Письмо восьмое

О демократии

Токвиль так передает своё впечатление от поступательного роста демократии в начале своей блестящей книги «О демократии в Америке»: «Вся последующая книга была написана под впечатлением некоторого рода религиозного ужаса, произведенного в душе автора видом этой неудержимой революции, идущей в течение стольких веков через все препятствия и которая и теперь видимо подвигается вперёд среди производимого ею разрушения». Мне хорошо знакомо это чувство ужаса. Я испытал его давно, очень давно, впервые ещё почти в детстве, потом юношей, оно было довольно остро осознано в первую русскую революцию 1905 года и достигло мучительной напряженности весной 1917 года, когда начался разлив второй «великой» русской революции. Демократия – не новое начало и не впервые входит она в мир. Это – старое, вековечное начало, хорошо знакомое ещё миру античному. Но впервые в нашу эпоху вопрос демократии становится религиозно-тревожным вопросом. Он ставится уже не в политической, а в духовной плоскости. Не о политических формах идет речь, когда испытывают религиозный ужас от поступательного хода демократии, а о чем-то более глубоком. Царство демократии не есть новая форма государственности, это – особый дух. Никогда ещё не торжествовала в мире в чистом виде идея демократии, да и вряд ли возможно это торжество. Но дух демократии уже отпраздновал немало побед. Демократия, как самодовлеющая отвлеченная идея, ничему высшему не подчиненная, есть человекообожествление и отрицание божественного источника власти. Народ довлеет самому себе. Верховным началом его жизни является его собственная воля, независимо от того, на что она направлена, чего она хочет, каково её содержание. Народная воля обожествляется потому, что она утверждается формально, без связи с её содержанием. Содержание народной воли предполагает уже какие-то сверхчеловеческие ценности. Как только вы обратите внимание на содержание народной воли, вы не можете её уже обоготворять. Ибо воля народная может быть направлена на зло, и тогда она подлежит осуждению, или она направлена на высшее добро, на божественное содержание жизни, и тогда не воля народная, а само это добро и это божественное содержание должно быть признано верховным началом. Вот о чем вы недостаточно думали. Признание народной воли верховным началом общественной жизни может быть лишь поклонением формальному, бессодержательному началу, лишь обоготворением человеческого произвола. Не то важно, чего хочет человек, а то, чтобы было то, чего он хочет. Хочу, чтобы было то, чего захочу. Вот предельная формула демократии, народовластия. Глубже она идти не может. Само содержание и состояние народной воли не интересует демократический принцип. Народная воля может захотеть самого страшного зла, и демократический принцип ничего не может возразить против этого. В демократическом принципе нет никаких гарантий того, что осуществление его не понизит качественный уровень человеческой жизни и не истребит величайшие ценности. В отвлеченной идее демократии есть величайшее презрение к качествам человека и народа, к духовному их уровню. Эта идея хотела бы отвлечь человеческое внимание от содержания человеческой жизни и цели жизни и направить его целиком на формы волеизъявления. Народный суверенитет носит совершенно формальный характер. Остается неизвестным, чего захочет суверенный народ, когда всё будет предоставлено его воле, какой строй жизни пожелает создать он.

Вы поверили в демократию потому, что вы потеряли веру в правду и истину. Если бы вы верили в объективное бытие правды и истины, то должны были бы правду и истину поставить выше воли народа и им подчинить волю народа. Но для вас правда и истина то, чего захочет народ и что он скажет. Вы хотите отдать правду и истину на решение большинства голосов и провести их через всеобщее избирательное право. Это и есть неверие, это и есть безбожие, положенное в основу всей демократической идеологии. Вы хотите добыть правду и истину об общественном устроении из большинства, из количества. Но может ли иметь какое-либо отношение к критериям большинства и количества правда и истина? Правда и истина имеют иной, божественный источник, независимый от человеческого произволения. Правда и истина может быть в меньшинстве, а не в большинстве, и даже всегда она бывает в меньшинстве. И почти чудовищно, как люди могли дойти до такого состояния сознания, что в мнении и воле большинства увидели источник и критерий правды и истины! Оправданием принципов демократии, принципов большинства и количества, может быть только скептицизм. Сомневающиеся, опустошенные, оторвавшиеся от онтологических основ жизни должны прибегать к решениям большинства, к критериям количества. Если нет правды и истины, то будем считать за правду и истину то, что признает большинство. Если и есть правда и истина, но я её не знаю и не знаю реальных путей к ней и вечно сомневаюсь в ней, то остается положиться на большинство и в человеческом количестве искать замены недостающих во мне самом качеств! Демократическая революция в мире потому и вызывает религиозный ужас, что она свидетельствует о духовном упадке человечества, о росте безбожия, о страшном скептицизме, о потере всех качественных критериев правды и истины. Демократия есть скептическая общественная гносеология. Эта гносеология признается теми, которые утеряли истоки духовной жизни. Вот почему рост демократии в мире имеет роковой смысл. Он идет параллельно выветриванию души, потере Бога в душе. Демократическое равенство есть потеря способности различать качества духовной жизни. Это есть смешение, допускаемое теми, которые перестали дорожить качествами. Демократическая идеология количеств не может не вести к царству худших, а не лучших.

