Петру Алекс?евичу Кропоткину

(съ глубокимъ уваженіемъ авторъ.)

Имя Алексея Алексеевича Борового почти наверняка неизвестно сегодняшнему читателю. А между тем этот человек — крупнейший мыслитель российского анархизма первой трети XX века после П. А. Кропоткина, незаурядный оратор, педагог, философ, социолог, экономист, правовед, историк, библиофил, литературовед, поистине энциклопедическая личность — отнюдь не заслуживает забвения. Без него наши представления об истории отечественной культуры и освободительного движения будут неполны.

Алексей Алексеевич Боровой родился 30 октября 1875 года в дворянской семье в Москве. Его отец был преподавателем математики, а мать страстно увлекалась музыкой. В 1894-1898 годах Алексей учился на юридическом факультете Московского университета, выделяясь среди товарищей своими способностями, и по окончании был оставлен при кафедре. В эти годы он был увлечен марксизмом (позднее называл это увлечение «религиозной страстью») и написал свои первые научные труды: о рабочем дне, о французских и русских экономистах XVII-ХVІІІ веков и другие. Романтик и жизнелюб, любознательный, талантливый, энергичный, Алексей Алексеевич в 1898-1903 годах сочетал преподавание политической экономии, географии и права в Университете и других учебных заведениях с учебой в Консерватории (обладая музыкальными способностями, он музыкально воспринимал мир), общался с учеными, философами и литераторами, увлекался философией Ницше и поэзией символизма, пропагандировал идеи революционного синдикализма... Общительность, душевная восприимчивость, развитая интуиция, ораторский талант, превосходная память, исключительная работоспособность, бунтарство, влюбчивость и духовный максимализм, характерные для Алексея Алексеевича Борового, обусловили его эволюцию от марксизма к анархизму.

В 1903-1905 годах молодой приват-доцент совершает длительную поездку во Францию и Германию для продолжения научных занятий и сбора материала для диссертации. Там, в Париже осенью 1904 года он осознал себя анархистом — навсегда, до конца. Это откровение пришло к нему не «свыше», но «изнутри», внезапно и окончательно. По его признанию: «я чувствовал, что я родился анархистом — с отвращением и естественным протестом против всякого организованного насилия». Анархизм стал для Борового не просто социальным учением или «идеологией партии», но осознанным исповеданием личного мировоззрения. Придя к анархизму совершенно самостоятельно и в зрелом возрасте, Алексей Боровой долгое время был идейно-психологически дистанцирован от массового анархического движения (на преодоление этой дистанции ушло целое десятилетие) и оказался в состоянии действовать в одиночку, как теоретик и пропагандист анархизма, самостоятельно генерируя идеи и смыслы, сохраняя самобытность и верность себе даже в безнадежных ситуациях.

Вернувшись в Россию в 1905 году, в разгар Революции, Боровой быстро стал широко известен. Профессора называли его «любимцем факультета» (однако кадетское большинство в Университете не позволило ему защитить докторскую диссертацию из-за его радикализма и нонконформизма), а отчет Охранного Отделения именовал его «любимцем московского студенчества». Публичные лекции Борового «Общественные идеалы современного человечества. Либерализм. Социализм. Анархизм» и «Революционное миросозерцание» (вскоре изданные отдельными брошюрами) пользовались огромным успехом и стали первым легальным возвещением анархического мировоззрения в России, ознаменовав начало «постклассического» (то есть, в данном случае, посткропоткинского) этапа в развитии либертарной мысли.

Боровой много выступал и преподавал, возглавил анархическое книгоиздательство «Логос», участвовал в выпуске известного журнала «Перевал», опубликовал (в двух книгах) фундаментальное диссертационное исследование «История личной свободы во Франции», а также «Популярный курс политической экономии», сотни статей, переводов, рецензий. По его инициативе в России были изданы работы анархистов Э. Реклю, Ж. Грава, Э. Малатесты и других. Среди его друзей и знакомых были Вера Фигнер, Максимилиан Волошин, Иван Ильин, Николай Кареев, Максим Ковалевский, Александр Скрябин, Густав Шпет, Борис Вышеславцев... «Белая ворона»— дворянин, ушедший в революцию; меломан, любитель поэзии, участник музыкальных, философских и литературных кружков; боец, но не «партийный» фанатик; индивидуалист и одновременно социалист; ученый, но противник сциентизма и «цеховой учености»; поэт-мыслитель, Алексей Алексеевич Боровой всем интересовался, жил «во все стороны», участвовал во многих начинаниях, дружил со многими людьми (ему были важны в человеке не столько «-измы», сколько мироощущение) — всегда оставаясь самим собой (в философии, в науке, в общественной деятельности), не растворяясь до конца ни в чем и выражая себя во всем. Он стремился к синтезу различных идейных подходов и сторон жизни, к творческому самопроявлению, был открыт миру и обостренно ощущал уникальность личности — как собственной, так и других людей.

Маркс, Бакунин, Бергсон, Ницше, Штирнер, Достоевский, Пушкин и Скрябин творчески влияли на миросозерцание этого удивительного мыслителя-анархиста, попытавшегося дать либертарный ответ на вызовы XX века и предложившего — пусть незаконченную и не свободную от противоречий — новую мировоззренческую парадигму анархизма, подвергнутого самокритике и обновлению. Алексей Алексеевич стремился сочетать идеи «философии жизни» Анри Бергсона и Фридриха Ницше (творчество, спонтанность, интуитивизм, критика рационализма и сциентизма) с идеями Макса Штирнера (выдвижение в центр рассмотрения личности и критика отчуждения и всяческих «фетишизмов»), с полузабытыми гениальными прозрениями Михаила Бакунина (философия бунта, негативная диалектика, критика государственного социализма, примат «жизни» перед «наукой», примат действия перед «теорией») и с творческим осмыслением практики революционного синдикализма.

Подвергнутый гонениям со стороны самодержавного режима (аресты, обыски, штрафы, изгнание из учебных заведений, тюремное заключение и уголовное преследование), Боровой бежал за границу. Два года (1911-1913) он провел в эмиграции во Франции, где читал лекции, водил экскурсии по Парижу (и даже издал книгу об этом любимом городе) и основательно изучал философию Бергсона и практику революционного синдикализма. В 1913 году он по амнистии вернулся в Россию и занялся журналистской деятельностью. Призванный в армию с началом Мировой войны, Боровой (как он пишет в автобиографии), «служил в эвакуации. В 1918 г. состоял в звании военного комиссара при Главном Военном Санитарном Управлении». С революцией 1917-1921 годов Алексей Алексеевич стал профессором Московского университета (одним из самых любимых студентами) и ВХУТЕМАСа, возглавил анархические издания «Жизнь» и «Клич», был одним из руководителей Московской Федерации работников умственного труда (попытавшейся объединить на принципах революционного синдикализма интеллектуальный пролетариат) и Московского Союза идейной пропаганды анархизма. (Именно к нему летом 1918 года приехал в первую очередь Нестор Иванович Махно, восторженно отозвавшийся о нем в своих воспоминаниях.) Алексей Алексеевич читает многочисленные курсы, издает книги «Революционное творчество и парламент», «Анархизм», «Личность и общество в анархическом мировоззрении».

Отстраненный в 1921 году большевистским режимом от преподавания, Боровой работал экономистом и сосредоточился на деятельности в музее П. А. Кропоткина (он был заместителем Веры Фигнер — председателя Всероссийского Общественного Комитета по увековечиванию памяти П. А. Кропоткина), готовил новые статьи и книги (в том числе огромную рукопись «Достоевский» и «Разговоры о живом и мертвом» — сочинения, так до сих пор и не опубликованные) и руководил работой анархо-синдикалистского издательства «Голос Труда», выпустившего десятки книг. Совместно с Н. Отверженным Боровой издает книгу «Миф о Бакунине», а в 1926 году под его редакцией выходит сборник «Очерки истории анархического движения в России». Для этой книги, подытожившей историю российского анархизма, Боровой написал превосходную статью «Бакунин» — лучшее и по сей день изложение философских идей Михаила Александровича. В 1929 году Алексей Алексеевич Боровой как «неразоружившийся анархист» был арестован и сослан сначала в Вятку, а потом во Владимир, где он успел умереть своей смертью 21 ноября 1935 года, до конца сохранив человеческое достоинство и верность своему обреченному делу. В эти последние годы он завершил огромную книгу замечательных воспоминаний, подводя итог всей своей жизни, описывая сотни людей, встретившихся на его пути и рефлексируя пережитое. (Эта книга до сих пор ждет публикации.)

Во время Гражданской войны в Испании русские эмигранты-анархисты в Испании объединились в Группу имени Алексея Борового. А в 1990-2000-е годы уже несколько современных российских анархистов (и в их числе автор этих строк) также создали Группу имени Алексея Борового для изучения, пропаганды и развития его наследия (она провела две посвященные ему конференции и издала две брошюры). Давно назрела необходимость вернуть память об Алексее Алексеевиче Боровом в Россию, переиздать его опубликованные ранее труды и издать рукописи.

Предлагаемая вниманию читателя книга «Анархизм» была написана и издана в 1918 году. Сам Алексей Алексеевич считал ее во многом «сырой». Несмотря на посвящение Петру Алексеевичу Кропоткину, это сочинение знаменует значительный шаг вперед от «научного анархизма» Кропоткина, воздвигнутого на позитивистском философском фундаменте и пронизанного сциентизмом и прогрессизмом. Боровой затронул в этой книге широкий круг принципиальнейших вопросов анархического мировоззрения и наметил радикальную самокритику классического анархизма. Для него неприемлем ни «богемный» анархо-индивидуализм, отрывающий личность от общества, ни кропоткинский анархо-коммунизм, обожествляющий общество и растворяющий в нем личность. В представлении Борового анархизм есть «романтическое мировоззрение с реалистической тактикой», с которым несовместимы догматизм, слепая вера в разум и науку, для которого невозможен «конечный идеал» (ибо анархизм — «учение динамическое», указывающее направление движения, а не детально описывающее «пункт прибытия»). В центре анархического мировоззрения стоят ценности личности, жизни, свободы, творчества, спонтанности. Критикуя крайний индивидуализм, рационализм, марксизм, Алексей Боровой подробно разбирает вопросы о тактике и методах анархизма, его отношении к национализму, а также проблему взаимосвязи и борьбы между личностью и обществом. Афористическая, лаконичная, порой отрывочная и декларативная форма изложения, вызванная поспешностью написания книги, не должна заслонить от читателя оригинальности, смелости, свежести и целостности подходов Борового к теоретическим основаниям анархизма. Эта книга, написанная 90 лет назад, сегодня, в эпоху глобального кризиса человечества и окончательной исчерпанности ценностных оснований модерна, не утратила своей значимости (причем не только сугубо исторической) для всех, кому близки либертарные идеалы и кого интересует анархическая мысль.

Кандидат философских наук, доцент

Петр Владимирович Рябов

Анархизмъ есть апофеозъ личнаго начала. Анархизмъ говоритъ о конечномъ освобожденіи личности. Анархизмъ отрицаетъ вс? формы власти, вс? формы принужденія, вс? формы вн?шняго обязыванія личности. Анархизмъ не знаетъ долга, отв?тственности, коллективной дисциплины.

Вс? эти и подобныя имъ формулы достаточно ярко говорятъ объ индивидуалистическомъ характер? анархизма, о примат? начала личнаго передъ началомъ соціальнымъ и, т?мъ не мен?е, было-бы огромнымъ заблужденіемъ полагать, что анархизмъ есть абсолютный индивидуализмъ, что анархизмъ есть принесеніе общественности въ жертву личному началу.

Абсолютный индивидуализмъ — есть в?ра, философское умозр?ніе, личное настроеніе, испов?дующія культъ неограниченнаго господства конкретнаго, эмпирическаго «я».

«Я» — существую только для себя и все существуетъ только для «меня». Никто не можетъ управлять «мною», «я» могу пользоваться и управлять вс?мъ.

«Я» — перлъ мірозданія, драгоц?нный сосудъ единственныхъ въ своемъ род? устремленій и ихъ необходимо оберечь отъ грубыхъ поползновеній сос?да и общественности. «Я» — ц?лый, въ себ? замкнутый океанъ неповторимыхъ стремленій и возможностей, никому нич?мъ не обязанныхъ, ни отъ кого нич?мъ не зависящихъ. Все, что пытается обусловить мое «я», посягаетъ на «мою» свободу, м?шаетъ «моему» полному господству надъ вещами и людьми. Ограниченіе себя «долгомъ» или «уб?жденіемъ» есть уже рабство.

Краснор?чив?йшимъ образцомъ подобнаго индивидуализма является философія Штирнера.

По справедливому зам?чанію Штаммлера, его книга — «Единственный и его достояніе» (1845 г.) — представляетъ собой самую см?лую попытку, которая когда-либо была предпринята — сбросить съ себя всякій авторитетъ.

Для «Единственнаго» Штирнера н?тъ долга, н?тъ моральнаго закона. Признаніе какой-либо истины для него невыносимо — оно уже налагаетъ оковы. «До т?хъ поръ, пока ты в?ришь въ истину — говоритъ Штирнеръ — ты не в?ришь въ себя! Ты — рабъ, ты — религіозный челов?къ. Но ты одинъ — истина... Ты — больше истины, она передъ тобой — ничто».

Идея личнаго блага есть центральная идея, проникающая философію Штирнера.

«Я» — эмпирически — конкретная личность, единственная и неповторимая — властелинъ, предъ которымъ все должно склониться. «..Н?тъ ничего реальнаго вн? личности съ ея потребностями, стремленіями и волей». Вн? моего «я» и за моимъ «я» н?тъ ничего, что бы могло ограничить мою волю и подчинить мои желанія.

«Не все-ли мн? равно — утверждаетъ Штирнеръ, — какъ я поступаю? Челов?чно-ли, либерально, гуманно или, наоборотъ?... Только бы это служило моимъ ц?лямъ, только бы это меня удовлетворяло, — а тамъ называйте это, какъ хотите: мн? р?шительно все равно... Я не д?лаю ничего «ради челов?ка», но все, что я д?лаю, я д?лаю «ради себя самого»... Я поглощаю міръ, чтобы утолить голодъ моего эгоизма. Ты для меня — не бол?е, ч?мъ пища, такъ-же, какъ я для тебя...»

Что посл? этихъ утвержденій для «Единственнаго» — право, государство?

Они — миражъ предъ властью моего «я»! Права, какъ права, стоящаго вн? меня или надо мной, н?тъ. Мое право — въ моей власти. «... Я им?ю право на все, что могу осилить. Я им?ю право свергнуть Зевса, Іегову, Бога и т. д., если въ силахъ это сд?лать... Я есмь, какъ и Богъ, отрицаніе всего другого, ибо я есмь — мое все, я есмь — единственный!»

Но огромная вн?шняя мощь Штирнеровскихъ утвержденій, т?мъ р?шительн?е свид?тельствуетъ о ихъ внутреннемъ безсиліи. Во имя чего слагаетъ Штирнеръ свое безбрежное отрицаніе? Какія побужденія жить могутъ быть у «Единственнаго» Штирнера? Т?, какъ будто, соціальные инстинкты, демократическіе элементы, которые проскальзываютъ въ проектируемыхъ имъ «союзахъ эгоистовъ», растворяются въ общей его концепціи, отказывающейся дать какое-либо реальное, содержаніе его неограниченному индивидуализму. «Единственный», это — форма безъ содержанія, это в?чная жажда свободы — «отъ чего», но не «для чего». Это — самодовл?ющее безц?льное отрицаніе, отрицаніе не только міра, не только любого утвержденія во имя посл?дующихъ отрицаній — это было бы только актомъ творческаго вдохновенія — но отрицаніе своей«святыни», какъ «узды и оковы», и въ конечномъ счет?, отрицаніе самого себя, своего «я», поскольку можетъ идти р?чь о реальномъ содержаніи его, а не о безплотной фикціи, выполняющей свое единственное назначеніе «разлагать, уничтожать, потреблять» міръ.

Безц?льное и безотчетное потребленіе міра, людей, жизни — и есть жизнь «наслаждающагося» ею «я».

И хотя Штирнеръ не только утверждаетъ для другихъ, но пытается зав?рить и себя, что онъ, въ противоположность «религіозному мipy», не приходитъ «къ себ?» путемъ исканій, а исходитъ «отъ себя», но — за утвержденіями его для каждаго живого челов?ческаго сознанія стоитъ страшная пустота, холодъ могилы, игра безплотныхъ призраковъ. И когда Штирнеръ говоритъ о своемъ наслажденіи жизнью, онъ находитъ для него опред?леніе, убійственное своимъ внутреннимъ трагизмомъ и скрытымъ за нимъ сарказмомъ: «Я не тоскую бол?е по жизни, я «проматываю» ее» («Ich bange nicht mehr ums Leben, sondern «verthue» es»).

Эта формула — пригодна или богамъ или челов?ческимъ отрепьямъ. Челов?ку, ищущему свободы, въ ней м?ста н?тъ.

И н?тъ бол?е трагическаго выраженія нигилизма, какъ философіи и какъ настроенія, ч?мъ штирнеріанская «безц?льная» свобода[1].

Такимъ же непримиримымъ отношеніемъ къ современному «религіозному» челов?ку и безпощаднымъ отрицаніемъ всего «челов?ческаго» напитана и другая система абсолютнаго индивидуализма — система Ницше[2].

«Челов?къ, это многообразное, лживое, искусственное и непроницаемое животное, страшное другимъ животнымъ больше хитростью и благоразуміемъ, ч?мъ силой, изобр?лъ чистую сов?сть для того, чтобы наслаждаться своей душой, какъ ч?мъ-то простымъ; и вся мораль есть не что иное, какъ см?лая и продолжительная фальсификація, благодаря которой вообще возможно наслаждаться созерцаніемъ души»... («Ienseits von Gut und Bose» § 291).

Истиннымъ и единственнымъ критеріемъ нравственности — является сама жизнь, жизнь, какъ стихійный біологическій процессъ съ торжествомъ разрушительныхъ инстинктовъ, безпощаднымъ пожираніемъ слабыхъ сильными, съ категорическимъ отрицаніемъ общественности.

Все стадное, соціальное — продуктъ слабости. «Больные, бол?зненные инстинктивно стремятся къ стадной организаціи... Аскетическій жрецъ угадываетъ этотъ инстинктъ и стремится удовлетворить ему. Всюду, гд? стадность: требовалъ ее инстинктъ слабости, организовала ее мудрость жреца». («Генезисъ морали» § 18).

И въ противов?съ рабамъ, «морали-рабовъ» — Ницше творитъ свое ученіе о «сверхчелов?к?», въ которомъ кипитъ самый в?рующій пафосъ.

Изъ созданныхъ досел? концепцій сверхчелов?ка сл?дуетъ отм?тить дв?, полярныя одна другой: Ренана и Ницше.

Первый хот?лъ создать сверхчелов?ка — «intelligence superieure» истребленіемъ въ челов?к? зв?ря, выявленіемъ въ немъ до апофеоза вс?хъ его чисто «челов?ческихъ» свойствъ. Идеалъ Ренана — чисто раціоналистическій: убить инстинкты для торжества разсудка. Ренановскій сверхчелов?къ — гипертрофія мозга, гипертрофія разсудочнаго начала, апофеоза учености.

Сверхчелов?къ Ницше — его противоположность. Ницше стремится убить въ сверхчелов?к? все «челов?ческое» — упразднить въ немъ проблемы религіи, морали, общественности, выявить «зв?ря», побить разсудокъ инстинктами, вернуть челов?ку здоровье и силы, потерянныя въ раціоналистическихъ туманахъ. «Мы утомлены челов?комъ», говоритъ онъ. (Тамъ-же § 12).

И онъ поетъ гимны — сил?, насилію, власти.

«Властвующій — высшій типъ!» («Посмертные афоризмы» § 651). Онъ прив?тствуетъ «хищное животное пышной св?тлорусой расы» съ наслажденіемъ блуждающее за добычей и поб?дой» («Генезисъ морали» § 11), «самодержавную личность, тожественную самой себ?,... независимую сверхъ-нравственную личность.., свободнаго челов?ка, который д?йствительно можетъ об?щать, господина свободной воли, повелителя»... (Тамъ-же. Отд. II, §2). «Могущественными, беззаботными, насм?шливыми, способными къ насилію — таковыми хочетъ насъ мудрость: она — женщина, и всегда любитъ лишь воина!» («Такъ говорилъ Заратустра»).

Ницше не боится рабства. «Эвдемонистически-соціальные идеалы ведутъ челов?чество назадъ. Впрочемъ, они... изобр?таютъ идеальнаго раба будущаго, низшую касту. Въ ней не должно быть недостатка». (Приложеніе къ «Заратустр?» § 671).

Но стоитъ сопоставить гордыя формулы самоутвержденія съ ихъ подлинно реальнымъ содержаніемъ и мы — передъ зіяющимъ противор?чіемъ.

Вм?сто сильнаго, этически безразличнаго «б?локураго зв?ря» мы видимъ тоскливо мечущееся обреченное челов?ческое существо, готовое на жертвы, мечтающее о смерти — поб?д?, какъ желанномъ конц?.

— «Велико то въ челов?к?, что онъ — мостъ, а не ц?ль... Что можно любить въ немъ, это то, что онъ — переходъ и паденіе»...

— «…Выше, нежели любовь къ ближнему, стоитъ любовь къ дальнему и будущему: еще выше, ч?мъ любовь къ людямъ, ц?ню я любовь къ вещамъ и призракамъ», — вдохновенно училъ Заратустра.

Въ этихъ словахъ — основы революціоннаго міросозерцанія. Любовь къ дальнему и будущему, любовь къ «вещамъ» — высшая мораль творца, переростающая желанія сегодняшнихъ людей, отвергающая уступки времени и исторической обстановк?.

— «Не челов?колюбіе, восклицаетъ Ницше, a безсиліе челов?колюбія препятствуетъ миролюбцамъ нашего времени сжечь насъ». («По ту сторону добра и зла» § 104).

Такъ спасеніе духа становится выше спасенія плоти. Н?тъ жертвъ достаточныхъ, которыхъ нельзя было бы принести за него, и н?тъ для спасенія духа безплодныхъ жертвъ. Он? не безплодны, если гибнутъ во имя своего идеала. Безплодныя сейчасъ — он? не безплодны для будущаго. На нихъ строится будущее счастье, будущія моральныя ц?нности. Эти жертвы — жертвы любви къ дальнему, любви къ своему идеалу, и въ ихъ трагической гибели — залогъ грядущаго высшаго освобожденія челов?ческаго духа.

— «Я люблю т?хъ — говорилъ Заратустра, кто не ум?етъ жить, ихъ гибель — переходъ къ высшему». «Я люблю того, у кого свободенъ духъ и свободно сердце; его голова — лишь содержимое его сердца, а сердце влечетъ его къ гибели». «Я люблю того, кто хочетъ созидать дальше себя и такъ погибаетъ». «Своей поб?доносной смертью умираетъ созидающій, окруженный над?ющимися и благословляющими... Такъ надо учиться умирать... Такъ умирать — лучше всего, второе же — умереть въ борьб? и расточить великую душу...» («Такъ говорилъ Заратустра»).

Въ этомъ трагическомъ стремленіи къ гибели заключенъ высшій возможный для челов?ка нравственный подвигъ; это — не Штирнеровское «проматываніе» жизни! Но какъ согласить это вдохновенное ученье съ стремленіемъ вымести изъ челов?ка все «челов?ческое»!

Не правъ-ли Фуллье, что «пламенное прославленіе страданія, какъ бы прекрасно оно ни было въ смысл? моральнаго вдохновенія, мало понятно въ доктрин?, не признающей никакого реальнаго добра, никакой истинной ц?ли, по отношенію къ которымъ страданіе могло бы служить средствомъ».

И другое неизб?жное противор?чіе — между отвращеніемъ къ стадности и жаждой быть учителемъ и пророкомъ раздираетъ ученіе философа.

Пусть говоритъ онъ о «пустын?», пусть агитатора называетъ онъ «пустой головой», «глинянымъ горшкомъ», пусть заявляетъ онъ, что «философъ познается б?гствомъ отъ трехъ блестящихъ и громкихъ вещей: славы, царей и женщинъ...», но разв? не зоветъ къ себ? вс?хъ «пресыщенный мудростью» Заратустра, чтобы од?лить своими дарами?

И подлинный ужасъ встаетъ, когда пропов?дникъ сверхъ-челов?чества признается въ интимн?йшихъ своихъ чувствахъ, которыя не суждено слушать «толп?»: «Мысль о самоубійств? — сильное утешительное средство: съ ней благополучно переживаются иныя мрачныя ночи». («По ту сторону добра и зла» § 157).

Это — гибель всего міровоззр?ніяъ

Начать съ гордыхъ утвержденій полнаго самоудовлетворенія въ одиночеств? и кончить школой, любовнымъ подвигомъ трагической гибелью и трусливымъ б?гствомъ изъ жизни. Разв? это не ц?лая посл?довательная гамма разочарованій...

Штирнеріанство — безплодное блужданіе въ дебряхъ опустошенной личности, ницшеанство — скорбный кликъ героическаго пессимизма.

Посл?довательный индивидуализмъ неизб?жно приводитъ къ солипсизму, то-есть къ признанію конкретнымъ «я» реальности только своего существованія, къ утвержденію всего существующаго только, какъ своего личнаго опыта. «Я» — Абсолютъ, Творецъ всего; остальной міръ — фантомъ, продуктъ моего воображенія.

Солипсизмъ есть категорическое упраздненіе всего соціальнаго.

Анархизмъ и абсолютный индивидуализмъ могутъ быть названы антиподами.

Анархизмъ есть также культъ челов?ка, культъ личнаго начала, но анархизмъ не д?лаетъ изъ эмпирическаго «я» центра вселенной.

Анархизмъ обращается ко вс?мъ, къ каждому челов?ку, къ каждому «я». И, если не каждое «я» равно драгоц?нно для анархизма, ибо и анархизмъ не можетъ не д?лать различій между подлинно свободнымъ челов?комъ и насильникомъ, пытающимся строить свою свободу на порабощеніи другого, то каждое «я» — и малое и большое — должно быть для анархизма предметомъ равнаго вниманія, каждое «я» им?етъ равное право для выявленія своей индивидуальности, каждое «я» должно быть обезпечено защитой отъ посягательствъ другого «я».

И если абсолютный индивидуализмъ стремится утвердить свободу только даннаго конкретнаго «я», анархизму дорога свобода вс?хъ «я», дорога свобода челов?ка вообще. Абсолютный индивидуализмъ не только мирится съ рабствомъ другихъ, но или относится къ нему безразлично или даже ставитъ его въ уголъ своего благополучія. Анархизмъ и рабство — непримиримы. Общество, построенное на привиллегіяхъ и ограниченіяхъ — несвободно. Тамъ, гд? есть рабы, н?тъ м?ста свободнымъ людямъ.

«Я истинно свободенъ — писалъ Бакунинъ — если вс? челов?ческія существа, окружающія меня, мужчины и женщины точно также свободны. Свобода другихъ не только не является ограниченіемъ, отрицаніемъ моей свободы, но есть, напротивъ, ея необходимое условіе и подтвержденіе. Я становлюсь истинно свободенъ только черезъ свободу другихъ... Напротивъ того рабство людей ставитъ границу моей свобод?...» («Богъ и Государство»).

Анархизмъ, поэтому, чуждъ солипсизму. Для него равно реальны вс? люди, для него, наоборотъ, ирреаленъ тотъ эгоцентризмъ, то выд?леніе и чудовищная гипертрофія личнаго «я», личнаго начала, которыя порождаетъ абсолютный индивидуализмъ.

Также различны они — анархизмъ и посл?довательный индивидуализмъ — и въ области практической д?ятельности.

Абсолютный индивидуализмъ не знаетъ методовъ соціальнаго д?йствія. Онъ не им?етъ соціально-политическихъ программъ, нe собираетъ партій, не образуетъ союзовъ.

Чистый индивидуализмъ, который во всемъ окружающемъ, не исключая людей и разнообразных формъ челов?ческаго общенія, видитъ только средство удовлетворенiя своихъ эгоцентрическихъ стремленій, относится съ полнымъ безразличіемъ, къ отд?льнымъ типамъ организованной общественности, къ отд?льнымъ политическимъ формамъ.

Соціально-политическій прогрессъ для него не существуетъ, ибо общественныя симпатіи его къ тому или другому бытовому укладу обусловливаются не соображеніями «общаго блага», обезпеченія справедливости, утвержденія свободы и т. п., но исключительно личными вкусами. И въ этомъ смысл? античное государство съ институтомъ рабства, феодализмъ и кр?постничество, вольный городъ и цеховая регламентація, буржуазное правовое государство, соціалистическій строй, анархистическая община — для него совершенно равноц?нны.

Требуя неограниченной свободы для себя, онъ отдаетъ свои симпатіи Платоновскому «Государству мудрыхъ», мандаринату, диктатур?, аморфному, нич?мъ не связанному «союзу эгоистовъ». Его не смущаютъ одіозныя привиллегіи или моральныя несовершенства излюбленнаго имъ строя. Насиліе, хищничество, закабаленіе — вс? средства хороши для достиженія главной ц?ли: утвержденія своего неограниченнаго господства, торжества своей воли. Слабому, темному, погибающему — противопоставляются «я», герой, великій челов?къ, сверхчелов?къ. Ц?лыя расы могутъ послужить навозомъ для великихъ — писалъ Стриндбергъ. Весь міръ — говоритъ философъ Эмерсонъ — долженъ стать питомникомъ великихъ людей.

Анархизмъ есть не только соціальная теорія. Онъ также — соціальная практика. Анархизмъ утверждаетъ и ищетъ практическіе методы соціальнаго д?йствія.

Несмотря на непримиримыя противор?чія между отд?льными теченіями анархистской мысли, есть своеобразная «программа — minimum», объединяющая вс? отт?нки анархизма. И эти принципы обусловливают и его тактику.

Въ ряду этихъ принциповъ

Прежде всего — отрицаніе власти, принудительной санкціи во вс?хъ ея формахъ, a сл?довательно, всякой организаціи, построенной на началахъ — централизаціи и представительства. Отсюда отрицаніе права и государства со вс?ми его органами.

Въ области собственно политической — отрицаніе политическихъ формъ борьбы, демократіи и парламентаризма.

Въ области экономической отрицаніе капитализма и всякаго общественнаго режима, построеннаго на эксплоатаціи наемнаго труда.

Наконецъ, анархизмъ въ нов?йшихъ стадіяхъ его развитія приходитъ къ уб?жденію, что революція вообще и анархическая въ «частности не декретируется «верхами», революціоннымъ правительствомъ и не срывается «сознательнымъ иниціативнымъ меньшинствомъ» или случайной кучкой «заговорщиковъ», но совершается «низами», являясь творческимъ выраженіемъ «бунта», идущаго непосредственно изъ «массъ». Но духъ «созидающій, въ отличіе отъ духа «погромнаго», можетъ найти себ? выраженіе не въ случайныхъ и «безц?льныхъ» взрывахъ толпы, но въ свободной ассоціаціи, поставившей сознательно опред?ленныя ц?ли въ дух? анархическаго міровоззр?нія. Отсюда анархизмъ понимаетъ соціальное творчество, какъ самод?ятельность заинтересованнаго класса.

Классовая аполитическая организація является, поэтому, не только лучшей, но и единственно моральной и технически ц?лесообразной формой анархическаго выступленія. Акты «одиночекъ» и «кучекъ» могутъ въ изв?стныхъ случаяхъ им?ть педагогическое значеніе и могутъ быть нравственно оправданы, но къ нимъ сводить всю анархистическую тактику — значило-бы обречь ее на полное безплодіе.

Такъ анархизмъ изъ бунтарскаго настроенія личности преобразуется постепенно въ организованный революціонаризмъ массъ.

Теперь должно быть ясно коренное различіе между абсолютнымъ индивидуализмомъ и анархизмомъ.

Первый — есть настроеніе свободолюбивой личности, ни къ чему ее не обязывающее и потому — по существу — безотв?тственное. Второй — соціальная д?ятельность, строющаяся на испов?дываніи опред?ленныхъ принциповъ и влекущая для каждаго д?ятеля моральную отв?тственность.

Первый ведетъ къ установленію власти, усиленію гнета, второй несетъ въ себ? подлинно освобождающій смыслъ. Первый предполагаетъ освобожденіе единицъ за счетъ общественности, второй освобождаетъ личность черезъ свободную общественность[3].

Наконецъ, чистый индивидуализмъ, какъ на это неоднократно указывалось, антиномиченъ, т.-е. внутренно противор?чивъ и неизб?жно ведетъ къ самоотрицанію.

У сильной индивидуальности безграничная свобода, безспорно, является стимуломъ къ чрезвычайному развитію личной мощи за счетъ слабыхъ индивидуальностей. Это неизб?жно должно повести къ своеобразному «аристократическому» отбору, который для обезпеченія своей свободы и безопасности порабощаетъ все окружающее. Но, съ одной стороны, устраненіе борьбы и мирное пользованіе неограниченной властью ведетъ неизб?жно къ вырожденію избранныхъ и преобразуетъ въ посл?дующихъ покол?ніяхъ силу въ слабость, съ другой, вызываетъ въ порабощенныхъ духъ протеста противъ ослаб?вшаго властителя и зоветъ ихъ къ борьб?, неизб?жно кончающейся пораженіемъ поработителя. Эту мысль прекрасно выразилъ Зиммель: «... Аристократы, выд?лившіеся изъ общаго уровня, на н?которое время создаютъ для себя особый высшій уровень жизни. Въ новой обстановк? они, однако постепенно утрачиваютъ жизнеспособность, между т?мъ какъ масса, пользуясь выгодами большого числа, ее сохраняетъ».

Такъ неограниченный индивидуализмъ, отрицающій свободную общественность, неизб?жно приходитъ къ вырожденію и самоотрицанію.

Личность есть центръ анархическаго міровоззр?нія. Полное самоопред?леніе личности, неограниченное выявленіе ею своихъ индивидуальныхъ особенностей — таково содержаніе анархистскаго идеала.

Но личность — немыслима вн? общества. И анархизму приходится р?шатьпроблему — возможно-ли и какъ возможно такое общество, которое бы ц?ли личности сд?лало своими ц?лями, которое утвердило бы полную гармонію между индивидуальными устремленіями личности и задачами общественнаго союза и т?мъ самымъ осуществило бы, наконецъ, мечты хиліазма.

Анархизмъ можетъ р?шить эту проблему только въ смысл? отрицательномъ.

Такое общество — невозможно.

Исторически и логически антиномія личности и общества — неустранима. Никогда, ни при какихъ условіяхъ не можетъ быть достигнута между ними полная гармонія. Какъ бы ни былъ совершененъ и податливъ общественный строй — всегда и неизб?жно вступитъ онъ въ противор?чіе съ т?мъ, что остается въ личности неразложимымъ ни на какія проявленія общественныхъ чувствъ — ея своеобразіемъ, неделимостью, неповторимостью.

Никогда личность не уступитъ обществу этого посл?дняго своего «одиночества», общество никогда не сможетъ «простить» его личности.

Стремленіе — всегда впередъ и всегда дальше есть уд?лъ личности и представленіе о такой общественной организаціи, которая видимыімъ своимъ совершенствомъ могла бы убаюкать это стремленіе — было бы вм?ст? уб?жденіемъ въ возможности духовной смерти личности.

Для анархиста подобное представленiе — невозможно. Постоянное, непрерывное, ни извн?, ни изнутри не ограничиваемое устремленіе личности къ самоосвобожденію — есть основной постулатъ анархизма.

Именно зд?сь — на пути къ свободному творчеству личности и встаютъ т? мощныя препоны, которыя создаетъ организація общественности, порождаемой безсознательно стихійно инстинктомъ самосохраненія.

И принадлежа общественности одн?ми сторонами своего существованія, личность освобождаетъ другія, которыя служатъ только индивидуальнымъ ея запросамъ.

Бросимъ б?глый взглядъ на характеръ соотношеній между личностью и обществомъ.

Въ изв?стномъ, занимающемъ насъ смысл?, можно утверждать, что вся челов?ческая исторія — есть исторія великой тяжбы между личностью и обществомъ, исторія систематическаго закр?пощенія личности, извращенія ея оригинальныхъ задачъ, подчиненія ея интересовъ и нравственныхъ запросовъ интересамъ и нормамъ общественности.

И потому — въ античномъ, феодальномъ и современномъ буржуазномъ стро? личность и общество всегда — то открыто, то замаскированно — вели безпощадную борьбу.

И въ этомъ неравномъ единоборств? досел? жертвой была личность.

Какъ будто съ этими утвержденіями не вяжутся — ея тріумфы, поднятіе вождей на щиты, реформирующее вліяніе «избранниковъ» на общественные нравы? Эти усп?хи были — призракомъ, обманомъ...

Организаторъ — вождь, даже съ неограниченными полномочіями въ рукахъ, былъ всегда «слугой» возглавляемой имъ группы; онъ былъ вождемъ лишь до т?хъ поръ, пока хот?лъ или ум?лъ сл?довать инстинктамъ и вождел?ніямъ руководимой имъ среды. Когда вождь становился слишкомъ «индивидуаленъ» для толпы, для многоголоваго суфлера — назр?валъ конфликтъ. И падалъ вождь!

Такъ было на вс?хъ ступеняхъ развитія челов?ческаго общества. И ч?мъ бол?е усложняется челов?ческій механизмъ, т?мъ бол?е, какъ будто, растетъ зависимость отд?льной личности отъ общества. Тысячи ц?пей — семейныхъ, служебныхъ, профессіональныхъ, союзныхъ, государственныхъ опутали ее. Тысячи паразитовъ стоятъ на дорог? ея творческимъ устремленіямъ. И — кажется, никогда еще антагонизмъ между личностью и обществомъ не достигалъ такой остроты, какъ въ наше время.

И, т?мъ не мен?е, анархизмъ не только не есть отрицаніе общественности, какъ полагаютъ многіе, но, наоборотъ, самая пламенная ея защита.

Пересмотримъ, хотя б?гло, аргументы противъ общественности и за нее.

1) Наибол?е распространеннымъ и в?скимъ соображеніемъ противъ общественности было указаніе, что вс?, изв?стныя намъ досел?, историческія формы общественности ограничивали личность, не давая полнаго простора устремленіямъ.

Организованное общежитіе есть всегда н?который компромиссъ разнородныхъ индивидуальныхъ воль. Личность должна, вынуждена поступиться ч?мъ-то «своимъ», чтобы послужить «общему благу». Каждый жертвуетъ частью своей личной свободы, чтобы обезпечить свободу общественную.

Общество — неизб?жно вырабатываете свою волю, не совпадающую съ волей отд?льныхъ индивидуальностей, ставитъ ц?ли, далекія, быть-можетъ, ц?лямъ, принадлежащимъ личности, избираетъ средства къ осуществленію ц?лей, отвергаемыхъ индивидуальностью.

И вотъ открывается мучительный процессъ приспособленія, когда индивидуальность бываетъ вынуждена поступиться самымъ дорогимъ для нея, единственно важнымъ и святымъ, затаить свою правду, чтобы не породить диссонанса «средней», которую властно диктуетъ общественный союзъ, стоящій надъ личностью.

Правда, «общій уровень» массъ повышается съ чрезвычайной быстротой, но все-же, по наблюденію соціологовъ, его ростъ относительно отстаетъ отъ роста индивидуальности.

Въ современныхъ условіяхъ общественности личность развивается, усложняется, дифференцируется несравненно быстр?е, ч?мъ дифференцируется ц?лое общество, масса, народъ. Пропасть, д?лившая н?когда господъ и рабовъ, уже той пропасти, которая разд?ляетъ современную, утонченную въ интеллектуально-моральномъ смысл? индивидуальностъ отъ массы, несмотря на огромный безспорный прогрессъ также въ соціально-экономической области, какъ и въ области просв?щенія.

Вожди и народъ стояли прежде психически ближе другъ къ другу, ч?мъ нын?. И это справедливо не только въ прим?неніи къ вождямъ, но и къ ц?лымъ классамъ современности. Не говоря о первобытной общин?, феодалъ среднев?ковья былъ ближе по кругозору, настроеніямъ и вкусамъ къ кр?постному, ч?мъ современный банкиръ къ рабочему, мелкому конторщику, или своему лакею.

И современное общество, не взирая на вс? его соціально-политическія, экономическія, техническія завоеванія, является бол?е тяжкой формой гнета для отд?льной личности, ч?мъ какое-либо изъ ран?е существовавшихъ обществъ.

Оно — торжество «золотой средины». Деспотически подчиняетъ оно своимъ вел?ніямъ даже выдающуюся индивидуальность.

2) Помимо того, что подобное систематическое давленіе общественности на личность выражается въ неизб?жномъ пониженіи интеллектуальнаго уровня членовъ общественнаго союза, ибо высочайшіе духовные запросы индивидуальности могутъ остаться безъ удовлетворенія, разъ они идутъ вразр?зъ съ бол?е властными запросами середины, необходимо еще им?ть въ виду, что самыя, общественныя ц?ли — примитивн?е, проще ц?лей индивидуальныхъ.

Личность — безконечно бол?е сложна въ ея оригинальныхъ устремленіяхъ, ч?мъ общество, неизб?жно ставящее себ? ближайшія, бол?е грубыя, бол?е доступныя ц?ли. Общественныя ц?ли могутъ легко стать ц?лями даже и выдающейся личности. Но сколькимъ ц?лямъ посл?дней не суждено долго, а, можетъ быть, и никогда стать ц?лями общественными.

Эта «примитивность» общественныхъ ц?лей объясняетъ намъ также, почему коллективныя нормы, резолюціи, установленія поражаютъ насъ относительной б?дностью содержанія, почему, наприм?ръ, парламенты, соединявшіе не разъ въ историческіе моменты то, что могло-бы съ полнымъ правомъ быть названо цв?томъ націи въ интеллектуальномъ смысл?, давали такіе жалкіе, такіе скудные плоды. Въ подобной работ?, ставящей себ? широко-общественныя ц?ли, заран?е принимается во вниманіе необходимость стереть въ общемъ р?шеніи все оригинальное, все личное, чтобы оно было доступно общему, неизб?жно, низшему уровню пониманія. И сколько-бы ни собрать большихъ людей, если имъ будетъ поставлена задача выработать н?которое общее р?шеніе, оно будетъ всегда безцв?тнымъ, вялымъ, даже умственно убогимъ.

3) Несвобода личности идетъ еще дал?е.

Въ общественности въ любой моментъ встаютъ проблемы, вызываемыя техническими запросами общежитія, ни мало не интересующія личность, какъ таковую. Въ обществ? живутъ рядомъ — сословныя и классовыя противор?чія, интеллектуально-моральные антагонизмы между различными культурными слоями, культурно-религіозныя суев?рія и культурно-религіозный нигилизмъ. Все это, сталкиваясь, порождаетъ могущественный хаосъ, въ который вовлекается личность, вопреки ея вол?, независимо отъ оригинальныхъ и органичныхъ ей стремленій. И она или гибнетъ въ немъ подъ гнетомъ чуждыхъ ей проблемъ или совершаетъ огромную, ей ненужную работу. Сколько неожиданныхъ трагедій встаетъ для личности на этомъ пути трагедій, — порожденныхъ часто лишь случайнымъ вн?шнимъ сожительствомъ съ другими...

Счастье той личности, проблемы которой совпадутъ съ проблемами общежитія. Такъ бываетъ часто съ «талантомъ», превосходящимъ, по в?рному зам?чанію Шопенгауэра, способности, но не понятія толпы. Онъ ум?етъ угадать, сд?лать своимъ то, что незримо ставится на очередь и предложить самостоятельное р?шеніе прежде, ч?мъ косная обывательская мысль сознаетъ необходимость самаго р?шенія. Талантъ получитъ награду. Но геній, стоящій надъ понятіями среды и надъ уровнемъ ея лавръ, остается часто непонятымъ и отторгнутымъ.

4) Еще бол?е мучительной для личности является обязанность для нея руководиться нормами общественной нравственности.

Жизнь и творчество сознающей себя личности опред?ляется нравственнымъ закономъ — не т?ми требованіями морали, о которыхъ говорятъ классы, политическія партіи и государство, a вел?ніями того внутренняго божества, безъ котораго н?тъ челов?ческой природы, и которое возвышаетъ ее надъ вс?мъ остальнымъ органическимъ и неорганическимъ міромъ.

Эти вел?нія, этотъ единственный нравственный законъ заключается въ установленіи полной гармоніи между властными императивами своего «я» и вн?шними поступками, вн?шнимъ поведеніемъ личности.

Всякія попытки модифицировать д?ятельность, жертвуя внутренними императивами, приводятъ къ нарушенію гармоніи, уничтожаютъ единство и ц?льность личныхъ устремленій, колеблятъ равнов?сіе въ нравственной природ? челов?ка и потому являются безнравственными.

Можно говорить о ихъ ц?лесообразности, важности и даже необходимости, но вс? эти соображенія им?ютъ внутреннимъ источникомъ не нравственные интересы отд?льнаго и самостоятельнаго «я», а побужденія среды — партіи, класса, толпы и т. д.

Коллективная психика, конечно, можетъ подчинить и обусловить психику индивидуальную: она можетъ заставить ее пережить во имя общественной ц?лесообразности или даже нравственности такія чувства и настроенія, которыя въ данный моментъ совпадаютъ съ настроеніями и чувствами автономной личности. Но коллективная психика есть н?что лежащее вн? личности; она указуетъ ей свои ц?ли и свои средства. Подчиняя себ? психику индивидуальную, она требуетъ у личности отреченія отъ своего полнаго чистаго «я»; она нe считается съ душевными драмами личности, она довольствуется ея вн?шнимъ согласіемъ, и разъ посл?днее дано, коллективная психика съ полнымъ удовлетвореніемъ впитываетъ въ себя индивидуальную, какъ равноправнаго члена.

Надъ нравственностью «я», нравственностью личности выростаетъ новая нравственность, подчиняющаяся инымъ законамъ, ч?мъ тотъ, о которомъ мы говорили выше. Эта новая нравственность, стоящая надъ личностью, въ значительной м?р? и вн? ея, легко и свободно мирится съ компромиссами и уступками, на которыя должна итти каждая отд?льная личность въ угоду ей. Она не видитъ и не желаетъ знать трагедіи отд?льнаго челов?ческаго существованія, она не желаетъ знать индивидуальной правды, она знаетъ только — коллективную правду.

Но коллективная правда есть ложь! Ради нея личность отказывается отъ полноты своей субъективной правды, ради нея она смиряетъ свои см?лые порывы, ибо психика массы всегда консервативна!

Коллективная правда — грубая совокупность отд?льныхъ челов?ческихъ правдъ со вс?ми ур?зками и уступками, необходимыми для примиренія вс?хъ. Она — насиліе, ибо она есть грубое возд?йствіе однихъ на другихъ. И автономная личность не можетъ съ нею мириться, ибо только въ себ? чувствуетъ для себя законный источникъ нравственнаго.

5) Т? опасности общественности, о которыхъ мы говорили до сихъ поръ — самоочевидны. Но есть иныя, бол?е грозныя, о самомъ существованіи которыхъ многіе не подозр?ваютъ.

И къ нимъ относится прежде всего неизб?жный психологическій фактъ, что общественная санкція въ нашихъ глазахъ является единственнымъ критеріемъ истинности нашихъ утвержденій.

Мы только что констатировали возможность жесточайшихъ антагонизмовъ между личностью и обществомъ, — мы знаемъ, что антагонизмы эти могутъ обостряться въ такой м?р?, что личность не только не ищетъ общественнаго признанія своихъ открытій, но a priori отвергаетъ за обществомъ какое либо право оц?нивать или судить ея творческiя устремленія. Но это гордое отъединеніе, это презр?ніе къ суду массъ, суду народа есть разрывъ, только кажущійся.

Въ наибол?е категорическомъ смысл?, онъ можетъ быть еще разрывомъ съ данной формой общественности... Но... какой смыслъ могъ бы быть заключенъ въ наши утвержденія, въ наше творчество, если бы въ насъ не жила твердая ув?ренность, что придетъ день, когда творчество наше заразитъ другихъ, вс?хъ, когда в?ра наша станетъ в?рою другихъ и восторжествуетъ та правда, которую испов?дуемъ мы.

Сл?довательно, вся д?ятельность наша направляется сознаніемъ, что она им?етъ не только ц?нность съ нашей личной точки зр?нія, но что она есть опред?ленная ц?нность и въ общественномъ смысл?. Наше д?ло можетъ быть отвергнуто современнымъ намъ обществомъ, можетъ быть имъ признано вреднымъ, но оно въ нашихъ глазахъ освящается упованіемъ, что общество или откажется отъ своей несправедливой оц?нки нашего д?ла или что посл?днее найдетъ достойнаго и справедливаго судью въ посл?дующихъ покол?ніяхъ. Иного м?рила истинности своихъ утвержденій личность не знаетъ.

Такъ выростаетъ надъ ней судія, которому рано или поздно, но неизб?жно предстоитъ произнести приговоръ надъ творчествомъ каждаго.

6) Есть еще одна тяжкая зависимость личности отъ общества, обычно остающаяся неосознанной.

Когда общество, ограничиваетъ насъ систематически въ свобод? нашихъ проявленій, подм?няетъ наши ц?ли своими, рекомендуетъ, а чаще навязываетъ пользованіе, лишь имъ одобренными средствами, оно убиваетъ въ изв?стной м?р? нашу личную иниціативу и этимъ культивируетъ въ личности чувство безотв?тственности.

Именно, на этой почв? ограниченія и подавленія личной самостоятельности, рождается у личности стремленіе слагать съ себя отв?тственность и за свои собственныя акты и за т? общественныя несовершенства, которыхъ она является свид?телемъ. Вина возлагается на партію, среду, общество, народъ. Личность же оказывается безвольной игрушкой, или сл?пымъ исполнителемъ общественныхъ вел?ній.

7) Наконецъ, въ этомъ изсл?дованіи антиномій, разд?ляющихъ общество и личность, должно найти себ? м?сто указаніе, частью методологическаго характера, но сохраняющее чрезвычайную важность для индивидуалистическаго міросозерцанія — указаніе на отсутствіе подлинной реальности у общества, какъ такового.

Подлинной самоочевидной реальностью — является личность. Только она им?етъ самостоятельное нравственное бытіе, и посл?днее не можетъ быть выводимо изъ порядка общественныхъ взаимоотношеній.

Правда, изв?стны утвержденія противоположнаго характера.

Основное историко-философское положеніе гегеліанства заключается — въ совершенномъ подчиненіи своеобразныхъ личностей моменту ихъ сліянія въ общественности, въ поглощеніи начала личнаго началомъ общественнымъ, въ утвержденіи самостоятельности посл?дняго, признаніи его абсолютнымъ, наконецъ, въ апофеоз? «государства» и «народа». Въ нихъ гегеліянство примиряетъ свободу и необходимость, въ нихъ его Міровой Абсолютный Духъ достигаетъ своего самосознанія; они, наконецъ, опред?ляютъ волю индивидуальности, влагаютъ въ нее реальное содержаніе, поставляютъ себя высшимъ, единственнымъ критеріемъ нравственности для ея устремленій.

Экономическій матеріализмъ, оставляя въ сторон? раздирающія его противор?чія и опред?ленно-прагматическій характеръ его отд?льныхъ утвержденій, хоронитъ личность въ угоду мистической реальности общественныхъ образованій, создаетъ себ? фетишъ — производственныхъ отношеній.

Наконецъ, есть писатели, которые, исходя изъ представленій объ обществ?, какъ своеобразномъ, автономномъ, им?ющемъ собственныя законом?рности «активномъ процесс?», не вдаваясь въ вышеуказанныя крайности, утверждаютъ т?мъ не мен?е общественность, какъ реальность sui generis.

Такъ французскій соціологъ — Дюркгеймъ полагаетъ, что «коллективныя наклонности им?ютъ свое особенное бытіе; это — силы настолько же реальныя, насколько реальны силы космическія, хотя он? и различной природы». Это — «реальности sui generis, которыя можно изм?рять, сравнивать по величин?». И Дюркгеймъ думаетъ, что зд?сь можно говорить о «психическомъ существ? новаго типа, которое обладаетъ своимъ собственнымъ способомъ думать и чувствовать». И такъ какъ «коллективныя представленія обладаютъ совершенно иной природой, ч?мъ представленія индивидуальныя», то и «соціальная психологія им?етъ свои собственные законы, отличающіеся отъ законовъ психологіи индивидуальной».

Возраженіе, что общество вн? лицъ не существуетъ, что въ обществ? н?тъ ничего реальнаго, происходящаго вн? индивида, Дюркгеймъ отводитъ ссылкой на наличность чувства у многихъ индивидуальностей, представляющихъ себ? общество, какъ «противод?йствующую имъ и ограничивающую ихъ силу», а также указаніемъ на то, что «коллективныя состоянія существуютъ въ групп?... раньше, ч?мъ коснутся индивида, какъ такового, и сложатся въ немъ въ новую форму чисто внутренняго психическаго состоянія».

Итакъ, существуютъ факты, явленія, «характерныя черты которыхъ отсутствуютъ въ элементахъ, ихъ составляющихъ». Таковы, напр. религія — образъ мышленія, присущій только коллективному существу, право (совокупность нормъ и совокупность правоотношеній), наконецъ, такія соціальныя явленія, какъ архитектурный типъ, орудія транспорта и пр.

Это разсужденіе, какъ вс? ему подобныя, безспорно, покоится на недоразум?ніи. Несомн?нно, что въ преломленіи нашего индивидуальнаго сознанія общество представляется моментомъ, над?леннымъ вс?ми атрибутами реальности, своеобразнымъ качествомъ, им?ющимъ свою психологію, свои специфическія силы, выражающимъ свою волю, утверждающимъ свои нормы. Отсюда возможность научно построить — ученіе объ общественномъ организм? и даже усматривать въ обществ? — самостоятельную нравственную субстанцію.

Однако, утверждать реальность за общественностью значило бы идти противъ самоочевидности.

Какъ не было и не могло быть общественности, сложившейся вн? людей, такъ не было и не можетъ быть ни одного общественнаго момента, который своимъ существованіемъ и своимъ развитіемъ не былъ-бы обязанъ личной иниціатив? и личному творчеству. Общественность всегда есть продуктъ личной воли, каковы-бы ни были мотивы, лежащіе въ основ? ея. И прежде ч?мъ какой либо фактъ становится фактомъ общественности, онъ долженъ быть выявленъ чьимъ-либо личнымъ сознаніемъ и долженъ быть выраженъ въ чьемъ-либо личномъ труд?. Мы не знаемъ иного способа зарожденія общественнаго факта. Фактъ индивидуальный, фактъ личности или личностей, усвоенный общественностью, испытавшій на себ? разнообразныя скрещивающіяся вліянія, пріобр?таетъ специфическій характеръ, становится чисто «соціальнымъ», и ему постепенно начинаютъ приписывать самостоятельную субстанцію, обращая его въ фетишъ — мистическую, непознаваемую «реальность».

Личность — всегда prius. Общественность — всегда ея производное. И реальна только личность — въ совокупности ея психофизическихъ особенностей, переживаній, устремленій, въ своеобразіи ихъ индивидуальнаго комплекса — единственномъ неповторимомъ. Общественность — реальна отраженнымъ св?томъ, св?томъ реальной личности.

Быть-можетъ, въ соціологической литератур?, вопросъ этотъ ник?мъ не былъ такъ широко поставленъ и такъ всесторонне осв?щенъ, какъ П. Л. Лавровымъ, который въ ц?ломъ ряд? сочиненiй д?лаетъ его центромъ своихъ изсл?дованій.

«...Личность лишь тогда — писалъ онъ въ своихъ «Историческихъ письмахъ» — подчиняетъ интересы общества своимъ собственнымъ интересамъ, когда смотритъ на общество и на себя, какъ на два начала, одинаково реальныя и соперничествующія въ своихъ интересахъ. Точно такъ же поглощеніе личности обществомъ можетъ им?ть м?сто лишь при представленіи, что общество можетъ достигать своихъ ц?лей не въ личностяхъ, а въ чемъ-то иномъ. Но и то, и другое — призракъ. Общество вн? личностей не заключаетъ ничего реальнаго... Общественныя ц?ли могутъ быть достигнуты исключительно въ личностяхъ..

«..Индивидуализмъ.... становится осуществленіемъ общаго блага помощью личныхъ стремленій, но общее благо и не можетъ иначе осуществиться. Общественность становится реализированіемъ личныхъ ц?лей въ общественной жизни, но он? и не могутъ быть реализированы въ какой-либо другой сред?». (Письмо шестое).[4]

И въ другихъ сочиненіяхъ онъ развиваетъ т? же мысли: «...Реальны въ исторіи лишь личности; лишь он? желаютъ, стремятся, обдумываютъ, д?йствуютъ, совершаютъ исторію» (Введеніе въ исторію мысли), «...Общества им?ютъ... реальное существованіе лишь въ личностяхъ, ихъ составляющихъ...» (Задачи пониманія исторіи), «...Вообще реальны лишь особи...» (Тамъ-же).

Но признавъ личность — основнымъ творцомъ общественности и ея исторіи, понимая самую общественность, какъ опред?ленную связность реальныхъ «мыслящихъ, чувствующихъ, хотящихъ» личностей (Виндельбандъ), мы т?мъ мен?е можемъ смотр?ть на общественность, какъ на объектъ одностороннихъ посягательствъ.

Только неограниченный индивидуализмъ, усматривающій въ ней самостоятельную реальность, можетъ направлять на нее свои отравленныя стр?лы.

Реалистическій анархизмъ — именно потому, что общественность есть продуктъ творческой воли личности — долженъ «оправдать» ее.

Анархическое міровоззр?ніе полагаетъ, что въ общественности подлинное освобожденіе можетъ найти свою опору.

Неограниченный индивидуализмъ ведетъ къ «дурной свобод?».

Изсл?дуемъ же аргументы, которыми защищается общественность.

1) Прежде всего общество, какъ изв?стный порядокъ взаимоотношеній живыхъ существъ — есть постоянный историческій фактъ. Челов?къ на вс?хъ ступеняхъ его историческаго развитія есть существо общественное (zoon politikon). Уже изъ основного факта челов?ческой природы — акта рожденія, вытекаетъ съ необходимостью моментъ сосуществованія старшихъ покол?ній съ младшими для выращиванія посл?днихъ и для разнообразныхъ формъ симбіоза въ ц?ляхъ взаимопомощи.

Мы не знаемъ изолированныхъ людей, за исключеніемъ аскетовъ и робинзоновъ, но и т? были продуктомъ общественности. «Даже уединенный отшельникъ — хорошо сказалъ Виндельбандъ — въ своей духовной жизни опред?ленъ обществомъ, которое его создало, и вся жизнь Робинзона покоится на остаткахъ цивилизаціи, изъ которой онъ былъ выброшенъ въ свое одиночество. Абстрактный «естественный» челов?къ не существуетъ; живетъ лишь историческій, общественный челов?къ».

