Двадцать три

Я открыл буфет, достал из него баночку консервированного супа и немного макарон, собираясь быстро приготовить себе прекрасный итальянский суп. Быть может, он будет не похож на итальянский. Однако он будет горячим и питательным, что было важно для меня в связи с расследованием, которое я собирался провести.

Посмотри, Ричард, что сейчас окружает тебя. Разве то, что ты видишь, и является жизнью, к которой ты стремишься больше всего?

Я ужасно одинок, думал я, поставив кастрюлю с супом на плиту и забыв зажечь огонь. Я скучаю по Лесли.

Я услышал бряцанье своих защитных доспехов и вздохнул.

Не беспокойся, думал я, не переживай; я знаю, что ты собираешься сказать, и не могу найти изъяна в твоих рассуждениях. Совместная жизнь означает медленное самоубийство. Мне кажется, что я скучаю не по Лесли. Я скучаю по тому, что она олицетворяет для меня сейчас. Воин отступил.

Вместо него пришла другая идея — мысль совсем иного типа: противоположностью одиночеству, Ричард, является не совместная жизнь, а душевная близость.

Это слово свободно парило где-то поблизости, как серебристый пузырек, оторвавшийся от дна темного моря.

Вот!

Чего мне не хватает!

Моя многотелая совершенная женщина так же тепла, как лед в морозилке. Она — общение без заботы, секс без любви и дружба без обязательств.

Точно так же, как она не способна причинить страдание или страдать, точно так же она не может любить и быть любимой. Ей чужда душевная близость. А душевная близость: может ли она быть так же важна для меня, как сама свобода? Может быть, поэтому я провел с Лесли семь недель, тогда как с любой другой женщиной я не мог выдержать и трех дней?

Я оставил свой суп стоять холодным на плите, нашел кресло и сел в него так, что колени упирались в подбородок. Я смотрел из окна на озеро. Кучевые облака превратились в дождевые и закрыли солнце. Во Флориде лето, но можно сверять часы по грозам.

Через двадцать минут передо мной появилась стена дождя, и я едва мог разглядеть что-то снаружи.

Сегодня мне удалось кое-как поговорить с Диком, который все еще находится в прошлом; каким-то образом мне удалось передать ему послание. Но как мне встретиться с будущим Ричардом? Что он знает о душевной близости? Научился ли он любить?

Несомненно, что наши двойники из прошлого и будущего должны быть для нас гораздо более близкими друзьями, чем кто-либо другой: Кто может быть ближе к нам, чем мы сами в других воплощениях, мы сами в виде духов? А что, если все мы нанизаны внутри на одну золотую нить, которая во мне такая же, как и во всех других людях?

Я становился все тяжелее и тяжелее, расслабляясь в кресле, и в то же время поднимаясь над ним. «Какое странное ощущение, — думал я. — Не сопротивляйся ему, не двигайся, не думай. Пусть оно унесет тебя туда, куда пожелает. Оно так сильно поможет тебе. Ты встретишь…»

С моста, который был соткан из нежного серебристого света, я ступил на большую арену, вокруг которой полуокружностями тянулись ряды пустых мест. Свободные проходы расходились, как спицы от сцены в центре. Не на сцене, но возле нее виднелась одинокая фигура человека, который сидел, положив подбородок себе на колени. Должно быть, я издал какой то звук, потому что он поднял глаза, улыбнулся, выпрямился и кивнул мне в знак приветствия.

— Ты не просто пунктуален, — сказал он, — ты пришел раньше!

Я не мог четко разглядеть его лица, но человек был приблизительно моего роста, одетый в то, что казалось мне снегозащитным костюмом. Это был черный нейлоновый цельный комбинезон с ярко-желтыми и оранжевыми полосками на груди и вдоль рукавов. Карманы и кожаные ботинки на змейках. Знакомо.

— Так оно и есть, — ответил я ему как ни в чем не бывало. — Кажется, вот-вот должен пойти снег. — Где мы с ним находимся?

Он засмеялся.

— Снег уже пошел. Он уже в воздухе. Как ты относишься к тому, чтобы выйти отсюда?

— Я не против, — ответил я.

На траве парка, который окружал здание, стоял небольшой, похожий на паучка самолетик. Он, должно быть, весил не больше двухсот фунтов, если заполнить все его отсеки. У него были высокие крылья, обшитые оранжевым и желтым нейлоном. На кончиках крыльев размещались тонкие яркие элероны. Перед сидениями находился руль высоты, с горизонтальной стабилизацией, покрашенный в такие же цвета, сзади располагался небольшой толкающий винт. Я видел множество аэропланов, но никогда не встречал ничего подобного этому.