В основу демократии не была положена воля к повышению жизни, к качеству и ценности. Никаких новых ценностей сама демократия из себя не создает и не может создать. Она строится вне всякой мысли о ценности и содержании жизни. И всеуравнивающая демократическая эпоха человеческой истории есть понижение качественного, ценностного содержания жизни, понижение типа человека. Демократия не имела интереса к воспитанию высокого человеческого типа, и потому она бессильна создать лучшую жизнь. Апостол демократии Ж. Ж. Руссо верил в естественную доброту и благостность человеческой природы и думал, что она обнаружится во всей своей красоте, когда будет установлена форма народовластия. Эта коренная ложь опровергнута и самой жизнью, опытом истории, и более сложной и глубокой мыслью. Для сознания Руссо не стояла задача победы над грехом и злом, задача перевоспитания человека и народа и создания более высокого человеческого типа. Нужно только снять оковы с народа, дать ему возможность выразить свою волю и по своей воле построить общество – и наступит совершенное естественное состояние. В XIX веке изверились в естественное состояние человека и естественное состояние общества, на этой философской основе демократии основать не могли и вместе с тем ничем её не могли заменить. Осталось непонятным, почему ничем не ограниченное и не сдержанное обнаружение человеческой природы в её непреображённом состоянии через демократию, народовластие ведет к благу, порождает общественную правду. Позитивизм XIX века ни в какое благостное естественное состояние уже не верит. Но он легко санкционирует и обосновывает демократию, требует формального преклонения перед данным, природным человеком и его греховной волей. Правда, демократическая метафизика утверждает, что каждый отдельный человек ошибается, он находится в неправде и лжи, но безошибочна и правильна воля всех, воля народа, воля коллектива. Тут возникает очень сложная философская проблема, над которой не задумываетесь вы, демократы-позитивисты. Какова природа того коллектива, который именуется народом и который вы признаете суверенным? Представляет ли народ, за которым вы признаете верховную власть, некоторое реальное единство, имеет ли он онтологическое ядро? Вы ведь номиналисты, а не реалисты, и народ, как человеческий коллектив, для вас не может быть онтологической реальностью, он есть лишь механическая сумма. В вашей народной воле происходит лишь арифметическое сложение. Вы верите в большинство голосов. Из суммирования воль всех не получается всеобщей воли. Марксизм, который был крайним выражением мирового духа уравнения, разложил демократические иллюзии, убил демократическую метафизику. И это должно быть признано его заслугой. Социал-демократия отрицает существование народа как реального единства, она разлагает его на классы и группы с противоположными психиками и интересами, и для нее не существует воли народной, нет суверенного начала. Выше воли народа стоит воля пролетариата, на который переносятся все те божественные атрибуты, которые демократическая метафизика приписывала народу. Пролетариат выше народа, он есть реальное единство. Это – новая фикция, новый фетиш, но она разлагает старую фикцию, старый фетиш – «народ». Народа в том смысле, в каком утверждает его демократическая метафизика, не существует. Этот «народ» не может иметь никакой воли. Он есть лишь сложное взаимодействие социальных групп с разным душевным складом и интересами или механическое сложение отдельных человеческих единиц.