Патетическія строки посвящаетъ «соціальному» Бакунинъ: «Челов?къ становится челов?комъ и достигаетъ сознанія и осуществленія своей челов?чности, лишь въ обществ? и единственно коллективнымъ д?йствіемъ всего общества… Вн? общества челов?къ в?чно остался бы дикимъ зв?ремъ или святымъ, что, въ сущности, приблизительно одно и то-же. Изолированный челов?кь не можетъ им?ть сознанія своей свободы... Я могу себя считать и чувствовать свободнымъ лишь въ присутствіи и по отношенію къ другимъ людямъ.... Общество предшествуетъ и переживаетъ всякаго челов?ческаго индивидуума, какъ сама природа; оно в?чно, какъ природа... Полное возстаніе противъ общества для челов?ка столь-же невозможно, какъ возстаніе противъ природы..» и, наконецъ: «Спрашивать, является-ли общество добромъ или зломъ, столь же невозможно, какъ спрашивать, является-ли добромъ или зломъ природа, всемірное, матеріальное, реальное, единое, всевышнее, абсолютное существо; это н?что большее, ч?мъ добро или зло; это безм?рный, положительный и первичный фактъ, предшествующiй всякому сознанію, всякой иде?, всякой интеллектуальной и моральной оц?нк?, это само основаніе, это м?ра, въ которой позже фатально развивается для насъ то, что мы называемъ добромъ или зломъ». («Богъ и Государство»).

2) На вс?хъ ступеняхъ развитія живыхъ существъ общественность является продуктомъ неумолчнаго инстинкта самосохраненія.

Въ наше время уже довольно поколеблено то ортодоксальное пониманіе дарвинизма, согласно которому весь жизненный процессъ сводится къ неограниченной и безпощадной борьб? за существованіе — борьб?, понимаемой, какъ взаимоуничтоженіе, истребленіе.

Кесслеръ, Тимирязевъ, Кропоткинъ, Эспинасъ, опираясь на самого Дарвина, предостерегавшаго своихъ посл?дователей отъ переоц?нки и искаженія его термина «борьба за существованіе», указали, что самая «борьба за существованіе» не является постояннымъ фактомъ существованія какихъ-либо особей одного вида, а возникаетъ между ними лишь тогда, когда условія среды недостаточны, чтобы обезпечить имъ существованіе. Такимъ образомъ, возможность мира при наличности благопріятныхъ условій не исключается. Уже Дарвинъ указывалъ на роль общественности, а Эспинасъ прямо утверждаетъ, что н?тъ почти живыхъ существъ, не вступающихъ хотя бы въ кратковременные союзы съ другими особями того же вида. Повсем?стность соціальнаго существованія есть такимъ образомъ фактъ безспорный.

И это не все. Позже удалось подм?тить и доказать, что индивидуальныя приспособленія особи обычно уступаютъ м?сто соціальной приспособляемости, т.-е. на лицо выступаютъ опред?ленныя преимущества, хотя бы индивидуально и бол?е слабыхъ, но бол?е воспріимчивыхъ и соціально объединенныхъ особей. При этомъ наблюденіи установили зам?чательный фактъ постепеннаго выт?сненія и совершеннаго исчезновенія индивидуума въ случаяхъ антагонизма его жизненныхъ интересовъ интересамъ вида. М?сто неуживчиваго индивидуума занимается другимъ бол?е приспособленнымъ. Именно на этомъ основаніи многіе біологи признаютъ, что выигрышъ для любой индивидуальности, въ смысл? обезпеченiя ея правъ на существованіе, въ обществ? — огроменъ.

Такимъ образомъ, выживаютъ или поб?ждаютъ не наибол?е сильные индивидуально, аггрессивные, приспособленные къ борьб? организмы, a бол?е слабые, но бол?е т?сные, бол?е соціальные. Торжество соціальной помощи, передъ чисто индивидуалистическимъ захватомъ, — прочный біологическій фактъ. Естественный отборъ — на сторон? соціальныхъ особей.

Въ изв?стныхъ «Очеркахъ о взаимопомощи» Кропоткинъ показалъ — какъ въ «безчисленныхъ сообществахъ животныхъ исчезаетъ борьба между отд?льными индивидуальностями изъ-за средствъ существованія и борьба зам?няется коопераціей».

И Кропоткинъ утверждаетъ, что т? общества, которыя будутъ заключать наибольшее количество членовъ, наибол?е симпатизирующихъ другъ другу, будутъ и наибол?е процв?тать и оставлять наибольшее количество потомковъ».

Такъ «взаимопомощь» становится такимъ же закономъ животной жизни, какъ и взаимная борьба. И челов?къ не является исключеніемъ въ природ?. Онъ также подчиненъ великому инстинкту самосохраненія, a сл?довательно, стремится къ общественности и взаимопомощи, гарантирующимъ наилучшіе шансы выжить и оставить потомство. Разнообразныя формы коопераціи и разные типы профессіональнаго движенія, есть проявленіе въ соціальномъ план? закона взаимопомощи, видоизм?няющаго біологическій принципъ «борьбы за существованіе».

И самая культура, сл?довательно, есть лишь система средствъ, которыми общественность стремится утолить изначальный инстинктъ самосохраненія.

Для изолированнаго челов?ка культура — невозможна, не только какъ представленіе, но и технически. Невозможны ея основныя предпосылки, какъ языкъ, групповая взаимопомощь и пр.

Языкъ, семья, отечество — сверхъиндивидуальны. «Эти три основныя образованія — пишетъ В. Соловьевъ — несомн?нно, суть частныя проявленія челов?чества, а не индивидуальнаго челов?ка, который, напротивъ, самъ отъ нихъ вполн? зависитъ, какъ отъ реальныхъ условій своего челов?ческаго существованія». («Идея челов?чества у Огюста Конта»). «Языкъ — читаемъ мы у авторитетнаго русскаго лингвиста Потебни — развивается только въ обществ?, и притомъ не только потому, что челов?къ есть всегда часть ц?лаго, къ которому принадлежитъ, именно своего племени, народа, челов?чества, не только всл?дствіе необходимости взаимнаго пониманія, какъ условія возможности общественныхъ предпріятій, но и потому, что челов?къ понимаетъ самого себя, только испытавши на другихъ людяхъ понятность своихъ словъ». «Лишь въ общеніи челов?къ научается слову» — говоритъ также С. Трубецкой — и «уб?ждается во всеобщемъ логическомъ значеніи своего разума».

Этотъ инстинктъ самосохраненія связанъ, поэтому, уже съ первыхъ шаговъ челов?ческаго существованія, съ инстинктомъ стадности, о которомъ говорятъ вс? антропологи.

У англійскаго ученаго Макъ-Дауголла («Основныя проблемы соціальной психологіи») мы находимъ любопытныя разсужденія о стадномъ инстинкт?, не требующемъ для своего проявленія въ прост?йшей форм? «какихъ-либо высокихъ душевныхъ качествъ, никакой симпатіи или склонности къ взаимной помощи». Макъ-Дауголлъ считаетъ для антропологіи доказаннымъ существованіе стаднаго инстинкта у первобытнаго челов?чества. Но онъ указываетъ также на разнообразныя и весьма любопытныя проявленія его у цивилизованныхъ людей нашего времени. Онъ отм?чаетъ «ужасающій и пагубный ростъ» современныхъ городовъ, даже тогда, когда это прямо не диктуется экономическими условіями; онъ отм?чаетъ наклонность современной администраціи всячески поощрять этотъ стадный инстинктъ и приходитъ къ заключенію, что «при значительной свобод? образованія аггрегацій современныхъ націй его непосредственное д?йствіе способно дать уклоняющіеся отъ нормы и даже вредные результаты». Наконецъ, изъ стаднаго инстинкта, повидимому, вырабатывается и то чувство «активной симпатіи», принимающее весьма многочисленныя и разнородныя формы у современнаго челов?ка, которое необходимо предполагаетъ общеніе.

Своеобразной иллюстраціей вліянія общественности на сохраненіе индивидуальности, обреченной на гибель въ условіяхъ бол?е или мен?е изолированнаго существованія, могло бы служить указаніе хотя бы на фактъ самоубійства въ современномъ обществ?. Общеизв?стно, что культурные народы современности съ зам?чательной правильностью, характеризующей вс? соціальныя явленія, даютъ изъ году въ годъ опред?ленный процентъ самоубійствъ. Среди многочисленныхъ изсл?дованій, посвященныхъ изученію причинъ этой таинственной законом?рности, сл?дуетъ особо выд?лить зам?чательный трудъ французскаго соціолога Дюркгейма — «Самоубійство». Посл? всесторонняго, тщательнаго анализа разнообразныхъ факторовъ, вызывающихъ фактъ самоубійства — религіозныхъ, экономическихъ, правовыхъ, политическихъ и пр., Дюркгеймъ приходитъ къ выводу, что «число самоубійствъ изм?няется обратно пропорціонально степени интеграціи религіознаго, семейнаго, политическаго общества», или, другими словами, «число самоубійствъ обратно пропорціонально степени интеграцiи т?хъ соціальныхъ группъ, въ которыя входитъ индивидъ». Крайній индивидуализмъ, непризнающій иныхъ стимуловъ, кром? стремленія къ немедленной реализаціи своей воли — по мн?нію Дюркгейма — не только благопріятствуетъ д?ятельности причинъ, вызывающихъ самоубійства, но можетъ считаться одной изъ непосредственныхъ причинъ такого рода. Наоборотъ, общественность, вырабатывающая чувства симпатіи и солидарности — даже и при современныхъ, въ высшей степени несовершенныхъ (экономически и морально) формахъ ея организаціи — является могучимъ средствомъ защиты противъ общераспространенной и, повидимому, пока неустранимой тенденціи къ самоубійству.[5]

Такимъ образомъ, общественность является неизб?жнымъ продуктомъ неискоренимаго въ насъ инстинкта самосохраненія.

3) Общественность помимо утоленія нашего инстинкта самосохраненія — представляетъ еще одну спеціальную выгоду для развитія и совершенствованiя нашей индивидуальности — выгоду «большого числа».

Въ настоящее время является бол?е или мен?е общепризнаннымъ, что увеличеніе разм?ровъ соціальнаго круга является чрезвычайно благопріятнымъ, какъ для развитія индивидуальныхъ способностей, такъ и для повышенія общаго уровня самого общежитія.

«Въ обширномъ соціальномъ кругу — пишетъ, наприм?ръ, Зиммель — обыкновенно встр?чается большее или меньшее число выдающихся натуръ, которыя д?лаютъ борьбу для слаб?йшихъ непосильной, подавляютъ ихъ и т?мъ самымъ повышаютъ общій уровень даннаго соціальнаго круга». («Соціальная дифференціація»).

Съ другой стороны, только большое общество можетъ обезпечить далеко идущую дифференціацію занятій и, непосредственно связанную съ ней, дифференціацію способностей. Только широкому соціальному кругу — подъ силу выростить и образовать многограннаго челов?ка современности съ его всеобъемлющимъ кругозоромъ и яснымъ пониманіемъ задачъ міровой культуры.[6]

Высоко дифференцированной личности т?сно въ небольшомъ кругу. Подъ опасеніемъ задохнуться и поставить пред?лъ дальн?йшему развитію своихъ особенностей, индивидуальность выбрасывается за пред?лы, не дающей простора ея силамъ, общественной группы въ поискахъ за бол?е широкимъ дифференцированнымъ кругомъ. Мощная личность нуждается въ необозримомъ матеріал? для своего творческаго «д?ла». И ареной ея исканій можетъ быть ц?лый міръ.

Довольно прим?ра современной крошечной Швейцаріи съ ея ограниченнымъ географическимъ масштабомъ, съ ея м?щанскимъ бытомъ и узкимъ кругозоромъ, чтобы вид?ть, какъ крупная индивидуальность, родившаяся въ ея пред?лахъ, движимая силой безошибочнаго инстинкта, оставляетъ отечество и б?житъ въ сос?днія большія страны. А восл?дъ ей несутся обывательскіе крики о черствости и неблагодарности къ «своимъ».

4) Какъ общественности обязаны мы сохраненіемъ и посл?довательнымъ усовершенствованіемъ — въ смысл? приспособленія къ новымъ, бол?е сложнымъ задачамъ челов?ческаго существованія — нашего физическаго типа, такъ мы ей обязаны и т?мъ, что является самымъ дорогимъ для насъ въ нашей природ? — одушевляющими насъ нравственными идеалами.

Мораль также, какъ нашъ языкъ, какъ наша логика — им?етъ соціальную природу. Понятіе оц?нки, понятіе идеала, какъ и все содержаніе нашей морали, выростаютъ на почв? борьбы личности за свою свободу, борьбы, предполагающей соціальную среду. Сл?довательно, самые пламенные протесты анархистскаго міровоззр?нія, противъ общественнаго деспотизма, т? осл?пительныя переспективы, которыя рисуются намъ при мысли, что когда-нибудь падутъ посл?днiя общественныя оковы, все-же порождены принадлежностью нашей къ общественной сред?. И не только отрицанія наши, но и самыя см?лыя утвержденія наши неизб?жно строются на матеріал?, который даетъ многов?ковая челов?ческая культура. Общественность есть — гигантскій возбудитель нашихъ моральныхъ устремленій. Ей принадлежитъ заслуга пробудить въ насъ то, что единственно намъ дорого въ нашемъ челов?ческомъ существованiи — творческую волю къ свобод?!

5) Новымъ и, быть-можетъ, наибол?е значительнымъ аргументомъ въ защиту общественности является указаніе на то, что каждая автономная личность, каждое самоопред?ляющееся «я» — въ его ц?ломъ — есть прежде всего продуктъ общественности.

Кто можетъ изъ насъ сказать — какою частью нашего «я» мы обязаны себ? и только себ? и что дала намъ исторія и современная общественность? Какъ опред?лить въ образованіи нашей личности роль нашихъ индивидуальныхъ усилій, какъ учесть вліяніе на нее рода, школы, друзей, творчества всего предшествовавшаго челов?чества.

Съ момента нашего явленія на св?тъ и особенно съ момента, когда открывается наша сознательная жизнь, мы пріобщаемся къ огромному фонду в?рованій, мыслей, традицій, практическихъ навыковъ, добытыхъ, накопленныхъ и отобранныхъ предшествующимъ историческимъ опытомъ. И такъ же, какъ культурный опытъ научилъ насъ наибол?е экономичными и в?рными средствами оберегать физическій нашъ организмъ, такъ, сознательно и безсознательно, усваиваемъ мы тысячи готовыхъ способовъ возд?йствія на нашу психическую организацiю. И прежде ч?мъ отд?льное «я» получитъ возможность свободнаго, сознательнаго отбора идей и чувствъ, близкихъ его психофизической организаціи, оно получитъ не мало готовыхъ ц?лей и средствъ къ ихъ достиженію изъ лабораторіи исторической общественности.

Нашему живому опыту предшествуетъ опытъ людей давно умершихъ и ихъ могилы продолжаютъ говорить намъ. Он? говорятъ о порывахъ и творчеств? нашихъ предковъ, о насл?дств?, оставленномъ намъ. Мы окружены ихъ дарами, не сознавая часто, какія гигантскія усилія воли были отданы на завоеваніе вещей — сейчасъ намъ столь необходимыхъ и вс?мъ доступныхъ. Истреблялись племена и народы, исчезали ц?лыя покол?нія, зажигались костры, ставились памятники — и весь этотъ необъятный опытъ отданъ намъ. И незам?тно для насъ онъ овлад?ваетъ нами, онъ подсказываетъ намъ наши мысли, пробуждаетъ наши чувства, опред?ляетъ наши д?йствія.

И уже одинъ фактъ принадлежности къ опред?ленной общественной групп?, изв?стному народу или эпох?, независимо отъ нашего личнаго участія въ ихъ творческой работе, насъ совершенствуетъ. Подобно влад?льцу недвижимости въ город?, получающему «незаслуженный приростъ ц?нности», благодаря техническому преусп?янію города или росту его населенія, принадлежность наша къ изв?стному обществу даритъ насъ грандіозными интеллектуально моральными завоеванiями, далеко превосходящими наши личныя силы.

Такъ, прежде ч?мъ проснулся въ насъ нашъ критическій духъ, мы оказываемся въ пл?ну чужихъ представленій, чужихъ утвержденій, то несущихъ намъ радости, то трагически терзающихъ насъ.

И, если въ насъ не встанетъ творецъ, чужіе призраки овлад?ютъ нами и мы будемъ нести ихъ ярмо, не сознавая себя рабами.

Но каждый изъ насъ можетъ и долженъ быть свободнымъ; каждое «я» можетъ быть творцомъ и должно имъ стать. Переработавъ въ горнил? своихъ чувствованій то, что даютъ ему другія «я», то, что предлагаетъ ему культурный опытъ, сообщивъ своему «д?лу» нестираемый трепетъ своей индивидуальности, творецъ несетъ въ в?чно растущій челов?ческій фондъ свое, новое и такъ вліяетъ на образованіе вс?хъ будущихъ «я».

Разв? этотъ непрерывный ростъ челов?ческаго творчества, гд? — прошлое, настоящее и будущее связаны однимъ бушующимъ потокомъ, гд? каждое мгновеніе живетъ идеей в?чности, гд? всему свободному и челов?ческому суждено безсмертіе, гд? отд?льный творецъ есть лишь капля въ вздымающемся океан? челов?ческой воли — не родитъ — могучаго оптимистическаго чувства? Именно въ идеяхъ непрерывности и связности почерпали радостный свой пафосъ знаменитыя системы оптимизма — Лейбницъ, Гердеръ.

Гердеровская идея прогресса — есть идея осуществленія «челов?чности» (Humanitat, Edle Menschlichkeit), постояннаго движенія къ общей связанности вс?хъ и сліянію природы и культуры въ одномъ ц?ломъ.

Разв? подобное ученіе, обращенное ко вс?мъ народамъ, какъ отд?льнымъ самостоятельнымъ иидивидуальностямъ, призывъ связать творческіе порывы отд?льныхъ покол?ній въ одушевленное общее стремленіе, не есть подлинно анархическое ученіе?[7]

6) Серьезнымъ аргументомъ въ защиту общественности является фактъ непрерывнаго — въ интересахъ личности — прогресса самой общественности.

Мы говорили уже выше о неизб?жности рабской зависимости организатора отъ организуемыхъ, вождя отъ стада; мы знаемъ о трагической необходимости для каждой индивидуальности соглашать свою «правду» съ «правдами» другихъ и строить, такимъ образомъ, «среднюю», для личности мучительную и ложную «правду».

Мы знаемъ, какъ неудержимо еще стремленіе и у современной индивидуальности игнорировать «я», какъ таковое, попирать чужое «я». Современная индивидуальность еще не останавливается ни передъ гекатомбами изъ чужихъ устремленій, ни передъ существованіемъ рабовъ.

Но, какъ говорилъ еще Фейербахъ, исторія челов?ческаго общества есть исторія постепеннаго расширенія свободы личности.

Процессъ ея раскр?пощенія шелъ стихійной силой.

Прежде всего самое развитіе общественности несло освобожденіе своему антагонисту. Крупные политическіе перевороты, революціи были одновременно новыми завоеваніями личныхъ правъ. Деклараціи, кодексы оставались ихъ памятниками. Такъ ран?е другихъ съ возв?щеніемъ свободы сов?сти пали религіозныя путы.

Правда, ростъ культуры есть вм?ст? ростъ задачъ общественнаго союза. Полномочія его расширялись и онъ закр?плялъ свои позиціи жел?зной организаціей. Такъ — разростаніе общественности, или, какъ ея выраженія, государственной д?ятельности, знаменуется постояннымъ ростомъ бюджета.

Но, съ одной стороны, простого наблюденія политической д?йствительности довольно, чтобы вид?ть, что ростъ общественной власти, за счетъ личныхъ правъ, нын? возможенъ и терпимъ лишь въ области экономической. Вн?шнія организаціи, загромождающія новый міръ и пугающія насъ призраками новыхъ формъ закр?пощенія, создаются почти исключительно въ хозяйственныхъ ц?ляхъ.

Съ другой стороны, именно въ усложненіи общественности, рост? ея функцій и органовъ — лежитъ залогь дальн?йшаго освобожденія индивидуальности. Прежнее общество поглощало личность, ибо посл?дняя принадлежала ему вс?ми сторонами своего существованія. Контроль общественности былъ неизб?женъ, да и самое благополучіе личности завис?ло всец?ло отъ благосклонности коллектива.

Эта централизующая сила, порожденная живыми реальными потребностями, въ наши дни бол?е не можетъ быть оправдана и м?сто ея занимаетъ противоположная тенденція — центроб?жная.

Современный коллективъ къ тому-же слишкомъ обширенъ, чтобы опекать каждую личность. Личность находится съ нимъ въ самыхъ разнообразныхъ соотношеніяхъ и уже эта многочисленность связей позволяетъ личности ускользнуть отъ опеки и б?жать кабалы неизб?жной въ однородности примитивнаго общества. Ростъ соціально-экономической дифференціаціи есть, такимъ образомъ, одновременно и ростъ автономіи личности. Прогрессъ общественности становится процессомъ непрерывнаго освобожденія личности и, сл?довательно, ея собственнаго прогресса.

Наконецъ, многообразіе современной личности д?лаетъ р?шительно невозможнымъ удовлетвореніе ея запросовъ собственными средствами. И прогрессирующая общественность приходитъ ей на помощь. Она даетъ личности — транспортъ, дворцы и парки, школу, музей, библіотеку.

Прогрессъ общественности и личности заключается въ углубленіи ихъ взаимод?йствія.

7) Всесторонняя оц?нка общественности не можетъ не поставить передъ нами и проблемы великихъ людей.

Какъ возможенъ вообще великій челов?къ: геній, вождь, герой, выдающаяся индивидуальность?

Не есть-ли геній въ его своеобразіи, оригинальности его ц?лей и средствъ, въ его видимой враждебности всему «соціальному» — уже самъ по себ? наибол?е яркое отрицаніе общественности? Что связываетъ съ ней великаго челов?ка, если она ему готовитъ обычно трагическую судьбу — быть непонятымъ, часто гонимымъ. Ч?мъ обязанъ онъ общественности, если сущность его индивидуальности и его творческой воли — является живымъ опроверженіемъ его психическихъ критеріевъ и ея воспитательныхъ пріемовъ?

Кому обязаны ихъ геніемъ — Сократъ, Галилей, Э. По, Толстой, «своей» общественности, міровой культур? или только самимъ себ??

Что подтверждаютъ они? Или они — совершенное исключеніе въ рядахъ общественной законом?рности, дарвиновская «счастливая случайность»?

Я полагаю — н?тъ! Геній — великая челов?ческая радость, великій брать, который творческимъ гор?ніемъ своимъ пріобщаетъ насъ в?чности и т?мъ даетъ самое большее доказательство любви, какое вообще можетъ быть дано челов?комъ! Черезъ творческій полетъ генія связываемъ мы себя со вс?мъ нашимъ прошлымъ и будущимъ, въ геніи постигаемъ наши возможности, геніемъ можемъ оправдать нашу общественность.

Именно геній и есть величайшее торжество общественности, ибо что иное геній, какъ не синтезъ всего, что смутно предчувствуется, бродитъ, и не находитъ себ? формы въ самой сред?, взростившей генія? Геній — живой, органическій, своеобразный синтезъ, способность въ многогранной воспріимчивости объять все, доступное другимъ лишь по частямъ. Отсюда тотъ восторгъ и преклоненіе, которымъ встр?чаютъ д?ло генія вс?, кто узнаетъ въ немъ свои тайныя предчувствія и въ совершенной форм? познаетъ свои собственныя стремленія. Отсюда глумленіе и ненависть вс?хъ т?хъ, кто инстинктивно чувствуетъ въ геніи способность встать надъ уровнемъ среды и, пренебрегая вс?мъ условнымъ и относительнымъ, выявить въ творчеств? своемъ элементы в?чнаго — говорить не только о настоящемъ, но приподнять зав?сы будущаго!

Такъ только можетъ понимать генія анархистское міровоззр?ніе.

Такъ опред?лялъ генія анархистъ-философъ — Гюйо. «Геній — пишетъ онъ въ изсл?дованіи «Искусство съ точки зр?нія соціологіи» — быть можетъ, бол?е другихъ представляетъ ineffabile individuum и въ то же время онъ носитъ въ себ? какъ-бы живое общество... Способность отд?ляться отъ своей личности, раздвояться, обезличиваться, это высшее проявленіе общительности (Sociabilite) ...составляетъ самую основу творческаго генія»...

Бакунинъ также понималъ генія, какъ продуктъ общественности: «..Умъ величайшаго генія на земл? не есть-ли что иное, какъ продуктъ коллективнаго, умственнаго, и также и техническаго труда вс?хъ отжившихъ и нын? живущихъ покол?ній?... Челов?къ, даже наибол?е одаренный, получаетъ отъ природы только способности, но эти способности умираютъ, если он? не питаются могучими соками культуры, которая есть результатъ техническаго и интеллектуальнаго труда всего челов?чества».

Существуетъ уб?жденіе, что д?ло генія — за пред?лами общественности, что судьбы посл?дней должны быть ему безразличны, что творчество его — его личная необходимость, условіе его личнаго здоровья и благополучія. Геній не растрачиваетъ своего генія, своего «священнаго огня» на «жалкій родъ, глупцовъ», «жрецовъ минутнаго, поклонниковъ усп?ха». По слову Гёте, геній долженъ строить выше пирамиду своего бытія и оставаться тамъ въ творческомъ уединеніи генія. Онъ долженъ сл?довать призывамъ Пушкина:

Подите прочь — какое д?ло
Поэту мирному до васъ!

или:

Ты царь — живи одинъ. Дорогой свободной
Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ,
Усовершенствуя плоды любимыхъ думъ,
Не требуя наградъ за подвигъ благородный.

Анархизмъ отвергнетъ этотъ мечтательный и себялюбивый индивидуализмъ.

Кто стремится къ свобод?, кто въ творчеств? утверждаетъ свой идеалъ, не можетъ любить только свое, но долженъ любить челов?ческое. Какъ могутъ быть ему безразличны судьбы другого челов?ка, освобожденіе его, его творчество? Какъ можно запереть генія въ самовлюбленный аристократическій цехъ съ вн?земными желаніями? Отнять генія у людей — значитъ, оскопить избранника.

Правду говорилъ Крагъ: уединиться — не значитъ уйти отъ жизни. Узникъ въ оковахъ разв? не живетъ бол?е бурно, ч?мъ всадникъ на б?шеномъ кон?? Монахи изъ оконъ монастыря видятъ жизнь, красныя розы, б?лыхъ женщинъ, сладострастіе. Такая борьба — непосильна. Они устаютъ и думаютъ лишь объ общей гибели — гибели земли, угасаніи луны и солнца.

Аскезъ генія есть легкомысленная боязнь жизни, а не мудрость. Мудрость должна знать и объять все. И ей учитъ только жизнь. Монастырь родитъ соблазны и истощающія крайности.

Въ чемъ божественный смыслъ призванія избранника, какъ не въ благов?стіи свободы? Какъ можетъ чувствовать избранникъ себя свободнымъ, если есть рабы?

И мудрый среди мудрыхъ, челов?къ во всемъ, Пушкинъ зналъ это.

Пусть написаны имъ вышецитированныя строки. Но надо помнить его «Деревню». Надо помнить его «Пророка»:

«...Обходя моря и земли,»
«Глаголомъ жги сердца людей!»

Это-ли призывъ къ самооскопленію? Есть значитъ — Богъ, сов?сть, нравственный долгъ, зовущій къ челов?ку, освобожденію его? Есть силы, устремляющія уже свободнаго пророка къ его еще несвободнымъ братьямъ.

Но лучше взять итоги всей жизни поэта. Они — въ геніальной парафраз? Горація:

«...И долго буду т?мъ любезенъ я народу»,
«Что чувства добрыя я лирой пробуждал».

И зам?чательно, что въ первоначальномъ черновомъ наброск? поэтъ говорилъ иначе:

«...И долго буду т?мъ любезенъ я народу,»
«Что звуки новые для п?сенъ я обр?лъ».

Но формула эта казалась поэту недостойной его, какъ челов?ка и поэта, и в?нецъ д?ятельности своей онъ нашелъ въ томъ, что не замкнулся въ одиночеств?.

И такъ должно быть! Истинно свободный, посл?довательно, до конца идущій челов?къ не можетъ отказаться отъ челов?ка. Ч?мъ выше призваніе его, т?мъ мен?е можетъ оно заключать презр?нія къ челов?ку и его ц?лямъ. Презр?ть ихъ — значило бы презр?ть самую челов?ческую природу, значило бы впасть въ самый тяжкій челов?ческій гр?хъ.«Міръ и мы одно — поучаетъ мудрый Тагоръ. — Выявляя себя, мы служимъ міру, спасаемъ міръ, спасаемъ другіе «я».»

Н?тъ формулы бол?е скомпрометированной, бол?е фальшивой, ч?мъ формула — «общее благо». Но для вождя она должна звучать иначе. Его свобода и радость — въ свобод? и радости другихъ. Упраздненіе рабовъ — и обезпеченіе «общаго блага» — такая же необходимая предпосылка подлиннаго индивидуалистическаго міросозерцанія, какъ совершенный индивидуализмъ есть условіе свободной общественности.

Подведемъ итоги.

Взв?сивъ доводы — за и противъ общественности, мы полагаемъ, что анархистское міровоззр?ніе, если оно желаетъ быть живой, реальной силой, а не отвлеченнымъ умствованіемъ аморфнаго индивидуализма — должно оправдать общественность.

Въ ней мы родимся, изъ нея черпаемъ питательные соки, ее же обращаемъ въ орудіе нашего освобожденія. И сама общественность, помимо нашей воли, вн? нашего сознанія врывается въ нашъ личный жизненный потокъ. Это — неотразимый фактъ, и было бы недостойной анархиста трусостью — забыться въ пустомъ, но самодовольномъ отрицаніи. Было бы напраснымъ отрицать живущее во вс?хъ насъ «чувство общественности». Чаадаевъ былъ правъ, восклицая въ «Философическихъ письмахъ»: «Наряду съ чувствомъ нашей личной индивидуальности мы носимъ въ сердц? своемъ ощущеніе нашей связи съ отечествомъ, семьей и идейной средой, членами которыхъ мы являемся; часто даже это посл?днее чувство жив?е перваго».

Это — справедливо. Чувство общественности — намъ имманентно. Оно родится и растетъ съ нами.

Но общественность есть лишь связность подлинныхъ реальностей — своеобразныхъ и неповторимыхъ. Поэтому общественность не можетъ быть абсолютной ц?лью личности. Она не можетъ быть безусловнымъ критеріемъ его поступковъ. Она — есть средство въ осуществленіи личностью ея творческихъ ц?лей.

Быть-можетъ, еще большія опасности, ч?мъ крайности абсолютнаго индивидуализма, для анархистской мысли представляетъ тотъ раціоналистическій пл?нъ, въ которомъ она находится досел?.

Что такое раціонализмъ?

Культъ отвлеченнаго разума, в?ра въ его верховное значеніе въ р?шеніи вс?хъ — равно теоретическихъ и практическихъ задачъ.

Раціонализмъ — міровоззр?ніе, которое въ единомъ мір? опыта устанавливаетъ и противополагаетъ два самостоятельныхъ и несоизм?римыхъ міра — міръ матеріальный, вещный и міръ мысли, духовный. Только посл?дній міръ намъ данъ непосредственно, второй — міръ явленiй (феноменализмъ), міровой механизмъ познается разумомъ и въ его д?ятельности получаетъ объясненіе, раціональное обоснованіе.

Однако, посягательства разума идутъ еще дал?е.

«Основнымъ принципомъ всякаго раціонализма — пишетъ проф. Лопатинъ, — является утвержденіе полнаго соотв?тствія между бытіемъ и мышленіемъ, ихъ внутренняго тождества; иначе никакъ нельзя было-бы оправдать притязанiй нашего разума познать истину вещей путемъ чисто умозрительнымъ, отвлекаясь отъ всякой данной д?йствительности; а въ этихъ притязаніяхъ самая сущность раціонализма. Но такое предположеніе всец?лаго соотв?тствія бытія и мысли въ своемъ посл?довательномъ развитіи неизб?жно приводитъ къ признанію логическаго понятія о вещахъ за всю ихъ сущность и за единственную основу всей ихъ д?йствительности. Черезъ это рацiонализмъ переходитъ въ «панлогизмъ» — ученіе о такомъ абсолютномъ понятіи, «въ которомъ никто и ни о чемъ не мыслитъ», и которое «предшествуетъ и всему познающему и всему познаваемому».

Это — раціонализмъ въ его крайнемъ философскомъ выраженіи.

Между т?мъ, раціонализмъ есть многообразное явленіе, проникающее вс? сферы челов?ческаго творчества. И потому онъ можетъ быть изсл?дуемъ въ различныхъ планахъ: какъ міросозерцаніе, какъ культурно-историческое явленіе, какъ политическая система.

Въ дальн?йшемъ изложеніи мы будемъ им?ть д?ло съ раціонализмомъ въ смысл? міросозерцанія, въ смысл? сл?пой энтузіастической в?ры въ конечное, всепоб?ждающее, творческое значеніе разума.

Раціонализмъ характеризуется прежде всего безусловнымъ отрицаніемъ опыта, традицій, историческихъ указаній. Онъ — глубокій скептикъ. Въ его глазахъ религіозныя системы, мифы, разнообразныя формы коллективнаго, народнаго творчества не им?ютъ никакой ц?ны. Все это — варварскій хламъ, рабскій страхъ или разгулъ инстинктовъ, существующій лишь до т?хъ поръ, пока къ нимъ не подошелъ съ формальной логикой раціоналистическій мудрецъ.

Но этотъ безпред?льный скептицизмъ, это безпощадное отрицаніе всего порожденнаго жизнью и опытомъ живетъ въ раціонализм? рядомъ съ страстной в?рой въ разумъ, способный собственными силами все разрушить и все построить.

Скептическій, разсудочный, анти-историческій раціонализмъ «искусственному» противопоставляетъ — «в?чное», «естественное», согласное съ «законами природы», открываемое и построяемое челов?ческимъ разумомъ. Онъ говоритъ объ естественной религіи, естественномъ прав?, естественной экономик?. Онъ создаетъ, наконецъ, «естественнаго» челов?ка — челов?ка-фикцію, безъ плоти и крови, средняго абстрактнаго челов?ка, лишеннаго какихъ бы то ни было историческихъ или національныхъ покрововъ.

Въ этомъ своеобразномъ индивидуализм?, усвоенномъ вс?ми раціоналистическими системами, не остается м?ста для живой, конкретной, оригинальной личности.

Раціонализмъ знакомъ самымъ раннимъ челов?ческимъ культурамъ. Государственная наука греческихъ софистовъ впервые говоритъ объ естественномъ среднемъ челов?к?. Платоновское государство мудрыхъ — гимнъ челов?ческому разуму. Аристотель учитъ о «среднемъ» гражданин? и «средней» доброд?тели.

Римская культура оставляетъ одинъ изъ величайшихъ памятниковъ раціоналистической мысли — систему гражданскаго права, въ абстрактныя и универсальныя формулы котораго улеглась кипучая правовая жизнь ц?лаго народа. Раціоналистами оставались римляне и въ религіи. По выраженію одного историка, римская религія — «сухая, безличная абстракція различныхъ актовъ челов?ческой жизни... Культъ — скучная юридическая сд?лка, обставленная многочисленными и трудными формальностями»...

Раннее среднев?ковье съ общиннымъ землевлад?ніемъ, феодальной эксплоатаціей, отсутствіемъ крупныхъ промышленныхъ центровъ, не могло быть благопріятнымъ для усп?ховъ раціоналистическаго мышленія. Средоточіемъ его становится городъ уже посл? трехв?ковой поб?доносной освободительной борьбы противъ феодаловъ. Первымъ «раціоналистомъ» былъ городской купецъ-авантюристъ, бандитъ, но піонеръ европейской цивилизаціи. См?лая, энергичная, свободолюбивая натура, первый путешественникъ, первый изсл?дователь чужихъ странъ, объ?зжаетъ онъ въ погон? за прибылью отдаленн?йшіе края, ареной своихъ хищническихъ подвиговъ д?лаетъ весь доступный ему міръ, изучаетъ чужіе языки и нравы, полагаетъ основаніе международному обороту.

Страница въ исторіи экономическаго развитія челов?чества, которую называютъ наибол?е трагической — эпоха первоначальнаго накопленія капитала послужила исходной точкой для пышнаго расцв?та раціонализма.

Капиталъ, ув?нчавшій походы купцовъ-авантюристовъ, дезорганизуетъ среднев?ковый ремесленный строй съ его опекой, освобождаетъ среднев?коваго челов?ка отъ путъ корпоративныхъ связей, подготовляетъ разложеніе кр?постного права. Эти глубокіе революціонные процессы, открывшіе дорогу свободной иниціатив? личности, не могли не поднять и самаго значенія ея. Идеологическія конструкціи, слагающіяся на этой почв? — религіозныя, философскія, политическія — пріобр?таютъ раціоналистическій характеръ.

Подъ знакомъ раціонализма идутъ величайшія освободительныя движенія эпохи — реформація и ренессансъ.

Ренессансъ родитъ гуманизмъ — тріумфъ личнаго начала. Гуманизмъ рветъ вс? общественныя ц?пи, разрушаетъ вс? связи. Изъ подъ обломковъ среднев?ковой коммуны — подымается челов?къ. Въ индивидуалистическомъ экстаз? ренессансъ воздвигаетъ алтари челов?ку. Красота челов?ка, права челов?ка, безграничныя возможности челов?ка — вотъ темы ренессанса, по выраженію его живописнаго историка Моннье. Подобно античному міру, ренессансъ знаетъ только одну аристократію — аристократію ума, таланта. «Боги улетаютъ — восклицаетъ Моннье — остается челов?къ!»

Итальянскій городъ былъ только предв?стникомъ мощнаго раціоналистическаго вихря. Съ стихійной быстротой перебрасывается онъ во вс? европейскіе центры, сбрасывавшіе феодальныя путы, и копившіе въ ст?нахъ своихъ сытое и просв?щенное бюргерство.

Вихрь, поднявшійся изъ ренессанса, кр?пнетъ съ усп?хами европейской техники. Тріумфы торговаго капитализма, обезземеленье крестьянъ и образованіе пролетаріата, ростъ мануфактуры, предчувствіе того разгула свободной конкурренціи, который долженъ былъ окрасить первые шаги капитализма — были событіями, укр?плявшими въ мыслившемъ и д?йствовавшемъ челов?к? в?ру въ самоц?нность челов?ческой личности, силы ея разума, безграничность ея возможностей.

Философская, историко-политическая, правовая, экономическая мысль — вс? — подъ гипнозомъ всесильнаго разума.

Въ области философской мысли всл?дъ за ученіемъ Декарта о врожденныхъ идеяхъ, Спиноза — одинъ изъ философскихъ основоположниковъ раціонализма — создаетъ ученіе о познаніи изъ чистаго разума, какъ высшемъ род? познанія, обладающемъ способностью постигать сверхчувственное, постигать то, что недоступно непосредственному опыту.

Нашимъ общимъ понятіямъ — училъ Спиноза въ своей «Этик?» — соотв?тствуютъ вещи. И раскрытіе причинной связи между вещами должно идти черезъ познаніе, черезъ изсл?дованіе отношеній между понятіями.

Куно-Фишеръ такъ характеризуетъ систему Спинозы: «Философія требуетъ уясненія cвязи вс?хъ вещей. Это уясненіе возможно лишь посредствомъ яснаго мышленія, посредствомъ чистаго разума, поэтому оно раціонально... Лишь въ законченной систем? чистаго разума, лишь въ абсолютномъ раціонализм? философія можетъ разр?шить задачу, которую она, какъ таковая, должна ставить себ?.. Раціональное познаніе требуетъ познаваемости вс?хъ вещей, всеобъемлющей и однородной связи всего познаваемаго... Оно не терпитъ нечего непознаваемаго въ природ? вещей, ничего неяснаго въ понятіяхъ о вещахъ, никакого пробела въ связи понятій... Ученіе Спинозы есть абсолютный раціонализмъ и хочетъ быть таковымъ»...

Разумъ у Спинозы — верховный властитель, какъ въ области чистаго познанія, такъ и практической жизни. Чувственный аффектъ — учитъ онъ въ глав? «Этики», посвященной «Свобод? челов?ка» — перестаетъ быть таковымъ, какъ только мы образуемъ о немъ ясную и отчетливую идею.

То же верховенство разума возглашается политической и правовой мыслью.

Памятниками ея остались — естественное право и договорная теорія государства.

Въ противоположность д?йствующему положительному праву, естественное право — вн? исторіи. Для него н?тъ — гипноза настоящаго. Его задача — построить т? идеальныя ц?ли, которымъ должно отв?чать всякое право. Источники, въ которыхъ почерпаетъ оно свой матеріалъ — всечелов?чны: это — самъ вн?историческій челов?къ, его разумная природа, его неограниченное влеченіе къ свобод?. Естественное право не хочетъ мутить эти чистые родники историческими наслоеніями; именно потому оно и естественное, а не искусственное, не историческое[8].

Гоббсъ и Локкъ, Гуго Гроцій и Спиноза, Пуффендорфъ и Кантъ, Руссо и Монтескье и за ними ц?лая плеяда политическихъ мыслителей построила идеальное «раціоналистическое государство» (Сіvitas institutiva). Въ основ? государства лежалъ договоръ. «Посл?довательное проведенiе идеи соціальнаго договора — пишетъ н?мецкій государственникъ Еллинекъ — необходимо приводить къ иде? сувереннаго индивида — источника всякой организаціи и власти». Отсюда неизб?жно вытекало положеніе, что, если творцомъ всего существующаго была суверенная вн?историческая личность, она была и верховнымъ судьей во вс?хъ вопросахъ, касающихся общественной организаціи. Если данная власть есть только результатъ свободнаго договора, то расторженіе договора есть паденіе власти, ибо ни одинъ свободный челов?къ не могъ бы согласно договорной теоріи — добровольно отказаться отъ правъ на свободу самоопред?ленія.

Подъ знаменемъ этихъ идей выступала въ восемнадцатомъ в?к? въ Англіи, Америк?, Франціи и вся революціонная публицистика. Спекуляціи отвлеченной мысли она претворила въ д?йственные лозунги. Продолжая гуманистическое движеніе ренессанса, она утверждала, что н?тъ и не можетъ быть преградъ просв?щенному челов?ческому разуму. Свободный отъ цензурнаго гнета онъ создаетъ идеальныя условія челов?ческаго общежитія. Историческій опытъ былъ взятъ подъ подозр?ніе, творчество массъ подверглось осм?янію. По удачному опред?ленію одного историка — вся исторія челов?ческой культуры подъ перомъ Вольтера могла бы принять сл?дующій видъ: до Вольтера и его раціоналистическихъ товарищей — мракъ, суев?ріе, нев?жество; съ ихъ появленіемъ — «разумъ необъяснимо и сразу вступаетъ въ свои права».

Великол?пную характеристику мыслителя этой эпохи далъ намъ Доуденъ въ портрет? одного изъ родоначальниковъ анархистскаго міровоззр?нія — Годвина: «Ни одинъ писатель не выражаетъ бол?е ясно, ч?мъ Годвинъ, индивидуализма, характеризующаго начало революціоннаго движенія въ Европ?; ни одинъ писатель не даетъ бол?е поразительнаго доказательства абсолютнаго отсутствія историческаго чувства. Челов?къ у него не представляется созданіемъ прошлаго... Насталъ какъ-бы первый день творенія. Вся вселенная должна быть переустроена на принципахъ разума, безъ вниманія къ накопившимся насл?дственнымъ тенденціямъ. Есть что-то возвышенное, трогательное и комическое въ томъ героическомъ безуміи, съ которымъ философъ въ своемъ рабочемъ кабинет? образуетъ ц?лый челов?ческій міръ»...

На раціоналистическомъ фундамент? воздвигнутъ и одинъ изъ величайшихъ памятниковъ челов?ческой мысли, бывшій политическимъ принципомъ революціи XVIII в?ка, ея соціально-политической программой: декларація правъ челов?ка и гражданина.

Конечно, сама декларація была результатомъ чрезвычайно сложныхъ и противор?чивыхъ историческихъ вліяній. Нов?йшія изсл?дованія показали, что мысль установить законодательнымъ путемъ рядъ прирожденныхъ, священныхъ, неотчуждаемыхъ правъ личности — не политическаго, a религіознаго происхожденія и восходитъ не ко времени французскихъ или американскихъ освободительныхъ движеній, а къ гораздо бол?е раннему времени — эпох? реформаціи. Французская декларація впитала въ себя множество историческихъ струй. Отсюда ея противор?чія и пестрота, за которыя ее обвиняютъ изсл?дователи, критически настроенные къ принципамъ 89 года. Но декларація зам?чательна т?мъ, что освободительные принципы, созданные задолго до нея, были претворены въ ней силой философскаго генія и темперамента ея творцовъ, въ общечелов?ческую пропов?дь, обращеніе къ міру. И не только декларація и другіе политическіе акты революціи были продуктомъ естественно-правовыхъ воззр?ній, но можно было-бы сказать, что вся революція въ ея посл?довательныхъ превращеніяхъ была грандіозной попыткой реализаціи раціоналистическихъ мечтаній.

Но если для прославленія суверенной вн?исторической личности строились многочисленные памятники, реальная, конкретная личность, наоборотъ, осталась въ жизни безъ защиты. Революціонная государственность заливала ее потоками декретовъ, ее гильотинировалъ якобинизмъ, позже гибла она на вс?хъ европейских поляхъ, защищая идеи «отвлеченнаго космополитизма» противъ «воинствующаго націонализма» вспыхнувшей реакціи.

Подъ т?мъ же раціоналистическимъ гипнозомъ жила и экономическая мысль.

Съ именемъ физіократовъ или «экономистовъ XVIII в?ка» связано представленіе не только объ опред?ленной экономической доктрин?, но и о новомъ міросозерцаніи, пришедшемъ на см?ну идеямъ стараго порядка.

В?р? въ спасительную силу положительнаго законодательства и администраціи, характеризовавшей ученіе меркантилистовъ, физіократы противопоставили глубокое уб?жденіе въ торжеств? изв?чныхъ законовъ природы надъ временными и случайными твореніями челов?ка. Соціологическія построенія Кенэ, основоположника физіократической доктрины, базируютъ на идеяхъ естественнаго права. Въ кажущемся хаос? общественныхъ явленій онъ склоненъ вид?ть строгую законом?рность — «естественный порядокъ». Законы этого порядка созданы Богомъ. Они — абсолютны, в?чны, неподвижны. Благоустроенное общежитіе должно быть построено на ихъ познаніи. Такой порядокъ, создаваемый челов?чествомъ, въ соотв?тствіи съ изв?чными принципами, Кенэ и его школа называютъ «положительнымъ порядкомъ» (Ordre positif). Этотъ порядокъ, въ отличіе отъ перваго, носитъ временный относительный характеръ и подлежитъ дальн?йшимъ усовершенствованіямъ.

Но если воззр?ніямъ Кенэ и его посл?дователей суждено было остаться, по преимуществу, отвлеченнымъ умозр?ніемъ, безъ особаго вліянія на судьбы государственной практики, классическая школа политической экономіи, въ лице Мальтуса, Смита, Рикардо и ихъ эпигоновъ въ Англіи и на континент?, сум?ла изъ отвлеченныхъ посылокъ естественнаго права сд?лать вс? практическіе выводы.

На страницахъ экономической науки появился отвлеченный «экономическій челов?къ», руководимый только своимъ «среднимъ» хозяйственнымъ эгоизмомъ. Иные стимулы его жизни просто игнорировались; полная его свобода была объявлена условіемъ всеобщей гармоніи, а свободная, нич?мъ неограниченная борьба между хозяйственными единицами возглашена естественнымъ, незыблемымъ закономъ, покушенія на который безсмысленны и безплодны. Рабочій и капиталистъ, товаръ и капиталъ, деньги и заработная плата и вс? иныя экономическія категоріи пріобр?ли въ конструкціяхъ ихъ абсолютный самодовл?ющій смыслъ. Въ погон? за логической стройностью своихъ теорій, буржуазные экономисты, а за ними и ихъ методологическіе насл?дники насильственно уродовали жизнь. Они населили ее надорганическими существами — абстрактными «эгоистами», абстрактными капиталистами, абстрактными рабочими. Все въ фантастастическихъ системахъ ихъ, д?йствовало съ неукоснительной правильностью часового механизма. Безприм?рный оптимизмъ окрасилъ ихъ построенія. Въ разгул? хищническихъ инстинктовъ, казалось имъ, они нашли ключъ къ челов?ческой гармоніи. Все ими было предусмотр?но; геній, знаніе, остроуміе соединились, чтобы выстроить по вс?мъ правиламъ раціоналистической науки, экономическіе карточные домики, которые жизнь разв?яла потомъ однимъ дуновеніемъ.

ХVІІІ-й в?къ былъ эпохой высшей напряженности рацiоналистической мысли. Никогда позже не им?ла она такого разнообразнаго и блестящаго представительства, никогда не окрашивала собой ц?лыя общественныя движенія.

Но, разум?ется, раціоналистическое мышленіе не умираетъ съ XVIIІ-ымъ в?комъ.

Въ ХІХ-омъ раціонализмъ волнуетъ философскую мысль, воплощаясь въ «панлогизм?» Гегеля, проникнутомъ в?рой въ могущество разума, полагающемъ разумъ самодовл?ющей причиной caмаго бытія. Въ этомъ ученіи не было м?ста индивидуальному «я», живой, конкретной, своеобразной личности.

Въ области политической и правовой мысли усп?хи рацiонализма сказались въ возрожденіи «естественнаго права» въ разнообразныхъ его формахъ, но уже съ рядомъ принципіальныхъ поправокъ къ конструкціямъ стараго «естественнаго права».

Наконецъ, раціоналистическія схемы во многомъ подчинили себ? и крупн?йшее изъ идеологическихъ движеній ХІХ-аго в?ка — соціалистическое.

Раціонализмъ обнаружилъ поразительную живучесть. Не было ни одной исторической эпохи, которая не знала бы его.

Но, какъ ни былъ чистъ энтузіазмъ его жрецовъ, какъ ни были прекрасны т? узоры, которые ткала челов?ческая мысль въ поискахъ совершенныхъ условій земного существованія — жизнь реальная, пестрая, неупорядоченная мыслителями жизнь, была сильн?е самой тонкой и изощренной челов?ческой логики.

Подъ ударами ея гибли системы, теоріи, законы. И гибель ихъ не могла не погружать въ пучины пессимизма ихъ недавнихъ поклонниковъ. Она будила протесты противъ идолопоклонства передъ разумомъ.

Уже въ ХVIII-мъ в?к? «эмпиристы» и во глав? ихъ Юмъ предъявили раціоналистамъ рядъ серьезныхъ возраженій. Они отвергли ихъ ученіе — о возможности раскрытія причинной связи вещей черезъ изсл?дованіе отношеній между понятіями. Они выразили недов?ріе «разуму» и на первое м?сто поставили «опытъ». Раціоналисты считали математическія науки абсолютно достов?рными; эмпиристы, прилагая къ нимъ свой опытный критерій, отвергли ихъ соотв?тствіе д?йствительности, такъ какъ математическія науки не есть науки о реальномъ бытіи. Эмпиристы перестали вид?ть въ «разум?» единый источникъ познанія. Истиннымъ познаніемъ они назвали то, которое пріобр?тается черезъ органы чувствъ.

Юмъ былъ не только философомъ, но и политическимъ мыслителемъ, и его философскія уб?жденія легли въ основу его историко-политическихъ конструкцій.

Юмъ обрушивается на «естественное право», которое въ методологическомъ смысл? было своеобразной попыткой построенія соціологіи на основаніи математическихъ принциповъ. Для Юма «естественное право» — не достов?рно. Въ его глазахъ религія, мораль, право — не абсолютныя категоріи, а продуктъ исторіи, многов?коваго жизненнаго опыта и именно это — и только это — является ихъ «оправданіемъ». Политическіе тріумфы раціонализма вызывали у Юма страстный отпоръ; скептицизмъ его въ области политики принялъ глубоко консервативную окраску.

Наибол?е яркое выраженіе этотъ консерватизмъ принялъ въ писаніяхъ блестящаго публициста Борка, давшаго полную остроумія и силы критику французской революціи. Зд?сь уже — отказъ отъ «разума», гимны опыту, р?шительное предпочтеніе неписанной конституціи англійскаго народа абстракціямъ французскихъ конституцій. Это уб?жденіе стало въ Англіи надолго общепринятымъ. Ранній Бентамизмъ былъ имъ проникнутъ.

Начало XIX в?ка было временемъ единодушнаго и общаго протеста противъ «духа XVIII в?ка», «принциповъ 1789 года», противъ всего насл?дства просв?тительной эпохи. Процессъ реакціи противъ раціонализма отличался чрезвычайной сложностью. Разнородныя, противор?чивыя, даже враждебныя силы объединились, чтобы громить позиціи раціонализма.

Временными союзниками оказались: крайніе реакціонеры — фанатики, изув?ры католицизма, позитивисты, отвергшіе метафизическую политику, романтики, «историки» и пр.

Наибол?е р?шительныя формы походъ этотъ принялъ въ той стран?, гд? наибол?е полно цв?ла и раціоналистическая мысль — во Франціи.

Философская реакція, во глав? съ Ройе-Колларомъ, безбоязненно см?шавъ философію съ политикой, отвергла претензіи во всемъ сомн?вающагося «разума» и стала искать твердынь, которыхъ бы онъ не могъ коснуться.

Бол?е глубокой была реакція теологическая. Ея вождями были — Бональдъ и особенно Жозефъ де-Местръ, канонизированные современнымъ нео-монархическимъ движеніемъ во Франціи.

Ученіе де-Местра — пламенный, фанатическій протестъ противъ свободы челов?ка.

Въ міре господствуетъ порядокъ, установленный провид?ніемъ. Челов?къ — самъ по себ? — ничтоженъ, сосудъ страстей и похоти. Гордыня его должна быть сломлена, сомн?ніямъ его н?тъ м?ста. Челов?къ можетъ видоизм?нять существующее, но онъ безсиленъ создать новое. Его попытки построить «конституцію» изъ разума — безсмысленны. Конституція не можетъ быть придумана, т?мъ бол?е для несуществующаго челов?ка, челов?ка «вообще». Конституція, — общественный порядокъ диктуется волей провид?нія; имъ управляетъ Божественный промыселъ. И въ основ? вс?хъ челов?ческихъ учрежденій должно лежать религіозное начало. Идеальное государство — теократія, въ которой неограниченное распоряженіе судьбами всего челов?чества вв?ряется пап?. Папизмъ поглощаетъ св?тское начало; св?тское государство растворяется въ церкви. Поскольку эта власть установлена богомъ, она ограничена; въ ея отношеніяхъ къ людямъ она — безапеляціонна. И хотя папская власть стремится къ тому, чтобы быть мягкой и кроткой, но челов?къ долженъ чувствовать надъ собой авторитетъ непогр?шимой и нетерпимой власти. Де-Местръ одобряетъ инквизицію; для вразумленія челов?ка онъ зоветъ палача.

Это теократическое изув?рство, хотя и антиподъ раціонализму, но близко ему въ одномъ — методологическомъ смысл?. Подобно раціонализму, обратившему все прошлое и всю исторію въ ничто, Де-Местръ въ результат? своихъ абсолютистскихъ построеній приходитъ также къ мертвящимъ абстракціямъ. Въ чемъ ихъ опора? Въ способности разума — построить совершенный, теократическій порядокъ.

Яркимъ и могучимъ врагомъ раціонализма былъ романтизмъ.

И въ романтизм? звучитъ, какъ будто, аристократическая нота, но этотъ аристократизмъ — аристократизмъ не рожденія, не привилегій, но сильной личности, дошедшей до глубокаго, живого самосознанія, вдругъ поднявшейся на небывалую дотол? высоту.

Романтизмъ есть прежде всего реакція противъ «классицизма».

Превосходную характеристику обоихъ теченій въ ихъ взаимоотношеніи находимъ мы въ этюд? Жуссена — «Бергсонизмъ и романтизмъ».

«Классическій духъ — пишетъ Жуссенъ — превозноситъ абстрактное знаніе въ ущербъ интуитивнаго знанія. Онъ стремится всец?ло подчинить волю и чувства разуму. Въ литератур? и философіи онъ всец?ло пребываетъ въ области представленія, движется въ мір? понятій. Романтическій духъ, напротивъ защищаетъ, первенство интуиціи надъ понятіемъ, отстаиваетъ права инстинкта и чувства, подчиняетъ познаніе вол?».

Классическая эстетика утверждаетъ, что произведенія должны строиться по заран?е созданнымъ законамъ и теоріямъ. Романтическая эстетика объявляетъ творчество свободнымъ. Теорія не порождаетъ вдохновенія и правила выводятся изъ вещи, а не обратно. Чрезм?рное сл?дованіе правиламъ можетъ убить индивидуальность, геній, т.-е. единственно драгоц?нное въ творчеств?.

То-же — въ философіи и политик?.

Протестуя противъ разсудочности классицизма, его апріоризма, его склонности къ схоластик?, романтизмъ отрицаетъ абсолютныя истины, отрицаетъ общезначимость объективныхъ законовъ, оставляетъ широкое м?сто произволу, фантазіи.

Романтизмъ это — разгулъ субъективизма; это — подлинный культъ личности, челов?ческаго «я». Онъ освобождаетъ индивидуальность отъ ковъ автоматизма, отъ того деспотическаго подчиненія готовымъ общимъ правиламъ, которыя несъ съ собой раціонализмъ.

Романтизмъ поб?ждалъ своимъ чутьемъ жизни, презр?ніемъ къ кодексамъ, новымъ пониманіемъ челов?ка, освобожденіемъ и оправданіемъ, которыя онъ несъ его прошлому и настоящему, его страстямъ и паденіямъ, всему, на чемъ лежала творческая печать челов?ка. И въ план? соціальной мысли онъ породилъ чудесную плеяду утопистовъ, которые, волнуемые любовью къ челов?ку, впервые разверзли предъ глазами современниковъ общественныя н?дра и первые предложили несовершенные, непрактичные, но полные одушевленія проекты освобожденія угнетеннаго челов?ка[9].

Особенно пышный цв?тъ далъ романтизмъ въ Германіи. Философы Шеллингъ и Шлейермахеръ, публицисты, критики, братья Шлегели, поэтъ Новалисъ — вотъ наибол?е значительныя имена романтической эпохи. И въ этомъ б?гломъ перечн? именъ намъ сл?дуетъ особенно отм?тить Шлейермахеровскія «Р?чи о религіи». Зд?сь впервые, предвосхищая основные мотивы современнаго философствованія Бергсона, Шлейермахеръ говорить объ особомъ, отличномъ отъ научнаго, способ? познанія, объ «эмоціональномъ знаніи», не отрывающемъ познающаго отъ реальности, а сливающемъ въ самомъ переживаніи и познающаго и познаваемое. Другая, не меньшая заслуга Шлейермахера заключается въ его зам?чательномъ ученіи о личности, — живой, конкретной, своеобразной.

Если оставить въ сторон? религіозный пафосъ, окрашивавшій вс? построенія Шлейермахера, нельзя его антираціонализмъ не назвать самымъ яркимъ предшественникомъ Штирнеріанства. А еще позже боевой кличъ посл?дняго — культъ сильной, непреоборимой личности, личности — м?рила вс?хъ ц?нностей, съ несравненной силой и блескомъ зазвен?лъ въ романтическомъ вдохновеніи Ницше[10].