На нем был не снегозащитный, а летный костюм, который гармонировал по цвету с аэропланом.

— Садись на левое сидение, если хочешь. — Как, он вежлив, как доверяет мне, если предложил занять место пилота!

— Я сяду справа, — сказал я и пробрался на сидение для пассажира. Это было нелегко сделать, потому что все в этом аэроплане было очень маленьким.

— Как хочешь. Можешь управлять им, сидя с любой стороны. Управление стандартное, но, как видишь, здесь нет рулевых педалей. Для этого используется рычаг. Горизонтальная стабилизация осуществляется чувствительным рулем высоты. Представь, что он так же чувствителен, как циклический рычаг вертолета, и ты сможешь посадить его.

Он крикнул — «От винта!», — потянулся к рукоятке, которая висела над головой, потянул ее, и мотор заработал так же тихо, как электрический вентилятор. Он повернулся ко мне.

— Готов?

— Полетели, — сказал я.

Он толкнул вперед рычажок, который был не больше, чем в игрушечном самолетике, и машина устремилась вперед почти беззвучно, мы постепенно оторвались от земли, подняли нос и набирали высоту, как большой скоростной аэроплан. Земля уходила вниз, зеленая поверхность травы удалялась со скоростью тысяча футов в минуту. Он толкнул рычаг управления вперед, сбавил газ, и винт тихонько заурчал на ветру у нас за спиной. Он отпустил рычаги и кивнул мне, что я могу продолжать полет.

— Теперь твоя очередь.

— Спасибо.

Это напоминало полет с парашютом — с одним только отличием, что мы не падали вниз. Мы двигались со скоростью, наверное, тридцать миль в час, судя по ветру. Это была маленькая чудная машина, которая напоминала кресло-качалку за восемь долларов, а не самолет. Стенки и пол кабины были прозрачны, и сквозь них открывался такой прекрасный вид, что все известные мне бипланы по сравнению с этим самолетиком казались глубокими могилами. Я повернул вверх и начал набирать высоту.

Самолет был, очень чувствителен к управлению, как он и предупреждал.

— Мы можем заглушить мотор? Мы можем парить на нем как на планере?

— Конечно.

Он прикоснулся к переключателю на рукоятке газа и мотор остановился.

Мы бесшумно скользили через то, что должно было быть поднимающимся воздухом: я не мог заметить никакой потери высоты.

— Какой совершенный маленький аэроплан! Какой он красивый! Как бы мне тоже приобрести такой?

Он удивленно взглянул на меня.

— Разве ты еще не догадался, Ричард?

— Нет.

— Ты знаешь, кто я?

— Почти. — Я почувствовал, что меня охватывает страх.

— Просто для интереса, — сказал он, — пройди через стену, которая отделяет то, что ты знаешь, и то, о чем осмеливаешься говорить. Сделай это и скажи мне, чей это аэроплан и с кем ты сейчас летишь?

Я отвел рычаг управления вправо, и аэроплан мягко развернулся и направился в сторону кучевого облака, которое находилось над потоком восходящего теплого воздуха. Это было моей второй натурой — искать возможности подняться вверх, когда мотор не работает. Я забыл, что нахожусь в легком, как пушинка, самолете, который не теряет высоты.

— Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что этот аэроплан будет моим в будущем, а ты — тот парень, которым я когда-нибудь стану.

— Я не осмелился взглянуть на него.

— Не так уже плохо, — сказал он. — Я бы высказал такую же догадку.

— Догадку? Разве ты не знаешь?

— Все становится запутанным, когда начинаешь много об этом думать. Я — одно из твоих будущих, ты — одно из моих прошлых. Мне кажется, что ты Ричард Бах, переживающий сейчас денежный ураган, не правда ли?

Новый известный автор? Девять аэропланов, не так ли? Я безупречная идея, которую ты разработал для описания совершенной женщины? Ты всецело верен этой женщине, но она оставляет равнодушным?

Мы вошли правым крылом в восходящий поток, и я круто свернул в него.

— Не поворачивай слишком резко, — сказал он. — Ведь у этого самолета малый поворотный радиус, и ты можешь войти в поток, лишь слегка накренившись.

