с биологическим, генетическим кодом, который закрепляет и передает от поколения к поколению биологические программы, у человека существует еще одна кодирующая система – социокод, посредством которого передается от человека к человеку, от поколения к поколению развивающийся массив социального опыта. Условием хранения и трансляции этого опыта являются его фиксация в особой знаковой форме, функционирование составляющих его элементов в качестве семиотических систем. Культура предстает как сложно организованный и развивающийся набор таких систем. По мнению В. С. Степина, развитие культуры предстает и как выработка новых смыслов и значений, регулирующих деятельность, поведение и общение людей, и как формирование новых кодовых систем, закрепляющих и транслирующих эти смыслы и значения. Он приходит к следующему определению понятия «культура»: культура – это "система исторически развивающихся надбиологических программ человеческой жизнедеятельности (деятельности, поведения и общения), обеспечивающих воспроизводство и изменение социальной жизни во всех ее основных проявлениях"^[135].

В тесной связи с этим определением находится определение понятия «культура» Ю. А. Лотмана. Культура, отмечал он, – это система информационных кодов, закрепляющая жизненный социальный опыт, а также средства его фиксации.

Можно принимать в качестве базисных (или исходных) и некоторые другие трактовки существа культуры, которые, в принципе, не расходятся с только что приведенными ее трактовками. Так, по А. Г. Спиркину, культура – это "совокупность материальных и духовных ценностей, а также способов их создания, умение использовать их для дальнейшего прогресса человечества, передавать от поколения к поколению… К культуре относится все то, что противостоит натуре, т. е. девственной природе, как нечто возделанное и созданное трудом человека"^[136]. «Сущность культуры, – считает В. С. Барулин, – это процесс созидания и развития общественного человека во имя реализации своей родовой человеческой природы при помощи всех созданных им материальных и духовных средств, всего богатства общественных отношений и форм, это процесс самосозидания человека в его общественной жизни»^[137]. Применяется для изучения этого явления и следующее определение: культура – это специфический способ организации и развития человеческой жизнедеятельности, представленный в продуктах материального и духовного труда, в системе социальных норм и учреждений, в духовных ценностях, в совокупности отношений людей к природе, между собой и к самим себе.

Анализируя различные определения понятия «культуры» (а они приведены специально для анализа, да и для других целей), мы видим в некоторых из них указание на то, что культура предстает как бы в двух видах. Есть культура духовная (знания, верования, обычаи, произведения литературы и искусства и т. п.) и есть культура материальная, вещественно-субстратная (орудия труда, автомашины и т. п.). Концепция, ограничивающая культуру только ее духовным аспектом, да еще и противопоставляющая культуру машинной, бездуховной цивилизации, оказывается ущербной и несостоятельной, поскольку та же машина всегда основывается на каком-то научном знании. Правда, и духовные образования (вспомним хотя бы полотна художника или музыку композитора) имеют в качестве своих носителей или средств исполнения вещественно-субстратные компоненты. Духовная культура и материальная культура есть лишь две стороны одной и той же культуры. Без одной из этих сторон нет вообще никакой культуры.

Сказанное не означает, что нужно как-то ослабить роль и значение духовной стороны культуры: она продолжает оставаться доминирующей, и прежде всего по ее уровню судят об уровне всей культуры в целом. В данном отношении можно согласиться со следующим утверждением: "Особый характер предметов культуры состоит в том, что они либо лишены природных оснований, т. е. имеют духовную сущность, либо имеют вид материального образования, но не оно является в них определяющим. Главными в них будут та идея, замысел, ценность, духовное содержание, которые заложены в них и опредмечиванию которых они служат"^[138].

Исследователи выделяют три уровня в сложноорганизованной системе культуры: первый – это реликтовые надбиологические программы, осколки прошлых культур, которые живут и в современном мире, оказывая на человека определенное воздействие; второй уровень – это слой программ поведения, деятельности, общения, которые обеспечивают сегодняшнее воспроизводство того или иного типа общества; и третий уровень культурных феноменов, который образуют программы социальной жизни, адресованные в будущее. Все три уровня культура генерирует за счет внутреннего оперирования знаковыми системами.

Культура, или система культурных феноменов, выполняет ряд важных функций (о некоторых из них уже было упомянуто): ценностно-гуманистическую (направленную на производство духовных ценностей, на формирование гуманных качеств человека и общественной системы); информативную (она выступает средством постижения объектов действительности, средством освоения культуры других народов); нормативную (культура создает собственные культурные нормы и распространяет их влияние на все стороны жизни и деятельности человека); аккумулятивную (сохранение и накопление социального опыта, укрепление и развитие традиций; это своего рода "социальная память" общества); герменевтико-коммуникативную (культура как средство взаимопонимания и средство осуществления коммуникации) и др.

Существуют различные типы культуры: западная и восточная культуры, национальные и профессиональные культуры, социально-групповые и индивидуальные, общегосударственные и региональные, элитарная и массовая культуры и т. п.