Мой б?глый обзоръ противниковъ рационализма былъ бы неполонъ, если бы я хотя въ двухъ словахъ не указалъ еще на одно ученіе, въ свое время сыгравшее весьма значительную роль въ общемъ умственномъ процесс? XIX в?ка. Это ученіе — «историческая школа» въ юриспруденціи, въ политической экономіи. Историческая школа объявила войну политической метафизик?; «разуму личности» противопоставила она «духъ народа», историческій фактъ объявила посл?дней инстанціей въ р?шеніи вс?хъ волнующихъ вопросовъ. Бол?е ч?мъ полув?ковое владычество исторической школы дало, однако, печальные результаты: оно оправдало безпринципность, полное пренебреженіе теоріей, защищало консерватизмъ и выродилось въ безплодное коллекціонированіе фактовъ.

И раціонализмъ могъ считать себя въ полной безопасности, пока возраженія, предъявлявшіяся ему, осложнялись политическимъ испов?даніемъ, окутывались мистическимъ туманомъ, или строились на «позитивной», «научной» почв?...

Бунтующему разуму съ его грандіозными об?щаніями челов?честву не могли быть страшны ни политиканствующій католицизмъ съ изув?рской догмой искупленія, ни пл?нительный своей чувствительностью романтизмъ съ его еще тогда неясными мечтаніями, ни скептическій историзмъ, не ушедшій дал?е плоской бухгалтеріи, ни феодальный анархизмъ во вкус? Ницше...

Раціонализмъ оставался господствующимъ принципомъ философско-политической мысли, ибо для своего времени онъ былъ единственно возможной и жизненной теоріей прогресса.

Но великія завоеванія разума наполнили живой міръ фантомами — величественными, ясными, но холодными, какъ геометрическіе сады Ленотра. И реальному живому челов?ку стало душно среди порожденныхъ имъ миражей. Не интересы стали управлять людьми, а лишь бол?е или мен?е в?рныя представленія, которыя о нихъ сложились. Представленіе стало надъ волей; во власти его оказался самый челов?къ. Призраку подчинилась личность и ея свобода стала отвлеченной.

И для реальной личности есть безвыходный трагизмъ въ томъ, что призраки, давившіе ее, утверждались вдохновеніемъ наибол?е выдающихся и мощныхъ индивидуальностей. Освободительныя стремленія генія готовили новые ковы дальн?йшему развитію личности. Это, конечно, надо понимать не въ смысл? посл?довательнаго суженія творческаго кругозора отд?льной индивидуальности, но въ смысл? принудительнаго подчиненія ея призракамъ, созданнымъ ран?е другими и зафиксированнымъ признаніемъ другихъ.

Челов?ку раціоналистической мысли принадлежитъ великое прошлое. Культъ разума им?лъ свои героическія эпохи. Обративъ міръ въ обширную лабораторію, онъ создалъ научные методы, принесъ великія открытія, построилъ современную цивилизацію. Но онъ былъ безсиленъ проникнуть въ тайны міра. Съ вн?шнимъ освобожденіемъ онъ несъ внутреннее рабство — рабство отъ законовъ, рабство отъ теорій, отъ необходимости, необходимости т?хъ представленій, которыя породилъ онъ самъ. Об?щая жизнь, онъ близилъ смерть. Не мало раціоналистическихъ тумановъ было разв?яно жизнью, но гибель иллюзій каждый разъ несла отчаяніе жертвамъ самообмана.

Нашему времени — съ его гигантскими техническими средствами, глубокими общественными антагонизмами, напряженнымъ и страстнымъ самосознаніемъ — суждено было поколебать в?ру во всемогущество разума. Оно — во всеоружіи огромнаго опыта — отбросило ковы феноменализма, вернулось къ «реальной д?йствительности», возгласило торжество воли надъ разумомъ.

И въ этомъ новомъ челов?ческомъ устремленіи открылись возможности творческаго преодол?нія міра — необходимости.

Въ конц? ХІХ-го в?ка, почти одновременно на св?тъ явились дв? системы, ярко окрашенныя антиинтеллектуализмомъ.

Одна — принадлежитъ интуитивной философіи, прагматистамъ и особенно Бергсону. Она есть — наибол?е глубокое и категорическое отверженіе ложныхъ претензій «разума».

Другая — принадлежитъ пролетаріату. Это — философія классовой борьбы, выросшая непосредственно изъ жизни и, подобно первой, возглашающая приматъ «воли» надъ «разумомъ».

Въ основаніи об?ихъ системъ лежитъ признаніе автономіи конкретной личности.

Антираціонализмъ или антиинтеллектуализмъ утверждаетъ пріоритетъ инстинкта надъ разумомъ. За посл?днимъ онъ признаетъ инструментальное, то-есть вспомогательное значеніе. Вопреки идеализму, полагающему для насъ непосредственную данность духовнаго міра, онъ склоненъ утверждать, что разумъ для насъ не им?етъ первоначальнаго значенія. Онъ возникаетъ на определенной ступени общаго мірового развитія. И тогда мы начинаемъ разд?лять — физическое и психическое.

Такъ интеллектъ наряду съ инстинктомъ объявляется только однимъ изъ «направленій» жизненнаго процесса, органомъ нашего приспособленія къ жизни.

При этомъ интеллектъ, характеризующійся, по словамъ Бергсона, «природнымъ непониманіемъ жизни» является только орудіемъ челов?ка въ разнообразныхъ формахъ его борьбы за существованіе; его собственная природа ограничена: онъ не постигаетъ самой сущности д?йствительности, «бытіе» для него есть «явленіе». Онъ группируетъ «явленія», отбираетъ, устанавливаетъ ихъ общія свойства, классифицируетъ, создаетъ общія понятія. Но посл?днія не совпадаютъ съ самой д?йствительностью, а являются лишь символами ея. Разсудочное знаніе, искусственно расчленяетъ жизнь, разрываетъ ея слитный, нед?лимый, никогда не повторяющійся потокъ и стремится представить непрерывную посл?довательность событій, какъ сосуществованіе отд?льныхъ вещей[11].

Но въ живой д?йствительности н?тъ ничего неподвижнаго; она — алогична, она — «непрестанное становленіе», «абсолютная длительность», она — свободная «творческая эволюція».

Познаніе подлинной сущности предмета, предмета въ ц?ломъ, а не отд?льныхъ частей его или механической ихъ суммы — возможно только при помощи особаго источника знанія — «интуиціи». «Интуиція — опред?ляетъ Бергсонъ — есть особый родъ интеллектуальной симпатіи, путемъ которой познающій переносится внутрь предмета, чтобы слиться съ т?мъ, что есть въ немъ единственнаго и, сл?довательно, невыразимаго». («Введеніе въ метафизику»).

Анализъ, разсудочное знаніе «умножаютъ точки зр?нія», «разнообразятъ символы», но они безсильны постичь самое бытіе; интуиція — есть полное сліяніе съ нимъ. Интуиція — всюду, гд? есть жизнь, ибо интуиція и есть самосознаніе жизни. И челов?къ, сливающійся въ своемъ самосознаніи съ жизнью — становится творчески свободнымъ.

Разум?ется, Бергсонъ въ своемъ пониманіи свободы далекъ отъ совершеннаго отрицанія детерминистической аргументами. Онъ признаетъ и физическую и психическую причинности. Но онъ признаетъ обусловленность только частныхъ проявленій нашего «я», его отд?льныхъ актовъ. «Я» въ его ц?ломъ — живое, подвижное нед?лимое, невыразимое въ символахъ — свободно, какъ свободна жизнь вообще, какъ творческій порывъ, а не одно изъ частныхъ ея проявленій.

Челов?къ и акты его свободны, когда они являются ц?льнымъ и полнымъ выраженіемъ его индивидуальности, когда въ нихъ говоритъ только ему присущее своеобразіе.

Свобода челов?ка есть, такимъ образомъ ,свобода его творческихъ актовъ и разсудочное знаніе безсильно постичь ихъ природу. Для установленія причинности оно должно разлагать природу на составныя части; эти части — мертвы и обусловлены. Но живой синтезъ частей всегда свободенъ и къ нему неприм?нимы раціоналистическіе выводы науки. Понятія жизни и причинности лежатъ въ различныхъ планахъ. Жизнь — потокъ, не знающій причинности, не допускающій предвид?нія и утверждающій свободу.

Такъ интуитивная философія утверждаетъ первенство жизни передъ научнымъ изображеніемъ ея или философскимъ размышленіемъ о ней. Сознаніе, наука, ея законы рождаются въ жизни и изъ жизни. Они — моменты въ ней, обусловленные практическими нуждами. Въ научныхъ терминахъ мы можемъ характеризовать ея отдельные эпизоды, но въ ц?ломъ она — невыразима.

Эту первоначальность жизни, подчиняющую себ? вс? наши раціоналистическія и механическія представленія о ней, когда-то великол?пно выразилъ нашъ Герценъ: «Неподвижная стоячесть противна духу жизни... Въ безпрерывномъ движеніи всего живого, въ повсюдныхъ перем?нахъ, природа обновляется, живетъ, ими она в?чно молода. Оттого каждый историческій мигъ полонъ, замкнутъ по своему... Оттого каждый періодъ новъ, св?жъ, исполненъ своихъ надеждъ, самъ въ себ? носитъ свое благо и свою скорбь...»

Вотъ — мысли, отв?чающія анархическому чувству, строящія свободу челов?ка не на сомнительномъ фундамент? неизб?жно одностороннихъ и схоластическихъ теорій, но на пробужденіи въ насъ присущаго намъ инстинкта свободы. Вотъ — философія, которая сказала «да» тому еще смутно сознаваемому, но уже повсюду зарождающемуся, повсюду бьющемуся чувству, которое радостно и ув?ренно говоритъ намъ, что мы д?йствительно свободны лишь тогда, когда выявляемъ себя во весь нашъ ростъ, когда д?йствія наши, по выраженію Бергсона, «выражаютъ нашу личность, пріобр?таютъ съ ней то неопред?ленное сходство, которое встр?чается между творцомъ и твореніемъ». («Непосредственныя данныя сознанія).

Если въ план? отвлеченной мысли сильн?йшій ударъ раціонализму въ наши дни былъ нанесенъ философіей Бергсона, то въ план? д?йственномъ самымъ страшнымъ его врагомъ сталъ — синдикализмъ, сбросившій догматическія путы партій и программъ и отъ символики представительства перешедшій къ самостоятельному творчеству.

Въ опред?леніи и характеристик? революціоннаго синдикализма надлежитъ быть осторожнымъ.

Чтобы правильно понять его природу, необходимо ясно представлять себ? глубокую разницу между синдикализмомъ, какъ формой рабочаго движенія, им?ющей классовую пролетарскую организацію, и синдикализмомъ, какъ «новой школой» въ соціализм?, «неомарксизмомъ», какъ теоретическимъ міросозерцаніемъ, выросшимъ на почв? критическаго истолкованія рабочаго синдикализма.

Это — два разныхъ міра, живущихъ самостоятельной жизнью, на что, однако, изсл?дователями и критиками синдикализма и досел? не обращается достаточно вниманія[12].

Сейчасъ насъ интересуетъ именно «пролетарскій синдикализмъ».

Его развитіе нам?тило сл?дующіе основные принципы: а) приматъ движенія передъ идеологіей, в) свободу творческаго самоутвержденія класса, с) автономію личности въ классовой организаціи.

Вс? построенія марксизма покоились на уб?жденіи въ возможности познанія общихъ — абстрактныхъ законовъ общественнаго развитія и, сл?довательно, возможности соціологическаго прогноза.

Синдикализмъ, по самой природ? своей, есть полный отказъ отъ какихъ бы то ни было соціологическихъ рецептовъ. Синдикализмъ есть непрестанное текучее творчество, не замыкающееся въ рамки абсолютной теоріи или предопред?леннаго метода. Синдикализмъ — движеніе, которое стимулы, опред?ляющіе его дальн?йшее развитіе, диктующіе ему направленіе, ищетъ и находитъ въ самомъ себ?. Не теорія подчиняетъ движеніе, но въ движеніи родятся и гибнутъ теоріи.

Синдикализмъ есть процессъ непрестаннаго раскрытія пролетарскаго самосознанія. Не навязывая примыкающимъ къ нему неизм?нныхъ лозунговъ, онъ оставляетъ имъ такое же широкое поле для свободнаго положительнаго творчества, какъ и для свободной разрушительной критики. Онъ не знаетъ т?хъ непререкаемыхъ «verba magistri», которыми клянутся хотя-бы пролетарскія политическія партіи. Въ посл?днихъ — партійный катехизисъ, заран?е отв?чающій на вс? могущіе возникнуть у правов?рнаго вопросы, въ синдикализме бьется буйная радость жизни, готовая во всеоружіи встр?тить любой вопросъ, но не заковывающая себя въ неуклюжіе догматическіе досп?хи. Въ политической партіи пролетарій — исполнитель, связанный партійными условностями, расчетами, интригами; въ синдикализме онъ — творецъ, у котораго никто не оспоритъ его воли.

Самый уязвимый пунктъ «ортодоксальнаго» марксизма — вопіющее противор?чіе между «революціонностью» его «конечной ц?ли» и мирнымъ, реформистскимъ характеромъ его «движенія», между суровымъ требованіемъ непримиримой «классовой борьбы» и практическимъ подчиненіемъ ея парламентской политик? партіи.

Въ синдикализм? н?тъ и не можетъ быть этого мучительнаго, опорочивающаго основной смыслъ движенія — раскола. Въ синдикализм? все преломляется въ самой пролетарской сред? — среди производителей; движеніе и ц?ль — слиты воедино, ибо они одной природы; «движеніе» такъ-же революціонно, какъ и «ц?ль». Ц?ль — разрушеніе современнаго классового общества, съ его системой наемнаго труда, средства — диктуются духомъ классовой нетерпимости ко вс?мъ формамъ государственно-капиталистическаго паразитизма. Такъ, конечная ц?ль синдикализма является д?йственнымъ лозунгомъ и каждаго отд?льнаго момента въ его движеніи.

Будущее въ глазахъ синдикализма — продуктъ творчества, сложнаго, не поддающагося учету, процесса, модифицируемаго разнообразными привходящими факторами, иногда радикально м?няющими среду, въ которой протекаетъ самое творчество. Знать это будущее, какъ знаютъ его правов?рные усвоители партійныхъ манифестовъ, невозможно. Подъ реалистической, якобы, оболочкой партійной и парламентской мудрости реформизма, кроется, наоборотъ, самый безпред?льный утопизмъ, в?ра въ возможность путемъ словесныхъ уб?жденій и частичныхъ экспериментовъ — опрокинуть сложную, глубоко вросшую и въ нашу психику, систему.

Но можно желать изм?нить настоящее и строить будущее, согласно вол? производителя, той вол?, которая отливается непосредственно въ реальныхъ, жизненныхъ формахъ его объединенія — его классовыхъ организаціяхъ.

Воля пролетаріата, его классовое сознаніе, творческія его способности, степень его культурной подготовки, личная его мощь — иниціатива, героизмъ, сознаніе отв?тственности — вотъ революціонные факторы исторіи!

Воля производителя, творца — вотъ духовный центръ пролетарскаго движенія.

Синдикатъ, поэтому, долженъ стать ареной самаго широкаго, всесторонняго развитія личности. Членъ синдиката не поступается своими религіозными, философскими, научными, политическими уб?жденіями. Они — свободны. По м?ткому выраженію одного изъ пропагандистовъ синдикализма, синдикатъ есть «постоянно изм?няющееся продолженіе индивидуальностей, образующихъ его. Онъ отливается по типу умственныхъ запросовъ его членовъ».

Воля производителя, этотъ, какъ мы сказали, духовный центръ движенія, не есть ни выдумка идеолога, ни н?что произвольно самозарождающееся. Воля эта есть — «объективный фактъ», продуктъ опред?ленныхъ техно-экономическихъ условій.

Синдикализмъ есть плодъ того разслоенія, которое им?етъ м?сто въ пролетаріат? подъ вліяніемъ техническаго прогресса и повышенныхъ требованій къ самому рабочему.

Ортодоксальный марксизмъ въ своихъ построеніяхъ опирался на первоначальную капиталистическую фабрику съ деспеціализованнымъ рабочимъ — чернорабочимъ, низведеннымъ до роли простого «орудія производства». Фабрика была своеобразнымъ микрокосмомъ, въ которомъ воля непосредственнаго производителя была подчинена вол? хозяина, контролирующаго органа и гд? отъ рабочаго — по общему правилу — требовалось не сознательная иниціатива, a сл?пое подчиненіе.

Синдикализмъ соотв?тствуетъ новой стадіи въ развитіи капитализма. Къ современному рабочему, благодаря повышеннымъ техническимъ условіямъ производства, предъявляется требованіе интеллигентности. Интеллектуализація труда повсюду идетъ быстрыми шагами. Чернорабочій уступаетъ м?сто квалифицированному и экстраквалифицированному рабочему, какъ отсталые технически броненосцы должны были въ наше время уступить м?сто дредноутамъ и сверхдредноутамъ.

Современный рабочій долженъ быть активенъ, сознателенъ, обладать иниціативой, обнаруживать гибкость и быстроту въ р?шеніи предлагаемыхъ ему техническихъ проблемъ. Наряду съ прогрессомъ техники современнаго рабочаго воспитываетъ ростъ классового самосознанія. Эра рабочаго автоматизма кончена.

Современная мастерская должна сочетать — самостоятельнаго работника съ сознательнымъ подчиненіемъ коллективной дисциплин?, требуемой самой природой коллективнаго труда.

Посл? сказаннаго — ясно, какъ неправильны указанія отд?льныхъ критиковъ синдикализма на то, что если онъ насл?довалъ что-либо въ марксизм?, то только утопическіе элементы. Подобное указаніе только и возможно при см?шеніи синдикализма «пролетарскаго» съ мифологическими концепціями Сореля[13].

Пролетарскій синдикализмъ въ самой основ? своей исключаетъ «утопическое».

Въ центр? синдикальнаго движенія — личность, единственная подлинная реальность соціальнаго міра. Личности объединяются по признаку, характеризующему положеніе ихъ въ производственномъ процесс?, въ опред?ленныхъ м?стныхъ и профессіональныхъ группахъ, именуемыхъ синдикатами. Объединеніе это ставитъ себ? совершенно опред?ленныя реальныя ц?ли: защиту жизненныхъ, экономическихъ интересовъ своихъ членовъ. Синдикатъ есть средство, орудіе въ рукахъ образующихъ его рабочихъ — не бол?е. Совокупность синдикатовъ представляетъ — организацію «класса», «пролетарскую организацію». Классъ, какъ таковой, есть, конечно, соціологическая абстракція; въ мір? вещей — онъ искусственная группировка въ ц?ляхъ самозащиты опред?ленной совокупности индивидуальностей. Когда мы говоримъ о «вол?», «психологіи», «политик?» класса — то, очевидно, им?емъ въ виду не какую-либо вн? личностей, самостоятельно живущую субстанцію, но совокупность лицъ, связанныхъ однороднымъ положеніемъ въ производств?, потребностью въ защит? однородныхъ интересовъ и вытекающей отсюда необходимостью однородныхъ актовъ. Поэтому, поскольку личности, образующія классъ, удовлетворяютъ свои индивидуальные запросы, свою личную волю, они совершаютъ акты, ц?ликомъ относящіеся къ области индивидуальной психологіи и индивидуальнаго д?йствія, поскольку они выступаютъ солидарно, въ ц?ляхъ защиты н?котораго, общаго имъ вс?мъ интереса, выступаютъ не какъ люди, но, какъ пролетаріи, они совершаютъ акты, относящіеся къ области классовой психологіи и классового д?йствія. Одно лицо своими индивидуальными д?йствіями, разум?ется, не осуществляетъ ничего классоваго, хотя оно и можетъ не только угадать, но и твердо знать линію будущаго поведенія со стороны своихъ товарищей по положенію въ производств?, а, сл?довательно, и класса. Предположить, что отд?льная индивидуальность несетъ въ себ? н?что «классовое», значило бы признать существованіе н?которыхъ «среднихъ», абстрактныхъ индивидовъ, и о невозможности этого мы уже довольно говорили. Но личность можетъ выступать и какъ членъ класса, когда она выступаетъ, какъ членъ совокупности, защищая осознанные интересы совокупности.

Поэтому, и классъ не есть н?что, стоящее надъ личностью, подчиненное стихійнымъ законом?рностямъ, но орудіе ея защиты въ строго опред?ленномъ, экономическомъ план?. И «политика» класса обусловливается не заран?е созданной «теоріей», но непосредственными требованіями реальныхъ личностей, прим?нительно къ данному моменту.

Одинъ изъ наибол?е выдающихся практическихъ д?ятелей синдикализма сл?дующимъ образомъ характеризуетъ общій планъ синдикальной организаціи: «Зд?сь (Всеобщая конфедерація труда) есть объединеніе и н?тъ централизаціи; отсюда исходитъ импульсъ, но не руководительство. Везд? федеративный принципъ: на каждой ступени, каждая единица организаціи самостоятельна — индивидъ, синдикатъ, федерація или биржа труда... Толчокъ къ д?йствію не дается сверху, онъ исходитъ изъ любой точки и вибрація передается, все расширяясь, на всю массу конфедераціи».

Отказъ синдикализма отъ раціонализма, науки и научнаго прогноза, въ качеств? руководителей его жизненной политики, отказъ отъ демократіи и парламентаризма, какъ господства идеологовъ — есть прежде всего продуктъ «массовой психологіи», весьма неблагосклонной къ утопизму.

Ничего утопическаго, д?йствительно, не заключаютъ ни проникающій синдикализмъ «индивидуализмъ», ни «насиліе», какъ методъ классовой борьбы.

Абсолютный индивидуализмъ и революціонный синдикализмъ — прямо антиномичны. Тотъ «страстный» и «напряженный» индивидуализмъ, про который пишутъ н?которые синдикалисты, который д?йствительно живетъ въ синдикализм? и безъ котораго самый синдикализмъ былъ-бы невозможенъ, какъ самостоятельная — вн? партійнаго руководства — форма пролетарскаго движенія — никогда и нигд? не высказывался въ смысл? отрицанія «общественности» или даже существенныхъ ограниченій ея въ пользу неограниченнаго произвола отд?льной индивидуальности. Самая возможность подобныхъ утвержденій зиждется, съ одной стороны, на преувеличеніи роли анархизма въ синдикалистскомъ движеніи, съ другой, на старомъ представленіи объ анархизм? — какъ абсолютно индивидуалистическомъ ученіи. Но такого анархизма вообще нын? н?тъ и мен?е всего абсолютными индивидуалистами были т? анархисты, которые вошли въ синдикализмъ и играли въ немъ зам?тную роль. Даже редакторъ оффиціальнаго органа Конфедераціи (La voix du Peuple) — анархистъ Э. Пуже, во вс?хъ своихъ писаніяхъ подчеркивавшій плодотворное значеніе творческой иниціативы личности и понимавшій хорошо роль «сознательнаго» меньшинства, т?мъ не мен?е никогда не заключалъ въ себ? ничего ни штирнеріанскаго, ни ницшеанскаго.

Столь-же неправильно было-бы вид?ть «утопизмъ» и въ «насиліи» синдикализма. Большинство изсл?дователей понимаютъ это «насиліе» обычно въ какомъ-то нарочито «матеріалистическомъ» смысл?, въ смысл? непосредственнаго принужденія кого-либо къ какому-либо акту или непосредственнаго разрушенія чего-либо.

Но «насиліе» синдикализма не есть терроръ.

Терроръ, укладывающійся въ рамки традиціоннаго анархистскаго права, совершенно исключенъ изъ методовъ борьбы революціоннаго синдикализма.

То, что на язык? «теоретическихъ синдикалистовъ» называется «насиліемъ», есть, въ сущности, аполитическіе, вн?парламентскіе способы борьбы или открытыя классовыя выступленія пролетаріата, такъ наз. «action directe» (прямое д?йствіе). Посл?днія могутъ съ начала до конца носить легальный характеръ, оставаясь т?мъ не мен?е революціонными, такъ какъ всегда посягаютъ на самыя основы капиталистической системы. Революціонный синдикализмъ — какъ прекрасно опред?лилъ Пуже — не боится частичныхъ «реформъ». Но онъ борется... противъ системы, которая возводитъ въ принципъ «соглашенія» съ хозяевами (патронатомъ) и не идетъ дал?е см?шанныхъ комиссій, арбитражей, регулированія стачекъ, «сов?товъ труда» съ ихъ ув?нчаніемъ въ форм? «Высшаго Сов?та Труда».

Синдикализмъ полагаетъ, что «насиліе» — необходимый спутникъ всякой принудительной санкціи, a, сл?довательно, и всякаго «права». Н?тъ организованнаго «права» безъ насилія.

Но наряду съ правомъ — публичнымъ и гражданскимъ, санкціонированнымъ государствомъ, — есть иное неписанное право, покоющееся на коллективной в?р?, коллективно выработанномъ уб?жденіи въ справедливости притязаній, какъ личности, такъ и общественнаго класса на полный продуктъ ихъ творчества.

Каждый общественный классъ им?етъ сознаніе своего права. И право «пролетарское» глубоко враждебно праву «капиталистическому». Наличность подобнаго правосознанія и принципіальное содержаніе его, обусловленное разрывомъ съ другими классами, опред?ляетъ духовное рожденіе класса. И разрывъ между классами т?мъ полн?е, ч?мъ р?зче, ч?мъ ярче правовое сознаніе классовъ. «Ч?мъ капиталистичн?е будетъ буржуазія, — правильно писалъ Сорель — т?мъ воинственн?е будетъ настроенъ пролетаріатъ, т?мъ больше выиграетъ движеніе». И, поскольку «право» одного класса считаетъ желательнымъ или справедливымъ ограниченіе или упраздненіе «правъ» другого, и классъ пытается осуществить свое «право», онъ совершаетъ «насиліе».

«Всякій общественный классъ, — пишетъ итальянскій синдикалистъ Оливетти — всякая политическая группа стремится прим?нить насиліе къ другимъ и не допустить его по отношенію къ себ? самому, узаконить собственное насиліе и бороться противъ насилія со стороны другихъ. Ни одной челов?ческой групп? никогда не удавалось восторжествовать иначе, какъ при помощи силы....»

Поэтому, «насиліе» революціоннаго синдикализма есть не только организованное нападеніе на капиталистическій режимъ, но и необходимая самооборона, отв?тъ на покушенія со стороны «права буржуазнаго» на «право пролетарское». Это «насиліе» — въ истинномъ смысл? этого слова — борьба за существованіе. A содержаніе синдикалистскаго «права» — не объявленіе пролетарской «диктатуры», a обезпеченіе свободы и соціальной справедливости.

Эта, по необходимости, б?глая характеристика философіи революціоннаго синдикализма все-же позволяетъ утверждать, что рабочій синдикализмъ, выросшій и развившійся самостоятельно, чуждавшійся какихъ-либо «теоретическихъ» выдумокъ, въ движеніи своемъ создалъ н?сколько моментовъ, поразительно напоминающихъ столь далекое, казалось бы, ему философское ученіе Бергсона. Одинъ изъ авторитетн?йшихъ представителей теоретическаго синдикализма, Лягарделль протестовалъ однажды противъ того, что многіе стараются усмотр?ть въ «антиинтеллектуалистской философіи Бергсона философскія основанія синдикализма». «Это нев?рно, — писалъ онъ — им?ется аналогія, совпаденіе, сходство въ н?сколькихъ существенныхъ пунктахъ... Но это все»...

Это зам?чаніе для насъ драгоц?нно. Т?мъ знаменательн?е и значительн?е становится это «совпаденіе», это «сходство въ н?сколькихъ существенныхъ пунктахъ», если основы синдикализма слагались самсостоятельно, вн? какого бы то ни было вліянія французскаго философа. Это означаетъ, что философское движеніе противъ «разума», какъ единственнаго источника познанія, — не одиноко, что рядомъ съ нимъ, но независимо отъ него, движется въ томъ же направленіи, быть-можетъ, самое могучее по идейному смыслу, теченіе современности.

Мы знаемъ уже, что вс? разсужденія Бергсона вытекаютъ изъ его общаго представленія о жизни, какъ безконечномъ, слитномъ, нед?лимомъ и неразрывномъ поток?. Всякое расчлененіе его разсудкомъ, т.-е. всякая научная работа, даетъ намъ лишь условное, ограниченное представленіе о жизни и ея явленіяхъ. Лишь интуитивное знаніе позволяетъ намъ проникнуть внутрь предмета, постичь жизнь и ея явленія въ ихъ внутренней глубочайшей сущности.

И синдикализмъ, это практическое рабочее движеніе, одухотворяется т?ми же мыслями. Бергсоновское ученіе о жизни чрезвычайно близко воззр?ніямъ синдикалистовъ на самый синдикализмъ. Они рисуютъ себ? синдикализмъ, не какъ застывшую форму, сказавшую вс? свои слова, выработавшую разъ навсегда свою программу и тактику, а какъ непрестанное классовое творчество, своеобразный трудовой потокъ, не замыкающійся ни въ рамки какихъ-либо абсолютныхъ теорій, ни разъ навсегда установленныхъ методовъ.

Какъ у Бергсона наряду съ поверхностнымъ, вн?шнимъ рассудочнымъ «я», выработавшимъ языкъ и научные методы для удовлетворенія своихъ, практическихъ нуждъ, живетъ глубокое, внутреннее, жизненное «я», раскрывающее свое самосознаніе черезъ интуицію, такъ въ соціальной философіи синдикализма живетъ тоже противоположеніе прим?нительно къ соціальной сред?.

Въ экономик? это — противоположеніе между обм?номъ, преходящей формой, обслуживающей вн?шнія потребности хозяйственнаго общества, и производственнымъ процессомъ — глубокимъ внутреннимъ механизмомъ, неотд?лимымъ отъ самаго существованія общества[14].

Въ политическомъ план? синдикализмъ выдвигаетъ противоположеніе между легальнымъ реформизмомъ — получимъ, испов?дующимъ культъ малыхъ д?лъ, и революціоннымъ реформизмомъ — въ своихъ завоеваніяхъ утверждающимъ свою подлинную сущность, свое «право».

Синдикализмъ открылъ новую эру въ развитіи пролетарскаго самосознанія.

Первоначально стихійный, непосредственно выросшій изъ жизни, синдикализмъ въ наши дни становится сознательнымъ классовымъ протестомъ противъ раціонализма — противъ сл?пой в?ры въ непогр?шимость теоретическаго разума, все устрояющаго силой своихъ отвлеченныхъ спекуляцій.

Синдикализмъ утверждаетъ автономію личности, утверждаетъ волю творческаго и потому революціоннаго класса.

Въ синдикалист? живутъ рядомъ: «страстный индивидуализмъ», ревниво оберегающій свою свободу, и напряженное чувство «пролетарскаго права». Синдикалистъ уже не исполнитель только чужихъ мн?ній, но непримиримо и героически настроенный борецъ, своимъ освобожденіемъ несущій свободу и другимъ.

И споръ между р?д?ющими защитниками раціонализма и его врагами — думается мн? — уже не есть только столкновеніе двухъ противоборствующихъ духовныхъ теченій, не есть контраверзы философскихъ школъ, турниръ политическихъ мн?ній, но борьба двухъ разныхъ типовъ челов?ческаго духа.

Но въ «традиціонномъ анархизм?» — вопреки основнымъ настроеніямъ его — упорно говорятъ еще старыя раціоналистическія ноты.

Правда, и обще-философская (см?шеніе матеріализма съ позитивизмомъ) и историко-философская физіономіи Бакунина страдаютъ крайней невыясненностью. Въ той творческой лихорадк?, какой была вся жизнь Бакунина, ему было некогда продумать до конца философскія основанія своихъ утвержденій, любой аргументъ въ защиту его «д?ла» казался ему пригоднымъ.

И потому у Бакунина мы найдемъ столько-же раціоналистическихъ положеній, сколько и разрушительныхъ возраженій противъ нихъ. Бакунинъ оказывается одновременно близкимъ и Конту и Бергсону.

Бакунинъ посвящаетъ краснор?чивую страницу автоматизму «закочен?вшихъ» идей, страницу, какъ будто, предвосхищающую тонкую аргументацію Бергсона: «Каждое новое покол?ніе находитъ въ своей колыбели ц?лый міръ идей, представленій и чувствъ, который оно получаетъ, какъ насл?діе отъ прошлыхъ в?ковъ. Этотъ міръ не представляется передъ новорожденнымъ въ своей идеальной форм?, какъ система представленій и понятій, какъ законъ, какъ ученіе; ребенку, неспособному ни воспринять, ни постичь его въ такой форм? этотъ міръ говоритъ на язык? фактовъ, воплощенныхъ и осуществленныхъ, какъ въ людяхъ, такъ и во всемъ, что его окружаетъ, во всемъ, что онъ видитъ и слышитъ съ перваго дня своей жизни. Эти челов?ческія понятія и представленія были вначал? только продуктомъ д?йствительныхъ фактовъ изъ жизни природы и общества, въ томъ смысл?, что они были рефлексами или отраженіями въ мозгу челов?ка и воспроизведеніемъ, такъ сказать, идеальнымъ и бол?е или мен?е в?рнымъ такихъ фактовъ съ помощью этого безусловно вещественнаго органа челов?ческой мысли. Поздн?е, посл? того, какъ эти понятія и представленія вн?дрились указаннымъ образомъ въ сознаніе людей какого-нибудь общества, они достигали возможности сд?латься, въ свою очередь, продуктивными причинами новыхъ фактовъ, собственно не столько въ природ?, сколько въ обществ?. Въ конц? концовъ они видоизм?няютъ и преобразуютъ, правда очень медленно, существованіе, привычки и учрежденія людей, словомъ, вс? челов?ческія отношенія въ обществ? и, своимъ проявленіемъ во вс?хъ мелочахъ повседневной жизни каждаго челов?ка, они явно д?лаются чувствительными вс?мъ, даже д?тямъ».

И дал?е Бакунинъ даетъ убійственную характеристику «разума». Неоднократно подчеркиваетъ онъ его безсиліе, его неспособность творить или даже удовлетворительно выразить въ логическихъ терминахъ всю полноту бытія. Разумъ расчленяетъ и убиваетъ жизнь. Абстрактное мышленіе оперируетъ общими идеями, но он? являются бл?днымъ отраженіемъ реальной жизни.

Бакунинъ, какъ будто, презрительно относится къ «наук?». Наука живетъ отраженной, несамостоятельной жизнью; она конструируетъ представленія, понятія жизни, но не самую жизнь. Общество, которое бы управлялось на основаніи законовъ, открытыхъ «наукой», Бакунинъ объявляетъ «ничтожествомъ». Онъ выноситъ безпощадный приговоръ «ученому» правительству.

Но наряду съ подобнымъ «антиинтеллектуализмомъ», Бакунинъ высказываетъ и прямо противоположныя идеи, категоричностью своей далеко отходящія отъ ученій прагматистовъ объ «инструментальномъ» значеніи разума.

«Разумъ» объявляется единственнымъ органомъ, которымъ мы обладаемъ для познанія истины. Въ «Антитеологизм?» Бакунинъ утверждаетъ, что мысль опред?ляетъ м?сто челов?ка въ животномъ мір?. «Челов?ческій міръ — пишетъ онъ — являясь нич?мъ инымъ, какъ непосредственнымъ продолженіемъ органическаго міра, существенно отличается отъ него новымъ элементомъ: мыслью, произведенной чисто физіологической д?ятельностью мозга и производящей въ то-же время среди этого матеріальнаго міра и въ органическихъ и неорганическихъ условіяхъ, которыхъ она является, такъ сказать, посл?днимъ резюме, все то, что мы называемъ интеллектуальнымъ и моральнымъ, политическимъ и соціальнымъ развитіемъ челов?ка — исторію челов?чества».

Недов?ріе къ «наук?» см?няется неожиданно ея апофеозой. «Мы полны уваженія къ наук?; мы смотримъ на нее, какъ на одно изъ самыхъ драгоц?нныхъ сокровищъ, какъ на одну изъ лучшихъ славъ челов?чества. Наукой челов?къ отличается отъ животнаго...» Наук? мы обязаны обладаніемъ «несовершенной, но зато достов?рной истины» (Антитеологизмъ). Отсутствіе знаній, нев?жество оказывается самостоятельнымъ факторомъ общественнаго процесса. «Каковы причины приводящей въ отчаяніе и столь близкой къ неподвижности медленности, которая составляетъ, по моему, самое большое несчастіе челов?чества? Причинъ этому множество. Между ними одной изъ самыхъ значительныхъ является, несомн?нно, нев?жество массъ». («Богъ и Государство»). И въ конечномъ счет?, Бакунинъ переходитъ къ славословію «универсальной науки» — позитивной философіи Конта.

Такъ, несмотря на вс? стремленія Бакунина изгнать изъ своего историко-философскаго credo все раціоналистическое, оно т?мъ не мен?е властно вторгается въ него и именно наличностью раціоналистическихъ элементовъ обусловливается характеръ той анархистской «политики», которая была воспринята и большинствомъ его посл?дователей.

Бол?е законченнымъ, хотя и мен?е оригинальнымъ является ученіе Кропоткина.

Въ обширномъ, представляющемъ выдающійся интересъ — по важности трактуемыхъ авторомъ проблемъ — «Lа Science Moderne et l'Anarchie» («Современное знаніе и анархія»)[15] Кропоткинъ стремится показать, что анархизмъ не есть только соціально-политическая программа, но ц?лостное міросозерцаніе.

«Анархизмъ — пишетъ онъ — есть міропониманіе, базирующее на механическомъ (или, лучше сказать, кинетическомъ) истолкованіи явленій; міропониманіе, объемлющее всю природу, включая и жизнь обществъ. Методъ анархизма — методъ естественныхъ наукъ. Его тенденція — построеніе синтетической философіи, обнимающей вс? факты природы. Какъ законченное матеріалистическое міровоззр?ніе, анархизмъ полагаетъ, что всякое явленіе природы можетъ быть сведено къ физическимъ или химическимъ процессамъ и потому получаетъ естественно-научное объясненіе. Анархизмъ есть безповоротный отказъ отъ всякаго религіознаго или метафизическаго міровоззрінія».

Критикуя современныхъ экономистовъ, Кропоткинъ устанавливаетъ понятіе соціологическаго закона. Онъ указываетъ, что всякій законъ им?етъ условный характеръ, им?етъ свое «если». Соціологи и экономисты обычно совершенно забываютъ объ этомъ условномъ характер? ихъ законовъ и изображаютъ «факты, явившіеся сл?дствіемъ изв?стныхъ условій, какъ неизб?жные, неизм?нные законы». Въ эту ошибку впадаетъ — по мн?нію Кропоткина — и соціалистическая (марксистская) экономія. Между т?мъ, политическая экономія (какъ и всякая вообще частная соціологическая дисциплина) должна конструироваться, какъ «естественное знаніе», она должна стать «физіологіей обществъ», должна изучать «экономическія отношенія такъ, какъ изучаются факты естественной науки». И Кропоткинъ заканчиваетъ разсужденіе зам?чаніемъ, что «научный изсл?дователь, незнакомый съ естественно-научнымъ знаніемъ, неспособенъ понять истинный смыслъ, заключенный въ понятіи закона природы».

Самъ Кропоткинъ — біологъ и въ его концепціи соціальная жизнь не есть какой-либо самостоятельный типъ существованія, не им?ющій себ? подобныхъ, но лишь особая форма органическаго міра.

Дарвинизмъ, по уб?жденію Кропоткина, совершилъ революцію и въ области соціальнаго знанія. Но мы уже выше указывали, что Кропоткинъ далекъ отъ того ортодоксальнаго пониманія дарвинизма, которое весь жизненный процессъ сводитъ къ неограниченной и безпощадной борьб? за существованіе. Соціальный инстинктъ есть такой же законъ животной жизни, какъ и взаимная борьба. И челов?къ не является исключеніемъ въ природ?. Онъ также подчиненъ великому принципу взаимной помощи, гарантирующей наилучшіе шансы выжить и оставить потомство.

Въ этихъ положеніяхъ — ядро вс?хъ соціально-политическихъ построеній Кропоткина.

Переходя къ изученію соціальной жизни, Кропоткинъ указываетъ на народъ, массы, трудящихся, какъ могучій родникъ соціальнаго творчества, отв?чающаго идеямъ взаимопомощи. Самый анархизмъ есть продуктъ творческой силы массъ; подобно всякому революціонному движенію онъ родился не въ кабинет? ученаго, не въ университетахъ, а въ н?драхъ народа, въ шум? борьбы. Къ этой иде? народнаго творчества Кропоткинъ возвращается непрестанно. Вс? учрежденія, им?вшія задачей взаимопомощь и миръ, были выработаны анонимной «толпой».

Могучему народному инстинкту, творящему истинное справедливое право, Кропоткинъ противопоставляетъ маговъ, жрецовъ, ученыхъ, законниковъ, государство, несущихъ въ соціальную жизнь ложь и тираннію. Даже когда революціонныя волны взмываютъ къ кормилу правленія людей одаренныхъ и преданныхъ народному д?лу, и тогда они — по мн?нію Кропоткина — не остаются на высот? задачи. Общественное переустройство требуетъ «коллективнаго разума массъ, работы надъ конкретными вещами», свободной отъ утопическихъ, метафизическихъ бредней.

И наибол?е ц?лесообразную форму общественной организаціи Кропоткинъ видитъ въ общин?, коммун?, представляющей реальные интересы входящихъ въ нее членовъ, стремящейся къ широчайшему, въ пред?лахъ возможнаго, обезпеченію развитія ихъ личности. Кропоткинъ не отрицаетъ, что и коммуна знаетъ борьбу. Но... есть борьба, двигающая челов?чество впередъ. Коммуна боролась за челов?ческую свободу, за федеративный принципъ; войны, которыя вели и ведутъ государства, влекутъ ограниченія личной свободы, обращеніе людей въ рабовъ государства.

Кропоткинъ неустанно разоблачаетъ, одно за другимъ «государственныя благод?янія», и н?тъ и не можетъ быть апологіи государственности, которая бы могла устоять предъ такимъ разъ?дающимъ анализомъ челов?ческой сов?сти.

Не останавливаясь подробн?е на изложеніи содержанія замечательнаго труда — попробуемъ просл?дить прим?неніе авторомъ его «метода» къ соціологическому изсл?дованію.

Вся книга Кропоткина является по существу сплошнымъ обвинительнымъ актомъ по адресу государства, государства — злод?я, государства узурпатора. И такая точка зр?нія была бы совершенно понятной, если бы мы подходили къ государству, въ любой изъ его историческихъ формъ, съ этическимъ м?риломъ. Но, если прим?нять методъ естествознанія, какъ только что сов?товалъ авторъ, надо помнить, что н?тъ законовъ, которые бы не носили неизб?жно условнаго характера, и тогда громы Кропоткина противъ государства вообще становятся мало обоснованными. Въ своемъ историческомъ изсл?дованіи онъ самъ приходитъ къ выводу, что исторія не знаетъ непрерывной эволюціи, что различныя области по очереди были театромъ историческаго развитія; при этомъ каждый разъ эволюція открывалась фазой родового общежитія, потомъ приходила деревенская коммуна, позже свободный городъ; государственной фазой эволюція кончается. «Приходитъ государство, имперія и съ ними смерть», восклицаетъ Кропоткинъ. Вотъ именно этотъ «соціологическій законъ», представляющійся Кропоткину постояннымъ и неизм?ннымъ, и долженъ былъ бы поставить передъ нимъ вопросъ объ исторической необходимости государства. Онъ, какъ натуралистъ, долженъ былъ бы искать причинъ, почему исторія любого челов?ческаго общежитія, начавъ съ «свободы», кончаетъ неизб?жно «государствомъ — смертью», которое у Кропоткина является внезапно, какъ deus ex machina, разрушая все созданное предшествующими творческими эпохами.

Посл? увлекательнаго пов?ствованія о среднев?ковой общин? Кропоткинъ говоритъ, что въ XVI в. пришли новые варвары и остановили, по крайней м?р?, на два или на три стол?тія все дальн?йшее культурное развитіе. Они поработили личность, разрушили вс? междучелов?ческія связи, провозгласивъ, что только государство и церковь им?ютъ монополію объединить разрозненныя индивидуальности. Кто же они эти варвары? «Это — государство, тройственный союзъ военачальника, судьи и священника». Хотя дал?е Кропоткинъ и даетъ н?которое историческое объясненіе этому внезапному вторженію варваровъ, однако объясненіе далеко недостаточное. И именно зд?сь — слабый пунктъ всей исторической аргументаціи автора. Онъ почти не изучаетъ, или не интересуется процессомъ внутренняго разложенія т?хъ общежитій, которыя представляются ему, если не идеальными, то наибол?е ц?лесообразными. Онъ изсл?дуетъ вн?шнюю политику по отношенію къ среднев?ковой коммун?, городу, ремеслу и не зам?чаетъ внутренняго раскола, находящаго себ? часто иное объясненіе, ч?мъ злая только воля заговорщиковъ противъ сос?дскаго мира. Въ развитіи общественнаго процесса онъ почти игнорируетъ его техно-экономическую сторону, онъ не входитъ въ изученіе причинъ, повлекшихъ внутреннее разложеніе цехового строя, для него остается невыясненнымъ промышленный взрывъ конца ХVІІІ в?ка и еще ран?е блестящее развитіе мануфактуры. Остановившись б?гло на меркантилистической эпох? и сд?лавъ общія указанія на однобокую политику государства, онъ д?лаетъ категорическое зав?реніе объ умираніи промышленности въ XVIII в?к?. Этой неполнотой историческаго анализа объясняется и н?которая романтичность въ его характеристик? среднев?ковья.

Въ результате у Кропоткина является стремленіе къ идеализаціи всякой коммуны, на какой бы низкой ступени правосознанія она ни стояла. Едва ли съ этимъ можно согласиться, именно оставаясь на почве анархистскаго міросозерцанія. Если современному передовому правосознанію претитъ государственная форма общежитія, убивающая личную иниціативу, налагающая на освободившуюся внутренно личность путы вн?шняго принужденія, безплодно расточающая челов?ческія силы, утверждающая общественную несправедливость своимъ пристрастнымъ служеніемъ господствующимъ экономическимъ интересамъ, то въ отд?льныхъ догосударственныхъ формахъ общежитія мы найдемъ ту же способность убивать свободную личность и свободное творчество, какъ и въ современномъ государств?. И, конечно, у государства, играющаго у Кропоткина безсм?нно роль гробовщика свободнаго общества, были причины появленія бол?е глубокія, ч?мъ рисуетъ Кропоткинъ.

Общество истинно свободныхъ людей не можетъ породить рабства, истинно свободная коммуна не привела бы къ рабовлад?льческому государству. Но см?шанное общество, гд? наряду съ свободными были и несвободные, гд? свобода другого ц?нилась и уважалась постольку, поскольку это не вредило собственнымъ интересамъ, гд? взаимопомощь диктовалась не любовью, а грубымъ эгоистическимъ расчетомъ — не могло не породить эксплоататоровъ и эксплоатируемыхъ, прійти къ разложенію и закончиться государственнымъ компромиссомъ.

Поэтому, если историко-философская теорія Кропоткина желаетъ остаться строго реалистической, она должна признать, что вс? формы «соціальнаго» или «антисоціальнаго» закр?пощенія, въ томъ числ? и государство, суть также продукты творческихъ силъ массъ, а не выдумка случайныхъ, прирожденныхъ «злод?евъ», желающихъ въ что-бы то ни стало портить челов?ческую исторію. Наконецъ, какія могли бы быть причины этого постояннаго торжества ничтожной — въ количественномъ и качественномъ смысл? — кучки людей надъ превосходящими ихъ въ обоихъ смыслахъ массами?

Чрезм?рная идеализація творческой силы «массъ», доходящая до настоящаго фетишизма, представляетъ также чрезвычайно уязвимый пунктъ историко-философскихъ построеній анархизма.

Уже со временъ Прудона и Бакунина въ анархистической литератур? стало традиціоннымъ утвержденіе, что самый анархизмъ — и какъ міросозерцаніе и какъ практическія формы организаціи (соціальные институты взаимопомощи) — есть продуктъ творчества массъ.

Однако, утвержденіе это никогда и ник?мъ еще не было доказано.

Между т?мъ, едва-ли возможно — и по существу, и методологически — отождествлять понятія «анархизма» и «взаимопомощи». Съ одной стороны, въ такомъ представленіи, «анархизмъ» становится всеобъемлющимъ; анархизмъ является какъ-бы своеобразной формой присущаго вс?мъ инстинкта самосохраненія. Съ другой стороны, институты взаимопомощи — коммуна, союзъ, партія — могутъ быть продиктованы такими интересами и чувствами, которыя не заключаютъ въ себ? ничего анархическаго.

«Анархизмъ», какъ движеніе массъ, и по сію пору не играетъ еще нигд? значительной роли. Соціальныхъ институтовъ, исторически утвердившихся, анархическаго характера мы не знаемъ. Широкія, но весьма неопред?ленныя и модифицируемыя иными вліяніями симпатіи къ анархизму можно наблюдать среди крестьянскаго населенія. Н?которые изсл?дователи, въ род? Боргіуса или Зомбарта, основываясь на наблюденіяхъ и статистическомъ матеріал? самихъ анархистовъ, даже опред?ленно настаиваютъ на «аграрномъ» характер? анархизма. «Везд?, гд? сельское населеніе поднималось до самостоятельнаго движенія, — пишетъ Зомбартъ — оно всегда носило анархическую окраску». (Италія, Испанія, Ирландія). Но это — все. И если не считать, только въ посл?дніе годы слагающагося въ зам?тныхъ разм?рахъ въ пролетарской сред?, анархо-синдикализма, можно было-бы еще и сейчасъ характеризовать анархизмъ словами Бакунина — «бездомная странствующая церковь свободы».

Анархизмъ требуетъ исключительно высокой — этической и технической культуры. «Масса» еще нигд? не стоитъ на этомъ уровн?. И то, что «масса» терпитъ чудовищный гнетъ и уродства капиталистической системы, есть плодъ не только ея «непросв?щенности», ея боязни «дерзаній», но того, что ей д?йствительно еще нечего поставить на м?сто существующей системы. Если было-бы иначе, никакіе «злод?и» не сум?ли-бы удержать ее въ поко?.

Подведемъ итоги.

Если абсолютный индивидуализмъ пришелъ къ гипертрофическимъ изображеніямъ конкретной личности, до поглощенія ею вс?хъ остальныхъ индивидуальностей и всей общественности, то современный анархизмъ, несомн?нно, погр?шаетъ гипертрофическимъ представленіемъ роли массъ въ иниціатив? и подготовк? соціальнаго акта.

Совершенно очевидно, что учрежденія, созидаемыя годами, десятил?тіями и даже в?ками, не могутъ явиться міру разомъ по иниціатив? «массы». Массы не заключаютъ ни «естественныхъ», ни «общественныхъ» договоровъ. Анархизмъ самъ уже давно высм?ялъ тщету подобныхъ утвержденій. И все-же, творческую иниціативу предоставляетъ мистической легендарной сил? массъ.

Въ основ? всякаго творческаго процесса лежитъ индивидуальная энергія. Пусть личность беретъ изъ окружающей среды питающіе ее соки, но она претворяетъ въ живые д?йственные лозунги смутный матеріалъ, вырабатываемый массой; она пробуждаетъ таящуюся потенціальную силу массъ; она подымаетъ ихъ своимъ творческимъ энтузіазмомъ и д?лаетъ изъ безучастныхъ свид?телей активныхъ борцовъ.

Конечно, массовое творчество превосходитъ глубиной и значительностью изолированныя выступленія личности. Стихійныя «народныя» движенія, выступленія «класса», представляющія разрядъ накопленной общественной энергіи, уносятъ въ жизненномъ поток? отд?льныя устремленія личности, растворяютъ въ коллективномъ творчеств? ея иниціативу. Но ни народъ, ни общественный классъ не могутъ находиться постоянно въ состояніи творческой возбужденности. Проходитъ упоеніе поб?дой или отчаяніе, вызванное пораженіемъ, и работники ц?лаго, недавно спаянные общимъ одушевленіемъ, разсыпаются въ вялой житейской обыденщин? до новаго подъема, новаго взрыва, вызваннаго чьей-либо личной иниціативой.

Наоборотъ, жизнь личности, съ начала до конца, можетъ быть проникнута однимъ неудержимымъ стремленіемъ, непрерывнымъ воплощеніемъ любимой идеи, неизм?ннымъ служеніемъ любимому д?лу. Никакое общественное движеніе не можетъ въ себ? нести такого единства настроеній, такой в?рности исходной иде?, какъ отд?льное личное выступленіе. Общественная энергія — каменьщикъ, индивидуальная — зодчій.

Такъ — первое предложеніе, первый прим?ръ принадлежитъ и въ соціальномъ движеніи единственно подлинной реальности — личности. Самая общественность есть ничто иное, какъ изв?стный посл?довательный порядокъ осуществленія личныхъ ц?лей въ соціальной сред?. Посл?дней н?тъ вн? личностей, ее образующихъ; масса не мыслитъ однимъ мозгомъ, не высказывается однимъ словомъ.

И нов?йшій образецъ «массовой психологіи», притомъ наибол?е яркій — революціонный синдикализмъ, хотя для восторженныхъ наблюдателей, въ род? Сореля, и вышелъ готовымъ, подобно Минерв?, изъ критики демократіи и партійнаго соціализма, т?мъ не мен?е въ д?йствительности проходилъ стадію предварительной подготовки, и отд?льныя мысли его высказывались задолго до сформированія массового теченія на конгресахъ отд?льными лицами. На творческой роли наибол?е сознательнаго меньшинства въ самомъ синдикализм? настаиваютъ даже такіе синдикалистскіе д?ятели, какъ вышедшій непосредственно изъ рабочей среды Э. Пуже (нечего уже и говорить объ идеологахъ синдикализма въ роде Лагарделля). Наконецъ, и въ синдикализм? есть свои «избранники» и «вожди». Правда, это не «провиденціальные» люди соціалъ-демократіи. Ни «апостольству», ни «бонапартизму» въ рядахъ синдикализма н?тъ м?ста; его «вожди» — воистину первые среди равныхъ, но все-же они вожди и ихъ личная иниціатива, какъ во всякомъ обществ? людей, можетъ сыграть видную роль въ выработк? «массовой психологіи».[16]

И всякая иная, нереалистическая концепція была бы непріемлемой для анархизма, строющаго свою философію на самоопред?леніи автономной личности.

И т?мъ мен?е пріемлемо возведеніе въ абсолютъ — «массы», «челов?чества», «коммуны», «соціализма» или «синдикализма» и пр. для того міровоззр?нія, которое устами же Кропоткина объявляетъ себя свободнымъ отъ какихъ-либо «религіозныхъ» или «метафизическихъ» пережитковъ. Государство и коммуна, парламентаризмъ и прямое народовластіе, пролетаріатъ, народъ и челов?чество — временныя относительныя ступени въ безграничномъ устремленіи впередъ челов?ческаго духа. И не въ частномъ торжеств? и совершенств? этихъ формъ можетъ онъ найти свое упокоеніе.

Свободная философія можетъ говорить лишь о в?чномъ движеніи. Всякая остановка и самоудовлетвореніе въ пути для нея есть смерть.

И анархизмъ долженъ смести «законы» и «теоріи», которые кладутъ пред?лъ его неутолимой жажд? отрицанія и свободы.

Анархизмъ долженъ строиться на томъ свободномъ, радостномъ постиженіи жизни, о которомъ намъ говоритъ интуитивная философія.

Среди множества теорій, пытавшихся заковать многообразную жизнь въ схемы отвлеченныхъ построеній, есть одна, заслуживающая особаго вниманія со стороны анархизма.

Эта теорія — доктрина «историческаго» или «экономическаго» матеріализма.

Она породила такую огромную критическую литературу, что, казалось бы, едва ли въ ней должны оставаться невыясненными какіе-либо пункты.

И между т?мъ, споры изъ-за правильнаго ея истолкованія продолжаются и по сію пору и не только между ея ортодоксальными посл?дователями, съ одной стороны, и принципіальными ея отрицателями, съ другой, но и въ сред? самихъ марксистовъ, которые никакъ не могутъ согласиться въ пониманіи самыхъ «основъ» теоріи и «объясняютъ» ее и «продолжаютъ» въ самыхъ разнообразныхъ направленіяхъ. Къ неменьшимъ противор?чіямъ привело усвоеніе доктрины экономическаго матеріализма въ томъ синдикалистскомъ теченіи, которое называетъ себя «нео-марксизмомъ», и которое наряду съ экономикой въ своей историко-философской концепціи уд?лило такое выдающееся м?сто иниціативе автономной личности.

Какъ во всякомъ челов?ческомъ твореніи, подчиненномъ неизб?жнымъ законамъ времени, въ теоріи экономическаго матеріализма есть — элементы случайнаго, преходящаго значенія, уже отжившіе и отживающіе, объясняемые особенностями момента ея возникновенія, индивидуальными особенностями ея творцовъ, наконецъ, спеціальными ея заданіями, но есть въ ней элементы, которымъ суждено пережить творца, ибо за обманчивой оболочкой логическихъ хитросплетеній въ нихъ бьется подлинная жизнь.

Эти элементы — дороги и анархизму.

Отношеніе анархизма къ экономическому матеріализму носитъ досел? двойственный характеръ. Съ одной стороны, и у анархистов мы найдемъ сколько угодно заявленій въ дух? историческаго матеріализма. Бакунинъ, давъ въ «Государственности и анархіи» всесторонннюю и безпощадную характеристику Маркса, т?мъ не мен?е пишетъ: «...Марксъ... доказалъ ту несомн?нную истину, подтверждаемую всей прошлой и настоящей исторіей челов?ческаго общества, народовъ и государствъ, что экономическій фактъ всегда предшествовалъ и предшествуетъ юридическому и политическому праву. Въ изложеніи и въ доказательств? этой истины состоитъ именно одна изъ главныхъ научныхъ заслугъ Маркса». Не мен?е категорически въ этомъ смысл? высказывался онъ и въ другихъ своихъ сочиненіяхъ.

Съ другой стороны, изв?стно и чрезвычайно популярно отрицательное отношеніе къ «діалектическому методу» Кропоткина. «Мы такого метода не признаемъ — пишетъ онъ — какъ его не признаетъ и все современное естествознаніе. Современному естествоиспытателю «діалектическій методъ» напоминаетъ о чемъ-то давно прошедшемъ, давно пережитомъ наукой; открытія девятнадцатаго в?ка въ механик?, физик?, химіи, біологіи, физической психологіи, антропологіи и такъ дал?е были сд?ланы не діалектическимъ методомъ, а методомъ естественно-научнымъ, индуктивно-дедуктивнымъ. А такъ какъ челов?къ — часть природы и такъ какъ его «духовная» жизнь, какъ личная, такъ и общественная — также явленіе природы, какъ и ростъ цв?тка или умственное развитіе муравья и его общественной жизни, то н?тъ причины м?нять методъ изсл?дованія, когда мы переходимъ отъ цв?тка къ челов?ку или отъ поселенія бобровъ къ челов?ческому городу». («Современная наука и анархизмъ»).