— Хорошо. — Эта радость-аэроплан будет моим! А я буду им. Сколько всего он, должно быть, знает!

— Послушай, — сказал я. — У меня есть несколько вопросов. Ты из моего далекого будущего? Двадцать лет?

— Ближе к пяти, хотя кажется, что пятьдесят. Я мог бы сэкономить тебе сорок девять из них, если бы ты меня слушал. Между нами существует некоторое различие. У меня есть ответы на все твои вопросы, но, клянусь, ты не будешь их слушать, пока тебя не разгладит Великим Катком Жизненного Опыта.

Мое сердце сжалось.

— Ты думаешь, что я испугаюсь того, что ты мне скажешь? Ты уверен в том, что я не буду слушать?

— А что, будешь?

— Кому же мне доверять, если не тебе? — сказал я. — Конечно же, я буду слушать!

— Ты сможешь меня выслушать, но ничего не сделаешь. Мы встретились сегодня, потому что нам обоим это интересно, но я сомневаюсь в том, что мои советы тебе помогут.

— Помогут!

— Не помогут, — сказал он. — Что-то похожее на этот аэроплан. В твоем времени у него еще нет названия, его еще не изобрели. Когда ею изобретут, он будет назван сверхлегким, и это будет революционным достижением в области спортивной авиации. Но ты не сможешь купить эту машину в готовом виде, Ричард, или нанять того, кто построит ее для тебя. Тебе придется создать ее самому: по частям. Шаг первый, шаг второй, шаг третий. То же касается и ответов на твои вопросы, ты не примешь их, если я тебе выдам их бесплатно, если я слово в слово расскажу тебе, в чем их смысл.

Я знал, что он ошибается.

— Ты забыл, — сказал я, — как быстро я обучаюсь! Дай мне ответ и увидишь, что я сделаю с ним!

Он легонько постучал по рычагу управления, давая мне понять, что хочет полетать некоторое время на нашем воздушном змее. В восходящем потоке мы поднялись еще на тысячу футов и находились уже почти под самым облаком. Поля, луга, леса, холмы, реки — все это простиралось под нами, как краски на бархатном холсте. Дорог не было. Поднимаясь вверх, мы слышали лишь тихое дуновение, шепот еле заметного ветерка.

Со спокойной улыбкой картежника, начинающего блефовать, он сказал:

— Ты хочешь найти свою родственную душу?

— Да! Я давно ищу ее, ты ведь знаешь!

— Твои защитные доспехи, — сказал он, — предохраняют тебя от всех тех женщин, которые со всей определенностью погубили бы тебя. Но если ты не перестанешь защищаться, ты оттолкнешь от себя и ту единственную, которая любит тебя, понимает тебя, спасает тебя от твоих собственных средств защиты. Для тебя существует только одна совершенная женщина.

Она единственна, а не множественна. Ответ, который ты ищешь, состоит в том, чтобы отказаться от своей Свободы, своей Независимости и жениться на Лесли Парриш.

Он правильно поступил, когда взял управление самолетом в свои руки прежде, чем сказать это мне.

— Ты говоришь: ЧТО? — я задыхался от одной мысли об этом. — Ты… Ты говоришь: ЖЕНИТЬСЯ? Я не представляю себе… Ты знаешь, что я думаю о браке? Разве ты не помнишь, что я говорю в лекциях? Что после Войны и Религиозных Организаций, Брак приносит людям больше несчастья… ты думаешь, что я не верю в это? Отказаться от моей СВОБОДЫ!! И моей НЕЗАВИСИМОСТИ? Ты говоришь мне, что ответ на мои вопросы состоит в том, чтобы ЖЕНИТЬСЯ? Ты что… мне сказать: ЧТО?

Он рассмеялся. Я не видел во всем этом ничего смешного. Я посмотрел на горизонт.

— Ты действительно испугался, не правда ли? — спросил он. — Но в этом ответ, который ты ищешь. Если бы ты прислушался к тому, что ты знаешь, вместо того, что бояться…

— Я не верю тебе.

— Возможно, ты прав, — сказал он. — Я — твое самое вероятное будущее, но не единственное. — Он повернулся на сидении, протянул руку по направлению к мотору и потянул рычажок смесителя. — Но вполне может быть и так, я думаю, что моя жена Лесли когда-то будет и твоей женой тоже. Она сейчас спит в моем мире, точно так же, как твоя подруга Лесли спит в твоем на другой стороне континента, вдали от тебя. Каждая из твоих многих женщин — и это то, чему ты научился у них, — демонстрирует, каким подарком судьбы является для тебя эта одна женщина. Ты понимаешь это? Тебе нужны еще какие-то ответы?

— Если все сводится к тому, о чем ты говоришь, — сказал я, — я не уверен в том, что они мне нужны. Отказаться от своей свободы? Мистер, вы не знаете, кто я такой. Обойдусь без ваших ответов. Увольте!

— Не беспокойся. Ты забудешь этот полет; ты не вспомнишь о нем еще долго.

— Не забуду, — сказал я. — У моей памяти железная хватка.

— Старина, — сказал он спокойно. — Я так хорошо тебя знаю. Ты не устаешь от своего упрямства?

— Смертельно устаю. Но если упрямство мне требуется для того, чтобы прожить свою жизнь так, как я хочу ее прожить, я буду упрямым и впредь.

Он засмеялся и дал самолету возможность соскользнуть с вершины восходящего потока. Мы медленно плыли над пересеченной местностью, и казалось, что мы летим не в самолете, а на воздушном шаре. Я не хотел обращать внимания на его ответы, они ужаснули, напугали и рассердили меня. Но детали сверхлегкого аэроплана отпечатались в моей памяти: каркас и арматура, выпуклая поверхность крыла, присоединение кабелей из нержавеющей стали и даже забавное изображение птеродактиля, нарисованное на киле. Я мог начать собирать его хоть сейчас, если я должен был это сделать.

Он нашел поток нисходящего воздуха и закружился в нем вниз подобно тому, как мы раньше поднимались в восходящем потоке вверх. Встреча должна была вскоре закончиться.

— Ладно, — сказал я. — Срази меня еще какими-нибудь ответами.

— Я не думаю, что мне стоит это делать, — сказал он. — Я хотел предупредить тебя, но сейчас я больше не вижу в этом необходимости.

— Пожалуйста. Прости мне мое упрямство. Вспомни о том, кто я.

Он некоторое время молчал, а затем решил продолжить разговор:

— С Лесли ты будешь более счастлив, чем когда-либо раньше, — сказал он. — В этом тебе повезет, Ричард, потому что все остальное будет катиться прямо в ад. Вас вдвоем с ней будет преследовать правительство, чтобы вы выплатили ему деньги, которые ты будешь должен из-за плохой работы своих менеджеров. Ты не сможешь писать, потому что Департамент по налогообложению будет угрожать тебе конфискацией всего твоего имущества. Ты разоришься, станешь банкротом. Ты потеряешь свои аэропланы, все до последнего, свой дом, свои деньги, все. И ты ничего не сможешь делать в течение нескольких лет. Это будет самым приятным из всего, что когда-либо происходило с тобой. И все это когда-нибудь случится с тобой.

Пока я слушал, во рту у меня пересохло.

— Это один из ответов на мои вопросы?

— Нет. Ответ появится, когда ты проживешь все это.

Он пошел на снижение под лужайкой на вершине холма и посмотрел вниз.

На краю поляны стояла женщина. Заметив нас, она помахала нам, летящим в аэроплане.

— Хочешь посадить его? — спросил он, предлагая мне рычаги управления.

— Здесь слишком мало места для того, чтобы приземляться в первый раз.

Сделай это сам.

Он выключил мотор и спланировал вниз по окружности большого радиуса.

Когда мы пролетели над последними деревьями, за которыми начиналась поляна, он ушел носом вниз, долетел до самой травы, а затем снова мягко поднял нос вверх. Наш сверхлегкий не начал набирать высоту, а проплыл несколько секунд в воздухе, коснулся колесами земли, прокатился некоторое расстояние и остановился рядом с Лесли, которая была еще более пленительна, чем та, которую я оставил в Калифорнии.

— Привет вам обоим, — сказала она. — Я решила, что встречу вас здесь вместе с вашим аэропланом. — Она потянулась к другому Ричарду, чтобы поцеловать его, и потрепала его волосы. — Предсказываешь ему судьбу?

— Рассказал ему, что он найдет, что потеряет, — ответил он. — Он такой чудной, дорогая! Он подумает, что ты — сон!