Элитарная и массовая культуры представляют собой своего рода различные полюсы одной и той же, допустим, национальной культуры. Дадим им (в соответствии с их трактовкой О. А. Митрошенковым, 2000) краткую характеристику. Элитарная культура – это совокупность специфических форм, создаваемых в сферах искусства, литературы, моды, а также предметов индивидуального производства и потребления, роскоши, продуцируемых в расчете на то, что они будут востребованы и поняты лишь небольшой группой людей, обладающих особой художественной восприимчивостью и материальными средствами, называемой в силу этого элитой общества. Массовая культура (или поп-культура) – феномен, охватывающий многообразные и разнородные явления культуры, получившие распространение в связи с научно-технической революцией, развитием коммуникационных и репродуктивных систем, глобализацией информационного обмена и пространства. Основными характеристиками массовой культуры являются массовое производство культурных образцов, массовое их потребление. Массовая культура внутренне противоречива. В условиях зрелой рыночной экономики артефакты массовой культуры функционируют и как потребительский товар, и как культурные ценности. Как товар они должны продаваться и приносить прибыль, поэтому многие из них формируют вульгарные потребности и мифологемы, потакают неразвитым вкусам, способствуют стандартизации и унификации личности. Вместе с тем, массовая культура рассматривается как в целом удовлетворительная форма демократизации общества, средство подъема культурного уровня широких масс, возможность приобщения к мировым шедеврам и осознания связи со всем человечеством и его проблемами^[139].

Существует также особая культура, называемая маргинальной культурой. Ее представляют индивиды, находящиеся как бы на краю той или иной культуры, чьи установки соотносимы с разными культурными системами, но ни в одну из них полностью не интегрированы. Сюда включаются деревенские жители в городе, иммигранты (например, жители Африки, переехавшие на постоянное пребывание в Европу). Носителями этой культуры являются также заключенные в тюрьмах, бисексуалы, бомжи и т. п.

В рамках культуры общества сложилась контркультура – направление, объединяющее различные группы (хиппи, битников и др.) с главным отличительным признаком – неприятием господствующей культуры. Американские исследователи Т. Роззан и Ч. Рейч выделили в 60-х – 70-х годах XX столетия ряд основных идей, характерных для представителей контркультуры: это возведение в культ бесцельного времяпрепровождения; неприятие протестантской этики индивидуального труда и личной ответственности; отказ от традиционно-христианского ригоризма в области брачно-семейных отношений и интимизации эротической сферы; отрицание индивидуально-личностного начала западной культуры; культивирование безличного, коллективно-анонимного начала и др.

В марксистской литературе утвердился взгляд на национальную культуру как состоящую в условиях классового общества из двух культур: буржуазной и демократической, или социалистической; иногда о второй говорилось приглушенно, как о существующей в виде более или менее развитых элементов демократической и социалистической культуры трудящихся масс^[140]. Эта точка зрения явилась логическим следствием чрезмерной идеологизации духовной жизни, имевшей место у В. И. Ленина. Она покоилась на действительной специфике культур у разных классов, сословий, общественных стратов. Но эта специфика имеет место все-таки в рамках единой нации, с ее общей для всех слоев общества культурой; известно ведь, что один из главных компонентов национальной культуры – естественный язык, несмотря на некоторое его своеобразие у правящего слоя и социального слоя наемных рабочих, все-таки един, отсутствие такого единства сделало бы невозможным даже само производство в этом обществе. Так что единая в целом культура – это не абстрактное утверждение, а констатация социальной необходимости.

Одним из уродливых явлений, связанных с социальными катаклизмами в России после революции 1917 года, был так называемый пролеткульт ("пролетарская культура") – программа и движение, нацеленные на тотальную ликвидацию "буржуазной культуры". Лидеры этого движения считали, что в "пролетарской культуре", за которую они боролись, должно быть "все наоборот"; они доказывали «буржуазный» характер математики, например, тем, что в арифметических задачниках фабулы задач часто брались из отношений купли-продажи и частного найма, запрещенных в коммунистическом обществе; была даже составлена новая программа по курсу математики, якобы свободная от "буржуазной плесени" и основанная на "самодеятельности учащихся"; учебники по математике объявлялись "безусловным предрассудком". Столь же радикально предлагалось «переработать» и биологию, как и все другие элементы "буржуазной культуры". А. В. Луначарский, являвшийся в те годы народным комиссаром просвещения (а в его ведении были также наука, театры, музеи и многое другое) отмечал, что в своей практике он неоднократно сталкивался с работниками, стоявшими на позициях пролеткульта. Он писал: "Люди, полные революционным пылом (в лучшем случае, а иногда и не менее почтенными страстями), много кричали о культурном октябре; они представляли себе, что в один прекрасный час какого-то прекрасного месяца не менее прекрасного года произойдет параллельно взятию Зимнего дворца взятие приступом Академии наук или Большого театра и водворение там новых людей, по возможности, пролетарского происхождения и во всяком случае любезно улыбающихся этому пролетариату"^[141]. Пролеткультовское движение способно было нанести невосполнимый ущерб культуре России. И в те годы ряд представителей российской интеллигенции сумели дать ему отпор. Однако при сталинизме оно фактически было поддержано (вспомним, к примеру, гонения на «буржуазную» генетику или «буржуазное» искусство).

Осуществление реального единства культуры нации, как и культуры человечества, является необходимым условием обеспечения прогресса общества.

Национальные культуры, как и вся культура человечества, находятся в постоянной динамике и непрерывном развитии. Никакие «контркультуры» и «пролеткультуры», способные нанести ей вред и приостановить ее движение, не могут ее всецело погубить: пока человечество существует, будут существовать и общечеловеческая, и региональная, и локальная культуры. Общая культура складывается из национальных культур и впитывает в себя своеобразие отдельных национальных культур.