Оставляя совершенно въ сторон? вопросъ о томъ, приводитъ-ли прим?неніе «естественно-научнаго» метода въ изсл?дованіи общественныхъ явленій неизб?жно къ анархизму, отм?тимъ только пренебрежительное отношеніе Кропоткина къ историческому матеріализму, какъ «метафизик?».

Что-же такое историческій матеріализмъ?

Довольно бросить б?глый поверхностный взглядъ на тотъ сложный хаосъ разнородныхъ взаимомод?йствующихъ явленій, изъ которыхъ слагается наша жизнь, чтобъ оц?нить истинное значеніе экономическаго фактора. Н?тъ ни одной стороны народной жизни, которая не находилась-бы въ т?сномъ единеніи съ нимъ, н?тъ ни одного крупнаго общественнаго факта, въ созданіи котораго онъ не принялъ бы участія.

Однако, отсюда далеко до признанія экономического фактора единственнымъ, исключительнымъ источникомъ вс?хъ явленій общественной жизни, какъ утверждаетъ теорія экономического матеріализма, сводящая вс? общественныя явленія къ одной экономической первооснов?.

Основныя положенія этой теоріи формулируются главнымъ ея творцомъ — Марксомъ въ сл?дующихъ выраженіяхъ: «Bъ отправленіи своей общественной жизни люди вступаютъ въ опред?ленныя, неизб?жныя, отъ ихъ воли не зависящія отношенія — производственныя отношенія, которыя соотв?тствуютъ опред?ленной ступени развитія матеріальныхъ производительныхъ силъ. Сумма этихъ производственныхъ отношеній составляетъ экономическую структуру общества, реальное основаніе, на которомъ возвышается правовая и политическая надстройка и которому соотв?тствуютъ опред?ленныя формы общественнаго сознанія... Не сознаніе людей опред?ляетъ формы ихъ бытія, но, напротивъ, общественное бытіе опред?ляетъ формы ихъ сознанія... На изв?стной ступени своего развитія матеріальныя производительныя силы общества впадаютъ въ противор?чіе съ существующими производственными отношеніями, или, употребляя юридическое выраженіе, съ имущественными отношеніями, среди которыхъ он? до сихъ поръ д?йствовали. Изъ формъ развитія производительныхъ силъ эти отношенія д?лаются ихъ оковами. Тогда наступаетъ эпоха кризисовъ... При ихъ разсмотр?ніи сл?дуетъ всегда им?ть въ виду разницу между матеріальнымъ переворотомъ въ экономическихъ условіяхъ производства, который можно опред?лить съ естественно-научной точностью, и идеологическими формами, въ которыхъ люди воспринимаютъ въ своемъ сознаніи этотъ конфликтъ, и въ которыхъ вступаютъ съ нимъ въ борьбу. Насколько нельзя судить объ индивидуум? по тому, что онъ о себ? думаетъ, настолько же нельзя судить о такой эпох? кризиса, по ея сознанію; напротивъ, нужно это сознаніе объяснить изъ противор?чія матеріальной жизни, изъ существующаго конфликта между общественными производительными силами и производительными отношеніями. Ни одна общественная формація не погибаетъ раньше, ч?мъ разовьются вс? производительныя силы, для которыхъ она даетъ достаточно простора, и новыя, высшія производственныя отношенія никогда не появляются на св?тъ раньше, ч?мъ созр?ютъ матеріальныя условія ихъ существованія на лон? стараго общества. Поэтому, челов?чество ставитъ себ? всегда только такія задачи, которыя оно можетъ р?шить, такъ какъ, при ближайшемъ разсмотр?ніи, всегда окажется, что сама задача только тогда выдвигается, когда существуютъ уже матеріальныя условія, необходимыя для ея разр?шенія или когда они, по крайней м?р?, находятся въ процесс? возникновенія». («Къ критик? н?которыхъ положеній политической экономіи«).

Въ «Коммунистическомъ Манифест?»: «Теоретическія положенія коммунистовъ ни въ коемъ случа? не основываются на идеяхъ или принципахъ, придуманныхъ или открытыхъ какимъ-нибудь изобр?тателемъ мірового обновленія. Они являются только общимъ выраженіемъ реальныхъ условій происходящей въ д?йствительности классовой борьбы, свершающагося передъ нашими глазами историческаго движенія».

Остановимся, наконецъ, на воззр?ніяхъ Энгельса — этого наибол?е авторитетнаго толкователя марксизма: «... Производство, а посл? него и обм?нъ продуктовъ производства — пишетъ онъ въ Анті-Дюринг? — образуютъ основу всякаго общественнаго строя; въ каждой исторической общественной форм? распред?леніе продуктовъ, a вм?сте съ т?мъ и общественное расчлененіе на классы и сословія опред?ляюся т?мъ, что и какъ производится и какъ обм?нивается произведенное — поэтому, основныхъ причинъ вс?хъ общественныхъ изм?неній и политическихъ переворотовъ сл?дуетъ искать не въ головахъ людей и не въ ихъ изм?няющихся представленіяхъ о в?чной правд? и в?чной справедливости, а въ изм?неніях способовъ производства и обм?на; ихъ надо искать не въ философіи, а въ экономике данной эпохи...» Или въ другомъ м?ст?: «.. въ любомъ обществ? съ естественно-развивающимся производствомъ... не производители господствуют надъ средствами производства, но средства производства господствуютъ надъ производителями».

Такова — теорія. Производственныя отношенія, а отчасти и отношенія обм?на (у Энгельса) — объявлены базисомъ, на которомъ воздвигается вся общественная жизнь. Религія, мораль, право, философія, искусство — лишь надстройки на этомъ грандіозномъ фундамент?.

Въ моемъ б?гломъ очерк? я совершенно оставляю въ сторон? вопросъ о крайней неточности и неопред?ленности т?хъ понятій, которыми оперируетъ теорія. Марксъ, Энгельсъ и ихъ посл?дователи постоянно употребляютъ термины « производственныя отношенія», «способы производства», «условія производства» или «надстройка», «отраженіе», «рефлексъ», нигд? не давая имъ удовлетворительнаго объясненія, нигд? не поясняя самой природы отношеній между «бытіемъ» и «сознаніемъ», между «базисомъ» и «надстройкой» и т. д., и т. д. Уже одна невыясненность терминологіи подаетъ поводъ къ многочисленнымъ недоразум?ніямъ и своеобразнымъ толкованіямъ доктрины. Совершенно справедливо указываютъ, наприм?ръ, критики, что одно и то же явленіе, какъ причина, можетъ вызывать самыя разнообразные «отраженія» въ зависимости отъ той среды, въ которой д?йствуетъ данная причина. Такимъ образомъ, между первопричиной — экономикой и «отраженіемъ» можетъ и не быть никакого сходства, потому что среда кладетъ свою печать на самое образованіе «отраженія».

Первое, что можетъ быть поставлено въ упрекъ теоріи, это то, что она является совершенно голословной. Въ всей литератур? марксизма мы не найдемъ сколько нибудь удовлетворительнаго, систематическаго ея обоснованія. Вс? доказательства въ ея пользу сводятся обычно къ бол?е или мен?е удачнымъ историческимъ иллюстраціямъ, которыя должны подчеркнуть особую важность экономическаго фактора. Теорія должна быть просто принята «на в?ру». И если защитники ея не могли обнаружить ея истинности зато они настаивали на ея могучемъ «практическомъ» значеніи. Теорія можетъ опред?лить политику пролетарскаго класса, быть «мифомъ» — недоказуемымъ, но субъективно достов?рнымъ. При этомъ, теорія, при ея чрезвычайной вн?шней стройности, открывала соблазнительную возможность уложить огромный, хаотическій потокъ жизни въ легкія и удобныя «формулы», не смущаясь т?мъ, что «слова» въ нихъ часто зам?няли «понятія».

Однако, никакими «упрощеніями» нельзя было защитить теорію въ ея первоначальномъ смысл? и постепенно у самихъ «экономическихъ матеріалистовъ» она утратила свой категорическій характеръ.

Уже Энгельсъ призналъ въ одномъ изъ своихъ писемъ, что «въ томъ факт?, что младшіе (ученики) придаютъ экономической сторон? бол?е, ч?мъ сл?дуетъ, значенія, виноваты Марксъ и отчасти онъ самъ». «Мы должны были — писалъ Энгельсъ — въ виду противниковъ настаивать на отрицаемомъ главномъ принцип?, и не всегда им?ли время, м?сто и поводъ указывать на остальные, участвующіе во взаимод?йствіи моменты»... Такимъ образомъ, по признанію видн?йшаго теоретика «экономическаго матеріализма», абсолютный смыслъ доктрины въ значительной м?р? является плодомъ агитаціонныхъ и полемическихъ увлеченій, объясняется особенностями момента. Но это признаніе для насъ драгоц?нно еще съ другой стороны. Если Энгельсъ говоритъ про взаимод?йствіе моментовъ, то этимъ самымъ онъ невольно признаетъ, что и факторъ экономическій испытываетъ это взаимод?йствіе, т.-е. что онъ является не только причиной или даже единственной причиной, какъ объ этомъ говоритъ теорія въ неумолимой формулировк? Маркса, но и сл?дствіемъ. Признаніе же того, что экономическій факторъ можетъ быть и сл?дствіемъ въ ряду взаимод?йствующихъ явленій, исключаетъ всякую возможность признанія его первопричиной.

Между т?мъ, взаимод?йствія разнообразныхъ сторонъ общественной жизни не р?шаются отрицать даже и наибол?е сл?пые поклонники теоріи. «...Взаимод?йствіе — пишетъ Бельтовъ (Плехановъ) — безспорно существуетъ между вс?ми сторонами общественной жизни». И у Маркса и у Энгельса мы найдемъ множество отд?льныхъ м?стъ, въ которыхъ они признаютъ обратное вліяніе на экономику, но наибол?е интереснымъ представляется намъ то знаменитое м?сто въ I том? «Капитала», гд? Марксъ описываетъ процессъ труда. «...Въ конц? рабочаго процесса — зам?чаетъ онъ — получается результатъ, который при начал? этого процесса уже существоваль въ представленіи работника, т.-е. въ иде?. Челов?къ не только производитъ своею д?ятельностью изв?стное изм?неніе формы въ данномъ веществ? природы, но онъ осуществляетъ въ этомъ веществ? свою ц?ль, которую онъ знаетъ напередъ, которая, съ принудительностью закона, опред?ляетъ способъ его д?ятельности, и которой онъ долженъ непрерывно подчинять свою волю... «Это м?сто является однимъ изъ самыхъ краснор?чивыхъ опроверженій разбираемой теоріи. Если Марксъ утверждаетъ, что всякій процессъ труда, всякая д?ятельность обусловливается напередъ поставленной ц?лью, ясно, что производству и производственнымъ отношеніямъ, изъ него вытекающимъ, предшествуетъ идея, что, вопреки утвержденію Энгельса, «конечныхъ причинъ общественныхъ изм?неній сл?дуетъ искать «въ головахъ людей» раньше, ч?мъ въ «изм?неніяхъ способовъ производства и обм?на».

И посл?дующій марксизмъ долженъ былъ фатально д?лать уступки «взаимод?йствію».

Такъ Каутскій въ своей стать? о матеріалистическомъ міровоззр?ніи долженъ былъ въ историческомъ процесс? уд?лить м?сто и личности: «Индивидуумъ — писалъ онъ — не можетъ создать новыхъ проблемъ для общества, хотя порою онъ и можетъ вид?ть проблемы тамъ, гд? ихъ до сихъ поръ не видалъ никто; равнымъ образомъ, онъ связанъ и въ отношеніи р?шенія проблемъ, такъ какъ средства для этого ему даетъ его время; напротивъ того, выборъ проблемъ, которымъ онъ себя посвящаетъ, выборъ точки зр?нія, съ которой онъ приступаетъ къ ихъ р?шенію, направленіе, въ которомъ онъ ищетъ этого р?шенія, и наконецъ, сила, съ которой онъ его защищаетъ, не сводятся безъ остатка къ однимъ экономическимъ условіямъ; вс? эти обстоятельства оказываютъ вліяніе, если и не на направленіе развитія, то на его ходъ, на способъ, какимъ осуществляется, въ конц? концовъ, неизб?жный результатъ, и въ этомъ смысл? — отд?льные индивидуумы могутъ дать много, очень много для своего времени».

Бернштейнъ и другіе ревизіонисты, разум?ется, ушли еще гораздо дальше отъ первоначальныхъ твердынь теоріи, отказываясь признавать за экономикой абсолютное значеніе.

То, что можетъ быть зд?сь поставлено въ упрекъ экономическому матеріализму въ некритической его форм?, это — то, что, называя себя эволюціоннымъ ученіемъ, онъ совершенно игнорируетъ эволюцію «личности». Ортодоксальные марксисты, съ такимъ жаромъ отстаивающіе законы исторической необходимости, готовые принести имъ въ жертву челов?ческую иниціативу и свободное творчество, забываютъ, что «я съ моимъ сознаніемъ, съ моей сов?стью — есть также исторія». (Масарикъ. Философскія и соціологическія основанія марксизма).

Даже признавая, что челов?ческая психика реагируя на окружающія явленія, обусловливаетъ ихъ и сознательно опред?ляетъ, они все же не считаются съ изм?неніями, происходящими во времени въ самой челов?ческой природ?, въ способности ея реагировать на окружающія явленія. Они сл?дятъ за мал?йшими изм?неніями въ соціальной структур? и остаются равнодушными къ изм?неніямъ въ челов?ческой вол? и психик?. Глубокое зам?чаніе Маркса, что «челов?къ, д?йствуя на вн?шнюю природу, изм?няетъ свою собственную», было совершенно забыто въ разработк? доктрины историческаго матеріализма. И это сознательное или безсознательное игнорированіе усп?ховъ челов?ческой природы, искусственное ея «упрощеніе» въ угоду «объективнымъ законамъ» есть несомн?нный результатъ полнаго неуваженія къ историческому опыту. Ростъ личности, съ точки зр?нія историческаго процесса, т.-е. взаимод?йствія между личностью, обществомъ и матеріальной средой — есть фактъ громадной соціологической важности, и т?, которые дорожатъ законами исторической необходимости, должны были бы озаботиться приведеніемъ въ соотв?тствіе усп?ховъ матеріальной культуры съ интеллектуальными и моральными усп?хами личности.

Личность живетъ не для историческихъ законовъ, и ихъ фетишизмъ обязателенъ лишь для первичныхъ стадій челов?ческаго развитія; соціальный прогрессъ съ каждымъ днемъ расширяетъ возможности сознательнаго самоопред?ленія личности въ стихійномъ до этого общественномъ процесс?.

По м?р? восхожденія на высшія ступени, челов?къ начинаетъ самъ ковать свое «общественное бытіе».

Въ результат? теорія экономическаго матеріализма оказалась совершенно безсильной разр?шить антиномію свободы и необходимости.

Противор?чіе это, проникающее всю теорію, нашло превосходную формулировку въ труд? проф. Булгакова — «Философія хозяйства».

Съ одной стороны, экономическій матеріализмъ — пишетъ онъ — есть «радикальный соціологическій детерминизмъ, на все смотрящій черезъ призму неумолимой, жел?зной необходимости, «игнорирующій личность», «приравнивающій ее къ нулевой величин?», «чуждый всякой этики».

Съ другой, онъ — «не мен?е-же радикальный прагматизмъ, философія д?йствія», для которой «міръ пластиченъ и н?тъ ничего окончательно предопред?леннаго, неумолимаго, неотвратимаго»; этотъ экономическій матеріализмъ — «въ своей соціалистической интерпретаціи, насквозь этиченъ», т.-е. обращается къ челов?ческой вол? — ея свобод?. И самая формула «свобода есть познанная необходимость» — «насквозь прагматична», такъ какъ «познаніе есть идеальное преодол?ніе сл?пой необходимости, а за нимъ сл?дуетъ и реальное».

Этими зам?чаніями, которыя можетъ разд?лить всякая непредуб?жденная критика, вн? зависимости отъ ея соціально-политическихъ платформъ, подрываются самыя основанія теоріи въ ея первоначальной непримиримости.

Наоборотъ, т? аргументы, которыми обычно пытаются защищать теорію экономическаго матеріализма въ этой ранней ея форм?, оказываются слабыми и малодоказательными.

Проф. Туганъ-Барановскій такъ формулируетъ важн?йшіе изъ этихъ аргументовъ: «1) неизб?жность хозяйственнаго труда для созданія матеріальной основы всякой иной д?ятельности, 2) количественное преобладаніе хозяйственнаго труда въ общей совокупности соціальной д?ятельности и 3) наконецъ, наличность въ хозяйственномъ процесс? мало изм?няющагося матеріальнаго момента, не зависящаго отъ соціальнаго развитія и опред?ляющаго его».

Но совершенно справедливо указываетъ онъ, что, оставаясь именно на почв? этихъ аргументовъ, можно констатировать «неизб?жность уменьшенія преобладающаго вліянія хозяйства по м?р? хода исторіи. Ч?мъ ниже производительность труда, т?мъ т?сн?е зависимость соціальнаго развитія отъ матеріальнаго момента вн?шней природы. Но само это развитіе создаетъ условія для относительнаго освобожденія общества отъ власти хозяйственнаго момента ...Общественное бытіе есть не только причина, но и продуктъ сознанія; и ч?мъ дальше идетъ общество, т?мъ въ большей м?р? общественный строй, вс? формы общежитія, и даже форма хозяйства становятся продуктомъ свободнаго сознанія людей...»

Однимъ словомъ, если экономическій матеріализмъ, онъ не хочетъ, по слову Плеханова, отнесенному имъ къ анархизму, быть «тощей абстракціей», то онъ долженъ отказаться отъ утвержденія, что экономическій факторъ есть факторъ первоначальный, къ которому возвращается и отъ котораго исходитъ все. Онъ лишь одинъ изъ факторовъ, взаимод?йствующихъ въ общественномъ процесс?.

Любое общественное явленіе опред?ляется не одной, a ц?лой совокупностью причинъ. Въ свою очередь, причины, какъ выражается Минто, есть «совокупность вс?хъ условій явленія, какъ положительныхъ, такъ и отрицательныхъ, при наличности которыхъ всегда будетъ происходить данное сл?дствіе». Поэтому, всякое исканіе первичнаго двигателя исторіи не только заран?е обречено на неудачу, но является и научно совершенно несостоятельнымъ.

По остроумному зам?чанію Бернгейма, экономическій матеріализмъ, гипостазируя, какъ самостоятельно д?йствующую силу и выставляя, какъ основную причину всего соціальнаго развитія — только одну сторону челов?ческой д?ятельности — матеріально-экономическую, впадаетъ въ обычную логическую ошибку матеріализма — см?шеніе «непрем?ннаго условія» съ «производящей причиной». Краснор?чивой илюстраціей могутъ служить слова Энгельса, которыми экономическіе матеріалисты обычно защищаютъ творческую роль «экономики»: «Люди должны сначала ?сть, пить, им?ть жилище, од?ваться, прежде ч?мъ думать и сочинять, заниматься политикой, наукой, искусствомъ, религіей — и т. п.» («Lehrbuch der historischen Methode und der geschichtsphilosophie»).

Такъ падаютъ претензіи экономическаго матеріализма на универсализмъ. Стремленіе его объяснить «все», исходя изъ одной экономической первоосновы, несостоятельно. Онъ преувеличилъ свое значеніе, полагая, что въ немъ ключъ ко вс?мъ историческимъ эпохамъ, къ раскрытію вс?хъ сокровенн?йшихъ тайнъ исторической общественности.

Такъ-же должны пасть и его претензіи на «научность». Марксизмъ есть культъ науки. Онъ назвалъ «свой» соціализмъ научнымъ и именно въ «научности» его вид?лъ его способность разр?шить вс? «проклятые вопросы» и утвердить торжество правды.

Но марксизмъ утверждаетъ себя, какъ міросозерцаніе. А строить все міросозерцаніе на «наук?» — ненаучно прежде всего. Это должно быть ясно посл? вс?хъ разсужденій предыдущей главы.

Необходимо также им?ть въ виду, что наука полагается не только актами интеллекта, но прежде всего актами воли, ибо, какъ остроумно однажды писалъ проф. З?линскій, «наука можетъ доказать, что угодно, кром? самой себя, т.-е. своего основанія. Доказуемо лишь предпосл?днее, посл?днее же н?тъ. «Посл?днее» есть всегда предметъ в?ры и утверждается волей.

Наконецъ, именно «научность» марксизма — если не разум?ть подъ ней личной глубокой учености Маркса — и подлежитъ оспариванію. Апріорныя и одностороннія наблюденія, обобщенія, построенныя на параллеляхъ, аналогіяхъ и наудачу вырванныхъ историческихъ прим?рахъ, полное см?шеніе «объективнаго» и «причиннаго» съ «должнымъ» и политикой — все это не им?етъ ничего общаго съ «научностью», въ общепринятомъ смысл? этого слова.

Марксизмъ—силенъ пламенной односторонностью своего в?рованія въ всеразр?шающую силу экономическаго прогресса, в?рой въ то, что стихійныя силы «бытія» вн? челов?ческой воли и вопреки ей приведутъ челов?чество къ счастливому и справедливому концу. Пролетаріатъ въ этой систем? былъ объявленъ естественнымъ, необходимымъ выразителемъ той «правды», которая, наперекоръ торжествующей сейчасъ злой вол?, будетъ въ конечномъ счет? поб?дителемъ. Полная гармоніи общественность — есть ц?ль исторической миссіи пролетаріата.

Марксизмъ, такимъ образомъ, проникнутъ чисто-буржуазнымъ, раціоналистическимъ оптимизмомъ. Онъ — также утопиченъ, какъ презираемые имъ утописты. Марксизмъ напитанъ не безпокойнымъ критическимъ духомъ научности, но спокойнымъ благимъ духомъ фатализма. Тотъ фетишизмъ товара и товарныхъ отношеній, который составляетъ наибол?е геніальное открытіе Маркса, отъ котораго остерегалъ онъ вс?хъ другихъ — подстерегъ eго самого. Стихійныя силы развитія съ ихъ «разумной» ц?лью — торжества соціалистическихъ началъ — стали подлиннымъ фетишемъ марксизма. Челов?къ сталъ лишь относительнымъ, исторически преходящимъ отраженіемъ т?хъ силъ, которыя слагаютъ и обнаруживаютъ свое д?йствіе вн? его.

Теорія экономическаго матеріализма — характерна лишь для опред?ленныхъ ступеней челов?ческаго и общественнаго развитія. Она не можетъ претендовать на объективную ц?нность, на постоянное универсальное значеніе, ибо не сл?дуетъ забывать, что самъ творецъ теоріи, согласно собственной доктрин?, могъ вид?ть въ ней лишь продуктъ опред?ленныхъ производственныхъ отношеній. Съ изм?неніемъ посл?днихъ падаетъ и самая теорія. Она — относительный, временный, психологическій фактъ и не можетъ, конечно, играть роли в?чнаго глашатая истины. Самъ Энгельсъ предвид?лъ моментъ, когда должна она рухнуть. «Только тогда — пишетъ онъ въ Анти-Дюринг? про будущій соціалистическій строй — люди будутъ сами вполн? сознательно творить свою исторію, а приводимыя ими въ движеніе общественныя силы станутъ давать все въ большей м?р? желаемые для нихъ результаты. Это будетъ прыжкомъ челов?чества изъ царства необходимости въ царство свободы».

Но то, что Энгельсъ считалъ возможнымъ лишь по достиженіи соціалистической конструкціи общества — свободное сознательное творчество, становится лозунгомъ уже современной личности, не желающей мириться съ опред?леніемъ ея «сознанія и воли» «бытіемъ», а стремящейся сознательно устроять свою жизнь.

И это начинаютъ признавать даже т?, которые досел? еще продолжаютъ религіозно в?ровать въ доктрину экономическаго матеріализма. Долгое время в?ровали они въ абсолютныя формулы развитія и гибели капитализма, установленныя марксизмомъ. В?рили и въ знаменитую «катастрофическую теорію», согласно которой капитализмъ долженъ былъ рухнуть, всл?дствіе хронической дезорганизаціи промышленности — явленія стихійнаго, слагающагося вн? воли людей.

Но и въ соціальной философіи современной н?мецкой соціалъ-демократіи теорія «саморазрушенія» капиталистическаго общества постепенно утрачиваетъ значеніе одной изъ центральныхъ руководящихъ идей. Она отступаетъ на задній планъ, принимается за деталь. На первый планъ и современная соціалъ-демократія выдвигаетъ моментъ классовой борьбы, утверждая, что посл?дняя поколеблетъ зданіе капитализма ран?е, ч?мъ это сд?лала бы хроническая дезорганизация промышленности. Такимъ образомъ — классовое самосознаніе, классовая воля получаютъ р?шительное предпочтеніе передъ объективнымъ факторомъ развитія — безсознательнымъ, стихійнымъ экономическимъ процессомъ. Еще бол?е рельефно выступаетъ этотъ моментъ въ — «революціонномъ синдикализм?», вся тактика котораго построена на признаніи примата «сознанія» передъ «бытіемъ», и методъ «прямого возд?йствія» котораго есть наибол?е яркое утвержденіе свободы челов?ческой воли, свободы челов?ческаго творчества отъ мертвыхъ производительныхъ силъ.

Однако, въ экономическомъ матеріализм? есть сторона, которая должна найти себ? м?сто и въ соціологическомъ credo анархизма.

Эта сторона — постоянно бьющееся въ немъ, несмотря на вс? paціоналистическіе наряды, напоминаніе о жизни.

Никто не нанесъ экономическому матеріализму бол?е страшныхъ ударовъ, ч?мъ онъ самъ. Претендуя на «универсализмъ», «научность», «абсолютную» теорію развитія, онъ самъ сд?лалъ все, чтобы подорвать свои претензіи.

Разрушительнымъ для его утвержденій оказалось то, что онъ въ основу ихъ положилъ начало жизни. В?чная текучесть жизни не им?етъ ничего общаго съ «универсализмомъ», «научностью», «абсолютизмомъ» придуманныхъ теорій. И даже сверхисторическій — у посл?дователей его — авторитетъ Маркса оказался безсильнымъ спасти въ неприкосновенномъ вид? его теоріи. Но постоянное возвращеніе отъ головокружительныхъ полетовъ мысли, отъ утопій и ми?ологіи къ реальной д?йствительности есть огромная заслуга марксизма. И анархизмъ долженъ ее помнить.

Является довольно распространенным мн?ніемъ, что анархисты отрицаютъ политическую борьбу.

«Традиціонный анархизмъ» протестует противъ этого.

«Откуда могло сложиться подобное мн?ніе? — читаемъ мы въ сборник? писателей этого теченія — «Хл?бъ и Воля». Факты, напротивъ, доказываютъ, что въ современной Европ? только анархисты ведутъ революціонную борьбу съ государствомъ и его представителями, а государство, в?дь, учрежденіе политическое par excellenсе.. Не только анархисты не отрицаютъ политической революціонной борьбы, а за посл?дніе тридцать л?тъ въ Европ? только анархисты и вели революціонную пропаганду...»

Въ чемъ же заключается эта политическая борьба противъ государства? Сведенная къ ея истиннымъ разм?рамъ, это — борьба противъ демократіи: парламентаризма и политическихъ партій.

Демократія есть самодержавіе народа, народовластіе, признаніе того, что суверенитетъ — единый, неотчуждаемый, нед?лимый принадлежитъ народу.

Идея «народовластія» — и сейчасъ еще общепризнанный идеалъ радикальной политической мысли.

Но, не говоря уже о бол?е раннемъ опыт?, весь опытъ ХІХ-го в?ка обнаружилъ тщету народныхъ упованій на «демократію». Народовластіе есть фикція. Народнаго суверенитета н?тъ и не можетъ быть — пишетъ выдающійся н?мецкій государственникъ — Рихардъ Шмидтъ («Allgemeine Staatslehre»). Въ реальной государственной жизни д?йствуетъ не народъ, какъ таковой, но опред?ленный верховный органъ, бол?е или мен?е удачно представляющій хаосъ индивидуальныхъ воль, слагающихъ народъ. Государство въ лиц? верховнаго законодательнаго органа выт?сняетъ «правящій народъ». Суверенитетомъ облеченъ не онъ, но «органъ», отражающій волю сильн?йшихъ, фактически волю господствующаго общественнаго класса.

«Самодержавіе народа» — одна изъ самыхъ раннихъ, политическихъ конструкцій. Ее знаетъ античный міръ, ее знало среднев?ковье. Но въ полной, разработанной, категорической форм? она — продуктъ просв?тительнаго потока XVIII-го в?ка и связывается, по преимуществу, съ именемъ Руссо. Ему принадлежитъ наибол?е глубокая политическая формулировка того общественнаго процесса, который заключался въ переход? отъ самодержавія монарха къ самодержавію народа. Этотъ переходъ былъ связанъ непосредственно съ появленіемъ на исторической арен? новой силы — буржуазіи.

Ея значеніе было огромно. Въ конц? XVIII-го в?ка весь міръ съ напряженнымъ вниманіемъ сл?дилъ за событіями, протекавшими въ революціонной Франціи. Величайшая изъ вс?хъ дотол? бывшихъ историческихъ драмъ — Великая революція въ однихъ вселяла трепетъ и ужасъ, въ другихъ рождала восторги. Впервые среди феодальныхъ обломковъ юная буржуазія властно возвысила свой голосъ, впервые языкомъ просв?тительной философіи и революціонныхъ публицистовъ заговорила она о неотъемлемыхъ священныхъ правахъ челов?ка и гражданина. Все, казалось, улыбалось тогда этой вновь народившейся сил?, могуче прокладывавшей себ? новую дорогу. Буржуазія была властителемъ думъ.

Въ знаменитой брошюр? «О третьемъ сословіи» аббатъ Сіесъ въ трехъ вопросахъ и отв?тахъ резюмировалъ сущность соціально-политическихъ стремленій современной ему буржуазіи. «Что такое третье сословіе?» спрашивалъ онъ — «Все!» «Ч?мъ оно было до сихъ поръ?» «Нич?мъ!» «Ч?мъ оно желаетъ быть?» «Быть ч?мъ-нибудь!»

И жизнь благосклонно отнеслась къ требованіямъ революціонной буржуазіи; прошли года — и во вс?хъ конституціонныхъ странахъ мы видимъ ее не въ скромной роли «чего-нибудь», а верховной вершительницей судебъ ц?лыхъ народовъ.

Ей стали принадлежать и экономическій и юридическій суверенитетъ. Народовластіе, о которомъ она говорила въ своихъ деклараціяхъ и конституціяхъ, стало ея властью, самодержавіе народа — ея самодержавіемъ.

Демократія — сулила: полное равенство, отрицаніе вс?хъ привиллегій и преимуществъ, привлеченіе вс?хъ къ управленію страной. Это оказалось несбыточной мечтой. Съ одной стороны, уже по причинамъ формальнаго свойства, оказалось невозможнымъ сд?лать народъ — д?йствительнымъ сувереномъ. То, что было бы мыслимо въ небольшой общин?, технически оказалось не подъ силу обширному народу. И кучка выборныхъ, далекихъ подлинной вол? народа, стала фактическимъ сузереномъ. Съ другой — суверенная буржуазія сд?лала все, чтобы обезпечить «свое» самодержавіе и защищать его отъ посягательствъ безпокойныхъ индивидуальностей, недовольныхъ т?мъ порядкомъ, который былъ упроченъ буржуазнымъ законодательствомъ. Принципъ народовластія былъ обр?занъ, извращенъ. Для выраженія правильной народной воли — понадобились цензы: имущественный, ос?длости, возраста и пола. Въ принцип? народовластія, этой фикціи, господствующій классъ нашелъ свою лучшую защиту. Онъ сталъ ея идейнымъ и практическимъ щитомъ противъ вс?хъ «народныхъ» нападеній.

Критика демократіи есть вм?ст? критика принципа большинства.

Въ настоящее время общепризнано, что этотъ принципъ былъ принятъ не во вс?хъ раннихъ демократіяхъ. «Демократіи древности — пишетъ Еллинекъ въ своемъ этюд? «Право меньшинства» — знали принципъ большинства и проводили его различнымъ образомъ, часто признавая при этомъ и права меньшинства. Напротивъ, среднев?ковый міръ призналъ его далеко не сразу и съ оговорками. Сильно развитое чувство личности, которымъ отличались германскіе народы, не мирилось съ т?мъ, что двое всегда должны значить больше, ч?мъ одинъ. Одинъ храбрый могъ поб?дить въ открытой борьб? пятерыхъ, — почему же долженъ онъ въ сов?т? склоняться передъ большинствомъ. И потому въ среднев?ковыхъ сословныхъ собраніяхъ мы часто встр?чаемся съ принципомъ, что р?шать должна pars sanior а не pars major, иначе — что голоса надлежитъ взв?шивать, а не считать. Въ н?которыхъ сословныхъ корпорацияхъ вплоть до поздн?йшаго времени вообще не производился правильный подсчетъ голосовъ, наприм?ръ — въ венгерскомъ сейм?. Въ общественной жизни германцевъ первоначально вс? р?шенія принимались единогласно — особенно при выборахъ, — большею частью путемъ аккламаціи, которою заглушались голоса несогласнаго меньшинства». И не только у германцевъ требовалось для принятія важныхъ р?шеній единодушіе собранія, то-же было и въ славянскомъ мір?.

Однако, при переход? къ большимъ демократіямъ современности стало очевиднымъ, что народовластіе въ его чистой форм? — невозможно. И новая демократія на м?сто единогласія поставила начало большинства.

Посл?днее было объявлено единственно возможнымъ способомъ р?шенія общенародныхъ вопросовъ; меньшинство должно было смириться, за большинствомъ была признана постоянная привиллегія правды.

Однако, подобное признаніе было слишкомъ вопіющимъ компромиссомъ, и апологеты демократіи должны были подыскать рядъ аргументовъ для его защиты.

Отм?тимъ лишь важн?йшіе.

Прежде всего указывали, что торжество начала большинства есть прочный историческій фактъ. Разсужденіе Еллинека, только-что приведенное, обнаруживаетъ несостоятельность этой «исторической» ссылки. Но если бы даже и вс? историческіе народы практиковали большинство вм?сто единогласія, это могло обозначать только одно, что подлинной демократіи исторія еще не знала. Начало большинства есть слишкомъ очевидная фальсификація народной воли, принужденіе къ согласію, неуваженіе къ чужой свобод?.

Указывали дал?е, что р?шеніе общественныхъ вопросовъ началомъ большинства сообщаетъ обществу устойчивость. Согласіе большинства на изв?стное м?ропріятіе, реформу является гарантіей, что реформа — популярна, что она им?етъ глубокіе общественные корни, что она удовлетворяетъ д?йствительнымъ запросамъ общества.

Большинство — въ глазахъ его апологетовъ — является не только гарантіей устойчивости, но и необходимой гарантіей прогресса. Меньшинство было бы безсильно провести въ жизнь то, что отв?чало только бы его интересамъ и общество при отсутствіи принудительной власти «большинства» страдало бы отъ постоянныхъ контраверзъ, творчески безплодныхъ. Н?которые, наибол?е упорные сторонники полнаго смиренія меньшинства даже охотно признаютъ, что то общество представляется имъ бол?е созр?вшимъ и здоровымъ, которое даетъ въ обсужденіи важн?йшихъ проблемъ общежитія maximum разногласій. Но... въ виду невозможности какого либо реальнаго исхода для вс?хъ этихъ разногласій, меньшинство должно склониться предъ волей «большинства».

Н?которые отстаиваютъ «большинство», сл?дуя за Бентамомъ съ его принципомъ утилитаристической морали. Достиженіе удобствъ, счастья возможно большей части общества, вотъ — идеалъ, къ которому сл?дуетъ стремиться. Нравственн?е и ц?лесообразн?е сд?лать счастливымъ «большинство», ч?мъ меньшинство. Арифметика является критеріемъ истинности принятыхъ р?шеній.

Наконецъ, господствующимъ мотивомъ въ защиту «большинства» является соображеніе о совершенной невозможности добиться въ большомъ обществ? единогласія. Принятіе начала «большинства», какъ руководящаго регулятора общественной жизни, диктуется, такимъ образомъ, мотивами технической ц?лесообразности, политической необходимостью. Или отказъ отъ демократіи, или принципъ «большинства» — средины н?тъ.

Едва-ли нужно говорить, что вс? эти соображенія, независимо отъ ихъ формальной, вн?шней справедливости или практичности, ничего общаго не им?ютъ съ защитой «правды» или «нравственнаго достоинства» р?шенія. О свобод? и, сл?довательно, морали не можетъ быть и р?чи тамъ, гд? д?ло идетъ о количественномъ подсчет? голосовъ.

«Большинство» — можетъ-быть неправо, и историческіе случаи «неправоты» большинства — столь часты, многочисленны и столь самоочевидны, что на нихъ едва-ли стоитъ останавливаться.

Но и помимо соображеній «правоты», которая можетъ чрезвычайно субъективно толковаться, принципіальное согласіе на постоянное подчиненіе большинству является величайшимъ нравственнымъ униженіемъ для подчиняющагося, отказомъ не только отъ свободы д?йствій, но часто и отъ свободы сужденій, свободы в?рованій. При управленіи большинствомъ меньшинство становится рабомъ, который только въ бунт? выражаетъ свою волю. Право большинства есть право сильнаго. Основанное на порабощеніи чужой воли, отрицаніи чужой свободы, оно должно быть отвергнуто анархическимъ сознаніемъ. «Когда среди 100 челов?къ — писалъ Л. Толстой — одинъ властвуетъ надъ 99 — это несправедливо, это деспотизмъ; когда 10 властвуютъ надъ 90 — это тоже несправедливо, это олигархія; когда же 51 властвуютъ надъ 49 (и то только въ воображеніи — въ сущности же опять 10 или 11 изъ этихъ 51) — тогда это совершенно справедливо — это свобода!»

Превосходный прим?ръ, одновременно характеризующій и негодность нравственной природы «большинства» и техническую недостижимость этого начала въ большомъ обществ?.

И на б?гломъ анализ? современнаго парламентаризма мы легко уб?димся, что «большинство», представляющее фикцію народовластія, въ д?йствительности, обращается всегда въ правящее меньшинство — олигархію.

«Парламентъ — есть лучшее средство защищать общенародные интересы», — говоритъ современная государственная наука, гласятъ катехизисы современныхъ политическихъ партій.

Съ того момента, когда поб?доносная буржуазія впервые утвердила въ парламент? свой оплотъ противъ феодальныхъ властителей, парламентъ остался въ сознаніи народовъ неизм?ннымъ палладіумомъ политическихъ свободъ и политическаго равноправія.

Пусть долгая парламентская исторія дала достаточно прим?ровъ тому, что рабство широкихъ народныхъ массъ всегда уживалось и уживается съ парламентомъ — этимъ признаннымъ защитникомъ quasi-народныхъ вольностей, что парламентъ оказался совершенно неспособнымъ, даже въ самые блестящіе періоды своего существованія, защищать реальные, а не фиктивные только интересы трудящагося населенія, что народные представители изъ приказчиковъ пославшихъ ихъ сюда состоятельныхъ классовъ неизм?нно обращались всегда въ самодовл?ющій тяжелый аппаратъ, начинавшій немедленно жить своей собственной жизнью, чуждой, а иногда и враждебной интересамъ обманутыхъ дов?рителей.

Недвусмысленной защиты плутократическаго благополучія, да крохотныхъ полумифическихъ подачекъ голодному пролетаріату было довольно, чтобы въ парламентъ ув?ровали и в?руютъ еще и сейчасъ не только «буржуазная», но и «соціалистическая» наука.

Парламентъ созданъ буржуазіей. Онъ сыгралъ уже крупную историческую роль; въ свое время служилъ онъ могучимъ средствомъ борьбы буржуазіи противъ феодальной реакціи. Законодательства, которыми мы обязаны различнымъ національнымъ парламентамъ, носятъ на себ? яркую, несомн?нную печать творчества той соціальной группы, которая вызвала къ жизни и самый парламентъ.

Ц?лыя историческія эпохи обращали парламентъ въ лозунгъ наибол?е прогрессивныхъ слоевъ общества; крупная и мелкая буржуазія, пo очереди, писали на своихъ знаменахъ парламентскія вольности.

Но времена, когда буржуазія выступала передовымъ борцомъ за права челов?ка, давно прошли, героическій періодъ ея отошелъ въ область преданій, революціи ея потускн?ли, обветшали знамена и лозунги.

И теперь, посл? д?ловыхъ турнировъ въ конторахъ и банкахъ, избалованная усп?хами, не забываетъ она въ часы досуга излюбленнаго ею когда-то парламента. Но она къ нему не относится уже съ прежней ретивостью; нер?дко въ интимномъ кругу она непрочь и сама добродушно посм?яться надъ чистой и наивной в?рой въ его ц?лебную силу.

Ея прежняя энергія просыпается лишь тогда, когда новые борцы за новыя права челов?ка — пролетаріатъ — идутъ на нихъ съ оружіемъ въ рукахъ. Тогда парламентская машина работаетъ полнымъ ходомъ, льются потоки краснор?чія, ораторы распинаются за «общее благо», «интересы и прочность страны», напоминаютъ дерзкимъ пришельцамъ, тревожащимъ покой буржуазіи, о традицияхъ, о драгоц?нныхъ зав?тахъ прошлаго.

Въ конц? концовъ, буржуазія облегчаетъ свою сов?сть, бросая фиктивныя подачки; вновь все успокаивается, вновь начинается для нея безмятежное существованіе.

И вотъ, за эту парламентскую машину, которая столько л?тъ служила в?рой и правдой привиллегированному классу, жадно хватаются соціалисты, над?ясь также найти въ ней ц?лебное средство противъ несовершенствъ современнаго капитализма, думая, что парламентъ — слуга будетъ работать такъ же честно и усердно и на новаго хозяина, какъ онъ работалъ на стараго.

Но что такое парламентъ? Какую службу онъ можетъ нести революціонному классу?

Основная задача парламента заключается въ томъ, чтобы представлять общенародные интересы, чтобы, внимательно прислушавшись къ голосамъ гражданъ, ознакомляться съ ихъ нуждами и путемъ своевременнаго и ц?лесообразнаго вм?шательства сод?йствовать общему благополучію.

Такова, конечно, задача, по существу, любого органа государственнаго управленія, но парламентъ мен?е, ч?мъ какой-либо другой органъ, способенъ стоять на страж? именно общенародныхъ интересовъ.

Парламентъ является одной изъ формъ народнаго представительства. Въ немъ народъ какъ бы переноситъ на избранниковъ свою волю, и парламентъ въ ц?ломъ являетъ собой національную волю. Воля парламентскаго большинства или фактически, воля народнаго меньшинства становится волей народнаго большинства, волей вс?хъ.

Но такое понятіе представительства есть понятіе юридическое, а не политическое.

«Въ политической же д?йствительности — пишетъ авторитетн?йшій изъ новыхъ государственниковъ — Еллинекъ — мы им?емъ въ парламентскомъ постановленіи... всегда лишь волю большинства голосующихъ членовъ парламента. Руссо совершенно правъ: нельзя желать за другого, столь же мало, прибавимъ мы, какъ нельзя за другого ?сть или пить».

Такимъ образомъ, представленіе народной воли волей парламента — есть фикція, которая не перестаетъ быть фикціей только оттого, что им?етъ за собой почтенный возрастъ или потому, что зд?сь «юридическія представленія... глубоко срослись съ общимъ правоуб?жденіемъ, хотя и безсознательно для широкихъ слоевъ общества».

Парламентская воля есть искаженіе народной воли.

Какіе бы мы избирательные законы ни сочиняли, какіе бы мы ни придумывали коррективы врод? пропорціональныхъ выборовъ въ погон? за чистой народной волей, вс? наши усилія — напрасны.

Благодаря чрезвычайному многообразію индивидуальныхъ воль, представляющихъ народъ, благодаря неуловимымъ иногда отт?нкамъ, изъ которыхъ каждый им?етъ неоспоримое право быть представленнымъ въ любой парламентской комбинаціи и въ любомъ избирательномъ закон?, мы им?емъ лишь жалкую пародію на то, что мы съ такой ув?ренностью и гордостью называемъ волей народа.

«Въ народной жизни масса различій — пишетъ Еллинекъ въ своемъ блестящемъ этюд? о конституціяхъ — не сразу зам?тныхъ и не подлежащихъ изм?ренію, и они, несомн?нно, остаются безъ представительства при систем?, построенной исключительно на количеств? населенія... Пропорціональные выборы не въ состояніи обезпечить представительства вс?мъ справедливымъ интересамъ народа, потому что на выборахъ народъ обыкновенно д?лится на партійныя группы, а партіи отнюдь не соотв?тствуютъ группировк? народа во всей ея полнот?. Поэтому — заключаетъ Еллинекъ — проблема правильнаго, справедливаго избирательнаго права абсолютно неразр?шима. «Ни одно политическое учрежденіе не основано въ такой м?р?, какъ народное представительство, на фикціяхъ и на несоотв?тствующихъ д?йствительности идеальныхъ построеніяхъ».

«Ч?мъ дал?е увеличивается численность населенія государствъ и общинъ, — пишетъ Масарикъ, весьма далекій отъ анархистскаго міросозерцанія — ч?мъ сложн?е становятся общественныя отношенія, ч?мъ бол?е образовано населеніе и ч?мъ бол?е развиты его потребности, т?мъ чувствительн?е несоотв?тствіе между волей населенія и волей парламента...» («Философскія и соціологическія основанія марксизма»).

Даже всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право дастъ намъ одн? иллюзіи народнаго представительства, становящіяся еще бол?е обманчивыми въ зависимости отъ роста процента воздерживающихся отъ выборовъ.

Въ одной изъ своихъ р?чей Бисмаркъ представилъ однажды палат? сл?дующій любопытный расчетъ: «Изъ числа им?ющихъ право выбора принимали въ немъ участіе всего 34%; большинство этихъ 34% выбрало избирателей, которые могли, такимъ образомъ, им?ть за собой 20—25% всего числа, им?ющихъ право участвовать въ выборахъ. Большинство избирателей выбирало депутатовъ, число которыхъ представляло, такимъ образомъ, 13—15% общаго числа, им?вшихъ право участвовать въ выборахъ.

Бранденбургъ, приводящій этотъ расчетъ въ своемъ любопытномъ этюд? о парламентской обструкціи, зам?чаетъ, что Бисмаркъ умолчалъ о томъ, что «благодаря трехстепеннымъ выборамъ небольшое число населенія можетъ существенно повліять на результатъ выборовъ, и что открытая подача голосовъ сильно вредитъ результату выборовъ». «Но — зам?чаетъ Бранденбургъ — и при разм?рахъ участія въ выборахъ въ 70%, депутаты едва-ли могутъ съ ув?ренностью являться представителями бол?е ч?мъ 40—50% всего числа избирателей, а парламентское большинство, если оно не подавляюще велико, будетъ выразителемъ мн?нія только 25—35% вс?хъ, им?ющихъ право выбора. Если, наприм?ръ, — заключаетъ онъ — въ нын?шнемъ рейхстаге консерваторы, ультрамонтаны и протестанты вм?ст? будутъ им?ть большинство 219 голосовъ изъ 397, то все же они представятъ собой только 32 1/2% всего числа избирателей».

Такимъ образомъ, никакое парламентское большинство не можетъ представлять народа, не можетъ выражать его воли.

Казалось-бы, воля народа все-же могла получить изв?стное выраженіе, если-бы немногіе и случайные представители его были снабжены императивными мандатами и, такимъ-образомъ, не могли уклониться отъ подлинныхъ желаній народа или в?рн?е его отд?льныхъ господствующихъ группъ.

Но теорія уже довольно показала, что парламентаризмъ и императивные мандаты — несовм?стимы, и современныя законодательства ихъ не знаютъ. Представители, законодательствуя, осуществляютъ свою волю, выдавая ее за волю народа.

Эта идея, безспорная и ясная, идея подкр?пляемая математическими доказательствами, становится еще бол?е яркой, еще бол?е уб?дительной, если мы будемъ оперировать не туманнымъ понятіемъ «народа» съ его несуществующей единой и ц?льной «народной волей» и его фиктивными «общенародными интересами», а конкретно существующимъ классовымъ обществомъ.

На м?ст? единаго и нед?лимаго народа, мы видимъ борющіяся группы, сталкивающіеся интересы, которые безпощадно расправляются другъ съ другомъ и только въ ц?ляхъ самозащиты или въ состояніи крайней необходимости вступаютъ въ компромиссы и заключаютъ соглашенія.

Эти интересы встр?чаются не въ открытомъ пол?, а въ парламент?; въ современномъ государств? оружіемъ является избирательный бюллетень, парламентъ — м?стомъ, гд? учитываются поб?ды и пораженія и заключаются договоры борющихся сторонъ. И до т?хъ поръ, пока мы будемъ жить въ классовомъ государств?, парламентъ будетъ в?рнымъ отраженіемъ воли сильн?йшаго класса, которая, конечно, не желаетъ, да и не можетъ быть «народной волей».

Являя собой не бол?е, какъ «бумажное представительство штыка, полицейской дубинки и пули», парламентское большинство «д?лаетъ излишнимъ кровопролитіе», но не въ меньшей степени является р?шеніемъ силы, ч?мъ декретъ самаго абсолютнаго деспота, опирающагося на самую могущественную изъ армій.

Парламентъ является, такимъ образомъ, прежде всего учрежденіемъ соціальнымъ, а не политическимъ и представляетъ интересы не государства, а интересы отд?льныхъ общественныхъ группъ или, въ конечномъ счет?, наибол?е сильной изъ нихъ.

Эту идею проводили въ своихъ трудахъ такіе выдающіеся государственники, какъ Лоренцъ Штейнъ или даже консервативный Рудольфъ Гнейстъ.

Въ нашемъ капиталистическомъ обществ? сильн?йшей изъ группъ является буржуазія, и ей принадлежитъ и верховный голосъ, и верховная власть, и «народная воля».

Она создала парламентъ, избравъ его своимъ орудіемъ борьбы, она въ своихъ приходахъ защищала его въ Англіи, противъ Тюдоровъ, во Франціи связала всю свою исторію съ исторіей генеральныхъ штатовъ, въ парламент? же она санкціонировала политическія завоеванія своей поб?доносной революціи конца XVIII в?ка. Ей по праву долженъ принадлежать и принадлежитъ современный парламентъ, а вм?ст? съ т?мъ и ключи къ «народной вол?». И до т?хъ поръ — справедливо говоритъ Левердэ — пока общество остается буржуазнымъ, представительство его, называемое національнымъ, необходимо будетъ такимъ же, т.-е. буржуазнымъ. Если же представительство им?етъ буржуазную сущность, то оно будетъ поддерживать, вопреки всему, притязанія имущихъ классовъ противъ домогательствъ труда, посл?днему нечего ожидать отъ него. Это — столь же фатально, какъ паденіе камня... Адвокаты пролетаріата... будутъ лицами, ходатайствующими за другихъ овецъ предъ волками...»

И какимъ беззаст?нчивымъ поруганіемъ противъ другихъ общественныхъ группъ ни было бы р?шеніе буржуазнаго парламентскаго большинства, оно всегда выходитъ подъ ярлыкомъ «народной воли» и потому священно для вс?хъ сознательныхъ и безсознательныхъ апологетовъ современнаго государства. И если вчера еще — многіе изъ т?хъ адвокатовъ, людей либеральныхъ профессій или партійныхъ крикуновъ и политикановъ, которые населяютъ парламенты, казались народу жалкими дармо?дами, сегодня, облаченные въ священный мантіи носителей «народной воли», они объявлены неприкосновенными, a р?шенія ихъ, исполненныя «государственной мудрости», подлежатъ безпрекословному исполненію. И, какъ ни далека ваша собственная воля отъ воли этихъ пигмеевъ, внезапно возмнившихъ себя титанами, какъ ни противор?чатъ ихъ законы и м?ропріятія лучшимъ и зав?тнымъ стремленіямъ вашего ума и сердца, вы будете раздавлены жел?зной рукой исполнительнаго механизма, если ослушаетесь этихъ господъ и поступите такъ, какъ вамъ диктуетъ ваша сов?сть.

Но, если бы мы вообразили, что какимъ-нибудь непостижимымъ волшебствомъ фикція обратилась въ наиреальн?йшую д?йствительность и парламентъ чудеснымъ образомъ получилъ бы возможность отражать «общенародную волю», то и тогда было бы величайшимъ заблужденіемъ полагать, что парламентъ сталъ бы приб?жищемъ слабыхъ и угнетенныхъ, оплотомъ противъ правительственнаго деспотизма. Такіе упованія обнаружили бы только р?шительное непониманіе самой природы современнаго государственнаго механизма, потому что парламентъ далеко не есть слуга народа, оберегающій его вольности противъ тиранническихъ поползновеній правительства, а есть самъ — правительство, самъ — органъ государственной власти.

Мало этого: эволюція государственной власти въ странахъ ранняго конституціоннаго развитія, какъ Англія или Америка, тамъ, гд? закладывались первые камни современнаго парламентаризма, насъ совершенно уб?ждаетъ въ томъ, что съ каждымъ днемъ все бол?е и бол?е парламентъ уступаетъ свое прежнее фактическое преобладаніе правительству.

«Авторитетъ и сила парламентскихъ учрежденій — пишетъ Еллинекъ — везд? падаютъ... конституціонное развитіе сопровождается непрерывнымъ возрастающимъ усиленіемъ правительственной власти».

И если мы обратимся къ изученію, уже ставшихъ классическими, работъ Вильсона, или Брайса, или такихъ образцовыхъ нов?йшихъ изсл?дованій, какъ труды Сиднея, Лоу Лоуэлля, или нашего соотечественника Острогорскаго, мы увидимъ, что въ Америк? вс? наибол?е сложные и серьезные вопросы государственной жизни передаются парламентскимъ комитетамъ, предс?датели которыхъ назначаются единоличной властью парламентскаго спикера, что въ Англіи вся фактическая власть перешла въ руки кабинета; въ парламент? хозяиномъ является правительство, которое см?ло диктуетъ ему свои желанія, пользуясь монопольнымъ положеніемъ. Контроль парламента — лишь нарядная фикція; на практике парламентъ послушливо санкціонируетъ любые декреты правительства. То же явленіе, то-есть постепенное исчезновеніе парламентской иниціативы и фактическое упраздненіе его, какъ контрольнаго органа за правительствомъ, наблюдается и во Франціи.

Неудивительно, что конституціонное правительство нашихъ дней является безотв?тственнымъ деспотомъ, неограниченнымъ владыкой, передъ которымъ стирается въ прахъ «народная воля», представляемая парламентомъ, и который разливаетъ благод?янія вдохновляющему классу, беззаст?нчиво угнетая въ то же время другія группы, вредныя или опасныя съ точки зр?нія его классовой философіи. Въ рукахъ современнаго конституціоннаго правительства сконцентрированы такія могучія средства возд?йствія на всю народную жизнь, что прежніе абсолютные монархи «Божіей милостью» кажутся жалкими пигмеями рядомъ съ этими новыми «капиталистической милостью» великанами.[17]

Чрезвычайно любопытно, что въ оц?нк? этого явленія сходятся нер?дко самые разнородные наблюдатели современной политической жизни.

Такой трезвый, осторожный, научный изсл?дователь, какъ Еллинекъ, говоритъ о чудовищномъ рост? исполнительнаго аппарата, о деспотизм? конституціоннаго правительства почти въ однихъ и т?хъ же выраженіяхъ, что и пламенный трибунъ, пропов?дникъ Кропоткинъ. Оба признаютъ, что современные министры могущественн?е Людовика ХIV.

Мы не будемъ останавливаться на томъ, что осторожные государственники и публицисты называютъ «недостатками парламентаризма».

Съ т?хъ поръ, какъ толки о кризис?, переживаемомъ современнымъ парламентаризмомъ, стали общимъ м?стомъ, — уже не только анархистская, но и буржуазная литература дала ц?лый рядъ краснор?чивыхъ страницъ, раскрывающихъ намъ язвы, которыя несет парламентъ въ общественную жизнь. У насъ въ рукахъ неисчерпаемое богатство данныхъ, собранныхъ на почв? кропотливаго анализа механизма современныхъ политическихъ партій, изученія самаго процесса избирательной кампаніи. И нужно быть неизл?чимо предуб?жденнымъ въ пользу парламента или совершенно сл?пымъ челов?комъ, чтобы, посл? знакомства и съ этимъ матеріаломъ, отрицать, что вся парламентская жизнь построена на подкупахъ, насиліи и лжи.

Всюду, гд? воцарился парламентскій режимъ и гд? механизмъ политическихъ партій им?етъ опред?ленную хронологическую давность, другими словами, всюду, гд? политическое зодчество находится въ рукахъ профессіональныхъ политиковъ, мы видимъ картины систематическаго подкупа населенія, открытаго и грубаго пресл?дованія своихъ личныхъ интересовъ, давленія администраціи, видимъ «политикановъ» и «маріонетокъ».

Чтобы уб?диться въ этомъ, вовсе не надо читать «анархистовъ». Довольно проб?жать такія спокойныя и солидныя изсл?дованія, какъ книгу Брайса, Ш. Бенуа и особенно книгу Острогорскаго — «О демократіи и организаціи политическихъ партій», гд? дается богат?йшій, почти исчерпывающій матеріалъ для сужденія о политическихъ обычаяхъ и порядкахъ избирательной борьбы въ Англіи и Америк?.[18] «Недостатки» парламентаризма — неотд?лимы отъ самаго существа парламентарной демократіи. Она сама есть великое зло.

Осуждая парламентаризмъ, анархизмъ осуждаетъ и тотъ механизмъ, который лежитъ въ основ? его — механизмъ политическихъ партій.

Партія — въ условіяхъ современнаго правового государства — есть органъ политическаго представительства интересовъ опред?ленной общественной группы или общественнаго класса[19].

Такимъ образомъ, партія становится аппаратомъ приспособленія къ государственно-правовому строю. Она есть — группировка людей, примыкающихъ къ общему политическому міровоззр?нію, объединенныхъ однородной программой и подчиненныхъ однородной дисциплин?. Задача ея — выявлять и представлять волю опред?леннаго общественнаго класса, какъ въ собственныхъ партійныхъ организаціяхъ, такъ — и въ соотв?тствующихъ государственныхъ и муниципальныхъ учрежденіяхъ.

Сама же партійная организація въ процесс? дальн?йшаго развитія пріобр?таетъ сл?дующія характерныя особенности.

А) Члены партіи, вступая въ парламент? (центръ современной партійной жизни) въ сотрудничество съ представителями иныхъ враждебныхъ партійныхъ организацій, утрачиваютъ чистоту классоваго идеала. Въ начала, представляемыя классомъ, врываются чуждыя имъ, государственно-парламентскія ноты, вырабатывается эклектическая, съ ур?зками и оговорками, практическая программа д?йствій (отличная отъ теоретической, сберегаемой для парадовъ), которая при слабости партіи становится настолько эластичной, что постепенно утрачиваетъ специфическій классовый привкусъ и можетъ быть подогнана къ общему уровню программъ, выработанныхъ большинствомъ парламента.