Ее волосы были длиннее, чем тогда, когда я ее в последний раз видел, а лицо мягче. Она была одета в тонкий шелк лимонного цвета. Закрытая свободная блузка могла бы показаться слишком строгой, если бы шелк не был таким тонким. Широкий и яркий, как солнечный свет, пояс охватывал ее талию. Просторные брюки из белой парусины были без швов и доходили до самой травы, закрывая все, кроме носков ее босоножек. Мое сердце чуть не остановилось, мои защитные стены готовы были рассыпаться в этот момент. Если мне суждено провести свою жизнь на земле в обществе женщины, подумал я, пусть это будет эта женщина.

— Спасибо тебе, — сказала она. — Я специально оделась для этого случая. Не часто нам представляется возможность встретиться со своими предшественниками: не часто это случается в середине жизни.

— Она обняла его, когда он вылез из аэроплана, а затем повернулась ко мне и улыбнулась. — Как ты себя чувствуешь Ричард?

— Преисполненным зависти, — ответил я.

— Не завидуй, — сказала она. — Этот аэроплан когда-то будет твоим.

— Я не завидую аэроплану твоего мужа, — сказал я. — Я завидую ему, потому что у него такая жена.

Она покраснела.

— Ты — тот, кто ненавидит брак, не так ли? Брак — это «скука, застой и неизбежная потеря уважения друг к другу»!

— Может быть, не неизбежная.

— Это уже хорошо, — сказала она. — Как ты думаешь, твое отношение к браку изменится когда-нибудь?

— Если верить твоему мужу, то да. Я не мог этого понять, пока не увидел тебя.

То, что ты увидел, не поможет тебе завтра, — сказал Ричард из будущего. — Эту встречу ты тоже забудешь. Тебе придется самостоятельно научиться всему, делая открытия и совершая ошибки. Она взглянула на него.

— В богатстве и в бедности.

Он едва заметно улыбнулся ей и сказал:

— До тех пор, пока смерть не сблизит нас еще больше.

Они подшучивали надо мной, но я любил их обоих.

Затем он сказал мне:

— Наше время здесь подошло к концу. И тебе уже есть что забывать.

Полетай на аэроплане, если хочешь. А нам нужно спешить обратно в мир своего бодрствования, который так далек во времени от тебя, но так близок для нас. Я сейчас пишу новую книгу, и если мне повезет, первым делом после пробуждения я запишу этот сон на бумагу.

Он медленно протянул руку в направлении ее лица, будто желая коснуться его, и исчез.

Женщина вздохнула, грустя от того, что время сна истекло.

— Он проснется, и я проснусь вслед за ним через минутку.

Она плавно сделала шаг в мою сторону и к моему изумлению нежно поцеловала меня.

— Тебе будет нелегко, бедный Ричард, — сказала она. — И ей тоже будет трудно. Той Лесли, которой я была. Вас ждут трудные времена! Но не бойтесь. Если хочешь, чтобы волшебство вошло в твою жизнь, откажись от своих защитных приспособлений. Волшебство во много раз сильнее, чем сталь!

Ее глаза были подобны вечернему небу. Она знала. Как много всего она знала!

Не переставая улыбаться, она исчезла. Я остался один на поляне с аэропланом. Я не полетел на нем снова. Я стоял на траве и запоминал все случившееся со мной, пытаясь навсегда запечатлеть в своем уме ее лицо, ее слова — пока вся окружающая обстановка не исчезла из виду.

Когда я проснулся, за окном было темно, стекло было усеяно дождевыми каплями, а на дальнем берегу озера виднелась изогнутая дугой линия вечерних огней. Я выпрямил ноги и сел в темноте, пытаясь вспомнить свой сон. Рядом с креслом был блокнот и ручка.

Мимолетное сновидение. Доисторическое летающее животное с разноцветными перьями, которое перенесло меня в мир, где я встретился лицом к лицу с женщиной, самой прекрасной из всех, когда-либо виденных мной. Она сказала лишь одно слово: «Волшебство». Это было самое красивое лицо:

Волшебство. Я знал, что во сне были еще какие-то события, но я не мог их вспомнить. Меня переполняло одно чувство — любовь, любовь, любовь. Она не была сном. Я прикасался к реальной женщине! Одетой в солнечный свет. Это была живая женщина, а я не могу найти ее!

Где ты?

Чувство безысходности нахлынуло на меня, и я швырнул блокнот в окно. Он отскочил, рассыпался и, роняя страницы, упал на разложенные мной летные карты южной Калифорнии.

— Сейчас, черт побери! Где ты СЕЙЧАС?