В наши дни особенно актуальной становится проблема диалога, взаимодействия разных культур, проблема их интеграции и достижения высшего синтеза, ориентированного на гуманистические идеалы, на принципы социальной справедливости, на гармоничное развитие человека.

Наиболее значительными для понимания сегодняшней культуры становятся изменения в сфере коммуникации. Фактически мы уже оказались внутри глобального коммуникационного пространства, которое резко меняет характер диалога между культурами. В краткой форме это выглядит следующим образом. Ранее семиосфера (локальное коммуникационное + социокультурное пространство) возникла как результат диалога. Культуры провоцировали диалог. Сегодня коммуникация как таковая является самостоятельной силой, находящейся вне диалога культур, но оказывающая огромное влияние на диалог всех культур между собой. Она в буквальном смысле вынуждает вести диалог между культурами по своим законам и правилам, которые не носят локального (однокультурного) характера. Культуры как бы погружаются в иную внешнюю среду, которая пронизывает межкультурные диалоги, создавая предпосылку для Интегрального Диалога и для замыкания его в Единую Глобальную Семиосферу, или, по нашей терминологии (чтобы отличить от лотмановской семиосферы применительно к локальным культурам), в среду Глобального Коммуникативного Пространства. Эти изменения нельзя приостановить или отменить, и поэтому гораздо полезнее философски осмыслить и сделать ряд предположений и, может быть, предостережений по поводу развития ситуации.

Кризис локальной культуры (или их системы) представляет собой естественный процесс в рамках того технологического пути, который был выбран нашей цивилизацией. Ее достижения безусловны, ее вклад в создание духовных и материальных ценностей несомненен. Однако вряд ли все, что происходило в такой культуре, было позитивным. Вспомним этнические и религиозные распри, в основе которых лежали именно ценности локальных культур. Другая культура часто воспринималась как враждебная. Современное состояние культуры фиксирует стадию ее перехода от локального к интеграционному уровню. Переходный период всегда тяжел и требует нестандартных объяснений, основанных на вариативности развития ситуации, а значит, связан с вероятностью наступления того или иного результата. Для любого исследователя это наиболее плодотворная ситуация. Это время не обобщений, а прогнозов, причем прогнозов, которые в некоторых случаях проверяются по историческим меркам почти мгновенно. Это трудное время для жизни, но счастливое для политологов, социологов, культурологов, экономистов и конечно, философов. Может быть, в общекультурном смысле это и не период приращения и накопления культурных ценностей, но зато это момент определения векторов развития. Попытаемся и мы вписаться в данную парадигму исследования.

Итак, до периода научно-технической революции культура в силу относительно небольшого и нединамического поля коммуникации была стационарным образованием. Понятие культуры в некотором смысле всегда выражало то, что остается стабильным на протяжении жизни не только отдельного человека, но и многих поколений. Жизнь людей протекала как бы на фоне культуры, и включение в нее каких-то новых ценностей могло занять целую жизнь человека. Ценности становились внутрикультурными после достаточно длительного историко-социального отбора. Это определяло изначальный консерватизм культуры и ее носителей. Носителями культуры считались, прежде всего, представители гуманитарной интеллигенции, что было связано как раз, с одной стороны, с длительным характером отбора культурных ценностей, а с другой – с тем, что наука всегда носила более прагматический характер, изменения в ней происходили быстрее и большая часть ее ценностей не успевали закрепляться как общекультурные. С этим связан и больший консерватизм гуманитариев по отношению к ученым-естественникам, мышление которых следует вслед за быстро изменяющимися научными представлениями. Процесс смены культурных ценностей и включения в нее новых, процесс более длительный и сложный, чем смена научной картины мира перед лицом фактов. В культурном смысле этот консерватизм оправдан, так как позволяет сохранять общезначимый фундамент культуры, не позволяя изменять систему ценностей под влиянием возникновения новых представлений, не успевших пройти "культурную обработку". Ценности культуры имеют свойство приращения, тогда как новые научные открытия часто базируются на отрицании предшествующих.

Стремительность развития науки в XX веке и ее оппозиция к традиционным ценностям на уровне восприятия человеческим сознанием в современном обществе ставят ее как бы вне культуры. Однако, оборотной стороной этого процесса становится более ясное понимание того, что культура ведь также развивалась, также находилась в динамике. Приращение культурных ценностей и изменение приоритетов, таким образом, – процесс также неизбежный, но где та грань, за которой эти изменения не будут способствовать разрушению культуры? Возникает проблема исследования культуры как динамической системы. Это не означает, что такого рода исследований не проводилось. Но, безусловно, сам принцип динамичности, как характеристика резкого убыстрения процессов изменения внутри культуры, обнаруживается лишь в наше время. В этом плане кризис культуры будет нами интерпретирован как ситуация резкого изменения коммуникационного пространства, все более разрывающего границы между культурами и создающая предпосылки (новые культурообразующие компоненты), которые могут связать культуры в единую систему.