B) Представительство интересовъ становится сложной дипломатической миссіей — требующей не столько яснаго сознанія классовыхъ интересовъ, сколько ум?нія проникать мысли противника, улавливанія шансовъ разнородныхъ программъ и искуснаго использованія промаховъ противника. Подобная миссія не можетъ быть поручена любому, для нея требуется изв?стный образовательный уровень, умственная дрессировка, интеллигентность. Представительство становится профессіей; образуются партійные комитеты, канцеляріи, сформированные наполовину на бюрократическихъ, наполовину на филантропическихъ началахъ, съ неизб?жной іерархіей и столь же неизб?жнымъ паразитизмомъ. Представительство въ парламент? становится соблазнительной карьерой.

Партійныя организаціи наполняются людьми, чуждыми своимъ классовымъ происхожденіемъ, своимъ «бытомъ», даже своей подлинной «психологіей» (для партійнаго челов?ка довольно вн?шняго сочувствія — принятія программы) тому классу, интересы котораго они представляютъ. Такъ у партійнаго челов?ка между его экономическимъ положеніемъ и его идеологіей можетъ не быть никакой связи. Милліонеры и нищіе могутъ быть членами одной партіи. Столь-же разнородны и кліенты посл?дней.

Разросшаяся партійная организація превращается въ совершенно самостоятельную среду, которая, хотя и прислушивается къ хору классовыхъ голосовъ, но въ большинств? случаевъ им?етъ свое, предопред?ленное мн?ніе, выработанное передовыми мыслителями, дискуссіями и турнирами партійныхъ людей, партійной прессой. Мн?ніе это становится обязательнымъ правиломъ поведенія для людей класса. Постепенно представительство вырабатывается въ тяжелый самодовл?ющій аппаратъ, оторванный отъ экономической основы и т?мъ не мен?е претендующій управлять классомъ.

Такъ рождается партійная гегемонія.

С) Обособленіе партійнаго механизма и своеобразное его рекрутированіе порождаютъ еще одно любопытное явленіе.

Въ партійной организаціи, заполненной «интеллигентскими профессіоналами», царитъ культъ разума — (партійнаго), в?ра въ его неограниченную силу, и пренебрежительное отношеніе, если не совершенное игнорированіе реальныхъ запросовъ жизни. Партійная работа всегда носитъ характеръ отвлеченности, схематизма. Партійные раціоналисты обладаютъ секретомъ и монополией соціологическаго прогноза. Отъ дня образованія партіи до достиженія «конечныхъ ц?лей» имъ изв?стно все напередъ. Этимъ поверхностнымъ универсализмомъ подготовляется партійный авантюризмъ, т?, въ сущности, безотв?тственныя выступленія, которыя являются самой страшной язвой партійной жизни. Партійные мудрецы, на основаніи произвольныхъ построеній и столь же произвольныхъ истолкованій ихъ, провоцируютъ классъ на выступленія, быть можетъ чуждыя реальнымъ условіямъ, въ которыхъ онъ живетъ.

Ни одна партія не можетъ дать такого богатаго матеріала для иллюстраціи нам?ченныхъ положеній, какъ политическая партія пролетаріата.

Это объясняется, конечно, прежде всего потому, что, всл?дствіе отсутствія соотв?тствующей подготовки, именно рабочій классъ породилъ т? вліятельные соціалистическіе штабы, которые взяли въ свои руки всю иниціативу классовой пролетарской политики.

Коммунистическій манифестъ былъ не только указаніемъ на новые методы изсл?дованія общественныхъ явленій, онъ былъ также геніальной попыткой соціологическаго прогноза. Въ немъ пролетаріату были показаны и осв?щены не только его прошлое и настоящее, но предуказаны и будущія судьбы. Отвлеченныя спекуляціи мыслителя сковывали пролетаріатъ разъ навсегда опред?ленными методами борьбы съ капитализмомъ. На иные возможные поб?ги пролетарскаго самосознанія было заран?е наложено veto. Борьба классовъ была объявлена борьбой политической и ближайшей ц?лью пролетаріата должно было стать образованіе самостоятельной политической партіи и завоеваніе демократіи[20].

И соціалъ-демократія съ увлеченіемъ пошла на завоеваніе «государства». По выраженію бывшаго с.-д. Михельса, для соціалъ-демократіи стала «высшимъ закономъ — боязнь потерять своихъ избирателей и свои средства».

Но для усп?шнаго завоеванія парламента соціалистическая партія должна была отказаться отъ отстаиванія классовой платформы въ чистомъ вид? и перешла къ политик? оппортунизма.

Когда то старый Либкнехтъ протестовалъ противъ оппортунистической политики, на которую, по его уб?жденію, неизб?жно обречена любая соціалистическая партія въ парламент?. ...«Священные принципы, серьезная политическая борьба — говорилъ онъ — понижаются парламентскими стычками; между т?мъ въ народ? поддерживается иллюзія, что рейхстагъ можетъ р?шить соціальный вопросъ...» Но это... было давно. Съ т?хъ поръ утекло много воды. Шум?ли «молодые» въ 1891 г., упрекая вождей германской соціалъ-демократіи за то, что они убиваютъ революціонный духъ партіи и обращаютъ ее въ партію мелко-буржуазную. Съ «молодыми» было покончено. Старый же Либкнехтъ обвинилъ ихъ въ анархизм?, Бебель пугнулъ техническимъ могуществомъ современнаго государства и спокойствіе было возстановлено. Съ т?хъ поръ въ увлеченіи борьбой съ смутьянами и Либкнехтъ и Бебель не разъ были уносимы «реформистскимъ потокомъ и иной разъ трудно было отличить аргументацію Фольмара или Бернштейна отъ аргументаціи ортодоксальнаго центра.[21]

Р. Михельсъ въ изсл?дованіи о германской соціалъ-демократіи зам?чаетъ, что д?ти партійныхъ соціалистовъ, вышедшихъ изъ рабочей среды — выростаютъ въ новой сред? и, если не пріобр?таютъ симпатій къ новому классу, то обнаруживаютъ совершенный политическій индифферентизмъ. Такимъ образомъ, отъ буржуазіи откалываются элементы, чтобы встать въ соціалистическіе ряды; поднявшіеся изъ пролетаріата пристаютъ къ буржуазіи. Михельсъ указывая, что изъ 81 представителя соціалъ-демократіи въ рейхстаг?, 22 — занимаются свободной профессіей и буржуазными занятіями, 24 — предприниматели и только 35 — подлинные рабочіе, меланхолически зам?чаетъ: «Первоначально пролетарская фракція становится все бол?е и бол?е мелко-буржуазной». Но такой или приблизительно такой составъ им?ютъ вс? соціалистическія партіи.

Бюиссонъ пытался, возражая противникамъ соціалистическаго парламентаризма, объяснить этотъ несоціалистическій характеръ соціалистической партіи. Критики забываютъ, — писалъ онъ — что страна состоитъ не изъ однихъ рабочихъ и что парламентъ долженъ быть занятъ общими вопросами, прежде ч?мъ приняться за соціальныя реформы.

И кліентела соціалистической партіи растетъ неограниченно. «Парламентскій соціализмъ — писалъ Сорель — говоритъ на столькихъ языкахъ, сколько у него родовъ кліентовъ; онъ обращается къ рабочимъ, къ мелкимъ хозяйчикамъ и крестьянамъ. Вопреки Энгельсу, онъ занимается фермерами, то онъ патріотъ, то онъ яро выступаетъ противъ арміи. Никакое противор?чіе не успокаиваетъ его — опытъ показалъ, что во время избирательной кампаніи возможно собрать силы, которыя, собственно говоря, должны бы были высказаться противъ марксизма. И этимъ же объясняются и усп?хи соціалъ-демократіи, ея Пирровы поб?ды»...«Возрастающему усп?ху соціалъ-демократіи — писалъ недавно одинъ изъ постоянныхъ обозр?вателей германской жизни — ничто такъ не сод?йствуетъ, какъ та энергія, съ которой онъ подставляетъ за посл?дніе годы на м?сто классоваго идеала общепрогрессивный. Рядовой избиратель голосуетъ не за «экспропріацію экспропріирующихъ» и не за демократическую республику...»

Въ этихъ условіяхъ отъ соціалистическихъ представителей, претендующихъ на д?йствительную роль въ парламент?, требуется прежде всего искусное сочетаніе соціализма съ разнородными принципами.

Прим?рами могутъ служить министеріализмъ, въ лице Милльерана, бріандерія, легко освободившаяся отъ вс?хъ соціалистическихъ покрововъ, жоресизмъ, оправдывавшій любой шпіонажъ (въ арміи) для спасенія радикальнаго министерства Комба. Посл?днее было столь зазорно, что даже Каутскій писалъ: пусть Жоресъ спасъ министерство (зас?даніе 4 Ноября 1904 г.), но онъ скомпрометировалъ соціализмъ.

Такова — трудная, зато безпроигрышная политика соціалистическаго парламентаризма: кип?ть противъ буржуазіи во имя угнетеннаго пролетаріата, спасать буржуазное министерство, хотя бы съ н?которымъ ущемленіемъ соціализма, возглашать себя мученикомъ «идеи» и класть въ удобномъ случа? «идею» подъ сукно. Разносторонность современнаго Тартюфа — изумительна.

И наибол?е изумительно въ волшебныхъ обращеніяхъ парламентскаго соціалиста — его отношеніе къ классу.

Выше мы сказали, что современная партійная организація есть культъ разума. И «марксисты» не составляютъ исключенія.

«Діалектическій матеріализмъ — писалъ Плехановъ — служитъ лишь для того, чтобы возстановить и сд?лать неограниченными права и силы челов?ческаго разума»... Я червь — говоритъ идеалистъ. Я — червь, пока я нев?жественъ, возражаетъ матеріалистъ—діалектикъ; но я богъ, когда я знаю. Tantum possumus, quantum scimus!»

Итакъ, знаніе — богъ! Въ дух? такого восторженнаго раціонализма опред?лилъ марксизмъ и отношеніе партіи къ классу. Только партія — полагаетъ Плехановъ, можетъ хранить въ чистот? пролетарскіе идеалы.

И нигд? предпочтеніе партіи классу не принимало такихъ уродливыхъ формъ, какъ въ рядахъ именно русской соціалъ-демократіи.

Особенно поучительна, въ этомъ смысл?, классическая позиція «Искровцевъ». Въ то время какъ «экономисты», оставаясь на почв? истинно демократическихъ началъ, высказывались за необходимость предоставленія иниціативы самому рабочему классу, за желательность его широкой самод?ятельности, «политики» пропов?дывали крайній, до конца идущій централизмъ». Движеніе представлялось имъ въ вид? организаціи — огромнаго заговорщическаго штаба, составленнаго исключительно изъ теоретиковъ движенія и над?леннаго полномочіями диктатора.

Психологія подпольной диктатуры, полной презр?нія къ самому пролетаріату, нашла яркое выраженіе въ изв?стной брошюре Ленина — «Что д?лать?» (1902 г.).

Идеальная соціалъ-демократическая партія представляется Ленину конспиративной организаціей теоретиковъ, сочувствующихъъ движенію. Во глав? движенія — штабъ «профессіональныхъ революціонеровъ». Классъ — безгласное стадо, послушный органъ въ рукахъ штаба. «Исторія вс?хъ странъ — писалъ Ленинъ — свид?тельствуетъ, что исключительно своими собственными силами рабочій классъ въ состояніи выработать лишь сознаніе трэдъ-юніонистское. Ученіе же соціализма выросло изъ т?хъ философскихъ, историческихъ, экономическихъ теорій, которыя разрабатывались учеными представителями имущихъ классовъ, интеллигенціи».

Другой с.-д., Череванинъ писалъ еще р?шительн?е, заявляя, что соціалъ-демократія, даже опираясь на небольшую часть организованныхъ рабочихъ, можетъ говорить отъ имени всего пролетаріата, ибо классовое сознаніе соціалъ-демократа, это — будущее, классовое самосознаніе (sic!) всего пролетаріата»[22].

И в?рные своимъ «заговорщическимъ» лозунгамъ — русскіе соціалъ-демократы «большевики» (санкціонированные 2-мъ съ?здомъ), относятся пренебрежительно къ собственно-пролетарскому движенію, призывая своихъ посл?дователей отказаться вовсе отъ участія въ рабочемъ профессіональномъ движеніи, что въ свое время чрезвычайно облегчило правительственную борьбу съ профессіональными союзами.

Въ такую отвратительную погоню за властью выродились попытки кучекъ безотв?тственныхъ «интеллигентовъ» представлять интересы пролетарскаго класса. Неудивительно, что провокація и гешефтъ-махерство свили себ? прочное гн?здо въ «законспирировавшихся» кучкахъ.

И спрашивается, что же оставалось въ подобномъ «соціалъ-демократическомъ» толкованіи отъ марксизма, матеріалистическаго пониманія исторіи, классовой борьбы?

Разв? не подобныхъ идеологовъ, падающихъ съ неба, им?лъ въ виду Марксъ, когда саркастически писалъ въ Коммунистическомъ Манифест?: «...Эти теоретики являются только утопистами, которые, желая удовлетворить потребностямъ угнетенныхъ классовъ, выдумываютъ системы, гонятся за наукой — возродительницей. Но по м?р? развитія исторіи, борьба пролетаріата пріобр?таетъ все бол?е и бол?е ясный характеръ и для этихъ теоретиковъ становится излишнимъ искать науки въ своей собственной голов?, теперь они должны только дать себ? отчетъ въ томъ, что происходитъ у нихъ передъ глазами и стать выразителями д?йствительности».

Какъ мало это вяжется съ «большевистскими потугами» — изображать «будущее классовое самосознаніе» пролетаріата.

Сторонники партійныхъ организацій, чуждые уродливыхъ централизмовъ, доказываютъ необходимость ихъ самостоятельности т?мъ, что профессіональное движеніе рабочихъ, погружая посл?днихъ въ тину повседневности, не можетъ способствовать выработк? общепролетарскаго идеала, что оно топитъ «конечную ц?ль» въ компромиссной борьб? въ пред?лахъ даннаго строя. Наконецъ, рабочее профессиональное движеніе, на изв?стныхъ ступеняхъ развитія, само начинаетъ требовать восполненія его политической борьбой и толкаетъ трэдъ-юніонистовъ на образованіе независимой политической рабочей партіи. Посл?дняя им?етъ задачей представлять общіе классовые интересы и, такимъ образомъ, раздвигаетъ самыя рамки рабочей борьбы, переходя непосредственно въ борьбу съ капиталистическимъ строемъ, борьбу противъ буржуазнаго общества. [23]

Такова точка зр?нія, наприм?ръ, глубокомысленнаго писателя и посл?довательнаго марксиста — Гильфердинга.

Однако, самъ Гильфердингъ, утверждая за политическимъ представительствомъ рабочаго класса такую важную роль, т?мъ не мен?е признаетъ, что поб?да рабочихъ обусловливается «не только политическимъ возд?йствіемъ».

«.. Посл?днее, напротивъ, можетъ воспосл?довать и въ конц?-концовъ ув?нчаться усп?хомъ лишь посл? того, какъ профессіональный союзъ достаточно обнаружилъ свою силу — показалъ, что онъ съ величайшей энергіей и интенсивностью можетъ проводить чисто экономическую борьбу, съ такой интенсивностью и энергіей, что ему удается расшатать сопротивленіе буржуазнаго государства, которое отказывалось вм?шиваться въ условія труда неблагопріятнымъ для предпринимателей способомъ, и что политическому представительству остается лишь окончательно сломить это сопротивленіе. Положеніе далеко не таково, чтобы сд?лать профессіональный союзъ излишнимъ для рабочаго класса и зам?нить его политической борьбой: наоборотъ, возрастаніе силы профессіональной организаціи становится необходимым условіемъ всякаго усп?ха».

Такъ политик? отводится настоящее м?сто: роль арріергарда вь движеніи.

И дал?е Гильфердингъ еще бол?е укорачиваетъ партійныя претензіи на монополію въ руководительств? классовымъ движеніемъ.

Гильфердингъ, проницательный изсл?дователь современнаго капитализма, прекрасно понимаетъ и природу современнаго государственно-правового строя. Ему ясно, что государство давно стало слугой капиталистическаго класса. «Капиталъ — пишетъ онъ — устраняетъ свободную конкурренцію, организуется, и, всл?дствіе своей организаціи, пріобр?таетъ способность овлад?ть государственной властью, чтобы непосредственно и прямо поставить ее на службу своихъ эксплоататорскихъ интересовъ», и дал?е онъ называетъ государство «непреодолимымъ орудіемъ охраны экономическаго господства».

И высказанныя выше частныя зам?чанія Гильфердинга окончательно закр?пляются въ его общей соціальной концепціи. «Финансовый капиталъ въ его завершеніи — пишетъ онъ — это высшая ступень полноты экономической и политической власти, сосредоточенной въ рукахъ капиталистической олигархіи. Онъ завершаетъ диктатуру магнатовъ капитала».

Но экономическій процессъ съ ростомъ диктатуры финансоваго капитала напрягаетъ до невыносимой степени вс? противор?чія классоваго буржуазнаго общества, объединяетъ вс? трудовые слои населенія противъ капиталистической диктатуры.

Какъ же разр?шатся эти противор?чія? Какъ произойдетъ соціальная революція? Черезъ счастливую комбинацію парламентскихъ голосовъ? Черезъ овлад?ніе цитаделью «государственной воли»? Ничуть не бывало.

Путь къ революціи, нам?чаемый Гильфердингомъ таковъ: «...Выполняя функцію обобществленія производства, финансовый капиталъ до чрезвычайности облегчаетъ преодол?ніе капитализма. Разъ финансовый капиталъ поставилъ подъ свой контроль важн?йшія отрасли производства, будетъ достаточно, если общество черезъ свой сознательный исполнительный органъ, завоеванное пролетаріатомъ государство, овлад?етъ финансовымъ капиталомъ: это немедленно передаетъ ему распоряженіе важн?йшими отраслями производства. Отъ этихъ отраслей производства зависятъ вс? остальныя, и потому господство надъ крупной промышленностью уже само по себ? равносильно наибол?е д?йствительному контролю, который осуществляется и безъ всякаго дальн?йшаго непосредственнаго обобществленія».

Итакъ, значитъ все д?ло въ «овлад?ніи финансовымъ капиталомъ».

Да! ..Но черезъ «завоеванное государство». Но для чего-же нужно это «завоеваніе государства», в?рнаго, какъ вид?ли мы выше, слуги капитализма, завоеваніе, требующее времени, энергіи, жертвъ? Ни для чего. По крайней м?р?, самъ Гильфердингъ дал?е пишетъ сл?дующее: «Захватъ шести крупныхъ берлинскихъ банковъ уже въ настоящее время былъ бы равносиленъ захвату важн?йшихъ сферъ крупной промышленности и до чрезвычайности облегчилъ бы первые шаги политики соціализма въ тотъ переходный періодъ, когда капиталистическій методъ счетоводства представляется еще ц?лесообразнымъ. Экспропріацію незач?мъ будетъ распространять на многочисленныя крестьянскія и промышленныя мелкія производства, потому что всл?дствіе захвата крупной промышленности, отъ которой они уже давнымъ давно находятся въ полной зависимости, они будутъ обобществлены при ея посредств?, какъ сама она будетъ обобществлена непосредственно. Сл?довательно, въ т?хъ случаяхъ, когда процессъ экспропріаціи оказался бы всл?дствіе децентрализаціи слишкомъ затяжнымъ и политически опаснымъ, будетъ возможно медленнымъ развитіемъ подготовить этотъ процессъ къ зр?лости; т.-е. однократный актъ экспропріаціи государственной властью превратить въ постепенное обобществленіе, ускоряемое т?ми экономическими выгодами, которыя сознательно представляются обществомъ: в?дь финансовый капиталъ уже позаботился объ экспропріаціи, поскольку она необходима для соціализма».

Я привелъ ц?ликомъ это длинное разсужденіе изъ-за его чрезвычайной характерности. Трудно дать бол?е полное и яркое признаніе ненужности «завоеванія государственной власти», если Гильфердингъ считаетъ возможнымъ уже сейчасъ «однократный актъ экспропріаціи государственной властью превратить въ «постепенное обобществленіе» и т.д., если захватъ крупныхъ банковъ уже сейчасъ былъ бы «равносилен захвату»... etc. «Завоеваніе государства» съ подобными оговорками есть отказъ отъ «завоеванія».Что такое «захватъ», какъ не замаскированная всеобщая соціальная стачка, соціальная революція, такъ, какъ ее понимаетъ, хотя бы и современный революціонный синдикализмъ.

Очевидно, что реальное пролетарское движеніе не нуждается въ завоеваніи «всеклассовыхъ» учрежденій. Простое соображеніе экономизаціи силъ, творческой ихъ концентраціи должно удержать его отъ того, чтобы разсылать своихъ представителей по такимъ м?стамъ, гд?, по самому существу д?ла, имъ, вооруженнымъ однимъ краснор?чіемъ, обезпечено пораженіе.

Анархизмъ, какъ в?рованіе, какъ мечта есть не только общественный идеалъ опред?ленной группы или партіи людей. Анархизмъ лежитъ въ тайникахъ челов?ческой природы. Что бы ни говорили временные, историческіе противники его — превосходство этого идеала надъ вс?ми политическими катехизисами и программами — очевидно. Только изув?ры и замученные рабствомъ могутъ отрицать высшій, освобождающій смыслъ анархистскихъ формулъ — права личности на безграничное развитіе и ея право творческаго самоутвержденія.

Вс? исторически изв?стныя концепціи общественнаго идеала — за р?дчайшими исключеніями — будь это — мечта о достиженіи «Божескаго царства» Августина или Беды, о «Федераціи» въ ц?ляхъ общаго мира Вико, о царств? «В?чнаго Евангелія» Лессинга, о торжеств? «идеи права» Канта, объ осуществленіи «челов?чности» Гердера, о прыжк? въ «соціалистическое государство», о воплощеніи «Теургіи» В. Соловьева, о наступленіи «анархистскаго строя» и т. д., и т. д. — вс?, въ конечномъ счет?, возвращаются къ челов?ку и свобод? его самоопред?ленія.

Можно сказать: потенціально вс? люди — анархисты и вс? разными путями идутъ къ анархизму.

Гранью, отд?ляющей современныя анархистскія единицы отъ милліоновъ будущихъ, возможныхъ анархистовъ — является выборъ средствъ для достиженія анархистскаго идеала.

И потому вопросъ о средствахъ анархизма выростаетъ въ самостоятельную проблему, требующую спеціальнаго разсмотр?нія.

Традиціонный методъ анархизма можетъ быть характеризуем, какъ революціонаризмъ.[24]

Революціонаризмъ, въ противоположность такъ называемой «реальной политик?», отправляющейся отъ соотношенія «реальныхъ» силъ, есть методъ дерзаній, есть прямое нападеніе на окружающую среду; онъ см?ло разс?каетъ передовые слои и проходитъ сквозь нихъ, не останавливаясь, не уклоняясь, не разлагаясь. Его задача — ц?лостное изм?неніе даннаго принципа.

Противоположный ему — органическій реальный методъ исходитъ отъ данной среды, отъ м?стныхъ условій; онъ тратитъ много усилій и времени на предварительную подготовку и переработку данной среды. На себ? онъ испытываетъ ея обратное вліяніе, поддается ея гипнозу. Постепенно въ ней разлагаясь, обращается онъ въ оппортунизмъ, погрязаетъ въ болотахъ реформизма и вырождается постепенно въ квіетизмъ, мирящійся съ любымъ уродствомъ настоящаго, безпощадный ко всякой ц?льной безъ компромиссовъ, творческой работ?.

Если революціонаризмъ нер?дко покоится на «дерзости», то противоположный ему методъ — реформистскій не позволяетъ изъ-за деревьевъ вид?ть л?са. Въ большинств? случаевъ, особенно въ эпохи политическихъ кризисовъ, точный учетъ силъ бываетъ невозможенъ; наконецъ, значительная часть реальныхъ силъ всегда находится въ потенціальномъ состояніи. Въ нихъ надо разбудить скрытую энергію, надо вызвать къ жизни дремлющія силы. И въ глазахъ традиціоннаго анархизма — революціонаризмъ, перманентное «бунтарство» въ разнообразныхъ его формахъ является единственно нравственнымъ и единственно ц?лесообразнымъ методомъ д?йствія.

Нравственнымъ потому, что онъ, не желая мириться въ какой-бы то ни было м?р? съ т?мъ, что для него является «неправдой» — отвергаетъ всякіе компромиссы.

Ц?лесообразнымъ потому, что, съ одной стороны, реформизмъ, культъ «мелкихъ» д?лъ и пр., въ его глазахъ только укр?пляютъ то зло, противъ котораго надлежитъ бороться, съ другой, потому, что онъ категорически отрицаетъ самую возможность пользоваться указанiями историческаго опыта.

Въ его глазахъ законы «исторической необходимости» — лишь слово, которое своей безнадежной схоластичностью убиваетъ въ зародыш? см?лую мысль, душитъ см?лое слово, опускаетъ поднявшіяся руки. «Историческая необходимость» — этотъ сфинксъ, ник?мъ и никогда еще не разгаданный, несмотря на горы соціально-политической рецептуры, накопленной геніями челов?ческаго рода, есть лишь тормазъ стремленію впередъ, протесту, попыткамъ свободнаго творчества.

Является глубокимъ, трагическимъ недоразум?ніемъ — искать истину, несущую уроки будущему, всегда среди развалинъ прошлаго.

Общественный процессъ — слишкомъ сложенъ еще для нашей познавательной природы, вооруженной слабыми и недостаточными методологическими пріемами.

A) Прежде всего невозможно игнорировать то неизб?жно-субъективное отношеніе историка къ матеріаламъ прошлаго, съ которымъ онъ приступаетъ къ самому изсл?дованію историческихъ фактовъ. Отборъ фактовъ, ихъ классификація, опред?леніе и оц?нка ихъ сравнительной роли находятся въ полной зависимости отъ субъективнаго усмотр?нія изсл?дователя. Посл?дній предъявляетъ къ историческому матеріалу свои требованія, разсматриваетъ его съ своей опред?ленной точки зр?нія, въ своемъ разр?з?.

B) Современная философія исторіи, въ лиц? наибол?е выдающихся ея представителей, им?етъ склонность утверждать исторію, какъ «систему неповторяющихся явленій», какъ научную дисциплину, изучающую не общее, а д?йствительность въ ея конкретныхъ и индивидуальныхъ выраженіяхъ.

Этому не противор?чатъ труды того современнаго историческаго теченія (особ. Пельманъ, Эд. Мейеръ и др.), которое пытается подм?тить и установить, аналогичные нашему времени, процессы развитія и соціальные институты въ отдаленн?йшихъ отъ насъ эпохахъ. Какъ бы ни было велико ихъ д?йствительное сходство, ясно, что они выступали тамъ въ такихъ комбинаціяхъ, которыя въ ц?ломъ въ наше время — неповторимы, а потому и допущеніе тожественности развитія двухъ разновременныхъ культуръ является зав?домо неправильнымъ.

C) Мы не можемъ искусственно изолировать общественныя явленія, мы не можемъ экспериментировать отд?льными историческими фактами, мы не можемъ, сл?довательно, учесть бол?е или мен?е точно и вліянія отд?льной причины. Прошлое представляется намъ въ вид? своеобразнаго «химическаго соединенія» историческихъ фактовъ и явленій, съ которымъ намъ нечего д?лать при нашей неспособности къ искусственной изоляціи.

Д) Наконецъ, къ нашей познавательной неум?лости присоединяется еще совершенная невозможность сейчасъ для насъ изм?ренія, какъ индивидуальной, такъ и коллективной психики прошедшихъ эпохъ.

При этихъ условіяхъ, сколько бы мы ни создавали соціально-политическихъ законовъ, они не могутъ претендовать на универсальное обязательное значеніе. Они — быть-можетъ — результатъ и нев?рнаго пониманія и неполнаго изсл?дованія историческаго процесса.

Ссылки на историческія событія, протекавшія при иныхъ комбинаціяхъ историческихъ элементовъ и отд?ленныя отъ переживаемаго состоянія изв?стной хронологической давностью, являются не только неуб?дительными, но и неправильными. Въ д?йствительности, историческіе уроки никого никогда не учатъ. Не только темныя массы, но и просв?щенные вожди въ своихъ выступленіяхъ и актахъ не руководствуются ими. Только посл? катастрофъ усердные историки, устанавливающіе и признающіе историческіе законы, извлекаютъ изъ архивовъ историческихъ событій факты, которые должны были въ свое время быть грознымъ предостереженіемъ, а теперь являются лишь живымъ укоромъ для пренебрегшихъ ими современниковъ.

Историческій прогнозъ — невозможенъ. И исторія съ ея мнимыми «законами» не можетъ быть надъ нами. Безполезно апеллировать къ ней на «безумства», «надъорганическіе скачки», «революціонный методъ» автономной личности. Самоутвержденіе является высшимъ идеаломъ для посл?дней и во имя конечнаго освобожденія духа она можетъ пренебрегать традиціями и игнорировать «законы» прошлаго. Она сама куетъ для себя свои законы.

Прогрессъ исторіи — есть прогрессъ личности; прогрессъ личности — прогрессъ революціоннаго метода.

Раскр?пощеніе челов?ческой личности знаменуется переходомъ ея къ методу «прямого возд?йствія», революціонному методу, немедленному утвержденію въ жизни своей творческой воли. Революціонный методъ становится единственно возможной, единственно нравственной формой челов?ческой д?ятельности.

По словамъ поэта:

Когда появляется сильный, будь то мужчина или женщина, все матеріальное устрашено,
Споръ о душ? прекращается,
Старые обычаи и фразы сопоставляются, ихъ опрокидываютъ, или отбрасываютъ!
Что теперь ваше скопленіе денегъ? что оно можетъ теперь?
Что теперь ваша почтенность?
Что теперь ваша теологія, обученіе, общество, традиціи, книги статутовъ?
Гд? теперь ваши слова о жизни?
Гд? крючкотворства ваши о душ??

((Уольтъ Уитманъ).)

Въ этихъ словахъ поэта, въ этой своеобразной ставк? на «сильнаго» звучитъ подлинная анархическая мораль. Анархическій методъ д?йствія — есть методъ безбоязненнаго и безпощаднаго отрицанія любого «быта» и любой «морали».

И т?мъ не мен?е — такое, чисто формальное обоснованіе анархическаго метода — совершенно недостаточно. Уб?жденіе, столь распространенное и столь легко дающееся, что само дерзаніе родитъ свободу, что актъ разрушенія уже самъ по себ? — есть сущность анархическаго самоутвержденія — находится въ зіяющемъ противор?чіи съ основными принципами анархизма.

Въ «дерзаніи», «революціонаризм?» — есть отзвукъ стараго романтическаго бунтарства, жившаго въ подполь? и выходившаго сразиться въ одиночку съ «неправдой» въ мір?. Что могло быть оружіемъ анархиста противъ полицейскаго аппарата и обывательскихъ болотъ правового государства той эпохи? Одно дерзаніе — крикъ, безумно см?лый жестъ, «разнузданіе злыхъ страстей» (Бакунинъ).

И «дерзаніе», какъ таковое, стало традиціей.

Въ насажденіи и укр?пленіи этой традиціи огромную роль сыграло «бакунинство». Сл?пые посл?дователи, какъ это всегда бываетъ съ ними — и т?мъ бол?е въ анархизм? — не поняли учителя и извратили самый смыслъ его ученія.

Они прогляд?ли — то великое и созидающее, что стоитъ за пламенными отрицаніями Бакунина, они извратили духъ его формулы — «Духъ разрушающій есть въ то-же время духъ созидающій», они не поняли его гимновъ творческому «многоразличію» жизни съ ея «переходящими вздыманіями и великол?піями» и усвоили изъ всего ученія идеализацію террора.

Они не поняли даже его преклоненія передъ реальнымъ творчествомъ «массъ», его великой борьбы за Интернаціоналъ противъ партійныхъ паразитовъ и породили анархическихъ героевъ-одиночекъ, призванныхъ облагод?тельствовать народы. Бомбы сверху, погромы снизу таковъ сталъ анархизмъ! Его дерзанія стали пусты; въ нихъ не билось соціальное содержаніе.

Анархизмъ этой эпохи — нигилизмъ, торжество отрицающаго раціонализма.

Разсуждая о «средствахъ» анархизма, мы должны прежде всего выяснить отношеніе его къ «компромиссу», программ?-«минимумъ».

Теоретически анархистское міросозерцаніе не мирится съ компромиссомъ. Компромиссъ есть средство б?жать чрезм?рной отвлеченности и согласовать свой идеалъ съ практическими требованіями момента. Но анархизмъ, поскольку это можно вывести изъ отд?льныхъ и случайныхъ мн?ній его представителей, не боится этой отвлеченности.

Любовь къ правд? и воля осуществить ее во всей полнот? безъ ограниченій не могутъ быть никогда вполн? отвлеченными. Ибо въ нихъ то и заключена наибольшая полнота жизни. Наоборотъ, утвержденіе практичныхъ полуистинъ — обречено на безславное существованіе и безсл?дное исчезновеніе. Никто не можетъ искренно и глубоко любить полуистину; ее презираютъ даже т?, кому въ данныхъ условіяхъ она можетъ быть выгодна. Наоборотъ, отвлеченн?йшія истины, утопіи живутъ упорно, родятъ героевъ, мучениковъ и въ конечномъ счет? управляютъ жизнью. Он? будятъ челов?ческую сов?сть, будятъ духъ протеста, утверждаютъ нашу в?ру въ челов?ка и грядущее его освобожденіе — он? безспорны и требуютъ немедленнаго утвержденія.

И, т?мъ не мен?е, можетъ ли существовать какое-либо ученіе или міросозерцаніе, которое не им?ло бы никакой программы, и въ своей жажд? безусловнаго могло бы над?яться на реализацію — безъ промедленій и оговорокъ своего идеала въ жизни.

Одинъ изъ критиковъ анархизма (И. А. Ильинъ) чрезвычайно м?тко опред?лилъ то основное настроеніе, которое проникаетъ анархизмъ.

«Въ анархизм? — пишетъ онъ — первенство остается за вопросомъ о должномъ. Проблема идеала — вотъ основное содержаніе анархистической психологіи. Познаніе сущаго, предреченіе будущаго, изученіе прошлаго — все это для него лишь орудіе для обоснованія своего идеала. Интересъ къ конечной ц?ли жизненнаго д?йствованія окрашиваетъ каждое переживаніе его души». Даже и въ «реалистическихъ, позитивно-научныхъ изсл?дованіяхъ или даже просто отд?льныхъ (напр. соціологическихъ) утвержденіяхъ у анархистовъ обыкновенно чувствуется уклоняющее вліяніе этого «идеализма».

Но отсюда — и анархистскій «утопизмъ», его пренебреженіе къ «реальной» обстановк?, его ненависть къ «программ?» вообще.

Вырвемъ изъ литературы «д?йственныхъ» анархистовъ н?сколько строкъ, превосходно характеризующихъ философскую и практическую непримиримость анархизма, его «утопизмъ».

«Ц?ль соціалиста анархиста — читаемъ мы въ сборник? «Хл?бъ и Воля», составившемся изъ статей основоположниковъ анархизма — во всякое время и при всякихъ обстоятельствахъ одна и та же. Промежуточныхъ ц?лей быть не можетъ».

«... Борьба за улучшеніе не должна быть содержаніемъ соціалистическаго движенія, а лишь попутною въ той борьб?, которую мы ведемъ для интегральной реализаціи рабочаго идеала. Работая, такимъ образомъ, мы никогда не рискуемъ подставить частичное улучшеніе на м?сто нашей конечной ц?ли... Борьба за частичныя улучшенія д?ло серьезное, когда она не возводится въ систему, возведенная же въ систему, она превращается въ реформизмъ».

И какъ практическое обоснованіе этого утвержденія.

«Мы не думаемъ, что ближайшая революція поведетъ къ осуществленію нашего идеала во всей его полнот?; революція не будетъ д?ломъ какой-нибудь одной партіи, да и не можетъ она стряхнуть сразу вс? пережитки стараго общества. Но мы знаемъ, что она пойдетъ по равнод?йствующей вс?хъ силъ, приложенныхъ къ д?лу, и ч?мъ упорн?е и непоколебим?е мы будем д?йствовать въ нашемъ направленіи, т?мъ сильн?е отзовется его вліяніе и т?мъ большая доля нашихъ идей будетъ въ нее внесена. Ч?мъ громче мы будемъ заявлять о своихъ требованіяхъ, т?мъ ближе будетъ подходить къ намъ то, что даетъ д?йствительность...»

И, наконецъ, какъ методъ:

«Активное революціонное меньшинство должно стараться увлечь за собою бол?е пассивное большинство, а не тратить своихъ силъ на составленіе такихъ программъ, которыя пришлись бы по плечу этому большинству».

«Идеалистическій» характеръ анархизма — очевиденъ. «Идеализмомъ» напитаны не только его основныя положенія, но сплошь «идеалистична» и его тактика.

Проанализируемъ анархистскую «тактику» бол?е конкретно.

Прежде всего сл?дуетъ особо — поставить то анархистское теченіе, которое обычно бываетъ связано съ именемъ Нечаева и которое въ уголъ своего міровоззр?нія ставило — «голое отрицаніе», разрушеніе, порожденіе хаоса, изъ котораго стихійными силами массового творчества долженъ былъ возникнуть новый порядокъ, построенный на «безначаліи». Это теченіе не только не им?ло никакой положительной программы, но и вообще не ставило себ? никакихъ положительныхъ задачъ. Въ пламенной прокламаціи — «Народная Расправа» Нечаевъ мечетъ громы противъ мыслителей, теоретиковъ, «доктринерствующихъ поборниковъ бумажной революціи». «Для насъ — писалъ Нечаевъ — мысль дорога только, поскольку она можетъ служить великому д?лу радикальнаго и повсюднаго всеразрушенія... Фактическими проявленіями мы называемъ только рядъ д?йствій, разрушающихъ положительно что-нибудь: лицо, вещь, отношеніе, м?шающія народному освобожденію».

Это чисто-разрушительное теченіе анархизма можетъ, впрочемъ, уже считаться ушедшимъ въ исторію. Подлинному идейному анархизму въ немъ н?тъ м?ста, зато оно таитъ глубокіе соблазны для уголовныхъ элементовъ. Посл?дніе для совершенія своихъ, вполн? индивидуальныхъ актовъ прикрываются якобы анархистской «идеологіей» и весьма легко усваиваютъ ея немудреную квази-революціонную фразеологію.

Господствующее м?сто въ тактик? анархизма до посл?дняго времени занималъ — «терроръ».

Терроръ былъ освященъ еще Бакунинымъ. Онъ поощрялъ устраненіе вредныхъ политическихъ лицъ, усматривая въ этомъ начало разложенія общества, основаннаго на насиліи; единичный терроръ онъ считалъ временной стадіей, которая должна см?ниться эпохой коллективнаго, народнаго террора.

Превосходное изложеніе воззр?ній «традиціоннаго анархизма» на терроръ мы находимъ въ его оффиціозномъ, цитированномъ уже нами выше сборник? «Хл?бъ и Воля».

Эти воззр?нія можно резюмировать сл?дующимъ образомъ:

Терроръ и террористическіе акты открыты не анархизмомъ. Какъ средство самозащиты угнетенныхъ противъ угнетателей, они существовали въ любомъ челов?ческомъ общежитіи, но характеръ и формы ихъ проявленія м?нялись вм?ст? съ эволюціей общества и эволюціей взглядовъ на терроръ.

Анархистическій терроръ — не политическій, но антибуржуазный и антигосударственный. Онъ — направленъ на самыя основы существующаго строя. Въ зависимости отъ заданія, онъ можетъ принять форму или индивидуальнаго акта или массового террора — фабричнаго и аграрнаго.

Индивидуальный актъ защищается анархизмомъ съ двоякой точки зр?нія.

Съ одной стороны, индивидуальный актъ является отв?томъ на возмущенное чувство справедливости. Въ изв?стныхъ условіяхъ «личный актъ получаетъ характеръ вполн? заслуженнаго мщенія революціонеровъ за зв?рство угнетателей. Въ такія минуты это единственно возможный отв?тъ народа, но отв?тъ грозный; доказывающій его жизнеспособность. Личный актъ, совершенный въ указанныхъ условіяхъ, явится громкимъ и многозначущимъ свид?тельствомъ активной революціонной ненависти ко всему тому, что угнетаетъ и что будетъ угнетать. Мы долго любили, любовь оказалась безплодной, теперь намъ нужно ненавид?ть, но сильно ненавид?ть».

Съ другой стороны, индивидуальный актъ можетъ им?ть глубоко-воспитательное значеніе. «Хорошо иногда показать народу, что и г. г., ведущіе «райскую жизнь», смертны... Слухъ объ убійств? тирана, разрушая торжество лакейства, въ мигъ разносится по всей стран? и даже индифферентныхъ вызываетъ на размышленіе. ...Пусть всякій властитель и эксплуататоръ знаетъ, что его «профессія» связана съ серьезными опасностями; и если несмотря на это, находятся люди, желающіе сыграть роль собаки буржуазіи, то они этимъ самымъ пріобр?таютъ право на смерть».

Наконецъ, индивидуальный актъ можетъ нести въ себ? и опред?ленную непосредственную пользу, устраняя съ общественной арены какого-либо особенно энергичнаго, непримиримаго и жестокаго д?ятеля реакціи.

Такимъ образомъ, «индивидуальный террористическій актъ можетъ им?ть троякое значеніе: мщенія, пропаганды и «изъятія изъ обращенія».

Необходимо, наконецъ, им?ть въ виду, что индивидуальные террористическіе акты направлялись не только противъ отд?льныхъ лицъ, но, какъ принципіально «антибуржуазные», могли им?ть объектомъ и случайную, анонимную толпу. Таковы случаи «пропаганды д?йствіемъ» въ палат? депутатовъ, кафе и пр. Но подобные акты им?ли вообще немногочисленныхъ сторонниковъ, а въ посл?днее время въ сознательныхъ анархистическихъ кругахъ окончательно утратили кредитъ.

Въ настоящее время даже наибол?е террористически настроенные анархисты уже признаютъ, что соціальную революцію нельзя ни вызвать, ни р?шить «н?сколькими пудами динамита», а потому анархизмъ высказывается р?шительно за актъ коллективнаго террора.

Онъ рекомендуетъ даже предпочесть — «попытку коллективнаго акта осуществленію личнаго акта».

Задача-же коллективнаго террора — посл?довательное устрашеніе собственника до отказа его отъ вс?хъ его привиллегій. «Ц?ль фабричнаго и аграрнаго террора — довести фабриканта и землевлад?льца именно до того, чтобы они молились только о спасеніи шкуръ своихъ».

Необходимо, наконецъ, отм?тить еще одну особенность анархистскаго террора.

Этотъ терроръ не только — «антибуржуазный» въ отличіе отъ «политическаго» соціалъ-революціонеровъ, но онъ также — «неорганизованный». «... Мы не признаемъ организованнаго террора и «подчинять его контролю партіи» не только не рекомендуемъ, но, наоборотъ, относимся самымъ отрицательнымъ образомъ къ такому подчиненію, потому что при такихъ условіяхъ террористическій актъ теряетъ свое значеніе акта независимости, акта революціоннаго возмущенія. Оправдывать террористическіе акты, высказываться за нихъ принципіально, словесно или печатно всякій можетъ, кто находитъ имъ историческое оправданіе, но право писанія смертныхъ приговоровъ мы р?шительно отвергаемъ за организаціями, подъ какимъ бы флагомъ они не выступали. Партійный терроръ всегда бываетъ централизованнымъ и это посл?днее обстоятельство лишаетъ его характера борьбы народа противъ правителей, и превращаетъ въ поединокъ между двумя верховными властями».

Однако, если анархизмъ отрицаетъ, по морально-политическимъ соображеніямъ, возможность постоянныхъ террористическихъ организацій, онъ не высказывается противъ временнаго существованія террористическихъ группъ вообще: «...группы эти могутъ возникать для изв?стной опред?ленной ц?ли. Он? создаются самими условіями борьбы, жизни, но он? должны возникать и разрушаться вм?ст? съ объектами ихъ ударовъ».

Резюмируя все вышесказанное, анархическій терроръ можно характеризовать, по преимуществу, сл?дующими моментами: а) анархическій терроръ — антикапиталистиченъ и антигосударственъ в) анархическій терроръ признаетъ индивидуальное право каждаго на казнь ненавистнаго ему лица с) анархизмъ не настаиваетъ на планом?рномъ, организованномъ веденіи террора d) анархизмъ высказывается категорически противъ партійной санкціи террора.

Въ этомъ б?гломъ и чисто теоретическомъ очерк?, разум?ется, не можетъ найти м?ста изложеніе ни исторіи, ни практики анархическаго террора. Къ тому же — акты Равашоля, Вальяна, Анри, Казеріо и др. — слишкомъ общеизв?стны и слишкомъ еще на памяти у многихъ, чтобы описаніе ихъ могло представить интересъ[25].

До посл?дняго времени, какъ мы уже говорили выше, террористическая тактика была чуть-ли не единственной формой практическихъ выступленій анархизма, если не считаться съ анархическимъ «просв?щеніемъ», то-есть словесной и печатной пропагандой, не им?вшей, впрочемъ, въ массахъ особенно глубокаго усп?ха.

Эта тактика была насквозь «идеалистичной». «Идеализмъ» анархизма шелъ такъ далеко, что въ любой моментъ онъ предпочиталъ идти на пораженіе, ч?мъ д?лать какія либо уступки реальной д?йствительности. Душевный порывъ, въ его глазахъ, былъ не только чище, нравственн?е, но и ц?лесообразн?е систематической, планом?рной работы. Его не смущало, что никогда и ничто изъ анархистскихъ требованій не было еще реализовано въ конкретныхъ историческихъ условіяхъ. Несмотря на н?которыя коренныя разногласія анархизма съ толстовствомъ, лозунгъ посл?дняго — «Все или ничего» былъ и его лозунгомъ. Только Толстой въ своемъ отношеніи къ общественности избралъ «ничего», анархизмъ требуетъ «все».

Но толстовство представляетъ самый разительный прим?ръ неизб?жности тупика, къ которому должно придти на земл? всякое ученіе, въ своей жажд? безусловнаго, отказывающееся отъ самой земли.

Безприм?рное по сил? и посл?довательности своихъ абсолютныхъ утвержденій, отказывающее въ моральной санкціи каждому практическому д?йствію, не дающему разомъ и ц?ликомъ всей «правды», толстовство приходитъ неизб?жно (по крайней м?р?, теоретически) къ признанію ненужности и даже вредности и опасности для нравственнаго сознанія людей — любой формы общественной д?ятельности. Система нравственнаго абсолютизма видитъ въ ней одн? иллюзіи.

Вс? «проклятые» вопросы нашей общественной и моральной жизни могутъ быть разр?шены исключительно черезъ внутреннее совершенствованіе самой личности. Только черезъ ея совершенствованіе можетъ совершенствоваться и общество[26].

Въ этомъ смысл?, отрицанія полезности общественнаго д?йствія — ученіе Толстого — близко къ абсолютному индивидуализму типа Ницше. Отъ нигилистическаго пессимизма утвержденій Ницше Толстого спасаетъ — признаніе имъ объективнаго закона добра, «Бога» и его «Воли», живущихъ въ людяхъ.

И мы не думаемъ, чтобы традиціонная анархистическая тактика въ конкретныхъ условіяхъ была продуктивн?е толстовства.

Мы не говоримъ уже о практически-неизб?жномъ сдвиг? вправо «пассивнаго большинства» подъ опасеніемъ «чрезм?рныхъ» требованій анархизма. Традиціонный анархизмъ, предполагавшій д?йствовать сверху, черезъ «активное революціонное меньшинство», игнopируетъ д?йственную и психологическую силу массъ, полагая возможнымъ или, по крайней м?р?, желательнымъ «увлечь ее за собой». Зд?сь — неизб?жное противор?чіе съ той уб?жденной в?рой въ творческую силу массъ, которая характерна именно для современнаго анархизма. Но это противор?чіе, какъ и многія иныя, есть плодъ того безудержнаго «утопизма», который проникаетъ вс? построенія анархизма и всю его тактику.

Утопизмъ несетъ въ себ? великую моральную ц?нность. Онъ будитъ челов?ческую сов?сть, будитъ духъ протеста, утверждаетъ в?ру въ творческія силы челов?ка и его грядущее освобожденіе.

Но «утопизмъ» для борца, какъ анархизмъ, не можетъ быть перманентнымъ. Борецъ долженъ идти на борьбу съ открытыми глазами, зр?ло избирая надлежащія средства, не пугаясь черной работы въ борьб?. Утопизмъ же застилаетъ глаза дымкой чудеснаго; онъ подсказываетъ борцу высокія чувства, высокія мысли, но часто оставляетъ его безъ оружія.

Возвращеніе къ жизни; творческое разр?шеніе въ каждомъ реальномъ случа? кажущейся антиноміи между «идеаломъ» и «компромиссомъ» — таковы должны быть основныя устремленія анархизма. Тогда самый идеалъ его выиграетъ въ ясности, средства и д?йствія — въ мощи.

Основная стихія анархизма — отрицаніе, но отрицаніе не нигилистическое, а творческое; отрицаніе, ничего общаго не им?ющее съ т?мъ безсмысленнымъ разгромомъ ц?нностей и упраздненіемъ культуры — во имя только инстинкта разрушенія или чувства сл?пой неудержимой мести, которыя свойственны народу—варвару, народу— ребенку. Упражненіе голаго инстинкта разрушенія губитъ реальныя условія существованія самого разрушителя. Это — походъ противъ самой жизни, а такой походъ всегда кончается пораженіемъ. Донъ-Кихотъ, грязный плутъ и просто темный челов?къ гибнутъ на равныхъ основаніяхъ.

В?ра въ рожденіе анархической свободы изъ свободы погромной — безсмысленна. И анархисту она принадлежать не можетъ. «Погромный духъ» — уродливая антитеза анархизма, злобная отвратительная каррикатура на него, придуманная мстительнымъ б?сомъ раба, развращеннаго полиціей, взяткой, алкоголемъ и совершенной безотв?тственностью.

Напрасны апофеозы голому «дерзанію». Дерзаніе, только какъ дерзаніе, отталкивается развитымъ анархическимъ самосознаніемъ.

Что такое «дерзаніе»? Безстрашіе, энергія, способность сильно чувствовать: если не сильно любить, то, по крайней м?р?, сильно ненавид?ть. Вотъ — конститутивные признаки «дерзанія». Но вс? эти качества — и см?лость, и энергія, и способность сильно чувствовать носятъ отвлеченно-формальный характеръ. Въ какомъ д?л? — см?лость является пом?хой, энергія — ненужной, сильное чувство — безразличнымъ? Какая бы конкретная задача ни ставилась передъ челов?комъ или обществомъ, перечисленныя качества являются условіемъ ея усп?ха. Вн? дерзанія невозможны д?ятельность, творчество, независимо отъ ихъ реальнаго содержанія.

И потому дерзаніе — лучшій помощникъ и въ самомъ возвышенномъ творческомъ акт? и въ самомъ безчестномъ д?л?.

Дерзаніе — есть средство, условіе усп?шнаго достиженія поставленной ц?ли, но само въ себ? не есть ц?ль.

Мы должны «дерзать» на подлинно анархическій актъ, чтобы само дерзаніе было анархическимъ.

Въ окружающей насъ реальной исторической обстановк? — строительству, положительному творчеству анархизма еще мало м?ста. Дерзаніе, «бунтарство» стало представляться ему его единственной, самодовл?ющей задачей. Подлинное содержаніе анархизма было забыто, ц?ли оставлены и голое бунтарство безъ идейнаго содержанія стало покрывать анархическое міровоззр?ніе.

Но разв? анархизмъ можетъ быть сведенъ только къ свобод? самопроявленія? Разв? анархизмъ есть ни къ чему не обязывающая кличка, билетъ, по которому «все дозволено»? Анархизмъ есть то-же, что и традиціонная формула русскаго варварства — «моему ндраву не препятствуй»? Довольно-ли назвать себя анархистомъ и «дерзать», чтобы быть д?йствительно анархистомъ, т.-е. подлинно свободнымъ?

Что же отличаетъ разбой отъ анархизма, отд?ляетъ анархическое бунтарство отъ погрома?

И разв? мы не знаемъ, какъ преломляются анархическія средства — анархическій революціонализмъ (action directe), анархическая экспропріація въ призм? варварскаго сознанія?

«Революціонаризмъ» свелся къ групповымъ или даже индивидуальнымъ террористическимъ актамъ — не связаннымъ общностью ц?ли, подм?нившимъ идейное анархическое содержаніе не анархической жаждой мести противъ отд?льныхъ лицъ, желаніемъ свести личные счеты.

Экспропріація утратила соціальное содержаніе — экспропріаціи орудій и средствъ производства въ ц?ляхъ ихъ обобществленія, а стала актомъ личной мести, личнаго обогащенія или безсмысленнаго разгрома.

Такой «анархизмъ», доступный сознанію варвара, им?етъ естественно т?мъ большій усп?хъ, ч?мъ въ бол?е темныхъ массахъ онъ культивируется почитателями архаическаго подпольнаго бунтарства.

Уже давно стало общимъ м?стомъ соціологіи, что «ч?мъ ниже интеллектуальный уровень, ч?мъ неопред?ленн?е границы отд?льныхъ представленій, т?мъ возбудим?е область чувства и т?мъ волевые акты являются мен?е продуктами опред?ленныхъ, логически расчлененныхъ посылокъ и выводовъ, будучи лишь результатами общаго душевнаго возбужденія, вызваннаго какимъ-либо толчкомъ извн?». (Зиммель).

Было бы, разум?ется, убійственнымъ для самого анархизма полагать, что онъ им?етъ т?мъ большій усп?хъ, ч?мъ «ниже интеллектуальный уровень» его посл?дователей.

Такъ мы приходимъ къ заключенію, что анархизмъ не можетъ родиться изъ «всякой» свободы и анархизмъ еще не осуществляется въ каждомъ «дерзаніи».

Анархизму н?тъ и не можетъ бьггь м?ста среди мародеровъ, предателей, алкоголиковъ, сутенеровъ, жандармовъ, государственныхъ террористовъ. Ихъ дерзанія родятъ погромы и рабство, и никогда анархическая свобода не можетъ вырасти изъ ихъ дерзаній.

Анархизму н?тъ м?ста въ безстыдномъ, безотв?тственномъ сброд?, который свой бунтъ начинаетъ съ разгрома погребовъ и винныхъ заводовъ, безсмысленнаго разрушенія и расхищенія того, что можетъ и должно быть обращено на пользу народную, безсмысленныхъ убійствъ, безсмысленныхъ насилій, самосудовъ, достойныхъ людо?довъ.

Анархизму н?тъ м?ста среди т?хъ, кто, свергнувъ сегодня иго деспотизма, завтра проектируетъ иную усовершенствованную диктатуру, революціонныя охранки, тюрьмы, революціоннаго жандарма, революціей оплаченныхъ убійцъ?

Только то дерзаніе становится героическимъ, которое несетъ въ себ? достаточное содержаніе, которое продиктовано сознаніемъ возвышающаго его идеала.

Только то дерзаніе становится анархическимъ, которое соотв?тствуетъ содержанію его основныхъ устремленій, которое несетъ подлинно освобождающій смыслъ, а не варіируетъ формы насилія.

И прежде всего необходимо подчеркнуть, что анархизму претитъ іезуитская мораль, что въ глазахъ анархизма средства не могутъ быть оправданы ц?лью, что анархическая мораль должна быть построена на признаніи внутренняго соотв?тствія средствъ ц?лямъ. Только такое средство можетъ быть употреблено анархизмомъ, которое не противор?читъ его ц?лямъ, избраннымъ въ данныхъ условіяхъ, или инымъ — бол?е ц?ннымъ, съ точки зр?нія его морали.

Поэтому, анархизмъ, если онъ хочетъ не только им?ть наибол?е совершенный изъ изв?стныхъ общественныхъ идеаловъ, но хочетъ воплотить его въ жизнь, не можетъ, не см?етъ отказаться отъ н?которыхъ уступокъ реальности, неизб?жныхъ въ условіяхъ челов?ческаго общежитія.

Челов?къ, какъ личность — свободенъ, какъ членъ опред?ленной общественности — обусловленъ. И эта обусловленность — имманентна общественности. Кто хочетъ эмансипироваться отъ обусловленности соціальной стороны своего существованія, тотъ долженъ отказаться отъ самой общественности. А это въ современныхъ условіяхъ существованія — невозможно, равносильно смерти.

И самый абсолютный, самый непримиримый идеалъ, не можетъ претендовать на немедленное утвержденіе его въ жизни и на выт?сненіе вс?хъ т?хъ относительныхъ ц?нностей, среди которыхъ живетъ челов?чество.

Это великол?пно показалъ В. Соловьевъ въ «Оправданіи добра».

Требованіе осуществленія абсолютнаго идеала, не считаясь съ міромъ относительнаго и необходимыми уступками ему, заключаетъ въ себ? неизб?жное внутреннее противор?чіе: «Въ самомъ существ? безусловнаго нравственнаго начала — пишетъ онъ въ «Оправданіи Добра» — какъ запов?ди или требованія... заключается уже признаніе относительнаго элемента въ нравственной области. Ибо ясно, что требованіе совершенства можетъ обращаться только къ несовершенному, обязывая его становиться подобнымъ высшему существу, эта запов?дь предполагаетъ низшія состоянія и относительныя степени возвышенія» (Нравственность и право).

Или еще въ другомъ м?ст?: «Отрицать во имя безусловнаго нравственнаго идеала необходимыя общественныя условія нравственнаго прогресса, значитъ, во-первыхъ, вопреки логик? см?шивать абсолютное и в?чное достоинство осуществляемаго съ относительнымъ достоинствомъ степеней осуществленія, какъ временнаго процесса; во-вторыхъ, это означаетъ несерьезное отношеніе къ абсолютному идеалу, который безъ д?йствительныхъ условій своего осуществленія сводится для челов?ка къ пустословію; и, въ третьихъ, наконецъ, эта мнимо нравственная прямолинейность и непримиримость изобличаетъ отсутствіе самаго основного и элементарнаго нравственнаго побужденія — жалости, и именно жалости къ т?мъ, кто ея бол?е всего требуетъ — къ малымъ симъ. Пропов?дь абсолютной морали съ отрицаніемъ вс?хъ морализующихъ учрежденій, возложеніе бременъ неудобоносимыхъ на слабыя и безпомощныя плечи средняго челов?чества — это есть д?ло и нелогичное, и не серьезное, и безнравственное».

Оставляя въ сторон? «жалость», какъ специфическій элементъ религіозно-философской системы Соловьева, мы должны признать доводы его въ защиту «относительныхъ степеней возвышенія» — неотразимыми и особенно для того міросозерцанія, которое утверждаетъ себя «боевымъ», по преимуществу, и которое бол?е всего отталкиваютъ уродства квіетизма.

Отказаться отъ признанія «низшихъ состояній», отъ постояннаго и непрерывнаго воплощенія своего «безусловнаго» въ неизб?жно «относительныхъ» условіяхъ общественной среды — значило бы сознательно обречь себя на безплодіе, на невозможность общественнаго д?йствія и т?мъ самымъ признать тщету своихъ утвержденій. Идеалъ — какъ хорошо сказалъ одинъ писатель — есть всегда путь, то-есть переходъ отъ даннаго къ должному, который включаетъ, сл?довательно, и д?йствительность и идею.

