XLVIII

(Умение одеваться. Воспитанность. Беспечность иных нетребовательных родителей)

Лондон, 12 ноября ст. ст. 1750 г.

Милый друг!

Ты, может быть, подумаешь, что в письме этом идет речь о каких-то нелепых, незначительных и ничтожных вещах, и будешь прав, если рассматривать их каждую в отдельности. Однако, связав все воедино, ты убедишься, что, взятые в целом, они составляют то, что мы называем внешним обликом светского человека, и тем самым имеют немаловажное значение. Я не стану сейчас говорить об умении держать себя, о непринужденных манерах и о располагающем к себе обращении, которые я так часто тебе рекомендовал, я спущусь ниже и заведу разговор об умении одеться, о чистоте и о заботливом отношении к своей наружности.

Как только ты приедешь в Париж, тебе надо будет завести себе очень хорошее платье, как то подобает следящему за модой светскому человеку, причем дело здесь отнюдь не в изысканности, надо, чтобы ты одевался со вкусом, чтобы платье твое хорошо на тебе сидело и чтобы ты умел его носить; если платье плохо сшито и обужено или сидит мешком, то оно не только не служит украшением человека, а напротив, подчеркивает его нескладность. Какое бы платье тебе ни понадобилось, закажи его у самого лучшего французского портного и пусть оно будет сшито по моде и хорошо на тебе сидит, а тогда уж носи его, застегивай и расстегивай так, как это делают самые заправские франты, каких тебе случается видеть. Пусть твой лакей научится у самого лучшего friseur[163], как укладывать волосы, ибо это очень существенная часть туалета. Смотри, чтобы чулки твои были хорошо подтянуты, а башмаки как следует застегнуты, ибо человек, который не обращает внимания на свои ноги, выглядит особенно неряшливо. Ты с головы до ног должен иметь чистый и опрятный вид, а зубы, руки и ногти должны содержаться в образцовой чистоте; если человек не следит за своим ртом, то он потом жестоко за это поплатится: неминуемо погибнут зубы, и ему предстоит терпеть невыносимую боль; кроме того, это крайне неприятно для всех его знакомых, ведь зачастую изо рта отвратительно пахнет. Поэтому я требую, чтобы утром, как только встанешь, ты прежде всего в течение четырех-пяти минут чистил зубы мягкой губкой, употребляя для этого теплую воду, а потом раз пять-шесть полоскал рот. Мутон – а я хочу, чтобы ты послал за ним по приезде в Париж, – привезет тебе настойку опия и жидкость, которые тебе иногда надо будет употреблять. Помни, что грязные руки и безобразные, обкусанные ногти – первый признак человека необразованного, неотесанного и грубого. Я, правда, не думаю, чтобы у тебя была постыдная и несуразная привычка грызть ногти, но этого мало; надо, чтобы кончики ногтей у тебя были гладкие и чистые, без черной каймы, какая обычно бывает у простолюдинов. Кончики ногтей должны иметь закругленную форму, что легко достигается, если ты будешь аккуратно их обстригать; каждый раз, когда ты приводишь в порядок руки, подчищай кожицу вокруг ногтей, отодвигая ее назад, чтобы не давать ей отрасти и укорачивать ногти. Что же касается чистоты остального твоего тела, которая, кстати сказать, очень важна для здоровья, то ты будешь следить за ней, время от времени посещая бани. Откровенно говоря, я вдаюсь в эти подробности, ибо у меня есть подозрение, что напоминать о них тебе в какой-то степени необходимо, – ведь, когда ты учился в школе, ты был в классе самым большим неряхой. Должен сделать тебе еще одно предостережение: ни в коем случае не ковыряй пальцем в носу или в ушах, как то делают многие. Это самая последняя, самая постыдная и возмутительная степень невоспитанности, какую только люди могут позволить себе в компании. Это отвратительно до тошноты. Что до меня, то я готов скорее простить человека, который совал пальцы в штаны, чем того, который ковырял ими в носу. Тщательно чисти уши по утрам и старайся хорошенько высморкаться в платок всякий раз, когда к этому представится случай, но не вздумай только потом в этот платок заглядывать.

У настоящего джентльмена должны быть les manieres nobles[164] в самом малом, так же как и в самом большом. Одним тебя научит ум, другим – наблюдательность; старательно вникай в манеры, речи и каждое движение воспитаннейших людей и вырабатывай свои привычки, следуя их примеру. Вместе с тем понаблюдай немного и за повадками простолюдинов – для того чтобы избегать их; пусть даже они говорят и делают то же самое, что и люди светские, ведут себя они все же совершенно иначе: именно это-то поведение, а не что-либо другое, и есть отличительная черта человека воспитанного. Самый необразованный крестьянин говорит, двигается, одевается, ест и пьет так же, как человек, получивший самое лучшее воспитание, но получается у него это совсем не так; поэтому, если, говоря что-то или делая, ты будешь стараться не походить на простолюдина, у тебя окажутся некоторые шансы делать и говорить именно так, как надо. Есть различные степени неуклюжести и вульгарности, как они есть во всем остальном. Les manieres de robe[165], хоть они и не совсем такие, как надо, тем не менее благороднее, нежели les manieres bourgeoises[166], а эти последние, как они ни худы, все же лучше, нежели les manieres de campagne[167]. Но язык, вид, одежда и манеры двора – это единственный настоящий пример des manieres nobles, et d’un honnete homme[168]. Ex pede Herculem[169] – старая и верная поговорка, и она имеет самое прямое отношение к нашему предмету, ибо человека светского, получившего воспитание при дворе и привыкшего к лучшему обществу, можно узнать и отличить от простолюдина по каждому слову, каждой позе, каждому жесту и даже каждому взгляду. Не могу кончить разговор об этих мнимых minuties[170], не сказав тебе еще раз, как важно уметь искусно нарезать мясо и птицу; пусть это – сущая мелочь, любому из нас приходится заниматься этим по два раза в день, а когда человек не умеет чего-то, даже такой пустяк становится ему в тягость, другим же смотреть на это бывает очень неприятно, и такой человек часто кажется им смешным.