Народ есть также мистический организм, соборная личность. В этом смысле народ есть нация, он объемлет все классы и группы, всех живых и умерших. Но народа в этом смысле демократия не хочет знать и не знает, он совершенно не находится в поле зрения демократии. Народ и демократию не только не следует смешивать и отожествлять, но необходимо тщательно различать и противополагать. Слово «демократия» и «демократический» употребляют в слишком расплывчатом и неопределенном смысле. Под демократией понимают и трудящиеся классы общества, крестьян, рабочих и трудовую интеллигенцию, и широкую демократическую настроенность и народовластие, т. е. политическую форму, и народ, как суверенного хозяина страны. Происходит некритическое смешение демократии, как народного человеческого состава, и демократии, как известного политического направления и политической настроенности. Говорят – «он демократ», т. е. человек из простонародной или близкой к простонародью среды, происходит из низших слоев общества, и говорят – «он демократ», т. е. человек демократического настроения и демократических убеждений, хотя бы он был и аристократического происхождения. И в том и в другом случае слово «демократический» и слово «народный» имеют мало между собой общего. Народ не означает «демократических» классов, и «народ» может не иметь «демократических» убеждений. Народ может держаться совсем не демократического образа мыслей, может быть совсем не демократически настроен. Так и бывало в истории при органическом состоянии народа. Демократия есть уже выхождение из органического состояния, распадение единства народа, раздор в нём. Демократия по существу механична, она говорит о том, что народа как целостного организма уже нет. Демократия есть нездоровое состояние народа. В «органические» эпохи истории никаких демократий не бывает и не возникает. Демократия – порождение «критических» эпох. Демократия не может быть выражением духа народа, ибо дух народа выразим лишь в организме, демократия же есть механизм. Демократия берет человека как арифметическую единицу, математически равную всякой другой. Для нее народ, как органическое целое, распадается на атомы и потом собирается как механический коллектив. Народ не состоит из арифметических единиц и атомов. Народ есть иерархический организм, и в нём каждый человек есть разностное существо, неповторимое в своей качественности. Потому-то и воля народа невыразима в сумме человеческой, в мнении большинства. Всеобщее голосование – негодный способ выражения качеств в жизни народной. Меньшинство может лучше и совершеннее выражать волю народа как органического целого, обладающего соборным духом. Один может лучше выразить волю и этот дух, чем всё человеческое количество. На этом основано значение великих людей в исторической жизни народов, вождей, царей. Народ не есть человеческое количество, человеческая масса. Вот что забыли вы в демократический век. В ваших демократиях господствует человеческое количество, и вы думаете, что за ним стоит народ. Но это есть великая ваша ложь, которая должна быть изобличена. Человеческое количество есть пыль, носимая волей ветра. И воля этого человеческого количества не может быть волей народа. Воля эта не может быть случайной суммой, колеблющейся от всякого дуновения. Уже одно то, что ваше царство демократии раздирается борьбой партий и что партиям отданы в нём судьбы государств, свидетельствует против вас и не позволяет верить, что народ находит в нём своё выражение. Демократическое правление есть в конце концов фикция. Я говорил уже, что в действительности возможны лишь аристократия или охлократия. Тирания партий редко бывает аристократией. Там не происходит подбора лучших и способнейших. В народном суверенитете погибает народ, он тонет в механическом количестве и не находит выражения для своего органического духа, целостного и неделимого. Он находит себе выражение лишь иррационально. В народном суверенитете погибает и человек. Ибо самодержавие народа не ограничивает себя неотъемлемыми правами человека и не гарантирует неприкосновенность этих прав. Самодержавной демократии должны быть противопоставлены и дух народа, и права человека, ибо уготовляет она самую страшную из тираний.