Такъ приходимъ мы къ сознанію неизб?жности уступокъ относительному. Стремленіе къ своему общественному идеалу и посл?довательное осуществленіе его въ жизни и есть вн?дреніе абсолютнаго въ рамки относительнаго.

Наконецъ, ни одинъ общественный идеалъ, не исключая и анархическаго, не можетъ быть называемъ абсолютнымъ въ томъ смысл?, что онъ предустановленъ разъ навсегда, что онъ — в?нецъ мудрости и конецъ этическихъ исканій челов?ка. Подобная точка зр?нія должна обусловить застой, стать мертвой точкой на пути челов?чества къ безграничному развитію. И мы знаемъ уже, что конструированіе «конечныхъ» идеаловъ — антиномично духу анархизма.

Подведемъ итоги.

Можетъ-ли быть оправдано насиліе?

Да, должно быть оправдано, какъ актъ самозащиты, какъ оборона личнаго достоинства. Ибо непротивленіе насильнику, примиреніе съ насиліемъ есть внутренняя фальшь, рабство, гибель челов?ческой свободы и личности. Кто не борется противъ «неправды», въ неизб?жныхъ случаяхъ и насиліемъ, тотъ укр?пляетъ ее.

Но употребленіе насилія, его формы и пред?лы прим?ненія должны быть строго согласованы съ голосомъ анархической сов?сти; насиліе для анархиста не можетъ стать стихійнымъ, когда теряется возможность контроля надъ нимъ и отв?тственности за него. Вотъ почему анархическая революція не можетъ быть пропов?дью разнузданнаго произвола, погромовъ и стяжаній. Этимъ вн?шнимъ самоосвобожденіемъ не только не облегчается борьба съ насиліемъ, но, наоборотъ, поддерживается и воспитывается само насиліе. Оно приводитъ, такимъ образомъ, къ сл?дствіямъ, отрицающимъ самый анархизмъ.

Расц?нивая съ этой точки зр?нія террористическую тактику, необходимо согласиться, что анархизмъ правильно отказывается отъ введенія организованности, планом?рности въ нее. Терроръ можетъ быть д?ломъ только личной сов?сти и можетъ быть предоставленъ только личной иниціатив?. Онъ не можетъ стать — постояннымъ методомъ д?йствія анархической организаціи, ибо, съ одной стороны, ц?ликомъ построенъ на насиліи, съ другой, не заключаетъ въ себ? ни атома положительнаго. Терроръ вовсе не вытекаетъ изъ самой природы анархизма, и, въ этомъ смысл?, совершенно правъ одинъ его критикъ, когда пишетъ: «Антибуржуазный терроръ связанъ съ анархическимъ ученіемъ не логически, а только психологически... Н?которые теоретики анархизма не идутъ на этотъ компромиссъ; Э. Реклю, напр., лишь психологически оправдываетъ отд?льные террористическіе акты, но отнюдь не выступаетъ принципіальнымъ сторонникомъ «пропаганды д?ломъ». (В. Базаровъ. «Анархическій коммунизмъ и марксизмъ).

Т?мъ не мен?е, въ томъ факт?, что господствующіе круги анархистской мысли все же ищутъ изв?стной «мотиваціи» террористическаго акта, относясь безусловно отрицательно къ чисто «антибуржуазному», стихійному террору, можно вид?ть, что индивидуальный актъ, этотъ «психологическій компромиссъ» перестаетъ уже удовлетворять развитое анархическое самосознаніе.

Если-же оц?нивать индивидуальный актъ, не какъ актъ личной сов?сти, но какъ актъ политическій, можно придти къ заключенію о его полной безнадежности.

Правда, этотъ актъ есть единоборство личности не только противъ отд?льнаго лица, но, въ сущности, противъ ц?лой общественной системы. И въ этомъ безкорыстномъ выступленіи — не мало героизма, неподд?льной красоты и мощи. Они сообщаютъ акту характеръ подвига, въ молодыхъ, чистыхъ, вс?хъ — способныхъ къ экзальтаціи, зажигаютъ энтузіазмъ. Актъ-ли это самозащиты — обороны, актъ ли это личной мести, или чистаго безумія, но террористъ всегда готовъ пасть жертвой, и это самообреченіе борца окружаетъ голову его св?тлымъ нимбомъ мученичества.

Но вн? этихъ заражающихъ вліяній на небольшую относительно кучку «идеалистически» настроенныхъ людей, практическое значеніе индивидуальныхъ актовъ — ничтожно.

А) Индивидуальный актъ — есть столько же доказательство силы, какъ и слабости. Этотъ актъ — взрывъ отчаянія, вопль безсилія передъ сложившимся порядкомъ. В?рить въ силу «бомбы», значитъ, изв?риться во всякой иной возможности д?йствовать на людей и ихъ политику. И потому террористическій актъ есть столько-же актъ «убійства», сколько и «самоубійства». Этимъ актомъ нельзя создать «новаго міра»; можно лишь съ честью покинуть «старый». И т?, противъ кого направляются подобные акты, превосходно понимаютъ ихъ внутреннее безсиліе. Они могутъ повредить, убить частное, конкретное, а иногда даже случайное выраженіе системы, но не въ состояніи убить ея «духа». Какое можетъ быть дано лучшее доказательство непоб?димости той власти, противъ которой единственно возможнымъ средствомъ оказывается «динамитъ».

В) Никогда ни бомба, ни динамитъ, ни вообще какія-бы то ни было насильственныя средства въ этомъ род?, не производили такого устрашающаго впечатл?нія на власть, чтобы она самоупразднилась подъ гипнозомъ страха. Прежде всего, прерогативы власти настолько обольстительны еще въ глазахъ современнаго челов?чества, обладаютъ такой огромной развращающей силой, что р?дкіе относительно террористическіе акты не могутъ убить «психологіи» власти. А въ отд?льныхъ случаяхъ, когда носитель власти обладает личнымъ мужествомъ, террористическій актъ сообщаетъ ему новыя силы, укр?пляющія его личную «психологію». Смакованіе возможности для себя «мученичества» — порождаетъ особую ув?ренность въ себ?, гордость, преувеличенное сознаніе своего значенія, презр?ніе къ врагу, особое сладострастіе жестокости. Наконецъ, терроромъ можно было бы бороться противъ власти въ примитивномъ обществ? — при неразвитости общественныхъ связей, при слабой дифференціаціи органовъ власти. Въ современномъ же обществ? власть долгіе относительно періоды покоится на прочномъ базис? общественныхъ отношеній. Самая власть представляетъ сложный комплексъ органовъ, и устраненіе одного изъ ея представителей, хотя бы и вліятельн?йшаго, еще не колеблетъ всей системы, баланса, который сложился подъ вліяніемъ совокупности реальныхъ жизненныхъ условій. Le roi est mort, vive le roi!

С) Практическая безполезность террористическихъ актовъ подтверждается еще т?мъ, что они обычно порождаютъ вспышки реакціи, усиливаютъ государственно-полицейскій гнетъ, и вм?ст? способствуютъ «поправ?нію» общества. Россія им?етъ въ этомъ смысл? достаточно краснор?чивый прим?ръ — безсилія «Народной Воли», несмотря на исключительную даровитость и энергію отд?льныхъ ея членовъ.

Д) Наконецъ, террористическіе акты, возведенные въ систему, нец?лесообразны потому, что они санкціонируютъ то зло, противъ котораго призваны бороться. Если вора невозможно исправлять покражей у него, убійцу — убійствомъ близкаго ему челов?ка, ибо подобными возмездіями воровство и убійство получаютъ только лишнюю поддержку, то и террористическая политика правительства не можетъ быть изл?чена или изм?нена терроромъ. Терроръ, какъ мы сказали выше, сохраняетъ за собой значеніе лишь личнаго, «психологическаго» акта.

Еще бол?е возраженій и принципиальнаго, и практическаго характера вызываетъ противъ себя «индивидуальное» присвоеніе частной собственности — экспропріація, какъ тактическій пріемъ[27].

Никто не можетъ оспаривать права не анархиста, но челов?ка вообще, открыто и насильственно брать необходимое для себя и зависимыхъ отъ него людей въ т?хъ случаяхъ, когда условія общественной организаціи не могутъ обезпечить его челов?ческаго существованія. Но отсюда очень далеко до той «экспропріаціонной» практики, которая, устраняя якобы насильниковъ и лодырей, въ сущности, ихъ подм?няетъ новыми фигурами. Безпринципность въ этомъ направленіи д?лаетъ лишь то, что любой мошенникъ можетъ наклеить на свой, якобы, «антибуржуазный» актъ — этикетку анархизма.

Это печальное и грозное явленіе уже обращало на себя не разъ вниманіе сознательныхъ анархистовъ. Однако, въ борьб? съ нимъ никогда не было проявлено достаточно энергіи, ибо въ глазахъ многихъ «свобода» все еще является т?мъ жупеломъ, котораго не см?етъ коснуться ни анархическая логика, ни анархическая сов?сть. Однако, Гравъ посвятилъ «воровству» въ анархизм? несколько вразумительныхъ строкъ: «Есть анархисты — пишетъ онъ — которые изъ ненависти къ собственности доходятъ до оправданія воровства, и даже — доводя эту теорію до абсурда — до снисходительнаго отношенія къ воровству между товарищами. Мы не нам?рены, конечно, заниматься обличеніемъ воровъ: мы предоставляемъ эту задачу буржуазному обществу, которое само виновато въ ихъ существованіи. Но д?ло въ томъ, что, когда мы стремимся къ разрушенію частной собственности, мы боремся, главнымъ образомъ, противъ присвоенія н?сколькими лицами, въ ущербъ вс?мъ остальнымъ, нужныхъ для жизни предметовъ; поэтому всякій, кто стремится создать себ? какими бы то ни было средствами такое положеніе, гд? онъ можетъ жить паразитомъ на счетъ общества, для насъ — буржуа и эксплуататоръ, даже въ томъ случа?, если онъ не живетъ непосредственно чужимъ трудомъ, а воръ есть ничто иное, какъ буржуа безъ капитала, который, не им?я возможности заниматься эксплуатаціей законнымъ путемъ, старается сд?лать это помимо закона — что нисколько не м?шаетъ ему, въ случа?, если ему удастся самому сд?латься собственникомъ, быть ревностнымъ защитникомъ суда и полиціи» («Умирающее общество и анархія»).

Изсл?дованіе внутренней природы компромисса невозможно вн? уясненія проблемъ, неизб?жно встающихъ передъ д?йственнымъ анархистомъ. Эти проблемы: 1 ) какъ возможно «прощеніе» другихъ, 2) какъ возможенъ «анархическій долгъ».

Говоря о «прощеніи», мы им?емъ въ виду не субъективныя настроенія личности, а н?который соціальный принципъ, обязательный лозунгъ практической жизни.

Если мы р?шаемъ «прощать» всегда, принципіально, во имя стихійной, не могущей быть нами осознанной до конца причинности, но обусловливающей въ насъ все до посл?дняго дыханія — мы неизб?жно придемъ къ д?йствительно всепрощающему, но отталкиваемому свободнымъ сознаніемъ матеріализму, гд? все предопред?лено и свободы выбора не существуетъ. Но въ такомъ «матеріалистическомъ» пониманіи мы уже — не свободныя, сознающія себя «я», a химическіе или механическіе процессы. Вс? наши устремленія, борьба, революціи — моменты, обусловленные уже за тысячи л?тъ назадъ. Такое пониманіе не только неизб?жно ведетъ къ безплодному пессимизму, но не оставляетъ м?ста и самой морали, невозможной вн? свободы.

Съ точки же зр?нія свободнаго сознанія — «прощеніе», само по себ?, не есть благо. Оно можетъ быть и благомъ и зломъ, въ зависимости отъ содержанія, которое вы въ него вложите. Есть вещи, которыя можно понимать и можно простить. Есть вещи, которыя должно понимать и должно простить. Есть, наконецъ, вещи, которыя нельзя ни понимать, ни прощать. Мы не см?емъ прощать проступковъ, претящихъ свободной челов?ческой сов?сти, насилующихъ челов?ческую свободу. Въ подобныхъ случаяхъ компромиссы — не неум?стны, но преступны. Что значило-бы понять и простить подобный актъ, когда самая возможность пониманія отталкивается нашимъ нравственнымъ сознаніемъ. Понять и простить его значило бы стать его соучастникомъ.

Личная психологія и соціальная подоплека любой тиранніи (любого принужденія) могутъ быть великол?пно выяснены. Вы можете понять и оц?нить вс? «необходимости» ея появленія. Но какими «внутренними» мотивами можетъ быть оправдана для васъ тираннія?

Знаніе причинности и основанное на ней прощеніе убаюкиваютъ насъ. Они оправдываютъ не только возмутившій нашу сов?сть фактъ, но попутно, по аналогіи, готовятъ напередъ оправданіе инымъ, могущимъ открыться рядомъ, язвамъ. Та погоня за причинностью и законом?рностью, которая оскопляетъ нашу «науку», характеризуетъ и вс? наши судилища государственнаго и общественнаго характера, не исключая и безстыдныхъ пародій ихъ — революціонныхъ трибуналовъ. Въ нихъ всегда ищутъ, если не опред?ленно партійную, то н?которую срединную правду, этическій минимумъ, ничего общаго съ нравственностью не им?ющій, a являющійся лишь необходимой въ глазахъ общественности условностью, позволяющей прод?лывать успокоительныя для общественной сов?сти операціи.

Но «непрощеніе» не можетъ переходить въ недостойное анархиста чувство «мести».

Анархизму ненавистны — не люди, но строй, порядокъ, система, развращающіе ихъ. Анархизмъ не прощаетъ идолопоклонства, но не жаждетъ мстить отд?льнымъ людямъ. Помимо этической недопустимости подобнаго чувства у анархиста, оно и практически нец?лесообразно, ибо удовлетвореніе его родитъ всегда новое зло, новыхъ мстителей и новыя ц?пи преступленій. Месть—насиліе можетъ быть оправдано лишь въ случаяхъ исключительныхъ — необходимой обороны себя и общественности отъ необузданныхъ проявленій произвола.

Великол?пныя, подлинно анархическія мысли въ этомъ план? были сказаны на суд? «Чикагскими мучениками» въ 1885 г. — Cписомъ и Парсонсомъ.

«Анархизмъ вовсе не значитъ — говорилъ Списъ — убійства, кражи, поджоги и т. п., а миръ и спокойствіе для вс?хъ». «Война съ учрежденіями, но миръ съ людьми» — говорилъ Парсонсъ. — «Необузданный гн?въ противъ тиранновъ и смутное желаніе во что бы то ни стало разрушать и убивать не составляетъ характерныхъ чертъ анархическаго міросозерцанія... Анархизмъ есть полное противоположеніе идеи насилія».

Наоборотъ, на неправильной почв? стоитъ «традиціонная анархическая» мысль.

«Нельзя осуществить свободу безъ разрушенія рабства — читаемъ мы въ «Хл?бъ и Воля» — а въ д?л? разрушенія, само собою разум?ется, перчатокъ над?вать не приходится». И мы совершенно согласны съ этимъ утверждениемъ. Конечно, бунтъ, революція, низложеніе ц?лаго порядка не могутъ обойтись безъ насилія и жертвъ. Но мы не можемъ согласиться съ сл?дующимъ за т?мъ воззваніемъ: «И не нужно бояться народа, не нужно бояться, что крестьянинъ, разъ сорвался съ ц?пи, пойдетъ и слишкомъ далеко, что ему не будетъ удержу. Не надо бояться «лишняго буйства» со стороны народа. По отношенію того класса, который в?ками угнеталъ его, онъ, какъ бы ни старался, не можетъ проявить «лишняго буйства». Какъ бы ни были жестоки въ день революціи угнетенные капиталомъ и властью, угнетатели все-таки останутся у нихъ въ долгу за муки, причиненныя имъ въ продолженіе долгихъ в?ковъ. Не надо бояться вс?хъ этихъ «страховъ».

Это — призывъ къ духу «погромному», который ничего общаго съ анархизмомъ им?ть не можетъ. И, помимо того, что призывъ этотъ напередъ санкціонируетъ любую безпринципность, онъ — безплоденъ именно въ анархическомъ смысл?, ибо на м?сто однихъ угнетателей воспитываетъ другихъ.

Лучшее р?шеніе проблемы «мести» и именно въ анархическомъ смысле дано Ницше.

«... Активный, наступающій, переступающій границы челов?къ — писалъ онъ — стоитъ всегда несравненно ближе къ справедливости, ч?мъ реактивный. Для него не необходимо такъ ложно, такъ предуб?жденно отнестись къ своему объекту, какъ это д?лаетъ или долженъ д?лать посл?дній... Во вс? времена агрессивный челов?къ, какъ бол?е сильный, бол?е спокойный, бол?е благородный, им?лъ бол?е свободный взоръ и бол?е чистую сов?сть. Наоборотъ, челов?къ мести на своей сов?сти им?етъ вымыслы нечистой сов?сти»... И въ другомъ м?ст?: «... Въ благородныхъ и сильныхъ людяхъ... большой запасъ пластической, творческой, исц?ляющей, дающей забвеніе силы... Какое глубокое уваженіе питаетъ благородный челов?къ даже къ своему врагу! А такое уваженіе — в?дь, мостъ къ любви... Самый врагъ — для него отличіе! Наоборотъ,... челов?къ, живущій злобой и местью, представляетъ врага себ? «злымъ» и, сд?лавъ это своимъ основнымъ уб?жденіемъ, создаетъ себ? иной, противоположный образъ «добраго»; это — онъ самъ!»

Конечно, это — отвлеченное р?шеніе проблемы, но оно наполнено именно т?мъ этическимъ содержаніемъ, которое отв?чаетъ подлинно свободному міросозерцанію.

Предъявляя чрезвычайно высокую требовательность по отношенію ко всему окружающему, анархистское міросозерцаніе т?мъ съ большей силой утверждаетъ и обязанности по отношенію къ самому анархизму, анархическій «долгъ», начало отв?тственности.

Идеалъ, должное — въ анархическомъ міровоззр?ніи занимаютъ доминирующее м?сто. Должное проникаетъ вс? частныя построенія анархизма. Анархизмъ, по существу, занятъ бол?е всего этической проблемой.

Поэтому, анархизмъ — не можетъ отказаться отъ основного принципа морали — сознанія долга. Посл?днее не выводится изъ опыта, оно — имманентно челов?ческой природ?. Эмпирическія данныя обусловливают лишь конкретное содержаніе нашего сознанія.

Анархическое содержаніе сознанія долга, отв?тственности передъ собой, предъ св?томъ своей сов?сти — высшее и благородн?йшее бремя, которое когда-либо челов?къ возлагалъ на себя.

Если, какъ я говорилъ выше, моя свобода — въ свобод? и радости другихъ, этимъ самымъ я постулирую содержаніе моего «долга» и моей «отв?тственности».

Я не см?ю отказаться отъ моей доли въ «зл?», меня окружающемъ. Я — повиненъ за все отчаяніе, за вс? преступленія, за голодъ и насильственную смерть, если они есть въ мір?. Только рабъ мирится съ существованіемъ рабовъ и вс?хъ хот?лъ бы вид?ть рабами. Рабъ, объявившій войну угнетателю — уже не рабъ.

Сознать въ себ? отв?тственность за вс?хъ, за все — значитъ призывать къ подвигу. И отв?тственность такая — не страшна. Наоборотъ, она напояетъ жизнь реальнымъ содержаніемъ, роднитъ каждое «я» съ другими, безсильнаго д?лаетъ активнымъ, творческимъ.

Наоборотъ, чувство безотв?тственности разрубаетъ связи и огораживаетъ отъ вс?хъ. Страшное въ жизни не перестаетъ быть страшнымъ, но становится невыносимымъ своимъ безсмысліемъ, ибо самой черной челов?ческой сов?сти не дано спокойно пировать на челов?ческихъ трупахъ.

Безотв?тственность неуклонно ведетъ къ личной гибели — сознанію своего безсилія и ненужности. Сильнымъ становится тотъ, кто береть на себя «гр?хъ міра».

И только свободное отъ мертваго догматизма, отъ в?ры въ непогр?шимость вождей и партій, идущее изъ глубинъ творческаго «я», в?рующее въ свободную активность личности — анархическое міросозерцаніе не побоится никакой отв?тственности передъ судомъ своей сов?сти. Поэтому, анархизмъ — необходимая форма нравственнаго отношенія къ жизни.

Изсл?дованіе практической д?ятельности или скор?е программы анархистовъ легко насъ уб?ждаеть въ томъ, что ригоризмъ ихъ носитъ часто вн?шній и поверхностный характеръ. Въ д?йствительности, и анархисты допускаютъ отступленія отъ непримиримой догмы и идутъ на компромиссы.

Фактически самый нетерпимый анархистъ не можетъ обойтись безъ компромисса — въ рамкахъ капиталистическаго строя. Не вс? анархисты слагаютъ свою голову на плах? и не вс? кончаютъ жизнь въ тюрьм?. Между т?мъ, казалось-бы, самая возможность мирнаго существованія анархиста въ буржуазномъ обществ?, изданія имъ органовъ печати, выступленія его въ собраніяхъ есть абсурдъ. Такое существованіе возможно только потому, что перманентнаго бунта, какъ перманентной революціи, не было и быть не можетъ. Не въ силу только инстинкта самосохраненія, или общественнаго инстинкта косности, но въ силу психо-физическихъ условій самаго челов?ческаго организма.

Періоды разрушенія см?няются моментами строительства; посл?дніе, независимо отъ ихъ характера, всегда несутъ съ собой изв?стное успокоенie, примиреніе, удовлетвореніе достигнутымъ. Это — лежитъ въ самой челов?ческой природ? и, докол? она сохраняетъ изв?стныя намъ сейчасъ ея особенности, это изм?ненію не подлежитъ. Особенность анархизма отъ прочихъ идеаловъ челов?чества заключается лишь въ томъ, что онъ никогда не можетъ остановиться на достигнутомъ, не мирится съ косностью, таитъ всегда въ себ? «безпокойство», не знаетъ конечныхъ ц?нностей. Но промежуточныя творческія ступени знаетъ и анархистъ. Доказательства этому мы найдемъ въ собственныхъ заявленіяхъ анархистовъ.

Кропоткинъ не в?рилъ прежде, повидимому, не в?ритъ и въ настоящее время, въ возможность непосредственнаго перехода отъ нашего дореволюціоннаго порядка къ коммунистическому строю. «Мы прекрасно знаемъ — читаемъ мы также въ сборник? «Хл?бъ и Воля» — что не завтра или посл?завтра осуществится въ Россіи анархизмъ, т.-е. безгосударственный соціализмъ». И дал?е: «Не конституція, какъ таковая, намъ нужна, такъ-какъ мы вообще противъ всякаго государства, а свобода слова, печати и собраній, чтобы мы могли посл?довательн?е вести нашу соціалистическую пропаганду и ускорить соціальную революцію».

Т?-же признанія мы найдемъ у Малатесты, Корнелиссена, Малато, Мерлино и др.

Разв? мы не знаемъ, что непримиримый анархическій догматизмъ не м?шалъ анархистамъ принимать д?ятельное участіе въ такихъ явленіяхъ, какъ буланжизмъ, дрейфусизмъ и пр., хотя об? стороны, казалось-бы далеки «д?лу» анархистовъ, а защита принциповъ демократіи и ц?лости буржуазной республики им?етъ мало общаго съ анархической «программой».

Разв? анархизмъ не уд?ляетъ чрезвычайно широкаго м?ста своимъ просв?тительнымъ задачамъ?

«Мы ничего не выигрываемъ — пишетъ Кропоткинъ въ «Р?чахъ бунтовщика» — изб?гая споровъ о «теоретическихъ вопросахъ»; наоборотъ, чтобы быть «практичными», мы должны ставить ихъ на обсужденіе и вс?ми силами оспаривать и защищать нашъ идеалъ анархическаго коммунизма... Мы должны ясно и точно опред?лить ц?ль, къ которой стремимся. И не только опред?лить эту ц?ль, но и подтвердить ее словомъ и д?ломъ, сд?лать достояніемъ всего народа, чтобъ въ день возстанія она вырвалась изъ вс?хъ устъ. Совершить эту работу гораздо необходим?е и трудн?е, ч?мъ это предполагаютъ; если ц?ль наша и стоитъ, какъ живая, передъ глазами небольшого числа избранныхъ, то она совс?мъ не ясна для большей части народа, на который непрерывно вліяетъ пресса буржуазная, либеральная, коммунистическая, коллективистическая и т. д. и т. д... И если мы хотимъ, чтобъ въ день разгрома, народъ единодушно выставилъ наше требованіе, мы должны непрерывно распространять свои идеи и ясно выставить свой идеалъ будущаго общества. Если мы хотимъ быть практическими, мы должны заняться т?мъ, что реакціонеры называютъ «утопіями и теоріями». Теорія и практика должны составлять одно ц?лое, чтобъ поб?да была на нашей сторон?».

«... Первое и самое важное средство для борьбы за анархическій коммунизмъ — пишетъ В?тровъ — есть просв?щеніе». И дал?е сл?дуетъ длинный списокъ того, что «необходимо доказать» народу. («Анархизмъ, его теорія и практика»).

Наконецъ — и это поворотный пунктъ въ исторіи анархизма — современный анархизмъ все бол?е приходитъ къ уб?жденію, что соціальное д?йствіе требуетъ и соціальныхъ средствъ, что возд?йствіе на самыя основанія общественной системы требуетъ постоянныхъ организацій, связанныхъ между собой не іерархически, но по принципу федераціи и т?сно спаянныхъ единствомъ ц?ли.

Организація перестаетъ пониматься, какъ иниціативная группа «одиночекъ». Такія группы — полезны, какъ ферментъ, но строить политику» на нихъ нельзя. Такую «политику могутъ» нести на своихъ плечахъ только революціонные слои, революціонныя массы въ соотв?тствующихъ организаціяхъ. Такъ пришелъ анархизмъ къ «классу» и классовой борьб?. «...Классовая борьба — читаемъ въ «Хл?бъ и Воля» — есть единственная почва, на которой возможно построеніе здоровой, ц?лесообразной революціонной тактики».

Что-же такое классъ? И какъ анархизмъ понимаетъ и долженъ понимать классовую организацію?

Экономическая эволюція въ ц?ломъ представляется намъ систематическимъ, посл?довательнымъ процессомъ выд?ленія организаціонныхъ или предпринимательскихъ, и исполнительскихъ, или рабочихъ, общественныхъ группъ.

Этотъ процессъ, наблюдаемый въ зачаткахъ уже на самыхъ раннихъ ступеняхъ хозяйственнаго развитія, въ античномъ стро?, феодальномъ стро?, въ эпоху товарнаго капитализма, наибол?е рельефно и ярко выступаетъ въ современномъ капиталистическомъ стро? съ его почти законченной классовой организаціей. «Экспропріація производителя отъ средствъ производства», къ которой можетъ быть сведенъ весь хозяйственный процессъ, получила именно въ наше время, благодаря окончательному торжеству машины надъ челов?комъ, наибол?е категорическое и р?зкое выраженіе.

Въ чемъ же сущность организаціонной и исполнительской функціи? Въ чемъ разница между организаторомъ и исполнителемъ? Что были они раньше? Ч?мъ стали теперь?

Удачный отв?тъ на эти вопросы мы найдемъ въ прекрасномъ очерке о классахъ и группахъ А. Богданова, помещенномъ въ третьей книге его работы объ «Эмпиріомонизм?».

Исполнители, независимо отъ ихъ профессіи, «сапожникъ, кузнецъ, землед?лецъ — разсуждаетъ г. Богдановъ — выполняютъ очень различные трудовые акты, но вс? эти акты лежатъ въ сфер? непосредственнаго возд?йствія со стороны челов?ческаго организма на вн? соціальную природу, непосредственной борьбы съ нею, — словомъ, въ области техническаго процесса въ самомъ полномъ и строгомъ значеніи этого слова».

Наоборотъ, организаторъ, направляющій трудъ исполнителей, будетъ-ли это патріархъ родовой общины, или среднев?ковый феодалъ, или рабовлад?лецъ античнаго міра, или предприниматель эпохи капитализма, возд?йствуетъ на природу черезъ этихъ исполнителей; онъ не вступаетъ съ ней въ непосредственную борьбу... Для организатора непосредственный объектъ д?ятельности — не природа вн?-соціальная, a другіе люди...»

Въ образованіи этихъ двухъ группъ: организаторской и исполнительской и кроется зародышъ классоваго начала. Разум?ется, образованіе общественнаго класса далеко не совпадаетъ съ процессомъ выд?ленія организаторскихъ или исполнительскихъ функцій. Посл?днія въ той или другой форм? возникаютъ уже въ самыхъ раннихъ челов?ческихъ общежитіяхъ, наоборотъ, общественный классъ, есть продуктъ долгаго историческаго развитія.

Минуя раннія историческія эпохи и разнообразныя идеологическія ученія, складывавшіяся на почв? общественныхъ антагонизмовъ[28] , мы перейдемъ непосредственно къ тому времени, когда начала слагаться соціалистическая мысль, ибо въ ея критик? капитализма ученіе о классовомъ строеніи общества заняло одно изъ первыхъ м?стъ. Элементы этого ученія мы находимъ уже у англійскихъ соціалистовъ-утопистовъ: у В. Годвина, Ч. Голла и особенно В. Томсона. Зат?мъ идея классоваго строенія общества получила широкое развитіе въ Сенъ-Симонизм?, въ «Демократическомъ Манифест?» Консидерана, въ трудахъ Пеккера, Бюре, Л. Блана, Прудона, вплоть до ученыхъ идеологовъ французской буржуазіи въ род? Гизо. Въ этомъ б?гломъ перечн? нельзя не отм?тить также зам?чательнаго австрійскаго государственника, Л. Штейна, труды, котораго, посвященные исторіи соціализма и коммунизма во Франціи и опубликованные до появленія основныхъ работъ Маркса и Энгельса, несомн?нно вліяли на политическую философію марксизма.

Въ «Письмахъ женевскаго жителя къ современникамъ» (1802) С. Симонъ, набрасывая фантастическій планъ будущаго политическаго устройства, обращается съ горячимъ призывомъ — осуществить его къ различнымъ общественнымъ группамъ. «Ученые и артисты», какъ представители умственной иниціативы, должны первые поб?дить инертность. Собственникамъ — консервативному элементу общества — С. Симонъ напоминаетъ, что они меньшинство въ стран?, что, если они не примутъ его плана, они могутъ вновь подвергнуться ужасамъ революціи. Остальнымъ — страдающимъ и б?днымъ онъ указываетъ, что, хотя они и многочисленн?е собственниковъ, но слаб?е ихъ, благодаря непросв?щенности. Власть принадлежитъ только просв?щеннымъ. Господство черни въ эпоху революціи приведетъ страну къ голоду.

Въ этомъ противопоставленіи общественныхъ группъ, различныхъ въ экономическомъ смысл?, съ различнымъ отношеніемъ къ общественному строю, различной психологіей, глубоко противор?чивыми стремленіями лежитъ основа современнаго ученія объ общественномъ класс?. Конечно, зд?сь многое неясно, анализъ Сенъ-Симона — неполонъ, классовыя грани — нам?чены суммарно, — мы не говоримъ уже о глубокомъ политическомъ безразличіи, характерномъ для всей системы С. Симона въ ея ц?ломъ — но зд?сь уже на лицо элементы соціологической идеи о классовомъ строеніи общества, зд?сь р?зкій, безповоротный разрывъ съ буржуазными теоріями «гармоніи интересовъ». И въ другихъ своихъ произведеніяхъ С. Симонъ указываетъ на классовый антагонизмъ, какъ движущій факторъ исторіи. Борьба феодализма—землевлад?нія съ промышленностью—капиталомъ, обусловила, по его мн?нію, наступленіе Великой революціи конца ХVIII-го в?ка. С. Симонъ предвосхищаетъ современное соціалистическое требованіе всеобщей трудовой повинности и право каждаго на трудъ. Отсюда его критика права собственности на насл?дство и всякаго права собственности, не основаннаго на личномъ труд?. Съ необычайной силой онъ возстаетъ противъ неравенства — не того, которое вытекаетъ изъ самой сущности челов?ческой природы; — это онъ прив?тствуетъ, но того, которое своимъ происхожденіемъ обязано дурному соціальному устройству. Его «Новое христіанство» есть апо?еозъ труда и его представителей.

Ученики С. Симона продолжали и углубляли идеи учителя. У Анфантена мы находимъ блестящую критику буржуазной экономіи. «Политическая экономія — писалъ онъ — софистика въ пользу привилегій... Но капиталъ работаетъ только потому, что къ нему прилагаютъ руки другіе люди, сообщающіе ему жизнь, рождающіе его производительность». На улицахъ Парижа кипитъ іюльская революція и Анфантенъ обращается къ французскому народу съ пламенной прокламаціей, въ которой клеймитъ «праздныхъ, живущихъ чужимъ потомъ». Въ зам?чательномъ курс? лекцій по С. Симонизму (1828) Базаръ характеризуетъ всю исторію челов?чества, какъ систематическую эксплоатацію челов?ка челов?комъ. «Довольно бросить б?глый взглядъ на то, что происходитъ вокругъ — восклицалъ Базаръ — чтобы вид?ть, что современный рабочій эксплоатируется матеріально, интеллектуально и морально такъ же, какъ прежній рабъ».

Еще бол?е глубокое пониманіе роли классовыхъ антагонизмовъ въ капиталистическомъ обществ? мы находимъ у Фурье. Его характеристика современнаго періода «цивилизаціи» является самой полной изъ вс?хъ, когда-либо им?вшихъ м?сто въ соціологической литератур?. Марксизму оставалось ее лишь углубить. Источникъ «зла» — училъ Фурье — лежитъ въ глубокомъ, проникающемъ весь современный строй, «безпорядк?». Самый грозный безпорядокъ — безпорядокъ экономическій, порождающій б?дность, самый страшный бичъ современности, источникъ физическихъ и моральныхъ страданій, ведущій къ вырожденію, толкающій на преступленія. Экономическій безпорядокъ вызываетъ безпорядокъ соціальный. «7/8 народа ограблены ?-ой, живущей на ихъ счетъ». Общество разбилось на враждующіе классы, заинтересованные въ причиненіи зла одинъ другому. Это взаимоненавистничество — борьба за жизнь — источникъ глубокаго противор?чія между «индивидуальными интересами и интересомъ коллективнымъ» Н?тъ бол?е общихъ идеаловъ. «Сколько классовъ, столько и моральныхъ системъ». Безпорядокъ проникаетъ и политическую жизнь. Государство и правительство стоятъ исключительно на страж? привилегированныхъ интересовъ. Ихъ главная забота — «вооружить н?которое количество жалкихъ рабовъ, именуемыхъ солдатами, терроризировать ихъ помощью различныхъ строгостей… …и держать, такимъ образомъ, въ повиновеніи массы невооруженныхъ б?дняковъ». Естественно, что посл?дніе находятся въ состояніи постояннаго антагонизма къ существующему порядку, антагонизма, прорывающагося временами въ возмущеніяхъ и бунтахъ.

Несмотря, однако, на глубокую и разностороннюю наблюдательность, ясное пониманіе несовершенствъ общественнаго строя, ранніе соціалисты, позже названные «утопическими», не оц?нивали достаточно сложности соціальнаго процесса, полагая, что сознанія идеала довольно, чтобы изм?нить существующій порядокъ вещей. Фурье съ осл?пительной ясностью учившій, что каждая общественная форма вынашиваетъ сл?дующую въ своихъ собственныхъ н?драхъ, в?рилъ, однако, что главная революціонная сила — нравственное перерожденіе челов?чества. Для переворота довольно обратиться къ благороднымъ инстинктамъ челов?ка, внушить состраданіе къ меньшому брату или показать соціально-экономическія преимущества новаго строя. С. Симонъ глубоко в?рилъ, что королевскаго ордонанса довольно, чтобы сд?лать жизнь людей свободной и счастливой. И онъ, и Фурье в?рили, что новый строй долженъ быть «открытъ», «изобр?тенъ» и на это время забывали о хорошо изв?стной имъ неумолимой посл?довательности въ развитіи соціально-экономическихъ формъ.

При этомъ положительные проекты утопистовъ всегда основывались на представленіяхъ, во первыхъ, о высокомъ достоинств? челов?ческой природы, во вторыхъ, объ исключительно дезорганизующемъ значеніи классовой борьбы. «Богачи — писалъ, наприм?ръ, Кабе въ своемъ «Путешествіи въ Икарію» — такіе же люди, какъ и б?дняки и также — наши братья. Они — обширная и прекрасная часть челов?чества. Конечно, надо препятствовать имъ стать прит?снителями, но ихъ также не сл?дуетъ прит?снять, какъ не сл?дуетъ давать угнетать самихъ себя... Ихъ не сл?дуетъ ненавид?ть, такъ какъ ихъ предразсудки и вообще ихъ жизнь есть такой же плодъ ихъ дурного воспитанія и дурной общественной организаціи, какъ несовершенства и пороки б?дняковъ».

Такъ утопическій соціализмъ исправлялъ свои соціологическія концепціи моралью и въ общемъ морализированіи думалъ найти средства къ разр?шенію соціальныхъ неустройствъ.

Впервые съ классовой борьбой въ современномъ ея пониманіи мы встр?чаемся въ трудахъ «научнаго» соціализма. Начало было положено «Коммунистическимъ Манифестомъ» (1847), возгласившимъ, что исторія вс?хъ бывшихъ до сихъ поръ челов?ческихъ обществъ есть исторія борьбы классовъ. Посл? характеристики историческаго процесса, со стороны участвующихъ въ немъ общественныхъ группъ, манифестъ заключалъ :« Все бол?е и бол?е современное общество разбивается на два обширныхъ враждебныхъ лагеря — два великихъ класса, прямо противоположныхъ по своимъ интересамъ: буржуазію и пролетаріатъ».

Однако, ни въ Коммунистическомъ Манифест?, ни у самого Маркса мы не находимъ систематическаго законченнаго ученія о класс?. Глава 52-я и посл?дняя 3-го тома «Капитала», посвященная интересующему насъ вопросу, неожиданно прерывается зам?чаніемъ редактора — Энгельса: на этомъ рукопись обрывается. Но превосходный, хотя и разбросанный матеріалъ для осв?щенія этой трудной проблемы, мы находимъ въ небольшихъ историческихъ работахъ Маркса. Мы отвлеклись бы слишкомъ въ сторону, если-бъ вздумали посл?довательно просл?дить ходъ развитія его мыслей объ общественномъ класс?; мы неминуемо натолкнулись бы и на ц?лый рядъ противор?чій, изложенію которыхъ зд?сь не можетъ быть м?ста. Поэтому, мы остановимся только на капитальномъ вывод? Маркса, который можетъ быть положенъ въ основу современнаго ученія о класс?. Этотъ выводъ, поскольку онъ вытекаетъ изъ ц?лаго ряда глубокихъ и блестящихъ характеристикъ, посвященныхъ то крестьянству, то мелкой буржуазіи, можетъ быть формулированъ сл?дующимъ образомъ: подъ общественнымъ классомъ сл?дуетъ понимать соціальную группу, члены которой связаны не только однороднымъ экономическимъ интересомъ, но также и сознаніемъ общности этого интереса. «Поскольку милліоны крестьянскихъ семей — писалъ Марксъ въ «Восемнадцатомъ брюмера Луи Бонапарта» (1869), — существуютъ въ экономическихъ условіяхъ, благодаря которымъ он? по своему образу жизни, по своимъ интересамъ и образованію отличаются отъ вс?хъ другихъ классовъ и даже враждебны имъ, он? сами образуютъ классъ. Но поскольку между малоземельными крестьянами существуетъ только локальная связь, поскольку тожественность ихъ интересовъ не создаетъ никакой общности, никакого національнаго объединенія, никакой политической организаціи, они не образуютъ класса».

Это разсужденіе для конструированія опред?ленія общественнаго класса им?етъ огромную ц?нность. Оно совершенно порываетъ съ традиціями старой классической школы, довольствовавшейся въ своемъ пониманіи класса принадлежностью совокупности хозяйственныхъ индивидовъ къ однородному экономическому интересу. При такомъ пониманіи необъяснимыми казались т? случаи, когда опред?ленныя общественныя группы съ общими экономическими интересами не только не шли рука объ руку, но нер?дко выступали открытыми врагами въ процесс? соціальной борьбы.

Итакъ, согласно опред?ленію Маркса, общественный классъ покоится на двухъ основаніяхъ: 1) экономическомъ и 2) идеологическомъ или моральномъ.

Экономическая основа — заключается въ томъ, что вс? члены класса находятся въ однородномъ положеніи въ процесс? производства, другими словами, они исполняютъ общія соціально-экономическія функціи, въ зависимости отъ формъ собственности на орудія и средства производства. Изъ этого также сл?дуетъ, что каждый общественный классъ им?етъ собственную, спеціальную форму дохода, въ свою очередь обусловливающую однородность интересовъ вс?хъ членовъ класса.

Моральная или идеологическая основа — заключается въ томъ, что вс? члены класса должны им?ть сознаніе однородности и общности ихъ интересовъ, т.-е. классовое самосознаніе.

Оба эти элемента — экономическій и моральный равно необходимы для построенія понятія класса. Въ полемическомъ сочиненіи противъ Прудона «Нищета философіи» Марксъ писалъ: «Господство капитала создало для массы работниковъ общее положеніе, общіе интересы. И эта масса есть уже классъ по отношенію къ капиталу, но еще не по отношенію къ самой себ?... Въ борьб?... эта масса объединяется, она становится классомъ для самой себя. Интересы, которые она защищаетъ, становятся интересами класса».

Современное опред?леніе общественнаго класса представляетъ лишь углубленное пониманіе первоначальной формулы Маркса.

Еще въ 1875 г. Готская программа, желая подчеркнуть обособленное положеніе рабочаго класса, въ четвертомъ пункт? 1-ой части заявляла: «освобожденіе труда должно быть д?ломъ рабочаго класса, по отношенію къ которому вс? остальные классы представляютъ лишь реакціонную массу». Такимъ образомъ, зд?сь для развитого классоваго самосознанія предполагается необходимымъ не только наличность сознанія общности интересовъ членовъ данной группы, но и сознаніе враждебности этихъ интересовъ интересамъ другихъ общественныхъ группъ: «Общественные классы — пишетъ Каутскій — образуются не только общностью источниковъ дохода, но также и вытекающей изъ нея общностью интересовъ и общностью противоположности своихъ интересовъ интересамъ другихъ классовъ».

Несмотря, однако, на вс? эти опред?ленія, значеніе моральнаго момента въ образованіи класса долгое время оставалось непонятымъ даже въ марксистскомъ лагер?.

Этотъ моментъ съ несравненной яркостью начинаетъ говорить, какъ мы вид?ли уже выше, въ революціонномъ синдикализм?.

Синдикализмъ исходитъ изъ непримиримаго отношенія къ современной хозяйственной систем?.

«Необходимо покончить — пишетъ Пуже — съ чудовищной системой распред?ленія, при которой почти все достается господствующему праздному, эксплоатирующему меньшинству и очень мало, почти ничего, большинству, создавшему вс? богатства».

И синдикализмъ полагаетъ, что классовое движеніе т?мъ бол?е выиграетъ, ч?мъ ярче обнаружится антагонизмъ между враждебными классами, ч?мъ полн?е будетъ разрывъ между ними. Онъ не знаетъ ни перемирій, ни соглашеній. «Борьба должна вестись каждый день»... — пишетъ Грифюэль. «Революція — говоритъ Пуже — есть постоянное д?йствіе, повседневная борьба, безъ отдыха и безъ перемирія противъ вс?хъ силъ тиранніи и эксплоатаціи».

И классовыя учрежденія синдикализма являются д?йствительнымъ воплощеніемъ его революціоннаго духа.

Основной ячейкой синдикальной организаціи является синдикатъ — органъ классоваго воспитанія и классовой пропаганды. Задачи взаимопомощи, въ отличіе отъ англійскихъ, н?мецкихъ и пр. профессіональныхъ союзовъ, въ синдикат? отступаютъ на второй планъ. Этотъ боевой духъ синдикализма нашелъ превосходное выраженіе въ нормальномъ устав? синдиката. «Принимая во вниманіе — гласитъ онъ — что... современный строй промышленности... создаетъ постоянный антагонизмъ между капиталомъ и трудомъ, что... всл?дствіе этого, лицомъ къ лицу стоятъ два р?зко различающихся и непримиримыхъ класса, по вс?мъ этимъ основаніямъ пролетаріатъ долженъ поставить своей задачей осуществленіе формулы Интернаціонала: «Освобожденіе рабочихъ можетъ быть д?ломъ только самихъ рабочихъ»...: принимая во вниманіе, что для достиженія этой ц?ли синдикатъ есть самый лучшій видъ группировки, такъ какъ онъ осуществляетъ группировку интересовъ, объединяя эксплоатируемыхъ противъ общаго врага, капиталиста, и т?мъ самымъ объединяетъ въ себ? вс?хъ производителей, каковы бы ни были ихъ философскія, политическія и религіозныя понятія и уб?жденія»... и т. д.

И высшій органъ классовой воли синдикализма — Конфедерація также осуществляетъ «полный разрывъ между современнымъ обществомъ и рабочимъ классомъ».

Въ современной литератур? о революціонномъ синдикализм?, у теоретиковъ, сочувствующихъ этой форм? пролетарскаго движенія, мы находимъ обстоятельныя изсл?дованія о природ? общественнаго класса.

Лагарделль въ любопытномъ этюд? объ «общественномъ класс? и политической партіи» останавливается на самыхъ условіяхъ зарожденія моральной базы класса: «Классъ не только продуктъ экономики, но также исторіи... Одна необходимость не могла бы сд?лать ничего безъ воли. Или точн?е: коллективная воля есть элементъ исторической необходимости въ такой м?р?, что съ этой точки зр?нія можно утверждать, что классы являются своими собственными творцами и изученіе классовой борьбы сводится къ изученію образованія коллективной воли».

И Лагарделль цитируетъ страничку изъ сочиненія Прудона «О политической зр?лости рабочаго класса», превосходно рисующую этотъ процессъ образованія коллективной воли: «Для того — писалъ Прудонъ — чтобы личность, корпорація или общество могли достигнуть политической зр?лости, требуется три основныхъ условія: 1) субъектъ долженъ сознавать себя, свое достоинство, свою ц?нность, знать м?сто, занимаемое имъ въ обществ?, роль, которую онъ исполняетъ, работу, на которую онъ им?етъ право расчитывать, наконецъ, интересы, которые онъ представляетъ или олицетворяетъ, 2) въ результат? такого сознанія себя и своихъ силъ, субъектъ долженъ обладать своей идеей, т.-е. онъ долженъ ум?ть представить въ понятіяхъ, выразить словами, объяснить посредствомъ разума законъ своего бытія въ его принцип? и со вс?ми вытекающими изъ него требованіями 3) наконецъ, изъ этой идеи, провозглашенной символомъ в?ры, онъ всегда долженъ ум?ть извлечь практические выводы, смотря по обстоятельствамъ и потребностямъ момента».

Условія, необходимыя для образованія класса, реализуются, такимъ образомъ, постепенно въ процесс? борьбы. Они — продуктъ долгой и трудной эволюціи. Но вс? сформировавшіеся общественные классы прошли эти обязательныя стадіи: 1) отд?ленія соціальной группы отъ другихъ, благодаря первоначальному, неосознанному еще инстинкту классоваго интереса, 2) прогрессивнаго пробужденія классоваго самосознанія, 3) организаціи группы въ ц?ляхъ обороны и нападенія.

Классовая борьба есть не только разрушительный, но и величайшій творческій факторъ исторіи.

Классовая борьба вырабатываетъ общественное сознаніе, сплачиваетъ въ могучее т?ло слабыя, разрозненныя группировки, стимулируетъ коллективную и индивидуальную д?ятельность, будитъ энтузіазмъ, творческую энергію, героизмъ. Разрушая старыя учрежденія, классовая борьба ткетъ новыя соціальныя нити, строитъ новое общество, новое право, новый порядокъ, въ которомъ каждый будетъ ум?ть свободно утверждать свою творческую волю.

Т?, кто, подобно Г. Ганото или Е. Эйхталю, утверждаютъ, что классовый духъ есть только разрушительный духъ и таковымъ только обнаружилъ себя и въ исторіи — д?лаютъ величайшую передержку. Изъ вышеизложеннаго должно быть ясно, что классовое самосознаніе — величайшій архитекторъ современной исторіи. Именно онъ раскрылъ глаза, родилъ надежды, далъ, наконецъ, прочную и ясную ув?ренность, что въ классовыхъ организаціяхъ закладывается фундаментъ новаго порядка, не знающаго соціальныхъ антагонизмовъ.

Еще Марксъ говорилъ въ «Нищет? философіи»: «...Освобожденіе рабочаго класса есть упраздненіе классовъ, какъ освобожденіе третьяго сословія было упраздненіемъ вс?хъ другихъ сословій. Рабочій классъ въ процесс? своего развитія преобразуетъ старое гражданское общество въ общество, не знающее классовъ и ихъ антагонизмовъ...»

И въ наше время н?тъ силъ, способныхъ противостоять творческой энергіи общественнаго класса. Она становится бол?е мощнымъ факторомъ исторіи, ч?мъ «естественные», «стихійные», «высшіе» законы общественнаго развитія или меланхолическіе призывы къ «солидарности». Правъ — теоретикъ французскаго синдикализма Эд. Бертъ, что «...катастрофа (соціальная революція) не есть бол?е... механическій продуктъ капиталистическаго фатума, приносящаго рабочимъ въ подарокъ революцію. Она — абсолютно свободный актъ мощно организованнаго и совершенно сознательнаго рабочаго класса»!... И современный міръ готовится къ грандіозной будущей коллизіи[29].

Жизнь изд?вается надъ слащавыми попытками въ стил? Леона Буржуа — изобразить капиталистическое общество, какъ большую семью. Увы! семья распалась, и ничто бол?е не въ силахъ соединить ее. Общественные классы становятся все бол?е антагонистичными; въ каждомъ класс? сознательно и безсознательно совершается отборъ, выдвигается на первый планъ — все наибол?е непримиримое, наибол?е боевое.

Въ исторіи капиталистическій классъ сыгралъ и продолжаетъ еще играть огромную организующую и цивилизующую роль. Капитализмъ въ процесс? развитія создаетъ матеріальныя предпосылки будущаго общества. Капитализмъ въ его завершенныхъ формахъ — есть апо?еозъ техно-экономической логики.

Соотв?тственно этимъ матеріальнымъ усп?хамъ, совершенствуется и классовое оружіе буржуазіи, борцы закаляются. Французскій экономистъ Жидъ далъ превосходную характеристику современнаго представителя капиталистическаго класса: «Предприниматель... въ настоящее время ведетъ борьбу на два фронта: онъ борется съ рабочими и государствомъ, съ забастовщиками и ихъ вожаками, съ одной стороны, съ рабочимъ законодательствомъ и фабричной инспекціей, съ другой... Такая д?ятельность — не подъ силу «маменькинымъ сынкамъ». Потому люди, перелагающіе бремя веденія отцовскихъ предпріятій на плечи управляющаго — становятся все бол?е р?дки. Они предпочитаютъ трусливо ликвидировать д?ла и жить рентой. Такъ въ патронат? совершается отборъ, выталкивающій паразитовъ и зам?щающій ихъ боевиками...»

Но дни «индивидуальнаго» предпринимателя, какъ изображаетъ его Жидъ, сочтены. Личности пожираются чудовищными коллективными организмами, анонимами, не знающими ни жалости, ни угрызеній сов?сти, неумолимо проводящими свою политику и безпощадно пресл?дующими соратниковъ за мал?йшую изм?ну чувству товарищеской солидарности. «..Картельный магнатъ — пишетъ Гильфердингъ — чувствуетъ себя господиномъ производства... Картельный магнатъ не испытываетъ — никакихъ угрызеній сов?сти... Но тягчайшее преступленіе съ точки зр?нія ихъ этики — нарушеніе солидарности, свободная конкурренція, выходъ изъ братства, поставившаго ц?лью монопольную прибыль. Общественное презр?ніе и уничтоженіе въ экономическомъ смысл? — подобающая кара за такія преступленія...»

Мы знаемъ уже, какихъ одушевленныхъ и непримиримыхъ противниковъ боевому патронату готовятъ, въ свою очередь, новыя синдикальныя формы рабочаго класса. И къ зр?лымъ пролетарскимъ слоямъ примыкаютъ вс? т?, кого развитіе капиталистическаго строя ставитъ въ антагонистическое отношеніе къ капиталу.

Вс?мъ обществомъ влад?етъ неукротимый духъ самоорганизаціи Это — тотъ процессъ, о которомъ осторожный и вдумчивый юристъ писалъ: «...Современное общество охвачено непрерывнымъ процессомъ самоорганизаціи. Разнообразн?йшіе челов?ческіе интересы, которымъ напрасно пытаются дать удовлетвореніе при помощи парламентовъ, объединяются въ ц?ломъ ряд? группъ, перекрещивающихся между собой на каждомъ шагу... Право образованія союзовъ — сд?лалось могучимъ средствомъ организаціи гражданскихъ обществъ... Въ этихъ союзахъ идея представительства находитъ себ? гораздо бол?е правильное выраженіе, ч?мъ въ существующихъ центральныхъ парламентахъ, потому—что союзные органы, въ противоположность неосуществимой иде? выраженія въ единомъ представительств? всей совокупности интересовъ ц?лаго народа, им?ютъ задачей служить только бол?е или мен?е ограниченному кругу интересовъ членовъ даннаго союза...» (Еллинекъ).

Подведемъ итоги.

Современное политическое общество, современная демократія строится по абстрактному понятію «гражданина», современное экономическое, классовое общество отправляется отъ факта эмпирическаго производителя. Классъ — по в?рному опред?ленію Лагарделля — есть органъ экономическаго общества, партія — органъ политическаго общества.

Классъ родится въ реальной жизненной борьб?. Вн? борьбы образованіе класса — немыслимо. Борьба есть изначальный эмпирическій фактъ, отъ котораго отправляется классовое сознаніе и которымъ обусловливается классовая тактика.

Партія есть искусственно созданный органъ приспособленія къ демократическому обществу. Если для принадлежности къ классу требуется участіе въ его эмпирической борьб?, для принадлежности къ партіи требуется принятіе опред?ленной программы — соціологическаго прогноза, въ основ? своей, несомн?нно, добытаго изъ наблюденій надъ «движеніемъ», «классомъ», «средой» и пр., но дополненнаго, усовершенствованнаго въ процесс? развитія самой партіи. Ростъ политическаго значенія партіи есть въ то же время неуклонный отходъ ея отъ той изначальной точки, когда партія воспроизводила точно классовую волю. И въ жизни партіи всегда наступаетъ моментъ, когда она обнаруживаетъ претензію поставить свою волю надъ волей класса.

Итакъ, основными элементами, слагающими характеристику классовой организаціи являются:

а) Жизненность, непосредственное выраженіе д?йствительной воли самого борющагося класса.

в) Подлинность этого выраженія, такъ какъ идеологія, вырабатываемая въ классовой организаціи подъ непосредственнымъ впечатл?ніемъ повседневнаго классоваго опыта, адекватна идеологіи самого класса.

с) Посл?довательность, ибо зд?сь каждый поступательный шагъ диктуется предшествующимъ положеніемъ класса, а не является пробой теоретизирующаго ума.

d) Революціонность, ибо классъ, отрицающій, по самому существу своему, компромиссы, находитъ въ своей организаціи послушный инструментъ для осуществленія своей революціонной воли.

e) Отв?тственность, ибо классъ непосредственно наблюдаетъ за д?ятельностью своего исполнительнаго органа и видоизм?няетъ его въ зависимости отъ правильности принятаго имъ курса.

f) Творческій духъ, проникающій классовую организацію, ибо каждый шагъ класса есть д?йствительно н?что новое, вносящее изм?ненія въ установившіяся соотношенія.

Основными элементами, слагающими характеристику партійной организаціи являются:

а) Отвлеченность, ибо партійная организація, по м?р? роста ея зр?лости, все дал?е отходитъ отъ «движенія», стремясь подчинить его своимъ универсальнымъ схемамъ.

в) Фальсификаторство, ибо, отрываясь отъ «движенія», она исправляетъ, дополняетъ, извращаетъ подлинную классовую волю.

c) Непосл?довательность, ибо партійная политика, не им?я эмпирической основы, строится на «изобр?теніяхъ», счастливыхъ «выдумкахъ» или компромиссахъ противоборствующихъ мн?ній.

d) Компромиссность, ибо задача партіи найти равнод?йствующую между антагонистическими требованіями различныхъ классовъ.

e) Безотв?тственность, ибо отв?тственность партійныхъ вождей, въ конечномъ счет?, есть отв?тъ не передъ классомъ, а передъ партіей и сводится къ критик? ихъ въ партійной печати, къ турнирамъ на конгрессахъ, гд? краснор?чіе или искусно подобранное «большинство» могутъ легко спасти «недодумавшаго» или «передумавшаго»товарища.

f) Доктринерство, ибо партійная организація бол?е или мен?е искусно приспособляетъ или развиваетъ то, что создано непосредственно самимъ классомъ — д?ятельность не творческая, а паразитическая.

Въ частности для пролетарскаго движенія должны быть сд?ланы еще сл?дующія оговорки:

А) Марксизмъ и выросшія изъ него соціалистическія партіи въ своихъ построеніяхъ исходили изъ наблюденій надъ первоначальной капиталистической фабрикой съ деспеціализованнымъ рабочимъ, низведеннымъ до роли живого «орудія производства». Фабрика была своеобразнымъ микрокосмомъ, въ которомъ воля непосредственнаго производителя была подчинена хозяйской вол?, гд? отъ рабочаго требовалось только сл?пое подчиненіе. Современное предпріятіе, благодаря повышеннымъ техническимъ условіямъ производства, предъявляетъ къ рабочему требованіе интеллигентности. Чернорабочій долженъ былъ уступить м?сто квалифицированному и экстраквалифицированному рабочему. Отъ рабочаго требуютъ — сознательности, иниціативы, активности, гибкости и быстроты въ р?шеніи предлагаемыхъ ему техническихъ проблемъ. Современный рабочій находится подъ двойнымъ вліяніемъ: техническаго прогресса и роста классоваго самосознанія. Въ зависимости отъ этихъ коренныхъ изм?неній въ самомъ трудовомъ центр? — производител?, долженъ идти и уже идетъ коренной пересмотръ и взаимоотношеній между классомъ и партіей. Политическая рабочая партія, корректировавшая, въ изв?стномъ смысл?, первые, робкіе шаги малосознательныхъ рабочихъ, становится лишней и тяжелой опекой съ ростомъ учрежденій созр?вшаго класса.

В) Защитники партійной организаціи пролетаріата, возражая противъ упрековъ партіи въ ея гегемоническихъ и бюрократическихъ стремленіяхъ; указываютъ, что классовыя организаціи также знаютъ іерархію.