Ну вот, я написал обо всем этом, а теперь мне приходит в голову, что бы сказал какой-нибудь тупоголовый верхогляд или угрюмый педант, если бы им довелось прочесть мое письмо: они бы отнеслись ко всему с величайшим презрением и сказали бы, что, разумеется, отец мог бы избрать какой-нибудь предмет посущественней для советов своему сыну. Они были бы правы, если бы я ограничился этими советами и ничего более значительного ты бы не мог воспринять, но, коль скоро я положил немало труда на то, чтобы воспитать в тебе чувства и разум, и, как я надеюсь, небезуспешно, я скажу этим самоуверенным господам, что все эти, с их точки зрения, пустяки, вместе взятые, образуют то приятное je ne sais quoi, mom ensemble[171], к которому они начисто глухи и в себе, и в других. В лексиконе их нет слова aimable[172], a в поведении – того, что это слово выражает. Такое дается только человеку, весьма искушенному в светской жизни, очень внимательному и очень стремящемуся понравиться, а все это – отнюдь не пустяк.

Ведь именно оттого, что старики смотрели на это как на пустяк или вовсе об этом не думали, так много молодых людей теперь до крайности неловки и совсем плохо воспитаны. Родители их – часто люди беспечные и невнимательные к ним – дают своим детям только самое заурядное воспитание, определяя их поначалу в школу, потом в университет, а после этого посылая путешествовать; они не проверяют, да чаще всего и не в состоянии проверить, каковы успехи их сынков на каждой из этих ступеней. И вот они, в беспечности своей, утешают себя, говоря, что сыновья их ничуть не хуже, чем у других людей. Так оно и получается, но чаще всего именно это и плохо. Они так и не исправляют ни мерзких мальчишеских повадок, которыми их наделяет школа, ни грубых манер, привитых университетом, ни наглой развязности и верхоглядства, самых драгоценных приобретений, которые они делают за время своих путешествий. Родители ничего им об этом не говорят, а естественно, что, кроме них, некому это сделать; поэтому они продолжают все то же и, ни от кого не слыша правды, даже не догадываясь о ней, ведут себя несуразно, непристойно, постыдно.

Как я уже говорил тебе раньше, один только отец может позволить себе порицать великовозрастного парня за такие вот недостатки и промахи, которые вошли у него в привычку. Это не под силу самому близкому другу, если на помощь не придет родительский авторитет. Поэтому я могу с полным основанием сказать, что это счастье твое – иметь такого искреннего, дружески к тебе расположенного и прозорливого наставника. Ничто не укроется от моего взгляда, я буду выведывать все твои недостатки, для того чтобы их исправлять, с тем же рвением, с каким буду отыскивать все твои достоинства, для того чтобы хвалить тебя за них и вознаграждать. Разница будет только в том, что о последних я буду возвещать громогласно, а на первые никогда даже не намекну, кроме как в письме к тебе или при свидании tete a tete[173] с тобой. Я никогда не стану краснеть за тебя в обществе и надеюсь, ты никогда не дашь мне повод стыдиться тебя, как то было бы, если бы у тебя оказался хоть один из названных мною недостатков. Praetor non curat de minimis[174] – утверждало римское право, ибо занимался он только серьезными делами; но существовали и низшие ведомства, которым были подсудны дела более мелкие. Словом, я буду судить тебя не только как претор – за самые опасные преступления, но также и как цензор – за менее важные проступки, и как низший судья – за ничтожнейшие грешки.

Только что получил письмо м-ра Харта от 1 ноября н. ст.; очень рад был узнать, что в конце месяца он думает ехать в Париж; значит, с ногой у него лучше; к тому же, как мне кажется, оба вы только теряете время в Монпелье: в Париже он нашел бы хорошего врача, а ты – хорошее общество. Ну а пока, надеюсь, ты посещаешь самое лучшее общество Монпелье, а его всегда можно найти в доме интенданта или командующего округом. У тебя там должно быть достаточно времени, чтобы выучить les petites chansons languedociennes[175], а они ведь очень милы – и слова, и музыка. Помнится, когда я был в тех краях, меня поразило, насколько отличается друг от друга население того и другого берегов Роны. Провансальцы были по большей части угрюмы, невоспитанны, некрасивы и смуглы, жители Лангедока, напротив, – приветливы, обходительны, красивы. Прощай! Любящий тебя.

P. S. Поразмыслив, посылаю это письмо в Париж; к тому времени, когда оно придет, ты, верно, уже уедешь из Монпелье.