Нарушается семиосфера локальных культур, которая обеспечивала диалог между ними, и в которой коммуникационное пространство выступало лишь средством, обеспечивающим диалог. Такой диалог был, как мы отмечали, осуществим лишь в условиях разности (отличия) культур друг от друга, что и определяло культурообразующие усилия по пониманию смыслов другой культуры. Попытки найти некий межкультурный метаязык для всех культур оказался невыполним, хотя именно в начале XX века такие попытки были. Более того, оказалось, что такого рода созданный (или выбранный из других естественных) язык будет разрушать непосредственный диалог культур, базирующийся на соприкосновении разности языков (и культур). Это возможно лишь на уровне абстрактной модели, которая предполагает "полную идентичность передающего и принимающего, которая переносится на языковую реальность"^[142]. Осуществление такого идеального коммуникационного поля с одновременным сохранением богатого конкретно-исторического и этнического культурного содержания в принципе невозможно. Более того, совпадающий культурный языковой пласт, основанный на семантическом тождестве, т. е. на одинаковых смыслах и значениях культур, оказывается и очень бедным как количественно, так и содержательно. Это можно было бы проиллюстрировать на идеализированном примере двух культур, абсолютно одинаковых, а значит, представляющих собой тождество, с полным совпадением смыслов и значений. Диалог между такими культурами был бы тривиален.

Современные изменившиеся формы коммуникации приводят к тому, что в общемировом общении начинают господствовать интегративные языковые тенденции. Одним из результатов этого становится подчинение всех языков тому, который в наибольшей степени способен себя распространить в силу политических, научно-технических и других условий. Мир уже начинает говорить на языке тех стран, которые господствуют в нем. В результате этого расширяется «псевдокультурное» поле общения, диалог в котором осуществляется по принципу познания наиболее доступных, совпадающих или почти совпадающих смысловых структур. А это, как мы отметили выше, является наименее содержательной, если можно так сказать, наименее культурной частью культуры. В этом коммуникационном поле господствуют общие стереотипы, общие оценки, общие параметры требуемого поведения, ее общедоступные, т. е. наиболее простые компоненты. Безусловно, что это сопряжено с массой удобств, но одновременно лишает диалог между культурами всякого смысла.

Наука, выступая в качестве мощного интегративного фактора с помощью новейших средств аудиовизуального воздействия, значительно суживает область неодинакового (недоступного, но потому и интересного, требующего особой культурной обработки) в культурах, либо подчиняя их некой искусственной суперкультуре (например, компьютерной культуре с фактически единым языком), либо просто растворяя менее развитые (в техническом плане) культуры в более развитой. Ситуация складывается таким образом, что действительно возникает некая интегративная культура. Однако, исходя из сказанного, можно предположить, что существует опасность небывалого расширения диалога, в который могут быть втянуты все культуры и даже индивиды (как представители культур). В результате произойдет не взаимообогащение, на которой могла бы быть основана интегративная культура, а смысловое упрощение этого диалога. Мы сможем понять любого человека в любой точке Земли, но на уровне совпадения или даже тождественности смыслов. Это будет общение ради общения, общение без насыщения смыслами. Гипотетично это будет общение со своим зеркальным отображением, причем по заданным стереотипам коммуникации, царство мертвой тождественности при огромной внешней активности. Все это могло бы показаться фантастичным. Но посмотрите на характер общения в большинстве сайтов Интернета. Вы встречали там вопросы о смысле жизни? И неужели для понимания того, как плохо себя чувствует человек после излишне выпитого, необходимо обращаться к Джону из Уэльса или Лондона? Не проще ли спросить соседа? И вот уже огромная информативная система загружена такими разговорами, порнографией. Более того, как известно, в сети Интернета, по крайней мере на Западе, даже наметился кризис, связанный с тем, что, по мнению молодых людей, там присутствует слишком много текстовой информации! И уже сегодня множество специалистов решают эту проблему, чтобы заполнить Интернет в основном визуальными рядами информации и развлечения. Это тенденция, и, как любая тенденция, она будет реализовываться.

Это заставляет нас спросить самих себя: будет ли зарождающееся интеграционное образование суперкультуры столь же гуманистичным, как традиционная культура, или антигуманистичным? Ответ на данный вопрос очень непрост и ждет своих дальнейших исследований. С философской позиции пока можно сказать лишь одно: что общее коммуникативное поле, не имея границ и языковых барьеров, неизбежно будет предельно упрощено. Сфера тождественного все расширяется, сфера разнообразного сужается. И это является действительным основанием для пессимистического взгляда, говорящего о гибели культуры в наше время.

Однако культура не стоит на месте, и представление о ней как о динамической модели предполагает, что при относительной устойчивости ее элементов изменения традиционных ценностей неизбежны. Стоя на жесткой позиции признания только традиционной, локально-стационарной культуры, мы заведомо закрываем путь для исследования механизма приращения ее ценностей, что неизбежно заставит нас на каком-то историческом этапе поставить вопрос о ее гибели. Человечество уходит от старых традиций и вырабатывает новые. Так же, как оно меняет одежду и привычки, ритуалы и формы общения, оно меняет формы коммуникации. Приращение культурных ценностей должно опираться на традиции для сохранения культурного смысла ценностей. Но в то же время приращение культурных ценностей всегда осуществляется через критику традиций и отбрасывание некоторых «старых» ценностей. Следовательно, одним из центральных вопросов при решении указанных проблем является проблема культурного статуса новообразованных ценностей в сегодняшней очень динамичной ситуации и, напротив, выделения псевдокультурных или «внекультурных» компонентов современной культуры.