Въ любопытной полемик? Туринскаго проф. Роберта Михельса съ Лагарделлемъ Михельсъ указывалъ, что всякая «демократическая организація — фатально обречена стать монархической, т.-е. разбиться на вождей и ведомыхъ, на управителей и управляемыхъ... Этому закону аристократическаго отбора подлежатъ одинаково и вс? соціалистическія и революціонныя организаціи». Конечно — продолжаетъ Михельсъ — въ синдикализм?, наприм?ръ, опасности такого отбора меньше, ч?мъ въ партійной организаціи, благодаря пролетарскому происхожденію членовъ. Но... отборъ совершается и зд?сь, вырабатывая постепенно «идеологію» и «психологію» вождя. И зд?сь неизб?женъ процессъ «депролетаризаціи». «Всякая боевая организація — кончаетъ Михельсъ — несетъ въ себ? зародышъ монархическаго начала и зародышъ этотъ развивается по м?р? развитія функцій и органовъ самой организаціи».

Михельсъ — правъ. Общіе психологическіе законы любой челов?ческой организаціи — остаются незыблемы.

Но... есть разница въ «психологіи» вождя, вышедшаго изъ рядовъ класса, которому онъ служитъ, и психологіей вождя, не бывшаго никогда членомъ той общественной группы, которую онъ представляетъ.

Первый — проникнутъ насквозь т?мъ специфическимъ «бытомъ», въ которомъ онъ родился и въ которомъ жилъ творческой жизнью, ибо только творецъ становится вождемъ въ челов?ческой групп?. Второй — въ лучшемъ случа? — стремится понять психологію и обстановку класса, который вс?ми подробностями своего «быта» остается ему чуждымъ, непонятнымъ, нер?дко именно въ своихъ «бытовыхъ» условіяхъ даже и враждебнымъ. «Психологія» такого вождя — продуктъ или умственныхъ спекуляцій, приводящихъ къ «сочувствію», «приживальчеству» и пр. или плодъ холоднаго расчета, исканія карьеры.

Есть также разница въ самомъ положеніи вождя. Въ классовой организаціи «вождь» есть воистину первый среди равныхъ. Въ ней н?тъ и не можетъ быть людей провиденціальныхъ — пророковъ и апостоловъ. Вождь, ведущій политику вразр?зъ съ интересами организаціи, немедленно устраняется. Въ партійной организаціи вождь есть д?йствительный шефъ, начальникъ съ бонапартистскими замашками, глубоко презирающій «классовую» шумиху и р?зко отд?ляющій «свои» планы отъ наивныхъ и «ненаучныхъ» нам?реній самого пролетаріата. Подобному вождю не страшны классовыя бури. Партійный жезлъ утишитъ волны.

С) Было-бы неправильнымъ отрицать всякое значеніе за соціалистической партіей въ парламент?. Въ отд?льныхъ случаяхъ политическая партія пролетаріата можетъ сод?йствовать его нам?реніямъ и облегчать его путь. Но для этого необходимо, чтобы соціалистическая партія отказалась отъ гегемоническихъ претензій и согласилась на бол?е скромную, но бол?е плодотворную роль — быть точной, посл?довательной истолковательницей подлинныхъ требованій класса.

Лагарделль хорошо выразилъ эту мысль: «...Роль партіи состоитъ въ объявленіи народной воли съ трибуны...» Она должна удовлетворяться ролью докладчика рабочихъ требованій».

Классъ можетъ жить безъ партійной организаціи. Партія, образовавшаяся изъ «сочувствующихъ» и жаждущихъ «придти на помощь», должна руководиться т?мъ, что представляется ц?лесообразнымъ классу, а не т?мъ, что могло бы служить ея собственному честолюбію.

Въ научной критической литератур?, посвященной анархизму до настоящаго времени пользуется прочнымъ кредитомъ уб?жденіе, что анархизмъ, категорически отрицающій современное государство и современное право, столь же категорически отрицаетъ «право» вообще и въ условіяхъ будущаго анархическаго строя.

Уб?жденіе это, являющееся совершеннымъ недоразум?ніемъ, поддерживается сл?дующими причинами.

1) Методологической невыясненностью самой проблемы о прав? и государств? въ анархическомъ ученіи.

2) Разнородностью опред?леній права и государства у анархистовъ и ихъ критиковъ.

3) Голословными и непродуманными заявленіями отд?льныхъ адептовъ анархизма. Одни въ безбрежной соціологической наивности уб?ждены, что «анархія» — означаетъ въ буквальномъ смысл? слова отсутствіе какого либо правового регулированія — полное «безначаліе». Другіе постулируютъ чудо внезапнаго и всеобщаго преображенія людей подъ вліяніемъ знакомства съ анархическимъ идеаломъ. Внезапнаго потому, что самый «осторожный» анархистъ, въ роде Корнелиссена, не мечтаетъ о подготовк? вс?хъ, безъ исключенія, къ будущему анархическому строю. Третьи, наконецъ, — таковымъ былъ когда-то авторъ этихъ строкъ — мечтаютъ о возможности, благодаря техническому прогрессу, создать условія внесоціальнаго существованія и т?мъ изб?жать ограничивающаго вліянія «права».

4) Общей предуб?жденностью, а часто и совершенной нев?жественностью критики, не дающей себ? труда всесторонне и объективно ознакомиться хотя-бы съ наибол?е выдающимися теченіями анархистской мысли.

5) Наконецъ, нарочитой тенденціозностью, густо окрашивающей, напр., еще со временъ Энгельса, всю «соціалистическую» критику[30].

Въ образцовомъ — во многихъ отношеніяхъ — изложеніи анархическихъ ученій Эльцбахера мы находимъ между прочимъ, сл?дующія строки: «Утверждаютъ, что анархизмъ отвергаетъ право, правовое принужденіе. — Если бы это было такъ, то ученія Прудона, Бакунина, Кропоткина, Тэкера и многія другія ученія, признаваемыя за анархистскія, нельзя было бы считать анархистскими... Говорятъ, что анархизмъ требуетъ уничтоженія государства, что онъ хочетъ стереть его съ лица земли, что онъ не желаетъ государства ни въ какой форм?, что онъ не желаетъ никакого правленія. — Если бы это было в?рно, то ученія Бакунина, Кропоткина и вс? т? ученія, которыя признаются анархистскими и не требуютъ уничтоженія государства, но только предвидятъ его, нельзя было бы считать анархистскими... Единственный общій признакъ анархическихъ ученій состоитъ въ отрицаніи государства для нашего будущаго. У Годвина, Прудона, Штирнера и Tэкера это отрицаніе им?етъ тотъ смыслъ, что они отвергаютъ государство безусловно, а потому и для нашего будущаго. Толстой отвергаетъ государство не безусловно, но лишь для нашего будущаго; наконецъ, у Бакунина и Кропоткина отрицаніе государства им?етъ тотъ смыслъ, что они предвидятъ, что въ прогрессивномъ развитіи челов?чества государство въ будущемъ исчезнетъ».

Ничего нельзя возразить противъ этихъ утвержденій — сухихъ, формальныхъ, но обоснованныхъ обширнымъ непредуб?жденнымъ изсл?дованіемъ.

Наоборотъ, и теоретическое разсужденіе и изученіе воззр?ній самихъ анархистовъ вполн? подтверждают заключенія Эльцбахера.

Интересующая насъ проблема обычно ставится такъ: найти условія существованія такого общества, гд? ничто — ни въ учрежденіяхъ, ни въ нравахъ — не ограничивало бы воли личности, гд? каждый былъ бы автономенъ, гд? законодателемъ, регуляторомъ поведенія была бы личная, а не коллективная воля въ любомъ ея выраженіи.

Анархизму предлагается задача — найти такой общественный строй, «въ которомъ не будетъ больше никакихъ начальниковъ, не будетъ оффиціальныхъ блюстителей нравственности, не будетъ ни тюремщиковъ, ни палачей, ни богатыхъ,ни б?дныхъ, а только люди, равные между собой въ правахъ, — братья, им?ющіе каждый свою ежедневную долю хл?ба насущнаго и живущіе въ любви и согласіи не въ силу пресловутаго повиновенія законамъ, сопровождаемаго страшными наказаніями для ослушниковъ, а въ силу всеобщаго уваженія интересовъ другихъ, въ силу научнаго сл?дованія законамъ природы». (Реклю. Анархія).

Какъ-же анархизмъ р?шаетъ подобную проблему?

Протесты противъ «государства», противъ «права государства», противъ «права, основаннаго на закон?» и пр. начались давно.

Съ «??? ?? ?????????????» (берегись оцезариться) Марка Аврелія, въ разнообразныхъ отт?нкахъ проходятъ они черезъ политическую литературу вс?хъ временъ. У Гердера они отлились въ настоящіе анархическіе перлы. «Милліоны людей живутъ на земномъ шар? безъ государства и тотъ, кто хочетъ быть счастливъ въ искуственномъ государств?, долженъ его искать тамъ-же, гд? дикарь; искать здоровья, душевныхъ силъ, благополучія своего дома и сердца не въ услугахъ государства, но въ себ?».

Соціологи показали въ своихъ изсл?дованіяхъ, что государство не является первоначальной формой челов?ческаго общежитія, что народы начинаютъ свою историческую жизнь съ «безгосударственнаго» состоянія. Государство является продуктомъ сложной культуры, отв?томъ на разнообразные запросы постепенно дифференцирующагося общества, одновременно и плодомъ завоеванія и результатомъ постепенно вырастающаго сознанія о выгодности и даже нравственности связи, солидарности между разрозненными членами хаотическаго ц?лаго.

Соціологи и политики показали намъ картину постепеннаго роста государства, захвата имъ т?хъ функцій, которыя первоначально принадлежали общественнымъ организаціямъ м?стнаго характера. И, если н?которыя изъ этихъ функцій, независимо отъ ихъ природы, технически выполнялись государствомъ съ большимъ совершенствомъ, то многія функціи исполнялись имъ неудовлетворительно и притомъ съ постояннымъ нарушеніемъ основныхъ правъ личности. Ч?мъ дал?е, т?мъ бол?е должно было претитъ это государственное всемогущество развитому чувству личнаго правосознанія.

Этотъ процессъ государственной гипертрофіи и въ противов?съ разложенія идеи «государственности» превосходно охарактеризованъ Дюркгеймомъ: «..Государственная власть... стремилась поглотить въ себ? вс? формы д?ятельности, носившія соціальный характеръ, и вн? ея осталась лишь пыль людская. Но тогда ей пришлось взять на себя огромное число функцій, для которыхъ она не годилась и которыя плохо исполняла. Много разъ уже было зам?чено, что ея страсть все захватывать равна только ея безсилію. Только бол?зненно перенапрягая свои силы, сум?ла она распространиться на вс? т? явленія, которыя отъ нея ускользаютъ и которыми она можетъ овлад?ть, лишь насилуя ихъ. Отсюда расточеніе силъ, въ которомъ ее упрекаютъ и которое д?йствительно не соотв?тствуетъ полученнымъ результатамъ. Съ другой стороны, частныя лица не подчинены бол?е никакому другому коллективу, кром? нея, такъ какъ она единственная организованная коллективность. Только черезъ посредство государства они чувствуютъ общество и свою зависимость отъ него. Но государство далеко стоитъ отъ нихъ и не можетъ оказывать на нихъ близкаго и непрерывнаго вліянія. Въ ихъ общественномъ чувств? н?тъ поэтому ни посл?довательности, ни достаточной энергіи. Въ теченіе большей части ихъ жизни вокругъ нихъ н?тъ ничего, что оторвало бы ихъ отъ нихъ самихъ и наложило бы на нихъ узду. При такихъ условіяхъ, они неизб?жно погружаются въ эгоизмъ или въ анархію».

Да, именно на этой почв? — стремленія государства поглотить личность, сковать ея волю и акты своими санкціями — выростаетъ бунтъ анархизма.

Но есть-ли этотъ бунтъ — бунтъ противъ «права» вообще? Думаетъ-ли анархизмъ, отвергнувъ государство, нич?мъ его не зам?нить, предоставив распыленнымъ «индивидамъ» устраиваться, какъ имъ угодно?

Правда, проблемы права, принужденія въ анархическихъ условіяхъ общежитія, трактуются вообще анархистами неясно. Многіе, какъ мы сказали выше, постулируютъ прямое чудо — в?ру въ чудесное и совершенное преображеніе челов?ческой природы, бол?е не нуждающейся въ «слишкомъ челов?ческомъ» прав?. Одни при этомъ в?рятъ въ волшебную силу эгоизма, другіе въ солидарность, третьи возлагаютъ вс? надежды на силу общественнаго мн?нія, четвертые на умственный и нравственный прогрессъ личности, пятые, наконецъ, в?рятъ даже въ особую природу «новаго челов?ка», въ которой исчезаетъ все «дурное» съ гибелью собственности и государства.

Но, несмотря ни на какія чудеса, анархизмъ вообще, а коммунистическій, являющійся разновидностью либертарнаго соціализма, въ особенности, прежде всего признаетъ — «организацію».

Онъ только строитъ ее не на началахъ классового господства, какъ строитъ капиталистическій режимъ, но на началахъ солидарности, взаимопомощи. Но самый принципъ «организаціи» не отрицается ник?мъ изъ современныхъ анархистовъ.

«Анархія — говоритъ де-Папъ — есть зам?на политики соціальной экономіей, правительственной организаціи, организаціей промышленной». Мерлино думаетъ, что «въ организаціи — душа, сущность анархіи». Испанскіе рабочіе заявляютъ въ манифест?: «самой крупной обязанностью анархіи является соотв?тствующая организація администраціи»[31].

Такимъ образомъ, необходимость экономической организаціи, хотя-бы и м?стнаго характера, долженствующей см?нить д?йствующій сейчасъ государственный политическій аппаратъ, не оспаривается вовсе анархизмомъ.

Мен?е ясной представляется — проблема организаціи правосудія въ будущихъ анархическихъ условіяхъ общежитія. Зд?сь въ разсужденіяхъ анархистовъ мы найдемъ и полную голословность утвержденій, и вопіющія противор?чія.

Нечего и говорить, что ц?лыя категоріи современныхъ «преступленій» должны исчезнуть съ устраненіемъ принудительнаго государства со вс?ми его органами, бюрократіей и полиціей. Подавляющее большинство коммунистическихъ анархистовъ в?рятъ также въ глубокое изм?неніе челов?ческой природы подъ вліяніемъ уничтоженія частной собственности[32]. Что современный строй съ его исправительными и карательными институтами порождаетъ самъ преступленія и преступниковъ — это, разум?ется, не требуетъ особыхъ доказательствъ. Однако, отсюда еще очень далеко до представленій, что немедленно по вступленіи въ анархическія условія существованія — исчезнутъ вс? антисоціальные инстинкты, исчезнутъ мотивы ко всякому преступленію.

Если бы мы даже согласились съ т?мъ, что утверждаютъ н?которые анархисты, что преступленіе въ подлинно свободномъ обществ? было бы только свид?тельствомъ «вырожденія» преступника, т.-е. состоянія не подлежащаго вм?ненію, то, для установленія подобныхъ заключеній, необходимы, по меньшей м?р?, годы анархической практики, чтобы челов?къ былъ воспитанъ уже въ «новыхъ» условіяхъ. Но в?рить въ мгновенное перерожденіе челов?ка, изм?неніе всей его психической природы только съ устраненіемъ государства и наступленіемъ всеобщей сытости едва-ли мыслимо.

Лавровъ, разсуждая объ этой в?р? въ исчезновеніе «преступленій подъ вліяніемъ расцв?та альтруизма, основательно зам?тилъ: «Это, конечно, весьма возможно и в?роятно, даже если д?ло идетъ лишь о значительномъ уменьшеніи «преступленій противъ личности», совершаемыхъ подъ вліяніемъ страсти — почти неизб?жно. Но современное состояніе психологіи все-таки не дозволяетъ поставить вполн? достов?рное предсказаніе о роли аффектовъ и страстей въ будущемъ обществ?, такъ какъ до сихъ поръ мы им?емъ крайне недостаточное число фактовъ для опред?ленія изм?ненія силы и направленія аффектовъ въ личностяхъ подъ вліяніемъ изм?ненія характера общественной среды и подъ вліяніемъ воспитанія. Среда, въ которой развивались личности, была до сихъ поръ наполнена вредными вліяніями, и воспитаніе было настолько подвержено случайностямъ въ своей практик?, что «о степени вліянія бол?е здоровой среды и бол?е правильнаго воспитанія можно только догадываться». («Государственный элементъ въ будущемъ обществ?»).

Лавровъ в?ритъ въ огромную роль общественнаго мн?нія въ будущемъ обществ?, и все-же, хотя и въ очень туманныхъ чертахъ, говоритъ объ организаціи «возмездія».

«Будущее общество не будетъ нуждаться въ спеціальной полиціи, охраняющей личную безопасность, потому что вс? будутъ охранять ее. Столь же мало, въ подобныхъ случаяхъ, можетъ понадобиться, спеціальный судъ, если преступленіе было совершено въ порыв? непоб?димой страсти и вызвало негодованіе общественнаго мн?нія, которое есть и мн?ніе самого преступника въ трезвомъ состояніи, то онъ наказанъ и собственнымъ осужденіемъ и сознаніемъ, что его осудили вс? окружающіе, съ которыми онъ былъ связанъ тысячью разнобразныхъ нитей, кооперацій. Надо думать, что въ огромномъ большинств? подобныхъ случаевъ — совершенно исключительныхъ, какъ я уже говорилъ — эта кара будетъ настолько тяжела, что побудитъ преступника или зажить свой проступокъ вс?ми силами, или даже выселиться изъ общества, въ которомъ изв?стенъ... его проступокъ. Въ меньшинстве бол?е серьезныхъ случаевъ, при бол?е упорной натуре преступника, онъ можетъ подлежать приговору, не какихъ-нибудь спеціальныхъ судовъ, но общихъ собраній т?хъ самыхъ группъ, въ которыя онъ свободно вступитъ для общаго д?ла и для взаимнаго развитія... Для исполненія приговора, не нужно никакой принудительной силы: самъ преступникъ исполнитъ его надъ собой, какъ бы онъ строгъ ни былъ».

Приведемъ мн?ніе еще другого, изв?стнаго своей гуманностью, анархиста — Малатесты: «Во всякомъ случа? и какъ бы тамъ ни понимали это сами анархисты, которые, какъ и вс? теоретики, могутъ потерять изъ виду д?йствительность, гоняясь за кажущейся логичностью, — изв?стно, что народъ никогда не позволитъ безнаказанно посягать на свою свободу и благосостояніе, и если явится необходимость, онъ приметъ м?ры для защиты противъ антисоціальныхъ стремленій н?сколькихъ. Но, разв? есть для этого нужда въ т?хъ людяхъ, ремесло которыхъ фабрикація законовъ? Или въ т?хъ, которые отыскиваютъ и выдумываютъ нарушителей законовъ? Когда народъ д?йствительно отвергаетъ что-нибудь, находя вреднымъ, онъ всегда сум?етъ этому воспрепятствовать и притомъ лучше, ч?мъ вс? законодатели, жандармы и судьи по ремеслу. Когда бы народъ пожелалъ, въ пользу или во вредъ остальнымъ заставить уважать частную собственность, онъ заставилъ бы уважать ее, какъ не могла бы сд?лать ц?лая армія жандармовъ» («Анархизмъ»).

Ниже мы будемъ еще знакомиться съ воззр?ніями анархистовъ на роль «принужденія» въ будущемъ обществ?, но и сказаннаго довольно, чтобы вид?ть, что анархизмъ признаетъ — «организацію», «порядокъ».

Но всякая организація есть результатъ соглашенія, а, сл?довательно, заключаетъ въ себ? изв?стную модификацію жизни каждаго.

Это уб?дительно было показано однимъ изъ наибол?е солидныхъ и добросов?стныхъ критиковъ анархизма — Штаммлеромъ («Теоретическія основы анархизма»).

ІІІтаммлеръ не в?ритъ въ анархическое «чудо» и отрицаетъ возможность соціальнаго существованія вн? правового регулированія.

«Мысль о существованіи естественной гармоніи, какъ законной основы общественной жизни, нев?рна — пишетъ онъ. Сама соціальная жизнь — «въ д?йствительности вообще им?етъ смыслъ и существуетъ только при предположеніи созданныхъ людьми правилъ»; ...«въ любомъ соглашеніи между людьми уже находится сама по себ? изв?стная модификація и изв?стное регулированіе естественной жизни каждаго отд?льнаго челов?ка».

Посл?днее положеніе — самоочевидно; отрицать ограниченіе частной воли въ соглашеніи; значило-бы признать абсурдомъ самое соглашеніе. Какія ц?ли могло-бы оно пресл?довать, какъ не опред?ленное направленіе личной воли, въ интересахъ достиженія ц?ли, нам?ченной участниками соглашенія. Предположеніе, что отд?льный членъ соглашенія можетъ выйти изъ него въ любой моментъ — недопустимо, ибо этимъ легко можетъ быть разрушено все д?ло, которому соглашеніе призвано служить, не говоря уже о неуваженіи къ достоинству вс?хъ участниковъ соглашенія, выразившихъ въ немъ свою свободную волю.

Мы не знаемъ также ни одного челов?ческаго общества (задолго до образованія государствъ), которое бы не было изв?стнымъ правопорядкомъ. Совм?стная жизнь требуетъ изв?стныхъ правилъ, но правила эти могутъ быть различны.

Наряду съ юридическими постановленіями въ любомъ челов?ческомъ общежитіи д?йствуютъ еще особыя нормы, которыя Штаммлеръ называетъ «конвенціональными правилами». Эти нормы — «въ правилахъ приличія и нравственности, въ требованіяхъ этикета, въ формахъ общественныхъ отношеній, въ бол?е узкомъ смысл? слова, въ мод? и во многихъ вн?шнихъ обычаяхъ, равно какъ въ кодекс? рыцарской чести». Реальная сила конвенціональныхъ правилъ можетъ быть значительн?е силы юридическихъ предписаній. Повиновеніе имъ нер?дко заставляетъ члена общежитія вступить въ конфликтъ съ закономъ. Коренное, внутреннее отличіе конвенціональнаго правила отъ юридическаго предписанія заключается въ томъ, что первое им?етъ значеніе — «исключительно всл?дствіе согласія, подчиняющагося ему лица, — согласія, быть-можетъ, молчаливаго, какъ это большей частью им?етъ м?сто въ общественной жизни, но всегда всл?дствіе особаго согласія».

Вотъ это право, право, какъ совокупность конвенціональныхъ правилъ, обусловленныхъ согласіемъ подчиняющихся имъ лицъ, и есть собственно анархистическое право. И это право, какъ мы увидимъ ниже, не отрицается ни однимъ изъ наибол?е выдающихся представителей анархистской мысли. Ибо ни самое существованіе общественной организаціи, ни ея техническій прогрессъ — невозможны безъ опред?леннаго регулированія общественныхъ отношеній.

Разум?ется, это право, вовсе не обезпечиваетъ вс?мъ и каждому «неограниченной» свободы.

Во первыхъ, какъ это было указано Штаммлеромъ-же, правомъ, какъ совокупностью конвенціональныхъ нормъ, въ общественной организаціи анархистовъ не предусматриваются т?, которые не обладаютъ фактической способностью — вступать въ договорныя отношенія. Таковы вс? нед?еспособныя лица: д?ти, тяжко-больные, страдающіе безуміемъ, дряхлые старики и пр. Очевидно, что ихъ жизнь регулируется изв?стными правилами, установленными вн? ихъ согласія.

Съ другой стороны, совершенно ясно, что конвенціональныя правила заключаютъ въ себ? значительную дозу косвеннаго понужденія до того, какъ на нихъ получено согласіе присоединяющагося. Проблема состоитъ не въ томъ — можетъ ли уклониться личность, принадлежащая къ опред?ленному союзу, отъ принятыхъ посл?днимъ конвенціональныхъ нормъ или н?тъ, но въ томъ — можетъ-ли личность уклоняться отъ участія въ союз?, нормы соглашенія котораго противор?чатъ его свободному сознанію. Логически проблема разр?шается весьма просто — личность уйдетъ изъ союза, но практически, надо полагать, будутъ случаи, когда уйти будетъ некуда, и личность должна будетъ согласиться на изв?стныя самоограниченія.

Посл? б?глаго теоретическаго обзора познакомимся непосредственно съ воззр?ніями отд?льныхъ наибол?е выдающихся представителей анархистской мысли на роль права и государства въ будущемъ обществ?.

I) Годвинъ, какъ выражается Эльцбахеръ, отрицаетъ право — «вполн? и всец?ло». Онъ отм?чаетъ его — чрезм?рность, хаотичность, неопред?ленность, отсутствіе индивидуализаціи, претензіи на пророчество. Столь-же категорически отрицаетъ Годвинъ и государство, называя всякое правительство, независимо отъ его формы, тиранніей и зломъ.

Однако, Годвинъ говоритъ объ общин?, какъ организаціи «совм?стнаго разсмотр?нія всеобщаго блага» и объ обязательств? подчиненія отд?льной личности вел?ніямъ общины. Предвидя возможность «несправедливостей», чинимыхъ отд?льными членами общины, Годвинъ поручаетъ борьбу съ ними «судамъ присяжныхъ», которые р?шаютъ — исправлять преступника или изгнать его.

Наконецъ, Годвинъ предвидитъ возможность созыва въ исключительныхъ случаяхъ особыхъ національныхъ собраній — для улаживанія споровъ между общинами и изысканія средствъ защиты отъ непріятельскихъ нападеній. Впрочемъ, Годвинъ чисто раціоналистически уповаетъ, что практика вс?хъ этихъ новыхъ учрежденій будетъ далека отъ практики существующихъ учрежденій. Такъ — право, усердно изгоняемое, т?мъ не мен?е просачивается и въ новыя — анархическія формы общиннаго устройства.

II) Ученіе Прудона, несмотря на многочисленныя частныя противор?чія, вытекающія изъ основной антиноміи, лежащей въ основ? вс?хъ Прудоновскихъ построеній — антиноміи между требованіями абсолютной свободы личности и полнаго соціальнаго равенства вс?хъ членовъ общежитія, въ его ц?ломъ — за право и даже за государство.

Правда, Прудонъ требуетъ отм?ны вс?хъ правовыхъ нормъ современнаго государства, но вм?ст? съ т?мъ онъ утверждаетъ всеобщее и принудительное значеніе правовой нормы, предписывающей соблюденіе и выполненіе общественнаго договора, на которомъ онъ строитъ новую общественность. Отказъ отъ выполненія договора или нарушеніе его можетъ вызвать противъ нарушителя страшныя репрессіи до изгнанія и смертной казни включительно.

На такое-же радикальное противор?чіе наталкиваемся мы и въ ученіи Прудона о централизаціи и государств?. Какъ бы мы ни называли проектируемый Прудономъ строй, который долженъ утвердиться на м?ст? упраздненнаго буржуазнаго государства — «анархіей» или «федерализмомъ», онъ, несомн?нно, носитъ въ себ? вс? черты «государственности». Самое понятіе — «анархія» — употребляется Прудономъ въ двоякомъ смысл?. Въ однихъ случаяхъ, анархія есть идеалъ, представленіе объ абсолютно безвластномъ обществ?. Реально такое общество — невозможно, ибо необходимость соблюденія договора предполагаетъ наличность принужденія. Въ другихъ случахъ — анархія есть только своеобразная форма политической организаціи, характеризующаяся преобладаніемъ началъ автономіи и самоуправленія надъ началомъ госудаственной централизаціи. Однако, компромиссы и поправки идутъ у Прудона еще дал?е. Если въ «Confessions» онъ разрабатываетъ сложную систему общественности на началахъ централизаціи, то въ «Principe Federatif» онъ уже опред?ленно признаетъ, что «анархія» въ чистомъ вид?, какъ абсолютное безвластіе, неосуществима и что реальное р?шеніе политической проблемы лежитъ въ реализаціи «федерализма», какъ д?йствительнаго, жизненнаго компромисса между анархіей и демократіей.

III) Никто не написалъ бол?е краснор?чивыхъ и пламенныхъ филиппикъ противъ государства, ч?мъ Бакунинъ.

Государство — для Бакунина везд? и всегда зло. Оно — не общество, а его «историческая форма, столь же грубая, какъ и абстрактная. Оно исторически родилось во вс?хъ странахъ, какъ плодъ брачнаго союза насилія, грабежа и опустошенія, однимъ словомъ войны и завоеванія, вм?ст? съ богами, посл?довательно рожденными теологической фантазіей націй. Оно было съ своего рожденія и остается до сихъ поръ божественной санкціей грубой силы и торжествующей несправедливости... Государство это власть, это сила, это самопоказъ и нахальство силы. Оно не вкрадчиво, оно не ищетъ д?йствовать путемъ уб?жденія и всякій разъ какъ, это ему приходится, оно д?лаетъ это противъ доброй воли; ибо его природа заключается въ д?йствіи принужденіемъ, насиліемъ, а не уб?жденіемъ. Сколько оно ни старается скрыть свою природу, оно остается законнымъ насильникомъ воли людей, постояннымъ отрицаніемъ ихъ свободы. Даже когда оно повел?ваетъ добро, оно его портитъ и обезц?ниваетъ именно потому, что оно повел?ваетъ, а всякое повел?ніе вызываетъ, возбуждаетъ справедливый бунтъ свободы»... («Богъ и государство»). Или въ другомъ м?ст?: «...Государство... по самому своему принципу, есть громадное кладбище, гд? происходитъ самопожертвованіе, смерть и погребеніе вс?хъ проявленій индивидуальной и м?стной жизни, вс?хъ интересовъ частей, которыя то и составляютъ вс? вм?ст? общество. Это алтарь, на которомъ реальная свобода и благоденствіе народовъ приносятся въ жертву политическому величію, и ч?мъ это пожертвованіе бол?е полно, т?мъ Государство совершенн?й... Государство... это абстракція, пожирающая народную жизнь». («Четвертое письмо о Патріотизм?»).

Но государство — указываетъ Бакунинъ — есть зло «исторически необходимое..., —столь-же необходимое, какъ были необходимы первобытная животность и теологическія пустосплетенія людей». Оно обречено исчезнуть; его зам?нитъ свободное общество, которое, отправляясь отъ удовлетворенія своихъ естественныхъ потребностей, будетъ строиться на началахъ полнаго самоопред?ленія, отъ маленькой общины къ грандіозному міровому союзу, объемлющему все челов?чество. Связь отд?льныхъ ячеекъ — не принудительна, она основывается не на закон?, но на свободномъ соглашеніи вс?хъ. Общая воля — вотъ источникъ вс?хъ правовыхъ нормъ для Бакунина и разъ принятое добровольное соглашеніе обладаетъ обязывающей силой.

IV) Съ воззр?ніями Кропоткина на государство мы познакомились выше. Въ «Р?чахъ бунтовщика» и «Завоеваніи хл?ба» онъ далъ чрезвычайно полную увлекательную картину будущаго общественнаго строя — федераціи общинъ, въ основаніи котораго должно лежать исполненіе договора свободныхъ и равныхъ людей. Д?йствующее гражданское и уголовное право находитъ въ Кропоткин? безпощаднаго критика: «Если изучать милліоны законовъ, подчиняющихъ себ? челов?чество — пишетъ онъ — легко можно зам?тить, что они подразд?ляются на три обширныхъ класса: законы, защищающіе собственность, законы, защищающіе правительство и защищающіе личность. Вс? они равно безц?льны и вредны. Соціалисты превосходно знаютъ, какую роль играютъ законы о собственности... Они служатъ не для того, чтобы обезпечить отд?льнымъ лицамъ или обществамъ пользованіе плодами ихъ трудовъ. Наоборотъ, для того, чтобы узаконить похищеніе части продукта у его производителя и защищать похитителя. Что касается законовъ, защищающихъ правительство, то стоитъ ли его защищать, когда вс? правительства, монархическія или конституционныя или республиканскія, им?ютъ своей ц?лью удержать насиліемъ привилегіи имущихъ классовъ: аристократіи, буржуазіи, духовенства. Бол?е всего предразсудковъ существуетъ насчетъ третьей категоріи законовъ, охраняющихъ личность. Но анархисты — восклицаетъ Кропоткинъ, — должны всюду пропов?дывать, что и эти законы такъ же вредны, какъ и вс? остальные. Прежде всего изв?стно, что, по крайней м?р?, 75% вс?хъ преступленій противъ личности внушаются желаніемъ обладать чужимъ богатствомъ. Эти преступленія должны исчезнуть вм?ст? съ исчезновеніемъ частной собственности. Что касается другихъ мотивовъ, то уменьшила ли когда-нибудь жестокость наказаній число преступниковъ? Остановился ли когда-нибудь хоть одинъ убійца изъ-за страха наказанія? Кто хочетъ убить своего ближняго изъ мести или нужды, тотъ не станетъ раздумывать надъ посл?дствіями. Каждый убійца уб?жденъ, что онъ изб?гнетъ наказанія... Если бы убійство было объявлено безнаказаннымъ, то, конечно бы, число убійствъ не увеличилось, а сократилось, такъ какъ много убійствъ теперь совершается рецидивистами, испорченными въ тюрьме».

Но и Кропоткинъ, подобно своимъ предшественникамъ, признаетъ правовую норму, обязывающую исполненіе договора.

Въ «Завоеваніи хл?ба» онъ подробно останавливается на разбор? возраженій, обычно представляемыхъ противъ анархическаго коммунизма. Сл?дуетъ признать, что въ отв?тахъ Кропоткина все-же больше гуманизма и в?ры въ силу любви, долженствующей связать людей, ч?мъ покоряющей логики.

Кропоткинъ, несомн?нно, правъ, когда онъ говоритъ, что «безд?льничать можетъ захот?ть только меньшинство, ничтожное меньшинство общества», что, поэтому, прежде ч?мъ «законодательствовать» противъ него — сл?дуетъ узнать причины страннаго желанія «безд?льничать» и устранить ихъ. Однако, до точнаго изученія «причинъ» и т?мъ бол?е устраненія ихъ, рецидивы «безд?лья» или будемъ говорить общ?е, нежеланія подчиниться, принятымъ коллективомъ р?шеніямъ могутъ найти м?сто и въ самой благоустроенной общин?. В?дь, нельзя вообще представить ни одного соціальнаго состоянія, которое не могло бы породить протестанта и тревоги, связанной съ его появленіемъ. Въ этихъ случаяхъ обществу остается одно — изгнать непокорнаго. Но посл?днее практически есть страшное ограниченіе правъ, которое ляжетъ клеймомъ на бунтующую, хотя-бы и недостойно, личность. И невольно, встаетъ сомн?ніе — найдетъ-ли еще изгой, отвергнутый общиной, легко себ? м?сто въ другой! А подобрать себ? спеціальную группу на «новыхъ началахъ» — не просто, хотя бы уже изъ однихъ техническихъ основаній.

V) Въ области философскихъ построеній Тэкеръ — посл?дователь Штирнера, въ области соціально-политической онъ сл?дуетъ за Прудономъ и Уорреномъ. У Штирнера Тэкеръ беретъ идею неограниченнаго верховенства индивида, у Прудона и Уоррена онъ заимствуетъ методы, помощью которыхъ над?ется переформировать современный ему общественный строй въ новое свободное общежитіе, построенное согласно индивидуалистическимъ началамъ.

Крайній индивидуалистъ, — Тэкеръ категорически отвергаетъ всякую принудительную организацію. Отсюда его р?зко отрицательное отношеніе къ государству. «..Государство, — пишетъ онъ, —самый колоссальный преступникъ нашего времени... Не защита является существеннымъ его признакомъ, a нападеніе, посягательство... Уже первый актъ государства, принудительное обложеніе и взиманіе податей, является нападеніемъ, нарушеніемъ равенства и свободы и отравляетъ собою вс? посл?дующіе его акты...»

Съ одинаковой силой протестуетъ Тэкеръ противъ монополій — государственныхъ и классовыхъ, защищаемыхъ государствомъ: монетной, тарифной, патентной и др. Монополіямъ онъ противопоставляетъ въ реформированномъ стро? начало неограниченной конкурренціи. «Всеобщая неограниченная конкурренція обозначаетъ совершенн?йшій миръ и самую истинную кооперацію!..»—восклицаетъ онъ. Эти воззр?нія объясняютъ намъ ту страстную борьбу, которую ведетъ индивидуалистическій анархизмъ противъ государственнаго (вообще авторитарнаго) соціализма. Въ посл?днемъ абсолютное торжество большинства, угнетеніе личности ; въ немъ — власть достигаетъ «кульминаціонной своей точки», a монополія — «наивысшаго могущества». Въ этомъ смысл? индивидуалистическій анархизмъ не видитъ принципіальнаго различія между государственнымъ соціализмомъ и коммунистическимъ анархизмомъ; посл?дній представляется ему лишь фазой въ общемъ развитіи соціалистической доктрины:.. «Анархизмъ означаетъ абсолютную свободу, — пишетъ Тэкеръ — а коммунисты отрицаютъ свободу производства и обм?на, самую важную изъ вс?хъ свободъ — безъ которой вс? другія свободы въ сущности не им?ютъ никакой или почти никакой ц?ны...»

Индивидуалиалическій анархизмъ, въ представленіи Тэкера, есть гармоническая общественная организація», предоставляющая своимъ членамъ «величайшую индивидуальную свободу, въ равной м?р? принадлежащую вс?мъ.» Единственное ограниченіе правъ челов?ка и «единственную обязанность челов?ка» Тэкеръ видитъ лишь въ уваженіи правъ другихъ. Насиліе надъ личностью или правомъ собственности другого, правомъ, основанномъ на трудовомъ, а не на монопольномъ начал?, — недопустимо.

Самымъ оригинальнымъ моментомъ въ ученіи индивидуалистическаго анархизма является р?шительное допущеніе имъ частной собственности. Проблема, стоявшая передъ индивидуалистами, была такова: допустимо ли въ анархическомъ обществ?, чтобы отд?льная личность пользовалась средствами производства на началахъ частной собственности. Если бы индивидуалистическій анархизмъ отв?тилъ отрицательно, онъ высказался бы этимъ самымъ за право общества вторгаться въ индивидуальную сферу. И абсолютная свобода личности, являющаяся символомъ всего ученія, стала бы фикціей. Онъ избралъ второе, и институтъ частной собственности на средства производства и землю, — другими словами, право на продуктъ труда возродилось въ индивидуалистическомъ анархизм?.

Признавая эгоизмъ единственной движущей силой челов?ка, Тэкеръ изъ него выводитъ законъ равной свободы для всехъ. Именно, въ ней эгоизмъ и власть личности находятъ свой логическій пред?лъ. Въ этой необходимости признавать и уважать свободу другихъ кроется источникъ правовыхъ нормъ, основанныхъ на общей вол?.

Такимъ образомъ, индивидуалистическій анархизмъ не только допускаетъ право, какъ результатъ соглашенія общины, но склоненъ защищать его вс?ми средствами. Тэкеръ не останавливается ни передъ тюрьмой, ни перед пыткой, ни передъ смертной казнью.

Если бы даже индивидуалистическій анархизмъ во вс?хъ отношеніяхъ удовлетворялъ потребности челов?ческаго духа, то уже одно допущеніе имъ возможности подобнаго реагированія со стороны общественнаго организма на отд?льные акты личности является полнымъ ниспроверженіемъ вс?хъ индивидуалистическихъ идеаловъ. Можно ли говорить о неограниченной свобод? личности въ томъ стро?, гд? ею жертвуютъ въ случа? нарушенія, хотя бы и самаго священнаго договора? Сл?довательно, и зд?сь, какъ и въ коммунистическомъ анархизм?, мы сталкиваемся съ той же трагической невозможностью — разр?шить величайшую антиномію личности и общества въ смысл? «абсолютной» свободы личности.

Всякое неисполненіе или уклоненіе отъ соглашенія представляетъ уже собою нарушеніе чужого права. Если анархизмъ мирится съ такимъ порядкомъ, онъ кореннымъ образомъ извращаетъ тотъ принципъ, который положенъ въ основу всего его ученія: принципъ равноправности членовъ, принципъ абсолютнаго равенства, какъ логическій выводъ абсолютной свободы вс?хъ индивидовъ, объединенныхъ въ союзъ. Если же анархизмъ не желаетъ мириться съ т?мъ хаосомъ, который является неизб?жнымъ результатомъ такого порядка отношеній, онъ долженъ создавать карательныя нормы.

Изъ всего изложеннаго выше очевидно, что анархизмъ — не мечтательный, но д?йствительный, стремящійся дать живой, реальный выходъ бунтующему противъ насилій челов?ческому духу — не долженъ говорить о фикціяхъ — «абсолютной», ник?мъ и нич?мъ «неограниченной» свобод?, отсутствіи долга, совершенной безотв?тственности и пр.

В?чная, въ природ? вещей лежащая — антиномія личности и общества — неразр?шима. И искать съ фанатическимъ упорствомъ р?шенія соціологической «квадратуры круга» — значило-бы напрасно ослаблять себя, оставить безъ защиты то, что въ міровоззр?ніи есть безспорнаго и ц?ннаго.

Скажемъ категорически — анархизмъ знаетъ и будетъ знать — «право», свое анархическое «право».

Ни по духу, ни по форм? оно не будетъ походить ни на законодательство современнаго «правового», буржуазнаго государства, ни на «декреты» соціалистической диктатуры. Это «право» не будетъ вдохновляться идеей растворенія личности въ ц?ломъ, коллектив?, вс?хъ нивеллирующемъ, вс?хъ уравнивающемъ въ ц?ляхъ служенія «общему благу», придуманному «сверху». Анархическое право не будетъ изливаться благод?тельнымъ потокомъ сверху. Оно не будетъ — ни изобр?теннымъ, ни оторваннымъ, ни самодовл?ющимъ. Оно будетъ органическимъ порожденіемъ — безпокойнаго духа, почувствовавшаго въ себ? силу творца и жаждущаго своимъ творческимъ актомъ выразить исканія свои въ реальныхъ — доступныхъ челов?честву формахъ.

Содержаніе этого права — отв?тственность за свободу свою и свободу другихъ. Какъ всякое право, оно должно быть защищаемо. А конкретныя формы этой защиты напередъ указаны быть не могутъ. Он? будутъ опред?лены реальными потребностями анархической общественности.

Во вс?хъ ученіяхъ и системахъ анархистовъ — безъ исключеній — анархизмъ опред?ляется какъ антипатріотизмъ и антинаціонализмъ.

Только одна стихія анархизма — стихія отрицанія вложена въ эти опред?ленія; они лишены утверждающаго смысла. Конечно, въ анархическомъ словар? есть ц?лый рядъ бол?е или мен?е прекрасныхъ формулъ — о вселенскомъ братств?, о «гражданин? челов?ческаго рода» и т. п. Но формулы эти звучатъ бл?дно, какъ-то черезчуръ словесно; въ нихъ такъ-же мало чувствуется жизни, какъ и во многихъ другихъ раціоналистическихъ конструкціяхъ анархизма.

Я думаю, психологія космополитическихъ уб?жденій анархизма намъ станетъ ясной, если мы припомнимъ, что въ построеніяхъ анархистовъ патріотизмъ или націонализмъ (обычно не различающіеся) сочетаются всегда съ представленіями о войн? и милитаризм?. Анархизмъ, который насквозь пацифиченъ, полагая преступнымъ не только вооруженное столкновеніе народовъ, но и любую форму экономической борьбы между ними — всегда соединяетъ, такимъ образомъ, понятія патріотизма и націонализма съ милитаризмомъ, то-есть воинствующими тенденціями опред?леннаго историческаго уклада.

Милитаризмъ есть порожденіе имперіализма, своеобразный продуктъ буржуазно-капиталистической культуры. И, если милитаризмъ — немыслимъ вн? національныхъ границъ, отсюда еще не сл?дуетъ, что любое осознаніе народомъ своего своеобразія и самоутвержденіе его въ своемъ индивидуальномъ бытіи, въ чемъ основное ядро самого анархизма, сопряжено всегда съ тягостями и безнравственностью милитаризма.

Со времени знаменитаго «пятаго письма» Бакунина патріотизмъ въ представленіяхъ анархизма — сталъ навсегда «явленіемъ зв?ринымъ», своеобразной формой «пожиранія другъ друга». При этомъ охотно забываютъ и неполноту Бакунинскаго опред?ленія «патріотизма» вообще и то, что въ представленіяхъ самого Бакунина «естественный или физіологическій» элементъ патріотизма заслонилъ и выт?снилъ вс? другіе элементы.

Вотъ — наибол?е полное опред?леніе патріотизма у Бакунина: «Естественный патріотизмъ можно опред?лить такъ: это инстинктивная, машинальная и совершенно лишенная критики привязанность къ общественно принятому, насл?дственному, традиціонному образу жизни, и столь-же инстинктивная, машинальная враждебность ко всякому другому образу жизни. Это любовь къ своему и къ своимъ и ненависть ко всему, им?ющему чуждый характеръ. Итакъ, патріотизмъ это — съ одной стороны, коллективный эгоизмъ, а съ другой стороны — война».

Но ни упрощенное пониманіе Бакунина, далеко не покрывающее вс?хъ представленій о «патріотизм?», ни націоналистическое юродство ничего общаго не им?ютъ и не должны им?ть съ анархическимъ пониманіемъ патріотизма.

Анархизмъ, конечно, долженъ отвергнуть и «рыночныя» вождел?нія имперіалистовъ и изступленный «мессіанизмъ» какого нибудь Шатова.

Слова Шатова: « Всякій народъ до т?хъ только поръ и народъ, пока им?етъ своего Бога особаго, а вс?хъ остальныхъ на св?т? боговъ исключаетъ безо всякаго примиренія, пока в?руетъ въ то, что своимъ богомъ поб?дитъ и изгонитъ изъ міра вс?хъ остальныхъ боговъ» — бредъ, изув?рство, на смерть поражающія и своего бога и свой народъ. Богъ, какъ и сказалъ Шатову Ставрогинъ, низводится въ такомъ разсужденіи до простого «аттрибута народности», народъ — становится воинствующимъ маніакомъ, с?ющимъ не любовь, а ненависть, отрицающимъ творческое право за всякимъ другимъ народомъ.

Патріотизмъ можетъ и долженъ быть утверждаемъ — вн? борьбы, вн? взаимоистребленій, вн? милитаризма. Вс? эти явленія не сопутствуютъ патріотизму, но, наоборотъ, отрицаютъ его.

Милитаризмъ — всегда есть покушеніе на самую идею народности, на своеобразіе даннаго національнаго опыта. И потому милитаризмъ — угроза не только чужой національности, но и своей собственной, ибо никакая свобода не можетъ строиться на поглощеніи чужой свободы или даже ограниченіи ея.

Но можетъ-ли анархизмъ отрицать своеобразіе народовъ, индивидуальныя — въ ихъ психологической сущности — различія сложившихся и окр?пшихъ національностей и можетъ-ли анархизмъ желать ихъ уничтоженія, обращенія яркихъ, душистыхъ цв?товъ, выросшихъ въ жизни, въ нев?сомую пыль?

Я думаю, на оба вопроса анархизмъ можетъ отв?тить только отрицательно.

Правда, анархисты склонны утверждать съ вн?шнимъ удовлетвореніемъ — въ глубочайшемъ противор?чіи съ основами ихъ ученія — что уже сейчасъ въ «передовыхъ» элементахъ отд?льныхъ національностей — передовыхъ, понимая это слово въ революціонномъ смысл?, то-есть въ трудящемся населеніи, пролетаріат?, революціонерахъ — н?тъ никакого національнаго привкуса, что это — люди, живущіе «вн? границъ», считающіе весь міръ или лучше интернаціоналъ своимъ отечествомъ. Они любятъ указывать, что «пролетаріи вс?хъ странъ» говорятъ вс? на одномъ, вс?мъ имъ понятномъ язык? и что отечество для нихъ есть варварскій пережитокъ, въ наше время поддерживаемый или явными и скрытыми имперіалистами, или безотв?тственными романтиками. Но подобныя утвержденія находятся пока въ абсолютномъ противор?чіи съ д?йствительностью; пока они — лишь слащавая идеализація реальнаго положенія вещей, Донъ-Кихотизмъ, оставшійся отъ героической эпохи анархизма — романтическаго бунтарства, при томъ Донъ-Кихотизмъ, обезкровливающій самый анархизмъ.

1) Прежде всего, покрывается ли челов?къ, личность, во всемъ ея своеобразіи и полнот?, даже независимо отъ степени ея культуры, понятіемъ пролетарія?

Пролетарское состояніе есть опред?ленная соціально-экономическая категорія и только. Называть даннаго челов?ка пролетаріемъ, значитъ характеризовать его въ опред?ленномъ план?, обрисовать его соціальную природу. Но пролетарій есть не только пролетарій, не только членъ опред?ленной соціальной культуры, но и челов?къ, личность — своеобразная, им?ющая кром? соціальной еще и индивидуальную природу, и ч?мъ бол?е одаренная, т?мъ мен?е годная укладываться ц?ликомъ въ рамки только пролетарскаго міросозерцанія.

Сл?довательно, говорить, что пролетарій не им?етъ отечества, значитъ сказать: челов?къ — пролетарій, поскольку онъ пролетарій, не им?етъ отечества. Но это еще не значитъ, что онъ д?йствительно не знаетъ отечества или не любитъ его, такъ какъ пролетарность — лишь часть его челов?ческой природы въ ея спеціальномъ выраженіи. Закрывать глаза на это свид?тельствовало-бы, во первыхъ, о нежеланіи считаться съ подлинной челов?ческой природой, богатствомъ ея особенностей и настроеній, съ другой подчинить все индивидуальное своеобразіе личности моменту только соціальному.

И то и другое можетъ им?ть м?сто, гд? угодно, но не въ анархизм?. Анархизмъ отправляется отъ личности, а не отъ ея соціальнаго клейма, и протестуетъ противъ рабскаго подчиненія личнаго соціальному.

2) Непосредственное знакомство съ жизнью, хотя-бы изученіе разнообразныхъ національныхъ формъ пролетаріата, показываетъ намъ съ полной очевидностью, какъ ошибочно характеризовать весь международный пролетаріатъ, какъ единое ц?лое, солидарно шествующее къ освобожденію и въ своихъ теоретическихъ и въ своихъ практическихъ путяхъ.

Среди разнообразныхъ антагонизмовъ, д?йствующихъ въ пролетарской сред?, національные антагонизмы также им?ютъ свое м?сто.

Духъ и тактика англійскаго трэдъ-юніониста, германскаго соціалъ-демократа, французскаго синдикалиста, русскаго анархиста — глубоко различны. Было бы страннымъ настаивать на серьезномъ внутреннемъ сродств? русскаго и германскаго, или германскаго и французскаго соціалъ-демократовъ. Кром? вн?шняго рабскаго преклоненія передъ авторитетной указкой Маркса — ничего общаго между ними н?тъ. Въ то время, какъ французскій соціалъ-демократъ, несмотря на весь «экономическій матеріализмъ», прежде всего — скептикъ и бунтарь (кажущееся противор?чіе), н?мецкій — атеистъ и бухгалтеръ, русскій — варваръ — идолопоклонникъ. Одинъ требуетъ жертвъ, другой хочетъ самъ быть первой жертвой; одинъ хочетъ благъ культуры, другой въ порыв? отвлеченнаго па?оса готовъ похоронить всю культуру. То что для одного есть методъ, для другого есть міросозерцаніе и т. д. и т. д.

Принадлежность къ Интернаціоналу, такимъ-образомъ, не можетъ еще устранить ни непониманія, ни непримиримости.

И это внутреннее, «слишкомъ—челов?ческое» живетъ глубоко подъ казарменно-нивеллирующей скорлупой и время отъ времени вспыхиваетъ, обнаруживая неизгладимыя, чисто народныя черты въ опред?ленномъ пролетарскомъ тип? и давая, такимъ-образомъ, еще лишнее доказательство богатства, разносторонности и своеобразія челов?ческой природы. Иммиграціи, эмиграціи, войны — даютъ довольно краснор?чивыхъ иллюстрацій. И глубокая ошибка — относить ихъ на долю недостаточной сознательности, злонам?реннаго увлеченія въ «антипролетарскомъ направленіи» зарвавшимися или продажными вождями.

Причины — глубже. Он? — въ наличности того остатка, который неразложимъ ни на какія пролетарскія функціи и который живетъ, невзирая ни на какія классификаціи и программы партійныхъ мудрецовъ.

Этотъ остатокъ — неустранимая любовь къ своей стран?, своему языку, своему народу, его творчеству, вс?мъ особенностямъ его быта. И, если можно и должно отвергнуть «свою» капиталистическую культуру, «свои» таможни, «свой» милитаризмъ, то нич?мъ не изгонишь изъ ума и сердца челов?ка любви къ своему солнцу и своей земл?.

Это чувство — ирраціонально и конкретно, оно — сильн?е любой раціоналистической формулы и не считается ни съ какими теоретическими аргументами.

Оно — инстинктъ, вложенный въ насъ самымъ актомъ нашего рожденія въ изв?стной матеріальной и психологической сред?. Намъ безконечно дорогъ нашъ языкъ, намъ особенно понятны и милы обычаи нашей родины. Вся обстановка — природа, м?ста, люди — связанная съ нашимъ д?тствомъ, съ нашими юными, творческими годами, для насъ полна особой интимной прелести. И это чувство изжить нельзя.

Оно умираетъ вм?ст? съ челов?комъ.

Это чувство — неразложимо ни на какія интеллектуальныя кл?точки. Казалось бы, общая культура, общность умственныхъ интересовъ должны т?сн?е сливать между собою людей. А между т?мъ... самыя высокія культурныя ц?нности оказываются безсильными передъ сладкими и тоскливыми воспоминаніями о «своемъ».

Это чувство — любовь. Какъ всякая любовь, это чувство — вн?разумно, возникаетъ стихійно; его нельзя подм?нить или выт?снить инымъ чувствомъ, какъ первую, неповторимую любовь. И такое чувство, по самой природ? своей, не можетъ быть «дурно». Наоборотъ, оно обязываетъ къ подвигу, оно не знаетъ — холода, изм?ны, компромисса. И вм?ст?, — диктуя любящему готовность на жертвы для объекта своей любви, оно требуетъ и отъ посл?дняго соотв?тствія тому нравственному ореолу, которымъ онъ окруженъ въ глазахъ любящаго.

Такъ стихійно родящаяся — вн? законовъ разума и законовъ морали — любовь, стихійно-же въ самомъ основаніи своемъ проникается нравственнымъ началомъ. Любовь выростаетъ — и не можетъ быть иначе — въ рядъ суровыхъ требованій и къ себ? и къ объекту своей любви.

И, если патріотизмъ или націонализмъ есть такая любовь, т?мъ самымъ они исключаютъ возможность насилій, они не могутъ питаться людо?дствомъ, челов?коненавистническими чувствами.

Если я люблю «мое» отечество, то въ этой любви я заключаю любовь и къ «чужому» отечеству или, по крайней м?р?, ограждаю, чтобы любимое другими — «ихъ» отечество не пострадало отъ «моей любви» къ «моему» отечеству.

Какъ истинное свободолюбіе есть не только свобода для себя, но свобода для другихъ, для вс?хъ, и, наоборотъ, въ свобод? только для себя заключена несвобода вс?хъ остальныхъ, такъ истинная любовь къ отечеству предполагаетъ несомн?нное любовное отношеніе къ отечеству другихъ и пониманіе въ другихъ «ихъ» любви къ своему отечеству.

Только тотъ, кто любитъ свою страну, свой языкъ — можетъ по настоящему понимать любовь къ другой стран?, ибо знаетъ, какой могучій отрадный источникъ радостныхъ, счастливыхъ, благородныхъ челов?ческихъ чувствъ заключенъ въ ней.

Любовью къ своей родин?, пониманіемъ нравственной красоты и прелести чужой страны — мы лишній разъ незримо приближаемся къ познанію высшаго челов?ческаго чувства — челов?ческаго братства.

Творческая работа всегда идетъ черезъ индивидуальное и конкретное къ общему и идеальному. Только черезъ личный, непосредственный опытъ постигаешь себя членомъ союза равноправныхъ индивидуальностей. Жизнь прогрессирующей національности, какъ жизнь освобождающейся личности, должна избирать средства, соотв?тствующія т?мъ нравственнымъ началамъ, коимъ она считаетъ себя призванной служить. И только такой націонализмъ, не противор?чащій нравственному сознанію ни ц?лаго, ни его частей, не считаетъ, по чудесному опред?ленію В. Соловьева, «истиннымъ и прекраснымъ утверждать себя и свою національность, а прямо утверждаетъ себя въ истинномъ и прекрасномъ».

Такъ каждый народъ, сознавая свою міровую роль, пріобщается къ общечелов?ческому творчеству. И, какъ свободный челов?къ не мирится съ существованіемъ рабовъ, такъ свободный народъ не можетъ мириться съ теоріями о зависимыхъ, второстепенныхъ народахъ и ихъ фактическимъ существованіемъ.

Сознаніе общности нравственныхъ ц?лей должно соединить и оравноправить отд?льные народы. Никто, не отказываясь отъ «себя» и «своего», будетъ служить «себ?» и вс?мъ.

Зам?чательный русскій лингвистъ Потебня, съ свойственной ему глубиной однажды писалъ: «... Если цивилизація состоитъ, между прочимъ, въ созданіи и развитіи литературъ, и если литературное образованіе, скажемъ больше, если та доля грамотности, которая нужна для пользованія молитвенникомъ, библіею, календаремъ на родномъ язык?, есть могущественн?йшее средство предохраненія личности отъ денаціонализаціи, то цивилизація не только сама по себ? не сглаживаетъ народностей, но сод?йствуетъ ихъ укр?пленію.» («Мысль и языкъ»).

Наоборотъ, формулы космополитизма звучатъ безнадежной схоластикой. Это — отвлеченныя догмы, бл?дные призраки. Въ нихъ н?тъ реальнаго содержанія и па?осъ ихъ — чисто риторическій. Въ данныхъ намъ формахъ психологическаго развитія космополитъ все еще остается существомъ «метафизическимъ».

Не было и н?тъ еще людей вн? определенной народности. Челов?къ, если онъ не анекдотическое исключеніе, не можетъ не им?ть любви къ своей стран?, своему языку, своей народной культур?. Никогда — за исключеніемъ р?дчайшихъ случаевъ — «чужое» ему не можетъ быть такъ доступно, какъ «свое». Вспомнимъ Герцена, Печерина... и сколько другихъ...

Космополитизмъ можетъ уживаться разв? только съ абсолютнымъ индивидуализмомъ, такъ какъ посл?дній въ своемъ безграничномъ эгоизм?, отвергающемъ свободу и равенство, разум?ется, самъ свободн?е отъ какихъ-либо обязательствъ и какой либо отв?тственности въ обширномъ универзум?, ч?мъ въ относительно узкихъ рамкахъ опред?ленной общественности или народности.

Въ этомъ смысл?, наибол?е посл?довательнымъ и неуязвимымъ космополитомъ является бездушный капиталъ, который въ погон? за большей прибылью не разбираетъ странъ и ту назоветъ своимъ отечествомъ, которая обезпечитъ ему наивысшій процентъ.

Такими космополитами киш?ла зам?чательная историческая эпоха — эпоха перехода къ новому времени. «Онъ не былъ ни н?мцемъ, ни швейцарцемъ, ни фламандцемъ, ни французомъ, ни испанцемъ — пишетъ Ж. Орсье про знаменитаго авантюриста XVI-го в?ка Агриппу Неттесгеймскаго. — Онъ былъ вс?мъ сразу, судя по сторон?, откуда дулъ в?теръ удачи». Эти люди ?хали туда, гд? имъ хорошо платили за ихъ талантъ, и тамъ устраивали они свое отечество. Но этотъ торгашескій индивидуализмъ давно исчезъ, и даже современные капитаны индустріи, помимо капиталистической «гордости», им?ютъ въ своемъ челов?ческомъ баланс? немного и «любви къ отечеству».

