XXVII

(Дикция и приятность речи)

Лондон, 21 июня ст. ст. 1748 г.

Милый мой мальчик!

Мысль о том, что у тебя очень плохая дикция, никак не выходит у меня из головы и до такой степени меня тревожит, что я буду писать тебе об этом не только сейчас, но, может быть, и во многих других письмах. Радуюсь и за тебя, и за себя, что я вовремя об этом узнал и что, как я надеюсь, еще не поздно ее исправить, и всегда буду чувствовать себя бесконечно обязанным, как впоследствии, разумеется, и ты сам, сэру Чарлзу Уильямсу, написавшему мне об этом. Боже мой! Если бы по твоему недосмотру или по моему эта неловкая и неприятная манера говорить вошла бы у тебя в привычку, а это могло случиться через какие-нибудь два года, – как бы ты выглядел в обществе и на больших приемах! Кому было бы приятно твое присутствие и кто стал бы слушать твои речи? Почитай, что пишут о дикции Цицерон и Квинтилиан[68], какое большое значение они придают тому, чтобы она была приятной. Цицерон идет даже дальше, он утверждает, что оратору необходима хорошая фигура и что прежде всего он не должен быть vastus, т. е. непомерно большого роста и неуклюжим. Это доказывает, что он хорошо знал людей и понимал, какое большое значение имеет приятная внешность и изящество манер.

Мужчины, точно так же как женщины, следуют голосу сердца чаще, чем голосу разума. Путь к сердцу лежит через чувства: сумей понравиться чьим-то глазам и ушам, и половина дела уже сделана. Мне часто приходилось видеть, как судьбу человека раз и навсегда решали первые произнесенные им в обществе слова. Если их приятно услышать, люди, помимо своей воли, сразу же проникаются убеждением, что у человека этого есть достоинства, которых на самом деле у него может и не быть; с другой стороны, если речь его поначалу производит неприятное впечатление, у них сразу же появляется какая-то предубежденность и они не хотят признать за этим человеком заслуг, которые, возможно, у него и есть. И нельзя утверждать, что чувство это несправедливо и необоснованно, как то может показаться с первого взгляда, ибо, если у человека есть какие-то способности, он должен знать, как неимоверно важно для него красиво говорить и быть в обществе приятным и обходительным: тогда он будет развивать в себе эти качества и доводить их до совершенства. У тебя хорошая фигура и нет никаких природных недостатков, которые могли бы повлиять на твою речь; если захочешь, ты можешь быть обходительным, а речь твоя – приятной. Поэтому ни я, ни общество не припишем твою неудачу ничему другому, кроме как недостатку умения. Какое наблюдение, и очень верное, мы постепенно делаем над актерами на сцене? Не то ли, что самые сообразительные из них всегда говорят лучше всех, хотя голоса у них, может быть, отнюдь не лучше? Пусть у них даже совсем плохие голоса, они будут во всяком случае говорить понятно, отчетливо и с надлежащим выражением. Если бы Росций[69] говорил быстро, невнятно и грубо, то, ручаюсь тебе, Цицерон никогда не счел бы его достойным той речи, которая была произнесена в его защиту. Слова даны нам для того, чтобы мы могли выражать наши мысли, и до крайности нелепо произносить их так, что либо люди вообще не смогут понять их, либо у них пропадет всякое желание вникать в их смысл.

Говорю тебе прямо и совершенно искренне, что буду судить о твоих способностях по тому, будет ли приятной или нет твоя речь. Если ты человек способный, ты ни за что не успокоишься до тех пор, пока не приучишь себя говорить хорошо, ибо, заверяю тебя, это в твоей власти. Попроси м-ра Харта послушать тебя и читай ему каждый день вслух; пусть он останавливает тебя и поправляет каждый раз, когда ты будешь читать слишком быстро, не соблюдать паузы или неправильно акцентировать слова. Постарайся при этом открывать как следует рот, отчетливо произносить каждое слово. И попроси м-ра Харта, м-ра Элиота и всех, с кем ты будешь говорить, напоминать тебе об этом и прерывать всякий раз, когда ты будешь сбиваться на скороговорку и на невнятное бормотание. Хорошо даже просто читать вслух, когда остаешься один, проверять свою дикцию самому и читать вначале значительно медленнее, чем надо, для того чтобы освободиться от позорной привычки говорить чересчур быстро. Словом, если ты об этом как следует подумаешь, искусство красноречия станет твоим делом, твоим занятием и твоим удовольствием. Поэтому того, что я высказал тебе в этом и предыдущем письме, более чем достаточно, если у тебя есть соображение, а если нет, то напиши я и в десять раз больше, старания мои все равно не помогут. Итак, довольно об этом.

Вслед за умением хорошо говорить благородная осанка и умение произвести хорошее впечатление в обществе очень нужны, потому что они очень располагают к тебе людей. Всякое небрежение к этим качествам в молодом человеке еще менее простительно, чем жеманство. Оно свидетельствует о том, что тебе безразлично, нравишься ты другим людям или нет, а для других это просто оскорбительно. Один человек, видевший тебя совсем недавно, рассказал мне, что ты неловок в своих движениях и не следишь за собою: мне жаль, что это так; если все будет продолжаться в том же духе и дальше, ты сам потом пожалеешь об этом, но будет поздно.

Неуклюжесть очень отпугивает людей, полное пренебрежение к одежде и к наружности вообще – это дерзкий вызов существующим обычаям и моде. Ты, конечно, помнишь м-ра *** и, разумеется, помнишь, до чего он был неуклюж; уверяю тебя, это очень мешало признать за ним его способности и достоинства, которые в конце концов едва смогли уравновесить этот его недостаток, но не больше. Многие из тех, кому я когда-то рекомендовал его, отвечали мне, что, по их мнению, у человека этого не может быть никаких способностей, иначе он не был бы так неловок, – до такой степени много значит, как я тебе уже говорил, в глазах людей внешность.

Большое влияние на репутацию, слагающуюся в свете, оказывают женщины, и человеку неловкому никогда не получить их поддержки. А ведь, кстати сказать, их очень много, и мнения их гораздо чаще подсчитываются, нежели просто кладутся на весы. Поэтому тебе следует уделять внимание как одежде, так и изяществу всех движений. По-видимому, в Лейпциге нет человека, который бы действительно умел одеваться, обладал изящными манерами и мог служить для тебя образцом того и другого. И тем не менее не пренебрегай ни тем, ни другим и следи за своим костюмом и манерами, отправляясь ко двору, – там это необходимо, там-то ты и найдешь себе для того и другого хороших учителей и хорошие примеры. Упражнения в верховой езде, фехтовании и танцах выправят и облагородят твое тело, руки и ноги и придадут тебе l’air d’un honnete homme[70], если только у тебя будет желание ее приобрести.

В заключение хочу, чтобы ты кое о чем подумал, чтобы ты мог почувствовать, какое тебе выпало на долю счастье – иметь человека, который настолько заинтересован тобой, что выведывает твои недостатки, для того чтобы потом поставить тебя о них в известность. Никто, кроме меня, не стал бы так стараться разузнать их все, а потом исправить, сам-то ты ведь их, может быть, и вовсе не знаешь: наше самолюбие плотной завесой закрывает от нас наши проступки. Но когда ты слышишь о них от меня, можешь быть уверен, что это голос человека, который, ради тебя одного, хочет их исправления. И человека этого ты не можешь заподозрить в пристрастии, ибо если он и пристрастен, то только к тебе, и всем сердцем хочет, чтобы его отеческая забота о тебе за короткое время сделала излишней всякую другую заботу, разве что дружескую. Прощай.