Происходит резкое увеличение скорости разрушения старых ценностей, сжатие временных рамок этого процесса, что не позволяет новым символам и знакам адаптироваться к традиционной знаковой системе ценностей. Это положение усугубляется тем, что мыслители, которые дают оценку сегодняшней ситуации в культуре, объективно являются носителями прошлой культуры по отношению к сегодняшней, а потому они оценивают это как бы из прошлого. Они воспитаны в определенной системе традиций и естественно рассматривают их как некий культурный эталон. Подняться над этим личностным образованием очень трудно и для многих мыслителей просто невозможно. Так было всегда. Но на современное состояние культуры стал оказывать колоссальное влияние научно-технический прогресс, особенно в сфере коммуникации, который изменил сами способы общения между людьми, а некоторые из них, например, письма как особые формы общения, просто на наших глазах исчезают из жизни. Таким образом, с одной стороны, происходит резкое увеличение образований, претендующих на статус культурных, а с другой _ их адаптация к старым ценностным системам происходит как бы в более сжатых временных рамках. Порой это уже можно наблюдать в период жизни одного человека или даже еще быстрее. В результате происходит разрушение старых систем ценностей и традиций, разрушение целостной знаковой системы культуры, которая господствовала на протяжении столетий. Символы и образы старой культуры исчезают или меняют свой смысл и значение. Новые ценности настолько расходятся с традиционными, что их культурообразующий смысл остается не всегда ясным и открытым.

Научно-техническая революция в сфере информатики и коммуникационных средств общения создает невиданные ранее возможности для контакта разных культур, пусть и в несколько нетрадиционной, непривычной, даже в некоторых случаях упрощенной форме. Не выходя из дому, мы можем слышать и видеть образцы культуры, в том числе и высокой культуры, которые ранее для нас были недоступны даже пространственно. Однако одновременно этим наносится и мощнейший удар по старой системе локальных культур. Количество людей, воспринимающих культурные образования, возрастает, но это восприятие лишается той утонченности и глубины, той степени подготовки, которой оно требовало ранее. Г. С. Кнабе приводит такой пример: "Первый концерт П. И. Чайковского в США в апреле 1891 года происходил в Карнеги-холл в Нью-Йорке, где его слушали находившиеся в зале немногим более двух тысяч человек; первое в США выступление рок-группы «Битлз», происходившее в том же зале в феврале 1964 года, смотрели и слушали, благодаря телевидению, 73 миллиона. В последнее время известны концерты, которые по спутниковой связи становятся доступны почти двум миллиардам – половине населения Земли"^[143]. Можно было бы, конечно, игнорировать подобного рода количественные сравнения, если бы не то влияние, которое новые явления оказывают на общество. Музыка «Битлз» теперь входит в программу школьного образования, а за заслуги в области массового искусства артисты получают государственные ордена высшей степени. Тем самым общество фактически признает культурный характер подобных явлений, включая их в систему культуры как ее новые ценности. Компьютер уже сейчас или в скором будущем делает данную ситуацию таковой, что человек сможет не только нечто воспринимать, но и активно участвовать в процессе творчества, редактируя мелодии, выступая «в соавторстве» при исполнении музыкальных произведений, режиссируя и изменяя кинофильмы. Система компьютерной связи способна обеспечить прямой диалог людей на разных концах планеты.

Нарушается синхронизация культуры, когда новообразования в ней формируются столь стремительно, что не успевают адаптироваться к традиционной системе. Людям уже некогда впитывать новые ценности, соотнося постоянно их с предшествующими, и они начинают их потреблять. На семантическом уровне это выглядит и проявляется как быстрое отягощение национального языка новыми словами и речевыми оборотами, которые могут быть понятны молодым людям, но уже недоступны даже среднему поколению. Однако если характер изменений таков и традиционной культуре нечего этому противопоставить, то она неминуемо погибнет, и тогда справедливы антисциентистские утверждения, говорящие о кризисе культуры. Между тем, мы неоднократно подчеркивали, что культура представляет собой прежде всего систему, и систему достаточно гибкую, самоорганизованную. Следовательно, в ней необходимо должны присутствовать структурные связи и отношения, которые обеспечивают ее целостность и неуничтожимость.

И такая базовая структура имеется не только в виде общечеловеческих ценностей, но и в гибком адаптивно-адаптирующем механизме культур. Гипотетично можно было бы, конечно, представить себе, что повышение скорости и количество новых элементов, бомбардирующих старую культуру, столь велико, что они неизбежно приведут к разрушению самой структуры, когда количество новых элементов по своей, если так можно выразиться, культурообразующей энергии превзойдет старую. И тогда действительно можно говорить о гибели культуры. Но это вряд ли произойдет.

Указанные процессы, происходящие в культуре на современной стадии ее развития, заставляют нас уточнить ряд ее особенностей. Прежде всего, культура никогда не была единым образованием, хотя мы часто склонны относить к культурным явлениям только ее рафинированные, идеализированные формы. Но такой идеальной конструкции не существует, кроме как может быть в головах философов и специалистов в области культуры. Следовательно, вместо чисто негативной оценки современной массовой культуры необходимо разобраться с ней, хотя бы в силу того, что она есть. И тогда напрашивается интерпретация, что массовой культурой мы называем то, что обозначили как культура «низовая». Но если это так, то она не просто имеет право на существование, а необходимым образом сопровождает «высокую» часть культуры и вместе они составляют понятие культуры как таковой.