Самые передовые народы Запада давно уже чувствуют неудовлетворенность демократией и пытаются найти выход к новым формам. Кризис демократической идеологии давно уже происходит. И вы, чистые демократы, верующие в верховенство демократической идеи, – люди устаревшего образа мышления и устаревшего образа чувств. В европейском мире был демократический разлив, в котором всё более и более тонула Европа. Этот разлив продолжается и не достиг ещё полноводья. Но началось уже и обратное движение. В сфере мысли давно уже начался отлив. Пределы демократии познаны, и более прозорливыми умами увидена демократическая опасность и безвыходность. Количество не может создать качества. Общество, распавшееся на атомы, на математические точки, не может быть собрано, воссоединено и не может получить гармонического образа путем механики, путем подсчета голосов и вручения власти большинству. Воля народа есть качество, которое не может быть добыто ни из каких количественных комбинаций. И именно тогда, когда демократия провозгласила верховенство воли народа, воли народа не оказалось, она умерла. Демократия и есть безнадежное искание умершей воли народа. Все системы демократического представительства народной воли представляют безнадежные попытки собрать распавшуюся волю. В демократическом представительстве воля народа остается распавшейся и часть восстает на часть. Демократический парламент есть арена борьбы за интересы и за власть. В нём трудно услыхать голос единого народа. Он слышен лишь в исключительные минуты и через исключительных людей. Подсчет голосов, зависящий от миллиона случайностей, ничего не говорит о качестве народной воли. Всеобщее избирательное право, которое и доныне является для многих из вас непререкаемым догматом, вызывает величайшие сомнения. Всеобщее избирательное право есть совершенно механический, количественный и отвлеченный принцип. Всеобщее избирательное право не знает конкретных людей, с их разнокачественностью, с их различным весом, оно исключительно имеет дело с отвлеченными людьми, с атомами и математическими точками. Оно не знает и органических социальных групп. Всеобщее избирательное право есть отвлечение от качественного содержания жизни, оно не хочет знать никакого качественного подбора. Откуда же взялась уверенность, что таким путем можно получить общество высокого качества? Это – гипноз идеи равенства. Поверили, что равенство, не пропорциональное, а механическое равенство, есть столь великая правда и великое благо, что и хорошо всё, что приложится к нему. Но это обоготворение равенства и есть первородный грех; оно ведет к подмене конкретной, качественной, индивидуальной природы человека природой отвлеченной, количественной и безличной. Основанное на ложном равенстве всеобщее избирательное право есть отрицание человека. В результатах всеобщего права поистине есть что-то нечеловеческое и противочеловеческое.

Всякий человек, если он взят не как отвлеченная математическая точка, имеет свой ценз, свои качественные достижения. Принцип ценза – истинный принцип, более человеческий принцип, чем полное его отрицание. Принцип ценза – качественный, а не количественный, и в этом его правда. Принцип ценза может искажаться и вырождаться, может пониматься исключительно материалистически, как ценз материальный. Но это нисколько не говорит против его основной правды, ибо вырождаться может всё на свете и всем на свете можно злоупотреблять. Но одно несомненно и для религиозного сознания, и для философской мысли: человека нужно брать в его качественности, т. е. делать подбор лучших и способнейших. Нет никаких внешних общественных способов брать человека во всем его неповторимом индивидуальном своеобразии. Но есть групповые качества людей, признаки которых могут быть уловлены и установлены. Таковы качества образования, качества общественного опыта, качества исторической преемственности, качества более высокого культурного опыта. Ценз по существу своему должен быть духовным. Но духовный ценз имеет и материальные признаки своего выражения. Более высокий культурный уровень связан и с материальной структурой общества, с сложившимися историческими образованиями. Для того, чтобы представительство не было исключительно механическим и количественным, необходимо считаться в нём с исторически сложившимися и качественно подобранными силами. Общественный опыт и общественная преемственность обладают ценностью, которой нельзя пренебречь и которую нельзя разрушать во имя отвлеченных доктрин и идей. Так, например, в России земство представляло такое качественное историческое образование, в нём накопился общественный опыт, знание дела, традиция. Разрушение земства и нежелание дать ему преимущества в представительстве есть разрушение общественных качеств и погружение в тьму количества. Я думаю, что в бюрократии, при всей опасности её ничем не ограниченного господства, есть качества опыта, знания и преемственности, с которыми необходимо считаться. Странно доказывать преимущества более высокого культурного слоя, который должен иметь иной вес в общественной жизни, чем слои, стоящие качественно ниже. Человек – не отвлеченное существо, его нужно брать в исторической среде и преемственности. Огромное значение имеет и происхождение человека, и воспитание его, его инстинкты и традиции, его воспоминания и связи. Вот почему и исторические сословия имели гораздо большее значение, чем это выходит по вашей отвлеченной социологии и отвлеченной демократической идеологии. Под этими внешними формами скрыто что-то существенное для жизни. Проблема демократии не может ставиться отвлеченно и изолированно, она должна быть связана с проблемой культуры. И тогда падает идеал отвлеченной демократии. Демократия не могла низвергнуть иерархического строя общества, который коренится в иерархическом строе космоса. Возрождение во Франции средневековой идеи корпоративного представительства говорит о глубокой неудовлетворенности отвлеченной, механической, количественной демократией. Начинают сознавать, что человека нельзя брать как изолированный атом и из этих атомов создавать общество и государство. Существует иерархия органических образований, к которым принадлежит человек. Эти органические образования должны иметь своё представительство. Беда в том, что все органические образования почти разрушены демократическим веком, изолирован и уединен человек и новые корпорации связываются исключительно экономическими интересами. Французский синдикализм наносит сильные удары демократической идее и в нём последовательно действует дух огромной корпорации – рабочего синдиката. Но корпорация эта имеет исключительно экономическую основу и дух её движется исключительно интересами классовой борьбы. Она возникла в эпоху распадения народной воли. Из господства такого рода корпораций не может возникнуть органического строения общества. Оно ведет лишь к перманентной революции. Но синдикализм, как и возрождение идеи корпоративного представительства, обозначает серьезный кризис демократии. Начинают догадываться, что народ не есть толпа, количественная масса, когда он имеет сложное строение и качественные дифференциации. И необходима более сложная система представительства, не столь механическая и уравнивающая, как система всеобщего избирательного права. В самом принципе советского представительства есть доля истины, которая останется. Но никогда не найдете вы совершенной системы представительства, ибо само представительство есть одно из подчиненных, относительных и преходящих начал общественной жизни. Духовной культуре принадлежит примат над всякой политической формой, и корпорации должны иметь прежде всего духовную основу.