И, если мы склонны утверждать анархизмъ, какъ реалистическое міросозерцаніе, какъ любовь къ живой личности, а не къ мистическому м?сиву по трафаретной рецептур?, мы должны будемъ согласиться съ старымъ мыслителемъ Гердеромъ, предпочитавшимъ энергичнаго, полнаго жизни и любви къ своему племени дикаря — «цивилизованной т?ни», увлекаемой восторгомъ передъ «призракомъ рода челов?ческаго».

Да, анархизмъ есть философія жизни, культъ всего реальнаго, индивидуальнаго, своеобразнаго въ ней и потому «націонализмъ», какъ живое, здоровое чувство любви къ своей родин?, не можетъ не быть однимъ изъ элементовъ его всеобъемлющаго міросозерцанія.

«Пожал?й меня, братъ мой! — говоритъ одинъ изъ героевъ Барбье. Мое горе — смертельно, ибо отечество перестало быть для меня прекраснымъ!»

Анархизмъ — міросозерцаніе динамическое. Анархизмъ в?ритъ въ непрерывность мірового развитія, въ неостанавливающійся ростъ челов?ческой природы и ея возможностей.

И в?ра эта — плодъ не отвлеченныхъ разсужденій, не романтической горячности, а результатъ непосредственныхъ наблюденій надъ вс?мъ, что насъ окружаетъ. Разв? мы — люди ХХ-го стол?тія — не чувствуемъ въ себ? пробужденія новыхъ чувствъ, не роемъ пропастей между нами и нашимъ прошлымъ, не сознаемъ, что каждымъ шагомъ нашимъ мы д?лаемъ все бол?е необъятными богатства міра, открываемъ въ себ? неизсякаемую готовность къ новымъ опытамъ и т?мъ отодвигаемъ грани конечнаго.

Наши потребности чудесно растутъ, челов?къ становится полемъ для всевозможныхъ открытій, онъ по истин? — неисчерпаемъ. Физіологическіе пред?лы жизни становятся т?сны. Правъ былъ Гёте, что земной жизни — не довольно, чтобы достигнуть совершенства.

И анархическій идеалъ вытекаетъ изъ этого уб?жденія неисчерпаемости челов?ческихъ способностей. Потому анархическій идеалъ не знаетъ конечныхъ формъ, не можетъ дать точнаго описанія и опред?ленія типа общественности, который бы являлся точнымъ его выраженіемъ.

Анархизмъ — неограниченное движеніе къ общественнымъ формамъ, не знающимъ насилія, въ которыхъ н?тъ иныхъ препонъ къ посл?довательнымъ, расширяющимся творческимъ исканіямъ, какъ въ ясномъ сознаніи ненарушимости правъ другого на творческое самоутвержденіе.

И никакая опред?ленная общественная форма не можетъ дать посл?дняго удовлетворенія, за которымъ нечего желать. Мыслить такъ — значило бы подчинить челов?ческій духъ безусловному, т.-е. смерти.

Полная гармонической прелести библейская картина насъ не смущаетъ: «Тогда волкъ будетъ жить вм?ст? съ ягненкомъ, и барсъ будетъ лежать вм?ст? съ козленкомъ, и молодой левъ и волъ будутъ вм?ст?, и малое дитя будетъ водить ихъ. И корова будетъ пастись съ медв?дицею, и д?теныши ихъ будутъ лежать вм?ст?, и левъ, какъ волъ, будетъ ?сть с?но. И младенецъ будетъ играть надъ норою аспида, и дитя протянетъ руку свою на гн?здо зм?и. Не будутъ д?лать зла и вреда на всей святой гор? моей, ибо земля будетъ наполнена познаніемъ Ягве, какъ воды наполняютъ море» (Пророкъ Исаиія» II., 1—9).

Но эта идиллія поддерживается могущественнымъ стражемъ — Ягве. И для Исаиіи, Ягве — и стражъ и неограниченный владыка. И міръ, полный гармоническихъ чудесъ, живетъ, пока угоденъ Ягве.

Это — не идеалъ анархизма!

Разв? — не высшее счастье, доступное намъ, жажда в?чности, жажда новаго, неизв?стнаго, все высшаго, все совершенн?йшаго. Разв? не источникъ счастья — трепетъ безпокойства, который говоритъ въ насъ въ наши лучшія минуты, минуты творческаго экстаза, далеко уносящія насъ за грани относительнаго! Какимъ-бы малоц?ннымъ былъ міръ въ нашихъ глазахъ, если бы мы знали напередъ, что онъ им?етъ опред?ленный конецъ, а что наша жизнь есть только подготовка къ этому концу съ его окамен?вшими совершенствами. Что могло бы воспитать въ насъ подобное знаніе — кром? презр?нія къ собственнымъ судьбамъ или сытаго фатализма?

Н?тъ! В?чная борьба, призывъ къ будущимъ творцамъ, безкрайность будущаго, вотъ — маяки анархиста! И пусть всегда будутъ и новая земля, и новое небо и новая тварь!

Обратимся къ непосредственному изсл?дованію содержанія анархическаго идеала.

Анархизмъ строится на принцип? личности. Эта личность — не раціоналистическій призракъ, но од?тый въ плоть и кровь, живой, конкретный д?ятель во всемъ своеобразіи качествъ его и устремленій.

Среди разнородныхъ соціальныхъ образованій, загромождающихъ нашъ міръ, только онъ является подлинной реальностью; вс? образованія обязаны ему своимъ происхожденіемъ. Онъ — творецъ. Вce, что мы называемъ соціальнымъ творчествомъ, только черезъ него возникаетъ и реализуется въ мір?. Какъ хорошо сказалъ одинъ изъ величайшихъ артистовъ современности — Эдуард Мане, самыя «вещи прекрасны, потому-что он? живыя, потому — что он? челов?чны..»

И потому первое положительное требованіе анархическаго идеала заключается въ созданіи условій, обезпечивающихъ возможность сохраненія и непрерывнаго, безграничнаго развитія индивидуальности.

Эти условія должны прежде всего заключаться въ ея свобод?. Свобода — основной инстинктъ личности; только въ свобод? можетъ быть выявлено ея своеобразіе, только въ свобод? она находитъ самое себя.

Но рядомъ съ этимъ инстинктомъ въ челов?к? говоритъ другой основной инстинктъ — инстинктъ общительности, инстинктъ челов?чности. Не къ уединенію и отобщенію отъ вс?хъ другихъ влечетъ челов?ка живущій въ немъ духъ свободы, но къ сближенію и сліянію въ ц?ляхъ совм?стныхъ творческихъ достиженій.

Свободное самосознаніе утверждаетъ свободу и для другихъ. И анархическое общеніе есть союзъ равноправныхъ, равно свободныхъ личностей. Ограниченіе правъ одного есть ограниченіе права личности вообще и, сл?довательно, ограниченіе правъ вс?хъ. Моя свобода становится немыслимой вн? свободы всякаго другого.

Такъ анархизмъ утверждаетъ себя въ свобод?, равенств? и солидарности.

И ч?мъ шире тотъ общественный кругъ, которому принадлежитъ личность своими интересами и связями — т?мъ бол?е выигрываетъ ея независимость, т?мъ большій размахъ и глубину пріобр?таютъ ея творческія устремленія.

Анархизмъ есть, такимъ-образомъ, глубоко-жизненный, а, сл?довательно, и культурный идеалъ.

Анархизмъ долженъ объявить себя насл?дникомъ многов?ковой міровой культуры. В?дь, ему — анархическому духу, жившему во вс? времена и у вс?хъ народовъ, обязаны своимъ существованіемъ величайшія культурныя ц?нности. Все то, что въ прошлой культур? — носитъ на себ? печать подлинной свободы и подлинной челов?чности, не можетъ не быть дорогимъ анархизму, ибо безпокойный, ищущій челов?ческій духъ, пробившійся сквозь вн?шнія историческія формы насилія и рабства, и бросившій намъ слово, которое говоритъ еще сейчасъ, есть духъ анархическій, близкій и дружественный намъ.

Его отрицанія — чужды раціоналистическому нигилизму. Его отрицанія — творческія. Онъ отметаетъ все, что враждебно его духу; вн? челов?ка для него н?тъ фетишей и безусловныхъ ц?нностей, но впередъ онъ идетъ, вооруженный всей предшествующей культурой, черезъ преодол?ніе, а не черезъ механическое отс?ченіе ея. Анархизмъ есть революція, анархизмъ есть созиданіе, но не пляска дикарей надъ поверженнымъ кумиромъ.

Въ чемъ сущность революціи, ея значеніе, ея радость?

Прежде-всего въ томъ, что она несетъ намъ — новое, небывалое, что она — разрывъ съ прошлымъ, «прыжокъ» въ царство свободы.

Въ природ? все, какъ будто, подчинено естественнымъ, неизм?ннымъ законамъ развитія, все рождается, растетъ и умираетъ, переливаясь въ новыя формы.

Отъ зерна б?гутъ ростки, оно пробьетъ землю и выброситъ растеніе. Растеніе покроется цв?тами, дастъ плоды... И разв? не ту же постепенность наблюдаемъ мы въ жизни челов?ка и челов?ческихъ обществъ? Непрерывная ц?пь формъ, переходящихъ одна въ другую. Non facit saltus natura!

Но приходитъ день... взрывъ, толчекъ, революція уносятъ все, что было наканун?, и міру неожиданно открывается новое.

«Да» — писалъ когда-то Реклю — «природа не д?лаетъ скачковъ, но каждая изъ ея эволюцій осуществляется посредствомъ перем?щенія силъ въ новомъ направленіи. Общее движеніе жизни въ каждомъ отд?льномъ существ? и каждомъ ряд? существъ никогда не им?етъ вида безпрерывной ц?пи, а всегда представляетъ прерывающуюся, такъ сказать, революціонную см?ну явленій. Одна в?твь не увеличиваетъ длины другой. Цв?токъ не есть продолженіе листа, а пестикъ — тычинка, завязь по существу отличается отъ органовъ, которые породили ее. Сынъ не есть продолженіе отца или матери, но вполн? самостоятельное существо. Прогрессъ совершается посредствомъ постоянной перем?ны точекъ отправленія для каждаго отд?льнаго индивидуума... Тотъ-же законъ существуетъ и для великихъ историческихъ эволюцій. Когда старыя рамки, формы организма, слишкомъ опред?ленныя, становятся недостаточными, жизнь д?лаетъ скачекъ, чтобы осуществиться въ новомъ вид?. Совершается революція».

Н?тъ большей радости, какъ это явленіе міру новаго. Изъ хаоса противор?чивыхъ и враждебныхъ устремленій челов?честву открывается хотя на время ихъ гармоническое сліяніе въ одномъ общемъ порыв?, въ общемъ согласномъ переживаніи. И если любовь матери къ своему младенцу называютъ святой и чистой, какая радость достанется народу, выносившему и выстрадавшему свою революцію.

И эта радость не изживается мгновенно, ибо моменты революціи — моменты высшаго творческаго напряженія. И творчество это выливается прежде всего въ упоительномъ чувств? разрушенія.

Творецъ — разрушитель — въ самыхъ н?драхъ нашей природы, творецъ — жадный, ненасытный, готовый оторваться отъ того, что приняло уже законченныя формы. Мы любимъ только то, что ищемъ, что еще волнуетъ насъ загадкой, ожидаемыми нами возможностями... Готовое перестаетъ насъ волновать. Оно — ступень къ дальн?йшимъ отрицаніямъ — во имя высшаго и совершенн?йшаго. Не потому-ли мы любимъ такъ — молодость, весну, начало всякаго д?ла съ ихъ, быть-можетъ, смутными, но такими радостными и см?лыми предчувствіями неограниченныхъ возможностей?

Творчество — разрушеніе — отказъ отъ стараго, ломка старыхъ в?рованій, старыхъ утвержденій. Строить, не разрушая, изъ элементовъ даннаго — безплодно. Это значило бы укр?плять старые корни, открыть старому вс? выгоды изъ перемирія и охладить энтузіазмъ вс?хъ рвущихся впередъ.

И первоначально, въ творческомъ порыв? нам?чаются лишь основныя линіи будущаго. Глубина и па?осъ содержанія почерпаются изъ самаго процесса работы. Ч?мъ шире, ч?мъ р?шительн?е идетъ эта работа, ч?мъ бол?е вносится въ нее страстности — т?мъ бол?е сама работа исторгнетъ новыхъ идей, дастъ новыхъ плановъ для дальн?йшихъ построеній.

Страсти — нужны! Не дикій разгулъ страстей, когда въ сл?помъ увлеченіи фанатикъ, безумецъ столько-же бьетъ по врагу, сколько по любимому д?лу, но способность къ самозабвенію, готовность отдать себя всего революціи, творческому экстазу. И одновременно — совершенное обладаніе средствами, чтобы осуществить свой творческій замыселъ.

Такъ порядокъ родится изъ хаоса.

Но творческое разрушеніе — безконечно трудно. Гигантскія силы инерціи — равно въ природ? и общественномъ строительств? — не терпятъ остановокъ и проваловъ. На м?ст? разрушеннаго б?гутъ сейчасъ-же новые ростки, иногда ядовитыми стеблями восходя изъ отравленной почвы.

«...Великій трудъ и единственно трудный — разрушеніе прошлаго — прекрасно сказалъ Метерлинкъ. — Нечего заботиться о томъ, что поставить на м?ст? развалинъ. Сила вещей и жизни возьмутъ на себя заботу возрожденія... Она даже слишкомъ посп?шно это д?лаетъ, и не сл?довало бы помогать ей въ этой задач?...».

Легко-ли подойти къ прошлому? Бросить только вызовъ, бросить осужденіе — не значитъ еще разрушить. Чтобы разрушить — надо быть здоровымъ, в?рующимъ, энтузіастическимъ и безпощаднымъ. Разв? часта такая сліянность? Здоровье, в?ра, энтузіазмъ, когда молодость нашей эпохи такъ скоро тускн?етъ разсудочностью, скептицизмомъ...

А тормозящее чудовище — насл?діе прошлаго, его традиціи, его «милыя привычки». Мы такъ легко, такъ просто не хотимъ знать его варварства изъ-за прекраснаго далека его декорацій...

A гд? молчитъ историческій сентиментализмъ, гд? неподатливыя сердца не бьются отъ романтическихъ развалинъ, тамъ родится ужасъ передъ нависающимъ надъ нами неизв?стнымъ, встаютъ суев?рія будущаго. И вотъ — каменная гряда рутины, трусливой и вм?ст? страшной, готовой въ своемъ страх? на всякую отместку... И сколько разобьется о гряду валовъ, прежде ч?мъ покроютъ ее своею разъяренной п?ной.

Такъ творчество должно открыться разрушеніемъ, смертью. «Не оживетъ, аще не умретъ».

И за разрушеніе всегда — все молодое, все то, что над?ется и в?ритъ, что не желаетъ еще знать ц?лесообразности, причинности и относительности — всего, что позже леденитъ нашъ мозгъ, сковываетъ руки и подм?няетъ солнце, безпощадное, благод?тельное солнце тусклымъ фонаремъ компромисснаго благополучія. Инстинктъ самосохраненія, интересы рода, фамильная честь, соображенія карьеры — весь нечистый арсеналъ м?щанскихъ понятій безсиленъ передъ радостью разрушительнаго творчества, готовностью его къ подвигу.

А упившемуся въ революціи разрушеніемъ, революція готовитъ уже новую могучую радость — радость созиданія.

Творческій актъ есть преодол?ніе, поб?да. Поб?да творящаго надъ первоначальной косностью, проникающей мірозданіе, выходъ его изъ пассивнаго состоянія въ положеніе борющагося «я». И творецъ, поб?дившій первоначальную косную природу, всегда остается поб?дителемъ, хотя бы въ жизни и падалъ поб?жденнымъ.

Творческій актъ есть воля къ жизни и воля къ власти — власти надъ окружающимъ. Зодчій самъ беретъ все нужное ему, чтобы осуществить свой планъ, чтобы выполнить для себя естественное и неизб?жное. И океаны жестокости заключены въ р?шимости творца, его революціонныхъ открытіяхъ. Творецъ опрокидываетъ привычное сознаніе, онъ такъ же можетъ вознести на вершины радости, какъ погрузить въ пучины страданій. Онъ опьянитъ васъ, заразитъ своимъ экстазомъ, сд?лаетъ васъ — свободнаго и гордаго — радостно-послушнымъ, не разсуждающимъ, фанатикомъ. Но онъ-же броситъ васъ въ тягчайшіе внутренніе кризисы, сд?лаетъ васъ больнымъ, безпомощнымъ, убьетъ васъ.

И творчество, ограничивая волю и индивидуальность другого, убивая его міръ, подм?няя его «я» своимъ, жестоко, неизб?жно жестоко. Такъ должно быть. Что сталъ-бы міръ безъ дерзновенья. Безстрашіе въ борьб? сообщаетъ безсмертіе творцу. Плоды его «жестокости» освятятъ милліоны челов?ческихъ существованій, имъ же послужатъ оправданіемъ.

Но творчество не только насиліе и жестокость, творчество — любовь, творчество — радость.

Въ творчеств? замкнутая ран?е въ себя индивидуальность разрываетъ оболочку своей отъединенности, раскрываетъ себя и сближается съ другими, приближая ихъ къ себ?.

Творчество есть преодол?ніе первоначальной косности для посл?дующей сліянности, любви, вселенскаго единенія. Насиліе и любовь лишь разныя стороны одного духовнаго взлета.

Такъ борьба на высшихъ ступеняхъ есть предвареніе великой любви къ міру. Активность и любовь — неотд?лимы.

И еще бол?е любовность и радостность творческаго акта подчеркиваются т?мъ, что творчество всегда есть борьба за будущее, борьба для «дальнихъ».

На долю т?хъ, кто борется активно въ настоящемъ, р?дко выпадаетъ счастье пожать плоды борьбы. Они достанутся потомкамъ, далекимъ братьямъ.

Творецъ одушевляется лишь призраками будущаго счастья. Подлиннымъ, «реальнымъ» счастьемъ, живутъ его насл?дники. Можетъ-ли быть дано челов?комъ доказательство большей любовности? И какой подвигъ заключаетъ въ себ? бол?е радостный смыслъ?

Но, какъ будто для того, чтобы сд?лать эту радость еще полн?й, еще чудесн?й, въ моменты высшей творческой напряженности, какъ въ моменты революціи, мы отбрасываемъ все компромиссное, все срединное, что удовлетворяетъ насъ въ обычное время. Освященные, согр?тые лучами правды, мы ищемъ абсолютныхъ формулъ счастья безъ уступокъ времени и исторической обстановк? и въ экстаз? требуемъ реальныхъ осуществленій нашихъ мечтаній...

И въ анархическомъ идеал? творчество разлито кругомъ насъ, весь міръ — непрерывный творческій процессъ.

И если каждый изъ насъ, какъ творецъ, безконеченъ, безконеченъ и міръ, открывающійся намъ все полн?е, богаче. Воспринявъ все то, что создано раньше, мы дальше творимъ и безпрестанно, любовно отдаемъ сотворенное нами будущимъ далекимъ отъ насъ покол?ніямъ.

Въ творчеств? связуемъ мы вс? времена и въ творческомъ мгновеніи постигаемъ в?чность, безсмертіе.

Пусть каждый изъ насъ въ звенящемъ жизнью и страстной борьбой мірозданіи — точка, но эта точка — безсмертна, а потому не «бунтъ», не «дерзаніе», но радостное, живое, неукротимое, какъ лавина, устремленіе въ дух? основной стихіи анархизма: освобожденія себя и вс?хъ — освобожденіе не отъ государства и полиціи, но также отъ робости, смиренія, зависти, стыда, покоя — вотъ идеалъ анархизма.

Быть-можетъ, построяемый такъ, анархическій идеалъ упрекнутъ въ недостаточной посл?довательности, въ противор?чіяхъ. Романтическое ученіе и реалистическая тактика.

Но тамъ, гд? жизнь, нечего бояться противор?чій. Противор?чія — не страшны всему живому, всему развивающемуся. Ихъ боится только дискурсивное мышленіе, собирающее свою добычу въ отточенныя логическія формулы. Но формулы убиваютъ жизнь, формулы — смерть жизни.

Все, что носитъ на себ? печать челов?ческаго творчества, все, что способно, съ одной стороны, погрузиться въ «бытіе», съ другой, заковать свои «опыты» въ отвлеченныя формулы, рано или поздно становится жертвой «ироніи всемірной исторіи». Посл?дняя разс?етъ вс? иллюзіи интеллекта, обнаружитъ тщету «в?чныхъ» завоеваній разума. Все «научное», «объективное», раціоналистически доказуемое бываетъ безжалостно попрано, наоборотъ, остается нетл?ннымъ все недоказанное и недоказуемое, но субъективно достов?рное. Въ «знаніи» противор?чія — недопустимы, в?ра знаетъ — любыя противор?чія. Всякое знаніе можетъ быть опровергнуто, a в?ру опровергнуть нельзя. И анархизмъ есть в?ра. Его нельзя показать ни научными законом?рностями, ни раціоналистическими выкладками, ни біологическими аналогіями. Его родитъ жизнь, и для того, въ комъ онъ заговоритъ — онъ достов?ренъ. Тотъ, кто сталъ анархистомъ, не боится противор?чій; онъ сум?етъ ихъ творчески изжить въ самомъ себ?.

И анархизмъ не чуждается «науки», и анархизмъ не презираетъ формулъ, но для него он? — средство, а не ц?ль.

Предсказанія о близкой гибели капиталистическаго режима и водвореніи новаго — соціалистическаго порядка начались уже съ середины XIX стол?тія. Въ 1847 году Марксъ и Энгельсъ ждали соціальной революціи, въ 1885 г. Энгельсъ вновь пророчествовалъ о грядущемъ переворот?. Позже марксисты подыскали объясненія для неудавшихся пророчествъ (недостаточная революціонность «буржуазіи» или полная утрата ею революціонности), и пророчества были сданы въ архивъ.

Однако, въ 1909 г. Каутскій въ небольшой книг? — «Путь къ власти» вновь заговорилъ о близости соціалистическаго переворота. И въ этомъ же году другой, гораздо бол?е глубокій писатель, ч?мъ Каутскій, Гильфердингъ — заговорилъ также о возможности соціальной революціи, не дожидаясь окончательнаго захвата парламента политической партіей пролетаріата.

И русская революція сейчасъ (съ октября 1917 г.) въ неожиданныхъ разм?рахъ р?шаетъ эту проблему.

Если «научный соціализмъ», изм?няя своей «научности», обращался къ пророчествамъ, то анархизмъ, «научностью» никогда не кичившійся, былъ всегда еще бол?е нетерп?ливымъ.

Подавляющее большинство анархистовъ всегда полагало, что анархизмъ, какъ міросозерцаніе, доступенъ на вс?хъ ступеняхъ интеллектуально-моральнаго развитія, что н?тъ особыхъ препятствій къ водворенію анархистскаго строя — «сейчасъ», «немедленно» даже въ такой отсталой во вс?хъ отношеніяхъ стран?, какъ Россія. Ни безпросв?тное нев?жество нашего народа, ни техническая его неподготовленность, ни «алкоголизмъ», ставшій уже давно «національной» нашей особенностью, ни равнодушіе и даже пренебрежительное отношеніе къ культурнымъ ц?нностям — не могутъ, въ ихъ глазахъ, служить тормазомъ къ торжеству анархическихъ идеаловъ.

Но подобныя мечты и даже утвержденія — являются глубокимъ трагическимъ недоразум?ніемъ. Уже соціализмъ — согласно заявленіямъ наибол?е авторитетныхъ представителей его — требуетъ для осуществленія своей программы наличности реальной техно-экономической подготовки и политической зр?лости массъ.

Но соціализмъ есть р?шеніе хозяйственной проблемы. Его интересуетъ лишь планом?рная организація производства и распред?ленія продуктовъ въ ц?ляхъ достиженія соціальнаго равенства. Челов?ка, какъ такового, вопреки его зав?реніямъ, онъ оставляетъ въ поко?. И каждый голодный можетъ быть соціалистомъ. Въ широкомъ масштаб? это иллюстрируется опытомъ настоящей русской революціи[33].

Тотъ-же опытъ подтвердилъ правильность и другихъ заключеній, д?лавшихся задолго до современныхъ событій. Именно: соціализмъ, ставя себ? совершенно новыя ц?ли, методы д?йствія охотно заимствуетъ изъ практики «буржуазнаго общества». Та-же централизація, т?-же диктаторскія замашки у правительства — декреты сверху, «классовое» презр?ніе къ «правамъ личности», революціонная цензура, революціонные жандармы, революціонная тюрьма. Все — старыя, испытанныя буржуазіей средства.

И вс? эти соображенія, разум?ется, нельзя отвести указаніемъ на «остроту» момента. Ибо, даже оставляя въ сторон? отд?льныя неизб?жныя противор?чія настоящаго момента, все-же необходимо признать, что и современный соціализмъ — насквозь пропитанъ централистическими тенденціями, по прежнему строится онъ сверху внизъ, демагоги благод?тельствуютъ массу, а м?стные органы классоваго представительства могутъ цензуровать и привлекать къ отв?ту кого угодно, но только не правительственную власть. Это — то соціалистическое самодержавіе, которое при изв?стной настойчивости можетъ заставить умолкнуть буржуазію, но оно не задавитъ личность. Посл?дняя встанетъ рано или поздно противъ новой формы гнета.

Анархизмъ никакъ не можетъ быть сведенъ къ хозяйственному благополучію людей. И анархизмъ не можетъ быть введенъ никакимъ «декретомъ» и не можетъ быть плодомъ бол?е или мен?е удачнаго «бунта».

Анархизмъ требуетъ — свободнаго челов?ка, требуетъ самод?ятельности, воспитанія, культуры.

Даже т? страны, которыя оборудованы по посл?днему слову капиталистической техники, которыя перебол?ли уже парламентаризмомъ, которыя выростили мощныя классовыя организаціи — и т? еще далеки подлинному анархизму.

Сознательный массовой анархизмъ — организованный революціонаризмъ — только начинаетъ еще говорить (анархо-синдикализмъ), а подавляющее большинство революціонно настроенныхъ людей все еще мечтаетъ о «разумности» и блаженствахъ соціалистическаго государства и ждетъ просв?щенныхъ указаній «сверху», отъ «вождей». Даже величайшее катастрофическое событіе современности — міровая война — дала поразительно мало въ смысл? уясненія соціальнаго самосознанія. Въ Россіи же она обнаружила нашу исключительную неподготовленность и неум?лость въ созиданіи новой общественности.

И мечтанія о водвореніи у насъ, въ Россіи теперь-же анархистическаго строя — не только безплодная, но и вредная утопія. Чрезм?рныя иллюзіи губятъ самый анархизмъ.

Вчерашній paбъ не можетъ стать сегодня анархистомъ.

Вспомнимъ, какія словословія «народу-землед?льцу», не желающему «государствовать», раздавались въ рядахъ славянофиловъ. Но уже и въ мессіанистическихъ кликахъ Хомякова прорывались тревожныя ноты о привычк? къ рабству «народа-богоносца». Онъ ясно отдавалъ себ? отчетъ въ томъ, что «народъ порабощенный (а гд? н?тъ еще сейчасъ въ анархистскомъ смысл? не порабощеннаго народа? А. Б.) впитываетъ въ себя много злыхъ началъ, душа падаетъ подъ тяжестью оковъ, связывающихъ т?ло, и не можетъ уже развивать мысли истинно челов?ческія».

Изукрашенная русская община им?ла весьма мало въ себ? «анapхическаго». Въ ней не было личности, сл?довательно, не было и сознанія челов?ческаго достоинства. Не вс? «изгои» могли быть и были анархистами, но возможные «анархисты» были среди «изгоевъ», а не оставались въ общин?.

«Всего мен?е эгоизма у рабовъ» — говорилъ Герценъ, разум?я подъ «эгоизмомъ» — личное самосознаніе, сознаніе личнаго достоинства.

И нужно, чтобы «рабъ», «порабощенный» — возвысился до личнаго самосознанія, воспиталъ въ себ? сознаніе личнаго достоинства. А это не д?лается ex improviso, по желанію.

Что-бы ни дали возставшему рабу, или лучше, что-бы ни завоевалъ онъ (мы разум?емъ рабство не только политическое, но и психическое), завоеваніе не д?лаетъ еще раба свободнымъ. Это перем?щеніе господъ, перем?щеніе власти — быть, можетъ, справедливое, но не заключающее въ себ? еще ни атома «анархизма». Разв? Бурбоны, Романовы, Гогенцоллерны не были рабами? Разв? не были набиты рабами — демократическіе парламенты, соціалистическіе сов?ты и комиссіи, революціонные трибуналы и пр.[34] И какъ старая русская община не была анархической, такъ новая русская коммуна изъ «сегодняшнихъ» анархистовъ могла бы воспитать участокъ и урядниковъ. Кто далъ бол?е уб?жденные историческіе прим?ры постыднаго крушенія коммуны, ч?мъ Кропоткинъ? Были, значитъ, внутреннія силы, которыя ломали ее. И силы эти были въ самыхъ людяхъ, еще не созр?вшихъ для коммуны.

Для анархистскаго строя мало пустыхъ, нигилистическихъ отрицаній, необходимо творчество. A посл?днее требуетъ любви къ свобод?, любви къ труду и знаній.

И въ высшей степени ошибочно думать, что пропов?дь немедленнаго утвержденія анархизма, независимо отъ среды и м?ста, несетъ въ себ? облагораживающій смыслъ для усвоившихъ подобный принципъ! Наоборотъ! Н?тъ ничего страшн?е уродливаго истолкованія свободы. Какъ будто — «моему ндраву не препятствуй» или гильотины не выросли изъ своеобразной любви къ свобод?.

Такая пропов?дь можетъ воспитать — маленькихъ «сверхчелов?ковъ», самодуровъ, апашей, хулигановъ, мародеровъ всякаго рода. Но все это насъ не только не приближаетъ къ анархизму, но, наоборотъ, безконечно удаляетъ отъ него. Это — не «опрощеніе» анархизма, но безстыдное извращеніе его. Что общаго между неограниченнымъ уваженіемъ къ правамъ личности и требованіемъ равенства анархизма и той полной беззаботностью насчетъ «ближняго» и общественности, которая характеризуетъ вс?хъ первобытныхъ индивидуалистовъ.

Поэтому, однихъ упованій на творческія возможности анархизма — мало. Его принципы, легче, ч?мъ всякіе иные, могутъ быть дурно поняты, ложно истолкованы, неправильно прим?нены. Анархизмъ долженъ не только об?щать права, но и указывать на анархическій долгъ, на обязанности, вытекающія изъ анархизма.

И потому звучитъ почти обманомъ довольно обычный лозунгъ — «возьмите, берите анархизмъ»!

Брать только для того, чтобы завтра-же — изъ за неум?лости или безсилія отдать и оставить все по-старому, значитъ не только понести безполезныя жертвы, но и надолго погубить самую идею въ глазахъ «дерзнувшихъ».

Творческое завоеваніе должно исключать возможность возвращенія къ старому; надо не только ум?ть взять, но и ум?ть удержать, укр?пить за собой разъ отобранное. Поэтому, лозунгъ — только «взять» безъ всякихъ дальн?йшихъ помышленій вовсе даже и не анархическій лозунгъ.

Для анархизма требуется двойная подготовка.

1) Для утвержденія анархизма необходимо осуществленіе н?которыхъ реальныхъ предпосылокъ. Необходимо предварительно устранить т? техническія препятствія, которыя м?шаютъ соединенію людей и ихъ свободному коллективному творчеству.

Анархизмъ — невозможенъ въ такомъ обществ?, которое неспособно обезпечить вс?мъ своимъ членамъ полное удовлетвореніе ихъ потребностей. Анархизмъ предполагаетъ многогранную личность съ многочисленными и разнообразными запросами. И техническая культура должна быть достаточно высокой, чтобы покрыть эти запросы.

При этомъ ничто такъ не враждебно духу подлиннаго анархизма, какъ «опрощеніе». Посл?днее предполагаетъ искусственный отборъ потребностей, съ весьма произвольнымъ д?леніемъ ихъ на бол?е, мен?е важныя, безполезныя и т. д. Анархизмъ стремится обезпечить каждой личности maximum культурнаго развитія, а потому онъ долженъ идти не черезъ отказъ отъ культуры, а черезъ преодол?ніе культуры. Первое искусственно суживаетъ творческіе горизонты личности, второе сообщаетъ ей пред?льную полноту бытія въ двойномъ процесс? разрушенія и созиданія.

Такимъ-образомъ, анархизмъ для осуществленія своего прежде всего требуетъ н?которой реальной обстановки.

«Этическая система не создается философской мыслью изъ себя самой» — пишетъ Б. А. Кистяковскій въ своемъ изсл?дованіи: «Соціальныя науки и право» — и слова его могутъ быть всец?ло отнесены и къ анархизму, какъ изв?стной совокупности соціально-моральныхъ утвержденій. «Какъ бы ни былъ геніаленъ тотъ философъ, который поставилъ бы себ? такую задачу, онъ не смогъ бы ее выполнить. Ибо этическая система, подобно наук?, творится вс?мъ челов?чествомъ въ его историческомъ развитіи..., она творится не только индивидуальными этическими д?йствіями, но и путемъ созданія культурной общественности. Въ качеств? предпосылки этической системы необходима сложная экономическая жизнь съ вполн? развитой промышленной техникой, правильная соціальная организація съ соотв?тственной соціальной техникой» и т. д. и т. д.

2) Во-вторыхъ, утвержденіе анархизма необходимо предполагаетъ соотв?тствующую подготовку и самого челов?ка.

Челов?къ, какъ мы его знаемъ въ исторіи и знаемъ сейчасъ, реальный, живой челов?къ, со вс?ми взлетами его и паденіями, соединяющій въ своемъ характере — ц?ломудріе и жажду наслажденій, гордость и самоотреченіе, страсть къ господству и похоть пресмыкательства — далекъ подлинной анархической свобод?.

Напомнимъ, не утратившую еще и сейчасъ значенія, характеристику «челов?ка», принадлежащую Бакунину: «Созерцаемое съ точки зр?нія земного, т.-е. реальнаго, а не фиктивнаго существованія, огромное большинство людей представляетъ зр?лище такого униженія, такой б?дности подвиговъ воли и ума, что надо обладать д?йствительно большой способностью къ самообману, чтобы отыскать въ нихъ безсмертную душу и проблескъ свободной воли. Они являютъ себя намъ существами, всец?ло и фатально обусловленными: обусловленными прежде всего вн?шней природой, характеромъ почвы и вс?ми матеріальными условіями своего существованія, обусловленными безчисленными отношеніями политическими, религіозными и соціальными, обусловленными обычаями, привычками, законами, ц?лымъ міромъ предразсудковъ и мыслей, медленно скопленныхъ предыдущими в?ками, и которые они получаютъ, рождаясь среди общества, коего они никогда не являются творцами, но, напротивъ того, сперва произведеніями, а потомъ инструментами. На тысячу людей можно найти разв? одного, о которомъ можно бы сказать, съ точки зр?нія относительной, а не абсолютной, что онъ желаетъ и думаетъ самъ отъ себя. Огромное существо челов?ческихъ индивидуумовъ, не только среди нев?жественныхъ массъ, но и среди цивилизованныхъ и привиллегированныхъ классовъ, желаютъ и думаютъ только то, что св?тъ вокругъ нихъ желаетъ и думаетъ; они полагаютъ, конечно, что желаютъ и мыслятъ сами по себ?, но д?йствительно они лишь рабски, рутинерски, съ совершенно незначущими и ничтожными изм?неніями, повторяютъ мысли и желанія другихъ. Это рабство, эта рутина, неисчерпаемые источники общихъ м?стъ, это отсутствіе бунта въ вол? и это отсутствіе иниціативы въ мысли индивидуумовъ являются главными причинами приводящей въ отчаяніе медленности историческаго развитія челов?чества». («Богъ и государство»).

Не будемъ говорить о т?хъ, кто не понимаетъ вообще, что свобода и связанныя съ нею творческія потенціи и чувство моральнаго долга — имманентны челов?ческой природ?.

Оставимъ въ сторон? вс?хъ, отстаивающихъ «дурную» свободу, т.-е. свободу только для себя съ беззаст?нчивымъ попираніемъ правъ другихъ.

Но въ самой совершенной челов?ческой природ? современности бьютъ еще глубокіе родники пресмыкательства.

Да! Современный челов?къ — эгоистъ, скептикъ, бунтарь. Онъ громитъ авторитеты, низвергаетъ кумиры, опрокидываетъ власть. Вс? эти разнородные и разнокачественные элементы свободолюбія живутъ въ немъ, какъ жили и раньше. Свид?тельство — его сложная и пестрая исторія.

Но, разрушая и ломая, разв? современный челов?къ не творитъ себ? сейчасъ же на м?ст? поверженныхъ кумировъ новыхъ и служитъ имъ, то съ повадкой лукаваго раба, то съ усердіемъ влюбленнаго фанатика?

Ц?пи и челов?къ — неразлучны досел?. Подъ разными ликами — высокой разр?шающей церкви, жел?зной устрояющей власти, благод?тельной ферулы товарищей, государства, коммуны, союза — деспотизмъ овлад?ваетъ челов?ческой душой, обращая для нея въ абсо- лютъ относительное и временное и заставляя забывать о безусловномъ.

И идолопоклонство это носитъ т?мъ бол?е «дурной» характеръ, что оно соединяется съ искаженіями и перед?лками своихъ кумировъ — Христа, Маркса и пр. — прим?нительно обстоятельствамъ.

Такъ было и такъ будетъ еще долго, ибо свобода родится въ труд? и творческомъ подвиг?, а не изъ благочестивыхъ пожеланій и не изъ партійнаго кликушества.

Поэтому, для анархизма нуженъ прежде всего челов?къ.

Тотъ, кто не чувствуетъ въ себ? неумолчнаго голоса сов?сти, кто, требуя права для себя, безразличенъ къ свобод? и правамъ другихъ, тотъ — не анархистъ. Тотъ, кто не им?етъ сильной воспитанной воли, яснаго сознанія своей ц?ли, кто способенъ перестраивать свои идеалы, въ зависимости отъ случайнаго наушничества, тотъ — не анархистъ.

Анархистъ не можетъ терп?ть умаленія своей свободы, отъ кого бы оно ни исходило — отъ власти абсолютнаго монарха, или отъ диктатуры пролетаріата. Онъ отрицаетъ самодержавіе во вс?хъ его формахъ. Для него н?тъ фетишей, какъ бы они ни назывались — «классъ», «партія», «народъ».

Анархистъ — безстрашенъ. Ничей авторитетъ не можетъ отклонить его отъ исполненія вел?ній его личной сов?сти. Но онъ долженъ см?ло противостоять попыткамъ безсмысленныхъ насилій и долженъ быть готовъ всегда отдать себя и все свое одушевляющей его в?р?.

Анархистъ — великодушенъ. Онъ — разрушитель-творецъ, но не мучитель, не погромщикъ, безсмысленно сметающій чужіе труды.

И если н?тъ анархиста, не можетъ быть — анархизма, какъ строя. Но анархизмъ возможенъ и нуженъ, какъ трудъ, какъ борьба.

Н?тъ соціально-политической в?ры, бол?е далекой отъ квіетизма, отъ холоднаго созерцанія, ч?мъ анархизмъ. Въ св?т? своей сов?сти онъ сметаетъ все окружающее, чтобы на обломкахъ рабства и соціальной несправедливости создать свободнаго челов?ка.

Пусть каждый отброситъ схоластическій балластъ и пожертвуетъ доктринерскимъ хламомъ ради вольнаго простора жизни. Пусть каждый почувствуетъ въ себ? бьющій въ немъ океанъ устремленій!

Многіе ли слышатъ сейчасъ его волны? Одни — рабы пресмыкаются въ прах?, другіе — варвары не научились слушать ихъ.

И когда каждый — и самый малый изъ вс?хъ — почувствуетъ себя творцомъ, родится анархизмъ.

Только творецъ встр?тится съ міромъ — необходимостью, какъ равный съ равнымъ, какъ неодолимая творческая воля къ борьб? — сліянію. И изъ пролитаго имъ творческаго с?мени на лоно матери-необходимости родятся д?ти его воли — молніи мысли, цв?ты фантазіи. И въ творческомъ вызов? в?камъ, въ сліяніи мгновенія съ в?чностью родится чувство безсмертія — величайшая изъ радостей, доступныхъ намъ.

ГЛАВА XI.

Анархистскій манифестъ[35].

Революція и свобода всегда рождались въ крови и страданіяхъ.

На зар? ихъ падаютъ жертвы — герои, борцы, творящіе новое и насл?дники стараго съ отчаяніемъ его защищающіе.

Но... не надо, чтобы жертвы падали даромъ. Передъ нами — гигантская работа, такая, какой еще не знало челов?чество.

Надо переустроить ц?лую страну, расшатанную развратомъ стараго порядка, войной и опытами «сверху» разныхъ партій. И въ переустройство это — нести не старую рутину, не затхлое и догматическое профессіональныхъ изобр?тателей челов?ческаго счастья, но новое, творческое, взятое непосредственно изъ жизни, отв?чающее устремленіямъ и интересамъ т?хъ людей, которыми и для которыхъ совершался переворотъ.

Пора покончить съ любой опекой, хотя и самой благожелательной! Пора покончить съ представительствомъ, кто-бы ни былъ представителемъ! Каждый долженъ взять «свое» д?ло въ «свои» руки!

Къ этому зоветъ насъ анархизмъ!

Анархизмъ — ученіе жизни! Анархизмъ родится съ каждымъ челов?комъ и живетъ въ каждомъ изъ насъ, но задавленъ — нищетой, робостью, лакействомъ предъ людьми и предъ теоріями, привычками къ насилію и развратной жизни. И нужны — см?лость, просв?тленіе, жажда подвига, чтобы въ каждомъ — и большомъ и маломъ проснулся анархизмъ.

Анархизмъ — ученіе свободы! Не отвлеченной, призрачной свободы, но жизненной, реальной... Въ основ? вс?хъ построеній анархизма — свободный челов?къ, свободный отъ гнета учрежденій, отъ власти законовъ, которые для него придумали другіе. Но свобода -анархиста есть свобода вс?хъ. Разъ есть рабъ, онъ — несвободенъ. Анархистъ долженъ бороться до т?хъ поръ, пока не будутъ свободны вс?. Н?тъ идоловъ для анархизма, ничего абсолютнаго, кром? самого челов?ка, его свободы, его правъ на безграничное развитіе. Каковъ бы ни былъ общественный порядокъ, анархистъ всегда будетъ стремиться дальше, къ новому, бол?е совершенному, полн?е и чище говорящему его анархической сов?сти.

Анархизмъ — ученіе равныхъ! Вс? — равны въ свобод?. Каждый — творецъ своего д?ла. И сфера личной его свободы — неприкосновенна.

Анархизмъ—ученіе культуры! Ибо анархизмъ зоветъ не къ разрушенію, но преодол?нію культуры. Не къ безсмысленному разгрому и расхищенію достоянія народнаго, но бережному храненію ц?нностей, въ которыя заключены творческія достиженія челов?ка, которыя — необходимы, какъ средство къ посл?довательному, непрерывному нашему освобожденію. Анархизмъ — насл?дникъ вс?хъ прошлыхъ освободительныхъ стремленій челов?ка и несетъ отв?тственность за ихъ сохранность.

Анархизмъ—ученіе любви! Ибо онъ учитъ любить не себя только и свою свободу, но каждаго и вс?хъ. Онъ зоветъ къ подвигу, зоветъ къ великому д?лу, чтобы плоды его собрали не только наши современные, но и будущіе, далекіе отъ насъ братья. Онъ зоветъ къ борьб?, разрушенію насильнической системы, но не къ мести и безстыднымъ самосудамъ противъ отд?льныхъ лицъ.

Анархизмъ — ученіе радости! Ибо онъ в?ритъ въ челов?ка, в?ритъ въ его неограниченныя возможности, в?ритъ, что своимъ подвигомъ для вс?хъ, онъ связуетъ вс? времена и вс?хъ людей. Такъ родится радость творца — величайшая изъ возможныхъ для челов?ка радостей!

Примечания:

1

Однако, Штирнеріанству неопасны обычныя «разъясненія» его изъ лагеря марксистовъ. Попытки характеризовать его, какъ «буржуазную отрыжку», бьютъ мимо ц?ли. Въ Штирнеріанств? есть элементы, совершенно чуждые «капиталистической культур?». А чисто анархическіе моменты отрицания, разум?ется, не могутъ быть восприняты Бернштейномъ, Плехановымъ и пр.

2

О Ницше и особенно «систем?» Ницше надлежитъ, впрочемъ, говорить съ чрезвычайной осторожностью, дабы «упрощеніями» и «стилизаціей» не исказить подлиннаго Ницше. Въ замыслахъ его — исключительно глубокихъ, сложныхъ и художественно значительныхъ — легко открыть любое «міросозерцаніе» и найти любое «противор?чіе». Вн?шне, въ план? общихъ проблемъ индивидуализма, Ницше доступенъ любому «приспособленію». И моя задача зд?сь — заключается не въ общей характеристик? ученій Ницше, не въ выявленіи ихъ essentialia, но лишь въ указаніи на неизб?жность моральнаго тупика для неограниченнаго индивидуализма, поскольку онъ им?етъ м?сто у Ницше.

3

Индивидуалистическiе приципы лежатъ въ основанiи и либеральнаго мiровоззр?нiя. Но либеральный индивидуализмъ не им?етъ ничего общаго с анархическимъ, ибо въ основу его легли разнообразныя формы ограниченiя личной свободы — право эксплоатацiи однихъ другими при добровольномъ признанiи власти, какъ начала, обезпечивающаго «общее благо».

4

Курсив везд? — П.Л. Лаврова.

5

Необходимо отдать справедливость Дюркгейму — весьма далекому отъ анархистскаго міровоззр?нія — въ томъ, что, утверждая статистическую законом?рность, онъ, т?мъ не мен?е, не склоненъ утверждать детерминизма для отд?льной личности, полагая ее, такимъ образомъ, свободной. Ходъ его разсужденія таковъ: Постоянство демографическихъ явленій порождается силой, лежащей вн? индивидовъ. Сила эта требуетъ опред?леннаго количества актовъ, но ей безразлично, исходятъ ли эти акты отъ этого или отъ другого индивида. Число покоряющихся ей компенсируется числомъ усп?шно сопротивляющихся ей. Выборъ, такимъ образомъ, принадлежитъ самой личности. При этомъ личностей, предрасположенныхъ къ акту самоубійства, въ любой общественной организаціи въ каждый данный моментъ бол?е, ч?мъ д?йствительно совершенныхъ актовъ. Смыслъ общей концепціи Дюркгейма заключается въ томъ, что помимо физическихъ, химическихъ, біологическихъ и психологическихъ силъ, существуютъ еще силы соціальныя, которыя оказываютъ свое вліяніе на индивидовъ извн?, такъ-же, какъ и силы выше упомянутыя. Поэтому, если первыя не исключаютъ челов?ческой свободы, то н?тъ основанія думать, что д?ло обстоитъ иначе со вторыми.

6

Contra, напр., Б. Сидисъ: «Сила личности обратно пропорціональна числу соединенныхъ людей. Этотъ законъ в?ренъ не только для толпы, но и для высоко организованныхъ массъ. Въ большихъ соціальныхъ организаціяхъ появляются обыкновенно только очень мелкія личности. Не въ древнемъ Египт?, Вавилон?, Ассиріи, Персіи сл?дуетъ искать великихъ людей, но въ маленькихъ общинахъ древней Греціи и Іудеи». («Психологія внушенія».).

7

Въ философствованiи Гердера вообще не мало анархическихъ мотивовъ, несмотря на то, что подъ его эмпирическимъ нарядомъ жилъ подлинный рацiонализмъ.

8

Н?которые изсл?дователи, впрочемъ, протестуютъ противъ чрезм?рнаго подчеркиванiя антиисторизма въ естественно-правовыхъ ученiяхъ.

9

Ни одно умственное теченіе не было жертвой такой легкой и жестокой критики, какъ романтизмъ. Его чрезвычайная и быстрая возбудимость, его иногда чрезм?рная чувствительность, его гипертрофическое представленіе о своихъ способностяхъ, его апологія смутныхъ настроеній, его податливость химерамъ давали богатую пищу пародіямъ и злымъ каррикатурамъ. Интересныя и въ своемъ род? талантливыя работы Леметра, Ляссерра, традиціоналистовъ, неомонархистовъ и особенно Мегрона пытались уничтожить романтизмъ. Имъ удалось осм?ять частности, но они были безсильны противъ общечелов?ческаго значенія всего теченія.

10

И, быть-можетъ, мен?е остро, но еще бол?е полно, бол?е примиренно со вс?мъ, бол?е радостно — въ «челов?кобожеств?» Достоевскаго (Кирилловъ въ «Б?сахъ».).

11

Бергсонъ, съ присущей ему тонкостью, различаетъ въ интеллектуализм? — «мысль, черпающую изъ ея глубокихъ источниковъ», и мысль, закочен?вшую въ формул?. «Есть два рода интеллектуализма: интеллектуализмъ истинный, который переживаетъ свои идеи, и ложный, который подвижныя идеи превращаетъ въ неподвижныя, затверд?вшія понятія, чтобы пользоваться ими, какъ жетонами». (Психофизическій параллелизмъ и позитивная метафизика»».)

12

См. объ этомъ мою брошюру — «Революціонное творчество и парламентъ. Революціонный синдикализмъ)». Москва, 1917.

13

Необходимо, однако, различать «утопію» и «соціальный мифъ» Сореля. Утопія — разсудочное построеніе, плодъ выдумки, вдохновенія кабинетнаго мудреца. И т?мъ безжизненн?е и отвлеченн?е становится утопія, ч?мъ бол?е доказательствъ приводитъ въ ея защиту авторъ. Самыя остроумныя и проницательныя схемы не могутъ охватить жизни въ ея многообразіи. И жизнь всегда см?ется надъ безсильными фантазіями челов?ческаго мозга. Соціальный мифъ не есть разсудочное построеніе, онъ — ц?лый, живой, нед?лимый образъ, созданный интуитивно, субъективно — достов?рный, но не доказуемый логической аргументаціей. Соціальный мифъ не можетъ быть изложенъ въ терминахъ науки. Таковъ, наприм?ръ, мифъ о наступленіи царствія божія на земл?, таковъ наибол?е популярный и властный у Сореля мифъ о «Всеобщей стачк?» — соціальной революціи. Мифъ трепещетъ полнотой подлинной и ц?лостной жизни; онъ — неразложимъ на раціоналистическія кл?точки, но самъ является источникомъ творчества. Мифъ, одушевляющій революціонера — идентиченъ религіозному огню, влад?вшему первымъ христіаниномъ. Онъ — вн? контроля интеллекта, ибо, по словамъ Сореля, онъ не «описаніе вещей, но выраженіе воли».

14

Это противоположеніе — существенно для современной хозяйственной формы. Торговый капитализмъ, н?когда открывавшій дорогу промышленному, когда то безспорный и могучій хозяинъ рынка, пріучается нын? къ скромной роли агента промышленнаго капитала, олицетворяющаго современное производство.

15

Бол?е полную мою рецензію этого труда Кропоткина см. въ журн. «Голосъ Минувшаго» за 1912 г.

16

См. объ интересномъ спор? Р. Михельса и Лагарделля о роли «вождей» въ синдикализм? въ моей брошюр?: «Революціонное творчество и парламентъ». гл. V-я.

17

Обычное возраженіе противъ классовой теоріи государства, заключающееся въ томъ, что государство способно въ отд?льныхъ случаяхъ подняться надъ интересами господствующей группы и д?йствовать даже вопреки имъ, нисколько не колеблетъ доказательности общихъ защищаемыхъ зд?сь положеній. Господствующая классовая группа никогда не д?йствуетъ съ фанатической сл?пой силой. Она ведетъ «политику». Поэтому, и у нея бываютъ дни уступокъ, компромиссовъ и подачекъ. Ея политика столько-же опред?ляется «эгоизмомъ» и жестокостью, сколько коммерческой расчетливостью и сентиментами.

18

См. подробн?е «Революціонное творчество и парламентъ». гл. III-ю.

19

Разум?ется, политическія партіи могутъ существовать и существовали вн? парламентскаго представительства. Т?мъ не мен?е въ условіяхъ современной государственности участіе въ парламентской жизни является для партіи не только существеннымъ, но иногда неустранимымъ признакомъ.

20

Совершенно правы, однако, т? изсл?дователи, которые собственно парламентскую борьбу пролетаріата связываютъ, по преимуществу, съ именемъ Лассаля.

21

Зд?сь ум?стно вспомнить о совершенной безпринципности Бебеля и Либкнехта въ вопрос? объ «огосударствленіи предпріятій» (Берлинскій конгрессъ 1892 г. и Бреславльскій 1895г.), о первоначальныхъ громахъ и посл?дующемъ отступленіи Бебеля въ вопрос? о завоеваніи прусскаго ландтага (1893 г;), о р?чи Бебеля на Гамбургскомъ конгресс?, о политик? партіи въ аграрномъ вопрос? и пр. и пр.

22

Справедливость требуетъ отм?тить, что не одни русскіе партійные шовинисты повинны въ подобномъ искаженіи матеріалистической концепціи исторіи, лежащей въ основ? марксистскаго міросозерцанія. Видн?йшій изъ лидеровъ англійской соціалъ-демократіи, Гайндманъ также не в?ритъ въ творческую силу класса, который должна представлять соціалистическая партія. «Соціализмъ — говоритъ онъ — создавался везд? не самими ремесленниками и рабочими, а всегда образованными людьми изъ класса, стоящаго выше ихъ... Слова Маркса, что эмансипація рабочихъ можетъ быть совершена лишь самими рабочими, в?рны въ томъ смысл?, что соціализмъ невозможенъ безъ соціалистовъ, какъ республика безъ республиканцевъ. Но рабы не могутъ освобождать самихъ себя. Руководительство, иниціатива, указанія и организованность должны прійти отъ т?хъ, которые родились въ другой обстановке и привыкли къ умственной работ? съ малыхъ л?тъ». Какъ мало соотв?тствуетъ подобная концепція новому факту пролетарской д?йствительности — рабочему синдикализму.

23

Марксъ въ 1869 г. въ письм? къ кассиру н?мецкаго союза металлургистовъ сл?дующимъ образомъ характеризовалъ соотношеніе между политической партіей и профессіональными союзами: «...Профессіональные союзы — школа соціализма. Въ профессіональныхъ союзахъ рабочіе д?лаются соціалистами, такъ какъ они изо дня въ день борются съ капиталомъ. Вс? политическія партіи какого бы то ни было направленія воодушевляютъ массу рабочихъ только на короткое время; профессіональные же союзы, наоборотъ,связываютъ эту массу прочно и надолго. Только союзы въ состояніи представлять д?йствительно рабочую партію и противопоставлять силу рабочихъ могуществу капитала».

24

Авторъ этихъ строкъ когда-то въ небольшой работ? далъ всестороннее и панегирическое описаніе революціоннаго метода. Въ ней революціонаризмъ разсматривался, какъ абсолютная самоц?ль. См. «Революціонное міросозерцаніе». Москва. 1917. Изд. «Логосъ».

25

Къ тому-же отд?льные акты, какъ актъ Равашоля, по недоразум?нію, называемого анархистомъ, своевременно вызывали одушевленные протесты идейныхъ вождей анархизма (Кропоткинъ, Реклю и др.).

26

Разум?ется, въ ученіи Толстого, какъ во всякомъ большомъ и оригинальномъ ученіи, есть м?ста, какъ будто опровергающія смыслъ вышеуказанныхъ сужденій и противор?чащія имъ, но въ ц?ломъ ученіе Толстого (именно ученіе, а не его практическая д?ятельность) необыкновенно посл?довательно и однородно.

27

Р?чь не идетъ, конечно, объ экспропріаціи общаго характера — «соціальной революціи».

28

Подробн?е см. въ подготовляющейся къ печати моей брошюр? — «Классъ, партія и интеллектуальный пролетаріатъ».

29

Но именно потому, что въ данномъ случа? р?чь идетъ о «коллизіи» системъ, коллизіи, подготовляемой развитіемъ классового самосознанія — не можетъ быть и р?чи о возможности «сорвать» подобную коллизію, провести ее см?лымъ натискомъ. Если революціонный классъ недостаточно технически воспитанъ, онъ не сум?етъ создать «своей» системы и посл? краткаго тріумфа понесетъ всю тяжесть пораженія.

30

Перломъ такой «дурной» для анархизма критики можетъ почитаться изв?стная книжечка Плеханова — «Анархизмъ и соціализмъ», знакомившая съ анархизмомъ покол?нія соціалъ-демократовъ, книжечка написанная съ специфически Плехановскими — стремительностью, полемической «ясностью» и поб?доносностью. Передержки и остроуміе — не всегда хорошаго тона — сходятъ зд?сь за аргументацію.

31

См. объ этомъ подробн?е въ изданной подъ моей редакціей книг? Амона — «Соціализмъ и анархизмъ". М. 1903.

32

Индивидуалистическіе анархисты, особенно Тэкеръ и Маккэй, всл?дъ за Прудономъ и Уорреномъ, не признаютъ формулы — «все принадлежитъ вс?мъ» и доказываютъ ея непримиримость съ основнымъ постулатомъ анархизма — «свободой личности». Коммунистъ — С. Форъ также видитъ источникъ «міровой скорби» не въ собственности, а въ организаціи власті.

33

Оставленіе за флагомъ «соціализаціи» изв?стной части интеллектуальнаго пролетаріата, не пов?рившаго въ «соціалистическую» революцію, не м?няетъ общей картины.

34

Русская революція 1917—18 гг. — въ большевистскомъ ея уклон? — дала краснор?чив?йшія иллюстраціи подобнаго положенія вещей. Опыты «соціализаціи» сверху, со всей «удалью отсебятины» (больше всего марксисты игнорировали Маркса и марксизмъ), опирающіеся на вооруженныхъ солдать, наемную гвардію, государственный терроръ, въ разнообразныхъ формахъ его прим?ненія, съ истинно рабскимъ потаканіемъ разнузданнымъ инстинктамъ массъ, съ преміями за нев?жество и пр. и пр., разум?ется, никакъ не могутъ служить переходомъ къ анархическому строю и уже т?мъ бол?е быть имъ самимъ. Это — перем?щеніе власти. И анархизму нечего д?лать въ большевизм?. Посл?днему онъ могъ бы сказать словами Герцена: «я вижу на твоемъ чел? н?что такое, что меня заставляетъ называть тебя рабомъ..» Зд?сь не м?сто, конечно, касаться положительныхъ заслугъ «большевизма»: ликвидаціи бездарной и безсильной политики «временнаго правительства», выявленія политической и нравственной дряблости нашихъ соціалистическихъ партій и непрочности нашей «буржуазіи».

35

Н?которыя положенія этого манифеста были приняты иниціативной группой «Московскаго Союза идейной пропаганды анархизма» и легли въ основаніе eго «Деклараціи». (Москва, 1918 г.).