Что же изменилось? И вновь тот же ответ. Изменилась система коммуникации и средств ретрансляции. Действительно, кто бы что-либо в средние века мог узнать о четырех парнях из Ливерпуля, исполнявших незатейливые песенки? На соседней улице, может быть, через неделю, в другом городе – через пару лет, в другой стране – никогда или лет через пятьдесят. А сегодня это возможно практически мгновенно. Таким образом, доминирующим фактором оказывается не смысл или качество продукта творчества, а система их распространения (тиражирования). В этом смысле рок-культура в период ее расцвета в 60-е – 70-е годы прошлого века была типичной низовой культурой, которая чаще всего и проявлялась в виде карнавального действа, правда, значительно усиленного новейшими средствами аудиовизуального воспроизведения, что позволяло репродуцировать образцы такой культуры на весь мир.

Такое явление, как поп-культура, является наглядным примером нового интегративного образования, не имеющего фундаментального этнического, локально-культурного основания, хотя корни возникновения этого феномена можно найти в конкретных культурах. В силу того, что расцвет данной культуры приходится на период мощного развития новых средств коммуникации, она сразу отрывается от своих генетических корней и становится достоянием всех. Это типичное образование нового глобального коммуникативного поля. Одним из признаков этого выступает тот фактор, что произведения неотделимы от воспринимающей его массовой среды и средств технической репродукции. Исполняющий поп-музыку и слушающий ее – это одно целое, их невозможно представить друг без друга, что и получает свое языковое выражение в понятии "музыкальное шоу". В чем содержательный смысл данного понятия? Шоу – это типично интегративное (массовое) образование, где господствует принцип соучастия или одновременного участия. Участие само по себе становится формой коммуникации, без передачи какого-то смысла. Поэтому и знание языка здесь практически не нужно или сведено к минимуму. Пока речь идет о музыкальных или каких-то телевизионных шоу, все не так страшно. Но вот вам примеры иного «шоу». 1993 год. Люди собираются на мосту, на котором стоят танки, готовые стрелять по Белому дому, и ждут начала выстрелов, а затем наблюдают за этим. Известен случай, когда атака американских десантников откладывалась из-за того, что не успели приехать телевизионщики с камерами, которые должны были вести прямой репортаж. И, наконец, смерть на электрическом стуле в США с предварительной продажей билетов и показом в Интернете.

Современный мир есть лишь большое шоу и работает по законам данного жанра. А жанр диктует, например, что зритель и исполнитель здесь должны быть в буквальном смысле слиты, восприятие же не должно носить чисто индивидуального, внутреннего характера. Отсюда феномены «разогревания» публики перед выступлением поп-звезд и т. д. Традиционное прослушивание музыки (например, симфонической) представляло собой внутренний диалог каждого отдельного человека с музыкальным произведением и то, что в зале могло находиться много людей, не изменяло интимной сути восприятия музыки. Шоу всегда опирается на активное поведение и взаимодействие массы, сиюминутно учитывает его реакцию. Исполнитель воспринимается слушателями как часть их самих, и они требуют от него соответствующего их настроению поведения, а не элитарной отстраненности.

На что все это похоже, а не было ли всего этого ранее? Ответ положителен. Это было и в локальной культуре, в виде карнавала. А в чем, опять же, различие? И вновь тот же ответ. В изменении технических средств и возможностей коммуникации и репродукции. В результате мы живем в обществе, в котором карнавал затягивается и вместо одной-двух недель или месяца длится почти постоянно. В результате меняются пропорции. Карнавал, перейдя в саму жизнь и став постоянным явлением, отодвигает на периферию некарнавальные формы жизни. Более того, изменение форм коммуникации в человеческом обществе привело к такому широкому распространению образцов большой Культуры, к такому их тиражированию, что фактически сделало их также предметом повседневной культуры, характеристикой современного быта. Оказалось, что музыка Баха сама по себе не является гарантией того, что она не станет продуктом массовой культуры, что причины этого лежат вне ее. Естественный баланс между высокой и низовой культурой нарушился, и диспропорции ее частей сменились в пользу последней, вплоть до того, что она стала выступать в виде официальной культуры, как ее превращенная форма. Культурная оппозиция низа, выступавшая, по замечанию Кнабе, в форме плебейского протеста низовой культуры народных масс против высокой Культуры, перешла в период своего господства, перестала носить временно ограниченный праздниками характер. На современном этапе развития культуры ее двойственный характер сохраняется, но в связи с резким увеличением самого массива новокультурных образований низовая, массовая культура начинает доминировать, в каком-то смысле, по крайней мере временно, подавляя высокую. Таким образом, понятие кризиса культуры можно связать с характеристикой диспропорции, которая образовалась во взаимоотношении двух ее частей, что породило в обществе ситуацию, когда на глазах одного-двух поколений рядом с Культурой с большой буквы создалось особое культурное состояние, альтернативное по отношению к традиционному^[144]. Для такого состояния культуры характерны признаки низовой культуры с определенной заданностью создаваемых культурных объектов, их широкой тиражируемостью и массовостью потребления. В ее центре стоит так или иначе понимаемая повседневность как наивысшая культурная ценность, которая, в свою очередь, сопряжена с такими формами жизненного поведения, как достижение успеха любыми средствами, стремление к комфорту и т. д. Соответственно, стоит задача ответить на вопрос – зафиксируется ли такая ситуация, такая диспропорция в культуре или все постепенно встанет на свои места.