Демократическая идеология есть крайний рационализм. Он покоится на вере в возможность рационализировать человеческую жизнь и окончательно устроить её одними человеческими силами. Последовательная демократия должна отрицать существование иррациональных начал в общественной жизни и не может их терпеть. Общество, основанное на механике количеств, на всеобщем избирательном праве, принимающем человека за математическую точку, и есть совершенно рационализированное общество, не терпящее вторжения каких-либо иррациональных сил. Демократическая республика с парламентским управлением и есть рационализированное общество. Это есть попытка отожествить государство, всегда имеющее иррациональную, мистическую основу, с вполне рационализированным обществом. Демократия хочет целиком, без остатка растворить государство в обществе. Идеология демократии не может признать государства как специфической и самобытной реальности, она целиком сводит государство на общество, т. е. видит в государстве лишь функции общества. Общество же сводит на отношения людей. Так исчезают всякие онтологические основы государства и общества. Остаются лишь интересы, лишь воля и разум человека как единственное оправдание государства и общества. Никакие иные, более высокие и таинственные силы не действуют в государстве и обществе. Такое уравнение государства и общества, такая рационализация общества и устроение его одними человеческими силами представляет большую опасность и для личности человеческой. Ибо личность человеческая во всем своем своеобразии и самобытности своей охраняется иррациональными началами общественности. Иррационально обоснованное государство более уважает личность человеческую и менее притязает на нее, чем вполне рациональное общество. Но иррациональный элемент человеческого общества неистребим, и он опрокидывает все притязания вашей рациональной демократии. Вам не совладать с этим иррациональным элементом. Полная же рационализация человеческого общества была бы победой количества над качеством. И нужно благословлять то «темное» начало в жизни человеческих обществ, которое делает невозможным их окончательную рационализацию, столь убийственную для личности человеческой. Разнокачественные состояния народа невыразимы ни в какой демократии. Слишком много в жизни народной действует сил индивидуальных. И это опрокидывает все ваши демократические строения.

Чистая, отвлеченная, самодержавная демократия есть самая страшная тирания, она убивает человека. Неограниченная власть всех страшнее тиранической власти одного. На короткие лишь мгновения возможно торжество такой демократии, но мгновения эти всегда бывали самым страшным посягательством на свободу человека. В эти мгновения подымалась снизу тьма и охватывала общество. Но коротка жизнь такого демократического самодержавия, оно стоит на острие и соскальзывает. Оно опрокидывается силами, не предусмотренными демократической идеологией. И это счастье для человечества. Если бы возможна была окончательная демократия, то человечество погибло бы, утонуло бы во тьме. В самой идее народовластия, ничем не ограниченного и ничему высшему не подчиненного, нет никакой правды, нет и правды о человеке, о человеческом образе, о его бесконечной духовной природе, на которую недопустимы никакие посягательства. Священные права человека не заключены в демократии и не вытекают из нее. Суверенный народ может отнять у человека всё, что захочет, что найдет нужным для своего блага. Самодержавие народа – самое страшное самодержавие, ибо в нём зависит человек от непросветленного количества, от темных инстинктов масс. Воля одного и воля немногих не может так далеко простирать свои притязания, как воля всех. От воли самодержца можно ещё охранить часть своего существования, но несоизмеримо труднее его охранить от воли самодержавного народа. Демократия в крайнем своем выражении не хочет допустить прав частной жизни, она имеет тенденцию превратить всю человеческую жизнь в публичную. Трудно, очень трудно укрыться от всепроникающей и безграничной в своих притязаниях демократии. Она вторгается в наши жилища, проникает в наши мысли и чувства. Она хочет сделать человека существом исключительно общественным. Стиль жизни демократических обществ всё и вся приводит к единообразию. Стиль этот не терпит уединения и уединённых, он не оставляет места и времени для созерцания, он враждебен избыточному творчеству немногих. Вы много декламировали о деспотии и тирании старых обществ и обещали создать общество свободных. Все это иллюзии, самообман и обман. При самых страшных деспотиях прошлого бывал яркий расцвет личностей, бывали гении и святые, была возможна жизнь интимная и созерцательная, бывали великие творческие подъемы. Все итальянское возрождение прошло под тираниями. Прав был К. Леонтьев, когда говорил: «Мученики за веру были при турках; при бельгийской конституции едва ли будут преподобные!» Демократия неблагоприятна появлению сильных, ярких, творческих личностей, она создает нивелирующую общественную среду, которая стремится целиком поглотить личность и подчинить её себе. Ваше демократическое общественное мнение есть самая страшная из тираний, оно угнетает дух человеческий, подрезывает крылья. Старая тирания с кострами инквизиции больше оставляла простора для человеческой индивидуальности, более считалась с ней. Самая страшная нетерпимость может быть всё-таки выражением уважения к человеческой индивидуальности, к духовной жизни человека. Когда церковь отлучает и анафематствует еретика, она признает бесконечную ценность души человеческой и внимательна к её неповторимой индивидуальной судьбе. Невнимание же и презрение демократии к душе человеческой, к её индивидуальной жизни и судьбе поистине страшны и человекоубийственны. Царство вашей бездушной, материалистической демократии есть царство самого страшного из Левиафанов, чудовища из миллионов голов. Страшно человеку проваливаться в эту бездну количества, в эту всепоглощающую безликую общественность. Не так страшно, когда личность притесняют, ограничивают, даже мучают, но в принципе признают личностью, чем когда в самом принципе её отрицают и заменяют безличными началами. Старое русское самодержавное царство немало притесняло и даже истязало личность человеческую, но, поскольку оно было христианским, православным царством, оно признавало личность человеческую, ценность души человеческой. И духовно не так страшна была деспотия. Старые деспотии имели религиозную основу и потому признавали духовную жизнь человека, не рассматривали человека как общественный атом. Ваша новая, демократическая деспотия не хочет уже иметь религиозной основы, она совершенно игнорирует духовную жизнь человека и оценивает человека лишь с точки зрения общественной полезности. Для этой деспотии не освящена уже ни тайна рождения человека, ни тайна его жизни, ни тайна его смерти. Человек становится рабом общественной пользы, большинства голосов, общественного мнения, рабом собственных интересов.

Ваша демократия глубоко враждебна духу свободы, и вам следовало бы прекратить декламацию об освобождении от тираний и деспотий, которое будто бы приносят ваши демократические движения. Свобода аристократична, а не демократична, она обращена к личности, а не к массе. Ваша же общественная свобода может быть самой страшной тиранией, она может превратиться в порабощение всех. Глубоко враждебна ваша демократия и духу творчества. Она не только не раскрывает путей для творчества, но суживает все пути, сдавливает все творческие порывы. Самые творческие эпохи в жизни человечества – аристократичны, а не демократичны. Ваша демократия глубоко враждебна высшей культуре. Она хотела бы понизить уровень культуры, уменьшить в культуре качественный элемент для усиления количественного. Демократическими движениями движет зависть к высшей культуре, злопамятная нелюбовь к чужим качествам. И это налагает печать неблагородства на стиль демократической культуры. Ваш демократический век начал отрицать великих людей, гениев и святых. Он борется против прерогатив творческих личностей. Эгалитарная страсть мутит ваше сознание, искажает качество вашей воли, вашей мысли и ваших чувств, она мешает подниматься ввысь. Эгалитарная страсть всегда ведет к понижению уровня личности и культуры в демократическом веке. Проникнутые пафосом демократии могут ставить себе лишь вульгарные и вульгаризирующие задачи в духовной культуре. Идеалы демократии – мещанские идеалы. Предания демократии – мещанские предания. Воля демократии направлена к понижению человеческой расы. Эта воля хотела бы не только уничтожить сословия, но и истребить все качественные различия в обществе, все качественные результаты расового подбора. Это недостижимо. Качества народа не могут быть окончательно стерты и истреблены. Но воля к этому движет демократией. Демократическое общество хотело бы быть обществом совершенно упрощенным и смешанным. Это и было бы самой горшей из тираний.