Современная массовая культура проявляется также и в том, что фактически это культура подростковая, невзирая на возраст ее носителей или возраст ее воспринимающих. Этому также есть свое объяснение. Как показал Г. С. Кнабе^[145], распространение контркультуры как части массовой культуры было связано с демографической ситуацией в мире, сложившейся после Второй мировой войны. После войн (это закон демографии) резко повысилась рождаемость, и число молодых людей в 50-е – 60-е годы прошлого века оказалось необычайно высоким. Одновременно они были вынуждены занять места взрослых людей, которых общество после войны недосчиталось. Заняв эти места, не выйдя из системы подростковых ценностей и стереотипов поведения, они выполняли функции взрослых людей, взвалив на себя все бремя ответственности за общество в целом. Это было поколение людей, разочарованных в традиционных ценностях, которые не помешали уничтожению огромного количества людей во время войны и господства тоталитарных режимов, они ожидали свободы и равенства. «Короче, их объединяла с небывалой остротой пережитая ситуация отчуждения от государства, традиционной общественной структуры и культуры и страстная потребность нащупать из этой ситуации выход» (там же). А если к этому добавить, как мы уже отметили, возможности новых средств коммуникации, от радио и грампластинок до телевидения и Интернета, то распространенность данной системы ценностей становится ясной.

Доминирование ценностей массовой культуры (низовой, но не обязательно плохой) стало объективно разрушать ценности высокой культуры. Одним из заметных проявлений такой оппозиции выступает, например, нарушение диалектики "прикровенности и откровенности". В культуре всегда часть известных всем отношений между людьми, тем не менее, признавалась как бы закрытой для широкого распространения. В частности, это относилось к быту, который как бы противостоял более высоким сторонам жизнедеятельности людей. Она проявлялась даже в архитектуре жилища, например, древних римлян. Жилище римлянина состояло из «атриумной» парадной половины и половины «персительной» бытовой, в которой играли дети, отдавались распоряжения рабам и т. д. Такое деление жилища сохранилось во многом вплоть до нашего времени.

В рамках современной культуры такая оппозиция прикровенности и откровенности исчезает, и то, что раньше считалось необходимым скрывать от глаз посторонних, переходит в свою противоположность, становясь открытым. В частности, с расширением жилого пространства в жилищах, например, США и Западной Европы помещения становятся взаимопроникаемыми. Соответственно этому меняется и поведение человека. Он как бы сигнализирует – "я готов к диалогу, я открыт", хотя пределы этой открытости могут быть на самом деле очень ограничены, поверхностны.

Принцип открытости в современном общении между людьми, так наглядно реализующейся в знаменитой американской улыбке, реализуется и в более сложных феноменах. Некоторые запретные в рамках старой культуры взаимоотношения между людьми стали, напротив, наиболее модными и популярными. В обществе происходит сексуальная революция, которая выводит традиционно прикрытые, что не означает – запрещенные, изображения сексуальной жизни людей и соответствующих переживаний за рамки индивидуальной интимности. Термин «интимность» как раз семантически и закреплял прикрытость некоторых отношений между людьми, определяя рамки и условия обсуждения этих проблем. Изменение именно значения этого слова сегодня отражает те глубинные процессы, которые происходят в современной культуре. Сегодня на уровне обыденного сознания понятие «интимность» сопряжено не столько со словом «прикрытость», сколько с публичным раскрытием этого прикрытия. В обыденном языке понятие «интимность» как раз и отражает факт демонстрации запретного на широкую аудиторию. Сам объект этой демонстрации в культуре всегда присутствовал, и цивилизация не привнесла ничего особенно нового в систему сексуальных взаимодействий, кроме, может быть, некоторых технических средств. Однако если ранее это было объектом ощущений одного или двух людей, то теперь это одновременно могут переживать миллионы, просматривая, например, порнографический фильм. Это привело к взрыву в сознании людей, хотя ведь нельзя сказать, что все это было известно человеку. Ю. М. Лотман оценивает сексуальную революцию как наиболее мощный таран антикультуры XX столетия, как яркое проявление контркультуры или антикультуры, которой трудно что-либо противопоставить по силе воздействия на массу людей. В данном случае есть опасность, что диалог уже идет не внутри культуры (герой-трикстер), а за ее пределами, что действительно несет угрозу последней.

Описанное состояние культуры, нравится нам это или нет, по-видимому, соответствует данной стадии развития человечества и является продуктом естественно-историческим. Оно имеет глубокие внутренние мотивы, выражая протест против стереотипов и норм поведения, которые были характерны для поколения эпохи модерна, которое много обещало, кое-что выполнило, но одновременно привело к таким катастрофам, которые нельзя ничем оправдать. Человек начинает сознательно, изначально противопоставлять себя данной культуре. Своим поведением, одеждой, прической и т. д. он протестует против растворения в обществе. Но парадокс заключается в том, что общество даже этот протест превращает в товар и легко уходит от последствий протеста, сделав его просто очередной модой. Альтернативность остается альтернативностью самой по себе. Она не достигает значимых целей. Это как бы зеркало высокой культуры, в котором отражаются отброшенные ею образования. Она становится частью шоу, частью всеобщего затянувшегося карнавала, который превратился в реальность. Блестящим примером этого является первая защита Белого дома в Москве, с ее рок-концертом, который как бы завершал эти события, что придавало всему действу общую почти средневековую форму.

Диспропорция, сложившаяся в культуре, не безобидна, особенно если она принимает затянувшийся характер, и люди, родившиеся в ней, уже не знают иной культуры, хотя процесс адаптации двух сторон всегда продолжается. Когда повседневная форма культуры становится господствующей, отодвигая на периферию высокую культуру, когда она является как бы официальным самовыражением общества, она постепенно сталкивается с протестом, выражаемым стихийно в накопившемся раздражении людей против новых господствующих стереотипов. Нет ничего проще, чем превратить поддерживаемую снизу альтернативность или оппозицию, сделав ее частью официальной идеологии. И вот уже в рамках новейших молодежных движений встает проблема смерти «рока» как самовыражения протеста, продажности старых кумиров и их обуржуазивания. Но и этот протест реализуется в рамках антикультуры и в антикультурных формах, так как диспропорция постепенно приводит к формированию такого важнейшего антикультурного фактора, как неприятие другого: другого поведения, другой музыки, другой прически, другого человека в целом. Это и есть царство повседневности, которая "не всегда явно, но всегда внутренне отталкивает от себя любые подлинные ценности культуры – и тогда, когда они растворены в обиходе молодежного общения, и тогда, когда они сосредоточены в консерваториях, музеях, произведениях искусства"^[146]. Наличие такой альтернативной культуры подтверждается наличием особой семиотической системы, ее отражающей. Она вырабатывает свой собственный язык, описывающий поведение особой социальной группы, особое миропонимание. Так, язык советских хиппи насчитывает не менее семисот единиц сленга в виде слов и символов^[147].

Альтернативное состояние современной культуры чревато агрессивностью по отношению к иным формам проявления культуры. Устойчивый и длительный характер такой альтернативности приводит к вырыванию из культуры фундаментальных основ в виде системы общечеловеческих ценностей и интересов. При этом на фоне этой альтернативности можно стоять на позициях высокой культуры и игнорировать все остальные феномены современного общественного сознания, забывая, что их носителями является большая часть общества, для которых новые ценности не менее значимы. Это лишь замыкает высокую культуру в ее элитарных образцах и, в конечном счете, приводит к тому, что такая культура будет понимаема все меньшим числом людей. Более плодотворно стимулировать внутрикультурный диалог между высшей и низшими культурами. Это даст импульс для развития культуры в целом и преодоления тех образцов массовой культуры, которые выступают как антигуманные формы по своему внутреннему содержанию. "Демаркационная линия между живым и мертвым отделяет не традиционную культуру от альтернативной, а культуру как духовность от некультуры и бездуховности"^[148].

И, наконец, еще одна особенность современной культуры, которая также активно участвует в образовании глобального коммуникационного пространства и которая также (как и все в системе человеческой культуры) носит неоднозначный характер. Речь идет о рыночных отношениях и о том, насколько можно все измерить такого рода отношениями и насколько устанавливаемая рынком цена может выражать действительную ценность объекта культуры.

Можно, конечно, занять морализирующую позицию и с порога отвергнуть даже саму возможность рыночной оценки, например, произведений искусства. Но ведь реально это осуществляется. Более того, мы вполне реально тратим на это свои деньги, которые, по Марксу, являются определенным эквивалентом части нашей жизни. Тратя деньги, мы отдаем часть своей жизни, до этого затраченной на зарабатывание этих самых денег. Кроме того, все произведения искусства в нынешнем мире, нравится нам или нет, оценены и расположены в масштабах некой оценочной шкалы. Следовательно, встает проблема – кто и как ее определяет и можно ли выработать некий объективный критерий для этого.

Мастерство написанной художником картины мы определяем согласно нашему вкусу, который, в свою очередь, воспитывается некой культурной системой. Но является ли оценка работы мастера в некую цену оценкой его мастерства или времени, затраченного на работу? Ни то ни другое. Критерием оценки выступает общественное мнение, или общество. Именно оно задает планку этой оценки. Более того, цена произведения искусства очень редко понижается и, как правило, растет. "Каждое великое произведение искусства представляет собой как бы купюру определенного достоинства"^[149]. Но если общество это допускает, то не является ли такая шкала ценностей достаточно объективной? Значит, в основе оценки такого рода лежит не только затраченная работа (ибо гениальное может быть создано в кратчайший срок), а нечто духовное, соединенное с материальным. «Слава и цена обусловливают друг друга и влияют друг на друга; взаимодействуя между собой, они образуют как бы источник развития, лежащий в основе механизма самовозрастающей стоимости»^[150]. И, как справедливо отмечает Г. Матюшов, цена, определяемая рынком и модой, и слава, как достигнутое состояние мастера, заинтересованы в собственном единстве. Слава (не всегда связанная с талантом) определяет цену. Цена, в свою очередь, далее определяет славу. Рост цены может поднять славу художника. А это, в свою очередь, поднимет цену на его произведения. В период локальных культур данная диалектика была весьма гармонична, а вот в ситуации диспропорции культуры, когда ее массовый характер, ее низовая часть довлеет над высокой, осуществляется и диспропорция оценок славы и цены произведений. Цена, как и все остальное, становится предметом «раскрутки», и полное собрание произведений Платона будет на рынке стоить меньше носового платка Джона Леннона. «Вещи поп-звезд начинают приравнивать к высшим произведениям искусства. Так оскорблять культуру не решались даже самые варварские эпохи»^[151]. Это уже действительный признак изменения культуры как таковой.