Нет более горькой и унизительной зависимости, чем зависимость от воли человеческой, от произвола равных себе. Можно подчинить себя воле высшей, высшей правде, высшим началам, можно ограничить себя и отречься от себя во имя этих начал. Но достоинство богоподобной природы человека, но благородная гордость человека восстает против того, чтобы жизнь свою целиком подчинить человекам, равным и низшим. Подчинение церкви, государству, национальности, высшим реальностям и ценностям – сладостно и благородно. Но почему должен я подчиняться интересам, инстинктам и вожделениям человеческой массы? Духовно к этому меня нельзя принудить. Тут возможно лишь физическое принуждение. Демократия же хочет меня заставить подчиниться исключительно человекам и человеческому. Подчинение иерархическому чину может быть почитанием в нём высшего, сверхчеловеческого начала. В нём есть священная символика. В жреце и царе почитается не человек, не равный и не низший, а иерархический строй общественного космоса. Демократия же уничтожает всякую священную символику. Для достоинства человека и для свободы человека необходимо ограничить демократию, соединить её с другими началами и подчинить её другим началам. Народовластие есть человековластие. Человековластие же не знает своих границ и посягает на свободу и права человека. Свободу и права человека гарантируют лишь начала, имеющие сверхчеловеческую природу, возвышающиеся над человеческим произволом. Максимум свободы достигается сочетанием нескольких принципов. Ибо всякое самодержавие, кроме самодержавия Бога, опасно для человека. Для истинной свободы человека, для охранения его достоинства и для гарантии прав его важно, чтобы воля народа была направлена к добру, чтобы истина и правда владели ею. Освобождение человека и народа есть освобождение воли человека и народа от зла, подчинение её Божьей правде. Если воля народа подчинена злым стихиям, то она – порабощенная и порабощающая воля. И как могли вы дойти до того, чтобы признать волю народа саму по себе верховным благом и в ней искать источника освобождения? Вы впали в грех человекообожествления и пошли путем человекообожествления. Чтобы освободить себя и других, человек должен признать волю высшую, чем он сам, и её искать, её осуществлять в жизни общества. Формальный принцип народовластия сам по себе уже безбожен. Можно признавать демократию как одно из подчиненных начал общественной жизни, но религиозно недопустимо признавать её верховным началом. Христианство не имеет ничего общего с демократией и не может давать обоснования демократии. Эта попытка сблизить христианство и демократию есть великая ложь нашего времени, отвратительная подмена. Христианство – иерархично. Христианское откровение о бесконечной ценности души человеческой, о равноценности перед Богом всех душ человеческих не есть демократическое откровение, не есть демократическое равенство. Христианское братство не есть демократическое равенство. Всё качественно в христианстве, всё неповторимо индивидуально, всё единственно, всё связано с личностью и потому иерархично. Вот чего вы никогда не могли понять: связи личности с иерархизмом. Вы думаете, что личности благоприятно уравненное, упрощенное и смешанное состояние общества, что иерархическое начало враждебно личности. Но это и есть основная ваша ложь, ваше духовное невежество. Само существование личности предполагает иерархический строй космоса, качественное различие и расстояние, общественную и мировую среду, которая не представляла бы бесформенной бездны, всеуравнивающей и всесмешивающей.

Народы должны были пройти через опыт демократии, должны были испытать демократическую самодеятельность. Не для того, чтобы на веки веков демократически устроиться, а для того, чтобы познать тщету и пустоту притязаний демократии. Демократия – переходное состояние. В самом зарождении демократии допускается ложь. Демократии зарождаются через демагогию, через низкую лесть интересам и инстинктам масс. Из этого нечистого источника не может родиться никакая общественная правда. Самодеятельность и самоутверждение человеческого количества легли в основу демократии и не могли пойти на благо тем общественным образованиям, которые создавались в такой психической атмосфере. Демократия сделалась орудием человеческих интересов и человеческих страстей, ареной борьбы за власть и за господство. Демократия усилила греховную похоть жизни. Демократия понимает власть как право, а не как обязанность. И всякая высшая идея в демократических обществах умирает. Господство демократии означает господство интересов разных общественных групп и их борьбу за власть. И это и есть источник вырождения демократии. Какой-то червь внутренне подтачивает демократические общества. В основе их лежит духовная ложь. Опыт демократии выясняет, что человек не может устроиться собственными силами, не может окончательно рационализировать общественную жизнь по своему малому разуму. Измена своему назначению со стороны иерархически водительствующих слоев общественного организма толкала народы на путь демократического опыта. И оказывалась невозможной и бессильной реставрация старого органического строя. Старый органический быт разрушался в демократических революциях, и жажда возврата к нему была лишь романтической мечтой. Народы нельзя внешне принудить к старому монархически-аристократическому строю. Народы проходят через раздвоение и расщепление, через смерть старой органичности. Но они не создают новой правды и новой красоты, они впадают в неправду и в уродство. Много испытать должны они, много изжить, много перестрадать, прежде чем придут к новой органичности, прежде чем соберут себя во имя высшей идеи. И остается мучительный вопрос, могут ли народы придти на этой земле к праведному и прекрасному обществу? В это трудно верить и этому не учит нас христианство. Начала космические продолжают существовать в человеческом обществе, они имеют неистребимую онтологическую основу, заложенную в самой божественной действительности. Но очень сложно отношение этих онтологических основ к феноменологии общественности. За видимой, внешней общественностью действует общественность невидимая, внутренняя. Она-то и спасает мир от распадения, не допускает возвращения его к хаосу. В человеческих обществах действуют таинственные силы, которые не учитываются всеми рационалистическими теориями общества.

Из глубокого кризиса демократии не может быть выходов исключительно политических и социальных. В европейском мире чувствуется безнадежная и роковая исчерпанность всех политических форм. По-новому повторяют и комбинируют уже знакомые старые начала. Политическое творчество иссякает. Трудно придумать что-либо новое. И давно уже пора всем вам, так веровавшим в политику и во внешнюю общественность, обратиться к большей глубине, пора одуматься, приостановить рассеяние энергии вовне и направить её внутрь. Кризис демократии не есть кризис политический, это прежде всего кризис духовный. В кризисе этом обнаруживается ложь религиозных основ демократии. Попытки дать теократическое обоснование и оправдание демократии представляют ещё большую ложь и соблазн, чем теократическое обоснование и оправдание цезаризма. Я не приверженец идеи византийско-теократического самодержавия и не верю в возможность возврата к нему. Но в этой древней идее есть бoльшая глубина, бoльшая красота и благородство, чем в идее теократической демократии. Помазание Божие не может покоиться на человеческом количестве, на человеческой массе. Помазание есть избрание. Теократическая демократия есть отрицание избрания. Человечество изверилось в единоспасающие начала общественной жизни, претендующие на исключительное господство. Кумир народовластия так же низвергнут, как и кумир единовластия. Задачи общественности бесконечно усложнились. В демократизме останется только одна нравственная правда простоты, противоположная барскому отношению к народу. Братское отношение человека к человеку должно быть духовной основой всякого достойного общества. Христианство внутренне давно уже ограничило притязания всех начал общественности на главенство и верховенство. Теократическая мечта христианского мира не находит себе адекватного выражения в каком-либо едином начале общественности. И христианское сознание должно в конце концов придти к тому, что в видимой земной общественности нет единого суверенного начала, на котором можно было бы построить царство Божьей правды. Высшее начало нужно искать в глубине духа. Демократия должна быть, прежде всего, ограничена духовной жизнью и подчинена духовной жизни. Это ставит задачу внутреннего воспитания демократии. Она остро сознается лучшими политическими мыслителями и деятелями. Но как беспомощны они в её разрешении! Торжествующая демократия не поддается воспитанию, она остается на поверхности жизни и не хочет идти вглубь. Лишь ужас жизни, лишь гибель всех надежд может принудить самодовольную демократию, как и самодовольную монархию и аристократию, к углублению, к исканию выхода в духовной жизни. Так упираются все политические кризисы в кризис религиозный. Демократия слишком пленилась благами земной жизни. Она перестала верить в то, что человеческое общество имеет и сверхземную цель. Мировое демократическое движение, вызывающее в чутких и глубоких людях религиозную тревогу, приводит к горькому пессимизму. Но в пессимизме этом есть здоровое начало. Он обращает человека к сверхземной жизни. Опыт человека в демократии должен обратить его к Богу. В этом – значение демократии.